Гнев провинции
Сергей Артурович Камышников




Сергей Камышников ГНЕВ ПРОВИНЦИИ








Гнев провинции





Лилька.

- Сема, заканчивай читать и давай учи уроки! - голос матери донёсся из кухни, как из другого времени. - Семён, ты слышишь?

- Угу, - промычал я. - Щас, мам, щас.

-  Твое «щас» длится уже два часа!

- Ну, уже дочитываю.

- Я читала «Петра Первого» и знаю, что книга интересная, но нужно оторваться от чтения.

Как тут оторваться, когда... «...Карпов кричал: «Бросай оружье, сволочи, сдавайся!...» И со шпагой и пистолетом побежал навстречу залпу... Блеснуло, грохнуло, ударило в лицо пороховым дымом... «Неужто - жив?» - обрадовался... И отвалил преодолеваемый страх... Душа захотела драки... Но солдаты перегнали его, и он напрасно искал - на кого наскочить со шпагой...»

На другой день, в школе, я вернул Сашке книгу. Мой друг увлекался историей.

- Слушай, - шепнул я, - книга заканчивается взятием Нарвы и пленением генерала Гордона. Но ведь русско-шведская война на этом не закончилась. У тебя есть что-нибудь о продолжении?

- Кажется, есть что-то, - Саня кивнул. - Приходи вечером.

- Зимин и Мухаметзянов! - прикрикнула на нас учительница. - Что за разговоры во время контрольной?!

- Зимин, - ударение было сделано на первый слог, - пересядь на заднюю парту к Варе Подольской, а Нэля Бусова сядет на твоё место!

- Я не ЗИмин, а ЗимИн, - поправил я нашу новую учительницу.

- Извини, привыкну как-нибудь к твоей редкой фамилии.

- Она не редкая. В нашей холодной стране она такая же распространённая, как Иванов и Сидоров.

- Ну, ладно, ладно, пересаживайся.

Я молча повиновался, прихватив с собой тетрадь и авторучку.



Вечером у Сашки дома мы читали вместе старую, с пожелтевшими страницами, тоненькую книжечку в пятьдесят страниц, у которой не было обложек. Сохранилась лишь малая часть титульного листа, на котором говорилось, что события записаны с рукописного текста из архива монастыря... Дальше лист обрывался, поэтому невозможно было установить ни автора, ни год издания. Чтение представлялось любопытным:

«После гибели короля Швеции Карла, война между шведами и русскими стала утихать, но с восшествием королевы Ульрики - Элеоноры, разгорелась с новой силой. На помощь королеве пришли бывшие союзники русских - англичане и прислали около тридцати кораблей. Шведы ни как не хотели подписывать мирный договор.

Летом 1721 года русский десант, высадившись из галер, атаковал шведское побережье. Корабли противника ходили вдоль берега и, не решаясь подойти ближе из-за мелей, палили в сторону галер из пушек.

Командир русского парусного шлюпа, молодой англичанин Хилсэй, находясь между русскими и шведскими эскадрами с командой в шесть матросов, шёл встречным курсом прямо на шведский корабль. Один из членов команды бывший монах, не переставая, читал вполголоса молитву. Шлюп был нагружен мешками с порохом и пушечными ядрами. Англичанин благодарил судьбу за то, что ему выпало атаковать шведов, а не своих соотечественников. Он был племянником английского капитана, давно служившего на русском флоте, и после навигационной школы с купеческим судном прибыл к родственнику в Россию.

Незадолго до этого боя моряк, уже около года служивший на корабле у своего дяди, был назначен командиром галеры. Перед выходом в море, в Петербурге он посватался к дочери купца, с которой познакомился месяца два назад на придворном балу, где её одновременно пригласили на танец два кавалера: морской офицер Хилсэй и высокомерный Симеон Жерон, внебрачный сын дочери помощника французского посла и племянника двоюродного брата жены Ивана, брата царя. Симеон, служивший в судебном приказе кабинет - секретарём, не получив от неродовитой согласия на танец, оскорбился, не подав виду, и с достоинством отошёл, но обиду затаил на обоих.

А дочка купца и молодой моряк во время танцев так увлеклись друг другом, что, казалось, никого вокруг не замечали. Молодые люди влюбились.

После сватовства будущий тесть Хилсэя, безродный, но богатый купчина, зная, что жених хоть и дворянского, но небогатого рода, похлопав его по плечу, назидательно произнёс:

- Неплохо бы тебе добыть воинскую славу и возвыситься.

Шведы, с корабля рассматривая лодку в подзорную трубу, видимо, решили, что это рыбаки, так как в шлюпе все были в рыбацких одёжках и поминутно прикладывались к пивным кружкам. Один лежал на куче сетей, и ноги его свешивались за борт. С корабля выстрелили из пушки. Ядро шмякнулось перед носом лодки. Из шлюпа пьяно помахали приветственно руками, не меняя курса, чем окончательно сбили с толку шведов.

За минуту до столкновения с кораблём на лодке спустили парус, и он накрыл людей и большую часть шлюпа. Шведы видели, как под парусом копошились люди, пытаясь выбраться. Корабль на ходу ударил лодку, и её развернуло. Но сверху не было видно, как накрытые парусом два русских матроса вбили кувалдой в борт судна почти у самого бушприта острый штырь, к которому была прикована швартовочная цепь. Цепь натянулась и шлюп, влекомый кораблём, поплыл рядом с ним, царапая борт о борт. Русские зажгли фитили и, покинув шлюпку, поплыли вдоль борта к корме судна. Шведы поняли, в чем дело, лишь когда из-под паруса повалил дым, но было уже поздно. От взрыва корабль вздрогнул. В пробоину около двух метров шириной хлынула вода. Корабль, зачерпнув воды, наклонил нос и стал терять ход. Русским удалось зацепиться железными крючьями за борт возле кормы. Лишь один не сумел, и его течением унесло за корабль. Матросы держали в зубах кожаные просмолённые непромокаемые мешочки, в каждом из которых была граната. Воспользовавшись тем, что внимание шведов было отвлечено взрывом и пробоиной, они, взобравшись до уровня пушечной палубы зажегли фитили и бросил гранаты. Тут же, вскочив на палубу, трое набросились на шведов, а трое, развернув пушку, выстрелили в пирамидку пушечных ядер. От мощного взрыва разлетелись в щепки подпорки, часть верхней палубы разрушилась, просела и загорелась. Поубивало и ранило пушкарей. Всё произошло в секунды. Шведы кинулись было на подмогу своим, но рванула вторая пирамида ядер. Русские матросы, кто остался жив, прыгнули за борт. Шведы в бессильной ярости палили по ним из пушки. Подобрала смельчаков у самого берега галера русского флота.

Через неделю ночью русская разведка обнаружила в устье реки шведский фрегат, который неосмотрительно зашёл туда, то ли пополнить запасы пресной воды, то ли ещё по какой надобности. Корабль стоял на якоре. Вызвались охотники вплавь добраться до судна, затаиться у правого борта и ждать, когда с левого начнут атаковать галеры, а затем взять корабль на абордаж.

После внезапной, стремительной атаки фрегат был захвачен. Командовал охотниками молодой англичанин Хилсэй».

Прочитав книжицу, я не нашёл в ней ничего об окончании войны.

- Ништадский мир со Швецией, - просвещал меня Сашка,- был подписан на выгодных для России условиях 30 августа 1721 года. Многие офицеры и сподвижники Петра, в том числе и иностранные, были щедро награждены.

Занятия в школе закончились, и началась подготовка к экзаменам. На улице вовсю пахло тополями, а запах черёмухи придавал опьяняющую томность летним вечерам.

Несмотря на предстоящие экзамены, мы с друзьями вместо того, чтобы учить билеты, каждый день играли в футбол, а вечером большой компанией распевали песни под гитару возле костра на берегу озера. Спать никому не хотелось. Энергия в нас так и бурлила.

В воздухе носилось ощущение праздника. Праздника любви и молодости. Школьная жизнь заканчивалась, и начиналась свобода. То есть, последнее свободное лето. А дальше - училища, институты, армия, производство, семья. Монотонная, серьёзная взрослая жизнь. Но ничего не поделаешь - традиции, инстинкт. Но это потом, а пока...

Пока мои мысли были заняты Лилькой. Общительная, весёлая симпатяжка, она нравилась многим. На неё всегда обращали внимание. А в нашем околотке по ней сохло с десяток пацанов. И я не заметил, как оказался в этом сохнущем коллективе. Лилька иногда появлялась на наших тусовках в обществе двух - трёх парней, но ненадолго. Пошептавшись с девчонками, она уходила, уводя за собой своих поклонников.

Как-то вечером, после посиделок у костра на берегу озера, мы с моей одноклассницей Варей вместе возвращались домой.

- Сень, не провожай меня, я одна дойду, а то наши заручейские накостыляют тебе.

- Да уж отмашусь как-нибудь.

- Смелый, значит? - искоса взглянула она на меня. - Ну, тогда пошли. Может, Лиля узнает и приревнует, и поймёт, что может потерять любящего парня, - Варя лукаво улыбнулась.

- С чего ты взяла, что я любящий?

- Да ладно ты запираться. Все знают, что ты за ней бегаешь.

- Ну да, бегаю, - признался я. - Только она меня в упор не видит.

- Ну, вот и пусть поревнует. Знаешь, как поэт сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

- Варь, а тебе кто нравится? - вдруг выпалил я и тут же подумал, что зря я это спросил. Обидится ещё... Я видел, как она смотрела на Сашку, когда он с ней танцевал на школьном вечере. Но Варя не обиделась.

- Кто мне нравится, тот любит другую, - сказала она просто. Вечная треугольная проблема.

В воскресенье мы с друзьями решили построить футбольную площадку на поле за нашими огородами, чтобы не ходить за два километра на стадион в центр Посёлка.

Строить стадион впятером, хоть и примитивный, - долго. Мы провозились целый день. Зато работы хватило всем, никто не стоял без дела. Из принесённых откуда - то толстых осиновых жердей получились футбольные ворота. Кто-то принёс из дома белую краску для разметки. Мы вбили колышки и начали творить. Двое окантовывали поле линией аута, выкапывая лопатами узенькую канавку по периметру, двое мастерили ворота, а я плёл из алюминиевой проволоки сетки для ворот. Тогда ещё в огромной стране, которая называлась Советским Союзом, алюминиевый лом не принимали за деньги, и обрезки проводов можно было найти просто под заборами.

Закончили стройку уже к вечеру, когда пастухи пригнали деревенское стадо коров. Устали, но терпения не было, хотелось поиграть, обновить футбольное поле. К окончанию работ подошли ещё несколько ребят, желающих погонять мяч. Подтянулась местная тусовка: пацаны, девчонки и Лилька в том числе. Пришло несколько взрослых.

Мы разделились на две команды, и понеслось... Болельщики кричали и свистели, как настоящие фанаты. Мне казалось, что Лилька смотрит только на меня, и я старался изо всех сил.

В дальнейшей жизни мне ни разу не удалось забить таких красивых мячей, как в том вечернем матче. А «сухой лист», забитый мною в дальнюю «девятку» обводным ударом почти с угла площадки, больше не повторился никогда.

В тот вечер я был героем. Когда мы расходились с поля, Лилька позволила мне проводить её до дома. У ворот я попытался её поцеловать, но она, со смехом отталкивая меня, нечаянно и довольно крепко заехала мне ладонью в нос. Мы оба рассмеялись. Она разрешила поцеловать себя в щёку и скрылась за калиткой.

Я бежал домой и был счастлив. В носу вдруг захлюпало. Простуда? Летом-то откуда? Но тут же я обнаружил, что это кровь. Видимо, Лилька, отталкивая меня, разбила мне нос. Первое моё ухаживание сразу началось с разбитой морды. И я вывел для себя жизненную формулу: где любовь, там и кровь, то есть - боль...

С другими формулами, математическими, дело обстояло хуже, и наша молодая, лет тридцати, незамужняя, яркой внешности математичка вызвала меня на дополнительные занятия.

Мы с ней сидели в пустом классе на первой парте, и она, пытаясь передать ученику всю нежность своих чувств к математике, кокетливо заглядывала мне в глаза. Тепло её тела и вырез на груди мешали мне сосредоточится на цифири. Я смотрел на непонятные мне формулы, а взгляд сам собой съезжал мимо парты и упирался в её круглые колени. Она носила короткую юбку. Какие уж тут уравнения?

- Красивые у вас ноги, - неожиданно для себя буркнул я.

- Только ноги? - улыбнулась она.

Я смутился и хотел сказать, что не только, но в это время в коридоре прозвенел звонок.

- Всё, молодой человек, Ваше время закончилось. Сейчас здесь будет урок литературы, - учительница встала, сложила свои бумаги в портфель и свободной рукой взъерошила мне волосы. - Сердцеед несовершеннолетний.

Я бежал домой после дополнительного занятия и думал не о Лильке, как ни странно, не о футболе, где меня уже ждали, а о коленях математички. Они волновали меня, и воображение рисовало мне сладострастные картины. Я вдруг осознал, что Лилька - не единственная девушка на белом свете, и что я могу нравиться противоположному полу. И эта мысль стала для меня пропуском в бесконечный, красивый и загадочный женский мир.

Лилька была старше меня на год, и это чувствовалось. Она работала в отделе культуры. У неё была своя компания, куда мне не было доступа. Вместе с двумя своими подружками она общалась с парнями, которые три года назад пришли из армии. Их весёлая компания приезжала на танцы в клуб на легковой машине одного из Лилькиных друзей.

На танцах Лилька меня не замечала. Из клуба она уезжала вместе с друзьями. Я, не находя отклика на свои попытки ухаживать за ней, однажды танцевал весь вечер с Варей и пошёл её провожать, поймав на себе ревнивый Лилькин взгляд.

На тёмной улице, рядом с деревянным домом Подольских, нас догнали двое ребят с явным намерением набить мне морду. Лёлик и Гоша были старше меня года на три. Лёлик даже снял с себя белую ветровку, готовясь к драке.

- Ну, вы, донжуаны, - усмехнулась Варя, - если тронете моего одноклассника, я пожалуюсь братьям, и они вас порвут.

И не дожидаясь развязки ситуации, пошла к своему дому.

- Сеня, подожди, - Гоша крепко обнял меня, пытаясь не пустить вслед за Варей. Пока я пытался вырваться, Лёлик быстрым шагом догнал её уже у самого дома. А Гоша задавил меня морально, используя преимущество своего возрастного авторитета, пытаясь объяснить мне, что я сел не в свои сани, потому что Лёлику нравится Подольская.

Звякнула щеколда калитки, - это Варя вошла во двор. В темноте ночи было видно, как белая куртка Лёлика движется в нашу строну, и Гоша разжал свои объятия.

- Дать тебе какой-нибудь дубиной по башке, чтоб не хватался? - отступил я от него на боксёрское расстояние.

- Ну, дай, - ухмыльнулся Гоша.

- Что, думаешь, вдвоём, так справитесь.

- Тебя, видишь ли, трогать нельзя, - усмехнулся он. - А то братья Подольские нас порвут на мелкие кусочки. А справиться-то... Я с тобой и один справлюсь.

- Не с твоим здоровьем.

- Ну, вот что ты за ней пошёл? - в голосе Гоши послышались нотки умиротворения, - Ты же за Лилькой бегаешь.

- Не пойдёт же она с танцев одна, вот и проводил.

- A-а, ну, извини, - Гоша развёл руками.

- Ладно, замяли.

Через неделю, на следующих танцах, Лилька подошла к эстраде и что-то сказала солисту. Он объявил белый танец. Лилька, пройдя через весь зал, на виду у всех пригласила меня на вальс.

...Её белое платье
По паркету плескалось.
В скромных вальса объятьях
Моё сердце осталось...

После танцев мы гуляли с ней по центральной улице Посёлка. Редкие фонари на улице давали возможность таким же парочкам, как мы, оставаться невидимыми за листвой придорожных кустов. Мы сидели на лавочке между клёнами и целовались. В этот сладостный момент какой-то мотоциклист испортил мне всю малину. Он подъехал на своём грохочущем мустанге и осветил нас фарой. Лилька закрыла лицо руками.

- Уезжай, - крикнул я мотоциклисту, махнув ему рукой. Но рокер продолжал освещать нас в темноте. Оскорбившись за свою даму, да и за себя, я, перепрыгнув через придорожную канаву, ринулся на этого нахала. Он дал газу, но было уже поздно. Удар - и «всадник» вместе железным конём с грохотом полетел на асфальт. Двигатель заглох, и фара погасла.

Я не сразу заметил, что Лилька ушла. От досады решил добавить любителю чужих тайн и вытащил из - под мотоцикла охающего парня. Каково же было моё удивление, когда в мотоциклисте я узнал Лёлика.

- Ну, ты чё, совсем оборзел? - спросил я уже беззлобно.

- А, может, я кого - то ищу, - прошамкал Лёлик разбитыми губами.

Я пустился догонять Лильку, а Лёлик долго ещё пытался завести двигатель своего драндулета.

Я бежал в сторону Лилькиного дома и думал: «Интересно, стал бы я бить Лёлика, если б его узнал? Видимо, Бог наказал его за то, что он «наехал» когда я провожал Варю. Наказал моим же кулаком. Воистину Бог видит, кто кого обидит». Потом, уже во взрослой жизни, кто-то скажет мне, что «у Бога нет рук, кроме наших», и я подумаю о том, что Бог наказывает, милует и помогает людям руками таких же людей.

На следующий день, после разборки с Лёликом Лилька уезжала в Москву поступать в институт. Я пришёл к ней днём, и мы полчасика погуляли по берегу озера.

- Некогда мне с тобой разговоры разговаривать, - возмутилась она на мое предложение поговорить о нашем совместном будущем.

Да, для меня у неё времени не было. Вечером она уехала.

Я не очень удачно сдал экзамены. С тройками на факультет журналистики поступать - нечего и думать. В Посёлке из одноклассников остались двое: я и Сашка Мухаметзянов, остальные разъехались по разным городам. Кто - в артисты, кто - в лётчики. Мой путь лежал в Тюмень, осваивать профессию шофера. Романтика междугородних рейсов занимала моё воображение. Сашка поступил на местное производство учеником токаря, хотя мог бы и на спортивный факультет: зря что ли три последних года ездил на пригородной электричке в Тюменскую спортшколу заниматься самбо.

На выходные я приезжал в Посёлок, и мы с Саней гоняли на его мотоцикле. На тренировки он больше не ходил и отрабатывал приёмы на мне, а иногда в драчках, кои случались всякий раз на танцах.

Как - то вечером к клубу подкатили на двух мотоциклах парни из соседней крохотной деревеньки Ручей. Среди них был Санькин коллега по работе - Юра, с классической фамилией Гамлетов. Небольшого роста, но очень крепкий, спортивный, он мог несколько раз подтянуться на перекладине на одной руке. Все звали его «Бедный Йорик». Юра стал нас просить съездить с ними в деревню Бояриново, километрах в десяти от Посёлка.

У него там была «зазноба», как он выразился, и нужно было договориться о сватовстве.

Родители Юры и его невесты были людьми набожными и строго соблюдали все православные посты и каноны.

В весенний праздник Красной Горки, когда вечером деревенская молодёжь двух соседних деревень по православной традиции вышла на поляну на смотрины, Юрка облил Веру водой. Теперь он должен был к ней посвататься. Но это было проблематично: местный ухажёр, которому девушка отказала, уже несколько раз колотил Бедного Йорика. Раз такое дело - надо подстраховать, и мы с Сашкой поехали. Наш сватовской конвой состоял из трёх мотоциклов и шести смельчаков.

К Бояриново подъехали уже в темноте с включенными фарами. А ревнивец нас уже ждал. Едва мы подкатили к узкому мостику через заросший деревьями овраг, за которым начиналась деревня, как на нас из темноты набросилась толпа парней с кольями. Спешившись, мы отмахивались, как могли, но силы были явно неравны.

- Йорик, - крикнул Сашка, - хрен с ней, с зазнобой, рвём когти!

Но как только мы сели на мотоциклы, тут же оказались отличными мишенями для битья. Меня сбили с мотоцикла, ударив дубиной по плечу. Я полетел в овраг по крутому откосу, царапая лицо о ветки. Следом за мной тоже кто-то летел, с треском ломая сучья. Я думал, Саня. Оказалось - его мотоцикл. Он грохнулся рядом со мной. Саня успел увернуться от первой дубины и бросить соперника на землю, но от второй не успел. Причём тот, кто бил его, оказался человеком чрезвычайно гуманным и пояснил:

- Раз в шлеме, получай по голове.

Домой мы возвращались - «битый не битого везёт». Несчастный жених на «Иже» тянул нас с Сашкой на буксире. «Восход» сам ехать не хотел.

- Да уж, знатно нас в этом Бояриново отбоярили, - рассказывали мы своим посёлковским. И долго ещё потом вспоминали это сватовство.



Как приду я к ней в светлицу,
Её братья хитролицо
За ограду самогонкою манят.
Их дружок - жених негожий,
Но её он любит тоже,
За спиною прячет вилы на меня.



А невесту мы Бедному Йорику всё-же высватали, и на свадьбе, как водится, напились до драки, и опять с бояриновцами. Но на этот раз уж мы на них отплясались. А на утро опохмелялись и братались.

Не помню, от кого, я слышал, что самые замечательные мысли приходят в голову с похмелья. Может быть, может быть...

На свадьбе один из гостей, приехавший из города, спрашивал, у кого можно мох купить. Видимо, он строил дом. Мы с Сашкой обещали свести его с моходёрами, но завтра.

Свадьба началась в пятницу вечером, продолжилась в субботу, а в воскресенье наступило это самое завтра.

Представьте себе летнее деревенское утро и сеновал, на котором спит вповалку добрая половина молодёжи из свадебной свиты жениха и невесты.

- Сань, - тихо позвал я.

- М-м, - это он вопросительно.

- Ты как?

- Угу, - это значит нормально.

- Слушай, зачем мы поведём этого строителя к моходёрам? Давай сами моху надерём и продадим ему, - мечтательно произнёс я.

Над спящей массой тел поднялась Сашкина голова и шепотом произнесла,

- Превосходная мысль, но только ой!

- В смысле?

- Не в смысле, а в голове.

- И сильно?

- Сносно.

- И у меня сносно. Так как насчёт моха?

- Во мху я видел этот мох.

- А, может, всё - таки.. Тем более ты сам сказал, что мысль превосходная.

   -  Ну, если учесть, что я сам это сказал, - Сашка вздохнул.

   На берегу озера кто-то давно бросил старую лодку, которая текла, как дуршлаг. Законопатив второпях дыры тряпьём, захватив предусмотрительно ковш и пару вил, мы отчалили от берега в ту сторону, где озеро плавно переходило в болото.

Сашка работал веслом, а я вычерпывал ковшом воду, так как лодка немилосердно текла, несмотря на ремки, которые мы натолкали в щели, а плыть ещё далеко. Солнечная дорожка на глади озера слепила бликами глаза. Но от воды в конце августа было уже прохладно. Сашка грёб и рассуждал о пользе моха не только как строительного материала, но и медицинского средства.

- Помнишь, как тётя Маша тебе ногу мохом лечила? - спросил он.

Как не помнить. Мне было лет шесть, когда родители уехали на весь день на сенокос, оставив меня домовничать. Одному мне было скучно, и я взялся за хозяйство. Отец оставил во дворе неотёсанную лесину.

Топор был тяжёлым, а бревно скользким. Тюкнув по нему несколько раз, я нечаянно ударил топором по ноге, чуть не отрубив себе мизинец. Он так и повис, не то на коже, не то на суставе. Из раны текла кровь. Помню, что я испугался не того, что с собой сотворил, а что попадёт вечером от родителей. С рёвом я побежал к соседям.

У тёти Маши было шестеро детей. Она принесла из сарая горсть мха и спросила у своей оравы: кто хочет писать?

- Я хасю, - откликнулся самый маленький, бегающий без штанов.

- Ну, давай, - и она подставила ему мох, а потом мою ногу, на которую он напрудил под всеобщий смех своих братьев и сестёр. Приложив мох к ноге, тётя Маша завязала его тряпицей и сказала:

- Иди домой, заживёт.

И действительно, через неделю я уже бегал без повязки.



В месте слияния озера и болота было не глубоко. Весло уходило метра на полтора и, упираясь во что - то мягкое, с трудом выдёргивалось. И хотя вода была прозрачной, но дно, заросшее мхом и другими водорослями, было тёмным. За камышами поверхность воды до самого берега была сплошь покрыта мелкими болотными листочками - ряской. Казалось, вставай и иди, как по полю, но под сантиметровым зелёным слоем - вода и топкая бездонная глубина. В зелёном «поле» блестели на солнце так называемые «стёкла». Это небольшие, диаметром в десять - пятнадцать метров пространства чистой воды, на дне которых и рос мох.

Вдвоём вилами работать не получалось, потому что одному из нас нужно было вычерпывать воду из лодки. Поэтому вторые вилы мы оставили на берегу. Поднимать мох со дна было тяжело, и мы постоянно менялись. То Санька вилами, а я ковшом, и наоборот. То, что мы доставали со дна, мало походило на мох, который мы обычно видели между брёвен в стенах домов. Это были темно - зелёные кочки водорослей. Очень тяжёлые. Приходилось их держать около минуты на весу, чтобы с них стекла вода. Но она всё равно оставалась и натекала в наше судно, угрожая потопом.

Мы нагрузили полную лодку, и она так осела, что борта торчали из воды лишь сантиметров на пять. Товар был благополучно доставлен на берег и аккуратно разложен тонким слоем сушиться. Погода стояла солнечная. В небе - ни облачка. Была надежда, что к вечеру мох высохнет. Часам к трём дня мы разложили третий воз.

- Может, хватит, - сказал Саня, вытирая пот с лица, - а то, кажется, дождь собирается. Вон и тучка идёт, похожая на тучку.

Я тоже смахнул со лба вчерашнюю водку, выступившую от физической работы испариной.

- Сань, тучка ещё только на горизонте. Да и вряд ли это тучка, в конце - то августа, скорее, облачко. Давай ещё за одной, а? Денег больше заработаем.

- Ну, давай.

От берега до того места, где мы драли мох, было метров сто. Когда мха набралось уже половина лодки, мы увидели, что это не облако и не тучка, а самая настоящая тёмная, огромная тучища. Мы заторопились. Я, не рассчитав, зацепил вилами мшаник больше обычного и потянул. Лодка накренилась. Санька, выравнивая её, навалился на противоположный борт. Я тянул изо всех сил. Наконец моя добыча оторвалась от основной массы мха, и я резко дёрнул её из воды. Сашка не успел переместить вес своего тела на другой борт. Лодка резко накренилась, и мы полетели в воду. Железные вилы мгновенно утонули. Наше судёнышко, зачерпнув бортом, стало погружаться в воду.

- Сёмка, не доставай ногами дно! - крикнул мне Саня. - Болото засосёт.

- Знаю, айда к берегу. Лодку уже не вытащить.

- Найдут археологи через тысячу лет мои вилы, я им бутылку поставлю.

Мы поплыли, толкая впереди себя деревянное весло, которое осталось на плаву, и вышли на берег все в болотной тине. Обернувшись на место нашей добычи, увидели лишь одиноко плавающий ковшик, который медленно крутился вокруг своей оси и издали напоминал утку.

- Ну, что, заработал денег стахановец? - смеялся Саня.

Домой возвращаться пришлось пешком в обход озера под страшнейшей грозой. Над головой оглушительно грохотало, а летающие молнии походили на гигантские сабли. Мы продрогли и тряслись, как собаки, и ливень нам казался тёплым душем. Сначала мы побежали, чтоб согреться, но подумали, что молния предпочитает быстро движущиеся объекты, и пошли шагом.

Наша экспедиция закончилась потерей Сашкиных вил и моего ковшика, хотя, продав мох, мы возместили эти хозяйственные утраты. Но я ещё не знал, что на другой день попаду в больницу с высокой температурой и с болью в боку. После холодного купания в болоте и двухчасовой прогулки под дождём я, оказывается, простудил почки. Нет, не надо после свадеб на заработки ходить.




Ночной гость

Если в конце лета над югом Тюменской области светило солнце, то над предместьем Лондона навис обычный серый британский день. Только что рассеялся туман, и сэр Хилсэй и его семнадцатилетний сын, беседуя, вышли на веранду второго этажа своего дома.

- Собственные энергетические запасы Великобритании на исходе, - старший Хилсэй поёжился. - Они закончатся гораздо раньше, чем на континентах. Понимали это и наши предшественники. Именно поэтому они создавали колонии по всему миру.

- Но от некоторых колоний мы отказались, не так ли? - взглянул Вилли на отца.

- Они стали приносить убытки, и мы от них отказались, но не отказались от своей политики.

- От имперской политики островного государства?

- Сын, ты называешь Великобританию островным государством?

- Да, сэр. Англия - это высокоразвитое островное государство с имперскими замашками, то есть, политикой. Наш островной империализм чем - то похож на японский. Да, отец, да! - в запальчивости с горечью произнёс Вилли.

- Скажу больше. Как это ни парадоксально, но я бы в этот коллектив включил и Штаты. Несмотря на то, что эта страна расположена на континенте, но по политике, по манере поведения в мире - это типичная островная империя, нервно чувствующая историческое превосходство над собой не только Европы, но и Востока. Штаты от досады всё время вытягиваются на цыпочки, а то и пытаются подпрыгнуть, чтоб сравняться или стать выше всех.

Сэр Хилсэй слушал рассуждения сына, скрывая улыбку.

А в это время далеко на востоке, в огромной непонятной европейцам стране, с которой Британия периодически воевала чужими солдатами и дипломатами, где-то там в Западной Сибири такие же упрямые мальчишки, как Вилли Хилсэй, гоняли на пустыре футбольный мяч, отрабатывая удары по воротам. Но втроём было скучновато, и они разошлись по домам, договорившись вечером встретиться в Доме культуры.

С чего началась драка на очередных танцах, сказать трудно, но спор возник в тесном тамбуре, когда мы с Йориком пытались протиснуться сквозь компанию куривших парней, уже отслуживших в армии. Кто - то из них назвал нас салагами. Я ответил. Слово за слово, и мы, как шумный осиный рой, вылетели из тесного помещения на улицу. Основная толпа осталась на крыльце, а пятеро взялись за нас двоих. Но они не знали, что сзади, где - то на подходе - Сашка. Он сходу ввязался в драку, крикнув:

- Дайте мне самого здорового.

Он всегда выбирал крепкого противника. Йорик сковал действия рыжеволосого детины, схватив его прочно за ворот. Я отступал от трёх противников, отмахиваясь, и как бы очертил невидимый круг своей самообороны, за который мои соперники не спешили переступить. Возможно, им было стыдно наступать втроём на одного. Неожиданно из клуба выскочил ещё один их подвыпивший товарищ.

С криком «бей салаг» он кинулся на меня, переступив невидимую черту моей самообороны. Я и сам не успел опомниться, как моя рука сработала в автоматическом режиме. Удар - и соперник, оторвавшись от земли, упал боком на асфальт. В этот момент кто-то схватил меня сзади за ноги и крикнул:

- Парни бейте его!

Я дёрнулся, потерял равновесие и, падая, получил в ухо.

Из окон клуба на это состязание смотрели девчонки. Кто с презрением, а кто с любопытством. Сквозь строй зевак пробрался довольно серьёзный парень, водитель школьного автобуса, Андрей Шохин. Он и остановил драку. Но поздновато - Сашка уже отмолотил своего соперника, как боксёрскую грушу, и тот ползал возле крыльца и всё повторял:

- Убью, убью...

Из клуба выбежали несколько девушек и стали вместе с Шохиным помогать подняться ползающему. К нам подошли оноклассницы, Варя Подольская и Неля Бусова. Нэля вытерла Сашке платочком кровь с разбитой губы и, убедившись, что с ним всё в порядке, снова упорхнула в танцевальный зал. Санька любил Нэлку с седьмого класса но, кажется, безответно.

- Заботится вроде, но не любит она меня, татарина, - с досадой сказал Саня. На его смуглом славяно-азиатском лице грустно сверкнули большие, как у демона, голубые глаза.

- Причём тут национальность?! - возмутились мы с Йориком.

- Русский князь Юсупов был татарином, - горячился Йорик. - А у твоего отца, татарина, жена русская, то есть твоя мать.

- Я - русский, а от меня Лилька тоже свой носик воротит, - вторил я Юрке.

- Твоя Лилька - дурочка.

- И твоя Нэлка - дурочка.

- Обе они дурочки, таких парней не ценят,- грустно улыбнулась Варвара.

Я знал, что Варя Подольская тайно вздыхала по Сашке.

- Так точно, - почти в один голос, по - военному согласились мы с Мухамедзяновым.

- Эй вы, умники, пойдёмте, хоть рожи вымоем, - взглянул на нас Йорик.

- Кстати, у тебя ухо рассечено, и кровь течёт, - сказал он мне. И я пошёл в больницу зашивать ухо.

Дежурный врач смотрел на меня и рассуждал, обращаясь к медсестре:

- Если зашьём, оно же будет торчать. А как он будет с оттопыренным ухом девчонок любить? Не будем шить.

Приклеив пластырем тампон со спиртом, он отправил меня домой, - до свадьбы заживёт.

Недели через две, когда сошли синяки, мы с Сашкой поехали вечером к Нэлке - пригласить её на пикник, но девушки не оказалось дома. Санька остался ждать на лавочке возле дома, а я взял мотоцикл и, скучая по Лильке, поехал, куда глаза глядят...

Вечер был необыкновенно тихим, и Санька издалека услышал весёлый Нэлкин голос, перемежавшийся изредка мужским баритоном. Она возвращалась домой, но не одна. Санька встал и пошёл навстречу. Нэлка шла рядом с Андреем Шохиным. Санька загородил им дорогу.

- Привет, - поздоровался он.

- Добрый вечер, - ответил Андрей.

- Здравствуй, Саша, - отозвалась Нэлка.

- Спасибо, Андрюха, за то, что проводил мою подругу, - и, повернувшись к Нэлке, сказал. - Отпусти провожатого.

- Александр, прекрати, - строго посмотрела она на него. - И знаешь что, давай отойдём на минуту.

Она взяла его за рукав и отвела в сторону.

- Во - первых, я не твоя подруга, - жёстко сказала она. - А во вторых, - она смягчила тон,

- Не ходи за мной, пойми, я не люблю тебя.

- Нэл, но ведь я вижу, что ты рада меня видеть.

- Да, рада, но это не любовь, - холодно возразила она. - Я тебя просто считаю своим другом.

Сашка постоял минуту, потупив голову, затем взглянул на неё и тихо произнёс:

- Я желаю тебе счастья, но знай, что когда-нибудь ты пожалеешь обо мне. Никто тебя не будет любить так, как я, - он повернулся и, засунув руки в карманы брюк, зашагал по дороге. Проходя мимо Андрея, буркнул:

- Извини.

Андрей подошёл к Нэлке, и они медленно пошли дальше. У соседнего дома с лавочки поднялся старик и пошёл им на встречу.

- Добрый вечер, молодёжь.

- Здравствуйте, - ответили в голос Нэлка и Андрей.

- Извините меня, старика, но я всё слышал. Хоть и не люб он тебе, дочка, но он - хороший парень. И хотя он, Санька-то, шибко удалой, но соперника не обидел и даже прощенья просил. На такое способны только сильные люди. Извините, молодой человек, - и старик зашагал к своей избе.

Через пару дней мы своей поселковской ватагой поехали в Тюмень на танцплощадку в горсад. Натанцевавшись под грохочущую музыку, не дожидаясь окончания танцев, наша компашка, кроме нас с Сашкой, направилась к выходу из горсада, чтобы не опоздать на последнюю электричку. Но вдруг кто-то крикнул:

- Варя, твоего брата в туалете жулики раздевают!

Наша ватага рванула на выручку. Впереди всех бежала Нэлка в туфлях на высоких каблуках. Она первой влетела в мужской туалет. Старший брат Вари Подольской, Тимофей, лежал пьяный на паркетном полу, а склонившийся над ним парень пытался снять с него модный замшевый пиджак. Нэлка сходу пнула этого грабителя в пятую точку, и он, как торпеда, влетел в кабинку и попал головой в унитаз. Тимофея подняли и увели под руки, а вор так и остался лежать лицом в унитазе.

После этого инцидента наши друзья заторопились домой, а мы с Сашкой остались до конца танцев, чтоб проводить девчонок, с которыми познакомились. Ночевали у Сашкиных родственников, на двухъярусной кровати в сарае. В сарай напросились сами, чтобы не будить хозяев, когда вечером придём из горсада.

Санька мирно посапывал на первом этаже, а мне на втором не спалось. Я смотрел в щель над дверью на ночное июньское небо и вспоминал сегодняшнюю смелость Нелки. Как она лихо, обогнав нас, влетела в мужской туалет и наказала жулика...

Полоска неба над дверью уже начала бледнеть, когда на улице послышались шаги.

Я думал, что это хозяин идёт нас попроведать, но шаги смолкли у соседней двери. Щёлкнул замок, и дверь бесшумно пропустила кого-то внутрь сарая.

- Проходи, сейчас свет зажгу, - услышал я старческий голос.

Сквозь щели в наш ночлег брызнули лучи света.

- Садись за стол, - пригласил кого-то всё тот же голос.

Я заглянул в щель. Сверху я не разглядел лиц, но отчетливо было видно, что за столом сидят два одинаково седых человека. Один в пижаме, другой - в поношенном сером пиджаке и старомодной косоворотке. Серые же штаны его были заправлены в кирзовые сапоги. Старик напоминал пришельца из прошлого века. Ясно, что в пижаме был хозяин сарая. Гость извлёк из-за пазухи свёрток.

- Тебе тут кое-что есть, - прошептал он, открывая свёрток. На развёрнутой тряпице лежали два золотых слитка размером со спичечный коробок и серебряный, широкий массивный перстень с алмазом. Камень был величиной с ноготь большого пальца. Я почему-то сразу подумал, что это именно алмаз. Во - первых, по логике, простая стекляшка не могла храниться рядом с золотом, а во - вторых, пока хозяин сарая, рассматривая, вертел перстень в руках, камень несколько раз сверкнул то голубым, то белым цветом.

- Смазень? - взглянул на брата хозяин сарая.

- Да ты что?! Алмаз! Не надевай на палец, опасно, - предупредил гость. - Возьми вот один слиток, это тебе, - прошептал он.

- Да на кой он мне? Я старый уже.

- Племянникам моим пригодится.

- Спасибо тебе, братка, - растроганно прошамкал хозяин сарая.

- Это тот самый перстень? И ты его всё хранишь?

- Храню. Ссыльные ли, каторжане ли, давшие слово друг другу, должны его выполнить. Это как клятва. Может, наследник когда-то объявиться.

- Так чьё же всё-таки это сокровище? - взглянул хозяин гостю в глаза.

- Сейчас-то уж скажу. Старые мы стали. Да и ты, брат никогда меня не выдавал. Колечка таких два, - понизил он голос. - У каждого на внутреннем ободке написано «Петербург, 1721год». - Этот, - он кивнул на перстень, - принадлежал молодому англичанину, который служил на корабле русского флота. Видишь сбоку гравировку? - прочитай.

Пижамный дедок достал из ящика стола увеличительное стекло и стал через него читать:

- Хилсэю за верность России.

- По преданию, сам царь ему перстень пожаловал. Теперь читай с другой стороны. Видишь, здесь крупнее гравировка и буквы другие и написано почти в столбик? Эту надпись делал уже другой мастер.

- « гда бой мая» - не пойму, - взглянул хозяин на брата, - ерунда какая-то.

- Каторжане считали, что это шифр клада. Многие пытались расшифровать. Вот смотри - из верхнего слова «гда» выделяли «д», из среднего «о», из нижнего «м», получается «дом». Но где этот дом? Некоторые ездили в Питер. Пытались выяснить, где жил Хилсэй, но безрезультатно. Триста лет прошло. Кроме того, остальная часть текста написана на втором таком же перстне. Второе кольцо женское, то есть принадлежало женщине. Жене этого Хилсэя. Она русская была. Дочь купца. Англичанин для жены заказал то кольцо ювелиру и заплатил ему золотом. Его ещё юнгой пираты в плен захватили, и он почти год с ними плавал, пока не сбежал. Сбежать ему помог наш бывший православный священник, который тоже был в плену у пиратов. Этот священник и научил парня русскому языку. Потом Хилсэй попал в Россию. В тот момент, когда царя Петра Великого не стало, жена англичанина с детьми гостила в Англии, у родственников мужа, и это её спасло. Поле смерти царя некоторые его сподвижники попали в опалу и были сосланы, как Меньшиков, например. А Хилсэй был женат на родственнице приближённого Петра, но перешёл кому-то дорожку, женившись на ней. Когда началась борьба за престолонаследие, его на всякий случай сослали в Сибирь, где он и сгинул. А перед смертью перстень этот передал своему товарищу по ссылке и слово с него взял сохранить для потомков по линии Хилсэй, сколько бы лет не прошло. А ссыльный тот передал по наследству эту просьбу другому ссыльному. Так он и хранится нашим братом из поколения в поколение. Один ссыльный монах сказывал, что найдёт кольцо только тот потомок, на поколение которого уже не будут действовать грехи предка. Колечко это приносит удачу тому, кто его хранит. Но надевать на палец нельзя. Те, кто его надевали, становились банкротами. А если эти перстни будут носить любящие друг друга мужчина и женщина, и хотя бы один из них будет из рода Хилсэй, то колечки принесут им счастье и богатство.

- Прямо сказка какая-то, - недоверчиво покосился на гостя хозяин.

- Зря не веришь. Перстень этот не простой. Он мне много раз помогал находить золото на заброшенных приисках.

- Ну, ладно, - гость встал. - Светает уже. Не говори никому, что я был у тебя. Менты, ещё со времён НКВД, пронюхали про перстень и ищут его.

Он аккуратно завернул слиток и перстень обратно в тряпицу, потом в носовой платок и завязал на два узла.

- Куда ты сейчас?

- На Дальний Восток, а потом на Сахалин.

В сарае погас свет, и дедки вышли на улицу.

Я под впечатлением услышанной истории промаялся без сна до утра. В обед мы с Саней поехали в Посёлок. По дороге, в электричке я рассказал ему о ночных наших соседях.

- Англичанин Хилсэй, Хилсэй, - задумчиво произнёс Саня, - Где-то я слышал это имя.

- Точно! - он схватил меня за рукав. - Помнишь мы с тобой читали тоненькую такую книжицу про войну со Швецией?

- Ну, что-то припоминаю.

- Там про какого-то Хилсэя, который служил на флоте во времена Петра Первого. - Сашка оживился, глаза у него так и сверкали.

- Ты понимаешь, что это значит? - наскакивал он на меня. - Не так много Хилсэев служило Петру. Возможно, это тот самый англичанин.

- Ну и что?

- Да как что? Интересно! - недоумённо взглянул он на меня. - Тем более эта история с перстнями. С алмазами. Красивая история. Алмазы, видать, дорогие.

- Сань, да успокойся ты! Алмазы - это уже имущественная история. Чужие алмазы, чужая тайна. Зря я тебе об этом рассказал. Знания такого рода вообще... обременительны.

- Да ладно ты... что, думаешь, я начну эти алмазы искать? На фига они мне. На чужой каравай рот не разевай.




Подводник. Заговенье.

Осенью моих друзей призвали служить. Йорик попал на погранзаставу, а Санька - в морскую пехоту на Тихий океан. С Сашкой в армии случилась история, из-за которой он прослужил на четыре месяца дольше. В его роте тюменских парней не было, но почти пол-роты прибыли из соседних областей, остальные из Средней Азии.

Сашка выступал за свою часть на соревнованиях по самбо, по дальневосточному военному округу, и был известной личностью среди солдат. Азиаты держались особняком и неоднократно приглашали Саньку в свою компанию, а однажды подошли к нему, и один из них спросил:

- Сашка, ты почему всё время с русскими? Ты же татарин, значит - мусульманин, и мы - мусульмане, держись с нами.

- Спасибо за приглашение, парни, большой рахмат, - ответил Саня. - Что касается религии. Моя мать - русская, и в нашем доме есть икона Богородицы. И хотя мы люди не очень набожные, но большие мусульманские и православные праздники отмечаем. А на счёт национальности мой отец говорит, что русские и татары живут вместе уже более пятисот лет, и за это время татары обрусели, а русские отатарились.

Азиаты дружно засмеялись.

- А чего вы смеётесь? - усмехнулся Саня, - Так и есть. За эти века произошла притирка культур. Люди разных национальностей, живущие в России, всё равно ощущают себя русскими. И если я сейчас земляков брошу, - с меня за это в Тюмени спросят, причем не столько русские, сколько татары.

После этого разговора азиаты перестали Саню зазывать в свой коллектив. Но зато у Сашки нашёлся тюменский земляк, с которым он вместе занимался в спортшколе, в Тюмени. Они и встретились на соревнованиях во Владивостоке. Друг против друга не выступали, так как были в разных весовых категориях: Артём был невысокого роста и худощав. Он служил на дизельной подводной лодке.

Через пару недель, во время увольнительной, Санька зашёл к нему в гости. Лодка стояла у пирса. Артём упросил вахтенного пустить земляка к нему в кубрик на полчасика.

За встречу выпили спирта, потом ещё и за разговорами забыли про полчасика. Вахтенный сменился, и Саньку с Артёмом никто не тревожил. Во время пиршества лодка вздрогнула пару раз.

- Мы случайно не тонем? - спросил Саня.

- Не обращай внимания, - махнул рукой Артём. - Сегодня весь день чего-то проверяют.

Погостив ещё немного, Саня вспомнил, что у него заканчивается увольнительная, и засобирался. Артём пошел его проводить. Но на берег Санька сошёл только через четыре месяца. Оказывается, пока земляки пьянствовали, лодка срочно вышла в поход.



Меня в армию не взяли, и я продолжал колесить на грузовике по Западной Сибири и Уралу. Друзьям письма я сочинял не часто. С Сашкой в переписке беседовал осторожно, чтоб не расстроить его и не проговориться о том, что Нэлка вела себя, мягко говоря, не совсем правильно, перебирая кавалеров. Правда, она не обещала ему ждать. Тем не менее, я молчал. Вернётся со службы - разберутся сами. Жена Йорика Вера вела себя скромно, как и полагалось замужней женщине, ждущей мужа из армии.

Как-то вечером, в конце ноября, в гараже меня остановил начальник автоколонны, которого все звали только по отчеству - Акимыч.

- Сёма, у нас автолавка сломалась, надо подменить. Тебе сейчас перегрузят термосы с чаем да коробки со сладостями - и в Бояриново... там сегодня праздник. С тобой поедет продавщица из райпо и поторгует с борта.

- Молодая и красивая?

- Нет, красивая и молодая, - возразил начальник.

- От перемены мест слагаемых сумма не меняется, - заметил я.

- В сумме у неё муж и двое детей.

- Акимыч, вот умеешь ты настроение испортить.

В Бояриново праздник был в полном разгаре. На школьном стадионе построена довольно высокая снежная горка, с которой по ледяной дорожке с хохотом и визгом, кто - на санках, а кто - на фанерках катались и дети, и взрослые. Недалеко от горки снежное сооружение, похожее на крепость. Одна команда парней и девчонок шла с песней на штурм, другая оборонялась, бросая в противника комья снега, выкрикивая при этом разухабистые частушки. Взрослые кричали, подзадоривали молодёжь. Я подогнал машину поближе, открыл задний борт и помог продавщице взобраться в кузов. От толпы сразу же отделились несколько человек и подошли к машине.

- Чё привезла? - крикнул весёлый мужичок продавщице.

- Подходи, налетай, чай горячий покупай, мармелад, шоколад, будешь сыт и будешь рад, - заголосила она.

Я подошёл к болельщикам и сразу увидел Веру. Она стояла рядом с родителями.

Мы поздоровались.

- Что у вас за праздник?

- Заговенье. Это древний семейный православный праздник, который ещё называют «Филипповки». В память о святом апостоле Филиппе, ученике Иисуса Христа. Когда-то, до революции, жители пригорода Тюмени заговенье отмечали в нашей деревне. Другие православные праздники проходили в других деревнях. Сейчас вот пытаемся возрождать. Сегодня последний день перед сорокадневным постом, можно поесть вволю мяса. А пост заканчивается на Рождество, - подняла она указательный палец и строго заглянула мне в глаза.

- А как же тогда Новый Год?

- Ну, это светский праздник. Можно отметить, не нарушая поста. Каждый сам решает: грешить - не грешить, беречь или не беречь своё здоровье.

- А я и не знал, что есть такой праздник, хотя и слышал от матери, что скоро заговенье.

- Свои-то праздники знать надо, ты же - православный.

- А ты чего не веселишься? - кивнул я в сторону крепости.

- Мне теперь по чину не положено без Юры веселиться, я - замужняя женщина, - рассудительно ответила Вера.

- Но с другом - то мужа можно хотя бы с горки прокатиться?

- Давай-ка я лучше друга мужа приглашу в гости и угощу жареным гусем и яблочным пирогом. У нас в гостях мои сёстры, зятья, племянники, заодно и познакомишься с Юриной роднёй.




Клин вышибают клином.

Лильке письма я отсылал каждый месяц. Она ответила за год всего дважды, а потом и вовсе прекратила переписку. Её подруга сообщила мне, что Лилька вышла замуж.

Я тогда уже понимал, что она меня не любит и не полюбит никогда, но всё-таки на душе было тоскливо.

... Ушёл неслышно дождь - сутулец
По мостовым в изгибы улиц.
И мне б уйти из тьмы бездушной,
Как этот дождик равнодушный...

Клин вышибают клином. Я решил её забыть и начал активно знакомиться с девушками. В течение следующих трёх лет, я дружил то со своими поселковскими, то с тюменскими барышнями. В конце концов душевная рана под названием «Лилька» стала понемногу заживать.

Намотавшись досыта по рейсам, я почувствовал, что карьера водителя грузовика стала мне в тягость из-за недостатка общения.

То ли дело пригородный автобус! Тридцать пять человек - разговаривай, не хочу! Возле водителя к тому же есть служебное кресло, в которое всегда можно усадить не успевшую купить билет студентку. Задумано - сделано. Я переучился на автобус, и в «правах» у меня появилась категория «Д».

- Ну, принимай аппарат, - сказал мне начальник автобусной колонны, показывая на ЛАЗ «Турист», стоявший два месяца у забора. Он был изъезжен почти до основания.

Открыв дверцу водителя, я сразу вспомнил, что этот автобус водил наш легендарный поселковский шоферюга, в котором весу было примерно полтора центнера. Между сиденьем и полом было вбито для подпорки толстенное полено. Около месяца я чинил «ЛАЗ», задерживаясь на работе дотемна.

Однажды вечером, кажется, это была пятница, «день шофера», я пришёл с работы усталый и заснул на диване, не раздеваясь. Проснулся от ощущения, что кто-то на меня смотрит. Это были Нэлка и её тюменская подруга Дина. Барышни сидели в креслах и молча смотрели на меня. Когда я проснулся и недоуменно уставился на них, девушки засмеялись. Они пригласили меня в гости. У Дины родители уехали в отпуск, и наша компашка, купив в магазине коньяк «Плиска», отправилась к ней на электричке. Дина жила в частном секторе Тюмени на окраине города, недалеко от железной дороги. Здесь не было никакой станции, но электропоезда останавливались на минуту по заведённой когда - то традиции.

После банкета девушки предложили мне остаться у них. Электрички уже не ходили, а тащиться пьяному на железнодорожный вокзал и договариваться с каким-нибудь проводником проходящего поезда мне не хотелось, и я с удовольствием остался. Меня устроили в гостиной на диване. Я погасил свет, и Нэлка вдруг пришла ко мне. Разумеется, я не мог сделать подлянку своему другу и специально заговорил с ней о Сашке, не проявляя интереса к её телу. Нэлка всё поняла и, пытаясь тактично выйти из этой ситуации, насколько это было возможно, стала отправлять меня в спальню к Дине. И я отправился....

В субботу Нэлка уехала домой, а я загостился у Дины, но в понедельник утром свеженький, как огурчик, был на работе.

В это же утро в тысячах километрах от Посёлка, где-то там, в туманном пригороде Лондона, скромный солнечный лучик заглянул на мгновение в широкое окно особняка, сверкнув бликами на натёртом паркете и снова скрылся за пасмурным британским утром. Настенные часы пробили девять. Сэр Хилсэй поднялся на второй этаж и вошёл в кабинет, не закрывая за собой дверь.

Он сидел за столом и разбирал деловые бумаги, когда в открытую дверь стремительно вошёл его младший сын.

- Отец, кажется, югославский нарыв - лопнул. Только что передали в новостях, что американцы бомбят Белград.

- Да, я слышал, но не американцы, а силы НАТО - поднял он глаза на сына. Сэр Хилсэй отметил про себя, что Вилли, окончив университет, выглядел не только вполне взрослым респектабельным молодым человеком, но стал деликатнее и мягче в обращении с отцом. Сын, обращаясь к отцу, уже не говорил - «сэр», как это было лет пять назад.

- Что теперь будет? Если Русские заступятся, это же - третья мировая!

- Нет, сынок, Русские не заступятся, они сейчас слабы. На это и расчёт. Эта маленькая война нужна, во-первых, для того, чтобы окончательно убрать из центральной Европы русское влияние. Во-вторых, подкинуть мусульманам Кавказа, арабам и Турции сладкую конфетку в виде поддержки исламской Албании, тем самым увеличив напряжение на юге России, которое отвлечёт внимание русского правительства от инновационного развития и продлит зависимость России от сырьевой иглы, ослабляя её и без того слабую экономическую конкурентоспособность на мировом рынке. В третьих, грядёт серьёзное потепление, и льды северных морей и ледник Гренландии значительно растают. А это значит, что под водой могут оказаться территории Скандинавии, северо-запада России, и почти всей Великобритании. Поэтому, надо уже сейчас подыскивать новую территорию для дальнейшего безбедного существования, а гористая прибрежная территория бывшей югославской Черногории вполне для этого подходит.

- А как же планы нашей компании по лесозаготовкам в России? Отменяются? - вопросительно взглянул Вилли на отца.

- Ну, почему же?, - не отменяются. Просто отодвинутся на какое-то время, - сэр Хилсэй поднялся.

- Выйдем на воздух.

Они вышли на веранду. С запада тянул свежий ветерок, раздвигая туман и придавая более чёткие очертания деревьям и зданиям.




Плохой бань.

Я не виделся с Диной неделю и в субботу, сходив в баню и побрившись, отправился к ней.

Шторы окон, выходивших на улицу, были слабо освещены. Где-то в глубине дома надрывался магнитофон. Я, постучавшись в запертые ворота, понял, что меня не слышат из-за музыки, и перелез через забор, чтобы постучать в окно с другой стороны дома, выходившее в сад. На освещённом окне не было шторы, и я увидел Дину на диване с Гошей.

Поймав в охапку свой порыв высадить кулаком крестовину окна, я выбрался на улицу и побрёл в сторону остановки электропоезда. «Опять это Гоша, - думал я, - то с Лёликом на меня в драку лезли, то барышню у меня увёл. Порву падлу». На душе сделалось тоскливо. Какое-то досадное чувство из детства. Как будто я, радуясь, бежал в кино и вдруг наткнулся на закрытую дверь кинотеатра. Опоздал.

Прошло три месяца. Закончились февральские бураны. И хотя в начале марта пробегали ещё снежные позёмки да изредка вылетала из-за леса какая-нибудь заблудившаяся, отставшая от своих, шалая метель, но днями в воздухе уже веяло весной.

Пересев на время очередного ремонта автобуса на спецмашину, я осваивал новую специальность - разбрасывателя удобрений на полях.

На бескрайнем снежном поле, от которого до ближайшего жилья было километров пятнадцать, бульдозером были расчищены дороги, шириной с тракторную лопату. По краям дороги высились снежные бурты полуметровой высоты. Так что развернуться грузовику или разъехаться двум машинам на такой дорожке было невозможно. По этим дорогам мы и ездили, рассыпая удобрения.

Я забежал в вагончик отметить путёвку. За столом сидел толстый учётчик и спал. В руках у него были очки. Но он их, видавших виды, перевязанных тонкой верёвочкой, не просто держал, а осторожно, как держат градусник, лелеял сквозь дрёму в своих толстых пальцах.

- Филипыч, спишь?!, - окликнул я его.

- А! Чо? - спросонья заухал он.

- Ай-яй-яй, спишь на работе!

- Нет, не сплю. Думаю.

Филипыч ждал последнюю машину, то есть мою. Расписавшись и поставив штамп в путёвке, он поехал домой на своём «жигулёнке». А я покатил на другой край поля рассеивать удобрения.

Последняя дорога, на которой мне предстояло разгружаться, оказалась до половины заметённой позёмкой. Я в сердцах выругал бульдозериста.

В зеркале заднего вида туманился шлейф красной пыли от удобрений. Мотор натужно ревел, проталкивая машину через сугробы. Я понимал, что, если забуксую, то мне придется здесь ночевать, так как вытащить меня из снега будет некому.

И всё же засадил машину в снег. Пришлось взять лопату и откапываться. Через полчаса, когда я уже основательно вымотался и вспотел от физической работы, стало темнеть. Ещё немного - и не только возле колёс, но и под мостами - чисто. Я сел в кабину и вдруг заметил в поле мигание жёлтых маленьких огоньков. Волки! При свете фар я стал пробивать себе дорогу накатом. Тронулся, выжал сцепление и, не тормозя, ждал, пока машина сама остановится в снегу. Затем сдал назад и снова накат. И так несколько раз.

А огоньки всё ближе. Конечно, им меня не достать, я же в кабине. И выходить не собираюсь. Остался последний перемёт непроторённого снега, и я решил его пройти с разгона. Двигатель ревел и перегревался. Через минуту я заметил, что разговариваю с машиной. То есть разговаривал я, а ЗИЛок слушал и делал своё дело.

- Ну, давай, дорогуша, давай! - кричал я ему, - а то будет нам тут и баня, и танцы, и волки. Вон они уже пришли поужинать твоим хозяином.

- Давай, давай, ну-у... - И «ЗИЛ» вырвался из снежного плена.

У нас дома была своя баня, но я любил бывать в общей. Там и парикмахерская, и пиво.

Баня заканчивала свою работу, и поэтому народу было мало. Два завсегдатая и Андрей Шохин, который пришел со своим гостем из Грузии.

- Привет счастливчик, - поздоровался я с Андреем.

- Здорово! А чем это я счастливей тебя?

- Ну, как чем? Я вожу мерзкие удобрения, а ты молоденьких учительниц.

- A-а,- улыбнулся он, - завидуешь?

- Ой, завидую-ю... Ну, ты уж будь на уровне... Андрей, держи бодрей!

- А я держу... ответил он под всеобщий смех.

Андрей всегда парился немилосердно, нагоняя пару до темноты в глазах. Когда он заходил в парилку, мужики говорили: «Опять этот паровоз»..., - и уходили из парной, потому что париться с ним было невыносимо.

- Ты что-то сегодня припозднился, - взглянул на меня Андрей, плеснув на каменку.

- Да пришлось в снегу побуксовать. Вся одежда пропотела, и сам пропотел.

- Ну, сейчас я тебя попарю.

- Нет уж, спасибо, - шутливо поклонился я. - Уж как-нибудь отмоюсь без твоего крематория.

- Пойдём, Эдик, - кивнул я грузину, предлагая ему выйти из парилки, - а то с Андрюхой нам жарко будет.

- Э! Зачем пойдём? - удивился он. - Давай париться будем.

- Нет, я пойду, мне это пекло не выдержать.

Я вышел в помывочную и, увидев, что в ней никого нет, заторопился в раздевалку. Откупорив пиво, я присоединился к мужикам, пережидавшим, как они говорили, «Андрюшкин мазохизм». Через пять минут дверь помывочной открылась и через порог, на четвереньках выполз Эдик и направился в дверь, ведущую в вестибюль, бормоча вперемежку русские и грузинские слова:

- Дольбиний бань, на фиг такой бань, совсем плохой бань.

- Эдик, ты куда раздетый?

Но он меня не слышал. Мужики хохотали. Через минуту зашла банщица.

- Мужчины, помогите парня в баню завести. Угорел, видно. Вышел на улицу и сидит там на скамейке голый. Как бы не простудился.

Мы подчембарились полотенцами и пошли за угоревшим.

После баньки мы с Андреем отпаивали пивом Эдика и себе не забывали наливать.

Гость с Кавказа не угорел, а просто ошалел от жары и испугался, что задохнётся.

Заскочив ненадолго домой, я переоделся в цивильное и отправился на танцы. Андрей со мной не пошёл, но и гостя не отпустил, видимо, опасался какой-нибудь драчошки.

Войдя в клуб, я нос к носу столкнулся с Диной.

- Привет.

- Приве - ет, - нараспев поздоровалась она.

- Ты никак одна?

- Одна. И вообще одна.

- Совсем, совсем свободная женщина?

- Совсем, совсем.

- Ну, тогда я тебя сейчас начну танцевать, а потом начну провожать.

- Ну, начни.

Мы ушли с танцев, когда они были в полном разгаре. Наш путь на станцию лежал мимо моего дома, и я, естественно, не мог не пригласить даму. Она не отказалась. Мы прошли в мою комнату, и я заварил кофе. В воздухе поплыл лёгкий запах бодрящего напитка. Я попытался обнять Дину, но она мягко отстранилась. Выпив кофе, гостья засобиралась домой:

- Мне пора, проводи меня до электрички.

- Лучше я тебя утром провожу, - взглянул я на неё вопросительно.

- Нет, Сёма. Не сегодня.

Я помог ей надеть пальто, и мы вышли на улицу.

Здание железнодорожной станции служило ещё и автовокзалом, и люди называли его так, как им было удобно. Если собирались ехать на автобусе - автовокзалом, если на электричке - станцией.

Автобусы и электрички уже не ходили, но проходящие по Транссибу поезда останавливались в Посёлке. На автобусной платформе одиноко стояла «Волга». Когда мы проходили мимо неё, Дина вдруг остановилась.

- Что ты? - спросил я.

- Да нет, ничего, пойдём.

На перроне Дина встретила своих соседей, мужчину и женщину, и мы подошли к ним.

- Сёма ты иди, а мы все вместе уедем.

- Я посажу тебя на поезд.

- Не надо. Я потом тебе всё объясню, - настойчиво сказала она.

Мне вдруг стало обидно, и я прошептал ей на ухо: «Если сейчас не можешь объяснить, то, наверное, и объяснять не нужно», - и уже в полный голос. - Счастливо доехать, - и поклонился её попутчикам.

До дома было недалеко, но лёгкий морозец всё же успел отрезвить мою голову и успокоить эмоции.

Этой же ночью меня разбудил стук в окно. Я оделся и вышел. Это был Гоша.

- Привет, - поздоровался он. - Извини, что разбудил, но у меня к тебе разговор, не терпящий отлагательства.

- Заходи.

- Да нет, я ненадолго. Давай здесь поговорим.

- Ну, давай.

- Ты, наверное, понял, что я из-за Дины.

- Не понял, но предположил.

- Дело в том, - он на секунду замялся, - дело в том, что мы собирались пожениться, но неделю назад поссорились. А сегодня я приехал к ней помириться, но не застал дома. Вернулся в Посёлок, и в клубе мне сказали, что она ушла с тобой. Я подъехал к вашему дому и увидел, что в твоей комнате горит свет, - Гоша вздохнул.

- Семён, я тебя ни в чём не обвиняю. Дина передала мне ваш разговор, но хочу спросить, как мужик мужика. Что у вас сегодня было? Честно можешь сказать?

- Честно? Могу. Секса, если ты об этом, не было, - обозлился я не столько на Гошу, сколько на себя за то, что не сумел понять настроения Дины. А ведь она приходила, видимо, проститься...

Мы помолчали. Гоша закурил. Мне не предлагал - знал, что не курю.

- Сёма, ты ведь с ней встречался, и, если не секрет, почему перестал?

- А я не перестал. Приехал через неделю, а она уже с тобой.

- Выходит, я тебе помешал?

- Ну, не знаю, помешал или помог?

Гоша недоумевающе взглянул на меня.

- Дина - девушка довольно свободолюбивая, - объяснил я ему.

- И мне её было бы не удержать. Да и не хочу я никого напрягать. Женщина должна уметь дорожить любовью мужчины.

- И ещё вот что, Гоша, - сказал я ему, когда он уходил. - Ты меня извини, что невольно заставил тебя волноваться, но я, кажется, ни в чём не виноват, да и Дина не виновата, так ведь?

- Ну, в общем - да, - кивнув, согласился Гоша.

Он вышел за ограду на улицу и сел в ту самую «Волгу», которая стояла на автовокзале, когда я провожал Дину.




Подольские

Прошло семь лет. Умерли один за другим мои старики, и я остался жить один в опустевшем доме. После их ухода в лучший мир я почувствовал, что как-то иначе смотрю на жизнь. Раньше я не задумывался о смерти. Мне казалось, что мои родители будут всегда. Но никто не вечен. Так же когда-нибудь не станет и меня. Значит, я должен успеть в этой жизни совершить всё то доброе и полезное, что положено мужчине.

Дальние, тяжёлые рейсы превратили мою молодость из беззаботной в ответственную, пассажирская служба водителя автобуса добавила в характер деликатности, а журналистская работа расширила взгляд на мир. Вот уже второй год, как я работаю корреспондентом районки.

В страну вместе с перестройкой влились новые слова, непривычные для русского уха и языка. До сих пор у меня изредка появляется желание взять глобальную расчёску и провести по всей стране, вычёсывая из нашего родного языка, как вшей, слова - паразиты: о кэй, ваучер, мэр, спикер, рэкет. Кстати, рэкет - это не просто иностранное слово и машина по отъёму денег у предпринимателей, это разновидность измены Родине, так как грабя каждого предпринимателя, это импортное изобретение наносит колоссальный экономический ущерб экономике нашей страны в целом.

На журналистской работе, обладая информацией, более отчётливо видно предательство чиновниками национальных интересов России. Один из моих газетных материалов касался малого предпринимательства. Углубляясь в эту тему, я увидел, что проблемы экономические вырастают из политических, и наоборот. Работая над статьёй по проблемам сельского хозяйства, я оказался свидетелем и участником полукриминальной истории.



В старом амбаре, где братья Подольские держали своё скорняжное производство, стоял невыносимый запах настоев, растворов, дубильных веществ. Главным на этом заводике был младший брат Прохор, закончивший лет пять назад технологический факультет сельхозинститута. Он умел мастерски выделывать шкурки пушных зверьков, а так же коровьи, овечьи и свиные шкуры. Это сырьё им свозили крестьяне со всех окрестных сёл, а вот пушнину приходилось добывать, рыская с ружьём по местным лесам. После выделки изделия красились и продавались в швейные мастерские, где из них шили меховые шапки, кожаные куртки и обувь. Рецепт выделки мастеру достался от деда. Как истинный браконьер, Прохор был хитёр и немногословен. Стрелял он превосходно. В прямом смысле - белку в глаз, чтоб не испортить шкурку.

   После удачных продаж старший брат Прохора Тимофей, которому было уже под сорок, уходил в загул от недели до месяца, в зависимости от вырученной суммы. Дела у них между пьянками и так шли не шатко - не валко, да тут новая напасть: появились конкуренты, скупающие по деревням шкуры аж за доллары.



Тимофей Подольский никогда не был женат и считался первым в Посёлке забиякой и драчуном. Качался гирями с тринадцати лет, был коренаст и мускулист. На его лице не успевали заживать синяки и ссадины, но на работе младшему подчинялся беспрекословно. Тимоха удивлял многих своей храбростью, граничащей с безрассудством. Если Прохор, охотясь на кабана, иногда приглашал с собой Тимофея, то старший Подольский всегда охотился один. В его комнате стены были украшены рысьими шкурами и волчьими головами, а на полу лежала шкура медведя, которую Тимоха ещё в молодости снял с убитого им медведя, чтобы подарить своей возлюбленной. Но то ли девушка не проявила к парню интереса, то ли её родители, но несостоявшийся тесть вернул подарок обратно. А однажды во время паводка, когда наша Ручейка вышла из берегов, и вода на глазах у растерянной толпы поднималась, грозя затопить распределительный электрошкаф, висящий на столбе в метре от земли, Тимоха, рискуя быть убитым током, не раздумывая, бросился в воду, добрался до столба уже по пояс в воде и выключил рубильник. Обратно к дороге ему пришлось возвращаться уже вплавь. Через считанные секунды вода затопила обесточенный шкаф. Если бы рубильник не был выключен, то без электроэнергии остались бы ферма и молзавод, а это значит, что могло испортиться сорок тонн молока.

Когда-то с братьями Подольскими наша юная компашка была в постоянной ссоре, так как они жили в Заручейке, а мы в Светловке. Пацаны этих районов Посёлка враждовали с незапамятных времён. Наш район получил своё название из-за близости к озеру Светлое. Сейчас, пережив юношеский возраст, мы, разумеется, уже не враждовали, но и друзьями не были. Хотя, встретившись однажды с Тимохой на берегу озера, мы провели вместе половину выходного дня. Недалеко неводили светловские пацаны, и мы купили у них окуней на уху, которую и варили здесь же, на берегу, купались и пили пиво. Тимоха оказался интересным собеседником. Он рассказывал о своих охотничьих похождениях и о повадках зверей. Разговор иногда съезжал на технические охотничьи темы, из которых я понял, что он не равнодушен к снегоходам и моторным лодкам.

- А правда, что тебя чуть медведь не задрал? - спросил я Тимоху.

- Правда, - усмехнулся он.

- Расскажи.

- Ну, в общем, зимой, мне тогда лет восемнадцать было, возвращался я с охоты и зашёл на летние выпаса. Выпаса, Сёма, это такая больша-ая поляна, обнесённая изгородью, а посередине домик стоит.

- Да знаю я, что такое «выпаса», - мне стало смешно. - Ты, чё?

- Ну, вот, - продолжал Тимоха. - Хотел я, значит, в дом зайти. Скинул с плеча подстреленную лисичку и карабин и положил на телегу. Она там с осени стояла без колёс. И только я несколько шагов сделал в сторону избы, как миша-то и выворачивает из-за угла. А зимой медведь - он голодный и злой. Я сообразил, что не успею до карабина доскочить, хотя он заряжен, и пуля в стволе. Батя ещё научил патрон из ствола вынимать только перед деревней. А зверюга остановился и на меня смотрит, того и гляди - кинется. Для него пять-шесть метров - это один прыжок. Я знал, что в таких случаях его надо на задние ноги поднять, разозлить, кидая в него камешки, а потом рогатиной резко упереть и ударить ножом вверх живота. Но под ногами снег, и нет никаких камешков, да и рогатины нет. Хорошо, что оглобли от телеги рядом лежали. Схватил я одну вместо рогатины и держу вертикально. Вроде как увеличиваю свой рост, пугаю его. Хотел с себя валенок снять и бросить в него, да возле ноги увидел торчащую из снега железяку. Схватил её, а это оказалась ось от тракторного генератора с якорем, ну и запустил в мишу, да, видно, больно попал. Зарычал мишутка, заругался, встал на дыбы и на меня... Бросил я в него шапку, он поймал, долю секунды нюхал человеческий запах, в этот момент я оглоблю одним концом упираю в землю, другим ему в грудь и бью ножом, и сразу отскакиваю. Но у него реакция будь здоров! Зацепил меня с правой по башке. Слегка, правда. Ухо только порвал да висок поцарапал. Я не помню, как оказался за телегой с карабином в руках. Хотел пальнуть в него, но он уже рухнул. Ревел и ворочался. Надо было стрелять, медведь мог и раненый меня достать. Жаль его было, да делать нечего - своя жизнь дороже, пришлось кончить его выстрелом в голову.

- Так это ты его шкуру своей девушке подарил? - не смог подавить я своего любопытства.

- Его, голубчика. Да не взяла она мой подарок, - Тимоха опустил глаза, помолчал.

- Я, видишь ли, ревнив оказался да не сдержан. Поссорились мы с Настей из-за ревности моей. Её батя и привёз ей в этот момент из Тюмени женишка нареченного. Не знал он, бедолага, что мы с Настей на сеновале давно полюбовно сладили. Ну и схлестнулись мы с женишком у них в ограде. Я его хлопнул, он к поленнице прилип, и она на него рухнула. Настин батя с племянником выскочили из дому помогать женишку, я сгоряча-то их тоже угостил. Настин двоюродный братишка оказался боксёром, и всю морду мне растыкал, но я всё же ухватил его за ножонку, раскрутил и бросил в забор. Проломил он своим телом доски, ну и сам маленько поломался. Две недели рёбра заживлял, - Тимоха усмехнулся.

- Наделал я шуму в их родне. А дня через три пришёл с подарком-то помириться, да не вышло.

- Так ты что же, и женат не был?

- Да пробовал с одной, потом с другой, да всё не то. Нет никого лучше Настеньки, - Тимоха вздохнул. - Вот и не стал дальше судьбу пытать, да и женщину никакую больше не хочу баламутить. Она в чём виновата, если у меня к ней ничего нет, а перед глазами только Анастасия?

- Да встретишь ещё... не старый ведь, - взглянул я на него сочувственно.

- А-а, - махнул он рукой. - Одному спокойней.

Прохор Подольский ехал по лесной дороге на шишиге, так называют в народе грузовой вездеход, автомобиль ГАЗ-66. Дорога была грязной и разбитой колёсами машин грибников и охотников. Прохор возвращался с охоты, с дальней заимки. Вечерело. В лесу уже начало темнеть, но фары он не включал. За очередным поворотом пришлось резко затормозить. В колее, загораживая проезд, стояла «Нива» с поднятым капотом. Возле машины двое - мужчина и женщина. Оба в резиновых сапогах и спортивных костюмах. На плечах у женщины накинута мужская коричневая лётная куртка. У мужчины руки были в мазуте, видимо, ковырялся в моторе.

- Что случилось? - высунулся Прохор в окно.

- Трамблёр рассыпался, - ответил водитель.

- Как вам помочь?

- Дотащи нас до дома. Это километров десять.

- Ну, что делать - то? Не бросать же вас тут, - проворчал Прохор.

Пока он объезжал по обочине «Ниву», ломая кусты, хозяин легковушки достал трос.

- Жена сядет к тебе в кабину, дорогу показывать.

Ехать пришлось не десять километров, а все тридцать. Причём по лесной дороге в другую сторону от автотрассы. Женщина оказалась интересной собеседницей. Она сказала, что супруг у неё - лётчик. Заместитель командира лётной части, а сама она врач.

В Посёлке многие слышали, что где-то в этих лесах есть военный аэродром, но толком никто не знал, где. Свет фар внезапно выхватил из темноты полосатый шлагбаум, и рядом двух солдат. Прохор остановил машину и переключился на подфарники. Из «Нивы» вышел лётчик и закричал:

- Откройте ребята, это меня на буксире тащат.

- Товарищь подполковник, это Вы?

- Да я, Скворцов, я, открывай.

- Скворцов, пусти нас домой, - крикнула женщина, пытаясь выглянуть в окно через голову Прохора.

- Извините, Зинаида Петровна, не узнал, - сержант повернулся к своему напарнику.

- Давай, открывай.

Зинаида Петровна угощала Прохора чаем с рыбными пирогами. Её мужа звали Виктор Иванович Сонник. Он вошёл с улицы и объявил Прохору:

- Бензином твою машину заправили под завязку. Предлагаю и нам заправиться. Как на счёт коньяка?

- Так я же на машине, - как бы извиняясь, возразил Прохор.

- А ты оставайся, завтра уедешь.

- Дома ждут, обещал. Если не вернусь - беспокоиться будут.

- Ну, что ж, жаль, посидели бы, - огорчился подполковник.

- А Вы в Посёлке бываете?

- Бываем, - кивнул хозяин.

- Так заезжайте в гости, - улыбнулся Прохор.




Сэр Хилсэй.

Пауза затягивалась. И это понятно - перед серьёзным разговором нужно хорошо подумать. Председательствующий не торопил. Он встал, медленно подошёл к окну, отогнул пальцем полоску жалюзи и долго смотрел на безлюдный пейзаж. Зелёная лужайка полого спускалась к реке, за которой сквозь кроны деревьев туманно просматривались домики предместья Лондона.

Остальные пятеро членов правления британского отделения организации молча сидели за столом, как мумии. Их лица не выражали никаких чувств, ни малейшего напряжения мысли. Тем не менее, каждый из них ворочал в голове сложные комбинации, касающиеся мировой политики. За соседним столиком, развалясь в креслах, сидели два молодцеватых старика. Это были старейшины организации, приехавшие на заседание в качестве наблюдателей. Именно они контролировали идеи ЦРУ, Массада, МИ-6, а также смежных им политических и общественных организаций, через которые финансировались цветные революции в разных странах, велась информационная война, оболванивались народы, изменялась геополитика. И всё это с одной целью: стремление к мировому господству и деньги, деньги.... Организация выигрывала финансово всегда, при любых конфликтах и войнах, при победе одной стороны и при поражении другой. Организация обогащалась даже во время мировых финансовых кризисов.

Старцы нетерпеливо посматривали в сторону председательствующего, и Сэр Хилсэй почувствовал, что самое время продолжить разговор.

- Вам слово, месье, - повернулся он к своему третьему заместителю, курирующему Северо-Восточное направление.

- Подготовка к Евроазиатскому саммиту глав государств отнимает у нас много сил, - начал докладчик,- и поэтому мы потеряли часть влияния на управление политическими процессами внутри России. События на Кавказе, несомненно, принесли нам ощутимые результаты, но все войны имеют свой конец, - он помолчал, зная, что его никто не поторопит, здесь это было не принято.

- В последнее десятилетие мы разными способами успешно снижали в русском обществе положительные эмоции, - продолжил докладчик. - И один из них - мода. Если посмотреть днём на улицы российских городов, то можно подумать что в стране - траур, так как очень многие молодые мужчины ходят в чёрных кожаных куртках, кстати, сшитых из российского сырья. Благо наш пиар по поводу законодательства парижской моды в одежде устойчиво действует уже не один век, а это не только психологическое влияние, но и хороший бизнес, который наряду с вирусными эпидемиями косвенно увеличивает объём продаж лекарств наших фармацевтических компаний. К этому добавлю, что нам удалось внедрить в молодёжную женскую моду зимнюю укороченную одежду, и русские девушки даже в морозы носят короткие куртки, простужая свои детородные органы и заранее обрекая на болезни своих будущих детей.

Что касается экономики, то нам по-прежнему пока удаётся удержать российское государство от прямого участия в развитии капитализации общества. Хотя в России созданы фонды государственной поддержки малого бизнеса, но они всё ещё опираются на акционерные банки, которые сами по себе являются структурой частного бизнеса. Русские не понимают, что один частник не обязан развивать другого частника. Это обязанность государства.

- То есть, - продолжил докладчик, - Российское государство переложило заботу о развитии экономики со своих плеч на плечи частного капитала. Поэтому мы считаем, что нам не стоит опасаться стремительного развития предпринимательства в широких массах российского общества, по крайней мере, ещё лет двадцать.

- Хорошо, - сказал сэр Хилсэй. - Русские сильны против внешней опасности, но внутренние не замечают, считая их не значительными. Если бы нашим предшественникам не посчастливилось свернуть Столыпинские реформы и организовать октябрьскую революцию, то вряд ли нам удалось бы удерживать индустриально - экономическое превосходство Европы над Россией. Но вот в Китае вы не досмотрели, и сейчас там в каждом сарае производство.

   -  Не я, а мы недосмотрели, - парировал докладчик. - Если нам не удалось внедрить там многопартийную систему - о чём говорить.

   Сэр Хилсэй развёл руками, как бы говоря: «За всем не уследишь». Он вернулся к столу, взял из коробки сигару, понюхал ее, покрутил в руке и, положив обратно, спросил, взглянув поверх очков на другого члена правления, специалиста по тотальным провокациям:

- Сеньор, как развиваются наши проекты под названиями «Скинхед» и «Вокзал»?

- «Скинхед» развивается слабо, на территории России вряд ли он наберёт нужные нам обороты, так как фашизм Второй мировой войны там хорошо помнят. Что касается «Вокзала», то тут дело обстоит лучше. Во всех крупных городах на железнодорожных станциях нами организованы бригады вымогателей, состоящих из полицейских вокзальных патрулей, и этнических криминальных группировок, которых и охраняют полицейские от справедливого гнева граждан.

- Русские догадываются, откуда ветер дует на их вокзалы? - спросил председатель.

- Нет, сэр. Они считают вокзальные грабежи отголосками перестроечного времени и смотрят на это как на уличное бытовое хулиганство. Возможно, поэтому их спецслужбы не видят нашей руки, а полицию мы незаметно для её самой втянули в этот бизнес. Гангстеры продолжают отнимать деньги у русских на их же территории, нагнетая тем самым ненависть в обществе к выходцам с Кавказа и попутно зарабатывая для нас деньги, хоть и не большие. Но, как говорят в России: «Курочка клюёт по зёрнышку и сыта бывает».




Самолёт.

Синоптики обещали короткую сухую осень и долгое предзимнее ненастье. Поэтому мужики старались до распутицы напилить и вывезти из леса дрова и заготовленное в лугах сено. Но сельское начальство, особенно руководство районного сельхозуправления, категорически не разрешало отвлекаться на личные нужды, пока полностью не закончится уборка. И против начальника управления Степана Михайловича, в принципе, хорошего человека, был применён некрасивый, но стандартный, безотказно срабатывающий приём.

В пятом часу утра к дому Степана Михайловича подкрался гружёный дровами самосвал «Камаз». Быстренько вывалив груз возле ворот, самосвал скрылся за углом в утренних сумерках. Хозяин дома, разбуженный грохотом, выскочил за ворота в трусах и фуфайке. Он, конечно, успел увидеть ускользающий кузов грузовика, да вот только номер был заляпан грязью. Охая и ахая, Михалыч понимал, что вдвоём с супругой таскать в ограду толстенные, как на подбор, двухметровые березины они будут до обеда.

- Вот паразиты, что удумали, а? - растерянно разводил он руками. - Сейчас попробуй, докажи, что не сам я... А начальство что скажет?

В восьмом часу утра, когда он выходил из дома на работу, по дороге шли женщины и поздоровались с ним. И тут же, как из-под земли, выросли двое местных шабашников.

- Михалыч, не надо ли дрова расколоть, распилить? Мы не за дорого.

«Ну, всё, - подумал Степан Михайлович. - Сейчас шоферы заорут: начальник привёз дрова, значит, и нам можно. Вечером все рванут за дровами, за сенами».



Вот уже месяц, как братья Подльские охраняли ночами по очереди скорняжный цех, который построили рядом с новым домом на краю Посёлка, в так называемой «Долине нищих», рядом с сосновым бором. Прохор построил себе коттеджик впрок, для своей будущей семьи, зная о том, что родительский дом должен остаться младшему в семье, то есть Варе. Он зашёл в новый цех, проверил закваски, осмотрел ещё раз своё хозяйство и вышел на улицу. К вечеру вызвездило и похолодало. По общему огороду, надрываясь со свистом, «Кировец» тянул две телеги, гружённые сеном. Сосед держал трёх коров. Прохор вернулся в дом и принялся убирать следы застолья. Сегодня гости нагрянули прямо к обеду. Подполковник Сонник, но не с супругой, а со своими сослуживцами: водителем и начальником охраны аэродрома. Хозяин угощал служивых водкой и мясными закусками из кабанятины, а водителю из напитков - только чай. «Почаёвничав», гости через пару часов отбыли к месту службы.

Прохор прибрался в доме и лег спать. Сквозь дремоту слышался гул двигателя, видимо, соседский «Кировец» разгружался. Прохор отвернулся к стене. Но гул перешёл в рёв с нарастающим свистом.

«Они что там, работяги, ко мне в сад заехали, что ли»? Прохор хотел встать и пойти отругать тракториста, как вдруг всё стихло. «Ну и ладно. Спать», - сказал он себе мысленно. Через пару минут в дверь постучали.

- Что там у них? - пробормотал Прохор, вставая с постели. Натянув трико, он пошёл открывать.

На крыльце стоял подполковник Сонник. Он был в комнатных тапочках, спортивных штанах и в распахнутой кожаной лётной куртке на голое тело. По виду было понятно, что он или всё ещё на веселее, или - снова...

- Прохор, ты извини за поздний визит. Загуляли с мужиками, а ночью у нас спиртного негде взять. Не выручишь, а?

- Заходи, - посторонился Подольский.

- Ты уже спал, наверное, - участливо, как бы извиняясь, спросил Сонник.

- Да нет, только собирался.

Прохор достал из холодильника и протянул гостю литровую бутылку водки.

- Извини, больше ничего нет

- А нам этого хватит, - обрадовался Сонник. - Ну, ладно, я полетел. Ещё раз извини... да, деньги потом завезу.

- Да брось ты, Виктор, всё нормально.

- Спасибо, Прохор.

Они попрощались. Прохор закрыл за ним дверь и пошёл в дом, но что-то его остановило. Он вернулся и вышел на крыльцо. Калитка ограды была закинута на засов. «Он что, дважды через ворота перелез? Вот неугомонный», - подумал Прохор, заходя обратно в дом. В этот момент в огороде снова загудело, да так, что заложило уши. Прохор снова выскочил на крыльцо. В огороде рев переходил в свист. Казалось, десять «Кировцев» буксовали одновременно. Из-за забора поднялась и кружилась клубами не то снежная пыль, не то дым. Напахнуло гарью. И вдруг в полутьме над огородом вертикально поднялся военный самолёт. Прохора на миг ослепили двухметровые пучки синевато - жёлтого пламени, как из гигантских паяльных ламп, которые через секунду вместе с гулом скрылись за верхушками сосен.

- Так вот почему он сказал «Я полетел», - подумал Прохор. - «Хорошо, что я на окраине построился, а не в центре, там бы полпосёлка разбудили».




Вилли.

На утренней планёрке редактор дал мне задание съездить в леспромхоз и написать материал о вновь открытой пилораме, для чего выделил редакционный уазик.

Мы с водителем встали и направились было из кабинета, но редактор остановил нас:

- Заскочите в районную администрацию, вас там ждут два пассажира. Какой-то англичанин и барышня из отдела экономики и прогнозирования. Они съездят с вами осмотреть пилораму, вот и Варя с вами поедет в качестве переводчика.

Варя Подольская закончила в Екатеринбурге энергетический факультет и заочно получала второе высшее образование на кафедре иностранных языков. В уральской столице ей остаться не захотелось, и она жила в родительском доме вместе со старшими братьями и работала фотокорреспондентом.

В редакции все прочили нам нежные отношения, но мы шарахались друг от друга, затурканные этими намёками. Хотя, казалось бы, не увлечься Варей было невозможно: спокойная, стройная, большеглазая шатенка, умеющая договариваться даже с очень эмоциональными людьми, она притягивала, располагала к себе с первого знакомства.

Англичанин оказался молодым человеком примерно моих лет. Высокий, светловолосый, с интеллигентным лицом, приятной улыбкой, но с чуть заметной настороженностью в глазах.

- Вилли, - представился он.

В машине, по дороге в леспромхоз, мы разговорились. Я сидел впереди, повернувшись вполоборота к гостю, Варе и женщине из администрации, которые, сидели на заднем сиденье. Вилли немного говорил по-русски, но с большим акцентом. Он приехал скупать на корню лес хвойных пород: пихту и ель, затем пилить его на местных пилорамах на лафет и отправлять в Англию. Варя переводила. Сначала Вили, как и положено воспитанным людям, смотрел в лицо и Варе и мне, поворачиваясь к нам поочерёдно, но постепенно, разговаривая со мной, он стал смотреть только на Варю. Мы с водителем это заметили и, переглянувшись, улыбнулись друг другу. Варя перехватила взглядом наши улыбки, и щёки её зарделись.

Прибыв в леспромхоз, мы узнали, что ничего там нового не открыли, а просто отремонтировали старую пилораму.

В лесопильном цехе Вилли внимательно наблюдал за процессом пиления брёвен на доски, а после остановки пилорамы тщательно осмотрел весь её механизм.

- Старая пилорама, - перевела Варя его слова специалисту администрации. - Не ровно пилит, и её уже не отрегулировать из-за износа.

И правда, не только двадцати миллиметровый тёс, но и доски-соро- ковки были слегка изогнуты, как лопасти пропеллера.

Всю обратную дорогу до Посёлка Вилли не сводил с Вари глаз. Мы довезли его до здания администрации, где он остановился в спецго- стинице. Прощаясь, англичанин поцеловал Варе руку и что-то сказал очень проникновенным тоном. Она смущенно улыбнулась.

- Ну, вот. Варенька, - повернулся я к ней, когда машина тронулась. - Кажется, у редакции появилась новая тема для пророчества.

Варя погрозила мне кулачком.

Мы все поняли, что она явно понравилась англичанину, и он нашёл блестящий повод с ней встретиться ещё раз. Дело в том, что на следующий день в районке была опубликована моя статья о вывозе за рубеж кожевенного сырья, и Вилли пришёл в редакцию поговорить с автором об этой проблеме, зная заранее, что Варе снова придётся переводить.

Разговор происходил в моём крохотном кабинете.

- Вот вы здесь пишете, что из переработанного кожевенного сырья можно за один год одеть население города в восемьдесят тысяч человек, собирая сырьё только с двадцати двух южных районов Тюменской области, но ведь вы не учитываете северные районы и соседние области. Это огромная территория. К тому же включится в коммерческий оборот новая экономическая цепочка: фермеры, закупщики сырья, переработчики, транспортники, портные, магазины. В этом бизнесе могут вращаться большие деньги.

- Так я об этом и говорю. Тот, кто всерьёз займётся этим делом, одевая население в кожу и меха, будет ежегодно получать хорошую прибыль. Судите сами, лишь за один прошлый год по данным тюменской таможни, за рубеж было вывезено шкур только крупного рогатого скота на полмиллиона долларов. Вот взгляните, - вынул я из папки с документами таможенную справку. Вилли внимательно изучил документ, довольно бегло читая по- русски.

- На полмиллиона, - задумчиво произнёс он. - А ведь переработанное сырьё уже в полуфабрикате увеличивается в цене почти вдвое, не говоря уже о готовой продукции.

- А сколько в округе кожевенно-перерабатывающих заводов? - взглянул он на Варю.

- А ни одного нет! - раздался голос от дверей. На пороге стоял Подольский. - А вот в 1877 в Тюмени было 67 заводов, которые за год выделывали примерно пятьсот тысяч кож.

- Привет. Ты зачем пришёл? - бесцеремонно спросила его Варя.

-Заплатил за продление рекламы, - он кивнул мне, здороваясь.

- Познакомьтесь, это мой брат Прохор, - представила она его англичанину. - Кстати, единственный в районе, кто законно занимается выделкой шкур.

Британец оживился, встал и пожал руку Прохору.

- Очень приятно, меня зовут Вилли Хилсэй, - старательно, но с акцентом проговорил он.

Дальше беседа шла почти без моего участия, поскольку Вилли интересовали исключительно брат и сестра Подольские.

- Кожевенное сырьё вы закупаете у фермеров, а мех у охотников? - сыпал вопросами британец.

- Я сам охотник.

- О, и я в Англии бываю на охоте. А здесь какие пушные звери водятся?

- Ну, во-одятся, - протянул Прорхор, хитро усмехнувшись. Затем внимательно посмотрел на Вили и серьёзно добавил:

- Годные для нашего дела: заяц, лиса, бобёр, белка, ондатра.

- А можно с вами на охоту? - осторожно спросил Вилли.

- На охоту? - Прохор вопросительно взглянул на сестру. Она пожала плечами.

- Ну, добро, поехали. Завтра и поедем, - решительно добавил он.




Тобик.

Вилли стал часто бывать у Подольских. Познакомился с их кустарным производством. Дал несколько дельных советов по закупке шкур и по рекламе. С Варей они обсуждали энергетические новшества. Она показала ему свой проект ветровой энергетической установки, которая по её задумкам, должна находиться на подвеске у дирижабля, на высоте четырёхсот метров над землёй, там, где всегда дует ветер. Возвращаясь периодически к этой теме в разговорах, они стали вместе доделывать Варины чертежи, заинтересовав при этом её брата Тимофея. Тот даже выпивать перестал.

- Нельзя дирижабль заполнять водородом, он взрывоопасный, - доказывал Тимофей.

- Вспомните катастрофы. Горели и наши цепеллины, и иностранные. Сколько людей погибло.

- Но в этом не будет людей, - возразила Варя.

- Всё равно, для безопасности лучше заполнить гелием, - горячился Тимоха.

- Да, гелий, - это безопасно, - согласился Вилли, - но у него нет такой подъёмной силы, а ведь на подвеске у дирижабля будет значительный вес. Вряд ли кто-нибудь станет вкладывать деньги в маломощную, да ещё такую сложную конструкцию. Поэтому на подвеске надо разместить, как минимум, три лопастных генератора, чтоб они могли обеспечить электроэнергией, например, посёлок, где-нибудь на Севере Тюменской области или экспедицию геологов с производственными и жилыми зданиями на полярном Урале. Кроме того, четыре троса, удерживающие дирижабль, тоже немало весят, и наконец, три энергокабеля. Таким образом, общий вес оборудования будет неподъёмным.

- А если гроза? Попадёт молния в дирижабль и... взрыв, - не унимался Тимофей.

- У каждого троса своя лебёдка, - пояснила Варя. - Они включаются одновременно и спускают дирижабль. Одновременно со спуском, примерно за сто метров до земли, выкачивается в атмосферу водород. Но вот в целях безопасности для такой электростанции потребуется территория, примерно два квадратных километра.

- Для Европы это актуально, - улыбнулся Вилли. - Но не для Сибири с вашими просторами.

- Ну, хорошо, с этим понятно, - кивнул головой Тимоха, - но как быть с ветром?

- А что с ветром, братец?

- Он ведь не всегда дует равномерно. Если задует сильней, то лопасти могут так раскрутиться, что генераторы выдадут запредельную мощность, и приборы не выдержат.

- Для этого давно придуманы центробежные стабилизаторы скорости вращения, которые притормаживают вентиляторы,- возразила Варя.

Если в энергетических задумках движение было пока на уровне чертежей, то в скорняжном цехе у братьев дело пошло на лад. Селяне везли Подольским шкуры со всех районных сёл, чем нанесли урон в коммерции нелегальным скупщикам.

В субботу Варя и Вилли сидели на кухне и пили чай. Вдруг во дворе залаяла собака.

- Тимофей с охоты вернулся. - улыбнулся Вилли.

- Нет, Верный бы на него не залаял, это кто-то чужой, - Варя встала. - Я пойду посмотрю.

- Я с тобой, - тоже поднялся Вилли.

Возле ворот стоял коротко стриженый мужчина, лет тридцати пяти. Пальцы рук у него были в татуировках. Варя несколько раз видела его в Посёлке. Никто не знал, как его имя, но все знали кличку, как у собаки - Тобик. Люди поговаривали, что он что-то натворил у себя на родине и скрывался от возмездия в Посёлке. В пяти метрах у дороги стояла тёмно-синяя «девятка» с затемнёнными стёклами, одно из которых было приспущено. Над его краем Варя разглядела бритую голову и наглый взгляд, скользящий по её фигуре.

- Братья дома? - спросил татуированный.

- Нет, - ответила она. - Может быть, что-нибудь передать?

- Передай, пусть поумерят свою прыть, а то будут нам платить за своё стахановство.

- Ладно, передам, - пожала плечами Варя. Она повернулась и, заходя во двор, взяла Вилли за руку и потянула за собой.

- Кто это? - спросил он, когда они зашли в ограду.

- Недоумки, бандиты местного разлива.

- Гангстеры?

- Ну да, типа того.

- Надо вызвать полицию, - забеспокоился Вилли.

- Успокойся, братья придут и сами решат, что делать.

Тобик сел за руль «девятки».

- Тёлка испугалась. Стукнет ментам, - взглянул на своего шефа пассажир, сидящий на переднем сиденье.

- Клёпа, ты бы меньше на неё глазел, так она бы не испугалась, - отозвался с заднего сиденья Лисицин. Это он нанял «синих» наехать на Подольских. Они составили ему сильную конкуренцию в скупке свиных шкур, которые он продавал за доллары оптовым скупщикам из Прибалтики.

- Не стукнет, - отозвался Тобик. - Там всё решает Прохор. А он не пойдёт в ментовку - гордый. А пойдёт к своим местным корешам, а они тоже срок тянули, так что мы с ними найдём общий язык.

В сенях кто-то затопался.

- А вот это Тимофей, - сказала Варя, выскальзывая из объятий Вилли. Они встали с кресла, поправили одежду и чинно уселись за стол.

Вошёл Тимофей.

- Садись обедать, - взглянула на него Варя.

- Ага, только руки помою.

- Как охота? - спросил его Вилли.

- Да так себе...

- Криминальнообразные приезжали, - осторожно проговорила Варя. - Тобик страху на нас нагоняет. Пусть, говорит, поумерят свою прыть или нам будут платить.

Тимоха несколько секунд посидел молча без движения, затем встал, взял карабин и повернулся к двери, но в дверях стояла сестра.

- Не пущу. Нужно Прохора дождаться.

- Он приедет вечером. Раз уже бочка покатилась, Лис сейчас против нас половину сидячих поднимет. Купит, у него деньги есть. Надо идти с корешами потолковать.

- Оставь дома оружие, а то наделаешь дел, - нахмурилась Варя.

- Как скажешь, сестрёнка, - усмехнулся Тимоха. Он поставил карабин в железный ящик и, закрыв на замок, подал ключ Варе.

- Значит так, - Подольский остановился в дверях. - Никому не открывать. А ты остаёшься охранять мою сестру, - улыбнулся он, глядя на Вилли.

Из редакции уволился водитель, и пока не приняли нового, мне пришлось поработать ещё и водителем.

Возвращаясь в редакцию на служебном «УАЗе», я догнал Тимоху, который торопливо шёл по улице, но почему-то не по тротуару, а по обочине. Я притормозил.

- Садись, довезу.

- Вот спасибо, - улыбнулся Подольский.

- Тебе куда?

- Да надо к Тобику наведаться. Знаешь, где он живёт?

- Знаю.

- Ты вот что, Сёма, - Подольский повернулся ко мне, навалясь спиной на дверку.

- Ты можешь меня до него довезти и там подождать пять минут?

- Конечно, могу.

Я знал, что Тимоха не общался с приезжими - не доверял. А тут вдруг такой визит. Его сосредоточенное лицо выражало беспокойство. Обеспокоенным я Тимоху никогда не видел.

- Ты к дому не подъезжай, а остановись на дороге и двигатель не выключай, ладно? - взглянул на меня Подольский.

- Ладно, - кивнул я, поняв, в чём дело, - Может, тебе монтировочку с собой взять?

- Да ни к чему, - улыбнулся Тимоха. - Лучше пусть монтировочка у тебя будет, на всякий случай.

Тимоха подошёл к глухому забору, открыл калитку и вошёл во двор. В его сторону тут же кинулась кавказская овчарка, привязанная толстой цепью к столбу ограды. Подольский отступил было назад, но поняв, что здоровенный пёс до него не достанет, шагнул вперёд. Безопасным было лишь небольшое место у калитки. Собака лаяла до хрипоты, вставала на задние лапы в метре от Тимохи, но цепь всякий раз опрокидывала её на землю. Из дома вышел Тобик.

- Здорово, - крикнул ему Тимоха.

- Здоровей видали,- ответил хозяин, подходя к собаке. - Фу, Полкан, фу.

Но пёс не унимался.

Тобик протянул руку к голове собаки, и пёс на секунду повернулся к хозяину. В этот момент Подольский схватил левой рукой ошейник и сильно скрутил его. Пёс начал задыхаться. Ему стало не до Тимохи. Правой рукой Подольский схватил цепь и быстрым движением обмотнул её вокруг шей Тобика и, тут же отпустив собаку, отпрыгнул к калитке. Пёс рванулся к Тимохе, встав на дыбы. Теперь уже задыхался Тобик - собачья цепь петлёй стянула ему шею. Тобик схватился обеими руками за эту удавку, пытаясь освободиться, но тщетно - пёс хрипел в бессильной ярости, натягивая цепь, как струну.

- Жить хочешь, так не лезь! - крикнул Подольский. - А то Полкан скушает Тобика.

Тимоха постоял ещё несколько секунд, хладнокровно наблюдая, как корчится в петле хозяин собаки, и вышел. Чтобы овчарка успокоилась и ослабила цепь, он закрыл за собой калитку.




Кондор.

Свернув на свою улицу, Прохор увидел перед собой в сотне метров «жигулёнок». Он знал, что эта машина одного из местных «братков» - Бориса Сизикова, по кличке Сизырь. «Жигуль» свернул к дому Подольских.

- Ко мне в гости, что ли? - подумал Прохор, нажимая до полика на педаль газа. БМВ резко увеличил скорость, прижимая водителя к спинке сиденья. Подольский подъехал к дому в тот момент, когда гость вышел из машины. Это был не хозяин жигулей, а парень из его бригады, отсидевший по малолетке за грабёж, о чём можно было догадаться по наколкам на пальцах.

- Сизырь просил передать тебе и Тимохе, что Тобик с одним крутеньким из соседнего района, у которого в Тюмени подвязки, через два часа приедут к Кондору. Хотят склонить местную братву наехать на вас. Кондор сказал, чтоб ты тоже пришёл, а Тимоха не ходил. И ещё сказал, что держаться будем вместе, не сдадимся.

- Откуда Сизырь узнал, что они прикатят? - спросил Прохор.

- Разведка... - улыбнулся парень.

- Значит, кто с Тобиком будет неизвестно?

- Предположительно - Понурый, такой седоватый. Понуровский. Говорят, он мечтает стать смотрящим над Посёлком.

- У нас свои ребята есть, - хмыкнул Прохор.

- Вот именно, - подтвердил посыльный.



У Александра Кондорова своих детей не было, но приёмных он растил как своих. Семейный негатив начался, как у многих: сокращение армии, увольнение в запас, безработица, безденежье, запой.

Дом Кондора, который он именовал не иначе, как особняк, стоял на краю села, дальше было поле и сельское кладбище в тополях. Это помещение из красного кирпича служило когда-то конюховкой бывшему колхозу, но колхоз распался, конный двор растащили, а конюховку не успели - её купила для Кондора его жена, предварительно продав свою трёхкомнатную квартиру. Оформив развод, пока Кондор отбывал срок, она в день его пятидесятилетия отправила ему письмо, в котором сообщала, что уезжает с детьми к своим родителям сначала в Саратов, а потом к сестре в Германию, и подсластила эту юбилейную пилюлю подарком из красного кирпича.

- Мы тут все местные, - заговорил Александр Кондоров, обращаясь к Тобику. - Сидячие - не сидячие, предприниматели и такие лентяи, как мы с тобой, все знаем друг друга с детства, нам здесь жить и умирать. И хотя мы иногда между собой ссоримся, но друг за друга, за своих, поселковских пасть порвём, а если вам, приезжим, это не нравится, то можете ехать туда, откуда прибыли. Но если останетесь и будете пытаться насаждать своё преимущество, то в поселковской земле места всем хватит.

В комнате повисло тяжёлое молчание.

- Ну, а если твои друзья, Понурый, - Кондор повернулся к гостю, - жить будут тихо, не обижая местных жителей, то никто их не тронет. Так ведь, Сизырь?, - покосился Кондор на друга, сидящего за его спиной.

- Воистину так, - кивнул Сизырь. - Негоже «иметь» население там, где живёшь.

- Даже я не работаю в Посёлке, - тихо из угла комнаты произнёс вор-карманник, и его лицо осветилось улыбкой, за которой угадывалось недовольство.

- Да я знаю, - повернулся к нему Понурый. - Ты, Пианист, единственный в Посёлке, кто несёт в общак. Правда, редко.

- Я не понял, у тебя ко мне предъява? - ухмыльнулся вор.

- Да нет, нет, - поспешил поправиться приезжий.

- Я - не стахановец. Редко работаю, редко ношу.

Все знали, что Пианист был детдомовским и не имел ничего своего - ни дома, не детей. Даже транспорта у него не было. Велосипед и тот принадлежал вокзальной буфетчице, с которой Пианист жил в её же доме. Одевался вор скромно, не выделяясь из толпы. Пианистом его прозвали ещё в детдоме за тонкие пальцы. Но никто не знал, что иногда он порабатывал на контрразведку, в которой служил его друг по детдому.

- Понурый, - повернулся к приезжему Кондор. - Мы с тобой, кажется, ровесники. Помнишь, в детстве смотрели фильмы про войну? И всем пацанам хотелось стать танкистами, лётчиками.

Понурый молча ухмыльнулся.

- В конце семидесятых, начале восьмидесятых, - продолжал Кондор, - кумирами пацанов были хоккеисты, ну а нынешние пацаны воображают себя ворами в законе и смотрящими.

- Ну и правильно, - вставил Тобик. - Смена подрастает.

- Смена-то подрастает, только не у нас с вами, а у ЦРУ, - возразил Кондор.

- В смысле? - нахмурился Понурый.

- О программе Даллеса слышали, что-нибудь?

- Ну, слышал, - кивнул приезжий.

- Каждый день по телеку гонят фильмы, где героями показаны ребята из братвы - стреляющие людей направо и налево. Отморозки, то есть. Те, на чьи деньги снимаются такие фильмы, внедряют через телевизор в молодёжную среду насилие и беспредел, и делают на это моду. То есть программа Даллеса, как и задумано автором, работает против России. А ведь в этом документе сказано, как они планируют нас кончить: «мы незаметно подменим их, - то есть наши, - поднял указательный палец Кондор, - моральные и духовные ценности и будем постепенно растлевать молодёжь». А растлённое общество не способно держать территорию.

- Так ты чё, красный? - втянул голову в плечи туповатый Тобик.

- Я не красный, я - русский, и люблю свою Родину. И в обиду её никому не дам. Ни врагам, не предателям, то есть ни вам, ни Даллесу.

- Ты чё меня с предателями равняешь? - бешено сверкнул приезжий глазами.

- Да как тебе сказать, - недобро взглянул на него Кондор. - Сам то подумай: грабя предпринимателей, ты ослабляешь экономику своей Родины.

- От постриженных коммерсантов одной деревни экономика не загнётся.

- От одной, конечно, не загнётся, но паразитирующий класс - криминальные группировки и ЧОПы стригут каждую деревню, каждый город, а в масштабах страны получается колоссальная сумма, которая не попадает в раскрутку отечественной экономики. А Подольские, кстати, не коммерсанты, а производственники.

Приезжий опустил голову.

- Кроме того, - улыбнулся ему Кондор, - и ворам невыгодно обнищание экономики. Что можно украсть у нищего?

- Ты ведь тоже не ангел, - покосился Понурый на собеседника.

- Я не ангел, - согласился Кондор. - Но своих земляков не обижаю и твоих, кстати, тоже.

Кондор говорил правду. После зоны, в которую он угодил вместе с друзьями за жестокую драку в ресторане с залётными джигитами, Кондор с подельниками промышлял тем, что заставлял отстёгивать за въезд приезжие строительные бригады с Кавказа и Средней Азии. Или устраивал на работу в эти бригады местных парней и устанавливал зарплату, которую им должны были платить работодатели. Парни с каждой получки понемногу платили ему за устройство на работу. Эти деньги плюс небольшие пожертвования местных предпринимателей составляли местную казну, которую никто не называл общаком. На эти деньги покупалась одежонка сиротским поселковским ребятишкам и выручались односельчане, оказавшиеся в трудной ситуации. Но любые траты обсуждались сообща всеми вносителями. Кроме того, Кондор со своей братвой сам брал небольшие строительные подряды. Они рубили баньки, стайки, ставили деревянные дома, а когда не было такой работы, нанимались по Посёлку пилить и колоть дрова, правили заборы, копали картошку, навозили гряды, нанимались на сенокосы, а зимой убирали снег. Не гнушались никакой работой.

- И вообще, Понурый, мы в твой район не суёмся ни по каким делам, и ты бы нам тоже ответил взаимностью. Не езди к нам, а? - просительно произнёс Сизырь. - Знаешь ведь поговорку: «Лучше соломенный мир, чем железная драка».

Когда Тобик и Понурый уехали, Сизырь спросил обращаясь ко всем присутствующим в комнате:

- Как думаете, братишки, организуют они против нас войнушку?

- Думаю, да, - кивнул Кондор.

- Будем готовиться к наезду,- вздохнул Пианист. - Есть у меня кого подтянуть.

- И у меня, кажется, есть, - откликнулся молчавший во время разговора Прохор.

- Значит, так, - Кондор поднялся. - В город по одному не соваться. На вокзале поставим ребятишек, пусть смотрят, кто приезжает, и с тракта тоже. С гаишниками договорюсь.




Десять обтёсанных.

Через день, в шесть утра, у Кондорова зазвонил радиотелефон. Он ответил:

- Алло.

- Саша, привет.

- Здорово, - узнал Кондор голос одноклассника, бывшего гаишника, теперь уже пенсионера.

- Сань, всё, как ты предполагал, едут не из города, а со стороны Притобольного района, как бы говоря, что нет среди них городских, хотя по номерам джипов этого не скажешь.

- Понял, действуем по плану.

- До связи.

Колонна легковых иномарок из четырёх седанов и двух джипов, сверкнув зеркальной тонировкой, свернула с тракта на грунтовую односторонку в сторону Посёлка, крыши и телевизионные антенны которого виднелись в километре за кустарником, тянувшимся с обеих сторон вдоль дороги, окантованной глубокими заводнёнными канавами. Грунтовка - ухабистая и такая узкая, что двум машинам не разъехаться. Когда-то это была всего лишь дамба, насыпанная на случай паводка, но после того, как по ней стали ездить местные жители и утрамбовали колёсами грунт, власти со стороны Посёлка поставили знак «Въезд запрещён», и дорога стала официально - односторонкой. В двух местах канава была разорвана, и были устроены съезды, примерно в сотне метров друг от друга.

Для засады место идеальное. Но засады стояли и на других двух въездах в Посёлок.

Понурый стрелку Кондору не назначал, не считая его себе равным. Кто он такой? Не автортитет, не из блатных. Так, бывший вояка. Ну, отсидел разок за какую - то драчошку... Поэтому Понурый решил нагрянуть с утра, чтоб застать дома всю малочисленную бригаду поселковских, состоящую всего-то из десяти человек.

Въехав на ухабистый участок, машины снизили скорость и сократили между собой интервал. Как только последний джип проехал первый съезд, поселковцы получили по рации команду:

- Начали!

Из кустов одновременно по обоим съездам вымахнули на насыпь два БТРа, перекрыв дорогу спереди и сзади. Тут же из-за кустов поднялся военный самолёт вертикального взлёта и посадки и завис над кустами впереди колонны, повернув нос в сторону гостей. На подвеске у него голубели две ракеты класса «воздух-земля». Колонна иномарок остановилась. Пассажиры, ошарашенные самолётным гулом и видом ракет, выскочили из машин с намерением бежать, но вдоль дороги с обеих сторон у кустов уже стояли ребята в чёрной форме с автоматами, в бронежилетах и масках. Самолёт сместился в сторону и сел за кустами. Стало тихо. В тишине раздался голос из громкоговорителя:

- Братва, кто хочет жить, бросайте оружие на откос и ложитесь мордой в землю.

Оружия было немного. Автоматчики обыскали лежащих, машины, переписали госномера, номера кузовов и двигателей. Все отобранные документы передали старшему. У всех сняли отпечатки пальцев.

- Открыть окна и сесть в машины, - скомандовал голос из громко говорителя. Незваные гости расселись по машинам. В одной из машин тонированное боковое стекло оказалось не опущенным. К иномарке подскочили два автоматчика и два ствола, как два чёрных зрачка, уставились на тонировку.

- Вам же сказано - открыть окна. Открывай! - крикнул автоматчик.

- Оно не открывается, - ответил кто-то из машины.

Два удара прикладом автомата, и слоёное стекло потрескалось и вогнулось внутрь салона.

- А сейчас, - продолжал невидимый диктор, - ласково просим отбыть восвояси. Тебя, Понурый, дома ждёт жена Наталья и дочь в Москве на улице Мира, за тебя, Кислый, мать переживает, а за тебя, Рыжий ... и голос назвал по кличкам и фамилиям всех, кто сидел в иномарках, а также их родственников. В этот момент по обоим съездам на дорогу стали подниматься люди - местные мужики и молодые парни.

- А это ещё что за профсоюз? Смотрите, их человек триста! - заволновался кто-то в задней иномарке. - Разорвут нас на мелкие кусочки.

Люди вплотную подступили к машинам. Кто-то скомандовал:

- Разворачивай оглобли!

Приподняв на руках седаны вместе с молчавшими пассажирами, мужчины развернули их в обратную сторону и поставили на колёса.

- Теперь джипы, мужики!

- Да ну их... Они тяжёлые, пускай пятятся!

К машине, где сидел Понурый, подошли несколько подростков, лет по пятнадцати, и остановились рядом с автоматчиками. Один из парней крикнул в открытое окно:

- Дяденька Понуровский, вам же сказали не ездить в Посёлок, - и добавил с вызовом:

- Чё ты сюда припёрся?!

Понурый побагровел.

- Сейчас, когда допятитесь до трассы, - продолжал кричать парнишка, - сразу налево, если конечно, вам надо к своим хозяевам в Израиль или в Англию, ну, а если в Штаты, то направо.

Пацаны засмеялись.

- Ты, я тебе язык вырву, - захрипел Понурый.

- А вот за грубость ребёнку можно и схлопотать, - и человек в маске направил на пассажиров джипа автоматный ствол.

- Убери ружо, дяинька - мент, - огрызнулся Понуровский.

- Ишь ты, какой начитанный! Ментов здесь нет. А вот джипчик у тебя классный. Конфисковать его, что ли, для наших бойцов - Родину охранять.

- Да пошёл ты..., - буркнул Понуровский.

- Поделикатней, раз уж прокололся,- послышался голос с заднего сиденья. - Толпа в триста рыл, Бэтээры, самолёт, а ты говорил - «десять обтёсанных». Может, у них и подводная лодка в Ручейке есть, а, Понурый?




Стучатся надо...

В семье Подольсих произошло событие: Вилли сделал Варе предложение руки и сердца, и она согласилась. И хотя этих событий ожидали, но всё - таки вместе с радостью в семью пришла тревога. Свадьба - это всегда хлопоты. Когда поженятся, где будут жить? В России? В Англии? Нужно ли венчаться и в какой церкви? Варя - православная, а Вилли - католик. А начатый совместный с Вилли бизнес, который уже приносил первые плоды? Вопросов было много.

Вилли не собирался везти Варю в Англию и знакомить её там с родителями, опасаясь, что они будут против их брака. Он думал пригласить, то есть выманить, родителей в Россию. Ему хотелось, чтобы они сами посмотрели на эту необъятную, сильную духом, хотя и неухоженную страну. Погостили, почувствовали характер, душу Сибири. Её широту и мудрость, открытость и томную загадочность, разухабистость и суровую строгую сдержанность. Да и Варя в родной среде будет уверенней держаться при знакомстве с четой Хилсэй. Кроме того, Вилли хотел заинтересовать отца новым направлением бизнеса, но говорить об этом легче было бы на том месте, где Вилли собирался начать дело. Чтобы отец правильно оценил его задумку, ему надо не только объяснить в деталях бизнес-план и показать место и объекты будущего дела, но и раскрыть для отца потенциальные возможности территории Западной Сибири и Зауралья не из сводок, а визуально.

Вилли был почти уверен, что отец приедет, но как убедить мать? И тут он вспомнил про перстень с алмазом, который она дала ему в дорогу со словами: «Вот, возьми и сохрани до возвращения. Эта фамильная драгоценность, реликвия рода Хилсэй. Перстню около трёхсот лет. Он принадлежал жене твоего дальнего предка и тёзки Вилли Хилсэя. Она была русская. У этого кольца существует двойник, которого никто не видел. На том перстне алмаз больше этого. Гравировка на русском языке «Хилсею за верность России», а на внутренней стороне ободка надпись: «Петербург, 1721 год». И ещё надпись не полных слов. Не удивляйся, что я знаю о нём. Описание перстня в роду Хилсэй передаётся из поколения в поколение. Твой тёзка служил в России царю Петру и после его смерти, по доносу некоего Жерона, был отправлен в ссылку, где и пропал без вести, а вместе с ним и перстень.

Ты едешь в Россию. Может, тебе удастся отыскать следы двойника. Хотя надежды мало. Но будь осторожен, камень дорогой. Кольцо никому не показывай. Надевать и носить перстни могут только супруги Хилсэй, для них они приносят удачу. Другим людям носить и даже мерить не безопасно - могут произойти негативные изменения судьбы». Вилли вспомнил, как он шутливо прошептал, недоверчиво улыбнувшись матери.

- Мистика.

«Не обижай мать! Это не шутки, это, - она строго взглянула на сына, - проверено временем. Да вот ещё... девичья фамилия нашей русской пра-пра-пра бабушки - Фирсова».

Вилли позвонил матери по мобильному телефону:

- Мама, приехать мне пока не дают дела. Но мне тут нужен отец для консультации, и я хочу, чтобы вы приехали вместе.

- Как ты себе представляешь свою мать в Сибири? Меня - в таёжном городе, где по улицам ходят медведи.

- Тюмень - современный, красивый город, - возразил Вилли,- а до тайги - тысяча километров. Медведей здесь нет, но зато по улицам ходят симпатичные и образованные девушки.

- Образованные, - переспросила мать, - в Сибири?

- Да, представь себе. И одна из них с двумя высшими образованиями - претендентка примерить наш фамильный перстень.

В трубке почувствовалось напряжённое молчание.

- Что ж, я приеду взглянуть на претендентку, - услышал Вилли в трубке сухой тон матери.



После обеда заместитель редактора остановила меня в коридоре.

- Съездите с Варей в музей, там сейчас выставка вышивки. Сфотографируйте, возьмите интервью у мастериц.

- Прямо сейчас ехать?

- Прямо сейчас.

Я заглянул в фотолабораторию:

- Варя, поехали.

- Стучаться надо, - хозяйка кабинета бросила на меня недовольный взгляд. Рядом с ней стоял Вилли и держал на ладони серебряный перстень с бриллиантом.

- Извините, - попятился я.

- Да ладно уж, заходи.

- Некогда заходить, ехать надо. Подожду в машине.

Я направился к выходу, но что-то меня остановило. В памяти медленно всплыл ночной тюменский сарай и два седых старика.

«Точно! - вспомнил я, - Перстень! Старик читал на нём гравировку. Что-то.. «За службу Родине Халсею», - Нет, не Халсею, а Хилсэю. У Вилли фамилия Хилсэй! Значит, он и есть тот, для кого старик хранил этот перстень. Сохранил, значит».

Профессиональное любопытство вернуло меня в фотолабораторию. На этот раз, перед тем как войти, я постучал.

- Войдите, - послышался голос Вари.

- Прошу прощения за назойливость, - я учтиво поклонился Варе. - Но у меня вопрос к вашему гостю. Разрешите?

- Зимин, не придуривайся. Чё те надо? - в глазах девушки читалось недоумение.

Я повернулся к англичанину.

- Вилли, у вас на ладони лежал перстень. Лет восемь назад я его уже видел у одного старика, который хранил его, видимо, для вас. Значит, вы всё-таки встретились?

- Где Вы видели этот перстень? - торопливо, путая русские и английские слова, кинулся ко мне Вилли.

- В Тюмени.

- Когда?! Ах, да... Восемь лет назад?

- Ну, да, - пожал я плечами.

Вилли с Варей переглянулись.

- Варя, расскажи ему. Я не могу хорошо объяснить.

- Это не тот перстень, который ты видел. Их два. Этот Вилли привёз из Англии. А ты, Сёма, наверное, видел другой, который находится в России. Ещё со времён Петра Первого.

- Точно, - вспомнил я. - Они говорили об этом. На том перстне гравировка «За службу Родине Хилсэю».

- Может - «Хилсэю за верность России»? - вопросительно взглянул на меня Вилли.

- Точно, «За верность». И ещё там были какие-то обрывки слов.

Англичанин вынул из кармана кольцо:

- Вот гравировка.

Алмаз сверкнул несколько раз, как будто подмигивая.

- Подожди-ка, - вспомнил я. - Внутри написано: «Петербург, 1721год».

Я стал рассматривать перстень. И на нём были непонятные слова, выгравированные в столбик: «все сто люби»

- Не надевай, это опасно, - предупредила Варя.

- Помню, - и я рассказал им историю ночёвки в сарае.



После визита в музей мы на редакционном уазике рванули в город. Варе и Вилли не терпелось поговорить со стариком. Свернув на улицу Володарского, мы увидели, что дома под номером 21 нет. Место, где он стоял, обнесено забором, который начинался от красно-кирпичного новостроя и заворачивал за угол на улицу Челюскинцев. Водитель прижал машину к обочине, и мы вышли. У открытой калитки толпились люди и негромко о чём-то разговаривали. Мужчина в строительной куртке кавказской внешности объяснял молодой паре, куда обратиться по поводу долевого строительства жилья. Рядом стояли две старушки в поношенных коричневых мутоновых шубах и с интересом прислушивались к разговору. Мы подошли и поздоровались.

- Простите, - обратился я к строителю, - Вы работаете на этой стройке?

- А что вы хотели?

- Хотел спросить об одном доме у кого-нибудь, кто имеет отношение к этой стройке.

- А что вы хотели? - снова спросил строитель.

Вилли повернулся к Варе и, усмехнувшись, что-то сказал по - английски. Я понял, что от строителя ничего не добиться и обратился к бабулькам.

- Вы, наверное, местные жители?

- Мы - то местные, сынок. Вот, в этом доме живём, - махнула рукой одна из старушек в сторону деревянного двухэтажного дома напротив.

- Спрашивай, что хотел, - добродушно отозвалась вторая бабулька.

- Вот здесь дом стоял, - кивнул я в сторону забора, - Когда его снесли?

- Так он сгорел, а потом уж и снесли, - пояснили старушки.

- А жители?

- Жители давно разъехались. Дом года два пустовал.

- А вы знаете кого-нибудь из бывших жильцов?

- Старых - то знали, да они все поумирали, а молодёжь - поживут да уедут.

Я поблагодарил старушек.

- Хоть в Интернете объявление давай: ищу перстень - взглянул я сочувственно на Варю, когда мы подходили к машине.

- Старатели вряд ли пользуются Интернетом,- возразила она.

В Посёлок ехали молча.

- Вилли, а что вы сказали Варе по-английском, когда я разговаривал с этим строителем, если, конечно, это не секрет, - нарушил я тягостное молчание.

- Семён, давайте перейдём на «ты».

Вилли уже довольно сносно говорил по - русски.

- Давай.

Мы ударили по рукам.

- Я сказал, об этом человеке у забора, - поморщился Вилли. - Он отвечал вопросом на твой вопрос. Так поступают плохие дипломаты или невежды. На дипломата он не похож.

Водитель остановил уазик возле моего дома. Я вышел, но перед тем, как захлопнуть дверцу, заглянул в кабину,

- Послушайте, а если попробовать отыскать родственников этой питерской невесты. Вилли, ты случайно не знаешь, как девичья фамилия жены твоего старинного родственника, ну, той, которая триста лет назад уехала в Англию.

- Мать говорила - Фирсова.

- Как Фирсова?! - вскрикнула Варя. Она с изумлением смотрела на Вилли, прикрыв ладонью рот, - У моей прабабушки девичья фамилия тоже Фирсова, - не своим голосом произнесла девушка.

- Мистика, - пробормотал англичанин.

- Так мы что же - родственники? - дрожащим от волнения голосом спросила Варя, глядя на своего жениха.

- Варюха, Бог с тобой, - успокоил я её, поняв, в чём дело, - Какие вы родственники?! Прошло триста лет! Сменилось пятнадцать поколений. А может, вообще однофамильцы. Не заморачивайтесь и никому об этом не говорите, а то начнут судачить.




Чета Хилсэй.

Вилли вместе с Прохором встретили чету Хилсэй в аэропорту Рощино и, усадив в джип Подольского, повезли в отель Кволити, где Вилли забронировал номер.

- Это твой водитель? - обернулся к сыну с переднего сиденья старший Хилсэй.

- Нет, - улыбнулся сын. - Это мой друг и компаньон.

Всю дорогу до гостиницы старший Хилсэй украдкой рассматривал Прохора. Подольский хотел пригласить гостей к себе, но Вилли поблагодарил и, извинившись, сказал, что на нейтральной территории родителям будет удобней. На другой день он приехал к ним в гостиницу и представил отцу отчёт о проделанной работе по лесозаготовкам.

В номере было две комнаты, и мисс Хилсэй ушла в спальню, предоставляя мужчинам возможность поговорить о делах.

- В регионе пилорамы устарели и морально, и технически, - рассказывал Вилли отцу. - Из двадцати мною осмотренных, восемнадцать пилят не качественно и настройке уже не подлежат. Поэтому тут есть два варианта. Первый тот, которым я занимаюсь сейчас. То есть, продолжать закупать лафет и грузить его на вагоны до Балтики, а дальше морем. Но это удорожает себестоимость, так как в неё приходится закладывать не только законные расходы, связанные с погрузкой, транспортировкой до железнодорожного тупика и перезагрузкой на полувагоны, которые я должен сам же и подготовить, но ещё платить взятки и поборы. Мало того, что цены на железнодорожные перевозки возросли, так ещё есть и дефицит вагонов, возможно, искусственно созданный. В общем, как здесь говорят « не подмажешь - не поедешь».

- Второй вариант, - продолжал Вилли. - Построить здесь деревоперерабатывающий комбинат широкого спектра переработки. В Тюмени, кстати, есть лесотехнический колледж. Я даже разговаривал с некоторыми выпускниками. Здесь можно найти высококвалифицированных специалистов. Эти вложения окупятся только одной бумагой, не говоря о деловой древесине, ламинатах, паркетах и других изделиях. Представляешь, сколько Россия потребляет белой бумаги? Так вот, больше половины закупается в других странах. А ассортиментная потребность полиграфического производства? Одним словом, отец, в России эта ниша пока пуста. И глупо было бы не воспользоваться ситуацией.

- Ты сказал, тот молодой человек - твой компаньон. Я так понимаю: ты вложил наследство деда? - осторожно спросил старший Хилсэй.

- Да, но очень маленькую часть. Её вполне хватило.

- Что же это за дело? - заинтересовался отец.

- Комплекс: фермерство, кожевенное производство, швейные изделия, мясопереработка, торговля.

- Для нашей семьи это как-то нетрадиционно, - взглянул отец на сына.

- Да, я понимаю, но и Россия не - Англия, здесь другие возможности.

- Ты связываешь с этой территорией какие - то надежды? - Хилсэй заглянул сыну в глаза.

Вилли ответил не сразу. Он встал из-за стола, и это выдало его волнение, прошёлся по комнате, подошёл к окну и повернулся лицом к собеседнику.

- Помнишь, отец, ты говорил о Черногории? - тихо произнёс Вилли. - Так вот, я свою Черногорию нашёл.

- Да, да. Твоя мама, мне что -то такое говорила,- кивнул сэр Хилсэй. - Но об этом после. Продолжим о твоём бизнесе.

- Я вошёл в кожевенное дело, - Вилли вернулся к столу. - Эту нишу здесь серьёзно пока ни кто не занял. Шкуры и меха вывозятся из России, где-то перерабатываются в других странах, а потом завозятся обратно уже в виде готовых швейных изделий. То есть, здесь почти нет этого бизнеса. Сейчас мы увеличиваем переработку и параллельно расширяем географию закупок и сбыта. Настраиваем швейное производство. Сибирь - это холодный край, поэтому здесь всегда в цене шубы. Шьём дублёнки. Мужкие, женские и детские. Заключили договор с модельным агентством. Агенство занимается разработкой модного молодёжного стиля с учётом местного климата и раскруткой брэнда.

Слушая сына, сэр Хилсэй вдруг вспомнил доклад своего заместителя, в котором говорилось о моде на укороченную зимнюю одежду. Хилсэй - старший прошёл неплохую дипломатическую школу и прекрасно владел собой, и всё же тень огорчения легла на его лицо. Он понимал, что его основная работа сейчас косвенно направлена против собственного сына. Хотя лицо собеседника, не выражало ни каких чувств, но Вилли почувствовал, что чем-то озадачил отца.

- Параллельно этому бизнесу, - продолжал Вилли. - Мы создали акционерное сельхозпредприятие, пригласив в долю сто пятьдесят сельских жителей из трёх деревень. Каждый из дольщиков вошёл в бизнес своим пустующим помещением для содержания скота. Открыли в Тюмени три продуктовых магазина и один в Посёлке.

- Как идёт торговля? - осведомился старший Хилсэй.

- По обороту тюменские магазины не уступают нашим, лондонским, хотя конкуренция и здесь чувствуется. И ещё, - Вилли внимательно взглянул на отца, пытаясь понять, чем он его заинтересовал,

- Рядом с небольшой деревней, где у нас производство, купили земельный участок, так называемое неудобье, на высоких холмах которого поставили солнечную и ветряную электростанции. Будем обеспечивать дешёвой электроэнергией своё производство и деревню. Кстати, ни в Тюменской области с её просторами, ни в соседних нет подобных ветряков. Эта ниша здесь тоже пуста. А энергетика - направление перспективное, и мы планируем вкладывать прибыль именно в эту отрасль.

Выслушав сына, сэр Хилсэй озадаченно молчал. Вилли понял, что он чем - то заинтересовал отца.

Он положил перед ним на стол папку с документами:

- Вот подробный бизнес-план по всем направлениям, здесь же копии бухгалтерских документов. Пожалуйста, посмотри, мне важно твоё мнение.

Вилли ничего не сказал отцу о мытарствах при установке ветряной электростанции.

Для строительства ветряка пришлось заказывать проект в проектном институте, имеющем на это юридическое основание, то есть лицензию. Парадокс: институтчики состряпали проект по готовым Вариным чертежам, то есть по разработке заказчика, содрав с него же деньги за разработку проекта. Потом нужно было брать в архитектуре разрешение на строительство.

Построив ветряк, пришлось пройти все технические экспертизы для сдачи в эксплуатацию. После запуска солнечной батареи и ветряка провели подземный кабель к производственным помещениям и к двадцати жилым домам своих сотрудников. Они перестали пользоваться электроэнергией монопольных электросетей. В деревне новости не утаишь. Об этом узнали соседи, и к ветряку присоединилась почти вся деревня. К ним приехали проверяющие. Думали, что воруют электроэнергию. Когда узнали, в чём дело, удивились. Через три дня в деревню из Посёлка нагрянула комиссия проверять пожарную безопасность электропроводки этих неплательщиков. Потом из Тюмени приехали технические эксперты проверять ветряк, который сами же и вводили в эксплуатацию, и вынесли вердикт: «по техническим причинам не соответствует нормам безопасности». И наклон у вышки не тот, и молнии будет притягивать, и лопасти могут отлететь и жителей зашибить, хотя они вращаются медленно, а до деревни восемьсот метров.

Подольские обратились в прокуратуру, подали в суд. Я написал статью в газету в поддержку предпринимателей, но материал в районку не взяли. Отправил в тюменское отделение «Центральной Газеты». Напечатали. Приехали московские тележурналисты заступиться за инвестора, вложившегося в российскую глубинку. Взяли интервью у Вилли, у районных чиновников, у спецов местного отделения электросетей, показали материал в новостях, вывернув наружу всю монопольную гниль. Чиновники заполучили скандал. Антимонопольному комитету всыпали. Подольские и Вилли суд выиграли. Как говорится, нет худа без добра - меня после этой скандальной истории пригласили работать в областную газету.




Барышня.

Оставшись один, без родителей, я вдруг понял, что дальше жить придётся только для себя. Но лишь для себя - это как-то неинтересно.

Говорят, что браки заключаются на небесах, а любовь с первого взгляда - это обоюдная химическая реакция, одновременно возникающая в сердцах и умах, вызванная встречными взглядами, взаимно проникающими в глубины душ. Так или иначе, но точнейшие часы небесной канцелярии повернули нашу планету ещё на секунду навстречу солнцу и я, войдя в здание краеведческого музея, увидел её. Тут же я забыл об интервью, которое собирался брать у директора музея. Мы неотрывно смотрели друг на друга. Меня потянуло к ней, как магнитом. Как в полусне, мы бродили по залам музея, о чем-то разговаривая, не замечали ни экспонатов, ни посетителей. Два месяца свиданий пролетели, как один день, затем заявление в загс, следующий месяц до свадьбы показался мне годом и, наконец, - вальс Мендельсона.

Отец и мать моей жены, как и многие родители, мечтали о богатом зяте и считали, что их единственная красавица дочь неудачно вышла замуж, и тихо ненавидели меня. Даже появление внуков не прибавило им родственных чувств ко мне.

Друзья мои тоже определились в личной жизни. Юра так и жил со своей Верой в Ручье, в отчем доме. У них родились двое деток. Он закончил заочно юридический и работал следователем в прокуратуре. Понятное дело, сейчас уже никто не называл его Йориком. Юрий Иванович, будьте любезны. Никто, кроме нас с Санькой. Он после армии всё же женился на Нэлке. Но, побыв месяц дома, вернулся в свою военно - морскую часть, и, став сверхсрочником, получил мичмана и служебную жилплощадь. Нэлка уехала к нему. Она долго не рожала. Наконец, решилась, и недавно они приезжали в отпуск с трёхлетней дочерью. Сашка был счастлив. Мы радовались вместе с ним, чокаясь коньячными рюмками за столом под яблоней в Юрки- ном саду:

- Ну, будем радёхоньки!

Только наши отпускники отбыли к себе на Дальний Восток, как приехала другая отпускница - Лилька. Я знал об этом, но не спешил увидеться. Зачем заводить старые дрожжи? Тем более я изредка видел её на экране телевизора в роли ведущей. Она тоже не напоминала о себе. В последний день отпуска перед отъездом Лилька всё-таки решила повидаться, но ей сказали, что я лежу в больнице Водников, где-то на окраине Тюмени, у чёрта на куличках. Она искала меня, едва не опоздав на самолёт.

... Она явилась, как во сне.
Такси нырнуло из-под арки,
И все, кто был в больничном парке,
Все позавидовали мне...

А я, действительно, лежал и сквозь ресницы дремотно смотрел в окно палаты на осеннее небо. Мой сопалатник, курсант военного училища, сидел на подоконнике у распахнутого окна.

- Ух ты, какая барышня! - восхищённо воскликнул он. Я, сквозь дрёму, услышал где-то далеко знакомый женский голос.

- Кого надо? - переспросил курсант в открытое окно - Зимин? Есть такой.

- Семён, к тебе!

Да, действительно, барышня. Она запомнилась мне на фоне желтеющих берёз, с пышной каштановой причёской. Совершенно не похожей на свою телевизионную версию. Стройная, с невероятно большими серыми глазами, в превосходном, безукоризненно подогнанном голубом платье. Она стояла и молча смотрела на меня, а я молча смотрел на неё. Картина, обрамлённая багетом больничного окна. Эта минута - вечность, а вечность - именно эта минута.

Я вышел в сад, и мы минут пятнадцать расспрашивали друг друга о житье-бытье. Её ждало такси. Она помахала мне рукой из машины, как машут дети, и уехала. Снова на десять или пятнадцать лет.




Музыка шагов.

Каждую пятницу вечером у нас с женой происходил один и тот же диалог:

- Сеня, на выходные надо поехать к родителям.

- Опять? Что там делать каждые выходные? Слушать, как твои родители ругаются?

- Не хочешь, тогда я поеду одна.

- Хоть в эти выходные побудь дома со мной.

- Не могу. Родители обидятся.

- А я, значит, не обижусь? Ты за кем замужем? За мной или за родителями? - возмущался я.

- Прекрати.

И она уезжала. Я огорчался. Огорчения перерастали в обиды, которые я не всегда сносил молча... Начались взаимные упрёки. Стало ощущаться одиночество. От обиды в голову лезли воспоминания. Я видел себя семнадцатилетним рядом с Лилькой. Мы медленно брели по мелководью вдоль берега озера. Вода в тот год поднялась и скрыла прибрежный песок. Небольшие волны плескались в высокий отвесный берег, в котором стрижи сделали себе норы. Лилька поднимала подол, чтобы не замочить, открывая свои красивые загорелые ноги. Мы шли и разговаривали, тревожа этих стремительных птиц. И они, внезапно вылетая из нор, пикировали на нас, защищая своё жилище.

С тех пор прошло больше двадцати лет. «Хорош, - говорил я себе мысленно, - тебе, дружище, надо не юность вспоминать, а деньги зарабатывать». И я продолжал настукивать газетные статьи на клавиатуре компьютера, впечатывая точки в свои воспоминания.

Супруга делала карьеру. Ей предложили должность начальника отдела, и она согласилась, хотя знала, что это - в ущерб семье. Мы стали видеться всё реже и реже.

В выходные она уезжала к родителям, а по вечерам задерживалась на службе. Новая работа захватила её, и она как-то постепенно перестала мной интересоваться. И у меня появилось чувство дискомфорта и неуверенности в себе. И вот на фоне всех своих недостатков, имеющихся и надуманных, я вдруг обнаружил, что некоторые женщины в редакции, где я работал, интересуются мной.

Сначала я засомневался в своём открытии. Истосковавшийся по женской ласке, хоть и женатый, но одинокий мужик... «Мерещится, - подумал я. - Так сказать - мираж желаний».

Но в конце концов мираж обрёл реальность в лице незамужней журналистки, намного моложе меня. Сероглазая шатенка Оля поразила меня своей порывистостью и эмоциональностью.

Одинокая женщина, как она о себе сказала. Я поправил её:

- Женщина не одинока, а свободна, а одинокими бывают мужчины.

Всё началось с того, что я подвез её до дома, косясь по дороге на её красивые ноги. Последовала, казалось бы, холодная, светская любезность за любезность - приглашение на чай.

Три месяца я дышал ей. Её волосы, кроме еле уловимого запаха духов пахли весенним ветром, который приносит с собой из далёких южных стран сладкие, неведомые запахи. Каждое утро, придя на работу, я слышал за стеной весёлую музыку, которая поднимала мне настроение, музыку её торопливых шагов в длинном редакционном коридоре. Она знала, что я никогда не брошу семью и однажды призналась: «Я боюсь в тебе увязнуть».

Тактичная, всё понимающая и талантливая, она уехала в другой город. Сначала она звонила почти каждый день, потом раз в неделю, раз в месяц, затем всё реже, реже... Я понял, что у неё всё нормально, и ей, слава Богу, не до меня. Я забыл запах её волос, и одиночество снова окружило меня своим невыносимым холодом.

А потом в редакции появилась новая сотрудница. Очень красивая, стройная молодая женщина с каким-то магическим, волшебным, притягивающим взглядом. Я окрестил её для себя «Волшебница». При встречах мы улыбались друг другу, чувствуя взаимное влечение. Разговаривая исключительно на производственные темы, я видел в её глазах женское любопытство вперемешку с тоской неутолённого желания. Она носила такую короткую юбку, что взгляд просто прилипал к её ножкам, от чего в груди учащались басовые удары, а высоченные шпильки её туфелек вызванивали в редакционном коридоре весёлую мелодию, раскрывая стремительный и эмоциональный характер хозяйки.

И хотя в своей неприкаянной тоске по женской ласке я ещё изредка вспоминал об Ольге, но уже стал прислушиваться, как в коридоре звучала эта новая, совершенно удивительная музыка.

Однажды во время обеденного перерыва эта волшебная мелодия шагов на секунду смолкла у дверей моего кабинета и вдруг влилась ко мне желанными звуками. Несмотря на то, что рядом стояло два свободных стула, Волшебница села ко мне на стол. В короткой - прекороткой юбке.

Ещё ни разу в жизни стол не ощущал на себе ничего, более прелестного. Александр Сергеевич Пушкин, конечно, не мог предусмотреть рождение в конце двадцатого столетия да ещё в Тюмени такой прелестницы, иначе бы он подкорректировал вот эти свои строки: «...только вряд найдёте вы в России целой три пары стройных женских ног. Ах, долго я забыть не мог две ножки, грустный, охладелый, я всё их помню, и во сне они тревожат сердце мне». Не стройные, а стройнейшие, они волновали всю мужскую половину редакции, равно как и остальных особей нашего пола за пределами редакционных апартаментов.

Шторы на окне моего кабинета не водились, но думать об этом было уже некогда, хотя, напротив, из окон в окна, было здание типографии. и, если кто-то из рабочих не спустился в столовую, то он мог увидеть всё, что происходило дальше в моём кабинете, а конкретно - на столе.

Волшебница спасала меня от одиночества всю осень и зиму. А я спасал её, незамужнюю.

Город снегом занесен.
Он божественно спасён.
От осенней скуки луж,
От бездонной грусти душ.

Я один и Вы одна.
Вид красивый из окна...

Всю свою энергию моя Волшебница отдавала работе и вошедшему в моду фитнесу, ну и нежной страсти, конечно.

- А что нам, красивым бабам?! - игриво и с вызовом говорила она.




Сашка.

В новогодние школьные каникулы в Посёлок вернулся Санька. Вернулся насовсем, с дочерью, но без жены.

Он пригласил нас с Юрой отметить его приезд. Мы сидели втроём за столом на кухне в квартире его родителей, пили водку, закусывая пельменями и зелёными китайскими салатами, привезёнными с Дальнего Востока.

Между тостами вспоминали юность. Пришли Прохор и его зять. Я познакомил Сашку с Вилли. После изрядно выпитого Санька вздохнул:

- Мы с Нелкой развелись. Расскажу - обхохочетесь.

- А ты не рассказывай, - мотнул Юра головой.

- Нет, расскажу, сегодня один раз и чтоб больше об этом не говорить. Бросила она меня. Влюбилась в полковника, в мента. Зачем ей морпех? Какой - то прапорщик! Она теперь полковничиха, блин. Он тоже семью бросил. Я ничего не знал. Узнал, когда ему назначение пришло в Москву. Объявила, что давно разлюбила меня. Собралась за три дня и укатила. Дочь с ней не поехала. Натаха, она... Санька погрозил кому-то пальцем, - она в меня, она не предаст. Скандал был. Сначала я ему рыло начистил, - Сашка вдруг подбоченился, изображая Нэлкиного кавалера,

- «Я, Я, Я! Я принадлежу к старинному русскому роду Жероновых, который начался от моего предка, француза Жерона, служившего ещё при Петре, - Саня передразнил полковника, изображая высокомерие. - А при императрице Анне Ивановне мои пращуры были в правящей верхушке. Предки, расчищая путь Анны к трону, многих отправили по этапу в дальние края. Смотри, - говорит, - можешь разделить их участь».

- А я говорю: «Дальше Сахалина не сошлёшь, паскуда», - и выхлестнул его.

- Саша, как ты сказал? Француз Жерон? - лицо Вилли вытянулось от удивления.

- Ну, да, Жерон. Предок этого Жеронова, - Сашка кивнул. - Ох, и помолотил же я его. А на другой день дочь в него горшки с цветками с балкона бросила. Смех и грех.

Саня рассказывал и волновался, перескакивая с одного на другое.

- В Москве сейчас живут, - Санька взял со стола рюмку с водкой, но тут же поставил её обратно. - Дочь вот надо в Поселковскую школу устраивать. Я от переживаний песни начал писать. Оцени, поэт, - повернулся он ко мне и, взяв гитару, хрипло пропел пьяным голосом:

- На балконе воробей чирик вжик, вжик,
По тропинке под балконом шёл мужик.
Нёс любимой три цветочка,
У любимой снайпер дочка
И с балкона три горшочка
Вжик, вжик, вжик.
Папочка, войну отменим.
Много тётенек в Тюмени.
Миллион красивых ножек.
Не точите, папа, ножик.

- Во, - я показал большой палец. - Выпьем за рождение нового поэта.

- Ворюга он, мент этот,- продолжал Санька, занюхав очередную порцию водки пучком салата. - Там все об этом знают. Все пальцы в перстнях, один с таким большущим алмазом, а его в Москву... На «Тоёте» её катал. А я думал: что это она дверцу в наших «Жигулях» закрывать разучилась? Хлопнет тихонечко как в иномарке, а дверь не закрывается. А она, коза, видимо уже привыкла легонечко закрывать тоётину дверку. К хорошему быстро привыкают. А я свою «пятёрку» там продал, - Санька уже не говорил, а пьяно бормотал.

- Мужики, на работу надо куда-то

- Сань, - Юрка поднял от стола ладонь, - работу найдём хорошую. А на гитаре в армии научился?

- Служил там парень один, музыкант, он и научил.



Через неделю Саня определил Наташу в школу, а Юра, как и обещал, устроил его на работу телохранителем в крупный тюменский банк охранять главбуха, которым оказалась довольно симпатичная женщина. Сашка рано вставал и ездил в Тюмень на первой утренней электричке. Работая через день, он сопровождал «тело» от дома до работы и обратно. По вечерам незамужняя бухгалтерша с подругой посещали рестораны или бассейн. В выходные - по магазинам и на дачу. Сашке приходилось и в ресторанах торчать и вдоль бассейна прогуливаться. Во многих кабаках обслуга уже знала Сашку и считала его своим.

С первой своей получки он пригласил нас с Юркой в ресторан. Сначала народу в полутёмном зале было немного, но часам к восьми вечера уже не было свободных мест. Свет настолько был притушен, что невозможно было рассмотреть лица людей, сидящих за дальними столиками. Группа музыкантов - скрипачей, отыграв своё время, ушла. На смену им на маленькую сцену вышел молодой парнишка - бард с гитарой и стал петь свои песни. Голос у парня был хорош, но тексты песен сыроваты. В зале раздавались жиденькие аплодисменты. Санька встал из-за столика.

- Я щас, - бросил он нам и направился к эстраде. Пошептавшись о чём-то с певцом и артдиректором, Сашка взял у парня гитару и подошёл к микрофону.

- А сейчас, дорогие наши гости, для вас поёт Александр Мухамед- зянов! - объявил в микрофон артдиректор. Саня опробовал гитару несколькими аккордами и запел.

У него оказался красивый тембр баритонального тенора. Он пел воодушевлённо, то на высоких эмоциях, а то проникновенно приглушая свой бархатный голос. Люди в ресторане перестали жевать. Саня, заканчивая песню, последние строки спел почти без музыки.

Странную песню я сочинил.
Ночь налила в переулки чернил.
Дулом нагана пишу на снегу
Песню, что спеть без тебя не смогу.

В зале ресторана раздались аплодисменты уже захмелевшей публики. Кто-то крикнул «браво!». От соседнего с нами столика раздались женские голоса,

- Спойте ещё что-нибудь!

- Хорошо поёте. Ещё!

- Спасибо, - Саня слегка поклонился публике. - Тогда ещё одну песенку, если официанты одолжат мне пустую тарелочку из фольги.

Официантка принесла тарелку.

Раздались весёлые, гитарные звуки, и Саня запел:

Моя банкирша хороша
На сто процентов и душа.
Костьми я должен в землю лечь,
Чтоб её тело уберечь.

Перед припевом Саня надел на голову мягкую тарелку, изображая из неё тюбетейку, и продолжил пение, но уже с татарским акцентом:

Держись секъюритю.
Башка своя крутю.
Работа знаю я.
Твой тело - вся моя.

Саня под общие аплодисменты уже подходил к нашему столику, когда к нему навстречу подошла шикарно одетая женщина.

- Поздравляю с дебютом, Саша. Не знала, что вы - такой талантливый.

- Добрый вечер. Извините, я не знал, что вы здесь.

- Что вы извиняетесь, вы же не на работе, - смущённо улыбнулась женщина. - А если б знали, так что же - петь не стали бы?

- Не знаю, - смутился Саня. - Может, присядете к нашему столику, я тут с друзьями, - кивнул он в нашу сторону.

- Спасибо, но я тоже с друзьями, - отказалась она.

Саня проводил женщину на место.

- Кто это? - спросил я его, когда Сашка вернулся за стол.

- Это моя шефиня. Я её охраняю.

- Красивенькая.

- Сань, а ведь она не замужем, - лукаво улыбнулся Юрка.

- Да ладно тебе! Нужен ей какой - то охранник.

- Ты не только охранник, а ещё и певец, - поднял я указательный палец, - и телохранитель. Кто сейчас пел «Твой тело вся моя»? А?

- Да ну вас.. Давайте лучше выпьем.

Мы подняли бокалы. Юрка встал.

- Саня, за тебя, за твою успешную службу, за творческие успехи, ну и на поприще, так сказать, тоже, - Юрка покосился в строну столика Сашкиной начальницы. Мы рассмеялись, чокнулись и выпили.




Москва.

В конце февраля я повёз тексты своих песен в Москву, как говорится - наобум, ни с кем предварительно не договорившись.

Поезд отходил ночью. Перед отправлением я забежал к Волшебнице попрощаться. В дверях она задержала меня, прислонившись к плечу.

- Зимин, не будь там долго, ладно? Я буду скучать, - прошептала она.

Поезд «Благовещенск - Москва» доставил меня в первопрестольную в половине пятого утра. На своем длинном пути он собирал путников из Сибири, Урала и Поволжья.

В последнюю ночь перед приездом в нашем вагоне почти никто не спал. Волнительные часы перед встречей со столицей. Некоторые путешественники ехали в Москву впервые, и она им казалась чем-то большим, светлым и пушистым. Впечатляло обилие церквей, выхваченных из ночи прожекторами и подсветками.

Наконец, остановка - Ярославский вокзал.

Толпа вывалилась из поезда и плотной колонной двинулась вдоль по перрону. У вокзала колонна раздваивалась. Основная часть направлялась в зал ожидания, сужаясь и застопоривая движение перед входом, а другая огибала вокзал в сторону стоянки такси, метро и Казанского вокзала.

Подходя к этому перепутью, я замешкался, раздумывая, куда идти. До открытия метро оставалось еще полтора часа, и я стал очевидцем проверки документов у своих попутчиков. Милиционеры, человек шесть, проверяли паспорта. На меня даже не взглянули. По внешнему виду я от местного жителя не очень -то отличался в демисезонном пальто и кепке. А вот соседей по вагону - тех, кто были в дубленках и зимних шапках, - заставили предъявить документы, интересуясь целью приезда. Мои попутчики кивали головами: дескать, понимаем, операция «Антитеррор». Странно, милиционеры ни у кого не проверили большущие сумки. Один из стражей порядка позвонил по сотовому сразу же, как только сибиряки от него отошли и направились в обход вокзала, к стоянке такси. Я пошел за ними к метро и, завернув за угол, увидел пустой милицейский уазик, а возле него молодцев с кавказской внешностью, которые перегородили дорогу моим попутчикам. Ничего, как говорится, личного. Просто, по словам кавказцев, они - местные жители и контролируют Ярославский вокзал, а гости столицы должны «отстегивать» за въезд. Если будут упираться, «местные» сдадут их «ментам» и «будет еще хуже». Попытался было заступиться, но количество «местных» удвоилось, как из-под земли, отодвигая меня в сторону. Я понимал, что если дело дойдет до рукопашной, то, в лучшем случае, меня, избитого, ждет КПЗ, ибо менты - за углом, а их «уазик» рядом, и уже «бьет копытами».

Ситуацию разрядил телефонный звонок. Кто-то звонил по сотовому «бригадиру» этих бандитов. «Москвичи» успели все-таки отнять у россиян по триста рублей и быстро пошли навстречу новым «клиентам», о которых, вероятно, их предупредили по сотовому телефону стражи порядка, проверяющие документы за углом. Если прописка не московская, значит, можно ограбить. Жаловаться приезжему человеку в пять утра, кроме вокзальной милиции, некуда, то есть пострадавший попадает к оборотням. Круг замкнулся.

В метро было время поразмышлять: в поезде - шестнадцать пассажирских вагонов. Если ограблен хотя бы один пассажир из вагона на 300 рублей, то это 4800 рублей с состава. Умножим хотя бы на три поезда - 14400 рублей, и на шесть вокзалов, это 86400 руб. в день. Значит, два с половиной миллиона рублей в месяц. Доходный «бизнес». Есть на что купить тех, кто продается.

Оставив свой нехитрый багаж у дальних родственников, я поехал в арт-студию «Алла». Почти не блудил. Вдвоем с местным дворником, который не слыхивал ни о какой студии, обойдя два раза здание на Таганке, нашли, наконец, вход со двора. Точнее, двери без вывесок. Но возле одной - мусорный бак с надписью «Арт-студия». У дверей кнопка. Звоню. Диалог с охраной через домофон:

- Кто там?

- Это я, один из тюменских поэтов, привез свои песни для ваших девочек.

- Вы договаривались с кем-нибудь?

- Нет, но я и приехал, чтоб договориться.

- Ну, тогда мы вас не впустим.

Тут мне вспомнились слова одного тюменского режиссёра, - «Чтоб снимать художественный фильм, надо переезжать в другой город, хотя бы в Екатеринбург. А если ты хочешь, чтобы твои песни пели, - дуй жить в Москву. Там и тусовка, и телевидение».

Жить в Москве? В этом шумном вертепе? Не-ет, домой. В деревню, на озеро, рыбу ловить.

В первый же день в Москве, покупая билет на обратную дорогу, я подарил свой сборник хорошенькой кассирше.

- А где автограф? - спросила она, взглянув на меня с любопытством сквозь стеклянную перегородку кассы.

Я, подписывая книжку, спросил, как её зовут, и оставил номер своего телефона.

- Спасибо, - улыбнулась женщина.

На другой день Юля мне позвонила. Москвичек у меня ещё не было. Говорят, что это особая нация. Посмотрим.

Романтическая встреча предполагалась на мосту. Например, на Кузнецком. Днём потеплело, и мы долго бродили по городу и разговаривали.

- Мне понравились ваши стихи.

- Спасибо.

- Вы, наверное, печатаетесь в глянцевых журналах?

- В нашем городе глянцевых нет, а в газетах печатают иногда.

- Вы тоже пишете? - спросил я.

- Нет, я - не писатель, я - читатель.

- Что же вы читаете?

- Сейчас в основном периодику, а когда в школе работала, читала сочинения своих учеников. Некоторые были очень интересные, и, поверите ли, я их до сих пор помню.

- Вы по образованию учитель литературы?.

- И русского языка, - добавила она.

- Что ж сменили профессию?

- Тяжело одной поднимать двух детей на школьную зарплатёшку.

- А муж?

- Объелся груш, в полном смысле этой крылатой фразы. Возил фрукты с юга. Однажды уехал и заболел. Попал там в больницу, влюбился в молоденькую медсестру и остался у неё.

«Небось, вместо любви всю ночь тетради проверяла», - подумал я о своей спутнице.

Мы медленно шли по набережной Москвы - реки. На противоположном берегу тихо и величественно возвышался восстановленный храм Христа Спасителя.

- Вы раньше бывали в Москве? - спросила Юля.

- Бывал. Тогда такого беспредела не было - бандиты прямо на вокзале.

- Кавказцы деньги вымогают? - сочувственно спросила она.

- А вы откуда знаете? - удивился я.

- Вся Москва знает. Их разгонят, а они снова появляются. Кто-то их хорошо прикрывает. Моего старшего брата из-за них чуть не посадили. Подрался с ними. Заступился за приезжих. Его забрали в милицию и хотели судить за разжигание межнациональной розни. Коллеги по бывшей работе кое - как его отстояли. Он сейчас на пенсии, но работает ещё охранником.

- Да, на этом законе по всей России спекулируют некоторые, так сказать - не качественные, выходцы из южных стран. А кем работал Ваш брат?

- Бывший офицер КГБ.

И я подумал, вспоминая вокзальный инцидент: «Хорошо, что в драку не полез, меня бы точно упекли».

- Может, в кафе зайдём? - предложил я.

- Проголодался?

- Да. Сам проголодался и тебя проголодал, то есть, простите, вас.

- Да, ладно уж, давай на ты, - и добавила. - Поехали ко мне. Я готовлю лучше кафешных поваров.

- Поехали. А не боишься вот так сразу приглашать незнакомого человека?

- Ну, я прочитала весь твой сборник и думаю, что если не всё, то многое о тебе поняла.

- А что, - стал я себя кокетливо хвалить. - Хоть и ничего во мне интригующего нет, но я хороший человек, и вообще рубаха - парень.

- Посмотрим, посмотрим, - засмеялась она.

Пока Юля готовила обед, я отремонтировал шпингалет на дверях ванны. Наблюдая, как я мучаюсь, закручивая ножом последний шуруп, Юля сказала, как бы извиняясь:

- Я иногда брата прошу, что - нибудь починить, но не могу же я его постоянно эксплуатировать, у него своя семья. И внуки уже есть.

Хозяйка поставила последние приборы на стол, затем отошла от него и, оценивая критически своё творение, как художник только что созданное полотно, позвала меня:

- Семён Иванович, прошу к столу.

- Чем красивее стол накрыт, тем вкуснее пища, - озвучил я свои мысли.

- А чем больше выпито вина, тем красивей хозяйка, - засмеялась Юля.

Вина не было, но был превосходный молдавский коньяк, которого мы и выпили по рюмке, закусывая маслинами.

Из окна, с высоты двенадцатого этажа, был великолепный вид на Москва-реку.

- Я тоже иногда любуюсь, - услышал я за своей спиной голос Юли. Она вышла из ванны в махровом халате и, подойдя ко мне, стала рассказывать о старинных домах, стоящих на другом берегу реки. Её влажные волосы волнующе пахли шампунем, в котором улавливались запахи разноцветья лугов, хвои и чего-то ещё...

Время двигалось к вечеру, и скоро должны вернуться из школы Юлины дети. Я хотел было откланяться, но она, истосковавшаяся по мужской ласке, не отпустила меня.

Ну, что ж, в этом случае желание дамы - закон.

Вечером к Юле приехал брат и стал звать её на вечеринку по поводу окончания ремонта в квартире.

- Ты тоже помогала, так что давайте с ребятами собирайтесь.

- У меня гости, - замялась она. - Заходи, я тебя познакомлю.

Я находился в комнате и слышал их разговор. Они вошли. Юлин брат интеллигентного вида, лет пятидесяти пяти. Он поздоровался и протянул мне руку,

- Василий.

Я тоже отрекомендовался:

- Семён Зимин.

- Юля извини, - обратился я к хозяйке. - Я невольно слышал ваш разговор. Ты поезжай, а мне уже пора, а то родственники волноваться будут. Как говорится, погостил, пора и честь знать.

- Знаешь что, поехали со мной в гости.

- Спасибо, но нужен ли в вашей компании незнакомый человек? Тем более, что мы сами-то с тобой недавно познакомились.

- А мы скажем, что давно знаем тюменского поэта, - вмешался Василий в наш разговор.

Я взглянул на него с недоумением.

- Не удивляйся, - усмехнулся он. - Сестра мне с утра твои стихи по телефону цитировала. Поехали, я тебя приглашаю. А родственникам позвони.

На вечеринке по просьбе Юли я прочитал несколько стихотворений. Потом мы с Василием обсуждали тему вокзальных грабежей.

- Как же так, - говорил я ему, - ведь под носом у главного ФСБ.

- Ну, контора - не самая верхняя инстанция. К тому же это поле деятельности принадлежит министерству внутренних дел. Управленческие и политические структуры сильно коррумпированы. Новый президент, конечно, пытается что - то сделать, но очень сложно. Знаешь, иногда так хочется взять пулемёт и полоснуть по этим бандюганам и оборотням в погонах.

- Ну, понятно, власть коррумпирована. Но что же москвичи терпят такое позорище в столице нашей Родины?! Организовались бы да и выхлопали этих наглецов так, чтобы они навсегда забыли это ремесло.

- Москвичам наплевать. Не их же грабят, а провинцию.

- То есть Россию, - мрачно констатировал я. - Эх, привезти бы сюда своих поселковских да и отметелить этих вокзальных тварей.

- Интересная мысль, - взглянул на меня Василий.

На следующий вечер он провожал меня на поезд. Юля была на смене, и мы с ней простились днём.

- Да, ладно, не провожай, - сказал я ему. - Что я, сам не доберусь?

- Доберёшься, конечно. Но на вокзалах менты останавливают одиноких путников, выясняют, что поезд вот-вот отходит, и начинают придираться, время тянуть, вымогая деньги.

- Вот падлы!

- Ещё какие!

Прощаясь, мы обменялись номерами телефонов.

Благополучно убывая из Москвы в плацкарте, я думал:

- Жаль, конечно, что песни так никому и не показал, зато друзей нашёл хороших.




Охота.

Василий позвонил мне через неделю после моего приезда из Москвы. Но на мониторе моего телефона высветился незнакомый номер.

- Как доехал? - услышал я знакомый голос.

- Нормально. У тебя что, номер другой?

- Я потом объясню. Слушай, Семён, помнишь, ты хотел привезти своих поселковских ребят в наш город.

- Ну, помню.

- Я хочу познакомиться с ними. Как ты смотришь на это предложение?

- Очень даже положительно.

- Если я сегодня выеду, то буду у вас через пару суток. Это удобно?

- Конечно. Как возьмёшь билет, сразу сообщи. Я тебя встречу.

- Добро.



Мы сидели с Василием за столом в моём отчем доме и пили чай. Он уже неделю гостил у меня, то есть жил один в моём доме. Всю эту неделю он делал вид, что активно отдыхает, а сам, присматривался к местному, как он выразился, «гарнизону». Я заранее, перед приездом московского гостя, договорился с братьями Подольскими и местным охотоведом, чтобы они организовали охоту на волков. И они организовали. Собрали небольшую компанию поселковских, к которой присоединились Сонник и его друг. Покатили на трёх машинах. Два УАЗика и Шишига. Поохотились, подстрелили трёх матёрых волков. Я в этом мероприятии был статистом. Ночевать приехали в избу на заимку Прохора.

Меня разбудил солнечный луч, заглянувший в единственное небольшое оконце. Я встал и облачился в полушубок, собираясь выйти на улицу. Тут же проснулись и другие «охотники». А на улице, на костре, уже вовсю кипел чайник. Чуть в стороне Прохор, Тимоха и охотовед разделывали тушу лесного козла. Оказывается, пока мы спали, настоящие охотники ещё до света сходили на промысел. На завтрак был копчёный щёкур, хлеб с мёдом и чай из мороженого шиповника, которого нарвали тут же, возле избы. Яства стояли на узком и длинном столе, который Тимоха вынес на улицу и установил недалеко от костра. У стола завязался разговор. Сначала об охоте, потом о политике, и тут Василий стал рассказывать московские новости, о которых не сообщает пресса. Незаметно разговор коснулся рэкета, московских вокзальных бандитов. Я, понимая, к чему клонит Василий, рассказал о своём вокзальном приключении в Москве. Мужики были удивлены и возмущены: «Как?! В столице!».

- Уважаемые гости, - объявил после завтрака Прохор, - мы с хозяином тайги, - он, улыбнувшись, взглянул на охотоведа, - займёмся волчьими шкурами, а вы можете отдохнуть. Если скучно - погуляйте по лесу. Вот и экскурсовод с вами пойдёт, - кивнул он на Тимоху. - Постреляйте по мишеням, по медведям. Если встретите мамонта, прежде чем застрелить, сначала сфотографируйтесь с ним, но к двенадцати милости просим - все на обед. Кушать будем шашлык из козлиного мяса, а потом прошу всех в Посёлок к себе в баньку.

От приглашения никто не отказался. Дом у Прохора был построен из кирпича, а баню он срубил из осины и внутри отделал осиновой же вагонкой, но, слегка отступив от русской традиции, сделал её трёхсекционной.

В первой - предбанник с раздевалкой, лавками и столом, во второй секции - помывочная, а в третьей - парилка. Попарились в удовольствие. Мужики хвалили баньку, попивая ядрёный квасок, который черпали кружками из деревянной кадушки, стоявшей тут же в предбаннике.

После бани вся компания засиделась у Прохора допоздна за интересным разговором и медовухой.

В последующие дни Василий познакомился с ребятами Кондорова. Погулял в местном кафе с Сизырем и Тимохой. Съездил с Прохором и Кондором к Соннику.



Мы с московским гостем в моём доме ожидали местный «гарнизон».

- Пора бы и гостям быть. - вопросительно взглянул на меня Василий.

- Приедут. Давай чаю долью.

В сенях хлопнула дверь, послышались шаги, и в дом вошли Кондор, Сизырь и Подольские. Поздоровались.

- Присаживайтесь к столу, - пригласил я.

Вскоре приехали и остальные гости: Сашка и Юрка, а чуть позднее - Сонник и его друг, начальник охраны аэродрома, бойцы которого помогали выгнать из Посёлка бригаду Понурого.

- Я так понимаю, раз вы все пришли - значит, все согласны послужить нашей Родине, - Василий окинул взглядом присутствующих.

- Поселковские согласны и готовы, как пионеры, - улыбнулся Кондор, поднимая чашку с чаем, будто рюмку для тоста. Сонник и его друг кивнули.

- Всегда готовы, мы и сейчас служим.

- Развенчать вокзальную мафию - дело опасное, - Василий помолчал, отпил из чашки. - Но у нас есть страховка моих бывших коллег, которые ещё в строю. Это не просто коллеги, это мои друзья. Идея им понравилась - вставить пилюлю министерству внутренних дел, тем более руками народа. Но действовать будут осторожно, в тайне от начальства, чтоб не посвящать лишних людей. В данный момент собирается информация. Как только все фигуранты будут установлены. мы и начнём, сразу на всех вокзалах. Вы - на Ярославском. На другие вокзалы приедут люди из других областей. Взять всех одновременно не получится, потому что действовать придётся рано утром, до открытия метро, а большие чины в это время ещё спят. Их придётся брать при выходе из дома, правда, у коллег есть одна задумка... Может, сработает. Ваша задача: прибыть на вокзал с первым поездом. Я вас встречаю. Подставляетесь, как наживка. Берём вокзальных ментов и бандитов. Телефонные переговоры между ними отслеживаются. Вывозим в назначенное место. Сопровождение спецслужбой от вокзалов до места гарантировано. Дальше: вызываем прессу и собственную службу безопасности МВД.

- Ну, соберём мы их в кучу, - взглянул Юра на Василия, - сдадим ментам. Так их же через три дня отпустят. Отхлопать самим, значит, совершить преступление. А ФСБ что может сделать? По существующему законодательству деяние вокзальных бандитов не подпадает под юрисдикцию спецслужб. Мы все понимаем, что такой наглый грабёж россиян в столице страны - это предательство. Но наше понимание, извините, на уровне понятий.

- А давайте их заклеймим, - предложил Сизырь.

- Как? - недоумённо взглянул на него Сонник.

- Выжжем каждому на лице клеймо, в зависимости от содеянного.

В комнате воцарилась тишина - каждый представил эту средневековую картину.

- А что? - отозвался Василий. - В этом есть смысл. Только нужно с моими коллегами всё обговорить. И снять на фото и на видео весь процесс клеймения с зачитыванием обвинения и приговора и выложить в Интернет. А фотографии с пояснениями - в газеты. А этих мразей оставить прикованных друг к другу наручниками, заранее договорившись с тележурналистами новостей. Пусть покажут на всю страну.

 - Да-а уж, - задумчиво произнёс Кондор. - Посадить высоких чиновников не получится. Да если и получится? Посидят в СИзо и выйдут, как ни в чём не бывало. И опять к государственной кормушке, руководить. А вот с клеймом предателя на физиономии, да ещё после скандала на всю страну, вряд ли... И другим неповадно будет.




Волшебница.

Весь это год, как и предыдущий, супруга относилась ко мне, как к необходимому интерьеру, не замечая меня дома, избегая супружеских отношений, но с удовольствием пользуясь мной, как водопроводчиком, электриком, водителем для себя и своей мамы. Каждые выходные, с пятницы до воскресного вечера, она гостила у своих родителей, мало беспокоясь, чем я занят в субботу и воскресенье. А я был занят своей Волшебницей.

Она жила вдвоём с мамой в однокомнатной квартире. Разумеется, я ночевал у Волшебницы, когда её мамуля, как она её называла, уезжала на субботу и воскресенье в гости к сестре. Иногда по субботам Волшебница приглашала меня на чай, и мы чаёвничали с её мамой. Откушав вместе с нами, Мамуля отбывала к родне, оставив дочке тысячу наставлений. Однажды перед таким обедом я мыл руки в ванной и случайно услышал разговор Волшебницы и Мамули, которые были в кухне.

- Прекрати эти отношения, он женат, - шептала Мамуля.

- Ма, она его не любит.

- Всё равно. Он - подлец, изменяет жене.

- Мамулечка, он ни какой не подлец, - извиняющимся голосом оправдывала меня Волшебница. - Он - добрый ангел.

- Падший ангел, - громким шепотом произнесла мама Волшебницы.



Мамуля к родственникам ездила редко, и поэтому наши романтические встречи проходили в основном после работы в моём кабинете, когда в редакции уже никого не было. Иногда, в выходные дни, мы на машине уезжали в лес.

Однажды мы, счастливо утомлённые друг другом, вышли из машины погулять по сосновому лесу. Снегу было немного. Машину мы оставили между густых елей, так чтобы её не было видно с просёлочной дороги, по которой никто не ездил, кроме таких же бездомных, как и мы.

В сосновом бору зимой особенно торжественно и тихо, лишь изредка прошуршит по воздуху крыльями птица, да дятел нарушит тишину, постучав по звонкому на морозе стволу дерева. Мы стояли, обнявшись, и слушали эту тихую лесную сказку. Вдруг метрах в десяти на голый ствол толстой сосны спрыгнула с ветки белка, за ней ещё одна. Зверёк догонял свою самку, а она убегала от него вокруг ствола. Белки то поднимались до вершины и терялись из виду в кроне дерева, то спускались почти до земли. Лесные обитатели уже вовсю чувствовали приход весны.

На обратной дороге домой мы, прихватив в придорожном кафе бутылку шампанского, заехали в гости к подруге Волшебницы. За ужином, между стихами и анекдотами, женщины выпили всё шампанское. Моя спутница потребовала продолжения культурной программы.

Мы не спеша проехали всю улицу Республики и, остановившись у бывшего здания Дома Офицеров, некоторое время смотрели с высокого берега Туры на светящуюся тысячами огоньков Зареку.

- Поехали. Это зрелище для философов, а мы с тобой бездомные бродяги, - грустно произнесла моя Волшебница.

- А бродяги и есть самые философские философы, - утешительно заметил я, обнимая её.

Мы оба понимали, что наш роман рано или поздно закончится. Эта романтика с лесными пейзажами хороша, пока отдаёт экзотикой, но женщине она быстро надоедает. Ей нужен очаг, семейное тепло, тихое женское счастье.

«Хоть бы у меня комната своя была», - с досадой как - то сказала она, когда я рано утром торопился уйти до приезда её матери. Я жалел мою Волшебницу в её личной неустроенности. Ей было чуть за тридцать, и она ещё не была замужем. Может быть, причина в её яркой, волшебной красоте? Пушкин говорил: «Не дай Бог красивую жену, её часто пировать зовут». Побаивались женихи такой красавицы.

Мы вернулись в центр к пешеходному бульвару.

- Ты, наверное, хочешь прогуляться и угоститься шоколадом, - повернулся я к ней.

- Пошли. Не хочу шоколад. Пить хочу. Купи мне тоник, - капризно кокетничала она.

Бульвар и зимой хорошо выглядел. После превращения из приб- латнённого горсада, который местная молодёжь называла «огород», в свой теперешний вид, он стал интеллигентней, но по - прежнему остался местом свиданий.

- Пойдём в машину, а то уже прохладно, - поежилась Волшебница. Она стряхнула с себя грусть, и ей захотелось пошалить. - Давай отъедем туда, где никого нет, только недалеко.

Припарковавшись возле здания мэрии, я взял с панели шоколад, чтобы распечатать, но он растаял, лёжа на горячем потоке воздуха обдува стекла. Съесть его можно было, лишь измазавшись. Я хотел его выбросить, но Волшебница не позволила.

- Давай поцелуемся, - приблизилась она ко мне, и я ощутил её прерывистое дыхание.

- Я хочу тебя, как эскимо, - прошептала она и, расстегнув мне «молнию», осторожно намазала меня растаявшим шоколадом. Я не мешал моей шалунье. Она наклонилась и принялась слизывать. Ей мешала баранка автомобиля, и я отодвинул своё кресло.

- Угу, - одобрительно промычала она и устроилась поудобней.

Ей было хорошо. А я, охраняя её удовольствие, смотрел по сторонам, всё - таки «площадь двух цирков», как зовут в народе это место, -  центр города, хотя ночью здесь люди редко ходят. Натешившись, она положила свою голову мне на плечо, и я увидел в зеркало, что губы у неё были выпачканы шоколадом.

- Милый, у меня настроение - е - е, выше во-он той загогулины, -  потянулась она всем телом, показывая взглядом в ту сторону, где на фоне ночного неба, отсвечивал стальными бликами ромб, венчая собой купол цирка.




Захват мафии.

В Москву поехали раздельно. Прохор с Кондором и его «пехотинцами» выехали заранее на джипе. Мы с Юрой на поезде, имея при себе командировочные удостоверения. Сонник со своими - в соседнем вагоне. Сашка, Тимоха и Вилли - в нашем, но через два купе от нас. Сизыря с ребятами оставили присмотреть за Посёлком. А с Вилли вышел маленький скандальчик. Он, уже давно став членом семьи Подольских, никак не хотел отставать от братьев. Цель командировки от него скрывали, но поскольку ехать собрались оба Подольских, Вилли понял серьёзность поездки и резко заявил, что перестанет себя чувствовать мужчиной, если не будет в минуту опасности с братьями. В поезде за старшего был Сонник. Он приказал всем отключить сотовые телефоны.

Вилли смотрел в окно вагона на бескрайние российские просторы и, обращаясь к Сашке и Тимофею, негромко произнёс то, о чём только что подумал:

- Еду совершить правосудие. Наказать сволочей и защитить провинциалов, таких же хороших людей, как моя жена и её братья. Хотя этот акт не санкционированного правосудия больше напоминает бунт.

- Что? - спросил Сашка. - Бунт? Ну, а что? Так и есть. Мы, то есть Россия, взбунтовалась против несправедливости.

- Ну, не вся Россия, - усмехнулся Тимофей. - А только несколько её частей. Несколько провинций. И мы не то чтобы взбунтовались, мы - разгневались.

- Да, мы не взбунтовались, а разгневались,- согласился Вилли. - Это такой маленький гнев большого народа, а точнее - русской провинции, против коррумпированной, равнодушной к своему народу власти.

- Гнев провинции и гнев народа - это одно и то же, - вставил Сашка, задумчиво глядя в окно.

- А может быть, - тихо произнёс Вилли, после небольшой паузы, - я, англичанин, а теперь уже русский провинциал, еду совершить возмездие. Еду отомстить потомственной коррупции за погибшего в Сибири своего предка, имя которого я ношу? И я не знаю, чего хочу больше - защитить или отомстить.

Поезд прибыл по расписанию на Ярославский вокзал рано утром, до открытия метро. Василий, как и договорились, встретил нас на выходе из вагона.

- Все уже на местах, - сообщил он. На его лице не было ни тени волнения. Собран и деловит. Его спокойствие постепенно передалось и нам. Люди выходили из вагонов. На полутёмной платформе в толчее толпы никто не обратил внимания на две группы гостей столицы, половина которых была с большими сумками и одета в шубы и меховые шапки.

- Запускаем «шубы» по двое с интервалом двадцать метров в сторону стоянки такси, - распорядился Василий.

- Маски, усы, бороды у всех под руками? - взглянул он на Сонника. Тот кивнул: У всех, я проверил.

- Перед началом будут отключены камеры наблюдения, но только на восемь минут, - предупредил Василий.

Первые «шубы» - это два парня Сонника. Затем начали движение Тимоха и Сашка, следом на почтительном расстоянии мы с Юркой, за нами ещё двое Сонниковских ребят.

Подходя к зданию вокзала, я увидел знакомую картину: основная толпа пассажиров, широкой рекой застопоривая вход, просачивалась по два-три человека внутрь вокзала, а небольшой людской ручеёк обтекал здание в направлении метро и стоянки такси. Тот же сценарий. Стражи порядка перегородили людской поток, движущийся в сторону такси и, выборочно проверяли документы. Когда мы подходили, Тимоха отошёл от обортней в погонах и был уже возле поворота за угол, заталкивая во внутренний карман толстенное портмоне, в котором лежал паспорт и высовывались уголками тысячные купюры. Милиционер в надвинутой на глаза фуражке, отвернувшись, звонил по сотовому. До меня сквозь шаркающий и топающий шум толпы долетели лишь обрывки фраз:

- Двое. Один в коричневой Да, да. серая.

Это он про Тимоху, догадался я, он в коричневой дублёнке и серой заячьей шапке.

Нас с Сашкой тоже остановили. Пока ребята в форме рассматривали наши паспорта, подсвечивая себе телефонами, подошли две «шубы» Сонника и спросили у «блюстителей», где остановка такси. Те ответили, но попросили предъявить документы.

Едва мы затолкали паспорта в карманы и повернулись, намереваясь отойти, как меня кто-то толкнул. Я оглянулся и увидел, что все пять милиционеров уже лежат на перроне, а несколько ребят в шубах и чёрных куртках заковывают их в наручники и заклеивают рты пластырем. Перрон был слабо освещён. Видимо, милиционеры специально убавили освещение, чтоб невозможно было рассмотреть их лица. В темноте - то грабить сподручнее. Сейчас их придумка с неполным освещением сработала против них.

Люди, идущие мимо плотной колонной как будто, ничего не заметили. Те, кто, видели момент задержания, уже прошли дальше, влекомые толпой, а вновь подошедшие не обращали никакого внимания на группу людей, стоящую плотным кольцом, за которым ничего не было видно. Каждого милиционера закутали тёмно-серой тканью.

- Надеть маскировку, - скомандовал Василий. Мы прилепили друг другу усы и бороды.

Оборотней перевернули лицами вниз и, посоветовав не дёргаться, взялись по четверо за каждого и понесли, как обычную негабаритную поклажу.

Кавказцы отнимали деньги у приезжих, заняв позицию за углом вокзала в том месте, где была как бы развилка и к такси, и к метро. Причём для того чтобы люди не могли прямо от угла по диагонали пройти к метро, на виду у перрона была натянута бело-красная лента ограждения. Таким образом, гости столицы, обходя ограждение, проходили мимо бандитов, рядом с которыми у стены вокзала стоял пустой милицейский УАЗик. Этот жёлто-синий немой свидетель был поставлен здесь для психологического эффекта. Тем, кто шёл в сторону кавказцев, он как бы говорил: «Всё нормально, здесь милиция». А тем, кого уже грабили, говорили бандиты:

- Не заплатите за въезд в столицу, сдадим Вас ментам, и будет ещё хуже.

Бандиты и оборотни не видели друг друга из-за угла здания вокзала, поэтому страховались, поставив на угол двух наблюдателей. Но они не помогли. Кондор с ребятами к ним подошли и приставили ножи к голу. Затем на запястья бандитам надели наручники, а рты заклеили пластырем. Одновременно, москвичи и ребята Сонника взяли тех оборотней, что были на улице, и тех, что в здании вокзала, а также бандитов, которые в этот момент отнимали деньги у Тимохи.

Во время ограбления, как и было задумано, парни Сонника безропотно отдали деньги, а Тимоха должен был начать артачиться. Он и начал, вытягивая из темноты остальных членов банды. К четырём бандитам подоспели ещё их три товарища. Остальные «работали» в здании вокзала. Кавказцы наступали на Тимоху, угрожали, но руки из карманов не вынимали. Намекая, что у них там оружия. На самом деле вымогатели действовали квалифицированно. Руки держали в карманах, чтоб не поддаться эмоциям и не ударить жертву, так как в случае судебных разборок это утяжелит обвинение.

Вдруг вокруг Подольского закрутилась карусель из человеческих тел, и вымогатели оказались на асфальте. Тимоха не вытерпел всё-таки унижения и хлестанул в челюсть напирающему на него жулику, тот упал. Очнулся бандит, скованный по рукам и ногам на сиденье автобуса, рядом со своими земляками и оборотнями. Но он не мог их видеть. Все жулики были в наручниках, с заклеенными ртами и с повязками на глазах. В проходе между сиденьями стояли люди в масках, с автоматами в руках. Весь процесс захвата снимал скрытой камерой офицер ФСБ.

Таксистов, которые стояли все вместе и беспечно беседовали, тоже пришлось потревожить, чтоб не было преждевременной утечки информации. Их, под дулами автоматов, вежливо попросили отдать мобильные и ключи зажигания и упаковаться в двух такси. А когда бандитов задержали и увели, то через пятнадцать минут вежливые люди ушли, попросив таксистов не высовываться из машин для их же безопасности ещё пятнадцать минут, пообещав вернуть мобильные телефоны их живым хозяевам, если те в свою очередь будут молчать об увиденном хотя бы до вечера.



Автобус въехал на территорию какой-то автобазы, обогнул здание мойки и, завернув за угол, скрылся в чёрной пасти проёма гаражных ворот, которые тут же закрыли двое мужчин. В холодном ангаре уже стояли пять автобусов с такими же пассажирами. Свет в арочнике был включен только нижний, дежурный. В торце ангара было кирпичное отапливаемое помещение, в стене которого освещался изнутри дверной прямоугольник. За дверным проёмом моторный цех, где люди в масках возились с паяльными лампами, нагревая до красноты металлический шрифт на длинных ручках, набранный в слова.

- Выводи по двое, - раздалась команда.

Из первого автобуса выволокли двоих бандюг и потащили в дверь. Тут же включили огромный калорифер, из-за гула которого нельзя было разобрать, что кричит человек в трёх метрах. Так что те, кто был в автобусе, не могли слышать происходящее в моторном цехе. А там начал работать конвейер по клеймению.

Процесс охраняли трое автоматчиков в масках. Человек в мантии судьи и в маске на лице читал перед телевизионной камерой короткий приговор от имени миллионов ограбленных россиян. Если осуждённый на клеймение был иностранцем, ему выжигали на щеке: «падла», а если гражданин России, тогда: «предатель Родины».

Бандиты кричали и корчились от боли. В небольшом помещении тошнотворно пахло палёным мясом. Запах распространился и в ангар. Клеймённых заталкивали в автобус, приковывая наручниками к сиденьям.

Я, Юрка и Вилли нагревали металл. Прохор, Санька и незнакомый крупный мужик - клеймили. Вдруг Санька отбросил в сторону клеймо и начал молча пинать лежащего милиционера. Прохор и Вилли схватили его за руки и оттащили к верстаку.

- Ты чё, Саня?! - шёпотом спросил Прохор - разговаривать во время операции было запрещено.

- Это он, он! Я его по перстням узнал. Падла! - шептал Саня.

- Кто?

- Полковник Жеронов, с которым Нэлка сбежала в Москву.

- Сань, да наплюнь ты на него. Ему и так сейчас достанется.

Вилли склонился к полковнику, схватил его за руку и стащил с его пальца перстень. Один из автоматчиков дотронулся до него стволом и погрозил пальцем. Договор был ни чего у бандитов не брать. Я понял, в чём дело, и подошёл к ним.

- Нашёл кольцо?

- Да, нашёл, да! Смотри! - он показал мне перстень.

- Это его кольцо, фамильное, - шепнул я автоматчику и повернулся к англичанину:

- Покажи ему второй перстень.

Вилли достал его из кармана. Теперь оба перстня лежали на ладони у Хилсэя. Лежали рядом, встретившись через триста лет, и сверкали бриллиантами.

- Смотри, - кивнул я автоматчику. - Они одинаковые, и на внутренних сторонах ободков у них одинаковые гравировки. А тут написано «Хилсэю за верность России».

- Вилли, покажи ему свой паспорт.

- Не надо показывать, Вилли, - шепнул автоматчик. - Сёма, пойдём работать.

И тут я узнал в автоматчике Василия.

Прохор, на всякий случай, опередил Сашку и подошёл к полковнику с клеймом - «предатель Родины». Вилли скосил глаза на дёргающегося от боли, низвергнутого потомка того Жерона, который триста лет назад спровадил в смертельную ссылку ни в чём не повинного офицера российского флота Хилсэя. Англичанин, глядя на Жеронова, подумал: «Извечное противостояние французов и британцев».

У очередного приговорённого спала повязка с глаз. Он увидел приближающийся к своему лицу раскалённый метал и начал вырываться.

- Не крути башкой, а то глаза выжгу, - закричал на бандита здоровенный мужичина в маске.

- Слушай друг, ты по-русски говоришь с акцентом. Я твой земляк! Прошу, не порти мне лицо!

- Я хоть и родился на Кавказе, но ты мне не земляк. Мой сын родился в Сибири, но из-за таких шакалов, как ты, его называют лицо кавказской национальности.

Бандит взвыл от боли. Во всю щёку дымилось чёрно-малиновое клеймо: «падла». В этот момент заклеймённый вскочил и, рванувшись, толкнул всем своим телом Вилли в спину, тот упал лицом на металлический верстак. Тут же взбунтовавшийся получил от Тимофея удар в солнечное сплетение.

Вилли лежал в хирургии второй городской тюменской больницы, залечивая рассечение на лице. Сашка, я, Прохор, Тимофей и Варя с ребёнком приехали навестить Вилли и, войдя в палату, встретились с его отцом и матерью. Варя поздоровалась с родителями и кинулась с дочкой в объятия к мужу.

Старший Хилсей знал от сына всю историю его ранения. Уже весь мир видел в интернете клеймённые физиономии бандитов, да и в теленовостях всю неделю только об этом и говорили. Сэр Хилсэй страдал от внутренних противоречий, понимая, что устроенная его организацией система российского вокзального рэкета косвенно, бумерангом ударила его сына, а значит, самого Хилсэя. Его политические усилия уже дважды сработали против своей же семьи.

- Смотрите, - Вилли достал из нагрудного кармана рубашки два перстня. Все молча смотрели на сверкающие в солнечных лучах алмазы в его ладони.

Англичанин осторожно положил рядышком оба кольца на тумбочку и повернул их вверх непонятной гравировкой, и она сразу стала понятной.

- Варя, прочти,- взглянул Вилли на жену.

- Все гда с то бой люби мая,- прочитала Варя медленно вслух разрозненный текст на обоих перстнях, и перевела на английский для родителей Вилли.

- Ссыльные думали, что в этих словах какая-то тайна, или шифр клада,- тихо произнёс Тимофей и глубоко вздохнул, - а тайны нет. Это просто клятва любящего мужчины.

Варя вполголоса перевела его слова на английский, и у неё на глазах сверкнули слёзы.

Её свекровь с изумлением взглянула на Тимофея. Английскую леди удивило, что этот сибирский «медведь», как она думала о нём, способен что-то чувствовать.

- Триста лет эти перстни возбуждали воображение людей сокровищами, - Тимоха грустно улыбнулся. - А настоящее сокровище - это любовь.

Тимофей, на себе испытав невезение в любви, и оставаясь на всю жизнь однолюбом, искренне жалел, тех далёких родственников семейства Хилсэй.

Вилли взял с тумбочки перстень поменьше и, надевая его на палец своей жене, прошептал: Всегда с тобой, любимая.