Скинькеды
Сергей Сергеевич Козлов
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ
ПЕРВОЗВАННЫЙ
(АНГЕЛЫ ПЛАЧУТ)
« А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».
(Мф. 7: 26-27)
«Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им. Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».
(Лк. 18:15-17)
1
А еще было небо. Серое, как мамины глаза. И у Андрейки они тоже были серые. А еще были ангелы. Никто не знал, что Андрейка видит ангелов. Ангелы же умильно радовались, что он не видит страшного рычащего сонма бесов, заполняющего пространство в поисках легкой добычи. Андрейку бесы боялись и держались в стороне, потому, как и по возрасту, так и по состоянию души мальчик был безгрешен. В свои 5 лет он слыл в поселке блаженным и потому долго смотрел на небо, наблюдая, как «работают», а правильнее сказать, служат ангелы.
Одетый в вечное драное пальтишко, из-под которого, будто вериги, торчала грязная изношенная футболка. И не потому, что мать, А\евтина Сергеевна, не следила за сыном, просто ничего другого одевать он не хотел. Зимой и летом — в кедах и спортивных штанах. Стирала она ночами, украдкой, но менять одежду Андрейка не хотел. Уж вырос давно из всего, но упрямо надевал прежнее. Сменить согласился только кеды.
— Давай обновы купим? — уговаривала мать.
— Зачем? — удивлялся мальчик с такой искренностью, что на глаза матери наворачивались слезы. Она отворачивалась, уходила, шепча: горе ты мое луковое или радость?
Андрейка же выходил на крыльцо любоваться ангелами, и ничего большего в жизни ему не хотелось, ничто не радовало.
— Эй, Андрейка - юродивый! — смеялись, пробегая мимо, ребята.
— Канешно, — соглашался мальчик, — меня же родили.
И слово юродивый теряло свой «уродливый» смысл. Что ему до смысла, если смысл происходящего больше абсурден, чем разумен. А вот ангелы — они серьезную службу несут, как солдаты. Каждый на своем посту.
— А вон тот бережет колокольню старого храма. Надо ее отремонтировать, подновить, — говорил Андрейка окружающим, — а то ангел печальный и плачет.
Мать, Алевтина Сергеевна, женщина лет сорока, но уже сломанная современной рыночно-райской жизнью и преждевременной смертью пившего последние годы мужа, удрученно вздыхала. Андрейку она наивно считала Божиим наказанием, точно Бог может и хочет кого-то наказывать. Она не ведала, что любовь Божия выше наказания, ибо и Своего Сына Он пожертвовал ради спасения людей. Зато Алевтина Сергеевна знала, что Андрейку надо вовремя забрать с улицы, накормить, защитить от насмешек часто черствых, а то и жестоких сверстников и особенно подростков. Потому что в этом мире нельзя быть не как все... И нельзя видеть ангелов. Во всяком случае, простому смертному.
Но всколыхнулся весь поселок, когда упала-таки заросшая травой колокольня. Услышали тогда в жуткой тишине Андрейкин лепет:
— Ангел все равно остался, он плачет. Ему это место беречь надо.
И вспомнили вдруг, что не раз уже предупреждал мальчик про колокольню, стали вспоминать, о чем еще говорил.
Ангелы же печалились: не знал Андрейка, какой тяжелый дар ему достался. Святые от такого отмаливаются, просят Бога забрать его. А тут младенец невинный. Но и бесов Андрейке видеть случалось. Редко, но метко.
Как-то у вновь открытого сельского ларька Андрейка грыз леденец, подаренный сердобольной старушкой, и увидел.
Как-то у вновь открытого сельского ларька Андрейка грыз леденец, подаренный сердобольной старушкой, и увидел, как подходит за очередной бутылкой водки сосед, что жил через улицу, Иван Петрович. Мальчик даже отпрыгнул от него.
— Дядя Ваня, не ходи сюда, за тобой черт идет и радуется. Страшный такой.
— А как же твои ангелы, чего они его не прогонят? — вполне добродушно ухмыльнулся пьяница.
— Не могут, вы же сами туда идете, сейчас бутылку травленой водки купите и пойдете помирать. Ангел-то вон далеко идет, плачет.
— Так уж и плачет.
— Так и плачет. Сильно. Как мама говорит, когда про папу, безутешно.
Иван Петрович вдруг остановился, задумался, красные глаза его заметно увлажнились. Он стал смотреть на грязные свои резиновые сапожищи. Крупные слезы оставляли на них заметные пятна.
— Не понимаешь ты, Андрейка, — в сердцах вскричал он, — душа просит! Рвет душу! Никакого житья! Одна-й только боль и осталась. И пустота поганая...
— А вы, дядя Ваня, ангелов слушайте.
— Так это только ты у нас можешь. А я глухой, слуха у меня с детства нет. Даже под гармошку не могу...
Продавщица недовольно высунулась в окно:
— Эй, малец, ты мне клиентов не отбивай. Ваня и вчера эту водку брал, не помер, как видишь.
— Так это вчера было, тетя, а сегодня... Сегодня за ним сам черт идет. Пойду я подальше, пахнет от него.
— Еще бы не пахло, — по-своему поняла торговка, — уж какой день запоя у него.
А вечером Иван Петрович умер прямо на крыльце своего дома. Не дошел за очередной дозой. Тут уж продавщица Антонина на весь околоток завопила, что смерть ему Андрейка «наговорил», «да и колокольню он уронил», стояла ведь сто лет, ну мало ли, что коммунисты из нее клуб делали да забросили. Остановили Антонину благообразные старушки, что собирались вечерами в молельном доме, потому как ни храма, ни священника в поселке не было.
— Уймись, оглашенная, — цыкнули на нее, — парень не в себе, но без зла он. Его слушать надо. Не купил бы Петрович твоего пойла сейчас бы жил и здравствовал, а завтра его на деньги администрации зароют, и все, никакого спасения. Как самоубийцу хоронить будем, мы уже письмо руководству написали. Неча ему делать в одной земле с православными христианами. На окраине зароем, и на том пусть радуется, что земле предадим.
Антонина смутилась.
— Да я ничего. Блаженный ваш Андрейка, точно блаженный. А водка, бабы, может и действительно палевая. Гасиф ее, хрен знает, откуда везет.
— То-то! — бабы отступили. — Пожгем еще твоего Гасифа. А ты без работы не останешься. В собесе вон место есть, за стариками ухаживать. Уж и платить будут не меньше и работа богоугодная.
2
Уходя на работу, Алевтина Сергеевна оставляла Андрейку именно на этих бабулек — Божьих одуванчиков. И знала наверняка, если не в тепле (где ж ангелов смотреть, как не на улице?), но накормлен.
— Андрюша помолись с нами? — звали старушки.
Мальчик охотно шел в молельный дом и первым начинал молитвы, причем правильно и по канону, хотя кто его учил? Видимо-таки ангелы. Бабульки почти рыдали, подпевая «Ангеле Божий, хранителю мой святый...» Затем шел к иконе каждого святого, пропевая: «моли Бога обо мне святый угодниче Божий...» Бабка Серафима все его спрашивала:
— Андрюша, а какие они ангелы?
— Разные, — рассудительно отвечал мальчик.
— Светлые?
— Светлее солнца.
— Ой, чудно!
— А Михаила-архистратига ты видал? — акнула в конце.
— Ну вон же на иконе, — с улыбкой кивал Андрейка.
— Так на иконе я и сама угляжу, а вот увидеть бы наяву.
— Нельзя.
— Отчего? Ты же можешь?
— He-а... И я не могу. Очень он большой. Ему небо держать надо. Он по сторонам смотрит, как Илья Муромец. А вдруг враг откуда? Меч у него огненный... А то и копье, как у Георгия Победоносца.
— Ну вот, а ты баешь, что не видел.
— Целиком нет. Только частичку. Или меч, а то всего глаз один или крыло... Огромный он!
— А смотреть на них страшно?
— А ты, баба Фима, побоялась бы в зеркало на свои грехи смотреть? Скоких ты детишек заморила у докторов? Все об этом переживаешь, маешься. Я твои мысли так слышу, не обижайся только, баб Фим.
Бабуля хваталась за сердце.
— Так исповедовала вроде этот грех я.
— Ага. Исповедовала. У ангела вычеркнуто в книге. Исповедовала, но грехи все равно видно. Ну, ты спросила, я ответил. Как в зеркало. Вот так и страшно. Но смотришь на них - так на душе светло, что и солнышку темно рядом. Знаешь баб Фим, от них добром пахнет. Ну... Как ладаном, когда мы служим. Я вот только, когда ангела вижу, понимаю маму, кода она плачет и говорит, что меня любит.
После такой беседы Андрейка принимал домашнего изготовления просфору, а то и кусок пирога (ежели не было на тот момент поста) и убегал смотреть на свое любимое небо. Небо бледного цвета. Такое бывает только в русской глубинке. В один из непогожих осенних дней, когда небо над селом тянулось серее-серого и ползло, цепляя макушки деревьев, словно обозлилось на грешную землю, Андрюшка выкатил в своих потрепанных кедиках на крыльцо и замер.
— Снег будет, — сказал он.
— Какой же снег, сентябрь на дворе, вон дожди почти каждый день льют, рано еще снегу, какой снег? — подивилась баба Люда, вышедшая по хозяйственной надобности.
— Обычный снег. Ангелы будут землю чистить.
И точно. В желто-красную кипу листвы ударил сначала резкий северный ветер, а потом полетели первые снежинки.
— Свят! Свят! Свят! — истово перекрестилась баба Люда.
— Ничего, — спокойно сообщил Андрейка, — сугробов насыплет, а потом оттает все. Измаралась земля, вот и надо ее почистить.
— Ты бы в дом шел, пророк-младенец, — ругнулась она вдруг на него, будто тот был виноват в разбушевавшейся непогоде, — ноги-то в тапках околеют.
— Да я привык.
— Ишь, привык, а нам перед матерью ответ держать. Вдруг простынешь... — и сама себя поймала на мысли. За пять с лишним лет своей короткой жизни Андрейка ни разу ни хворал. Не жаловалась Алевтина...
— Ну так ить все равно пойдем от греха подальше, — добрее позвала старушка.
— Так от греха не уйдешь, — улыбнулся мальчик.
— Кто бы подумал, — бурчала баба Люда, уходя в сени, — сын алкоголика, а умен не по годам. Хоть сейчас проповеди за ним записывай.
— А знаешь, баба Люда, нехороший человек в поселок идет. Вот вы сегодня за Ивана Петровича молебен читать не стали, а за него и некому было. Он больной был. Его знаешь, какой черт мучил!? Я сам видел!!! Я за него всего равно молитовку прочитаю...
Баба Люда уронила в сенях таз, хотела выругаться, но села в беспомощности на лавку. Малец был прав.
Бывший тракторист Иван Петрович Малеев пить начал в самый разгар антиалкогольной кампании. Сам варил самогон. А до того был первый на селе механизатор. Дак ведь и пить- то начал вместе с отцом Андрейкиным, который тоже в лодырях не ходил. Кончилась нормальная водка, запили сивуху. Сначала умер Андрейкин отец Василий, потом жена Ивана Наталья, а вот теперь сам Иван... И не казался он теперь почему-то бабе Люде виноватым в своей слабости, в пьяном пристрастии своем. Стояла над поселком уже ставшая привычной густая безысходность, не пройти ее точно туман, не разобраться в ней без бутылки, а когда и разберешься — тогда уж точно без бутылки нельзя. Русский мужик чем силен: пахать и воевать — завсегда, в драке (особенно с инородцами) — он в сторону, а вот к застолью, как магнитом. И кажется ему, что нет никакого просвета впереди. Не получается из него сытого немецкого бюргера — колбасника с пивной кружкой. Еще ладно, если избу отладить может, забор подравнять... Ну не умеет русский мужик от этой жизни ломтями рвать. Для другого что ли его Бог создал? Если, конечно, о русском мужике идет речь, а не о новом русском. Новый русский — это особая порода, бульдогов что ли? Так действительно считала баба Люда. И теперь села на лавку, уронив таз, ощущая эту, пусть давно уж известную правду Андрейки. «А ведь прав парень, отпеть Ивана - не велик грех», подумала и уже пошла кумекать со старухами. А снег повалил мокрыми хлопьями, заваливая белыми куполами еще неотзеленевшие кроны деревьев, цветы и неубранный урожай в огородах.
Ну и что с того? Да на Руси снег не страшен. Даже в июле. Чем больше снега — тем чище. У всех балканских народов, да и у многих других есть легенда, что когда Бог раздавал земли то он (болгарин, грек, серб) работал в поле и опоздал к раздаче. Узнав об этом Бог пожалел труженика и поселил его в рай. На Руси такой легенды нет... Зато есть снег. Много снега.
— Плохой человек идет, — повторил Андрейка, глядя в небо.
— Ангелы волнуются.
Мать забрала его прямо из молельного дома.
— Хоть поснедал чего? Ел, спрашиваю?
— Зачем? — удивительный этот ответ сразу заставлял Алевтину Сергеевну жмуриться, чтобы не заплакать.
Но тут подоспела баба Фима.
— Он у нас и не хочет, а накормим. Пироги, молоко, картошку отварную в мундирах. Только он все равно ест чудно. Будто мимо рта проносит и все в окно смотрит.
— Ангелов своих зрит.
— Наших, — поправила Серафима Ивановна. — Нечто тебе жалко. Ребенок другими глазами видит. Ты не ропчи, а привыкай.
— Вам, Серафима Ивановна, легко говорить. За то, что он ангелов видит, ему оценки в школе ставить не будут, да и зарплату платить потом. Я же о будущем его думаю.
— Да где оно твое будущее. У всей страны нет, а у тебя быть должно! У меня вон, на стене, одно прошлое в черно-белом исполнении. Сама знаешь: муж уже отлетался, сын по пьяни под трактор лег, а дочь где-то по городам маракует. Шалава. И-их... Может, выпьешь с устатку?
— Да не, Серафима Ивановна, вы же сами знаете, я после смерти Василия никакой алкоголь на дух не переношу. Пойдем мы, спасибо за Андрейку, в садик-то не берут... Ему особый — для детей с девиантным поведением надо.
— Каким? — переспросила старуха.
— Ну, типа, где головой больные.
— Сами они головой больные. И задницей - тоже, козлы!
Скоро последнюю школу в селе закроют, тогда у них всех девиант... — сбилась от нового слова, но быстро нашлась: — Все дебильные будут. Специально, как рабочий скот. Андрейка- то Божий человек. Это у них тяму атеистического не хватает. И не хватит. Пузом жирные, а душой хилые. Ну да ладно, идите с Богом. — И перекрестила на крыльце.
— С ним и пойдем, — улыбнулся в наступающую мглу Андрейка.
3
Ходить и говорить Андрейка начал поздно. Зато с самого младенчества так смотрел по сторонам, а потом и в окно, что, казалось, понимает много больше взрослых. Такое про многих младенцев сказать можно, но Андрейка действительно смотрел по-особому. После смерти отца не плакал, не звал его, будто и не было папы у него. Алевтина переживала, что ребенок отстает в развитии, возила его в райцентр к врачам и психологам. Те умудрено кивали: да, мол, так и есть, тесты разные проводили, называли какое-то странное слово «аутизм», прописывали всякие тренинги... И чаще всего такие консультации заканчивались намеками на необходимые затраты. Да какой у доярки тренинг?! Выйди в пять утра на работу и тренируйся до полного «не могу». А дома малыш, который нуждается в особом уходе. И огород, с которого мало-мальски да кормишься. И десять соток картошки каждое лето, а осень
— поди-ка накопай. И на своем горбу в погреб.
Да уж, ухода... Однажды ушел так, что искали всей деревней. А он сидел себе на берегу и смотрел на воду. Сколько ему тогда было? Четыре? Другие уже лопочут вовсю, играют, даже компьютеры осваивают, ну хотя бы железяки какие... А этот?
Для Андрейки окружающий мир точно отсутствовал. Даже кормить его приходилось с ложки, в то время когда другие малыши уже «сникерсы» сами разворачивали и «несквики» клянчили вместо манной кашки. Единственное, что Андрейка делал сам: умывался по утрам и ходил в туалет, одевался и выходил на крыльцо, а то и в поле, чтобы сесть, на что подвернется, и смотреть в небо...
Баба Люда и надоумила Алевтину везти сына в районный центр. В храм. Крестить.
— Хуже не будет, напутствовала, а вдруг да будет чего... Там отец Герман служит, очень хороший священник. К нему со всей России запойных алкашей везут, и ведь помогает. Без кодировок всяких. Подолгу люди не пьют, а то и совсем прекращают. А еще, говорят, он одержимых отчитывает. Наша Фимато такого там насмотрелась!.. Привезли одну, а та мужским басом верещит: не ты садил, ни тебе выгонять! Упала, слюной брызжет, трясун ее колотит...
— Да ведь не одержимый он у меня! — всколыхнулась Алевтина, нежно прижимая соломенную головушку сына к животу.
— Тьфу! Нет, конечно! Он не крещеный! Разумеешь? Говорю же, хуже не будет...
С тем и поехали.
Седовласый отец Герман с интересом посмотрел на Андрейку. Попытался с ним заговорить, но тот лишь блаженно улыбался священнику. Чудо произошло чуть позже. Во время таинства, когда задал вопрос отец Герман к крещаемым: отрицаетесь ли от сатаны, Андрейка произнес первое слово в своей жизни: отрицаюсь! Да прямо выкрикнул!
После таинства отец Герман причастил младенцев, прочел проповедь, а к Алевтине подошел отдельно, хотя прихожане кружили вокруг и даже зазывали в гости, отметить радостное событие.
— Необычный у вас мальчик.
— Да уж, доктора и психологи мне наговорили.
— Ни те, ни другие здесь не сильны. Не сведущи, так, пожалуй, сказать правильнее. Что они могут знать о детской душе? Они ведь души не ведают. Знаете, есть одна поучительная история. На одном из официальных государственных приемов, в конце 50-х, по-моему, к известному хирургу и пастырю, а ныне святому, и, кстати, лауреату Сталинской премии архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, прошедшему и лагеря и войну, подошел один из членов правительства. Он надменно сообщил владыке, что летавшие недавно в космос советские спутники Бога там не обнаружили. Как, мол, вы это объясните? Владыка ответил вдумчиво и серьезно: Будучи хирургом я неоднократно делал трепанацию черепа, но ума там тоже не обнаружил.
Алевтина улыбнулась доступной мудрости святого. Но спросила:
— К чему вы мне, батюшка, это рассказываете? Я ни в космос, ни в хирургию не собираюсь...
— Я к тому, Алевтина Сергеевна, что сын ваш видит больше, чем мы. Может, и слышит. Дар у него. И не нам судить, отчего и почему такой дар младенцу дан. Вот ведь знаете, наверное, что имя у него, как у апостола Андрея Первозванного. Первозванного, слышите, как звучит? Господь его первым призвал и в свои ученики и к служению.
— Мама! Мама! Ангелов вокруг много-много! Они радуются, и такие красивые песни поют! — воскликнул вдруг Андрейка.
Алевтина испуганно стала озираться по сторонам, потом увидела голубей на паперти и успокоилась. Видать, голубей за ангелов принял.
— Ты, правда, видишь ангелов? — присел на корточки отец Герман.
— Правда. Некоторые маленькие, как голуби, а некоторые большие. И все поют.
— А что поют? Бога славят?
— Да! И за людей радуются, что сегодня в церковь пришли.
— Господи, — прижимала руки к груди Алевтина, — он же до сего дня ни словом ни обмолвился. Его в эти... Как их? Аутисты записали. А теперь лопочет, да еще как. Неужто и правда чудо Господне?!
— Думаю, — поднялся во весь рост священник, — мальчик просто пришел туда, куда должен был прийти. А чудо тут совсем в другом. Если он действительно видит ангелов... Такого немногие святые сподобились.
— А что, батюшка, ангелы действительно вокруг бывают? — спросила Алевтина.
— Святые отцы учат, что в небе куда как теснее, чем на земле. И отрадно видеть ангелов, хотя простому смертному лучше никаких видений не желать, опасно, прельстить могут, а вот, говорят, если видеть бесов, то от ужаса можно сойти с ума.
— Ойеньки! — прижала к себе Андрейку Алевтина, но он вырвался и побежал на середину церковной площади, чтобы, задрав голову, смотреть на колокольню, где на звоннице сочным баритоном понеслись в городское небо первые удары благовеста.
— Ангелы качаются! — закричал Андрейка.
— Да, чудный дар, удивительный... — задумчиво сказал отец Герман, прислоняя ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть в крестообразном протуберанце солнечных лучей то, что видел там мальчик. — И не может он лгать младенчеством своим.
— А что дальше с этим Андреем Первозванным? — Алевтина и радовалась и боялась происходящего.
— С апостолом? — вернулся на землю священник. — Он позвал следовать за Христом своего брата Симона Петра. До того он был учеником Иоанна Крестителя, а родом из Галилеи. После Вознесения Господня он много проповедовал в разных землях, был в Скифии и по преданию пришел на киевские холмы и пообещал, что на них воссияет благодать Божия. А в конце жизни он принял мученическую смерть во славу Божию. Был распят где-то в Ахее на особом кресте, который теперь и называется Андреевским. На военных кораблях флаги видели?
— Распят? — задумалась совсем о другом Алевтина, с нескрываемым ужасом глядя на сына.
— Сегодня у христиан другие мучения, — уловил ее состояние батюшка, — тысячи искушений, насмешки, преследования за веру, непонимание окружающих, живущих только суетой этого мира...
— А я вообще ни хочу никаких мучений! — всплакнула Алевтина.
— Мне уже хватило! Муж от пьянки угорел, сама на работе здоровье потеряла, и теперь вот еще Андрюша... Мучения. За что мне, батюшка?!
— Господь каждому дает крест по силам его. Можно, конечно, попытаться найти себе полегче, а можно вообще сбросить... Роптать на Бога. Он же чего нам дал: ну жизнь, ну, прекрасный окружающий мир, ну, свободу, которая только у Самого Бога и есть... А забыл, оказывается, построить для каждого дворец, пару автомобилей на семью подогнать, счет в банке открыть, чтоб и потомкам хватило. Да еще бы и не трудиться вовсе, валяться на пляже или на диване. А как помирать вздумаем в полном здравии и безо всяких тебе болезненных страданий, так сразу Господь, или на худой случай, апостол Петр, должны нас у ворот рая встретить. Чего уж! Все оплачено. Сын Его за это принял мучительную смерть на кресте...
— Да я, отец Герман... — смутилась Алевтина. — Я не ропчу. Больно, вот и ною. Мне уж старушки наши разъяснили, отчего Бог не сделал всех разом счастливыми и добрыми. Потому как главное было бы нарушено — свобода. Ох, и долго они мне эту свободу растолковывали. Я ж до этого думала, что свобода
— это как в демократии - на улицах орать. Митинговать. А то, оказывается, стадность, а не свобода.
— Стадность? Интересное слово вы, Алевтина, для демократических институтов подобрали.
— Да это у меня профессиональное.
— Можно я теперь им буду пользоваться? Это ведь как хорошо сравнить можно: с одной стороны стадность, с другой стороны — соборность. Выбирай человек...
— Пользуйтесь батюшка.
— А вы приезжайте почаще... Андрюшу причащать. Да и вам надо. И уж если видит он ангелов, значит, они его любят. А можно ли желать лучших друзей и защитников?
Следуя за мыслью священника, Алевтина просветлела лицом и успокоилась. На сердце стало легче, и она вдруг осенила себя широким крестом и поклонилась на собор.
— Прости, Господи, меня грешную.
Но снова заплакала, правда, слезы эти были теперь иного свойства. Не из глаз, а прямо из сердца.
4
Село Гатово стояло на левом низком берегу реки Тосьвы, которая в этом месте делала крутой изгиб, выстроив на правом берегу густой таежный забор, а на левом оставив заливные луга, и от полного затопления Гатово спасала только дамба, построенная еще в 1970 году заезжей комсомольской бригадой с Украины. С тех пор дамбу только слегка подновляли. Районное начальство щедро подгоняло каждое лето пару грузовиков с песком и грейдер. Между тем, Тосьва год от года во время разливов пыталась изменить угол своего изгиба. С правого, крутого берега осыпались мощные стволы сосен и кедров, облетал, как трава, осинник, а вокруг Гатово появлялось озеро, и гатовский остров стоял лишь потому, что Тосьве не хватало то полметра, а то и нескольких сантиметров, чтобы перешагнуть и смыть дамбу.
Возможно, Гатово получило свое название в те времена, когда дамбы не было, и река то и дело заливала село, превращая его в буквальном смысле в гать. А, может, и по какому другому поводу. Но сельчане упрямо не покидали опасное место более трехсот лет. Именно на этом изгибе Тосьва щедро делилась муксуном, нельмой, а уж про язей и прочую чебачью мелочь говорить не приходится. Шла изгибом и благородная стерлядь, случались осетры. Заливные же луга выкосить не могли за все лето целым селом. Поэтому, когда вместе с перестройкой и приватизацией пошло в развал сельское хозяйство - совхоз растащили по дворам - и остался только частный коровник, где и работала Алевтина, большинство сельчан ушли на реку, где вели позиционную войну с рыбнадзором, отстаивая свое свободное право на рыбный промысел в местах исконного проживания. И только назначенный в администрацию эмчеэсник Александр Семенович тревожно выходил каждую весну и осень на дамбу, делал только ему понятные замеры и чего-то докладывал начальству. Двести гатовских семей поочередно спрашивали у него: прорвет или нет, на что он отвечал неопределенно и уклончиво.
В сущности, если бы дамбу снесло, на месте села образовалось бы нерукотворное, но вполне приличное по размерам озеро.
Осень в этом году выдалась настолько унылая и дождливая, что даже русскую хандру разъело, как кислотой. Сельчане почти не выходили из отсыревших, разбухших от небесной воды домов. Мужики хмуро глушили самогон, собираясь в сараях и подсобках, а женщины безучастно смотрели бесконечные сериалы. Дети вообще не знали, куда себя деть. Грибной и ягодный сезон отсырел и выгнил на корню. Только бессмертные и бессменные вороны кликали с ближайших макушек беду, да бездомные псы грустно смотрели с размытых дорог на дворы, ожидая подачек от сердобольных гатовцев.
Лишь рыбаки настырно и упрямо и днем и ночью тралили провязами реку, чтобы потом вывозить в город и отдать улов за полцены коммерсантам. Но и то были деньги. Каждый день головастый «уазик» уходил по покореженной бетонке, загруженный мешками с сортированной рыбой. А на мешках маркером выводили фамилии да килограммы. Водитель с каждой ходки имел свой доход, а вообще-то приставлен он был к коммунальной службе, которая ютилась в вагончике как раз у дамбы. Правда, все больше и все чаще деньги за рыбу и ягоды превращались в водку и закуску, привозимые тем же «уазиком» из города, а сельчане чем дальше, тем больше привыкали жить на подачки от нового демократического капиталистического государства. Потому жизнь, казалось, и текла размеренно, да только не было жизни, как почти не было работы. Дикоросы, коровник, река и пособия — вот и вся жизнь.
Да, выходил на главный объект своих опасений Александр Семенович. Замерял поднявшийся от бесконечных дождей уровень воды в Тосьве. Но до весенних тревог было еще далеко, поэтому, выкурив дежурную сигарету, работник МЧС втаптывал окурок в дамбу, и уходил в сторону ЛЭП, близость которой к лесу представляла собой еще одну зону опасности. Жил Александр Семенович в селе бобылем. Поговаривали, что где-то на Камчатке во время землетрясения он потерял всю семью, и после этого переучился из инженеров в спасатели, но оставаться там не смог. Уехал в Сибирь, где его направили на гатовскую дамбу, и даже дали жилье — особняком стоявшую на окраине покосившуюся избу, жильцы которой несколько лет назад подались в город. Говорили о замкнутом спасателе много, но сам он ничего не рассказывал, даже если попадал в компании. Даже если за бутылкой. Либо оттого, что пил мало, либо потому, что рассказывать больно. Но во взгляде его читалась спрятанная под внешней строгостью и серьезностью глубоко запавшая тоска. Нынешняя размокшая осень подчеркивала ее своей серой нескончаемой хандрой.
Так и тянулись бы эти бесконечные дни до первых заморозков, чтобы потом нырнуть в мягкие пушистые сугробы, пустить из них дымы и благоухать на всю лесную округу сибирским уютом.
Но в один из дождливых сентябрьских дней уже после снежной бури к причалу у той же дамбы лихо подкатил шикарный импортный катер. Приехал уроженец Гатово, а теперь удачливый городской бизнесмен Петр Комков. С борта своего быстроходного чуда он спустился уже нетрезвый. Вместе с ним на гатовскую землю десантировались такие же нетрезвые гости, две беспричинно хохочущие, но зато очень смазливые девицы, и его напарник по бизнесу, которого звали Али. Сначала вся бригада направилась с пакетами, в которых позвякивали бутылки к дому Комковых, где предполагалась теплая встреча с родственниками и совместный поход в баню. По дороге Петр Васильевич обещал друзьям обалденную ночную рыбалку с фейерверками. Такую, что рыбу руками брать будут, а потом тут же под водочку стерлядочку с солью, а то и уху из муксуна.
— Щас, всю деревню на уши поставим! — щедро обещал Комков.
— Мужики «смирновки» лет сто не пили. С моего прошлого приезда. Хорошо, что я три ящика закинул.
— А нам? — хохотнула вопросом одна из девиц.
— Лиза, шампанское не кончится! У меня на катере специальный краник есть!
Вслед им настороженно смотрел Александр Семенович, который именно в этот утренний час делал свои замеры на дамбе. Словно почувствовав его взгляд, Комков оглянулся и приветственно крикнул:
— Семеныч! Заходи на огонек, а вечером — добро пожаловать в трюм. Я ж на родину приехал, отрываться будем!.. Александр Семенович неопределенно кивнул и привычным движением втоптал окурок в горб дамбы. Шагнул, было, в сторону ЛЭП, но тут у него под ногами вырос Андрейка, что, хватаясь руками за траву, вскарабкался на вал.
— Ты опять один без мамы на реку пришел? — строго спросил Александр Семенович.
Человек он был крупный, голос — густой бас, потому маленький Андрейка чуть не упал вниз, испугавшись служебного напора, но был подхвачен за воротник тренированной рукой спасателя.
— Я, дядя Саша, на воду пришел посмотреть, — доложил Андрейка. — Ангелы волнуются.
— Вода в порядке, — в свою очередь доложил Александр Семенович, — все пока в норме, бояться нечего.
— А я не боюсь, — успокоил его мальчик, — это ангелы волнуются.
— Ну так скажи им, чтобы не волновались. Мы свою службу знаем.
— И все равно, вон и ваш ангел волнуется, — Андрейка кивнул куда-то за спину спасателя, отчего тот невольно обернулся.
— Гм-м... — Александр Семенович знал об Андрейке, как и все село, потому ругаться на увиденную за спиной пустоту не стал. — Ну ничего... Ничего...
Между тем к обеду в доме Комковых собралось уже полсела. Головастый «уазик» привез с катера водку, шампанское и деликатесы мешками. Во главе стола сидел Василий Иванович Комков-отец — тщедушный небольшого роста старик, которому было за семьдесят. Мать суетилась, подавая закуски. Разговор уже давно, как это водится в пьяных компаниях, сбился с общей темы, с общего ритма, стоял гулкий, притупляющий движение любой мысли, галдеж, в котором можно было угадать все: от предсказаний погоды до внешней политики Путина. И только время от времени Василий Иванович неожиданно громким тенором перекрикивал общий гвалт, поднимая рюмку со «смирновкой», чтобы напомнить землякам:
— А посмотрите, какой у меня сын! Во как поднялся! Сам! Во как работать надо! Это вам не чебаками торговать! Шесть магазинов у ево!
— Семь, батя, и кафе еще, — поправлял Петр Васильевич, сидевший по правому плечу, — Еще вот завод с Али покупаем. Будем консервы делать.
— Да! А вот напарник моего сына - Али, прошу любить и жаловать! — указывал Комков-старший на горбоносого кавказца, который при этом почтительно вставал и чокался краем своей рюмки под низ рюмки старика, оказывая тем самым ему почтение. — Вот у них дружба! Они все и всем продают, а друг друга - нет! Во как дружить надо! Так выпьем за то, чтобы все мы так жили! — провозглашал Василий Иванович, после чего над столом рассыпался нестройный бокало-рюмочный звон и снова начинался гвалт.
Гостей не удалось выпроводить до позднего вечера. Многие, собственно, уже спали, уткнувшись в стол, или прямо на холодной земле у крыльца, куда вышли на перекур, поэтому Петр Васильевич, Али и девицы просто удалились в протопленную заранее баню, оставив командовать застольем Василия Ивановича, который и сам уже периодически клевал, пытался в очередной раз воспроизвести вышеприведенный тост, но путался в количестве магазинов, кафе и заводов. Следует заметить, что местная ферма, на коей трудилась Алевтина Сергеевна, принадлежала Василию Ивановичу, любезно выкупленная специально для отца заботливым сыном. И с реализацией молочной продукции сын оказывал отцу в городе посильную помощь. Домашней сметаной с успехом торговали на рынке земляки Али, имея от этого солидный процент. Кроме того, каждое утро проходил через село на выпас табун лошадей. Это было увлечение Василия Ивановича, и хоть Петр Васильевич считал его бестолковым и дохода не приносящим, отцу претензий не высказывал. Поговаривали также, что Комковы позарились купить брусничные угодья, от которых питалось все село. Но пока это были только разговоры. Вообще — Комковых за их торговую жилку и успешность недолюбливали, но всякий раз, когда проводились подобные застолья, к ним собиралось полсела. Рыбаки даже не выходили на реку. И не оттого, что можно было упиться дармовой и к тому же хорошей водкой, а потому как другого повода и места собраться у сельчан не было. Клуб, находившийся в храме со времен «перестройки» перестроили до полного разрушения, завершившегося падением колокольни внутрь обветшавшего фасада. Здание же администрации представляло собой обычную избу с вывеской в центре поселка, крышу которой венчал застиранный дождями и размахренный ветрами триколор. Женщины еще могли собраться потолковать в магазине у Гасифа или хоть у его же ларька, если позволяла погода. Комков свои магазины в селе закрыл из-за незначительной прибыли. Намного выгоднее было скупать у земляков рыбу.
Выгнав добрым паром и нырянием в искусственный пруд часть хмеля, комковская компания обрела способность к дальнейшему передвижению и желание новых развлечений. Наступило время обещанной рыбалки. Петр Васильевич потянул гостей на берег, за ними увязалась пара местных рыбаков, пытался подняться из-за стола участковый, что был одноклассником Петра, но не смог. «Смирновка» так надавила на майорские погоны, что он лишь поднял голову, промычал нечто несвязное об общественном порядке, и тут же уснул, отвалившись к стене.
На реке было темно и сыро, пустое черное небо давило из себя стылую морось.
— Щас мы это поправим, — оценил окружающую обстановку Петр Комков.
Через пару минут нежно заурчал импортный мотор, и с катера вдоль Тосьвы ударили два мощных прожектора.
— На провяз будем, али на удочки, ради потехи? — поинтересовались нетрезвые, но профессиональные гатовские рыбаки.
— У меня тут такие удочки! — гордо крякнул Комков, вытягивая на борт тяжелый зеленый ящик.
Откинул стальные щеколды-замки и открыл ящик, представляя на обзор компании содержимое в виде боевых гранат. Овальные обтекаемые зеленые корпуса лежали один к одному в опилках с уже вложенными запалами.
— ЭРГЭДЭ-5! — радостно пояснил Петр Васильевич. — Рыба клюет оптом и кверху пузом. Пара штук - и уха ведрами! Мне тут один зампотыл задолжал, так вот рассчитался.
При виде грозного оружия даже внешне хладнокровный и подчеркнуто храбрый Али заволновался:
— Петя, а что скажет участковый? Вся село переполошится.
— А че он скажет? Ниче он не скажет, он со мной за одной партой сидел. Подарю ему парочку для оперативной работы, этим и обойдется. Я не понял, вы что — на измене? Испугались что ли? — Петр Васильевич с прищуром смотрел на рыбаков, которые явно не одобряли подобного браконьерства.
— Короче, — решил за всех Комков, — кинем парочку с дамбы, соберем рыбку, разведем костерок. Все будет пучком. Я в армии, знаете, сколько гранат швырнул? Я, блин, первый гренадер на деревне, — вспомнил нужную боевую единицу коммерсант.
— А, ну если ти такой боевой, Петя, то давай, швиряй свои эргэдэ, только подальше. А то осколки, понимаешь. Дэвушки бояться. — Но потом уже прежним гордецом повернулся к притихшим красавицам. — Дэвушки, сейчас Петя будет делать маленький бух, а потом мы будем делать большую уху. Петя, стэрлядь вспиливет?
— Вспиливет, — передразнил-пообещал Комков. — Осколки недалеко летят, потому как граната наступательная, специально для дураков сделана, которые бросать не умеют.
— А тогда бросай хоть водородную бомбу, — разрешил Али.
— Я Лизу и Олю отведу чуть подальше. Дэвышек надо нэжно берэчь. Понимаешь, Петя?
— Да полезайте в катер, рыбу-то потом собирать надо. Там у меня сачки специально приготовлены. Так что объявляем рыбе войну. Рыба, выходи!
— Осторожнее только, Петруха, — косились на гранаты рыбаки.
— Да не ссыте в реку, мужики, — успокоил их Комков, выходя с двумя гранатами на край дамбы, при этом на глазах у немногочисленной, но изумленной публики, он браво выдернул кольца-чеки зубами, приведя гранаты в боевое положение.
С криком «ловись рыбка большая и малая» Петр Комков швырнул гранаты в реку. Сначала только два всплеска были ответом на атаку Петра Васильевича. Но через три-четыре секунды со дна поднялись два водяных столба, сопровождаемые гулкими взрывами. Петр Васильевич даже не пригнулся, победно рассматривая в свете прожекторов всплывающий улов. По мере того, как кверху брюхом всплывала рыба, лицо его принимало неудовлетворенный вид. Одна крупная щука, несколько язей, может, один-два муксуна, и несметное количество мелочевки, включая мелкую стерлядь, что в народе метко называют «гвоздями».
— Н-не-е-е, — потянул Комков, — так не пойдет. Это че — улов? Щ-щас, ребята, мы это дело поправим.
Он снова спустился на катер, порылся в заветном ящике, глубоко запуская руку в опилки, и достал со дна огромную, похожую на стекавшую с ручки каплю, гранату.
— Вот! Эрпэгэ - шесть! Раритет! Во время войны такими немецкие «тигры» подбивали. Так что не то что рыбу, железное зверье ловить можно. Берет броню в сто двадцать миллиметров. Щас мы всю нельму со дна подымем!
— Петя, а атомная бомба у тебя тоже в этом ящике? — спросил Али.
— Пока нет, веду переговоры с Росвооружением, — то ли пошутил, то ли всерьез ответил Комков.
— Петя, осторожнее, такая бандура, — попросила Лиза, всматриваясь во внушительную РПГ-6.
— Не дрейфь, девочка, я герой Советского Союза по метанию гранат. Щ-щас, золотую рыбку выудим. Загадывай, Лизок, желание.
Он снова вышел на край дамбы. Там он вытащил предохранительный шплинт и попытался, было, размахнуться во все плечо. Когда рука Комкова проходила апогей, кисть предательски дрогнула, и граната полетела на дамбу. В долю секунды, не раздумывая, незадачливый коммерсант нырнул в холодную сентябрьскую воду, и почти сразу последовал оглушительный взрыв, который поднял в ночное небо кусок дамбы, превратив его в песочные брызги. От взрыва подпрыгнул на волнах комковский катер, девушки упали на палубу, зажимая в ужасе уши. В скачущем луче прожектора лицом вниз всплыло, покачиваясь, тело Петра Васильевича. Али кинулся к рычагам управления, чтобы подогнать катер ближе и вытащить друга. Тосьва уверенно влилась грязной волной в огромную воронку, только маленький перешеек отделял ее от шага в село. Перешеек этот таял на глазах...
5
После первого взрыва Андрейку прямо-таки подкинуло на кровати. Он побежал в другую комнату и начал тормошить мать, на ходу натягивая спортивные штаны.
— Мама! Мама! Буди всех! Сейчас все потопит, всех зальет! Буди мама! Пусть все на чердаки лезут. Вода, мама, большие ангелы уже здесь...
А\евтина Сергеевна после случая с колокольней ничего спрашивать не стала, только вскрикнула один раз, прижимая руку к сердцу, и бросилась к одежде. Андрейка уже одетый выскочил на крыльцо, она следом.
— Ты куда, сынок?! — голос проваливался, словно не хватало дыхания.
— Я на реку, не бойся, я немного удержу воду... Недолго, мама. Пусть дядя Саша зовет на помощь своих дяденек.
Как раз в это время ухнул самый большой взрыв, так, что в домах с незакрытыми ставнями вздрогнули стекла. Залились, переходя на одичалый вой, собаки. Кое-где люди сами вышли во дворы, тревожно прислушиваясь сквозь морось к недалекой реке.
Алевтина Сергеевна кинулась, было, за сыном. Ну куда такого малыша одного отпускать?! Потом вдруг вспомнила: года два назад, еще не говоривший Андрейка, когда они шли из магазина, вдруг потянул ее за руку на другую сторону улицы. Там не было деревянного тротуара, и Алевтина попыталась сопротивляться, мол, чего Андрюша балуешь, не надо нам туда. Но он продолжал тянуть с такой силой и таким отчаяньем в глазах, что сердце дрогнуло, и невольно потянулась за ним. Только отошли в сторону, как из-за поворота выскочил «Газ- 53» - молоковоз — и на полной скорости врезался в забор, как раз в том месте, где они только что стояли.
Дверца машины открылась, оттуда выпал на разломанный тротуар в зюзю пьяный водитель Пашка Водопьянов, чтобы, достигнув земли, тут же и уснуть мертвецким сном. Задави он мать с сыном, даже и не понял бы, что совершил смертный грех. У Алевтины добавилось седых волос, Андрюшка же уже через минуту зашагал дальше, как ни в чем не бывало.
Вспомнив этот случай, Алевтина через материнский страх уверилась, что ее пятилеток-сынок в чем-то мудрее многих взрослых и надо делать именно то, что он сказал. И побежала вдоль улицы, стуча в окна и крича: дамбу прорвало, все на крыши! Где не верили, там срабатывало, как выстрел: «Андрейка сказал!».
Первым увидел это Александр Семенович. Увидел и остолбенел, хоть заранее принял уже добрый десяток решений на подобный случай. То, как Али втаскивал на борт катера тело контуженного Комкова, он не замечал, а вот как хлынувшая в пробоину в дамбе Тосьва остановилась у ног маленького мальчика — видел. И пораженный застыл в нелепом положении бегущего человека.
Андрейка стоял, раскинув руки так, будто держал за руки с обеих сторон двух взрослых. Вал воды, только что смывший тонкий перешеек, как верный пес замер у самых ног малыша, только лизнув его смешные старые кеды.
В селе между тем будил друг друга народ. Пронесся по центральной улице выпущенный очнувшимся Василием Ивановичем табун, поднял похмельную голову участковый и ринулся вслед за Алевтиной поднимать людей. Кое-кто из рыбаков, наперекор предсказанной угрозе бежал к реке, к своим лодкам. Там они тоже замирали в режиме полного исступления, увидев, как Андрейка удерживает реку. Бабульки, охая и причитая, успели собраться в молельном доме, точнее на его чердаке, поочередно выглядывая на улицу, читая в голос то девяностый псалом, то молитву кресту.
Глава администрации метался из стороны в сторону, выкрикивая угрозы и просьбы в радиотелефон, с которым не расставался ни на минуту. Водитель головастого «уазика», не раздумывая, рванул на бетонку — в сторону районного центра. В какой-то момент Алевтина вспомнила про своих подопечных, на ватных ногах побежала к коровнику на окраину села, но еще издалека заметила, что напарницы уже выпустили ревущее в диком животном инстинктивном предчувствии стадо. Ну все. Пусть теперь спасаются сами. Дорогу из низины знают. Алевтина, убедившись, что все до последнего глухого старика разбужены, метнулась к реке, к сыну. За ней по инерции, хватая похмельной глоткой воздух, побежал участковый.
Окаменевшие от чудного небывалого видения фигуры на берегу медленно, но начали двигаться, переваливаясь через борта лодок и катеров. Так же медленно под Андрейку подтекала Тосьва. Именно подтекала, ибо он оставался стоять, недвижим, поднимаясь вместе с уровнем и над уровнем воды. Вот уже остались видны только макушки негустого ивняка, томившегося без воды по ту сторону дамбы — уж теперь напьется, уже Алевтина и участковый оказались в катере спасателя, вместе с А\ександром Семеновичем, который пытался завести мотор и одновременно расшевелить служебную рацию, что шуршала мертвым эфиром, уже бултыхали веслами рыбаки, и гордый Али с ужасом и уважением смотрел на Андрейку, шепча свои мусульманские молитвы, а малыш все стоял теперь уже на поверхности бегущей под ним реки, раскинув руки. Казалось, шагни он, и помутневшая от поглощенной земли Тосьва проглотит его, как только что на глазах у всех проглотила брошенный на лугу трактор «Беларусь», но мальчик шагнул, и ничего не произошло. Он шел по воде. Повернулся спиной к напиравшему потоку и спокойно шел в сторону дома...
Тосьва грязной волной прошлась по улицам села, уровнявшись с верхней частью оконных рам, и сама себе потянула руку за поворот через заливные луга. Народ на чердаках облегченно вздохнул, дальше не поднимется. Все-таки осень - не весна.
В хмуром мареве наступающего рассвета появился оранжевый вертолет «МЧС», с которого ушлый журналист пытался снимать жуткое и удивительное зрелище — мальчика идущего по несущемуся вдоль села потоку. Но в самый неподходящий момент у журналиста заклинило камеру, и он только беспомощно тыкал пальцем в сторону дивного зрелища, которое теперь не принесет ему известности и положенных дивидендов, пока его не оттолкнули от дверного проема хмурые спасатели: «не мешай работать»...
Андрейка вошел в свой дом и первым делом бережно собрал в красном углу иконы, вода к ним не поднялась, хоть стояла почти под потолком, вытащил намокшую Библию, доставшуюся матери еще от бабушки, изданную до революции, и только потом поднялся на чердак.
Катер Александра Семеновича подрулил к дому Алевтины, причалив к крыше. Алевтина юркнула в достаточно большое слуховое окно и обняла Андрейку, который сидел над раскрытой книгой.
— Что же теперь с селом будет? — всплакнула мать.
У Андрейки книга случайным образом была открыта на Третьей Книге Ездры, где Архангел Уриил учил пророка как постигнуть путь Всевышнего. И Андрейка, словно в ответ матери, прочитал:
— ...чем больше будешь испытывать, тем больше будешь удивляться; потому что быстро спешит век сей к своему исходу, и не может вместить того, что обещано праведным в будущие времена, потому что век сей исполнен неправдою и немощами. А о том, что ты спрашивал меня, скажу тебе: посеяно зло, а еще не пришло время искоренения его. Посему, доколе посеянное не исторгнется, и место, на котором насеяно зло, не упразднится, — не придет место, на котором всеяно добро...
Читал Андрейка чуть нараспев, но складно и не прерываясь. Мать перестала его тискать и села рядом на доски, чтобы слушать. Ей уже не приходило в ум спросить, правда ли он сам читает. Ангел Уриил одобрительно кивнул прочитанному и, взмахнув крылами, исчез в других мирах.
И дальше читал Андрейка из книги пророка Ездры:
— ...вот, настанут дни, в которые многие из живущих на земле, обладающие ведением, будут восхищены, и путь истины сокроется, и вселенная оскудеет верою, и умножится неправда, которую ты теперь видишь, и о которой издавна слышал. И будет, что страна которую ты теперь видишь господствующею, подвергнется опустошению. А если Всевышний даст тебе дожить, то увидишь, что после третьей трубы внезапно воссияет среди ночи солнце и луна трижды в день; и с дерева будет капать кровь, камень даст голос свой, и народы поколеблются. Тогда будет царствовать тот, которого живущие на земле не ожидают, и птицы перелетят на другие места. Море Содомское извергнет рыб, будет издавать ночью голос, неведомый для многих; однако же все услышат голос его. Будет смятение во многих местах, часто будет посылаем с неба огонь; дикие звери переменят места свои, и нечистые женщины будут рождать чудовищ. Сладкие воды сделаются солеными, и все друзья ополчатся друг против друга; тогда сокроется ум, и разум удалится в свое хранилище...
Не выдержавшая ужасного пророчества о последних временах Алевтина Сергеевна остановила сына.
— Сынок! Андрюша! Ты мне лучше про Апостола Андрея Первозванного прочитаешь, а сейчас пойдем в лодку, дядя Саша всех малых ребят на сухое вывезет. Мало ли что еще Тосьва выкинет. Рыбу вон, как в книге, уже исторгла... Пойдем, милый.
И когда катер с детьми отдалялся от Гатово, Андрейка все смотрел на торчавшую из воды обезглавленную колокольню. Смотрел и вдруг горько навзрыд заплакал.
— Ангел остался над этим местом... Он не может уйти... Он плачет... — пояснил малыш обеспокоенному Александру Семеновичу.
Александр Семенович промолчал. Он уже знал, что мальчик не лжет, не придумывает. Сам он боялся смотреть в сторону удаляющегося села, будто в страшном бедствии была его и только его вина...
6
Гатово восстановлению в ближайшее время не подлежало. Об уходе воды можно было бы говорить только летом. Но до лета зимняя стужа и весенний разлив Тосьвы доделают свою работу — от жилья ничего не останется. По сути, предстояло либо отстраивать село заново, либо расселить его жителей в районном центре, предоставив им жилье и работу. Районное начальство пошло по второму пути. Начальство губернское, в свою очередь, выдало пострадавшим какие-никакие компенсации. Расплачиваться предстояло и Комкову-младшему, но он после контузии пребывал не только в больнице, но и в коме, а верный Али предпочел исчезнуть с той частью денег, которую только смог извлечь наличными из общего бизнеса. Правда, медперсоналу дал щедрые «черные» гонорары, дабы за его другом ухаживали, как полагается. Многие гатовцы, получив компенсацию, рванули в большие города к родственникам, а другие просто пропили ее по инерции, как пропивали всю наличность, которая попадала им в руки. Да и оправдание было старорусское: с горя! Да с какого! Но некоторые все же смиренно начали жизнь с нуля...
Алевтину Сергеевну и Андрейку поселили в общежитии. Ей предоставили работу на молокозаводе, ему — садик. В старшей группе тихий Андрейка прижился удивительно быстро. Бойкие сверстники его, на удивление, не обижали, а иногда подходили к нему с книгами и просили почитать в слух. Воспитатели же нарадоваться не могли: спокойный, тихий, исполнительный мальчик, да еще и книжки для всех читает. Таких бы целую группу!
В лавке при храме Алевтина Сергеевна купила Андрейке детскую Библию с цветными картинками. Там ее и заметил отец Герман, стремительно, разбрасывая широким шагом полы рясы, подошел. Алевтина сложила руки под благословление, как учили деревенские старушки. После того священник сообщил ей:
— Алевтина Сергеевна, я тут собрал целую подборку рассказов и свидетельств, как ангелы приходили к детям и помогали им. Сам удивился, как их много. Мария Ивановна, дайте книги, которые я собрал, — обратился он к женщине за прилавком. Та достала приличную пачку тонких брошюр и приличных увесистых томов, где предусмотрительно были вложены закладки.
— Есть просто удивительные, настолько тревожащие сердце случаи... Вот, например, как ангел спас сына стрелочника еще до революции. — Отец Герман торопливо раскрыл один из томов и начал читать: — «В 1885 году помощник начальника московского Октябрьского вокзала Ф. И. Соколов сообщил такой случай. У него был знакомый железнодорожный служащий — стрелочник, который служил на одной из ближайших к Москве станций Октябрьской железной дороги. Однажды при исполнении своих служебных обязанностей на линии ему пришлось пережить ужасные минуты. Из Петрограда в Москву шел курьерский поезд. Стрелочник вышел ему навстречу, чтобы перевести стрелку и направить его на свободный путь. Смотрит, далеко впереди уже виднеется дымок и слышен свисток паровоза. Оглянувшись назад, он видит: по полотну навстречу поезду бежит его трехлетний сынишка и что-то держит в руках. Бросить стрелку и бежать навстречу сыну, чтобы увести его с полотна было уже поздно. Что делать? А поезд между тем приближался и минуты через две, если он не перевел бы стрелку, состав должен был промчаться по другому пути, занятому, и потерпеть крушение, что привело бы к сотням человеческих жертв. Тогда всем сердцем он воззвал к Богу: «Да будет воля Твоя святая», — перекрестился, закрыл глаза и повернул стрелку. Мгновение — и поезд промчался уже по полотну, по которому только что бежал его маленький сын. Когда поезд скрылся из виду и пыль немного улеглась, стрелочник бегом направился к тому месту, где был его сын, думая найти хотя бы останки трупика, и что же он видит: мальчик, сложив ручки на груди, лежит ниц на земле. Отец закричал ему: «Сын мой, ты жив?» «Я жив, жив», — весело отвечал он, поднялся на ножки, продолжая прижимать к своей груди вороненка. В глазах его не было и следа страха. Отец спросил его: «Как же ты догадался лечь на землю?»
А мальчик ответил: «Какой-то светлый, красивый, добрый юноша с крыльями склонился надо мной и пригнул к земле». Стрелочник понял, что когда он воззвал к Господу, Божий Ангел чудесно спас его ребенка...» Ну, — перевел дыхание отец Герман, — дальше сами прочитаете. Меня этот случай очень сильно задел за живое.
Он закрыл книгу, и Алевтина успела прочитать название «Невидимый мир Ангелов».
— Спасибо, батюшка, — поблагодарила, принимая книги и укладывая их аккуратно в пакет.
— Значит, по воде в Гатово Андрюша ходил? — и вроде не спросил, а сам себе подтвердил отец Герман.
— Он, — опустила глаза Алевтина. — Но теперь он все больше грустный. Хотя много читает. Еще ведь не сказала вам, сам открыл книгу и начал читать вслух. Библию на чердаке, именно в тот момент, когда вода на улицах растекалась. Сейчас вот в садике, воспитатели его хвалят за поведение.
— Ну вот, а вы переживали, в девиантные, следом за врачами его записать хотели. Грустный он, может быть, потому, что родной дом затонул, село под водой.
— Да нет, с этим смирился. Говорит, что скоро уже не будет видеть ангелов, а без них ему, как без лучших друзей.
— На все воля Божья, — напомнил отец Герман. — А вы нашли себе место работы?
— Да, городские власти на молокозавод направили.
— И жилье дали?
— Комнату нам с Андрейкой на двоих...
— Значит, сможете чаще приходить в храм.
— По выходным, батюшка, по праздникам, — кивнула Алевтина.
Детскую Библию Андрюша осилил в три дня. Потом почитал некоторые книги из тех, что мать принесла от отца Германа. И снова взялся за большую Библию. Правда, Алевтине Сергеевне пришлось раскошелиться и купить современную, дабы мальчик не сбивался на дореволюционных «ятях». Подбрасывала ему и русские сказки, которые он тоже читал с интересом. А вот от комиксов с современными супергероями воротил нос.
Однажды вечером по телевизору, который таки купила с зарплаты Алевтина, в местных новостях рассказывали о наводнении в Гатово. Показывали нынешний вид с вертолета, и Андрейка снова печально смотрел на остатки колокольни возвышавшиеся над изменившимся течением Тосьвы.
— Ангела нет... Или через телевизор его не видно, — заметил он.
Между тем на экране появился тот самый журналист, что летел в то утро со спасателями, клял свою сломавшуюся камеру и клялся зрителям, что он своими глазами видел идущего по воде мальчика. И еще несколько гатовцев, которых он нашел в городе, кивали и рассказывали про Андрейку, про то, как он предупреждал о падении колокольни. Потом на экране появился бородатый профессор и начал рассуждать об экстрасенсорных способностях мальчика, о том, что родители должны позаботиться о том, чтобы исследовать их в лабораторных условиях, а не прятать мальчика от людей, что эти способности надо развивать...
— Дурак, — сказала в сторону профессора Алевтина.
Андрейка же смотрел в сторону экрана так, будто там было пустое место.
— Неужели нам и отсюда придется уезжать? — сама себя озадачила мать.
— Зачем? — как обычно спросил малыш. — Скоро мне в школу. В шесть лет уже можно. Рафаил говорил, что мне теперь не нужно бояться людей. Ничего они мне не сделают. Мам, я тут ангелов почти не вижу. Может, они в городах не живут? Или у меня с глазами что-то происходит. Только у храма, даже если не вижу, то точно знаю, они рядом.
— А мы не будем ждать воскресения. Я в четверг с работы пораньше отпрошусь, пойдем в храм. Праздник. Я по календарю смотрела. Рождество Пресвятой Богородицы.
— Ты бы знала, мама, как Ее ангелы любят...
Алевтина Сергеевна задумалась, глядя в окно, за которым неслись по улице иностранные машины, рекламные щиты обещали и навяливали чего-то, а из соседнего открытого окна доносилась музыка. Песня. Современная и популярная, но абсолютно дурацкая с несуразным текстом. В этот миг Алевтина испытала искушение и с опаской спросила у сына:
— Андрюша, а с этим городом ничего такого не будет? Как с нашим селом?
Мальчик, не глядя на мать, раскрыл Библию и сразу начал читать вслух Евангелие от Луки:
— «А другие, искушая, требовали от Него знамения с неба.
Но Он, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет; если же и сатана разделится сам в себе, то как устоит царство его?..»
Алевтина смутилась.
— Надо мне самой все прочитать да я не все понимаю. Старушки, правда, говорили, что чего умом не возьмешь, возьмешь сердцем.
Вечером мать и сын сидели за книгами. Алевтина читала и дивилась «Невидимый мир ангелов», Андрейка же разучивал нараспев новую молитву:
— Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости...
Он еще надеялся увидеть Ангелов, но они и так были рядом. По крайней мере, два.
Завтра к Алевтине Сергеевне придет Александр Семенович и предложит ей выйти за него замуж. Андрейка отнесется к этому спокойно, у взрослых своя жизнь. Попросит только всем вместе молиться за папу...
_ _Сентябрь_2006,_Горноправдинск_
Сергей Сергеевич Козлов
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ
ПЕРВОЗВАННЫЙ
(АНГЕЛЫ ПЛАЧУТ)
« А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».
(Мф. 7: 26-27)
«Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им. Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».
(Лк. 18:15-17)
1
А еще было небо. Серое, как мамины глаза. И у Андрейки они тоже были серые. А еще были ангелы. Никто не знал, что Андрейка видит ангелов. Ангелы же умильно радовались, что он не видит страшного рычащего сонма бесов, заполняющего пространство в поисках легкой добычи. Андрейку бесы боялись и держались в стороне, потому, как и по возрасту, так и по состоянию души мальчик был безгрешен. В свои 5 лет он слыл в поселке блаженным и потому долго смотрел на небо, наблюдая, как «работают», а правильнее сказать, служат ангелы.
Одетый в вечное драное пальтишко, из-под которого, будто вериги, торчала грязная изношенная футболка. И не потому, что мать, А\евтина Сергеевна, не следила за сыном, просто ничего другого одевать он не хотел. Зимой и летом — в кедах и спортивных штанах. Стирала она ночами, украдкой, но менять одежду Андрейка не хотел. Уж вырос давно из всего, но упрямо надевал прежнее. Сменить согласился только кеды.
— Давай обновы купим? — уговаривала мать.
— Зачем? — удивлялся мальчик с такой искренностью, что на глаза матери наворачивались слезы. Она отворачивалась, уходила, шепча: горе ты мое луковое или радость?
Андрейка же выходил на крыльцо любоваться ангелами, и ничего большего в жизни ему не хотелось, ничто не радовало.
— Эй, Андрейка - юродивый! — смеялись, пробегая мимо, ребята.
— Канешно, — соглашался мальчик, — меня же родили.
И слово юродивый теряло свой «уродливый» смысл. Что ему до смысла, если смысл происходящего больше абсурден, чем разумен. А вот ангелы — они серьезную службу несут, как солдаты. Каждый на своем посту.
— А вон тот бережет колокольню старого храма. Надо ее отремонтировать, подновить, — говорил Андрейка окружающим, — а то ангел печальный и плачет.
Мать, Алевтина Сергеевна, женщина лет сорока, но уже сломанная современной рыночно-райской жизнью и преждевременной смертью пившего последние годы мужа, удрученно вздыхала. Андрейку она наивно считала Божиим наказанием, точно Бог может и хочет кого-то наказывать. Она не ведала, что любовь Божия выше наказания, ибо и Своего Сына Он пожертвовал ради спасения людей. Зато Алевтина Сергеевна знала, что Андрейку надо вовремя забрать с улицы, накормить, защитить от насмешек часто черствых, а то и жестоких сверстников и особенно подростков. Потому что в этом мире нельзя быть не как все... И нельзя видеть ангелов. Во всяком случае, простому смертному.
Но всколыхнулся весь поселок, когда упала-таки заросшая травой колокольня. Услышали тогда в жуткой тишине Андрейкин лепет:
— Ангел все равно остался, он плачет. Ему это место беречь надо.
И вспомнили вдруг, что не раз уже предупреждал мальчик про колокольню, стали вспоминать, о чем еще говорил.
Ангелы же печалились: не знал Андрейка, какой тяжелый дар ему достался. Святые от такого отмаливаются, просят Бога забрать его. А тут младенец невинный. Но и бесов Андрейке видеть случалось. Редко, но метко.
Как-то у вновь открытого сельского ларька Андрейка грыз леденец, подаренный сердобольной старушкой, и увидел.
Как-то у вновь открытого сельского ларька Андрейка грыз леденец, подаренный сердобольной старушкой, и увидел, как подходит за очередной бутылкой водки сосед, что жил через улицу, Иван Петрович. Мальчик даже отпрыгнул от него.
— Дядя Ваня, не ходи сюда, за тобой черт идет и радуется. Страшный такой.
— А как же твои ангелы, чего они его не прогонят? — вполне добродушно ухмыльнулся пьяница.
— Не могут, вы же сами туда идете, сейчас бутылку травленой водки купите и пойдете помирать. Ангел-то вон далеко идет, плачет.
— Так уж и плачет.
— Так и плачет. Сильно. Как мама говорит, когда про папу, безутешно.
Иван Петрович вдруг остановился, задумался, красные глаза его заметно увлажнились. Он стал смотреть на грязные свои резиновые сапожищи. Крупные слезы оставляли на них заметные пятна.
— Не понимаешь ты, Андрейка, — в сердцах вскричал он, — душа просит! Рвет душу! Никакого житья! Одна-й только боль и осталась. И пустота поганая...
— А вы, дядя Ваня, ангелов слушайте.
— Так это только ты у нас можешь. А я глухой, слуха у меня с детства нет. Даже под гармошку не могу...
Продавщица недовольно высунулась в окно:
— Эй, малец, ты мне клиентов не отбивай. Ваня и вчера эту водку брал, не помер, как видишь.
— Так это вчера было, тетя, а сегодня... Сегодня за ним сам черт идет. Пойду я подальше, пахнет от него.
— Еще бы не пахло, — по-своему поняла торговка, — уж какой день запоя у него.
А вечером Иван Петрович умер прямо на крыльце своего дома. Не дошел за очередной дозой. Тут уж продавщица Антонина на весь околоток завопила, что смерть ему Андрейка «наговорил», «да и колокольню он уронил», стояла ведь сто лет, ну мало ли, что коммунисты из нее клуб делали да забросили. Остановили Антонину благообразные старушки, что собирались вечерами в молельном доме, потому как ни храма, ни священника в поселке не было.
— Уймись, оглашенная, — цыкнули на нее, — парень не в себе, но без зла он. Его слушать надо. Не купил бы Петрович твоего пойла сейчас бы жил и здравствовал, а завтра его на деньги администрации зароют, и все, никакого спасения. Как самоубийцу хоронить будем, мы уже письмо руководству написали. Неча ему делать в одной земле с православными христианами. На окраине зароем, и на том пусть радуется, что земле предадим.
Антонина смутилась.
— Да я ничего. Блаженный ваш Андрейка, точно блаженный. А водка, бабы, может и действительно палевая. Гасиф ее, хрен знает, откуда везет.
— То-то! — бабы отступили. — Пожгем еще твоего Гасифа. А ты без работы не останешься. В собесе вон место есть, за стариками ухаживать. Уж и платить будут не меньше и работа богоугодная.
2
Уходя на работу, Алевтина Сергеевна оставляла Андрейку именно на этих бабулек — Божьих одуванчиков. И знала наверняка, если не в тепле (где ж ангелов смотреть, как не на улице?), но накормлен.
— Андрюша помолись с нами? — звали старушки.
Мальчик охотно шел в молельный дом и первым начинал молитвы, причем правильно и по канону, хотя кто его учил? Видимо-таки ангелы. Бабульки почти рыдали, подпевая «Ангеле Божий, хранителю мой святый...» Затем шел к иконе каждого святого, пропевая: «моли Бога обо мне святый угодниче Божий...» Бабка Серафима все его спрашивала:
— Андрюша, а какие они ангелы?
— Разные, — рассудительно отвечал мальчик.
— Светлые?
— Светлее солнца.
— Ой, чудно!
— А Михаила-архистратига ты видал? — акнула в конце.
— Ну вон же на иконе, — с улыбкой кивал Андрейка.
— Так на иконе я и сама угляжу, а вот увидеть бы наяву.
— Нельзя.
— Отчего? Ты же можешь?
— He-а... И я не могу. Очень он большой. Ему небо держать надо. Он по сторонам смотрит, как Илья Муромец. А вдруг враг откуда? Меч у него огненный... А то и копье, как у Георгия Победоносца.
— Ну вот, а ты баешь, что не видел.
— Целиком нет. Только частичку. Или меч, а то всего глаз один или крыло... Огромный он!
— А смотреть на них страшно?
— А ты, баба Фима, побоялась бы в зеркало на свои грехи смотреть? Скоких ты детишек заморила у докторов? Все об этом переживаешь, маешься. Я твои мысли так слышу, не обижайся только, баб Фим.
Бабуля хваталась за сердце.
— Так исповедовала вроде этот грех я.
— Ага. Исповедовала. У ангела вычеркнуто в книге. Исповедовала, но грехи все равно видно. Ну, ты спросила, я ответил. Как в зеркало. Вот так и страшно. Но смотришь на них - так на душе светло, что и солнышку темно рядом. Знаешь баб Фим, от них добром пахнет. Ну... Как ладаном, когда мы служим. Я вот только, когда ангела вижу, понимаю маму, кода она плачет и говорит, что меня любит.
После такой беседы Андрейка принимал домашнего изготовления просфору, а то и кусок пирога (ежели не было на тот момент поста) и убегал смотреть на свое любимое небо. Небо бледного цвета. Такое бывает только в русской глубинке. В один из непогожих осенних дней, когда небо над селом тянулось серее-серого и ползло, цепляя макушки деревьев, словно обозлилось на грешную землю, Андрюшка выкатил в своих потрепанных кедиках на крыльцо и замер.
— Снег будет, — сказал он.
— Какой же снег, сентябрь на дворе, вон дожди почти каждый день льют, рано еще снегу, какой снег? — подивилась баба Люда, вышедшая по хозяйственной надобности.
— Обычный снег. Ангелы будут землю чистить.
И точно. В желто-красную кипу листвы ударил сначала резкий северный ветер, а потом полетели первые снежинки.
— Свят! Свят! Свят! — истово перекрестилась баба Люда.
— Ничего, — спокойно сообщил Андрейка, — сугробов насыплет, а потом оттает все. Измаралась земля, вот и надо ее почистить.
— Ты бы в дом шел, пророк-младенец, — ругнулась она вдруг на него, будто тот был виноват в разбушевавшейся непогоде, — ноги-то в тапках околеют.
— Да я привык.
— Ишь, привык, а нам перед матерью ответ держать. Вдруг простынешь... — и сама себя поймала на мысли. За пять с лишним лет своей короткой жизни Андрейка ни разу ни хворал. Не жаловалась Алевтина...
— Ну так ить все равно пойдем от греха подальше, — добрее позвала старушка.
— Так от греха не уйдешь, — улыбнулся мальчик.
— Кто бы подумал, — бурчала баба Люда, уходя в сени, — сын алкоголика, а умен не по годам. Хоть сейчас проповеди за ним записывай.
— А знаешь, баба Люда, нехороший человек в поселок идет. Вот вы сегодня за Ивана Петровича молебен читать не стали, а за него и некому было. Он больной был. Его знаешь, какой черт мучил!? Я сам видел!!! Я за него всего равно молитовку прочитаю...
Баба Люда уронила в сенях таз, хотела выругаться, но села в беспомощности на лавку. Малец был прав.
Бывший тракторист Иван Петрович Малеев пить начал в самый разгар антиалкогольной кампании. Сам варил самогон. А до того был первый на селе механизатор. Дак ведь и пить- то начал вместе с отцом Андрейкиным, который тоже в лодырях не ходил. Кончилась нормальная водка, запили сивуху. Сначала умер Андрейкин отец Василий, потом жена Ивана Наталья, а вот теперь сам Иван... И не казался он теперь почему-то бабе Люде виноватым в своей слабости, в пьяном пристрастии своем. Стояла над поселком уже ставшая привычной густая безысходность, не пройти ее точно туман, не разобраться в ней без бутылки, а когда и разберешься — тогда уж точно без бутылки нельзя. Русский мужик чем силен: пахать и воевать — завсегда, в драке (особенно с инородцами) — он в сторону, а вот к застолью, как магнитом. И кажется ему, что нет никакого просвета впереди. Не получается из него сытого немецкого бюргера — колбасника с пивной кружкой. Еще ладно, если избу отладить может, забор подравнять... Ну не умеет русский мужик от этой жизни ломтями рвать. Для другого что ли его Бог создал? Если, конечно, о русском мужике идет речь, а не о новом русском. Новый русский — это особая порода, бульдогов что ли? Так действительно считала баба Люда. И теперь села на лавку, уронив таз, ощущая эту, пусть давно уж известную правду Андрейки. «А ведь прав парень, отпеть Ивана - не велик грех», подумала и уже пошла кумекать со старухами. А снег повалил мокрыми хлопьями, заваливая белыми куполами еще неотзеленевшие кроны деревьев, цветы и неубранный урожай в огородах.
Ну и что с того? Да на Руси снег не страшен. Даже в июле. Чем больше снега — тем чище. У всех балканских народов, да и у многих других есть легенда, что когда Бог раздавал земли то он (болгарин, грек, серб) работал в поле и опоздал к раздаче. Узнав об этом Бог пожалел труженика и поселил его в рай. На Руси такой легенды нет... Зато есть снег. Много снега.
— Плохой человек идет, — повторил Андрейка, глядя в небо.
— Ангелы волнуются.
Мать забрала его прямо из молельного дома.
— Хоть поснедал чего? Ел, спрашиваю?
— Зачем? — удивительный этот ответ сразу заставлял Алевтину Сергеевну жмуриться, чтобы не заплакать.
Но тут подоспела баба Фима.
— Он у нас и не хочет, а накормим. Пироги, молоко, картошку отварную в мундирах. Только он все равно ест чудно. Будто мимо рта проносит и все в окно смотрит.
— Ангелов своих зрит.
— Наших, — поправила Серафима Ивановна. — Нечто тебе жалко. Ребенок другими глазами видит. Ты не ропчи, а привыкай.
— Вам, Серафима Ивановна, легко говорить. За то, что он ангелов видит, ему оценки в школе ставить не будут, да и зарплату платить потом. Я же о будущем его думаю.
— Да где оно твое будущее. У всей страны нет, а у тебя быть должно! У меня вон, на стене, одно прошлое в черно-белом исполнении. Сама знаешь: муж уже отлетался, сын по пьяни под трактор лег, а дочь где-то по городам маракует. Шалава. И-их... Может, выпьешь с устатку?
— Да не, Серафима Ивановна, вы же сами знаете, я после смерти Василия никакой алкоголь на дух не переношу. Пойдем мы, спасибо за Андрейку, в садик-то не берут... Ему особый — для детей с девиантным поведением надо.
— Каким? — переспросила старуха.
— Ну, типа, где головой больные.
— Сами они головой больные. И задницей - тоже, козлы!
Скоро последнюю школу в селе закроют, тогда у них всех девиант... — сбилась от нового слова, но быстро нашлась: — Все дебильные будут. Специально, как рабочий скот. Андрейка- то Божий человек. Это у них тяму атеистического не хватает. И не хватит. Пузом жирные, а душой хилые. Ну да ладно, идите с Богом. — И перекрестила на крыльце.
— С ним и пойдем, — улыбнулся в наступающую мглу Андрейка.
3
Ходить и говорить Андрейка начал поздно. Зато с самого младенчества так смотрел по сторонам, а потом и в окно, что, казалось, понимает много больше взрослых. Такое про многих младенцев сказать можно, но Андрейка действительно смотрел по-особому. После смерти отца не плакал, не звал его, будто и не было папы у него. Алевтина переживала, что ребенок отстает в развитии, возила его в райцентр к врачам и психологам. Те умудрено кивали: да, мол, так и есть, тесты разные проводили, называли какое-то странное слово «аутизм», прописывали всякие тренинги... И чаще всего такие консультации заканчивались намеками на необходимые затраты. Да какой у доярки тренинг?! Выйди в пять утра на работу и тренируйся до полного «не могу». А дома малыш, который нуждается в особом уходе. И огород, с которого мало-мальски да кормишься. И десять соток картошки каждое лето, а осень
— поди-ка накопай. И на своем горбу в погреб.
Да уж, ухода... Однажды ушел так, что искали всей деревней. А он сидел себе на берегу и смотрел на воду. Сколько ему тогда было? Четыре? Другие уже лопочут вовсю, играют, даже компьютеры осваивают, ну хотя бы железяки какие... А этот?
Для Андрейки окружающий мир точно отсутствовал. Даже кормить его приходилось с ложки, в то время когда другие малыши уже «сникерсы» сами разворачивали и «несквики» клянчили вместо манной кашки. Единственное, что Андрейка делал сам: умывался по утрам и ходил в туалет, одевался и выходил на крыльцо, а то и в поле, чтобы сесть, на что подвернется, и смотреть в небо...
Баба Люда и надоумила Алевтину везти сына в районный центр. В храм. Крестить.
— Хуже не будет, напутствовала, а вдруг да будет чего... Там отец Герман служит, очень хороший священник. К нему со всей России запойных алкашей везут, и ведь помогает. Без кодировок всяких. Подолгу люди не пьют, а то и совсем прекращают. А еще, говорят, он одержимых отчитывает. Наша Фимато такого там насмотрелась!.. Привезли одну, а та мужским басом верещит: не ты садил, ни тебе выгонять! Упала, слюной брызжет, трясун ее колотит...
— Да ведь не одержимый он у меня! — всколыхнулась Алевтина, нежно прижимая соломенную головушку сына к животу.
— Тьфу! Нет, конечно! Он не крещеный! Разумеешь? Говорю же, хуже не будет...
С тем и поехали.
Седовласый отец Герман с интересом посмотрел на Андрейку. Попытался с ним заговорить, но тот лишь блаженно улыбался священнику. Чудо произошло чуть позже. Во время таинства, когда задал вопрос отец Герман к крещаемым: отрицаетесь ли от сатаны, Андрейка произнес первое слово в своей жизни: отрицаюсь! Да прямо выкрикнул!
После таинства отец Герман причастил младенцев, прочел проповедь, а к Алевтине подошел отдельно, хотя прихожане кружили вокруг и даже зазывали в гости, отметить радостное событие.
— Необычный у вас мальчик.
— Да уж, доктора и психологи мне наговорили.
— Ни те, ни другие здесь не сильны. Не сведущи, так, пожалуй, сказать правильнее. Что они могут знать о детской душе? Они ведь души не ведают. Знаете, есть одна поучительная история. На одном из официальных государственных приемов, в конце 50-х, по-моему, к известному хирургу и пастырю, а ныне святому, и, кстати, лауреату Сталинской премии архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, прошедшему и лагеря и войну, подошел один из членов правительства. Он надменно сообщил владыке, что летавшие недавно в космос советские спутники Бога там не обнаружили. Как, мол, вы это объясните? Владыка ответил вдумчиво и серьезно: Будучи хирургом я неоднократно делал трепанацию черепа, но ума там тоже не обнаружил.
Алевтина улыбнулась доступной мудрости святого. Но спросила:
— К чему вы мне, батюшка, это рассказываете? Я ни в космос, ни в хирургию не собираюсь...
— Я к тому, Алевтина Сергеевна, что сын ваш видит больше, чем мы. Может, и слышит. Дар у него. И не нам судить, отчего и почему такой дар младенцу дан. Вот ведь знаете, наверное, что имя у него, как у апостола Андрея Первозванного. Первозванного, слышите, как звучит? Господь его первым призвал и в свои ученики и к служению.
— Мама! Мама! Ангелов вокруг много-много! Они радуются, и такие красивые песни поют! — воскликнул вдруг Андрейка.
Алевтина испуганно стала озираться по сторонам, потом увидела голубей на паперти и успокоилась. Видать, голубей за ангелов принял.
— Ты, правда, видишь ангелов? — присел на корточки отец Герман.
— Правда. Некоторые маленькие, как голуби, а некоторые большие. И все поют.
— А что поют? Бога славят?
— Да! И за людей радуются, что сегодня в церковь пришли.
— Господи, — прижимала руки к груди Алевтина, — он же до сего дня ни словом ни обмолвился. Его в эти... Как их? Аутисты записали. А теперь лопочет, да еще как. Неужто и правда чудо Господне?!
— Думаю, — поднялся во весь рост священник, — мальчик просто пришел туда, куда должен был прийти. А чудо тут совсем в другом. Если он действительно видит ангелов... Такого немногие святые сподобились.
— А что, батюшка, ангелы действительно вокруг бывают? — спросила Алевтина.
— Святые отцы учат, что в небе куда как теснее, чем на земле. И отрадно видеть ангелов, хотя простому смертному лучше никаких видений не желать, опасно, прельстить могут, а вот, говорят, если видеть бесов, то от ужаса можно сойти с ума.
— Ойеньки! — прижала к себе Андрейку Алевтина, но он вырвался и побежал на середину церковной площади, чтобы, задрав голову, смотреть на колокольню, где на звоннице сочным баритоном понеслись в городское небо первые удары благовеста.
— Ангелы качаются! — закричал Андрейка.
— Да, чудный дар, удивительный... — задумчиво сказал отец Герман, прислоняя ладонь ко лбу, пытаясь рассмотреть в крестообразном протуберанце солнечных лучей то, что видел там мальчик. — И не может он лгать младенчеством своим.
— А что дальше с этим Андреем Первозванным? — Алевтина и радовалась и боялась происходящего.
— С апостолом? — вернулся на землю священник. — Он позвал следовать за Христом своего брата Симона Петра. До того он был учеником Иоанна Крестителя, а родом из Галилеи. После Вознесения Господня он много проповедовал в разных землях, был в Скифии и по преданию пришел на киевские холмы и пообещал, что на них воссияет благодать Божия. А в конце жизни он принял мученическую смерть во славу Божию. Был распят где-то в Ахее на особом кресте, который теперь и называется Андреевским. На военных кораблях флаги видели?
— Распят? — задумалась совсем о другом Алевтина, с нескрываемым ужасом глядя на сына.
— Сегодня у христиан другие мучения, — уловил ее состояние батюшка, — тысячи искушений, насмешки, преследования за веру, непонимание окружающих, живущих только суетой этого мира...
— А я вообще ни хочу никаких мучений! — всплакнула Алевтина.
— Мне уже хватило! Муж от пьянки угорел, сама на работе здоровье потеряла, и теперь вот еще Андрюша... Мучения. За что мне, батюшка?!
— Господь каждому дает крест по силам его. Можно, конечно, попытаться найти себе полегче, а можно вообще сбросить... Роптать на Бога. Он же чего нам дал: ну жизнь, ну, прекрасный окружающий мир, ну, свободу, которая только у Самого Бога и есть... А забыл, оказывается, построить для каждого дворец, пару автомобилей на семью подогнать, счет в банке открыть, чтоб и потомкам хватило. Да еще бы и не трудиться вовсе, валяться на пляже или на диване. А как помирать вздумаем в полном здравии и безо всяких тебе болезненных страданий, так сразу Господь, или на худой случай, апостол Петр, должны нас у ворот рая встретить. Чего уж! Все оплачено. Сын Его за это принял мучительную смерть на кресте...
— Да я, отец Герман... — смутилась Алевтина. — Я не ропчу. Больно, вот и ною. Мне уж старушки наши разъяснили, отчего Бог не сделал всех разом счастливыми и добрыми. Потому как главное было бы нарушено — свобода. Ох, и долго они мне эту свободу растолковывали. Я ж до этого думала, что свобода
— это как в демократии - на улицах орать. Митинговать. А то, оказывается, стадность, а не свобода.
— Стадность? Интересное слово вы, Алевтина, для демократических институтов подобрали.
— Да это у меня профессиональное.
— Можно я теперь им буду пользоваться? Это ведь как хорошо сравнить можно: с одной стороны стадность, с другой стороны — соборность. Выбирай человек...
— Пользуйтесь батюшка.
— А вы приезжайте почаще... Андрюшу причащать. Да и вам надо. И уж если видит он ангелов, значит, они его любят. А можно ли желать лучших друзей и защитников?
Следуя за мыслью священника, Алевтина просветлела лицом и успокоилась. На сердце стало легче, и она вдруг осенила себя широким крестом и поклонилась на собор.
— Прости, Господи, меня грешную.
Но снова заплакала, правда, слезы эти были теперь иного свойства. Не из глаз, а прямо из сердца.
4
Село Гатово стояло на левом низком берегу реки Тосьвы, которая в этом месте делала крутой изгиб, выстроив на правом берегу густой таежный забор, а на левом оставив заливные луга, и от полного затопления Гатово спасала только дамба, построенная еще в 1970 году заезжей комсомольской бригадой с Украины. С тех пор дамбу только слегка подновляли. Районное начальство щедро подгоняло каждое лето пару грузовиков с песком и грейдер. Между тем, Тосьва год от года во время разливов пыталась изменить угол своего изгиба. С правого, крутого берега осыпались мощные стволы сосен и кедров, облетал, как трава, осинник, а вокруг Гатово появлялось озеро, и гатовский остров стоял лишь потому, что Тосьве не хватало то полметра, а то и нескольких сантиметров, чтобы перешагнуть и смыть дамбу.
Возможно, Гатово получило свое название в те времена, когда дамбы не было, и река то и дело заливала село, превращая его в буквальном смысле в гать. А, может, и по какому другому поводу. Но сельчане упрямо не покидали опасное место более трехсот лет. Именно на этом изгибе Тосьва щедро делилась муксуном, нельмой, а уж про язей и прочую чебачью мелочь говорить не приходится. Шла изгибом и благородная стерлядь, случались осетры. Заливные же луга выкосить не могли за все лето целым селом. Поэтому, когда вместе с перестройкой и приватизацией пошло в развал сельское хозяйство - совхоз растащили по дворам - и остался только частный коровник, где и работала Алевтина, большинство сельчан ушли на реку, где вели позиционную войну с рыбнадзором, отстаивая свое свободное право на рыбный промысел в местах исконного проживания. И только назначенный в администрацию эмчеэсник Александр Семенович тревожно выходил каждую весну и осень на дамбу, делал только ему понятные замеры и чего-то докладывал начальству. Двести гатовских семей поочередно спрашивали у него: прорвет или нет, на что он отвечал неопределенно и уклончиво.
В сущности, если бы дамбу снесло, на месте села образовалось бы нерукотворное, но вполне приличное по размерам озеро.
Осень в этом году выдалась настолько унылая и дождливая, что даже русскую хандру разъело, как кислотой. Сельчане почти не выходили из отсыревших, разбухших от небесной воды домов. Мужики хмуро глушили самогон, собираясь в сараях и подсобках, а женщины безучастно смотрели бесконечные сериалы. Дети вообще не знали, куда себя деть. Грибной и ягодный сезон отсырел и выгнил на корню. Только бессмертные и бессменные вороны кликали с ближайших макушек беду, да бездомные псы грустно смотрели с размытых дорог на дворы, ожидая подачек от сердобольных гатовцев.
Лишь рыбаки настырно и упрямо и днем и ночью тралили провязами реку, чтобы потом вывозить в город и отдать улов за полцены коммерсантам. Но и то были деньги. Каждый день головастый «уазик» уходил по покореженной бетонке, загруженный мешками с сортированной рыбой. А на мешках маркером выводили фамилии да килограммы. Водитель с каждой ходки имел свой доход, а вообще-то приставлен он был к коммунальной службе, которая ютилась в вагончике как раз у дамбы. Правда, все больше и все чаще деньги за рыбу и ягоды превращались в водку и закуску, привозимые тем же «уазиком» из города, а сельчане чем дальше, тем больше привыкали жить на подачки от нового демократического капиталистического государства. Потому жизнь, казалось, и текла размеренно, да только не было жизни, как почти не было работы. Дикоросы, коровник, река и пособия — вот и вся жизнь.
Да, выходил на главный объект своих опасений Александр Семенович. Замерял поднявшийся от бесконечных дождей уровень воды в Тосьве. Но до весенних тревог было еще далеко, поэтому, выкурив дежурную сигарету, работник МЧС втаптывал окурок в дамбу, и уходил в сторону ЛЭП, близость которой к лесу представляла собой еще одну зону опасности. Жил Александр Семенович в селе бобылем. Поговаривали, что где-то на Камчатке во время землетрясения он потерял всю семью, и после этого переучился из инженеров в спасатели, но оставаться там не смог. Уехал в Сибирь, где его направили на гатовскую дамбу, и даже дали жилье — особняком стоявшую на окраине покосившуюся избу, жильцы которой несколько лет назад подались в город. Говорили о замкнутом спасателе много, но сам он ничего не рассказывал, даже если попадал в компании. Даже если за бутылкой. Либо оттого, что пил мало, либо потому, что рассказывать больно. Но во взгляде его читалась спрятанная под внешней строгостью и серьезностью глубоко запавшая тоска. Нынешняя размокшая осень подчеркивала ее своей серой нескончаемой хандрой.
Так и тянулись бы эти бесконечные дни до первых заморозков, чтобы потом нырнуть в мягкие пушистые сугробы, пустить из них дымы и благоухать на всю лесную округу сибирским уютом.
Но в один из дождливых сентябрьских дней уже после снежной бури к причалу у той же дамбы лихо подкатил шикарный импортный катер. Приехал уроженец Гатово, а теперь удачливый городской бизнесмен Петр Комков. С борта своего быстроходного чуда он спустился уже нетрезвый. Вместе с ним на гатовскую землю десантировались такие же нетрезвые гости, две беспричинно хохочущие, но зато очень смазливые девицы, и его напарник по бизнесу, которого звали Али. Сначала вся бригада направилась с пакетами, в которых позвякивали бутылки к дому Комковых, где предполагалась теплая встреча с родственниками и совместный поход в баню. По дороге Петр Васильевич обещал друзьям обалденную ночную рыбалку с фейерверками. Такую, что рыбу руками брать будут, а потом тут же под водочку стерлядочку с солью, а то и уху из муксуна.
— Щас, всю деревню на уши поставим! — щедро обещал Комков.
— Мужики «смирновки» лет сто не пили. С моего прошлого приезда. Хорошо, что я три ящика закинул.
— А нам? — хохотнула вопросом одна из девиц.
— Лиза, шампанское не кончится! У меня на катере специальный краник есть!
Вслед им настороженно смотрел Александр Семенович, который именно в этот утренний час делал свои замеры на дамбе. Словно почувствовав его взгляд, Комков оглянулся и приветственно крикнул:
— Семеныч! Заходи на огонек, а вечером — добро пожаловать в трюм. Я ж на родину приехал, отрываться будем!.. Александр Семенович неопределенно кивнул и привычным движением втоптал окурок в горб дамбы. Шагнул, было, в сторону ЛЭП, но тут у него под ногами вырос Андрейка, что, хватаясь руками за траву, вскарабкался на вал.
— Ты опять один без мамы на реку пришел? — строго спросил Александр Семенович.
Человек он был крупный, голос — густой бас, потому маленький Андрейка чуть не упал вниз, испугавшись служебного напора, но был подхвачен за воротник тренированной рукой спасателя.
— Я, дядя Саша, на воду пришел посмотреть, — доложил Андрейка. — Ангелы волнуются.
— Вода в порядке, — в свою очередь доложил Александр Семенович, — все пока в норме, бояться нечего.
— А я не боюсь, — успокоил его мальчик, — это ангелы волнуются.
— Ну так скажи им, чтобы не волновались. Мы свою службу знаем.
— И все равно, вон и ваш ангел волнуется, — Андрейка кивнул куда-то за спину спасателя, отчего тот невольно обернулся.
— Гм-м... — Александр Семенович знал об Андрейке, как и все село, потому ругаться на увиденную за спиной пустоту не стал. — Ну ничего... Ничего...
Между тем к обеду в доме Комковых собралось уже полсела. Головастый «уазик» привез с катера водку, шампанское и деликатесы мешками. Во главе стола сидел Василий Иванович Комков-отец — тщедушный небольшого роста старик, которому было за семьдесят. Мать суетилась, подавая закуски. Разговор уже давно, как это водится в пьяных компаниях, сбился с общей темы, с общего ритма, стоял гулкий, притупляющий движение любой мысли, галдеж, в котором можно было угадать все: от предсказаний погоды до внешней политики Путина. И только время от времени Василий Иванович неожиданно громким тенором перекрикивал общий гвалт, поднимая рюмку со «смирновкой», чтобы напомнить землякам:
— А посмотрите, какой у меня сын! Во как поднялся! Сам! Во как работать надо! Это вам не чебаками торговать! Шесть магазинов у ево!
— Семь, батя, и кафе еще, — поправлял Петр Васильевич, сидевший по правому плечу, — Еще вот завод с Али покупаем. Будем консервы делать.
— Да! А вот напарник моего сына - Али, прошу любить и жаловать! — указывал Комков-старший на горбоносого кавказца, который при этом почтительно вставал и чокался краем своей рюмки под низ рюмки старика, оказывая тем самым ему почтение. — Вот у них дружба! Они все и всем продают, а друг друга - нет! Во как дружить надо! Так выпьем за то, чтобы все мы так жили! — провозглашал Василий Иванович, после чего над столом рассыпался нестройный бокало-рюмочный звон и снова начинался гвалт.
Гостей не удалось выпроводить до позднего вечера. Многие, собственно, уже спали, уткнувшись в стол, или прямо на холодной земле у крыльца, куда вышли на перекур, поэтому Петр Васильевич, Али и девицы просто удалились в протопленную заранее баню, оставив командовать застольем Василия Ивановича, который и сам уже периодически клевал, пытался в очередной раз воспроизвести вышеприведенный тост, но путался в количестве магазинов, кафе и заводов. Следует заметить, что местная ферма, на коей трудилась Алевтина Сергеевна, принадлежала Василию Ивановичу, любезно выкупленная специально для отца заботливым сыном. И с реализацией молочной продукции сын оказывал отцу в городе посильную помощь. Домашней сметаной с успехом торговали на рынке земляки Али, имея от этого солидный процент. Кроме того, каждое утро проходил через село на выпас табун лошадей. Это было увлечение Василия Ивановича, и хоть Петр Васильевич считал его бестолковым и дохода не приносящим, отцу претензий не высказывал. Поговаривали также, что Комковы позарились купить брусничные угодья, от которых питалось все село. Но пока это были только разговоры. Вообще — Комковых за их торговую жилку и успешность недолюбливали, но всякий раз, когда проводились подобные застолья, к ним собиралось полсела. Рыбаки даже не выходили на реку. И не оттого, что можно было упиться дармовой и к тому же хорошей водкой, а потому как другого повода и места собраться у сельчан не было. Клуб, находившийся в храме со времен «перестройки» перестроили до полного разрушения, завершившегося падением колокольни внутрь обветшавшего фасада. Здание же администрации представляло собой обычную избу с вывеской в центре поселка, крышу которой венчал застиранный дождями и размахренный ветрами триколор. Женщины еще могли собраться потолковать в магазине у Гасифа или хоть у его же ларька, если позволяла погода. Комков свои магазины в селе закрыл из-за незначительной прибыли. Намного выгоднее было скупать у земляков рыбу.
Выгнав добрым паром и нырянием в искусственный пруд часть хмеля, комковская компания обрела способность к дальнейшему передвижению и желание новых развлечений. Наступило время обещанной рыбалки. Петр Васильевич потянул гостей на берег, за ними увязалась пара местных рыбаков, пытался подняться из-за стола участковый, что был одноклассником Петра, но не смог. «Смирновка» так надавила на майорские погоны, что он лишь поднял голову, промычал нечто несвязное об общественном порядке, и тут же уснул, отвалившись к стене.
На реке было темно и сыро, пустое черное небо давило из себя стылую морось.
— Щас мы это поправим, — оценил окружающую обстановку Петр Комков.
Через пару минут нежно заурчал импортный мотор, и с катера вдоль Тосьвы ударили два мощных прожектора.
— На провяз будем, али на удочки, ради потехи? — поинтересовались нетрезвые, но профессиональные гатовские рыбаки.
— У меня тут такие удочки! — гордо крякнул Комков, вытягивая на борт тяжелый зеленый ящик.
Откинул стальные щеколды-замки и открыл ящик, представляя на обзор компании содержимое в виде боевых гранат. Овальные обтекаемые зеленые корпуса лежали один к одному в опилках с уже вложенными запалами.
— ЭРГЭДЭ-5! — радостно пояснил Петр Васильевич. — Рыба клюет оптом и кверху пузом. Пара штук - и уха ведрами! Мне тут один зампотыл задолжал, так вот рассчитался.
При виде грозного оружия даже внешне хладнокровный и подчеркнуто храбрый Али заволновался:
— Петя, а что скажет участковый? Вся село переполошится.
— А че он скажет? Ниче он не скажет, он со мной за одной партой сидел. Подарю ему парочку для оперативной работы, этим и обойдется. Я не понял, вы что — на измене? Испугались что ли? — Петр Васильевич с прищуром смотрел на рыбаков, которые явно не одобряли подобного браконьерства.
— Короче, — решил за всех Комков, — кинем парочку с дамбы, соберем рыбку, разведем костерок. Все будет пучком. Я в армии, знаете, сколько гранат швырнул? Я, блин, первый гренадер на деревне, — вспомнил нужную боевую единицу коммерсант.
— А, ну если ти такой боевой, Петя, то давай, швиряй свои эргэдэ, только подальше. А то осколки, понимаешь. Дэвушки бояться. — Но потом уже прежним гордецом повернулся к притихшим красавицам. — Дэвушки, сейчас Петя будет делать маленький бух, а потом мы будем делать большую уху. Петя, стэрлядь вспиливет?
— Вспиливет, — передразнил-пообещал Комков. — Осколки недалеко летят, потому как граната наступательная, специально для дураков сделана, которые бросать не умеют.
— А тогда бросай хоть водородную бомбу, — разрешил Али.
— Я Лизу и Олю отведу чуть подальше. Дэвышек надо нэжно берэчь. Понимаешь, Петя?
— Да полезайте в катер, рыбу-то потом собирать надо. Там у меня сачки специально приготовлены. Так что объявляем рыбе войну. Рыба, выходи!
— Осторожнее только, Петруха, — косились на гранаты рыбаки.
— Да не ссыте в реку, мужики, — успокоил их Комков, выходя с двумя гранатами на край дамбы, при этом на глазах у немногочисленной, но изумленной публики, он браво выдернул кольца-чеки зубами, приведя гранаты в боевое положение.
С криком «ловись рыбка большая и малая» Петр Комков швырнул гранаты в реку. Сначала только два всплеска были ответом на атаку Петра Васильевича. Но через три-четыре секунды со дна поднялись два водяных столба, сопровождаемые гулкими взрывами. Петр Васильевич даже не пригнулся, победно рассматривая в свете прожекторов всплывающий улов. По мере того, как кверху брюхом всплывала рыба, лицо его принимало неудовлетворенный вид. Одна крупная щука, несколько язей, может, один-два муксуна, и несметное количество мелочевки, включая мелкую стерлядь, что в народе метко называют «гвоздями».
— Н-не-е-е, — потянул Комков, — так не пойдет. Это че — улов? Щ-щас, ребята, мы это дело поправим.
Он снова спустился на катер, порылся в заветном ящике, глубоко запуская руку в опилки, и достал со дна огромную, похожую на стекавшую с ручки каплю, гранату.
— Вот! Эрпэгэ - шесть! Раритет! Во время войны такими немецкие «тигры» подбивали. Так что не то что рыбу, железное зверье ловить можно. Берет броню в сто двадцать миллиметров. Щас мы всю нельму со дна подымем!
— Петя, а атомная бомба у тебя тоже в этом ящике? — спросил Али.
— Пока нет, веду переговоры с Росвооружением, — то ли пошутил, то ли всерьез ответил Комков.
— Петя, осторожнее, такая бандура, — попросила Лиза, всматриваясь во внушительную РПГ-6.
— Не дрейфь, девочка, я герой Советского Союза по метанию гранат. Щ-щас, золотую рыбку выудим. Загадывай, Лизок, желание.
Он снова вышел на край дамбы. Там он вытащил предохранительный шплинт и попытался, было, размахнуться во все плечо. Когда рука Комкова проходила апогей, кисть предательски дрогнула, и граната полетела на дамбу. В долю секунды, не раздумывая, незадачливый коммерсант нырнул в холодную сентябрьскую воду, и почти сразу последовал оглушительный взрыв, который поднял в ночное небо кусок дамбы, превратив его в песочные брызги. От взрыва подпрыгнул на волнах комковский катер, девушки упали на палубу, зажимая в ужасе уши. В скачущем луче прожектора лицом вниз всплыло, покачиваясь, тело Петра Васильевича. Али кинулся к рычагам управления, чтобы подогнать катер ближе и вытащить друга. Тосьва уверенно влилась грязной волной в огромную воронку, только маленький перешеек отделял ее от шага в село. Перешеек этот таял на глазах...
5
После первого взрыва Андрейку прямо-таки подкинуло на кровати. Он побежал в другую комнату и начал тормошить мать, на ходу натягивая спортивные штаны.
— Мама! Мама! Буди всех! Сейчас все потопит, всех зальет! Буди мама! Пусть все на чердаки лезут. Вода, мама, большие ангелы уже здесь...
А\евтина Сергеевна после случая с колокольней ничего спрашивать не стала, только вскрикнула один раз, прижимая руку к сердцу, и бросилась к одежде. Андрейка уже одетый выскочил на крыльцо, она следом.
— Ты куда, сынок?! — голос проваливался, словно не хватало дыхания.
— Я на реку, не бойся, я немного удержу воду... Недолго, мама. Пусть дядя Саша зовет на помощь своих дяденек.
Как раз в это время ухнул самый большой взрыв, так, что в домах с незакрытыми ставнями вздрогнули стекла. Залились, переходя на одичалый вой, собаки. Кое-где люди сами вышли во дворы, тревожно прислушиваясь сквозь морось к недалекой реке.
Алевтина Сергеевна кинулась, было, за сыном. Ну куда такого малыша одного отпускать?! Потом вдруг вспомнила: года два назад, еще не говоривший Андрейка, когда они шли из магазина, вдруг потянул ее за руку на другую сторону улицы. Там не было деревянного тротуара, и Алевтина попыталась сопротивляться, мол, чего Андрюша балуешь, не надо нам туда. Но он продолжал тянуть с такой силой и таким отчаяньем в глазах, что сердце дрогнуло, и невольно потянулась за ним. Только отошли в сторону, как из-за поворота выскочил «Газ- 53» - молоковоз — и на полной скорости врезался в забор, как раз в том месте, где они только что стояли.
Дверца машины открылась, оттуда выпал на разломанный тротуар в зюзю пьяный водитель Пашка Водопьянов, чтобы, достигнув земли, тут же и уснуть мертвецким сном. Задави он мать с сыном, даже и не понял бы, что совершил смертный грех. У Алевтины добавилось седых волос, Андрюшка же уже через минуту зашагал дальше, как ни в чем не бывало.
Вспомнив этот случай, Алевтина через материнский страх уверилась, что ее пятилеток-сынок в чем-то мудрее многих взрослых и надо делать именно то, что он сказал. И побежала вдоль улицы, стуча в окна и крича: дамбу прорвало, все на крыши! Где не верили, там срабатывало, как выстрел: «Андрейка сказал!».
Первым увидел это Александр Семенович. Увидел и остолбенел, хоть заранее принял уже добрый десяток решений на подобный случай. То, как Али втаскивал на борт катера тело контуженного Комкова, он не замечал, а вот как хлынувшая в пробоину в дамбе Тосьва остановилась у ног маленького мальчика — видел. И пораженный застыл в нелепом положении бегущего человека.
Андрейка стоял, раскинув руки так, будто держал за руки с обеих сторон двух взрослых. Вал воды, только что смывший тонкий перешеек, как верный пес замер у самых ног малыша, только лизнув его смешные старые кеды.
В селе между тем будил друг друга народ. Пронесся по центральной улице выпущенный очнувшимся Василием Ивановичем табун, поднял похмельную голову участковый и ринулся вслед за Алевтиной поднимать людей. Кое-кто из рыбаков, наперекор предсказанной угрозе бежал к реке, к своим лодкам. Там они тоже замирали в режиме полного исступления, увидев, как Андрейка удерживает реку. Бабульки, охая и причитая, успели собраться в молельном доме, точнее на его чердаке, поочередно выглядывая на улицу, читая в голос то девяностый псалом, то молитву кресту.
Глава администрации метался из стороны в сторону, выкрикивая угрозы и просьбы в радиотелефон, с которым не расставался ни на минуту. Водитель головастого «уазика», не раздумывая, рванул на бетонку — в сторону районного центра. В какой-то момент Алевтина вспомнила про своих подопечных, на ватных ногах побежала к коровнику на окраину села, но еще издалека заметила, что напарницы уже выпустили ревущее в диком животном инстинктивном предчувствии стадо. Ну все. Пусть теперь спасаются сами. Дорогу из низины знают. Алевтина, убедившись, что все до последнего глухого старика разбужены, метнулась к реке, к сыну. За ней по инерции, хватая похмельной глоткой воздух, побежал участковый.
Окаменевшие от чудного небывалого видения фигуры на берегу медленно, но начали двигаться, переваливаясь через борта лодок и катеров. Так же медленно под Андрейку подтекала Тосьва. Именно подтекала, ибо он оставался стоять, недвижим, поднимаясь вместе с уровнем и над уровнем воды. Вот уже остались видны только макушки негустого ивняка, томившегося без воды по ту сторону дамбы — уж теперь напьется, уже Алевтина и участковый оказались в катере спасателя, вместе с А\ександром Семеновичем, который пытался завести мотор и одновременно расшевелить служебную рацию, что шуршала мертвым эфиром, уже бултыхали веслами рыбаки, и гордый Али с ужасом и уважением смотрел на Андрейку, шепча свои мусульманские молитвы, а малыш все стоял теперь уже на поверхности бегущей под ним реки, раскинув руки. Казалось, шагни он, и помутневшая от поглощенной земли Тосьва проглотит его, как только что на глазах у всех проглотила брошенный на лугу трактор «Беларусь», но мальчик шагнул, и ничего не произошло. Он шел по воде. Повернулся спиной к напиравшему потоку и спокойно шел в сторону дома...
Тосьва грязной волной прошлась по улицам села, уровнявшись с верхней частью оконных рам, и сама себе потянула руку за поворот через заливные луга. Народ на чердаках облегченно вздохнул, дальше не поднимется. Все-таки осень - не весна.
В хмуром мареве наступающего рассвета появился оранжевый вертолет «МЧС», с которого ушлый журналист пытался снимать жуткое и удивительное зрелище — мальчика идущего по несущемуся вдоль села потоку. Но в самый неподходящий момент у журналиста заклинило камеру, и он только беспомощно тыкал пальцем в сторону дивного зрелища, которое теперь не принесет ему известности и положенных дивидендов, пока его не оттолкнули от дверного проема хмурые спасатели: «не мешай работать»...
Андрейка вошел в свой дом и первым делом бережно собрал в красном углу иконы, вода к ним не поднялась, хоть стояла почти под потолком, вытащил намокшую Библию, доставшуюся матери еще от бабушки, изданную до революции, и только потом поднялся на чердак.
Катер Александра Семеновича подрулил к дому Алевтины, причалив к крыше. Алевтина юркнула в достаточно большое слуховое окно и обняла Андрейку, который сидел над раскрытой книгой.
— Что же теперь с селом будет? — всплакнула мать.
У Андрейки книга случайным образом была открыта на Третьей Книге Ездры, где Архангел Уриил учил пророка как постигнуть путь Всевышнего. И Андрейка, словно в ответ матери, прочитал:
— ...чем больше будешь испытывать, тем больше будешь удивляться; потому что быстро спешит век сей к своему исходу, и не может вместить того, что обещано праведным в будущие времена, потому что век сей исполнен неправдою и немощами. А о том, что ты спрашивал меня, скажу тебе: посеяно зло, а еще не пришло время искоренения его. Посему, доколе посеянное не исторгнется, и место, на котором насеяно зло, не упразднится, — не придет место, на котором всеяно добро...
Читал Андрейка чуть нараспев, но складно и не прерываясь. Мать перестала его тискать и села рядом на доски, чтобы слушать. Ей уже не приходило в ум спросить, правда ли он сам читает. Ангел Уриил одобрительно кивнул прочитанному и, взмахнув крылами, исчез в других мирах.
И дальше читал Андрейка из книги пророка Ездры:
— ...вот, настанут дни, в которые многие из живущих на земле, обладающие ведением, будут восхищены, и путь истины сокроется, и вселенная оскудеет верою, и умножится неправда, которую ты теперь видишь, и о которой издавна слышал. И будет, что страна которую ты теперь видишь господствующею, подвергнется опустошению. А если Всевышний даст тебе дожить, то увидишь, что после третьей трубы внезапно воссияет среди ночи солнце и луна трижды в день; и с дерева будет капать кровь, камень даст голос свой, и народы поколеблются. Тогда будет царствовать тот, которого живущие на земле не ожидают, и птицы перелетят на другие места. Море Содомское извергнет рыб, будет издавать ночью голос, неведомый для многих; однако же все услышат голос его. Будет смятение во многих местах, часто будет посылаем с неба огонь; дикие звери переменят места свои, и нечистые женщины будут рождать чудовищ. Сладкие воды сделаются солеными, и все друзья ополчатся друг против друга; тогда сокроется ум, и разум удалится в свое хранилище...
Не выдержавшая ужасного пророчества о последних временах Алевтина Сергеевна остановила сына.
— Сынок! Андрюша! Ты мне лучше про Апостола Андрея Первозванного прочитаешь, а сейчас пойдем в лодку, дядя Саша всех малых ребят на сухое вывезет. Мало ли что еще Тосьва выкинет. Рыбу вон, как в книге, уже исторгла... Пойдем, милый.
И когда катер с детьми отдалялся от Гатово, Андрейка все смотрел на торчавшую из воды обезглавленную колокольню. Смотрел и вдруг горько навзрыд заплакал.
— Ангел остался над этим местом... Он не может уйти... Он плачет... — пояснил малыш обеспокоенному Александру Семеновичу.
Александр Семенович промолчал. Он уже знал, что мальчик не лжет, не придумывает. Сам он боялся смотреть в сторону удаляющегося села, будто в страшном бедствии была его и только его вина...
6
Гатово восстановлению в ближайшее время не подлежало. Об уходе воды можно было бы говорить только летом. Но до лета зимняя стужа и весенний разлив Тосьвы доделают свою работу — от жилья ничего не останется. По сути, предстояло либо отстраивать село заново, либо расселить его жителей в районном центре, предоставив им жилье и работу. Районное начальство пошло по второму пути. Начальство губернское, в свою очередь, выдало пострадавшим какие-никакие компенсации. Расплачиваться предстояло и Комкову-младшему, но он после контузии пребывал не только в больнице, но и в коме, а верный Али предпочел исчезнуть с той частью денег, которую только смог извлечь наличными из общего бизнеса. Правда, медперсоналу дал щедрые «черные» гонорары, дабы за его другом ухаживали, как полагается. Многие гатовцы, получив компенсацию, рванули в большие города к родственникам, а другие просто пропили ее по инерции, как пропивали всю наличность, которая попадала им в руки. Да и оправдание было старорусское: с горя! Да с какого! Но некоторые все же смиренно начали жизнь с нуля...
Алевтину Сергеевну и Андрейку поселили в общежитии. Ей предоставили работу на молокозаводе, ему — садик. В старшей группе тихий Андрейка прижился удивительно быстро. Бойкие сверстники его, на удивление, не обижали, а иногда подходили к нему с книгами и просили почитать в слух. Воспитатели же нарадоваться не могли: спокойный, тихий, исполнительный мальчик, да еще и книжки для всех читает. Таких бы целую группу!
В лавке при храме Алевтина Сергеевна купила Андрейке детскую Библию с цветными картинками. Там ее и заметил отец Герман, стремительно, разбрасывая широким шагом полы рясы, подошел. Алевтина сложила руки под благословление, как учили деревенские старушки. После того священник сообщил ей:
— Алевтина Сергеевна, я тут собрал целую подборку рассказов и свидетельств, как ангелы приходили к детям и помогали им. Сам удивился, как их много. Мария Ивановна, дайте книги, которые я собрал, — обратился он к женщине за прилавком. Та достала приличную пачку тонких брошюр и приличных увесистых томов, где предусмотрительно были вложены закладки.
— Есть просто удивительные, настолько тревожащие сердце случаи... Вот, например, как ангел спас сына стрелочника еще до революции. — Отец Герман торопливо раскрыл один из томов и начал читать: — «В 1885 году помощник начальника московского Октябрьского вокзала Ф. И. Соколов сообщил такой случай. У него был знакомый железнодорожный служащий — стрелочник, который служил на одной из ближайших к Москве станций Октябрьской железной дороги. Однажды при исполнении своих служебных обязанностей на линии ему пришлось пережить ужасные минуты. Из Петрограда в Москву шел курьерский поезд. Стрелочник вышел ему навстречу, чтобы перевести стрелку и направить его на свободный путь. Смотрит, далеко впереди уже виднеется дымок и слышен свисток паровоза. Оглянувшись назад, он видит: по полотну навстречу поезду бежит его трехлетний сынишка и что-то держит в руках. Бросить стрелку и бежать навстречу сыну, чтобы увести его с полотна было уже поздно. Что делать? А поезд между тем приближался и минуты через две, если он не перевел бы стрелку, состав должен был промчаться по другому пути, занятому, и потерпеть крушение, что привело бы к сотням человеческих жертв. Тогда всем сердцем он воззвал к Богу: «Да будет воля Твоя святая», — перекрестился, закрыл глаза и повернул стрелку. Мгновение — и поезд промчался уже по полотну, по которому только что бежал его маленький сын. Когда поезд скрылся из виду и пыль немного улеглась, стрелочник бегом направился к тому месту, где был его сын, думая найти хотя бы останки трупика, и что же он видит: мальчик, сложив ручки на груди, лежит ниц на земле. Отец закричал ему: «Сын мой, ты жив?» «Я жив, жив», — весело отвечал он, поднялся на ножки, продолжая прижимать к своей груди вороненка. В глазах его не было и следа страха. Отец спросил его: «Как же ты догадался лечь на землю?»
А мальчик ответил: «Какой-то светлый, красивый, добрый юноша с крыльями склонился надо мной и пригнул к земле». Стрелочник понял, что когда он воззвал к Господу, Божий Ангел чудесно спас его ребенка...» Ну, — перевел дыхание отец Герман, — дальше сами прочитаете. Меня этот случай очень сильно задел за живое.
Он закрыл книгу, и Алевтина успела прочитать название «Невидимый мир Ангелов».
— Спасибо, батюшка, — поблагодарила, принимая книги и укладывая их аккуратно в пакет.
— Значит, по воде в Гатово Андрюша ходил? — и вроде не спросил, а сам себе подтвердил отец Герман.
— Он, — опустила глаза Алевтина. — Но теперь он все больше грустный. Хотя много читает. Еще ведь не сказала вам, сам открыл книгу и начал читать вслух. Библию на чердаке, именно в тот момент, когда вода на улицах растекалась. Сейчас вот в садике, воспитатели его хвалят за поведение.
— Ну вот, а вы переживали, в девиантные, следом за врачами его записать хотели. Грустный он, может быть, потому, что родной дом затонул, село под водой.
— Да нет, с этим смирился. Говорит, что скоро уже не будет видеть ангелов, а без них ему, как без лучших друзей.
— На все воля Божья, — напомнил отец Герман. — А вы нашли себе место работы?
— Да, городские власти на молокозавод направили.
— И жилье дали?
— Комнату нам с Андрейкой на двоих...
— Значит, сможете чаще приходить в храм.
— По выходным, батюшка, по праздникам, — кивнула Алевтина.
Детскую Библию Андрюша осилил в три дня. Потом почитал некоторые книги из тех, что мать принесла от отца Германа. И снова взялся за большую Библию. Правда, Алевтине Сергеевне пришлось раскошелиться и купить современную, дабы мальчик не сбивался на дореволюционных «ятях». Подбрасывала ему и русские сказки, которые он тоже читал с интересом. А вот от комиксов с современными супергероями воротил нос.
Однажды вечером по телевизору, который таки купила с зарплаты Алевтина, в местных новостях рассказывали о наводнении в Гатово. Показывали нынешний вид с вертолета, и Андрейка снова печально смотрел на остатки колокольни возвышавшиеся над изменившимся течением Тосьвы.
— Ангела нет... Или через телевизор его не видно, — заметил он.
Между тем на экране появился тот самый журналист, что летел в то утро со спасателями, клял свою сломавшуюся камеру и клялся зрителям, что он своими глазами видел идущего по воде мальчика. И еще несколько гатовцев, которых он нашел в городе, кивали и рассказывали про Андрейку, про то, как он предупреждал о падении колокольни. Потом на экране появился бородатый профессор и начал рассуждать об экстрасенсорных способностях мальчика, о том, что родители должны позаботиться о том, чтобы исследовать их в лабораторных условиях, а не прятать мальчика от людей, что эти способности надо развивать...
— Дурак, — сказала в сторону профессора Алевтина.
Андрейка же смотрел в сторону экрана так, будто там было пустое место.
— Неужели нам и отсюда придется уезжать? — сама себя озадачила мать.
— Зачем? — как обычно спросил малыш. — Скоро мне в школу. В шесть лет уже можно. Рафаил говорил, что мне теперь не нужно бояться людей. Ничего они мне не сделают. Мам, я тут ангелов почти не вижу. Может, они в городах не живут? Или у меня с глазами что-то происходит. Только у храма, даже если не вижу, то точно знаю, они рядом.
— А мы не будем ждать воскресения. Я в четверг с работы пораньше отпрошусь, пойдем в храм. Праздник. Я по календарю смотрела. Рождество Пресвятой Богородицы.
— Ты бы знала, мама, как Ее ангелы любят...
Алевтина Сергеевна задумалась, глядя в окно, за которым неслись по улице иностранные машины, рекламные щиты обещали и навяливали чего-то, а из соседнего открытого окна доносилась музыка. Песня. Современная и популярная, но абсолютно дурацкая с несуразным текстом. В этот миг Алевтина испытала искушение и с опаской спросила у сына:
— Андрюша, а с этим городом ничего такого не будет? Как с нашим селом?
Мальчик, не глядя на мать, раскрыл Библию и сразу начал читать вслух Евангелие от Луки:
— «А другие, искушая, требовали от Него знамения с неба.
Но Он, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет; если же и сатана разделится сам в себе, то как устоит царство его?..»
Алевтина смутилась.
— Надо мне самой все прочитать да я не все понимаю. Старушки, правда, говорили, что чего умом не возьмешь, возьмешь сердцем.
Вечером мать и сын сидели за книгами. Алевтина читала и дивилась «Невидимый мир ангелов», Андрейка же разучивал нараспев новую молитву:
— Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости...
Он еще надеялся увидеть Ангелов, но они и так были рядом. По крайней мере, два.
Завтра к Алевтине Сергеевне придет Александр Семенович и предложит ей выйти за него замуж. Андрейка отнесется к этому спокойно, у взрослых своя жизнь. Попросит только всем вместе молиться за папу...
_ _Сентябрь_2006,_Горноправдинск_