Люди добрые
Леонид Иванов


«Люди добрые» — это продолжение книги «Будем жить!», посвящённой оптимизму раковых больных. Один из героев повести - Вадим Альбертович Раевский по совету врача, чтобы не впадать в уныние и не давать болезни набирать силу, старается вспоминать только счастливые периоды своей жизни. Одним из них была практика в районной газете во время учёбы на факультете журналистики.

За время практики Вадим знакомится с очень интересными людьми, судьба устраивала им тяжёлые испытания, но они не обозлились, остались добрыми, внимательными к бедам других и считают, что жизнь свою прожили счастливо.

В произведении хорошо показана трудная работа журналистов районной газеты в середине 70-х годов.

Читается книга легко и увлекательно, как все предыдущие произведения автора.





Леонид Иванов ЛЮДИ ДОБРЫЕ








ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ




Вадим Альбертович стоял у окна и бездумно смотрел на снующие по широкой улице машины. На этом шумном перекрёстке, где несмотря на светофор, постоянно дежурили гаишники, просто так, создавая эффект присутствия, все равно то и дело происходили аварии. Почти каждый день какой-нибудь лихач хотел проскочить на жёлтый и врезался в такого же лихача, летящего на всей скорости на едва загоревшийся зелёный. Три потока по каждому направлению на перекрёстке смешивались, автомобили перестраивались из ряда в ряд, надрывно сигналили друг другу, требуя проезда или возмущаясь поведением самых наглых, а при любой еле заметной заминке среди машин, то с одной стороны тротуара, то с другой торопились проскочить между ними суетливые пешеходы. Вот опять какая-то бабушка с тросточкой, успела проковылять только до половины дорожного полотна, как чуть не попала под летящую на большой скорости иномарку. Водитель резко принял влево, чудом увернулся от идущего на поворот джипа, сделал длинный сердитый гудок и помчал дальше, а бабуля заковыляла на другую сторону улицы, даже не осознавая своей вины в чуть не произошедшей аварии.

Вот так же и мысли Вадима Альбертовича суетливо роились, обрываясь, смешиваясь, какая-то идея, не успев оформиться, тут же забывалась, рождая что-то новое. Чтобы как-то совладать с собой, Вадим Альбертович попытался сосредоточиться на главном. Главным для него сейчас было обретение самообладания. Только что закончившаяся у вице-губернатора встреча напрочь выбила его из колеи.

- Вот и всё! Вот и не нужен он больше с его опытом, с его знаниями. Вице-губернатор лукавил, говоря, что ему надо отдохнуть, особенно после такой тяжёлой операции, что он консультировался с зав. отделением, и тот рекомендовал оформить инвалидность. Покой, покой и ещё раз покой, чтобы не вызвать рецидив.

Даже будучи опытным политиком, вице-губернатор, с которым были давно знакомы, врать вот так в открытую умел плохо. Он старался не смотреть в глаза, отводил взгляд в сторону, смотрел на висящие на стене большие часы, за окно, на свои ладони. Пальцы его то сплетались вместе, то постукивали по столу. Было видно, что вице-губернатор сам тяготится этим разговором, не решаясь, между тем, открыто заявить, что пришло время не профессионалов, а преданных дилетантов, умеющих вовремя поддакнуть и легко прогнуться под начальственный приказ.

-  Понимаю, что моё мнение уже никого не интересует, а кого на моё место?

-  Пока не определили, - развёл руками вице-губернатор. - Хотя есть пара-тройка крепких ребят на примете. Сам понимаешь, грядут выборы губернатора, будут серьёзные схватки. Твоя операция оказалась очень не кстати. Сейчас придётся пахать круглыми сутками. Есть слухи, что сюда ринутся варяги. Регион, сам понимаешь, очень привлекательный. Своей сильной оппозиции нет, но нагадить могут сильно. Нам же надо выстоять любой ценой, потому что дельных проектов затеяно очень много, ну, да ты сам об этом хорошо знаешь.

-  Наши из редакции не рассматриваются? - прямо спросил Вадим.

-  Ничего определённого сказать не могу. Тут сейчас потребуются очень сильные политтехнологи. Задействуем мощные силы из Москвы.

-  Я тебе не завидую, - сказал Вадим и поднялся первым.

-  Ты давай лечись, отдыхай, набирайся сил. Нам такие кадры позарез нужны, - напутствовал вице-губернатор.

-  Спасибо за заботу! Когда дела сдавать?

-  Ты заявление напиши по состоянию здоровья. Дату пока не ставь, закроешь больничный, решим. Не рвись на работу. Отдыхай!

-  Да я уж в больнице наотдыхался.

-  Ты там, говорят, старую любовь встретил, - улыбнулся по-дружески вице-губернатор, обрадованный, что не пришлось долго уговаривать, давить, искать аргументы.

-  Неужели тебе больше заняться нечем, кроме, как сплетни собирать?

-  Личная жизнь ответственных сотрудников - тоже зона моей ответственности. Тем более, мы же с тобой - давние друзья. Вон как у тебя глаза-то сразу счастьем засияли!

-  Да ладно! Просто случайно встретил старую знакомую. Ещё со студенческих пор. Только и делов-то. Зав. отделением её сиделкой для меня нанял, когда я после реанимации в себя приходил. Так что информация твоя не совсем точная.

-  Ладно, не скромничай, не скромничай. Ну, будь здоров! - И протянул для прощания руку.

Больничный у Вадима пока был не закрыт. Как сказал при выписке врач, месяца полтора он ещё будет находиться на амбулаторном лечении. По этой причине уволить его до закрытия больничного по закону не могут. Что-то успеть предпринять? Вряд ли. Всё уже решено. Наверняка, не сегодня-завтра Правительство области на правах учредителя назначит кого-то на его место исполняющим обязанности. Интересно, кого хотят поставить на место редактора? Судя по всему, какого-нибудь политтехнолога из Москвы, а это значит, ребятам тоже придётся искать новую работу. Вряд ли они смогут согласиться с политикой беспрекословного подчинения власти.

-  А! - Махнул рукой Вадим Альбертович. -Ребят охотно возьмут другие издания. Что касается его самого, была бы шея, хомут найдётся. В крайнем случае, можно пойти на полную ставку в университет. И вообще, что там врач говорил про позитивный настрой? Советовал думать только о хорошем? Ну, значит, будем думать о хорошем. А что в его жизни было хорошего? Ой, да очень много! Но, вне всякого сомнения, наверное, самым хорошим периодом жизни была практика в районной газете.

Вадим прошёл к столу, сел в кресло и начал вспоминать те далёкие годы своей молодости.






ПРОВОДЫ




-  Ну, что ты меня, будто на фронт провожаешь?

-  Упаси господи! Что хоть ты такое говоришь?

-  Вот именно! Я же не фронт еду, а на практику.

-  Вадим! Мне кажется, ты просто сам не осознаёшь всей серьёзности того, что затеял. Ты же едешь в деревню! Я посмотрела, этого твоего Заозёрска нет в Энциклопедии, он даже на политической карте страны не обозначен. Ты никогда в деревне не бывал, не знаешь, с какими трудностями там столкнёшься, что за люди там живут. Ты же вырос в городе, в профессорской семье, а там совсем другая среда.

- Мама, может быть, ты не замечаешь, что я давно уже не ребёнок... - начал раздражаться Вадим.

- Сынок, для нас, для родителей, дети всегда остаются детьми. Даже очень взрослые.

- Мама, я уже взрослый. Ну, что ты в самом деле? Я три года на флоте отслужил, не пропал. Знаешь, там было много деревенских. Очень, я тебе скажу, хорошие ребята. Просто замечательные!

- Ой, как бы мне хотелось верить, что и теперь тебе встретятся только добрые люди.

- Папа, ну, хоть ты скажи своё веское слово.

Отец снял очки и с улыбкой сказал:

- Сын, ты же понимаешь, что у нас дома моё слово веским не бывает. Это не на кафедре. Здесь только у мамы аргументы веские. Но и ты постарайся её понять - один ты у нас. Мы привыкли, что ты всегда рядом, а тут на целый месяц уезжаешь. Я даже не уверен, что ты из той глухомани сможешь нам хотя бы раз в неделю звонить, чтобы мы знали, что у тебя всё хорошо.

Вечером Вадим записал в дневнике:

«Завтра начинается, наверное, главное в моей жизни событие 1975 года - практика в районной газете. Надеюсь, что мамины опасения окажутся беспочвенными, и на моём пути будут встречаться только добрые люди».






ПРИЕЗД




В Заозёрск Вадим приехал перед обедом. Их ПАЗик долго дребезжал плохо закрывающимися дверками, скрипел разбитой подвеской, натужно завывал на небольших подъемах, лихо мчался вниз на спусках, и тогда казалось, что у него нет тормозов, и сейчас это сооружение на колёсах на повороте вылетит через высокий бруствер расчищенной зимней дороги и начнёт озорно кувыркаться, как резвящийся жеребёнок. На спусках народ крепко сжимал в спрятанных в вязаные или меховые рукавицы ладонях поручни впереди стоящего сидения, пристально всматривался через единственное не покрытое инеем лобовое стекло и облегчённо вздыхал, когда автобус делал плавный вираж и катил дальше по накатанной тряской колее.

По расписанию, на двести километров пути отводилось шесть часов. Говорили, что летом в дождливую погоду нередко добирались и значительно дольше, особенно, если автобус где-то буксовал в глубокой, набитой грузовиками колее, и пассажирам приходилось выходить в липкую грязь, чтобы подтолкнуть застрявшее транспортное средство. К этим приключениям все относились, как неизбежному, и за приключение не считали. Просто даже старенькие бабушки становились с боков или сзади и изо всех сил подталкивали машину, помогая ей выбраться из густого месива. Но зимой, когда не было метелей, дорога содержалась в довольно сносном состоянии. Чтобы не выбиваться из графика, за что водителей не только журили, но и наказывали, в крупных сёлах стояли по полчаса. За это время пассажиры, намёрз- нувшись в холодном салоне, обогревались в магазинах у тёплых, обитых жестью круглых печек, мужики сбивались в компании, принять для сугрева.

Во время третьей стоянки, когда до места оставалось ещё шестьдесят километров почти безлюдной дороги через болотистые и практически незаселённые леса, в стоящей посреди села чайной, возле которой была ничем не обозначенная остановка, в жидкий, зато довольно сладкий, чай водочки добавили и бойкие женщины. После выпитого они сразу же раскраснелись, сняли свои толстые платки, повязанные как-то по-особому - узлом на спине, чего никогда раньше Вадим в Ленинграде не видел, и заговорили громко, не стесняясь нескольких водителей грузовиков, что тоже сделали остановку: чайку испить да ноги размять. Вадим с нескрываемым любопытством осматривался, отмечая мысленно для своего дневника, который собирался ежедневно вести во время практики, репродукцию картины «Утро в сосновом бору» Ивана Шишкина на одной стене и его же «Рожь» - на другой.

- Странно, что в этих местах, где и так живут в окружении природы, стены украшают репродукциями известных пейзажей из собрания Третьяковской галереи, - думал Вадим. - Ведь могли же, например, купить «Незнакомку» или «Данаю». Хотя нет! Даная для зала чайной слишком эротична, а красивых незнакомок тут, наверное, хватает и из числа местных девушек.

- Ну, что? Все согрелись? Можем дальше ехать? - вывел из раздумья водитель. - Тогда предлагаю желающим сбегать в туалет, чтобы по дороге больше не останавливаться.

Народ начал подниматься из-за столов, запахивать полушубки, женщины ловко увязывать свои огромные платки. Выйдя на крыльцо, мужики потянулись за здание чайной, где стоял покосившийся сарайчик с выгоревшими от времени буквами М и Ж, но внутрь никто не заходил, все пристраивались возле дощатой стенки, где снег уже был желто-оранжевый.

Вадим по своей природной интеллигентности решил зайти внутрь, открыл щелястую дверь, ступил дорогими из натуральной кожи туфлями на жёлтый лёд, осмотрелся. Прямо перед ним было небольшое возвышение из таких же не строганных досок с овальной формы отверстиями. Из них сталагмитами торчали вверх обильно поливаемые мочой отходы человеческой жизнедеятельности. Хотя ленинградские вокзалы, с которых ему нередко доводилось уезжать на электричках, тоже особой чистотой не отличались, такую картину Вадим видел в своей жизни впервые. И понял, что к этому, видимо, придётся привыкать.

Если до этой остановки в основном люди ехали молча, то ли еще окончательно не проснувшись, потому что автобус отходил в шесть утра, то ли берегли тепло, и потому кутались в свои одежды носом, то теперь, когда дом был уже совсем рядом, да когда согрелись чаем и чем покрепче, молчал только он, присматриваясь к попутчикам. Но долго молчать ему не дали две бойких бабёнки.

-  А Вы к кому такой красивый да обходительный едете? - спросила та, что сидела через проход. Вадим и в дороге, и в чайной не раз ловил на себе её испытывающий взгляд, но отводил глаза, опасаясь нежелательных расспросов.

-  Поработать у вас хочу, - не желая ввязываться в долгую беседу, односложно ответил Вадим.

-  Не учителем хоть? А то мой Санька говорит, что у их в школе учителя истории нету. Иван Михеич совсем занемог, а у других и так часов, хоть отбавляй.

-  А я, что, похож на учителя?

-  А чо? Похо-ож! Видно, что грамотный, вон и очки носите, даром, что молодой. Вот только борода... Учителям, вроде как, и не положено бы.

-  Отстань, Ленка, от хорошего человека. Чо привязалась? Он, может, проверяющий какой из области, а ты тайны выведать хошь, - вступилась в разговор вторая.

-  Нет, проверяющие, те на самолёте летают. Им недосуг на автобусе трястись. Дак кем Вы у нас работать-то будите? Не врачом хоть? А то у нас ой как врачей не хватает. Ой, да у нас тут всех не хватает. Когда райён-то ликвидировали, все и поразъехались. А теперь вот опомнились, снова создали, а где специалистов взять, и не знают. Мудрецы хреновы. Ой, а Вы хоть не в райком, а то я, дура, разболталась тут.

-  Нет, не в райком. В редакцию.

- Ой, а правда ведь, Люська Надина-то, - она повернулась к попутчице, вчера к моей приходила, дак говорила, что в редакцию ждут кого-то из самого Ленинграда. Люськина мать-то в типографии работает, дак всё знает. Дак вы, значит, кареспандент будите?

-  Ну, да, что-то в этом роде.

-  Ой, вот девки-то у нас с ума посходят. Такой красавец да из самого Ленинграду! Ну, тут Вас сразу оженят. Вот Полинка-то моя мала ещё! Я бы такого зятя в дом без раздумий взяла.

- Ну, и балаболка ты, Нюрка! - попыталась осадить товарку та, что сидела у окна. - Не вводи человека в смущение.

- А что? Я дело говорю. Ты глянь, у нас и ребят-то путёвых нету. А девок сколь? Школу возьми, Дом культуры, конторы опять же. Одни девки да бабы. А мужики всё работяги, а значит - пьют без меры.

-  Да не все же пьют. Есть ведь и нормальные.

-  Дак тех, нормальных-то, уж и захомутали давно. Холостых-то и нету почти. Только в редакции и остались. Ой, правда, в редакции-то только редактор да заместитель его женатые, а остальные-то все холостые. Ой, девки хвостами-то крутя-а-ат! Учителки особенно. Их по распределению-то вон сколько послали по три года отрабатывать после института. Кровь-то бурлит, особливо сейчас, весной, а женихов нетути. Ну, не промахнись, кареспандент! Ой, а жить-то где будите? В Доме колхозника-то дороговато. Может, баба Степанида постояльца пустит? Ужо-ко я у Люськи-то вечером вызнаю. Степанида-то - это баушка её по отцовской линии. Ой, а Люська-то вот невеста дак невеста! Красивица - спасу нет! А умница-то какая! А работящая-то! И послушная - поперёк слова не скажет. И скромница, каких ноне уж и мало осталось. На фершала учится, а теперича-то на практике у нас. Вот ужо я Люське вечером расскажу, какой красавец к нам приехал. А ты тоже не робей, не прозевай девку-то, - тараторила она, то и дело незаметно для себя переходя то с уважительного Вы на дружеское Ты. - А вот и редакция нашей газеты, - показала она вскоре на двухэтажное здание с резными наличниками, что стояло чуть в стороне от дороги на краю соснового бора. - Тебе, милок, поди, сначала-то надо начальству показаться. Может, они с жильём што уже и решили, а то скажи, что посоветовала тебе Нюрка Кораблиха у Надиной бабки про угол-то поспрошать. Надежда-то, не забудь, в типографии работает.


*   *   *

Редактор оказался всего на несколько лет старше Вадима, но уже с большими залысинами. Встретил радушно, крепко пожал руку:

- Василий Дмитриевич. Можно просто Вася, правда, ребята больше Дмитричем зовут. Я честно говоря, до этой минуты не верил, что приедешь. Думал, испугает тебя глухомань. Вы же все в столичные газеты норовите попасть, а ещё лучше собкорами за границу, так что практику в районе избегаете, предпочитая в какой-нибудь многотиражке месяц поболтаться вместо настоящей работы. Но я тебе откровенно скажу, настоящая журналистика начинается в районной газете.

- Да мне это и наш зав. кафедрой много раз говорил. Может, слышали - профессор Прицкер.

- Да не просто слышал. Я же тоже Ленинградский журфак заканчивал. Правда, заочно. А Прицкеру историю журналистики сдавал. Заметь, с первого раза.

-  Да, это не просто, - засмеялся Вадим, потому что профессор Прицкер слыл человеком очень придирчивым и терпеть не мог лень. Зато даровитых различал за версту и потом старался помочь им устроиться в хорошие газеты. Вот и Вадима он выделил с первого курса и относился к нему по-отечески заботливо. Не исключено, что помимо старания не последнюю роль играло и происхождение, поскольку отец -  профессор Раевский - тоже в научных кругах Ленинграда, а тем более - университета, человеком был известным.

-  Пойдём, я тебя с коллективом познакомлю. Правда, половина сегодня в разъездах - в колхозах идут отчётно-выборные собрания, так что они там, проникаются духом народным. Так-то люди не больно откровенны с нашим братом -  корреспондентом, зато на собраниях говорят открыто, без экивоков. А вот и наш заместитель, заведующий отделом партийной жизни Николай Семёнович Кузовкин. Это наш аксакал, ум, честь и совесть нашей редакции.

Аксакалу было меньше сорока, но показался он чересчур солидным, в застёгнутом на все пуговицы костюме, тугой узел галстука крепко поддерживал воротник белой рубашки. Зам без улыбки протянул руку:

-  Будем знакомы! - и пошёл вниз по лестнице.

-  Не обращай внимания на его сдержанность. Он человек серьёзный. Коллектив у нас маленький, никак штат укомплектовать не можем. Сергей и Вася вернутся за полночь. Собрания у нас - это, старик, целая песня! Сначала целый день ругаются, потом празднуют. Думаю, нашим завтра с утра будет очень плохо. Ну, пойдём заодно типографию покажу. Семёныч у нас сегодня за ответсека номер делает, ответсек Алик к матери уехал, захворала сильно, отпуск взял на две недели. Тут все по необходимости друг друга заменяют. Особенно летом. Кстати, старик, мы пока ничего не предприняли, чтобы тебя на квартиру устроить. Хоромов предложить не смогу, но, думаю, за пару дней что-нибудь подыщем. Я же говорю, что мы не очень верили, что приедешь. Пока можешь вот на этом диване перекантоваться. На нём многие приезжие спали. Даже Николай Рубцов пару раз ночевал, когда к нам сюда приезжал.

Редактор нараспев продекламировал стихи, которые Вадим вроде бы уже где-то слышал раньше. Про Рубцова знал только, что он какое-то время жил в Ленинграде, вроде бы даже работал то ли дворником, то ли кочегаром, потом учился в Москве, в литературном институте, много пил, предсказал свою смерть стихотворением «Я умру в крещенские морозы», и будто бы именно в Крещенский праздник как-то нелепо завершилась его жизнь на крутом творческом взлёте. Да, еще ходило по рукам переписанное множеством рук и почерков его саркастическое стихотворение «Жалоба алкоголика». Его Вадим запомнил как-то сразу, с первого прочтения, когда попал в руки лист с отпечатанным на машинке еле читаемым текстом:

Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький свой организм?
Ах, по какому же такому случаю?
Ведь люди борются за коммунизм!

Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном таком пути...
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох, замети!

Я жил на полюсе, жил на экваторе -
На протяжении всего пути,
Так замети меня, к едрене матери,
Метель-метелица, ох, замети...

Вадим понимал, что это стихотворение никогда не будет опубликовано ни в одном толстом журнале или книжке, что ему так и суждено остаться, может быть, одним из самых известных, но никогда не напечатанных, потому что было идеологически не выдержанным, не прославляло достижения советского народа. И вот ведь как бывает, жизнь забросила его в глухомань, удостоенной рубцовского стихотворения, и где ему придётся спать на том же с откидными валиками и высокой спинкой диване, на котором коротал свои бессонные ночи певец русской деревни. Надо обязательно занести в дневник, - подумал Вадим и извинился, что задумавшись, не расслышал вопроса редактора.

-  Я спрашиваю, пообедал, или с автобуса прямо сюда?

-  Нет, спасибо, мы в дороге делали остановку. Я там покушал.

-  Ну, смотри, а то у нас тут тоже чайная в центре. Через парк, - он показал рукой направление, - метров триста. Но лучше всего обедать в леспромхозовской. Там и вкуснее, и дешевле. Это в другой стороне. Ребята завтра покажут. Кстати, старик, чайная до семи часов. Не опоздай. А пока можешь полистать подшивку, посмотреть, чем живём, о чём пишем. Войти в курс дела, познакомиться с районом. Завтра у тебя день для знакомства с райцентром и с народом, а послезавтра куда-нибудь съездишь. Тебе что больше по душе - леспромхоз, колхоз или культура? С последней, правда, у нас совсем небогато. Артисты сюда не едут, только своя самодеятельность. Но самодеятельность, старик, я тебе скажу, замечательная! Да ты, вроде, и сам того... - он показал на чехол гитары. - Играешь?

-  Немного.

-  Ну, будешь у нас первым парнем! Вот тебе стол, вот пишущая машинка. Умеешь?

-  Конечно!

-  Молодец! Располагайся, я пока пойду, подумаю насчёт жилья.

-  Мне попутчица говорила что-то про какую-то бабушку сотрудницы типографии. Надежда, вроде. У неё ещё дочь в медицинском учится.

-  О! Ты уже и про девушек наших справки навёл? - рассмеялся редактор.

-  Да нет, Василий Дмитириевич! Это всё мне попутчицы рассказали, даже чуть ли не сватали, - заулыбался Вадим.

-  Тогда пойдём к Надежде. Сразу и познакомлю, и про устройство спросим.

Надежда оказалась верстальщицей. Когда они заходили в комнату вёрстки, эта молодая женщина лишь мельком посмотрела на вошедших, пробормотала в ответ приветствие и снова черными от типографской краски руками стала менять отлитые на линотипе строчки в готовой полосе очередного номера. Похоже, что отвлекаться на гостей ей было некогда. Но на этот раз, когда редактор обратился к ней с вопросом, правда ли, что её мать может пустить постояльца, внимательно посмотрела на приезжего. Вадим от смущения поправил очки, пригладил свою шкиперскую бородку. Этой бородкой Вадим гордился среди юных сокурсников, которых был почти на четыре года старше, потому что поступил учиться после трёх лет службы на флоте.

-  Спрошу вечером, - пообещала Надежда. - Если не пьёт, не курит, дак чего же не пустить. Места, поди, не жалко. Одна в доме живёт, а так, может хоть дров из сарайки принесёт да снег с дорожки очистит.

-  Конечно, конечно, - заторопился Вадим. - Я правду сказать, в деревне никогда не бывал, но, думаю, снег чистить дело не хитрое.

-  Переговорю, чего же не спросить. Завтра скажу ответ. - И она снова отвернулась к верстаку с гранками.






ПЕРВОЕ УТРО




Ночь Вадим спал плохо. Диван даже с откинутыми валиками для его высокого роста оказался коротковат, чтобы голова не проваливалась вниз, пришлось положить в изголовье две прошлогодние подшивки. Перед этим одну из них внимательно полистал, изучая по названиям деревень и колхозов географию района, знакомясь с будущими собратьями по перу по их публикациям. Сморило уже далеко за полночь.

Снился родной Ленинград, будто стоит он на набережной Невы возле Дворцового моста в ожидании, когда опустятся его вздёрнутые вверх створки, чтобы перейти на Васильевский и согреться от пронизывающего ветра в здании университета. И вдруг в эту тишину ночи ворвался раскатистый грохот выстрелившей пушки.

- Странно, - подумал Вадим, - ведь пушка стреляет в полдень, а сейчас ночь, - и тут же проснулся. Оказывается, кто-то скинул на железный лист перед печкой охапку дров и теперь шуршит бумагой, растапливая столбянку.

- Здравствуйте, - поздоровался Вадим с маленькой старушкой, занятой привычным делом.

- Фу, ты сотона! - отшатнулась старушка и, не удержавшись, шмякнулась на свою тощую задницу, - Напугал старую до смерти. Ты откель тут взялси-то, бородатый такой да огромённый?

-  На практику к вам приехал.

- Да сказывали мне вчерась, только не знала, што ты тут ночевать будешь, - она проворно поднялась, подкинула в топку несколько полешков, которые тут же стало лизать весёлое пламя, занявшееся от скомканной бумаги да сухих щепок. - Да ты пошто тут-то ночевал? Сказывали, к Степаниде квартиранта определили.

Вадим поразился, насколько быстро распространяется тут информация. Он ещё и сам ничего не знает, а люди уже обсуждают, как новость районного масштаба.

- Ты, мил человек, вон чайник бери да включай, а я счас оладушек принесу.

-  Да спасибо! Не стоит беспокоиться, - запротестовал было Вадим.

-  А и не беспокойство то совсем. И я с тобой за компанию-то попью. Всё лучше, чем одной дома.

Она ещё раз посмотрела на хорошо разгорающиеся дрова и ушла домой. Не успел чайник вскипеть, как она вернулась с укутанной в полотенце тарелкой с оладьями. Едва уселись пить чай, как неслышно открылась дверь, и в кабинет прямо таки влетела разрумянившаяся с мороза красивая девушка.

- Здрасьте! - громко поздоровалась она, и сидевшая спиной к входу уборщица чуть не выронила из рук чашку.

- Да штоб вас, окаянные! Опять до смерти старуху напугали! Люська, ты шалопутная, не могла поаккуратнее-то?

- Да я, баба Дуня, стучала, только вы не слышали. Там же дверь-то дерматином обита.

Девушка подбежала к старушке, обняла её:

- Да как же Вас, баба Дуня, напугать-то можно? Вы же у нас ничего не боитесь.

- Да с вами тут забоишься. Один, как лешак, весь лохматый да бородатый из темноты выходит, пугает, потом другая налетает да над ухом гаркает, - добродушно заворчала техничка. - Ты што этакую рань-то припёрлась?

- Так меня бабушка за квартирантом отправила. Это ведь Вы у моей бабули жить будете? - повернулась девушка к Вадиму. - Вот меня и отправили, чтобы я Вас привела чаю попить. Чайная-то у нас только с девяти открывается.

- Спасибо, меня вот уже Евдокия Ивановна свежими оладьями потчует.

- Ну что Вы всё на Вы да на Вы? Называйте меня просто Люсей.

- Очень приятно! А я Вадим. Обычно все Вадиком называют.

- А я уже знаю, мне вчера мама про вас рассказывала. Строгий такой, говорит, интеллигентный, в очках и с бородой, весь модный такой, и что приехали Вы к нам аж из Ленинграда.

До бабушкиного дома было действительно от силы метров триста. Люська впорхнула в дом первой:

- А вот и моя золотая бабулечка Степанидочка! - обняла девушка крепкую женщину в возрасте за шестьдесят и закружилась с ней по комнате.

- Да што ты, сумасбродная, ронишь на пол, опозоришь перед учёным человеком.

- Бабулечка, а этот учёный человек обещал меня научить на гитаре играть, - похвасталась Люська. - Ведь, правда, Вы мне обещали?

- Да угомонись ты, балаболка! Ну, совсем, как ребёнок! Дай хоть с человеком-то познакомиться да на стол собрать. Голодный ведь.

- Нет, спасибо, меня уже Евдокия Ивановна оладушками покормила.

- От, Дуська, добрая душа! Сам-то чей будешь, откуда?

- Бабуля, да из Ленинграда он, вчера же тебе мамуля говорила.

- Не трандычи! Дай с умным человеком поговорить. Он что, сам-то немой што ли? - повернулась к Вадиму. - В войну у нас тут были ленинградские. Эвакуировали их ещё до блокады. Очень хорошие были люди, только потом все домой возвернулись. Тут никто не остался. Твои, случаем, не были здесь?

- Нет, моих родителей в Ташкент отправляли.

- Ну, и ладно. Вон твоя комната, - показала на приоткрытую фанерную дверь, - проходи, располагайся, а я пока чай-то всё одно соберу. За чаем-то и разговор лучше клеится. Вот и Люська с нами почаёвничает.

- Нет, бабулечка, спасибо! Мне уже пора в больницу бежать. Пока-пока! Вечером зайду. А Вы не забудьте, что обещали научить на гитаре играть.

И выпорхнула за дверь, не дожидаясь ответа.

- Вот, неугомонная! - с нескрываемой гордостью сказала Степанида. - Везде поспеть хочет. Она у нас в этом году на фершала заканчивает, сейчас на практике в больнице. В школе отличницей была, и сейчас на одни пятёрки учится. В самодеятельности поёт. Ни один концерт без её не обходится.

Вадим разобрал сумку, развешал в шкаф и разложил на спинки стульев кожаный пиджак и клетчатые брюки, а также твидовый пиджак, расклешённые джинсы, белую водолазку, две кримпленовых рубашки, джемпер домашней вязки и пару шейных платков. В Ленинграде это было писком моды.

Из комнаты хозяйки доносился звон посуды.

- Ну, квартирант, иди чаёвничать. Звать-то тебя как? А то эта балаболка так и не представила.

- Вадим, а Вас? Степанида...

- Михеевна я. Батюшка-то мой сына больно хотел, Степаном назвать думал, а родилась девка, Но надо было так подгадать, что когда в церкву-то пошли крестить, аккурат на тот день именины Степаниды выпали. Так батя меня всю жизнь Стёпкой и звал. А тебя-то как по батюшке?

- Да рано мне ещё по отчеству, - заулыбался Вадим.

- Да неловко как-то: из самого Ленинграду, солидный такой, в очках, с бородой...

- Это я так, чтобы старше и солиднее казаться.

- Ой, как вам не терпится старше-то стать! А потом ить молодиться будете, когда годы-то пролетят. Да вам этого до срока и не понять.

Попив уже второй раз за утро чая, на этот раз - из самовара, Вадим отправился в редакцию. Помимо Николая Семёновича в кабинете за столами сидели ещё два молодых парня. Один бойко выстукивал на портативной машинке, второй сосредоточенно что-то писал крупным почерком.

Познакомились. Сергей и Василий хоть и вернулись с колхозных собраний поздно, торопились написать отчёт, запланированный в ближайший номер. Вадим взял подшивку, но едва начал её листать, зашёл редактор. Он поздоровался со всеми за руку, потом повернулся к Вадиму:

- Старик, я советую тебе завтра съездить на нашу передовую ферму. Машина как раз будет свободна, посмотришь, как живёт современная деревня, напишешь корреспонденцию. Сколько там тебе их надо для зачёта? Две? Три? Если не ошибаюсь, ещё репортаж нужен. Там заодно можешь зарисовку сделать про тёщу Димы. Дима - это наш водитель, а тёща у него знаменитая на всю область кружевница. Потом ребята освободятся, введут тебя в курс дела, про район расскажут, про наши достопримечательности. Пообедать вместе сходите. Ребята, орсовскую столовую покажите Вадиму, а чайную вечером он сам найдёт. Там в центре у нас и Дом культуры, и районная библиотека, и музыкальная школа. Дом быта тоже там, если что надо будет подшить или подремонтировать. Да! Там в коридоре полушубок висит. Завтра его надень, а то пальто твоё модное не для поездок по фермам, силосом провоняет, за месяц не проветрится.






РАЗВЕСЁЛОЕ ГОРЕМЫЧНОЕ




Ферма встретила многоголосьем надрывного мычания коров.

- Отчего это они так орут? - подумал Вадим, оглядываясь по сторонам. Глаза постепенно начинали привыкать к полумраку большого помещения, свет в которое едва проникал через покрытые инеем стёкла узких продолговатых рам. С мокрого потолка то тут, то там падали крупные капли воды, у больших, неплотно прикрытых ворот свисали метровой длины толстые сосульки. Отвратительно воняло чем-то кислым вперемешку с запахом навоза.

Одна сорвавшаяся с потолка капля тяжело шмякнулась на плечо.

- Да-а, хорошо, что Василий Дмитриевич дал мне свой старенький полушубок, а иначе с дорогим пальто пришлось бы после этой поездки навсегда распрощаться.

Вадим стоял в нерешительности. Что делать? Идти вперёд в поисках людей или вернуться назад, на улицу? Но Дима уже уехал предупредить тёщу, что они заедут на обед, поскольку, как он сказал, столоваться тут больше негде, кроме, как в магазине отовариться килькой в томатном соусе да плавлеными сырками. А тёща гостям будет очень рада, потому что и зять из-за постоянных разъездов по району бывает не часто.

- Да ведь и ребята засмеют, - мелькнула ехидная мысль. - Мол, коров испугался интеллигент питерский.

Сделал два коротких шага, сторонясь грязного хвоста, которым размахивала крайняя от прохода корова, и сразу же левым ботинком наступил во что-то мягкое. Вадим даже не глядя понял, что именно такое мягкое могло оказаться под ногами. Поскольку остерегаться чего-то теперь было уже бессмысленно, по настилу, переброшенному через какой-то лоток, направился к центральному проходу, где, кажется, было чище.

Коровы мычали и тянули к нему морды.

- Но где же люди? Ведь доярки должны быть? Или кто там ещё на ферме работает? Нет, зря согласился поехать вот так, совершенно не имея представления о том, с чем придётся встретиться. Но Василий Дмитриевич, предложив ему начать практику со знакомства с деревней, с сельского хозяйства, с улыбкой сказал, что не хочет навязывать какое-то устоявшееся мнение, предлагать тему, и что читателям будет куда интереснее увидеть привычную картину его глазами, глазами молодого человека из семьи ленинградского профессора.

Ну вот, смотри профессорский сынок, нюхай, запоминай детали, чтобы описать потом всё, как есть.

Пройдя вдоль по широкому присыпанному сенной трухой проходу мимо всё так же надрывно мычащих животных до конца двора, Вадим вернулся обратно и теперь, когда глаза уже окончательно привыкли к полумраку помещения, заметил, что рядом с входной дверью есть ещё одна. Он толкнул её и оказался в коридоре с ещё несколькими дверями. На каждой из них имелась табличка. Первая извещала, что тут находится Красный уголок. На левой от входа стене висели в красивых рамах портреты Ленина и Брежнева, в углу стояло Красное знамя. На нём золотистого цвета нитками было вышито «Победителю социалистического соревнования», от знамени до самого входа на стене в два ряда были развешаны вымпелы, грамоты, дипломы. В простенке напротив, под написанной на ленте из ватманской бумаги с надписью «Наши передовики» - фотографии нескольких женщин далёкого от молодости возраста и помесячный график надоев за прошлый год. Почти все строчки заканчивались торжественными красными числами, видимо, говорящими о превышении плана или достигнутых рекордах.

С официозно деловой обстановкой наглядной агитации ярко контрастировал накрытый дешёвой красной материей стол с остатками недавнего пиршества. О нём красноречиво говорили объедки каких-то пирогов, гранёные стопки, валяющиеся на полу и посреди стола пустые водочные бутылки и два опрокинутых на пол стула.

Вадим стал изучать вышитые золотом тексты вымпелов. «Лучшей ферме района», «Победителю областного социалистического соревнования среди молочно-товарных ферм», «Лучшей доярке района», дипломы и грамоты тоже рассказывали о победах в социалистическом соревновании на протяжении нескольких последних лет.

Записав все эти титулы в блокнот, Вадим ещё раз осмотрел помещение, достал фотоаппарат, пристроил вспышку и сделал несколько снимков - вымпелы и дипломы, Красное знамя, потом - неубранный стол на фоне этого самого знамени и отправился продолжать знакомство с лучшей, по каким-то непонятным для него показателям, фермой области.

В соседнем помещении находилась раздевалка. В открытых настежь шкафах висели чёрные замызганные халаты, а на вешалке в углу - белоснежные, со следами недавней глажки.

- Эти, видимо, для торжественных случаев, когда приезжают высокие гости, - решил Вадим. - Интересно, а сегодня, узнав о приезде корреспондента, они какой наряд выберут? Повседневный или торжественный.

И чему-то заулыбался.

Напротив Красного уголка на двери была табличка «Кормозапарочная». Там возле едва тёплого продолговатого котла на широком топчане спал тщедушного вида дедок. Вадим с немалым трудом растолкал спящего - всё хоть какая-то живая душа, есть у кого расспросить, где народ. Ведь, чтобы написать материал, ему нужно пообщаться с теми же именитыми доярками, расспросить их о жизни, о работе, о проблемах.

- Ты кто? - протирая заспанные глаза, спросил дедок.

- Корреспондент.

- Кариспанде-е-ент? - с удивлением протянул дедок. - Слушай, кариспандент, а тебя случайно того... похмелиться не найдётся?

И с такой тоскливой надеждой посмотрел в глаза Вадиму, что тот даже огорчился своей непредусмотрительности.

- Извините, нет.

- А скольки чичас времени, кариспандент?

Вадим отогнул рукав полушубка:

- Одиннадцать тридцать.

- Утра или вечера?

- Скорее - пополудни.

- A-а, ну, значит, магАзин уже открыт. А день-то сёдни какой? - вдруг тревожно спросил дедок.

- Солнечный день сегодня, дед, - засмеялся Вадим.

- Да я не о том. Мне ить без разницы, дожь там али солнце. Не воскресенье хоть? А то в воскресенье-то магАзин у нас закрыт.

 - Вторник уже, дед, вторник.

 - Ты не разыгрываешь?

 - Вполне серьёзно.

- Дак это, погоди, дай сообразить. Мы в субботу у Нинки юбилей справляли. Шийсят бабе стукнуло, на пензию провожали. Да-а, всё честь по чести, в клубе собранье было. Из райёну приежжали. А как же?! Лутшая доярка райёна Нинка-та! Не хухры-мухры. В воскресенье-то потом тут на ферме похмелялись. Дак ты это правду про вторник-то говоришь? Ничего себе похмелились!

Он потрогал котёл. 

- Етит твою мать, хорошо не разморозил. Знать дро- ва-та подкидывал. Вот эть старая закалка: пей да дело разумей. А девки-то где?

- Какие девки?

- Дак наши девки, доярки.

- Я никого не встретил.

- Неуж загуляли? Да не-ет! Я же их недавно видел. Катька-та с Тонькой точно были. Точно-точно! Они ишо про товарок спрашивали, мол, коровы-то не доёны стоят, некормлены. Помню-помню. Я ить ишшо запарку делал, помогал сено раздавать. А потом как Тонька бутылку-то принесла, да выпили, дак я и уснул. Точно-точно, были. А вот про Таньку с Веркой не скажу, спал. Здоровье-то уж не то - восьмой десяток идёт. Это ране было гуляли дак гуляли! Хоть неделю без сна и отдыха. Ночь гулеваним, а утром, как стёклышки, на работу. А типерича силы не те. И ноги болят, спасу нету, и голова дырявая стала. С похмелья-то уж ничо и не помню. Дак у тибя точно похмелиться нету?

- Извините, не подумал.

- Ну, тогда и ладно. Слушай, говоришь, кариспандент? Дак, может, я пока тут котёл растопляю, Димка-то до магАзина и сгоняет. Димка-то, можно сказать, нашенский, на Глафириной Тамарке женат.

- А Дима к Тамариной маме как раз и уехал.

- От растуды твою мать! Ладно, котёл растоплю, сам схожу. Организьма добавки требует. Дак, девок-то наших, говоришь, не видел? Неужто опять загуляли? Худо это, коров-то испортят.

Беседу прервал женский голос в коридоре:

- Э! Вы где?

- Да здесь мы, - откликнулся дедок. - Бригадирша наша, - пояснил он. - Огонь баба! Под горячую руку лучше не попадаться.

- Здравствуйте! - раздалось за спиной.

Вадим обернулся.

- Меня Мария Степановна зовут. Бригадир я. Смотрю, Димка на своей машине летит, да в кабине-то никого и нету. Ну, думаю, точно к нам на ферму делегация кака. Сразу и побежала. А Вы-то кто будете?

И протянула для приветствия руку.

- Я из районной газеты. Вадим.

- А по батюшке-то как, если не секрет?

-  Альбертович.

- Недавно у нас? А то я наших-то всех давно знаю.

- Недавно, — согласился Вадим, не желая признаваться, что всего-навсего третий день.

- Откуда сами-то будете? Видно, что не наш, не деревенский.

- Из Ленинграда.

- Ой, как вас угораздило-то! Вы извините, не вовремя Вы к нам пожаловали. Вот уж точно в неурочный час. У нас тут как раз немножко не совсем в порядке дела. Подзагуляли девчонки-то. Но я их сейчас в чувство-то приведу, Вы не беспокойтесь. А ферма у нас самая что ни есть передовая. Мы в районе всегда первое место занимаем. Веселовская ферма всегда в почёте. У нас даже Переходящее Красное знамя области есть. Вот! Пойдёмте, я Вам покажу наши достижения - и грамоты, и дипломы, и ценные подарки.

Она, было, повела Вадима в Красный уголок, открыла туда дверь, увидела на столе следы попойки и торопливо захлопнула.

- У нас там сейчас не прибрано, Вы извините, я Вам потом всё расскажу и покажу. Может, мы в контору пройдём?

- Вы сказали, девчонки. У вас что, комсомольско-молодёжный коллектив?

- Ой, да это так. Мы промеж собой-то всё девчонки да девчонки. Так до самой старости. Конечно, не молодые уже. Вот на днях одну на пенсию проводили. Молодые-то всё в города норовят, не хочут в деревне оставаться. Ребята-та те хоть трактористами работают, а девкам куда? Только на ферму. А это в четыре утра на дойку вставать, а вечером до десяти на ферме. Да у каждой по двадцать пять голов. Подоить, накормить, прибрать. Мы-то, привычные, и то устаём, а молодым дак и совсем не под силу. Ладно, пойдёмте в контору-то, тут не далеко. Правда, председатель наш сегодня как раз в район уехал, но цифры мы Вам все дадим и без председателя. Зоотехник там на месте, утром видела. Она хоть и собиралась на Высоковскую ферму съездить, да может ещё и застанем.

- Мне редактор говорил, что у вас председатель сельсовета толковый.

- Ой, и правда, толковый. Молодой, а головастый. Вот и правда, Василий-то Петрович Вам всё и расскажет.

Не успели отойти от фермы, как подрулил Дима.

- Всё в порядке! - доложил он. - Мамаша нас на обед ждёт. Щами деревенскими угостит. Тебе, поди, таких, из русской печки, и есть никогда не доводилось.

- Не доводилось, - признался Вадим.

- Вот и отведаешь, - довольно засмеялся Дима. - Привет, тётка Маня! Ты-то как узнала, что гости на ферму приехали?

-  Дак твою машину увидела и догадалась. Сломя голову и помчалась гостей встречать.

- Испугалась? Мамаша говорит, загуляли доярки-то после юбилея.

- Ой, лучше не говори! Загуляли, Димочка, загуляли. Прямо не знаю, что и делать. Вчера сама скотину кормить приходила. А подоить экую ораву мыслимо ли дело одной? Спасибо, бабы помогли. Так неудобно перед гостями-то дак слов нет. 

Дима лихо подрулил к деревянному дому с высоким крыльцом, над которым висел красный флаг. Из-за полного безветрия его полотнище свисало вниз, являя собой полное смирение и покорность местной советской власти. Зато председатель оказался настоящим вулканом. Увидев в окно подъехавшую машину, он встретил гостей прямо на ступеньках.

- Димка, здорово! - закричал он, игнорируя всякую субординацию. - Мария Степановна, знакомь с гостем.

- Это Вадим Арнольдович, - представила она.

- Альбертович, - поправил Дима.

- Ой, простите дуру старую, запамятовала. Помню, что отчество-то какое-то мудрёное - не то Адольфович, не то Арнольдович, а настоящее-то и вылетело из головы.

- Да ничего, всё нормально.

-  Володя, - протянул руку председатель.

-  Вадим.

- Раз уж с Димой приехал, то, скорее всего - корреспондент. Из молодёжки?

-  Нет, из «Волны».

-  Новенький что ли? А я думал, из молодёжки, хотел про своих старых знакомых расспросить.

- Я там никого не знаю. Я на практику. Из Ленинграда.

- Да пойдёмте же в кабинет, - встрепенулся вдруг председатель. - Что мы тут на крыльце-то мёрзнем. Настя сейчас самовар поставит, чаем угостим. Пошли, Мария Степановна.

- Не до чаю мне, Владимир Иванович, делов по горло. Вы уж тут сами, без меня. Управитесь, поди?

- Да управимся, управимся, - рассмеялся председатель. - Ну, коли недосуг, беги по своим делам. Мы с ребятами посидим, за жизнь поговорим.

-  Поговорите, поговорите, - как показалось Вадиму, с намёком сказала бригадир.

- Меня ведь совсем недавно, на этих выборах, председателем избрали, - начал Володя. - Я в райкоме комсомола работал. Вот та работа, с молодёжью, это было моё, но в райкоме партии сказали, что пора расти. Я на заочном учусь. Ещё полтора года осталось, а потом обещали зампредом райисполкома. В общем, вот так вот. Я ведь из местных. Здесь, в Весёлой, родился, тут школу закончил. Раньше-то она Горемыкино назалась, а потом, как наши доярки стали первые места занимать, районные власти и обратились в Верховный Совет по поводу переименования. Нехорошо как-то получается - передовая ферма а называется Горемыкинская. Теперь - Веселовская. Вот и веселимся. Уже знаешь, наверное, что у нас тут маленькие проблемы? Поплакалась Марья Степановна?

-  Да мне дед на ферме рассказал, что девки загуляли

- Вот-вот. Загуляли девки. Девкам-то скоро уж тоже на пенсию выходить, а задурили. Если честно, пьянки-то и раньше бывали, но чтобы вот так, чтобы запойно, вроде бы не бывало. Я, по крайней мере, не слышал. Хотя, по большому счёту, мы ведь сами виноваты. Я имею в виде - руководители. И не только местные. Знаешь, сколько всяких торжеств да праздников? То районный слёт передовиков, то межрайонный слёт передовиков, то областной, то поездка для обмена опытом и подведения итогов в соревнующийся колхоз, то в соревнующийся район, и везде всё застольем заканчивается. А ездит кто? Да передовые, конечно! Вот так вот передовики и привыкают к праздникам. А кроме того - свои колхозные чествования победителей ежеквартально. А как без тостов? Вроде бы принято. А дни рождения, а праздники, а поминки да крестины? Знаешь, сколько таких поводов в год получается. Поневоле народ спивается. Вот думаю, как бы эту систему изменить, как организовать праздники без спиртного, но чтобы весело. Может, ты что подскажешь?

- Не знаю, вряд ли. Я просто не думал, что есть ещё и такая проблема.

- Есть проблема. Есть. Ты сам-то как? По соточке за знакомство?

-  Нет, спасибо! Я этим не увлекаюсь.

- Да я и сам не увлекаюсь, просто, думаю, как-то не по-людски получается - гостя на сухую встречать. Ты только потом не обижайся, ладно! А то, может, за знакомство-то? Настя мигом в магазин сбегает.

- Нет-нет, спасибо! А вот от чая не откажусь. Ещё бы руки где-то помыть после фермы.

- Там, в конце коридора у нас мойдодыр стоит. Помнишь детское стихотворение? Точь в точь такой, как на картинке. А туалет на улице в отдельно стоящем строении, - засмеялся председатель. - Впрочем, пойдём на улицу, покажу, заодно на руки из ковшика полью.

За чаем из стаканов в подстаканниках, будто в купе пассажирского поезда, Володя рассказывал новому знакомому, который произвёл приятное впечатление, о деревенской жизни, о своих земляках.

- Мне бы ещё с кем-то из интересных людей познакомиться, - перебил Вадим.

- Так у нас тут все интересные! Есть, кстати, кавалер трёх орденов Славы, есть доморощенный художник. Ему бы поучиться в своё время, может, многих бы ныне известных затмил. Он у нас своими картинами весь клуб завесил. Рисует и дарит. Вот, кстати, тоже его работа.

Вадим посмотрел на висящий на стене пейзаж. Выполнен он был вполне достойно, если учесть, что рисовал любитель, не имеющий профессионального образования.

- Есть Коля-танкист. Геройский был вояка, три ордена имел, медаль «За боевые заслуги», ещё какие-то награды, от сержанта до лейтенанта дослужился.

- Почему есть и в то же время был? Умер?

- Жив! Только в сорок пятом в плен попал. Представляешь? Одно дело, в сорок первом, когда отступали, и когда тысячи в окружении оказывались, а другое дело, когда уже и войне вот-вот конец. С немкой спутался, она его на какой-то хутор заманила, там его и повязали фашисты. А потом, сам понимаешь, связь с врагом, плен, трибунал, наград лишили, самого в лагерь. Отсидел, домой вернулся, а тут от него многие наши ветераны морду воротят: как же - честь офицерскую запятнал. Ну, он так изгоем и живёт. Дом построил за деревней, женился, правда, трое детей уже взрослые. После школы сразу куда-то на Север уехали, где никто про отца ничего не знает. Здесь-то их фашистиками ровесники звали. А Коля-танкист, как его местные окрестили, работает за троих. Как пахота начинается, он чуть не круглые сутки на тракторе. Две дополнительных фары поставил и ночами пашет. Зимой тоже с раннего утра до позднего вечера на работе. Но как только в работе перерыв, так всё. Так сразу в глухой запой. Как он сам говорит, пить так пить, чтобы от кальсонов перегаром пахло.

- Как бы с ним познакомиться?

- Не получится. Он как раз в глухом запое. Сено всё к фермам стаскал, трактор к весеннему севу загодя подготовил, и загулял. А к пьяному соваться не советую. Может и из ружья пальнуть. У него и жена от греха подальше к сестре уходит на время запоя мужа.

Вот через пару недель протрезвеет, тогда приезжай. Может, удастся разговорить, хотя никому деревенским ничего о войне не рассказывает.

- Ребята, у меня там тёща наверняка заждалась, - встрял в разговор всё это время молчавший Дима. - А с тёщей лучше не ссориться.

- Это точно! Тем более, в первый раз она своего зятя с вилами в руках встретила, - засмеялся председатель. - Я хоть и не женат ещё, но наслышан про эти дела много. Спасибо за беседу! Приезжай ещё. Я тебя и с кавалером трёх орденов Славы познакомлю, и с художником нашим, и с Колей-трактористом, когда протрезвеет. Впрочем, я тебе потом в редакцию позвоню. Счастливо! Кстати, может мне с курсовой поможешь, подскажешь что. Я же на филфаке учусь. А тёща у Димки тоже знатная. Такие кружева плетёт, закачаешься! Почти каждый год первые места на областных конкурсах занимает своими работами. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Сам сейчас посмотришь, оценишь.






МАСТЕРИЦА




- Ну, что? Теперь к тёще на блины? - спросил Дима. - Она ждёт не дождётся: не каждый, поди, день ленинградские гости в доме бывают. Может, и ты с нами? - спросил Дима председателя.

- С удовольствием бы, да дел невпроворот. И так сегодня с вами заговорился, дальше некуда. Обещал зайти к дяде Никите, проведать инвалида войны - крыша у него прохудилась. Посмотреть, что да как, да весной ремонт сделать.

-  Тогда мы поехали?

-  Давайте! Приятного угощения!

-  Ну, об этом можешь не беспокоиться - ты тёщу мою знаешь. Она всегда гостям рада, особенно дальним.

-  Да тебе она, дурак, рада, а не гостям.

-  И мне тоже, - не стал отнекиваться Дима.

-  А ведь с вилами в руках первый-то раз встретила, - опять напомнил и засмеялся председатель.

-  Ну, когда это было! Зато теперь у нас всё отлично.

-  Счастливо вам. Жене привет передавай.

-  Спасибо, передам.

Дом Диминой тёщи оказался на самом краю деревни. Ухоженная изба с резными обналичниками, аккуратно сколоченный причудливым веером заборчик из крашеного штакетника выделял его из всех других. Больше ни у кого Вадим таких не видел ни в одной деревне, через которые довелось проезжать.

На крыльце, в просторных сенях и в доме тоже царил полный порядок. Тут и там стояли и висели на стенах шкафчики и полочки с причудливой резьбой.

- Вот, мамаша, гостя к тебе привёз. Вадим. А это мамаша моя, тёща то есть, Глафира Ивановна, - представил Дима щупленькую симпатичную женщину в цветастом платье с кружевным воротником.

-  Очень приятно! - сказал Вадим, аккуратно пожал протянутую руку и осмотрелся. В одном из простенков была большая рама, за стеклом которой разместились фотографии родственников, в другом простенке рядышком пристроились два увеличенных со старых фотографий портрета, скорее всего родителей хозяйки или хозяина. Всё остальное пространство занимали кружева. Стол тоже был накрыт большой кружевной скатертью.

-  Я смотрю, у вас тут в доме все мастера.

-  Она у нас знатная кружевница, - опередил тёщу Дима. - Я уже говорил тебе, что каждый год на областных конкурсах первые места занимает. Даже на ВДНХ выставлялась и золотую медаль получила.

-  И муж у вас тоже мастеровитый, - похвалил Вадим. - Самый красивый дом, какие я только видел.

-  Мужа-то у меня уже десять лет, как нету. Это Димка дом в порядок привёл. Мой-то после войны совсем немощный был, ничего по дому последние годы делать не мог. Это всё зятёк ненаглядный, - похвалила Глафира Ивановна и потрепала зятя по курчавым волосам. - Вот кто мастер-то на все руки, а я что? Я вот только кружева и умею. Да и то... Вот бабушка моя была мастерица так мастерица.

-  Да скромничает она, скромничает. У неё кроме медали ВДНХ, грамот разных целая куча. Вон шкаф забит. Всё уговариваю в рамки вставить да на стену повесить, не хочет.

-  Дак а кому они тут на стене-то? Наши деревенские дак и так все знают. А чужие когда бывают-то? Вот Вас Димочка завёз покормить с дороги. Ой, да чо это я, люди голодные, а я тут лясы точу. Разболокайтесь давайте, я счас быстро на стол-то соберу.

-  Ты, мамаша, давай собирай на стол, а я пока воды натаскаю. А навоз от овец после обеда выкидаю.

Дима схватил вёдра и шагнул из избы.

-  Ой, неугомонный какой! - с гордостью за зятя сказала Глафира Ивановна. - Ни минуты не посидит, всё гомонится и гомонится. Золотой парень.

-  А председатель говорит, что вы его в первый раз с вилами в руках встретили.

-  Ой, дак правду эть и говорит! - рассмеялась хозяйка. - С вилами и встретила. А сами-то посудите: тайком девку увёз. Первый раз увидел, и умыкнул. И она, дура такая, парня никогда ране в глаза не видала, а будто в омут головой кинулась, пять минут виделись, и замуж. Димка-то тогда как раз только из армии пришёл, сразу в редакцию на машину устроился, а тут с района к нам с концертом приехала агитбригада на двух машинах. И Димку они с собой взяли. Он же гармонист первой руки. Эдакий игрок дак! А он из армии-то в морской форме пришёл, эдакой красавец! В бескозырке, с медалями разными. Кудри-то из-под бескозырки вьются, загляденье одно. Ну, моя дура голову-то сразу и потеряла. На каникулы из города приехала, она там на швею-мотористку училась. За два года ни на одново парня не посмотрела, а тут сразу по уши влюбилась. Мы-то после концерта почти сразу по домам разошлись. Бабы, правда, уговаривали, чтобы на танцах посидеть, только у миня голова разболелась да и утром к телятам рано вставать, с Зой- кой-соседкой домой ушла. А он там, на танцах-то, девке моей голову и вскружил. Выходи, говорит, за меня замуж и всё. И ведь дурёха-то моя, нет бы, сказать, что подумает, с мамкой посоветуется, сразу и согласилась. С им на машине и укатила. Подружке своей Светке наказала, чтобы та мне сообщила, а то, мол, мамка волноваться будет, куда дочка делась. Ну, та пришла, у миня свет уже не горит, и не стала стучаться, чтобы не тревожить. Мол, утром скажет. А я ночью-то проснулась, нету Тамарки. Уж светать стало, а её нету. И сердце какую-то беду чует, колотится и колотится. Утром корову подоила, на выгон выпустила и сразу к Светке. А та спросонья-то ничего сообразить не может, только твердит, мол, Тамарка просила сказать, чтобы ты не беспокоилась, она замуж вышла. Дак это мне, как обухом по голове! Как замуж? За кого? Куда? А не знаю, говорит, вроде за гармониста того из района, который в морской форме был. Ой, позор на мою голову! Да видано ли дело, чтобы вот так за первого встречного? Ой, дура-дура! Вот мамку ославила дак ославила! Попользует и домой отправит. Мне аж худо сделалось. Светка нашатыря нашла, дала понюхать да валерьянкой отпоила. Места сибе не нахожу - вот вырастила дочиньку. Хорошо батька помер, до такого позора не дожил. Враз бы в могилу согнала - он у меня строгий был, уж и не знаю, что эдакой вертихвостке бы сделал. Сижу вот тут, у окошка, плачу, вдруг, слышу, машина заурчала прямо под окнами. И выходит моя шалава, а с другой стороны кавалер её всё в той же морской форме. И женсчина какая-то с заднего сиденья вылезает. Идут они к калитке, а я выскочила на двор, вилы схватила и как заору не своим голосом: «Шагу сделать не дам! Опозорила миня на всю округу, не дочь ты мне больше!». Смотрю, а лицо-то у дочки моей счастливое-пресчастливое, ну, вилы-то у миня из рук и выпали. А дочка на шею кидается, мол, поздравь, мама, я замуж выхожу, вот мой жених, Димой зовут, а это его мама - Вера Васильевна. «Ты уж не ругай их, Глафирушка, - говорит сватья моя нежданная, - Сама вот так же огорошена была. Приходит ночью с девушкой, говорит, мама, я женюсь. Знакомься - это Тамара». Спрашиваю: «Откуда хоть невесту-то привёз?» «Из Россошей» - говорит. «А фамилия как?» А он и фамилии не знает. Тамара и всё. Ну, Тамара дак Тамара. Что уж теперь перечить? Лучше что ли, если отказать? Всё одно по-своему сделают. А так, может, сладится, слюбится. Вот и приехали к тебе за благословением, как раныне-то говорили. Пусть уж живут себе, коли так вышло». Обнялись мы со сватьюшкой да и заплакали обе. Они с гостинцами приехали, да у миня наскоро собрали кое-что, устроили вроде как помолвку. Ночевали они у нас. А утром Дима со сватьей на работу с раннего ранья уехали, Тамарка дома осталась. А через неделю и свадьбу сыграли. Типерь-то я зятем не нарадуюсь, да и деревенские все завидуют: «Вот Тамарка какова парня отхватила!»

-  Всё судачите? - спросил вошедший Дима. - А я уже кадушку воды натаскал, проголодался, как волк, а тут на столе ещё шаром покати.

- Ой! Простите дуру старую! Совсем гостя заговорила! Вы усаживайтесь, усаживайтесь к столу-то, я мигом соберу.

Щи и жаркое из русской печи были выше всяких похвал! Уж на что мать Вадима была искусной поварихой, но на городской плите такого приготовить не могла. Вадим ел и нахваливал.

- Дак а чо тут хитрого-то? - отмахивалась Глафира Ивановна. - Знамо дело, что в городу так не приготовить. Это ить русская печка сама делает. Жар-то со всех сторон, в чугуне всё не варится, а томится, вот и скус другой.

Во время обеда Вадим внимательно рассматривал приколотые к стене кружева и удивлялся, как это можно сделать руками, а не на станке. Тончайший рисунок просто завораживал. Некоторые, будто огромные снежинки с причудливыми формами, прилетели с туч, опустились на стену и не тают даже в жарко натопленном доме. Другие имели государственную символику - серп и молот, даже Кремль, выполненный цветными нитками, а на одном кружеве была вывязана нитками стройная белая берёза.

-  Я, честное слово, поражаюсь, насколько изящно выполнены эти работы! - не выдержал Вадим. - Вы - настоящая кудесница!

-  Да это же просто! Хочите, я и Вас научу. Счас вот чаю попьём, и научу. Вон как раз у миня воротник Тамарушке начат.

-  Да Вы что! - испугался Вадим. - Я только испорчу.

-  А ничего и не испортите! - заверила Глафира Ивановна. - Поначалу-то, конечно, неловко будет, тут сноровка нужна, но научиться можно. У нас вон в деревне бабы многие кружева плетут. Дарья вон кружевное покрывало дочке на свадьбу связала. Только в городе оне как-то больше к торговому тянутся, не ценят старинные промыслы. А торговое, ясно дело, красивее.

- Да Вы что! - искренне воскликнул Вадим. - Разве может сравниться фабричная работа с той, что руками сделана. Это же штучный товар! Такому цены нет!

- И правда, что нет, - согласилась Глафира Ивановна. - Кто у нас тут эти кружева покупать-то станет?

- Я бы маме воротник с удовольствие купил. Она бы в восторге была.

- Дак маме Вашей я и так подарю. Пусть носит на здоровье, если понравится.

-  Что Вы, что Вы! - замахал руками Вадим. - Я такой дорогой подарок принять не могу. А купить, у меня и денег таких нет.

-  Не надо никаких денег. У миня вон воротников-то разных аж несколько штук наплетено. На выставке типерь ими никого не удивишь, а носить никто уж и не носит давно.

Глафира Ивановна удалилась за заборку с ситцевой занавеской в дверном проёме, отделяющую горницу от другой комнаты, и через пару минут вернулась с несколькими кружевными воротниками в руке.

-  Вот, выбирайте, который понравится. И можите и все взять, мне не жалко. Всё одно так без дела лежат.

- Честное слово, я не могу взять такой дорогой подарок, - снова заотнекивался Вадим.

-  А ничего и не дорогой. Вот сичас покажу, дак и сами потом плести можете. Вот садитесь сюда, к окну поближе, я валик принесу.

Глафира Ивановна снова удалилась за занавеску и вернулась оттуда с установленным на сделанные из лёгких реек козлы валиком. На нём уже обозначилось небольшое кружево, а сбоку висели какие-то палочки с намотанными на них нитками

-  Вот это валик, а вот это коклюшки. Запомните?

-  Конечно, запомню, я в детстве коклюшем болел, как коклюшки не запомнить?

-  Вот берёте по две коклюшки в каждую руку. Смотрите, я покажу, как надо перекидывать нитку, вот в левой руке одну коклюшку перекидываете на другую, попробуйте, это очень легко.

Вадим взял в обе руки по две коклюшки, попробовал выполнить самое простое упражнение, но коклюшки вывернулись из пальцев и упали на пол.

-  Нет, у меня точно не получится.

-  Получится, получится, - заверила Глафира Ивановна. - Вот у Димки тоже сначала ничего не получалось, а теперь быстрее меня может.

-  Так Дима гармонист. Он натренировался на гармошке играть, вот у него и получается хорошо.

-  Ты тоже музыкант. На гитаре тоже пальцами надо умело работать, - сказал Дима.

-  Так то гитара, а тут совсем другое.

-  Ладно, вы тут пока кружевами занимайтесь, а я пойду у овец стайку почищу. Я быстро. Не успеешь воротник сделать.

-  Да мне такой воротник надо не один месяц плести, - засмеялся Вадим. - Ты не только у овец стайку, Авгиевы конюшни вычистить успеешь.

-  Какие конюшни?

-  Авгиевы. Был в древней Греции такой царь Авгий. И была у него огромная и очень запущенная конюшня. Геракл их за один день очистил, направив воду сразу двух рек Алфея и Пенея. Это был один из двенадцати самых известных подвигов Геракла. Вообще-то был, говорят, ещё и тринадцатый, но про него я тебе потом в машине расскажу. Может, лучше я тебе помогу?

-  Нет, там вдвоём всё равно не повернуться. Да и переодевать тебя будет дольше, чем я один справлюсь.

-  А то смотри, я готов уподобиться Гераклу.

-  Ты, Геракл, лучше кружева плести учись. Глядишь, в Ленинграде пригодится. А овечьих стаек там уж точно нету.

-  Это точно, - согласился Вадим. - Глафира Ивановна, ученик из меня никакой, Вы мне лучше так про кружева расскажите. Я, конечно, видел их на выставках, в музее народов Севера, кажется, тоже есть, а вот так вживую видеть не доводилось. Вы немножко поработайте, я а пока посижу, посмотрю, фотографию сделаю.

-  Ну, как хочете. Смотрите.

Глафира Ивановна придвинула валик к себе и начала так ловко перекидывать коклюшки, что взгляд Вадима не успевал улавливать их стремительное перемещение. Вадим достал фотоаппарат, отсел немножко в сторону, и держа его наготове, стал ждать, пока женщина привыкнет к его присутствию и перестанет обращать на камеру внимание. Не отрываясь от работы, Глафира Ивановна стала рассказывать то, что сама слышала во время экскурсий на выставках.

-  Говорят, будто в Россию это ремесло завёз Пётр Первый, - начала Глафира Ивановна. - Пригласил мастериц в Новодевичий монастырь, поди, знаете, что это где-то под Москвой. Дак вот, привёз он, значит, мастериц откуда-то из Европы, то ли из Германии, то ли из Италии, я уж и не помню, как там сказывали-то, на выставке, ну, они и начали учить сиротских девочек, а тех потом царь распорядился в разные монастыри отправить, чтобы они сами уже других учили. Верно, так вышло, что каждая из учениц свой стиль применяла, потому и отличаются кружева вологодские от елецких или, скажем, от московских и вятских. Есть ещё кружева, которые одной иголкой делают, но те уже совсем другие. Там окромя иголки ничего и не надо боле, а тут вот подушка нужна. Вот эта подушка сделана из отрубей. Но можно набивать наволочку и опилками. А вот вата не годится - она иголки не держит. А иголка тут, можно сказать, первое дело, без её рисунок не получится. Вот, глядите, тут рисунок есть, я по краям иголки втыкаю, и по ним-то нитки и плету.

Пока Глафира Ивановна увлечённо рассказывала про искусство кружевоплетения, Вадим сделал несколько, на его взгляд, удачных снимков. За разговором они не заметили, как быстро пролетело время. Но вот уже загромыхал в сенях Дима, а потом вошёл в дом.

-  Ну, как, Вадим, научился чему?

-  Нет, я ученик бестолковый, зато Глафира Ивановна мне много интересного рассказала. Я ведь про кружева ничего и не слыхал. Знаю, что есть в Вологде фабрика, вроде «Снежинка» называется, а вот как кружева плетут, понятия не имел.

-  Теперь имеешь?

-  Более чем.

-  Тогда, может, поедем, уже, а то темнать начало. Пока до дома доберёмся, пора будет спать ложиться.

-  А нешто вы экую-то рань спать ложитесь? - недоверчиво спросила тёща.

-  Это я так, для красного словца, - засмеялся Дима. - Но ехать уже действительно пора. И так мы сильно загостились.

-  Ну, пойдёмте, я вас хоть до калитки провожу.

Глафира Ивановна отодвинула работу и пошла к выходу. Набросила на плечи фуфайку.

-  Да ты бы, мамаша, сидела дома-то, а то простудишься ещё, чего доброго.

-  Не простужусь, а что я дома-то сидеть буду, нешто не люди мы, гостей до ворот не проводим. Не по-людски это будет. Поезжайте с миром. Лёгкой вам дороги! Да Тамарушке-то привет наказывай от миня. Не забудь.

-  Не забуду.

-  Ой, постой-ка, Димка! Я же гостинцев-то приготовила, а не отдала. Вот дура старая! Погоди маленько, счас принесу.

-  Ох, и хлопотная у меня тёща, - с нескрываемой гордостью сказал Дима. - Колготится, колготится, как будто у нас там есть нечего.

-  Знаю, что есть чего поесть, - услышала разговор Глафира Ивановна. - А не дело это без гостинцев-то уезжать. На вот, маленько вам собрала. Вот типерь поезжайте с миром. На выходные-то приежжайте, ежели время будет.

-  Постараемся! До встречи! Не хворай!

Дима сел в машину и завёл мотор.

-  До свидания! - попрощался Вадим. - Спасибо Вам огромное за подарок маме, за вкусный обед и за интересный рассказ!

-  Да нешто там, какой подарок, - отмахнулась Глафира Ивановна. - И Вы приежжайте, коли будет охота. Мы гостям завсегда рады!

-  Спасибо! Я ведь здесь только на практике. Но, может быть, ещё и увидимся. Будьте здоровы.

Вадим сел в машину, и они лихо помчались в сторону райцентра.






УРОКИ ПО ПРОФЕССИИ




-  Зощенко любишь?

-  Очень!

-  Похоже. Только запомни одно хорошее правило - никакая копия не может быть лучше оригинала, и если ты хочешь чего-то добиться в журналистике, пиши своим языком, а не подражай другим. Даже великим.

-  Спасибо, учту.

Василий Дмитриевич некоторое время сидел молча, то вглядываясь в текст, то переводя взгляд за окно на те самые, воспетые Рубцовым сосны. Потом тяжело вздохнул:

-  Да, брат, не сносить мне головы, если это опубликовать.

Василий Дмитриевич снял очки, снова надел, посмотрел в окно на стоящие сразу за изгородью сосны в нахлобученных снежных шапках, снова снял очки и близоруко сощурившись, взглянул на Вадима:

- Ты хоть сам-то хорошо подумал, прежде, чем это сочинять?

-  Да ничего я не сочинял, Василий Дмитриевич! Там же всё - чистая правда. Другое дело, что, может быть, тон чересчур ироничный. Согласен, что кое-где даже слишком язвительный, но ведь ситуацию я изложил достоверно. Там же и слова бригадира и председателя сельсовета приведены.

-  Да понимаю я, что не выдумал ты всё это, что там на самом деле бардак. Только ферма эта одна из лучших в области, а ты коллектив - мордой в грязь.

-  Но ведь за дело же!

-  Да за дело-то за дело, но ты и другое понять должен. На этот коллектив другие равняются, мы этих доярок в пример постоянно на всех совещаниях ставим, а ты их вот так ославить хочешь. Знаю, не впервой это у них. И раньше бывало, ходила молва, но вслух никто говорить не решается. Ты на площади перед райкомом посмотри - там их всех на Доске почёта увидишь. Сразу узнаешь.

-  Не узнаю. Я их на ферме не видел, там только дедок был да бригадир - Мария Степановна. Вот же в тексте её слова приведены.

-  Слова приведены, согласен. А если она завтра, когда номер выйдет, скажет, что в глаза никакого корреспондента не видела и слыхом не слыхивала? Или у тебя в блокноте она под этими своими словами расписалась?

-  Нет, не расписалась. А что, надо было?

-  Вот тут у тебя первый прокол, и очень существенный. Так же и в случае с председателем сельсовета. Тоже, поди, не догадался дать ему под его словами расписаться?

-  Не догадался.

-  Вот видишь.

Василий Дмитриевич надел очки и снова посмотрел на отпечатанный на машинке текст фельетона. - Про Владимира Ивановича вообще разговор отдельный. Понимаешь, парень он молодой, горячий, говорит то, что думает, не научился ещё начальственные уложения выдавать за свои суждения, чтобы не идти вразрез с политикой партии и правительства. Ты ему своим фельетоном всю жизнь сломать можешь. А ему с его головой и активной жизненной позицией хорошая карьера светит. Большим человеком стать может, если научится говорить и делать то, что от него руководство требует. Прямо не знаю, что и делать.

-  Значит, всё напрасно?

-  Что всё?

-  И то, что день вчера напрасно угробил, и машину зря гоняли, и что весь вечер писал да фотографии делал.

-  Природу снимал?

-  Природу тоже, но я и на ферме фотографировал.

-  Неси снимки.

Вадим бегом спустился по лестнице в фотолабораторию, снял с верёвочки развешенные для просушки снимки, ладонью разгладил их на столе и так же бегом взлетел по лестнице на второй этаж, протянул фотографии редактору. Тот отложил в сторону три, потом из них выбрал один, на котором на столе, на фоне Переходящего Красного знамени, лежали остатки пиршества и пустая бутылка из-под водки.

-  Отдай Виктору, пусть клише сделает. Запомнил Виктора? Высокий, сутулый, я вас знакомил прямо возле печатной машины.

-  Да-да. Помню, конечно!

-  А вот текст придётся немного пригладить. И давай назовём твой фельетон «Похмелье от успехов». Не возражаешь?

-  Отчего же? Мне нравится.

-  Спасибо! Ты извини, я тут немного почеркаюсь, потом посмотришь, может, с чем-то не согласишься. Хотя давай лучше вместе обсудим. Отдай снимок в нарезку и возвращайся, будем вместе править.

Когда Вадим через несколько минут вернулся в кабинет редактора, тот как раз делал пометки на последней странице.

-  Да! Хлёстко! Давно у нас ничего подобного не было. Ох, и скандал завтра будет! Но дебют у тебя получается замечательный! А теперь смотри: первый и последний абзацы предлагаю убрать. Понял, почему? Есть про них такая старая шутка, что вычеркнув первый и последний абзац, текст ничего не теряет, а только выигрывает. У тебя как раз классический пример - они никакой информации не несут. Ты пиши так, чтобы с первого предложения читателя заинтересовать, заинтриговать, чтобы у него возникло желание читать дальше. А ты начинаешь с того, что ферма стоит неподалёку от деревни. А они все стоят за деревней и никогда в центре села. Никогда - рядом рекой, чтобы не загрязнять стоками. Ну, и много ещё чего такого.

-  Я не знал, - честно признался Вадим.

-  Что не знал, не беда. Все мы очень многого не знаем, но зато есть такое журналистское правило - минутный стыд спросить, и вечный стыд не знать. Не стесняйся, спрашивай. Спрашивай даже у тех, кто, как тебе кажется, изначально знать не может. Это не умаляет твоего достоинства, наоборот, прибавит уважения, что ты человека, у которого спрашиваешь, ставишь выше себя. Люди это любят.

-  Спасибо! Буду знать.

-  Теперь дальше: давай не будем подставлять под начальственный гнев бригадира и председателя. Люди они хорошие. Пострадают напрасно. Ты сам всё видел, у тебя есть фотографии. Это документ, так что претензий к тебе быть не может. Они могут быть только ко мне, что я дал этот материал в газету. Но я отбрехаюсь. Впервой что ли? Завтра на первой полосе и дадим. С дебютом тебя, Вадим Альбертович.

-  Спасибо, Василий Дмитриевич!

-  Да! Мне только что хорошая, как мне кажется, мысль в голову пришла. Словом ты владеешь, поэтому не разменивайся на мелочи. У нас тут столько интересных людей есть, про передовиков мы уже писали-переписали, а есть такие, кто не наш формат. Не для районки масштаб. Про них очерки надо писать для центральных изданий, для толстых журналов. Ты фактуру собирай, попробуй разговорить, вызови на откровенность, а если потом трудности с написанием возникнут, помогу. А по практике я тебе отзыв напишу, не волнуйся. А люди... У нас тут самый настоящий граф живёт. Сколько пытались его разговорить, не хочет. Ты - ленинградский, земляк, может, тебе он и откроется. Ещё твоя землячка есть. Финка. В 37-м с семьёй сюда сослали, когда к финской войне готовиться начали и от границ всех неблагонадёжных переселяли куда подальше. Интересная судьба у женщины, а написать про неё никому не удавалось. Капитан первого ранга у нас живёт. В отставке. Уникальный случай - орден был, потом - судимость, штрафбат, две похоронки, а потом снова куча орденов, в офицерском звании восстановили, до капитана первого ранга дослужился. Коля-танкист, опять же.

-  Мне про него председатель сельсовета вчера рассказывал. Только он как раз в запое.

-  Не беда, пропьётся, проспится, потом встретишься. Петя-цыган. Инвалид войны, вместо ноги - деревяшка. А он в кузнице молотом машет. У него руки поистине золотые, всё, что хочешь, из металла сделать может. Ну, про него мы много раз писали, и в своей газете, и в областной. Но всё так - будто мимоходом. На хороший очерк так никто и не сподобился. Хирург Володя Вишневский, мой закадычный друг. Лет десять пытается найти причину возникновения раковых заболеваний, пока безуспешно. Думает, если кто найдёт причину, значит найдут и лекарство, а это уже точно - Нобелевская премия. Володина проблема в том, что к его голове бы да лабораторию, большую онкологическую клинику с огромными возможностями для исследовательской работы. А что тут в районной больнице сделать можно? Но он не теряет надежды.

-  Вишневский? Из знаменитой династии военного врача, который мазь изобрёл? Который Сталинскую премию получал?

- Нет, не из династии. Володина фамилия была Криволапов. Представляешь, хирург Криволапов? Вот он и сменил фамилию, ещё когда в институте учился. Студенты народ остроумный, всё подсмеивались, что к хирургу с такой фамилией никто на операционный стол не ляжет, кроме тех, которых привезли без сознания. Ну, он и поменял фамилию на Вишневский. Ты с этими людьми познакомься, разговори, а напишешь потом дома. Хорошо сделаешь, та же «Нева» с удовольствием возьмёт, или «Север». Этот в Петрозаводске выходит. У них всё время с публицистикой проблема - потому что несут стихи да романы. Если что-то успеешь здесь написать, помогу до ума довести и сам редактору «Севера» отправлю, мы с ним на одном курсе учились, только он журналистике литературу предпочёл. Машину я тебе каждый раз давать не смогу, но у нас каждый день, то из райкома, то из исполкома, то из управления сельского хозяйства кто-нибудь да ездит, так что в попутчики возьмут с удовольствием. Как-никак - новый человек, поговорить интересно. Ладно, иди, а то уже и обед скоро.

...Наутро первым, ещё в начале девятого, пришёл Николай Семёнович.

-  Ну, как жизнь, Вадим Альбертович? - поздоровался он, протянул руку и вялым пожатием ответил на сильное рукопожатие Вадима.

-  Ох, и силушка у Вас, молодой человек! С такой силой за плугом ходить. Крестьянствовать, а не пером баловаться.

 Вадим уже знал, что Николай Семёнович родом был из деревни, кичился своим крестьянским происхождением, но родители настояли, чтобы после школы обязательно шёл учиться дальше. Закончил пединститут, ещё на третьем курсе женился и по распределению попал в свой же район, работал в школе, вступил в партию и когда возродилась газета, был направлен заместителем редактора. Увидел на столе у Вадима свежий номер.

-  Так, что там новенького в нашей газете? Позвольте, Вадим Альбертович! А то я вчера допоздна в командировке был, домой уже почти в полночь вернулись, поленился в редакцию завернуть.






РАЗНОС




Николай Семёнович сел за свой стол, разложил газету, сдвинув в сторону красный аппарат телефона. И едва его коснулся, как тот затрезвонил. Настойчиво и, как показалось Вадиму, даже злобно.

- Здравствуйте, Валентин Фёдорович! Рад Вас приветствовать! - скороговоркой выдал Николай Семёнович и уважительно встал с трубкой в руке.

- Ты погоди радоваться, - послышался из трубки чей-то голос. Хоть Вадим и сидел метрах в трёх от стола заместителя редактора, ему хорошо было слышно каждое слово. - Ты сегодняшний номер видел?

- Нет ещё, я вчера поздно из лесопункта вернулся, и сейчас только что зашёл, едва пальто снять успел.

- Редактор где? Не в отъезде? А то напакостил, и голову в кусты.

- А что случилось, Валентин Фёдорович?

- Почитай свою газету - узнаешь, что случилось. Звоню редактору домой, телефон молчит, в кабинете - тоже.

- Может, в пути?

Может, и в пути. Как только появится, путь мне сразу же звонит. Понял меня?

- Понял, понял. Конечно, понял, Валентин Фёдорович, - подобострастно заговорил Николай Семёнович. - А вот, кажется, и Василий Дмитриевич по лестнице поднимается. Его шаги. Да, точно, его шаги. Позвать?

- Зови!

Николай Семёнович бережно положил трубку на стол, и семенящей походкой засуетился к выходу, приоткрыл дверь:

- Здравствуйте, Василий Дмитриевич! Там Вас Валентин Фёдорович к телефону. У нас в кабинете.

- Я ему от себя сейчас позвоню.

- Нет, нет, Вы уж, пожалуйста, от меня, а то обидится, скажет, не позвал.

- Ну, от тебя так от тебя. - Взял трубку. - Доброе утро, Валентин Фёдорович!

- Было доброе, пока газету в руки не взял, - вместо приветствия послышался из трубки сердитый голос. - Ты что себе позволяешь? Или ты свою газету не читаешь, когда в печать подписываешь?

- Отчего же? Читаю, конечно. И, прошу заметить, самым внимательным образом.

- Так какого рожна ты себе позволяешь такое печатать? Какой клеветник у тебя под этим псевдонимом прячется? Передовой коллектив с ног до головы обоср...! Да ты за такие дела партбилета можешь лишиться!

- Василий Фёдорович, сбавь тон, - спокойным голосом перебил говорящего редактор. - Партбилет не ты мне выдавал, не тебе и лишать. А что публиковать, решает редактор, такой же, как ты, член бюро райкома. И пока я в этой должности, именно я, а не ты, буду решать, какие материалы мне на полосы ставить. Ты, как секретарь, определяешь идеологию, а я несу полную ответственность за содержание газеты. И не кричи, пожалуйста, когда хочешь что-то сказать другому.

- Ты ещё меня учить будешь, каким тоном с тобой разговаривать? Вот вернётся из отпуска Сергей Сергеевич, по-другому запоёшь, когда вопрос на бюро поставим.

- Во-первых, петь я не пел и никогда не буду. Во-вторых, Валентин Фёдорович, тебе не кажется, что ты слишком зарвался? Об этом тоже на бюро говорить можно. А сейчас, если тебе больше сказать нечего, до свидания.

Василий Дмитриевич хотел было положить трубку, но оттуда ещё послышался вопрос:

- Это пьянчужка твой, Сергей, под псевдонимом скрывается?

- Нет, это наш новый сотрудник. Практикант из Ленинградского университета, замечательный парень с большим будущим, если ему такие как ты, судьбу не сломают. А насчёт пьянчужки, ты вспомни, как я тебя после слёта передовиков из сугроба вытаскивал и домой облёванного на себе тащил. Между прочим, Сергей до такого состояния не напивался ни разу.

- Ты ещё всемирный потоп вспомни.

- В те времена я с тобой знаком не был, а вот период после избрания тебя секретарём райкома хорошо знаю. И как тебе морду били, когда к чужой жене по пьяни приставал, и как в той же Весёлой из туалета у сельсовета выйти не мог и на всю деревню орал, что тебя незаконно в кутузке заперли. Да много чего ещё, так что тему пьянчуг лучше не поднимай, когда у самого нос в пуху.

Редактор чуть не сказал «рыльце в пуху», но вовремя поправился, помня обидчивый характер не знающего меры секретаря по идеологии.

- Ладно, ты это, с больной-то головы на здоровую не вали. Не обо мне сейчас речь, а о твоей газете, - сбавил тон Валентин Фёдорович.

- А что о газете? Газета, как газета. Сегодня вот очень актуальный материал опубликовала о том, как слава людей может портить.

- Да не о славе речь, а о том, что ты светлый образ передовиков очерняешь.

- А о своём светлом образе пусть они сами лучше пекутся и не позволяют себе многодневные запои. Там именно об этом речь. И ещё, так, между делом - не поставь я этот материал в нашу газету, Вадим бы её через своего заведующего кафедрой мог в «Крокодиле» опубликовать. Вот тогда бы мы на всю страну прогремели. И уже не обо мне речь шла, а о твоей должности и твоём партбилете. Ты этого хочешь?

- Ну-ну, разговорился. Ишь, умник какой нашёлся! В «Крокодиле» и без нас есть, кого критиковать.

- Есть-то есть, но такой материал в первый же номер бы поставили да ещё с припиской, что именно на низком уровне поставленная идеологическая работа в районе потворствовала такому разгильдяйству. Понимаешь, в чей огород камень? Так что ты не орать должен, а парню руку пожать и поблагодарить, что он у нас напечатал, а не в «Крокодиле». Будь здоров!

И Василий Дмитриевич положил трубку.

- Ой, как вы, Василий Дмитриевич, с самим Валентином Фёдоровичем-то разговариваете! - с осуждением сказал Николай Семёнович.

- Нормально разговариваю, Николай Семёнович. Нормально. Просто зарвавшихся чиновников надо ставить на место, а не лебезить перед ними. И тебе то же самое советую делать, а не пресмыкаться перед каждым инструктором. Вот тогда уважать будут.

- Да я и без того не жалуюсь, и так уважают.

- Тебя в райкоме не только за передовицы твои, за твёрдость характера должны уважать.

Повернулся к Вадиму:

- Есть пара минут? Пошли ко мне, разговор есть.

- Всё слышал? - спросил редактор, едва зашли в его отгороженный фанерной стенкой кабинет.

- Слышал, - кивнул головой Вадим.

- Это тоже урок. Да ты присаживайся, в ногах ведь правды нет. Если ты не разочаруешься в выбранной профессии, таких, я бы сказал, окриков, у тебя будет очень много. Главное, сохраняй спокойствие, это выводит кричащего из себя и даёт тебе в разговоре неоспоримое преимущество, подтверждает твою правоту. А крикуны были, есть и всегда будут. Увы, не многим дано пройти испытание властью над другими. Ну, а ты подумал над моим предложением?

- Над каким? - уточнил Вадим.

- Над вчерашним. Сделать серию очерков о людях глубинки. Можешь даже так и назвать «Люди добрые». Потому что все они действительно по натуре своей люди душевные, добрые. Только вот судьба у них сложилась особенная. Далеко не каждому такая под силу, а они выдюжили, сохранили стержень. Может, потому что - добрые, а может просто очень гордые. И эта гордость не позволила им сломаться. Так что, берёшься?

- Если смогу. Это ведь, как я понимаю, только профессионалу под силу, я же лишь начинаю.

- Я повторяю, ты материал набирай, фактуру, а потом всё осмыслишь и не торопясь напишешь. Я вчера с Вишневским разговаривал, он в субботу в баню приглашает. Ты как к бане относишься?

- Люблю попариться. Мы с ребятами каждую неделю обязательно в баню ходим. Возле Балтийского вокзала знатная банька.

- Вот и замечательно! Познакомлю, если произведёшь впечатление, сам пригласит пообщаться. Ему очень важно, чтобы про его исследования знали не только в нашем районе. Я же про друзей не пишу. Правило у меня такое в жизни. Николаю Семёновичу пока на глаза не показывайся, не береди его душу. Дай ему успокоиться, он очень сильно переживает любой нелицеприятный разговор с начальством. Завтра можешь в лесопункт съездить, я договорился с райкомовскими, тебя туда отвезут и на обратном пути подхватят, а пока можешь в библиотеку сходить, в Дом культуры, знакомься с людьми, девчонки там симпатичные работают. Кстати, дом творчества у нас интересный. Короче, осваивайся. Ты у нас сегодня герой дня.






ЛЕСОПОВАЛ




Вадима из райкомовской машины высадили прямо у конторы лесопункта. Более того, секретарь райкома по промышленности лично представил его директору, пообещав, что на обратном пути заедет на полчасика, чтобы тот был готов к разговору о подготовке к сплаву, и покатил в самый отдалённый посёлок района, где надо было разобраться с причинами невыполнения плана по заготовкам и вывозке леса.

Директор проводил начальство до машины, вернулся, спросил, чем может быть полезен, что именно интересует Вадима. Тот честно признался, что никогда в жизни не бывал на лесоповале.

- Вообще-то лесоповалом у нас называют то, что делают на зонах, в исправительных колониях. У нас несколько другая терминология, - засмеялся директор. Это был крепкий моложавый мужчина среднего возраста, он хотел казаться интеллигентным, то и дело поправлял узел яркого галстука, который никак не гармонировал с его растоптанными валенками, в голенища которых были заправлены брючины дорого костюма. - Мы ведём заготовку и разделку древесины. Преимущественно хвойных пород, потому что берёза, а особенно осина во время сплава до сортировки большей частью не доплывает. Она и без того тяжёлая, а ещё очень хорошо впитывает воду и просто идёт на дно. Эти топляки давно стали проблемой. На реке, в некоторых местах дно метра на два устлано древесиной. Мало того, что мы объёмы теряем, так ещё и проблемы себе создаём - то катер на топляк наткнётся, то моторная лодка с рыбаками ночью налетит и перевернётся. Из-за этих топляков тут каждое лето похороны. Ну, и вопрос, о котором все стараются молчать, экология. Кора на дне гниёт, что для рыбы не есть хорошо.

- И что можно сделать?

- Ну, решений может быть много, только все не про нашу честь. Японцы вон предлагали нашему Минлеспрому очищать реки от топляков. Мол, мы вам экологию улучшим, а вы нам поднятую древесину отдайте задарма. Вроде, как плата за работу. Наши не согласились. Пробовали сами поднимать, приспособили земснаряд, переделали захватное устройство. За лето весь берег завалили лесом, так и лежит, гниёт никому не нужный. Ни фанерокомбинаты, ни спичечная фабрика, ни мебельный брать не стали. Своим рабочим отдавали на дрова, но с топляками никто возиться не хочет, свежих берёз девать некуда.

- Может, тогда не надо спиливать? - наивно спросил Вадим.

- Понимаешь, у нас есть нормативы, они определяют, какой должна быть делянка по завершении заготовок. Там высота пней, уборка сучьев, наличие одиноко стоящих деревьев и прочая и прочая. Не имеем мы права оставлять лиственные, вырубая хвойные. Ладно, тебе эти наши проблемы не интересны, всё равно писать об этом не будешь. Тебе материал для районной газеты делать, а у нас и так об этом все знают. Пойдём лучше к парторгу, он сегодня как раз на верхний склад собирался. Может, ещё не уехал. С ним и прокатишься.

Прошли в конец коридора, директор открыл дверь с красной табличкой, что на ней было написано, Вадим прочитать не успел.

- Вот знакомьтесь, наш парторг, Денис Ильич. Мы его зовём просто наш Ильич, это уже звучит. А это корреспондент Вадим Раевский. Из самого Ленинграда.

-  Что это Ленинград нашим лесом заинтересовался? Объёмы что ли надо наращивать?

- Нет, просто я на практике в районной газете. Учусь в Ленинграде.

- А сам откуда будешь? заинтересованно спросил Ильич, сразу переходя на ты, поскольку явно годился в отцы.

- Сам тоже лениградский, поэтому вы извините, но здесь для меня всё внове.

- Ничего, если голова на плечах есть, быстро разберёшься.

- Ты, Ильич, ему там всё расскажи, с людьми познакомь. В общем всё, как всегда. Про собрания, взносы и партгруппы можешь не рассказывать. Прибереги на вечер, Анатолий Степанович на обратном пути из Заречья обещал на полчасика заехать. Я скажу, чтобы ужин приготовили, там и поговорим.

По дороге на верхний склад, или на делянку, пока ехали на директорском УАЗике, то и дело съезжая в специальные карманы, чтобы пропустить идущие навстречу лесовозы, Ильич рассказывал о планах, о поздно наступившей зиме, из-за чего болота долго не промерзали, и не было возможности вывозить по зимнику лес. Теперь хоть и работают в три смены, но план по вывозке под угрозой срыва, потому что не хватает лесовозов, водителей тоже, а люди не железные, и так по двенадцать часов за рулём. Из разговора Вадим узнал о трудностях профессии лесозаготовителя, в которой послабления бывают только по причине погоды. Осенью, если долго нет морозов, и весной, если рано начинает падать дорога. Хоть колеи и посыпают опилками, они мало спасают от солнца, но недели две для вывозки добавляют.

Ильич рассказывал, что люди в лесопункте хорошие, трудолюбивые, что есть школа, большинство ребят потом едут учиться на трактористов и мотористов. Каждый год отправляют по два-три человека на капитана-механика. Но тут отбор ведут строгий, потому что ответственность высокая. А зарплата везде дай бог.

- Вон райкомовские постоянно подчёркивают, что наши в два-три раза получают больше. Правда, за все годы ни один из секретарей или завотделом к нам на лесовоз не попросился, - засмеялся Денис Ильич. - И с дОсугом у нас всё нормально (он сделал ударение на О), клуб работает, самодеятельность своя, из района часто приезжают. Так что не скучнее, чем у вас в Ленинграде. Эрмитажей, правда, нет, но у нас свои художники картины рисуют. Вот вернёмся с верхнего склада, я тебя к нашему графу отвезу. Удивительный человек! А какие картины рисует! У нас везде его работы висят. Не заметил, у директора, у меня в кабинете, в коридорах?

- Видел мельком, но разглядеть не успел.

- А ты разгляди, разгляди, как вернёмся. Оно того стоит.

В вагончике на въезде на делянку парторг нахлобучил Вадиму поверх шапки оранжевую каску, сам надел прихваченную из машины белую, пояснив, что начальство должно отличаться, если не по уму, так хоть по цвету каски, и они мимо эстакады, возле которой грузилась очередная машина, пошли пешком в сторону надрывно воющих бензопил и с уханьем падающих деревьев.

- Этого водителя записывать не надо. Не то чтобы раздолбай, но у нас есть и получше. На обратном пути сфоткаешь нашего передовика, он как раз перед посёлком навстречу попал, скоро сюда вернётся под погрузку. А вот этого тракториста запиши: Пётр Иванович Молодцов. На самом деле молодец мужик, по полторы нормы выполняет. Может, потому что без перекуров работает. А может потому, что не ленится прямо к лесине подъехать. Правда, бывает, выпивает, как выпьет, нет, чтобы дома сидеть, куролесить начинает, бахвалиться. Бывает, что и домашних гоняет, если жена перечить начнёт. Но кто из нас без греха? А работяга настоящий, действительно один из лучших.

Вадим сфотографировал мужчину на гусенице трактора, у капота, тот охотно позировал, приветливо улыбаясь и чувствуя себя героем. Охотно рассказывал о своей семье, что сын тоже учится в ПТУ на тракториста, дочь уже работает учётчиком здесь же в лесопункте, жена на нижнем складе. Одним словом вся семья при деле. Никто не отлынивает, что сам он уже двадцать лет рычаги таскает. Тракторишко вот новый бы дали, так он и по две нормы делал, а так много времени на ремонт уходит, то одно полетит, то другое.

Всё это Вадим старательно записал карандашом в блокнот, сделал ещё общий снимок, заодно сфотографировал парторга, пожимающего руку передовику, издали полюбовался валкой, поскольку парторг не стал нарушать технику безопасности и не повёл в опасную зону, но наказал стоять и ждать его, пока он сбегает за лучшим вальщиком.

Тот с пилой на плече подошёл, сдержанно поздоровался, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

- Это наш Герой Труда, Павел Петрович Распопов. Ты не гляди, что мал ростом, любому великану фору даст. Уж сколько лет никто его опередить не может, хоть все на одной делянке работают. Так что тут никакой натяжки нет, мол, герою для рекордов лучшие участки даём. Талант у мужика. Да ты не ски ногами-то, Пал Петрович, успеешь свои два плана дать, пусть парень тебя сфоткает.

Едва Вадим успел несколько раз щёлкнуть фотоаппаратом, вальщик махнул рукой:

- Ладно, извиняйте, недосуг мне тут с вами прохлаждаться. Работа не ждёт.

На обратном пути остановились возле погрузки.

- Ты под хлысты-то не лезь! - предупредил Ильич. — Не ровён час, вывернётся какой да вершиной хлеснёт, и каска не поможет. Потом вместе с твоей головой и наши поснимают, что не уберегли. Всему леспромхозу премию срежут за ЧП на производстве. Вот сейчас погрузку закончат, пять минут тебе дам с водителем поговорить. Виктором зовут. Вторую зиму подряд в передовиках ходит. Или ездит, как это правильнее-то будет? Комсомолец, между прочим. Весной в кандидаты принимать будем.

На обратном пути Ильич расспрашивал про Ленинград, про университет. Оказалось, что его дочь заканчивает десятилетку и пока не решила, куда поступать. Мать работает в школе и хочет, чтобы дочь пошла по её стопам, он категорически против, поскольку жена чуть не круглые сутки, если не в школе, так за тетрадками. Он советует поступать на инженера. И зарплата выше, и в начальство выбиться проще. А если по комсомольской работе пустить, так, глядишь, и в поселковый совет председателем со временем попасть может, и по партийной линии в райком определиться.

- А может, дочке на журналистику поступать? - спросил Ильич. - Как сам-то думаешь? Смотрю я на вашего брата, на корреспондентов, работа не бей лежачего, зато в почёте, с начальством на короткой ноге. А если в областную газету попадёт, дак и совсем хорошо.

- Я ведь сам только на практику приехал, так что, извините, советчик из меня неважный. Работа, конечно, интересная, но, как говорит один наш преподаватель, который больше двадцати лет корреспондентом разных изданий был, не женская. Тяжело девушкам вот так мотаться. Особенно, если семья есть.

- Так, а чего бы и не мотаться? В тепле, в почёте, все перед тобой на цырлах ходят, чтобы чего худого не написал, вниманием окружена будет.

- Вот про это наш преподаватель особенно говорил, что мужское внимание на девушках-журналистках пагубно отражается. Вряд ли какой муж будет терпеть, что его жена сутками с чужими мужиками мотается, на разных банкетах да фуршетах расслабляется.

- Ну, это, конечно, так. Пьяная баба, как говорят... Ну, ты понял. Надо подумать. А так бы не худо в Ленинграде поучиться. Вот только никто оттуда потом обратно не возвращается. У нас из района, было, уезжали учиться, только их и видели. А сейчас мы с тобой пообедаем, и я тебя с нашим графом познакомлю.

- А можно я с ним до обеда познакомлюсь. Что-то мне, честное слово, есть пока не хочется.

- Ну, как знаешь. Только не задерживайся. Анатолий Степанович часам к четырём вернётся, ужинать пойдём. У нас от корреспондентов секретов нету, а так, может, что-то и полезное узнаешь. Опять же за знакомство по сто граммов выпить надо, а то будешь говорить, что у нас тут в лесу жмоты живут, даже рюмку не поднесли. Володя, ты заверни к графу. Платон Николаевич Зубов его зовут. Прелюбопытнейший человек, только вот о себе мало кому рассказывает. Сидел он, как враг народа, вспоминать не любит. Может тебе, как земляку, и откроется. Ленинградский он, правда, ещё в двадцатых посадили, много лет по колониям мотался. Образованный, из знатного рода по происхождению, но в общении простой, хотя белая кость видна. Это, брат, не скроешь! Никакая тюрьма его сломать не смогла. Дворянская кровь она и есть дворянская, одним словом - ваше благородие. Вот сейчас за угол завернёшь, там его домик и стоит. Ну, давай, не задерживайся, а то не только без обеда, но и без ужина останешься.






ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ




Граф колол дрова. Войдя через калитку, Вадим даже залюбовался этой работой. Колун легко взмывал над головой дровосека и под бодрое «Кхя-ах!» разваливал чурку надвое, а потом легко откалывал от половины аккуратные поленца. Выпрямившись, чтобы поставить на попа очередной кряж, граф заметил гостя и повернулся к нему. Толстый вязаный свитер не скрывал худобу высокого человека, в котором чувствовалась особая стать, действительно, этакая белая кость.

- Здравствуйте, ваше сиятельство! - с лёгким полупоклоном поздоровался Вадим. - Или Ваше благородие? Извините, не знаю, как правильно.

- И Вам не хворать, молодой человек. Чем обязан?

- Вот зашёл земляка повидать, - не зная, как начать разговор сказал после непродолжительной паузы Вадим. - Вы же из Ленинграда?

- Я жил в Петрограде, - не очень любезно ответил хозяин. - Новое название появилось уже после меня.

- Извините! Значит, я не ошибся. Вы ведь Платон Николаевич Зубов?

- Имею честь. А Вы, молодой человек, простите, по какой надобности?

- Я Вадим Раевский, из Ленинграда. Студент. Здесь на практике в районной газете, узнал, что есть земляки, решил зайти, познакомиться.

- Журналист, значит.

- Пока только практикант.

- Познакомиться, значит? Полюбопытствовать, как доживает свой век представитель русской интеллигенции? Из органов? - хозяин пристально посмотрел в глаза Вадима. - Вроде бы - нет. Повидал я на своём веку тех, которые из органов. Думаю, с чего бы снова ко мне? Живу тихо-мирно, никого не трогаю, политикой не занимаюсь. Дровишками вот запасаюсь на будущий год. На морозе они ох как хорошо колются.

- Не тяжело в Вашем возрасте?

- Возраст, молодой человек, это больше от состояния души зависит, а не от записи в документах. Как Вы говорите, Вас звать-величать?

-  Вадим. Вадим Раевский.

- Из каких Раевских быть изволите? Фамилия довольно известная.

- Отец Альберт Львович Раевский - профессор Ленинградского университета. Философию преподаёт, мама уже на пенсии.

- Это не Льва ли Адамовича Раевского внук? Имел честь в студенчестве Вашего деда лекции слушать. Великого ума был человек! Революция его вроде бы не коснулась. Он же в Финляндию эмигрировал. А как Вы, молодой человек, на этой стороне оказались?

- Так получилось, что дед на даче своей жил в Куооккала, на финской стороне, а мой отец в Ленинграде. У деда же квартира была на Васильевском, на углу Малого проспекта и Четвёртой линии. Может быть, знаете?

- Как не знать? По большей части там раньше немцы проживали, больница была для душевнобольных, женская гимназия, доходные дома. Там квартиры снимали многие российские знаменитости. Профессора Сеченов, Павлов, художники Шишкин, Маковский, Васнецов, Репин.

- Именно Илья Ефимович и рекомендовал моему деду приобрести дачу в Куоккала. Они там почти соседями были.

- Похоже на правду. В таком случае пройдёмте в дом, молодой человек. Что мы тут на морозе стоим? Только не обессудьте, убранство у меня деревенское. Впрочем, Вам тоже дедовское наследство вряд ли досталось.

- Дедовскую квартиру надвое разделили. Он хоть и проживал в Куоккала, но до самой смерти оставался профессором Ленинградского университета. Правда, был также профессором Хельсинкского (Александровского) университета. А бабушка так в Ленинграде и жила. А Вы когда из Ленинграда, извините, Петрограда, уехали?

- Если быть точным, не уехал, а увезён. И не по своей воле. Вы, должно быть, слышали про философский пароход?

- Да кто же об этом не знает?

- Не скажите, не скажите, Вадим Альбертович. Так ведь Вас, кажется, величают? Уверен, что здесь про этот пароход никто ни сном, ни духом. Сейчас я самоварчик поставлю, и мы с Вами продолжим беседу, а Вы пока располагайтесь. Полушубок можно вот сюда повесить.

Вадим повесил выданный ему Василием Дмитриевичем полушубок и начал осматриваться. Все стены деревенского дома, не отличающегося снаружи от других, были увешаны пейзажами. В основном на картинах был изображён летний полдень, и лишь на некоторых - ранняя весна, когда на деревьях только-только начинают расправляться листочки.

- Вы все эти акварели из Петрограда привезли?

- Наивный Вы человек, Вадим Альбертович! Уж простите за прямоту! Вы что думаете, я из Петрограда вот так прямо сюда и приехал по собственной воле, потому что мне деревенской тишины захотелось? Это я здесь сам написал.

- Простите, а в Доме культуры в райцентре, в библиотеке тоже Ваши работы?

- Не только мои. В районе ещё один самодеятельный художник проживает. Талант у человека от бога, вот только ему бы образованности побольше, но не получилось. Виделись мы с ним как-то, признался, что из-за пагубного пристрастия к алкоголю его из Репинского училища исключили. Тут, знаете ли, удивительно много талантливых людей! А я, прежде, чем здесь оказаться, ещё ведь много где побывал. Помотала судьба по России-матушке! Я Вам про философский пароход начал. В 22-м году Ленин распорядился выслать из страны более двухсот представителей русской интеллигенции, в основном гуманитарной профессии. Как писал Лейба Давидович Бронштейн, он же Лев Троцкий, мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно. Все эти люди без восторга приняли Октябрьскую революцию, это были учёные, литераторы, врачи, профессора, инженеры, юристы. Удивительно, что в этом списке не оказалось Вашего деда! Впрочем, очевидно, не успел высказаться против большевиков. Вот эти две сотни и выслали на пароходе, который потом назвали философским. Хотя, философов там и было всего ничего. Два рейса они из Петрограда в Штеттин сделали, а ещё многих сослали в отдалённые районы. Моего брата в Иркутскую губернию сослали, а меня - на Свирь. План ГОЭЛРО надо было выполнять, а я же инженер, там как раз две станции этим планом строить затеяли.

- Вы против большевиков выступали?

- Молодой человек! - запальчиво сказал граф. - Я простой инженер, ни против кого не выступал. Да и брат мой тоже ни в какие реакционные организации не входил. Мне тогда казалось, что просто новая власть, хоть и была она очень образованной по своему составу, людей образованных боялась. С одной стороны борьба с безграмотностью велась, а с другой образованных не очень жаловали. Вот брата вместе с другими такими же выслали, а меня убрали подальше, чтобы использовать, как это можно выразиться, с большей для молодой республики пользой. Думаю, роковое значение имела просто фамилия.

- Извините за любопытство! У меня всё в памяти вертится Ваше имя - Платон Николаевич Зубов. Ваш тёзка Платон Зубов ведь был последним фаворитом Екатерины Второй. Один из активных участников заговора Павла, вроде бы даже его убийцей. Они с младшим братом Николаем этот переворот осуществляли. Или я что-то путаю?

- Всё верно, Вадим Альбертович! Мои далёкие предки как раз и были теми самыми фаворитами. Платон же был одним из богатейших людей России в начале девятнадцатого века. Императрица своих фаворитов богато одаривала. И чем старше становилась, тем дороже любовь оплачивала. А Платон Александрович в последний период её жизни власть имел огромную. Все перед ним заискивали, боялись, может потому взошедший на престол Александр его и отстранил, хотя, по сути, Зубовы ему власть в руки дали, совершив гнусное убийство Павла прямо в его опочивальне. Верно, побоялся, что и его так же могут однажды. Отстранил от двора, но имущество сохранил, не тронул. Как гласит семейное предание, к пятидесяти годам Платон Александрович выглядел глубоким стариком, тем не менее женился на девятнадцатилетней красавице. Хотя злые языки утверждали, что он её купил за миллион рублей. Но прожил с молодой женой всего два года. Вскоре после смерти Платона родилась его дочь. Мои же предки были по линии одного из его внебрачных детей, они носили его фамилию и жили не бедствуя, ибо каждому из своих рождённых на стороне отпрысков любвеобильный папаша отписывал по миллиону. Но деньги деньгами, а титул в этих случаях не передавался, так что напрасно Вы, Вадим Альбертович, меня сиятельством да благородием величаете. Не по чину! Да и по жизни обращались ко мне всё больше гражданин Зубов. До товарищей я ведь так и не дослужился. Можно сказать, всю жизнь вне закона.

- Платон Николаевич, Вы сказали, что Вас отправили на строительство электростанций. Но ведь здесь, в районе, вроде бы нет станций?

- Здесь нет, сюда меня уже много позднее определили. Сначала был Свирьстрой. Я на Путиловском заводе работал, знаете такой?

- Обижаете, Платон Николаевич! Теперь это Кировский завод, до убийства Кирова был «Красным путиловцем». Я после первого курса как раз там в многотиражке первую практику проходил.

- Вот на Путиловском заводе я и работал. При должности был. В те времена ведь инженеров по пальцам сосчитать можно было. А когда брата из Петрограда выслали, за мной тоже пригляд особый был определён. И не только из-за брата, а из-за происхождения. Коли кто-то из предков в графах ходил, значит и потомки по определению должны быть врагами пролетарского государства.

- Как за врагом народа пригляд?

- Ну, тогда ещё врагами народа не называли. Этот термин много позднее придумали. На Путиловском хоть и начали тогда трактора делать, но ведь этот завод издавна имел военное назначение, артиллерийские орудия изготавливал, броневики, бронепоезда оснащал. А допустимо ли иметь на оборонном заводе неблагонадёжных элементов? Пусть и под присмотром. Вот меня и определили на Свирь станцию строить. Их там две было запланировано. Собственно, те проекты ещё до революции разрабатывались, да всё время что-то мешало: то империалистическая, то революции. А проект был придуман замечательный - построить плотины на реке с её быстрым течением, где полно порогов, и таким образом решить сразу две задачи: наладить нормальное судоходство и получать электроэнергию для Петрограда. Вот меня к этому проекту, про который многие знали, и пристроили. Дело было очень серьёзное, проект контролировал Совнарком. Сам Киров осматривал место будущей стройки.

Эх, скажу я Вам, такого энтузиазма я нигде больше не видел. Там очень сложные условия были. Приехал американский консультант, который больше полусотни гидростанций построил, и засомневался. Мол, может быть вам тут и удастся что-то построить, только вы сами все к тому времени седыми стариками станете. Назвал проект технической авантюрой, равносильной технической катастрофе. А ведь построили, по сути, вручную плотину возвели. Там до 15 тысяч человек работали, в том числе из Финляндии. Были и заключённые. Вот, наверное, тогда и пришла в головы руководства страны идея использовать на крупнейших объектах бесплатный труд заключённых.

В их числе оказался и я, якобы за какое-то умышленное вредительство. А со Свири попал я на Беломорканал. Собственно, ни в Свирьстрое, ни на Беломорканале лопатой я не работал, грамотные инженеры были нужнее землекопов. Я был подключён к проекту, который, опять же должен заметить, ещё Петром Первым затевался. Потом в разные годы четыре варианта предлагалось, даже граф Бенкендорф свой план предлагал в 1800 году, но все они царским правительством отвергались из-за дороговизны. А при Советах, когда на строительстве станций на Свири одному из руководителей ОГПУ по фамилии Френкель пришла идея использовать бесплатный труд заключённых, затраты могли быть сведены к минимуму. Вот тогда проект и подняли. И ведь сделали то, что двести лет своего срока ждало.

Мне там на всю жизнь один плакат запомнился. На нём красным цветом силуэты двух работающих. Один из них - сварщик в брезентовом фартуке с кусками арматуры в руках, второй лопатой роет землю. И текст: «Каналоармеец! От жаркой работы растает твой срок». Этот плакат напоминал, что два дня ударной работы засчитываются за три дня отсидки. Таким образом, стимулировали не отлынивать.

- Не обманули?

- Нет, обмана не было. Действительно, в июне по каналу прошёл пароход «Чекист», вскоре по всему маршруту лично проехал сам Сталин, в августе около двенадцати тысяч заключённых получили амнистию, а ещё шестидесяти тысячам сократили сроки.

- Вы так хорошо всё помните...

-  Эх, молодой человек! Так ведь я же это не из газет узнал, это через мою жизнь прошло.

- По «голосу Америки» слышал отрывки из романа Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Там, правда, десятки тысяч заключённых умирали от голода и холода?

- Я голоса не слушаю, поэтому не могу знать, что там зачитывают. Люди, конечно, погибали. Где-то по два процента в год, но ведь и на воле естественная убыль примерно такая же. И дети мрут, и особенно старики. Одни от болезней, другие от старости, только почему-то говорят всё про смертность в лагерях. А там действительно в последний год строительства смертность выросла сильно, из-за авральных работ, из-за повсеместного голода в стране, ибо на канале по той же причине паёк был урезан. Вот тогда смертность подскочила до десяти процентов. Но, смею Вам заметить, за смертность в лагере начальство строго наказывали, ведь план надо было выполнять. Правда, по окончании работ и жаловали. Канал построили меньше, чем за два года, так что высших руководителей даже орденами наградили. Из наших, из инженеров, что срок отбывали, тоже многих амнистировали и даже, Вы не поверите, двоих орденом Ленина наградили. Вержбицкого и Жука. Это было невообразимо, чтобы заключённых и вдруг - орденом. Невообразимо, но факт.

- Вы их лично знали?

- А как же? В одной команде работали.

- А Вы что?

- А что я? Мне срок хоть и сократили, но не амнистировали. Меня отправили на строительство байкало-амурской магистрали, где тоже была нехватка опытных инжене- ров-строителей.

- Платон Николаевич, извините, но БАМ только в прошлом году стал Всесоюзной ударной комсомольской стройкой.

- Это комсомольской он стал в прошлом году, а сначала тоже был зековской. Это название ещё на Беломорканале появилось, означало заключённый каналостроитель. Сокращённо во всех отчётах писали ЗК. Так и пошло - зэка да зэка. Так вот эти самые зэка и начали БАМ строить ещё задолго до войны. А проекты тоже ещё с прошлого века существовали. Причём, не только БАМа, но железной дороги вдоль Северного ледовитого океана. И проекты были, и даже акционерное общество создавалось. Но опять же специалисты пришли к выводу, что хоть БАМ и нужен, денег на такое сложное сооружение в непроходимой тайге нет, как нет техники и людей. А вот северную дорогу строить хотели. Но первая мировая помешала, потом - революции. А сами проекты хранились опять же до поры до времени. По завершении Беломорканала был создан Бамлаг, и повезли туда заключённых. А наша группа ещё до того была передана особому управлению ОГПУ для координации проекта с учётом проводимой аэрофотосъёмки в районах, где обычным способом сделать изыскания было практически невозможно.

- Интересные Вы вещи рассказываете.

- А Вы, Вадим Альбертович, запоминайте, в жизни, может быть, и пригодится. Не уверен, что архивы откроют, а если и случится, то не скоро. А я, уж коли разговорился с Вами, откроюсь. Впрочем, самовар у меня давно уж и погас. Давайте-ка я его заново растоплю, да и продолжим беседу. Мне ведь все годы и рассказать это было некому. Здешним не интересно, а приезжал как-то журналист из Вологды, так он всё расспрашивал, каково графу в деревне жилось. Всё пытался меня на одну параллель с Толстым вывести, мол, тот граф в народ пошёл, и я, выходит, по его стопам решил. А невдомёк писаке, что Толстой может с жиру бесился, наскучил ему высший свет, решил с простыми мужиками пообщаться. Меня же за ворот из привычной среды вырвали да в лагеря бросили. А там всяко бывало. И после Бамлага я ещё уже вольнонаёмным согласился остаться. Всё одно, думаю, куда мне податься?

- Но в Ленинграде же наверняка жена ждала, дети?

- Да не сподобил господь семьёй обзавестись. Молодой был, всё откладывал, а потом - лагеря. Какая там женитьба? Я ведь почему в Петребург не вернулся? Слышал, что в нашем доме конторы разные разместились, а в доходном доме, или, как теперь говорят, в общежитии, мне бы не выжить было. Насмотрелся я на таких, кто в этих общежитиях жил, а потом к нам попадал. Пьянь сплошная. Ведь социальная среда личность формирует. Среди обшарпанных стен да колченогих табуреток, среди бытовой неустроенности деградация человека быстро идёт. К тому же в Петербурге каждый дом про былое напоминать стал бы, сердце рвать. А в лагере уже всё привычно, да и при моей должности жизнь у меня была не такая, как у простых зэка. Я потом уже начальником проектного отдела был, и жильё отдельное, хоть и на зоне, и кормёжка другая. Вообще, надо признать, заключённые в бытовом плане жили лучше вольнонаёмных. Тем самим всё надо было организовывать, а заключённого накормят, напоят, в баню сводят, одёжу справят. И за качеством кормёжки контроль строгий был - ибо с начальника лагеря за план строго спрашивали. Поэтому ему нужны были здоровые и накормленные работники.

- Вы так говорите, будто там не зона была, а санаторий.

- Эк Вы, молодой человек, хватили. Конечно, зона есть зона. Но у вольноопределяющихся жизнь была, я Вам честно скажу, куда хуже. Это я потом на своей шкуре испытал в полной мере. Знаете ли, привык, что от тебя работу требуют, а всё остальное тебя не касается, все бытовые проблемы за тебя кто-то решает. Лучше ли хуже ли, но решает. А тут всё самому приходится. От продуктов до одежды и крыши над головой.

- Да, но вольнонаёмному, имея хотя бы комнату в общежитии, можно жениться, всё равно вдвоём жить легче и проще.

- Жениться, говорите? А на ком, простите?

- А там в посёлках, в городах, разве гражданского населения не было?

- На БАМе ведь и посёлков по сути не было. По глухой тайге дорогу вели. Из кого там невесту выбирать? Так бобылём жизнь и прожил.

- А как же Вы здесь оказались?

- А поехал я всё же в Петербург. И пока ехал, война началась. Меня в Вологде при проверке документов с поезда сняли для уточнения личности. Документы у меня, сами понимаете, много вопросов вызывать могли. Срок отбывал по 58-й, значит, неблагонадёжный, не с диверсионными ли целями в Ленинград пробираюсь. Туда же немцы изо всех сил рвутся. Оставили в Вологде, на работу устроился — жить ведь как-то надо. Только заводы все на оборонные заказы переходят, политическому там быть не желательно, помыкался, помыкался, а когда ответ на запрос из Сибири пришёл, что документы в порядке, уже блокада началась. Обратно ехать никакой возможности - все пути забиты, заводы на восток эвакуируют. Вот и присоветовал мне майор от греха подальше ехать в деревню. У него родители из этих мест были, так я здесь и оказался.

- И что Вы тут с Вашим богатейшим инженерным опытом делали?

- А на что здесь мой инженерный опыт? То и делал, что все делают. Лес валил, летом его по реке сплавлял, на пилораме трудился. Были бы руки, а работа найдётся. Это я теперь уже ни на что не гож.

- Видел я, как Вы дрова колете! - с восхищением сказал Вадим. - Сила ещё та!

- Сила, конечно, ещё есть, но сердчишко уже подводит. Это я так, чтобы слабину организму не давать, бодрюсь. Но по многу уже работать не могу. Вот картинками больше забавляюсь. Эх, опять мы с Вами про самовар забыли! Так ведь не солоно хлебавши и уйдёте.

- Да спасибо, я за Вашими рассказами про еду даже не вспомнил. Вы же удивительный человек!

- Вот я Вам сейчас одного здешнего назову, вот действительно человек удивительный! А я что? Я вчерашний день, я своё отжил.

- Не скажите! - запротестовал Вадим. - И уважают Вас здесь. Иначе, как графом и не называют.

- Это ведь графом можно и в насмешку.

- Нет, именно с уважением называют. Наш граф, говорят.

- Полно Вам, Вадим Альбертович, славословить! Мне это уже ни к чему. Давайте лучше пообедаем. Не обессудьте, но повар из меня так и не получился. Просто складываю продукты в чугунок, ставлю в печь, вот и вся кулинария.

Жаркое из русской печи оказалось удивительно вкусным. Вадим несколько раз похвалил кулинарные способности хозяина, но тот в ответ лишь благодарно кивал головой. Ели молча. Потом так же молча пили чай. В заварник хозяин добавил смородинного листа и мяты. Получилось очень ароматно.

- Когда домой намерены? - спросил граф, убирая со стола посуду.

- Ещё две недели практики осталось, потом и поеду.

- Изменился, наверное, Петербург.

- Изменился, конечно. Особенно окраины. А Вы когда в последний раз там были?

- А я, дорогой мой Вадим Альбертович, с молодости и не бывал больше. Боюсь воспоминаний! Это ведь, наверное, как с первой любовью через полвека встретиться. Помнишь её молодой, красивой, а видишь перед собой сгорбленную старушку.

- Нет, Ленинград на сгорбленную старушку не похож. Там многое в войну было разрушено, но восстановлено. Даже дворцы в пригородах и то восстанавливаются. Правда, очень медленно. Приезжайте летом. У нас остановитесь, я Вам экскурсии устраивать буду. Хотя, я думаю, Вы и так всё хорошо помните.

- А ведь и вправду помню. Ну-ка подождите, я Вам сейчас что-то покажу.

Хозяин вышел в другую комнату, и через несколько минут вернулся с кипой листов бумаги в руках.

- Вот, гляньте, узнаете ли хоть что-либо.

Он начал выкладывать на стол акварели с видами Ленинграда, Пушкино, Павловска, Стрельни, Екатерининского дворца.

- А вот это узнаёте? Или уже нет собора? Порушили вместе с другими?

- Так это же Андреевский собор! Конечно, узнаю. Стоит красавец, стоит, отреставрирован, сверкает шпилями.

- Правильно, собор святого апостола Андрея Первозванного. В нём меня крестили, а жили мы на соседней, восьмой линии, в доходном доме Долгополова.

- Шесть этажей. Старинный лифт, какие ещё сохранились во многих домах Васильевского острова. Вы не поверите, но я даже бывал в этом доме. В нём у своего брата два года гостил Осип Мандельштам. И именно в этом доме он написал: «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухших желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! Я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных».

- Очень трогательное стихотворение! - сказал граф, и, отвернувшись к окну, вытер набежавшие слёзы. - А знаете, я, пожалуй, и вправду летом приеду. Разбередили Вы мне воспоминания. Всенепременно приеду и обязательно воспользуюсь Вашим гостеприимством. Я не стану Вам докучать, так, на пару дней, пройтись по Васильевскому, по Невскому, навестить на Волковском кладбище могилы маменьки и папеньки.

Это маменьки и папеньки из уст пожилого человека прозвучало очень трогательно. И Вадим поспешил подтвердить:

- Вы обязательно приезжайте, вот наш адрес. - Вадим достал блокнот и записал ленинградский адрес. - Папа будет очень рад познакомиться с человеком, который слушал лекции нашего деда. Обязательно приезжайте.

- А позвольте, молодой человек, я Вам на память эту акварель подарю.

Платон Николаевич взял со стола и протянул Вадиму рисунок Андреевского собора.

- Нет, нет, что Вы! Запротестовал Вадим. — Я не могу взять такую дорогую для Вас работу! Это же такая для Вас память, поскольку Вас именно в этом соборе крестили. Нет и ещё раз нет!

- Тогда возьмите вот этот пейзаж.

Платон Николаевич снял со стены вставленную в рамку за стеклом акварель с видом цветущей яблони на краю лесного озера и протянул гостю.

- Спасибо огромное, Платон Николаевич! Это очень дорогой для меня подарок. Честное слово! А скажите, почему Вы рисуете только весну и лето?

- Знаете ли, я не люблю зиму. Именно зиму пережить в лагерях было труднее всего. Отсюда и нелюбовь моя к этому времен года. А осень? Осень, знаете ли, пора увядания... А так ещё не хочется, чтобы всё кончалось. Душа хочет возврата молодости, сопротивляется времени, потому и рисую весну, и люблю весну. Берите на память. Я буду рад, что доставил Вам удовольствие. Заметил, что именно на эту работу Вы то и дело засматривались.


*    *    *

Через три дня Вадим узнал, что Платон Николаевич никогда не сможет приехать в Ленинград. Его сердце остановилось через несколько часов после их встречи.






ПОТЕНЦИАЛ




Вадим толкнулся в кабинет директора, дверь оказалась на замке. Ильича тоже на месте не оказалось. Женщина в бухгалтерии объяснила:

- Ильич в столовую пошёл по поводу ужина распорядиться и на нижнем складе проконтролировать, чтобы всё было нормально, если вдруг начальство туда захочет съездить. Так что его Вам точно не разыскать. А Иван Васильевич, кажется, домой отправился. Сказал, что сегодня здесь больше не появится. Вам лучше прямо к нему домой сходить. Это совсем рядом. Вот сейчас по улице налево, третий двухквартирный дом. Крыльцо с этой стороны. Там дверь такая ярко синяя, не перепутаете.

Поблагодарив женщину, Вадим без труда нашёл нужный дом, постучался в окрашенную яркой синей краской дощатую дверь. Никто не откликнулся, Вадим потянул ручку на себя, дверь оказалась не запертой, и он вошёл в тесный коридорчик, из которого влево уходил узенький закуток. Вадим снова постучался теперь уже в обитую дерматином дверь. Стук получился глухим и вряд ли слышным внутри. Он постучался в ободверину, и услышал: «Входите! Не заперто».

В прихожей Вадима встретила высокая, с очень добрыми глазами дама, одетая в платье с кружевами на вороте и рукавах.

- Прямо, как учительница, - почему-то пришло на ум сравнение со своими школьными учителями, всегда одетыми в строгие костюмы или похожие на это платья.

-  Здравствуйте! - поздоровался Вадим - Иван Васильевич здесь живёт? Мне в конторе сказали, что он вроде бы должен быть дома.

- Здесь, здесь, проходите, молодой человек, снимайте полушубок и проходите в комнату. Иван Васильевич сейчас освободится. И прошу меня извинить, я тут обедом занята. Иван Васильевич сказал, гости будут. Вы, наверняка, один из них. Простите, что ещё не готово! Да Вы проходите в комнату, не стесняйтесь. Будьте, как дома. Там пока журналы можете посмотреть, газеты свежие только что принесли.

Вадим прошёл в гостиную, сел на диван, взял с журнального столика свежий номер районки, которую ещё не видел, потому что утром не заходил в редакцию. Из-за одной из дверей доносилась негромкая музыка и скрип, похожий на тот, что раздаётся от раскачиваемой телами кровати. И вдруг Вадим услышал доносившийся оттуда же женский стон. Это явно был стон наслаждения. Причём, наслаждения, получаемого только в постели. На первом курсе у него одно время была подруга, которая во время занятий любовью стонала точно так же. Сладко и протяжно, и острыми ноготками впивалась ему в спину.

Минут через пять оттуда вышел Иван Васильевич, на ходу заправляя в брюки рубашку.

- A-а, ты уже тут? Анатолий Степанович ещё не приехал?

- Пока не было.

- Ну, как? Был на лесоповале, как ты говоришь?

- Да, спасибо! Денис Ильич свозил, всё показал, для репортажа много снимков сделал, с передовиками вашими пообщался.

- Передовиков у нас хватает. Распопова видел?

- Да, и фотографировал даже.

- Неужели от работы оторвался? Обычно его от пилы не оторвать. Иногда кажется, что он и в постель ложится не с женой, а со своей «Дружбой». Вот ты гляди, на вид сморчок сморчком, а жилистый. Он ведь меньше двух норм не делает. Мы с ног сбились, пока ему бригаду сформировали. Этот лодырь, тот лентяй, тот неваровый, у четвёртого руки не из того места растут. Зато теперь там все, как на подбор, оттого и результаты. Лучшая в области бригада.

В это время из комнаты, пытаясь не обращать на себя внимания, проскользнула в гостиную и сразу же направилась к выходу молодая миловидная женщина. Встретившись с взглядом гостя, улыбнулась ему и кокетливо бросила:

- Здрра-асссьте!

- Здравствуйте! - запоздало поздоровался Вадим.

Хозяин, не обращая внимания на проскользнувшую мимо женщину, продолжал с нескрываемой гордостью рассказывать про бригаду, которой явно гордился, как гордятся собственными одарёнными детьми. А из кухни-прихожей послышалось:

- Что же это Вы, Светочка Сергеевна, уже уходите? Посидите с нами, скоро районное начальство приедет, посидим по-домашнему.

- Спасибо, Варвара Петровна, некогда мне. Сегодня ещё тетрадей кучу проверить надо да и планы на завтра писать. Каждый раз ума не приложу, чем бы ещё интересным ребятишек завлечь.

- Ну, завлечь-то Вы, Светочка Петровна, всегда найдёте чем! Вы у нас такая выдумщица!

- Ой, скажете тоже!

- Выдумщица, выдумщица! Я всё время думаю, откуда в Вас столько всяких идей. Потому и дети Вас любят.

- Спасибо, Варвара Петровна! До свидания!

- Заходите!

- Учительница наша, молодой специалист. На три года после института по направлению приехала, - пояснил Иван Васильевич. - Вместе с моей Варварой работают. Вот на консультации забегает.

- Очень уж консультации какие-то странные, - подумал Вадим. - И даёт их почему-то сам директор лесопункта. Да так даёт, что кровать скрипит, и стоны раздаются.

- У нас тут много хороших тружеников, - продолжал директор. - Вообще народ здесь хороший. Добрый народ. Бывает, конечно, поссорятся. Как без этого? С получки мужики даже кулаками машут, но наутро мирятся, на рыбалку, на охоту вместе идут. Тут у нас все, как одна семья. Это вы в большом городе друг друга сторонитесь, а здесь каждый каждому сват и брат. У нас тут чужих-то почитай и нету. Все здесь родились, здесь и всю жизнь прожили. Ребята в армию сходят и обратно вертаются. Учатся заочно. Я вот тоже техникум заочно закончил. А из чужих, так, врач или учительница приедут, отработают положенные три года и к маме с папой. Мало кто остаётся, замуж разве за наших какая выскочит. Единственная возможность кадры закреплять. Ага! Вот и начальство приехало. Варварушка, у тебя там обед готов? Давай, родная, накрывай на стол. Помоги-ка мне, браток, - он взялся за край стоявшего в углу стола. - Давай его вот сюда, к дивану, переставим.

Пока хозяин встречал начальство, принимал верхнюю одежду, хозяйка успела накрыть стол скатертью, ловко расставить приборы.

- Всё хорошеешь, Варвара Петровна! - вместо приветствия сказал Анатолий Степанович. - Красавица ты наша!

- Да уж отцвела красавица! - со вздохом ответила хозяйка. - Пенсионерка уже.

- Да ладно тебе прибедняться! Пенсионерка она! Да такие пенсионерки десятку молодых фору дадут. Вот, Вадим, наша лучшая учительница.

- Ой, да прям-таки и лучшая! - зарделась хозяйка.

- Лучшая, лучшая! Вот если бы у нас конкурсы не только на звание «Лучшая доярка» и «Лучший механизатор» проводились, а среди педагогов тоже, ты бы всегда победительницей выходила. Слушай, Ильич, подай такую инициативу. А что? Если я на бюро предложу, могут и не услышать, а вот если инициатива снизу поступит, реагировать надо. И организуем мы первый в районе конкурс на звание «Лучший учитель». Что скажешь, Вадим? У вас, в Ленинграде, такие конкурсы проводят?

- Честное слово, не слышал, не задумывался.

- Вот, никто не задумывается. А дело-то важное и нужное. Ладно, что там у тебя сегодня, Варвара Петровна? Чем на этот раз удивишь? Вот грибочки маринованные, например, лучше, чем у Варвары Петровны, ни у кого не пробовал. И соленья самые вкусные, и копченья.

- Копчениями у нас хозяин занимается, - попыталась уточнить хозяйка.

- Иван Васильевич? Да что он может? Он только и может, что командовать. А ты говоришь - копченья. Поди, стоит в стороне да указывает.

-  Нет-нет, всё сам. И засаливает, и коптит. Вот в выходные опять мясо коптил, как знал, что дорогие гости будут. Вы присаживайтесь к столу, пожалуйста. Анатолий Степанович, вот сюда, на своё привычное место. Ильич, а ты что посреди комнаты стоишь, как не родной? И Вы, молодой человек, извините, мы с Вами так и не познакомились.

- Вадим.

- А меня Варвара Петровна.

- Очень приятно!

- Вот сюда, пожалуйста.

- Да ты сама-то садись, хватит уже суетиться.

- Да я вот тут, с краешку, чтобы удобнее, если что подать потребуется.

- Да тут и так всего полным-полно. Ну, Иван Васильевич, чего топчешься, неси давай. С устатку-то.

- Хозяин вышел и через минуту принёс с веранды бутылку водки.

- Да казённой у нас и дома полно. Ты не жмотничай, свою неси.

- Да я не жмотничаю! Неловко как-то - гости дорогие, а я тут с самогонкой.

- Давай, давай, - засмеялся Анатолий Степанович. - А то мы твою самогонку не знаем! Да никакая водка с ней не сравнится!

- Какую будем?

- «Жуковка» есть?

- А как же!

- Неси «жуковку». Вадим, ты когда-нибудь «жуковку» пробовал? Да ладно-ладно, знаю, что не пробовал. Вы там у себя в городе и понятия об этом не имеете. Это сам маршал Жуков рецепт придумал. Водка с чесноком. Все микробы убивает наповал! На фронте такая была особенно нужна, чтобы от простуды и от любой хвори помогала. Иван у нас на выдумки горазд! У него этих рецептов - не перепробовать. И с малиной, и с калиной, и смородиной. Но мне больше с чесноком нравится. Давай, за здоровье хозяйки! За тебя, дорогая наша Варвара Петровна!

Анатолий Степанович опрокинул стопку, одним глотком выпил содержимое, крякнул, занюхал кусочком хлеба.

- Хлеб здесь, Вадим, пекут отменный. Вот вроде во всех лесопунктах оборудование одинаковое поставили, а только здесь хлеб просто дивный получается. Ты понюхай, аромат какой! Такой я только из детства запомнил, когда мама из печи каравай доставала, вот точно такой же запах на весь дом был.

Вадим сделал глоток расхваливаемого высоким гостем напитка, но вкуса чеснока в нём не почувствовал.

- Да что ты там лижешь? У нас так не принято. Сел за стол, давай вместе со всеми, не сачкуй.

- Извините, не привык я такими дозами.

- Ничего, привыкнешь! Вон какой бугай, а будто институтка какая жеманишься. Водку не пригублять надо, а залпом. Видел, как я? Вот давай!

Вадим маленькими глотками выпил содержимое гранёной стограммовой стопки, внутри сразу же всё обожгло, и по телу начало разливаться тепло.

- Понял прелесть «жуковки»? Во! А ты, Ильич, что задумался? На тебя не похоже.

- Нет, нет, я с удовольствием.

Ильич, подражая начальству, залпом выпил стопку, тоже крякнул и занюхал хлебом.

- Это сколько же она у тебя градусов?

- А не знаю, - простодушно заулыбался хозяин.

- Прямо чистый спирт, я тебе скажу. Аж во рту сразу всё пересохло, - несмело откашливаясь, сказал парторг и потянулся за стаканом с клюквенным морсом.

Едва Вадим успел съесть кусочек мяса домашнего копчения, действительно очень вкусного, как Анатолий Степанович скомандовал:

- Ну, давайте ещё по одной - и в баню. Или бани сегодня не будет?

- Обижаете, Анатолий Степанович! Как же дорого гостя без бани? Знаю, что Вы баню обожаете.

- Не обожаю, Иван Васильевич, а очень даже люблю. Я бы даже сказал, жить без неё не могу. Я вот не представляю, как они там в городе без бани живут? Вот скажи мне, Вадим, как вы без бани живёте?

- Почему без бани? - не сразу отреагировал захмелевший с непривычки Вадим. - Я тоже баню люблю. Мы каждый выходной в баню ездим. У нас возле Балтийского вокзала очень хорошая баня.

- Э-э-э! Брось! Знаем мы эти ваши городские бани! Так, грязь только размазывать. Вот деревенская баня, это, я тебе скажу, баня. Ну, да мы тебя сейчас попарим, чтобы знал, что такое настоящая-то баня. Можжевеловый веник есть?

- А то! - с гордостью сказал хозяин.

- Ну, тогда - по второй, и в баню. А лося-то когда завалили? - без перехода спросил Анатолий Степанович.

- В те выходные.

- Мог бы и позвонить.

- Да я мяса уже приготовил, не волнуйтесь, Анатолий Степанович. Варвара уже копчёного на гостинец завернула, - заторопился успокоить хозяин.

- Да что мне твоё мясо? Что я лосятины не едал что ли? Вот у тебя пару кусочков съел, мне и хватит, чтобы вкус не забыть. Мне пострелять хочется! По лесу за зверем побегать! А то там, в кабинетах-то, закиснем скоро совсем. Я ведь как лучшие годы своей жизни вспоминаю, когда здесь до тебя директором-то был. И пилюлей получал, и выговора были, а как из района домой вернёшься, благода-а-ать! А когда на охоту или рыбалку вырвешься, так вообще жизнь раем кажется. А ты - мяска, мяска. Организуй-ка ты как-нибудь охоту. Вот скоро наст будет, чтобы на лыжах не по пояс в снегу лазить, ты и организуй. Я с удовольствием приеду. И Первого привезу, пусть тоже отдохнёт немного от своего кабинета. А то днюет и ночует там. Вадим, ты охоту на лося любишь?

- Вы не поверите, но у нас на Васильевском острове последнего лося, наверное, ещё Пётр Первый застрелил, - серьёзно ответил изрядно захмелевший с двух стопок Вадим.

- А ты, оказывается, шутник! - захохотал Анатолий Степанович. - Люблю хорошую шутку! Молодец! Петр Первый, видишь ли, последнего застрелил.

И раскатисто расхохотался.

-  Ладно, пошли в баню.

- А я с собой ничего не взял, - растерянно сказал Вадим.

- А что тебе надо?

- Полотенце, простынку...

- Это нам всё Варвара Петровна наверняка уже приготовила. Так что сачкануть не получится. Ты в деревенской бане бывал?

- Не приходилось.

- Вот, побываешь. Можжевеловым веником парился?

- Не парился, - сознался Вадим.

- Во-о-о-от! А второй секретарь райкома тебя когда-нибудь парил? Не парил. Это я сам точно знаю. Так что у тебя сразу вон сколько новинок в жизни. Пошли, пошли, - и он дружелюбно похлопал Вадима по спине.

После первого захода вышли в предбанник и уселись вокруг стола с кувшином домашнего кваса. Вкус его был ядрёный, совсем не такой, как у того, что продаётся в ларьках или в бутылках в магазине.

- Ну, пока без баб, можно и пооткровенничать. Ты как, Иван? Не угомонился ещё?

- Да горбатого, Анатолий Степанович, могила исправит, - рассмеялся Ильич.

- Ты с бабами-то поаккуратнее, - на правах начальства посоветовал Анатолий Степанович. - Ну, не лезь ты к замужним! Не доводи мужиков до греха. Тебе что тут, одиноких что ли не хватает? И конторских не трогай, а то опять в райком кто напишет, что принуждаешь. Ты представляешь, - повернулся он к Вадиму. - Иван у нас прямо половой разбойник. Настоящий половой гангстер, я бы сказал. Только бабу увидит, так у него встаёт, словно у волка уши.

- Анатолий Степанович, да полно наговаривать-то! Просто потенциал у меня такой.

- Потенциал у тебя, Ваня, такой же, как у нас всех. Вон висит, не больше и не меньше. Похоть у тебя просто неуёмная.

- Анатолий Степанович, ты же знаешь, какие у меня дела, - тоже перешёл на ты хозяин.

- Знаю, Ваня, знаю, потому и защищаю тебя всякий раз. И на бюро тогда, если не забыл, я первым за тебя заступился. Ты представляешь, какую хохму он на бюро отмочил? - повернулся Анатолий Степанович к Вадиму. - На него телега пришла, что он принуждает конторских к сожительству. Ну, вызвали на бюро, дело-то более чем серьёзное. За это из партии не за простую аморалку, а за принуждение, вылететь можно, а потом и с работы поганой метлой, да ещё и под суд отдать. Ну, зачитал первый письмо, его спрашивает, мол, так ли на самом деле, или оговор со злым умыслом, чтобы опорочить честного человека. Первый-то тогда у нас ещё только начинал, не знал никого. А этот чудик смотрит ему в глаза невинным ребёнком и спрашивает: «Так неужели для этого дела мне ещё народ с лесосеки вызывать?»

Члены бюро и хохотать не могут - дело-то серьёзное, и смех сдержать не в силах. Первый всех взглядом обвёл, сам засмеялся, но бюро же идёт, под протокол. Опять спрашивает: «Принуждал или добровольно?». А этот хохмач уже вовсю разошёлся: «Да нечто я насильник какой? Конечно, добровольно. Более того, сами наваливают. Знают же, какой у меня потенциал, вот, можно сказать, прямо на шею и вешаются». «Потенциал, говорите?» - спрашивает первый. - «Тогда ладно. Тогда мы для начала строгий выговор товарищу объявим, чтобы потенциал немного сбить, а через три месяца по следам жалобы председателя партийной комиссии отправим, проверить моральный облик директора. А то вдруг и впрямь со своим потенциалом с лесосеки народ отзывать будет».

Мужики захохотали, а отсмеявшись, Иван Васильевич попросил:

- Ты бы, Анатолий Степанович, при чужих-то людях меня не позорил.

- Да тебе-то это может и в честь, похвальба, что половину здешних баб перепробовал. Я не о тебе, я Варвару твою возношу, можно сказать, ей должное воздаю. Редкая жена вот так-то вот жить согласится. А она тебя видно, что любит крепко, вот и терпит всё. Сто раз повторял и ещё раз скажу - святая она у тебя. Ладно, хватит про баб, на второй заход пора. Потом окончательный, да нам и ехать пора. Опять только к полуночи домой доскребёмся.

Едва уселись и плеснули на каменку, Анатолий Степанович продолжил тему.

- Про потенциал-то Ваня ещё в школе первый раз сказал. Не помню, в девятом или десятом классе всё ходил и ребятам хвастал, мол, у меня потенциал да потенциал. Ну, и прилипло. Так эту кличку и получил.

- В десятом, - с довольной улыбкой уточнил хозяин.

- Ага, в десятом. Я тогда школу уже закончил, в армию собирался. Но корешились мы с детства. Ваня со своим потенциалом уже не просто парням хвастал, к девкам приставать начал. Одна дома и пожаловалась, что Ванька проходу не даёт. Отец той девчонки к Ванькиному батьке, так и так, укороти парня, а то до греха не долго. А батя у него у-у-у строгий какой был. На фронте разведвзводом командовал. Ванька из школы идёт, а батя возле колоды, на которой дрова кололи, с топором стоит. «Вот», - говорит, - «Видишь топор, видишь колоду? Если ещё кто на твой потенциал пожалуется, если, не дай бог, девку какую испортишь, самолично на этой колоде этим топором потенциал твой если не под корень отрублю, то ополовиню. Ты меня знаешь!» Потом, пока отец жив был, Ванька больше потенциалом своим не хвастался. Это он теперь распустился.

- Анатолий Степанович, ты про наши дела с Варварой всё знаешь, зачем попусту болтать.

- Да знаю я, Ваня, знаю, что Варваре операцию сделали, что неудачно сделали, что нарушили там всё, и что нельзя ей теперь супружеский долг исполнять. Всё, Ваня, знаю! И знаю, что святая она у тебя женщина! Я всегда говорил и опять скажу - святая. Это какая бы другая унижения такие вытерпела? Да никакая! Думаешь, ей приятно, что ты тут половину посёлка баб перебрал? Что стольких домой перетаскал, пока она на уроках? А сколько раз она тебя в постели с другими заставала? Это вон Вадим не знает, он приезжий, а мы-то с Ильичом здешние, мы про твои кобелиные дела всё знаем. Представляешь, чуть не каждый год кровати меняет. Импортную привёз, не выдержала. Теперь дубовую заказал, так и та, наверное, уже тоже скрипеть начала.

- Начала, - подтвердил Вадим.

- Вот, парень всего полдня у нас в посёлке, и то уже знает.

- Так он как раз не во время пришёл. Вот и услышал, - заулыбался Иван Васильевич.

- Так ты бы хоть чужих людей-то постеснялся! Срам один с тобой, Ваня, честное слово! Стыд и срам!

- А кровати, Анатолий Степанович, хоть наши, хоть импортные, одно барахло, такие же халтурщики делают, - с осуждением сказал Иван Васильевич.

- С этим я соглашусь. А кого хоть ты теперь-то дрючишь?

- Светлану, учительницу, - вставил парторг, чтобы показать свою осведомлённость.

- Эту новенькую что ли? Ну, парень, у тебя губа не дура, такую девку окучил! Как хоть ты её охмурить-то сумел? Ведь в отцы годишься!

- Варвара привела.

- Варвара? Сама? Вот я же говорю, что она у тебя святая женщина! Да та-то хоть как согласилась?

- Да как-то Светлана что-то там в школе, когда в учительской вдвоём были, в шутку сказала, что тяжело без мужских гормонов. Ну, моя и предложила, мол, у моего этих гормонов! Не знает, куда девать. И про свою женскую проблему с ней поделилась. Короче, предложила ей со мной у нас дома встречаться. Будто бы на консультации будет приходить к ней, как к наставнику, ни у кого это никаких подозрений не вызовет. Та засмущалась, конечно, мол, как же это так? Она, конечно, не девочка, были у неё мужчины, в том числе и женатые, но чтобы на супружеском ложе да ещё в присутствии жены. Ну, Варвара обещала из дома на то время в магазин уходить, и даже уговаривать девушку стала. Мол, лучше одна постоянная, чем так, как он сейчас кобелирует. У нас тут с женихами хорошими, сами знаете, образованной да красивой не разбежишься. Слава нехорошая опять же пойдёт. А зачем она учительнице, чтобы потом взрослые пальцем тыкали да старшеклассники подсмеивались? Короче, выбор у неё не ахти какой: или со мной, или и дальше без мужика страдать. А тут праздник какой-то случился. Пришла она с Варварой уже пьяненькая, сели за стол добавили, моя мне знак подаёт, выйти поговорить. Всё мне и сказала, что договорилась с девушкой. Так и началось у нас с ней.

- Ох, не зря говорю, святая женщина твоя Варвара! Поистине святая! Хоть и не пристало мне, партийному секретарю, так говорить, но святая.

После бани попили чаю, намахнули ещё по две стопки «жуковки» и начали прощаться.

- Святая ты женщина, Варвара Петровна! Я это Ваньке сто раз говорил, теперь и тебе говорю. И не спорь, святая! А ты, Иван, береги жену, сам не обижай, и другим в обиду не давай. Если что, злые языки-то бабам поукороть. Спасибо вам за угощение! За баню! Ох, теперь опять надолго воспоминаний хватит. Как у родных побывал.

- Так Вы для нас и так, как родной. Даже роднее. Вон сколько для нас с Ваней сделали!

- Это ты, Варвара Петровна, брось. Не из корысти делал. Работящего мужика всё время двигал. А то, что учиться в своё время загнал, да потом на должности ставил, так ведь не из дружеских побуждений. Видел, что из него толк получается. И не ошибся! Так ведь он меня ни разу не подвёл даже в мелочах. А это дорого стоит. Ещё раз спасибо вам, дорогие мои!

- Всегда рады видеть! До свидания! Супруженице огромный привет!

Иван Васильевич вышел из дома вместе со всеми, проводил до машины, обнял на прощание Анатолия Степановича, крепко пожал руку Вадиму. Ильич, не будучи с начальством друзьями детства, попрощался со всеми только рукопожатием.

- Коля, ты хоть поел? - первым делом поинтересовался Анатолий Степанович у водителя.

- Конечно, Анатолий Степанович. Накормили до отвала.

- Тогда смотри, чтобы в сон не клонило, в сторону не залети.

- Не залетим, Анатолий Степанович!

Из посёлка выехали молча. Непривычно большая доза крепкого самогона быстро сморила Вадима, он почти сразу заснул и проспал всю дорогу до самого райцентра. Анатолий Степанович растолкал, когда уже подъехали к его дому.

- Ты у кого на квартире-то?

- У Степаниды Матвеевны, рядом с редакцией.

- Коля, доставь Вадима до дома, а то не ровён час, заблудится в парке.

- Это мы мигом! - весело ответил водитель, и машина лихо развернувшись почти на одном месте, покатила в объезд соснового бора, который все здесь называли парком.






ГЕРОИ ЛЕСОСЕКИ




- Ну, что? Влип, студент? - Сергей сбегал по лестнице и на первом этаже столкнулся с Вадимом. - Тебе сейчас туда пока лучше не ходить - Николай Семёнович рвёт и мечет. Ему кто-то из райкома позвонил про твой вчерашний репортаж из лесопункта.

- Привет! - поздоровался Вадим. - Ты хоть объясни толком, в чём причина негодования?

- Пошли в лабораторию, у меня там есть. Горе лучше сразу залить, чтобы потом не было так мучительно больно за полученный нагоняй. Так ведь говорил Островский?

- Почти. Только не про спиртное.

- Да фиг с ним, про что он там говорил! Пошли, по стаканчику.

- Серёж, ты же знаешь, что я к твоему партейному совершенно равнодушен.

- Ну, и зря. Пофигизма добавляет. Особенно с утра. Встаёшь, маешься от того, что руки чешутся - работать хочется, а примешь стаканчик, и всё, выздоровел, понимаешь, что любая работа теперь и подождать может. А Николай Семёнович, ох, и злой. Шеф вчера в Вологду улетел, Кузя за главного, все шишки на его голову сыплются. Так что пережди, пока перебесится.

- Может, объяснишь, что всё-таки случилось? Что там такого в репортаже?

- Да фигня, одним словом. Ты там про трелёвщика упоминал, фото его в репортаж вставил. Он вечером после работы газету увидал, от радости напился, ходил по посёлку, всем газету с портретом показывал и кричал: «Все видели? Видите, тут в газете написано, что я герой лесосеки. Герой, не хуже Паши. На равных с ним. Оба герои. Тут так и сказано. Вот «Герои лесосеки». Вот хрен вы теперь меня снова премии лишите, про меня в газете, как про лучшего тракториста, пишут, мой портрет пропечатали, я теперь самый знаменитый на весь район. Меня, может, орденом теперь награждать надо, а не премий лишать! Ну, и всё в таком роде.

- Погоди, почему «Герои лесосеки»? У меня же другой заголовок был.

- Понимаешь старичок, твой был слишком длинный. Пришлось заменить. А чем тебе «Герои лесосеки» не нравятся? Ведь не сказано же «Герои труда с лесосеки»!

- Понимаешь, всё равно уже оттенок другой. У меня было намного скромнее.

- Согласен. Но дело даже не в заголовке. Это просто Кузе надо на ком-то зло сорвать. Вот он к тебе и прицепился. Ты там хоть с кем-то разговаривал, прежде, чем писать?

- Конечно! Со мной же парторг ездил, он и Петра Ивановича назвал, как одного из лучших трактористов лесопункта. Я тут при чём? Там же у меня и в тексте на него ссылка была.

- Да ссылку тоже пришлось сократить. Понимаешь, не влезало в полосу. Надо было или снимок убирать, или текст сокращать. Я снимки пожалел, хорошие получились. У нас тут со снимками, сам видел, какая проблема. Но ты сейчас всё подробно Кузе расскажи. Наверняка потребует объяснительную писать. Ой, как он у нас такие бумажки любит, чтобы ими свою задницу прикрывать! Понимает, что редактором никогда не станет, вот и отрывается по полной на время отпуска и командировок Василия Дмитриевича. Может, всё-таки за компанию по соточке?

- Спасибо, Серёжа, нет.

- Ну, тогда иди, кайся, от порога на коленях подползай, может, и смилостливится.

Едва Вадим переступил порог кабинета, как Николай Семёнович, завидев его, встал из-за стола и с газетой в руке двинулся навстречу.

- Ты хоть понимаешь, что ты натворил? - вместо приветствия, срываясь на визгливые тона, закричал он. - Ты же нас по полной подставил! Только что сам инструктор райкома партии звонил, спрашивал, как мы могли портрет скандального пропойцы на первой полосе разместить. Мы из скандалиста героя дня сделали, правофлангового социалистического соревнования! Ты хоть чем думал там на лесосеке? Первого попавшего щёлкнул, чтобы не мёрзнуть, и обратно в тепло, в контору к девочкам?

От этой несправедливости Вадим опешил и не знал, как ему сейчас поступить. Объяснять что-либо беснующемуся человеку было бесполезно - он всё равно ничего не услышит, пока не выкричится сам. Никакой вины за собой Вадим не ощущал, сфотографировал того, кого назвал парторг, о деловых качествах трелёвщика тоже записал с его слов. Цифры выработки записал в блокнот и потом уточнил в конторе. Кроме тракториста в репортаже шла речь и о других работниках лесосеки. В том числе — о водителях лесовозов. Фотография двух из них тоже была напечатана. А то, что звонил из райкома не секретарь или заведующий отделом, а простой инструктор говорило, что если в репортаже и есть какие-то промахи, то совсем незначительные. В этой партийной иерархии за несколько дней Вадим успел разобраться.

Кузя, не давая сказать ни слова, распинался до тех пор, пока не вернулся в кабинет Сергей. Проходя мимо столбом стоящего Вадима, он дыхнул свежим ароматом дешёвого портвейна, прошёл к своему столу, сел и вполголоса сказал:

- Ты чего, Семёныч, распетушился-то? Чо ты на парня понапрасну кричишь? Ну, позвонил Степан, просто постебаться, чтобы вместе с тобой посмеяться над напившимся от радости трактористом, а ты тут мировую трагедию разыгрываешь. Давайте все вместе над мужиком посмеёмся и начнём работать.

- Всё-то у вас смехуёчки! Всё бы только посмеяться! А выговор мне влепят за слабый партийный контроль над актуальными публикациями, вообще над газетой. Их у меня из-за вас и так уже столько, хоть из партии исключай.

- Да ладно тебе, остынь! Не стращай парня. И выговор у тебя только один, да и тот без занесения. И, осмелюсь напомнить, за твою же статью с колхозного партсобрания, на которое ты в нетрезвом виде заявился и всё неправильно записал.

- Ты меня тут попрекать будешь! Вон опять с утра глазёнки-то залил уже, а туда же, про в нетрезвом виде. Да если у меня и был такой прокол, так единственный раз в жизни. Ты вон каждый день под мухой ходишь, а других попрекаешь. На себя посмотри!

- Я сегодня уже не раз на себя смотрел. Ты не поверишь, но я себе понравился - красавец! Вон у Нади спроси.

- У вас тут война что ли опять? - спросила неслышно вошедшая Надежда с оттиском свёрстанной полосы. - Серёжа, глянь, тут двадцать строк сократить надо. Как раз в твоём материале.

- Присядь, я мигом. Давай, как всегда, первый абзац вычёркиваем, и порядок. Семёныч, ты как, согласен? Ты же читал, - миролюбиво обратился Сергей к Николаю Семёновичу.

- Делай, как знаешь, - недовольно буркнул тот. - Вы тут все больно умные стали. Слова никому сказать нельзя, сразу попрекать начинают, лишь бы унизить в глазах подчинённых.

- Семёныч, да разве тебя кто унижает? - Сергей вскочил из-за стола, приобнял Кузю за плечи. - Ты же у нас душенька! Ты же просто строгость на себя напускаешь, потому что слишком добрый. Вот пьяненького я тебя очень люблю, когда у тебя душа нараспашку, когда ты настоящий, а не надутый.

- Да пошёл ты! - повёл плечом Николай Семёнович, без тени обиды освобождаясь от объятий коллеги. - Паяц, едрёна корень! Опять уже взбодрился? А ты, - он повернулся к Вадиму, - садись и пиши объяснительную. Подробно изложи, что да как, кто тебе этого трелёвщика в числе передовиков назвал, с кем на лесосеку ездил, одним словом, всё в мельчайших подробностях.

- Николай Семёнович, мне бы сначала информацию на первую полосу сделать.

- Полоса подождёт, не горит. До вечера далеко, а если из райкома прямо сейчас объяснение потребуют, вот тут нам с тобой жарко будет. Садись, пиши.

Вадим снял пальто, повесил его в прихожей, придвинул машинку и начал резво отстукивать отчёт о своей поездке в лесопункт.






ЖЕНСКИЙ ВОПРОС




- Моего дурака там нет? - раздался в телефонной трубке женский голос.

- Извините!..

- Серёжка, это ты што ли? Где там мой ахламон ошивается?

- Нет, это Вадим.

- А-а-а, практикант который? Слушай, практикант, позови-ка мне моего ахламона.

- Я так понимаю, что это чья-то шутка?

- Ты чо, совсем дурак што ли? Кузю вашего мне срочно!

- Николая Семёновича? Извините, но его нет. Он в райкоме и будет только к обеду.

На этом связь оборвалась. Вадим положил трубку на аппарат и с недоумением посмотрел на Сергея.

- Чо там?

- Моего дурака, говорит, дайте срочно...

- Так это же жена Кузи, - расхохотался Сергей. - Ой, баба-а! Уникальный экземпляр! Не дай бог дело иметь. С какашками съест и рот полоскать не станет.

- Она что, высокий пост занимает?

- Очень! Выше некуда. Техничкой в лесхозе работает. Если бы не было статьи за тунеядство, она бы фиг куда работать пошла. Сидела бы дома да на Кузю покрикивала. Баба дура дурой, а амбиций, как у королевы. Ой, не дай бог, такие в начальники выбьются.

- А почему она не устроится куда-нибудь получше, чем техничкой?

- Да кто её куда возьмёт с тремя-то классами?

- Как с тремя?

- Вот так, с тремя. У неё что-то с головой явно не нормально, внешне - вполне, очень даже ничего, я бы даже сказал. Как там Андрей Миронов поёт? На лицо ужасные, добрые внутри? Вот, а у неё всё с точностью до наоборот - на лицо приятная, ужасная внутри. Вот когда таких жён узнаешь, вообще жениться никогда не захочешь.

- А его как же угораздило?

- А, старая история. Тут в районе её все знают. Он на третьем курсе пединститута учился, она в их общежитии техничкой была. Он после какой-то пирушки в пьяном виде её прижал, она не сопротивлялась, он её в койку затащил, а она утром и ставит ему ультиматум: «Или женись, или я заявлю, что изнасиловал». А его незадолго до этого кандидатом в члены партии приняли. Всё! Тюрьма! Конец жизни! Но попробовал схитрить. Отпросился на три дня домой съездить, мол, мать приболела, срочно навестить надо. Надеялся, что утрясётся. Вернулся, она к нему с тем же требованием: женись. Он одну ночь в общаге не появляется, вторую, а она, не будь дурой, и в партком. Так, мол, и так, соблазнил, обещал жениться, а как только забеременела, нос воротит.

Ну, Кузю, конечно, вызвали, стыдить начали, что не гоже молодому коммунисту так с девушками поступать. За такие аморальные проступки отвечать придётся по всей строгости. Это же пятно на всю партийную организацию института, не доглядели, приняли в свои ряды развратника и насильника. Из кандидатов исключать придётся, а следом и исключение из института автоматом.

Кузе даже думать не о чём было. Выбора-то нет! Куда податься, когда из института попрут? Да ещё по аморалке. Женился. Комсомольскую свадьбу сыграли, в общежитии комнату молодым отдельную выделили. Потом как-то секретарь парткома института Кузю по-дружески так спрашивает: когда, мол, на крестины позовёте? А Кузя глаза прячет, не получается, мол, пока. «Как не получается?» - недоумевает парторг. - «Да она же вот-вот родить должна! Она же беременая была, когда на тебя жаловалась!» Представляешь, для Кузи это вообще удар ниже пояса. Это уж потом узнал, что она до него вот так двоих или троих женить пыталась, но те ребята побойчее были, послали её куда подальше, и всё. А Кузя струхнул. Ну, характер у него такой, всего и вся боится. А она его так в руки взяла, что и пикнуть против не смеет. После института его сюда в район в Ильинскую школу направили. Через три года директором стал. Мужиков в школе почти нет, а тут ещё и коммунист. Так директором и работал. Может потом бы заврайоно стал, но тут решили газету возродить. Нас-то Василий Дмитриевич по всей области собирал. В секторе печати обкома листал подшивки, смотрел материалы, искал молодых и способных авторов. Чтобы не женатые ещё были, а то проблемы с квартирами надо решать. Здесь ему в общежитии леспромхоза три комнаты дали. Так мы и оказались в Заозёрске. Все же молодые, комсомольцы, а заместителем редактора должен быть коммунист, отдел партийной жизни возглавлять, на закрытые партийные собрания ходить, на бюро райкома, когда редактор в отпуске или в командировке. Вот Кузю и направили, у леспромхоза квартиру вытребовали. А у него с первых дней то одна проблема, то другая. Во-первых, хоть филфак закончил, журналистикой никогда не занимался, даже в стенгазету не писал. Во-вторых, животный страх, как бы чего не вышло. А ведь известно, именно с такими людьми всякие казусы чаще всего и происходят. Раз Василий Дмитриевич на совещание в область уехал, он чуть выход газеты не сорвал. А это же скандал на всю область! Потом клише на вёрстке перепутали. Газету отпечатали, на первой полосе тассовский снимок - московский Кремль, а подпись - центральная усадьба подмосковного колхоза «Заветы Ильича». Народ посмеялся и забыл, а в райкоме ничего не забывают. Тем более, что ЛИТО замечание внесла, сектор печати на ушах стоял. Но и это не всё. Опять же в тассовском материале был текст: партия ведёт советский народ к новым победам строителей коммунизма. Там так получилось, что слово победам с переносом вышло: по в одной строчке, а бедам в другой. Но в первой строке опечатка была. Строчку эту на линотипе заново отлили, и «по» не уместилась. А до конца абзаца текст перебирать почему-то не стали. Ну, не доглядели. И вышел номер с текстом: «партия ведёт советский народ к новым бедам строителей коммунизма». Этот номер весь район от первой до последней строчки прочитал. А то! Районная газета осмелилась правду написать, куда партия ведёт строителей коммунизма. Тут такой скандал был! Василия Дмитриевича чуть с работы не сняли. Спасло то, что в областной больнице в это время лежал. Но выговор влепили. За слабую идеологическую работу с кадровым резервом. Кузя чуть партбилета не лишился. И точно бы исключили, да где зама найдёшь? В других районках тоже с членами партии проблема. А в своём районе тем более замены нету. Это и спасло.

Строгача с занесением влепили. Тем более, что незадолго до этого жена на него жалобу в райком написала, что пьянствует, скандалы дома устраивает. Но тут Кузе просто повезло. Он с отчётно-выборного собрания с секретарём по идеологии, с Валентином Фёдоровичем, ты его заочно уже знаешь, вернулись где-то ближе к полуночи. Там после собрания посидели, выпили хорошо, но пока домой по морозу ехали, хмель немного выветриваться начал. Ну, Кузя и приглашает Валентина Фёдоровича к себе домой, что там бутылка водки есть, да заодно хоть посмотрит, как заместитель редактора живёт, а то ведь ни разу не был. Дима потом со слов райкомовского водителя пересказывал, как нетвёрдым шагом идут мужики к Кузе домой, как тот поднимается на крыльцо, у леспромхозовских домов из бруса крыльцо всего две ступеньки, как стучит в дверь. Рукой машет, чтобы секретарь тоже поднимался, но крыльцо там тесное, и одному-то места мало, когда дверь открывается, и тут дверь не просто открывается, а распахивается, вылетает жена Кузи, наотмашь хлобысь ему затрещину. Кузя как щи пролил, с крыльца в сугроб мешком рухнул, а супруга на Валентина Фёдоровича прёт: «А это ещё что за пьянчужка? Ну-ка быстро уматывай отсюда, пока и тебе не попало!». Тот развернулся и бегом к машине. По дороге запнулся, упал, у калитки полушубком за крючок зацепился, клок вырвал, в машину запрыгнул и кричит водиле: «Гони быстрее! Ну её эту сумасшедшую! А я-то дурак, ещё в гости попёрся. Она бы нас обоих отметелила!». То, что райкомовский водила не врал, было очевидно. Кузя утром с фингалом на работу пришёл, а у идеолога на полушубке заплата аккуратная появилась. Только жена-то в жалобе всё иначе выставила, что муж ночью с собутыльником припёрся и её по дому гонять начал. Соседи, мол, свидетели того скандала. Видели, как он за ней гнался да поскользнулся, упал и обо что-то стукнулся.

Валентин Фёдорович хоть и не хотел в райкоме признаваться, что пьяные вернулись, и Кузю спасать не думал, но где нового зама искать. Пришлось рассказать первому, как всё было на самом деле. Тот от души посмеялся и пообещал наказать коммуниста Кузовкина по всей строгости партийной ответственности. А ты тут удивляешься, почему Кузя так перед райкомовскими лебезит. Залебезишь! Кузя с тех пор, даже если райкомовская техничка позвонит, стоя с ней разговаривает.

- Да, весело тут у вас!

- Не то слово! Цирк! И звери домашние, которые дрессировке не даются, и клоунов сколько хочешь. Действительно, посмотришь на женатых и думаешь: «Да ну его на фиг! Сто лет холостяком жить буду. Сам себе стирать, яичницу по утрам готовить, но зато морда не побита, и жалобы на тебя писать некому. Думаешь, у нас тут только у Кузи проблемы с женой? На следующей неделе Алик вернётся. Тоже, брат, проблемы дома серьёзные.

- Тоже домашнего зверя приручить не может?

- Не домашнего, своего. Который в штанах. У Алика другие проблемы. Он с бабами своими разобраться не может. Вот почитаешь, как в арабских странах живут, несколько жён имеют, и никаких проблем, а тут с женой и любовницей разобраться - проблема. Разрешали бы многоженство, и жили бы себе все вместе тихо-мирно. Детей бы общих растили, телевизор всей большой семьёй вместе смотрели, - со смехом начал фантазировать Сергей..

- Ты сам-то в это веришь? - тоже засмеялся Вадим.

- Конечно, не верю, что у нас это возможно. Но ведь живут же как-то там. И по две жены имеют, и по четыре. И всем хорошо, и все счастливы. Особенно муж.

- Ну, я понимаю, если у нас в Ленинграде такая семья коммунальную квартиру занимать станет. У каждой жены своя комната, одну можно общей сделать, одну - детской. Жёны все на кухне толкутся. Обеды готовят.

- Зачем всем на кухне толкаться. У каждой должны быть свои обязанности. Одна с детьми занимается. Вторая - по хозяйству, третья - на кухне. У кого что лучше получается. Или меняться по графику дежурства можно.

- А четвёртая?

- Что четвёртая? - не понял Сергей.

- Сам же говорил, что четыре жены, а четвёртой ты роль не определил.

- А четвёртая мужа пусть ублажает.

- А жить на что?

- Ну, он должен хорошо зарабатывать, чтобы всю семью обеспечивать.

- Например, рубщиком мяса в магазине работать? Или продавцом в мебельном магазине?

- Не знаю, а почему именно магазины?

- У нас в Ленинграде это самые престижные профессии. Но туда так просто не устроишься. Только по большому блату.

- Ну, вот, а у нас тут и рубщиков мяса в магазинах нету, и мяса как такового тоже. А мебель вся давно по заявкам расписана на годы вперёд.

- Тогда у вас тут многожёнство не пройдёт. Я представляю, как водитель лесовоза после двенадцати часов работы домой приходит, а его там четыре жены окружают, куча детишек. Жёны друг на друга жалуются, дети просят сказку на ночь почитать, а тут ещё дров наколоть надо.

- Дрова обычно на всю зиму сразу заготавливают, - уточнил Сергей.

- Спасибо, не знал. Хотя мог бы и догадаться - везде возле домов большие поленницы видел. Но всё равно, и дома у нас меньше, чем в арабских странах.

- Ну, там, наверное, тоже не все во дворцах живут? - усомнился Сергей.

- Наверняка! Но не думаю, что там какой-то нищий может иметь несколько жён.

- Не знаю, не бывал. Кстати, а ты за границей бывал?

- Пока нет. Отец у меня несколько раз на разные форумы ездил, но там много ли успеешь увидеть? Едут к самому началу конференции, после неё тоже тут же обратно. Наши делают всё так, чтобы лишку на их загнивающий Запад не пялились. Вдруг понравится, захотят остаться. А так - приехал, с докладом выступил, других немного послушал, и обратно. И в делегации обязательно кто-то незнакомый, будто бы учёный там или аспирант, которого другие не знают. Явно из органов присматривать приставлен. Но это уже из другой оперы. Давай про женский вопрос. К примеру, ты занимаешь комнату в коммуналке...

- В общаге, - перебил Сергей.

- Пусть будет в общаге, - согласился Вадим, поскольку этот вариант больше соответствовал здешней действительности. - Ты живёшь в общаге, куда ты вторую и третью жену разместишь? Про четвёртую я уж не говорю.

- Наверное, из-за нехватки жилплощади у нас много- жёнство и не разрешают. А то ведь, как говорил классик, жилищный вопрос испортить может.

И собеседники рассмеялись.

- Ну, а Алик у нас вообще у тёщи в доме живёт. Думаю, если бы даже закон разрешил многожёнство, тёща бы активно противиться стала.

- Даже не сомневаюсь, - согласился Вадим.

- Вот Алик и не заводит вторую жену. Так мается. Разрывается между Ниной и Лизой. Говорит, обеих любит, ни от которой отказаться не может. И они в этой ситуации обе страдают. Лиза в прошлом году сюда на практику приезжала, Алик на неё глаз и положил. Он парень видный, весёлый, заводной, анекдотами сыплет, на гитаре играет опять же, как ты. Нет, не как ты, хуже, но играет, песни поёт. На всех наших вечеринках в центре внимания. Вот Лиза тоже на него и запала. И возник этот самый любовный треугольник, который похуже Бермудского. Тот хоть стороной миновать можно, а тут - никак. Целый день вместе. То материал в набор несёт, то несколько строк сокращать, то будто бы что-то уточнить. В газетный день, а их три в неделю, вечерами остаются. Там, правда, ещё Надежда-верстальщица и Виктор-печатник. Но часам к семи обычно номер уже подписан, Надежда и Василий Дмитриевич домой уходят, Виктор тираж печатает, а они милуются. Нина как-то после концерта сюда завернула, чтобы с Аликом вместе домой идти, кабинет заперт, она к Виктору, тот говорит, не знаю, некогда за кем-то смотреть. Чтобы браку не наделать, моргнуть некогда. Нина видит, возле линотипа сапоги женские стоят, пальтишко Лизкино висит, а самой нету. Ну, ясно дело, наверху, закрылись. Достучалась, долго о чём-то разговаривали. Но, Виктор говорил, никакого скандала не было, всё тихо-мирно. Только Алик на какое-то время присмирел, материалы через Надежду в набор отдавал, а тут праздник в редакции отмечали, и снова всё началось. Похоже, у Лизы тоже к нему любовь. Молодая ещё, может первая любовь в жизни. Она ведь после окончания могла в любое другое место поехать на работу, говорят, её даже в областную типографию приглашали, но она сюда попросилась. Мол, сестра тут живёт, с жильём проблем не будет. А сестра у неё бой-баба! Разведёнка, после своего раздолбая всех мужиков ненавидит. Она однажды по осени в парке Алика так отметелила, что тот неделю охал да больные бока наглаживал. Ты это, с ней, с Лизой-то, поосторожнее, не приставай, хотя девчонка очень красивая. Сам бы с удовольствием роман закрутил, да вот... Ну, и не совсем в моём вкусе: мне больше блондинки нравятся. Ох, сейчас у меня блондинка шикарная! Даже подумываю, не жениться ли.

- Ты же только что говорил, что принципиально против женитьбы.

- Так ведь всё равно рано или поздно принципам своим изменять придётся. Ладно, заболтался я тут с тобой, в горле пересохло, да и полоса ещё не свёрстана. Пошли в лабораторию, махнём по полстакашка партейного, как говорит наш незабвенный идеолог Валентин Фёдорович.

- Спасибо, Серёжа! Ты же знаешь...

- Знаю, но предложить обязан. А то ещё обидишься.

- Не обижусь.

- Ну, не хочешь, как хочешь. Пойду намахну, а то скоро Кузя вернётся, принюхиваться будет.

- Думаешь, к тому времени выветрится?

- Нет, конечно. Я к тому времени накурю, чтобы вином не пахло.

И снова оба рассмеялись.

Когда Сергей через пять минут вернулся из фотолаборатории, распространяя аромат дешёвого портвейна, Вадим сказал:

- Серёж, я тут вот что подумал. Может, Николай Семёнович просто очень тонкая натура, как большинство поэтов? Сколько в истории литературы было таких в бытовом плане неустроенных, не умеющих ладить в социуме? Ведь Николай Семёнович тоже поэт.

-  Я тебя умоляю! - почему-то вспылил Сергей. - Тоже мне поэт! Ты хоть две его строчки читал?

- Не читал, но он же сам постоянно это подчёркивает и жалуется, что никак книжку протолкнуть не может - всё вологодские захватили, - сознался Вадим.

- Ну, так я тебе сейчас почитаю. Вот он в папку на литстраницу свои вирши положил. Слушай. Называется «Пастух».

По утру выгоняет он стадо
За село на поля и луга.
Понимая, что людям ведь надо
Для здоровья - стакан молока.

Читать дальше, или хватит? Вот ещё одно. Называется «Комбайнёр Вася».

Вася - лучший у нас комбайнёр,
Тучный хлеб он весь год бы и жал.
Любит труд, не лентяй, не хитёр,
Лучшей доли бы Вася не знал.

Ещё читать? Поэт, япона мать!

- Ты что, серьёзно? - встал из-за стола Вадим.

- Нет, шутки шучу. Дмитрич эти его, так называемые, стихи не печатает, так он, как только шеф в Вологду уедет, тут же в полосу и ставит. Своя рука владыка. И везде говорит, что его поэтический талант зажимают. Но он Дмитрича не только за это не любит, а ещё потому, что это совершенно другой формации человек. Ты же слышал, как он с райкомовскими разговаривает? С чувством собственного достоинства! А Кузя лебезит, хотя понимает, что даже если подсидит Дмитрича, ему редактором всё равно не бывать. Но вот же неймётся, гадит потихоньку. Злится на себя бесхарактерного, на жену-держиморду, а вымещает злобу на других. Он бы всех нас тут сожрал с косточками, только Дмитрич не позволяет. К тому же мы все не комсомольцы и беспартийные. В райкоме бы хотели, чтобы у нас в редакции своя первичка была, но для этого надо иметь минимум три коммуниста. Меня принимать нельзя, я предпочтение отдаю не партии, а партейному. Васю никак уговорить не могут, утверждает, что ещё морально не дорос. Алик, наоборот, по моральным соображениям не подходит. Ему надо будет выбирать между Лизой и партбилетом. Но с Лизой уже любовь крепкая, а партбилет за неимением оного ещё полюбить не сумел. У Виктора, который печатник - судимость. Дима, Надежда и Гавриловна даже разговоров не допускают. Остаётся только техничка Евдокия Ивановна. Ну, может, кого-то партийного найдут на вакансии, тогда Кузя воспрянет. Однозначно его секретарём первички изберут. Не новичка же, которого ещё не знают. Тем более, что какой же редактор просто так отпустит сильного журналиста? Только если человек на чём-то погорел и другое место ищет, или развёлся. Опять же женский вопрос. Ну, чего ни коснись, всё в женский вопрос упирается.

И Сергей снова засмеялся.

- Ладно, помолчим минут пятнадцать, а то женский вопрос лично меня коснётся. Надежда, что до сих пор полосы на вёрстку не сдал, точно мне оторвёт что-нибудь очень нужное.






ЛЕСНЫЕ ЛЮДИ




- Вадим, не хочешь завтра съездить ещё раз к лесным людям, как ты их назвал? О лучшей в районе комсомольско-молодёжной бригаде напишешь, если успеешь, заодно ещё с одним интересным человеком познакомишься. Да тебе же про него я уже рассказывал.

- Про колдуна?

- Вот именно, про колдуна. Сам понимаешь, в районке мы про него написать не можем, нельзя мракобесие противопоставлять официальной медицине, а то к нему настоящее паломничество будет. И так о нём по всей области легенды ходят, мол и от того излечил, и от другого, и вообще чуть ли не с того света людей возвращает. Советую пообщаться. Может, в Ленинграде какой журнал и заинтересуется. Давно сам хочу с ним поближе познакомиться да написать большой очерк, но, видишь вот, - Василий Дмитриевич развёл руки, показывая на заваленный бумагами стол, - текучка не позволяет. А ты человек вольный. Единственная просьба, если будешь где публиковать, адрес, пожалуйста, не указывай.

- Задание понял.

- Тогда завтра в семь утра от райкома. Я договорился, на обратном пути тебя опять захватят.

... В конторе лесопункта корреспондента ждал парторг.

- Василий Петрович, - представился средних лет мужчина. - Технорук и секретарь партийной организации. Вас, мне Василий Дмитриевич уже вчера сказал, Вадимом Альбертовичем зовут.

- Да просто Вадим.

- Хорошо, просто Вадим. Сейчас по стакану чая с дороги и на нижний склад к Степану. Это сразу за посёлком. Как раз успеем до обеденного перерыва.

- Может, тогда сначала на нижний склад? Побольше времени для общения останется.

- Ну, давайте тогда сразу за работу. Машины у меня нет, но тут пешком минут 15.

Нижний склад оказался действительно складом. В нескольких длинных, сколоченных из досок сараев шла разделка хлыстов, а на высоком берегу реки, под открытым небом, высились горы аккуратно уложенных брёвен.

- Весной, как только вода поднимется, всё это богатство и отправим вниз по течению. Молевой сплав называется. Красота-а-а! - мечтательно протянул Василий Петрович. - Такая силища прёт! Брёвна, как спички подхватывает и несёт аж за сотню километров. А там их уже сортируют, собирают в пачки и везут на комбинаты, на спичечную фабрику, отгружают в Финляндию и другие страны. Валюта. Как в газетах-то называют? Пушнина - мягкое золото, газ - голубое золото, а это - деревянное золото?

- Не слышал, не знаю, - сознался Вадим.

- Золото, золото! Столько золота стране даёт, что только держись! И люди у нас золотые работают. Вот только не на унции измеряем, не на вес, а по делам. Вот взять Степана. Парню ещё тридцати нет, а лучшую в районе бригаду возглавляет. Да что там в районе, в области один из лучших. Хотели в прошлом году к ордену представить, по разнарядке не подошёл. Говорят, сначала надо медалью наградить, а потом через три года можно уже и орденом. На всё, братец ты мой, разнарядка. В депутаты по разнарядке, в партийный актив - по разнарядке, на награждение - тоже по ней. Вот приходит бумага в леспромхоз: к ордену представить коммуниста в возрасте от 25 до 30, рабочего, образование среднее, депутат поселкового Совета. И начинают искать, кто по всем параметрам подходит. И представят такого, кто нашему Степану в подмётки не годится. А он у нас депутат районного Совета, а не поселкового, и не член партии, а пока только кандидат. И всё! И не попадает. Ладно, у парня вся жизнь впереди, получит ещё и ордена свои и другие почести. Вон он, возле циркулярки. Там шумно, много не наговоришь, заходите в вагончик, я его сейчас приведу.

Пока парторг ходил за бригадиром, Вадим изучал развешанные по стенам графики выполнения плана. Практически каждый день был отмечен красным карандашом, что говорило о перевыполнении задания. Рядом висел график выходных. По нему было видно, что работает бригада по скользящему графику, поскольку выходные выпадали у рабочих на разные дни недели. Вадим обратил внимание на отмеченные красным карандашом по три дня напротив некоторых фамилий. Все они были женскими.

Едва познакомились со Степаном, Вадим, делая комплимент, сказал, что уже заметил практически ежедневное перевыполнение плана.

- Да мы бы каждый день перевыполняли, но бывает, циркулярка ломается, пока ремонтируем, приходится «Дружбой» разделку вести. Конечно, выработка не та. Ну, и Вы только не пишите, трудовое законодательство нарушать приходится.

- Это он имеет в виду, что больше восьми часов работают, - уточняя перебил парторг. - Но об этом действительно лучше не писать, хоть по всему леспромхозу сейчас это и делается. Зима долго не наступала, болота не промерзали, вывозку «завалили», приходится навёрстывать. Аврал, одним словом.

- Извините, а что обозначают вот эти красные отметки в графике? - полюбопытствовал Вадим, показав на график выходных.

- Это, как бы Вам получше сказать, - замялся бригадир. - Это у меня женщины отмечают, когда у них должны начаться эти... Ну, Вы, наверное, понимаете.

- Да что ты покраснел, как красная девица, - вступил в разговор парторг. - Это, когда у баб критические дни ожидаются.

- А, я где-то читал, что это японский метод системного планирования текущего производства, - закивал головой Вадим. - Но я не знал, что у нас тоже это учитывается.

- Да это у нас только он учитывает, - засмеялся парторг. - Остальные-то над ним посмеиваются. А Степан заладил, что не отступится, и всё тут.

- Я, конечно, про японский или какой там опыт не читал, - сознался Степан. - Я по своей жене знаю, настолько ей тяжело в эти дни... Болеет похуже гриппа. Так она у меня медичка, а тут тяжёлое производство. Тут брёвна, тут травмоопасно, между прочим. Поэтому пусть женщина лучше эти три дня дома сидит, а я заранее могу графиком замену предусмотреть. Ну, там, конечно, не всегда совпадает с тем, как отмечено, но тем не менее, планировать загодя всё равно можно.

- И вот он во всём так! - похвалил парторг. - Казалось бы, мелочь какая, пустяк, а Степан никакой мелочи не пропускает. Вы знаете, сколько у него тут всяких усовершенствований сделано? Вроде бы на пустом месте, а работать удобнее. У нас тут к нему все мужики ходят, смотрят, что можно вынюхать да у себя применить.

- Так что вынюхивать. Я и сам всё расскажу, - вроде бы даже обиделся Степан. - Проблема-то в том, что как было двадцать лет назад, так к тому и привыкли, и новое что-то даже опасаются. Вот идёт циркулярка с мотором, который по ГОСТу положен, а у него силёнок маловато. Я другой поставил, этот тоже перемотал, в запасе держу, один сгорел, второй перекинуть пара пустяков. А мощность позволяет скорость распиловки увеличить. Вот и резерв.

- Ну, ты корреспондента своими мудрёностями-то не загружай, - вступил в разговор парторг. - Он у нас действительно - голова. Ему бы ещё поучиться, техникум бы закончить, институт, а не хочет.

- А мне зачем самому учиться, когда у нас технорук есть, - засмеялся Степан. - Я идею подкину, а Василий Петрович уже до ума доводит.

- Да мне бы тоже институт не помешал, но всё как-то решиться не могу на заочное. Вроде и поздно уже учиться, стыдно среди вас, молодых-то, особенно, двойки получать.

- У нас есть один профессор, он в семьдесят докторскую защищал, и говорит, что учиться никогда не поздно, — заметил Вадим.

- Да так-то оно так, - согласился парторг. - Ну, вы тут пока поговорите, а я пойду к другим загляну, пока на обед не разошлись.

Вадим долго расспрашивал Степана о работе, о семье, о бригаде, записывал фамилии передовиков и проблемы, как связанные с производством, так и социального плана. Потом Степан спросил, откуда родом сам корреспондент, поскольку говор явно не местный, да и местных он уже давно всех знает.

- Из Ленинграда. У вас здесь на практике. Собственно, скоро уже обратно, доучиваться.

- А правда, что у вас, в Ленинграде, поперёк моря плотину строят? Вроде, как защиту от наводнения. Я тут случайно по «Голосу Америки» слышал.

- «Голос Америки» слушаете?

- Да нет, что Вы! - смутился Степан, испугавшись своей откровенности - ведь неизвестно, как отнесётся к этому приезжий, тем более, может он вовсе и не корреспондент какой, а сотрудник КГБ. Ведь мог же кто-нибудь из местных где-то проболтаться, что передовой бригадир «Голос Америки» слушает. - На днях как-то крутил ручку приёмника и случайно наткнулся на разговор, что в Ленинграде то ли строится, то ли намечается строительство дамбы через Финский залив.

- Да идут разговоры. Давненько об этом говорят, но пока никаких конкретных решений вроде бы не принято, — ответил Вадим и сознался, - Я сам дома иногда голос слушаю, хотя папа категорически против. Поколение отцов много чего боится. В том числе и лишних разговоров.

- Здрастье! - поздоровалась молодая женщина. - Я вам не помешаю? А то сейчас Клава должна забежать, курточку посмотреть. Я в Германии купила, но мне маловата.

- А там-то не могла померить? - по-доброму проворчал Степан. - Ну, бабы!

- Да я меряла, конечно, но там же тепло, я на тоненькую кофточку надевала, а со свитером тесновато. Клавка меня похудее, ей должна быть как раз.

- Вы в Германии были? - полюбопытствовал Вадим.

- Нам за победу в соцсоревновании одну путёвку дали. Бесплатную. Вот мы и решили Веру отправить. Она у нас одна без семьи, остальные-то куда от детей?

- И как там жизнь у капиталистов? - поинтересовался Вадим. - Я интересуюсь, потому что сам ещё нигде за границей не бывал.

- Почему у капиталистов? Мы в социалистической Германии были. Кто же нас сразу-то в капстрану пустит? Говорят, сначала надо побывать в социалистической, а только потом уже года через три можно проситься в капиталистическую.

- Вера у нас политически подкована, - с гордостью за коллегу похвалил Степан. - Политинформации проводит, о положении в мире рассказывает.

- Будешь тут политически подкованной, когда перед поездкой на парткомиссии заслушивают, вопросы разные задают. Типа, кто в ГДР генеральный секретарь компартии, какие у нас с братской страной отношения и всё такое.

Но продолжить разговор на эту тему не получилось. Дверь теплушки снова открылась и в помещение впорхнула одетая в такую же фуфайку, как все, симпатичная девушка.

- Ой, - увидев чужого, растерялась она. - Здравствуйте, я к Вере.

- Да знаем уже, что курку мерять, - улыбнулся Степан, повернулся к Вере, - не продешеви, как-никак из-за границы привезённая. Другой такой во всём районе нету.

- Ну, давай, показывай, - заторопила Клава. - Некогда мне, это вы все рядом живёте, а мне на обед в конец посёлка бежать.

Вера, смущаясь, достала из шкафчика яркий красивый пакет с надписями на немецком:

-  На, меряй.

- Ой, красота кака-ая! - нараспев протянула Клава. - Беру, беру, даже мерять не буду.

- Да как же без примерки-то? - удивилась Вера. - Вдруг мала будет.

- Неловко тут, - девушка повернулась к Вадиму. - Я же в рабочем.

- Да ладно, модницы, не будем мы вас смущать. Меряйте. Ой, ну бабы! Вера, если Клавке не понравится, я у тебя для своей возьму. Она всё худеть собирается, тогда и подойдёт.

Мужчины вышли на улицу. Через стенки теплушки доносились восторженные возгласы покупательницы, а через несколько минут она выскочила на улицу с пакетом в руках.

- До свидания! - сверкнула глазками в сторону Вадима и чуть не бегом помчалась в сторону посёлка.

- Ой, заполошные! - усмехнулся Степан. - Не прогадала хоть? - спросил у вышедшей из теплушки Веры.

- Да мы о цене пока и не говорили. Дорого-то как запросишь? Она же на наши деньги меньше десяти рулей стоила.

- Ну, за десять рублей ты у нас такую не купишь. Не фуфайка. Ты хоть запроси столько, чтобы могла себе какую другую обнову купить. Привозят же в орсовский магазин к праздникам разную там одежку. Такую-то, конечно, не купить, а хоть что-то стоящее.

- Ладно! Спасибо за заботу!

- Хорошие девчонки, женихов вот только у нас стоящих нет, - сокрушённо сказал Степан. - Всех уже разобрали. Да и девчонки тоже в основном в район да в города уезжают. Меньше половины дома остаются. Что у нас тут делать-то без образования? Вот так всю жизнь сучки в лесу рубить да на нижнем складе брёвна таскать? Не женское это дело. Им бы вон учиться да с детишками работать, платья красивые шить, в клубе культуру поднимать. И девки-то неглупые, могли бы много чего, а вот... Знаешь, какие они концерты в клубе закатывают? Закачаешься! Не хуже настоящих артисток. Ладно, пойду я тоже, вон как раз и Василий Петрович идёт, так что сдам с рук на руки. А то, может, ко мне на обед? Там жаркое есть, чай, само собой. С вареньем.

- Спасибо, некогда вам с гостями возиться, и так у вас часть обеденного перерыва занял.

- Что верно, то верно. Если честно, сейчас не до гостей.

- Спасибо за беседу! - Вадим пожал протянутую руку.

- И Вам спасибо! Побегу я.






КОЛДУН В ШЕСТОМ ПОКОЛЕНИИ




Пообедали с Василием Петровичем в орсовской столовой. Цена и качество не шли ни в какое сравнение с тем, к чему привык Вадим в райцентровской «Чайной». Здесь было вкусно и совсем недорого. Потом парторг проводил на параллельную улицу и показал дом колдуна.

- Извини, я с тобой не пойду - нам, коммунистам, с попами да колдунами не по пути. Мужик очень интересный, но приходится держаться подальше, а то, чего доброго, кто в райком сообщит, что с колдунами дружбу вожу, долго оправдываться придётся. Он до пенсии ветеринаром в райцентре работал, а лет пять назад сюда переехал, домик купил, после развода лет двадцать уже один живёт. Травки собирает, народ лечит. Люди к нему с разных мест едут. Говорят, помогает. Уж не знаю, травами там, молитвами какими или колдовскими заговорами, но помогает, коли ездят.

- Может, просто самовнушение?

- Не берусь судить, не знаю. Сам никогда не обращался, но наших он многих пользовал. Вон Егорыча из больницы три года тому как домой отправили умирать, Екимыч его выходил. Теперь на охоту бегает, на рыбалку, а уж далеко за семьдесят. Что-то наверное есть, знаниями какими-то владеет. И бабка его колдуньей была, и прабабка, говорят, тоже. Их в своё время советская власть-то сильно гнобила. Бабку даже куда-то из наших мест выслали, там и сгинула. А, верно, успела внуку знания свои передать. Ну, иди! Больным скажись, мол, за помощью приехал, там и увидишь, что к чему. Есть болячки-то какие? Нету? Ну, придумай что-нить.

Колдун оказался одетым во всё чёрное высоким, худощавым стариком с длинными до плеч волосами.

- Что Вас, молодой человек привело ко мне? - спросил сразу после приветствия, даже не предлагая пройти.

- Помощь Ваша нужна. Извините, не знаю имени-отчества.

- Екимыч я. Но помощь тебе моя не нужна. Здоров ты, мил человек. Дай бог такого здоровья каждому, не только тем, кто ко мне за помощью приходит. И врать ты не умеешь, глаза больно честные. Девицу какую приворожить - тоже не похоже: за таким красавицы сами толпой бегать готовы. Так по какой надобности ко мне пожаловал, мил человек? Проходи, садись на лавку. Если разговор долгий, пальто-то своё дорогое сымай, тепло у меня, не озябнешь.

- Я журналист, - решил сразу сознаться Вадим. - Хотел с Вами познакомиться, если не выгоните. Много наслышан, что Вы очень интересный человек.

- Чем же это я журналистам вдруг интересен стал? Сорок лет животных лечил, не интересен был, а как на пенсию вышел, заинтересовались.

- Теперь, как мне рассказывали, Вы людей лечите.

- Ну, коли приходят ко мне, так ведь как откажешь? Помогаю.

- Про Вас настоящие легенды ходят, что чуть ли не от смерти спасаете.

- Пустое! От смерти никто ещё никого не спас. Если боженька призвал, так никому не дано противиться. Другое дело, что люди сами с судьбой смиряются да ещё и с готовностью. А вот это грех. Болезнь, она ведь штука такая - только ей дай слабинку, она и гложет, и гложет. И чем человек духом слабже, тем быстрее гложет. А не надо хворобу холить да лелеять. Надо мозги свои чем-то другим занять, чтобы не оставалось времени про глупости всякие размышлять.

- Психотерапия?

- Да не знаю я этих ваших мудрёных слов, не учили нас этому. Мне от бабок да прабабок моих другие знания переходили по наследству. Оно по женской линии идёт, а вот женская-то линия при мне закончилась. Пришлось бабке знания те по наследству мне передавать. Хотя ведь, если историю вспомнить, а сказки - это, мил человек, тоже история, только не в летописях помеченная, а из уст в уста веками да тысячелетиями передаваемая, то и мужчины колдунами-то тоже бывали. Вон даже у Пушкина про то в сказках написано.

- Простите, как же тысячелетиями, когда у нас вся российская история в две тысячи уместилась.

- Эк, как хватил! А ещё образованный! Две-то тысячи - это от рождества Христова, а от сотворения мира уже семь с половиной тысяч лет прошло. Вон, китайская медицина около пяти тысяч лет насчитывает. Величайший опыт был накоплен, а мы не хотим признавать. Отвергаем. Нет бы признать, что неучами стали, так ведь, наоборот, ересью те знания называем. Неправильно это.

- Революция виновата? Большевики?

- Да только ли большевики? Большевики-то всего полвека как к власти пришли. Ты много глубже копай. Христианство тоже свой вклад внесло. Вспомни разные крестовые походы, в которых вера через моря крови устанавливалась. И не только с иноверцами так поступали, но и среди христиан крови пролито было немало, потому что не могли одни христиане мириться с тем, что другие христиане новшества вносить стали. Кто там был прав, не мне с моим умишком судить. Поди, и большие историки с толку давно сбиты, потому что книги много раз переписывались в угоду правителям - королям разным, епископам и патриархам. А по мне, так самая правильная вера была языческая. Там боги к людям на землю опускались. Ох, тоже разные были боги, и между собой не ладили, и зависти поддавались и грехам, для простых людей и то осуждаемыми, а только люди тогда от земли твердь свою брали, через то, что земля давала. Не зря исстари называют земля-матушка. Вот так вот, мил человек!

- Мы античную литературу проходили на первом курсе, - начал оправдываться Вадим. - Но именно проходили, а не изучали. Поэтому не могу я с Вами вступать в дискуссию, насколько правы были античные боги и насколько близки они были простым смертным, тоже не мне судить. В отношении земли полностью с Вами соглашаюсь, что от неё люди силу брали, тем, что на ней растёт, лечились. Но ведь колдовство - это же не только травы, а заговоры всякие. Тут как понимать?

- А ничего понимать и не надо. Это посвящённые должны знать, что к чему, но суть объяснить попробую. Вот, говорят, молитва лечит. Правильно! Лечит. А всё почему? Ну, во-первых, молящийся верит, что бог его услышит и поможет. Как Вы, мил человек, только что сказали, самовнушение срабатывает. Но ведь и в другом дело. В том, что молитвы сложены в определённом чередовании звуков. Вы в Храме на молебне бывали?

- Не доводилось.

- А зря! Тут вопрос не только веры, это ведь многовековая культура в молитвах таится. Вернётесь, обязательно сходите в храм, прислушайтесь, как батюшка молитву произносит. На первый раз может и не поймёте ни слова, гундосит что-то там и гундосит, да ещё хор что-то невнятное поёт. А слова и разбирать не надо. Чередование определённых звуков в молитве заключено. И гундосит поп не из-за чудачества или скверного произношения. Звуки, мил человек! Звуки роль играют. И колокольный звон - тоже звуки. Слышали, поди, как колокольный звон от чумы людей спас. Микробы от тех звуковых колебаний погибали, вот и весь секрет. То же самое и заговоры. Они ведь на века раньше молитв родились. Это уже потом церковь себе на вооружение приняла многое из прежнего человеческого опыта. И не только православная. Доводилось мне в Сибири бывать среди татарского населения. Церковь у них мечетью называется. И вот с высокой такой башни, минаретом зовут, молитву ихний поп читает. Тоже, ой, как гундосит, будто через нос слова произносит. Что думаешь, просто так? Не-е-ет! Вот и получается, что во всех религиях в основе мировой опыт людской находится. А со знахарками бороться стали, потому что эти люди от церкви отвлекали. Вместо божественной молитвы заговоры свои читали. Вот колдовством это и стали называть и бороться, именуя нечистой силой.

- Интересно Вы рассказываете! - восторженно сказал Вадим.

- Ну, это уж кому как покажется, мил человек.

- Интересно-интересно! Я, честное слово, ничего этого не знал и даже не задумывался.

- Вот то-то и оно, что не задумывался, а задумываться надо. Но вам всё бы старое только отрицать, своё норовите придумать. А лучше, чем то, что за тысячи лет придумано, никому не дано спроворить. Вот говорят, все болезни от нервов. И так и не так. Я не говорю про переломы да вывихи. И нервные факторы не отрицаю, но я считаю, что в основе многих болезней ослабленный иммунитет человека. Вон в Африке даже болезнь будто бы какую-то страшную обнаружили. Как раз иммунитет человеческий убивает. Не помню, спидом, вроде обозначили. То есть дефицит иммунитета. И зараза эта от обезьян появилась, а потом от человека к человеку передаваться стала. Не слышал, случаем?

- Нет, не доводилось. Да я, знаете ли, очень далёк от медицины, и потому какими-то исследованиями в этой области не интересуюсь.

- Да и мне статейка эта чисто случайно попала. Женщина одна из Москвы ко мне за помощью приезжала, кучу разных журналов привезла. Там, правда, не только журналы были, но и на машинке отпечатанные тексты, в том числе - переводные из заграничных журналов. Но многие статьи мне совершенно не понятны, хоть у меня и ветеринарное образование. Вы, как полагаю, понимаете, что ветеринария и медицина науки очень близкие друг к другу. Мы же в основном млекопитающих изучали. А это значит, что и болезни у людей и животных очень схожи. И нервы у них такие же, как у нас, и симптомы. Вы не замечали, что если в доме часто скандалы бывают, собаки и кошки у этих хозяев тоже нервные. И покусать могут, и поцарапать.

- Не знаю. Честное слово, даже в голову не приходило.

- А Вы пройдите вдоль посёлка. У большинства собаки во дворах имеются. Одна Вам приветливо хвостом махать станет, а другая на лай исходит и от злобы аж задыхается. Пройдите, не поленитесь, сразу узнаете, в каком доме хозяева добрые и в мире между собой живут, а в каком - ругань да ссоры. Животным -то тоже в ссоре перепадает, то пнут, то прикрикнут. Они соответственно на других свою злобу вымещают. Нервы, мил человек.

- Вот Вы говорили про иммунитет. Получается, что иммунитет нервные стрессы убивают?

-  Не смею утверждать. Не смею, потому как грамотёшки маловато, тут исследования нужны, а не простые размышления. Но мне думается, что связь бесспорная. Хотя, может быть, и спорная. Это пусть учёные выясняют. Моё дело маленькое, обратился человек, помоги, если сможешь.

- Вы сказали, к Вам даже из Москвы приезжают. Там же столько медицинских светил работает!

- Светила-то светила. Солнце вон тоже светит, да попробуй до него доберись. Так и тут. На то они и светила. А я на земле, доступен каждому. Так же, как мне травки разные доступны. Только не ленись пораньше встать да собрать нужное. И знать, какой цветочек, какой корешок при какой хвори помочь может. Но этому меня бабка ещё с малолетства учила. Жалко, не всё запомнил, да не всё сказать успела. А мне вот и передать некому. Сын с дочкой умные больно, в города уехали, эту мою науку презирают. Говорят, баловство это у тебя, отец. Не серьёзно. Медицина вон как вперёд шагнула, уже пересадку сердца делают, а ты со своими корешками-травками да какими-то заговорами. Не верят! А зря. Ну, что, интересно Вам было? А сейчас, извините, пациент у меня на четыре часа назначен. Издалека приехал, тут неподалёку у бабушки одной квартирует. С минуты на минуту прийти должен. Наверняка не хочет, чтобы кто-то посторонний его у меня видел. Большой начальник, а всего боится. До свидания! И на прощание совет Вам дам, мил человек, от большой воды подальше держитесь. От неё беда Вам может грозить. А жить будете до-олго! И в сложных жизненных передрягах не надо поддаваться унынию. И всё образуется. Ну, будьте здоровы!

- Спасибо Вам за беседу! А про воду - это что, Вы в глазах моих прочли?

- В судьбе Вашей увидел. Прощайте!






АВАНТЮРА




Василий Дмитриевич вернулся из райкома явно чем-то сильно расстроенный. Собрал всех на планёрку.

- Сегодня на бюро утвердили график отчётов депутатов перед избирателями, - начал он. - Нам поручено обстоятельно осветить эту кампанию, показать в полной мере достижения района, успехи каждого избирательного округа. Отчёты будут проходить почти каждый день, в некоторые дни по два-три собрания, так что нам всем придётся напрячься. Я чуть погодя график составлю, но, может, есть пожелания, кто куда хочет, у кого к какому-то избирательному округу душа больше лежит?

Все молча переглянулись.

- Понятно, тогда, надеюсь, возражений ни у кого не будет. Но самое плохое, что в эту пятницу назначено собрание на Кьянде, на Заболотье. В Ивановском концерт поставит самодеятельность из Дальнего лесопункта, в Россоши с председателем райисполкома поедет агитбригада Дома культуры, а мне на Кьянде придётся выступать, как бы это поточнее сказать, насухую. Просил перенести, не дают, область график уплотнила перед сессией областного Совета. Боюсь, народ не собрать будет. Разве что в киносети фильм хороший подберут. Комедию какую-нибудь, но там, вроде, проблема с кинопередвижкой, и в киносети замены нет.

- А давайте мы сами концерт организуем, - предложил Вадим. - Дима на гармошке играет, Лиза споёт, я несколько песен исполню, Люсю попросим.

- Ты что, серьёзно? - недоверчиво посмотрел Василий Дмитриевич.

- Конечно! Сергей - конферансье. Я про Васины таланты пока ничего не знаю. Может, стихи душевные почитает?

- А что? Это идея! Молодец, Вадим. - Редактор внимательно посмотрел на молчащих сотрудников.

- Думаете, за три дня успеем концерт подготовить? - засомневался Сергей.

- Да мы на первом курсе за неделю такой концерт подготовили к посвящению в студенты - закачаешься! - запальчиво заговорил Вадим. - Нет, серьёзно, давайте сделаем. Ведь не в Кремлёвском Дворце съездов выступать.

- Кто бы вас в Кремлёвский Дворец и пустил, - выдал Николай Семёнович.

- Идея, конечно, хорошая, - повторил Василий Дмитриевич. - Времени только мало для репетиций. Тем более, газету-то надо делать, и каждый день кто-то куда-то на собрания станет выезжать.

- А мы вечерами, - сказал Вадим.

- Так и собрания по вечерам будут проходить, а это значит, что каждый день два человека будут в командировке.

- Вообще-то у Лизы и Люси репертуар свой уже есть, - заговорил Сергей. - Вася вон Романовское «Кирюхино похмелье» почитает. У него это хорошо получается, хоть собственного опыта и не имеет. Вадик тоже с гитарой своё выдаст. Чего теряем? Пару раз отрепетируем и вперёд!

- Не люблю я эти ваши авантюры! - засомневался Николай Семёнович. - Чего народ-то смешить? Добро бы подготовились, а то с позором обратно возвращаться.

- Николай Семёнович, тебе позориться не придётся, ты в пятницу поедешь с предриком в Россоши. Я в завтрашний номер сделаю передовицу, изложу основные моменты кампании. На собраниях особое внимание обратите на местные успехи и на выполненные наказы, не забывайте и про те, которые по каким-то причинам выполнить не удалось. А концерт готовьте. Вадим, твоя идея, тебе и заниматься. Но имей в виду, в объявлениях там будет написано про отчёт депутата и про концерт. Даже лучше - с участием ленинградских артистов. Там и из района не каждый год бывают. А уж из Ленинграда и в райцентре не бывало. Так что ты у нас будешь гвоздевым номером.

- Василий Дмитриевич, может, поскромнее афишу сделать? - спросил Вадим.

- А чего скромничать? Мы же правду напишем. Ты из Ленинграда? Из Ленинграда. Так что никакого обмана нет. Готовьтесь. Но в свободное от работы время. Ребята, если серьёзно, я на вас очень надеюсь! Взялись, не подведите.

- Да не подведём, Василий Дмитриевич! - заверил Сергей. - По сто грамм для смелости, и такой концерт закатим, на руках со сцены вынесут.

- Вот-вот, тебе бы только сто грамм, - пробурчал Николай Семёнович. - Ещё напейтесь там, чтобы со сцены на руках вынесли да опозорились на весь район окончательно.

- Ты, Семёныч, много от меня позора натерпелся? - начал горячиться Сергей. - Ну и не затевай, и не бурчи.

- Так, хватит перепалок, - оборвал Василий Дмитриевич. - Давайте - за работу. Через 15 минут я график сделаю. Вопросы есть? Нет. По местам. Разглагольствовать времени нету. Затеяли авантюру, будем исполнять, чтобы действительно не опозориться.






ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ




Сельсовет гордо возвышался на высоком берегу небольшой речки. Явно старинной постройки здание стояло на краю большого парка, состоящего из огромных лиственных деревьев, прикрывающих дом со стороны поля. С южной же стороны ровными рядами росли явно никем не ухаживаемые яблони. Все они тоже были не привычной для этого дерева высоты.

Как только выбрались из машины, Вадим сразу же достал из поданной из багажника сумки фотоаппарат и, утопая в глубоком снегу, побежал в поисках нужного ракурса, чтобы запечатлеть открывшуюся взору красоту, подсвеченную ярким весенним солнцем.

- Ну, хватит уже! - окликнул его Сергей. - Потом налюбуешься, мы ведь все тебя ждём.

Вадим вернулся к разминающим возле машины затекшие ноги коллегам, и все вместе стали заходить в сельсовет. Председатель уже спускался по ступенькам навстречу, набросив на плечи белый полушубок.

- А вот и гости пожаловали! - радушно приветствовал он. - Мы вас так рано даже и не ждали, думали, после обеда только подъедете. Как добрались?

- Здравствуй, Михаил Иванович! Давно не виделись! Что-то на последней сессии не видно было.

- Знать бы, что последняя, обязательно бы приехал, - отшутился председатель. - Заболел я тогда, спину прихватило, по дому еле шкандыбал. А вас сколько же приехало-то? Ты что, Василий Дмитриевич, всю редакцию что ли привёз? Вижу, и Сергей тут, и Василий, а красавиц-то зачем на морозе за собой таскаешь?

- Так эти красавицы сегодня у вас с концертом выступать будут.

- А разве не агитбригада? А то мы в афишах про агитбригаду районного Дома культуры написали.

- Поверь, наши не хуже. Вон даже мастеров искусств из Ленинграда выписали. Знакомься - Вадим.

Вадим пожал протянутую руку, председатель, как со старыми приятелями поздоровался с остальными, по-отечески приобнял девушек за плечи.

- Здравствуйте, здравствуйте! Рад видеть! Я тут сегодня один, так что даже чаю не предлагаю, но Хельми Хейккиевна ждёт. Вчера её предупредили, чтобы к приёму гостей готовилась. Наверняка пирогов напекла и обед уже спроворила. Это вон в доме через дорогу у нас финка живёт, - пояснил председатель Вадиму. - У нас, у деревенских-то всё по-простому, из одного блюда все едим, поэтому гостей всегда к ней устраиваем, потому что у неё по-городскому, каждому из отдельной тарелки. Наши-то бабы всё осуждают, когда их так же угощает. Мол, брезгует она с нами из одного блюда есть, а не поймут, что у них, у финнов-то, так издавна заведено было. Ну, да ты, Василий Дмитриевич, не раз у неё бывал, дак сам знаешь. Да вы присаживайтесь к столу, сейчас быстро решим, что да как, и на обед вас поведу.

- Обедать ещё рано, Михаил Иванович, а вот совещание давай быстренько проведём. У тебя наверняка уже всё готово для собрания.

- Даже не сомневайся, Василий Дмитриевич! Афиши и объявления везде развешены, в каждой деревне. Сарафанное радио работает получше телефонов. Все знают, что депутат приедет с отчётом, что надо наказы готовить и за прежние поспрошать. Так что народ будет. И тебя послушать придут, и концерт опять же у нас не каждый день. Ваши раз в год зимой приезжают, да с поселковскими наша завклубом договаривается. То самодеятельность из лесопункта приедет, то школьники выступят. Ну, и свои, само собой, на каждый праздник готовятся. А как же! Несём, так сказать, культуру в массы. Только вот с гармонистами прямо беда. Коля Грибанов один и остался. Гармоньи много у кого сохранились, а играть некому. Так, на танцах попиликают, и то хорошо. А вы, коли целой корреспондентской бригадой, дак, поди, что-то писать станете?

- А как же! Не часто в такую даль забираемся, а уж коли приехали, так надо и про ваших людей рассказать. На фермах побывать, в мастерских.

- Хельме бы стог сена помочь убрать, - посмотрел в окно председатель. - Ещё в прошлом месяце купила, а на сеновал убрать некому. Мы бы с нашими сельсоветскими помогли, да поясница моя проклятая не ко времени разболелась. Может, ваши ребята скидают быстренько?

- Без проблем, Михаил Иванович! - заверил редактор. - Окажем шефскую помощь. Давай сейчас спланируем, кого куда можно отправить, распределим силы. Но я уже так думаю, что на шефскую помощь мы направим Вадима. На фермах он уже бывал, про доярок писать научился очень образно, - и с улыбкой посмотрел на Вадима. Все засмеялись. - Мы с тобой, Михаил Иванович, тут посидим, есть темы для разговора. И к собранию ты мне про ваши дела расскажешь, и так кое-что покумекать надо. Васю - к дояркам, потому что Сергей при дамах забудет, зачем к ним и приехал. Сергея - к трактористам. Как тут у вас идёт подготовка к посевной?

- Да идёт. Нормально идёт. Вчера с Петром Иванычем говорили, проблем особых нету.

- Кстати, а Пётр Иванович будет?

- Да с минуты на минуту должен подъехать.

- Может, тогда он в мастерские с Сергеем и прокатится? А Вася с Димой на машине по фермам?

- Да, думаю, не откажет.

- Тогда Людмилу Дима по пути в клуб отвезёт, помочь там нашу наглядную агитацию развесить, а Лиза с Вадимом на уборку сена. Вадим заодно деревенскую работу узнает. Там хитрого ничего, бери вилами и наверх подавай. Лиза, а ты справишься?

- Василий Дмитриевич, а можно я сено убирать буду? - робко попросилась Люся.

- Ну, коли есть добровольцы на деревенскую работу, то почему нет? Всё, решено. Как говорят, по местам! Михаил Иванович, я к Хельми Хейккиевне ребят отведу, заодно поздороваюсь да гостинцев ей занесу, а ты Василия в курс дела введи, пока Петра Ивановича нет. Михаил Иванович, а у тебя тут какой-никакой фуфайчонки нету, а то Вадим не для уборки сена одет.

- Да, я думаю, там у неё у самой найдётся что-нибудь. Не беспокойтесь! А гость ваш, я смотрю, всё домом любуется. Дому-то уж лет сто будет. Тут поповская усадьба раньше была.

- Я почему-то подумал - барская, - признался Вадим. - Очень красиво и добротно всё сделано. Двери вон какие, прямо, как в ленинградских дворцах.

- Да, пожалуй, не хуже, - согласился председатель. - Только ведь мастера-то и в наших краях знатные жили, и дом могли поставить, и кружева вырезать, и двери, и мебель всякую. А на сад обратили внимание? Старики говаривали, отовсюду деревья возил. В здешних лесах таких диковинных и не растёт. И яблоней было очень много, да в финскую войну, когда под пятьдесят градусов было, вымерзли все, но от корней снова пошли. Яблоки вот только теперь есть невозможно - осина осиной. Вы сюда весной приезжайте, когда цветёт всё. И яблони, и вон те деревья огромные. У них цвет раньше листьев появляется, нигде больше такого не видел. Тут ведь раньше-то дороги не было. Она вон там, задами проходила. И мост через реку там был, а перед войной шибко большая вода случилась, половодьем тот старый мост на опорах из лиственниц и смыло. Большой был, длинный. Тогда и решили, что тут берега ближе, мост дешевле будет тут строить. И пробили дорогу прямо через сад, чтобы напрямки к сельсовету да конторе ездить. У нас тут во все времена и сельсовет, и контора, и библиотека. И техничка раньше тут жила, пока не померла. Теперешня- я-то из деревни приходит. А там, где хельмин дом, раньше изба дьякона стояла. Ветхая такая. Дьячок-то помер, она пустая и стояла. Вот в неё сосланных-то и поселили. Нет, сначала-то они в деревне жили, потом на кордоне, а районное начальство распорядилось с кордона убрать, чтобы под приглядом находились. Дьячкова избушка-то как раз и пригодилась. Но муж у Хельми мужик был мастеровой. Своими руками дом поставил. Помогли, конечно! У нас ведь завсегда всем миром строить помогали. Оказалось, к добру, теперь всех командированных к ней заселяем.

По расчищенной от снега дорожке прошли к крыльцу добротного дома. Вадим успел заметить большой стог сена и насторожился: а хватит ли у него сил и сноровки, чтобы это всё убрать куда-то на сарай? Но тут же начал успокаивать себя, что должен справиться. Не позориться же перед девчонкой! Да и ребята потом насмехаться станут.

- Здравствуйте, Хельми Хейккиевна, - поздоровался Василий Дмитриевич, перешагнув за высокий порог. - Как Вы тут? Как здоровье?

- Здравствуйте, здравствуйте! - нараспев ответила хозяйка.

- Извините, всё никак не могу запомнить, как по-вашему поздороваться. Больно уж непривычно для нашего языка звучит, - стал оправдываться редактор.

- Да зачем Вам по-нашему?

- Из уважения, Хельми Хейккиевна, из уважения.

- Хювя пяйвя!

- Точно! Вот ведь сколько раз твердил, и ведь вчера ещё помнил, а когда потребовалось, выветрилось. Запоминайте, молодые люди, хювя пяйвя! Хювя пяйвя, дорогая наша кормилица Хельми Хейккиевна! Мы снова к вам, не возражаете?

- Да у меня уже всё готово! А вы что только втроём? Я видела в окно, вас ведь много приехало. Я даже удивлялась, как столько народу в одну машину уместилось.

- А мы не обедать, Хельми Хейккиевна! Обед - потом, обед сначала заработать надо. Вот я вам помощников привёл, сено убрать. Это Вадим, это Люся. Как думаете, справятся?

- Ой, да зачем вы? Сено уберётся когда-нибудь. Не спешно. Да у меня там и место не приготовлено.

- Вот наши помощники вам всё и сделают. У Вас одежда рабочая для них найдётся?

- Одежду найду, только зачем же беспокоиться? Ведь вы же сюда по делам приехали, не сено убирать.

- И сено - тоже. Вот Вы своими помощниками распоряжайтесь, а я пойду, у меня ещё разговор с Михаилом Ивановичем большой есть, чтобы к собранию подготовиться. Ой, чуть не забыл, вот Вам гостинцев привезли.

- Ну, зачем Вы беспокоитесь? Всё у меня есть. А то каждый раз с гостинцами, мне даже неловко.

- Гостинцы это моя жена Вам прислала, в знак благодарности, что во время моих сюда визитов не даёте тут с голоду помереть. Я даже не знаю, что она там собрала. Потом посмотрите, а пока ребят на работу определите, чтобы до вечера успели всё сделать. Ну, я пошёл. Успехов вам, молодые люди!

- Да вы проходите в комнату, чего у порога стоять, - пригласила хозяйка. - Сейчас мы чаю попьём с пирогами.

- Может, сначала мы дело сделаем? - возразил Вадим.

- Да и дело сделаете, успеете ещё. Как же я могу заставить вас голодных работать? Хоть молока по кружке с пирогами поешьте. Присаживайтесь, я сейчас.

Пока Вадим и Люська снимали свои пальто, хозяйка прошла на тесную кухоньку и тут же вернулась с трёхлитровой банкой молока в руках. Поставила её на стол, сходила на кухоньку ещё раз и вернулась с двумя гранёными стаканами и чайной ложечкой. Размешала толстым слоем устоявшиеся сверху сливки, наполнила стаканы.

- Вот булочки недавно из печки. Берите! Надеюсь, что понравятся.

Булочки оказались очень вкусными, а пироги с брусникой настолько понравились Вадиму, что он не удержался и взял второй кусок.

- Просто объеденье! - похвалил он. - Честное слово, у нас в городе таких не бывает.

- Конечно, не бывает, - согласилась хозяйка. - В городе же нет русской печи. Такие только в русской печи получаются.

Хельми Хейккиевна принесла из сеней два ватника, набросила их внутренней стороной на лежанку.

- Лежанку я хоть и вчера вечером топила, но всё равно ещё тёплая, пусть погреются. Не холодные же надевать. Надо бы вам ещё что-то дать. Сейчас посмотрю. Люсеньке вот кофточка есть хорошая, мне давно уже мала, а всё держу в комоде в надежде, то похудею. А Вам я вот только эту рубашку могу предложить. У меня тут летом геодезисты жили, оставили. Вы не волнуйтесь, я её простирала.

- Не надо, я в своей, - застеснялся Вадим.

- Ничего и не в своей! - категорично заявила хозяйка. - В своей вспотеете, а потом в мокрой как ходить? Да и потом пахнуть будет, а Вам же тоже наверняка на собрание.

- Мы там даже выступать будем, - похвалилась до сих пор молчавшая Люська.

- Тем более. Надевайте, надевайте. И перчатки свои не трогайте, сразу ухайдакаете. Вон дорогие какие! Я сейчас старенькие рукавички дам.

Переодевшись в рабочую одежду, следом за хозяйкой вышли из дома.

- Сначала надо бы на сеновале то, что осталось, в одну сторону сложить. Пойдёмте, я покажу. Там уже не очень много осталось. Откинем, так и с улицы принимать будет легче.

Хозяйка взяла в руки вилы и начала перекидывать сено в дальний угол.

- Да что Вы сами? Давайте я, - говорил Вадим, пытаясь отобрать вилы.

- Ну, вот так всё туда сбросайте, а ты, Люсенька, наверх полезай, притаптывать, а то не войдёт. А потом, когда Вадим снизу подавать будет, ты старайся закинуть подальше. Да только осторожнее, на вилы не напорись.

- Не волнуйтесь. Я буду очень осторожно, - успокоила Люська.

Когда на сеновале пространство было очищено, спустились вниз. Хозяйка вынесла со двора нанизанные на довольно длинный отполированный при работе шест вилы, у которых средний зубец забавно загибался в сторону. Вадим с любопытством стал разглядывать невиданный раньше инструмент.

- Не приходилось деревенской работой заниматься? - поняла хозяйка.

- Не приходилось, - признался Вадим.

- Научитесь. Вот смотрите.

Хозяйка сбросила со стога зачем-то висящие длинные прутья, потом вилами сняла макушку, положила к открытым на двор воротам, рядом положила ещё.

- Это на подстилку корове. Она такое сено есть не станет, оно дождями пролито. Вот, а теперь будем убирать наверх вот так.

Она ловко подцепила вилами довольно объёмистый клок сена и забросила его в распахнутое окно сеновала.

- Люсенька, принимай!

Следом за первым полетел второй, третий.

- Вы так сами всё сено и перекидаете, - запротестовал Вадим, которому тоже не терпелось продемонстрировать, что и он может точно так же. Но точно так же не получилось. Забавно торчащий в сторону длинный зубец легко скользнул в стог, но оторвать пласт сена не получалось.

- Не так, - подсказала хозяйка. - Так Вы просто вилы сломаете. Надо другой стороной, где два зубца, а третий для того, чтобы сено на вилах придерживать.

После подсказки дело пошло на лад. Хозяйка некоторое время с ласковой улыбкой смотрела на помощника, которому непривычная работа давалась с трудом. То он пытался оторвать слишком большой пласт слежавшегося сена, то не очень точно попадал в окно. Но парень старался, и она, похвалив его, ушла в дом, чтобы не смущать своим присутствием.

Работа оказалась тяжёлой. Минут через двадцать Вадим взмок и снял ватник. Когда половина сена была подана наверх, Люся попросила подавать помедленнее, потому что не успевала оттаскивать и забрасывать наверх. Тем более, что сено сверху то и дело снова сползало вниз.

- Вадим, иди, пожалуйста, помоги, у меня сверху всё обратно вниз валится.

Вадим прислонил свои вилы с длинным шестом к стене и со двора поднялся по ступенькам наверх. После яркого солнца он далеко не сразу увидел в полумраке сеновала девушку.

- Люся, ты где?

- Да здесь я! - отозвалась девушка. - Меня всю сеном завалило. Ты только вилами не тычь, а то заколешь насмерть. Вот опять только что сверху всё назад упало и меня завалило, - говорила она, выбираясь из-под сенного завала.

- И что делать будем? - спросил Вадим.

- Не знаю, - растерянно ответила девушка. - Может, мне наверх забраться, придавить его?

- Да уж, ты своей тяжестью в тридцать килограммов придавишь.

- Ничего и не тридцать, а целых пятьдесят не хочешь? — обиделась девушка.

- Всё равно, я тяжелее. Давай я там похожу, примну, а потом ты залезешь, и я отсюда остальное подам. Место расчистим, а то там ещё много осталось.

- Тогда полезай, а то я уже совсем обессилела, хоть отдохну немного.

Вадим несколько минут ходил по рыхлому сену, пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о стропила и какие-то перекладины. Забитое было почти до крыши пространство сразу стало свободным.

- Теперь ты полезай, я вот это, что на полу, подам, - предложил Вадим девушке. Люся безропотно поднялась наверх, он перекидал ей под ноги то, что лежало на настиле.

-  Может, нам ещё вдвоём попритаптывать? - предложила девушка. - Залезай ты тоже.

Вадим поднялся наверх, и они начали вдвоём ходить по сену, утопая в нём по колено. Вдруг девушка ойкнула, и чуть не свалилась вниз. Вадим успел схватить её за руку, потянул обратно наверх, и они вместе повалились на душистую сенную перину. Вадим лежал на спине, а Люся упала на него сверху и не двигалась.

Её лицо было совсем рядом, Вадим чуть потянул девушку вверх, и их губы встретились. Вадим нежно коснулся губ девушки, она лежала, боясь шелохнуться, тогда Вадим поцеловал смелее, ещё сильнее. Такого с замиранием сердца поцелуя у него не было уже давно.

Все последние студенческие романы и романчики были с девушками опытными, кто-то из них набрасывался сам и увлекал в постель, кто-то просто не сопротивлялся и вскоре начинал отвечать страстно и настойчиво. А вот такого поцелуя, робкого, без сопротивления, с боязнью участия, он, пожалуй, даже не помнил. Не известно, сколько бы они могли так лежать, просто осторожно касаясь губами друг друга, если бы не хлопнула в доме дверь и не послышался голос хозяйки:

- Ну, что, умаялись? Может, в доме отдохнёте?

- Нет, спасибо! - тут же откликнулся Вадим, - Мы просто уминаем то, что уже подняли, а то не влезает.

- Да сюда по два стога умещается, - засмеялась хозяйка. - Но утоптать действительно надо.

Когда остальное сено было убрано под крышу, рубашка Вадима стала совсем мокрой. В плечах и спине чувствовалась усталость.

- Вот завтра тело наверняка будет болеть, - подумал Вадим, но мысли тут же, в который уже раз, перекинулись на недавний первый с Люсей поцелуй. Он понимал, что рано или поздно это должно было произойти. При желании он мог поцеловать девушку много раньше во время своих уроков игры на гитаре, когда почти касался лицом её щёк, когда брал за руки и чувствовал, что девушка бы не оказала ему сопротивления. Но останавливало его чувство воспитанной родителями ответственности за судьбу другого человека. Заводить лёгкую интрижку на время практики он не хотел, поскольку видел, что девушка к нему неравнодушна, а оставлять за собой разбитые сердца было не в его характере. Тут же всё произошло будто само собой. И винить себя он уже был не в праве.






ВЕЧНАЯ ССЫЛКА




- Принимайте работу, Хельми Хейккиевна! - бодро доложил Вадим, войдя в дом, пропуская вперёд разрумянившуюся то ли от работы, то ли от недавних поцелуев Люсю.

- Ой, как вы быстро управились! - захлопотала хозяйка. - Раздевайтесь, проходите к столу, я сейчас вас обедом накормлю.

- Я думаю, мы потом все вместе пообедаем. Может, ещё чем-то надо помочь?

- Вы проходите, а я пока подумаю, чем вас таких хороших помощников, ещё занять, - заулыбалась хозяйка. - Присаживайтесь, пожалуйста, работнички мои хорошие! Уж коли от обеда отказываетесь, хоть молочка или морсу попейте.

- Может, сначала мы всё же ещё поработаем? - спросил Вадим, хотя отдохнуть после непривычной работы очень хотелось. И очень хотелось пить.

- Я от морса не откажусь, - не стал отнекиваться Вадим.

- Вот и отлично! Люсенька, а тебе чего налить? Ты не стесняйся, будь, как дома. У вас своя корова имеется?

- Нет, мы с мамой в двухэтажном доме живём. У нас бабушка в своём доме, вот Вадим у неё на квартире остановился. Но тоже коровы нет.

- Вот и попей молочка деревенского. И мне приятно - не часто у меня помощники бывают. Всё самой делать приходится. Ой, угощаю, а пироги не выставила. Сейчас, сейчас. Да проходите вы, чего у порога топтаться.

Вадим помог Люсе снять фуфайку, что дала хозяйка, снаряжая гостей на работу, повесил, разделся сам.

- Простите, нам председатель сказал, что вы - финка, а говорите без акцента. Если бы не знал, подумал бы, что Вы землячка, из Ленинграда.

-  А я и так почти из Ленинграда. Может, слышали, есть под Ленинградом такой дачный посёлок Куоккала. Он раньше на территории Финляндии был. Может, в войну и разрушили всё, но был такой. Вот рядом с ним и стоял наш хутор,

- Ещё бы не слышать! - не сдержал эмоций Вадим. - У нас в Куоккала дача. Ещё дед в молодости купил, когда Финляндия была Великим княжеством в составе России. Потом, после революции по Декрету Ленина Финляндия получила самостоятельность, но ещё несколько лет граница была чуть ли не условной. Дед жил на своей даче, а папа жил в Ленинграде, на Васильевском, но каждые выходные к нему ездил. Но потом границу закрыли, дед умер, как называли, в эмиграции, а после войны территория Карельского перешейка отошла Советскому Союзу, и папа добился прав на владение дедовской дачей. Так что теперь лето он с мамой там проводит до глубокой осени. Только теперь посёлок называется Репино. В честь художника Ильи Репина. Слышали?

- Вы не поверите, молодой человек, но Илью Ефимовича я даже видала. И много раз. Они у нас молоко покупали. Я ещё молоденькой девчонкой им молоко носила и в доме бывала. Очень приветливые были люди. Да там все были приветливые, интеллигентные. У нас три коровы было, так что молоко у нас многие брали.

- Да Вы что! - поразился Вадим. - Папа рассказывал, что они тоже у финнов молоко покупали.

- А как фамилия Вашего деда?

- Раевский. Профессор Раевский.

- Вы меня не разыгрываете? Высокий такой? С бородой? И трость ещё у него была очень интересная.

- Понимаете, я ведь деда только по фотографиям знаю, но папа рассказывал, что у него была уникальная трость, кто-то ему привёз эту трость, кажется, из Индии. У нас есть одна фотография, на которой дед стоит на фоне дачи с тростью в руке. А Вы что, и деда моего знали? Поразительно! Просто поразительно.

- Я не уверена, что это был Ваш дед, но мы носили молоко семье профессора Раевского. У них ещё девочка была, моя ровесница. Тасей звали. И мальчик Альберт, немного постарше.

- Люська, ты представляешь, Хельми Хейккиевна знала моего папу, мою тётю и моего деда! Просто фантастика! Я завтра же напишу родителям и тёте Тасе. Она тоже в Ленинграде живёт. Вот обрадуются! Нет, это невероятно! Правда, такое же только в сказках бывает! Хельми Хейккиевна, да Вы мне теперь, как родная! Честное слово, я всё ещё не верю. Такая встреча! Нет, так в жизни не бывает.

- Перед вашим домом, простите, перед дачей Льва Адамовича ещё дуб был большой такой. И Лев Адамович попросил кузнеца сковать на него цепь с огромными кольцами, как в сказке Пушкина.

- Хельми Хейккиевна, Вы просто чудо! Вы даже цепь помните! А ведь она так и висит на том дубе. И он ещё жив, правда, верхушка уже начала засыхать. Нет, я своим ушам не верю! Но как Вы здесь оказались?

Вадим специально сделал ударение на слове «здесь».

- Как оказалась? Очень просто. Сослали.

- За что?

- А кто тогда спрашивал, за что? Сослали, как неблагонадёжных. Нам ещё повезло, что недалеко. А всё равно ссылка оказалась вечной. Для мамы моей уже вечной. Она вон на здешнем кладбище похоронена. Да и мне много ли уже осталось? Так что - вечной. С молодости здесь прожила.

- Вас что, после войны сюда сослали? Так ведь теперь, наверное, можно домой вернуться?

- А куда домой? Где он там наш дом? Его уж и нет, наверное, а если и сохранился, там столько лет другие люди живут. Им куда деваться? А сослали нас ещё в 37-м.

- Но тогда же Куоккала была на финской территории. Как Вас могли оттуда сослать.

- Куоккала да, но я уже жила под Сестрорецком. Там же всего восемь километров. Но граница по реке Раяйоки проходила. Так, одно название, что граница. Были пограничники, но местные свободно друг к другу в гости ходили. Вот и я с подружкой как-то на эту сторону на свадьбу к её родственникам пришла, познакомилась с русским парнем. Вскоре за него замуж вышла в Сестрорецк. А потом белофинны начали на границе разные провокации устраивать. Утром постреляют, придут к нам на хутор, смеются, мол, вы после обеда в погреб прячьтесь, нас русские обратно погонят. И точно, после обеда опять стрельба слышна, белофиннов обратно гонят. Убитые были или нет, не знаю, но летом так несколько раз было, вот границу и закрыли накрепко. Перестали нас через неё пускать. У меня уже вторая девочка родилась, мама к нам вечером в гости пришла на внучку посмотреть. А обратно утром уже и не пустили. Ну, думали, скоро опять всё будет по-старому. А нет, не стало. А потом нас сюда и сослали, как неблагонадёжных. Теперь я понимаю, что может быть к войне уже готовиться начали, может просто боялись, что перебежчики разные у нас могут приют находить, но однажды утром пришли, вручили документ, в котором было написано, что нам надо в течение 24 часов собраться и быть готовыми к переезду на новое место жительства. С собой разрешалось брать на каждого человека не более сорока килограммов носильных вещей. А что возьмёшь, когда двое детей маленьких? Спасибо, приютили здесь люди добрые. Нас поселили в семью, у которой дом на две половины был: зимняя и летняя. Дело осенью, хозяева в зимней половине устроились, а нам летнюю отвели. А в ней только столбянка. В зимней и печка русская, и рамы двойные, а у нас летний вариант. Но пережили зиму, а весной муж свой дом строить задумал. Только не в деревне. Привыкли мы на хуторе жить, вот нам и разрешили дом поставить здесь, на бывшей поповской усадьбе, напротив сельсовета. Может, чтобы под присмотром были, нам же, ссыльным, регулярно отмечаться надо было, что мы здесь, что не сбежали. А куда тут бежать? До железной дороги километров двести.

- В колхозе работали?

- Да кто же нас в колхоз примет? Мы же как враги народа. Нас нельзя было в колхозы принимать. Мужа сразу в лесхоз определили, а потом и меня тоже. Ссыльными были мы с мамой да девочки, а муж, считалось, что добровольно поехал. Он под режим не подпадал, а нам дальше пяти километров от места поселения отлучаться запрещалось. В пятнадцати километрах ещё финская семья была, мы с ними не могли встречаться. Это уж только через два года узнали, что они из тех же мест, из-под Сестрорецка наши хорошие знакомые.

- А как Ваша мама?

- А маме тяжелее всех пришлось. Она по-русски не говорила, а когда сослали, она так рассердилась, что вообще все русские слова как будто из памяти вычеркнула. И русских возненавидела. Ни с кем общаться не хотела. Даже с мужем моим не разговаривала. Если что надо, я у них переводчицей была, - засмеялась хозяйка.

- Мужа потом на Великой Отечественной потеряли?

- Нет ещё раньше. Когда в 39-м Советский Союз объявил войну Финляндии, мужа сразу призвали. Под Ленинградом стали финскую армию формировать из финнов, карелов, ингерманландцев. А он же финский знал, вот его тоже за финна и определили. А какие из них солдаты? Очень скоро похоронка пришла. Написали, что геройски погиб за свободу финского народа и захоронен в братской могиле. Но дом этот за два года почти целиком успел построить. Хлев был полностью готов, потому что там у него мастерская была, всю мебель успел за зиму сделать. И шкафы вот эти, и комод, и диван, и кровати. Потом местные мужики крышу закрыли да печку поставили.

- Это что, всё самодельное? - изумился Вадим. - Никогда бы не поверил. Я ещё думал, откуда здесь в деревне такая дорогая мебель?

- Так он же у меня краснодеревщик был. Когда ссылали, он первым делом инструмент свой сложил в чемоданы, а только потом документы да бритвенные принадлежности.

- Да, - вздохнул Вадим. - Тяжело вам тут пришлось.

- Конечно, тяжело было! Только в те годы всем было одинаково нелегко. Мы хоть и числились врагами народа, но люди приняли очень душевно, не как врагов, а как родных. Благодаря им и выжили. Девчонки школу закончили, замуж рано вышли, уехали. На лето ко мне внучек отправляют. Им тут на деревенском просторе хорошо, и мне веселее.

- Одной, наверное, тоскливо? - подала голос всё это время молчавшая Люська.

- Это вам, молодым, тоскливо да скучно поодиночке, а нам, старикам что? Мы наедине со своими мыслями живём. Каждый день на маслозавод молоко ношу, там с женщинами посудачим, из района командированные ездят, у меня все останавливаются, потому что и контора, и сельсовет через дорогу. Люди интересные, есть о чём поговорить. Говорят, скоро радио проведут. Сегодня на встрече с избирателями Василий Дмитриевич, наверное, и об этом скажет. Про электричество. Тоже обещали. Сельсовет, наверняка, в первую очередь светом снабдят, тогда и мне через дорогу провода протянут, раз у меня все районные представители на ночлег останавливаются. Да вы берите пироги, не стесняйтесь, - встрепенулась хозяйка. - Мне вчера как сказали, что Василий Дмитриевич приедет, я вечером тесто и поставила. И ведь как знала, что вас целая бригада будет! Вон сколько напекла. Думала, Василию Дмитриевичу деревенских гостинцев домой положу да Диме. Да вы кушайте, кушайте, а то я вас своими разговорами так голодным и оставлю.

- Я смотрю, Вы в районе всех знаете.

- Всех, конечно, не знаю, но ведь сюда многие ездят. И райкомовские, и исполкомовские, и из управления сельского хозяйства. И девчата из агитбригады каждый год бывают с концертами. Любаша ещё работает?

- Извините, я ещё только две недели здесь, а Люся наверняка всех знает.

- Вы про Любовь Ивановну спрашиваете? Конечно, работает! Без неё и агитбригады бы не было.

- Ой, заводная женщина! Прямо огонь! - засмеялась Хельми Хейккиевна. - А Веруня ещё замуж не выскочила? Она же прямо, как солнышко, так и сияет, так и сияет. И солнышко её любит, вон как щедро веснушками одарило. И они ей очень к лицу. Был бы у меня сын, обязательно бы их посватала!

- Нет, не выскочила, жениха всё выбрать не может.

- Пусть не торопится. Пусть выбирает, как следует, на всю жизнь выбор, не ошибиться бы по молодости. А Вы, молодой человек, ещё не женат? Кольца обручального, смотрю, нет ещё. Но невесту наверняка приглядели? Вам вот такую, как Люсенька, надо.

Хельми Хейккиевна хотела ещё добавить, что видит, как молодые люди друг другу симпатизируют, но Люся засмущалась, и хозяйка промолчала.

- Спасибо Вам, Хельми Хейккиевна, за угощение! Молоко просто потрясающее, а булочек таких я раньше никогда в жизни не пробовал. - Вадим начал вставать из-за стола. - Так чем мы ещё помочь можем?

- Молоко у меня и правда хорошее. Самая высокая жирность. Да и сдаю я здесь больше всех, - похвасталась хозяйка. Одной мне много ли надо, вот на маслозавод и сдаю. На эти деньги потом сено покупаю. Мне одной на проценты на корову уже не накосить, да тут и покосов таких нет, а из леса много ли натаскаешь? А у меня кроме коровы ещё овцы есть, им тоже сена надо.

- Вы такое хозяйство держите? - изумился Вадим.

- Да как же в деревне без хозяйства? Корова молоко даёт, по осени телёночка продаю, от овец шерсть, я же, видите вон, самопрялка стоит, сама пряду, вяжу свитера, рукавицы, носки. Так что скучать некогда, Люсенька! Ой, а давайте мы для ваших баню истопим! — вдруг пришла хозяйке хорошая мысль. - А что? Попаритесь, поужинаете, чаю попьёте, у меня и пиво домашнее есть. Вот ведь, совсем забыла! А потом и на собрание. Вы, Вадим, наверное, никогда в бане по-чёрному не парились? Тогда для Вас это будет настоящая экзотика. А что это вас нынче на собрание так много приехало? Раньше-то Василий Дмитриевич один с Димой приезжал. А нынче целая бригада!

- А мы с концертом приехали, - похвалилась Люся.

- А ведь и правда, вчера в сельсовете про концерт говорили, но смотрю, агитбригады нет, думаю, отменили. Может, девчата заболели или автоклуб сломался.

- Нет, они сегодня в Ивановском выступают. Там тоже отчёт перед избирателями, - пояснила Люся.

- Тогда бы и я на собрание сходила концерт ваш посмотреть, - сказала хозяйка, но тут же одёрнула себя, вспомнив, что тогда гостей придётся выпроваживать загодя, поскольку до клуба идти пешком ей придётся чуть ли не целый час. - Да ладно, в другой раз посмотрю.

- Да когда там другой раз будет? - запротестовала Люся. - Да и Вадим у нас только на практике, уже скоро уедет.

Эти слова прозвучали с нескрываемой грустью, но девушка тут же взяла себя в руки и гордо добавила:

- А Вы знаете, как он здорово поёт! Можно слушать бесконечно. Если можно, мы потом у вас тут порепетируем, а пока давайте вёдра, мы воды в баню наносим. Я что-то у вас колодец не заметила.

- А воду я в речке беру. Но вёдер у меня только три. Сейчас освобожу и пойдём, я вам прорубь покажу.

- А можно я сама баню затоплю, Вы не думайте, я умею. У моей бабушки тоже свой дом, так что я тоже деревенская. - попросила Люся, желая продемонстрировать Вадиму свою хозяйственность.

- Да верю я, что умеешь, только со своей каменкой я сама привыкла. Ты можешь рядом постоять, в другой раз я тебе растоплять доверю.

Баня стояла на крутом берегу занесённой снегом речки. Вадим бы даже не подумал, что она есть. Узенькая тропка привела к аккуратно вырубленной проруби, накрытой старым ватным одеялом. Хельми Хейккиевна откинула одеяло, сдвинула в сторону щит, под которым заблестела вода.

- Давайте, я зачерпну, или сами сможете?

- Конечно, сможем, - поторопился заверить Вадим.

Хозяйка сделала шаг в сторону, по самый край валенка утонув в глубоком снегу. Вадим неловко зачерпнул ведром воду, подал Люсе, набрал оба свои, и они гуськом пошли в горку к бане.

- Вадим, Вы осторожнее! - предупредила хозяйка. - С Вашим ростом Вы всю сажу с потолка соберёте, наклоняйтесь ниже. И стен не касайтесь, чтобы не запачкаться. Хоть я и мою стены и потолок каждую весну, сажи тут очень много, зато для здоровья очень хорошо. У нас у всех из века в век бани по-чёрному строили.

Вадим с Люськой быстро наполнили котёл и стоящий возле входа чан водой, а когда разгоревшийся огонь весёлыми язычками стал лизать сухие поленья, помещение бани быстро наполнилось дымом, и он потянулся в открытую настежь дверь, Хельми Хейккиевна сказала:

- Ну, вот теперь можно идти домой и репетировать, пока ваши не приехали. А часа через полтора можно париться, у меня баня очень быстро готовится.

Она прикрыла дверь, оставив довольно широкую щель, в которую стал протискиваться наружу едкий дым, и вся троица по тропинке отправилась в дом, предварительно зачерпнув из проруби воды для хозяйства.






ЭТИ ГЛАЗА НАПРОТИВ...




Вадим достал из футляра гитару, сел возле стола на стул, пробежался пальцами по струнам.

- Ну, что, Люся, ещё раз повторим?

- Конечно, повторим, чтобы не опозориться.

Вадим начал играть, Люся запела: «Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветви упруго, тебя я услышу за тысячу верст - мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга».

Вадим сделал проигрыш, и дальше они запели уже по очереди: «Мы эхо, мы эхо» и дуэтом: «Мы долгое эхо друг друга».

Когда песня закончилась, Хельми Хейккиевна некоторое время молча смотрела на молодых людей, а потом тихо сказала:

- Ой, какие же вы молодцы!

- Ещё раз? - спросил Вадим Люську.

- Потом, давай теперь ты свою электричку.

- Как скажешь, - улыбнулся Вадим и запел под гитару:

- Опять от меня сбежала последняя электричка, и я по шпалам, опять по шпалам, иду-у... домой по привычке.

Допев очень популярную на университетских посиделках песню, он с улыбкой сказал:

- Вот так у нас в Ленинграде добираются домой женихи, когда теряют контроль над собой и над временем. А теперь давай, Люся, ещё одну отрепетируем. - И взяв пару аккордов, начал: «Опустела без тебя земля, как мне несколько часов прожить»...

- Так же падает листва в садах, - подхватила Люся, - И куда-то всё спешат такси. Только пусто на земле одной без тебя, а ты всё летишь, и тебе дарят звёзды свою нежность...

- Опустела без тебя земля, если сможешь прилетай скорей...

Люся допела песню, мельком взглянула на Вадима и отвела взгляд.

- Эти глаза напротив - калейдоскоп огней, - запел Вадим песню, которую Люся ещё ни разу в его исполнении не слышала. - Эти глаза напротив ярче и всё теплей. Эти глаза напротив нежного (вместо чайного пропел Вадим, глядя на смутившуюся Люсю) цвета, эти глаза напротив что это, что это? Пусть я впадаю, пусть, в сентиментальность и грусть, воли моей супротив эти глаза напротив. Вот и свела судьба, вот и свела судьба, вот и свела судьба нас, только не подведи, только не подведи, только не отведи глаз.

Но Люся смотрела в окно, не смея повернуть голову. Она понимала, что эти слова адресованы не автором песни сидящим в зале слушателям, а это ей говорит сейчас Вадим, про судьбу, которая свела их случайно вместе, свела и пробудила в ней любовь. И недавний поцелуй на сеновале был подтверждением этих зародившихся между молодыми людьми чистых чувств.

Хельми Хейккиевна переводила взгляд с Вадима на вдруг поникшую Люсю и поняла, что их надо оставить наедине.

- Пойду-ка я посмотрю, что там с баней. Наверное, уже дрова прогорели, подкинуть пора.

Когда она минут через десять вернулась домой, ещё на улице услышала. Как Вадим поёт:

- Ищу её - мечту мою, и лишь она одна мне нужна. Ты, ветер, знаешь всё, ты скажешь мне, она где, она где, она? Сини, синий иней... Только б окунуться в синие глаза, лишь в твои глаза мне окунуться.

- Влюбилась девочка, - подумала Хельми Хейккиевна. - Видно, что влюбилась. Только вот пара ли он ей? Он городской, из семьи ещё дореволюционных интеллигентов, она девочка деревенская, простая. Но если судьба и разведёт их в разные стороны, она эту свою первую любовь будет помнить всю жизнь - вон какими глазами на него смотрит!






ДЕЛОВОЙ ОБЕД




- Вы же целый день голодные, - захлопотала Хельми Хейккиевна, когда ватага гостей во главе с Василием Дмитриевичем ввалилась в дом. - Раздевайтесь, проходите, у меня суп есть и жаркое. А пока обедаете, и баня поспеет.

- От обеда не откажемся, дорогая Хельми Хейккиевна! - без жеманства ответил Василий Дмитриевич, и по скольку он тут бывал уже и раньше, скинул и повесил полушубок, загремел рукомойником.

- Ребята, давайте быстрее мыть руки и за стол, - скомандовал он, вытирая руки поданным хозяйкой полотенцем. - Я знаю, насколько вкусно готовит Хельми Хейккиевна, не раз она нас потчевала. Люся, ты тут уже наверняка освоилась, помоги хозяйке стол накрыть.

- Да не беспокойтесь вы, я сама всё сделаю, - запротестовала было хозяйка, но начала подавать Люсе тарелки.

Когда большой чугун был поставлен на стол, и с него сняли крышку, дом сразу же наполнили удивительные ароматы приготовленного в русской печке кушанья.

- Каждый раз удивляюсь, Хельми Хейккиевна, как Вам удаётся так вкусно готовить! - похвалил хозяйку Василий Дмитриевич. - Может, всё-таки поделитесь рецептами?

- На плите такого не приготовить, - ответила польщённая похвалой хозяйка. - А секреты в травах. Я летом, пока корову пасу, она ведь у меня в стадо не ходит, собираю нужные травки, сушу, потом добавляю в суп и в жаркое. А некоторые в чай. Вот после бани чай будем пить, сами узнаете, какой аромат они дают. И для здоровья очень полезно.

- Да Вы настоящая знахарка! - пошутил Сергей. - Наверное, и любовный отвар приготовить умеете. Вон как у Люськи глаза-то блестят! Не после Вашего чая?

Люська покраснела так, что щёки, а особенно уши, враз стали пунцовыми.

- Это тебе любовного отвара надо, а то всё никак себе невесту найти не можешь, - перевёл стрелки с совсем застеснявшейся Люси редактор.

- Нет, со мной-то как раз всё в порядке, зато вон Васе отворотное зелье пить надо, чтобы не мотался по несколько раз в неделю на велосипеде за двадцать километров. Кстати, Василий Дмитриевич, а как правильно - отворотное, отвратное или отвратительное?

И первым же засмеялся своей шутке.

- Ладно, хватит острить, - Василий Дмитриевич стал серьёзным. - Пока обедаем, рассказывайте, что в доклад добавить. Только самую суть, как договаривались.

- Механизаторы жалуются, что в «Сельхозтехнике» им за ремонт очень мало платят, хотя чуть не всё приходится делать самим. По сути, им только запчасти дают, да токарные и сварочные работы, если требуется, выполняют. И ещё просят устроить при «Сельхозтехнике» небольшое общежитие, чтобы не надо было в Доме колхозника жить. И работа бы рядом, и дешевле.

- Дельная просьба. Спасибо! Что у тебя, Вася?

- На ферме говорят, что мало внимания уделяем. Всё только про передовиков пишем, а они тоже работают, хоть и не в числе лучших ходят.

- Это уже Серёже упрёк, - редактор повернул голову в сторону Сергея. - Что ещё?

- В магазине жалуются на ассортимент, продавец говорит, что сельпо их обижает. Просят кино чаще показывать. Ну, и все про радио и электричество напоминают, что уже много лет одни обещания.

- Это я уже знаю. Есть чем обрадовать. Придёт сюда в этом году и радио, и электричество будет. Заживёте, Хельми Хейккиевна! Как в городе, даже ещё лучше, потому что в отличие от города у вас тут у всех печи-чудесницы. Помню, как вы мне поясницу баней да лежанкой вылечили за одну ночь.

- Ой, про баню забыла, - засуетилась сидевшая в сторонке хозяйка, отложила на комод недовязанную рукавичку. - Схожу проверю. Наверное, уже пора.

- Лида, что в клубе?

- Всё готово. Там очень тепло, агитацию развесили. Объявления во всех деревнях есть, про концерт написано.

- Про концерт уже все знают, - засмеялся Сергей. - Механизаторы тоже спрашивали, много ли красивых девушек выступать будет. Я сказал, что у нас все очень красивые. Других не возим. Правда, красавицы?

- Ой, ой, ой! Не возит он. Да сам-то первый раз в концерте участвуешь. Это мы с Люсей на всех праздниках выступаем, а ты хоть бы раз где участие принял. Вот выйдешь на сцену, и язык от испуга проглотишь, слова сказать не сможешь.

- Ты за меня не бойся. Ты лучше вон с Васей дуэт не запори.

- А мы с Васей уже спелись.

- Вот именно, спелись вы против меня. Алик из отпуска вернётся, он вам споётся. Ходить Васе с фингалом.

- Всё, ребята, прекратили перепалку! Я ваши репетиции не видел, но, надеюсь, не опозоритесь.

- Да что Вы, Василий Дмитриевич! Конечно, не запорем! - поторопилась заверить Люся. - Что мы первый раз что ли выступаем? Мы вот сейчас с Вадимом ещё раз прорепетировали. Хорошо получается.

- Кто бы сомневался, что у вас с Вадимом хорошо получится, - съязвил снова Сергей. - Я, как профессиональный конферансье вас так и представлю - поёт сладкая парочка.

Вадим посмотрел на девушку, и Люся снова зарделась румянцем.

- Выступать-то вы выступали, знаю, девчонки в этом деле мастера, а вот Лида с Васей никогда раньше дуэтом не пели. И вообще подготовить концерт за три дня - это, я вам скажу, настоящая авантюра. Так что жду от вас поистине творческого подвига. Уж не подкачайте, пожалуйста!

- Не подкачаем, Василий Дмитриевич! — заверила Лида и сверкнула на всех своими чёрными бездонными глазами.

- Вот про какие глаза надо петь «эти глаза напротив», - подумал Вадим. - Но зато Люсины голубые глаза светятся настоящим счастьем, в котором действительно не грех и утонуть. Эти глаза сулят безмятежную любовь, а Лида, как бы это поточнее выразиться, пропасть. Да, именно пропасть, бездонную, смертельную, стоит лишь шагнуть к самому краю. Надо будет занести это в дневник.






БАНЯ




- Баня готова, - доложила вошедшая Хельми Хейккиевна. - Мужчины, сейчас я вам дам полотенца, и можете идти. Василий Дмитриевич, Вы же там всё знаете, бывали уже. Осторожнее, не ошпарьтесь. Очень горячо сегодня. А потом мы с девочками сходим. Пару там не на одну деревню хватит, воды тоже целый котёл.

- Я бы с большим удовольствием, но потом волосы сушить негде, - с сожалением сказала Лида и провела рукой по своим густым каштановым волосам, спадающим на плечи.

- Жаль, - засмеялся Сергей, - А то я уж хотел к тебе в напарники напроситься. Ну, там помочь раздеться, веничком похлестать, спинку потереть.

- Обойдёшься, - кокетливо сверкнула глазами в его сторону Лида. - Репутация у тебя сомнительная, чтобы с тобой в баню вместе ходить. Вдруг чего...

- Да я и жениться могу, если что, - засмеялся Сергей. - А что? Комсомольскую свадьбу справим.

- Ты сначала в комсомоле-то восстановись, - съязвила Лида. - Или забыл, что исключён.

- Так это когда было, - с растяжкой сказал Сергей. - В школе же ещё. Дурной тогда был, просто порисоваться перед девчонками захотел, вот и совершил, как записали в протоколе, проступок, не подобающий комсомольцу.

- Ой, можно подумать, ты теперь умнее стал! - не удержалась Лида. - Уж не знаю, за что тебя тогда из комсомола исключили, но дури это не убавило.

- Возьми в мужья, перевоспитаешь, - заухмылялся Сергей. - Я очень хорошо поддаюсь воспитанию, если воспитательница красивая.

- Упаси меня бог от такого мужа, - засмеялась Лида. - Ты же наверняка до самой старости серьёзным не станешь.

- Ладно, хватит пикироваться, пошли в баню, а то время поджимает, - прервал шутливую перепалку Василий Дмитриевич. - Вадим, ты же наверняка никогда в такой бане не бывал. Так что у тебя сегодня крещение. Пошли! А вы, девчата, Хельми Хейккиевне помогите тут со стола убрать, посуду помыть.

- Не надо, не надо, - запротестовала хозяйка. - Я сама всё сделаю.

- Нет, нет, мы Вам поможем, - вскочила с дивана Люська и стала собирать тарелки.

Баня обдала жаром, едва мужчины сняли в предбаннике одежду, и Василий Дмитриевич открыл дверь. Наклонившись, чтобы не задеть головой низкий потолок, прошли внутрь и сели на лавку.

- Нет уж, парни, вы не в клуб пришли. Ну-ка быстро марш на полок! - скомандовал Василий Дмитриевич и взялся за большой ковшик. - Вадим, береги уши! Это тебе не в ванной плескаться.

- Вообще-то мы с ребятами каждую субботу в баню возле Балтийского вокзала ходим, паримся, так что знаю я, что такое парилка.

- Ну, знаю я ту баню, сам не раз хаживал, но по сравнению с этой баней, там разве парилка? Эх!

Он плеснул на большие камни всего полковшика, как те разом ухнули, как показалось Вадиму, чуть ли не подпрыгнули, толкаясь нагретыми серыми боками, и тут же сверху навалился такой жар, что он невольно пригнулся и зажал ладонями уши. То же самое сделали и ребята.

- Подвиньтесь-ка, я тоже погреться хочу. Такой бани, парни, как эта, я в районе больше не встречал ни у кого. Может, потому что больше нигде в чёрных не бывал, но эта до самых костей пробирает. Ну, что, оклемались? Можно ещё чуток?

И не дожидаясь ответа, снова плеснул на камни почерпнутого из котла кипятка. И снова те глухо ухнули, и новая волна жара придавила головы к коленям.

- Так, где тут моё место?

- Сюда садись, Дмитриевич, я выйду, - отозвался Сергей.

- Я те выйду, я те выйду! Места тут на всех хватит, - скомандовал Василий Дмитриевич.

- Да невмоготу уже, уши на фиг скоро отвалятся, - заканючил Сергей.

- Сиди, я сказал! Грейся.

Вадим и Вася сидели, опустив головы к самым коленям и зажав ладонями уши. Жгло и кончик носа, но Вадим боялся оторвать ладони от ушей и только пытался согнуться ещё сильнее.

- Эх и хорошо! - покряхтывал Василий Дмитриевич, но вот шапочка бы не помешала. Тут и вправду уши оставить можно. Жаль, если у Сергея отгорят накануне дня рождения, потаскать не за что будет.

- Нет уж, пусть лучше тут отгорят, знаю я твои ушастые поздравления. С прошлого года не отошли, - засмеялся Сергей сдавленно, потому что сделать глубокий вдох было невозможно. - Всё, шеф, отпусти на волю, не могу больше.

- Ладно уж, слабак, спускайся вниз, но дверь открывать не смей, а то пар выпустишь. Первый-то он самый полезный.

Сергей почти сполз с полка вниз и уселся возле выхода. Следом за ним таким же макаром спустился Вася.

- Что, Вадим, терпишь?

- Терплю, - еле слышно отозвался Вадим.

- Молодец! Терпи-терпи. Может, ещё парку добавить?

- Вот тогда я точно тут заживо поджарюсь.

- Эх, молодёжь, - захохотал Василий Дмитриевич. -Ладно, для первого раза хватит. А теперь все бегом в снег.

- Да ты что, Дмитриевич! Светло же ещё! Вдруг там девчонки на улице, - запротестовал Сергей.

- Как Лиду в баню звать, так он герой, а как из бани в снег выскочить, так застеснялся! Трепло ты, Серёжа. Балабол и никто больше. Ну-ка, за мной бегом марш!

Василий Дмитриевич распахнул дверь, выскочил на улицу и сразу же со всего маху бросился в рыхлый снег, утонув в нём всем телом. Следом за ним выскочил Вадим, потом несмело побежал Вася и нехотя, прикрывая руками промежность, выбежал Сергей и кинулся в белую холодную перину лицом вниз.

Удивительно, но снег показался даже тёплым. Вадим посмотрел, как перекатывается с боку на бок редактор и тоже начал крутиться. Потом они заскочили обратно, уселись на полок, и Василий Дмитриевич опять плеснул на каменку. Камни отозвались уже более сдержанно, но жару дали не меньше предыдущего. Потом снова бегали кататься в снегу, снова грелись на полке.

- А теперь обмываемся, и домой. Там у Хельми Хейккиевны наверняка припасено доброе домашнее пиво. Но не увлекайтесь - оно очень хмельное. Вторая кружка с ног валит, а вам ещё концерт давать.

Банка с кофейного цвета напитком уже стояла на столе в окружении стаканов.

- Эх, Хельми Хейккиевна, и баня у Вас! Спасибо огромное! Когда-то снова доведётся в такой попариться!

- А Вы к нам чаще приезжайте, - радушно пригласила хозяйка. - А сейчас пейте пиво, а мы с Людочкой тоже в бане попаримся.

- А как Вы потом с мокрыми волосами на концерт поедете? - спросила Лиза.

-  Да я дома посижу, пешком далеко, а вас и так целая машина, я даже удивляюсь, как вы все там уместились да ещё такую дорогу ехали.

- Хельми Хейккиевна, мы Вас персонально на концерт приглашаем, - заявил Василий Дмитриевич. - Дима за Вами специально приедет.

- Ну, тогда я голову мыть не буду, а то мои косы сутки сушить надо, - и хозяйка развязала платок и распустила косы.

- Ничего себе! - не удержалась и ахнула Люся. - Вот это косы! Они же у вас больше метра! Смотрите, вон до колена достают. А какие толстенные! Вот это да!

- Это они в косах до колена, а когда распускаю, почти до пола достают, - с гордостью призналась Хельми Хейккиевна.

- Ничего себе, - восхищённо протянула и Лиза. - Вот бы мне такие!

- Ох, девочка моя, а знаешь, сколько с ними хлопот? Пока промоешь да просушишь, а потом расчёсывать часа два надо. Теперь у меня времени много, а в молодости, да когда девочки маленькие были, всё остричь хотела, но муж не разрешал. А потом оставила, как память, поскольку мужу мои косы так нравились. Ну, что, Люсенька, идём?

- Идём, идём, Хельми Хейккиевна.

- Да называй ты меня просто тётя Хельми, так проще.

- Хорошо, спасибо, тётя Хельми.

В бане, пока парились да смывали пот, хозяйка не удержалась:

- Нравится?

- Что?

- Вадим этот ваш.

Люська опустила глаза и кивнула.

- Вижу, что нравится. И ты ему тоже нравишься. По глазам вижу. Хорошая бы из вас пара получилась, только не знаю...

- Что не знаете?

- Разные вы с ним. Он городской, из такой знатной семьи, в университете вон учится. А ты девочка простая, можно сказать, деревенская. Конечно, теперь другие времена... И знаешь, мой тебе совет: ты любовь-то свою напоказ не выставляй. Не надо, чтобы мужчины видели, что ты ему на шею готова кинуться, что ты всю душу свою ему открываешь. Похитрее, наверное, надо быть. Вон Лиза ваша, она совсем другая. Она и отбрить мужика сможет, если потребуется. А ты - скромница. Ты всем ветрам открытая. Ты в любовь, как в омут броситься готова.

- Это плохо? - робко спросила Люська.

- Это замечательно! Если тебе такой же открытый человек попадётся, если он тебя тоже сильно любить будет, вам с ним всё нипочём будет - все беды и горести. Только редко так в жизни бывает. Была бы я верующая, молилась бы за счастье твоё - очень ты мне своей открытостью понравилась.

- А Вадим? Вадим открытый? - робко спросила Люся.

- Не знаю, девочка, не знаю. Не поняла я его ещё. Вроде бы простой такой, но вроде бы и себе на уме. Мало я его знаю. Это у тебя сразу вся душа нараспашку. Ладно, пошли домой.






В КЛУБЕ




Народу в клуб набралось столько, что некоторым пришлось стоять вдоль стен, поскольку стульев на всех не хватило, и даже занесённая из коридора широкая лавка не спасла положения.

Председатель сельсовета поднялся на сцену, вежливо поздоровался со всеми и сразу же предоставил слово редактору газеты, избранному год назад депутатом районного Совета от этого округа.

Василий Дмитриевич за четверть часа рассказал о положении дел в районе, о перевыполнении плана прошлого года по надою молока, закупкам мяса, по сбору зерновых, успешному завершению плана по льнозаготовкам, назвал проблемы. Главной из которых, по его мнению, стала нехватка строителей, из-за чего приходится приглашать бригады аж из Закарпатья. Именно они не успели достроить ферму в «Заветах Ильича», не закончили до холодов отделку школы и жилого дома для специалистов.

- Вон тут у вас я вижу сколько молодых ребят, поступайте в строительное ПТУ, учитесь, нарасхват будете, деньги будете хорошие зарабатывать, себе дома построите, чтобы было куда молодую жену привести, было где детей растить.

Ребята в ответ смущённо захихикали, кто-то выкрикнул:

- Нет, мы лучше на шоферов учиться пойдём.

- Да шоферов и трактористов у нас в районе и без вас уже больше, чем надо. Скоро придётся милицию просить, чтобы права отбирали по любому случаю, - пошутил депутат. - А строителей вот приглашать приходится. Вы хоть знаете, сколько они за лето зарабатывают? Да трактористу такие деньги даже не снились.

- Ну дак они и работают с раннего ранья да до ночи, - донёсся голос из зала.

- А вы хотите, чтобы деньги просто так давались? Не бывает такого! Вон некоторые водители на лесовозах зимой по тысяче в месяц зарабатывают, в три с лишним раза больше первого секретаря райкома партии. А вы знаете, сколько часов они за рулём? Домой только спать приходят. И у строителей по столько же выходит. Конечно, если на работу выйти к десяти, потом покурить, в двенадцать на обед, в два с обеда, а в пять уже закругляться, то и получишь фигу с маслом. А за что платить, если ничего за день не сделал? Ваши трактористы тоже во время сева да уборки от зари до зари, и тоже потом приличные суммы получают. Сами знаете лучше меня. Да ещё премии всякие за победу в соцсоревновании. Хорошая работа она хорошо и оплачиваться должна, чтобы лодырям на зависть. А теперь я прошу вас сказать, какие у вас проблемы, что районная власть сделать должна. Про кино, радио и электричество знаю, что спросите, поэтому сразу спешу сообщить, что в планах этого года есть такая статья расходов. Летом будет у вас радио, а к новому году проведём электричество. Фонды на это выделены. Это вам не просто я обещаю, это вам сам первый секретарь райкома обещает, вчера мы с ним как раз об этом разговор вели. Так что в следующем году наша встреча будет проходить не при керосиновых лампах, а при настоящем электричестве. И не от передвижки на два часа, а свет у вас будет гореть круглые сутки.

Эту фразу он закончил под бурные аплодисменты.

- Ну, если других наказов нет, тогда давайте концерт смотреть.

-  Какой концерт, коли агитбригада не приехала? - раздалось из зала.

-  Автоклуба-то нету ещё, может забуксовал где?

-  А концерт вам сегодня наши корреспонденты покажут, - сказал Василий Дмитриевич. - Думаете, они только в газету строчить умеют? Сейчас вы сами увидите, что они у нас мастера на все руки. Встречайте наших артистов аплодисментами!

Зал снова зааплодировал, и из-за кулис на сцену вышли Сергей, Дима с гармошкой в руках, Вася, Лида, Люся и последним с гитарой на ремне через плечо Вадим,

- Ну, что? Чем не артисты? - спросил депутат и пожелал всем приятного отдыха.

- Здравствуйте, дорогие друзья и подруги, дамы и господа, леди и джентльмены! - начал высокопарно Сергей. - Концертная бригада редакции газеты «Волна» приветствует вас на этой знаменитой выступлениями многих известных мастеров искусства района сцене! Вместе с нами к вам в гости приехал сегодня известный ленинградский исполнитель популярных песен Вадим Раевский. Аплодисменты, пожалуйста! Так, так, так! Молодцы! Но Вадима мы оставим на десерт, а пока вашим вниманием очень бы хотелось завладеть мне. Я очень хотел вас рассмешить, но вижу ваши угрюмые лица, и понимаю, что мечты мои были напрасными. Поэтому давайте мы все вместе послушаем русскую народную песню в исполнении Лидии Подгурской. Аккомпанирует Дмитрий Соколов. Давай, Дима, сокол ты наш ясный, наяривай! А мы скромно удалимся за кулисы.

Дима заиграл, Лида подхватила и душевно запела. Она сразу же заворожила своим голосом всех присутствующих. Моментально утихли смешки, умолкли разговоры, вызванные обещаниями Василия Дмитриевича про радио и электричество.

Лида спела ещё две песни, потом на сцене их с Димой сменил Сергей. Он несколько минут рассказывал анекдоты, сыпал шутками и пригласил на сцену Люсю с Лидой и Васей. Вася кое-где сбивался, но было это почти не заметно, по крайней мере, для сидящих в зале. И они снова разразились бурными аплодисментами. Потом пели Люся с Лидой дуэтом, снова Лида под гармошку, Люся под аккомпанемент Вадима. Потом Сергей представил Вадима.

Вадим спел «Последнюю электричку», несколько песен из репертуара Высоцкого, завершив этот цикл песней «В королевстве, где все тихо и складно, Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, Появился дикий вепрь агромадный - То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.

Зал с улыбкой слушал, а когда Вадим допел последний куплет: «Делать нечего - портвейн он отспорил, - Чуду-ю- ду уложил - и убег... Вот так принцессу с королем опозорил Бывший лучший, но опальный стрелок» и откланялся, собираясь уйти за кулисы, вместе с аплодисментами в зале закричали: «Давай ещё про портвейн!»

-  Про портвейн не слушать надо, - назидательно сказал сменивший Вадима Сергей. - Я его предпочитаю не слушать, а пить. Вот так, друзья мои. А Вадима вы ещё услышите, его песни ещё есть в нашей программе, но пусть он сначала переведёт дух и утрёт пот. А пока я расскажу вам анекдот про доярку и тракториста.

После мастерски рассказанного анекдота зал хохотал. Воодушевлённый реакцией, Сергей рассказал ещё один, ещё и приправил этот свой выход совсем уж пошленьким. Но зал эту пошлость встретил овациями.

Заканчивали концерт Вадим с Люсей вдвоём.

- Эти глаза напротив, - пел Вадим.

- Эти глаза напротив, - вторила ему с замиранием сердца Люся, смотрела в глаза Вадима и робко отводила их в сторону.

- Только не подведи, только не подведи, только не отводи гла-а-аз, - закончил Вадим и сделал еле слышный перебор струнами.

Какое-то время зал зачарованно молчал, а потом разразился громкими овациями.

- Вот этой песней нашей сладкой парочки мы и заканчиваем наше сегодняшнее выступление, - огорчил Сергей. - Но если мы вам понравились, а я в этом даже не сомневаюсь, то приглашайте, и мы к вам обязательно приедем ещё. И Вадима из Ленинграда обязательно выманим! Вон у нас какие красивые девушки. Да и в зале я вижу очаровательных милашек. Я, пожалуй, даже свататься к вам приеду. Но, наверное, уже следующей зимой, потому что летом к вам сюда не добраться.

- Пусть депутат дорогу сюда потребует построить, - раздалось из зала, - тогда и летом сможешь свататься приезжать. Летом у нас тут вообще настоящий рай - девчонок из города очень много приезжает.

После концерта Дима отвёз Хельми Хейккиевну, Лиду и Люсю ставить самовар, а мужчины тем временем ещё пообщались с местными жителями. Ребята окружили Вадима и попросили ещё раз спеть понравившуюся им песню про портвейн. Осмелевшие девчата тоже подошли и тоже стали просить спеть ещё что-нибудь. Он спел две песни на свои стихи, потом согласился ещё раз спеть «Эти глаза напротив». Слушать его готовы были хоть до утра, но вернувшийся Дима заторопил, что дорога ещё дальняя, и так домой вернутся только по утро.






ОБРАТНАЯ ДОРОГА




Во время чаепития допили пиво из банки, Хельми Хейккиевна достала ещё одну, и не смотря на активные протесты Василия Дмитриевича ополовинили и вторую. Девчонки тоже выпили по целому стакану, не удержался и Дима. От чая и крепкого домашнего солодового пива изрядно захмелели и уже совсем не хотели торопиться. Но Василий Дмитриевич не терял контроль.

- Всё, спасибо Вам огромное, Хельми Хейккиевна, за такое несказанное гостеприимство, мы бы рады были гостить ещё, но дорога дальняя, на дворе зима, мало ли что...

Девчата начали было помогать убирать со стола, но хозяйка их остановила:

- Я сама всё уберу. Долго ли тут чашки помыть? А вы пироги с собой возьмите, я себе завтра ещё напеку.

И стала заворачивать в газету булочки и пироги с ягодами, не смотря на протесты гостей.

- А вам, мои хорошие, у меня ещё есть подарок, - сказала Хельми Хейккиевна Люсе и Вадиму. - Спасибо вам за помощь по хозяйству! И вот вам от меня на память.

Взяла с комода две пары рукавичек и протянула одну Люсе, вторую Вадиму.

- Ой, какая прелесть! - воскликнула Люся, увидев на тыльной стороне варежек вышитые красной нитью сердечки.

- Это я успела, пока мужчины в бане были, - пояснила рукодельница.

- Можно я Вас поцелую?

Люся обняла хозяйку и прижалась к ней и поцеловала в обе щеки.

- Я даже не знаю, как Вас благодарить! - растрогался подарку Вадим.

- Пустяки! Мне это ничего не стоит. Шерсть своя, всё своими руками сделано. А вы мне сено убрали, самой бы ведь не поднять было. А на улице под снегом портится. Ой, вот ещё Тосеньке отвезите от меня подарок на память о наших детских годах. Мы хоть подругами и не были, но знакомы. Может, ей приятно будет детство вспомнить. Тогда зимой точно такие носили.

- Спасибо Вам, спасибо огромное! Конечно, передам. Можно я тоже Вас обниму.

Вадим наклонился, обнял старушку за плечи, и она ему прошептала на ухо так, чтобы не слышали другие:

- Люсю не обижайте. Она очень хорошая девочка.

Вадим посмотрел в глаза Хельми Хейккиевне и тоже тихо ответил:

- Не обижу. Что Вы?!

В машине рассаживались с шутками.

- Лида, ты давай ко мне на колени, - командовал Сергей.

- Нетужки! — отрезала девушка. - Я лучше к Васеньке сяду. Он хороший.

- Я плохой что ли?

- Ты руки распускаешь.

- Да ладно тебе! Это я тебя на ухабах только придерживал.

- Ага, придерживал. И всё почему-то за груди придержать старался.

- Так ведь за выпуклости держать удобнее.

- Ну, ну. Вася, ты ноги-то сдвинь, я к тебе сяду, да ещё и Вадиму с Люсей надо уместиться.

Люся снова, как и по дороге в деревню, устроилась на коленях Вадима.

- Девчата, вы там осторожнее, головами о дугу не стукайтесь, - предупредил Дима. - Я поеду побыстрее, чем сюда тащились, так что трясти будет сильно.

- Давай, поехали уже, - заторопил Сергей, обиженный тем, что Лида села на колени не к нему, а к Василию.

Трясло действительно очень ощутимо. Чтобы не стукнуться головой о поперечную дугу машины, хоть и упрятанную за слоем войлока и армейского одеяла, Люсе приходилось наклоняться назад, и потому её щека то и дело касалась щеки Вадима. А когда выехали на ровную дорогу, она просто откинулась назад и плотно прижалась к Вадиму боком, положив голову ему на плечо.

Похоже, от выпитого пива попутчиков склонило в сон, потому что даже Сергей ехал молча. Вадим попытался немного выпрямить затекшие ноги, но сделать это в тесном пространстве не было никакой возможности. Едва он пошевелился, Люся спросила:

- Тебе неудобно? Я тебе ноги отсидела?

- Нет, ничего, всё хорошо. Сиди, - прошептал Вадим и притянул девушку.

Она прижалась к его щеке своей, сердце сильно забилось, она, кажется, даже затаила дыхание. Вадим чуть повернул голову и осторожно коснулся девичьей щеки губами. Потом ещё раз. Ещё. И вот уже молодые люди очень нежно, как в полдень на сеновале поцеловались, и Люся стыдливо спрятала лицо ему за воротник.






КОРПОРАТИВЧИК




- Вадик, с тебя трёшник! - объявил Сергей, едва лишь Вадим вошёл в кабинет, не успев даже снять пальто.

- За что?

- У тебя сегодня первая получка - первый повод, сегодня после обеда Алик приезжает, у него День рождения, второй повод, и третий рубль просто в общую кассу с получки. Традиция, брат, ничего не поделаешь.

- Так ведь получки ещё не было.

- Тоня обычно прямо из дому в банк уходит, так что скоро будет. Не забудь вложиться.

- Кому отдавать?

- Да мне, конечно, я тут у нас по застольям главный.

- Пустили козла в огород, - усмехнулся Вася.

-  А что ты имеешь против? Вот скажи, я хоть раз что-то не так сделал?

- Да, вроде, всегда всё нормально было. А традицию эту, между прочим, именно ты и придумал.

- Если нормально, тогда не виздипи! - отрезал Сергей. - И что ты имеешь против традиции? Хорошая традиция! Мы же всегда всё бегом, всё некогда, поговорить толком времени нет, а тут хоть два раза в месяц путём сидим. Вон даже Кузя никогда не отказывается, от коллектива не отрывается, хотя дома ему за пьянку сильно перепадает. Могу голову на отсечение дать, что его дражайшая сегодня к шести встречать придёт. Вот поэтому мы и начинаем раньше. Благо день не газетный, можно хоть с обеда праздновать. Между прочим, коллектив очень хорошо спаивает.

- Хорошо ещё, что никто не спился от этого спаивания, - съязвил Вася.

- Ну, что ты всё опошлить хочешь? Вот натура!

- Просто вспомнил, недавно в Литературке было «Ничто так не спаивает коллектив, как коллективные выезды за город». А мы спаиваемся, то есть спиваемся, прямо на рабочем месте.

- Вообще-то на Западе, я читал, такое постоянно практикуют. Корпоратив называется, - вставил Вадим.

- Как называется? - переспросил Сергей.

- Корпоратив. Если не ошибаюсь, понятие ввёл немецкий фельдмаршал Мольтке для офицерской среды, а современные руководители западных фирм рассматривают корпоративную культуру своей организации как мощный стратегический инструмент, чтобы ориентировать все подразделения и отдельных лиц на общие цели и развивать неформальное общение между сотрудниками.

- Головаа-а! Не чета нам - деревенским, - начал паясничать Сергей. - Слушай, где ты раньше был? Давай, диктуй, я запишу, а то меня тут пытаются обвинять в том, что я в редакции занимаюсь организацией пьянок. Теперь подведём это дело под научную базу. Нет, честное слово, ты, Вадик, молодец! Такое хорошее дело, можно сказать, узаконил. Осталось только приказ по редакции издать, я бы прямо сейчас его сформулировал, но фиг Дмитрич под таким подпишется. А Кузя, чего доброго, в райком советоваться побежит, мол, не является ли это буржуазной пропагандой с целью идеологического воздействия на неокрепшие умы творческой интеллигенции коллектива редакции.

- Ну, понесло! - недовольно пробурчал Вася.

- А давай прямо сейчас Кузю спросим. Ой, вот - лёгок на помине. Доброе утро, Семёныч! Мы как раз про тебя говорим. Я на прошлой неделе в «Правде» вычитал, что на очередной Пленум ЦК готовят в числе других вопрос развития корпоративной культуры. Хотел тебе сразу дать прочитать, но забыл. Да ты, наверняка, сам видел. Ты же все партийные документы по долгу службы отслеживаешь. Что там будет про корпоративную культуру приниматься? Какое постановление?

- Какое постановление?

- Вот я тебя и спрашиваю, какое постановление ЦК готовится по развитию корпоративной культуры? Ну, Семёныч, ты хоть райкомовским не говори, что таких вещей не знаешь. Не прояви политическую близорукость. Ну, а мы уж не проболтаемся. Рубль давай!

- С каких щей? Похмелиться не на что?

- Да на опохмелку, ты знаешь, я всегда найду. Получка же сегодня, не жмотничай.

- Я что, жмотничал когда? - начал обижаться Николай Семёнович.

- Нет, в этом деле ты молодец, всегда коллектив поддерживаешь. А в свете предстоящих новых исторических решений партии по развитию корпоративной культуры тебе самому теперь придётся с нас по рублю собирать.

- Это и у тебя хорошо получается.

- Да получается, кто бы спорил. Но тут, видишь как, партия это дело под свой строгий контроль берёт. И перепоручить не получится, потому что коммунистов у нас только ты да Дмитрич. Нет, я бы со всей душой и дальше этим делом бескорыстно продолжал заниматься, но против ЦК не попрёшь, - и он многозначительно показал пальцем в потолок.

- Чо ты тут с утра балаболишь опять: ЦК, корпоративная культура.

- Да то и балаболю, что последний раз деньги я собираю. Уже в аванс тебе самому этим заниматься придётся. Но в магазин, я так и быть, сбегаю. Дорогу знаю, не заблужусь. Да и блат у меня там, глядишь, девчонкам ликёрчика какого-нибудь из-под прилавка дадут. Не всё же им вместе с нами бормотуху пить партейную.

- Язык у тебя без костей! Ты бы хоть не богохульствовал про партию-то, - строго посмотрел Никола Семёнович, усаживаясь за свой стол.

- Да вроде ты сам и придумал это название, что не портвейн, а партейное.

- Я на такие глупости не способен, - отрезал Николай Семёнович.

- Да не способен, не способен, а рубль всё же давай.

- Чо ты нудишь? Вот придёт Тоня из банка, и дам. Нету у меня сейчас ни рубля.

- Да, тяжело женатым живётся. Вот мы сидим трое холостяков, у всех по рублю есть. Вадик вон даже трёшник отдал, а у женатого даже мелочи нет.

- Балаболь, балаболь, - отмахнулся Николай Семёнович. - Тоня зарплату выдаст, отдам, а сейчас отвяжись. Делом вон займись лучше.

- Да я и так на следующий номер уже кроме первой все полосы Надежде отдал. А первую Алик сам сделает. Соскучился, поди, по строкомеру.

... Алик оказался высоким красавцем с вьющимися светлыми волосами. Он попросил водителя остановить автобус напротив редакции, и заявился на работу прямо с дороги с сумкой в руках.

- Ну, как вы тут? Не скучали?

- Да мы нормально, ты к Лизе иди, она все глаза проглядела, - пожимая руку, сказал Сергей.

- Сейчас пойду со всеми поздороваюсь.

- С Днём рождения тебя, Альберт Иванович, - вышел из-за стола Николай Семёнович. - Всего тебе самого доброго желаем.

- Да погоди ты, Семёныч, ведь ещё не за столом сидим, - встрял Сергей. - Сейчас всё выскажешь, а что потом за тостами произносить? Но, уж коли начали поздравлять, так и мы присоединяемся. С Днём рождения, Алик! Дай до ушей дотянусь, потаскаю.

- Потом, парни, потом, - отмахивался Алик.

- Вот познакомься, наше юное дарование - Вадим. Прямо из Ленинграда приехал нас на буксир взять.

- Да уж, юное, борода почти, как у Карла Маркса, - засмеялся Алик и подал Вадиму руку. - Будем знакомы. Надолго к нам?

- На месяц, на практику.

- Ну, ладно, потом поговорим, я в типографию заскочу, поздороваюсь.

- Как хоть мать-то там? Выздоровела? - поинтересовался Николай Семёнович.

- Да нормально всё. Почти выздоровела, из больницы домой отпустили. Там сестра с ней осталась.

- Ты домой-то сперва сходи, - посоветовал Николай Семёнович. - Нина заждалась.

- На работе она, вечером увидимся, - ответил Алик, закрывая за собой дверь.

- Жалко девку! - сказал Николай Семёнович, продолжая смотреть в сторону двери. - И чего колобродит? И с той разводиться не хочет, и этой дурёхе мозги пудрит.

- А если это любовь? - глубокомысленно изрёк Сергей.

- Баловство это, а не любовь, - отрезал Николай Семёнович. — Вот у Васи любовь, так любовь. В дождь ли в снег сел на велосипед и к зазнобе за двадцать километров. Это я понимаю - любовь. А тут распутство. Самое элементарное кобелирование.

- Да ладно, Семёныч, что ты завёлся? Сами разберутся.

- Разберутся-то разберутся, девок жалко. Обеих. И той не жизнь, и этой, а он, как султан в гареме хочет быть. Ну, да не моё это дело. Чо там с магазином-то? Не пора?

- Конечно, пора! - обрадовался Сергей. - Вадик, поможешь? Пошли, сходим, отоваримся. Вася вон очередной роман про доярок пишет, ему не до этого, а одному что-то лень.

- Конечно, конечно, - отозвался Вадим. И они начали одеваться.

... Праздник был в полном разгаре, когда в кабинет вошла красивая молодая женщина.

- Всем здравствуйте! - сказала она. - Не помешаю?

- Ну, что ты, что ты, Ниночка! - Василий Дмитриевич поднялся из-за стола. - Вот как раз рядом с именинником место для жены оставлено. Иди сюда, голубушка. Вадим, ты там ближе всех, помоги Ниночке раздеться.

Только не увлекайся, - уже изрядно хмельным голосом выкрикнул Сергей. - Хоть что-нибудь оставь на этом прекрасном теле.

- Уймись, а! - вдруг грозно сказал Алик, которому, чтобы выбраться из-за стола, надо было поднимать ещё четверых, поскольку сидел у самой стенки.

Вася, Надежда-верстальщица и Василий Дмитриевич вышли, пропуская гостью к мужу. Алик встал, поцеловал жену и усадил рядом. С другой стороны от него сидела Лиза.

- Ну, давайте ещё раз за именинника! - на правах старшего провозгласил тост редактор. - Алик, пусть всё у тебя в жизни будет хорошо, пусть все твои родные и любимые люди будут здоровы и счастливы. За тебя!

Все наперебой стали чокаться, тянулись стопками к Алику и Нине, она радостно улыбалась в ответ и тянулась навстречу наполненной ликёром стопкой. Последней чокнулась с сидящей по другую сторону Лизой, долгим взглядом посмотрев ей в глаза.

Закусив, народ продолжил прерванные приходом Нины разговоры. Компания вновь разделилась на несколько. Вадим отметил, что, как это часто случается на пирушках, люди больше говорят, чем слушают. Да, впрочем, некоторым, уже изрядно выпившим, было не столь важно, слушает его кто или нет. Главным было высказаться.

- Слушайте, а что мы как на похоронах, - вдруг звонко сказала Надежда-верстальщица. - Давайте лучше споём.

И не дожидаясь согласия, затянула: «Виновата ли я, виновата ли я, что люблю, виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему...». Типографские подхватили. Вместе со всеми пели и Нина с Лизой. Едва допели эту песню, как Евдокия Ивановна неожиданно звонким голосом запела:

Говорила мама мне,
Про любовь обманную.
Да напрасно тратила слова.
Затыкала уши я,
Я её не слушала.
Ах, мама, мама,
Как же ты была права!

- Ах, мамочка! - подхватили женщины, - На саночках, Каталась я в метель.

Ах, зачем с Сереженькой,
Села под берёзонькой.
Ах, мамочка, зачем?

Дождавшись, когда женщины допоют ставшую очень популярной после показанного по телевизору фильма народную песню, Василий Дмитриевич предложил:

- А может, Алик что-то весёлое споёт? Вадим, достань, пожалуйста, со стены гитару Алика.

Алик взял поданный ему инструмент, некоторое время в наступившей тишине подкручивал колки, подтягивая струны, потом заиграл и запел: «Всё нам в жизни не просто далось, нам всего добиваться пришлось, было трудно на новом пути, приходилось с боями идти. Нас невзгоды сломить не сумели, мы с годами сильней и сильней, только очередь в винном отделе с каждым годом длинней и длинней...»

- Замечательная песня! - закричал Сергей и зааплодировал. - Про винный отдел - это моя любимая тема. А давай ещё что-нибудь про любовь! Например, до чего ж я невезучий. Ну, там что-то «Мне от Нины мало проку, до чего мне одиноко, вот увидишь, вот увидишь, я влюблюсь тебе на зло».

Не успел он договорить последние слова, как Алик размахнулся гитарой и изо всех сил шмякнул ею по голове сидящего напротив Сергея. Жалобно тренькнув струнами, инструмент переломился, и проломленный от удара корпус повис на зажатом в кулак грифе.

- Задолбал своими приколами, клоун хренов! - возбуждённо сказал Алик и отвернулся к окну.

Сергей было потянулся с кулаками через стол, но его с двух сторон схватили за одежду Вася с Надеждой-верстальщицей и потащили на улицу охолонуть.

- Так, первый раунд окончен, - сказал, вставая из-за слова Василий Дмитриевич. - Надеюсь, продолжения не будет. А теперь объявляю танцы. Вася, наливай всем, а потом - танцевать.

Выпили и стали выбираться из-за стола, чтобы перейти в другой кабинет, начали там сдвигать столы в стороны, освобождая место для танцев. Сдвинув с редактором столы, Вадим отправился на улицу, откуда доносились возбуждённые голоса коллег.

Сергей стоял в стороне и прикладывал к разбитому носу снег, Алик рвался к обидчику, но его крепко удерживали Вася с Надеждой-верстальщицей.

- Да чего он привязался со своими приколами. Задолбал уже. Сколько можно терпеть? - кричал Алик. - Тоже мне моралист! Алкаш несчастный!

Сергей будто не слышал этих обидных слов, продолжая вытирать обильно идущую из разбитого носа кровь.

- Ладно ребята, всё, упокоились, - говорила Надежда-верстальщица. - Ну, погорячились и всё. Миритесь уже, не смешите народ. Ну, миритесь и пойдём наверх, пока не простыли все. И мы вон с Васей совсем раздетые, и вы оба тоже. Миритесь давайте! Серёжа, иди сюда, хватит вам дурака валять. Вот, молодцы - похвалила она, когда поссорившиеся мужчины, пожали друг другу руки. - Теперь пошли мировую пить.

Вся компания отправилась наверх. Вадим заходил в дверь последним, пить ему не хотелось, и он решил немного погулять по парку, освежиться. Вся верхняя одежда перед вечеринкой была сложена в бухгалтерии, которая превратилась в гардеробную и гримёрную, где переодевались в нарядные платья и прихорашивались перед застольем дамы. Туда же было перевешено и пальто Вадима. У стола главбуха сидели на рядом стоящих стульях Лиза и Нина. Они обнимались, как лучшие подруги, и обе рыдали, как могут рыдать только очень пьяные или убитые горем женщины.

- Ну, зачем он тебе? Он же женатый, - спрашивала Нина Лизу, едва выговаривая сквозь слёзы нужные слова. - Вот зачем он тебе женатый? Смотри, сколько молодых да красивых вокруг. Отступись ты от него.

- Люблю я его! - отвечала Лиза.

- И я люблю, так что мы теперь с тобой делать будем?

- Не знаю, Ниночка, не знаю...

- Уезжай от греха подальше, а! Очень тебя прошу, уезжай, - уговаривала Нина.

- Не могу-у-у... Люблю я его-о-о...

- Ой, ты горе моё горькое, - гладила Лизу по голове Нина и во весь голос рыдала, как убиваются в русской деревне по покойнику.

Став невольным свидетелем разговора, не предназначенного для посторонних, Вадим в ворохе одежды отыскал своё пальто с засунутой в рукав шапкой и вышел в коридор одеваться. Шарф остался в бухгалтерии, но возвращаться туда не хотелось, хоть женщины и не обратили на него никакого внимания. Похоже, они даже не заметили, что кто-то к ним заходил.

Побродив с полчаса по дорожкам парка и основательно продрогнув на не по-весеннему крепком морозце, Вадим вдруг неожиданно столкнулся с Люсей.

- Ты что это по ночам по лесу бродишь? - спросил он, обрадовавшись встрече.

- А ты?

- Хмель выветриваю.

- А я пошла маму встречать. У вас там праздник закончился?

- Не знаю, наверное, ещё нет.

Вадим обернулся в сторону стоящего на краю парка зданию редакции, увидел сквозь деревья свет на втором этаже.

- Видишь, свет горит, значит, ещё празднуют. Пойдём туда или прогуляемся?

- Я бы погуляла, только ты, кажется, совсем замёрз?

- Есть немного, - не стал отрицать Вадим, демисезонное пальто которого не было рассчитано на здешние морозы, а выданный на прокат Василием Дмитриевичем полушубок он надевал только на время командировок по району.

- Тогда пошли греться.

- Давай я тебя обниму и сразу согреюсь, - улыбнулся Вадим и попытался обнять девушку, но она испуганно отстранилась:

- Не надо! Ещё увидит кто-нибудь.

После поцелуев на сеновале у Хельми Хейккиевны и несмелого поцелуя в машине на обратном пути, они теперь, бывало, подолгу сидели наедине вечерами в доме у Степаниды Михеевны. Как только Люся приходила учиться играть на гитаре, Степанида Михеевна начинала собираться к соседке:

- Варвара занемогла, - оправдывалась она. - Схожу попроведываю. Днём-то всё недосуг, дак хоть ввечеру на полчасика забежать. Заодно банки ей поставлю, а то аж заходится в кашле-то.

Люся была способной ученицей и очень быстро усваивала уроки игры на гитаре. Иногда, сидящий рядом Вадим брал её пальцы и ставил на лады, показывая, как надо брать нужный аккорд. А потом долго держал нежные пальчики в своей ладони. Девушка опускала глаза, не смея их поднять, чтобы не встретиться взглядом. Её сердце разрывалось от чувств, но она всеми силами старалась не показывать этого, хотя про её влюблённость знали уже не только мать и бабушка, но и многие девчонки райцентра. Тем не менее, на людях скромница Люся старалась не подавать вида, что между ней и ленинградским практикантом что-то есть.

До редакции оставалось ещё метров сто, когда Вадим и Люся услышали громкую ругань.

- Пьянствовать он вздумал! Я те покажу пьянку! Я те покажу, как чужих баб обнимать! Я у тебя эту дурь надолго вышибу. Ты у меня этот разврат навсегда запомнишь. Я вот ещё завтра в райком схожу, всё про ваши пьянки порасскажу, будет вам всем. И Василию Дмитриевичу тоже не поздоровится, и тебе по первое число всыплют. Будешь ты у меня шелковым. Иди давай, костыляй ходчее, чево еле нога за ногу. Как с чужими бабами танцевать чуть не вприсядку, дак могёшь, а как домой идтить, дак и ноги заплетаться начали.

- Это жена Николая Семёновича, - испуганно зашептала Люся. - Они по этой тропке домой идут, побежали обратно. Не хочу с ними встречаться.

И Вадим с Люсей побежали в обратную сторону. На развилке Люся свернула влево.

- Они направо пойдут, у них дом в той стороне. Ой, как она его в строгости держит! Наверное, вас, мужиков только так и надо держать. Как это? В ежовых рукавицах?

- Надеюсь, это для тебя не пример для подражания?

- А что, не нравится?

- А тебе нравится вот так унижать любимого человека?

- Ну, я не знаю, любовь у них или что. У нас тут все говорят, что она его на себе женила, сказавшись беременной, а детей-то так никогда и не было. И беременной никогда не была.

Отойдя в темноте парка на приличное от развилки расстояние, чтобы не встретиться с четой Кузовкиных, молодые люди переждали, пока те свернули в сторону своего дома. Женский голос всё ещё продолжал костерить всех и вся, и не встречая возражений, жена Николая Семёновича распалялась ещё больше.

- Сексопатологи бы назвали это мазохизмом, - сказал задумчиво Вадим.

- Кто и как бы назвали? - переспросила Люся.

- Сексопатологи назвали бы это мазохизмом, - повторил Вадим.

- Оказывается, ты тоже материшься? - разочарованно сказала Люся.

- С чего ты взяла?

- Ну, ты только что сказал неприличное слово.

- Ты имеешь в ввиду сексопатологи или мазохизм?

- И то и другое?

- Глупышка! - сделал снова попытку обнять девушку Вадим, но она отстранилась.

- И ничего не глупышка, - буркнула обидчиво. - Сам матерится, а я же ещё и глупышка.

- Да с чего ты взяла, что я матерюсь? Сексопатология - это наука. Странно, что даже в медицинском училище о ней не говорят. Хотя, чему удивляться, ведь только в прошлом году наш ленинградский профессор Свядощ издал первую в СССР книгу с этим названием.

- С каким?

- «Сексопатология». Абрам Моисеевич не раз выступал и в нашем университете. Ты представляешь, огромный зал каждый раз был забит до отказа, люди стояли в проходах. Он первым в стране начал изучать то, что раньше называлось извращениями. Создал в Ленинграде первую психологическую консультацию «Брак и семья». А мазохизм - это когда человек получает наслаждение от причиняемой ему боли. Не обязательно физической. Напимер, ему нравится, когда его унижают.

- Ты хочешь сказать, что Николаю Семёновичу нравится, что жена его унижает?

- Не знаю. Я не сексопатолог, не могу ставить диагнозы. Но, наверное, нравится, если он это не пресекает.

- Какой ты у меня умный! - с восторгом произнесла Люся и тут же испуганно поправилась - Какой ты умны- ы-ый!

Но это «у меня» не ускользнуло от сознания Вадима и даже заставило его немножко загордиться собой.

Люся, эта очень скромная, немножко наивная, удивительно целомудренная в своих делах и мыслях девушка ему нравилась всё больше и больше. Он видел, что она влюблена в него, и это льстило его самолюбию, в то же время заставляя следовать меркам созданного деревенской простушкой идеала.


*    *    *

Как рассказывали позднее, жена Кузи, ворвавшись в редакцию с какой-то толстой палкой в руке, испортила весь праздник. Николай Семёнович как раз танцевал с Надеждой-верстальщицей, когда она вошла в кабинет и сразу с криком набросилась на своего развратника-мужа, который принародно обнимает сотрудницу.

Все попытки Василия Дмитриевича успокоить разгневанную женщину и уговоры присоединиться к их компании, отметить вместе с коллективом День рождения Алика, вызвали только новую волну ярости.

- Все вы тут пьяницы и развратники, мало того, что сами разгульную жизнь ведёте, так ещё и моего мужа спаиваете и с разведёнками сводничаете! - кричала она и размахивала палкой. - Ну-ка быстро домой! Я тебе покажу, как развратничать! Ты у меня сейчас дома получишь!

- Вы бы с дубиной-то поосторожнее, - посоветовал Серёга. - А то ещё ненароком заденете кого, отвечать же придётся.

- Я тебя сейчас так задену, так задену, что всю ночь потом зубы собирать будешь, - закричала разгневанная женщина и замахнулась на Сергея.

- Бешеная! Точно бешеная, - отмахнулся рукой Сергей.

- Ты ещё обзываться будешь? Да я тебя за оскорбление в милицию сдам, и вы все в свидетели пойдёте. Не отвертитесь у меня! В казённом учреждении разврат устроили да ещё честную женщину оскорблять вздумали.

- Семёныч, иди уже, - сказал Василий Дмитриевич. - Иди с миром, не гневи жену. Уходи от греха подальше, - сунул Николаю Семёновичу в руки его пальто и стал выпроваживать к выходу.

- Вы ещё без шапки моего мужа на улицу вытолкайте, - огрызнулась женщина. - Конечно, пусть простудится. Пусть умрёт, вам не жалко! А мне потом вдовой жить? Давай уже одевайся, нечего тут по сторонам оглядываться. Не наоглядывался он ишо! Я тебе на чужих баб пооглядываюсь. Ишь, слюни-то распустил! Иди, прелюбодей, пьяница, развратник! Иди, я тебе дома-то покажу, как пьянствовать да развратничать.

Ничего этого Вадим с Люсей не слышали, но когда они вошли в редакцию, эти слова ещё не раз пересказывались то одним из обиженных участников застолья, то другим. Надежда-верстальщица плакала.

- Мамулечка, что с тобой? - встревоженно кинулась к ней Люська.

- Да ничего со мной, всё нормально, Люська! - говорила, утирая слёзы Надежда. - Эта дура Кузю ко мне приревновала. А и всего-то мы с ним танцевать пошли, когда она сюда влетела, как бешеная.

- Мамулечка, да ты успокойся, - говорила Люся и гладила мать по плечу.

- Да я уже успокоилась, всё хорошо, доченька.

- Вася, там у нас ещё осталось? - спросил редактор. - Разливай, надо немножко успокоиться. Пошли все к столу. К столу, к столу!

Расселись по своим местам, но настроение уже было окончательно испорчено, и выпив по стопке, народ начал собираться домой. Быстро убрали со столов посуду, расставили их так, как они стояли обычно в рабочее время.

- Посуду-то я завтрева вымою, - вы не беспокойтесь, - говорила Евдокия Ивановна. - Складывайте вот в тазик, я с утечка печку-то топить приду, воды нагрею и вымою. Идите уже по домам, мне-то завтрева всё одно делать нечего.

Василий Дмитриевич единственным из мужчин, не считая Вадима, казался совершенно трезвым. Всех остальных можно было смело причислить к категории пьяных, Алик же еле держался на ногах. Тропинки в парке были рассчитаны на одного, поэтому Нина, подхватив мужа под руку, направилась по улице в обход парка, хотя напрямки было бы намного ближе. Едва они отошли несколько шагов от крыльца, как Алик рухнул в снег. Помогая вызволить его на дорогу, Вася и Виктор-печатник сами не удержались на ногах и под тяжестью поднимаемого коллеги тоже свалились в снег. На выручку пришёл Вадим. Поставив мужчин на ноги, он хотел было идти провожать Алика до дома, хотя и было ему в другую сторону, но подошла Лиза:

- Вадик, ты Люсю с Надеждой проводи, а я Нине помогу.

Она подхватила Алика с другой стороны, и они отправились налево, а остальная компания пошла по дороге вправо. Надежда же с Люсей двинулись по тропинке, поскольку им через парк было раза в три ближе. Вадим зашагал следом за ними.

На часах было ещё чуть больше девяти вечера, поэтому, когда дошли до дома Надежды, Люся спросила:

- Мама, можно мы ещё немного погуляем?

- Только не долго! - строго напутствовала Надежда.

- Ну, что? Небольшой урок игры на гитаре? - спросил Вадим, когда они поравнялись с домом Люсиной бабушки. - Или на сегодня занятия отменяются в виду нетрезвого состояния ученицы.

- Ой, прямо уже и нетрезвого состояния! Да я и выпила-то всего полстопочки красненького, но играть почему-то не хочется. Давай лучше на крыльце посидим немножко.

- Сели на верхней ступеньке, Вадим обнял девушку, она повернула к нему лицо, и их губы встретились. Целуясь, девушка медленно откидывалась назад, и когда уже почти легла спиной на холодные крашеные половицы крыльца, в доме хлопнула дверь. Люся испуганно отпрянула, выпрямилась и отсела от Вадима.

- Нате-ка вам, хоть тёплый половик постелите, - Степанида Михеевна бросила на пол плетёный овальной формы половичок. - Жопу-то застудишь, как потом рожать будешь? - сказала она назидательно и закрыла за собой дверь. Уже из-за двери донеслось, - Шли бы лучше в дом, зимогоры. Чо на холоде-то сидеть?

- Хочешь в дом? - спросил Вадим, снова обнимая девушку.

- Нет, лучше тут немножко посидим.

Они снова стали целоваться, и снова Люся, отвечая на поцелуи возлюбленного, начала медленно откидываться на спину. Но когда Вадим положил свою руку девушке на грудь, через шубку едва почувствовав тугую округлость, девушка испуганно села прямо.

- Ты чего?

- Ничего, просто так.

- Вот просто так и не распускай руки.

И обиженно отодвинулась.

- И вообще мне домой пора, а то мама будет ругаться. Пошли, проводишь.

У калитки Люсиного дома он потянулся обнять и поцеловать девушку, но она выставила руки вперёд.

- Ну, ты чего выдумал? Мама же увидеть может.






УТРО ПРИМИРЕНИЯ




Сергей пришёл на работу с распухшим носом и лиловым синяком под правым глазом. Все уже были на месте. Он снял полушубок, прошёл в кабинет.

- Всем привет!

Кузя, не поднимая головы, протянул ему руку. Сергей пожал, потом поздоровался с Васей, Вадимом, протянул руку Алику.

- Дурак! - сказал ему беззлобно.

- Сам дурак, - огрызнулся тот и левой рукой потрогал распухшую губу.

- А кто первый начал?

- А нефиг доставать!

- Гитару-то нафига было ломать? - спросил Сергей.

- Да, Альберт, - вступил в разговор Николай Семёнович. - Инструмент жалко.

- А, чего его жалеть. Деревянная она и есть деревянная. Это вон у Вадима, говорят, инструмент, а у меня - дешёвка! Через посылторг новую закажу.

- Да ведь так и сотрясение мозга могло быть, - покачал головой Николай Семёнович.

- Для того, чтобы сотрясение случилось, мозги ещё и иметь нужно. А у Серёги их не было и нет. И трясти там нечего.

- Ты ещё повыделывайся, - снова беззлобно откликнулся Сергей. - Тоже мне умник с мозгами. С мозгами бы был, так не размахивал кулаками. Как я теперь с фингалом куда в колхозы поеду?

- Скажешь, корова боднула, - вставил Вася.

- Ха-ха! Я лучше скажу, что козёл забодал. Есть у нас в редакции такой козёл, который бодается. Пошли, козёл, мировую выпьем. У меня там есть, - не скрываясь от Кузи, сказал Сергей.

- Вот-вот, с самого утра опять начните пьянствовать, — сразу откликнулся тот.

- Да ладно тебе, Семёныч! - отмахнулся Сергей. - Причина уважительная. Мировая. Пошли тоже с нами. Тебе, поди, тоже сегодня не сладко. Вон как вчера твоя разбушевалась! Дубину хоть о рёбра не сломала?

- Иди уж, пересмешник, пей своё партейное, да к людям не приставай. Работать надо. Вишь, вон, Вадим с самого утра что-то строчит.

- Это он оперу пишет. Опер велел про всех всё написать, - снова сострил Сергей.

- Ты прав, коллега. Оперу пишу. Точнее - поэму. Как раз закончил, - сказал Вадим и начал выкручивать из пишущей машинки листок с текстом. На вот, оцени.

Сергей взял текст и молча уставился в него. Лицо его начало расплываться в улыбке.

- Ты вслух читай, чему там лыбишься, - попросил Никола Семёнович.

- Про тебя могу и вслух:

Тискал Кузовкин Надину
И не ведал дуралей,
что жена его с дубиной
притаилась у дверей. Понравилось?

- Ты уж тогда всё вслух читай. - попросил Вадим. - Зачем только про Николая Семёновича.

- Действительно! - подхватил Кузя. - Читай всё, если там и про других написано.

- Написано, написано, - подтвердил Вадим.

Серей откашлялся и приняв театральную позу, начал декламировать:

Эй, неси, Димон, гармошку,
Есть слова, и есть мотив.
Утром вспомним понемножку
Всё про наш корпоратив.

Тискал Кузовкин Надину
И не ведал дуралей,
что жена его с дубиной
притаилась у дверей.

Выпил лишку Василий Тюленев,
и куском закусил пирога,
не поехал к зазнобе в деревню -
на педаль не попала нога.

С корнем вырваны сосны и ели,
Кто ж делов-то таких натворил?
Это Конев Сергей на неделе
за портвейном дорогу торил.

Алик больше других куролесил,
Всем другим бы конечно слабО
Он Сергею фингалов навесил,
Из гитары изладил жабо.

Обнимались,
как сёстры по крови,
опорожнив какой уже шкалик,
супостатки-подруги.
Не скрою:
рядом спал...
их возлюбленный Алик.

Только Митрич сидел, как «Мыслитель»,
Что когда-то Роден сотворил.
Видно грезил про тиху обитель,
Про жену, что давно покорил.

- Ты там про девчонок убери, - сказал Алик. - А вообще остроумно. Хорошие стихи.

- Да какие это стихи? - возразил Николай Семёнович. - Баловство одно, а не стихи.

- Я полностью с Вами согласен, Николай Семёнович, - сказал Вадим. - Это не стихи, это просто дружеские эпиграммы и не более.

- Эк, хватил! Эпиграммы! Да знаешь ли ты, молодой человек, что такое эпиграммы? Вот Пушкин писал эпиграммы, так это эпиграммы. А тут - так, беспомощные тексты с плохой рифмой и сплошными нарушениями ритмики стиха. Выбросьте в корзину.

- Ни фига! Серёга, отдай мне на память. Мне понравилось. Особенно, как ты дорогу за портвейном торил, сказал Вася и расхохотался.

- А сам-то лучше что ли? Тоже вон про педали, что ногой попасть не мог. Тоже прямо в точку.

- Вообще, парни, если честно, то вчера на педали никто из вас не попадал. А вот попАдать - попАдали. Это было.

- Ну и чего зубоскалить? Тоже мне трезвенник, едрёна мать! Не пьют, не пьют, а потом выкобениваются. Пошли, Алик, ну их на хрен! А то с утра голова болит. Семёныч, может всё же причастишься? Пошли.

- Ты лучше сюда неси, чего мы все в твою фотолабораторию попрёмся? - внёс предложение Николай Семёнович.

- И то дело! - согласился Серей. - Ты у нас молоток, Семёныч! Что мы там таиться будем, как будто люди не знают, что после вчерашнего сначала надо лечиться, а потом первую полосу делать. Алик, там Семёныч вчера передовицу сдал, как раз на две колонки петитом, Дмитрич с бюро строк сто принесёт, есть Васин репортаж. Пару информашек с Вадиком сделаем, и номер готов. Так что всё нормально. Доставайте стаканы, я мигом.






ОБЪЯСНЕНИЕ




Утром Вадим встал много раньше обычного, умылся, почистил зубы и взялся за пальто.

-  Куда экую рань-то? — вместо ответа на приветствие спросила Степанида Михеевна. - Опеть в деревню каку али по лесопунктам? Чо ввечеру-то не сказалси, я бы хоть чай пораньше поставила.

- Спасибо, Степанида Михеевна! Я потом в редакции чаю попью. Просто мне надо пораньше, текст в тишине успеть написать, пока там никого нет.

- Да рази ж там чай? Чайник он и есть чайник, не ровня нашему самовару! Там эть просто вода варёная.

- Конечно, не сравнить, - согласился Вадим. - Только некогда мне.

- Дак хоть пирожки-то возьми, что Люська вчерась принесла.

- Степанида Михеевна, а давайте я часов в десять прибегу чаю попить? С Люсиными пирожками.

- Ну, в десять дак в десять. Мотри, не опоздай, а то заварка перестоит, и не чай вовсе будет, а как сено запаренное.

-  Не опоздаю.

Вадим прошёл мимо бани в парк и свернул на правую тропинку, в противоположную от редакции сторону. Минут через пять он уже отламывал от сосны сухой сук и выводил им на снегу вдоль тропинки, по которой ходила из дома Люся, большими печатными буквами: «Я тебя люблю!». Он то и дело озирался по сторонам, не желая в наступающем полумраке весеннего рассвета попасть кому-либо на глаза за таким не серьёзным занятием, присущим разве что мальчишке-школьнику, но не взрослому интеллигентному человеку.

Поставил восклицательный знак, снова осмотрелся по сторонам. Никого не было видно, хотя народ должен был уходить на работу с минуты на минуту. Вадим немного отбежал в сторону Люсиного дома и написал её имя. Потом отбросил длинный сук в сторону и быстрым шагом отправился в редакцию.

Вскоре в кабинет один за другим начали заходить коллеги. Начинался обычный рабочий день. На внутренние и на четвёртую полосу собрался хороший запас материалов. Освободившись от секретарства, Сергей выдавал из старых запасов своего растрёпанного толстого блокнота по две-три корреспонденции, вспоминая детали давней беседы с людьми буквально по нескольким записанным крупными буквами словам. Вот и сейчас Вадим видел на столе Сергея блокнот, раскрытый на странице с одним-единственным словом «индульгенция», а парень строчил и строчил своим крупным почерком очень длинный текст. Что-то печатал на машинке Вася, то и дело потирая ладонью лоб, будто выдавливая оттуда нужные мысли. Алик рисовал макет очередной полосы, вполголоса чертыхаясь по поводу длинных заголовков, которые никак не умещались на две колонки. Наконец, ещё раз чертыхнувшись, он встал и положил перед Сергеем его материал:

- Серёга, на, сам придумывай другой заголовок. Что за манера делать их такими длинными? Придумывай в одно, максимум, в два слова. Из-за тебя полосу сверстать не могу.

- Как же я свои длинные заголовки без тебя нормально завёрстывал? В одно слово ему подавай! Подожди, не сбивай с мысли.

- Ты, мыслитель хренов, давай меняй, а то я тебе такой заголовок в одно слово придумаю, что народ обхохочется.

- Вот я тебе сейчас материал делаю с одним словом. Индульгенция называется. Доволен? А пока отвали, не мешай! Дай спокойно статью дописать.

- Потом допишешь. Заголовок мне давай.

- Вот кровопийца! Вот клоп на мою голову! - Сергей откинулся на спинку стула. - Ну, чего тебе? Какой материал?

- Не простит весна промедление.

- И чем он тебе не нравится? Обычный дежурный заголовок, каких тысячи в любой районной газете.

- Мне не хочется, чтобы он был тысяча первым. И в две строки не лезет.

- Сделай в три, только не отрывай меня от работы. Ты же знаешь, как мне потом тяжело снова входить в тему.

- Если в три, тогда надо текст сокращать.

- Так сокращай, что ты ко мне-то пристал.

- Твой текст, потому и пристал.

- Это что, я такой бездарный заголовок придумал? Да ты офигел?

- Не ты, это Кузя такой поставил.

- Убью! - выдохнул Сергей. - Это из «Рассвета» что ли?

- Из «Рассвета».

- Тогда сделай «Далеко «Рассвету» до рассвета» и отвали, дай статью дописать.

Сергей опять склонился над недописанным текстом, долго грыз ручку, потом отложил её в сторону.

- Ну, что за народ, а? Сбили с мысли, теперь вся работа насмарку! У-у, кровопийца! Пошли что ли по полстакашка?

- Пять минут погоди, полосу доверстаю, потом можно и полстакашка, и перекурить. Через час Кузя с народного контроля придёт, гундосить станет, что ему на второй полосе места не оставил. Ладно, как там у Высоцкого? И все же, брат, трудна у нас дорога! Эх, бедолага! Пошли, Серега! Мужики, а вы как? Не присоединитесь?

Вася, не отрывая взгляд от машинки, молча отмахнулся и снова начал тереть ладонью лоб, Вадим только отрицательно помотал головой.

- Ладно, нам больше, и пусть вам будет хуже.

Ребята ушли, а Вадим в который уже раз мыслями вернулся к сделанной утром надписи на снегу. Интересно, Люся увидела или прошла мимо, не заметив? А что? Вполне могла в это время смотреть в другую сторону. А если увидела, догадалась, кто это сделал? Наверняка догадалась! Хотя, откуда ему знать, может тут у неё не меньше десятка воздыхателей, просто они не вьются рядом, не докучают ей своими приставаниями. Но здешние парни - это одно, Вадима больше беспокоило совсем другое: насколько искренне он написал эти слова. Действительно ли он полюбил эту чудесную скромную и явно влюблённую в него девушку, или просто хотел сделать ей приятное? Сколько у него было таких симпатий! Иногда даже казалось, что влюблён. А в десятом классе влюбился и думал, что это чувство не просто до конца жизни, и что больше никогда и никто другой не сможет завладеть его мыслями, его сердцем. Он тогда просто сходил с ума! А через пару месяцев, когда осмотрели все залы Эрмитажа и Русского музея, исходили с девушкой весь Васильевский остров вдоль и поперёк, когда после многодневных поисков на Смоленском кладбище затерянной много лет назад могилы пушкинской няни Арины Родионовны, Вадим вдруг начал понимать, что его влюблённость куда-то улетучивается. После летних каникул, когда его пассия почти на месяц уезжала на Чёрное море, они встретились не более, чем просто хорошими знакомыми. У неё вскоре появился парень - студент мехмата, он же очаровался дочерью маминой подруги, девушкой, тоже чуть старше его, с которой познакомились в Мариинском театре, куда пришли на открытие сезона вместе с родителями.

Та влюблённость была, наверное, самой сильной из его опыта обольщения дам и завоевания женских сердец. Он очаровывался легко, но так же быстро охладевал, сохраняя с девушками просто приятельские отношения. Здесь, кажется, было что-то другое. И это другое родилось из-за скромности и наивности чистой девушки, не испорченной навязчивым вниманием многочисленных поклонников.

Люся пришла вечером учиться играть на гитаре. Обычно весёлая, на этот раз она была какой-то задумчивой.

- Ты, девка, не заболела ли? - встревоженно спросила Степанида Михеевна. - Ежели заболела, дак иди домой, нечего тут заразу всякую разносить. Печку-то топили сёдни, али только лежанку?

- Бабушка, зачем печку, не морозы ведь, и так дома теплынь.

- Тогда иди хочее домой, лежанку протопи да прогрейся, чтобы хворь-то выгнать. Малина-то дома есть? А то возьми вон сушёной. Погоди, я тебе отсыплю-то.

- Бабулечка, да какая лежанка? Какая малина? Здоровая я, что ты выдумываешь?

- А ничо и не выдумываю! - строго сказала Степанида Михеевна. - Нешто я слепая стала? Ничо не вижу? Совсем с лица спала! Глядеть страшно! Вон, аж глаза провалились. Здоровая она! У здоровых-то глаза не проваливаются.

- Ой, да что ты выдумываешь-то, бабулечка! На месте у меня глаза. Правда, Вадим? Ну, скажи, на месте у меня глаза?

- На месте, только какие-то странные, - ответил Вадим, погружённый в свои мысли. - Может, и вправду заболела?

- Ну, что вы все - заболела, заболела. Здоровая я! Доставай гитару, я учиться пришла.

- Пойду я к Марье схожу. Не выношу я это ваше треньканье. Ладно бы толк какой был! Вон, когда Вадим сам-то играет, дак эть любо послушать, а у тибя только и слышно трень да трень. Пошли, Барсик, а то и тибе Люська слух испортит, мышей ловить перестанешь.

- Неправда, Степанида Михеевна, у Люси уже хорошо получается. Она девушка способная. Вот ещё немного, и Вы заслушаетесь её песнями под гитару. В Доме культуры на бис выступать будет.

- Да в Доме-то культуры она и так выступает. Так поёт, что заслушаисси.

- А Вы, Степанида Михеевна, послушайте, какую мы с ней песню разучили. Мы уже исполняли, когда редакцией концерт ставили.

Вадим взял гитару, сел на стул, сделал несколько переборов и запел «Эти глаза напротив».

Уже взявшись было за дверную ручку, Степанида Михеевна остановилась, потом села на табуретку у самой двери и почти не моргая дослушала песню до конца, с умилением глядя на любимую внучку, когда она подхватывала предназначенные ей слова.

- Молодцы! - искренне похвалила Степанида Михеевна. - Ладно, пойду я, а вы тут без меня не хулиганьте! Мотри у миня! — погрозила внучке пальцем на прощание.

- Красивая бы пара, да не пара, - пожалела Степанида Михеевна, выйдя на улицу, услышав, как нескладно звучат струны уже попавшей в руки внучки гитары. - Задурил девке голову. Она-то вон аж светится вся, как в дом заходит да его видит. Хочее бы уж свою практику заканчивал да в город уежжал. Принесла нелёгкая на мою голову! До беды бы не дошло. Может сказать, что Марьи дома нету да вернуться? Тольки ить ежели задумают что, дак не углядишь. И у сосны состыковаться могут. Ой, беда-беда! Вот уж правду говорят, что малые детки - малые и бедки, а вырастут детки - велики и бедки. Не обрюхатил бы Люсь- ку-то. Ить сама ишо ребёнок. Нет, зря одних оставила, сама и потакаю, до греха довожу. Пойду-ка лучше домой. И верно, скажу, Марья ушла куда-то.

Люся попробовала играть, но то и дело сбивалась. Было очевидно, что голова её занята другим. Наконец, когда она сбилась в очередной раз, глядя в пол почти шепотом сказала:

- Я тоже...

- Что тоже, - не сразу понял Вадим.

- Ну, то, что ты там на снегу написал. Я тоже...

- А с чего ты взяла, что это я написал? Может, это вороны набродили.

- Ага, вороны, - согласилась Люся. - И такие у нас вороны грамотные пошли, что даже восклицательный знак ставить умеют.

Она наконец осмелилась повернуть голову и посмотреть на Вадима.

- Так они же рядом с редакцией живут!

Вадим рассмеялся, обнял девушку и потянулся к ней для поцелуя. Едва их губы несмело встретились, как на крыльце послышались какие-то стуки, потом кряхтенье Степаниды Михеевны, снова какое-то бряканье, и лишь минут через пять отворилась дверь, впуская хозяйку домой.

- Марья куда-то подевалась, - объяснила она. - Поди, к Евдокии пошла. Думала тоже к ей сходить, да видно ступила неловко, что-то от колена аж в поясницу отдаёт. Ладно, думаю, послушаю Люськино треньканье, не помру от ево, поди.

- Да мне, бабулечка, уже и домой пора.

- Не выкобенивайся, деушка, покажи, чему научилась. А то всё трень да трень.

- Люся, сыграй. Ты же умеешь.

Люся устроилась поудобнее, начала играть и запела: «Светит мне знакомая звезда...»

На протяжении довольно длинной песни она несколько раз сбилась, но как ни в чём не бывало, продолжала играть и петь одну из любимых бабушкиных песен, которая часто звучала по радио. Степанида Михеевна зачарованно слушала, а когда Люся закончила, она долго молчала, а потом сказала:

-  Надо же! А я думала из тибя толку-то не будет, думала, не из того места руки растут. А ить научилась... Молодец! И ты, Вадим, молодец, хорошему девку научил. Она типерь тибя долго помнить будет. Как запоёт, так и вспомнит.






НЕ БЛАЗНИ




- Ты это, парень, не блазни меня, бутылку-то спрячь - в завязке я.

Коля-танкист протестующе выставил вперёд раскрытую ладонь.

- Вот посядни бы не отказался, а теперь - всё. До осени - ни граммулечки. Завтра навоз на поля вывозить начинаю, потом — сев, сенокос, уборка, не до пьянки. У меня правило твёрдое: работать так работать, а пить так пить.

- Чтобы от кальсонов перегаром пахло? — пошутил Вадим.

- Вот народ! Уже и поговорку мою сказали? - и расхохотался. - А я этак-то однажды сказал, так и приклеилось. Вот не умею я что-либо вполсилы делать. Уж пить так пить, работать так работать, любить так любить! Из-за этого и неприятности все у меня по жизни. Не-е-ет! По работе-то претензий ко мне нету, потому как за троих работаю, когда в завязке. Тут больше у меня обиды должны быть, что я пашу, а награды другим достаются. Да и не из-за наград я, просто не умею иначе. А награды были. Были да просрал. Хотя тебе, поди, и об этом тоже уже понарассказывали.

- Владимир говорил, что у Вас было несколько орденов и медалей.

- Это какой Владимир? Наш Вовка-то? Владимир Иванович? Председатель? Ну, он тоже так, понаслышке только и знает. У нас тут про награды-то мои никто и слыхом не слыхивал, как вернулся я из лагеря, где за предательство десять лет отсидел, так все предателем и звали. Как воевал, никто не знает, а что в плену да в нашем лагере был, так каждый в курсе. Это на двадцатипятилетие Победы военком на торжественном собрании, когда про подвиги земляков рассказывал, брякнул в докладе, что в числе других геройски воевал и Николай Степанович Орлов, три ордена имел да пять медалей, до старшего лейтенанта дослужился, но попал в плен, а после освобождения был судим военным трибуналом за предательство и лишён всех государственных наград. Тогда у нас председателем сельсовета тоже из ветеранов Степан Григорьевич был, после доклада подходит и спрашивает, мол, это какой такой Орлов, не наш ли, случаем, не из Горемыкино ли? Военком и говорит, что горемы- кинский. Вот так здесь про ордена узнали, вроде, по-другому относиться стали, а всё одно в сердцах кто-то нет-нет и брякнет: «Предатель!».

Коля-танкист тяжело вздохнул, почесал затылок, будто раздумывая, открыться приезжему до конца или так и хранить свою тайну.

- Ты это, в газету что ли писать про меня собираешься?

- Ещё не знаю. Если что-то интересное расскажете, может, и напишу.

- А интересного-то и нету ничего. Всё пьянка.

- Но Вы же ордена не за пьянку получали.

- Да всяко бывало. Намахнёшь перед боем свои наркомовские дак с хмельной-то головой куда хошь летишь, как угорелый. И кум королю и чёрту - товарищ. Ничего не страшишься, только азарт какой-то да злость неуёмная. Это потом, когда я командиром танкового взвода стал, запретил своим пить перед боем, чтобы иметь трезвую голову и уметь оценивать обстановку. А после боя, конечно, пили. Поди, на фронте и втянулся.

- А в окружение трезвыми попали?

- Какое окружение?

- Ну, когда в плен попали.

- Да какое на хрен окружение?! В мягкой постели меня окружили. В чём мать родила.

- Это как же так?

- А вот так! На хуторе с бабой в постели покувыркался и заснул. А тут немецкая разведка среди ночи на хутор пришла, ну, меня и повязали. Так голым, с завязанными за спиной руками, и предстал перед ихними командирами. А один из разведчиков одёжу мою нёс. Разложил на стуле, показывает, мол, офицер, наград куча. Довольный, что добыча важная попалась. Ну, отдали мне форму, допрашивать начали. А я как обухом по голове стукнутый, ни во что не врубаюсь. Одно на уме - это надо же перед концом войны да так вляпаться. Вот что, парень, водка да бабы с нами делают. Все беды от них.

- А в плену как выжили?

- Да как выжил? Так и выжил. Меня, верно, обменять хотели на кого-то из ихних или ещё какие виды имели, а только через два дня наши в наступление пошли, так я снова у своих и оказался.

- Снова в бой?

- Сразу видно, парень, что ты совсем молодой. Да кто же меня в бой-то бы пустил, коли я в плену был да с ихней бабой путался? Меня сразу под белы ручки в «Смерш» отвели. Про «Смерш»-то слышал, небось?

- Смерть шпионам.

- Вот-вот. Смерть шпионам. А к этой категории относили всех, кто в плену побывал. Ну, а у меня ещё и связь с врагом была вдобавок.

- Как Вы говорите, баба та, немкой что ли была?

- Вот именно.

- А разве нашим солдатам не запрещалось иметь отношения с.... - Вадим замялся.

- С ихними бабами, хочешь спросить? Запрещалось, конечно! А только где своих-то взять? А мужики молодые, до баб охочие. Да они и сами на волю победителя отдавались. Бабы-то тоже, я тебе скажу, люди. Мужей на фронт забрали, многие за войну овдовели. Молодые, кровь-то бурлит, тоже без мужика оголодали, тоже организьма услады требует. Бывало, правда, если кто из наших сначильничает, под трибунал отдавали сразу же, а коли по согласию, кто же за каждым уследит. Чтобы хоть как-то кобелиный пыл усмирить, наши политруки пропаганду вели, будто немки специально сифилисом заражаются, чтобы таким образом боеспособность Красной армии снизить. Да только мужики завсегда разве головой при виде бабы думают? Ну, вот и я так с одной молодой немкой уединился. Красивая, я тебе скажу, спасу нет! А уж до того в объятьях горячая, что и не высказать. Вот у нас и завертелось! Мы тогда две недели стояли в ожидании приказа. Отдыхали, пока наверху командиры что-то кумекали, от разведки сведения ждали да решали, в каком направлении дальше двигаться. А безделье, я тебе скажу, в любом деле - хуже некуда. А на войне вообще преступно. От безделья, когда и письма всем написаны, и техника на сто раз смазана да проверена, и комбинезоны простираны, солдат расслабляется, а в расслабленьи этом про баб сверх меры думать начинает. Своих-то санитарочек да связисточек старшие офицеры прибрали, а солдату да младшим командирам тоже за сиськи подержаться хочется. Может, в последний раз в жизни - война, она ведь, свой график потерь личного состава ведёт, не по разнарядке командира. Я же говорю, у меня правило - любить так любить. Мы с ней, немочкой моей, друг друга на словах не понимаем, я по-немецки только «Гитлер - капут!» да «Хенде хох!» знаю, она по-русски ни бельмеса. Но, вижу, я ей тоже люб, тоже по сердцу. Глаза так счастьем и брыжжут, как встретимся. И до того она мне по нраву пришлась, что я уж на второй-то неделе хотел рапорт командиру писать, чтобы разрешил на ней жениться. Раздумывал да раздумывал, а вечерами всё к ней на хутор, что в километре от нашего полка, бегал. Она-то лишний раз у наших солдат на виду показываться боялась, а я часто и днём, не таясь, ходил, по хозяйству помогал. Мало разве мужицкой работы у вдовы в доме найдётся? Домик-то, я тебе скажу, так себе, небольшой, но аккуратненький, чистенький и всё необходимое для хозяйства имелось. Детей, как я понял, они до войны завести не успели, а может, что-то не заладилось с этим делом: мужик-то, судя по фотографии, был её лет на двадцать старше. Видно, раскочегарить молодую жену до войны успел так, что она в моих объятиях-то аж воем выла от страсти. Да-а-а! Есть, что вспомнить.

- Так это у неё Вас и в плен взяли?

- У неё - родимой.

Коля-танкист снова тяжело вздохнул, вспоминая былые времена, опять почесал в затылке.

-  Вы про Смерш начали, - перевёл Вадим рассказ в другое русло.

-  А что Смерш? Там всё просто. С немкой связь имел? Имел. У немцев в расположении был? Был. Какие секреты нашего командования по поводу предстоящего наступления врагу рассказать успел? - А какие я мог секреты рассказать, коли даже наши большие командиры про наступление ни сном, ни духом? Но факт есть факт. В плену был, вызволен нашими войсками без следов пыток, значит, добровольно всё рассказал. Предатель. И как предатель должен быть подвержен суду военного трибунала. А за предательство мало не давали. Попал в Сибирь на 501 стройку. Железку от Салехарда вдоль Северного ледовитого океана строили. Не успели. После смерти вождя народов стройку закрыли, нас в другой лагерь перевели. Потом ещё раз, и ещё. Так все десять лет и отмантулил. Работа была тяжёлая, но зато вокруг все свои, такие же, как я, бедолаги. Это потом, дома, во сто крат тяжельше было, когда вокруг - предатель да предатель.

-  А куда-то в другое место уехать разве нельзя было?

-  А куда ехать? Тут дом, мать совсем занемогла от горя, что у всех сыновья геройски воевали, а её сын предателем сделался. Матерям-то, я тебе скажу, куда тяжельше такой срам переживать. Председатель поначалу-то на разные работы отправлял, а как пришла пора пахать да сеять, на трактор-то и некого посадить. Чуть не половина мужиков на фронте полегла, многие за десять лет от ран померли, а те, что есть, кто без ноги, кто без руки - покалеченные. Здоровых-то единицы остались. А я танкист, мне много ли надо на трактор переучиваться? Сел за рычаги да поехал. Вот тут я от злости на себя, на судьбу коварную да на всех в округе и стал пахать. Поверишь ли, сутками из кабины не вылезал. Только топлива в бак залить, поесть да нужду справить. Откуда силы брались, сам не знаю. Верно, от злости той и брались. Вспахали всё, засеяли, и отдых. А я же отдыхать не умею. Дома все дела переделаны, мать хоть и жалеет меня, а вроде как и стыдится сына, на людях вместе старается не показываться. Ну, я и запил от горя, что родная мать, ничего про меня не зная, на людях сторонится.

-  А Вы матери не пробовали всё честно рассказать?

-  Да как не пробовал. Когда домой вернулся, в первый же вечер хотел душу открыть. А она слушала-слушала да и говорит: «Не осуждаю я тебя, сынок! Верно, не легко тебе на войне пришлось, да и в лагере жизнь не малина. А только мы тут, пока вы воевали, тоже не мёд ложками хлебали. Мне перед людьми совестно, что мы сутками работали, всё для фронта, всё для победы, вон, половина мужиков домой не вернулись, в каждом доме у кого сын, у кого муж, а у кого и все на войне остались. Живота своего не жалели, а мой сын предателем стал. Как я людям это-то объяснить должна?» Вот тогда я и замкнулся. Уж коли родная мать выслушать да понять не хочет, чего от чужих людей ждать?

Собеседники долго молчали. Потом Вадим спросил:

-  Наладилось со временем?

-  Да как наладилось? Матушка от пересудов совсем извелась. День Победы все празднуют, а у нас в доме будто траур. И мне напиться нельзя, потому что полевые работы в разгаре. Мать через три года совсем от горя исхудала да и преставилась. Хотел и я не раз на себя руки наложить, да смелости не хватило. На фронте каждый день убить могли, не боялся, а тут струсил.

-  Но теперь у Вас всё хорошо, насколько я знаю.

-  А что хорошо? Что хорошо? - вдруг вскипел Коля-тан- кист. - Эти три дня плена мне теперь всю жизнь поминать будут. Тут как-то к ордену Трудового Красного знамени хотели представить, потому что из передовых трактористов да комбайнеров не вылажу, лучшим в области не раз называли, а как документы подняли, увидели, что в плену был да десять лет лагерей отмотал за предательство, так и не дали. Премию, правда, вручили. Ну, я её всю в казну через магазин и вернул. Пил по-чёрному.

-  Но у Вас же семья, дети, значит, в этом плане всё хорошо. Душа радуется?

-  А чему радоваться? Что сыновья после школы сразу в город смотались, чтобы им тут в лицо отцом-предателем не тыкали? Это хорошо? С женой вот всё ладно получилось. Живём душа в душу. Не побоялась за меня выйти, когда тут все нос воротили. Тоже пересудов немало было. Всё пережили. А вот, что у меня до неё немка была, что я до сих пор её забыть не могу и по пьяному делу в доме ту Ирму ищу, легко ли простить? Но, я тебе скажу, терпеливее наших русских баб нигде не сыщешь. И баб, что до них были, простят, и пьянку, и кальсоны сраные.

- А где она сейчас, жена Ваша?

- В санаторий от колхоза отправили на две недели. Один я тут по дому управляюсь.

- Что, и корову сами доите?

- А что корова? Эка невидаль! Да корову у нас тут каждый с малолетства подоить может. - И снова тяжело вздохнув и почесав в затылке, отведя глаза в сторону стыдливо выдавил, - Ты это, бутылку-то не увози. Уж коли начал блазнить, дак отдай. Что-то разбередил я душу этими воспоминаниями. Ведь первый раз в жизни открылся. Всё заново внутрях перевернулось. Может, хоть полегчает. Вон к капитану схожу, посидим, дурь свою вместе зальём.

-  Откуда у вас тут капитан? Или это прозвище чьё?

-  Почему прозвище? Самый что ни на есть настоящий капитан первого ранга. Только в отставке. Такой же дурак, как я. В войну по пьяни решил с другом на торпедном катере по бабам скататься. Тоже орденов лишили, звания и в штрафбат отправили. До капитана-то он потом уже снова дослужился, когда кровью вину искупил. Так что мы с ним два раздолбая на всю деревню. Только ты его не блазни бутылкой-то на откровенность. Никому про войну не рассказывает. Тяжело это! Не блазни!






ПРОГУЛКА ПОД ТРИБУНАЛ




- Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга!

- Держи краба! - Хозяин вытянул вперёд руку с растопыренными пальцами, будто готовясь взять мяч.

Вадим хорошо знал это морское приветствие, сделал точно так же, и две руки ухватились друг за друга, не сильно впившись ногтями в запястья.

-  Молодец! Где служил?

-  Видяево.

-  Офицер?

-  Нет, три года срочной службы на флоте. Главстаршина.

-  Морской волк?

-  Увы, практически всю службу в штабе просидел. Стыдно признаться.

-  А чего стыдиться? На берегу тоже кому-то надо. Я вон тоже вскоре после войны на берег был списан. В отставку ушёл из КЭЧ. Знаешь, что это такое?

-  Кто же не знает? Квартирно-эксплуатационная часть. Вроде нашего домоуправления.

-  Ну, да, ну, да. Вроде домоуправа и служил.

-  Извините, мне говорили, что Вы - капитан первого ранга.

-  Считай, что я домоуправ с погонами. А что мы стоим, проходи к столу, присаживайся. Уж коли приехал, так, наверное, дела есть. Не только поздороваться. По говору явно не здешний.

-  Из Ленинграда.

-  Вот-вот, знакомый говор. Я ведь в молодости мореходку в Ленинграде заканчивал, а потом и академию. А Вы, молодой человек, чем занимаетесь?

-  Учусь в университете, на журфаке. Здесь на практике.

-  Ага! Значит, приехал заметку обо мне написать?

-  Хотелось бы очерк.

-  А что, более интересных кандидатур не нашлось?

-  Мне сказали, судьба у Вас очень интересная, - сознался Вадим.

-  Судьба, брат, у каждого интересная. Зависит, как на неё посмотреть.

-  Говорят, судьба Вас сильно потрепала...

-  А кого она не трепала? Ты мне покажи такого человека, который войну пережил, хоть на фронте, хоть в тылу, кого бы судьба не трепала. Всем с лихвой досталось. Вот и я не был исключением. Только вот вспоминать о том тошно. Думаешь, легко старые раны бередить? В душе ковыряться. А вашему брату что? Заскочил на полчаса, биографию расспросил, и бегом заметку строчить. Да отсебятины столько напридумываете, что людям в глаза стыдно смотреть.

-  Я не спешу, - извиняющимся тоном сказал Вадим. - Меня только в конце дня машина на обратном пути подберёт.

-  Тогда другое дело. Тогда раздевайся, будем чаёвничать. Правда, говорят, чай не вино, много не выпьешь.

-  А у меня есть, - засуетился Вадим и начал доставать из сумки купленную специально для этой поездки бутылку «Столичной».

-  Да спрячь ты своё барахло, - махнул рукой хозяин. - Я казённую редко употребляю. У меня - своё. В сто раз получше магазинного. Там же отрава, сивуха одна, а у меня собственная система очистки. Сейчас попробуешь, за уши не оттащить.

-  Я вообще-то к спиртному не очень, - поспешил упредить Вадим.

-  А кто очень? Я что ли очень? Но если повод хороший, то почему по стопочке-другой не принять? Например, за знакомство. Не часто тут у меня ленинградские гости бывают.

-  Да я не в гости. Я по работе.

-  Ты, молодой человек, у меня в доме, значит - гость. А по какой надобности, не суть важно. Извини, разносолов ленинградских у меня нет, но чем закусить, найдём.

-  Да Вы не беспокойтесь...

-  И не беспокойство то вовсе. Закон гостеприимства.

Хозяин вышел в сени, вернулся с какими-то мисками в руках, начал доставать из них квашеную капусту, солёные огурцы, копчёное мясо. Разложил всё это по тарелкам, поставил рядом с ними стопки, из шкафа достал бутылку с какой-то жёлтого цвета жидкостью.

-  Вот, настойка собственного приготовления. На морошке. Люблю морошку. Это ещё с войны. Почему-то в войну её столько было! Никогда позднее так много не видывал. Ненцы говорят, что это самая главная ягода на Севере. Ну, давай за знакомство. Как тебя по имени-отчеству?

 -  Вадим. Вадим Раевский.

 -  Ишь, фамилия-то какая - знатного рода. Оттуда идёт? - хозяин большим пальцев показал за спину.

-  Оттуда, - заулыбался Вадим.

-  Ну, я крестьянского рода. Из этих мест родом. Безруков Алексей Васильевич.

-  Очень приятно!

-  Ты эти интеллигентские замашки пока оставь, давай по-простому. Ну, за знакомство!

-  Вадим пригубил, пробуя напиток на вкус. О наличии водки говорило сразу же появившееся жжение, но вкус ягод перебивал всё остальное.

-  Не понравилось? Могу дать на клюкве, на бруснике, на ягодах можжевельника. Могу - с перцем.

-  Нет-нет, я просто пробую.

-  Знаешь, был такой старый анекдот. Едут в купе поезда Москва - Киев негр и хохол. Негр достаёт какие-то диковинные заморские фрукты и начинает есть. Хохол долго смотрел, потом робко спрашивает: «Извините, что это такое, можно попробовать?». Негр ему даёт одну штуку, хохол съел, достаёт из чемодана шмат сала, кладёт на стол, кусок отрезал и начинает есть. Негр говорит: «Извините, а что это такое? Можно мне тоже попробовать?» - «Та шо его пробовать? - отвечает жадный хохол. - Сало як сало». Вот и здесь, что её пробовать? Самогонка как самогонка, только на разных ягодах настояна.

Вадим допил содержимое стопки, закусил кусочком копчёного мяса.

-  Алексей Васильевич, Вы говорили, что морошка Вас от смерти спасла. Как это?

-  Ранило меня. Я тогда в штрафной роте служил. Как говорили, должен был или погибнуть, или вину кровью искупить. Теперь, наверное, мало кто и знает, что немцев с финнами на Кольском полуострове в некоторых местах ведь так и не пустили границу пересечь. Отстояли наши рубежи. Но бои на протяжении до сорок четвёртого были жесточайшие. Наши мало того, что оборону держали, частенько в тыл десант забрасывали, чтобы врага в постоянном напряжении держать, чтобы он вынужден был с линии фронта силы оттягивать на оборону своих баз. Ты же знаешь, как на Кольском полуострове, так и дальше туда - сплошь заливчики разной величины. Ну, у нас это называется губа, у них фьорды. И вот в этих фьордах военные корабли да подводные лодки на боевом дежурстве прятались, а как появлялся конвой с грузом по ленд-лизу, они неожиданно и нападали. Вот наша морская пехота на торпедных катерах да морских охотниках рейды в тыл и совершала. Если корабль или лодку уничтожить не удавалось, так хоть в фьорде этом запереть, не дать возможности выйти.

-  Я где-то читал об этом. В том числе «Реквием каравану PQ-17» Пикуля.

-  Верно. Но он про караван писал, а про морскую пехоту мало что рассказано. А жаль, героические были ребята. Одна операция на мысе Пикшуев чего стоит! Легендой стала. Там враг создал такой сильный оборонительный узел из трех укреплённых пунктов, подготовленных для длительной круговой обороны, что ни с какой стороны не подступишься. Всё из камня и бетона. А уничтожить этот узел надо было во чтобы то ни стало. Долго операцию готовили, несколько сотен морпехов задействовали, на девяти судах с Рыбачьего десант забросили, с двух сторон в половине пятого утра подошли и атаковали, а к восьми утра все два десятка сооружений уже были взорваны. Наши потери - шестьдесят человек убитыми и ранеными.

-  Вы тоже там были?

-  Я был капитаном одного из трёх морских охотников. Знаешь, что это за корабль?

-  Кажется, видел в музее.

-  Кажется, видел... - Эх, вы. Молодёжь! Историю надо знать! А как же? Те, кто на больших кораблях, к нам с некоторых превосходством относились, я бы даже сказал, с некоторым пренебрежением. Эй, кричали, на мошке, далеко от берега не уходи, в море унесёт! Корабль маленький, юркий, скоростной. Мы ставили глубинные бомбы против подводных лодок, на нас охотились самолёты, но и мы тоже были вооружены зенитками, поэтому нередко бывало, что мы эти самолёты сбивали. Да, на счету некоторых кораблей было по несколько сбитых самолётов. Для высадки десанта тоже нас да торпедные катера использовали. У тех тоже скорость большая, под прикрытием берега могли близко подойти. Нас нередко вместе и использовали. Торпедные катера могли спрятавшиеся в шхерах корабли потопить, а мы на выходе глубинные бомбы поставить, чтобы подводные лодки там запереть. Вот за одну такую операцию я и получил орден Красной звезды, который потом профукал.

-  Как это?

-  А вот так! Дурак был! Ухарь! Вот и профукал.

-  Потеряли?

-  Можно и так сказать. Лишили.

-  А разве наград лишают?

-  Лишают, молодой человек, лишают. Правительственным указом, так же, как и награждают.

-  Извините, а за что Вас лишили?

-  Не люблю я это вспоминать! Говорю же, дурак был. Давай ещё по чуть-чуть.

Алексей Васильевич наполнил рюмки, чокнулись, выпили. После долгого молчания хозяин заговорил:

-  За что спрашиваешь? А вот за это самое, - и он кивнул на бутылку. - Откомандировали меня в Полярный, новый корабль получать, а этот в ремонт оставить. И встретил я там своего старого друга. Он тоже прибыл новый торпедный катер получать. Выпили за встречу, а вечером концерт. Наши оба экипажа на него попали. И так мне одна певица из хора глянулась, просто смотрю на неё, и сердце щемит. Вот именно тогда я и поверил, что бывает она — любовь с первого взгляда. После концерта экипажи свои отвели на корабли, снова с другом встретились. Хорошо так посидели, поговорили, ещё добавили. Я всё его подбиваю, мол, давай узнаем, где артистов разместили, да в гости сходим. Тушенки возьмём, спиртику, их ведь наверняка хуже нас, моряков, кормят. Но война ведь, куда там ночью попрёшься? Комендантские патрули везде. Назавтра узнали, что артисты обратно в Мурманск уехали, а нам команды возвращаться всё нет и нет. После обеда опять выпили, а он в шутку и говорит, мол, давай, в Мурманск к артисткам этим смотаемся на торпедном катере. Что там, каких-то тридцать километров! Всего и делов-то. Сначала посмеялись, а мысль в голове засела. Когда ещё спиртику добавили, к этой теме и вернулись. Он своим команду подаёт, и вперёд!

-  Нашли своих артисток? - перебил Вадим?

-  Да какой там! Нас в Кильдине перехватили. Обоих под трибунал. Разжаловали, наград лишили, поскольку в положении об ордене Красной звезды сказано, что награждённый должен служить примером не только храбрости, самоотверженности мужества, но и образцово нести военную службу. А мы какой образец показали? В военное время без приказа, можно сказать, с передовой в тыл боевой корабль угнали. Хорошо, что не к расстрелу приговорили, обоих в штрафбат, вину кровью искупать.

-  Сурово!

-  Сурово, конечно, но иначе нельзя было. Дай слабину, такое начнётся. И отправили нас обоих матросами. Серёжку в первом же бою и убило. Я ту смерть так себе до конца жизни не прощу, потому что я ведь, если по сути, его на эту авантюру подбил. Но казни себя не казни, а человека с того света не вернёшь. Я тоже ранен был. Тяжело. Выброска у нас тогда неудачной была, катера немцы потопили, нас в тундру отогнали, там из самолётов добивали. Кое-кому удалось вырваться, а на остальных похоронки домой отправили. На меня тоже. А я вот выжил. В обе ноги ранило, крови много потерял, идти не мог, а ползком далеко ли уползёшь? Вот морошка и спасла. Да хорошо, что ненец один теми местами стадо своё перегонял подальше от стрельбы, на меня его собаки наткнулись. Подобрал, олешка молодого забил меня кровью свежей напоил, выходил, потом к нашим вывез. После госпиталя в морскую пехоту перевели. Там в первом же десанте на подходе к берегу нам очень сильный отпор дали, под такой обстрел попали, что словами не высказать. Многие ещё на борту погибли, командира мошки тоже убило, я на себя командование взял, высадились, и хоть мало нас осталось, навели врагу шороху. За ту операцию мне лейтенанта дали. Так снова офицером стал, опять на корабль перевели. Потом ещё одна похоронка была. Тоже в сильный переплёт при десантировании попали. Выход для лодок заминировали, а при отходе нас затопили. Берегом к своим две недели выбирались. По сопкам хаживал?

- Бывало. Однажды хотели с двумя друзьями Баренцево море посмотреть. Полсуток шли, полярный день, солнце круглые сутки светит. Идём-идём, вот, думаем, за этой сопкой точно море видно будет, а там другая сопка, потом ещё одна. Так до моря и не дошли, поняли, что надо обратно возвращаться, а то хватятся нас, накажут за самоволку. Почти сутки бродили, вымотались! Еле до казармы доплелись. Ноги потом целую неделю болели.

- Вот-вот! Мы по этим сопкам точно так же выходили. Только была не середина лета, а глубокая осень. Снегом впадины забило, как только ноги не переломали, до сих пор диву даюсь. И как нас в чёрных бушлатах с самолётов не заметили, когда в короткие сумеречные дни они неподалёку пролетали?

- А как вы через линию фронта?

- А тут нам просто повезло. Услышали бой, продвинулись в ту сторону и ударили врагу с тыла. Нас хоть и мало было, но нападение с тыла панику посеяло. Так с нашими соединились и вместе с ними обратно вернулись.

- За этот бой Вы очередной орден получили?

- За операцию. Этот бой был так. Попутный. Вообще, должен сказать, мне всю войну везло. И ранения ещё были, и ситуации разные, а всегда живой оставался. Будто заговорённый.

- В приметы верите?

- Да как тебе сказать? Вот в бога не верю, а в приметы разные верю. Жизнь поверить заставила, потому что столько раз какая-то неведомая сила, интуиция что ли, выручала, что нельзя не верить. Верующие, наверное бы сказали, что ангелы-хранители берегли. Ведь две похоронки родные получили, а я оба раза жив остался.

-  Скажите, а с девушкой той, с артисткой, так больше и не виделись?

-  А как же! Я её после войны отыскал. Вот представь, каково было искать, когда ни имени, ни фамилии не знаешь! А нашёл. Оказалось, замужем она уже тогда была. Муж офицер. Так ведь отбил я её!

И Алексей Васильевич расхохотался. Просмеявшись, он наполнил стопки:

-  Давай помянем. Замечательная была женщина! А уж любил я её до самой смерти. Поверишь ли, больше ни на одну женщину даже не поглядел. Знал, что другой такой во всём мире больше нет.

-  А дети Ваши где?

-  Не получилось у нас с детьми. И в первом браке у неё детей не было, и со мной не получилось. Собственно, с первым мужем она и жила всего ничего. Перед самой войной поженились, а как война началась, Мурманск, ты знаешь, очень сильно бомбили. Немцы с финнами ой, как рвались, чтобы порт и железную дорогу захватить. А коли так не получалось, то они бомбёжки страшные устраивали. Однажды во время налёта осколком и мою, ну, тогда ещё не мою, Анфису и ранило в живот. Операцию сделали, всё зажило, а что-то, видно, повредило, раз с детьми не получалось. Думали, конечно, что может не по климату ей там, она до того, как в ансамбль попасть, в Рязани жила. Но и на родину в отпуск ездила, и на курорты, не помогало. А когда я в отставку вышел, мы здесь дом купили. Я тут неподалёку родился, и родные мои все там похоронены, а я уже без воды не могу. Там только речка маленькая, а тут вон какое озеро. Утром встанешь, в окно глянешь, будто море перед тобой раскинулось. Я как этот дом окнами на озеро увидел, так сам себе и сказал, все накопления отдам, но не отступлюсь - выкуплю.

-  Дорого получилось?

-  Совсем пустяки. Старушка тут одна жила, к сыну в город увезли с внуками нянчиться, за бесценок продали. Всё одно, говорят, так сгниёт никому не нужным. Анфисе моей то ли не по климату тут пришлось, то ли что другое, но она быстро таять стала. За два года и растаяла. И никакие лекарства не помогли, ни бабки разные с их травами и заговорами. С моими родителями рядом и похоронил. Теперь вот один небо копчу.

- Вам, я думаю, просто так коптить не дают. Тридцатилетие Победы близится, в школы, наверное, приглашают перед детьми выступить.

- Да приглашают, конечно! А что я им про войну-то скажу?

- Да у Вас вон какая биография богатая! Орденов несколько, ранения, похоронки. Про тот первый орден опять же.

-  Что просрал его? Да кому это кроме меня интересно?

- Хотя бы в качестве примера, чем иногда элементарная глупость оборачивается.

- Да разве кто на чужих ошибках учится? Каждому свои шишки набить надо, вот тогда он поймёт. А чужие они и есть чужие.

-  Да, но у Вас и о подвигах примеров много. О чужих, о своих.

-  Вот скажи ты мне, молодой человек, как про войну рассказать, чтобы там подвиг был виден. Там кровь, смерть, там жуть. А подвиги? Может, со стороны это подвигом кажется, а там зачастую у человека просто выбора нет. Или погибнуть трусом, или сломя голову вперёд под пули в надежде, что твоя мимо пролетит, и ты на этот раз жив останешься. То же и на корабле. Там не о подвигах думаешь. А что сделать, чтобы снаряд или бомба мимо пролетела. Это вон в кино да в книгах всё красиво получается. Герой долго думает, куда шагнуть, что для смелости крикнуть, как в рукопашной действовать. А в жизни у тебя на раздумья доли секунды нет, исключительно на автоматизме что-то делаешь, бьёшь сам, уворачиваешься от удара врага, стреляешь, если патроны ещё не кончились. Читаю я иногда в газетах воспоминания участников войны, стыдно за них становится. Такого напридумывают то ли сами, то ли ваш брат, корреспонденты, что диву даёшься, какие немцы дураки были, и какие мы умные да отважные. Есть, конечно, краснобаи, складно рассказывать умеют. Но, мне кажется, не пережитое собой они рассказывают, а вычитанное из книг да газет, где всё намного складнее да красивее подано, чем это на войне было на самом деле. Вот этого бахвальства я и боюсь. Раз придумал, второй, а потом понесёт так, что и сам в выдумки поверишь, а ещё через какое-то время и правду от выдумки отличать перестанешь. Ладно, давай эту тему оставим, лучше ещё по чуть-чуть. У меня от этих разговоров даже давление поднялось. Давай, для расширения сосудов.






САШКА




Проговорив с Алексеем Васильевичем несколько часов и не только прикончив эту бутылку настоянной на морошке самогонки, но и почав другую - на бруснике, Вадим сильно захмелел, Алексей Васильевич от выпитого и от разбередивших душу воспоминаний расчувствовался, на прощание давал «краба», потом обнимал и, выйдя в одном свитере на улицу проводить гостя, долго смотрел ему вслед. Отойдя в сторону сельсовета на приличное расстояние, Вадим вспомнил, что совсем забыл про фотоаппарат, а потому так и не снял своего удивительного собеседника. Обернулся ещё раз посмотреть на стоящий окнами к озеру дом и увидел, что старый моряк всё ещё стоит у калитки, помахал ему рукой, тот ответил и пошёл в дом.

Вадим был пьян, но не настолько, чтобы не контролировать свои действия, поэтому, строго оценив своё состояние, решил ни с кем больше не встречаться, не порождать пересудов по поводу нетрезвого корреспондента. Выйдя на большак, решил возвращаться домой на попутной машине, но и уехать просто так, никого не предупредив, тоже было бы неправильным. Зашёл в сельсовет, сказал какой-то женщине о своём решении.

- Вы поторопитесь, как раз оказия подвернулась - сейчас бензовоз должон обратно ехать. Минут пятнадцать как свернул на базу. Ну, пока топливо сольёт, пока в конторе накладную отметит, так что лучше прямо к конторе и идти. Прямо там перехватить, а то вдруг ещё пассажиры какие окажутся. А райкомовским я скажу, что Вы их дожидаться не стали.

Едва стал подходить к колхозной конторе, как к ней подрулил бензовоз с жёлтой цистерной с какими-то наподобие ромашек белыми цветочками.

- Чудная какая раскраска, - подумал Вадим. - Прямо, как из мультфильма.

Из кабины со стороны водителя выскочил мальчишка в какой-то цветной кофте и бегом побежал в контору.

-  Совсем подросток, - подумал Вадим. - Наверное, после ПТУ до призыва в армию дорабатывает, так что попутно можно и разговорить, думает после службы домой возвращаться или на какие-то комсомольские стройки за романтикой податься. Водители везде нарасхват. А что? Можно интересный материал сделать.

В коридоре никого не было, и Вадим решил, что если речь идёт о накладных, то парнишка, наверняка зашёл в бухгалтерию. Тот действительно оказался там и стоял возле стола в ожидании документов.

-  В район? - спросил Вадим, поздоровавшись со всеми.

-  А куда же ещё? - немного дерзко ответил парнишка.

-  Возьмёшь?

-  Места не жалко.

-  Вот, Саша, тебе и попутчик подвернулся, - приветливо улыбнулась бухгалтерша, подавая накладные. - Вдвоём-то веселее, да и мало ли что в дороге случится, всё помощник будет. Вон какой мужчина сильный. Ну, счастливо вам доехать! Когда снова-то? Завтра?

-  Нет, завтра, вроде в Ивановку, а на той неделе снова к вам. До распутицы всего ничего, а ещё половина топлива не вывезена. Петрович-то только дня через три-четыре ремонт своего бензовоза закончит. Главное, только ведь из капиталки получил, а вот видите, как ремонтируют. Движок снова перебирать пришлось. Пока из Вологды приехали дефектовку сделать, пока то да сё, а время-то идёт, поэтому в первую очередь в дальние колхозы торопимся солярку завезти. В ближние-то можно и по распутице.

- Да уж, Вы давайте к нам в первую очередь, а то потом ведь и не пробраться будет на гружёной-то машине. Ну, лёгкой дороги вам!

Как только сели в кабину, Вадим протянул руку:

-  Давай знакомиться. Тебя, я слышал, Сашей зовут. А меня Вадим. Будем знакомы!

Мальчишка молча протянул маленькую ладошку и несильно ответил на рукопожатие. Было оно каким-то не мужским, больше присущим девчонкам. Вадим посмотрел на водителя, увидел в ухе маленькие серёжки.

-  Гомосек что ли? - мелькнула мысль. - Они и в Ленинграде у нас - редкость, да и не афишируются, а тут в деревне и вот так, в открытую?

Молча выехали за околицу.

-  Весной в армию? - попытался завести разговор Вадим.

-  Нас в армию не берут, - не поворачивая головы ответил мальчишка.

-  Точно, значит, гомик, - поразился Вадим. - Их что официально регистрируют, чтобы в армию не брать? Не слышал. Хотя, наверное, и правильно - попади такой на подводную лодку, что будет? Полэкипажа за автономку склонить к нетрадиционным отношениям может.

-  А ты здешний или приезжий? - опять нарушил молчание Вадим.

-  Что, земляков ищешь? Нету у нас тут ленинградских. Все местные.

-  А ты откуда знаешь, что я из Ленинграда?

-  Хэ, - хмыкнул Сашка. - Это вы там, в большом городе друг друга не знаете, а у нас на другой день всё про всех знают. Всем известно, что в редакцию практикант приехал из Ленинградского университета, что Вадимом зовут, что на гитаре играет, что на Люську Андриянову глаз положил, и что она от практиканта совсем голову потеряла, с первого взгляда втюрилась.

-  Да-а-а, - удивлённо протянул Вадим. - Служба информации налажена на высшем уровне.

-  А ты думал! Чо тут у нас населения-то, всего две тысячи! Все тут родились, тут всю жизнь живут. Новеньких два-три человека в год приезжает, вон в больницу в основном, потому что после отработки в Вологде устраиваются или в Череповце. В редакции у вас все приезжие, прокурор с судьёй, но эти сразу с семьями явились. В школу тоже свои после пединститута возвращаются, так что каждый новенький на виду. Да ты не тушуйся! Оно и лучше, когда все друг друга знают. Может, понравится у нас, тоже сюда приедешь, на Люське женишься, райком квартиру выделит, детей нарожаете, корову заведёте.

-  Смешно?

-  Да нет, просто представила тебя вот такого разряженного возле коровы. Ты хоть корову от быка отличить можешь?

-  Наверное могу. У коровы рога полукругом, а у быка вперёд торчат.

-  И всё? - Ой, умора с этими городскими, - расхохотался Сашка. - А то, что у коровы между ног вымя, а у быка - муди, ты не знал?

-  Наверное, мог бы и догадаться, - не обиделся Вадим. - Я же всего только раз на ферме и был, причём не разглядывал, у кого там что между ног.

-  Да читала я твою заметку про пьяных доярок. У нас тут так смело давно никто не пишет. Иногда Конев что-то такое выдаст, дак и то под чужой фамилией. Овсовым подписывается, хотя всё равно все знают, кто написал. И ты, когда Невским подписывался, я тоже сразу поняла.

-  А как ты догадался, что Невский - это именно я?

-  Ну, во-первых, ты из Ленинграда, город стоит на Неве, тут надо дураком быть, чтобы не понять. Во-вторых, ты чо меня за парня что ли принял? Ой, умора!

-  А ты что, девчонка что ли? А почему Саша?

-  Александра потому что. Ты что, имени такого женского не знал?

Теперь до Вадима дошло всё - и щуплость водителя, и мягкая ладошка при рукопожатии, и серьги в ушах, и голос, который он принял просто за подростковую ломку при взрослении.

-  Я вообще-то подумал, что ты гомосек. Парень, а с серёжками, почему-то в армию не призывают.

-  Гомосек? Ой, не могу! Ой, насмешил, - и Сашка расхохоталась во весь голос, закатив голову. Машина вильнула, она крепче ухватилась за руль. - Слушай, ну ты шутник! Девчонку за гомосека принял.

-  Я действительно даже не думал, что девчонка и вдруг за рулём бензовоза. У нас, в Ленинграде, даже на легковых и то очень редко женщину за рулём встретишь. А тут на грузовой машине да ещё такая хрупкая.

-  А меня специально на бензовоз посадили, чтобы по собственному подала. Были бы грузовики свободные, мне бы на ЗИЛ предложили, только там мужики давно работают, там заработки хорошие, кто же уступит. А с бензовоза осенью парня в армию призвали, вот меня и устроили. Я в прошлом году весной права получила, устроилась на легковушку к начальнику промкомбината. Каждый день допоздна по району мотались, вот его жена ко мне и приревновала. Пришлось уволиться по собственному. Можно было и в райком комсомола на легковушку, и в управлении сельского хозяйства место появилось, но кто же проститутку возьмёт? Обо мне жена бывшего моего начальника тут такой слух распустила, что дальше некуда. Так ославила, что в районе все только так и воспринимали. А он, между прочим, если хочешь знать, даже никаких попыток никогда не делал, ни разу не приставал, ни в трезвом, ни в пьяном виде. Они с моим папой друзьями с детства были, я, можно сказать, у него на глазах выросла, мы с его дочерью тоже не разлей вода были, пока она в сельхозинститут учиться не уехала.

-  А ты чего не захотела учиться?

-  А я всю жизнь с малолетства мечтала шофёром быть. У меня папа до инвалидности, двадцать пять лет баранку крутил. А здесь, это ведь не у вас в городе, гаражей тёплых нет, зимой если ремонт, то на снегу под машиной. Сначала спину простудил, а потом инфаркт получил. После инфаркта врачи запретили на машине работать, мало ли что в дороге случится, вдруг сердце снова прихватит. И сам разобьётся, и машину ухайдакает. Да, не дай бог, ещё и других людей угробит.

-  В бога веришь?

-  Ой, да кто у нас тут верит? Так, присказка просто. Или поговорка? Как там правильно-то?

-  Тяжело на бензовозе?

-  На легковушке, конечно, легче! Не зря она легковушкой называется. Но и тут, главное привыкнуть. Когда с полной цистерной едешь, вроде полегче, а вот если половина налита, да на рытвинах раскачает, дак того и гляди, чтобы не опрокинуться. Хоть там в бочке и перегородки приварены специальные, чтобы не так плескалось из стороны в сторону, а всё равно иногда сильно раскачивает.

-  А какую-то более женскую профессию не пробовала выбрать?

-  Швеёй в Доме быта? Парикмахером?

-  Ну, не знаю...

-  Понимаешь, я с детства с папой. Лет с четырёх он меня с собой на машине кататься брал. Я с ним с утра до вечера вот так каталась. И на ремонте помогала, а велосипед свой лет с семи, наверное, сама ремонтировала. И подшипники меняла, и спицы натягивала.

-  А спицы зачем? - недоумевая спросил Вадим.

-  Дак это у вас в городе по асфальту, по ровненькой дороге, а у нас по песку да по колдобинам, то в яму какую колесом попадёшь, то на бугор наскочишь. Особенно ночью. Обод-то гнётся, вот и приходится спицами регулировать, чтобы восьмёрок не было.

Вадиму было совсем не понятно, что такое восьмёрки, но он не стал расспрашивать, чтобы не перебивать девушку.

- Потом, когда мне десять лет было, папа мотоцикл купил. Ой, сколько раз мы с ним вместе его ремонтировали! А лет с двенадцати я уже не только сама ездила, но сама и ремонтировала. Папа говорил, мол, сама сломала, сама и делай. Только советом иногда помогал, но чаще только смотрел молча, чтобы своим умом доходила.

-  Доходила?

-  А то! Я наверно, рождена с техникой дело иметь. Сколько с папой старую машину, на которой он работал, вместе ремонтировали! Что только делать не приходилось. Знаешь, меня на автобазе с такой усмешкой приняли! И бензовоз этот дали специально, чтобы сразу отказалась. В первый же день в рейс ехать. Я завела, послушала, говорю, не поеду, у движка клапана стучат. Механик послушал, махнул рукой, ничего не слышу, поезжай, не сачкуй, если работать за рулём хочешь. А я упёрлась, не поеду и всё, пока клапана не отрегулированы. «Да где, матерится, я тебе сейчас специалиста найду клапана регулировать? Самому тоже некогда, поезжай и всё. А я, мол, не поеду. Вот отрегулирую, тогда хоть куда. Хоть на край света! Он посмотрел на меня этак свысока, немножко презрительно, говорит, на край света у меня рейсов нету и не будет, а вот если ты сегодня солярку в Заречье не отвезёшь, завтра на работу можешь не выходить. А я упёрлась, не поеду на неисправной машине и всё. Он с матюгами к начальнику пошёл, чтобы меня к чёртовой матери в первый же день уволили, мол, строптивая, не подчиняется, в рейс ехать отказывается. Тот меня вызвал. Я ему всё объяснила, сам пришёл, движок послушал, говорит, молодец, что не поехала, запорола бы машину. И велел ждать, пока моторист прежнюю работу закончит. А я ему и говорю, что сама сделаю. Механик опять с матюгами, мол, сопля зелёная под носом не высохла, а туда же - клапана регулировать. Да хоть знаешь, где они находятся? Всё, свободна! Через два дня моторист на ЗИЛу движок доделает, твоим займётся. И ушёл. А я домой сходила, инструмент принесла и давай сама всё делать. Бензовоз в углу стоял, никто и не заметил, что я там ковыряюсь.

-  Сделала?

-  Конечно! Мы с папой не раз на его движке регулировали. Правда, там ЗИЛ был, а тут ГАЗик, но принцип-то одинаковый. Сделала, гордо так выезжаю, иду за путёвкой, механик исподлобья смотрит: «Что, сошла спесь? Решила всё же ехать?» «Нет, - говорю, - клапана отрегулировала, протяжку рулевых сделала, там справа тяга совсем разболталась, у наконечника втулки заменить пришлось, теперь можно и в рейс». Не верит. «Когда успела? - спрашивает. «А вчера и успела. Наконечник сегодня утром до работы сделала». «Ну, девка, смотри, запорешь Движок, тебе отвечать». «Да всё нормально. Куда ехать?» «Ой, стрекоза, не верю я тебе. Давай хоть до «Заветов» отвези, если доедешь». А «Заветы Ильича» всего в десяти километрах. Заправила цистерну, отвезла, вернулась, механик уже по-другому со мной разговаривает, но всё равно чувствую, избавиться хочет. Мало того, что девчонка, так ещё и строптивая, его не послушалась, по-своему сделала. Но ничего, вот уже почти полгода работаю. Даже взрослые мужики зауважали. Я ведь многим помогаю. Не заводится машина, перематерятся все, и свечи поменяют, и бегунок, и крышку трамблёра, и карбюратор переберут. Вроде всё нормально, и бензин поступает, и искра есть, а не заводится. Меня зовут. Приду, посмотрю, поковыряюсь минут десять, заработала, как миленькая. Ну, колдунья, говорят. А у меня, наверное, чутьё врождённое, или от того, что папа давал возможность самой до всего доходить, не ждать подсказки. Ну, вот, смотри, как быстро за разговорами доехали. Я по селу не поеду, на базу сверну, тебя на развилке выпущу, там недалеко, добежишь.

Когда машина остановилась, Вадим достал фотоаппарат:

-  Саша, давай я тебя сфотографирую.

-  Зачем? Себе на память? Так Люська обижаться будет.

-  Не будет. Я тебе на память фотографию сделаю.

-  Да я, вишь, не при параде совсем.

-  Так даже лучше, а не понравится, потом в нарядном платье пересниму.

-  Ну, фотографируй, а то у меня и правда ни одной фотки нету. Давай на подножке, а?

-  Сначала за рулём, а потом, коли так хочешь, то и на подножке.

Вадим сделал несколько снимков, поблагодарил и отправился через парк в редакцию. По дороге завернул в чайную, поужинал и пошёл в редакцию набросать в дневник всё увиденное и услышанное за день, пока не забылись основные факты. Именно так предложил ему делать Василий Дмитриевич в первый же день работы.

-  Ты при человеке блокнот не доставай, не смущай собеседника, - говорил тот. - Одно дело, когда он тебе просто так что-то рассказывает, другое - когда ты записываешь. В глаза смотри, запоминай, а потом в блокнот записывай. Но когда там о каких-то цифрах речь идёт, тут всё скрупулёзно помечай, чтобы не переврать, не ошибиться. Одна неточность - и весь материал насмарку.

Вадим записал в блокнот рассказ Алексея Васильевича Безрукова, кое-где поставив знаки вопроса, чтобы потом уточнить в военной энциклопедии, расспросить районного военкома. И так увлёкся работой, что как только закончил записи про старого моряка, решил тут же написать небольшую зарисовку про девушку-водителя. Назвал просто «Сашка». Близилось уже к полуночи, когда он допечатал третью страницу. Положил текст в стол, чтобы наутро перечитать заново и отдать редактору. Печатая, иногда останавливался в задумчивости, подолгу подыскивая нужное слово. Чтобы не терять зря времени, проявил плёнку, повесил её сушиться, предварительно посмотрев негатив. Снимки Саши получились, как показалось, очень хорошими.

Утром Вадим пришёл в редакцию первым, отпечатал фотографии, перечитал текст, кое-где внёс правки и даже успел перепечатать третью страницу, когда появился Николай Семёнович.

-  Ну, как съездил, Вадим Альбертович, - спросил традиционно вместо ответа на приветствие.

-  Спасибо, отлично!

-  Были интересные встречи, будет хороший материал?

-  Обязательно будет, Николай Семёнович.

-  И кто же тот герой?

-  Капитан первого ранга Безруков. Наверняка знаете.

-  Да кто же его не знает. Конечно, мужик геройский, но писать про него я бы не советовал.

-  Почему? - насторожился Вадим.

-  Ты знаешь, например, что он был судим судом военного трибунала?

-  Да, он рассказывал.

-  И что наград его лишили?

-  Да, и это тоже.

-  Вот видишь! И какой же пример молодому поколению он может дать? Разгильдяй твой полковник. Не просто разгильдяй, а разгильдяй с судимостью. Так что забудь, вон у нас сколько других героев войны есть. Достойных, не трусивших, не пьянствовавших и по бабам на боевом корабле не ездивших.

-  На корабле не ездят, Николай Семёнович, - с обидой за своего героя вставил Вадим.

-  А какая разница, ездят или плавают. Главное, что во время боевых действий на корабле по бабам поехал. Хорошо, что не расстреляли. Поделом бы было и другим наука.

-  Ты чего с утра такой злой, а Николай Семёнович? Опять жена не дала? Всем привет! - ворвался в кабинет Сергей. - Здорово практикант! Говорят, вчера с Сашкой приехал?

Вадим снова поразился, насколько быстро здесь люди узнают всё, что, казалось бы, является сущим пустяком.

-  И как тебе наша амазонка? Не поклевал? Зря! Говорят, горячая девка!

-  Ты, балабол, сам-то пробовал? - встрял обиженный намёками на его неудачную интимную жизнь Николай Семёнович.

- Сам не пробовал, но народ хвалит. Ладно, не до этого мне, там Надежда полосу ждёт. Уже ругается - вечером должен был сдать. Хоть бы скорее Алик из командировки вернулся, надоело с этой вёрсткой канителиться.

Как только появился редактор, Вадим отнёс ему рукопись про Сашу и снимок.

-  Хорошо написано, - сказал тот. - И снимок отличный! Но ты знаешь, какая про неё слава идёт?

-  Уже просветили.

-  Сам-то какое впечатление о ней составил?

-  Да я, Василий Дмитриевич, впечатление в материале изложил.

-  Может, и вправду, наговаривают на девчонку. Бывает, ярлык повесят, и тянется потом это с ним всю жизнь. А что? Давай попробуем общественное мнение изменить. Давай в завтрашний номер на третью полосу поставим. Редко у нас зарисовки о людях бывают. А на заголовке будешь настаивать или что-то другое вместе придумаем?

-  Если Вам не нравится...

-  Просто, как-то панибратски получается: Сашка. Хотя, давай оставим. Сергей там полосу не сверстал ещё? Не знаешь?

-  Как раз делает.

-  Тогда неси. Пусть в номер ставит. Нечего нам тассов- ские печатать, когда свои есть.

...Утро началось с телефонного звонка редактору.

-  Вы почему про проституток печатаете? - строго вопрошал редактора женский голос. - На ей клеймо ставить негде, а вы про её в газете. Да я больше вашу сплетницу никогда выписывать не буду!

-  Извините, а кто говорит? - спокойным голосом поинтересовался Василий Дмитриевич.

-  А какая разница, кто звонит? Во всяком случае не проститутка звонит, про каких вы пишете.

-  Извините, это гражданка Завьялова? - редактор наугад назвал фамилию жены начальника промкомбината, водителем у которого работала Саша.

-  А хоть бы и Завьялова! - с вызовом ответила женщина.

-  Так вот, гражданка Завьялова, Вы знаете, что за клевету можно привлечь к уголовной ответственности. Или у Вас есть доказательства того, что девушка занимается проституцией, вы знаете, сколько она берёт за сеанс, за ночь?

-  Откуда мне знать? А говорю то, что все говорят.

-  Помнится, не Вы ли эти порочащие честь и достоинство человека слухи первой в районе распускать стали? Она ведь на Вас в суд подать может. Вы об этом не подумали?

-  А вот пусть попробует подать. Я ей волосы-то повыдергиваю, глаза повыцарапываю.

-  И вот это, гражданка Завьялова, называется угрозой, и тоже влечёт за собой уголовное наказание.

-  Да пошли вы все к такой матери! Пугать меня начали! Не надо, пуганая! Сама кого хошь напугаю.

-  И вот это Вы зря делаете, - напутствовал Василий Дмитриевич. - Лучше успокойтесь и прочитайте материал ещё раз. Девушка действительно хорошая, работящая, побольше бы таких. А ярлык навешивать не надо. Вы же понимаете, мы тут все друг про друга всё знаем. Вдруг про Вас тоже кто-то начнёт слухи распускать. Вам же не приятно будет.

-  Про меня нечего распускать, я женщина порядочная, блюдю себя, не то что некоторые.

 -  Тогда давайте на этом наш разговор и завершим. Приятного Вам рабочего дня! До свидания! И про Сашу не надо гадостей говорить, ведь вы же семьями дружили, с детства девочку знаете. Вы сейчас коллегам похвалите материал, они Вас ещё больше зауважают. Всего доброго!

-  До свидания, - буркнул в трубке растерянно женский голос.

Как раз в это время Вадим и зашёл к редактору.

-  Вот снова по поводу твоего материала, - кивнул Василий Дмитриевич на телефон. - Возмущаются читатели, что проституток разных славим, когда в районе в любой отрасли столько передовиков производства, про матерей-героинь, например, редко пишем. Последнее, конечно, справедливо, надо будет учесть.

-  Мне опять объяснительную писать?

-  А зачем? Я с этой дамочкой переговорил, отношения выяснили, все точки над i расставили. А ты молодец! Что ни публикация, то скандал! Можно сказать, взорвал ты наше обывательское болото. Не поверишь, у нас до сих пор не было такого, чтобы каждую неделю какая-то публикация такой отклик вызывала, то у райкомовских, то у читателей.

-  Практику не зачтёте?

-  Наоборот, Вадим, я хочу просить тебя остаться поработать ещё месяц. Если ты не против, я прямо сейчас переговоры закажу хоть с деканом, хоть с самим ректором. Ты не думай, мы тут и без тебя справимся. Нормально же справлялись. Хотя, не скрою, ты своим незамыленным взглядом привнёс в наш коллектив свежую струю. Спасибо! Так вот, мы тут и дальше будем в привычном ритме работать, а вот у тебя больше никогда в жизни не выпадет подобного случая повариться в таком котле. Хочу, чтобы ты это понял. В следующем году ты в областную газету поедешь на практику, там совсем другое. Про центральную уже не говорю. В областной тебя ещё подключат к текущей работе, а в центральной просто поболтаешься положенный срок и всё. Ну, что? Звонить в университет или тебя наши бытовые условия не привлекают? Конечно, не Ленинград, метро, трамваев, горячего душа, кафе и ресторанов нет. Музеев с театрами - тоже. Но зато какие люди, Вадим! А лекции... Ну, пропустишь что-то полезное, потом наверстаешь, а вот такой практики у тебя точно никогда уже больше не будет.

-  Да я бы с удовольствием, Василий Дмитриевич! Только как в деканате?

-  Это я беру на себя. Не волнуйся. А тебе я тут целый список наших уникальных людей подготовил, да и с Володей Вишневским ты так ещё и не познакомился. А он, между прочим, ждёт нас с тобой в гости. Так что, заказывать Ленинград? - и Василий Дмитриевич потянулся к телефону.

-  Заказывайте, - с каким-то неожиданным озорством сказал Вадим.

-  Тогда иди отписывайся.






ЛОШАДИНАЯ ФАМИЛИЯ




Тимофея Петровича посоветовали искать на конюшне.

    -  Он у нас с утра до вечера возле лошадей, домой только ночевать и ходит, - улыбнулась зоотехник. - Я иногда думаю, а не в конюшне ли он и родился? У него даже фамилия, как это Чехов писал, лошадиная. Коняев он у нас. Вот человек! Я ведь здешняя, с малолетства его помню всё таким же, нисколько не меняется. А уже за восемьдесят перевалило. Будто законсервирован. И внешне на старика не похож, и силы ещё... Ого-го! Молодых мужиков за пояс заткнёт. Ну, да сами скоро увидите. Вон туда пойдёте, - она махнула рукой в конец улицы, там, сразу за деревней, налево дорожка есть. Прямо к конюшне. Не собьётесь, сразу увидите - там всегда в загоне лошади бегают. Работы-то сейчас для них нету, сено теперь на тракторах возим, дрова - тоже. Если бы не Петрович, дак, поди, давно бы всех коней на мясо сдали. Но он упрямый! Тогда и меня, говорит, вместе с ними сдавайте. На мясо уже не гожусь, так хоть на костную муку пусть переработают. Вот такой шутник. Да, вы с ним только про бога не спорьте, он у нас человек верующий.

- Лошадками интересуетесь? - спросил Тимофей Петрович после приветствия. - Не цыган часом? А то бородка-то вон какая курчавая, да и волосом черен.

- Нет, не цыган, - с улыбкой ответил Вадим. - А лошадями действительно интересуюсь. Очень умные животные.

- Вот! Правильно говоришь, мил человек! Умные! Поумнее многих человеков будут. Я ведь при конях-то, почитай, всю жизнь. Даже в Отечественную при конях довелось повоевать. Вы, молодые-то, поди, и не знаете, что в Отечественную не только танки да самолёты были, и кавалерия была. А как же без кавалерии-то? Это, я тебе скажу, первейшее дело на любой войне. Тринадцать кавалерийских дивизий на начало войны в Красной Армии было. А сколько коней в артиллерии? О-о-о! И не счесть! И пушки таскали, и кухни походные, и раненых вывозили. Да без лошадей-то бы совсем пропащее дело было. Опять же, когда наступать начали, рейды в тыл противника на чём делать? На танках? Так от них грохота столько, что на десяток километров слышно, а тут надо аккуратно, скрытно, тихонечко, чтобы ни одна живая душа не узнала. Да! По сорок километров в день хаживали. Мне-то, правда, в тылу вражьем не довелось бывать. Я больше в прифронтовой полосе, в обозе числился. Но пороху понюхать пришлось. А как же! Даже медаль «За отвагу» имею. А всё благодаря лошадкам. Всё им, сердешным.

-  Здесь шутят, что Вы и родились чуть ли не в конюшне.

-  А пускай шутят! - отмахнулся Петрович. - Тольки ведь я и вравду на конюшне родился. Тятя мой конюхом работал. Мамка на сносях уже была, пришла ему подсобить, что-то тяжёлое подняла и всё. Так я в амуничнике на попоне и появился на свет. Батя мамку туда на руках занёс, сам и роды принимал. Потом уж за бабкой съездил, когда мамку на телеге домой привёз.

-  Вы почти как Иисус Христос на свет появились, попытался пошутить Вадим.

-  Не надо имя господне всуе поминать, молодой человек. Мало ли кто где на свет появился. В ранешние-то времена и в поле рожали, и в хлеву, и где придётся. До последнего работали. И выживали младенцы, если бог даст.

-  Говорят, Вы человек очень верующий?

-  Да как же без веры-то? Без веры - никуда! Это и теперича вон на меня многие косо смотрят, что в бога верую, а в детстве-то, бывало, не только дразнили, и поколачивали тоже. Да и крепко поколачивали. Молодой-то был, комсомол как раз силу набирал, а я не только с имя знаться не хотел, в церкву ходил. Вот и доставалось. И жену по той же причине долго найти не мог. А как было не веровать, когда мне в десять лет видение было. Самое что ни на есть настоящее.

-  А что такое видение? Мираж своего рода?

-  Про миражи ваши я ничего не скажу, не знаю, а вот видение, это когда видишь образ прямо перед собой, ну, как вот тебя сейчас. Только видение потрогать не можешь. Оно бестелесное.

-  Интересно, и как же это было?

-  Да ты, поди, тоже комсомолец?

-  Комсомолец, - подтвердил Вадим.

-  Дак, поди, комсомольцам-то и нельзя про такие дела слушать. Накажут.

-  Не накажут, - улыбнулся Вадим. - Просто мне действительно очень интересно, что это такое видение? Вроде как сон или что-то иное?

- Ну, сон - это сон. А видение - это видение. У меня в жизни-то двенадцать видений было. Аккурат по числу апостолов. Знаешь, кто такие апостолы?

-  Ученики Христа?

-  Ученики, - подтвердил Петрович. - Иисус за время своей жизни признал двенадцать своих учеников, чтобы они были с ним, говорили от его имени. После воскресения Христова и сошествия на них Духа святого они, апостолы-то, и начали устройство христианской церкви. В Евангелии да в Деяниях святых апостолов про них всё подробно описано. Слышал, поди, про Евангелие-то?

-  Слышал, конечно, но читать не читал.

-  А зря, промежду прочим, очень полезная книга. Куда полезнее всех этих ваших, которые бесовство-то прославляют.

-  Да я таких тоже не читаю.

-  И правильно. А Евангелие прочитай! О многом заставит задуматься.

Желая перевести разговор в другое от Евангелия русло, Вадим спросил:

-  А Вы в этих двенадцати видениях всех апостолов видели?

-  Нет, не сподобилось. Я только Николу Угодника видел. Я тогда в ночное ходил. Поутру сморило, прямо на травке и заснул, попонку постелил, устроился и заснул. Долго ли спал, не ведаю того, только просыпаюсь и вижу: со стороны реки мужчина в мою сторону идёт. Одет как-то странно, будто в плаще таком длинном, и от плеч к середине золотые полоски пришиты. Не наш мушшина, не девенский, а пришлым, вроде бы, и взяться-то неоткуда. Уж от реки-то да этакую рань дак и подавно. Подошёл он ко мне, посмотрел так внимательно, осенил крестом и дальше пошёл. И идёт, будто по воздуху. На траве роса обильная была, а его следов-то и не заметно. Оробел я сильно, сон, как рукой сняло. Потом тяте дома-то рассказываю про мужика этого, про одежду его необычную, а тятя у меня сообразительный был, на икону показывает. Смотрю, а ведь точь в точь, как Николай Креститель. И обличьем схож, и одеждами. А тятя-то и говорит, мол, Никола Угодник покровитель моряков, купцов и детей. И уж коли он тебя крестным знамени ем осенил, то хороший это признак. Под покровительство своё взял, значит. Будет, мол, у тебя в жизни всё хорошо складываться, если от веры не отступишься.

-  Получается, Вас отец наставлял верить в бога?

-  Да тятя мой вскорости в мир иной отправился. С мамкой вмистях утопли. Сетку патровали, и что у их там приключилось, не ведомо, только лодка перевернулась, обои и утопли. Может, голова у ево закружилась, это с ним часто бывало после тово, как в империалистическую контузило. Вот, думаю, может, голова закружилась, оттого в воду свалился, а мамка на помощь кинулась да не смогла вытащить. Только их так потом и нашли, в обнимочку. Так я с одиннадцати лет сиротой остался. С тех пор с лошадями всё да в церкве. А Никола-то Угодник и впрямь меня под своё покровительство взял. Сколько пережить пришлось, а каждый раз живым оставался. Мне ведь и в гражданскую тоже повоевать довелось. А как же! Тогда в стороне-то мало кто оставался. Каждому досталось. Ну, и мне тоже. И у красных повоевал, и у белых. А кто нас тогда спрашивал? Белые в деревню придут, мобилизуют, красные наступают, опять же мобилизуют. От одних сбежишь, другие под ружьё ставят. Которые-то этак по несколько раз то на одной стороне повоюют, то на другой. Я с красными заканчивал, оттого и цел остался, оттого и в репрессиях выжил, хоть и верующий был. Не любили в те поры верующих-то. Попов в первую очередь забирали. А я хоть и при церкве всё время, но помощником. Да и кони все при мне были, али я при конях, вот и не трогали. Вреда никому никакого не делал, работником был исправным, чего меня арестовывать-то?

- Тогда ведь во многих местах не только священников арестовывали, но и церкви разрушали.

- Дак и у нас порушить хотели. Кресты сбили, колокола на землю сбросили, иконы, те, которые бабы спрятать не успели, пожгли, в церкве потом клуб сделали. Когда колокола-то с крестами на землю роняли, я плакал. Истинный бог, горькими слезами уливался. - Петрович троекратно перекрестился. - А как же! Так без колокольного звона потом тоскливо сделалось! У нас звонарь-то знатный был! И меня научить пробовал, я тоже звонил, только так ладно, так душевно, как у ево, не получалось. Чтобы хорошо звонить-то, мало молитвы перед тем читать да богу молиться, надо, чтобы душа пела, благолепие тобой всецело овладело. Особливо, ежели на пасху или другие какие - церковные праздники. Звон-то он как прямо с высоты льётся. Он, как облако, плывёт над тобой, и льётся оттуда, с высоты-то, только не каплями дождя, а чарующими звуками. Ой, теперь ить такого и не услышишь. Был я не так давно в Эстонии. Возили нас, ветеранов, по местам боёв, там в монастыре колокольный звон слушал, да не то всё. И радостно вроде бы, а душа-то от этого звону в небеса не улетает. Не-ет... Разучились что ли играть-то?

-  Извините, Тимофей Петрович, а можно ещё про видения?

-  Дак што про видения-то? Ну, были видения. Вот, в гражданскую опять же. Просыпаюсь среди ночи, смотрю, видение мне. Нет, апостола какого или ангела-хранителя не вижу, а будто голос сверху мне и говорит, что, мол, в лес бежать надо. А мы за деревней в овине на ночлег расположились. Караул командиры, само собой, выставили, всё честь по чести. Да и противника вроде бы не только рядом где, а в соседней волости даже не было. С чего бы беспокоиться-то? Но коли глас небесный был, послушался я. По утру уже дело-то было, вышел из овина, будто по нужде отправился. А туман такой от реки плывёт, густой, хоть глаз выколи. Отошёл я сажен на двести, стою, раздумываю, что делать. И вдруг, вижу, заполыхал овин со всех сторон. Оказывается, подкрались лазутчики да с разных сторон разом и подожгли. Так все наши бойцы в том овине заживо и сгорели. Один я выжил.

-  Да, тут поневоле начнёшь верить.

-  Вот то-то и оно. И не раз так меня боженька спасал. В Отечественную опять же. Я в обозе к походной кухне прикомандирован был. Ну, при передислокации лошадей запрягаешь, кухню цепляешь, и следом за колонной. Когда на месте стоим, продукты подвезти, дрова опять же да по разной другой надобности. И вот после обеда прикорнул я в окопе-то, и вот опять, будто будит меня голос свыше, мол, зря ты спать-то устроился, дрова кончаются, съезди, привези из лесочка, что примерно в двух верстах от нас. Ну, проснулся дак, что бы и не съездить. Тем более, дров-то действительно только ужин приготовить и осталось. Тишина такая стоит, ни перестрелки какой, ни самолётов не видно. Редко такое бывало, но бывало. Вот, значит, запрягаю я лошадей, и в лес по дрова. Недалеко и отъехал-то, как немецкие пушки палить начали. Вот ни с того, ни с сего! И бабах, и бабах... Снарядов десяток по нашим позициям выпустили, и снова тишина наступила. Ну, я сухостоя нарубил, возвращаюсь обратно, батюшки мои! Один снаряд аккурат в тот окоп попал, где я после обеда спал. Прямёхонько в то самое место, где моя шинелка осталась. Вот так вдругорядь меня от смерти-то боженька и спас. И веришь-нет, сколько раз такое бывало, пока войну не закончили. И ни одного ранения! А сколько там народу-то полегло! Страшно вспомнить. Да что я всё говорю да говорю? Пойдём-ка ко мне домой, чаю с мёдом отведать. Жена утром пирогов напекла, дак и пирогами угостим гостя дальнего.

Войдя в дом, Тимофей Петрович перекрестился на несколько укреплённых в красном углу икон. В центре Вадим увидел как раз такую, о которой рассказывал Тимофей Петрович. Чуть ниже образа висела лампада с крохотным колеблющимся от лёгкого движения воздуха огоньком. Значит, это и есть Николай Угодник. Будто прочитав мысли гостя, хозяин кивнул:

- Николай Креститель. Он, Святой Угодник, меня на путь веры истинной всю жизнь мою наставляет. Справа от него - святой Александр Невский. Небось, слышал про такого?

-  Ещё бы! Князь Новгородский. Во всех учебниках истории про Ледовое побоище написано. Только разве он святой какой, а не реальный исторический персонаж.

-  А и реальный, и святой в то же время! Ледовое побоище - только один из подвигов Великого князя. А ведомо ли тебе, молодой человек, что самостоятельным правителем Новгорода Александр стал в шестнадцатилетнем возрасте, а до того уже вместе с отцом принимал участие в боевых походах против ливонских немцев и против литовцев. А начало княжения пришлось аккурат на нашествие монголо-татар. И хоть до Новгорода полчища Батыя не дошли, но Владимир, Суздаль, Рязань и другие - были разрушены. В первые-то годы княжения ему не пришлось непосредственно столкнуться с завоевателями, но многие князья тогда погибли. Сложил голову и дядя Александра - великий князь Владимирский Юрий Всеволодович и все его сыновья. Но главная угроза для Новгорода исходила с запада, от Литовского государства. А еще большую опасность для Новгорода представляло продвижение с запада немецких рыцарей-крестоносцев из Ливонского да Тевтонского ордена, с севера угрожала Швеция, которая особливо стала поднимать голову после страшного разгрома Батыем русских княжеств. Шведы-то и стали покушаться на земли Новгородские. Они вошли в Неву и задумали захватить Ладогу, Новгород, и всю землю Новгородскую, которая в те поры далеко на север распространялась до самого седого Урала. «Не в силе Бог, но в правде!» - изрёк тогда Александр, собрал небольшую дружину и напал на шведский лагерь. Огромные потери понёс тогда неприятель, а наши же только два десятка человек. И было тогда Александру двадцать лет от роду. Уехал он потом из Новгорода вместе с матерью, женой да сыном на княжение в Переславль. А уж когда крестоносцы совсем одолели, новгородцы упросили Александра вернуться.

Слушая Тимофея Петровича, Вадим рассматривал похожую на картину икону, на которой на фоне крепостной стены был изображён Александр Невский с нимбом и исходящими от головы лучами. Вокруг него толпилось множество вооружённых людей, пеших и конных, и даже на плывущей по реке ладье. Сидящий на облаке господь благословлял Александра на ратные подвиги во имя земли русской.

- Так вот, — продолжал Тимофей Петрович. - Вернулся Александр, отвоевал крепость Копорье, потом Псков, на Эстонию двинулся, но там с наскоку-то не получилось, пришлось отступить. А только в апреле на льду Чудского озера состоялось то историческое сражение, когда немцы с эстонцами были позорно разбиты. В Житие святого про это пишется: «И возвратился князь Александр с победою славною, и было много пленных в войске его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя «Божьими рыцарями». И воцарился с тех пор надолго у нас мир с западом. И с монголо-татарским игом Александр сумел поладить. В этом проявилась его дипломатическая мудрость, поскольку силой такого противника было не одолеть, князь согласился платить дань, но сохранить народ русский и веру православную. Вся жизнь Александра - это два великих подвига. Подвиг ратный на западе, и подвиг смирения на востоке. Четыре раза ездил он к ихним правителям, а в последний раз задержали его там на целый год. И вернулся князь домой совсем хворым. И пожил-то всего ничего: чуть больше сорока годков, а сколько делов славных успел свершить. Уже чувствуя приближение кончины, принял Александр монашеский постриг, а когда скончался, тело его перевезли во Владимир и похоронили в соборе Рождества Богородицы Владимирского Рождественского монастыря при огромном стечении народа. И сразу стали почитать Александра, как святого, только официальная канонизация князя Русской Церковью состоялась в 1547 году, на церковном соборе, созванном митрополитом Макарием и царем Иваном Грозным, когда были причтены к лику святых многие новые русские чудотворцы, ранее почитавшиеся лишь местно.

-  Извините, Тимофей Петрович, вы так хорошо знаете историю, а какое у Вас образование?

- Да я всю жизнь и учусь, церковные книги, когда где приобресть удаётся, читаю, а в школе три года всего учился. Так что три класса у меня образование да ещё потом, когда в кавалерии служил, ветеринарные курсы закончил.

- Просто поразительно! - искренне восхитился Вадим.

- А что поразительного? Книжки умные читать надо, вот и вся поразительность. Житие святых читаешь, а в них вся история государства российского получше всяких школьных учебников изложена. Вот опять же возьмём преподобного Сергия Радонежского. Вот, слева от Николы Угодника его икона.

Тимофей Петрович показал на икону, на которой на фоне храмов был изображён поднявший руку для благословения седой старец с окладистой белой бородой.

- Это святой преподобный Сергий Радонежский, величайший подвижник земли русской, - начал рассказывать Тимофей Петрович.

- Да замучил ты гостя уже своими рассказами, - встряла в разговор вошедшая в дом хозяйка. - Здравствуйте, молодой человек! Моего Тимофея не переслушать, как начнёт про что рассказывать, не уймётся. Хоть круглые сутки говорить будет. Мне-то уж на сто раз всё пересказал, а тут новый человек появился, вот ему и любо поговорить. Присаживайтесь лучше к столу, сейчас я вас потчевать буду, чем бог послал.

Уже за столом с напевающим песенку самоваром, Тимофей Петрович несколько раз пытался было возобновить свои рассказы о великих святых, но под строгим взглядом казалось бы смиренной супруги, умолкал со словами: «Ну, как знаете! Вот так, молодой человек, и слова молвить дома не волен».

- Ой, тебя тут совсем уморили смирением. Слова ему сказать не дают. Да целыми днями только ево и слышно-то, - с любовь в голосе сказала супруга. - Правда, боле-то он у коней пропадает.

- А только там и чувствую свободу. Кони-то они получше человека. Не перебивают хоть.

- Вот-вот, тебя бы только не перебивали.

- У тебя, мил человек, такая же супруженица? Тоже слова сказать не даёт?

- Я ещё не женат, - улыбнулся Вадим.

- И не женись, пока не вызнаешь, как следует. А то женишься вот на такой балаболке, только её и слышно будет в доме.

- Ох, расхорохорился-то как при чужом человеке! На вот пей лучше чай с пирогами, а то опять скоро к лошадям своим заторопишься.

- Да как же не заторопиться-то? Кто окромя меня за ими ухаживать-то станет? Вот помру, дак сразу всех на мясо сдадут. А на чём потом огороды пахать станут, не думают. На сенокосе опять же, кто лошадей заменит, кто косилку таскать станет, да сено в валки сгребать? Вручную-то много не наработаешь!

-  Да на тракторе вон вспашут, не хуже будет.

- Э-э, и ты туда же! Да разве трактор коню ровня? Трактор-то гусеницами со своей тяжестью всю землю утрамбует, что она потом родить сможет? А конь плужком-то почву рыхлит, дышит землица после такой вспашки. Ты сравни урожай картошки на колхозном поле, где трактором пашут, да на своём огороде, где лошадёнка по землице-то ходит. Сравнила? Да в несколько раз разница! А земля-то та же самая. И навозу на поле не меньше, поди, кладут, а собирать нечево. А это потому, что пашут трактором, окучивают на тракторе, опрыскивают от вредителей разных опять же на тракторе, да и копалку трактор таскает. Вот тебе и дотракторились! Правда, теперича у нас и пахарей-то не осталось. Которым дак руки бы оторвал. И коня замучает, и сам ухайдакается, что потом два дня увальнем лежит, за поясницу держится. А пахать с умом надо, сноровка, опять же нужна. А откуда она сноровка, коли раз в год свои двадцать пять соток пашет и всё? Плужок-то он в землицу, как горячий ножик в маслице идти должон. Тогда и конь без натуги, а сам, как на прогулку вышел. Только таких-то пахарей и не осталось вовсе. Да и мужиков-то нынче в деревне мало совсем. Совсем молодыми господь прибирает.

-  Зато мой-то весной как раздухарится дак, - вставила супруга. - Целыми днями, как молодой, от плуга бы не отходил.

-  А кто окромя меня-то огороды вспашет? Та вдовая, у той мужик с утра до ночи на тракторе, третьему дак и не надо ничево, окромя как выпить бы где достать. А кому дак я коня ни в жисть не доверю. Пашенка-то ровненькой должна быть, а он как наковыряет, где совсем поверху пройдёт, а где этак заглубит, что у коня мочи нет. Ему бы пахать поучиться, а он сдуру животинку лупит погонялкой да лупит. Самого бы отходить эдак-то.

-  Да уж уймись ты, боже ты мой, - начала успокаивать мужа старушка. - Парню-то зачем это всё знать?

-  А пусть знает! Знания ещё никому лишними не были. А ты, мил человек, надолго к нам сюда приехал? Если с ночёвкой, то милости просим. Вечером хоть поговорить с кем будет.

-  Нет, спасибо большое за приглашение, но, я так думаю, что машина уже скоро будет. Так что мне пора ближе к конторе выдвигаться.

-  Ну, будешь в наших краях, заходи обязательно! Мне ещё многое что рассказать имеется. Понравился ты мне - слушать умеешь.






В ОЖИДАНИИ НОБЕЛЯ




- Ну, что, Вадим, будешь знакомиться с будущим лауреатом Нобелевской премии?

- Конечно? А когда?

- Приглашает к себе домой в субботу. Посидим, пообщаемся. Если, конечно, опять какое ЧП не случится, и его на операцию не выдернут. На неделе обычно не получается, а по субботам мы с ним подолгу засиживаемся. Так что присоединяйся. Я ему давно говорил, что есть у нас интересный парень с гитарой, очень интересуется его разработками, мечтает познакомиться.

Василий Дмитриевич заулыбался.

-  Так что ты уж не подведи! Интересуйся.

-  Да я, собственно, только с Ваших слов о нём и знаю.

-  А больше ничего и не надо: он сам тебе всё расскажет, только слушай да запоминай. И гитару возьми! Правда, его кумир - знаменитый хирург Вишневский, вроде, на гармошке играл, а не на гитаре, но всё равно - музыка. Володя тоже пытался на гармошке научиться, но не каждый хирург от бога имеет музыкальный слух. Володе он не достался. А тебе советую в районной библиотеке почитать про Вишневского, того, который умер, хотя бы в Большой Советской энциклопедии, чтобы эрудицию свою, если потребуется, проявить. Любит Володя, когда про его кумира знают. Кстати, наверняка вам такой совет давали, что перед интервью с кем-то надо по возможности максимально изучить тему, дабы не задавать глупых вопросов. Но иногда можно и простачком прикинуться, в некоторых случаях это очень даже помогает разговорить собеседника. А козыря за пазухой всё равно держать надо, когда дурачком прикидываешься. Говорят, картёжники всегда так делают, а мы хоть и не картёжники, а журналисты, но психологические приёмы знать обязаны.

-  Спасибо за урок, Василий Дмитриевич!

-  Не за что! Так что к субботе готовься. Часа в четыре заходи ко мне, вместе и пойдём.

-  Спасибо!

Два дня до субботы пролетели в хлопотах. Вечером Вадим занимался с Люсей, и только в пятницу сумел выбраться в библиотеку.

-  Что же Вы нас стороной обходите? - укорила библиотекарь. - Уж сколько времени здесь живёте, а в библиотеку не записались.

-  Да я даже не знал, можно ли, поскольку всего лишь на практику приехал.

-  А книги читать всё равно надо, - улыбнулась библиотекарь.

-  Мне книги Василий Дмитриевич приносит, - начал оправдываться Вадим. - У него библиотека богатая.

-  Да уж Василий Дмитриевич ещё тот книгочей! - похвалила библиотекарь. - Сама не видела, но говорят, вся стена книжными полками заставлена. Ему и в магазине по блату всегда новинки оставляют. Когда только читать успевает? Мы вон тоже много читаем, дак это наша работа, чтобы знать всё, что поступает, да потом читателям рекомендовать, а ведь у него ещё и работа вон какая хлопотная, и депутат, и сам книгу пишет.

-  Книгу? - переспросил Вадим.

-  А Вы что, не знали?

-  Не знал, - сознался Вадим - Он никогда ничего не говорил.

-  Пишет, пишет, - мне его жена как-то рассказывала. - Он в юности-то стихи писал. Говорит, очень душевные такие стихи, этими стихами её и покорил, когда она в пединституте училась. На есенинские похожи. А теперь вот прозу пишет. Роман какой-то исторический. А ещё сказки для дочери, для Иринки, и на ночь ей то своё читает, то классику детскую. А Иринка больше его собственные сказки любит слушать.

-  Не знал, - повторил Вадим.

-  Дак Василий Дмитриевич - известный скромник! Он про других любит рассказывать, а не про себя. А Вам что посоветовать?

-  Мне, пожалуйста, Большую советскую энциклопедию, том с буквой В.

-  Сразу видно, грамотный читатель! - похвалила библиотекарь. - Не лёгкое что-нибудь, а сразу энциклопедию. У нас её никто и не спрашивал ни разу. Стоит, пылится.

Она встала из-за стола, достала из застеклённого шкафа том энциклопедии.

- Вы здесь читать будете или на дом выдать? Хотя, в любом случае, давайте мы формуляр читательский на Вас оформим. С нас отчётность требуют по росту читателей и книговыдачам. А новым читателям откуда взяться-то? Все свои и так давно оформлены. Правда, некоторые по году книгу вернуть не могут. Уж напоминаем им, напоминаем...

Было видно, что библиотекарю хочется поговорить с новеньким, тем более, что больше никого в помещении не было, но Вадим не был настроен на беседу, взял том, сел в сторонке на стул и открыл на странице, где было написано про Александра Васильевича Вишневского.

С удивлением Вадим обнаружил, что знаменитый хирург, который учился и большую часть жизни работал в Казани, родился, оказывается, в дагестанском селе, где жили его родители. Но прямо-таки поразило другое. Оказывается, будущий светила советской медицины защитил докторскую диссертацию уже через четыре года после окончания медицинского факультета Казанского университета и как хирург прославился профессор в годы первой мировой войны, многие годы занимался темой именно хирургии военных повреждений, и его исследования активно применялись в годы Великой Отечественной. Помимо этого занимался хирургией жёлчных путей, мочевой системы и даже нейрохирургии. Вот такой, оказывается, разносторонней личностью в области медицины был изобретатель знаменитой мази Вишневского, получившей название от имени своего изобретателя. Вадим прочитал ещё главу про мазь Вишневского, гениальность которой, по его мнению, заключалась в удивительной простоте компонентов и их дешевизне, что в военное и небогатое советское время, наверное, было одним из самых важных факторов.

Портрет учёного запоминался по знаменитым усам, которые позднее стали называться будёновскими.

Точно такие же усы оказались и у Владимира Фёдоровича. Если хозяин называл гостей просто Дмитричем и Вадиком, то они оба называли его только по имени-отчеству, хотя хирург и был моложе редактора. На стене гостиной висел выполненный масляными красками портрет знаменитого учёного Вишневского. Точно такой, какой был помещён в статье энциклопедии.

Заметив, что Вадим то рассматривает потрет на стене, то внимательно приглядывается к хирургу, Василий Дмитриевич кивком головы показал на стену:

-  Кумир.

-  Это мне один наш местный художник сделал. Талантливый мужик. Всё грозится мой потрет нарисовать, но у меня нет времени к нему ездить позировать. Может, ещё познакомитесь. Тоже когда-то в Ленинграде жил. А по поводу кумира, то, между прочим, каждому не грех иметь именно такого, - повернулся Вишневский к редактору. - Ты мне назови другого учёного, который защитил докторскую через четыре года после окончания университета. А нету таких больше! Хотя, может быть, где-то за границей и были такие примеры, но я лично не знаю. А про Александра Васильевича знаю и горжусь, что в истории советской медицины был такой великий учёный. Разве много у нас врачей стали лауреатами Государственной премии СССР? Вот в тюрьмах оказались многие, а лауреатов, увы! И нобелевских лауреатов у нас в области медицины всего два - Иван Петрович Павлов да Илья Ильич Мечников. Меньше, чем в области литературы. Между тем, я не знаю примеров, когда бы книги и писатели, а не лекарства и врачи, излечивали от болезней, спасали от смерти.

-  Сдаюсь безоговорочно! - согласился Василий Дмитриевич.

-  Вот так-то! - торжествующе сказал Владимир Фёдорович. - А Александра Васильевича я, можно сказать, боготворю, что он создал свою знаменитую мазь на основе простейших компонентов - дёгтя и касторового масла, которых на Руси всегда было предостаточно. Я уверен, что и лекарство от рака будет придумано вот так же неожиданно, и тоже на основе чего-то простейшего. Например, чеснока или лука.

-  А если чеснока и лука? - улыбнулся Василий Дмитриевич.

-  А ты смейся! - бурно отреагировал Владимир Фёдорович. - Может именно эти два растения и дадут то самое лекарство, станут панацеей от болезни, поиском путей лечения которой заняты учёные всего мира. Я вам гарантирую, что тот, кто это лекарство найдёт, сразу же станет Нобелевским лауреатом. Слишком много онкология уносит человеческих жизней.

-  Владимир Фёдорович, мой молодой коллега хотел бы знать, насколько ты сам продвинулся в этом направлении. Я ему сказал, что ты давно занимаешься онкологической проблемой.

-  А что я тут могу? Что я могу в условиях районной больницы? Я могу только вести статистику, сколько пациентов с раком лёгких, с раком желудка, раком молочной железы и так далее. Я не могу здесь проводить даже элементарные исследования! Тут же всё лабораторное оборудование на уровне кабинета химии и биологии средней школы. Я пытаюсь составить карту. В каких населённых пунктах были зарегистрированы случаи раковых опухолей, каких именно, из бесед с пациентами попытаться проследить наследственность. Но, понимаешь, раньше ведь многие умирали, не зная причины. Да и сейчас зачастую просто пишут в заключении - от старости. Это если человеку за семьдесят. А истинная причина так и остаётся не известной. Что у человека было: сердце больное, рассеянный склероз, инсульт, рак прямой кишки, рак печени? Тут же весной да осенью никуда не выедешь, всё на совести фельдшера местного медпункта. Ну, наблюдает она своего пациента, наблюдает, какую-то приблизительную картину видит, но не больше. Так что и моя статистика - это так, формальность. С точностью до средне потолочной.

-  Владимир Фёдорович, мы с тобой давно на эту тему не говорили, но, помню, ты как-то даже склонялся к теории инфекционного происхождения раковых заболеваний.

-  Было. Дурак был, потому что. Прочитал в одном журнале...

-  Владимир Фёдорович у нас свой отпуск проводит в Москве в читальных залах научных библиотек. Он даже английский начал учить, чтобы иностранные журналы штудировать.

-  Английский - это мечта и не более. Разве можно изучить язык самостоятельно настолько, чтобы научные журналы читать? Тут надо языком владеть в совершенстве, иначе такого напереводишь, что ... Ладно, я не об этом. Действительно, в одном советском журнале была статья про инфекционное происхождение раковых опухолей. Я на примере своего района, с учётом своей картотеки проанализировал и пришёл к выводу, что это полная чушь. Берем, к примеру, какую-то деревню какого-то сельсовета. Люди там живут замкнуто, общаются между собой тесно. Любая инфекция, будь то оспа, чума или дизентерия, непременно охватит практически всё население. Я же по своей картотеке вижу, что там за десять лет был единственный случай онкологии. Единственный за десять лет! Да если бы это было инфекционное, там бы в первую очередь все родственники заразились, затем соседи и так далее. Ан нет! То же самое в других населённых пунктах. Вывод: не подтверждается.

-  Погоди, но автор той статьи наверняка не утверждал, что онкология имеет только инфекционное распространение.

-  Конечно, нет. Безусловно, есть наследственность. Но для изучения этой гипотезы нужны исследования многих десятилетий, брать не два-три, а несколько поколений. Такой статистики у нас во всём Союзе нет. Так что только предполагать и можем, но не утверждать.

-  Что ещё? Культура питания? Болезни от еды? - спросил Василий Дмитриевич.

-  Я не могу подтвердить или опровергнуть, хотя читать доводилось немало. Наверняка, есть какие-то факторы, влияющие на распространение той или иной болезни в зависимости от потребляемых продуктов. В южных странах Европы пьют много вина и едят много фруктов, в Индии, Китае и многих странах Азии преобладает острая пища. Там специи убивают микробы, которые развиваются в условиях жаркого климата. В районах Крайнего Севера едят сырую рыбу и сырую оленину. Есть гипотеза, что сырая рыба благотворно влияет на укрепление иммунной системы. Но опять же пока достоверных исследований на эту тему не проводилось. Пока лишь предположения, но небезосновательные, ведь вы только посмотрите, в каких диких климатических условиях живут там люди, а ведь живут.

-  Но наверняка там и смертность высокая? - спросил Василий Дмитриевич.

-  У нас, в СССР, это закрытая статистика, так что ничего сказать не могу. Но про иммунитет читал, даже выписки делал. Вон у меня несколько полок забито вырезками и выписками.

Владимир Фёдорович показал на один из книжных шкафов, рядом с которым висел потрет Вишневского. Сейчас хирург стоял совсем рядом с портретом своего кумира, и Вадим увидел большое между ними сходство. Особенно усы. Знаменитые будёновские усы, которыми Владимир Фёдорович явно гордился и которыми старался походить на своего кумира.

- Так вот, про культуру питания, - продолжал Владимир Фёдорович. - В Японии едят очень много чеснока. У нас есть мнение, что одним из возбудителей раковых клеток является высокий уровень радиации. Есть такая гипотеза. Но, как вы помните, в Японии были Хиросима и Нагасаки. Куда уж выше уровень радиации, а между тем, согласно статистике, в Японии один из самых низких показателей онкологических заболеваний относительно численности населения. Парадокс? Согласен. Тогда ещё один парадокс. Я только что сказал про радиацию, вызывающую размножение раковых клеток. Но ведь мы применяем радиацию и для лечения раковых больных, облучая места опухоли. Как быть? Я не знаю. И мне в этих условиях какие-то исследования не провести. Этим наверняка занимаются целые институты. А теперь вспомните про чеснок. Может быть действительно это растение, которого полным-полно, и есть та самая панацея? А? Как думаешь, Василий Дмитриевич? Что скажете, молодой человек?

- Не знаю, - поспешил ответить Вадим. А Василий Дмитриевич только пожал плечами.

- Вот то-то и оно, что не знаете. И я не знаю. И, наверное, никто не знает. А надо бы узнать, только как? Ко мне под нож попадают пациенты уже с третьей или четвёртой стадией. Тут профилактика беспомощна, тут опухоль удалять надо. Профилактика нужна, когда клетки размножаться не начали. Пробовал я спрашивать в тех деревнях, где ни одного случая онкологии не зарегистрировано, чем они питаются. Думал, таким образом за ниточку ухвачусь.

-  И как? - перебил Василий Дмитриевич.

- А никак. Едят вроде то же самое, что и в других деревнях, что в тех, откуда ко мне несколько человек под нож попали. Понимаешь, нужны массовые исследования. Массовые! Я пробовал фельдшеров наших подключать, но они же, как все тут в районе, просто посмеиваются надо мной. Чудачеством мои попытки вести исследования считают. А кто-то ведь и откровенно пальцем у виска крутит, мол, свихнулся Вишневский. А вы знаете, эти, думаю, не так уж и далеки от истины, ибо только гении добиваются удивительных открытий. А вы знаете психически нормальных гениев? Увы, как правило, все они были с той или иной степенью шизофрении. И чем сильнее болезнь развивалась, тем гениальнее человек становился. Может и мне свихнуться, как думаешь, Василий Дмитриевич?

И Вишневский засмеялся.

-  Ну, если для пользы науки, то почему бы и нет? - поддержал шутку Василий Дмитриевич. - Свихнись. Глядишь, и Нобелевским лауреатом станешь.

-  Лучше бы им стать в нормальном состоянии, но ради науки я своим здоровьем готов пожертвовать. Даже психическим. Только шизофрения, как утверждают, болезнь не заразная, хотя иногда бывают случаи массового психоза, и это зарегистрировано медицинской наукой. Правда, без указания возбудителей этого самого психоза. Но, думаю, и в этом направлении кто-то активно работает.

-  Кстати, Вадим, наш доктор на себе опыты ставил, когда прочитал про инфекционное происхождение рака, - сказал Василий Дмитриевич.

-  Как это? - изумился Вадим.

-  Да, ерунда всё это, - отмахнулся Владимир Фёдорович. - Пустяки. Совершенные пустяки.

-  Ничего себе пустяки! - воскликнул Вадим.

-  Я всего лишь брал голыми руками ткани, которые отправлял на исследование на биопсию. Результаты приходили положительные, а я, как видите, здоров. Так что мой опыт не доказал инфекционного распространения раковых клеток. Слушайте, а вам не надоела эта тема? Давайте лучше пойдём на кухню. У меня там в холодильнике припасено спиртику, Вера ужин замечательный приготовила, так что закусить тоже есть чем.

- Да и я к тебе не с пустыми руками, - заулыбался Василий Дмитриевич.

-  А! - махнул рукой хозяин. - И не доставай. Не мужское то питьё. Вот медицинский спиртик - самое то. Сейчас по стопочке, а потом и песню споём. Как, молодой человек, споём?

-  Споём, споём, - успокоил Василий Дмитриевич. - Вадим вон и гитару с собой захватил. Подыграет нам с тобой и сам споёт. Он, когда я с отчётом перед избирателями на Кьянде выступал, такие номера выдавал, бабы плакали.

-  Ну, нам плакать не за чем, - улыбнулся хозяин. - Мы лучше наши любимые, забористые. Пошли к столу.

...Проснувшись, Вадим решил, что сегодня обязательно напишет про Вишневского. В воскресенье он то и дело вспоминал вечер у хирурга, его рассуждения о медицине, о бездарности нынешних светил науки или каком-то международном заговоре, который не даёт им раскрыть секрет уже давно придуманного лекарства от рака. Вадим даже не мог определить для себя, что в этом материале должно быть главнее: портрет сельского хирурга, озабоченного решением мировой проблемы, или сама эта проблема с её видением из далёкой глубинки, где умирают от рака совсем ещё молодые люди.

Вадим листал сделанные после того долгого разговора записи в своём блокноте, всё больше поражаясь некоторым заявлениям Вишневского и не в силах был собраться с мыслями настолько, чтобы добраться до сути услышанного.

-  Нет, прежде, чем что-либо писать, надо ещё раз поговорить с Василием Дмитриевичем, - решил Вадим. - Он знает Вишневского давно, много раз слушал его высказывания на эту тему, наверняка имеет уже определённую точку зрения. А потом, в Ленинграде, надо будет договориться с кем-то из видных учёных и узнать их мнение. Вот тогда может получиться действительно хороший материал.






ТУПИК НА МАГИСТРАЛИ




Чтобы записать впечатления, пока не стёрлись они в памяти своими деталями, Вадим пришёл в редакцию в половине восьмого. Но в их кабинете уже горел свет.

-  Наверное, Евдокия Ивановна забыла выключить, - подумал Вадим и легко, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на второй этаж. Там уже был Сергей. Он что-то писал своим размашистым почерком и настолько увлёкся, что даже не заметил вошедшего Вадима.

-  Привет! Ты что сегодня так рано? Куда-то едешь?

-  Привет! Это ты зачем такую рань припёрся?

-  Хочу впечатления от субботней встречи записать, чтобы не забыть какие-то детали.

-  А я просто хотел в тиши поработать. Днём с этой суетой никак не получается. Скоро год, как роман начал, а закончить не могу.

-  Ты роман пишешь?

-  Не знаю, насколько серьёзно, сначала шло хорошо, а теперь вот вымучиваю. Не идёт и всё! Наверное, не дорос. Толку не хватает. Возомнил из себя писателя, а, выходит, зря. Да и не издаст никто такое.

-  Обычно, говорят, с рассказов начинают или со стихов, а ты сразу за роман взялся.

-  Я тоже с рассказов начал. Один в журнал «Север» взяли.

-  Здорово!

-  А что здорово? Обещали в конце года поставить, но уже скоро новое лето начнётся, а рассказ так и не публикуют.

-  А почему в своей «Литературной странице» не публикуешь? Я всю подшивку за прошлый год пролистал, не увидел ничего твоего.

-  А Сашу Серого видел?

-  Так это твои, что ли? Мне запомнился «Звезда из Большой Медведицы». Название, правда, мне показалось слишком откровенным, но рассказ очень лиричный. За душу трогает. Только почему Саша Серый?

-  Ну, были же Белый, Чёрный, почему бы не быть и Серому? Тем более, производное от имени.

-  Так я там рассказов шесть твоих видел.

-  Семь. Из-за рассказов меня Василий Дмитриевич и пригласил сюда поработать. Я же в депо после железнодорожного техникума подался, поскольку с красным дипломом свободное распределение получил. Думал, в своём городе, зарплата хорошая, матери помощником буду, на свадьбу заработаю, женюсь. Четыре года отработал, в городской газете публиковался, а потом мои рассказы Дмитричу на глаза попались. Так я и оказался здесь.

-  Места здесь замечательные, и люди добрые.

- Места, конечно, красивые, но это у тебя восторг от первых впечатлений. А ты попробуй всю жизнь здесь прожить! На весь район двенадцать тысяч населения, девять колхозов, леспромхоз, маслозаводик, сельхозтехника да промкомбинат. Тут за год работы не только всех доярок по именам узнаёшь, но и коров по кличкам начинаешь помнить, как ни выкобенивайся, нового не напишешь. Ты почитай информации: доярка Васильева надоила в январе на 10 килограммов молока больше аналогичного периода прошлого года. Доярка Степанова в феврале побила собственный рекорд по надоям на фуражную корову на 30 килограммов. Ивановская ферма вышла на первое место среди коллективов ферм района. Колхоз «Заветы Ильича» на неделю раньше срока закончил подготовку техники к весеннему севу. И так из номера в номер. Через год работы можно никуда не ездить, потому что и так всё знаешь, только фамилии да цифры в тексте меняй.

- Да, но то, что какой-то колхоз на неделю раньше подготовку к севу закончил, это же пример для остальных.

- Да какой на фиг пример?! - начал горячиться Сергей. - Ладно, там, плуги, сеялки, культиваторы! Их можно и с осени готовить, что, между прочим, хорошие хозяева и делают, только в отчётах не пишут, потому что осенью сводки с них не требуют, зато по весне могут каждую неделю новые цифры показывать. А трактора после ремонта не стоят, они же работают. Сено вывозят, навоз на поля, лес для новостроек с вырубки колхозного фонда и так далее. А потом во время посевной то один сломается, то другой. Новых-то раз- два и обчёлся, а старьё оно и есть старьё. Так что фикция с этими досрочными ремонтами полная.

-  Но люди-то, ты же сам говоришь, добрые.

- Да мы тут об этих людях уже на десять раз переписали. Уже не знаешь, с какого бока и подойти. Ты вот приехал, для тебя все новые, тебе Дмитрич карт-бланш дал, с репрессированными, пленёнными, разжалованными, с колдунами и прочими знакомиться, чтобы потом где-то в журналах опубликовать. А для районки о них - нельзя. Табу. Напиши у нас про графа, райком семь шкур с редактора спустит за политическую близорукость. Ты что думаешь, мы тут про них ничего не знали, не ведали? Да всё знали, только написать не можем. А фактура, согласен, очень интересная. О каждом хоть повесть, хоть роман пиши. Да только кто возьмёт? Я не очень уверен, что и ты потом это сможешь где-нибудь тиснуть. Разве что политика со временем изменится, но ты от меня этого не слышал. Я не диссидент, просто иногда начинаешь задумываться, что не всё у нас в стране правильно делается. Хотя, можешь и настучать. Глядишь, тебе зачтут, помогут в карьерном росте, а меня всё равно ссылать некуда. И так, как у той финки, вечная ссылка.

-  Что-то ты больно мрачно.

-  Жизнь, Вадик, такая мрачная. Беспросветная. Вот ты приехал к нам, практику свою отработал и обратно в Ленинград. В следующем году в областной газете практику пройдёшь, потом перед дипломом - в центральной газете или АПН. Университет закончишь, папа поможет устроиться. Если не в АПН, куда-нибудь собкором в Европу или Америку, то в центральную газету. А нам тут пожизненно прозябать.

-  Ну, про папу ты напрасно упомянул, он никогда за меня хлопотать не станет. Знаешь, есть такое понятие - русская интеллигенция. Он как раз из её представителей. Белая кость. Он за какого-нибудь своего аспиранта может пороги обивать, если парень того заслуживает, поможет ему на кафедре остаться, диссертацию защитить. Но не в смысле - написать за него, а советами помочь. Это, мне кажется, каждый хороший учитель для своего подающего большие надежды ученика сделает. Но за меня он никогда хлопотать не станет, потому что это ниже его достоинства. Я в школе учился, никто не знал, что сын профессора, и в институте бы не знали, если бы фамилия не была такой звучной.

-  Извини, я не хотел тебя и твоего папу обидеть. Мой, мама говорит, тоже очень принципиальный был. Я, кстати, его сделал прототипом своего романа «Тупик на магистрали». Именно принципиальность его и сгубила. Всё правду искал, тоже только за других бился, помочь проблемы решить пытался, а потом что-то сломалось в нём, спиваться начал. Кстати, ты как? Может, по стаканчику?

Сергей открыл ящик стола, достал наполовину наполненный портвейном стакан, поставил на стол.

-  Давай, намахнём...

-  Спасибо, ты же знаешь, что я по утрам не пью.

-  Наверное, и правильно делаешь! А мне надо. Мне с портвейном легче пишется. Пришёл сегодня, стаканчик принял, и так, ты знаешь, душевно стало, так легко писалось, но ты пришёл, сбил с толку. Теперь ещё вот этими разговорами душу разбередил. Ну, будь здоров!

-  Серёж, ты говоришь, отец спиваться начал, потому что не мог людям помочь. Ты тоже по этой причине пьёшь?

-  Старичок, ты что, меня воспитывать хочешь?

-  Да ты что! Просто хочу понять, от чего люди пить начинают.

-  Отчего? Да от разных причин, думаю. Одни от безделья, другие от безысходности, третьи - чтобы расслабиться. И чаще, не из-за физической усталости, а душевной. Как там новомодное слово есть? Релаксация, что ли? Что-то типа - снимать напряжение.

-  Есть такое слово в английском.

-  Значит, я правильно сказал? Вот и у меня, видимо, эта самая релаксация требует допинга. Уж явно не от безделья! Ты уже понял, какой тут режим напряжённый. Нас по штату девять человек должно быть вместе с радиоорганизатором и фотокором. Фотокора где взять? В доме быта фотограф в несколько раз больше получает, и никуда ездить не надо. А если по деревням поедет да ещё летом, когда гостей полно, так вообще богатеем станет. Тут вон покажешься с фотоаппаратом, со всех сторон с просьбами: кому детишек на память сфоткать, кому на паспорт надо, кто всей семьёй на карточку сняться хочет, потому что на лето дети с внуками приехали. Конечно, левые деньги, но деньги же! Я на свои деньги химреактивы, плёнку и бумагу покупаю, так что ко мне претензий нет. Хотя могут быть, потому что государственное оборудование использую - фотоаппарат и увеличитель.

-  А почему штат не набрать? - задал наивный вопрос Вадим.

-  А как его наберёшь? Думаешь, тут на каждом шагу люди с божьим даром встречаются? Их много, конечно, но если человек, к примеру, картины рисует, это не значит, что он и в газету писать будет так же красиво. С грамотёшкой здесь плоховато. А специалистов никто в редакцию переманить не разрешит. Есть у нас агроном Руфина, и пишет нормально, но у неё муж механик, и если её в редакцию перевести, надо мужа тоже в райцентре устраивать. А это значит, что сразу двух специалистов из колхоза забирать. А кто вместо них? Есть учительница русского языка и литературы, молодая, не замужем, тоже хорошо пишет, особенно стихи, но ей свои положенные по направлению три года отработать надо. Да и опять же райком не разрешит сюда перевести, потому что в посёлке детей учить будет некому. Вот такая ситуация. Это нас Дмитрич через обком сюда собирал, потому что надо было газету новую открывать. Вот так впятером и работаем, а летом отпуска начнутся. Вообще не продохнуть. Вот зимой ездим, блокноты заполняем, потому что весной тут за шестьдесят километров с ночёвкой ездить придётся. Да ещё по дороге пару раз то грузовик ждать, то за трактором в деревню бежать. Дорог практически нет. Да и летом, если дожди, тоже далеко не уедешь. Весной и осенью машина на прикол ставится. Дмитрич пытался в комитете по печати мотоцикл выпросить. Для сотрудников нельзя, оформили заявку, что тираж на почту доставлять на чём-то надо, дали грузовой мотороллер. А на нём только по райцентру за вином ездить. Да и то - не в леспромхозовский магазин, там на дороге в песке застревает.

-  Ты говоришь, жениться собирался.

-  Да это я так, больше для красного словца. Хотя, правда, невеста была. Ну, не невеста, но девушка, в общем. До свадьбы дело не дошло. Сюда она из города ехать отказалась, а может, разглядела во мне неудачника. Через полгода за другого замуж вышла.

-  Почему - неудачника? У тебя же тут всё хорошо. Зав. отделом, тебя Дмитрич ценит.

-  И что из того? Пока не женюсь, в очередь на квартиру не поставят, а не женюсь, пока квартиры не будет. Какая нормальная девушка согласится по чужим углам скитаться? Замкнутый круг получается. И зав. отделом - тоже мой потолок. Кто меня в областную газету без образования возьмёт? Понимаю, что надо бы учиться, вон, и Дмитрич постоянно говорит об этом. Недавно снова разговор заводил, чтобы готовился к экзаменам на заочное в пед. Ну, поступлю, ну, закончу к тридцати годам, а всё равно выше завотделом не поднимусь. Замом меня не сделают, потому что беспартийный, редактором - тем более. А вот в литсотрудники перевести за любую провинность могут. За пьянку, например. Двадцать пять рублей разница в окладе. Так и буду до конца жизни писать про Маню, Дашу да Матрёну, потом про их дочерей, которые пошли по стопам родителей, продолжили династию животноводов. И не смешно, между прочим!

- А я и не смеюсь, хотя династия - разве это плохо? Исстари на Руси хорошие мастера секреты своей профессии как главное наследство детям своим передавали.

- Я понимаю, если это гончар, скорняк, портной, плотник или столяр-краснодеревщик, но в доярки у нас идут те, кто школу на тройки закончил и больше податься некуда. Эти только если штукатурами или малярами в ПТУ в город, в лучшем случае - поварами в заводские столовые. Опять же после ПТУ. Но столько поваров стране не надо. Ребята трактористами в колхозе работают, а девчонкам только на ферму. Вот тебе и вся династия, и все секреты мастерства. Думаешь, старые доярки в восторге от того, что их дочерям приходится на ферму работать идти, вставать на утреннюю дойку в четыре часа, вечером работу заканчивать ближе к полуночи, а днём успеть дома по хозяйству всю работу сделать, детишек накормить, обстирать, к школе приготовить. Вот я, например, ни за что не хотел бы, чтобы мой сын тоже в газету работать пошёл. Про дочь уже и не говорю. Помнишь, ещё Ленин писал, что журналистика - это самая каторжная работа. Вот и я не хочу, чтобы мои дети когда-то на эту каторгу попали. В лесопунктах ещё есть комната для приезжих при конторе, а в колхозах ничего подобного, и не везде на ночь приезжего пускают. Есть у нас одна деревня, то ли староверы, то ли сектанты какие, там чужака в дом не пустят, даже воды не подадут. Люди очень работящие, но скрытные. Говорят, так ещё до революции жили, а кому молятся и молятся ли вообще, никто не знает. Председатель сельсовета из своих, председатель колхоза - тоже, учителя и агроном с ветеринаром свои. В партию не вступают, пытался райком к ним партийного председателем направить. Едва предлагать стали на голосование, весь народ из клуба ушёл. Так ихнего и оставили. Я там осенью в командировке был. Как раз на бездорожье попал, двадцать километров по болоту пешком прошёл, ночевать в стогу сена пришлось. А холодно уже было, околел, как собака. А ты говоришь -  люди добрые. Я со зла такого хотел понаписать, а у них всё отлично. Намолот самый высокий, справились вовремя, даже лён без шефской помощи со стлищ подняли. Фермы к зиме отремонтированы, надои высокие, кормов в достатке. Короче - порядок идеальный. А написать не о ком. Никто с чужаком разговаривать не хочет. Тем более, с корреспондентом.

-  Может, хлыстовцы?

-  Может, и хлыстовцы. А это кто такие?

-  Ещё Куприн и Мельников-Печёрский про них писали. Кстати, поэт Николай Клюев - тоже.

-  Не читал, - честно признался Сергей.

-  Интересно бы познакомиться. Я думал, их уже и нет нигде. Вроде, при Никоновской реформе в Сибирь подались, как старообрядцы. А, оказывается, здесь тоже живут.

-  Честное слово, не знаю, кто они, но ехать туда больше не хочется. Там такая тоска! Хотя и здесь не лучше. Тоже -  тоска смертная! Тоска, когда не видишь перед собой никакой перспективы. Да и в депо было не лучше. Ну, стал бы я там начальником смены, и то вряд ли. Опять же, сначала надо было бы в партию вступить, потом институт железнодорожный закончить. Всё равно - потолок. Это у вас там не захотел к одной газете работать, в другую перешёл, с университетским образованием в любой город уехал. Вон, в журнале «Журналист» постоянно в разделе вакансии то туда приглашают, то сюда. То в областную газету, то в республиканскую.

-  Но ты же можешь состояться, как писатель.

-  Фигня всё это! Писатель районного масштаба. Вот так и буду всю жизнь кропать тексты с потугами на рассказы. Как Кузя наш со своими виршами. Вот перспектива! Два графомана в одной газете. А после смерти будут судачить, называя с иронией непризнанным гением. А какой на фиг гений! Просто рядовой неудачник, каких миллионы. Только не все, наверное, так сильно переживают эти свои неудачи. Я же понимаю, что большой писатель из меня не получится. Для этого надо жить, если не в Москве или Ленинграде, то иметь там сильных покровителей, чтобы публиковаться в толстых журналах. Отсюда этого не сделать. Это первое. И второе, даже не знаю, говорить ли тебе... - Сергей отвёл взгляд в сторону, довольно долго смотрел куда-то в угол, потом тяжело вздохнул и продолжил. - Тема у меня не та. Хотя, может быть, и не тема, но название очень неудачное -  это точно. Настолько неудачное, что рукописью заинтересовались в КГБ.

-  Да ладно тебе! Тоже мне диссидент из медвежьего края, - недоверчиво сказал Вадим.

-  Вадик, ты не смейся. Я этого никому не говорил. Был бы ты наш, здешний, я бы и тебе не сказал, потому что дал обещание, что тот разговор останется между нами. Знаешь, если бы это было не до твоего приезда, я бы подумал, что ты никакой не практикант с журфака, а кагэбэшник. Но в том-то и дело, что всё произошло почти за месяц до того, как ты у нас появился. Я даже сначала думал, что тебя прислали последить за мной. Вот ты сам подумай, - приезжает незнакомый человек, которого никто никогда у нас не видел и не слышал, начинает работать в редакции под видом практиканта, а сам года на три-четыре старше студента второго курса. Согласись, есть вопросы.

-  Ну... - протянул Вадим, не зная, что ответить.

-  Вот то-то и оно, что ну. И писать ты начинаешь не информации, не репортажи с ферм, а ездишь к тем, о ком нам изначально было запрещено писать. Вот ты с кем в районе встречался? Давай считать. С ветераном войны, который был в плену, отсидел за измену десять лет, это раз. С разжалованным и отданным под суд военного трибунала моряком, который потом служил в штрафбате, это два. С репрессированной и сосланной в наши глухие края финкой, -  три. С потомком известного графского рода, четыре. С каким-то колдуном, который может быть, тут медленно народ травит. Согласись, что наводит на некоторые размышления. Тем более, после того, как со мной капитан-кагэбэшник побеседовал о моём творчестве, в котором увидел упаднические настроения, критику советской действительности.

-  У тебя что, действительно - критика советской действительности?

-  Да какая на фиг критика? Понимаешь, я, можно сказать, про отца своего написал. Был машинистом, потом начал пить, перевели в депо, потом попал под поезд. Сечёшь? С магистрали - в тупик. Я ведь не о том, что наша страна идёт по магистрали в тупик. Я о конкретном человеке, а они в этом антисоветчину усмотрели. А после такого клейма какой журнал хоть что-то моё возьмётся печатать? Сергей Викулов в «Нашем современнике»? Да, его Дмитрич называет совестью нации. Он многим вологодским помог выйти в большую литературу, он не боялся печатать Солженицына, да и того же Абрамова с его деревенскими романами. Тоже, между прочим, не самыми восторженными. Валентина Распутина, опять же. Но, я думаю, ему за такие публикации где-нибудь в ЦК или в КГБ постоянно клизму вставляют. Так вот, когда ты приехал, я первым делом подумал, что по мою душу. Тот капитан дал понять, чтобы я осторожнее себя вёл, думал о будущем. Но смотрю, ты ко мне никакого интереса не проявляешь, в стол мой не лазишь - я ведь специально заметки разные делал, чтобы сразу увидеть. Потому и разоткровенничался сейчас. Ну, а если ты всё же и из этих, из разведки, так скажешь потом своим, что не надо на меня время впустую тратить, никакой я не диссидент.

-  Да успокойся ты, никакой я не разведчик. И про то, что ты роман пишешь, я только сейчас от тебя узнал.

-  Не знаю, почему, но я хочу тебе верить. Хотя, согласись, после того разговора с капитаном я теперь тут всех подозревать должен.

-  В чём подозревать? - спросил Вадим.

-  В том, что в редакции осведомители есть. Понимаешь, про свой роман я никому не рассказывал. Даже Дмитричу. Но кто-то же про него узнал, и не просто узнал, а прочитал. По крайней мере, название. И это название напугало до такой степени, что сообщил в КГБ.

-  Почему ты решил, что кто-то о твоей рукописи сообщил в КГБ?

-  Ты что, не врубаешься? Я же тебе говорю, что у меня был разговор с капитаном КГБ. Понимаешь? Я даже никогда не думал, что нашей глухомани на несколько районов в Белозерске есть целый отдел госбезопасности. Недавно вызывают меня в военкомат, якобы для сверки данных личного дела. А что там сверять, если я даже в военное время годен только к нестроевой? Ну, прихожу, меня отправляют в кабинет, где сидит молодой мужик в гражданском, представляется капитаном госбезопасности. Ну, о том, о сём расспрашивает, потом о моих литературных делах. Я, мол, какие там литературные дела, про вывозку навоза вот да про удои писать приходится. Он и спрашивает меня, а как, мол, роман «Тупик на магистрали»? Когда закончить планируете? Ну, думаю, приплыли! А только чего он этим романом-то интересуется? А он и давай мне вежливо так, ненавязчиво наставления делать, что произведения должны вдохновлять людей на хорошие дела, а у вас герой спивается. Не по-советски это как-то. А где коллектив, где партийная организация, где профсоюз? Они должны помочь человеку в трудную минуту. Ну, и всё в таком духе. И рассказы, что под псевдонимом печатаются, тоже какие-то безрадостные, грустные, на слезу прошибают, а надо, чтобы радоваться заставляли. Вот так поговорили с ним, потом попросил никому о нашей беседе не рассказывать.

-  Догадываюсь, что неприятно, - вставил Вадим.

-  Неприятно? Не то слово. Погано! Действительно, до того погано на душе стало, что я из военкомата прямо в магазин зашёл, взял две бутылки портвешка и одну прямо в парке из горлышка засадил. Вот кто мог накапать? Дмитрич, тот бы мне сам прямо в глаза всё выдал, если что, таких бы мне люлей навешал, мама не горюй, но никому бы больше ни слова не сказал. В этом я точно уверен. Вася? С одной стороны этот тихоня, влюблённый романтик только про пассию свою думает. Но с другой стороны - в тихом омуте черти как раз и водятся. Алик? Фиг его знает! Он терпеть мои приколы не может, особенно, когда про его любовный треугольник начинаю подшучивать. Так у нас с ним отношения хорошие, но из-за шуток мог и стукануть. Кузя? Этого, если чем припугнуть, любого заложит. Но пугать, вроде, было нечем. Хотя я могу и не знать чего-то. Вот и получается, что любого подозревать можно. Ну, не Евдокия же Ивановна, техничка наша! Ладно, Вадик, ты меня извини!

-  За что?

- Ну, за то, что за разведчика тебя принимал, за то, что тебя тут своими проблемами загрузил.

-  Да ничего ты не загрузил! Просто ты мне, можно сказать, глаза открыл. Я ведь даже не думал, что в таких глухих местах, куда уж точно шпионы не заберутся, поскольку тут им делать нечего, госбезопасность руку на пульсе держит.

-  Получается, что держит. Не намахнёшь за компаию?

-  Нет, спасибо.

-  Я немножко плесну.

-  Да ты и так, вроде, сегодня уже перебрал чуток.

-  Ерунда. Не бери в голову.

И Сергей полез рукой под стол, нащупал бутылку, вылил в стакан остатки портвейна.

-  За безысходность!

Посидел молча, глядя в окно на сосны, будто прижавшиеся к забору в поисках тепла, потом перевёл взгляд на Вадима.

-  Ты извини, старичок, что нагрузил тебя своими думами.

-  Да всё нормально, - поспешил ответить Вадим, видя, что Сергей уже изрядно пьян. Значительно сильнее, чем обычно. Таким он бывал лишь к вечеру, когда сдавал все полосы, но теперь, после возвращения Алика, вёрстка газеты его не волновала. Делать же номера даже при половине вакансий было из чего. В любом случае всегда имелся большой запас ТАССовских материалов с хорошими снимками.

-  Знаешь, старичок, вот хорошо бы однажды просто заснуть и не проснуться. Но мне всё чаще вспоминаются стихи Есенина: «Не такой уж горький я пропойца, чтобы мать не видя, умереть».

-  Чтоб тебя не видя...

-  Что меня?

-  У Есенина: чтоб тебя не видя, умереть.

-  А! Всё равно. Один фиг - хреново! Пойду я домой. Скажи Дмитричу, что у меня температура. Мол, по дороге из аптеки заходил, сказал, что денёк дома отлёживаться будет. Про это, - он показал на стакан, - не надо.

-  Само собой! - заверил Вадим.

-  Тогда, прощай! Если на третью полосу чего хватать не будет, там, в столе у меня возьмите. Только отпечатать надо, я дома от руки написал.

Сергей убрал стакан в стол, нетвёрдой походкой направился к выходу, надевая полушубок, пошатнулся и чуть не упал.

-  Да! Набрался Серёжа, - подумал Вадим. - С чего бы это? Неужели действительно так тоска заела? Самоуничижением довёл себя до такой степени? Хотя, вполне возможно. Чужая душа - потёмки!

Потом в окно долго смотрел, как идёт Сергей по тропинке среди сосен в сторону дома, где вот уже год снимал угол у старушки, которая, по словам Надежды-верстальщицы, души в нём не чаяла.

-  Только бы Николай Семёныч ему навстречу не попался, - запоздало подумал Вадим, - а то обсуждений недостойного журналиста поведения на целый день хватит.

Но Кузя в этот день снова прямо из дома отправился в райком получать ЕБЦУ, как острил Алик, расшифровывая аббревиатуру, как ещё более ценные указания. Хотя, может быть, повстречайся он с Сергеем, встреча изменила бы дальнейший ход событий.






ПРОСТИТЕ И ПРОЩАЙТЕ




Надежа прибежала с обеда вся в слезах. Не заходя в типографию, поднялась в редакцию и с порога огорошила:

- Сергей застрелился!

Села на свободный стул и разрыдалась.

- Какой Сергей? - переспросил Алик.

Николай Семёнович поправил очки посмотрел по очереди на всех, потом снял очки, стал протирать платочком стёкла, и близоруко сощурившись ещё раз обвёл всех взглядом:

- Как застрелился?

- Да, господи, наш Сергей. Наш Сергей застрелился. Там сейчас как раз милиция работает. Народу уже собралась целая куча.

И в голос зарыдала.

- Надежда, ты толком объясни, что к чему, - вдруг осекшимся голосом попросил Алик.

- Да я сама ничего не знаю. Там чуть не вся милиция собралась, народищу куча сбежалась. Бабка Тося причитает во весь голос. «Скорая» приехала. Идите уж хоть кто-нибудь, может, ещё чем помочь можно.

- Ты объясни толком, куда идти, - взял себя в руки Алик.

- Да за баней он, прямо за бабкиной баней и застрелился. Люди как с обеда шли, увидели, что лежит кто-то. Подошли, а там кровищи! Весь снег в крови. Кто-то побежал «скорую» вызывать, но милиция раньше прибежала. Они-то совсем рядом ведь. Может, выстрел услышали или как. Да идите же, не сидите сиднем!

- Надежда, ты точно ничего не путаешь? - спросил, уже одеваясь, Алик. - Там точно Серёжка? Как он мог застрелиться, у него же ни пистолета, ни ружья никогда не было.

- Да почём же я знаю, где он взял! - уже во весь голос закричала Надежда. - А то, что это наш Сергей, я своими глазами видела.

- Вадик, ты идёшь? - спросил, обернувшись от порога, Алик.

- Да-да, конечно, - вскочил Вадим и, схватив пальто и шапку, бросился следом за Аликом.

Николай Семёнович всё так же сидел и растерянно протирал стёкла очков, надевал их, тут же снимал, начинал протирать снова. Трудно сказать, о чём он думал в эти минуты. Скорее всего, о том, что теперь в райкоме ему будут долго пенять на слабую воспитательную работу в коллективе среди коммунистов и беспартийных. Самоубийство! Да за все годы, что Николай Семёнович работал тут после института, он не помнит, чтобы кто-то в районе добровольно уходил из жизни. Погибали часто. Обычно по глупости и по пьяни, но чтобы поднять руку на себя! Да ещё не рядовой колхозник или лесоруб, а заведующий отделом редакции! Органа райкома партии и райисполкома! Пятно на репутации газеты, позор! За это редактора запросто могут снять с работы. Может, тогда он - Николай Семёнович Кузовкин, наконец-то, станет редактором? Хотя, в отношении редактора могут ограничиться строгим выговором с занесением. Да и ему выговор тоже влепить могут. А как же? В одном кабинете работали, а не досмотрел. Выпивал Сергей постоянно, а он, коммунист, заведующий отделом партийной работы, с этим смирился, не сигнализировал, мер не принимал. Да, при таком раскладе, если редактора и снимут, то найдут кого-то на стороне, а ему, Николаю Семёновичу, тоже будет не сдобровать. И это ещё хорошо, если не заведут уголовное дело по статье «Доведение до самоубийства», ведь не известно, что Сергей мог написать в предсмертной записке. Кстати! Предсмертная записка! Есть ли она? И что в ней написано? Наверняка есть, обычно люди что-то пишут перед тем, как добровольно уйти из жизни. Может, в столе оставил?

Николай Семёнович встал, открыл верхний ящик стола Серея, там была куча всевозможного мусора вплоть до корочки давно засохшего хлеба и пробок от винных бутылок, но никакой записки не лежало. Ничего похожего на предсмертную записку не обнаружилось и в других ящиках письменного стола. Если бы она была написана, думал Кузя, она бы лежала сверху, там же были исписанные крупным почерком покойного листы бумаги с текстами недавних корреспонденций, а в самом нижнем ящике - перевязанная ленточкой пухлая канцелярская папка с надписью «Тупик на магистрали».

- Значит, он мог оставить записку дома, - подумал Николай Семёнович и стал спешно одеваться. Через десяток минут он уже был возле дома бабы Тоси, у которой квартировал Сергей. Кузовкин специально не пошёл короткой дорожкой через парк, чтобы миновать толпу народа у места самоубийства, а отправился по улице. Вошёл в сени, вежливо постучался, но на его робкий стук никто не отозвался, и Николай Семёнович нерешительно потянул дверь на себя. В прихожей никого не было, зато в горнице, где за столом сидел следователь, а в сторонке на стульях молча расположились Алик с Вадимом, раздавался плач бабы Тоси:

-  Да ведь он мне был, как сыночек родной! - говорила она сквозь слёзы, - такой обходительный всегда был. Такой вежливый. Ну, попивал, конечно, дак кто типерича не пьёт? Он, сердешный, тоже прикладывался. Но бранного слова никогда не слыхивала. Посидит со мной вечерком, поговорим, а потом уйдёт на свою половину и пишет, пишет... Другой раз проснусь среди ночи, у ево свет горит. Думаю, заснул, а лампочку выключить забыл, загляну, а он сидит и пишет. Ой, до чего парня жалко! И что ему не жилось на этом свете? И умный, и обходительный, и мать свою всё жалел, что из-за него второй раз замуж не вышла. Мол, боялась, что отчим пасынка обижать станет. А красавец-то какой! Да захоти, дак девки бы за им кучей бегали. А он тольки смешки всё с ими, да так смешками дело-то и кончалось. Свою вологодскую забыть не мог. И что парню не жилось? Ума не приложу.

- Антонина Игоревна, а скажите, откуда у него ружьё взялось? - спросил следователь.

- Дак откуда взялось? Оттуда и взялось Деда это моего ружьё. Уж лет пять вон в углу на гвозде висело. Как дед помер, так и висело. Я сама-та ружья ой как боюсь, дак и не касалась даже. Обои лонись переклеивала, дак и то, вон Марья-соседка его с гвоздя снимала. Серёженька тут на днях про ружьё спрашивал, исправно ли, а я откуда знаю. Говорит, друзья на охоту зовут, на лося лицензию взяли, дак по насту, мол, завалить думают. Ну, я и сказала, что после смерти деда не трогала, да и он сам-то года два на охоту не ходил. Ноги болели, дак какая охота? А патронташ полный патронами держал. Там и на дичь патроны были, и на зверя разного. Там и новомодные патроны-то были, бумажные. Ему Николай, сын-то наш, из города привозил целую пачку. Только дед говорил, мол, баловство это, из картона патроны делать. Он тольки настояшшие признавал и сам заряжал.

-Скажите, а Сергей ружьё осматривал, боеприпасы?

- Дак откуда я знаю! При мне не трогал, а может когда без меня и смотрел. Што такого-то? Не украл ить. Он чужового-то отродясь бы не взял. Хороший был парень.

И опять расплакалась.

- Скажите. Антонина Игоревна, а он никакой записки не оставил? Или может, что говорил Вам перед самоубийством? - вклинился в разговор Николай Семёнович.

- А чо бы он мне говорить-то стал? Што стреляться задумал? Дак эть про такое не говорят. Ежели кто што задумал, дак молча сделает. Да миня и дома не было. Он утром-то ранёхонько ушёл. Я спала ишо. Слышала тольки, как дверь тихонько хлопнула и всё. А потом после девяти вернулся пьяненький уже. На свою половину ушёл, да больше я его и не видела. Слышала, что калабродится, а про записки не знаю.

- Это мы сейчас посмотрим, - сказал Николай Семёнович и сделал шаг в сторону комнаты Сергея.

- Извините, Николай Семёнович, но по правилам я должен осмотреть первым, - сказал следователь. - А вы понятыми будете.

Он встал из-за стола, захлопнул папку, сунул её под мышку и вошёл в комнату Сергея.

- Товарищи понятые, прошу быть внимательнее. На столе покойного лежит листок бумаги, на нём написано: «Простите и прощайте! Мама, будь счастлива! И не осуждай меня - так будет лучше. Никто не виноват. Я сам»

Николай Семёнович протянул руку, но следователь сунул записку в папку:

- Это я должен приобщить к делу. Так, на столе ещё стакан и недопитая бутылка вина. Портвейн «33». Больше ничего нет. Сейчас будем осматривать личные вещи.

- Слушай, лейтенант, зачем в личных вещах рыться? - спросил Алик.

- Положено.

- Тогда без меня. Я в таких делах не участвую. Извините!

Он повернулся и вышел из дома.

Следователь описал личные вещи Сергея, затем снова сложил всё в шкаф и в сумку так же, как они находились до осмотра, предложил расписаться в акте. Николай Семёнович и Вадим расписались и тоже вышли на улицу. Николай Семёнович снова пошёл по улице, а Вадим свернул по тропинке в сторону бани. Там, в нескольких метрах от залитого кровью снега, стоял, прислонившись к дереву, Алик.

- Вот так! Был человек, и нет его. Может, хоть снегом место забросать?

- Не знаю. Можно ли?

- Думаю, можно. Милиция ушла, наверное, теперь уже можно.

Вдвоём забросали затоптанное множеством ног место снегом и пошли по тропке в сторону редакции.

- Ведь вчера мы с ним около семи расстались. Ничего не говорил, ни на что не обижался, не жаловался. Выпили в лаборатории по стаканчику портвейна и у крыльца расстались, как обычно.

- Я сегодня утром с ним разговаривал, - сознался Вадим.

- Где?

- В редакции. Пришёл пораньше, хотел свежие впечатления в блокнот занести, а Сергей уже в редакции над романом работал. Он поддатый был, поговорили по душам, сетовал на неудавшуюся жизнь, на бесперспективность, потом допил вино и пошёл домой. Просил Василию Дмитриевичу сказать, что затемпературил. Я сказал.

- Ну, вы где пропадаете? - спросил сразу же, как только вошли в кабинет, Николай Семёнович. - Срочно на планёрку.

- Про трагедию вы все уже знаете, - начал Василий Дмитриевич. - Жалко парня! Ума не приложу, что с ним приключилось. Как бы то ни было, прошу почтить память минутой молчания.

Все встали.

- Прошу садиться. Во всём виноват я, - заявил Василий Дмитриевич. - Я его сорвал сюда из города, я не досмотрел, хотя матери обещал. Через час я улетаю в Вологду. Из Онежска летит самолёт, сделает посадку, заберёт меня. Я сообщу матери, организую там похороны. Ты, Николай Семёныч, остаёшься на хозяйстве. Никакой самодеятельности! Все слышали? Никакой самодеятельности! Никто ничего не знает. Поэтому не надо распускать разного рода сплетни. Только то, что знаем. А знаем мы, что наш товарищ, наш сотрудник трагически погиб. Всё! Я позвонил в промкомбинат, чтобы сделали гроб, обтянули красной материей.

- Красной материей-то зачем? - спросил осторожно Николай Семёнович. - Вот если бы погиб, тогда...

- Он что, жив? - строго, чего Вадим никогда не слышал раньше, спросил Василий Дмитриевич и посмотрел на Николая Семёновича. - Он что, жив, я спрашиваю. Он погиб. Каким образом - это уже дело другое, и не надо по этому поводу никаких рассуждений. Я повторяю: гроб заказал, обитым красной материей. С грузовиком договорился в Сельхозтехнике. Здесь - никаких траурных мероприятий, всё будет в Вологде по месту жительства. Соберу его однокурсников, коллег по депо. Придут наши ребята из областных газет и районки. Вася, ты сопровождаешь гроб до Вологды. Вроде всё. Извините, мне надо ехать, чтобы успеть заскочить домой за деньгами. Приказ оформлю потом, сейчас нет времени. Понимаю, что всем тяжело, но сейчас давайте делать номер. Семёныч, Алик, за работу. Вадим, ты тоже подключайся в текущую работу на полную силу. Всё! Я уехал. Да! Алик, заверстай на четвёртую полосу некролог. Трагически оборвалась жизнь нашего коллеги, товарища, хорошо знакомого читателям автора и так далее. Без сантиментов, но достойно. Всем - пока!

- Ну, у нас номер практически готов, - сказал Алик. - На первой полосе дырка осталась. Надо информашку. Вадик, ты сделаешь?

- Попробую.

Вадим придвинул пишущую машинку, вставил листок бумаги, но перед глазами стояла записка Сергея «Простите и прощайте!», а в голове прокручивался утренний разговор. Сейчас, по прошествии всего нескольких часов и случившейся трагедии, можно было понять, что это был крик души, откровенность о безысходности, о бессмысленности жизни разочаровавшегося в ней человека. Но тогда, утром, Вадим не мог себе представить, что тот разговор будет последним.

- Простите и прощайте! - бессознательно напечатал он на машинке, прочитал, отодвинул машинку на край стола. - Извините, я не могу!

Встал и без пальто вышел на улицу, чтобы коллеги не увидели накатившихся на глаза слёз.






ОДНОФАМИЛЕЦ




- Здравствуйте! Мне бы Алексея Кондратьевича Буркова.

- Это я и есть.

- Очень приятно! Вадим Раевский, я из газеты.

- Будем знакомы! А это жена моя - Марина, - представил хозяин.

- Вы ведь художник?

- Да как тебе сказать? Завклубом я. Ну, рисую немножко. Фамилия обязывает.

- Что-то я не помню художника Буркова.

- Бурковы есть. Геннадий, Григорий - это из современных, я же имею в виду русского классика.

- Не знаю, - признался Вадим.

- Ну, как же? А «Бурлаки на Волге», «Грачи прилетели»?

- Это Саврасов.

- Так я же и говорю, что однофамилец. Ну, почти. Он Саврасов, я Бурков. Всё одно, что бурый, каурый, что сивка-бурка, что савраска. Зато по имени-отчеству мы полные тёзки. Классик тоже был Алексей Кондратьевич.

- Вот теперь всё понятно, - заулыбался Вадим.

- По говору, слышу, не из местных? Да и по одёжке тоже видно, что не здешний.

- Не местный, - согласился Вадим.

- Не из Ленинграда, случаем?

- Из Ленинграда.

- То-то, слышу, родное что-то в голосе. А что сюда занесло? Тоже по этой причине? - и художник щёлкнул себя по горлу.

- Почему тоже? - спросил Вадим.

- Так ведь я тоже больше половины жизни в Ленинграде прожил, а потом сюда жена перетащила. К себе на родину. Говорит, может, хоть в деревне пить не будешь.

- Помогло?

- A-а! Свинья грязи найдёт, - расхохотался новый знакомый. - Зарекалась ворона говно клевать...

- Да ладно тебе на себя наговаривать, — встряла в разговор жена. - С этим делом давно кончено.

- А мне, может, вспомнить приятно, - продолжал ухмыляться художник.

- Да уж, было бы что вспоминать. Добро бы хорошее, а то...

- Во так всегда! Слова сказать не даст, а мне, может, просто пококетничать хочется.

- Ладно, кокетка, веди гостя в дом, что на холоде-то человека держать? Вы уж извините, у нас не хоромы. Впрочем, всё, как у всех.

Но в доме было совсем не как у всех. Практически все стены оказались завешаны картинами. На большинстве из них были пейзажи со старенькими, уже вросшими в землю домами с продавленными временем крышами и подслеповатыми окнами. Было несколько портретов. Скорее всего, автор изобразил на них своих односельчан в их обыденной, а не праздничной одежде. У женщины из-под платка выбивалась прядь волос с ранней проседью, на щеке виднелся след сажи. Но даже в таком будничном виде выглядела она довольно красиво, и потому Вадим задержался на ней взглядом дольше, чем на других картинах.

- Нравится? - спросил художник.

- Да! Очень.

- Это соседка наша. Я когда ей работу показал, она на меня так обиделась, что две недели на приветствия не отвечала. Ты, говорит, зачем меня опозорил, в таком неприглядном виде выставил, будто я неряха какая. Потом помирились, но от подарка отказалась напрочь. Так теперь у нас в доме её портрет и прописался. Явно - навсегда.

Пока хозяйка хлопотала на кухне с самоваром - этим, как давно уже понял Вадим, обязательным атрибутом деревенского гостеприимства, он рассматривал произведения. Вадим не любил беглого взгляда, как это делали многие посетители музеев, ему нравилось рассматривать полотно в деталях, делать шаг назад, смотреть под разным ракурсом, особенно, если произведение было написано маслом. Вот и сейчас он внимательно рассматривал небольшое полотно, на котором был изображён покосившийся домик, с изгородью из жердей и несколькими голыми, а может и засохшими от старости берёзами перед окнами, небольшим ещё незамёрзшим ручьём с деревянным через него мостиком. Явно, это было предзимье, когда морозы ещё не ударили, а снегу уже навалило. Что-то очень знакомое показалось Вадиму в этой работе.

- Саврасов?

- Нет, я. Вон у нас за деревней этот дом стоит, но ты прав, очень похоже на саврасовский зимний пейзаж. Вижу, кое в чём разбираешься. Тоже из «репинки»?

- Нет, я в ЛГУ на журфаке учусь. Просто мы с родителями часто ходим в музеи, на выставки. А Саврасов мне очень нравится.

- Обычно только бурлаков на Волге да грачей знают.

- Наверное, потому что - именно по бурлакам рассказывают о непосильно тяжёлой жизни в дореволюционной России.

- Да у Алексея Кондратьевича и деревенские пейзажи не больно радостные.

- Пожалуй, да, - согласился Вадим и продолжил рассматривать работы случайно подвернувшейся экспозиции художника. - Это всё Ваше?

- А кто же ещё тут может выставиться? Мои, конечно.

- Просто талантливо! - не сдержался Вадим от похвалы.

- Э, молодой человек, такими словами бросаться не следует! Талант, он, может, у одного на миллион, а то и пореже встречается. Скорее - способности. С этим определением я спорить не стану. Приятно, чёрт возьми, что и здесь кто-то тебя может оценить. Так-то у нас тут за баловство мою живопись считают.

- Не все, не все, - возразил Вадим. - Вишневский о вас очень лестно отзывался, Василий Дмитриевич тоже ценит.

- Василий Дмитриевич - это редактор?

- Да.

- Замечательный человек! Эрудит, каких теперь редко встретишь. Хотя, может быть, в городах их много, но здесь практически нет. А в городах я давно не бывал. Как сюда переехали, так я дальше райцентра и не ездил. Да и туда пару раз в год, если уж по какой надобности. Даже на выставки не езжу. Работы свои отдаю, грамоты за них каждый раз выписывают, но потом с председателем их пересылают, потому что сам за ними не езжу. Не интересно. Состязаться не с кем. Там настолько низкий любительский уровень, что мне за авторов просто неловко, если не сказать - стыдно. Просто у нас разные весовые категории: я же всё-таки профессионал, хоть «репинку» закончить и не довелось. С четвёртого курса выперли.

- За что?

- За что художника выпереть могут? Известное дело - за пьянку. Мы ведь помаленьку не умеем. Уж накатить, так накатить! Гулять так гулять! Обычно одним днём не обходилось. А как загуляешь, так и зачёты побоку, и про экзамены забудешь. Ну, терпели, терпели, а потом терпелка кончилась, и выперли. К тому же я ещё имел неосторожность стихотворение одно написать. Ну, не стихотворение, так, баловство, текст рифмованный, но среди студентов пошло по рукам. А кто-то и настучал. Вот так после очередного загула декан вызывает, стишок этот на тетрадном листочке кем-то переписанный показывает: «Твоё?». Я вижу, почерк не мой, да я никогда на тетрадных листках и не писал. Если уж что и сочинял, то, как подобает художнику, на альбомном листе. «Нет, - говорю, не моё». «Как не твоё?» - взвился декан, - «Ты хоть смелости наберись признаться, если напакостил». Смотрю на текст, буквы округлые, явно девчоночьи, у меня почерк совсем другой, читаю, а нет, моё. Текст мой. Ну, признался, я же там никакой крамолы не осознавал. Стишок так себе, на мой взгляд, безобидный. А кто-то политику узрел. Ну, и всё. Отчислили.

- А что за стихотворение?

- Интересно?

- Интересно, за какие стихи тогда могли отчислить.

- Ну, слушай. Я его с тех пор на всю жизнь запомнил.

Ценят нас теперь не по породе,
Новые критерии нашлись.
Так же гениально мажем, вроде,

Но на жизнь во взглядах не сошлись.
Нарисую дом с прогнившей крышей,
И добавлю серенький дымок.
Скажут: надо быть духовно выше -
На дворе 20, век, сынок.

Ты рисуй ракеты и заводы,
А не храмы, реки и погост.
Не нужны на полотне уроды,
Ты Хрущёва наноси на холст.

Хорошо, что тогда ещё ЛТП не было. Теперь бы точно туда упекли или в психушку. Так что мне повезло. Просто отчислили. Устроился на работу художником-оформителем, но подолгу на одном месте не получалось. Как хороший заказ закончишь, деньги большие получишь, или халтуру какую солидную сделаешь, так и понеслось. Друзей-приятелей полно, у некоторых уже мастерские свои, как забуримся, так на несколько дней. Пьянка, девочки восторженные - а то: художники гуляют, таланты, престижно же с художниками знакомиться. Один раз на работе прогулы простят, второй, а на третий предлагают заявление по собственному. Особенно, если что-то грандиозное не начато. Так с одного завода на другой и переходишь. И что смешно, мы этак по кругу, бывало, и кочевали. Одного пьянчужку выгонят, другого на его место берут. А где трезвенников наберёшься? Нету таких среди нашего брата. А когда я на «Ливиз» попал, знаешь водочный завод на Синопской набережной, недалеко от моста Александра Невского, вот лафа началась! Пей, сколько хочешь. Вот только выносить нельзя. И главное, чтобы на своих ногах проходную миновал. Непосильно трудно там было работать - больно уж соблазн велик. Но я целых два года продержался. Научился маленькими дозами в течение дня принимать. Зато за пять минут до конца работы накачаешь себя до самого горлышка, и как домой добираешься, уже не помнишь. Но пару раз в вытрезвитель попал, уволили.

- Нашёл, чем хвастать! - встряла в разговор жена. - Добро бы, чем хорошим.

- Ну, ты знаешь, родная моя, чем мужики друг другу могут хвастать? Только победами на любовном фронте да пьянками. На любовном фронте какие могут быть победы, когда вечно пьяный? Только безоговорочная капитуляция в виду полного бессилия оказать хоть какой натиск. Нет, потискать ещё и можно, а на натиск сил уже и не бывает. Так что одна тема у пьющих и остаётся - кто сколько выпил, а если ещё и с кем из известных, так вообще уважуха.

- Вот-вот! Как будто известные не такие же люди. Ой, с кем он только не пил, пока в Ленинграде жили. Известный не известный, а все одинаковые алкаши, скажу я Вам. Ничем не лучше простого работяги. Так же до поросячьего визга напиваются. Я хоть своего домой чуть не на себе таскала, а от многих известных жёны давно отступились. Да и не натаскаешься.

- Ты у меня вообще золотая женщина! - похвалил Алексей. - А что сюда вырвала, так и вообще заслуга неоценимая. Честное слово, не знаю, что бы я сейчас в Ленинграде делал. А может, уже и в живых бы не было. По пьяному делу мало ли что могло случиться.

- А здесь Вы как оказались?

- Да я же говорил, жена у меня из этих мест. Вытащила меня как-то сюда в отпуск, а тут как раз завклубом вакансия, и фельдшер требуется. Ну, мы подумали-подумали, да и сорвались. Что нас в Ленинграде держит? Комната в коммуналке? А тут домик вот этот купили, обустроились, корову завели. В деревне без коровы никак нельзя!

- А дети там остались?

- Да мы только здесь детей завели. Там с моими пьянками не до детей было. Да и какие бы дети уродились? С пьяну-то? А тут сына родили, потом дочь. Пока ещё в школу ходят. Дочь про «репинку» мечтает, по моим стопам хочет, а сын на инженера.

- Давайте-ка к столу, - позвала хозяйка, успев во время разговора мужчин принести самовар и собрать на стол разную снедь. - Вот пирога рыбного отведайте. Лёша сам наловил.

- У нас тут озеро есть. Между прочим, удивительное озеро! Так километра полтора в диаметре, вроде бы и ничего особенного, но иногда вдруг ни с того, ни с сего вода куда-то уходит. Вечером сети поставим, утром они на тине лежат. Дня два, бывает, воды нет, потом снова вернётся. И так по несколько раз за лето.

- А зимой?

- Да кто же его знает? Может и зимой такое бывает когда, только подо льдом не видно. Но мы же сети ставим, не замечали, чтобы вдруг подо льдом пустота была. Видимо, только летом такое случается. Говорят, под землёй с большим озером соединяется. А уж как оно из нашего воду высасывает, уму не постижимо. Зато как вода вернётся, столько крупной рыбы появляется: и лещи килограмма на два-три, вот такие, - Алексей Кондратьевич широко развёл руки.

- Да ладно тебе хвастать-то! Прямо уж и такие, - возразила жена. - Что-то я не помню, чтобы ты таких домой приносил.

- Я не приносил, но мужики рассказывают, попадаются.

- Такие же врали, как ты. Только бы прихвастнуть.

- Ну, пусть поменьше, но действительно крупные. И судаки, и щуки. Говорят, однажды здесь щуку выловили на шестнадцать килограммов. Это сколько же она жила? Наверное, ещё при царе завелась. Так у неё будто бы даже мох на спине вырос от старости. Голову высушили и в район в краеведческий музей сдали. Не видел там?

- Не заметил.

- Может, и врут, а может, в Вологду передали. Там народу больше бывает. Голова, конечно, впечатляет, но лучше бы чучело было сделать. Шестнадцать килограммов! Это, надо думать, метра на два с половиной в длину. Не меньше. Представляешь, залез в воду искупаться, а там чудище огромное пасть разинуло. Со страху обделаться можно.

- Фу, - отмахнулась Марина. - Ну, какой ты пошляк. Обязательно об этом за столом надо было сказать.

- Да, я думаю, нашему гостю это аппетит не испортит. Не испортит?

- Нет, всё нормально. Но зрелище действительно не из приятных. Извините, вот Вы говорили, что Вас сразу заведующим клубом приняли. Но на этой работе, как я понимаю, ведь не только плакаты рисовать надо.

- Плакаты само собой. Знаешь, сколько их требуется? На каждую ферму - показатели надоев и боевые листки, в мастерские - наглядную агитацию, в библиотеку и в клуб - обязательно. В контору колхозную и в сельсовет - тем более. А мне что, трудно лозунг про решения партии на красном материале написать? Пара пустяков! Правда, однажды конфуз случился. Я Доску почёта сделал, как полагается, силуэт Ленина в левом углу, а какая-то шишка из области по району решила проехаться. Увидела портрет Ленина, похвалила, потом спрашивает, мол, где заказывали. Председатель наш и говорит, что нас свой художник имеется. Она и спрашивает: «А разрешение рисовать Владимира Ильича у него имеется?». Тот чуть не сел. Какое, мол, разрешение? А такое, говорит, что на изготовление портрета вождя особое разрешение в области надо получать. А только точно сказать не могла, кто там такими разрешениями ведает. Ну, председатель обещал обязательно всё разузнать, Доску почёта тут же снять велел до получения документа. А как дамочка уехала, обратно повесили. Только мне наказал вождя больше в наглядной агитации не изображать.

- Это что, правда, есть такое постановление?

- Не видел, не знаю, но дамочка та очень уж уверенно про него говорила. Значит, видимо, есть. А что касается культурно-массовой работы, так здесь же полно талантов. У нас тут несколько гармонистов живёт. Сам я ни на одном из музыкальных инструментов не играю, но ведь и в театрах много бывал, и на концертах, так что с этим делом проблем не возникало. Мы тут народный театр создали, бабушки наши русские народные песни поют, наряды старинные из сундуков достали.

- Да ты лучше, чем рассказывать, пригласи человека на концерт, - предложила Марина. - У нас в субботу как раз концерт запланирован. Вон уже и афиши везде развешаны.

- Спасибо за приглашение, но, боюсь, не получится. Очень уж далеко вы от райцентра живёте.

- Это точно! - согласился Алексей Кондратьевич. - Но в этом и свои плюсы есть. В том числе и в культуре. Агитбригада к нам редко ездит, артисты из области - тем более не бывают. Вот свои и выступают с охотой. А как же! Людям ведь хочется себя показать, использовать возможность для творческой самореализации. И дети, глядя на взрослых, на сцену тянутся. Тем более, что учителя практически все в самодеятельности участие принимают. Так что культура у нас тут не в загоне. Так у себя в газете и напиши.

- Обязательно напишу, хотя концерта и не видел.

- А Вы на репетицию оставайтесь. У нас каждый вечер репетиции. Это людям больше для общения надо, чем для самосовершенствования.

- Я бы с удовольствием, но мне уже собираться надо. Скоро, наверное, машина придёт. Мне два часа времени давали на общение с вами.

- Что, и в разговорах лимит?

- Получается, да. Просто меня попутчиком взяли, так что под их график подстраиваться необходимо. Спасибо вам за гостеприимство, за интересный разговор. Рад был познакомиться!

- Ленинграду привет! Когда туда наведаться думаете?

- Да я скоро насовсем поеду. Здесь я всего лишь на практике.

- Тогда тем более. А чтобы не забывал, вот тебе картина на память. Заметил, что понравилась.

Алексей Кондратьевич снял со стены тот самый пейзаж с присыпанной снегом избушкой, который Вадим рассматривал дольше остальных.

- У Саврасова, помнится, деревьев изображено больше, и не речка не замёрзшая, а что-то типа заводи. Но сходство, согласен, огромное. И по содержанию, и по манере исполнения. Но великим мастерам, я считаю, и подражать не грех. Хотя у большого художника должен быть свой почерк, чтобы его с другими не путали.

- Извините, но у меня нет столько денег, чтобы заплатить за эту работу, - засмущался Вадим.

- Чудак человек! Да кто же про деньги разговор ведёт. Говорю же подарок на память о нашем знакомстве.

- Это очень дорогой подарок, я такой принять не могу.

- Да у нас тут работы Алексея в каждом доме и не по одной, - вступила в разговор Марина. - Берите, не обижайте отказом.

- Понимаешь, Саврасова при советской власти очень популяризировать стали, потому что он царскую Россию якобы убогой изображал. После революции это приветствовать стали, зато теперь мои работы именно за это же и критикуют, мол, депрессивно получается, безрадостно, а нужно отражать, как советский народ светлое будущее строит. А эта натура у меня на краю деревни. Я новую напишу, даже лучше. Бери, бери. Не стесняйся. И мне приятно, что моя картина в Ленинграде будет. Вроде как моё возвращение, только уже в виде работы. Бери!

- Спасибо вам огромное! Это действительно бесценный подарок.

- Да ладно тебе - бесценный. Вот завтра же, если солнечный день выдастся, пойду и новый пейзаж сделаю. С того же места и напишу. Правда, снегу теперь побольше будет, чем осенью. Очень рад, что в хорошие руки работа попала, что знатоку досталась.

И художник крепко пожал Вадиму руку.






САМЫЙ ЗАВИДНЫЙ ЖЕНИХ




- Людей интересных, говорите? - переспросила парторг Мария Васильевна. - Да много у нас тут интересных. Вон хоть Валерочку нашего взять. Интереснее некуда! Первый парень на деревне, самый завидный жених, только уж застенчивый больно, так холостяком и живёт.

- И сколько ему лет?

- Да уж под тридцать. Да, если хотите, я с ним прямо сейчас и познакомлю. Он тут недалеко живёт.

- Может, ушёл куда?

- Да куда же он уйдёт? Без ног-то.

- Как без ног? - спросил Вадим.

- А вот так и без ног. В шесть лет полиомиелитом переболел, так ножонки-то расти и перестали.

- И что, так сиднем и сидит всю жизнь, как Илья Муромец? Из дома не выходит?

- Да не сидит, он и школу закончил, и в ПТУ на сапожника выучился. Я тогда в школе работала, он у нас самый прилежный ученик был. Лучше всех парней учился. У тех ведь, дело понятное, и по дому после школы дел много, и побегать на улице хочется. А ему чем заняться? Вот книжки разные и читал. Да и, надо отдать должное, мать с ним много занималась. Уж ей-то досталось! Отец от них ушёл, когда Валерочке ещё и трёх лет не было. Мужики тогда нарасхват были, вон сколько после войны вдов-то осталось! Да и молодые уже подросли, тоже замуж хотят. А он мужик видный, с фронта пришёл, вся грудь в медалях. Кобель был, каких свет не видывал. Но у нас-то тут много не накобелируешь, все на виду, да и бабы деревенские по большей части в строгости себя держат. Вот он в город и уехал, сначала говорил, мол, на заработки, а потом женился там, алименты исправно посылал, пока в новой семье свои дети не народились. А потом так, от случая к случаю, всё больше по праздникам на подарки. В деревню в отпуск приезжал, у него же родители здесь жили, только Варвара к себе домой его не пускала, чтобы новая жена, говорит, ничего не подумала. А когда Валерочка инвалидом сделался, так он и сам на этом краю деревни не показывался. Виноватым себя считал, что это бог его через сына таким образом наказал. Чтобы всю жизнь вину свою, за то, что семью бросил, мальчонку сиротой оставил, осознавал, значит. А Валерочка ничего, вырос, зла на отца не держит. Да тот уж после смерти родителей давно и не показывается. Жив ли хоть, никто и не знает.

- А как же он в школу ходил, если без ног? - спросил Вадим.

- Да как ходил? Варвара утром лошадь запряжёт, его на руках из дома вынесет, весной да осенью - в телегу, а по снегу - в розвальни, в школу привезёт, опять на руках занесёт, за парту посадит и до вечера. А потом таким же макаром домой. Так все годы на руках его и выносила. А уж как он, бедный, в городе в ПТУ маялся, я даже и не знаю. Только Варвара его потом домой привезла, красным дипломом всем хвастала. Мог бы, наверное, и в городе работу найти, и общежитие бы инвалиду дали, только как там одному? Как на работу добираться? Как домой, как в магазин ходить? А тут все заботы на материны плечи. Только не подумайте, он у нас очень самостоятельный. Ужас как не любит, когда его инвалидом считают. Всё сам, всё сам. А уж после смерти матери так и подавно. И огород посадит, и по дому всё переделает. Да вот мы уж пришли. Проходите во двор-то. Ишь, как у него всё вычищено-то! Снег не просто с дорожки откидал, вымел начисто.

Мария Васильевна открыла дверь в сенки, прошла вперёд, постучалась.

- Да входите, не заперто. Кто там такой вежливый?

- Здравствуй, Валерочка! Это я корреспондента к тебе привела. Знакомьтесь.

На лавке за столом с валенком в руках сидел крепкого телосложения парень в майке, перед ним лежало шило, необычной формы нож и ещё какой-то инструмент. Вадим представился и пожал протянутую сильную руку.

- Валера. Вы присаживайтесь, я сейчас чай сделаю. Как раз самовар скипел.

- Не надо, Валерочка, не беспокойся, - заотнекивалась Мария Васильевна. - Мы к тебе ненадолго. Гость, может, и посидит, а у меня столько дел, столько дел!

- Мария Васильевна, да когда Вы ещё ко мне в гости зайдёте! Подождут дела, посидите немножко, а то я уж совсем соскучился. Всё один да один. Вчера вон Наташа забежала, валенки принесла подшить, так хоть дело появилось. Завтра Марина библиотекарша обещала зайти, книги обменять, а то эти я все уже прочитал.

Парень, опираясь руками на широкую лавку, выдвинулся из-за стола, ловко сполз на пол, выдвинул обитую тканью с какой-то, скорее всего, ватной подкладкой широкую доску на колёсиках, уселся на неё, оттолкнулся, подкатил к шкафу и начал доставать из него чашки, сахарницу, тарелку с румяными булочками.

- Да не хлопочи ты так, Валерочка! Не знаю, может, Вадим Альбертович и проголодался, я, дура старая, не догадалась угощение предложить, а мне и правда некогда.

- Ничего, ничего, Мария Васильевна! Я хоть с вами за компанию тоже чаю попью, а то всё один да один. А одному даже и есть не хочется, никакого аппетита нет.

- Ну, если только за компанию. Самовар-то давай я на стол принесу, а то тебе неловко.

- Да что Вы, Мария Васильевна! Я уж привык сам всё делать.

Валерий несколько раз переставил по полу самовар от печки, потом водрузил его на стол, ловко закинул тело на лавку и принялся разливать чай.

- Вот молодец у нас! - похвалила Мария Васильевна. - Шесть лет уже, как мама умерла, он всё сам делает. И огород садит, и, вон, гляньте, Вадим Альбертович, камин сам сложил. Виданое ли дело: в деревенском доме и вдруг камин. У нас тут к нему потом все, как на экскурсию, ходили.

- Да в книжке одной по домоводству увидел, понравилось, решил тоже сделать, - скромно пояснил Валера. - Дело-то нехитрое оказалось, когда все чертежи есть.

- Да ведь мыслимое ли дело, камин сложить. Это же вон, аж под потолок подвести кладку-то надо было.

- А я сначала со стула, потом со стола, так и сложил.

- Да у нас ни один мужик бы до такого не додумался.

- Да тут потом многие ходили, расспрашивали, что да как. Я книжку дал, изучали, только, вроде, никто больше и не стал делать. Мол, баловство это. Вот лежанка - дело другое. Там и полежать можно, а тут что? Только сиди да на огонь смотри. А сидеть некогда.

- Ой, да зимой вечерами как засядут, да как засмолят, дак по пачке пока не выкурят и не разойдутся, - упрекнула земляков Мария Васильевна.

- Так это они в компании, за разговорами, а мне что делать? Сижу, на огонь смотрю, думаю.

- Жениться тебе, Валерочка, надо, вот о чём думай.

- Что Вы, Марья Васильевна! Какой из меня жених? Без ног-то. Кому такая обуза нужна?

- Ой, да за тебя любая пойдёт! Да если ты - обуза, тогда кто у нас тут лучше-то есть? Вот ведь не пьёт, не курит, умный, добрый, - начала нахваливать Валеру Мария Васильевна. - Да где такого другого жениха ещё сыскать можно?

- Что это Вы меня, как будто невесту нахваливаете?

- Да не нахваливаю я, правду говорю. Вот напишет Вадим Альбертович про тебя в газете, девки письмами завалят. Жалко, если увезут в район или куда ещё. Как мы тут без тебя жить-то будем? Он ведь всей деревне обувь чинит. Вон станок токарный по дереву сам придумал, сам и смастерил.

- Ну, не всё сам, - заотнекивался Валера. - Там сварные работы мужики в мастерской делали.

- Да что там мужики? Конструкция твоя, идея твоя, им только и осталось, что по твоим чертежам уголки отрезать да сварить вместе.

- Нет, они ещё и электромотор тоже приделали. В домашних условиях мне бы не сделать было.

- Да ладно тебе скромничать! Не сделать бы ему. Да он у нас такие вещи теперь на этом станке делает, диву даёмся, откуда у парня выдумка берётся. В каждом доме его поделки имеются. И для кухни разные вещи, и так сувениры разные. А табуреточки какие делает! У себя вон ни одной не осталось, все раздал.

- Так ведь людям в радость. Почему бы и не подарить?

- Вот-вот! Всё раздаривает. Ни копеечки ни с кого не взял ни разу, а сам-то не больно богато живёт. Велика ли пенсия?

- А мне хватает, Мария Васильевна. И потом мне тут столько продуктов приносят разных, кто молоко, кто творог, кто масло, кто пироги. Сегодня вон Надежда пирогов испекла, первым делом мне принесла.

- А как не принести-то? Ты у нас один такой бессребренник. Тоже всем сколько добра делаешь. У нас тут, если у кого ботинки прохудились или сапоги резиновые, все к Валерочке идут. Мужики и то несут валенки подшить, хотя самим много ли ума бы надо. Дратву сделать да вечерок поковыряться.

- Некогда им, - стал оправдывать земляков Валера.

- Да полноте, некогда. Вон вино хлестать дак время есть, а валенки подшить - некогда. Сетки вон вяжет рыбакам. Тоже за так отдаёт.

- Так они же мне нитки капроновые приносят, тетиву опять же. Мне только и делов-то, что связать да посадить. Зато у меня рыба свежая всегда. Жарю, солю, вялю... Часто пироги рыбные приносят, потому что печь я так и не научился.

- И не за чем, Валерочка! Вот женим мы тебя, молодуха пироги печь станет. Ты только посмотри, сколько у нас тут девок-то красивых да хозяйственных! Не упусти своё счастье! А то скоро все по городам разбегутся, одни старухи только и останутся. Так на всю жизнь бобылём и останешься, как Веня Длинный. Веня - это у нас тут мужик один есть. Не в себе. Он и родился таким, все надеялись, что вырастет, дак поумнеет. Хоть работу какую деревенскую справлять сможет. Нет, так полоумным всю жизнь и прожил. Причём, чем старше становится, тем хуже. Теперь вон и памяти совсем не стало, не узнаёт никого. Лопочет всё что-то на своём языке, как иностранец, да на пальцах показывает. За такого-то кто пойдёт, кто себе на шею такой хомут надеть осмелится. Добро бы ещё, как мужик силу имел. А то сказывают наши, кто его в бане-то моет, что у него там и хозяйства-то только нужду справить. Вы уж простите, Вадим Альбертович, за подробности такие. У нас тут в деревне, секретов нету, все всё друг про друга знают. Жалеют, конечно, Веню, и дров ему запасут на зиму, и в доме у него прибирают, и кормят. Конечно, потому как сам- то он ничего не может.

- Вот, Мария Васильевна, я и не хочу, чтобы за меня какая добрая да красивая из жалости только и пошла, чтобы обузой быть.

- Ой, Валерочка, да тебя-то что жалеть? Ты вон какой самостоятельный да хозяйственный. Он и картошку садит, и морковку, и свёклу с капустой. И капусту сам солит. Сам воду на полив из колодца достаёт. И в баню наносит и сам истопит. Представляете, каково? Ведро с места на место переставляет, пока до места не доберётся. Потом обратно таким же макаром. И дрова в дом так же.

- Так мне как иначе-то? Я уж с детства приспособился, так мне и не трудно совсем. Вот в лес бы сходил, да через ручей не перебраться: мостика там нет. Два бревна перекинуты с берега на берег и всё. Я, было, пробовал, но понял, что никак. Так и вернулся обратно. Да и тропка там неровная, особенно через болото.

- Да тебе любой грибов-то да ягод даст, зачем самому канителиться?

- Да у меня и грибы есть сушёные, и ягод всяких припасено. Наверное, больше, чем у Вас, Мария Васильевна.

- А поди и больше! Мне самой тоже в лес-то сбегать порой и времени нету. И по хозяйству дела, и на работе всякого хватает, да ещё вот парторгом выбрали, так совсем времени не осталось.

- Возьмите у меня клюквы или брусники. У меня много.

- Нет, Вы видали, а? Он же мне ещё и ягоды предлагает!

- А что тут такого? У Вас нету, а у меня - полно. Возьмите, Мария Васильевна. От чистого сердца предлагаю.

- Да знаю я, что от чистого сердца. Спасибо тебе, Валерочка, добрая ты душа! Есть у меня и клюква, и брусника. И морошки две банки варенья в подполе стоят.

- Тогда не знаю, что Вам и на гостинца предложить.

- Да какие гостинца, Валерочка? Это ты извини, что с пустыми руками к тебе пожаловала. Не то, что не подумала, а на работе меня Вадим Альбертович застал, его и пошла провожать, а дом-то у меня, сам знаешь, в другой стороне.

- Извините, Валера, а что Вы сейчас читаете?

- Да что принесут, то и читаю. Но библиотекарь уже знает мои предпочтения, поэтому приносит то, что мне нравится. Недавно вот Фёдора Абрамова читал. Очень нравится. Прямо, как про нашу деревню пишет. Читаю, и будто наших деревенских перед собой вижу. Мне про военные годы мама много рассказывала, как они тут жили. Вот читаю «Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом» и даже слёзы иногда на глаза наворачиваются. Ну, прямо про наших пишет. Я некоторых по маминым рассказам аж в лицо узнаю, до того точно описано. Хоть и не про нашу деревню, а про архангельскую. Бунина приносила «Тёмные аллеи». Как раз недавно в библиотеке появилась. Некоторые рассказы по два-три раза перечитывал до того понравились. Очень душевные. «Митькина любовь», например. Вы читали Бунина?

Конечно, Вадим читал Бунина. И не только «Тёмные аллеи». У отца был дореволюционного издания шеститомник, но Вадим почему-то не захотел рассказывать об этом, чтобы не являть своё превосходство перед простым деревенским парнем, с детства обречённым передвигаться на самодельной каталке.

- Трагическая история, - сказал он.

- Вот я такого никак понять не могу. Чего ему не хватало? Ну, любил, ну, до безумия. Но ведь при этом и сам не ангелом был, если уж на то пошло. А тут получается, сам, что хочу, то и делаю, а вот ему девушки должны быть верными. Недавно у вас в редакции, говорят, парень тоже застрелился. Тоже из-за любви?

- Не знаю, - честно признался Вадим. - Мы в тот день утром с ним долго разговаривали, ни словом про любовь не обмолвился. Просто говорил, что жизнь не удалась, смысла не видит. Но про самоубийство даже никакого намёка не было. А через три часа и застрелился.

- Тоже не понимаю. Чего ему не хватало? Ноги-руки на месте, голова варит. Я читал его заметки, очень хорошо писал. По-доброму. Мало кто так хорошо пишет.

- Да, - согласился Вадим. - Хорошо писал, читалось легко. И рассказы у него тоже хорошие были. Вы их читали, только он под псевдонимом Саша Серый публиковался.

- А почему под псевдонимом? - поинтересовался Валерий.

- Не знаю. Может, не хотел, чтобы его корреспонденции про жизнь реальную и рассказы о жизни выдуманной читатели каким-то образом объединять могли. Может, и по другой какой причине, мы с ним об этом не говорили. Да, собственно, мы и знакомы были всего ничего. Я ведь сюда в район на практику недавно приехал. Из Ленинграда.

- Из Ленинграда, - задумчиво протянул Валерий. - Читал, что очень красивый город. В журналах фотографии видел. Вот бы побывать когда!

- Побываете ещё, - поддержал Вадим.

- Хорошо бы! Только куда я там без ног-то? Затопчут меня в толпе со своей каталкой. Да и в музеи, поди, с ней не пустят. Видел на фотографиях в журналах, какие там в музей очереди стоят. Кому мы там, инвалиды, нужны?

- Ну, тут Вы не правы! Знаете, какой у нас в Ленинграде народ душевный! Вас бы даже без очереди пустили.

- Нет, мне бы без очереди не надо. Я бы лучше, как все.

- Да уж, он у нас такой, гордый. Не хочет, чтобы его каким-то образом выделяли, чтобы жалели, - вставила Мария Васильевна.

- А чего меня жалеть? Здоровьем не обижен, дом у меня есть, люди вокруг живут добрые, душевные. Чего ещё желать?

- Жену тебе надо желать, Валерочка, - вернулась к своей теме Мария Васильевна.

- Ох, Мария Васильевна, опять Вы за своё. Говорил же я, что не хочу кому-то обузой быть, чтобы со мной, с инвалидом, из жалости жили.

- Да брось ты дурью голову-то забивать. Кто у нас тут тебя за инвалидa-то считает? Ну, и что, что ног нет, зато руки золотые и голова вон как варит! Надо тебе, Валерочка, жениться, надо.

- Вы, поди, уж и невесту мне приглядели?

- А если и приглядела? - с вызовом сказала Мария Васильевна. - Я ведь тебе, своему самому любимому ученику, худую не присоветую. Ну, да мы тобой об этом потом поговорим, не при чужих людях.

Пока шла эта полушутливая перепалка, Вадим ещё раз внимательно осмотрел дом, чтобы запомнить какие-то детали, которые потом могут оказаться полезными при написании материала, отражая черты характера героя публикации. Заметил на стене возле камина цветную картинку, на которой были изображены длинные стройные женские ножки. Точно такие же картинки были на упаковках входивших в моду колготок, что привозил отец матери из заграничных командировок. Непонятно, каким образом такая упаковка могла попасть в глухую деревню, чтобы оказаться в доме у безного инвалида. На другой стене, вырезанная из «Огонька» или журнала «Советский Союз» и помещённая в самодельную рамку красовалась длинноногая дива в ярком закрытом купальнике, возле кровати тоже в самодельной рамке была ещё одна длинноногая красавица.

- Ладно, Вы, Вадим Альбертович, ещё побудете тут, а то мне давно пора по делам бежать?

- Нет, я тоже, пойду, пожалуй. Спасибо Вам, Валерий, за угощение, за общение!

- Да чего там пообщались, и не поговорили совсем. Понимаю, что Вам тоже, наверное, некогда тут со мной рассусоливать. Заезжайте, когда время появится. Буду рад!

- Спасибо!

Мария Васильевна попрощалась и вышла за дверь, а Вадим у порога остановился и спросил:

- Скажите, Валерий, а какая у Вас самая большая мечта?

- Самая-самая? Мне бы по лесу погулять, по деревне пройтись, как все, на своих ногах. Хотя бы разок! А самая главная мечта, ещё с детства, с ребятами в футбол поиграть. Только понимаю, что это всё из области фантастики. Знаю, что за границей какие-то протезы делают, но они же всё равно, наверное, на культи крепятся, как у фронтовиков, у которых на войне ногу по колено оторвало или даже выше. А у меня и культей-то нету, так что какие уж там протезы! А в футбол сыграть очень хочется, пусть не в нападении, а хотя бы на воротах. Только Вы об этом в газете не пишите, а то засмеют деревенские.

- Не буду писать, хотя не думаю, что кто-то над такой мечтой смеяться стал бы.

- Да я тоже не думаю, но на всякий случай. Не пишите. Ладно?






НЕЗАМЕНИМЫЙ




Всю неделю Вадиму было не до дневника. Три дня он возвращался из поездок по району уже поздним вечером, усталый, переполненный впечатлениями от встреч с удивительными людьми, после которых хотелось собраться с мыслями, прежде, чем делать записи. Какие-то характерные детали быта героев, на первый взгляд незначительные, которые потом могут дополнить картину жизни человека, по совету Василия Дмитриевича, он заносил в блокнот сразу же ещё в машине, чтобы не стёрлись в памяти, а теперь вписывал отдельные фразы и даже слова, чтобы потом, спустя время, по ним, как по пунктирным линиям, восстанавливать беседу целиком.

Сегодня день выдался суматошным. Очень трудно шла первая полоса. Семёныч обещанную передовую статью сдал только к обеду, связи с почти половиной района не было из-за вчерашней непогоды, оборвавшей провода сразу на нескольких участках линии, в райцентре никаких даже малозначащих событий не произошло и не намечалось, всё более-менее оперативное, годящееся для репортажа, было уже использовано. Выручил Вася, сделав интервью о подготовке к севу с главным агрономом одного из колхозов, куда ездил ещё на прошлой неделе, Вадиму же пришлось делать комментарий главного агронома района о положении с семенами, их наличием, всхожести, проценте протравливания против сорняков.

Из-за этой суеты намечавшиеся на обеденный перерыв поминки Сергея, исполнился девятый день после его смерти, отложили на конец рабочего дня. Вадим почти не пил, и без того на душе было тоскливо, зато остальные, ещё не до конца осознавшие недельной давности трагедию, расслабились по полной. Даже обычно сдержанный Василий Дмитриевич выпил больше обычного, захмелел и начал нараспев читать стихи Николая Рубцова, который именно в это время, пять лет назад, меньше, чем за год до гибели, приезжал на несколько дней в район.

От нахлынувшей тоски, от ещё очень свежих воспоминаний о Сергее, которого, не смотря на постоянно полупьяное состояние, все искренне любили за его отзывчивость и шутки, женщины в голос расплакались, от чего сделалось ещё хуже. Печатник Виктор, которому не налили даже поминальной рюмки, поскольку предстояло печатать тираж, а ограничиваться малыми дозами он не умел, под рыдания женщин встал и, обиженный на всех, ушёл к себе. Вскоре из типографии послышалось равномерное чавкание печатной машины.

По домам разошлись уже около семи. Степанида Михеевна куда-то ушла, Вадим устроился на диване и стал вспоминать вчерашнюю беседу с самым завидным женихом деревни, как прибежала Лиза.

- Вадик, собирайся быстрее, тебя Василий Дмитриевич срочно вызывает.

- Что такое случилось?

- Виктор напился.

- Какой Виктор?

- Да печатник же!

- Буянит?

- Нет, не буянит, сидит у печки и песни поёт.

- А мне что, на гитаре ему подыгрывать?

- Вадик, хватит придуриваться, тираж печатать надо.

- А я при чём?

- Больше некому. Ты один трезвый, потому Василий Дмитриевич за тобой и отправил. Мы уже все разошлись по домам, Евдокия Ивановна пришла дров наносить, видит, Виктор совсем пьяный, вот она Василию Дмитриевичу и позвонила. Он по дороге за мной зашёл, мы же в соседних домах живём. Пришли, точно Виктор уже никакой, а вторая сторона не отпечатана. Только заправил полосы и накачался. Василий Дмитриевич-то тоже сегодня хорошенький, да он и медлительный очень, а я тоже газету никогда не печатала. Бланки, правда, пробовала, но там тираж маленький, так и то браку наделала. А тут почти три тысячи надо напечатать.

- Лиза, ты мне объясни толком, чем я могу помочь. Я же к печатной машине никогда даже не притрагивался.

- Василий Дмитриевич говорит, поскольку ты на гитаре играешь, у тебя пальцы чуткие, ты и печатать сможешь. Ну, пойдём, может, хоть вдвоём сможем.

Вадим быстро оделся, и они с Лизой почти бегом помчались в редакцию. Уже возле крыльца было хорошо слышно, как Виктор ужасно фальшивя, поёт «Враги сожгли родную хату». Зашли в типографию. Виктор действительно сидел на полу, прислонясь спиной к печке и во весь голос горланил любимую песню. Василий Дмитриевич сидел на стуле и задумчиво смотрел в пол. Допев последний куплет:

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт,

Виктор вытянул руку, достал из-за печки недопитую бутылку водки, сделал прямо из горлышка большой глоток.

- Виктор вам никто? Да, никто. Кто я? Ничтожество. Простой работяга, а вот попробуйте без меня обойтись. Вот возьмите и попробуйте. Хоть раз тираж отпечатайте без Виктора, вот тогда и посмотрим, кто у нас Виктор. Ничтожество или незаменимый человек. Они мне рюмку за Серёгу не налили, помянуть хорошего человека не дали. Думали, я водки не смогу купить, чтобы Серёгу помянуть? Да он мне как брат был! Даже лучше брата! Да такого, как Серёга больше нет и не будет! А вы мне рюмку пожалели, чтобы я его помянул. Эх вы! А я всё равно помянул. Всем назло, потому что человек был хороший. А вы хороших людей не замечаете! И ты, Василий Дмитрич тоже! Я тебя за человека считал, а ты мне рюмку не налил, чтобы Серёгу помянуть. Обидели вы меня! Не буду я с вами больше работать. Где хотите, печатника ищите. А нету другого такого Виктора во всём районе! He-ту! В ногах у Виктора валяться будете, чтобы я не уволился, а я ещё подумаю. Я уже три года в отпуске не был, ни дня на больничном не сидел, всё из-за этой газеты. А вы мне рюмку пожалели. И кто же вы после этого?

- Да уймись ты уже, Виктор! - поднял голову Василий Дмитриевич. - Кто тут тебя не уважает? Я тебя не уважаю?

- Ты? Ты человек. Ты уважаешь. Но за всё время со мной ни разу не выпил. Брезгуешь. Да-а, брезгуешь с Виктором по рюмке выпить. А я тебя так уважаю! Эх, Василий Дмитрич! Василий Дмитрич!

И Виктор начал размазывать слёзы грязными руками.

- Ребята, - обратился Василий Дмитриевич к Лизе и Вадиму, - на вас надежда. Постарайтесь, пожалуйста! Виктор тут штук двести-триста отпечатал, надо хотя бы половину тиража к пяти утра на почту сдать, чтобы по району успели отправить. Остальное в райцентр можно и позднее, когда Виктор протрезвеет.

- Не триста, а пятьсот, - вставил Виктор. - Пятьсот не хотите? А больше не буду, потому что обидели вы меня кровно. Это же надо, за Серёгу рюмку не налили. А он мне, как брат родной был. Эх, вы!

И снова затянул: «Враги сожгли родную хату...»

- Василий Дмитриевич, я никогда даже не присматривался, как газету печатают, как эта машина работает. Так что помощник из меня никакой.

- Помощник из тебя хороший получится. Тут ведь помимо печати ещё тираж расфальцевать надо. Очень кропотливая работа. Давайте, ребята, постарайтесь. Лизонька, голубушка, пусть с браком, но тираж надо сдать, иначе ЧП. Можно было бы в Белозерске отпечатать, но полосы везти некому - Дима тоже изрядно набрался. Знаю, что доехал бы, но там милиция круглые сутки дежурит. Если остановят, прав лишат однозначно. Так что только на вас надежда.

- Да Вы не волнуйтесь, Василий Дмитриевич, мы попробуем. Я хоть газету никогда и не печатала, но попробуем. И Вадик сейчас посмотрит, как устану, может, подменит. Тут, главное сноровка нужна, успеть лист ровно заправить. Без опыта-то, конечно, браку наделаем.

- Наделайте, наделайте. Я первый разворот не распустил, потом ещё напечатаете, если сможете. Не уважаете Виктора, посмотрю, как вы без Виктора обойдётесь.

- Виктор, шёл бы ты домой, проспался.

- И пойду, а что мне не пойти, я всё равно завтра заявление напишу. Не уважаете меня. Вот и обходитесь без Виктора. Ещё в ногах валяться будете, упрашивать, чтобы остался. В Белозерск много не навозите! Там и без вас работы много.

- Виктор, я тебя по-хорошему прошу, иди домой, не мешай.

- Ох, как ты, Василий Дмитриевич, со мной разговаривать-то начал! Мешаю я вам, а я всем мешаю. Жене мешаю, тёще мешаю, теперь и вам тут всем мешаю. Ничего, я переживу. Об меня все ноги вытирают.

И Виктор снова потянулся к бутылке.

- Виктор, пойдём лучше ко мне в кабинет. Посидим, поговорим спокойно, песню хорошую споём, - поднялся со стула Василий Дмитриевич.

- А что? И пойду. У меня тут ещё осталось, если не побрезгуешь, и по рюмке выпьем.

- Выпьем по рюмке, выпьем. Пойдём, пусть ребята поработают.

- А вот это хрен! Кроме Виктора никто на машине не поработает. Что думаете, каждый может вот так встать и печатать? Нетушки! Хрен вам! Тут уметь надо. Вот Виктор умеет, а больше никто.

- Никто, никто. Пойдём ко мне в кабинет. По рюмке выпьем, песню споём.

Василий Дмитриевич подал Виктору руку, помог подняться, подхватил под локоть и повёл к себе.

- Ну, и что будем делать? - спросил Вадим.

- Печатать будем, - откликнулась Лиза и стала снимать пальто. - Ты сначала посмотри, как я делаю, может, потом поможешь, когда я выдохнусь. Я бланки печатала, но там листы маленькие, а тут вон какие. Потом надо будет ещё расфальцевать, то есть разложить на пачки по двадцать штук.

Лиза надела фартук, встала на подмост и нажала большую чёрную кнопку. Первые листы ложились неровно, заминались, но после десятка испорченных экземпляров дело пошло лучше. Несколько минут Вадим внимательно смотрел за руками Лизы потом попросил:

- Дай попробую.

- Потом, - не поворачивая головы, ответила Лиза. Вадим ещё какое-то время смотрел, как всё ловчее и ловчее управляется девушка с работой, потом начал раскладывать тираж на пачки. Через полчаса Лиза остановила машину.

- Всё? - спросил Вадим.

- Шустрый какой! - засмеялась девушка. - Тут ещё печатать и печатать, просто отдохнуть надо. Руки с непривычки устали.

- Давай я попробую подменить.

- Ну, на, попробуй.

Хоть, на первый взгляд, дело и было не хитрым, из десятка экземпляров Вадиму без брака не удалось сделать ни одного.

- Какой ты, оказывается, неваровый, - засмеялась Лиза.

- Какой? - не понял Вадим.

- Неваровый.

- А что это значит?

- А это значит, что руки не из того места растут, - расхохоталась Лиза. - Это тебе не на гитаре струны перебирать, тут сноровка нужна.

- Ох, ох, ох! Какие мы сноровистые стали! Поглядите-ка, сама первый раз к машине встала, а уже заважничала.

- А вот и заважничала, - закокетничала Лиза. - У тебя-то не получается. Иди лучше фальцуй, кулёма неваровая.

- А сейчас что ты сказала? Это можно расценивать, как комплимент?

- Ага, комплимент. Дождёшься. Это значит, неповоротливый, непутёвый.

- Так уж и непутёвый, — немного обиделся Вадим. - Стоит тут, обзывается всякими непонятными словами. Давай уже, печатай.

- Да у тебя и без того ещё вон сколько фальцевать надо. Я же говорю, кулёма неваровая. Поторапливайся, поторапливайся.

И озорно глянув, запустила машину.

Во время следующего перерыва в типографию заглянул Василий Дмитриевич.

- Как дела, молодёжь?

- Всё нормально, Василий Дмитриевич, - откликнулась Лиза. - Вот только если бы помощник был порасторопнее, так ещё лучше было.

И снова озорно посмотрела на Вадима.

- Много осталось?

- Думаю, на полчаса. А Виктор домой ушёл?

- Спит на диване. А вы молодцы! Так выручили, просто слов нет. Прямо расцеловал бы!

- Я не против, - засмеялась Лиза. - А вот Вадима не советую - у него борода колючая.

- А ты откуда знаешь, - не стерпел Вадим.

- Люська рассказывала, - расхохоталась Лиза. - Доволен? Давай лучше работать, помощничек!

- Ладно, не стану вам мешать, пойду почитаю.

Когда тираж был напечатан и упакован в мешки, перевалило уже далеко за полночь. Василий Дмитриевич, всё ещё изрядно пьяненький, видимо, с Виктором пришлось выпить не по одной рюмке, обнимал Лизу, долго пожимал руку Вадиму.

- Какие же вы молодцы! Вы меня от смерти спасли. Ну, не от смерти, а от строгача - однозначно. За срыв газеты головы бы мне не сносить было, это точно. Ладно бы там авария какая на ЛЭП, или машина сломалась, а то из-за пьянки. И ведь, по сути, я же её и организовал.

- Так ведь поминки же, - уточнила Лиза.

- А кого это волнует? Поминки не поминки, главное, что пьянка была, в итоге печатник напился, выпуск газеты сорвал.

- Так ведь не сорвал же.

- Это только благодаря вам. А знаете что? Пойдёмте-ка сейчас ко мне домой, посидим, чаю попьём. Такое великое дело сделали!

- Нет, Василий Дмитриевич, у вас семья, дочь разбудим. Жене утром на работу, - возразила Лиза.

- Тогда пошли в кабинет. У меня там заначка имеется. Пошли. Всё равно Виктора одного оставлять нельзя. Ещё немного поспит, потом можно и будить.

- Ну, что, помощничек, пойдём? Вы посмотрите, Василий Дмитриевич, помощник-то у меня совсем квёлый. Умаялся с непривычки. Это тебе не на гитаре играть, не на машинке печатать. Вы идите, Василий Дмитриевич, мы сейчас руки отмоем и придём.

Под умывальником долго оттирали ладони содой, потом хозяйственным мылом, снова -содой, пока не осталось и следов типографской краски. После этого Лиза прошла в дальний угол, выключила рубильник, и помещение погрузилось в глухую темень.

- Ты где? - послышался шепот Лизы.

- Здесь я.

- Мне страшно! А вдруг тут мыши есть. Ой! Японский бог, коленом о печатную машину стукнулась, теперь синя- чище будет. Где ты там, ничего не вижу.

- Да здесь я, у двери.

- Открой дверь, может хоть в коридоре свет есть.

Но и в коридоре была кромешная темнота.

- Дай хоть руку, тоже мне кавалер.

Вадим нащупал перила, держа Лизу за руку, стал подниматься наверх, в кабинет Василия Дмитриевича. На листе газетной бумаги на редакторском столе стояли три гранёных стопки, бутылка водки, пачка печенья и блюдце с конфетами.

- Ну, давайте за наше безнадёжное дело, которое вашими стараниями было успешно сделано, - сказал Василий Дмитриевич и наполнил стопки.

- Ой, Василий Дмитриевич, не надо мне полную, я сразу закосею.

- Ничего, Лизонька, тебе сегодня можно. Ты просто героическая девушка. Такое дело сделала! Такое дело! А я ведь, знаете ли, не верил, что отпечатаешь. Извини, недооценил. Вот что бы я без вас делал, а? В петлю головой? Спасибо вам огромное! За вас!

И Василий Дмитриевич залпом выпил, немного задержал дыхание, потом взял печенюшку, понюхал её, откусил уголок и стал медленно жевать.

- Ребята, вы даже не осознаете, какое великое дело сделали. Спасибо вам. А вы чего не пьёте?

- Ну, что, помошничек? Выпьем за великое дело? - Лиза снова кокетливо посмотрела на Вадима и точно так же, как Василий Дмитриевич, выпила содержимое одним махом.

Вадиму тоже ничего не оставалось делать, как повторить этот «подвиг». Уже через минуту он почувствовал себя совершенно пьяным. Перед глазами появился туман, звуки стали какими-то приглушёнными, будто через ватные тампоны в ушах. Пришлось сосредоточить всё внимание, чтобы слушать слова благодарности Василия Дмитриевича. Он продолжал сыпать их в адрес своих молодых друзей, которые его так выручили.

- Ну, молодёжь, допиваем и - по домам. Завтра отсыпаемся с чувством хорошо исполненного долга.

- Сегодня, - поправила Лиза.

- Да, уже сегодня.

Василий Дмитриевич взялся за бутылку.

- Василий Дмитриевич, я уже совсем пьяная, мне больше не надо, - запротестовала Лиза.

- Ну, не оставлять же зло, - сказал Василий Дмитриевич.

- Тогда мне только чуть-чуть. Вы - мужчины, вам можно.

- Хорошо, Лизонька. Нам по полной, тебе остатки. Редактор разлил остатки водки так, что получилось у всех почти поровну.

- Нет-нет, - снова запротестовала Лиза. - Давайте я вам отолью.

Она наполнила стопку Вадима почти до краёв, Вадим как-то безучастно смотрел и пьяно улыбался, потянулась к Василию Дмитриевичу, но он протестующе подставил ладонь:

- Я сегодня уже и так много выпил. Придётся вам не только Виктора, но и меня домой под руки тащить.

Допили, закусили печеньем. Странное дело, но вторая стопка будто отрезвила Вадима. Сошла пелена, прорезался слух, зато Василий Дмитриевич и Лиза показались ему совсем пьяными и почему-то смешными.

Василий Дмитриевич принялся тормошить Виктора. Тот почти сразу проснулся, начал осматриваться по сторонам.

- А почему я здесь? - спросил он. - Ничего не помню. Василий Дмитриевич, мне же ещё тираж печатать надо. Сколько там времени?

- Тираж вон Лиза уже отпечатала, пока ты тут права качал да про незаменимость свою распинался. Как видишь, не бывает у нас незаменимых. Так что никто у тебя в ногах сегодня валяться не станет.

- Это Вы о чём, Василий Дмитриевич?

- А о том, дорогой ты мой, что вчера ты предсказывал, будто сегодня мы все у тебя в ногах валяться будем, потому что ты такой незаменимый.

- Правда что ли? Вот дурак! Вот дурак! Вы простите меня, Василий Дмитриевич, если я и правда так говорил. Сдуру, спьяну сморозил.

- Говорил, говорил, - беспощадно поддакивал редактор. - Вон молодёжь тому свидетели.

- Простите, Василий Дмитриевич, я ведь как выпью, совсем дураком делаюсь. Не держите зла, пожалуйста! - и Виктор рухнул перед редактором на колени.

- Ты мне брось тут это, не барышня я, чтобы у меня в ногах валялись, прося прощения, - отвернулся Василий Дмитриевич. - Мы с тобой вчера всё выяснили.

- Вы меня уволили? Простите, Василий Дмитриевич! Больше такого не повторится.

- Да куда же тебя уволишь? Ты у нас незаменимый, - продолжал редактор. - Это мы у тебя в ногах теперь валяться должны, упрашивать, чтобы не увольнялся. Ты ведь вечером именно это говорил.

- Простите, Василий Дмитриевич! Простите дурака, а? Простите меня, ребята!

- Да ладно, - миролюбиво сказал Василий Дмитриевич. - Мы с тобой вчера уже и мировую выпили. Так что забыли.

- Правда? Ой, спасибо Вам Василий Дмитриевич! Спасибо огромное! Никогда больше не повторится! А у вас там ничего не осталось? Похмелиться бы мне, хоть глоточек.

- Вон на полу твоя бутылка стоит. Посмотри, может, и есть что.

Виктор наклонился, поднял стоявшую возле дивана бутылку, поболтал в руке, услышав негромкий плеск, допил остатки прямо из горлышка.

- Ох, вот теперь хорошо. Так Вы уж простите меня, Василий Дмитриевич! Что хочете для Вас сделаю, только не увольняйте.

- Да сказал же тебе, что не уволю. Вон Лизе спасибо говори, она тебя подменила. Ну, что, Лиза, пойдём домой? Нам с тобой по пути.

- Нет уж, Василий Дмитриевич! Довольно мне и одного женатого, а то, чего доброго ещё Вера Васильевна приревнует, глаза мне повыцарапывает. Вы уж вон с Виктором идите, а мы с Вадимом тут приберёмся, да он меня через парк и проводит.

- Ну, дело молодое, как знаете. Ещё раз спасибо вам, что выручили. А Вера у меня женщина умная, не приревнует. Да я ей, собственно, и повода никогда не давал. Пошли, Виктор. Где там твой полушубок?

- Да в типографии, поди, где же ещё ему быть.

Лиза за несколько минут убрала со стола, положила в шкаф печенье и конфеты, убрала в ящик стола стопки, выбросила в мусорную корзину пустые бутылки.

- Ну, вроде, всё. Пошли, помошничек, проводи девушку до дома, а то в парке темень кромешная. Ты иди вперёд, там внизу свет включи, а я тут закрою всё. Вадим спустился на первый этаж, щёлкнул несколько раз выключателем.

- Похоже, лампочка перегорела.

- У тебя спичек нет?

- Нет. Я же не курю.

- Тогда стой там, руку мне подашь, чтобы я не навернулась.

Лиза выключила свет, наощупь закрыла дверь в кабинет редактора, повернула в замке ключ, стала спускаться по лестнице. Вадим вытянул вперёд руку и через минуту в ладонь ему упёрлась грудь девушки.

- Ну, чего ты сразу лапать-то? Думаешь, если пьяная, так всё можно? - прошептала Лиза.

- Да я же не нарочно, ты сама наткнулась.

- Не нарочно он. Все вы мужики такие: только и ждут удобного случая, чтобы помацать. Помоги лучше дверную ручку найти.

Зашли в типографию, Вадим, несмотря на темень, сразу же нащупал на вешалке возле двери своё пальто. Лизиного не оказалось.

- Вот чёрт! - выругалась девушка. - Виктор что ли, пока одевался, куда перевесил. И рубильник мне в темноте не найти, опять обо что-нибудь шваркнусь. Вадик, ты где?

- Здесь я.

- Помоги пальто найти.

- Ты вроде его на резальную машину положила.

- Ой, правда! Совсем забыла. Японский бог! Опять коленом стукнулась. Вадик, ты где, дай хоть руку. Да сам тоже осторожнее, не ушибись.

Вадим вытянул руку, малюсенькими шажками пошёл вперёд и тут же наткнулся на Лизу.

- Опять ты за груди лапаешь, - зашептала Лиза.

- Да не нарочно же.

- Не нарочно он. Второй раз и всё не нарочно, - шептала девушка. - Уж хоть бы не врал.

Лиза не отстранялась, Вадим не убирал руку.

- Думаешь, пьяная, дак всё можно? - прошептала девушка.

- Ничего не думаю, - упрямо возражал Вадим. Он стоял в нерешительности, не зная, что делать дальше. Хмель кружил голову, рядом была красивая девушка, его рука касалась её груди. Вадим вытянул другую руку, взял девушку за плечо, потянул к себе.

- Думаешь, пьяная дак? - повторила Лиза, но сделала шаг навстречу. Вадим наклонился и губами нащупал её губы. Лиза правой рукой обняла его за шею.

- А ты и вправду хорошо целуешься, Люська не соврала.

- Она что, так тебе и сказала?

- Да успокойся, пошутила. Но целуешься ты и вправду, хорошо. Нежно так, аж голова кругом. Я никогда в жизни с бородатым не целовалась. Как увидела тебя в первый раз, так и подумала, что интересно было бы с тобой поцеловаться.

- Опять шутишь?

- Нет, правда-правда, - шептала она. - Я знаю, что я дура, что это тебе рассказываю. Это потому что пьяная. Я бы трезвая никогда не призналась. А я тебе нравлюсь?

- Ты очень сексапильная девушка.

- А зачем ты меня так обозвал?

- Я не обозвал, это я комплимент сделал.

- Ничего себе комплимент! Каким-то ругательным срамным словом обозвал, и говорит, что комплимент.

- Ничего и не ругательным. Сексапильная - это значит, что девушка обладает сексуальной привлекательностью, направленной на привлечение внимания мужчины.

- Это что, проститутка что ли? Я же говорю - ругательное.

- Да нет же! - поспешил успокоить Вадим. - Ну, например, когда у девушки пухлые губы, как у тебя, тонкая талия, большая грудь, длинные стройные ноги, густые волосы.

- Ну, это всё про меня можно сказать, - согласилась Лиза.

- Вот я и говорю, что ты очень сексапильная, то есть очень привлекательная.

- Лучше Люськи?

- Люся - совсем другое. Она привлекательная своей непосредственностью, неиспорченностью.

- Я что, по-твоему, испорченная, да?

- Я совсем не это хотел сказать. Ты именно сексапильна. Ты красива своей женственностью. А Люся ещё ребёнок.

- Она всего на год меня моложе.

- Понимаешь, у тебя уже жизненный опыт. Ты женщина.

- С чего ты взял, что я женщина?

- Ну, ты же с Аликом ...

- Что я с Аликом? - зашептала Лиза. - Что я с Аликом? Алик, когда я сюда на практику приехала, на меня сразу запал, ухаживать начал. Ну, и что, что женатый? Любой девушке приятно, когда ей знаки внимания оказывают. Да, мне нравится, когда парни за мной бегают, когда за мной ухаживают, когда меня ласкают. Когда просто любуются мной. Вот я, кажется, и влюбилась. А ты на меня даже ни разу не обратил внимания.

- Неправда! Я тебя сразу заметил. Но меня Сергей предупредил, что ты занята, что у тебя с Аликом роман.

- Не будем о нём. Я сегодня действительно пьяная, я не знаю, что говорю, что делаю. Ты же через неделю уедешь. Поцелуй меня ещё раз, мне, правда, понравилось целоваться с бородатым. Это так необычно...

Она прильнула к Вадиму всем телом. Правой рукой он начал гладить её упругую грудь, левую опустил на талию, потом ещё ниже. А ещё через минуту они лихорадочно раздевали друг друга, бросая одежду прямо на пол.






ДОПРОСЫ




Люся пришла после обеда.

- Говорят, ты уже и печатником стал? - спросила она сразу после приветствия.

Вадим хотел поцеловать её в щёку, что делал теперь при каждой встрече, если они были наедине, но девушка отстранилась.

- Ты лучше расскажи, как с Лизкой газету печатали.

-  Печатала Лиза, я только фальцевал. А ты откуда знаешь? - уже в который раз поразился Вадим, как быстро распространяется здесь информация, до которой, казалось бы, людям нет никакого дела. Хотя Люся была дочерью сотрудницы типографии, значит, являлась человеком, с газетными делами связанной. Но откуда её мать могла узнать о событиях прошлой ночи, ведь знали о том лишь четыре человека. Нет, пять. Знала о напившемся печатнике ещё техничка, но она не могла знать, кто в конечном итоге газету печатал. Василий Дмитриевич не тот человек, чтобы распространяться о внутренних делах коллектива. Виктор? Тоже сомнительно, чтобы он после ночной пьянки пошёл к Надежде и рассказал о своём проступке. Остаётся Лиза. Но когда она успела повидаться с Люсей?

- Так откуда ты узнала, что нам пришлось газету печатать? - повторил свой вопрос Вадим.

- А сорока на хвосте принесла! - засмеялась девушка.

- И сороку ту Лизой зовут?

- А хоть бы и так.

- Да уж, у вас тут ничего не скроешь. Правду поговорка про деревню говорит, что на одном краю чихнуть приготовишься, а на другом уже «Будь здоров!» говорят.

- Да ладно, не ломай голову. У нас в Доме культуры репетиция сегодня была, вот Лиза и спрашивает: «Как там помощник мой, всё ещё дрыхнет?» Я не поняла, про какого помощника она спрашивает, вот она всё и рассказала, как Виктор напился, как Василий Дмитриевич её уговорил поработать, как она за тобой сюда прибегала, и как вы потом газету печатали. Всё рассказала. Или не всё?

И девушка вопросительно посмотрела в глаза Вадима.

- Может, у вас там ещё что-то было?

- А что у нас могло быть?

- Ну-у-у, мало ли что? Вдвоём ночью в типографии остались дак. Она вон какая красивая! Видела я, как ты, ещё когда с концертом в деревню ездили, на ножки её засматривался.

- Да ладно уж, так и засматривался.

- Засматривался, засматривался, не отнекивайся.

- Да я и не отнекиваюсь.

- Конечно, у неё вон ножки какие стройные, а юбочка такая короткая. У нас тут кроме неё никто больше таких коротких не носит. А у вас в Ленинграде все девушки в таких ходят?

- В Ленинграде теперь уже несколько другая мода. Там многие под хиппи подстраиваются. Супер-мини уже вчерашний день.

- А что такое хиппи?

- Потом расскажу. Ты же на гитаре играть пришла? Вот бери инструмент и начинай.

- Да мне так никогда и не научиться будет, - вздохнула девушка.

- Неправда! У тебя уже очень хорошо получается.

Вадим не кривил душой. За полтора месяца девушка действительно стала играть уже довольно сносно. А когда начинала подпевать, то небольшие сбои для человека несведущего вообще оставались незаметными.

Люся просидела почти до вечера. Она бы репетировала и дольше, но вернулась из гостей Степанида Михеевна. Она с такими же пенсионерками-подружками отмечала день рождения одной из соседок, и была явно навеселе, поэтому то и дело норовила подпевать внучке. Та вскоре отложила гитару.

- Пойду я. А сегодня, говорят, кино интересное будет. Не хочешь сходить? - спросила она Вадима с явной надеждой, что он не откажется составить ей компанию. В Липином Бору и так уже все знали, что Люська «ходит», как здесь говорили, с корреспондентом из Ленинграда, поэтому таиться не было смысла.

На полпути к Дому культуры Люся, идущая по тропинке на шаг впереди, вдруг резко остановилась, так, что Вадим даже налетел на неё, повернулась и внимательно посмотрела в глаза парню:

- У тебя, правда, с Лизой ночью ничего не было?

- А что у меня с Лизой могло быть? - снова вопросом на вопрос ответил Вадим.

- Ну, мало ли...

- Никаких мало ли, - отрезал Вадим. - Все знают, что у Лизы роман с Аликом, уже поэтому у нас не могло быть ничего, кроме работы.

- Смотри у меня! - заулыбалась, довольная ответом, Люся и ускорила шаг.

На крыльце Дома культуры стояла группа девушек. Когда подошедшая пара поздоровалась, и Люся подбежала к подругам, Лиза кокетливо стрельнула взглядом и сказала:

- Добрый вечер, помошничек! Как спалось сегодня?

- Хорошо спалось, - ответил с улыбкой Вадим. - А что?

- Ну, мало ли! Ночью так умаялся, могла и бессонница одолеть. Ладно, девочки, пойдёмте, а то кино уже скоро начнётся.

Вадим купил билеты, и они с Люсей прошли в зал. «Зеркало» Тарковского Вадим смотрел уже дважды, первый раз на закрытом показе в университете, и потом уже в широкоформатном кинотеатре «Ленинград» возле Таврического сада. После первого просмотра он, честно признаться, почти ничего не понял, но тут же состоялось обсуждение фильма. На нём выступали критики, писатели, режиссёры, искусствоведы из их университета, и их размышления заставили пойти смотреть кино во второй раз, чтобы составить собственное мнение. Но и после второго сеанса многое осталось за пределами восприятия. Перешептывания зрителей мешали сосредоточиться, но в конце концов Вадиму удалось настолько погрузиться в происходящее на экране, что он забыл о присутствии рядом Люси. Он даже не заметил, когда она положила свою ладошку на его локоть.

- Ты какой-то чужой сегодня, - упрекнула его девушка, когда они шли по улице в сторону её дома. - Всё-таки, кажется, с Лизой у вас что-то было, иначе бы ты не был такой задумчивый.

- Извини, просто я очень глубоко ушёл в происходящее на экране.

- Правда? А я почти ничего не поняла.

- Я после первого раза тоже ничего не понял. А сегодня я смотрел его уже в третий раз. Понимаешь, в этом фильме Андрей Тарковский с предельной откровенностью раскрыл себя, показал свою биографию, своё детство, своих родителей.

- Его тоже мать не любила?

- С чего ты взяла?

- Ну, разве с детьми так себя ведут, если их любят?

- Люся, а ты считаешь, что материнская любовь - это когда беспрестанно сюсюкают? Да, мать сдержанна, кажется, даже не ласкова, может быть, излишне строга, но вспомни, всё её поведение говорит о её безграничной материнской любви. Да такая мать, не задумываясь, отдаст свою жизнь за жизнь детей. А то, что ты, как говоришь, ничего не поняла, не удивительно. Просто ты ещё маленькая.

- Ага, совсем ребёнок, - обиделась Люся.

- Извини, я не это имел в виду. Ты думаешь, сегодня в зале хоть кто-то что-то понял? За исключением, может быть, нескольких человек. Чтобы попытаться действительно «увидеть», осознать фильм, нужен художественный взгляд, а не просто зрительский. Тут надо мыслить объёмно, как мыслят режиссёры, большие писатели. Этот фильм надо пытаться понять, как понимают картины великих художников, музыку великих композиторов.

- Какой ты умный! - восхищённо сказала Люся.

- Ерунда! Никакой я не умный, просто мне посчастливилось больше узнать, больше общаться в разных интеллигентских компаниях. У нас в университете часто проходят разные диспуты. Я, правда, больше молчу, но послушать умных людей всегда приятно и полезно.

- Я вот тоже тебя слушаю, и сразу умнее становлюсь.

- Да уж! От меня поумнеешь, - засмеялся Вадим, впрочем, довольный оценкой девушки. - Понимаешь, в фильме нет ничего случайного. Вот, возьми, тот прохожий с чемоданом. Он же к Марии не просто случайно зашёл, а она даёт понять, что ждала не его. Он просит какой-нибудь гвоздик или отвёртку, это же он просит ключ от её сердца, а она ему отказывает. Что в доме нет какого-нибудь гвоздика? Нет, это просто отказ. А когда под ним забор ломается, это же тоже не для юмора, хотя в зале засмеялись. Это он таким образом вторгается в её пространство. И потом, когда прохожий уходит, есть момент ожидания - а может - это отец? Нет, но встреча с отцом возможна. И стихотворение еще больше раскрывает чувство невосполнимости вот этого отсутствия отца, того, что его так остро не хватает, но с той стороны зеркального стекла мы уже ждём новой, следующей встречи.

- Я об этом даже не подумала, - огорчённо сказала Люся.

- Ничего, вот будешь читать умные книги, будешь многое понимать, как говорят, между строк.

- Как ты?

- Я что? Я ещё студент, я сам очень и очень многого не знаю. Как говорит папа, чем больше человек узнаёт, тем шире круг непознанного им. То есть, чем больше ты знаешь, тем больше осознаёшь, что ты знаешь лишь маленькую толику того, что можно знать. И вспомни, какая потрясающая встреча происходит у героя с приехавшим с фронта отцом. Он бежит впереди сестры, хотя отец позвал её, а его имя даже не произносил, но падает, и она успевает подбежать первой. Это тоже не просто так, Тарковский хотел показать, что путь к Отцу для растущего без отца мальчика сложнее, чем для девочки. Я не знаю, как ты смотрела этот эпизод, я же каждый раз не могу смотреть без дрожи. Помнишь, там дети вцепились в отца, у которого мелькнула слеза на щеке, и за кадром звучит пронзительная музыка. А концовка фильма? Эта трогательная нежная любовная сцена, где мать и отец впервые за всё время сеанса обнимаются. Или эта сцена, когда мать вместе с детьми идёт через лес к полю, тоже как раз и говорит о её любви к своим детям, которым она посвятила всю свою жизнь и была верна своему единственному мужчине. И мы будто возвращаемся к началу, чтобы осознать свои слепо совершённые поступки. Мы как будто во сне переживаем текущее вспять время.

- Вот ты сейчас так умно всё рассказываешь, а я ничего этого в кино не увидела.

- Это потому, что ты просто смотрела, ты не думала над поступками героев, ты просто смотрела картинку.

- Это плохо, да?

- Почему плохо? Большинство зрителей именно так фильмы смотрят. Они не утруждают себя размышлениями, смотрят, наслаждаются развёртывающимися событиями и всё. А хорошие режиссёры, те, которые становятся классиками кино, не делают просто картинку. Они в содержание, в поступки героев, даже в виды природы закладывают глубокий смысл. Вот почему есть простое кино, а есть кино, которое называют элитарным. Оно для избранных. На эти сеансы всегда есть билеты, потому что вдумчивых зрителей мало.

- А я комедии люблю.

- Хорошая комедия - это замечательно. Но и в комедиях режиссёры зачастую закладывают настолько глубокий смысл, такую иронию, такую критику отдельных личностей общества, что тоже на первый взгляд и не уловить. Ох, что- то меня сегодня понесло. Ещё погуляем?

- Нет, я совсем замёрзла. Я легко оделась, я же не собиралась по улице гулять, ноги вон совсем окоченели, да и кофту тёплую не надела.

- Давай я тебя согрею, - попытался Вадим обнять девушку.

- Не надо, ещё увидит кто.

- Да кто же нас ночью на безлюдной улице увидит?

- Ну, мало ли. А у тебя правда ничего с Лизой не было? А то - смотри! А завтра в кино пойдём? Завтра «Осень» показывают. Там Джигарханян играет, он мне очень нравится.

- Как мужчина?

- Дурачок!

И девушка впервые за всё время знакомства сама чмокнула его в щёку и убежала домой.






ПОПОЛНЕНИЕ




На летучке помимо сотрудников оказался высокий худощавый парень с пышной шевелюрой. Похоже, все его давно знали, потому что приветливо здоровались за руку.

- Знакомьтесь! - сказал Василий Дмитриевич. - Это наш новый литературный сотрудник Виктор Фёдорович Пивоваров. Вы все, за исключением Вадима, его хорошо знаете, но в другом качестве. Я давно уговаривал Владимира Фёдоровича Вишневского отпустить его к нам, но не получалось. На прошлой неделе он принял на «скорую» жену нового следователя прокуратуры, так что с этого дня Виктор — наш сотрудник. С чем я его и поздравляю. У нас давно с письмами проблема, культурную жизнь освещаем от случая к случаю, поэтому Виктор займётся культурой и письмами. Поработает, опыта наберётся, станет заведовать отделом. Вместо Сергея с сегодняшнего дня отдел возглавит Вася. Вчера от Лёши Ванеева из армии письмо получил. Пишет, что уже готовится к дембелю, спрашивает, есть ли место в газете. В июне должен вернуться. Я уже ответил, что ждём с нетерпением. Так что с кадрами у нас дело начинает налаживаться, жаль вот только Вадим через неделю нас покидает. Или ещё останешься?

- Да я и так уже на месяц дольше проработал, отчислить могут.

- Не отчислят, я же с деканом договорился, - успокоил Василий Дмитриевич. - Так что ты эту неделю отписывай, что у тебя там ещё осталось и с Виктором поработай. Расскажи ему про жанры и всё такое. Про «Искру» «Правду» и историю партийной журналистики не надо, она ему пока ни к чему, а вот как правильно информацию подать, знать надо. И чем репортаж от статьи отличается. Ты у нас теоретически в этом плане самый подкованный, так что давай, принимай ученика.

- Да мне бы ещё самому кто помог профессию освоить, - вставил Вадим.

- Этому всю жизнь учиться надо, а ты Виктору самые основы дай. За неделю успеешь.

- Василий Дмитриевич, я на завтра с райкомом комсомола договорился, они меня обещали в Даниловский сельсовет с собой взять. Я уже туда и по телефону звонил.

- Ну, коли договорился, поезжай. А сейчас иди, рассказывай Виктору, что да как. Виктор, работать будешь за столом Сергея. Да, про минувшую пятницу, я думаю, все уже в курсе. Виктору приказом объявляю выговор, Лизе и Вадиму - благодарность и небольшую премию. На этом у меня всё, Виктор и Вадим, вас я попрошу остаться.

Когда все разошлись, Василий Дмитриевич посмотрел на Вадима, перевёл взгляд на Виктора.

- Витя, ты понимаешь, что нам с тобой заниматься теорией времени не будет. Вот возьми, - он протянул книгу «Основы журналистики», дома почитаешь, а пока расспрашивай Вадима обо всём, что тебе может пригодиться. Не стесняйся задавать вопросы. И ты тоже не скупись, расскажи всё, что успел узнать за время учёбы в университете. Пишет Витя красиво, но всё, что он нам предлагал - это литературные эссе. Я уже не раз говорил, что это не журналистика, тут надо факты, факты, факты. Что? Где? Когда? Зачем? Что это даст? Вот на эти основные вопросы ты в своих материалах должен давать ответы. Впрочем, я тебе об этом как-то уже говорил. Виктору, кстати, тоже Булгаков нравится, во многом ему подражает, и это неплохо, но, это моё мнение, такой язык уместен в материалах критических, в фельетонах. Тебе же больше придётся писать про художественную самодеятельность, про людей, править письма читателей. Рабселькоров у нас немного, письма пишут чаще люди с невысоким уровнем образования, поэтому тебе придётся не только сочинять им ответы, а и готовить часть этих писем для публикации в газете. Причём, проверять их подлинность и изложенные факты. Пока у нас таких случаев не было, но не исключаю, что кто-то может и чужим именем подписаться. Псевдонимы могут иметь место, но сами мы должны знать настоящее имя автора. Ну, что, идите. Ещё раз поздравляю тебя с началом новой работы!

Ребята вышли из кабинета редактора. На площадке Витя предложил:

- Покурим?

- Я не курю.

- Бросил или никогда не курил?

- Не курил.

- Молодец! А я сдуру в армии начал, никак силы воли не хватает бросить. Да и нервы успокаивает. С женой разругаемся, закуришь, вроде и полегче немного.

- Давно женат?

Да уж пять лет. Ещё в медтехникуме поженились, а сейчас уже две дочери растут.

- А чего ссоритесь?

- Да ревнует к каждой юбке.

- Беспричинно?

- Ну, как тебе сказать? Не всегда. Бывает, и за дело. А ты, знаю, с Люськой шашни закрутил. У нас все удивляются - такая недотрога, и вдруг - любовь. Я тебе честно скажу, когда она на практику пришла, я как-то в коридоре её по попке погладил, так она мне со всего маху как по морде съездит. Ну, не дура, а?

- Заслужил, - засмеялся Вадим.

- Жениться думаешь или так, время скоротать?

- А тебя это волнует?

- Да жалко, девчонка хорошая, скромная.

- Хорошая, - согласился Вадим. - Но о женитьбе мы пока не говорили.

- Правильно. Если это и на самом деле любовь, время всё на свои места расставит. Уедешь, поймёшь, что без неё жить не можешь, вернёшься, с собой заберёшь.

- Может, и так. А может, пока пойму, она тут другого найдёт.

- Люська не найдёт. Она девушка очень серьёзная.

- Да ты откуда знаешь?

- Мы же здесь все друг друга знаем. Все на виду. И её я ещё со школы знаю, и мать её хорошо знаю.

- Да уж, у вас тут слухи распространяются быстрее, чем радиоволны.

- От людей на деревне не спрячешься.

- Это точно, не спрячешься, - улыбнулся Вадим и подумал, что в ночь на субботу им с Лизой всё же удалось спрятаться. Хотя, кто его знает, не исключено, что к вечеру заговорят и о том, что они не только газету печатали. Если, конечно, Лиза хоть кому-то из своих подружек об этом расскажет. Хотя вряд ли - ей, влюблённой в Алика, о своём грехопадении рассказывать не резон. Только вот влюблённой ли? Может, это не более, чем увлечение? И прояви он к ней интерес сразу по приезде, не бросила ли бы она своего женатого ухажёра ради ленинградского модника?

- О чём задумался? - прервал размышления Виктор.

- Да так, о своём.

- Знаешь, есть такой анекдот, - рассмеялся Виктор. - Жена спрашивает мужа: «О чём задумался?» - «Да так, о своём», - отвечает. «Вот всегда ты только о своём думаешь! Хоть бы когда о моей подумал».

И громко расхохотался.

- Не понял, - признался Вадим.

- Ну, он о своём думает, а она упрекает, что надо и о её киске подумать.

- A-а, ты об этом, - в задумчивости без улыбки ответил Вадим.

- Да, с юмором у тебя неважно, - заключил Виктор. - А я анекдоты люблю.

- А почему ты из медицины ушёл? - переменил тему Вадим.

- Да-а, много причин. Я после ночного дежурства вообще никакой. Голова совсем не варит, и спать не могу, и работать - тоже. И жирных старух щупать надоело! Приедешь, там у неё болит, тут болит, где-то ещё завтра болеть будет. Сама не знает, где колет, где режет. Ой, стонет, Поясницу прихватило, моченьки нету. Приедешь и пытаешься по симптомам выяснить, то ли ревматизм, то ли камни в почках, то ли пиелонефрит, то ли нефроптоз или гломерулонефрит. Там бы, по-хорошему, или рентген, или хотя бы анализы брать надо. В больницу везти, а она ни в какую. То корову не на кого оставить, то детей, то боится, муж без неё запьёт. И вот так почти каждое дежурство. Сердце послушать, лёгкие, разденется такая жирная, сиськи до пупа висят, сдвинешь их рукой, фу, даже вспоминать противно. Другое дело, молодые бы, вон, как Лиза из типографии. Такую бы с большим удовольствием прослушивал да прослушивал, так ведь почему-то такие не болеют, скорую не вызывают.

Виктор снова заулыбался, а Вадима почему-то неприятно кольнуло упоминание Лизы в качестве примера. И хотя то, что между ними произошло, кроме как случайная связь в нетрезвом виде, назвать было нельзя, всё равно обсуждение форм девушки циничным молодым мужчиной оставило неприятный осадок.

- Может пойдём, а то я уже продрог.

- Сейчас, дай докурить, - откликнулся Виктор. - А вообще у меня недавно смертный случай был. На ферме бык сорвался, скотника забодал. Там на мужике живого места не осталось, на всём теле рваные раны. Эта картина у меня до Сих пор перед глазами стоит. Не хочу больше таких случаев! А они бывают. Летом вон, правда, не на моём дежурстве, мужик на мотоцикле с коляской в канаву залетел. И угораздило прямо горлом на стекло коляски упасть. Сменщица рассказывала, когда увидела, чуть сознание не потеряла. Так что в газете хоть в кишках копаться не надо будет.

- Нам один преподаватель говорил, он больше тридцати лет в «Ленинградской правде» проработал, что в душе человека копаться ещё хуже, чем во внутренностях. Такая гадость бывает, рвотный рефлекс вызывает. А журналисту как раз в душе, а не в кишках копаться надо.

- Пока не знаю, что лучше. Поработаю, скажу. Мне есть, что с чем сравнивать.






ВЕРА-ЦЫГАНКА




- А почему Вы её цыганкой называете?

- Так она цыганка и есть. Самая настоящая. У нас тут Вер-то и до неё уже четыре было, вот у каждой к имени народ какую-нить прибавку и придумал, чтобы было понятно, про которую речь идёт. А коли она цыганка, так её Верой-цыганкой и стали звать.

- Значит, у вас тут цыгане оседлые живут?

- Вы думаете, есть такие? Чтобы оседлые? Я не слышал. А кроме Веры у нас других цыган нет. Да и эта просто от табора отбилась.

- Потерялась что ли?

- Сбежала. Это уж лет десять тому, как было-то. Табор к нам зимой забрался. Они вообще-то каждую зиму наезжали и раньше. Приедут, дня два поживут и дальше. Выцыганят у людей разного добра, а что худо лежит, так и сами возьмут, без спроса.

- Да что тут у вас брать-то?

- Э-э, не скажи! Зимой у каждого мяса полно. Как морозы ударят, скотину резать начинаем, у кого телёнок, у кого несколько баранов. Зачем их зимой-то держать? Сена не напасёшься. Кстати, и сена с собой в каждые розвальни по копне выманят. А у кого-то и деньжонок. Некоторые скот-то на продажу держат, а деньги кто на сберкнижку кладёт, а кто и дома хранит. Так что, сам понимаешь. Вон лонешной осенью опять были, так не худо отоварились. Ко мне потом люди жаловаться приходили, я даже список составил, у кого что пропало, да у кого что обманом выманили. Вот, Ипатовы - 200 рублей деньгами, у Титовых - свиную ляжку, у Березиных - барана, ну, и так далее. А уж сено никто и не считает, некоторые так загрузились, самим сесть некуда. Да утвари разной - у кого самовар выцыганили, у кого котёл.

Петр Иванович отодвинул листок с записями на край стола, снял очки.

- И, главное, в милицию жаловаться бесполезно - сами же отдали, добровольно, никто не неволил.

- Извините, а зачем им столько мяса? - наивно спросил Вадим, не понимая ситуации.

- Дак семьи-то у каждого вон какие! И самим на прокорм, и в город на продажу. Они тут по трём-четырём сельсоветам проедут, потом сено возами везут на продажу, мясо опять же. Городские-то, у кого родных в деревне нету, с удовольствием купят. Что там в магазинах-то, кости одни, а тут деревенское.

- Неужели на самом деле никакой управы нет?

- Да как тебе сказать? Года два назад в районе прихватили было, уж больно много денег у женщины одной выманили, а муж узнал, догнал в соседней деревне, мордобой устроил. Они его так отвалтузили, в больницу попал с переломами. Пришлось дело заводить о нанесении тяжких телесных повреждений. Ну, забрали там то ли двух, то ли трёх цыган, так они всем табором в отделение милиции завалились да такой там гвалт подняли, что те не знали, как от их и избавиться. Еле вытолкали. А бабы кричат, мол, куда с малыми детишкам на мороз выгоняете, не уйдём, пока наших не отпустите.

- Отпустили?

- А куда деваться-то? Барон в больницу сходил, уговорил мужика заявление забрать, деньги вернули, что-то там ему ещё сверху положили, он и согласился на мировую.

- А как же всё-таки Вера к вам, как Вы говорите, прибилась?

- Да там дело тёмное было. Их же замуж-то рано выдают. Вот и ей то ли тринадцать, то ли четырнадцать лет было, да и жениху столько же. Где-то под Воронежем что ли ейный-то табор был, только они же промеж собой связь поддерживают. Сговорились родители, поженили, а какая семья, когда у мужа женилка ещё не отросла, да и жена - ребёнок? А там то ли барон, то ли свёкор к ней приставать начали - девка-то больно смазливая. Скорее всего, свёкор, от того и шуму большого поднимать не стали, когда сбежала. У их цыганки-то тоже бабы своенравные! Не гляди, что вся власть у мужика, говорят, такие есть, что и мужа кнутом отходить может. Вот, поди, свекровка-то как раз такой и оказалась. Они тогда у нас в деревне с ночёвкой останавливались. Ну, вечером-то всё про всех исподволь вызнали, утром пошли по домам, будто бы погадать. А что там гадать, когда про каждую всё знают. Пришли две к Евстолье, а у её сын и дочка в Мончегорске живут. Карты раскинули да как заахали, беда, говорят, у дочки-то твоей, детушки больные, да и сама в больнице лежит. А причина в дурных деньгах, которыми с тобой за баранов покупатели с району рассчитались. Ну, наплели старухе небыли с целый короб, деньги выманили да и уехали. А по дороге друг по дружке-то и похвастались. А одна из тех гадалок как раз свекровка Веркина была. Девка старуху-то и пожалела. Как уж она те деньги выкрала, не знаю, не спрашивал, а только из соседней деревни прибежала да Евстолье все деньги-то и отдала. А тут и цыгане за ей вернулись. Да как начал свёкор её плёткой охаживать, как начал стегать, девка-то в рёв, а соседский Петруха услышал на дворе у Евстольи крики истошные, прибежал узнать, в чём дело, увидел, как старый цыган девку смертным боем бьёт, сбегал домой за ружьём да как в воздух стрельнет! «А ну, - кричит, - оставьте девку в покое, а то счас порешу всех!» Петруха-то у нас больно горячий! Из второго ствола как саданёт по оградке-то, а ружьё у него кучно бьёт, так две штакетины в щепки. Ружьё перезарядил да на свёкра-то и наставил. «Оставь девку, - говорит, а то и правда стрельну. По голове бить не буду, по ногам пальну. Всю жизнь инвалидом будешь ковылять». Ну, цыган тот урезонить хотел, мол, ты, парень, в чужие дела не лечь. Это дело семейное, сами разберёмся. А Петруха своё: «Вижу, как вы разбираетесь. Вали отсюда!» Уехали цыгане, а только ночью-то втихую выкрасть девку надумали. А у Петрухи кобель хай на чужих поднял. Петруха опять с ружьём, снова девку отбил. Так она у нас жить и осталась. Сначала у Евстольи за дочку или за внучку, всё по хозяйству делала, а потом, как совсем у нас прижилась, мы её с Петрухой-то и расписали. Я тогда уже председателем был, грех на душу взял, приписал девке два годочка. Вижу, что Петруха к ней прикипел да и она к ему тоже льнёт. Цыганки они ведь сызмальства приучены мужскую силу чувствовать, защитника, значит, иметь надёжного. Да ладно, заговорил я тебя совсем, пойдём, познакомлю, а то бабы скоро на ферму собираться будут, обеденная дойка подходит. Новотельных-то, почитай, больше половины.

Дом у Петра оказался добротным и ухоженным. Палисадник огорожен крашеным штакетником, который едва виднелся из глубокого снега, окна украшены резными наличниками, из трубы, на которую насажен красивый, вырезанный из жести, дымник с петухом-флюгером, тянулся в небо лёгкий дымок. Председатель поднялся по ступенькам первым, постучался.

- Да кто там такой вежливый? Заходите! - раздался из- за двери звонкий женский голос.

- Можно к вам? - спросил председатель.

- Ой, Пётр Иваныч, конечно, конечно, какими судьбами? Неужели что-то случилось?

- Да ничего не случилось. Вот гостя к вам привёл. Корреспондент. Аж из самого Ленинграда. Знакомьтесь.

- Раевский, - отрекомендовался Вадим. - Вадим Раевский.

- Вера. А Пети дома нет, на работе он. Мама, гости к нам, иди отдохни. Она там дорожку ткёт. Этих дорожек уже не на один дом хватит, а всё неймётся.

- Дак оттого и неймётся, что вот помру, дак некому будет, придётся ребятишкам босыми ногами по голому полу бегать, - негромко заговорила вышедшая из-за занавески женщина. - Здравствуйте, люди добрые! Проходите, садитесь. Счас мы самовар поставим. Верунька, ну-ко давай, деушка, угли-то в лежанке, поди, уже и нагорели.

- Да мы ненадолго, - Фроловна, - Не надо чаю.

- Да как же без чаю-то? Что мы не люди что ли? Не гоже за пустым столом сидеть. Дело-то, поди, к Петру имеется, дак на работе он с раннего утра. Али с пензией моей что решилось? Давно уж бумаги-то писали.

- Нет, Фроловна, про надбавку к твоей пенсии пока ничего не слышно. Сама знаешь, пока там в архивах разберутся.

- Дак эть жалко, эстолько в лесу пласталась, а не засчитали. В войну-то вон как корячились, с утра да до ночи. Глядишь, лишний рубль-то бы и не помешал.

- Да зачем тебе рубль-то? Там если добавят, так не рубль, а значительно больше. Только вам вроде и так хватает, Петр-то вон как хорошо зарабатывает, да и Вера всё время в передовиках ходит, премии получает.

- Дак это их деньги, а я нешто сама-то не заработала себе на хлебушек? Чо с чужой руки кормиться на старости?

- Да как же с чужой, Фроловна? Сын тебе Пётр-то. Родной. Голодной не оставит.

- А знаю, что не оставит, и Верочка у меня заместо дочери. У других, вон, и родные-то не такие заботливые. Грех жаловаться, только не чужое прошу, своё, заработанное.

- Да будет тебе прибавка. Не откажут, кто не знает, как ты всю жизнь работала.

- Да я бы и сейчас сиднем не сидела, еже ли бы не поясница. В войну-то надорвалась с кряжами, а типерича вот и сказывается. Дак по какой надобности-то к нам, а Пётр Иваныч? Правда, не беда какая?

- Да не беда, Фроловна, не беда. Вот корреспондент с Верой познакомиться захотел. Рассказал я по простоте-то деревенской, что цыганкой она была, вот он и заинтересовался. Не слыхивал, говорит, чтобы цыгане да на фермах работали. Кузнецами, слышал, а чтобы на ферме дояркой, да замужем за русским...

- Да какая же я теперь цыганка? - блеснула чёрными, как смоль глазами, молодая красивая женщина. - Я уж и забыла, что в таборе жила. Я теперь чисто русская стала. Правда, на деревне всё ещё иногда Веркой-цыганкой называют, так это так, по привычке.

- Пётр Иванович говорил, что Вы до четырнадцати лет в таборе жили.

- Жила, так и что из того? Давно это было.

- Скажите, а ваши Вас обратно не пытались уговорить?

- Да как же не пытались-то? Пытались, конечно. Семья мужа, хотя он мужем мне был только по цыганским обычаям, потому что нас никто бы тогда ещё не расписал по малолетству-то, в первый год два раза приезжала, всё ждали, что одумаюсь, что не примут меня местные. Но я тут сразу как родная для всех сделалась. Никто меня не обижал, бабушка Евстолья вообще за дочку считала. Теперь-то она только на лето сюда приезжает, зиму в Мончегорске у детей живёт, а летом с внуками всей оравой сюда. И папа не раз письма писал, чтобы одумалась. Хотел даже приехать сюда вместе с мамой, но Петя написал, что, в гости - милости просим, но Веру не отпустим. Сама-то я неграмотная, у нас, у цыган, девочки вообще редко в школу ходят, ребята по три-четыре класса заканчивают, и то хорошо.

- Как неграмотная? - поразился Вадим.

- Да вот так и неграмотная, - простодушно ответила Вера. - Нет, теперь-то я и читать, и писать умею, Петя с мамой Дусей научили. А в школу не хаживала. Мы же, пока маленькая была, всё с места на место переезжали. Я помню, что то в Белгородской области жили, то в Липецкой, то в Курской. Какая уж там школа, когда всё время с места на место? А теперь я читать-писать умею, так мне и хватит.

- А гадать умеете? - не удержался Вадим.

- Да кто теперь гадать умеет? Ерунда всё это. Вот у меня бабушка была, она умела. Она человека и без карт насквозь видела. Только это очень редко так бывает. Обычно говорят то, что любой человек слышать хочет или чего боится. Каждый, наверное, за детей своих в страхе, как бы с ними чего плохого не случилось, и счастья каждый желает. Девушкам молодым любви хочется, жениха красивого да богатого, женщин стращают, что у мужа кто-то на стороне скоро завестись может, отворот надо делать. Ну, мужиков можно потерей мужской силы напугать да снадобье предложить.

- Извините, а из чего то снадобье делают?

- Да Вам-то что беспокоиться? Молодой же ещё.

- Да я не о себе, - смутился Вадим. - Просто интересно.

- Да из чего готовят, просто так трухи сенной, например, насыплют в полотняный мешочек, и всё. А мужики, особенно, если любовница есть, и рады деньги платить. Ой, да много чего напридумывано, чтобы деньги выманить.

- Вы тоже этим занимались?

- Нет, я же очень молодая была. Нам только надо было галдеть с разных сторон, чепуху всякую говорить, чтобы человек терялся, кого слушать. Вот в это время он и становится беспомощный.

- А гипноз?

- Гипноз тоже очень мало кто знает. Да и зачем? Всё намного проще.

- А дети у вас есть?

- А как же не быть-то? Трое, - заулыбалась Вера. - Старший вот скоро из школы придёт, а малыши вон на горке катаются. Целый день на улице готовы пропадать, в дом не загонишь.

- Цыганская кровь, - пошутил Пётр Иванович.

- Может, и цыганская, - засмеялась Вера. - Но мама Дуся говорит, что и её муж ой как не любил дома сидеть. Зимой по молодости всё норовил на заработки куда-нибудь податься, а потом к охоте прикипел.

- Да уж, редкий день дома высидит. Проснусь, бывало, а его уж митька прял. Зато свежатина всегда в доме была. И рыба, что зимой, что летом. Голодом не сиживали.

- Помню я его, хорошо помню, - вставил Пётр Иванович. - До самой старости такой неугомонный был. А потом как-то враз скрутило, никто и поверить не мог, что так быстро угаснуть можно.

- Прибрался, как-то в одночасье и прибрался, - вздохнула Фроловна. - Это ить кому сколько отведено. Как ни ерепенься, а у каждого свой час назначенный. Другие вон годами болеют, скрипят, скрипят, и ничего, а которые дак махом. Был и нету. Вот и мой так же.

- Вы извините, мне уже на ферму надо, - всплеснула руками Вера. - Вы тут с мамой чаю попейте, поговорите, а мне бежать надо. Там коровы-то, поди уж, все измычались.

- Ой, работяшшая девка досталась моему Петеньке! - похвалила Фроловна. - Ни минуту не посидит, всё чо-то делает и делает, любая работа прямо горит в руках. Уж я-то в ей души не чаю, уж до того люба она мне, хоть и цыганка по крови-то. У нас цыган-то испокон веков не любили. Уж какие они там работяшшие или нет, нам не знать было, а то что вороватые, так и разговору нету. Вот за это их и не любили. На деревне-то, знамо дело, никто чужого не тронет, а эти только и смотрят, где что без присмотра оставлено. А Верочка-то у миня совсем не такая. Её по первости-то наши некоторые сторонились, прямо скажу, побаивались лишний раз привечать. А когда она у магазина трёшник чей-то нашла да продавщице принесла, что наверняка кто-то искать станет, дак по всей округе молва-то про её хорошая и пошла. А Федосья-то, которая трёшник выронила, дак на радостях на все эти деньги ей конфеток накупила. С тех пор никто уж на её ничего худова-то и не думал. А типерь-то уж и не вспоминают люди, что цыганка она. Наша она типерича, деревенская.






ДО СТА ЛЕТ БЕЗ СТАРОСТИ




Деревня заканчивалась как-то непонятно. Вадиму в сельсовете сказали, что живёт старик в последнем доме, но этих последних тут оказалось несколько. Вот закончился ряд будто проплешиной выгоревших когда-то изб, за проплешиной этой ещё один дом, а чуть на усторонье — ещё небольшая избушка, чуть не до крыши снегом заметённая. И спросить на безлюдной зимней улице не у кого. Но вот от той самой, будто присевшей в снегу избушки бодрой походкой вышел на большак высокий худой старик с окладистой бородой. Вадим остановился и стал ждать.

- Здравствуйте! - вежливо поздоровался Вадим, когда идущему на встречу оставалось до него ещё шагов двадцать.

- А? - спросил старик и приложил ладонь к уху.

- Здравствуйте, говорю, - сказал громче Вадим.

- И Вам, молодой человек, доброго здоровьица!

- Скажите, пожалуйста, а в котором доме Яков Павлович живёт.

- А пошто он Вам? - вопросом на вопрос, как шутили у них в университете, на еврейский манер спросил незнакомец. - Из райсобеса что ли?

- Нет, я из редакции. Познакомиться хочу.

- Ну, так вот он я, Яков Павлович, вашей милостью.

- Вы? - недоверчиво спросил Вадим.

- Я самый и есть? Может, Вам другого какого, только в нашей деревне других нету.

- Извините, мне сказали, что Якову Павловичу уже за сто лет перевалило...

- Правду сказали, не обманули.

- Вы и правда, Яков Павлович? — изумился Вадим, ожидавший увидеть немощного дряхлого старичка. Этот жилистый дед явно не соответствовал сложившемуся заранее образу.

- Да говорю же, я и есть Яков Павлович.

- И Вам правда сто лет? - всё ещё не верил Вадим.

- Сто два, если быть точным. В феврале, 25 числа по новому стилю сто два и исполнилось

- Никогда бы не поверил! Ну, в лучшем случае лет семьдесят.

- Это бы хорошо, ежели семьдесят-то. Только семьдесят мне уж и не помню, когда исполнилось. А нет, помню, война тогда ещё шла. Наши аккурат накануне моего дня рождения Сталинград окончательно отбили. Ну, коли Вы, молодой человек, ко мне, так пошли.

- Неудобно как-то, Вы же куда-то идти собрались. Не хочу я Ваши планы менять.

- А что мои планы?! В магазин я пошёл за солью. Соли-то у меня ещё полно, это так, для повода с людьми повидаться, новости узнать. А то у меня на отшибе-то и радива нету. Может, наши на Марс высадились, а я и не ведаю. Не высадились ещё?

- Не слышал. Вроде бы даже не собирались.

- Это здря! Не профукать бы, как Луну. Того и гляди, опять американцы объегорят, раньше нас поспеют. Ну, да ладно, пошли чай пить да разговоры разговаривать. Не часто ко мне гости-то захаживают, а поговорить с умным человеком завсегда хочется.

Яков Павлович перед аккуратно очищенным от снега крыльцом смёл веничком снег с валенок, подал его Вадиму. Тот тоже прошёлся веточками по и без того чистым ботинкам. Зашли внутрь.

Хозяин у порога скинул полушубок, повесил его на вбитый в стену деревянный колышек, дотянулся до лежанки, взял лежавшие на ней валенки, переобулся.

- Милости прошу!

Вадим снял пальто, повесил на соседний колышек, осмотрелся.

В доме у Якова Павловича было чисто и аккуратно. На стене над металлической кроватью с панцирной сеткой фотопортрет, на другой стене на увеличенной фотографии, сделанной лет сорок назад, хозяин с женой. Над диваном - репродукция картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». В шкафу за стеклами - красивый хоть и недорогой чайный сервиз. На полу комнаты - протертая до дыр дорожка. Вот и все нажитое за сто лет богатство.

Хозяин пригладил ладонью густую бороду, уселся на деревянный явно самодельный, хотя и очень аккуратно сделанный диванчик, рукой показал на широкий тоже самодельный стул с подлокотниками.

- Слушаю Вас, молодой человек.

- Вы знаете, я всё ещё не могу поверить, что Вам перевалило за сто. Я думал, увижу немощного старика, а вы вон каким молодцом.

- Нет, чую, ко мне тоже старость уже подкрадывается. Задница вот тяжелой становится, от дивана иногда трудно отрывать, - засмеялся Яков Павлович. Легко поднялся с дивана прошёл за занавеску. Вадим ещё раз осмотрелся, не веря, что дед сам поддерживает порядок в доме.

Хозяин вернулся с чашками в руках, поставил их на стол. Следующим рейсом принёс сахарницу с кусковым сахаром и небольшими щипчиками, тарелку с сушками.

- Придвигайтесь к столу, я сейчас самовар подогрею, он у меня только что скипел. Я сам-то попил да и пошёл на деревню, но за компанию ещё чашку с удовольствием выпью.

- Вы один живёте?

- Померла моя жёнушка, царствие ей небесное. Двадцать лет тому уж, как отошла сердешная. Предлагали мне женщины помогать по хозяйству, а я и сам не хуже их справляюсь. После них только неразбериха одна. Приберутся, а я потом полдня то чашку ищу, то миску, то ложки. Вот, скажи, зачем мне такой ихний порядок?

- А не трудно все самому? Ведь не молодой уже.

- О, брат ты мой! Я ведь каждое утро зарядку делаю. Потом вот разотрусь весь, все тело. У меня специально и мочалки такие жесткие навязаны. Разотрусь, аж горит все, зимой снегом обтираюсь, а летом водой из колодца обливаюсь. А потом опять жестким полотенцем весь обтираюсь. Да-а, вот так. А ты сам-то зарядку делаешь?

- Редко, - сознался Вадим.

- Не-ет! Надо зарядку делать и водой обливаться. Это лучше всяких лекарств. Я ведь гриппа вообще не знаю. А лекарства никогда не пей - отрава это, химия. Одно место вылечишь, другому вред нанесешь. Все от природы брать надо. Баня, отвары разные травяные. Ну, да для этого надо травы-то знать, чтобы, не дай бог, чего не перепутать. А то будешь голову лечить, не то выпьешь, понос проберёт, - засмеялся, довольный шуткой хозяин.

-  А кто вам еду готовит?

- Да сам и готовлю, кто же еще! Борща наварю на неделю, потом только разогреваю на обед. А по утрам я чай пью, хлеб с маслом, со сметанкой, с вареньем. В полдник опять же чай. На обед обязательно-мясное. Тот же борщ. Мясо ем только вареное. На ужин вечером - молоко с хлебом. Молоко вон у соседей беру. За молоко-то деньги предлагал, дак не берут. Так, чем могу по хозяйству помогаю. Летом в деревне, поди не знаешь, работы всякому по горло. Только успевай поворачивайся. А с едой - главное - никогда не переедай. Надо немножко голодным оставаться, это полезно. А то нажрутся некоторые, дышать за столом не могут, какого тут здоровья хватит?!

- А вы что, так никогда в жизни и не болели?

- Как же? Было. До войны врач в районе бруцеллез признал, хотели в больницу положить, а я не согласился. Лекарства дали, только я к бабке одной пошел. Она и присоветовала мне в баньке хорошенько пропариться. Я и давай прогреваться! Да как у меня гнойники по всему телу пошли! А через них вся и хворь из организма вылезла. Я, видно, с детства такой закаленный получился. Я ведь семи лет сиротой остался. Тятенька, царствие ему небесное, на пятьдесят втором году помер, а через два месяца и мамонька отошла на пятидесятом. В деревне мы жили. А у сироты, известное дело, жизнь какая в те поры была. Кто что даст, в том и ходишь, а то и босиком. А я уважительный рос. Кто что попросит сделать, я и сделаю. В школу начал ходить, а тут сноха родила, пришлось мне нянькой стать. Сама же сноха буквам меня научила. Тем до армии и жил. Это уж потом в армии выучили, тогда ведь в армии-то и школа была, и политзанятия. Грамотными нас делали, а я много лет прослужил. И на Дальнем Востоке, и в Монголии. К армии у народа уважение было, гордились. Солдат придет, вся пацанва следом бегает. А воевал в Первую мировую, два Георгия получил да медаль «За храбрость».

- Читал, что Георгиевским крестом только за выдающиеся подвиги награждали. В чём Ваше геройство проявилось?

- А-а-а, давно это было, уж и не помню. Да собственно, какое там геройство, но, видать, командиры посчитали, что отличился, коли к награде представили.

- А теперь Вам государство как-то помогает?

- А чем мне помогать? Мне ведь ничего не надо. Пенсии хватает, делаю я все сам. Доброе слово всего дороже. По молодости-то мы не всегда это понимаем. Внученька вот приедет, обнимет, поцелует, что мне еще надо! Посидели, поговорили, и ладно. Я ведь нравоучениев не читаю. Вы, молодые, никого теперь слушать не хотите.

- К родным не хотите переезжать? Что тут в деревне одному?

- Почему один в деревне-то? Да зовут меня к себе жить. Внук у меня в Свердловске, профессор. Тот постоянно зовет, а я говорю: «Нет, пока могу сам, никому мешать не стану. Тебе, может, я и люб, а вдруг жене твоей не понравится, у вас из-за меня раздоры начнутся. Зачем это надо?»

В доме на некоторое время воцарилось молчание. Вадим ещё раз обвёл взглядом стены, задержался на фотографии хозяина с женой.

- Яков Павлович, а как вы с женой познакомились?

- С Наденькой-то? Да на свадьбе у племянника моего мы и познакомились. Так вот сразу ее заприметил, по душе пришлась. Потом вскоре поженились. Так смолоду характерами и сошлись, всю жизнь крепко не ругивались. Помаленьку, по мелочи, конечно, бывало, а серьезной ссоры - не-е-ет, не было. Четверых детей нажили, троих вот уже сам пережил. Жалко! Сыну ведь всего пятьдесят семь было, год назад умер. Баба его с толку сбила. Пить начал сильно, через то и жизни лишился.

- Яков Павлович, а Вы-то водочкой баловались?

- А я и сейчас пью! Да-а... Каждый день. Наливаю себе десять граммов, водичкой разбавлю и выпиваю. Это как лекарство. А если пятнадцать граммов налью, так пьяны-ы- ый! - Он весело рассмеялся. - А курить никогда не курил. Один раз только с женщинами в компании как-то попробовал, искашлялся весь, аж до слез. Больше никогда и не пытался. Я ведь и шустрый был. Песен попеть, потанцевать, сплясать, поговорить, на все был мастер, меня девки-то и любили. На гармошке вот только не выучился. Вообще раньше веселья больше было. На все праздники вечера проводили, песни пели, танцевали. А теперь что, за стол сядут, стопку за стопкой наливают, вот и все веселье. Не умеете вы теперь жизни радоваться.

- Может, повода для радости теперь меньше стало?

- Эк сказанул! Да теперь только жить да радоваться! А радоваться всегда надо уметь. Мы ведь даже на германском фронте, было, пули вокруг свистят, мины рвутся, а мы-пе- хота, известное дело, первые в атаку с винтовкой наперевес . Бежим или ползем, лица у всех аж зеленые, а все одно со смехом, с шутками да прибаутками. Тем и выжили. Я вообще счастливый был. Один раз в окопе граната рядом упала, откатилась и разорвалась. А представь, что бы от меня осталось, если бы сразу сработала. Господь Бог меня спасает.

- В Бога верите?

- А как же! У меня вон в шкафу и иконки есть. А за стол я не сяду, пока не перекрещусь. Не зря говорят, что Господь не допустит-свинья не съест. Дважды меня Бог спасал. И братик мой младшой жену попросил иконку ему зашить в одежду, когда с Гитлером воевать пошел. Молодых-то уж всех к той поре позабирали, уже и на пятом десятке мужики воевали. Вот и мой брательник с ими. Шинель, писал, вся прострелена, а самому ни царапинки. А потом сослуживец отписал, что в бане фронтовой его и накрыло, когда иконки на теле не было. Вот как тут не верить?! И венчались мы с Наденькой как положено и потому прожили счастливо. А ты сам-то крещеный? Нет? Надо окреститься обязательно. Господь помогать будет крещеным.

- Да теперь как-то не принято это.

- А зря! Я вот жизнь, считаю, счастливо прожил. И в армии много служил, и на руководящей работе потом был, а главное, чтобы к людям уважение имелось. Человеком надо быть всегда! Нам ведь всего досталось. И в гражданскую нас, неграмотных, куда ткнут, туда и идем, а на чьей стороне правда, и не знаем. Это уж потом грамотешке подучился. А самая главная школа-жизнь. Я ведь как себя сызмальства помню, все чем-то занят был, все работал. К ста годам-то всякой работы хватило. Всего досталось...

А отдыхали то как! Соберёмся вечером, девки как запоют на два-три голоса, так заслушаешься.

А воровство возьми. Да у нас на Руси-то даже в городах дома не запирали, если куда уходят. А теперь и в деревнях все на замках, а в городе вообще страх посмотреть. Разве это дело, так жить, всего бояться?

- А вы сами-то ничего не боитесь?

- Да как без страха-то жить? Без страха нельзя! Только смерти я не боюсь. Боюсь только, чтобы в лесу где не упасть, а то все будут потом ходить да искать. Лучше бы дома, под образами. Тихонечко бы так заснуть и не проснуться. А там на дороге легковушка остановилась, не Вас ли поджидает?

Вадим глянул в окно - действительно на большаке напротив избы старика остановилась райисполкомовская машина, на которой он сюда приехал.

- Да, за мной. Спасибо Вам за интересный рассказ! Побегу я.

- А чаю-то так и не попили.

- Да ничего, мне и без чаю у Вас понравилось. Даже не заметил, как время пролетело. До свидания, будьте здоровы!

- И тебе, молодой человек, не хворать! И до ста лет расти да без старости! Как хоть звать-величать-то тебя?

- Вадим. Вадим Раевский.

- Ишь, прямо дворянская фамилия-то. Счастливой дороги!






ПРОВОДЫ




В свой последний рабочий день Вадим до обеда писал материал про столетнего старика, перечитал отпечатанное, исправил ошибки и отдал Василию Дмитриевичу.

- Молодец! - похвалил редактор. - У нас о нём не раз писали, но в основном это было больше похоже на автобиографию. Когда родился, где учился, на каком фронте воевал, когда женился, где дети жили. У тебя получился его хорошие портрет. Жаль, что уезжаешь! Но тебе учиться надо. Теперь я точно уверен, у тебя впереди - большие перспективы. Только не зазнавайся, как бы высоко не взлетел. Не сооружай себе постамент, там, наверняка, холодно, сквозняки гуляют и одиноко. На земле с людьми веселее. Не забывай это! Это я тебе по-дружески говорю. Отвальную будешь делать?

- Так ведь, наверняка это, как любил говорить Сергей, традиция.

- Не знаю, как назвать, но обычно у нас Дни рождения, праздники, отъезд в отпуск принято отмечать. А увольняться у нас ещё никто не увольнялся, ты первый. Так что решай.

- Я думаю, надо посидеть на прощание.

- Тогда скажи Алику, чтобы с номером побыстрее заканчивал и помог тебе организовать. Я Тоню попрошу помочь стол накрыть. Кстати, пусть-ка Алик ко мне зайдёт.

Алик вернулся от редактора и с порога заявил:

- Общий сбор намечаю на три часа. Номер готов, сейчас правку на первую полосу внесём, и можно в магазин. Предлагаю на обед не ходить, чтобы быстрее все дела завершить и - за стол. Вадик, я сейчас быстренько по рублю соберу, и мы с тобой на машине в орсовский магазин съездим.

Вадим не знал, редактор ли звонил в ОРС, Алик ли, но когда они приехали в магазин, продавщица вынесла со склада наполненную чем-то картонную коробку и назвала Алику сумму. Тот расплатился, вернул Вадиму два рубля:

- Даже дешевле получилось, чем планировали. Так что от твоей пятёрки ещё и сдача получилась.

- Не надо, - запротестовал Вадим. - Давай тогда на эти деньги хоть конфет каких купим что ли.

- Ну, смотри сам. Деньги твои, тебе и распоряжаться. Я это добро понёс в машину.

Стол получился, как на большой праздник.

- Вадим! - начал Василий Дмитриевич. - ты молодец, что не побоялся приехать в наш медвежий угол. Я уверен, что эта практика запомнится тебе на всю жизнь, что она оставит у тебя только самые добрые воспоминания. Уверен, не ошибусь, если скажу, что мы тебя все очень полюбили, и нам теперь очень тебя будет не хватать. Не забывай нас, но пусть грусть об этом расставании будет светлой. Давайте за это и выпьем!

Николай Семёнович долго говорил о месте и роли журналиста в современном обществе, о необходимости искать добрые примеры, о том, что Вадим показал себя принципиальным сотрудником, что материалы у него получались хорошими, и что он надеется, что работа в этом коллективе стала для начинающего журналиста хорошим уроком.

Алик просто поднял стопку и сказал всего одну фразу:

- За тебя, Вадик! Надеюсь, наша дружба сохранится надолго. Не забывай!

Женщины после третьей стопки обнимали Вадима и со слезами на глазах желали ему счастья, успешной учёбы. Приглашали приезжать во время летних каникул. Даже Надежда-верстальщица, всегда относившаяся к Вадиму более, чем сдержанно из-за его романа с дочерью, тоже подошла, обняла и просила не забывать их дружный коллектив.

Заметно захмелевшая Лиза со стопкой в руке подошла и сказала:

- Вадик, я всю жизнь мечтала поцеловаться с бородатым мужчиной. Не откажи на прощание.

Озорно взглянула на Алика, свободной рукой обняла опешившего Вадима за шею и припала к его губам.

- Ой, как щекотно! Больше никогда с бородатым целоваться не стану. Но если побреешься, ещё на один мой поцелуй можешь рассчитывать. За тебя! Не забывай нас, помощничек! Мы все тут будем по тебе скучать.

Празднование затянулось допоздна. Расходиться начали, только когда всё было выпито, и когда все уже изрядно захмелели. Алика под руку увела жена, с ними же ушёл и не твёрдо стоящий на ногах Виктор маленький, как его окрести Вадим, чтобы отличать от печатника. Уходя домой, все обещали назавтра обязательно прийти к автобусу, проводить ставшего таким всем близким человека.

- Свидимся ли ещё когда? - сказала Тоня. - Но ты нас, смотри не забывай, а то мы обидимся. И письма пиши.

- Обязательно! - пообещал Вадим.

Когда уже начали расходиться, в редакцию поднялся печатник.

- Не забывай нас, - сказал он. - И извини, что тебе тут за меня тогда пришлось поработать.

- Извини, у нас тут ничего не осталось, - сказал Вадим.

- Нет, нет, спасибо! Я после того случая завязал. Теперь ни-ни, - заотмахивался Виктор и поторопился допечатывать тираж.

Убирать со столов остались Тоня, Лиза и Вадим. А когда Тоня вышла в бухгалтерию за тазиком, чтобы помыть посуду, Лиза прильнула к Вадиму, обняла и припала поцелуем. Услышав, как стукнула дверь в бухгалтерию, Лиза больно укусила Вадима за губу.

- Это, чтобы дольше меня помнил, - засмеялась она и озорно посмотрела своими бездонными глазами.

- Что вы тут? - спросила Тоня.

- Да вон Вадим нечаянно себя за губу укусил, - сказала, смеясь Лиза.

- Как это так умудрился? - участливо спросила Тоня, глядя, как Вадим держится за быстро опухающую губу.

- Сам не знаю. Пить меньше надо, наверное.

- Вот-вот, а народ ещё подумает, что нацеловался с кем, аж губы опухли, - съязвила Лиза.

- Да ладно тебе парня-то в смущение вводить.

- Его введёшь в смущение. Как же! - хихикала Лиза.

- Ой, да нешто бы я не помыла посуду-то? - заохала Евдокия Ивановна. - Ну-ка давайте оставляйте всё. Ишь чево надумали! Ты уж извини, Вадим, не успела я на проводины-то! Дай хоть обниму на прощание. Не забывай нас, и меня, старуху, не забывай. По нраву ты нам пришёлся, - и вытерла ставшие влажными глаза.

У Вадима тоже защемило в горле, и он почувствовал, что сам тоже вот-вот может прослезиться.

- Ну, что Вы, Евдокия Ивановна, как Вас можно забыть? Вы все такие добрые, такие милые, - сказал Вадим совершенно искренне и обнял худенькую старушку за плечи.

- Поскорее бы мне тоже постареть что ли, - засмеялась Лиза. - Тогда бы, может, и меня Вадим обнял. А то он молодых-то обнимать боится.

Вадим вызвался проводить Лизу и Тоню до центра. Там расстались скромно и без шуточек, которые всё отпускала по пути Лиза, пытаясь заигрывать с Вадимом. Степаниды Михевны дома не было, поэтому Вадим лёг на свою кровать и тут же заснул.






Я БУДУ ПРИХОДИТЬ К ВАМ ЁЖИКОМ




- Не обрюхатил девку-то? - строго посмотрела Степанида Михеевна, когда Вадим уже стоял у порога, собираясь на автобус..

- Да Вы что? - смутился и покраснел Вадим.

- Мотри у миня! - Степанида Михеевна погрозила скрюченным полиартритом пальчиком. - Не погляжу, что из самого Ленинграду. За бородёнку-то оттаскаю, не обрадуисси.

- Да нет, Степанида Михеевна, Вы ничего такого не думайте. Люся девушка хорошая.

- А про то я и сама знаю, тольки молодая ишшо, глупая. Мы, бабы, народ доверчивый, нашепчут нам про любовь, наобешшают что ни попадя, а мы, дуры, ноги и раздвинём. А потом каимси да мамкам жалимси, а уж дело-то сделано, не воротишь. Люська-та, вижу, влюбилась, голову совсем потеряла, а в таком разе и до греха недолго. Чо думаешь, она вчерась-то в редакцию на проводины не пришла? Думаешь, и вправду затемпературила? Да это она принародно осрамиться побоялась, знала, что не выдержит, разрыдается. Ладно, иди уж, вижу, что и сам маисси. Поежжай с богом! Знаю, что не свидимси боле, у тибя - свои пути-дороги, у нас — свои. Люське-то хоть на празьник открытку напиши, пусть обрадуется девка, что не сразу забыл.

- Да я ей каждый день писать буду.

- А вот этова не нада! - строго сказала Степанида Михеевна. - И без тово девке голову-то задурил. Пусть отвыкает, всё одно ничего путнево у вас не получится, разного мы сословию, как говаривали эвакуиорованные-то.

- Тогда я буду приходить к вам ёжиком, - ни с того ни с сего вдруг брякнул Вадим.

- Эк чево сказанул! Да у нас их ёжиков-то отродясь не бывало. Я их только на картинках и видела. Иди уж, ёжик, а то на автобус опоздаешь.

Вадим обнял старушку, взял сумку и быстрым шагом, чтобы скрыть вдруг набежавшую слезу, пошёл вдоль улицы.

- Гитару-то, гитару-то забыл, - крикнула Степанида Михеевна.

- Это Люсе подарок. Пусть играет, - почти не оборачиваясь, сказал Вадим и бегом бросился в сторону автовокзала.

- Ой, заполошный! - проговорила едва слышно Степанида. - Экой дорогушший подарок-то девке оставил. Ой, неспроста, поди. Уж и вправду не обрюхатил ли хоть.

И украдкой перекрестила спину Вадима. Едва опустила руку, как он завернул за угол.


*     *    *

Весной, собираясь копать грядку под морковку, Степанида Михеевна вдруг увидела какого-то зверька.

- Да что это делается-та на белом свете! - всплеснула руками старушка. - Уж не крысы ли откуда-то приблудили. Ой, не к добру это, не к добру. Не к войне ли хоть? Да огроменная-то эдакая! И, главно, человека-то нисколь не боится. Люська, Люська! Иди хочее!

- Что случилось, бабушка? - встревоженно спросила Люся, выскочив из дома.

- Ты гледи-ко кто к нам явилси-то... Зверь какой-то, не крыса ли хоть? - присмотрелась подслеповато, - Люська, а ить ёжик это. Глежу, кто там с бора-то через огород гнетётся, што за зверёк этакий? А потом поняла, что это ить ёжик и есть. Эть отродясь в наших краях ёжиков-то не бывало. Не омманул ить.

- Кто не обманул, бабулечка?

- Да практикант-то твой. Уежжал, говорит, ёжиком к вам приходить буду. Не омманул. Явилси не запылилси.

Люська некоторое время смотрела, как ёжик, деловито оглядывая участок, неторопливо пробирается по ещё не вскопанным грядкам в сторону дома, потом обняла Степаниду Михеевну, уткнулась ей в кофту и разрыдалась.

- Поплачь, поплачь, девонька, оно сразу и полегчает, - гладила внучку по голове старушка, сама вот-вот готовая расплакаться. - Ну, полно, полно плакать-то, иди попотчуй дорогова гостя, может лето-то у нас на огороде и поживёт. Не пакостит хоть, грядки-то рыть не будет?

- Нет, бабулечка, он мышей ловить будет.

- Вот и ладно, пущай поживёт, всё польза какая. Ишь, ёжиком он к нам приходить будет... Тоже мне, оборотень, - бормотала едва внятно Степанида Михеевна, наблюдая, как ёжик, осмотрев огород, пролез под дом, явно подыскивая себе жилище.