Люди и окна
С. Б. Шумский
С КАПИТАЛОМ
Они вошли в кабинет... вошли как одно целое в своем опьяненном целеустремлении: на лицах – взволнованная растерянность, робость надежды. На обоих – рабочие одежды, она в зеленом пальто с овальным воротником, в серой шали, он в заношенной ватной куртке, в валенках, с ботажком.
Подошли вплотную к столу, встали рядом, сосредоточились в позах и выражении лиц, как перед венчанием или исповедью. И я невольно встал, отодвинул кресло. Им было за пятьдесят.
Начала она:
– Я вам хочу сказать... я пишу стихи, пишу много, в день по три стиха, – ее тонкий голос был на пределе волнения.
– Вот сидит и пишет, – подтвердил супруг, сморщив лицо в сияющей улыбке, и в умилении даже слегка пристукнул ботажком об пол. – Я наблюдаю, ага... и складно так...
– На работе бывает пишу. Женщинам читала в цеху, так некоторые плакали... Я техничкой на швейной фабрике, через два года пенсия мне... Можно я прочту одно?
– Пожалуйста.
– Ага, стихи, прямо, знаете за душу берет... – пробормотал супруг, опираясь обеими руками на ботажок и уставясь взглядом в пол, – приготовился слушать.
И она прочла взволнованно и четко – совершенно безграмотный набор слов и рифм. И замерла в ожидании оценки.
– Что ж...– сказал я со вздохом. – Очень искренние стихи, но...
– И вот я говорю, так чисто...
– У меня набралось уже девяносто стихов, я уже, знаете, целый месяц пишу, я до этого не думала. И что со мной случилось, не пойму.
– Кашпировский, поди, подействовал?
– Девяносто стихов – это такой нынче капитал, – подытожил супруг, поднимая руку. – Издать брошюру... прибавка нам к пенсии, а цены счас, сами знаете, кусаются.
– Мы были в редакции газеты и нас послали сюда, к вам в союз писателей.
Я знал, кто «послал» и, пользуясь тем же накатанным методом, послал их в издательство. Предупредил только, чтобы стихи, все девяносто стихов, отпечатали на машинке через два интервала, иначе их не примут там к опубликованию в брошюре.
Ушли счастливые, блаженные в своем невежестве.
А у меня до конца дня было такое чувство, как будто, я совершил с добрыми людьми что-то нехорошее. А может так и надо: блажен, кто верует. Сколько же таких верящих или поверивших в нынешнем нашем демократическом озверении?
С. Б. Шумский
С КАПИТАЛОМ
Они вошли в кабинет... вошли как одно целое в своем опьяненном целеустремлении: на лицах – взволнованная растерянность, робость надежды. На обоих – рабочие одежды, она в зеленом пальто с овальным воротником, в серой шали, он в заношенной ватной куртке, в валенках, с ботажком.
Подошли вплотную к столу, встали рядом, сосредоточились в позах и выражении лиц, как перед венчанием или исповедью. И я невольно встал, отодвинул кресло. Им было за пятьдесят.
Начала она:
– Я вам хочу сказать... я пишу стихи, пишу много, в день по три стиха, – ее тонкий голос был на пределе волнения.
– Вот сидит и пишет, – подтвердил супруг, сморщив лицо в сияющей улыбке, и в умилении даже слегка пристукнул ботажком об пол. – Я наблюдаю, ага... и складно так...
– На работе бывает пишу. Женщинам читала в цеху, так некоторые плакали... Я техничкой на швейной фабрике, через два года пенсия мне... Можно я прочту одно?
– Пожалуйста.
– Ага, стихи, прямо, знаете за душу берет... – пробормотал супруг, опираясь обеими руками на ботажок и уставясь взглядом в пол, – приготовился слушать.
И она прочла взволнованно и четко – совершенно безграмотный набор слов и рифм. И замерла в ожидании оценки.
– Что ж...– сказал я со вздохом. – Очень искренние стихи, но...
– И вот я говорю, так чисто...
– У меня набралось уже девяносто стихов, я уже, знаете, целый месяц пишу, я до этого не думала. И что со мной случилось, не пойму.
– Кашпировский, поди, подействовал?
– Девяносто стихов – это такой нынче капитал, – подытожил супруг, поднимая руку. – Издать брошюру... прибавка нам к пенсии, а цены счас, сами знаете, кусаются.
– Мы были в редакции газеты и нас послали сюда, к вам в союз писателей.
Я знал, кто «послал» и, пользуясь тем же накатанным методом, послал их в издательство. Предупредил только, чтобы стихи, все девяносто стихов, отпечатали на машинке через два интервала, иначе их не примут там к опубликованию в брошюре.
Ушли счастливые, блаженные в своем невежестве.
А у меня до конца дня было такое чувство, как будто, я совершил с добрыми людьми что-то нехорошее. А может так и надо: блажен, кто верует. Сколько же таких верящих или поверивших в нынешнем нашем демократическом озверении?