Исторические окрестности города Тобольска
М. С. Знаменский
ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА!
КРИТИКО-БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА МИХАИЛА СТЕПАНОВИЧА ЗНАМЕНСКОГО
На главной аллее Завального кладбища в Тобольске рядом с храмом спят вечным сном благороднейшие сыны России и Польши. В XIX веке одни из них (декабристы) пытались повернуть колесо истории в сторону нового света, защиты прав человека и гражданина, устройства политических свобод, просвещения и экономического развития, другие боролись за независимую Польшу. Не по своей воле они завершили свою земную жизнь в Тобольске, пройдя через каторгу и ссылку.
И все же все они стали самыми счастливыми людьми своей эпохи, несмотря на долгие годы суровых испытаний. Оставив блестящее общество в столицах и других городах европейской части страны, они не замкнулись в тоске и печали в Сибири, а осветили ее тягучие просторы огнем просвещения, нравственной свободы и деятельным участием в освоении великого края.
Рядом с ними лежит их любимый воспитанник, наилучшим образом продолживший декабристское дело как просветитель и энциклопедист, художник с «иронической душой тобольского общества». Михаил Степанович Знаменский был родом из семьи священнослужителя. Вот кто (отец и дети) полностью оправдал философскую суть фамилии. В православной традиции все имена напоминают людям о главных событиях христианской истории. Рождественские – о рождении Христа, Воскресенские – о его воскресении. Знаменские символизировали очистительную от зла мира долгую и многотрудную миссию божественного сына. Но сама фамилия, конечно же, не могла оградить ее владельца от бренных искушений земного мира, ему самому нужно было многое сделать, чтобы соответствовать символическому назначению в глазах окружающих.
Увы, в среде сибирского духовенства хватало невежд, корыстолюбцев и циников. Знаменские свою миссию выполнили сполна, даже в советское время, в лихие годы антирелигиозных гонений они стали учительствовать, ибо и сам Христос был Учителем.
«Уродом в своем сословии» был отец М. Знаменского (так писал о нем декабрист И. Пущин, друг Пушкина еще с лицейской поры). Ибо всю свою жизнь отличался Степан Яковлевич искренним и умным духовным рвением, умением защищать униженных и оскорбленных, нестяжательством, угодным богу, семье и окружению скромным образом жизни.
В законный брак с четырнадцатилетней девицей Александрой Львовной Земляницыной восемнадцатилетний выпускник семинарии вступил 3 сентября 1824 года. Венчались в тобольской Благовещенской церкви. Далее последовала долгая служба в храмах сибирских городов: Кургана, Тобольска, Ялуторовска, Омска. В православных житиях особо выделяется такое качество жизни их героев, как добротоделание. С. Знаменский – это любовь к миру и людям в самом строгом христианском понимании этого слова. Его дружба с декабристами соответствовала и духу, и букве Нового Завета. Он прекрасно понимал, на что шел. Укоры коллег, воспитательные беседы вышестоящих церковных иерархов по поводу отношений с «государственными преступниками» не поколебали его. Более того, в декабристской среде он стал своим, будучи духовником самых ярких и благородных натур. Ему доверяли потаенные мысли и чувства как самому близкому человеку. Одна дружба с семьей Фонвизиных чего стоит.
И какое же счастье родиться в такой семье! Земной свет Миша Знаменский увидел в городе Кургане 14 (26 по новому стилю) мая 1833 года. Именно там семья впервые познакомилась с декабристами. И когда в 1836 году отца перевели на службу в губернский город Тобольск, помимо официального назначения С. Знаменский увозит с собой рекомендательное письмо курганских декабристов (свидетельство известного тюменского историка, покойного П.И. Рощевского в его кн.: Воспитанник декабристов художник М.С. Знаменский. Тюмень, 1953).
В начале 1840 года отца переводят с повышением на должность соборного протоиерея в Ялуторовск, и буквально с первых дней пребывания на новом месте Миша очарован атмосферой любви, дружеского участия и просветительской энергии сотрудников уникального культурного декабристского гнезда в небольшом городке у слияния Исети с Тоболом. То была одна из самых демократических колоний декабристов. Пожалуй, лучше всего про их жизнь сказал М. Лунин: «Настоящее житейское поприще наше началось со вступления в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». В Ялуторовске собрались деятельные и общительные натуры: И.Д. Якушкин, А.В. Ентальцев, М.И. Муравьев-Апостол, И.И. Пущин, В.Н. Оболенский, В.К. Тизенгаузен. Настоящее сибирское Телемское аббатство – символ содружества социальных, естественных и художественных наук с ремеслами и опытами по реальному улучшению окружающей жизни. Образ взят из гениального возрожденческого романа Франсуа Рабле.
В доме М.И. Муравьева-Апостола юный М. Знаменский получает свои первые уроки, потом занимается в ланкастерской школе совместного обучения, которую удалось-таки открыть при местном храме неугомонному И. Якушкину в августе 1842 года.
В эти годы Михаил рождается духовно. В библиотеке Тюменского областного краеведческого музея им И.Я. Словцова находятся несколько неопубликованных рукописей М. Знаменского, среди них – автобиография, в которой он так описал это событие: «Исключительные обстоятельства делают исключительные характеры, которые, в свою очередь, стряпают исключительную судьбу для себя и для всех соприкасающихся – и далее, и далее распространяя свое влияние. Оно немножко забавно, но справедливо, что, не родись корсиканец Наполеон, судьба моя, мой характер был бы совсем другой. Я даже могу знать, кто был теперь – и был бы я или диакон, или писец какого-нибудь уездного духовного правления, обремененный многочисленным семейством, придерживающий чарку и во всяком случае довольный своей судьбой. Но дело устроилось иначе. Бонапарт шел, шел выше и выше, сел на престол – забрался в Россию, наши пошли проводить его и отдать ему визит... <потом> появилось 14 декабря 1825 года. Десятки пошли в каторгу, потом рассыпались по Сибири, и их разбитые верования и надежды заменила глубокая вера в помысел и желание делать добро. А московская натура влекла их набирать воспитанников.
И вот, соприкасаясь с ними, я уже не считал идеалом счастья даже священнический быт, а на мое удаление от бурсацкой науки раболепствующее начальство смотрело снисходительно и передвигало из класса в класс, а не выбрасывало как негодные плевелы. И проявляющаяся склонность к рисованию, приобретенная мною от созерцания в детстве живописного обозрения, нашла с их стороны одобрение».
Я все думаю, как могла бы измениться судьба М. Знаменского, если бы он сразу же «попал в руки» – тоже хорошие! – тобольской колонии. Будучи в главном едиными и прекрасными людьми, декабристы все равно оставались подданными своего образа жизни. Свободный пионерный (деятельный, искательный) дух Якушкина и Пущина, их друзей в Ялуторовске был проекцией пушкинского лицея на просвещение в этом сибирском городке. Центром духовной жизни тобольской колонии был дом разжалованного генерал-майора, героя Отечественной войны 1812 года и заграничных походов М.А. Фонвизина. Общество губернского центра стало считаться с ним, поскольку фонвизинскому кружку пришлось демонстрировать самый утонченный аристократизм, демократичной ялуторовской вольницы здесь было куда меньше.
Конечно, Фонвизины не менее ялуторовцев любили, принимали и заботились (в том числе и материально) о примкнувших к ним новых воспитанниках и соратниках. Союзникам, как они говорили, от соузников. Но они общались чуть холоднее, жестко и твердо обучали Михаила светским политесам и правилам хорошего тона. Ибо «порядок рождает ум» – так сказал Декарт. Тень такого же отчуждения М. Знаменский почувствовал, когда приехал в Тобольск в сентябре 1846 года учиться в духовной семинарии. Этот трудный момент отражен в повести «Тобольск в сороковых годах», когда автор-герой подумал про тобольскую колонию, что она мало похожа на его идеалы людей, связанные с Якушкиным и Пущиным.
Тем не менее посредник нашелся и в Тобольске – П.С. Бобрищев-Пушкин, мастер на все руки, разъезжавший по городу на знаменитом лохматом коньке-горбунке. А глубину сердечного соучастия в его судьбе Фонвизиных тоболяк оценит позднее в очерке «Поездка в Марьино».
В Тобольске Михаилу пришлось здорово попотеть, чтобы ликвидировать пробелы в образовании, что было ударом по естественному юношескому самолюбию. Но реванш был взят в рисовании, у него открылся художественный талант. Живописи М. Знаменский при поддержке декабристов сначала обучался у самоучки, потом отправился в Петербург на два года учиться в образцовой духовной семинарии по классу рисования.
Его художественное наследие поражает воображение. М. Знаменский открыл тобольский городской пейзаж, занялся резьбой по кости, создав по сути школу, известную далеко за пределами России. Он сделал уникальные этнографические зарисовки сибирских коренных народов, выезжал в экспедиции как переводчик с татарского языка при губернском правлении в 1863 и 1866 годах в Надым, Обдорск, Березов. Если Тобольск с Березовым и Обдорском связывал прямой водный путь, то представьте, какой недюжинной натурой надо было обладать, чтобы в 60-е годы прошлого века добраться до Надыма. В 1880 году стараниями ученого Стефана Сомье в Италии издается альбом о народах Сибири, в котором помещены иллюстрации М. Знаменского.
Свои приключения и путешествия, даль новых мест, их быт и нравы тоболяк в конце концов показал в альбоме «От Обдорска до Ташкента», потрясающем и сегодня своей свежестью, пытливой перспективой, документальной точностью. Название не случайное, ибо во время кокандской войны 1864 года М. Знаменский стал художником похода; помимо зарисовок Средней Азии, он вел дневник (напечатан в четвертом томе собрания сочинений известного казахского просветителя, друга Ф.М. Достоевского Чокана Валиханова. Алма-Ата, 1968).
Бесценный памятник декабристам – его акварельные портреты. Сюда добавим иллюстрации к произведениям К.Ф. Рылеева и П.П. Ершова. С автором бессмертного «Конька-горбунка» М. Знаменский был дружен, хотя обошелся с поэтом без лишнего пиетета. В повести «Тобольск в сороковых годах» Ершов изображен довольно иронично, как бы не от мира сего, в «облачках» возвышенно-провинциальной знаменитости. То ли двум местным солнцам места было мало, то ли перед нами правдивая оценка бытового поведения Ершова...
Когда через Тобольск проследовали на каторгу петрашевцы (январь 1850 г.), то декабристы приняли в их судьбе-горячее участие. Удивительная страна Россия! Как говорят иностранцы, «в России все секретно, но ничего не тайно!». Конечно же, тобольская колония узнала о новых государственных преступниках, увидела в них своих последователей. Ф.М. Достоевский (тоже петрашевец) помнил благословение декабристских жен, их помощь всю жизнь. Вот его возглас: «Что за чудные души!». Знал про эту встречу и М. Знаменский, пытавшийся оставить нам цикл иллюстраций к «Запискам из Мертвого дома», который неблагодарные потомки утеряли. Единственная награда нашего тоболяка за всю бурную жизнь – серебряная медаль Московской политехнической выставки 1873 г. (за художество).
Учеба в Петербурге закончилась в 1853 году, Знаменский снова в Тобольске – преподает рисование в губернской семинарии, славянский язык, арифметику и географию в духовном училище при ней. По ходатайству Пущиных в 1850 году он снова в северной столице, сдает экзаменационную работу в Академию художеств (картина «Старик») и получает диплом учителя рисования уже в гимназии одновременно с первым гражданским чином коллежского регистратора. Это помогло ему перейти из духовного сословия в светское (штатское). Шел 1863-й год... Теперь он совсем свободен – вольный художник и литератор, правда, лишенный постоянного жалованья, проживающий в нижней части Тобольска в небольшом доме. М. Знаменский так и не сумел завести свою семью, устроить быт, кончились служебные тяготы, начались новые сложности в отношениях со средой. Он был менее склонен к компромиссам, чем Ершов, не щадил в своих оценках даже близких по духу людей. Срывался, бросался в новые затеи, много путешествовал. Непросто быть на много голов выше окружающих – провинциальный климат общения во все времена не очень-то жалует «выскочек». Сатира стада новым оружием на ниве диалога с современниками, да и вел он его через столицы. Знаменский много печатается в знаменитых разночинско-демократических сатирических журналах «Искра» и «Маляр», в спокойно-охранительной «Всемирной иллюстрации». Теперь его кормят карикатуры на общерусские и сибирские темы, и многие боятся попасть под его «язвительную» руку. В одной из книг приводится случай, как Знаменский выиграл пари у своей хорошей знакомой Лещевой, падчерицы Ершова, составившей первые домашние альбомы рисунков молодого Михаила. Суть спора была в том, что Знаменский должен был в течение месяца приносить Лещевой ежедневно по одной карикатуре на темы тобольской жизни. Так и случилось. Иркутяне ссылаются на письмо М. Знаменского к Фонвизиным в их имение Марьино под Москвой, где они жили после ссылки (РГБ, фонд 319, опись 2, единица хранения 5). Ю. Надточий (Сохранение достоинства. Рукопись, 1997. 23 с.) цитирует «Тобольские губернские ведомости» (1842, 14 марта), в которых написано, что М. Знаменскому проспорил сам губернатор. Что ж, судьба любого гения, а то, что Михаил Степанович гениальный сын России – несомненно, поскольку вся его жизнь связана с большими и малыми открытиями, так вот и его биография полна многими загадками.
Михаил Знаменский хотел написать большую историю Тобольска, поскольку многие крупнейшие события истории российской не миновали этот город: поход Ермака, столица русской Азии, декабристы, национальная сказочная эпопея Ершова «Конек-горбунок», первый сибирский журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», Алябьев... В этом городе был выстроен чудо-резной театральный храм. Пленные шведы, осушившие часть русла Иртыша, обнаружили нижний город с прекрасными храмами и каналами («Сибирская Венеция»), уникальной гидросистемой из сибирских лиственниц, мостовыми. А еще здесь работал Ремезов, построен первый белокаменный Кремль за Уралом...
И вместе с тем Тобольск – печальный центр сибирской каторги и ссылки, дремучего застоя провинциальной жизни, консервативного духовенства. Все по-русски... Люди мы великие в работе и гульбе, возвышенной страсти к горней красоте, и тут же дикое падение нравов, свинцовые мерзости быта. Тобольск – единственный город на земле, где несколько веков был в заточении ссыльный колокол из Углича (аж с XVII века). Стоит ли удивляться, что М. Знаменский, вобравший в себя все красоты и противоречия этого града, замысливал написать его историю!
М. Знаменский был един и многолик в своих страстях и занятиях: этнограф и литератор, первоклассный писатель и художник, на полстолетия раньше американцев создал первый рисованый роман комиксов (в 60-е годы прошлого века, тогда как в США первые серии комиксов в прессе появились значительно позже, в 90-х гг., а роман – лишь в 20-е годы). Личность легендарная, человек, намного опередивший свою эпоху, он занимался также историческим краеведением, археологией (его коллекция по вполне понятным причинам была продана в годы безденежной жизни и попала в Томский университет). А еще – резчик по кости, педагог, актер. Одним словом, уникальный сплав энциклопедиста с романтической энергией, похожий на ведущие фигуры европейского Возрождения и Просвещения.
А еще и поэт, поскольку среди рукописей, хранящихся в Тюменском областном краеведческом музее, удалось обнаружить незаконченное стихотворение:
За весной приходит лето,
Убирает всю природу
В разноцветную одежду.
Там и липу рядит в зелень,
Куст шиповника душистый...
Знаменский постоянно занят в любительских спектаклях, деятельно участвует в общественной жизни Тобольска. Последние годы его жизни омрачены материальными тяготами, он еще пробует поступить на службу. В 80-е годы непродолжительно редактирует «Губернские ведомости». Но иссякает духовный импульс разночинского и народнического движения, осложняются отношения с братом Николаем, ставшим отменным чиновником, с блеском исполнявшим поручения губернатора и даже заменявшим прокурора, «выкрутасы» его брата, конечно же, ложились определенной тенью на его репутацию. И вот 3 (15 по новому стилю) марта 1892 года Михаила Степановича Знаменского не стало... Умер в бедности, но не посрамив своего призвания, доверия своих воспитателей, умер в вере, которая ровным светом смягчала бурные парадоксы его судьбы. Лишь два венка легли на свежую могилу тобольского Завального кладбища – «От друзей», «Артисту-любителю и художнику от Тобольского драматического общества». Немного не дожил он до 59 лет.
С конца 50-х до середины 80-х годов XIX века Россия переживала один из значительных духовно-нравственных, культурно-научных и общественных подъемов в своей истории. Именно в это время началось реальное освобождение крестьян от многовекового рабства, появился такой институт местного самоуправления как земство, формировались научные школы мирового уровня, стало демократизироваться и развиваться образование. Бурно росла сеть железных дорог, питавших промышленность и ее совсем близкий бум 900-х годов. Новый виток своих великих географических открытий империя осуществляла в жарких пустынях и среди могучих гор Евразии, устремлялась в Арктику. Толстой, Достоевский, Тургенев, Лесков (и не только они!) пишут свои самые великие вещи. Русские философы и социологи гениально прозревают события и настроения – главное движение грядущего XX века. Рождается историософия В. Соловьева, Данилевский открывает культурно-цивилизационные типы в развитии человечества. Но поднимают голову и «бесы» – молодые российские радикалы, чье разночинско-народническое горение служить не царю и окружавшей олигархии, а народу и отечеству разжигалось не только благородством помыслов и успехами в социально-естественных науках, но и сопровождалось затуханием коренных духовно-религиозных начал родной жизни. Лишенный души позитивизм в осмыслении несомненных успехов наук стал переплетаться с наспех усвоенными молодыми людьми революционными теориями преобразования общества. «Вышли мы все из народа, как нам вернуться в него?» – написал поэт век спустя, в наши дни. А тогда народническое «хождение в народ» завершилось провалом и горячая молодежь перешла к террору.
Итоги декабристского движения, выразившиеся в культурно-преобразовательной деятельности в Сибири, благородно-духовное проникновение в суть христианского учения, принятие эволюционного пути реформ в России оказались, при всем уважении новой молодежи к героям 14 декабря, в 60-80-е годы XIX века невостребованными. Это настроение в обществе прозорливо угадал М. Знаменский, он вынужден был включиться в общественное движение своей эпохи, пытался повлиять на него в постдекабристском духе. Просто не было другой возможности проявить себя. А всю горечь осознания бесплодных радикальных путей он выразил в золотых снах своего детства и юношества, придумав символическое и «говорящее» название лучшему собственному произведению «Исчезнувшие люди» (1872).
В скромной историографии про эти годы жизни М. Знаменского мои коллеги развивают свою версию аганжированного и радикально настроенного тоболяка. В качестве аргументов приводится около 400 карикатур в разночинской печати, серия пародийных рисунков к роману Л.Н. Толстого «Война и мир» («Искра», 1869, №№ 2–18), к роману И.А. Гончарова «Обрыв» («Роман классической картинный, отменно длинный, длинный, длинный и сатирический и чинный». Тюмень, 1875). Первым высказался И.Г. Ямпольский, написавший статью о романе Толстого в пародиях и карикатурах («Звезда», 1928, № 9), заметив, что М. Знаменский проиллюстрировал претензии к роману со стороны передовой революционно-демократической критики.
Но попробуем спокойно и вне идеологических пристрастий прочитать и посмотреть тюменский «комикс», посвященный «Обрыву». Да, многие приметы «чернышевско-писаревского» стиля налицо. Однако в эпилоге идет разговор «о новой и неожиданной, только что открывшейся для меня (героя Гончарова – В.Р.) перспективе искусства и деятельности. Пожалейте слепца, безумца, только сегодня прозревшего, угадавшего свое призвание!.. [Я] чуть не сгубил своего дарования, ставши на ложный путь!».
В свое время известный советский политик и социолог В.И. Ульянов-Ленин сказал про декабристов, что слишком узок был круг дворянских революционеров, страшно далеки они от народа. Это его право так видеть. Но в маленьком Ялуторовске в разной степени дружества декабристским духом прониклись около 500 человек, из них только учеников ланкастерской школы взаимополезного обучения было около двухсот. Конечно, декабристы были далеки от реакционной части своего сословия, продажного и невежественного чиновничества, люмпенов и маргиналов в народной среде, одним словом, «темных людей» с той и другой стороны. И если уж из искры разгорелось пламя, то это было пламя жизни М. Знаменского и ему подобных, видевших будущее России в эволюционных реформах и просвещении.
Почему же М. Знаменский, досконально знавший жизнь и деяния декабристов, их любимый воспитанник, достойнейший продолжатель своих учителей, бывавший в столицах в самые активные годы общественного подъема, принятый лично многими деятелями демократического направления из окружения Чернышевского, Добролюбова, Писарева, сибирскими областниками Н.М. Ядринцевым и Г.Н. Потаниным, читавший работы Герцена, сотрудничавший в самых громких сатирических журналах России («Искра», «Маляр» и др.), практически ставших настоящими штабами прогрессивных сил страны, почему же наш земляк не остался в столицах, не был радикальным борцом, а решил (как и П.П. Ершов) жить и работать в Сибири?
Провидческая мысль Ломоносова о Сибири как крае, которым будет прирастать российское могущество, отвечает на мой вопрос лишь отчасти. Он сам открыл великую тайну декабристов, будучи после «исчезнувших людей» чужим среди своих и своим среди чужих. М. Знаменский остался до конца дней своих глубоко верующим христианином, восприняв миссию Христа в том метафизическом ее излучении, когда «Царство Божие внутри нас».
Главная загадка 14 декабря 1825 года – остановка перед последним пределом, за которым выстрелы, кровь, военный переворот, насильственный захват власти, после которого, спустя лет пять–десять, все вернулось бы на круги своя. Декабристы в последний момент повиновались историческому и духовному провидению, высшему жертвенному компромиссу с реалиями и русского абсолютизма, и народным сознанием эпохи, не доверявшим даже самым добрым барам. Они оказались в Сибири каторжанами, потом – ссыльнопоселенцами. Испив до дна, даже до смерти горькую участь «государственных преступников», они объективно стали пионерами освоения огромного края, способствуя его просвещению и окультуриванию. Невольно они уравнялись в правах и образе жизни с простолюдинами, которые тоже имели свободный шанс устроить свои судьбы без пресса дикого рабства.
Известно, что декабристское просвещение в Сибири поддерживалось местной властью на уровне губерний. Злобные градоначальники ялуторовского типа не в счет. Известно и огромное число доносов в столицу на декабристов в период их ссылки. Да, режим до амнистии держал их в «черном теле», но тем не менее репрессивные силки разжимались. Да, царизм жестоко наказал и боялся декабристов, увидев в них страшную порчу своей дворянской опоры. Но ведь именно царизм, в конце концов, выполнил всю их программу, ясно понимая, что, когда произойдет соединение «прекрасных порывов души» к свободе с бессмысленным и беспощадным русским бунтом, получится 1917 год.
Другое дело, что отечественный прогресс и просвещенческая жатва были мучительными и неровными на своем историческом пути, но русский путь эволюции в пушкинском понимании декабризма (и здесь велик Пушкин!), в сибирской работе «исчезнувших людей», их продолжателей, даже царизм не стал закрывать! Просто радикалы второй половины XIX и начала XX века в своем неистовом нетерпении разрушили его, не без участия, конечно, царских сановников.
Недаром герой повести М. Знаменского «Исчезнувшие люди» декабрист Лягушкин (И. Якушкин) говорит: «А вздор, что связаны руки! Что ж, почить на лаврах, свое-де дело сделали? Нет! Тут-то и доказать, что честный человек может делать и со связанными руками. Мы, русаки, лентяи и на оправдания да на отговорки изобретательны... среда... обстоятельство. Будем делать, что можем».
Для тома произведений М. Знаменского отобраны три литературных текста: повесть «Исчезнувшие люди» (написана около 1870 г., первая публикация – в 1872 г.), повесть «Тобольск в сороковых годах» (написана предположительно в начале 70-х годов, первая публикация во влиятельной газете сибирских областников «Восточное обозрение» в 1889-90 гг.); рисованая повесть-комикс с карикатурами «Моя поездка на кумыс: Клубные сонные грезы» (издана в Тюмени в 1875 г.).
Из мемуарного цикла выбран автобиографический очерк «Детство среди декабристов» (написан предположительно в конце 60-х годов. Первая публикация заботами И. Абрамова – в журнале «Сибирские огни», 1946, № 2). Из художественно-документальной публицистики выбраны очерк об И.Д. Якушкине (написан около 1885 г., первая публикация – в литературном сборнике (приложении) к «Восточному обозрению» в 1886 г.); очерк о Н.Д. Фонвизиной (написан в начале 80-х годов, первая публикация – в литературном сборнике «Восточное обозрение» за 1885 г.); очерк «Поездка в Марьино» (автор датировал его сентябрем 1874 г., первая публикация – в 1988 г.).
Из историко-краеведческих, духовных и культурологических работ М. Знаменского отобрано эссе «Исторические окрестности города Тобольска».
Своеобразная художественная дилогия М. Знаменского («Исчезнувшие люди», «Тобольск в сороковых годах») не имеет аналогов в отечественной литературе русского классического реализма XIX века. В ней словно угаданы модные ныне стилевые фигуры, сюжетно-композиционные завихрения, когда действие вольно порхает по ассоциативной карте от пункта к пункту, неожиданно обрывается, ускользает под накатом вдруг разразившихся событий. Даже «поп finito» (авангардистский прием западноевропейской эстетики 60-х годов нашего века) есть, ибо обе вещи не закончены, разомкнуты в даль авторской тревоги и судьбы. Понятно, что перед нами лишь большие фрагменты задуманного М. Знаменским обширного эпического полотна о декабристах. Но они в таком виде были опубликованы еще при жизни тоболяка.
Главы связаны друг с другом не последовательной линией развития романической истории, а узловыми смыслами событий и духовно-этического формирования облика и самосознания сибирского подростка и юноши. Повествование ведется от первого лица, что было не частым явлением в прозе XIX века, более того, оно (как говорят сегодня) симультативно: Знаменский-взрослый смотрит – оживляет стереоскопию своего детства и юности (прошлое в будущем), одновременно пластически и психологически заставляет течь художественное время, прессуя реальное историческое так, что интенция (эстетическая длительность) небольшой главы равна то дню, то году, то целому периоду.
Все время меняется ракурс любимых героев в изображении автора (личного повествователя). Вот «детские» декабристы Лягушин (Якушкин) и Гущин (Пущин), ласково встретившие подростка словно родного сына, показанные его глазами. Вот объективно-эпический стиль представления характера и быта главных героев, Лягушин, самолично рисующий картографические листы для школьного глобуса, полуторовские (ялуторовские) обыватели и окрестные крестьяне, проклинающие жару, «колдуна» Лягушкина, у которого на столбе торчит раздражающий темных людей «бесовский» ветромер. Толпу у кабака распаляют злобные реплики местных «Пугачевых» и «разимых», втайне мечтающих о дармовом богатстве и барстве. Проходит градоправитель Квасов – недалекий служака, всегда готовый покуражиться над ссыльными, но одновременно и знающий про их силу и связи в губернии и столицах.
Мои коллеги дают самую отрицательную характеристику Квасову. Но жизнь сложнее наших филологических схем, многослойна и проза М. Знаменского. Тот же Квасов приходит к Лягушкину предупредить о возможном нападении озлобленных обывателей на дом Лягушкина, поскольку гибнет урожай, нет дождя. Это «колдун» Лягушкин накликал беду. И все разрешается интересно и без крови: поглядев на барометр, Лягушкин предсказывает скорый дождь и доклеивает свой глобус.
Автор – мастер описания интерьеров, путевых и городских пейзажей, выразительных психологических характеристик персонажей, диалогов и внутренних монологов своих героев. Его проза полна энергии комического, обе повести в целом театральны, и розыгрыш комедии сменяется драмой, сатира уступает место трагедии (глава в «Исчезнувших людях» об убийстве ссыльного польского графа Кабаньского (Собанского).
Один лишь штрих новаторской прозы М. Знаменского – описание квартиры Якушкина: «Поднявшись по узенькой лестнице, какие устраиваются на пароходах и ведут в каюты, Лягушкин вступил в свою комнату, более похожую на каюту, чем на комнату, и, засветив свечу, осветил всю свою каюту. Стены ее были обтянуты черным коленкором, на котором резко выдавался в переднем углу артистической работы бюст красивой женщины – это был бюст его жены. Между окон, над письменным столом, висели два детских портрета – это были его дети. Над ними полочка с книгами, барометр, небольшая иконка на меди – работа старых великих мастеров Италии. Вот и все украшения лягушкинского логовища. Но, входя в эту комнату, как выразился один любитель аллегорий, чувствуешь, словно заглянул в сердце самого Лягушкина».
Знакомые нам сегодня временные смещения и авторские удвоения, утроения (клиповая виртуальная реальность в поэтике современного телевидения) остались незамеченными. А между тем совершенно ясно, что в повести «Тобольск в сороковых годах» в главе, где раскрывается атмосфера учебных занятий в губернской семинарии, очередной урок Грише-юноше Знаменскому и его товарищам приходит давать новый ментор... Михаил Степанович Знаменский. Видели в коридоре, ждали и трепетали перед совсем другим. Появился свежий человек, с ходу ставший читать прекрасные вещи Пушкина, Гоголя, весьма далекие от канонических программ.
Проза М. Знаменского духовна и культурологична в высшей степени, информационная насыщенность опять-таки сродни литературным опытам нашего века. Она обращена к весьма сведущему читателю – знатоку христианской истории, культуры Европы и России с древних времен. Конечно, это затрудняет восприятие, но сегодня это норма параболического философского романа, интеллектуальной прозы. И это оправданно, ибо такими были его воспитатели, таков строй их душ, их уровень образования и культуры, что лишний раз доказывает уникальный прорыв декабристов во всех областях бытия и сознания.
После амнистии в 70-е годы XIX века русская литература горячо заинтересовалась героями 14 декабря. Поэмы Некрасова («Дедушка», «Русские женщины»), произведения А.Н. Плещеева («Старики»), Н.П. Огарева («Кавказские воды»), незаконченный роман Л.Н. Толстого «Декабристы» (1857) и другие тексты романтизировали 1825 год, противопоставляли его героические фигуры новому времени. На авансцену вышел благородный старик с удивительной биографией, страдающая возвышенная личность, борец за высокие идеалы. Однако сотворенный с самыми благородными намерениями миф не мог устроить М. Знаменского и других людей, бывших воспитанниками и союзниками декабристов. Мои коллеги упорно старались подыскать место для М. Знаменского в русской литературе XIX века, ибо многое не позволяло отнести его во второй и третий ряд. «Прописали» в подвешенном состоянии – между биографической прозой, документальными жанрами и мемуарами. Лишь иркутяне, сославшись на знаменитую книгу Л.Я. Гинзбург «О психологической прозе», намекнули на более высокое место тоболяка в нашем литературном пантеоне.
«Исчезнувшие люди» вышли в Петербурге и прошли малозамеченными. Иркутяне пишут, что, мол, столица была далека от сибирских проблем (но почему близка толстовским казакам с Терека, тургеневской провинции, Достоевским каторжникам?). А еще зачем зашифрованы фамилии героев, показаны якобы странные обстоятельства их жизни? Однако давно известно, что и в те годы удачный литературный дебют был связан с публикацией в авторитетных столичных журналах, чего Знаменский не сделал. Как всегда, надо было и ему приткнуться к какой-либо знаменитости. Можно сколь угодно восхищаться «Бедными людьми» Ф.М. Достоевского, но роман он отправил в знаменитый некрасовский «Современник».
Я бегло просмотрел указатель новинок русской литературы за тот, 1872-й, год. Более двухсот названий, масса имен, которые мало кому из тогдашних любителей словесности что говорили. Неудачно и то, что Знаменский (популярный к тому времени художник-карикатурист), верный своей натуре, «изгадился» и выступил под псевдонимом Старожил да еще в паре с путевыми очерками тоже малоизвестного С. Турбина. Книга не попала даже на страницы оказывавших тогда большое влияние на читателей библиографических обзоров с краткими отзывами о новинках. Само же русское общество смотрело не в сторону Сибири, а на юго-запад России, Где русской армии предстояло пережить Шипку и освободить Болгарию от османского ига. На фоне патриотического подъема прошли незамеченными многие хорошие книги.
Да и литературная мода начала 70-х годов была против Знаменского – пик социальных исканий, защита униженных и оскорбленных, шло очередное литературное «хождение в народ» и поиск идеальных героев – борцов с самодержавием. Все персонажи страдали, их не понимали, они погибали или сдавались в плен консервативному болоту среды. В моде была философическая рефлексия, презрение к духовенству, отсутствие интереса к духовно-нравственному росту молодого человека. Если он и появлялся, то как восторженный обожатель наставника-борца, готовый к действию. А тут у Знаменского – полная гармония жизни, поэтический вечер в Тобольске, где есть все – от просвещенных простолюдинов, низших чинов до декабристов из фонвизинского кружка и самых важных чиновников губернского центра.
Знаменский объективно и разнопланово изобразил семинарскую жизнь в «тобольской» повести. «Очерки бурсы» Помяловского помните? Вот уж где «разгулялось» социальное обличение и показана мерзость унижения будущих священников. Беспросветно... А у Знаменского? «Слава святому труду!» – говорит Лягушкин. У Знаменского есть перекличка с Помяловским, но есть и вера, и жажда просвещения, а как здорово описана «вылазка» духовного сословия на природу. Конечно, сила зелена вина не скрывается, но забирает душу песнопение, Божий мир открывается во всем своем многоцветии. Представляете, какие жестокие картины народного бунта были бы изображены современниками Знаменского в момент ялуторовской засухи. А у него Якушкин стучит по барометру и предсказывает дождь. Все бунтовщики расходятся, почесывая в затылках. Новый стиль, новаторские открытия тоболяка в изображении человека, интерес к внутренней работе личности, далеко не героическое, прежде всего «бытовое» представление декабристов очень похожи на целый ряд чеховских произведений. Недаром сегодня ахают – да Чехов-то у нас первый постмодернист! Но это уже совсем другая история.
А так вы познакомитесь с декабристами и градоначальниками, историческими лицами и жителями Тобольска и Ялуторовска. Мир света (семья и декабристы) контрастирует с миром тьмы городничего Квасова, заседателя, иронически прозванного «князем», «бодряка» судьи, вечно пьяного доктора. Показана трудная борьба ялуторовской колонии за устройство школы – главного дела декабристов. Декабрист Удольский (Е.П. Оболенский) – фи, какая проза для наших «борцов» в литературе той поры! – верный законам чести, берет в жены свою некрасивую горничную – против естества не попрешь. Лягушкин-Якушин резюмировал: судьба и обстоятельства из всех их выработали оригиналов, не похожих друг на друга. Действительно, это были, что называется, всяк молодец на свой образец. Общее между ними было – жажда света, правды, честности и ненависть к всему низкому, бесчестному.
Бросился к полкам, посмотрел «Пролог», написанный Чернышевским после каторги в ссылке. Батюшки-святы! Мотивы личной судьбы – смирись гордый человек! – самовоспитания и просвещения, эпической эволюции занимали и этого революционера-демократа. А вокруг (В.И. Ульянов-Ленин уловил в романе дух классовой борьбы) все топор в руки Николаю Гавриловичу пытались всучить! Но неужели, чтобы узнать высокую правду несуетного и справедливого бытия, надо было бы всех русских писателей той эпохи регулярно ссылать в Сибирь на каторгу?
Декабристы у Знаменского живут в трех измерениях: давит статус государственных преступников ниже простолюдинов, давят местные власти, осуществляя надзор, идут на тактику мелкой травли (глава о визите Каролины Карловны в Ялуторовск по собственной инициативе без визы чиновников), но остаются и влиятельные покровители, сдерживающие ретивых администраторов. И тут писатель интересно показывает, какой выход нашли его герои. Они образовали свое особое сословие свободных и творческих личностей, оставив «вне закона» хамскую настырность обывателей, придирки чинов, бытовые сложности.
Одна из моральных побед «Исчезнувших людей» – красивая и достойная жизнь в Сибири, сам ее образ, опережавший привычные правила среды.
В «Поездке на кумыс» М. Знаменский создает карикатурно-сатирическую панораму бездуховного существования тогдашнего российского «среднего класса». Путешествующий чиновник ищет безлюдную пустую степь, словно стремясь убежать от бесплодной тоскливой рутины будней своего круга. Но побег состоялся лишь во сне, бесплодная пустыня обернулась надоевшим клубом, где собирается местное общество.
«Детство среди декабристов» интересно и сегодня как первый этап освоения литературного рассказа о прожитом. Очерки о Якушкине и Фонвизиной, «Поездка в Марьино» дополняют общую творческую картину деятельности Знаменского. Историко-культурное и краеведческое эссе «Исторические окрестности города Тобольска» понравится самым тонким гурманам этого жанра – высшей формы самораскрытия духовно-сущностных сил человека.
Сложная мелодия текста то волнует нашу известную страсть к познанию, наукам, открытию прошлого (археологическая нота), то заставляет вглядываться в черты жизни других народов (этнографическая нота), то завораживает старыми легендами и сказаниями (мифологическая нота), то веселит нас самоиронией автора, его веселыми парадоксами (стилевая нота), то открывает живописные окрестности, дурманит пряными ароматами трав (природно-пейзажная нота).
Живи он сегодня, наш тоболяк, все равно опережал бы многих из нас – такова великая сила сибирского устава жизни, столь счастливо обретенная декабристами. В истории тюменской культуры и литературы в ее общерусском значении и сейчас горит его звезда – путеводный маяк всем тем, у кого «сердца для чести живы».
В. Рогачев
М. С. Знаменский
ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА!
КРИТИКО-БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА МИХАИЛА СТЕПАНОВИЧА ЗНАМЕНСКОГО
На главной аллее Завального кладбища в Тобольске рядом с храмом спят вечным сном благороднейшие сыны России и Польши. В XIX веке одни из них (декабристы) пытались повернуть колесо истории в сторону нового света, защиты прав человека и гражданина, устройства политических свобод, просвещения и экономического развития, другие боролись за независимую Польшу. Не по своей воле они завершили свою земную жизнь в Тобольске, пройдя через каторгу и ссылку.
И все же все они стали самыми счастливыми людьми своей эпохи, несмотря на долгие годы суровых испытаний. Оставив блестящее общество в столицах и других городах европейской части страны, они не замкнулись в тоске и печали в Сибири, а осветили ее тягучие просторы огнем просвещения, нравственной свободы и деятельным участием в освоении великого края.
Рядом с ними лежит их любимый воспитанник, наилучшим образом продолживший декабристское дело как просветитель и энциклопедист, художник с «иронической душой тобольского общества». Михаил Степанович Знаменский был родом из семьи священнослужителя. Вот кто (отец и дети) полностью оправдал философскую суть фамилии. В православной традиции все имена напоминают людям о главных событиях христианской истории. Рождественские – о рождении Христа, Воскресенские – о его воскресении. Знаменские символизировали очистительную от зла мира долгую и многотрудную миссию божественного сына. Но сама фамилия, конечно же, не могла оградить ее владельца от бренных искушений земного мира, ему самому нужно было многое сделать, чтобы соответствовать символическому назначению в глазах окружающих.
Увы, в среде сибирского духовенства хватало невежд, корыстолюбцев и циников. Знаменские свою миссию выполнили сполна, даже в советское время, в лихие годы антирелигиозных гонений они стали учительствовать, ибо и сам Христос был Учителем.
«Уродом в своем сословии» был отец М. Знаменского (так писал о нем декабрист И. Пущин, друг Пушкина еще с лицейской поры). Ибо всю свою жизнь отличался Степан Яковлевич искренним и умным духовным рвением, умением защищать униженных и оскорбленных, нестяжательством, угодным богу, семье и окружению скромным образом жизни.
В законный брак с четырнадцатилетней девицей Александрой Львовной Земляницыной восемнадцатилетний выпускник семинарии вступил 3 сентября 1824 года. Венчались в тобольской Благовещенской церкви. Далее последовала долгая служба в храмах сибирских городов: Кургана, Тобольска, Ялуторовска, Омска. В православных житиях особо выделяется такое качество жизни их героев, как добротоделание. С. Знаменский – это любовь к миру и людям в самом строгом христианском понимании этого слова. Его дружба с декабристами соответствовала и духу, и букве Нового Завета. Он прекрасно понимал, на что шел. Укоры коллег, воспитательные беседы вышестоящих церковных иерархов по поводу отношений с «государственными преступниками» не поколебали его. Более того, в декабристской среде он стал своим, будучи духовником самых ярких и благородных натур. Ему доверяли потаенные мысли и чувства как самому близкому человеку. Одна дружба с семьей Фонвизиных чего стоит.
И какое же счастье родиться в такой семье! Земной свет Миша Знаменский увидел в городе Кургане 14 (26 по новому стилю) мая 1833 года. Именно там семья впервые познакомилась с декабристами. И когда в 1836 году отца перевели на службу в губернский город Тобольск, помимо официального назначения С. Знаменский увозит с собой рекомендательное письмо курганских декабристов (свидетельство известного тюменского историка, покойного П.И. Рощевского в его кн.: Воспитанник декабристов художник М.С. Знаменский. Тюмень, 1953).
В начале 1840 года отца переводят с повышением на должность соборного протоиерея в Ялуторовск, и буквально с первых дней пребывания на новом месте Миша очарован атмосферой любви, дружеского участия и просветительской энергии сотрудников уникального культурного декабристского гнезда в небольшом городке у слияния Исети с Тоболом. То была одна из самых демократических колоний декабристов. Пожалуй, лучше всего про их жизнь сказал М. Лунин: «Настоящее житейское поприще наше началось со вступления в Сибирь, где мы призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». В Ялуторовске собрались деятельные и общительные натуры: И.Д. Якушкин, А.В. Ентальцев, М.И. Муравьев-Апостол, И.И. Пущин, В.Н. Оболенский, В.К. Тизенгаузен. Настоящее сибирское Телемское аббатство – символ содружества социальных, естественных и художественных наук с ремеслами и опытами по реальному улучшению окружающей жизни. Образ взят из гениального возрожденческого романа Франсуа Рабле.
В доме М.И. Муравьева-Апостола юный М. Знаменский получает свои первые уроки, потом занимается в ланкастерской школе совместного обучения, которую удалось-таки открыть при местном храме неугомонному И. Якушкину в августе 1842 года.
В эти годы Михаил рождается духовно. В библиотеке Тюменского областного краеведческого музея им И.Я. Словцова находятся несколько неопубликованных рукописей М. Знаменского, среди них – автобиография, в которой он так описал это событие: «Исключительные обстоятельства делают исключительные характеры, которые, в свою очередь, стряпают исключительную судьбу для себя и для всех соприкасающихся – и далее, и далее распространяя свое влияние. Оно немножко забавно, но справедливо, что, не родись корсиканец Наполеон, судьба моя, мой характер был бы совсем другой. Я даже могу знать, кто был теперь – и был бы я или диакон, или писец какого-нибудь уездного духовного правления, обремененный многочисленным семейством, придерживающий чарку и во всяком случае довольный своей судьбой. Но дело устроилось иначе. Бонапарт шел, шел выше и выше, сел на престол – забрался в Россию, наши пошли проводить его и отдать ему визит... <потом> появилось 14 декабря 1825 года. Десятки пошли в каторгу, потом рассыпались по Сибири, и их разбитые верования и надежды заменила глубокая вера в помысел и желание делать добро. А московская натура влекла их набирать воспитанников.
И вот, соприкасаясь с ними, я уже не считал идеалом счастья даже священнический быт, а на мое удаление от бурсацкой науки раболепствующее начальство смотрело снисходительно и передвигало из класса в класс, а не выбрасывало как негодные плевелы. И проявляющаяся склонность к рисованию, приобретенная мною от созерцания в детстве живописного обозрения, нашла с их стороны одобрение».
Я все думаю, как могла бы измениться судьба М. Знаменского, если бы он сразу же «попал в руки» – тоже хорошие! – тобольской колонии. Будучи в главном едиными и прекрасными людьми, декабристы все равно оставались подданными своего образа жизни. Свободный пионерный (деятельный, искательный) дух Якушкина и Пущина, их друзей в Ялуторовске был проекцией пушкинского лицея на просвещение в этом сибирском городке. Центром духовной жизни тобольской колонии был дом разжалованного генерал-майора, героя Отечественной войны 1812 года и заграничных походов М.А. Фонвизина. Общество губернского центра стало считаться с ним, поскольку фонвизинскому кружку пришлось демонстрировать самый утонченный аристократизм, демократичной ялуторовской вольницы здесь было куда меньше.
Конечно, Фонвизины не менее ялуторовцев любили, принимали и заботились (в том числе и материально) о примкнувших к ним новых воспитанниках и соратниках. Союзникам, как они говорили, от соузников. Но они общались чуть холоднее, жестко и твердо обучали Михаила светским политесам и правилам хорошего тона. Ибо «порядок рождает ум» – так сказал Декарт. Тень такого же отчуждения М. Знаменский почувствовал, когда приехал в Тобольск в сентябре 1846 года учиться в духовной семинарии. Этот трудный момент отражен в повести «Тобольск в сороковых годах», когда автор-герой подумал про тобольскую колонию, что она мало похожа на его идеалы людей, связанные с Якушкиным и Пущиным.
Тем не менее посредник нашелся и в Тобольске – П.С. Бобрищев-Пушкин, мастер на все руки, разъезжавший по городу на знаменитом лохматом коньке-горбунке. А глубину сердечного соучастия в его судьбе Фонвизиных тоболяк оценит позднее в очерке «Поездка в Марьино».
В Тобольске Михаилу пришлось здорово попотеть, чтобы ликвидировать пробелы в образовании, что было ударом по естественному юношескому самолюбию. Но реванш был взят в рисовании, у него открылся художественный талант. Живописи М. Знаменский при поддержке декабристов сначала обучался у самоучки, потом отправился в Петербург на два года учиться в образцовой духовной семинарии по классу рисования.
Его художественное наследие поражает воображение. М. Знаменский открыл тобольский городской пейзаж, занялся резьбой по кости, создав по сути школу, известную далеко за пределами России. Он сделал уникальные этнографические зарисовки сибирских коренных народов, выезжал в экспедиции как переводчик с татарского языка при губернском правлении в 1863 и 1866 годах в Надым, Обдорск, Березов. Если Тобольск с Березовым и Обдорском связывал прямой водный путь, то представьте, какой недюжинной натурой надо было обладать, чтобы в 60-е годы прошлого века добраться до Надыма. В 1880 году стараниями ученого Стефана Сомье в Италии издается альбом о народах Сибири, в котором помещены иллюстрации М. Знаменского.
Свои приключения и путешествия, даль новых мест, их быт и нравы тоболяк в конце концов показал в альбоме «От Обдорска до Ташкента», потрясающем и сегодня своей свежестью, пытливой перспективой, документальной точностью. Название не случайное, ибо во время кокандской войны 1864 года М. Знаменский стал художником похода; помимо зарисовок Средней Азии, он вел дневник (напечатан в четвертом томе собрания сочинений известного казахского просветителя, друга Ф.М. Достоевского Чокана Валиханова. Алма-Ата, 1968).
Бесценный памятник декабристам – его акварельные портреты. Сюда добавим иллюстрации к произведениям К.Ф. Рылеева и П.П. Ершова. С автором бессмертного «Конька-горбунка» М. Знаменский был дружен, хотя обошелся с поэтом без лишнего пиетета. В повести «Тобольск в сороковых годах» Ершов изображен довольно иронично, как бы не от мира сего, в «облачках» возвышенно-провинциальной знаменитости. То ли двум местным солнцам места было мало, то ли перед нами правдивая оценка бытового поведения Ершова...
Когда через Тобольск проследовали на каторгу петрашевцы (январь 1850 г.), то декабристы приняли в их судьбе-горячее участие. Удивительная страна Россия! Как говорят иностранцы, «в России все секретно, но ничего не тайно!». Конечно же, тобольская колония узнала о новых государственных преступниках, увидела в них своих последователей. Ф.М. Достоевский (тоже петрашевец) помнил благословение декабристских жен, их помощь всю жизнь. Вот его возглас: «Что за чудные души!». Знал про эту встречу и М. Знаменский, пытавшийся оставить нам цикл иллюстраций к «Запискам из Мертвого дома», который неблагодарные потомки утеряли. Единственная награда нашего тоболяка за всю бурную жизнь – серебряная медаль Московской политехнической выставки 1873 г. (за художество).
Учеба в Петербурге закончилась в 1853 году, Знаменский снова в Тобольске – преподает рисование в губернской семинарии, славянский язык, арифметику и географию в духовном училище при ней. По ходатайству Пущиных в 1850 году он снова в северной столице, сдает экзаменационную работу в Академию художеств (картина «Старик») и получает диплом учителя рисования уже в гимназии одновременно с первым гражданским чином коллежского регистратора. Это помогло ему перейти из духовного сословия в светское (штатское). Шел 1863-й год... Теперь он совсем свободен – вольный художник и литератор, правда, лишенный постоянного жалованья, проживающий в нижней части Тобольска в небольшом доме. М. Знаменский так и не сумел завести свою семью, устроить быт, кончились служебные тяготы, начались новые сложности в отношениях со средой. Он был менее склонен к компромиссам, чем Ершов, не щадил в своих оценках даже близких по духу людей. Срывался, бросался в новые затеи, много путешествовал. Непросто быть на много голов выше окружающих – провинциальный климат общения во все времена не очень-то жалует «выскочек». Сатира стада новым оружием на ниве диалога с современниками, да и вел он его через столицы. Знаменский много печатается в знаменитых разночинско-демократических сатирических журналах «Искра» и «Маляр», в спокойно-охранительной «Всемирной иллюстрации». Теперь его кормят карикатуры на общерусские и сибирские темы, и многие боятся попасть под его «язвительную» руку. В одной из книг приводится случай, как Знаменский выиграл пари у своей хорошей знакомой Лещевой, падчерицы Ершова, составившей первые домашние альбомы рисунков молодого Михаила. Суть спора была в том, что Знаменский должен был в течение месяца приносить Лещевой ежедневно по одной карикатуре на темы тобольской жизни. Так и случилось. Иркутяне ссылаются на письмо М. Знаменского к Фонвизиным в их имение Марьино под Москвой, где они жили после ссылки (РГБ, фонд 319, опись 2, единица хранения 5). Ю. Надточий (Сохранение достоинства. Рукопись, 1997. 23 с.) цитирует «Тобольские губернские ведомости» (1842, 14 марта), в которых написано, что М. Знаменскому проспорил сам губернатор. Что ж, судьба любого гения, а то, что Михаил Степанович гениальный сын России – несомненно, поскольку вся его жизнь связана с большими и малыми открытиями, так вот и его биография полна многими загадками.
Михаил Знаменский хотел написать большую историю Тобольска, поскольку многие крупнейшие события истории российской не миновали этот город: поход Ермака, столица русской Азии, декабристы, национальная сказочная эпопея Ершова «Конек-горбунок», первый сибирский журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», Алябьев... В этом городе был выстроен чудо-резной театральный храм. Пленные шведы, осушившие часть русла Иртыша, обнаружили нижний город с прекрасными храмами и каналами («Сибирская Венеция»), уникальной гидросистемой из сибирских лиственниц, мостовыми. А еще здесь работал Ремезов, построен первый белокаменный Кремль за Уралом...
И вместе с тем Тобольск – печальный центр сибирской каторги и ссылки, дремучего застоя провинциальной жизни, консервативного духовенства. Все по-русски... Люди мы великие в работе и гульбе, возвышенной страсти к горней красоте, и тут же дикое падение нравов, свинцовые мерзости быта. Тобольск – единственный город на земле, где несколько веков был в заточении ссыльный колокол из Углича (аж с XVII века). Стоит ли удивляться, что М. Знаменский, вобравший в себя все красоты и противоречия этого града, замысливал написать его историю!
М. Знаменский был един и многолик в своих страстях и занятиях: этнограф и литератор, первоклассный писатель и художник, на полстолетия раньше американцев создал первый рисованый роман комиксов (в 60-е годы прошлого века, тогда как в США первые серии комиксов в прессе появились значительно позже, в 90-х гг., а роман – лишь в 20-е годы). Личность легендарная, человек, намного опередивший свою эпоху, он занимался также историческим краеведением, археологией (его коллекция по вполне понятным причинам была продана в годы безденежной жизни и попала в Томский университет). А еще – резчик по кости, педагог, актер. Одним словом, уникальный сплав энциклопедиста с романтической энергией, похожий на ведущие фигуры европейского Возрождения и Просвещения.
А еще и поэт, поскольку среди рукописей, хранящихся в Тюменском областном краеведческом музее, удалось обнаружить незаконченное стихотворение:
За весной приходит лето,
Убирает всю природу
В разноцветную одежду.
Там и липу рядит в зелень,
Куст шиповника душистый...
Знаменский постоянно занят в любительских спектаклях, деятельно участвует в общественной жизни Тобольска. Последние годы его жизни омрачены материальными тяготами, он еще пробует поступить на службу. В 80-е годы непродолжительно редактирует «Губернские ведомости». Но иссякает духовный импульс разночинского и народнического движения, осложняются отношения с братом Николаем, ставшим отменным чиновником, с блеском исполнявшим поручения губернатора и даже заменявшим прокурора, «выкрутасы» его брата, конечно же, ложились определенной тенью на его репутацию. И вот 3 (15 по новому стилю) марта 1892 года Михаила Степановича Знаменского не стало... Умер в бедности, но не посрамив своего призвания, доверия своих воспитателей, умер в вере, которая ровным светом смягчала бурные парадоксы его судьбы. Лишь два венка легли на свежую могилу тобольского Завального кладбища – «От друзей», «Артисту-любителю и художнику от Тобольского драматического общества». Немного не дожил он до 59 лет.
С конца 50-х до середины 80-х годов XIX века Россия переживала один из значительных духовно-нравственных, культурно-научных и общественных подъемов в своей истории. Именно в это время началось реальное освобождение крестьян от многовекового рабства, появился такой институт местного самоуправления как земство, формировались научные школы мирового уровня, стало демократизироваться и развиваться образование. Бурно росла сеть железных дорог, питавших промышленность и ее совсем близкий бум 900-х годов. Новый виток своих великих географических открытий империя осуществляла в жарких пустынях и среди могучих гор Евразии, устремлялась в Арктику. Толстой, Достоевский, Тургенев, Лесков (и не только они!) пишут свои самые великие вещи. Русские философы и социологи гениально прозревают события и настроения – главное движение грядущего XX века. Рождается историософия В. Соловьева, Данилевский открывает культурно-цивилизационные типы в развитии человечества. Но поднимают голову и «бесы» – молодые российские радикалы, чье разночинско-народническое горение служить не царю и окружавшей олигархии, а народу и отечеству разжигалось не только благородством помыслов и успехами в социально-естественных науках, но и сопровождалось затуханием коренных духовно-религиозных начал родной жизни. Лишенный души позитивизм в осмыслении несомненных успехов наук стал переплетаться с наспех усвоенными молодыми людьми революционными теориями преобразования общества. «Вышли мы все из народа, как нам вернуться в него?» – написал поэт век спустя, в наши дни. А тогда народническое «хождение в народ» завершилось провалом и горячая молодежь перешла к террору.
Итоги декабристского движения, выразившиеся в культурно-преобразовательной деятельности в Сибири, благородно-духовное проникновение в суть христианского учения, принятие эволюционного пути реформ в России оказались, при всем уважении новой молодежи к героям 14 декабря, в 60-80-е годы XIX века невостребованными. Это настроение в обществе прозорливо угадал М. Знаменский, он вынужден был включиться в общественное движение своей эпохи, пытался повлиять на него в постдекабристском духе. Просто не было другой возможности проявить себя. А всю горечь осознания бесплодных радикальных путей он выразил в золотых снах своего детства и юношества, придумав символическое и «говорящее» название лучшему собственному произведению «Исчезнувшие люди» (1872).
В скромной историографии про эти годы жизни М. Знаменского мои коллеги развивают свою версию аганжированного и радикально настроенного тоболяка. В качестве аргументов приводится около 400 карикатур в разночинской печати, серия пародийных рисунков к роману Л.Н. Толстого «Война и мир» («Искра», 1869, №№ 2–18), к роману И.А. Гончарова «Обрыв» («Роман классической картинный, отменно длинный, длинный, длинный и сатирический и чинный». Тюмень, 1875). Первым высказался И.Г. Ямпольский, написавший статью о романе Толстого в пародиях и карикатурах («Звезда», 1928, № 9), заметив, что М. Знаменский проиллюстрировал претензии к роману со стороны передовой революционно-демократической критики.
Но попробуем спокойно и вне идеологических пристрастий прочитать и посмотреть тюменский «комикс», посвященный «Обрыву». Да, многие приметы «чернышевско-писаревского» стиля налицо. Однако в эпилоге идет разговор «о новой и неожиданной, только что открывшейся для меня (героя Гончарова – В.Р.) перспективе искусства и деятельности. Пожалейте слепца, безумца, только сегодня прозревшего, угадавшего свое призвание!.. [Я] чуть не сгубил своего дарования, ставши на ложный путь!».
В свое время известный советский политик и социолог В.И. Ульянов-Ленин сказал про декабристов, что слишком узок был круг дворянских революционеров, страшно далеки они от народа. Это его право так видеть. Но в маленьком Ялуторовске в разной степени дружества декабристским духом прониклись около 500 человек, из них только учеников ланкастерской школы взаимополезного обучения было около двухсот. Конечно, декабристы были далеки от реакционной части своего сословия, продажного и невежественного чиновничества, люмпенов и маргиналов в народной среде, одним словом, «темных людей» с той и другой стороны. И если уж из искры разгорелось пламя, то это было пламя жизни М. Знаменского и ему подобных, видевших будущее России в эволюционных реформах и просвещении.
Почему же М. Знаменский, досконально знавший жизнь и деяния декабристов, их любимый воспитанник, достойнейший продолжатель своих учителей, бывавший в столицах в самые активные годы общественного подъема, принятый лично многими деятелями демократического направления из окружения Чернышевского, Добролюбова, Писарева, сибирскими областниками Н.М. Ядринцевым и Г.Н. Потаниным, читавший работы Герцена, сотрудничавший в самых громких сатирических журналах России («Искра», «Маляр» и др.), практически ставших настоящими штабами прогрессивных сил страны, почему же наш земляк не остался в столицах, не был радикальным борцом, а решил (как и П.П. Ершов) жить и работать в Сибири?
Провидческая мысль Ломоносова о Сибири как крае, которым будет прирастать российское могущество, отвечает на мой вопрос лишь отчасти. Он сам открыл великую тайну декабристов, будучи после «исчезнувших людей» чужим среди своих и своим среди чужих. М. Знаменский остался до конца дней своих глубоко верующим христианином, восприняв миссию Христа в том метафизическом ее излучении, когда «Царство Божие внутри нас».
Главная загадка 14 декабря 1825 года – остановка перед последним пределом, за которым выстрелы, кровь, военный переворот, насильственный захват власти, после которого, спустя лет пять–десять, все вернулось бы на круги своя. Декабристы в последний момент повиновались историческому и духовному провидению, высшему жертвенному компромиссу с реалиями и русского абсолютизма, и народным сознанием эпохи, не доверявшим даже самым добрым барам. Они оказались в Сибири каторжанами, потом – ссыльнопоселенцами. Испив до дна, даже до смерти горькую участь «государственных преступников», они объективно стали пионерами освоения огромного края, способствуя его просвещению и окультуриванию. Невольно они уравнялись в правах и образе жизни с простолюдинами, которые тоже имели свободный шанс устроить свои судьбы без пресса дикого рабства.
Известно, что декабристское просвещение в Сибири поддерживалось местной властью на уровне губерний. Злобные градоначальники ялуторовского типа не в счет. Известно и огромное число доносов в столицу на декабристов в период их ссылки. Да, режим до амнистии держал их в «черном теле», но тем не менее репрессивные силки разжимались. Да, царизм жестоко наказал и боялся декабристов, увидев в них страшную порчу своей дворянской опоры. Но ведь именно царизм, в конце концов, выполнил всю их программу, ясно понимая, что, когда произойдет соединение «прекрасных порывов души» к свободе с бессмысленным и беспощадным русским бунтом, получится 1917 год.
Другое дело, что отечественный прогресс и просвещенческая жатва были мучительными и неровными на своем историческом пути, но русский путь эволюции в пушкинском понимании декабризма (и здесь велик Пушкин!), в сибирской работе «исчезнувших людей», их продолжателей, даже царизм не стал закрывать! Просто радикалы второй половины XIX и начала XX века в своем неистовом нетерпении разрушили его, не без участия, конечно, царских сановников.
Недаром герой повести М. Знаменского «Исчезнувшие люди» декабрист Лягушкин (И. Якушкин) говорит: «А вздор, что связаны руки! Что ж, почить на лаврах, свое-де дело сделали? Нет! Тут-то и доказать, что честный человек может делать и со связанными руками. Мы, русаки, лентяи и на оправдания да на отговорки изобретательны... среда... обстоятельство. Будем делать, что можем».
Для тома произведений М. Знаменского отобраны три литературных текста: повесть «Исчезнувшие люди» (написана около 1870 г., первая публикация – в 1872 г.), повесть «Тобольск в сороковых годах» (написана предположительно в начале 70-х годов, первая публикация во влиятельной газете сибирских областников «Восточное обозрение» в 1889-90 гг.); рисованая повесть-комикс с карикатурами «Моя поездка на кумыс: Клубные сонные грезы» (издана в Тюмени в 1875 г.).
Из мемуарного цикла выбран автобиографический очерк «Детство среди декабристов» (написан предположительно в конце 60-х годов. Первая публикация заботами И. Абрамова – в журнале «Сибирские огни», 1946, № 2). Из художественно-документальной публицистики выбраны очерк об И.Д. Якушкине (написан около 1885 г., первая публикация – в литературном сборнике (приложении) к «Восточному обозрению» в 1886 г.); очерк о Н.Д. Фонвизиной (написан в начале 80-х годов, первая публикация – в литературном сборнике «Восточное обозрение» за 1885 г.); очерк «Поездка в Марьино» (автор датировал его сентябрем 1874 г., первая публикация – в 1988 г.).
Из историко-краеведческих, духовных и культурологических работ М. Знаменского отобрано эссе «Исторические окрестности города Тобольска».
Своеобразная художественная дилогия М. Знаменского («Исчезнувшие люди», «Тобольск в сороковых годах») не имеет аналогов в отечественной литературе русского классического реализма XIX века. В ней словно угаданы модные ныне стилевые фигуры, сюжетно-композиционные завихрения, когда действие вольно порхает по ассоциативной карте от пункта к пункту, неожиданно обрывается, ускользает под накатом вдруг разразившихся событий. Даже «поп finito» (авангардистский прием западноевропейской эстетики 60-х годов нашего века) есть, ибо обе вещи не закончены, разомкнуты в даль авторской тревоги и судьбы. Понятно, что перед нами лишь большие фрагменты задуманного М. Знаменским обширного эпического полотна о декабристах. Но они в таком виде были опубликованы еще при жизни тоболяка.
Главы связаны друг с другом не последовательной линией развития романической истории, а узловыми смыслами событий и духовно-этического формирования облика и самосознания сибирского подростка и юноши. Повествование ведется от первого лица, что было не частым явлением в прозе XIX века, более того, оно (как говорят сегодня) симультативно: Знаменский-взрослый смотрит – оживляет стереоскопию своего детства и юности (прошлое в будущем), одновременно пластически и психологически заставляет течь художественное время, прессуя реальное историческое так, что интенция (эстетическая длительность) небольшой главы равна то дню, то году, то целому периоду.
Все время меняется ракурс любимых героев в изображении автора (личного повествователя). Вот «детские» декабристы Лягушин (Якушкин) и Гущин (Пущин), ласково встретившие подростка словно родного сына, показанные его глазами. Вот объективно-эпический стиль представления характера и быта главных героев, Лягушин, самолично рисующий картографические листы для школьного глобуса, полуторовские (ялуторовские) обыватели и окрестные крестьяне, проклинающие жару, «колдуна» Лягушкина, у которого на столбе торчит раздражающий темных людей «бесовский» ветромер. Толпу у кабака распаляют злобные реплики местных «Пугачевых» и «разимых», втайне мечтающих о дармовом богатстве и барстве. Проходит градоправитель Квасов – недалекий служака, всегда готовый покуражиться над ссыльными, но одновременно и знающий про их силу и связи в губернии и столицах.
Мои коллеги дают самую отрицательную характеристику Квасову. Но жизнь сложнее наших филологических схем, многослойна и проза М. Знаменского. Тот же Квасов приходит к Лягушкину предупредить о возможном нападении озлобленных обывателей на дом Лягушкина, поскольку гибнет урожай, нет дождя. Это «колдун» Лягушкин накликал беду. И все разрешается интересно и без крови: поглядев на барометр, Лягушкин предсказывает скорый дождь и доклеивает свой глобус.
Автор – мастер описания интерьеров, путевых и городских пейзажей, выразительных психологических характеристик персонажей, диалогов и внутренних монологов своих героев. Его проза полна энергии комического, обе повести в целом театральны, и розыгрыш комедии сменяется драмой, сатира уступает место трагедии (глава в «Исчезнувших людях» об убийстве ссыльного польского графа Кабаньского (Собанского).
Один лишь штрих новаторской прозы М. Знаменского – описание квартиры Якушкина: «Поднявшись по узенькой лестнице, какие устраиваются на пароходах и ведут в каюты, Лягушкин вступил в свою комнату, более похожую на каюту, чем на комнату, и, засветив свечу, осветил всю свою каюту. Стены ее были обтянуты черным коленкором, на котором резко выдавался в переднем углу артистической работы бюст красивой женщины – это был бюст его жены. Между окон, над письменным столом, висели два детских портрета – это были его дети. Над ними полочка с книгами, барометр, небольшая иконка на меди – работа старых великих мастеров Италии. Вот и все украшения лягушкинского логовища. Но, входя в эту комнату, как выразился один любитель аллегорий, чувствуешь, словно заглянул в сердце самого Лягушкина».
Знакомые нам сегодня временные смещения и авторские удвоения, утроения (клиповая виртуальная реальность в поэтике современного телевидения) остались незамеченными. А между тем совершенно ясно, что в повести «Тобольск в сороковых годах» в главе, где раскрывается атмосфера учебных занятий в губернской семинарии, очередной урок Грише-юноше Знаменскому и его товарищам приходит давать новый ментор... Михаил Степанович Знаменский. Видели в коридоре, ждали и трепетали перед совсем другим. Появился свежий человек, с ходу ставший читать прекрасные вещи Пушкина, Гоголя, весьма далекие от канонических программ.
Проза М. Знаменского духовна и культурологична в высшей степени, информационная насыщенность опять-таки сродни литературным опытам нашего века. Она обращена к весьма сведущему читателю – знатоку христианской истории, культуры Европы и России с древних времен. Конечно, это затрудняет восприятие, но сегодня это норма параболического философского романа, интеллектуальной прозы. И это оправданно, ибо такими были его воспитатели, таков строй их душ, их уровень образования и культуры, что лишний раз доказывает уникальный прорыв декабристов во всех областях бытия и сознания.
После амнистии в 70-е годы XIX века русская литература горячо заинтересовалась героями 14 декабря. Поэмы Некрасова («Дедушка», «Русские женщины»), произведения А.Н. Плещеева («Старики»), Н.П. Огарева («Кавказские воды»), незаконченный роман Л.Н. Толстого «Декабристы» (1857) и другие тексты романтизировали 1825 год, противопоставляли его героические фигуры новому времени. На авансцену вышел благородный старик с удивительной биографией, страдающая возвышенная личность, борец за высокие идеалы. Однако сотворенный с самыми благородными намерениями миф не мог устроить М. Знаменского и других людей, бывших воспитанниками и союзниками декабристов. Мои коллеги упорно старались подыскать место для М. Знаменского в русской литературе XIX века, ибо многое не позволяло отнести его во второй и третий ряд. «Прописали» в подвешенном состоянии – между биографической прозой, документальными жанрами и мемуарами. Лишь иркутяне, сославшись на знаменитую книгу Л.Я. Гинзбург «О психологической прозе», намекнули на более высокое место тоболяка в нашем литературном пантеоне.
«Исчезнувшие люди» вышли в Петербурге и прошли малозамеченными. Иркутяне пишут, что, мол, столица была далека от сибирских проблем (но почему близка толстовским казакам с Терека, тургеневской провинции, Достоевским каторжникам?). А еще зачем зашифрованы фамилии героев, показаны якобы странные обстоятельства их жизни? Однако давно известно, что и в те годы удачный литературный дебют был связан с публикацией в авторитетных столичных журналах, чего Знаменский не сделал. Как всегда, надо было и ему приткнуться к какой-либо знаменитости. Можно сколь угодно восхищаться «Бедными людьми» Ф.М. Достоевского, но роман он отправил в знаменитый некрасовский «Современник».
Я бегло просмотрел указатель новинок русской литературы за тот, 1872-й, год. Более двухсот названий, масса имен, которые мало кому из тогдашних любителей словесности что говорили. Неудачно и то, что Знаменский (популярный к тому времени художник-карикатурист), верный своей натуре, «изгадился» и выступил под псевдонимом Старожил да еще в паре с путевыми очерками тоже малоизвестного С. Турбина. Книга не попала даже на страницы оказывавших тогда большое влияние на читателей библиографических обзоров с краткими отзывами о новинках. Само же русское общество смотрело не в сторону Сибири, а на юго-запад России, Где русской армии предстояло пережить Шипку и освободить Болгарию от османского ига. На фоне патриотического подъема прошли незамеченными многие хорошие книги.
Да и литературная мода начала 70-х годов была против Знаменского – пик социальных исканий, защита униженных и оскорбленных, шло очередное литературное «хождение в народ» и поиск идеальных героев – борцов с самодержавием. Все персонажи страдали, их не понимали, они погибали или сдавались в плен консервативному болоту среды. В моде была философическая рефлексия, презрение к духовенству, отсутствие интереса к духовно-нравственному росту молодого человека. Если он и появлялся, то как восторженный обожатель наставника-борца, готовый к действию. А тут у Знаменского – полная гармония жизни, поэтический вечер в Тобольске, где есть все – от просвещенных простолюдинов, низших чинов до декабристов из фонвизинского кружка и самых важных чиновников губернского центра.
Знаменский объективно и разнопланово изобразил семинарскую жизнь в «тобольской» повести. «Очерки бурсы» Помяловского помните? Вот уж где «разгулялось» социальное обличение и показана мерзость унижения будущих священников. Беспросветно... А у Знаменского? «Слава святому труду!» – говорит Лягушкин. У Знаменского есть перекличка с Помяловским, но есть и вера, и жажда просвещения, а как здорово описана «вылазка» духовного сословия на природу. Конечно, сила зелена вина не скрывается, но забирает душу песнопение, Божий мир открывается во всем своем многоцветии. Представляете, какие жестокие картины народного бунта были бы изображены современниками Знаменского в момент ялуторовской засухи. А у него Якушкин стучит по барометру и предсказывает дождь. Все бунтовщики расходятся, почесывая в затылках. Новый стиль, новаторские открытия тоболяка в изображении человека, интерес к внутренней работе личности, далеко не героическое, прежде всего «бытовое» представление декабристов очень похожи на целый ряд чеховских произведений. Недаром сегодня ахают – да Чехов-то у нас первый постмодернист! Но это уже совсем другая история.
А так вы познакомитесь с декабристами и градоначальниками, историческими лицами и жителями Тобольска и Ялуторовска. Мир света (семья и декабристы) контрастирует с миром тьмы городничего Квасова, заседателя, иронически прозванного «князем», «бодряка» судьи, вечно пьяного доктора. Показана трудная борьба ялуторовской колонии за устройство школы – главного дела декабристов. Декабрист Удольский (Е.П. Оболенский) – фи, какая проза для наших «борцов» в литературе той поры! – верный законам чести, берет в жены свою некрасивую горничную – против естества не попрешь. Лягушкин-Якушин резюмировал: судьба и обстоятельства из всех их выработали оригиналов, не похожих друг на друга. Действительно, это были, что называется, всяк молодец на свой образец. Общее между ними было – жажда света, правды, честности и ненависть к всему низкому, бесчестному.
Бросился к полкам, посмотрел «Пролог», написанный Чернышевским после каторги в ссылке. Батюшки-святы! Мотивы личной судьбы – смирись гордый человек! – самовоспитания и просвещения, эпической эволюции занимали и этого революционера-демократа. А вокруг (В.И. Ульянов-Ленин уловил в романе дух классовой борьбы) все топор в руки Николаю Гавриловичу пытались всучить! Но неужели, чтобы узнать высокую правду несуетного и справедливого бытия, надо было бы всех русских писателей той эпохи регулярно ссылать в Сибирь на каторгу?
Декабристы у Знаменского живут в трех измерениях: давит статус государственных преступников ниже простолюдинов, давят местные власти, осуществляя надзор, идут на тактику мелкой травли (глава о визите Каролины Карловны в Ялуторовск по собственной инициативе без визы чиновников), но остаются и влиятельные покровители, сдерживающие ретивых администраторов. И тут писатель интересно показывает, какой выход нашли его герои. Они образовали свое особое сословие свободных и творческих личностей, оставив «вне закона» хамскую настырность обывателей, придирки чинов, бытовые сложности.
Одна из моральных побед «Исчезнувших людей» – красивая и достойная жизнь в Сибири, сам ее образ, опережавший привычные правила среды.
В «Поездке на кумыс» М. Знаменский создает карикатурно-сатирическую панораму бездуховного существования тогдашнего российского «среднего класса». Путешествующий чиновник ищет безлюдную пустую степь, словно стремясь убежать от бесплодной тоскливой рутины будней своего круга. Но побег состоялся лишь во сне, бесплодная пустыня обернулась надоевшим клубом, где собирается местное общество.
«Детство среди декабристов» интересно и сегодня как первый этап освоения литературного рассказа о прожитом. Очерки о Якушкине и Фонвизиной, «Поездка в Марьино» дополняют общую творческую картину деятельности Знаменского. Историко-культурное и краеведческое эссе «Исторические окрестности города Тобольска» понравится самым тонким гурманам этого жанра – высшей формы самораскрытия духовно-сущностных сил человека.
Сложная мелодия текста то волнует нашу известную страсть к познанию, наукам, открытию прошлого (археологическая нота), то заставляет вглядываться в черты жизни других народов (этнографическая нота), то завораживает старыми легендами и сказаниями (мифологическая нота), то веселит нас самоиронией автора, его веселыми парадоксами (стилевая нота), то открывает живописные окрестности, дурманит пряными ароматами трав (природно-пейзажная нота).
Живи он сегодня, наш тоболяк, все равно опережал бы многих из нас – такова великая сила сибирского устава жизни, столь счастливо обретенная декабристами. В истории тюменской культуры и литературы в ее общерусском значении и сейчас горит его звезда – путеводный маяк всем тем, у кого «сердца для чести живы».
В. Рогачев