Люди и окна
С. Б. Шумский
НА ЗИМНИКЕ
...Когда Эдуард Глотов и Семен Фомченко подъехали на своих трубовозах к Северному полюсу, там уже развернулись работы: во льду зияла круглая дыра, над ней невысоко и чуть в стороне завис вертолет, с легким шипением молотил своими лопастями так, что они слились в сплошной сверкающий круг.
Что это именно Северный полюс, сразу стало понятно по красному флагу – полотнище его на длинном шесте блекло колыхалось вдалеке. Со всех сторон подступал мрак полярной ночи, хотя небо мгновениями озарялось изломанными слюдяными переливами северного сияния. Да, это было настоящее северное сияние!
Откуда-то сверху куполом осыпался неяркий, но чистый свет – синий лед на внутренних изломах и в трещинах радужно сверкал, искрился матовыми вспышками, глаза невозможно оторвать от этой игры красок.
Вертолет снизился и выбросил веревочную лестницу, по ней ловко спустился и спрыгнул на лед... Тюря, стропаль погрузочной площадки, спрыгнул, Эдик даже хотел крикнуть: «Тюря, ты ли это?» – но он тут же убедился, что это именно Тюрин, хоть и одет он был необычно – не в робу и валенки с галошами, а в розовой рубашке и синий комбинезон. А на ногах – белые кроссовки.
Подбежал Тюрин и набросился с матерками:
– Где вы, сволочи, пропадаете, мы вас чуть не сутки ждем, понимаете?!
– Пойми и ты нас, Тюря, – взмолился Эдик, прикладывая руки к груди. – Пурга страшенная, засели так, что...
Тюрин слушал и не слушал, он махал вертолету, который начал снимать с «КрАЗов» трубы. Когда они, трубы, провалились в дыру почти полностью, только конец второй трубы остался торчать метра на два, Тюрин снова подскочил, торопливо объяснил:
– Помните, я вам рассказывал... Человеку подвластно изменить сегодня климат на земле и, между прочим, так, чтобы всем жилось вполне сносно, а то одним... рай, пекло одним, другим холодрыга полярная. Сейчас вот трубы спустили, укрепили... вертолет дернет за ось – мы как раз воткнули трубы в ось, представляете, какая точность! Никаких взрывов не нужно – земля плавно изменит свою орбиту, в общем, меняем угол планеты по отношению к небесному экватору, то есть эклиптику. Поняли?
– Поняли, поняли.
– Ни хрена вы, не поняли. Сейчас поймете. Промежду прочим, в Америке, в Африке, в экваториальных зонах, да и в Европе!.. хи-хи! климат теперь будет резко континентальный, приблизительно такой, как у нас в Сибири в средних шпротах. Вот поморозят зимой все черножопики свои яйца, ха-ха!.. Быстро загар спадет, ага. А здесь у нас, даже в Заполярье, умеренно-влажный, как в Прибалтике. Все рассчитано, не волнуйтесь, ночи не спал...
Поспешно распрощавшись, Тюрин с ходу заскочил на конец трубы, воздев руки, как космонавт перед отлетом, визгливо выкрикнул:
– Прощайте, братцы! Пусть жар моего сердца растопит эту вечную мерзлоту и сделает для всех людей нашу землю ласковой и теплой. Помните обо мне!..
И нырнул в трубу.
Несколько мгновений чудное мерцание над Северным полюсом продолжалось, но вдруг враз все затуманилось, земля под ногами плавно качнулась, пахнуло влажной прохладой, прошило тело сладкой болью...
...А когда в заснеженной туманной кутерьме бульдозер наткнулся фарами на трубу, водители трубовозов Эдуард Глотов и Семен Фомченко находились на исходе жизни, пятой ее грани, которая легко обрывается слабеющими вспышками видений в таинство небытия.
Сидели они в кабине последнего «КрАЗа», прижавшись друг к другу. Двигатель давно заглох, тепло, идущее от него, тут же вытеснила пятидесятиградусная стужа.
Их перенесли в вагончик на колесах, который двигался вслед за бульдозером и в котором жарко топились печка-буржуйка.
Первым вышел из стылого оцепенения Эдик. Его всего трясло и передергивало в ознобе, зубы лязгали и не могли схватить из стакана горячий чай. Потом тому и другому влили по глотку водки, растерли ноги. Взгляды их помаленьку оживали, и они бросали их то на низкий потолок, то в пол, определяя себя в новом времени.
Среди тех, кто расчищал зимник после внезапной пурги и спасал замерзающих, оказался и Тюрин, стропаль погрузо-разгрузочной базы трубостроителей.
Эдик таращил слезящиеся глаза, растягивал бледные дрожащие губы в мучительной улыбке, выпячивая растопыренные пяльцы на Тюрина, отгадывал для себя, как он мог оказаться здесь, трудно ворочая языком:
– И т-ты... н-на Север-нном пол-лю-се быт-то... в-во...
– Да т-ты успокойся, Эдик, – уговаривал Тюрин. – Побываем и на Северном полюсе, чего нам стоит, и Полярный круг поедем ремонтировать, успеем, какие наши годы.
И нервно гоготал, хлопал себя по коленям, сидел он у заледенелого окошка, развалившись на лавке, разморенный, грузный, все в тех же своих синих ватниках и валенках с галошами. В человеке Север все-таки редко прозревает всемогущество творца и спасителя, чаще страдальца-разрушителя: слишком он жесток и суров. Север, особенно в такие лютые зимы, как нынешняя. Но именно то чувство творца и некоего волшебника переполняло сейчас Тюрина, и он за многие годы своих северных скитаний, пожалуй, впервые испытывал эти счастливые мгновения, потому что действительно спас близких для себя людей.
С. Б. Шумский
НА ЗИМНИКЕ
...Когда Эдуард Глотов и Семен Фомченко подъехали на своих трубовозах к Северному полюсу, там уже развернулись работы: во льду зияла круглая дыра, над ней невысоко и чуть в стороне завис вертолет, с легким шипением молотил своими лопастями так, что они слились в сплошной сверкающий круг.
Что это именно Северный полюс, сразу стало понятно по красному флагу – полотнище его на длинном шесте блекло колыхалось вдалеке. Со всех сторон подступал мрак полярной ночи, хотя небо мгновениями озарялось изломанными слюдяными переливами северного сияния. Да, это было настоящее северное сияние!
Откуда-то сверху куполом осыпался неяркий, но чистый свет – синий лед на внутренних изломах и в трещинах радужно сверкал, искрился матовыми вспышками, глаза невозможно оторвать от этой игры красок.
Вертолет снизился и выбросил веревочную лестницу, по ней ловко спустился и спрыгнул на лед... Тюря, стропаль погрузочной площадки, спрыгнул, Эдик даже хотел крикнуть: «Тюря, ты ли это?» – но он тут же убедился, что это именно Тюрин, хоть и одет он был необычно – не в робу и валенки с галошами, а в розовой рубашке и синий комбинезон. А на ногах – белые кроссовки.
Подбежал Тюрин и набросился с матерками:
– Где вы, сволочи, пропадаете, мы вас чуть не сутки ждем, понимаете?!
– Пойми и ты нас, Тюря, – взмолился Эдик, прикладывая руки к груди. – Пурга страшенная, засели так, что...
Тюрин слушал и не слушал, он махал вертолету, который начал снимать с «КрАЗов» трубы. Когда они, трубы, провалились в дыру почти полностью, только конец второй трубы остался торчать метра на два, Тюрин снова подскочил, торопливо объяснил:
– Помните, я вам рассказывал... Человеку подвластно изменить сегодня климат на земле и, между прочим, так, чтобы всем жилось вполне сносно, а то одним... рай, пекло одним, другим холодрыга полярная. Сейчас вот трубы спустили, укрепили... вертолет дернет за ось – мы как раз воткнули трубы в ось, представляете, какая точность! Никаких взрывов не нужно – земля плавно изменит свою орбиту, в общем, меняем угол планеты по отношению к небесному экватору, то есть эклиптику. Поняли?
– Поняли, поняли.
– Ни хрена вы, не поняли. Сейчас поймете. Промежду прочим, в Америке, в Африке, в экваториальных зонах, да и в Европе!.. хи-хи! климат теперь будет резко континентальный, приблизительно такой, как у нас в Сибири в средних шпротах. Вот поморозят зимой все черножопики свои яйца, ха-ха!.. Быстро загар спадет, ага. А здесь у нас, даже в Заполярье, умеренно-влажный, как в Прибалтике. Все рассчитано, не волнуйтесь, ночи не спал...
Поспешно распрощавшись, Тюрин с ходу заскочил на конец трубы, воздев руки, как космонавт перед отлетом, визгливо выкрикнул:
– Прощайте, братцы! Пусть жар моего сердца растопит эту вечную мерзлоту и сделает для всех людей нашу землю ласковой и теплой. Помните обо мне!..
И нырнул в трубу.
Несколько мгновений чудное мерцание над Северным полюсом продолжалось, но вдруг враз все затуманилось, земля под ногами плавно качнулась, пахнуло влажной прохладой, прошило тело сладкой болью...
...А когда в заснеженной туманной кутерьме бульдозер наткнулся фарами на трубу, водители трубовозов Эдуард Глотов и Семен Фомченко находились на исходе жизни, пятой ее грани, которая легко обрывается слабеющими вспышками видений в таинство небытия.
Сидели они в кабине последнего «КрАЗа», прижавшись друг к другу. Двигатель давно заглох, тепло, идущее от него, тут же вытеснила пятидесятиградусная стужа.
Их перенесли в вагончик на колесах, который двигался вслед за бульдозером и в котором жарко топились печка-буржуйка.
Первым вышел из стылого оцепенения Эдик. Его всего трясло и передергивало в ознобе, зубы лязгали и не могли схватить из стакана горячий чай. Потом тому и другому влили по глотку водки, растерли ноги. Взгляды их помаленьку оживали, и они бросали их то на низкий потолок, то в пол, определяя себя в новом времени.
Среди тех, кто расчищал зимник после внезапной пурги и спасал замерзающих, оказался и Тюрин, стропаль погрузо-разгрузочной базы трубостроителей.
Эдик таращил слезящиеся глаза, растягивал бледные дрожащие губы в мучительной улыбке, выпячивая растопыренные пяльцы на Тюрина, отгадывал для себя, как он мог оказаться здесь, трудно ворочая языком:
– И т-ты... н-на Север-нном пол-лю-се быт-то... в-во...
– Да т-ты успокойся, Эдик, – уговаривал Тюрин. – Побываем и на Северном полюсе, чего нам стоит, и Полярный круг поедем ремонтировать, успеем, какие наши годы.
И нервно гоготал, хлопал себя по коленям, сидел он у заледенелого окошка, развалившись на лавке, разморенный, грузный, все в тех же своих синих ватниках и валенках с галошами. В человеке Север все-таки редко прозревает всемогущество творца и спасителя, чаще страдальца-разрушителя: слишком он жесток и суров. Север, особенно в такие лютые зимы, как нынешняя. Но именно то чувство творца и некоего волшебника переполняло сейчас Тюрина, и он за многие годы своих северных скитаний, пожалуй, впервые испытывал эти счастливые мгновения, потому что действительно спас близких для себя людей.