Солнечная баллада
Константин Яковлевич Лагунов






Книга известного тюменского прозаика и очерки­ста Константина Лагунова «Солнечная баллада» по­священа актуальным проблемам жизни нефтяной Тю­мени, ярким нелегким судьбам первопроходцев этого сурового края: буровиков, монтажников, энергетиков, строителей, партийных работников.

















КОНСТАНТИН ЛАГУНОВ 





СОЛНЕЧНАЯ БАЛЛАДА









ГЛАВА ПЕРВАЯ

ТРУБАЧ И ЗАПЕВАЛА


Когда это случилось? — никто не ответит. Ни летопи­сей, ни преданий о том. Однажды среди множества безы­мянных собратий это озеро обрело собственное имя — Самотлор. Звучное языческое имя, таинственное, но не­доброе. В русском переводе оно означает не то «гнилая вода», не то «гиблое место». И действительно, место во­круг озера и гнилое и гиблое. В какую сторону ни глянь — везде увидишь зеленовато-серые болотные кочки, среди которых пугающе темнеют бездонные коварные зыбуны да озерца пучатся белесыми рыбьими глазами. Лишь кое- где изъязвленную кровлю болот вспарывают длинные узкие гривы да увалы, поросшие кедрачом. Издали рас- корячистые, ощетинившиеся зеленые кедры походят на ва­тагу витязей, вышедших вдруг из трясины.

В хантыйских охотничьих стойбищах и кочевьях оле­неводов бабки рассказывали будущим охотникам и рыба­кам о злых духах, которые гнездятся вокруг гнилого озера, поэтому его далеко обходили охотничьи тропы, обегали оленьи упряжки. Потому и пришлось сейсмикам Леонида Кабаева зимой 1964-го на глазок пробивать в полутораметровых сугробищах первую дорогу к уснув­шему Самотлору.

Взрывная волна, легко одолев болотную толщу, верну­лась к сейсмикам окрыленной. Ахали парни, жадно гло­тали сигаретный дым, разглядывая разрисованные осцил­лографом ленты, дрожащей рукой вычерчивали на белом поле ватмана контуры нащупанных ими подземных ку­полов...

Задохнувшийся от волнения и бега Кабаев влетел в ка­бинет начальника Мегионской геологоразведочной экспе­диции, не здороваясь, крикнул от порога:

—  Подарочек тебе...

—  Выкладывай.

—  Смотри...

Склонились две головы над картой. И вспыхнула на ней яркая красная точка подле Самотлора. И потянулся к озеру грохочущий караван тягачей, вездеходов, бульдо­зеров.

Прикрытую снеговой периной восьмиметровую толщу болот не одолел сорокаградусный мороз. Трактора вязли, тонули в ледяной, дымящейся паром тине. Замерзали, глохли и слепли от бурана люди, но шли. По полтора, по два километра в сутки. Тридцать дней надрывались гусе­ничные силачи, тридцать дней продолжался этот шаль­ной и дерзкий болотный поход. И вот на месте огненной точки встала буровая Григория Норкина. Из скважины, пробуренной им, в мае 1965-го ударил первый фонтан самотлорской нефти.

С того и началась слава Самотлора. Сперва о нем за­шелестели ведомственные справки, сводки, докладные. По­том заговорили с трибун собраний, конференций, плену­мов. А там это волнующее, непонятное слово призывно зачернело на страницах газет и журналов, вспыхнуло на кино- и телеэкранах, загремело в эфире и, перешагнув границы Отечества, пошло путешествовать по планете. Поди-ка ныне сыщи уголок, где не слыхали бы о Самотлоре — нефтяной жемчужине Страны Советов, одном из мощнейших месторождений мира.

Из каких только стран не побывали там журналисты и писатели, предприниматели и ученые! И восьмым чу­дом света, и Сибирским Сфинксом называют именитые гости Самотлор. И даже те, кто своими руками подымал нефтяной гигант, с восторженным удивлением оглядыва­ют содеянное ими.

Пять лет назад пробурили здесь первую промысловую скважину, добыли первую тонну нефти.

Пять лет...

Только пять...

И вот...


МОНОЛОГ ПОМБУРА АНАТОЛИЯ КАЧАЛКОВА

— Чего мне хочется, коротко и с разбегу не выска­зать. А длинно и складно — не умею...

Иногда за день насквозь промерзнешь, хребет нало­маешь — каждая жилка дрожит. А тут вахтовая машина запоздала иль иное что, такое же вроде бы пустяшное, царапнет по больному. И потемнеет мир. Ворохнется в ду­ше: а надо ли?

Тогда-то вот мне подавай крылья. Чтоб взлететь. И сверху — весь Самотлор.

Огнедышащий.

Рокочущий.

Но покорный.

Перепоясанный ремнями бетонными, прошитый сталь­ными жилами, опутанный проводами.

Тесно ему в нашей упряжи, нелюбо, а не вырваться. Прошло времечко, когда мы к его норову подстраивались. Теперь он на поводу.

Вольготно шагают по Самотлору буровые, топотят ли­тыми лапами высоковольтные опоры, ползут по-змеиному трубопроводы. Где бывало болотоход тонул, сейчас «Волга» мчит. Прежде по три-четыре месяца бились над каждой буровой, теперь строим две в месяц. Бурим электричеством...

Если все перечислять да сравнивать — получится цифр навалом. И каких! С десятью, а то и с двенадцатью ну­лями. У нас теперь куда ни глянь — миллионы да мил­лиарды. И запасы, и прибыли, и добыча.

Прежде-то и я нули да палочки терпеть не мог. А сей­час каждая цифра, ровно живая, задевает меня, огорчает иль радует, грозит или манит.

100 ООО квадратных метров нового добротного жилья получили нефтяники Самотлора в прошлом году.

3000 легковых автомобилей купили мы нынче.

1 340 000 тонн нефти добыли здесь в 1968 году.

38 000 000 — добудем в нынешнем, 1973-м.

В ТРИДЦАТЬ раз за ПЯТЬ лет!

Одна третья часть прироста нефтедобычи страны в этом году ляжет на плечи Самотлора...

Разве такие цифры назовешь «сухими»? Да они живые, как родники, прекрасны, будто задушевная песня. Вгля­дишься в них и видишь:

Наша нефть — самая дешевая в стране;

Наши буровики — первые в Союзе;

Наши вышкомонтажники работают лучше всех...

И так во всем — Самотлор впереди. На него равняются. У него учатся. За ним тянутся...

Для меня Самотлор — не географическое понятие, не название нефтяного месторождения или промысла.

Самотлор —это 25 тысяч рабочих, инженеров, масте­ров сорока национальностей, объединенных в ударные колонны: промысловиков, вышкомонтажников, буровиков, дорожников, энергетиков, строителей. Любое из шести подразделений достойно называется коммунистическим. Ну, если не все, то уж каждый второй—настоящий герой...

Самотлор — это я, мои товарищи и еще тысячи таких. Это — общий труд. Наша энергия сделала черную нефть бунтующей и гремучей.

Наша радость и надежда, тревоги и заботы, прошлое и будущее — вот что такое Самотлор.

Дружок мой, тоже помбур, сложил про него песню с таким припевом:

Ах, Самотлор, мой Самотлор —
Трубач и запевала, —
Таких героев до сих пор
Страна еще не знала...

Вот уж действительно в цель, в самую точку. Лучше не придумать.

Может, конечно, сыскаться такой, кто не обрадуется, не возгордится. Ну, что, мол, за диковина? Были Магнит­ка, целина, Братск...

Если бы он здесь, как я, с первой площадки под буро­вую, с первой плиты в бетонку, с первого шва на нефте­проводе, не выговорил бы такое: не посмел.

Из полутора тысяч квадратных километров, которые занимает месторождение, 1470 — болота.

Как мы проклинали и крыли их непечатно, вырывая из трясины трактора. Как злились, бесились прямо, буль- каясь в липком вонючем месиве. Чуть пригрело, и зады­шала болотина, поползла из-под ног. Льнет, засасывает... Умаемся за день, промокнем, провоняем тиной — и в ба­лок. Шесть квадратов — на четверых. Тут тебе и сушил­ка, и комната отдыха, и спальня. В столовке — хвост, в магазинчике — ничего, кроме консервированного ассор­ти. Город Нижневартовск тогда еще только проклевывал­ся из трясины. Весной на улицах намертво увязали восьмисотсильные «АТТ». Метровой глуби колеи на дорогах.

Земля под ногами прогибалась и пружинила, как резино­вая. Вертолеты садились прямо в городе на специальные плотики. А летом — как в парной, и комарье. Ждем зи­му, что праздника, а она как хрястнет за пятьдесят. Ба­лок изнутри белый от инея...

Кто через это прошел, тот не вякнет «ну и что?». Са­ми порой не верили, что подомнем болота, поднимем го­род.

Пять лет назад здесь нас всего-то девять тысяч было. Зеленые. Тридцатилетних «батей» кликали. Ни дома на­стоящего. Ни дорог. Все — временное, шаткое да хлипкое, наспех кое-как сколоченное... Хлеба — не хватало. Воды — не хватало. Электричества — не хватало...

Пять лет! Разве это срок? А погляди какой город. Три­дцать восемь тысяч жителей. И кафе, и гостиницы, и дома культуры, и музыкальное училище, и тридцать восемь миллионов тонн нефти в этом году.

Вот что такое Самотлор. И когда наступит кто на боль­ное иль чистоплюй какой царапнет душу и что-то качнется во мне, натянется струной, вот тогда дай мне крылья. Чтоб ввысь и оттуда единым взглядом охватить весь Са­мотлор.

В дыму и пламени.

Яростно ревущий в тысячи машинных глоток.

Двигающийся.

Напружиненный.

Вздыбленный, как конь под Медным всадником...

И с той всевидящей, всеохватной выси, перекрывая громовый гул и грохот, я бы пропел на весь мир:

Ах, Самотлор, мой Самотлор —
Трубач и запевала,—
Таких героев до сих пор
Страна еще не знала...


СИБИРСКИЙ ХАРАКТЕР


1

Ни леса, ни горы не ограждают Нижневартовск от знобкого дыхания Северного Ледовитого. Чуть посильней да позлей дохнет полярный владыка, и синоптики хватают­ся в отчаянии за голову, сердечники и гипертоники — в постель, графики и планы — кувырком. И всегда подобное случается вдруг...

В начале последней декады января семьдесят третьего погода была на диво мягкой, ровной. Пощипывал, подру­мянивал щеки колкий морозец, нешибкий молодой ветер выгибал в дугу дымовые хвосты над трубами котельной, выдувал из-под колес автомобилей снежную пыль и вих­рил ее по бетонке. В сквере подле Дома Советов в полу­разрушенном новогоднем снежном городке самозабвенно играли ребятишки. Чем ближе к ночи, тем тесней стано­вилось на узких, пробитых в сугробах тропинках. Утоп­танный снежок то ворчливо похрустывал, то попискивал под каблуками модных сапожек. Парни шли в полурас­стегнутых куртках и полушубках, сбив на макушку мохна­тые шапки, небрежно держа рукавицы в руках. Четырна­дцать градусов холода — это ли мороз для нижневартовцев?

Три дня, как близнецы, походили друг на друга — оди­наково светлые, мягкие, теплые. К исходу третьего нача­ло холодать, да так стремительно круто, что через каких- нибудь два часа по улицам будто невидимая метла про­шлась и все живое вымела. Размашисто и быстро, словно наперегонки, вышагивали редкие прохожие. Воздух на­ливался белизной. Ставший приметным, ветер тыкался слепо в сугробы, и те курились белым дымком. А столбик термометра все оседал и оседал, пока к утру не зацепил­ся за цифру «54».

Мороз стиснул город стальной хваткой так, что ни ше­лохнуться, ни дохнуть, и надолго его парализовал. Целую неделю ртутные змейки термометров лениво переползали со ступеньки на ступеньку между сорок вторым и пятьде­сят четвертым этажами. Непроницаемый белый туман плотно укутал землю, размыл грани предметов, сместил их, спутал. Окутанные клубами нерастворенного отрабо­танного газа, медленно и слепо тащились по шоссе авто­мобили, тревожно гукая. Расплываясь в загустевшем от ночи белом мраке желтыми жидкими кляксами, жалобно мигали уличные фонари. Домов не было видно и за де­сяток метров, лишь ровные цепочки лучащихся пятен ука­зывали линии этажей.

Иногда с протяжным шалым посвистом в город врывал­ся ветер и тут же увязал в белом тумане, метался, бился в нем, словно осетр в неводе, рвал в клочья, но вырваться не мог и, побесившись, стихал побежденно. На таком лю­том морозе порывы ветра были болезненно остры и обжигающи. Чуть зазевался, и иззубренная огневая струя опа­ляла лицо, метя его белым пятном озноба. Потому, входя с улицы, человек спешил к зеркалу: не обморозился ли?

Сторукий, стоногий, стоглазый когтистый холод бесце­ремонно засматривал и нахально лез в малую щелочку, трещинку, дырочку в окне, стене, одежде. Аварийная служба работала день и ночь. Каждый день в больницу поступали обмороженные. В ночь с 26 на 27 января при­везли сразу четверых. Завзятые пижоны и те обули унты либо валенки. С заиндевелыми ресницами, заледенелыми ноздрями люди носились по городу рысцой. А машины...

Скованные холодом, замерли краны, по-волчьи задрав морды в белую мглу и, казалось, протяжно воя. Отпуги­вающе посверкивали стылым заиндевелым металлом окос­тенелые трактора, бульдозеры, тягачи.

Пустынен был в эти студеные дни зимник Сургут- Нижневартовск. Обычно по нему струился нескончаемый поток машин, самых разных, а теперь — хоть шаром по­кати.

То ли от этой непривычной пустынности тракта, то ли еще бог знает отчего, но только вдруг как-то зябко и не­хорошо стало на душе заместителя начальника нефтегазо­добывающего управления Геннадия Александровича Про- воторова, и он отвернулся от круглого оконца, уперся лок­тями в колени и не то задумался, не то задремал. Все так же горланил над головой мотор, мелко сотрясая стальное тело вертолета. Все так же тянуло холодом от ребристых стенок и в круглое отверстие посреди окошка сочилась ледяная струя. И так же громко разговаривали двое муж­чин, сидящих напротив. Когда же они умолкли и, тесня друг дружку, прилипли носами к оконцу, Провоторов, стряхнув оцепенение, глянул вниз и тут же увидел у обо­чины дороги накренившийся грузовик, рядом — крохотный костерок и пританцовывающую фигурку. Пилот видно то­же заинтересовался снежным робинзоном. Вертолет начал снижаться, описывая круг над застрявшим в болотине «Ура­лом». Вот уже отчетливо виден номер автомашины 20—62. Под ногами у шофера не костерок, а паяльная лампа по­лыхает. «Погибнет парень, надо выручать»,— решил Про­воторов. Вертолет опустился на дорогу.

Парень шел к спасителям раскорячисто и медленно, трудно ступая на негнущиеся ноги. «Отморозил, навер­ное»,— забеспокоился Провоторов.

—  Чей будешь? — спросил.

—  Из мехколонны четырнадцать,— еле выговорил па­рень.

—  Давно загораешь?

—  Двое суток скоро.

—  Двое суток?! —изумился Провоторов.— Как же ты уцелел? Вчера было пятьдесят и сегодня сорок восемь...

—  Не знаю,— вяло отозвался парень.— Ходил, пел, ящики, какие были, пожег. Осталась вот паяльная лампа...

—  Что с машиной?

—  Ничего. Пошел на обгон и в болотину. Увяз. Машина-то новая, только получил перед рейсом. «Урал-375». Вчера всего три «Татры» мимо прошли. Хотели вытащить. Не смогли. Сегодня — никого...

—  Чего не уехал с «Татрами»? — вознегодовал Прово­торов.

—  Я же сказал: машина новая. Кинешь — раскурочат. Да и в кузове запчасти, резина и прочее. Груз-то некуда было переложить, а как кинуть? Растянут, а мы без ре­зины задыхаемся...

Он выговорил все это так неколебимо спокойно и уве­ренно, с такой непререкаемой правотой, и был он настоль­ко примят и обглодан холодом, что у Провоторова язык не повернулся попрекнуть парня. Сказал только:

—  Ладно, садись в вертолет. Пришлю за твоим «Ура­лом» тягач.

—  Не,— отрешенно протянул парень,— перекидаем сюда груз, тогда и я, а уж машину сегодня же... немедлен­но, да я сам с тем тягачом приеду.

В вертолете он сразу уснул, и Провоторов только на аэродроме в Нижневартовске узнал, что фамилия парня Василенко, а звать его Иваном. Недавно демобилизовался из армии, первую машину получил, в первый дальний рейс отправился и вот...


2

Несмотря на лютую, даже для здешних мест редкост­ную стужу, Нижневартовск просыпался рано. В шестом часу утра одно за другим начинали светиться окна домов. А ровно в шесть из дверей аккуратного двухэтажного де­ревянного домика, в котором располагалась гостиница «Нефтяник», вышел невысокий, подобранный, крепко сби­тый мужчина. Мороз 48 градусов, а на нем синее шерстя­ное трико, кеды, лыжная куртка. Вязаный шлем закры­вал лицо, в узкую прорезь смотрели внимательные, чуть прищуренные глаза. Вот он несколько раз втянул ноздря­ми обжигающе студеный воздух, спрыгнул с порожка и побежал — нешибко и ровно. Через несколько секунд бе­лый мрак поглотил бегуна. Никто не видел, как он выбежал на обочину бетонки и помчался вдоль нее натрени­рованной, размашистой и в то же время механически раз­меренной пробежкой. Ресницы и брови у него сразу обме­тал иней, и стали они неправдоподобно большими, словно наклеенными, края прорези в шлеме покрылись корочкой льда, сизой изморозыо подернулась куртка.

Когда, воротясь в гостиницу, он стаскивал у порога хрустящий шлем, дежурная улыбчиво спросила:

—  Сколько сегодня?

—  Как всегда — пятнадцать,— деловито ответил муж­чина и, словно успокаивая ее, добавил: — В воскресенье доберу...

—  Неужто мало пятнадцать километров в ваши годы?

—  Какие мои годы? — улыбнулся он.— Всего шестьде­сят два,— и засмеялся беззвучно, одними глазами.

—  Шутите, Василий Виссарионович,— искренне уди­вилась женщина.

—  Шутить с женщинами все равно что с огнем играть: не заметишь как сгоришь,— и снова брызнули из глаз ве­селые искры.

А через полчаса заместитель начальника производст­венного объединения Запсиббурнефть Василий Виссарио­нович Рехвиашвили вместе с начальником Нижневартов­ской вышкомонтажной конторы Аркадием Акимовичем Бабларьяном сидели в «газике», который проворно катил к Самотлору по забеленной поземкой дороге. Молодой шо­фер Грицко Оксаненко, то и дело простуженно кашляя, крутил себе баранку, не спрашивая, куда ехать. Грицко знал: Василий Виссарионович не успокоится, пока не по­бывает на всех строящихся кустах, потому и вел машину таким путем, чтобы за короткий световой день успеть по­бывать и на 74-м, и на 77-м, и на 43-м, и на 133-м кустах, где работали вышкомонтажники Бабларьяна, которых здесь любовно называют вышкарями. Да, работали. И се­годня, и вчера, и позавчера, хотя официально эти дни считались «актированными», то есть нерабочими из-за холодов. Имеющаяся в распоряжении вышкарей техника рассчитана была для работы на морозе не ниже —40, а некоторые краны надо было останавливать при —26. И это в районе, где средняя температура зимы бывает иногда ни­же тридцати.

Семь бригад, 350 вышкарей, объединяла Нижневартов­ская вышкомонтажная контора. Вроде бы не велика армия, но от ее разворотливости и четкости зависит работа буро­вых бригад. Ведь буровики только бурят скважины, а вышки для них строят и передвигают монтажники. За­зевались они, замешкались, и вот у буровиков «окошко», простой. Чем больше «окон», тем меньше метров проход­ки, меньше эксплуатационных скважин получат промыс­ловики, меньше будет добыто нефти. Как ни крути, а прежде всего от вышкарей зависит, даст ли Самотлор в этом году столь нужные стране 38 миллионов тонн неф­ти. Чтоб выкачать из недр земных это нефтяное море, на­до буровикам насверлить 900 километров скважин, а для этого вышкомонтажники должны построить 420 буровых и более 100 кустов (площадок для кустового бурения). Лучше всего строить зимой, когда самотлорские болота спят и хоть с опаской и не везде, но можно по ним проехать без дорог. Это понимали не только Рехвиашвили и Бабларьян, а все вышкари. Оттого и не признавали они никаких актированных дней, не считались ни с какими температурными режимами механизмов...

Над матовой равниной отчужденно поблескивало беле­сое небо. Холодно посверкивали высоченные сугробы. До­рога была почти пуста: машинам противопоказан такой мороз. Лишь изредка промелькнет вахтовый автобус с за­леденелыми стеклами иль пророкочет могучий красавец «Урал».

— Вон и семьдесят седьмая для Петрова,— сказал Бабларьян.

У него крупное большеносое лицо с выразительными, четко прорисованными, мужественными чертами. Боль­шие выпуклые глаза необыкновенно яркие, будто нафосфоресцированные. Он — громкоголос, резок и прям и в слове и в жестах.

Выпрыгнув из машины, Бабларьян не поспешил застег­нуть полушубок, поднять воротник и руку не спрятал в перчатку, пока не докурил папиросу. И, только стрельнув окурком в снег, обвел площадку цепким пронзительным взглядом.

Тяжелый неповоротливый кран уминал снег возле тру­бы, приноравливаясь ухватить ее клешней. Натужно ро­коча, бульдозеры бодали сугробы, расширяя площадку. Плевалась черными клубками дыма походная электростанция. Рабочие проворно укладывали на трапе бурильные трубы. Звенел металл. Гудели моторы. Всплескивались людские голоса.

Как железнодорожный состав, вытянулись крытые бре­зентом емкости для глинистого раствора. Над ними на­висали замысловато переплетенные металлические конст­рукции, похожие на скелет неведомого ископаемого жи­вотного. Над устало и недовольно фыркающими машина­ми, над проворно и споро работающими людьми, над всем этим диковинно неописуемым сплетением труб, тросов, проводов, над кажущимся хаотичным нагромождением мертвых пока механизмов и металлоконструкций надмен­но и гордо высилась сорокаметровая, изящная и вроде бы хрупкая металлическая вышка. Она была новенькая. И все ее окружающее тоже блестело новизной, притягивало. Но стоило Бабларьяну прикоснуться к тронутому сизым на­летом металлу, как рука сквозь перчатку ощутила холод.

Подошел прораб Николай Нефедов. Под его началом тридцать восемь человек. Все молодежь: 20—25 лет. Уже обжились на новом месте, освоились. Сегодня закончат монтаж вышки.

—  В двадцать дней уложились вместо двадцати двух по норме. И это при таких холодах. И сегодня вон сорок пять. Говорю ребятам: «Может, по домам?» Куда там! Мо­лодцы! Скажи «надо» — шабаш, сделают,— в голосе Нефе­дова горделивые нотки.

—  Не боишься за технику: вдруг хрустнет? — насмеш­ливо зло спросил Бабларьян.

—  Не должна. Мы с нее, как с малого дитя, глаз не спускаем. У пас тут не человек за машиной тянется, а, наоборот, машина еле поспевает за человеком.— Вздохнул как-то странно, будто всхлипнул, и сорвался с наигранно веселого тона, заговорил раздраженно: — Сколько лет мы здесь. Не то что машину, каждую гайку, каждый болт опробовали, знаем — сдюжит ли в наших холодах. И что? Пишем, говорим, просим, ругаемся, а нам по-прежнему и дома, и механизмы, и технику — в среднеевропейском исполнении. Что на Кавказ, то и в Сибирь. А ведь наша область в ближайшем будущем даст триста пятьдесят мил­лионов тонн нефти. Ради этого хотя бы можно, наверное, и прислушаться к нам, и приноровиться к здешним условиям.

—  Верно! — выкрикнул неслышно подошедший Талгат Шайдуллин. На нем фуфайка с расстегнутым воротником. Шарф размотался, обнажив бронзовую шею в насечках морщин.

—  Не холодно? — обеспокоенно спросил Рехвиашвили.

—  Ха! — Шайдуллин озорно сверкнул глазами.— Мы — сибирской закалки. Не хочешь мерзнуть — шеве­лись, двигайся. Давай-давай! — как наш бригадир Вагапов говорит.

—  Узнаю вагаповский почерк,— подхватил Рехвиаш­вили.— Такая холодюга, а вы на два дня раньше срока...

—  Мы бы и пять дней могли выкроить,— сказал Шай­дуллин.

—  Это точно,— снова вступил в разговор Нефедов.— Получили вот новую буровую, а что от нее нетронутым оставили? Только вышку. Каркасы и наклон — с ходу в металлолом. Сто десять тонн самодельных металлоконструкций сюда приклепали! Подвышечное основание сами сделали. Не подыми мы вышку на два метра, так ника­кого кустового бурения: и оборудованное устье не пере­шагнешь и превинтер противовыбросного устройства не да перекраивай: и мостки, и трапы, и прочий шурум-бурум...— Выплеснув раздражение, смущенно умолк, покашлял смятенно в кулак.— К слову пришлось. Наболело...

— Дошла бы твоя слеза до завода «Баррикады»,— улыб­нулся Рехвиашвили.

—  Лучше до тех, кто планирует,— жестко и сердито выговорил Бабларьян.— Сколько лет назад разработана принципиально новая схема буровых для нашего Севера. Обсудили, утвердили, одобрили, а получаем старые модели. Ну, ладно бы было тут какое-нибудь захудаленькое место­рождение, а то ведь крупнейший нефтедобывающий район мира! Один наш Самотлор в ближайшем будущем даст нефти столько, сколько нынче Татария и Азербайджан вместе.

—  Нам бы под начало завод, выпускающий бурустановки, вот тогда можно всерьез и типизацией оборудова­ния, и габаритностью, и плотностью комплектования за­няться с учетом кустового бурения и электроприводов. Тогда бы мы такое раскрутили!..— Восторженно прищелк­нул языком и даже зажмурился от удовольствия. Свой за­вод, работающий на нужды буровиков Западной Сибири, выпускающий механизмы с точным учетом климата, опы­та, условий и режима труда,— это была давнишняя и за­ветнейшая мечта Василия Виссарионовича. Он уже не раз высказывал ее в самых разных инстанциях, с трибун и в печати, но пока... пока в неприспособленном, малом для этих мощностей помещении слесари, сварщики, арма­турщики Нижневартовской вышкомонтажной конторы (если бы только они!) сами варили, клепали, паяли, еле поспевая за монтажниками. Справятся ли они с планом нынешнего года? А будущего?..

Пока ехали до 133 куста, Бабларьян не умолкал. И все об этом. В низком утепленном кузове «газика» мо­гучему, набатному голосу тесно было. От этого еще силь­ней гневался Бабларьян, и все тяжелей, все грубее слова срывались с его языка, все энергичней жестикулировал он, а огромные выпуклые глаза его полыхали ослепитель­ной яростью...

На 133-м и люди и машины тоже работали. Правда, машины старались недогружать, делая скидку на погоду. А вышкари трудились в полную силу, монтируя по новой схеме «БУ-75». Они работали в две смены, ночью — при прожекторах.

Раскаленные морозом лица красны. От дыхания шар­фы в белом мохнатом куржаке. И брови, и ресницы — белые, заиндевелые. И даже черные бурильные трубы чуть тронуты белым налетом. От них обжигающе пышет хо­лодом. Но рабочие вроде и не чувствуют стужи. Монти­руют, свинчивают, сваривают. Противно скрипят промерз­шие тросы, глухо позвякивает стылый металл. Вдруг вы­стрел. Лопнула труба от переохлаждения. Прерванная на миг работа продолжается в том же стремительном темпе.

—  Нам не привыкать,— перехватив восхищенный взгляд Рехвиашвили и угадав его мысли, сказал прораб Анатолий Божевольский.— Тут такое горнило. Кто устоял, прошел, считай — закалка высшей пробы. А у нас парни не новички. Обдуты и проморожены. Прежде всего работа. Темп — семьдесят три!

—  Что еще за темп? — спросил улыбчиво Бабларьян, хотя и понял отлично, о чем речь.

—  Третьего, решающего,— тут же охотно пояснил Ана­толий, и глаза его вызывающе дерзко вспыхнули.— Ника­ких уважительных причин для проволочек и брака. Только с опережением. План ли, норму ли, график ли. Хоть на час, да обогнать. В большом и в малом не отставать. Чтоб время у нас на запятках... Так мы решили.

Анатолию двадцать пять. И взгляд, и голос, и жесты — все задорное, молодое. Он считает себя коренным нижневартовцем. Здесь после демобилизации. Начинал монтаж­ником. Здесь свадьбу сыграл. Здесь родился первенец Андрюха.

—  С нашими ребятами нет невозможного. Как на под­бор парни. Чудо-богатыри. Хоть минус сорок, хоть плюс тридцать. Машин бы нам таких же, как ребята...

Рехвиашвили обошел неспешно площадку, всюду за­глянул, все выспросил. Ни одной мелочной недоделки не пропустил, не смолчал. Он был въедлив и непримирим, осо­бенно когда касался механизации и новых приемов труда. Вспоминал свои прошлые советы и рекомендации и него­довал на медлительность и неточность их использова­ния.

—  Я же вам прошлый раз и объяснял и чертил, как надо передвижной трап делать,— наседал он на смущен­ного Анатолия, а сам мотал гневные взгляды на Бабларьяна.— В чем дело? Запамятовали или зубки на свежатинке поломать боитесь?

—  Закрутился. Сделаем...— смущенно бормотал Анато­лий.

А Бабларьян хмурился, курил папиросу за папиросой, но молчал, да и что он мог возразить? — требования Ва­силия Виссарионовича были справедливые, а то, что неуступчив был, дотошен да напорист, так тут ничего не поделаешь, такой у Рехвиашвили характер — за что ни возьмется, не отступится, пока не доведет до конца...

Сколько сил вложил Василий Виссарионович в проек­тирование и строительство первой в стране трехэтажной буровой вышки. Идея трехэтажки родилась в связи с внедрением кустового бурения. Суть кустового метода та­кова: на одной площадке с трехметровыми интервалами одним буровым станком бурится восемь-двенадцать на­клонных скважин. Сначала рядком четыре-шесть, потом пятидесятиметровый интервал, и еще четыре-шесть. Опыт подтвердил, что кустовое бурение — самое экономичное и результативное для освоения месторождения.

Новый метод, как всегда, потребовал и новой органи­зации труда, и новой технологии производства. Чтобы пе­редвинуть вышку внутри куста от скважины к скважине всего на три метра, нужно было рвать манифольдную ли­нию (трубы, по которым под высоким давлением идет гли­нистый раствор), и паропровод, и водовод, и электролинию, и делать другие перемещения, в общем-то вроде бы и не очень сложные и трудоемкие, но требующие вмешательст­ва монтажников. Каждая такая передвижка всего на три метра обходится в 4—5 тысяч рублей дополнительных расходов, а это на шестнадцатискважинном кусте соста­вит 70—80 тысяч.

Но это лишь первая, наименьшая накладка.

При перемещении вышки через пятидесятиметровый интервал на другую половину куста приходится снимать и передвигать все: и насосные сараи, и котельную и т. д. Тут уж надо несколько дней затратить, и обходится это не дешево.

Это — другая, более серьезная, но еще не последняя накладка.

Для разбуривания куста обычной буровой нужна боль­шая площадка, которую мостят бревнами в два ряда, за­сыпают грунтом, ровняют, делают к ней такие же подъезд­ные пути, а каждое бревно на Самотлоре ценится очень дорого, так как везут его сюда. Да и времени па строи­тельство такой площадки нужно слишком много, и рабочих рук. А время здесь — дороже денег. И каждая пара рук — на счету.

Трехэтажная буровая сразу снимает все эти проблемы. На трех ее этажах размещаются все блоки, стало быть, она занимает втрое меньше места, ей нужна и втрое меньшая площадка и при передвижении ее внутри куста, как от скважины к скважине, так и через пятидесятиметровый интервал, не нужно ничего демонтировать, передвигать, рвать, переделывать, ибо все громоздкое буровое хозяйство умещается на могучих плечах трехэтажки и двигается вместе с ней по рельсам.

Пока трехэтажная великанша одинока, хотя и пробури- ла уже не одну скважину и на деле доказала свои преиму­щества. Ее строили не в заводских цехах, а в мастерских, собственными силами. Основной недостаток новой конст­рукции — тяжеловесность. Лежневки не всегда выдержи­вают почти пятисоттонную махину. Сейчас Рехвиашвили с товарищами пытаются поставить трехэтажку на крано­вую тележку да так, чтобы буровики без помощи монтаж­ников могли передвигать ее внутри куста. Нажал кнопку и покатил. Если бы к решению этой задачи подключились научно-исследовательские институты и заводы, наверное, дело давно бы сдвинулось с места...

Ну, а если все-таки не получится так, как задумано? На этот случай неуемный Василий Виссарионович пред­ложил проект эшелонной буровой. Вместо трех этажей — три блока. Они монтируются на специальных платформах, выстроенных в ряд как железнодорожный эшелон, кото­рый передвигается по съемным рельсам. «Не может хо­дить, пусть ползает»,— оказал как-то шутя Рехвиашвили о своем новом изобретении.

Эшелонная давно вычерчена на ватмане и в целом и по узлам, но ни один завод пока еще не заинтересовался изобретением, и эшелонную, как и трехэтажку, придется делать кустарным способом, наполовину вручную, и та­ким же неэкономным, чрезвычайно замедленным путем доводить до кондиции...

—  Чтобы добыть нынче обещанные восемьдесят шесть с половиной миллионов тонн тюменской нефти, нужно каждую буровую бригаду обеспечить двумя кустами, еще ужать сроки проходки и испытания скважин, ликвидиро­вать «окна» и аварии. Тут, как в страду, счет надо вести на часы. Сделал вовремя — выиграл, запоздал — проиграл, Мы ведь только за счет простоя скважин в прошлом году по области недобрали пять миллионов тонн нефти да из-за некачественного бурения, аварий, затяжек с испы­танием еще потеряли почти семь с половиной миллионов. Вот во что оборачиваются нерасторопность, неповоротли­вость, консерватизм.

Рехвиашвили высказал все это единым духом. В голо­се Василия Виссарионовича и тревога, и гнев, и боль. Бабларьян не перебивал, а когда Рехвиашвили умолк, Аркадий Акимович раздумчиво произнес:

—  Самотлор — отменный пробный камень. На нем про­веряются отработанность и четкость нашей системы управ­ления хозяйством. Это, если хочешь, суровый экзамен нам на политическую, моральную и хозяйственную зрелость.— Бабларьян разгорячился, замахал длинными руками, за­сверкал глазищами.— Кое-кто не может этого понять...

—  Да,— согласился Рехвиашвили. Помолчал, размыш­ляя, скользнул взглядом по несущейся встреч ленте бетонки. И со вздохом повторил: — Да. Тут ты точно сформулировал. Наш Самотлор действительно пробный камешек, и прежде всего на нем проверяется духовная крепость человека. Слабый — не выдержит. А сильный ста­нет крепче да острей...


ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ

Она была невысокая, тоненькая, с аккуратной, тща­тельно и модно причесанной головой. На диво четки и правильны черты некрупного милого лица. Его не огруби­ли ни мороз, ни ветер. И если бы не болезненно насторо­женные вертикальные морщинки меж бровей да хоть и слабые и очень редкие, но приметные все же отсветы пе­чали в глубине глаз, ее можно было бы принять за без­заботную девчонку-школьницу, так много прозрачно юного, чистого и непорочного было в облике девушки. И тонкая шея — беззащитно наивная, и манера, разговаривая, пере­дергивать плечами — все это как-то по-особому трогатель­но дополняло, дорисовывало ее.

Тане Сабликовой — 21. До конца семьдесят первого жила на маленькой станции в Курганской области. Там все были на виду друг у друга, ни тайн, ни секретов. Даже поселковые бабушки знали, что Таня получала часто пись­ма из воинской части от Мишки, и тот в каждом клялся в любви и просил ждать. Демобилизовавшись, он сначала поехал в Нижневартовск, устроился на работу, а уж потом прикатил за невестой.

«Сразу видать — стоящий парень,— одобрительно суда­чили женщины.— Не наобум лазаря, а по-серьезному. Сперва сам определился, опосля и жену под крыло»...

—  Свадьбу сыграем в Вартовске, вместе с новосель­ем,— степенно и уверенно говорил он Таниной матери,— там и в загсе запишемся, я уже заявление подал.

Согласилась мать и, поплакав, проводила дочку на далекий, неведомый Север.

—  Пока поживем в балке,— сказал он молодой жене,— я его у знакомого арендовал...

А Тане было все равно. Главное — милый рядом, и незнакомый, таинственный Север изумлял и радовал. Толь­ко одно беспокоило девушку: когда же, наконец, они пой­дут в загс, и она станет работать и сделается полноправ­ной северянкой.

—  Скоро уж. Недолго,— утешал Миша и так ласково глядел на нее, что у девушки голова кружилась.

А потом случилась беда. Нежданно-негаданно. Грянула как выстрел в спину.

Они столкнулись в дверях. Она спешила с продуктами, чтобы сварить обед вовремя, а он торопился уйти отсюда — незаметно и навсегда.

Лишь несколько мгновений она оторопело взирала на смущенного мужа, потом увидела в его руке чемодан, за­метила опустевшую вешалку и не умом поняла, а нутром угадала суть происшедшего.

—  Ты...— не владея мертвеющими губами, еле выго­ворила Таня,— ты... насовсем,— и машинально заступила ему дорогу.

—  Пусти! — грубо прикрикнул он и даже замахнулся.

—  А я-то? Я как же? — жалобно вскрикнула Таня.

—  В няньки к тебе не нанимался!

—  А свадьба? — совсем уже бездумно сорвалось с языка.

—  Не люблю я тебя, понимаешь? И не любил никогда. Уразумела? Бывай!

Хлопнула дверь так, что балочек качнулся, и в тяжкой тишине долго что-то звенело — жалобно щемяще. Таня тя­жело опустилась на топчан. С глухим, неживым стуком посыпались из авоськи на пол кульки и банки. В отошед­шую дверь с шипеньем вползал белый морозный воздух, выметая из вагончика тепло.

Всю ночь она просидела, скорчившись на топчане, с за­миранием прислушиваясь к голосам, шагам и шорохам за тонкими дощатыми стенками самодельного балка. Было холодно и страшно. И в темноте и при свете. Она занаве­сила оконце, приперла чурбаком дверь и дрожала. Иногда казалось: случившееся — бред, сон. Сейчас войдет Миша, и станет тепло, и мрак развеется.

Наверное, самым разумным было бы купить билет на самолет и навсегда проститься с Нижневартовском, но... Где-то в самой потаенной глуби ее души все еще жи­ла неосознанная надежда на чудо: «Он не может так, он вернется». Да и стыдно было покинутой являться до­мой.

Пять месяцев, с января по май 1972 года, прожила она одна, в пустом, продуваемом ветрами чужом балке. До­бывала дрова, носила за полверсты воду, дрожала по но­чам от холода и страха. А тут еще хозяин балка стал «права качать» — покупай либо выметайся. А купить не на что, а идти — некуда. На работе, куда с трудом при­строилась, общежития не было. Спасибо подружкам: по­могли поступить в строительное управление УМ-16. Там общежитие, и Таня стала четвертой в комнате № 30. Две Вали и Нина приютили новенькую, посочувствовали, по­могли. Но должность секретарши пришлась не по вкусу Тане. Тогда-то новая подружка Таня Первухина (девчонок прозвали «Таня в квадрате») и зазвала ее с собой в учеб­но-курсовой комбинат учиться на крановщицу.

Только на бумаге все это получается гладко да скоро, а на деле каждому такому жизненному повороту предше­ствуют и раздумья, и колебания, и даже отчаяние, когда мир видится чужим и недобрым и от сознания собст­венного одиночества и бессилия на глазах закипают слезы...

Когда по узенькой отвесной металлической лесенке Та­ня вскарабкалась на двадцатипятиметровую высоту и за­дохнувшаяся, бледная от скорого подъема и от волнения забралась в кабину крана, ей сделалось вдруг необыкно­венно хорошо.

— Высота-то какая! — восторженно бормотала она.— Весь город подо мной...

Робко, словно они раскаленные, ощупала каждую кноп­ку на щите. Неужели эта махина станет послушна и по­корна ей?

Прошло с той поры четыре месяца. Все увереннее и целеустремленней становилась Таня Сабликова. Теперь она разговаривала с людьми без заискивающей улыбки — спокойно, ровно и громко, как с равными. В огромной, дружной, веселой рабочей семье у нее появилось много добрых знакомых и друзей. С рабочими она чувствовала себя сильной, любая цель казалась ей теперь достижи­мой.

Она улыбалась, как и прежде, открыто и радостно, стала завсегдатаем спортзала «Юбилейного», непременной участницей всех самодеятельных концертов...

Скрипят, потрескивают, постреливают от мороза за- куржавленные деревья. Лижут стылую бетонку шипучие языки поземки. Молодой, но востренький встречный ве­терок покусывает лица. В молочном рассветном тумане, обгоняя друг друга, торопливо идут рабочие — крановщи­ки, каменщики, шоферы, плотники — строители нефтяного Нижневартовска. И среди них проворно вышагивает ма­ленькая женщина с восторженными глазами. Она идет бодро и легко, твердо ступая маленькими валенками, и промерзший наст под ними тоненько взвизгивает. Вот гиб­кая фигурка лишь на миг задержалась у растопыренных литых лап крана и стремительно стала подниматься ввысь по отвесной лесенке —чем выше, тем быстрей скользила она вверх, все ближе к своему нелегкому счастью...

Пусть оно грядет к тебе: ты его завоевала в неравном трудном поединке с судьбой. Удач и успеха тебе, кранов­щица Татьяна Сабликова, на твоей рабочей тропе...


НУ, ЧТО ВАМ РАССКАЗАТЬ ПРО САМОТЛОР?

Начальник нефтегазодобывающего управления «Ниж- невартовскнефть» имени В. И. Ленина Роман Иванович Кузоваткин собрался на промысел. Он уже надел пальто, нащупал в кармане перчатки, когда раздался телефонный звонок. Несколько секунд Роман Иванович стоял и думал, подходить ли к аппарату. Все-таки подошел, недовольно снял трубку и услышал:

— Сегодня в Нижневартовск прибывает группа аме­риканских корреспондентов, хотят с Самотлором познако­миться. Готовьтесь принять гостей...

Роман Иванович положил трубку, устало выдохнул. Немного болела голова. Всю ночь почти проторчал на аэродроме, провожая делегацию куйбышевских нефтяни­ков. Вылет самолета переносили с часу на час, и только в третьем часу ночи гости улетели. Укладываясь спать, попросил жену: «Не буди утром», а поднялся прежде нее, как всегда, в шесть. В половине восьмого был уже в своем кабинете. Он любил эти рассветные часы — ти­хие и в то же время бодрые, напоенные каким-то особен­ным, живительным ароматом раннего рабочего утра.

А еще он любил аккуратность. Во всем. Малейшей не­ряшливости не прощал себе и людям. Оттого-то на нем всегда отутюженный добротный костюм, белая сорочка и обязательно галстук. И волосы всегда аккуратно приче­саны, и щеки до синевы выбриты.

Нет, аккуратность — не врожденная, а благоприобретен­ная черта характера. Этому он научился у промысловиков- нефтяников, к которым пришел двадцать с лишним лет назад по окончании Сызранского техникума. Память со­хранила каждую деталь той первой встречи с настоящей жизнью. Взгляд, интонацию голоса, жесты мастера — все живо, не забыто. Порой кажется, недавно было. А как сочтет оставленные за спиной годы иль мысленно пере­читает послужной список... Рабочий, оператор, мастер, начальник участка, заведующий промыслом и вот уже пя­тый год начальник Нижневартовского НГДУ, разрабаты­вающего крупнейшее из месторождений страны.

Тяжелый воз! В прошлом году добыли здесь 21 мил­лион тонн, а в этом — 38! Прибавка почти равна годовой добыче Азербайджана. А всего по стране ожидается в нынешнем году прирост нефтедобычи в 30 миллионов тонн, и 17 из них даст Самотлор. Построена труба на Альметьевск, хлынула самотлорская нефть, и еще круче, еще стремительней рванулась вверх кривая добычи к за­ветной красной черте с цифрой 100 ООО ООО...

Роман Иванович остановился в задумчивости у окна. Он был высок, подобран. Чуть загорелое продолговатое лицо с глубокими морщинами на лбу и приметными склад­ками подле губ слегка принахмурено. Правой рукой небрежно скинув со лба жесткую прядь темных во­лос, Кузоваткин медленно повернулся, подошел к карте месторождения. Контуры этой странной многоугольной фигуры он смог бы вычертить с закрытыми глазами. Ров­ные шеренги маленьких разноцветных кружочков рас­секли месторождение на ровные полосы. Это схема разме­щения 220 действующих нефтяных и 60 нагнетательных скважин. Вот трубопроводы на схеме не обозначены, а то бы она походила на паутину. От каждой скважины змеит­ся своя стальная венка, наполненная земной кровью. Чем ближе к КНС и ДНС (кустовые и дожимные насосные станции), тем толще трубы, мощней поток. На КНС от­бирают и сжигают попутный газ. Эти гигантские, двадца­типятиметровой высоты желто-красные факелы сжирают в год около трех миллиардов кубометров ценнейшего хи­мического сырья и первоклассного топлива. Всякий раз, проезжая мимо ревущих, пышащих жаром факелов, Роман Иванович невольно, неосознанно отворачивался иль за­крывал глаза. Нет, это не страусовая позиция. Ни он сам, ни кто-то иной, близкий ему, не виноваты в этом, а все равно и стыдно, и обидно, и горько. И он при каждом удоб­ном случае интересуется строительством газового завода и погоняет мысленно строителей.

С КНС нефть по трубам поступает на центральный парк, а оттуда, обезвоженная и обессоленная, по магист­ральному нефтепроводу — в Омск и в Альметьевск... Тут взгляд Романа Ивановича перепрыгнул с одной карты на другую, где пунктиром был вычерчен новый нефтепровод.

На поглядку хозяйство Кузоваткина — неброское и не­шумное, большая часть его скрыта от глаз, неприметна. НГДУ — заказчик. Его заказы исполняют сотни разных трестов, управлений, контор. 38 только проектных и науч­но-исследовательских институтов работают на Самотлор.

Чтобы добывать 100 ООО ООО тонн, нужно иметь почти 4500 скважин. А прежде чем скважина станет жить, нужно построить дорогу, провести водопровод, протянуть электролинию, проложить нефтепровод и сделать многое другое, и все в срок, в лучшем качестве и на сплошных, даже зимой не везде проходимых болотах. Вчера куйбы­шевцы были потрясены, когда на их глазах (в 48-градус­ный мороз!) безнадежно увязли в трясине три гусеничных трактора. Кое-где чертовы болота и на полметра не про­мерзают под снегом. Но ни топи, ни холода, ни... Самотлор даст в третьем, решающем обещанные 38, а, пожалуй, и 39 миллионов тонн, па 81 процент больше прошлогод­него...

Будто разглаживая морщины и усталость на лице, Кузоваткин энергично потер его ладонями, вздохнул. Что же все-таки скажет он американским журналистам?

— Господа,— скажет он,— один наш рабочий сочинил песню о Самотлоре, назвав его трубачом и запевалой, то есть идущим впереди, ведущим за собой. Это очень метко и справедливо, господа. С самого рождения своего Самот­лор — опытная площадка всего нового, передового, что только есть в нефтяной промышленности. Прежде как было? Запасы месторождения сперва полностью выявят, потом утвердят, и только тогда месторождение передается промысловикам. Самотлор разрушил эту классическую схему. Мы его вводили по частям...

Детали, конечно, он не станет рассказывать, хотя они очень интересны и памятны. В 68-м приехал сюда министр нефтяной промышленности вместе с первым секретарем обкома. Как глянул министр на болота... словом, секретарю обкома и нефтяникам долго и настойчиво пришлось убеж­дать министра, доказывать ему, да с цифровыми выклад­ками, с точными расчетами. Но зато, убедившись сам, министр помог нефтяникам, и впервые в стране утвердили к разработке не все месторождение, а сперва малый кусо­чек на 64 скважины, в следующем году еще на 190 сква­жин, и так постепенно, доразведывая на ходу, ввели в обо­рот весь Самотлор.

А разве не первыми в Союзе начали они освоение про­мысла не с эксплуатационных, а с нагнетательных сква­жин? Сначала закачивали воду в пласт, потом из пего от­бирали нефть. Потому доселе нет у них ни одной «качал­ки», и режим эксплуатации соблюдается неукоснительно, и долговечность скважинам обеспечена. 140 тысяч тонн закачивают они в сутки воды, отбирая 84 тысячи тонн нефти...

Да и закачивать в пласт синоманские воды (горячие, из синоманского пласта) в подобных условиях они тоже стали первыми. И не здесь ли впервые проведена реформа по упрощению схемы нефтепромысла и исключен ряд промежуточных звеньев, как групповая замерная уста­новка, дожимная насосная станция, а на комплексной промышленной площадке сконцентрированы в единый узел все службы от ППО (поддержание пластового давления) до энергетиков. Легче и дешевле стало управлять, проще и быстрее строить... Да еще газотурбинные установки для выработки электроэнергии на отлетавших свое моторах АН-24. Это ведь тоже впервые...

— Теперь-то вы убедились, господа, почему Самотлор назвали рабочие трубачом и запевалой? Когда поедем на промысел, я покажу вам КНС (кустовую насосную стан­цию), которую мы построили всего за восемнадцать дней вместо расчетного полугода. Да-да. Здесь, на болоте, и за восемнадцать дней. Как сумели? Никакого секрета фирмы. Станцию сделали на нашем заводе в Тюмени. Оттуда крупными блоками на понтонах сплавили в Нижневар­товск. От причала блоки на трелерах доставили к месту. Металлические понтоны стали фундаментами. Все пре­дельно просто. Да, экономия колоссальная. Если бы стро­ить здесь, надо в три-четыре раза больше занять людей, а это не только зарплата, но и жилье, детсады, столовые, школы... Опять впервые в стране. Логично: удача, как и беда, в одиночку не ходит...

«Кто оказал первым «а», придумал, предложил?» Этот вопрос задают все, не минуют его, конечно, и американ­ские журналисты. Ну, что ж, он и американцам ответит, как всем остальным,— это заслуга всего коллектива. По­чему нужно в каждом добром деле выискивать исключи­тельную личность, придумавшую, подсказавшую, подтолк­нувшую... Обезличка страшна только тогда, когда ведет к безответственности. Конечно, в коллективе всегда есть лучшие. Но нельзя не учитывать, что за пять лет сущест­вования НГДУ все, или почти все, случайное, наносное отсеялось, отслоилось от коллектива, и в основе своей он стал монолитен, закалился духовно и физически, пройдя через сибирское горнило...

Тут скрипнула тоненько дверь, и вспугнуто отлетели мысли. Роман Иванович расстался с ними без сожаления и шагнул навстречу главному инженеру Дунаеву. Тому недавно исполнилось тридцать четыре. Кряжист, сутуло­ват, голова слегка наклонена вперед, вроде бодаться изго­товился. Походка тяжеловесна, движения слегка замед­ленны. На первый взгляд можно подумать: нерасторопен и неуклюж главный инженер. Но Кузоваткин знал: за внешней медлительностью и равнодушием скрываются четкая, молниеносная реакция, огромная внутренняя сила, железное упорство и решимость...

Когда весной семидесятого паводковые воды размыли мост через протоку, смыли плотину, разрушили дорогу и повалили опору электролинии, отрезав город, товарный парк и часть промыслов от большой энергии, даже быва­лых, многое повидавших людей охватила паника. Было от­чего запаниковать. Остановились роторы многих буровых, замерли насосные станции, встали станки на промбазе, парализовало городские службы быта. На месте восемна­дцатиметровой железобетонной опоры ЛЭП бурлила и кло­котала воронка восьмиметровой глубины. «Что будем де­лать?» — с каким-то ошеломляющим спокойствием и вроде бы скрытой усмешечкой спросил Дунаев переполошенных товарищей. «Не знаю,— неприязненно и зло ответил глав- ный энергетик Егоров.— Советовались. Думали. Водолазов нашли. Осмотрели. Пока сваи забьют да установят опо­ру»... Дунаев не дослушал, сказал тем же голосом негром­ко, но непререкаемо твердо: «Я договорился с РЭБ. Дают стотонную баржу. Поставим на нее деревянную опору, загрузим балластом и затопим рядом с этой черто­вой воронкой. Вот и восстановим электролинию. Ну? Чего уставились? За дело!..»

Да, железной воли и цепкости человек. Работая глав­ным инженером, не получая никаких дополнительных льгот, заканчивает институт. В Приобье осел навечно. На Большой земле у него нет забронированной квартиры, и он не косит глазом на теплый и тихий закуток где- нибудь на Кубани иль под Одессой. «Из Сибири бежать не собираюсь,— сказал он однажды журналисту, спросив­шему, есть ли у Дунаева тихая гавань на Большой земле.— Надо себя не уважать, чтоб покинуть Самотлор, Аган и еще многие неоткрытые месторождения. Тут — буду­щее советской энергетики. Я в числе тех, кто начинал здесь с нуля, и хочу своими руками довести кривую до­бычи сибирской нефти до самой высокой рекордной план­ки...»

—  Здоров,— сказал будто нехотя Дунаев, подавая ру­ку Кузоваткину.— Приготовил речь на партактив?

—  Да вот набросал кое-что,— ответил Роман Ивано­вич, кивнув на стол, где лежал большой раскрытый блок­нот.

—  Кое-что не пойдет,— Дунаев еще ниже нагнул го­лову, выделив голосом «кое-что».— Посмотри, как наши тылы отстают, и чем дальше, тем заметней и рискован­ней. Об этом надо кричать, бить во все колокола!.. Возь­ми дороги. Не наперед забегают, а в хвосте плетутся.

Сперва по болотам досыта налазимся, а уж потом дорога приползет. Нам, чтобы нужный темп набрать, надо не по двадцать, как теперь, а минимум по шестьдесят километ­ров в год новых отличных дорог...

—  Для этого мощности дорожников хотя бы вдвое надо увеличить,— подсказал Кузоваткин.

—  А лес? Забыл? В этом году надо сорок пять ос­нований под кусты да шестьдесят четыре километра леж­невки. Это худо-бедно древесины двести двадцать тысяч кубов да тысяч триста пятьдесят грунта. Астрономия! Лес возят за семьдесят километров, но скоро и там весь вырубят. Надо искать ему заменитель. Немедленно. Да и что это за лежневки? Выдерживают двести машин в сутки, а надо тысячу! Дорожников давно следует пере­вооружить. Смеходурство,— честное слово! —до сих пор шлют экскаваторы КМ-602 и Д-062, рассчитанные на пятнадцатиградусный мороз...

—  Далеко метишь — не добросишь! — подзадорил Кузоваткин.

—  Если сообща — дошвырнем! Пора заставить науку работать на Самотлор. Как обойтись без лесу? Как строить машины для нашего климата? — пусть решает. Да и до­рожникам свою стройбазу пора создавать, не тащить бетон­ную плиту из Орска да из Томска, когда можно на месте из собственного сырья и собственными силами...

—  Иные ученые лишь на бумаге за комплексное пла­нирование и освоение. Да кабы только они... — сорвался наконец Кузоваткин и заговорил громче и резче, и в гла­зах загорелись гневливые огоньки.— Не спешить с добы­чей — нельзя. Но спешить надо всем. А тут...— махнул рукой.— Посмотри, как энергетика отстает. Все еще не от­крестились от временных схем. Мощности по подготовке нефти дай бог на пятнадцать процентов обеспечивают нас... Все дальше отстают тылы от темпов нефтедобычи, все опасней этот разрыв.

—  Вот об этом и скажешь на партактиве. Нынешний год не зря решающим нарекли. А для нас этот год еще и испытательный...— Дунаев на какое-то время умолк, слов­но давал возможность собеседнику осмыслить услышан­ное.— Вспомни-ка слова Алексея Николаевича Косыгина о месте Тюмени в энергетическом балансе страны. Я как услышал, тревога и радость во мне смешались. Радостно: до каких высот поднялись и за какой срок! И боязно. Честное слово. Ну, не одолеем, не выполним, не дадим...

—  Дадим,— тихо, убежденно выговорил Кузоваткин.

—  Знаю, что дадим. Не сомневаюсь. Важно удержать темп. Да не просто удержать, а наращивать от года к году. Тут-то и могут подвести тылы...


ТЫЛЫ ОТСТАЮТ

Давид Абрамович Светлицкий вкривь и вкось, крупно и мелко и вразбивку машинально писал на листке бумаги одно слово — «вода». Вода была главным содержанием всей его жизни вот уже восемь лет, с тех пор как приехал сюда, в Приобье, и стал начальником только что созданно­го специализированного управления Востокбурвод. В нем всего 11 буровых бригад, 200 рабочих и 30 единиц тех­ники. Капля в море! (Вспомним, что только в одном Нижневартовске 4800 колесных и гусеничных машин). Да, по штатам и техоснастке — невелико управление, а на плечах — глыба: на огромнейшей территории от Нады­ма до Нижневартовска буроводовцы должны были на­поить людей и дать городам и поселкам техническую воду. Кажется удивительным, что в Приобье, вблизи величайших рек Сибири, надо добывать питьевую воду из-под зем­ли. Но, увы, старожилы помнят об эпидемиях дизенте­рии.

Человек относится к воде, как к чему-то само собой разумеющемуся, непременному и обязательному, как воз­дух или солнце. Он не думает о том, что вода — цен­нейший дар природы. Академик Карпинский сказал од­нажды:

«Вода — это самое драгоценное ископаемое. Вода — это не просто минеральное сырье, это не только сред­ство для развития промышленности и сельского хозяйст­ва; вода — это действенный проводник культуры, это живая кровь, которая создает жизнь там, где ее не было...»

В первый год своего существования буроводовцы про­бурили всего одну трехсотметровую скважину и выполни­ли работ на 37 тысяч рублей, за семь лет почти в 100 раз выросли объемы и показатели: 24 ООО метров, 3 468 ООО руб­лей. Этому здесь никто не удивляется: нефтедобыча в об­ласти за девять лет возросла в 430 раз! С 200 тысяч тонн в 1964 году, до 86,5 миллиона тонн — в 1973-м!

И новорожденным нефтяным городам — Нижневартов­ску, Нефтеюганску, Сургуту с их неправдоподобно быстро растущим населением, и вахтовым поселкам, и нефтепро­мыслам — всем нужна была вода, и дать ее обязаны буро­водовцы. Совсем недавно новая живая ниточка еще креп­че привязала их к нефтяникам. Речь идет о бурении сино- манских скважин для закачки воды из них в пласты, что намного улучшает нефтеотбор. Среднесуточный дебит си- номанской скважины прежде был 17—20 тысяч кубо­метров, а скважины, пробуренные бурводом, стали давать более 42 тысяч. Сильная запескованностъ синоманской во­ды быстро выводила из строя нефтеносный пласт, закупо­ривая его поры, разрушала дорогостоящие насосы. Буро- водовцы построили специальные фильтры, очищающие во­ду от песка, и вода их скважин не вредит ни пласту, ни насосам.

Потому-то Главтюменьнефтегаз 1 сентября прошлого года подписал специальный протокол, по которому бурвод должен был пробурить определенное количество синоман- ских скважин, обеспечив их фильтрами, но для этого главк выделял бурводу трубы, буровые установки и иную необходимую технику. В протоколе оговорены конкретные сроки поставок, он подписан, утвержден, но... Сроки дав­но прошли, а дела...

Светлицкий, угрюмо уставясь в стол, писал что-то на бумаге. Он был расстроен. Большие черные глаза сердито посверкивали из-под густых широких бровей. Жесткие смоляные волосы нависали над выпуклым лбом. Только что главный инженер доложил: «Не дали труб». Нет труб, нет цемента, нет буровых станков для бурения синоманских скважин, даже вахтовых машин нет, и в лютые холо­да приходилось возить рабочих на открытых грузовиках. Все кое-как да как-нибудь, а обязательства надо выпол­нять. Иначе нефтяников подведешь, да и зарплату рабо­чим будет нечем платить...

Вошел высокий парень-бурильщик Николай Мурашко в мохнатой, надвинутой на глаза шапке. Светлицкий вски­нул голову, встретился угрюмым взглядом с сияющими глазами парня.

—  С чем пожаловал? — спросил мягким низким голо­сом, и лицо его посветлело.

—  Да вот,— Николай подал открытку с приглашением на свадьбу.

—  Спасибо,— улыбнулся Светлицкий. — Непременно буду. Что-нибудь еще надо?

—  Нет-нет,— заверил парень.— Все в норме.

И словно растворился, а на его месте уже стоял муж­чина в шерстяной темной, наглухо застегнутой рубашке. Молча положил перед Светлицким исписанный лист и выжидательно застыл. Давид Абрамович скользнул глаза­ми по строкам. Подняв голову, поймал настороженный взгляд.

—  Зачем по сокращению? Договорись с кем-нибудь, устрой им перевод. Парни стоящие...

Постепенно настроение выравнивалось. Светлицкий подмахнул еще одну телеграмму «Сос!» в Главтюменьнефтегаз: «Ни бульдозеров, ни кранов, ни бурстанков. План срывается. Нечем платить зарплату».

В дверях показался парторг Канев — невысокий, квад­ратный, грузный, с обезоруживающе открытой, приветли­вой улыбкой на крупном добром лице.

—  По буровым, Николай Савватеевич? — спросил, под­нимаясь, Светлицкий.

—  Давно пора,— негромко проговорил Канев.

По штату им не положены ни легковой автомобиль, ни водитель. Можно было, конечно, действовать по примеру иных, подобного ранга, руководителей: заказать в АТК многотонный «Урал» и разъезжать на нем по своим нуж­дам. Но Светлицкий поступил иначе: раздобыл «газик» и сам его водил.

По бетонке да и по лежневке машина бежала ходко, но, круто свернув на плохо накатанную неширокую до­рогу, пошла тише.

—  Ждали бы дорожников, до сих пор сидели без де­ла,— проворчал Канев.

«Газик», подпрыгивая на выбоинах и кренясь, долго петлял по снеговой траншее, пока не выскочил на высокий взгорок. Там стояли передвижная буровая установка и ма­ленький дощатый вагончик. Буровая бригада Николая Сафонова готовила площадку. Двое рабочих перебирали штабель разномастных горбылей, четверо — долбили лома­ми мерзлоту, готовя «амбар» для раствора.

— Как дела, Володя? — спросил Светлицкий молодого парня с ломом в руках.

—  Копаем,— бодро ответил парень, ничуть, как видно, не смущенный этим занятием.

—  Экскаватор бы сюда,— мечтательно вздохнул Воло­дин напарник.— Два часа всей работы, а мы дня три про­чухаемся.

—  Как в каменном веке,— не утерпел все-таки третий, зло вгоняя лом в землю.

Тут вступил в разговор Канев и стал объяснять рабо­чим, как нужна вода строителям радиотрансляционной вышки, которую намечено построить здесь.

—  Мы на переднем крае,— убежденно и жарко гово­рил Канев.— Первопроходцы, настоящие разведчики. Во­да прежде всего...

Он говорил, убеждая не столько других, сколько себя. Иначе было просто невмоготу. Ломами долбить проморо­женную землю, когда вокруг сотни землеройных машин? Ютиться вахтам в замызганном, продуваемом вагончике без кухни, без света? А каково полдня рыться в груде ни­кому не нужных завалящих горбылей, чтобы выбрать де­сяток мало-мальски годных обрезков для обшивки амбара? Об этом Канев и в газеты писал, на активах и собраниях говорил, и по инстанциям докладывал. Однако пока ни­чего не изменялось в технической оснастке и снабжении буроводцев, а план надо было выполнять, да и жизни нет без воды.

Потом они проехали на буровую, которая бурила сино- манскую скважину нефтяникам. Бурила, хотя мощность станка была рассчитана на глубину втрое меньшую задан­ной. Сколько сил, времени и нервных клеток было ухло­пано ради того, чтобы буровая «потянула». Сами кустар­ным способом нарастили мощность, оборудовали котель­ную, приспособив списанный кормозапарник. Все тут дер­жалось на проволочках. А рядом блестела свежей краской КНС с современной аппаратурой, с автоматизированным управлением. Эта маломощная, полусамодельная буровая рядом с КНС выглядела так же нелепо и противоестест­венно, как запряженная в соху кляча в одной борозде с могучим гусеничным трактором.

И все-таки буровая работала. И настроение у буровиков было отменным. И бригадир Юрий Шадрин докладывал Светлицкому о делах задорным, веселым голосом. Да, они пробурят эту и, может быть, еще три или пять, но не 21 скважину, оговоренную в том протоколе от 1 сентября 1972 года. Пора об этом задуматься и Главтюменьнефтегазу и Минмонтажспецстрою. Если буровикам Светлицкого дать нужное оборудование, они не только обеспечат промыслы синоманской водой, но и сделают еще много крайне нужного и полезного для нефтяного Севера...

Только наедине, в машине, когда двинулись в обрат­ный путь, начальник и парторг дали выход скопившемуся гневу. От нервного возбуждения у Светлицкого подерги­вались веки, речь то и дело прерывалась, и он выгова­ривал отдельные слова со второго, а то и с третьего за­хода.

—  Знает же главк, как мы отстали от времени и от задач,— говорил он.— В третьем квартале без премии, в четвертом тоже половину потеряли. Нечем февральскую зарплату платить... На что они там надеются?

—  На крепость твоего характера,— ответил Канев.— Выдюжишь. И не маши руками. Все равно выдюжишь.

И бурстанки выбьешь, и план по синоману дашь. Голову могу заложить. Так и будет! И никак иначе! И не кусай меня глазами. Сам-то ведь в том же уверен...— Неожидан­но Канев улыбнулся широко и раскованно и, не гася улыб­ки, по-приятельски тепло договорил: — Да разве мыслимо качнуться, когда такие корешки. Дед твой пешком, в кандалах, из Кракова до Забайкалья. Пять лет в руднике работал к тачке прикованным, а сто с гаком прожил. Отец две войны прошел, а дуб дубом...

Знал парторг, за какое место тронуть. Обмяк, поуспо­коился Светлицкий, вновь обрел способность говорить без запинки. Вспомнил братьев, не вернувшихся с войны, рас­сказал о недавней встрече с отцом и уже спокойно и рас­судительно заговорил вновь о том же, с чего начал — о путях преодоления разрыва между передним краем и ты­лами в великой битве за сибирскую нефть.

Пути эти надо искать всем, сообща и немедленно, ина­че отставшие тылы затормозят дальнейший разворот неф­тедобычи. Насколько реальна угроза эта, можно судить хотя бы по одному примеру.

Когда-то, совсем недавно, Нижневартовск испытывал нехватку рабочих рук потому, что с Большой земли не­охотно и ненадолго ехали в этот необжитой край. С тех пор в город приехали и не на пока, не на время, многие тысячи, но дефицит в рабочей силе остался и поныне, только причина его стала иной. Произошла диковинная метаморфоза. Тогда зазывали охотников на нефтяной Се­вер, да те не шибко ехали. Теперь охотники рвутся сюда, да их не шибко привечают. Ларчик открывается просто. Тот, кто ехал осваивать Самотлор пять-шесть лет назад, мог и право имел рассчитывать лишь на балок либо барак, ну, в исключительном случае, на квартиру в деревянном, неблагоустроенном доме. Нынешний новосел сибирской нефтяной столицы — Нижневартовска рассчитывает (и по праву!) не только на благоустроенное жилье, но и хорошее материальное снабжение и нормальные условия для куль­турного досуга и отдыха. Но город ныне (по нормам) лишь на 67 процентов обеспечен жильем. Вот и копятся, копятся в горкоме и горисполкоме, в отделах кадров НГДУ, трестов и контор сотни, тысячи заявлений желаю­щих приложить руки к Самотлору. Причем рвутся сюда не безбородые юнцы — искатели приключений, а отлич­ные специалисты, которые позарез нужны Нижневартов­ску, и Самотлору, и Сибири. Но их не принимают, им да­леко не сразу отвечают на письма. Да и попробуй-ка со­чини ответ на такие строки:

«Мы — оба строители. Я — сварщик, жена — арматур­щик. Не можем ли мы принять участие в строительстве вашего города?..» (чета Елисеевых из Темир-Тау).

«Я — простой рабочий-строитель, плиточник-облицов­щик, штукатур, маляр, и вот смотрел я передачу по теле­видению, рассказывающую о вашем крае и о вашем горо­де, и у меня захватило дух. Ведь я же строитель, надо ехать строить нефтяникам жилье в вашем чудесном таеж­ном крае. Как доехать в ваш город?..» (В. А. Мусенко из Краснодара).

Сварщики и маляры, экскаваторщики и шоферы, элект­рики и сантехники, пивовары и парикмахеры, учителя и повара, инженеры и врачи, люди самых разных профессий, возрастов, национальностей со всех уголков неохватной Родины спешат в Нижневартовск, чтобы отдать свой ра­зум, силы, энергию и талант Самотлору. Город нуждается в них. Городу без них плохо. Но...




СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ...

Они удивительно схожи, но не внешне, а чем-то внут­ренним, что проступает в характере, во взглядах, в отно­шении к людям.

Черный свитер в обтяжку и узкие брюки подчеркивали изящество ее тонкой стройной фигуры. Чуть удлиненное лицо, с глубокой ямочкой на подбородке и полными спе­лыми губами — женственно и нежно. Расчесанные на прямой пробор темные волосы оттеняют, будто подсвечен­ную изнутри, матовость щек. Восторг и молодое шалое счастье светятся в негасимой улыбке. Она то и дело спры­гивает с губ, растекается по щекам, и тогда отчетливо про­ступают скулы. Глаза лучатся незамутненной веселой ра­достью, голос звенит серебром.

Рядом с ней он выглядит очень крепким и кряжистым. Крутые плечи развернуты. Отвесный лоб, прямой нос, тя­желый волевой подбородок, тронутый неглубокой, но за­метной вмятинкой. Походка широкая и твердая — солдат­ская.

Ей — скоро двадцать. Ему — двадцать четыре. Она — электросварщица, выпускница ПТУ. Он — слесарь, окон­чил техникум.

И все же Тамара и Виктор Кромины поразительно по­хожи друг на друга восторженным отношением к миру, доверчивостью к людям, верой в успех. А еще — влюблен­ностью в жизнь. Безудержной и стойкой. И еще, пожалуй... впрочем, послушайте лучше их самих...

Тамара. Мы прежде и не думали о Нижневартов­ске. Я так и не слыхала о нем...

В и к т о р. Ну как это? Говорил же я...

Тамара. Да ничего ты не говорил до самой свадьбы...

Виктор. Может, и так. А как отпраздновали свадьбу...

Тамара. В январе. В прошлом году. Ой, ведь год уже! Слышишь, Витя, год?.. Ну вот, гости разошлись, оста­лись мы одни, опомнились, он и говорит...

Виктор. Понимаете? Захотелось новую жизнь по- новому и с ноля. Чтоб первый шаг и сразу самостоятельно, своими ножками. Без папиных-маминых подпорок, без бабушкиных костыльков. Я и говорю: «Давай, Тома, сложим чемодан и махнем в Сибирь, в Нижневар­товск...»

Тамара. А где он, этот город? Что и как? Некому ответить. Витя и сам-то о нем из газет знает. Потому и заманчиво. Своими руками свой мир, свое счастье. А?..

Виктор. Родители, конечно, в панику. Узнать бы сперва, разведать, списаться. Мы билеты на стол. «Сами поглядим, пощупаем и напишем...»

Тамара. Пять месяцев в балке жили. Три семьи на пятачке. Ситцевыми занавесками разгорожены. А у хо­зяев — маленький. Ни воды, ни дров не запасено...

Виктор. Летом — нормально. Болотинка рядом. Из нее умывались и стирали там. А зимой... километра за пол­тора возили воду во фляге. Как затеют женщины стирку, набегаешься с саночками...

Тамара. Летом здорово было. Насосную строили в лесу. Такой кедрач... Воздух пахучий и сладкий. Честное слово! Вечерами костер. Гитара, конечно. Поем. Накидаем шишек в огонь. Орехи теплые, душистые. А то морошки наберем. Скипятим чай со смородиной и с морошкой вприкуску. Просто ах! — да и только... А осенью вот...

Виктор. Осенью-то мы и познакомились по-настоя­щему с Севером. Будто прорвало небо. Дожди и дожди. Да холодные. С ветром. Насквозь, хуже любого мороза. Болота ожили, запузырились, задышали смрадом. А грязюка — сапоги не вытащить...

Тамара. И все же здорово было. Хлещет как из вед­ра. Сечет. Ветер мокрый башкой бодает. Сырость до нутра. А ты идешь. И все тебе нипочем вроде. Всех ты сильней. Наперекор. Наперерез. Понимаете? Запоем — вода в рот, ветер — песню на клочки, а мы горланим...

В и к т о р. К зиме в кислородную перешли.

Тамара. С работой все как надо. Новый сварочный цех скоро построим. И тепло и просторно там. Только вот одно...

Виктор. Ребенка мы ждем...

Тамара. Коренного нижневартовца, северянина.

Виктор. Лучше — северянку...

Тамара. Наши как узнали — завалили письмами. На­зад манят. У Виктора там свой дом, и у нас квартира от­личная.

Виктор. Мы бы и сюда бабку зазвали. Только куда? Квартиры и не обещают. С яслями — сами знаете. И хо­зяин балка затревожился. Словом...

Тамара. Витя уговорил начальника. Это нарушение, конечно, исключение из правил. Отдали нам под жилье проходную. Метров восемь, может, и десять...

Виктор. Мы ее обоями. Утеплили. Кухню отгородил. Такое гнездышко, дай бог всякому. Вода — рядом. Душ в цехе — тоже рядом. Тепло, светло и нескучно...

Т а м а р а. Не надоели друг другу.

Виктор. Только скоро этот рай кончится. Нельзя же в проходной: не положено. В общежитие... порознь... Нет! Утром на работу-то еле разойдемся. И все торопишь время, скорей, скорей увидеться. Может, потом наску­чим?

Тамара. Как это наскучим? Да ты это что?

В и к т о р. К слову просто...

Тамара. Ты смотри мне... Слова нельзя без разбору.

Что-нибудь придумаем, только отсюда... Нет, не попятим- ся. Хоть к карнизу прилепимся. Приживемся. Город по­строим. Сынишка...

Виктор. Лучше дочка...

Тамара. Тогда пусть двое. Оба — северяне, нижневартовцы. В садик пойдут, который мы выстроим. В шко­лу — тоже нашу, выстроенную. Все тут наше. Вот этими руками и для себя...

Виктор. Не попятимся. Это ты точно, Тома. Здесь все молодое. И Нижневартовск, и Самотлор. Здесь таких, как мы... Есть на кого опереться. Есть на кого положиться. Не покачнутся ребята. Не подведут. Не спасуют. И мы — с ними. И мы, как они...

Тамара. И будет наше свадебное путешествие до самой золотой. Мы будем золотую, а государство наше — столетие. Два юбилея рядом. И каких. Здесь бы их и от­праздновать...

Виктор. Так и будет, Тома...

Пост номер один

Семь дней лютовали морозы, то чуть отступая, то вновь перескакивая за пятьдесят. Семь дней Самотлор и город душили непроницаемые белые туманы. А утро восьмого дня выдалось на диво прозрачным и тихим. Яр­кое малиновое солнце выкатилось из-за горизонта, обда­ло золотистым светом заснеженные болота, и те вспых­нули розоватыми блестками, заискрились, запереливались. И закуржавленные деревья, заиндевелые провода, изузоренные Дедом-Морозом стекла окон и витрин — все разом заблестело, и город сразу по-новому раскованно задви­гался и задышал. И хотя градусник показывал — 40, люди вроде бы и не чувствовали холода. Парни не спешили опустить наушники шапок, девушки не прятали лица за воротниками и полушалками, а истосковавшиеся по улице мальчишки лавиной хлынули из домов. Словно разом про­снувшись от спячки, Нижневартовск загудел сотнями мо­торов, зазвенел людскими голосами, захрустел по стылому снегу тысячами ног...

И все-таки — 40 далеко не оттепель. Каждый вдох хо­лодком отдавал в груди, и от одного взгляда на металл зябкие мурашки начинали танцевать между лопатками. А работать надо...

—  Кусается, черт,— беззлобно проворчал Иван Пав­лович, а сам не отнял пальцев от липкого ледяного метал­ла, ощупывая, ладно ли стоит новый штуцер. Удовлетво­ренно хмыкнув, неспешно сунул покрасневшую руку в кожаную рукавицу, сказал помощникам: — Теперь давай забалчивать.

—  Только и делов, забалчивай да разбалчивай,— не то шутя, не то всерьез проговорил помощник.— Девятый шту­цер меняем на таком холоде.

—  Ну, сегодня что за холод? — возразил Иван Павло­вич.— Глянь-ка, солнышко, ровно на заказ. Вот когда пятьдесят четыре было, тогда да. Каждая железяка хуже собаки. Кончики пальцев у меня ровно чужие до сих пор. А ныне жить можно...

И будто подтверждая сказанное, еще круче на затылок сбил замусоленную шапку. Поблескивающий мазутом ват­ник на нем был полурасстегнут, шарф давно ослаб, обна­жив задубелую от непогоды шею.

Иван Павлович Паньков — лучший оператор крупней­шей на Самотлоре КНС-3, обслуживающей 90 скважин и дающей треть суточной нефтедобычи промысла. Он уже пятнадцать лет в этом качестве. Невысокий, коренастый, неторопливый, он немногословен и говорит тоже неспеш­но, и фразы у него получаются тяжеловесные, внушитель­ные. И делает все Паньков вроде бы и неспешно, но споро и точно. Жена его — Людмила Максимовна — работала здесь тоже оператором. «Вторым домом» называли они КНС-3, и это была не просто фраза. Все происходящее на станции и на промысле Иван Павлович воспринимал как непосредственно касающееся его.

Несколько дней назад в самый разгар холодов прибе­жал к Панькову старый приятель, оператор Пирожков. Глянул на него Иван Павлович и сразу угадал — не с доб­рой вестью пожаловал друг.

—  Каналемкость первого насоса замерзла.

—  Может, только прихватило? — попробовал успо­коить Паньков.

—  Нет. Начисто обрезало.

Каналемкость — участок нефтепровода, непосредствен­но примыкающий к насосу. А первый насос перекачивал 7200 тонн нефти в сутки. Иван Павлович, бросив все, поспешил к занедужившему насосу. Вскоре туда подошел и начальник смены Владимир Дмитриевич Патриков. Осмотрели. Простукали. Все верно — промерз насквозь.

—  Что надумали? — спросил Патриков.

—  Открытым огнем нельзя, это ясно,— раздумчиво за­говорил Паньков,— а ППУ до сих пор не обзавелись...

—  Значит, останавливать насос,— полувопросительно подсказал Пирожков.

—  Ну, если...— начал Патриков.

—  Еще чего,— сердито перебил Паньков.— Семь тысяч тонн — почти десять процентов суточной добычи Самотло­ра. Да вы что? Разве мыслимо такое? Мы остановим, дру­гие остановят, третьи... Мороз-то везде одинаков, и на сколько дней он замахнулся — кто знает... Не гоже так. Не тот выход...

—  Не тот, конечно,— смущенно согласился Патри­ков,— А как быть?

—  По старинке. Кипяточком,— ответил Паньков.— Из ведерка кружечкой... Хлопотно, конечно, зато безопас­но и, уверен, безотказно будет...

До полуночи Пирожков поливал кипятком замерзший участок и отогрел, оживил его. И все это время, хоть смена его давно кончилась, Паньков помогал прия­телю...

Как-то августовским серым днем вместе с молодым практикантом Володей шел Паньков на 38-й куст, чтоб замерить затрубное давление да спустить скребок в 1544-ю скважину. Володя был чем-то расстроен, пошел с оператором неохотно, всю дорогу хмурился, ворчал. Сна­чала на руководство НГДУ за то, что не обеспечило ма­шинами операторов и тем приходится в любую непогодь, в грязь и в буран, шагать на своих двоих, проверяя исправность коллекторов, трубопроводов, скважин, замеряя дав­ление и делая еще массу неприметного, будничного, но очень нужного, без чего Самотлор не был бы Самотлором и не достиг бы за пять лет 38 миллионов тонн годовой нефтедобычи. Как на грех, стал дождичек побрызгивать, расквасил грунт на лежневке, намочил куртки. Володя вовсе расстроился, и, когда Паньков, приостанавливаясь, спросил: «Глянь-ка, чего там темнеет? Не угляжу что- то...»,— он сорвался и, уже не пряча раздражения, загре­мел в полный голос:

—  Мало ли тут грязюки, кругом болота! Если каждую лужу разглядывать да исследовать, и к ночи на куст не придем...

—  Не гуди! — бесцеремонно осадил парня Паньков.— Наше дело дозорное, поглядывай да примечай. Зазевался, проморгал — и вот тебе авария, прорыв. А это, брат, не только время да деньги, а и нефть. В нашем деле наихуд­шая беда — с шагу сбиться, приотстать. Тогда и план — кувырком, и обязательства — с рельс кубарем. Усеки это и на всю жизнь зарубку сделай, коли хочешь нефтяником стать. Пойдем-ка глянем, что за круговина чернеет. Это ведь прямо по ходу нашей трубы восьмисотки...

—  Да тут и участок-то не наш вовсе,— упрямничал еще Володя.

—  Как это ты мог такое вымолвить? — загневался Паньков.— Что значит: «Не наш»? Да тут все наше, мое. Все! И сам-то ведь ты тоже не ничейный, нашенский! Вот и шагай по жизни так, чтоб с обоих сторон всегда и локоть и плечо товарища чуять. Зеленый ты еще, Вов­ка. Идем...

Пришли и убедились: черное пятно — нефть, просту­пающая из земли.

—  Трубу порвало,—ахнул Паньков.— Бежим на KHС!

Хотя Володя был вдвое моложе, он еле поспевал за

Иваном Павловичем. А дождик будто наперегонки с ними припустил.

По уровню падения давления установили, что труба порвана лишь частично. Каждый миг разрыв мог увели­читься, и тогда катастрофа. Начался аврал. Трубу пере­крыли. Со всех КНС собрали на прорыв оказавшихся там операторов и рабочих. Ни насос, ни бульдозер из-за боло­та к месту прорыва подъехать не смогли.

Скинув куртку, Паньков первым взялся за лопату. Почти двое суток не прекращалась работа. Сперва разрыли трубу, окопав место прорыва небольшим котлованом, но­силками натаскали в него песок, утрамбовали стенки кот­лована, чтоб не просочились грунтовые воды. И только после этого за дело принялись сварщики... Трубу прорвало в пятницу, а в воскресенье по ней вновь текла нефть. И все это время операторы Паньков, Троян, Пирожков и их товарищи не сомкнули глаз. Две ночи при свете фар работали они, позабыв о еде и отдыхе...

Нет, не зря операторов называют дозорными нефтепро­мысла. Их на весь Самотлор всего 63. Днем и ночью, в любую стужу, в лютую сибирскую непогодь неусыпно не­сут они свою неприметную вахту, проходя в иной день по пятнадцать-двадцать километров, зорко следя, чтоб не лопнула, не порвалась скрытая землей стальная артерия нефтепровода, прислушиваясь чутко к пульсу и дыханию скважин, к ритмичному перестуку железных сердец ги­гантских насосов. Но оператор — не только и не столько наблюдатель, сколько охранитель, врачеватель могучей и невидимой «сердечно-сосудистой» системы промысла. Дав­ление, ритм, частота — все это на его попечении. Да еще ему надо вовремя очищать лифтовые трубы от парафина. Иногда приходится по два дня и до седьмого пота гонять скребок по трубе, прежде чем счистишь со скважины слой парафина.

Операторы — влюбленный в свою профессию народ. К ним редко заглядывают корреспонденты, их не снимают для кино- и телехроники, о них мало, скупо и редко пи­шут даже в газетах, не говоря уже о журналах. И проис­ходит это не от будничной обыденности и малозначимости их профессии, а от незнания, непонимания роли и места оператора в достижении тех блистательных многомиллион­ных итогов, коими по праву гордится не только Самотлор, но и вся страна.

Недавно на КНС-3 с Иваном Павловичем Паньковым встретился столичный журналист. Между ними произо­шел следующий диалог:

—  Работа наша не видная,— сказал Паньков.— Мы, как винты, которыми крепят детали двигателя. Пока он не сработается, никто не замечает, что без него двига­тель — мертв...

—  Зачем так,— отчего-то смутился гость.— Сейчас нет винтиков. Все делают одно большое, нужное дело.

—  Вы напрасно думаете, что быть винтом, малой шес­теренкой в большом и сложном механизме менее почетно и ответственно, чем, скажем, быть ведущей осью. Чем тоньше и сложней двигатель, тем более важна и ответст­венна в нем любая деталь...

Журналист не смог все-таки одолеть смущения и по­спешил переменить тему.

—  Скажите, Иван Павлович, если бы вас вдруг спро­сили — что такое Самотлор? Как бы вы ответили?

—  Не думал об этом...— теперь настала очередь Панькова смущаться.— Самотлор — огромен. Его одним взгля­дом не обоймешь.

Я б его, если хотите, с манометром сравнил. Только манометр тот — особенный. Он показывает силу нашу рабо­чую, дружбу и спайку. Крепки ль они? Сколь могучи? Как надежны?..

—  Ну, и...— подтолкнул корреспондент замолкшего Панькова.

—  Да все, как надо. По всем показателям — на крас­ной черте стрелка. Еще одну пробу — и какую! — выдер­жали тут мы...

—  В смысле рабочие,— подсказал корреспондент.

—  Не только рабочие, вся держава наша...— и, подме­тив недоумение во взгляде собеседника, загорячился: — А как же! Ни одной ведь республики нет, какая не прило­жила бы к Самотлору свой труд, свою энергию. Устрой-ка всенародную перекличку, спроси любой город, республику любую: «Что вы сделали для Самотлора?» И все бы нашли что ответить...

Россия. Шлю Самотлору трубы, металл, станки, ав­томобили, тракторы, цемент, лес и многое, многое дру­гое.

Украина. Отправляю Самотлору автомобили, трак­торы, насосы, трубы, спецодежду, вагон-дома и...

Белоруссия. На Самотлоре работают мои автомо­били, тракторы, прицепы, строительная техника и...

Казахстан. Даю металл, химикаты, станки, кабели, испытательные машины и...

Узбекистан. Экскаваторы, киноаппаратуру, прибо­ры КИПа и автоматики, кабельную продукцию и...

Азербайджан. Трубы, резиновые изделия, буровое и промысловое оборудование, трубоукладчики и...

Армения. Насосы, электростанции, приборы радио и связи...

Грузия. Трубы, насосы, сварочное оборудование...

Киргизия. Насосы, аппаратура связи...

Латвия. Погрузчики, вентиляторы, аппаратура свя­зи...

Литва. Электросварочное оборудование, телеаппара­тура...

Молдавия. Насосы, испытательные машины...

Таджикистан. Трубопроводная арматура, кабель­ная продукция...

Туркмения. Гаражное оборудование...

Эстония. Котельное оборудование, приборы автома­тики...

Все республики. Лучших сынов и дочерей своих послали мы обживать нефтяное Приобье, поднимать Са­мотлор, создавать новый, самый могучий энергетический гигант страны...

Да, все народы Союза ССР принимают участие в судьбе нефтяного Самотлора, который и впрямь явился своеоб­разным мерилом нашего единения и могущества. Ну, как тут не вспомнить строки из той самой рабочей песни о Самотлоре...

Мы окольчужим нефтяное море.

Ни зной, ни стужа не пугают нас:

Несет бессменно вахту в Самотлоре Его величество — рабочий класс!






ГЛАВА ВТОРАЯ

СУББОТНИЙ ДЕНЬ ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА



1

Он недомогал всю неделю. Ломило суставы, прострели­вало поясницу. Иногда накатывал жар, и, будто настеган­ные крапивой, начинали гореть кисти рук, и щеки пламе­нели, а когда огненная волна окатывалась, наступала минутная слабость. Тело утрачивало пружинную подобран­ность, дрябло, становясь непослушным, и в голове, как в ватной мякоти, мысли застревали, угасая обессиленно. Напряжением воли он стряхивал слабость, но не враз обретал привычную послушность мышц и рассудка.

Где-то, в неведомых тайниках организма, угнездилась прочно хворь, скорей всего простуда, и то наступала, ве­роломно и яростно, то пятилась, хоронясь в свой закуток. Он все способы перепробовал, чтоб вышибить коварный недуг. До седьмого пота упивался крепчайшим обжигающе горячим чаем на ночь иль поздним вечером, придя с рабо­ты, принимался очищать от снега двор и, не разгибаясь, махал и махал широченной лопатой до тех пор, пока спи­на не начинала паром куриться. И тем и другим путем удавалось лишь па время отогнать хворь, но совсем она не уходила, и ее скрытое, еле приметное присутствие тя­готило.

«В субботу отлежусь. Отойду»,— утешал себя Васи­лий Васильевич, хотя знал наверняка, что не усидит дома и в субботу: сыщется непременно какое-нибудь крайне неотложное дело, да и поманит, уведет в горком «на ча­сок», а задержит на весь день. И чтобы предотвратить подобное, накануне, вечером сказал жене:

— Чего-то ломает меня, Люда. Не иначе прохватило.

Завтра отлежусь денек. И к телефону подходить не буду. Позвонит кто, скажешь «болен». Могу же я в пять лет раз одну субботу поболеть...

—  И то пора...— озабоченно сказала Людмила Семе­новна.— Давно вижу, нездоровится тебе. Да ведь ты ни врачей, ни пилюль...

—  Кто меньше лечится — дольше живет. А ты знаешь, чего я надумал? Давай-ка организуем на ужин пельмени. А? Нашенские, сибирские. С горчичкой да с уксусом...

Моложавое, яркое лицо Людмилы Семеновны осветила довольная улыбка, и оттого оно стало еще моложе и при­влекательней. Глаза за стеклами очков светились тихим счастьем, не часто она видела мужа вот таким: беззабот­но-веселым, чуточку озорным и бесшабашным, каким был он когда-то в молодости.

Когда, кликнув невестку и меньшую дочь, Людмила Семеновна пришла на кухню, Василий Васильевич само­забвенно крутил мясорубку. Потом, закатав рукава и на­дев передник, он подсел к столу и так проворно, так ловко стал лепить пельмени, что женщины поглядывали на него с завистью. Аккуратные, поразительно одинаковые пель­мени он не бросал как попало на стол, а укладывал ров­ными рядами на дощечке, будто собираясь выставлять их напоказ.

Пришел старший сын Владимир. Он работал операто­ром на Самотлоре. Сказал, раздеваясь:

—  Холодает зверски. Уже тридцать. А днем четырна­дцать было.

Пока пельмени варились, появился и младший Вита­лий. Рослый в отца, с модной прической, плечистый и ру­мяный, он слесарил в мастерских, со дня на день ожидая повестки в армию.

Шестеро расселись вокруг стола, седьмой остался в коляске. Начался семейный ужин, какие бывают не часто, разве что в праздничные дни: в будни-то не вдруг собе­решь всю семью вместе...

Природа наделила Василия Васильевича могучим здо­ровьем. Он не признавал никаких прогулок перед сном, не боялся лечь в постель после ужина. Уработавшись за двенадцатичасовой день, он обычно засыпал сразу креп­ким, здоровым сном. Но в этот вечер он обеспокоенно и долго ворочался в постели, прислушиваясь к темноте, по­том, не выдержав, встал, прокрался к телефону, позвонил на метеостанцию.

—  Сорок шесть,— звонко отчеканила девушка.— К ут­ру еще похолодает...

—  Спасибо,— автоматически обронил он, бесшумно опуская трубку.

—  Чего стряслось? — сонно спросила жена.

—  Все хорошо. Спи, пожалуйста. Спи.

И сам притворился спящим, еле перемогая желание закурить.

Каждую зиму бывают такие холода, и всегда они не­сут тревогу, новые хлопоты, а иногда и беду. В студеные дни, когда мороз за 45, строители, дорожники, монтажни­ки если и работают, то лишь вполсилы, так как техника не выдерживает подобной стужи. В эти арктические морозы над несовершенным еще городским хозяйством нависает угроза неотвратимых аварий, а то и катастроф. Лопнула где-то труба отопления, и пиши пропало. Пока обнаружат, где лопнула, пока сварят или заменят, можно разморозить отопление в целом микрорайоне. Потом выйдет из строя водопровод, канализация, и начинается настоящее стихий­ное бедствие. Бывало уже такое не раз. В такую непогодь беда может грянуть с самой неожиданной, подветренной стороны...

Кажется, в позапрошлом в Сургуте, в самый канун Но­вого года, часов в восемь вечера зазевавшийся шофер вре­зался в опору ЛЭП и сшиб ее. Целый район остался без света и без тепла, так как вышла из строя котельная.

Добрые люди садились за стол старый год по обычаю провожать, а тут сотни домов в темноте, без отопления и воды. А мороз под сорок.

Бахилов первым узнал о катастрофе (он тогда был тоже первым секретарем горкома). Он в ту же секунду позвонил председателю горисполкома, тот — начальнику НГДУ, тот... Так по цепочке и оповестили всех руково­дителей, а через полчаса они уже собрались на месте ава­рии, подле поверженной опоры. Рядом с ней на земле валялись обломки щита. Настроение у всех было подавлен­ное. Три с половиной часа до Нового года, уже тридцать минут не работает котельная, мороз все сильнее сковывает остывшие трубы отопления.

Глянул Василий Васильевич на товарищей и задорно, с подначкой:

— Что зажурились, затуманились? Али впервой? — и деловым, командным тоном: — Выкладывай, у кого что под рукой!

И пошло по кругу. Один послал машину за электри­ками, другой поехал за резиной, третий — за изоляторами. К девяти стянули людей, свезли все необходимое и начали восстанавливать электролинию. Новый год уже по Забай­калью протопал, миновал Новосибирск, перешагнул Омск, а опоры все нет и энергии — нет, и уже лопнула где-то в подъезде первая батарея...

В 23 часа 15 минут котельная ожила, пошел горячий пар по холодным трубам.

Оглядев перемерзших, усталых товарищей, Бахилов махнул рукой.

—  Кончилась тревога! Айда ко мне. Может, успеем Новый год за бороду сцапать...

Не успели. Пока мылись да жен поторапливали, он уже в Москву вступил. Удары кремлевских курантов сли­лись с озорным ликующим звоном бокалов.

—  С Новым годом!

И тут же чей-то возглас:

—  Пожар!

Да, пожар. Когда свет погас, хозяева ушли из темной квартиры в гости, в другой район города, а электроплитку не выключили... Вот тебе и «кончилась тревога». Тушили, вытаскивали вещи, спасали людей, размещали погорель­цев. Перепачканные, измученные, обалделые от сутолоки, собрались утром у новогоднего стола... И все из-за одного раззявы шофера, который то ли спьяну, то ли ненароком сшиб опору. Не будь таких холодов...

«Пронесло бы, пока морозы»,— думал Бахилов и все ворочался и ворочался до глубокой ночи.

Проснулся, как всегда, ровно в шесть. Прислушался к дыханию жены. Вспомнив, что сегодня суббота и он никуда не пойдет, снова закрыл глаза, расслабился. Долго лежал, до того долго, что рука занемела. Тихонько шевельнулся, глянул на часы: четверть седьмого. Боясь скрипнуть, поднялся, сунул босые ноги в шлепанцы и за­скользил по полу. На кухне облегченно вздохнул, зажег свет. Посмотрел на белые стекла, зябко повел голыми плечами. «Сколько же градусов?» Обул унты, накинул полушу­бок, вышел на улицу. От холода дух перешибло. Вот это да! Взглянул на градусник — не поверил. Еще раз посмот­рел: —54! Подумать только: такой холодяга и за ночь ни одного тревожного звонка. А год назад в такой-то бы мо­роз телефон разбили от трезвона: то у кого-то ниже нор­мы похолодало, то где-то батарея разморозилась. Бывало, аварийная валилась с ног за одну такую ночь. И было отчего. В прошлую зиму в такой холод почти полностью разморозили два стодвадцатиквартирных дома. Сутки ли­хорадило весь город. Сутки не спали они с Абазаровым. А нынче — ни одного звонка за ночь! Вот что значит по - настоящему, капитально решить проблему тепла. Стоило ради этого похлопотать и понервничать. Стоило...


2

Прошлой весной Нижневартовский городской комитет партии стал разбираться с причинами отставания строи­тельства так называемых объектов соцкультбыта: район­ной котельной, больницы, ресторана, столовой. Оказалось, все дело в «пустяке» — в вывозке грунта.

Нижневартовск, как известно, строится па болоте. Прежде чем заложить фундамент под здание, надо на этом месте вынуть и вывезти семиметровой толщины слой торфа, потом заполнить выемку грунтом, привезенным из карьеров, и только потом класть бетонные плиты. Десять автохозяйств были заняты вывозкой грунта и все же не поспевали, хотя и шоферы и машины работали с полной загрузкой. Как быть? Организовать работу в две смены? Нет водителей. Сократить вывозку грунта под промстрой- ки и за счет этого высвободить машины? Нелепо обре­зать рукава, чтобы удлинить полы.

— Значит, ничего не надумали? — спросил смущен­ную комиссию Бахилов.— А с коммунистами автотранс­портной конторы советовались?

Вроде бы советовались. Между прочим, на ходу.

Назавтра Бахилов пригласил секретаря парткома спец- АТК Пономарева.

Сначала расспросил о производственных делах, поин­тересовался выработкой, заработками водителей, обеспе­ченностью жильем. Незаметно придвинул разговор к пере­житой зиме, припомнил, как авралили во время холодов, добрым словом помянул шоферов спецАТК за помощь в те штормовые дни и лишь после этого подступил вплотную к теме:

—  И в будущую зиму не миновать таких передряг, если за лето не построим районную котельную, не обеспе­чим город настоящим, постоянным теплом. А построим ли? Как думаешь? Молчишь? Молчание не всегда золото. Учти это.

—  Да что я могу сказать? — растерялся даже Понома­рев.

—  Как что, Анатолий Афанасьевич? Да ты хоть видел, как эта котельная строится?

—  Видел, и что? — недоумевал Пономарев, соображая, что хочет от него услышать секретарь горкома.

—  Вот и хорошо, что видел! — неожиданно и не­понятно чему обрадовался Бахилов.— Значит, нечего тебя агитировать. Значит, сам понимаешь — так дальше нельзя!

—  Понимать-то понимаю,— отчего-то засмущался Пономарев,— только что от этого толку?

—  Как что толку? — поразился Бахилов и вскочил. Ткнул в пепельницу папиросу, тут же прижег новую.— Как что толку! Да ты сиди-сиди. У вас в конторе восемь­десят шесть коммунистов только шоферов. Чуешь, какая силища? Ежели каждый ежедневно в нерабочее время сделает всего по две ходки на площадку под котельную. А? Бери-ка карандаш, прикинь. Пусть на душу по три тонны в день, и то двести пятьдесят тонн. А под ко- тельную-то всего пять тысяч надо. Стало быть, двадцать дней, и разговорам конец. Только чую, быстрей полу­чится. В одиночестве вас не оставят, обязательно под­держат другие автохозяйства. И зашумит. И мы одним заходом можем не только котельную, а все объекты соц­культбыта. Чуешь? Лиха беда начало.

—  Верно! — горячо подхватил Анатолий Афанасье­вич.— Вот только... люди-то ведь и так, почитай, по полто­ры смены работают, а тут дополнительно, да в нерабо­чее.

—  В товарищах усомнился? — неожиданно остро спросил Бахилов, резко останавливаясь перед собеседни­ком и пристально заглядывая ему в глаза.

—  Нет,— твердо, хотя и не без смущения, отозвался Пономарев и тоже поднялся.— Уверен в них, как в себе. Хотелось бы, чтоб вы пришли к нам на собрание, где мы говорить об этом станем.

—  Приду,— не раздумывая, согласился Бахилов.— Не тяни только. Давай на этой неделе...

Он пришел на собрание шоферов вместе с главным за­казчиком — начальником НГДУ «Мегионнефть» В. А. Аба- заровым. Тот рассказал, как строится Нижневартовск и почему отстают объекты соцкультбыта. Потом Бахилов удивительно просто, по-рабочему прямо и кратко выска­зал то, о чем говорил Пономареву. Коммунисты не только поддержали предложение Бахилова, но еще и спасибо ска­зали городскому комитету партии за то, что доверили имен­но им это начинание. Собрание решило: вывезти в нерабо­чее время сверх плана в течение мая — июля 50 ООО кубо­метров грунта на строительство котельной и объектов соцкультбыта. В первые же десять дней после этого они вы­везли 5000 кубометров па котельную.

20 июня 1972 года бюро горкома партии специальным постановлением одобрило почин коммунистов спецАТК. Его подхватили шоферы других автохозяйств. Началось соревнование. Городская газета установила специальный корреспондентский пост на стройках объектов соцкульт­быта. 312 ООО кубометров грунта вывезли туда за лето шоферы Нижневартовска в нерабочее время. В плановые сроки были сданы строителями больница на 240 коек, рес­торан «Огни севера», столовая «Уралочка», районная ко­тельная, которая обеспечила постоянное тепло в домах горожан...

Василий Васильевич закурил, сощурясь, пустил в по­толок сизую дымную спираль. Прошлый год можно и нуж­но добром помянуть. Решили сразу две важнейших для жизни города задачи — тепло и свет. Вот-вот закончится и газификация. Попутный газ Самотлора вспыхнет в топ­ках и плитах. Забудется все недоброе, что довелось пере­жить нижневартовцам за годы становления города. Еще два-три года, и встанет во весь рост нефтяная столица Сибири — белокаменный Нижневартовск... Бахилов не только видел его на листах ватмана и на макетах, но и мысленно не раз уже прошелся по его площадям и скве­рам...

Тут он вспомнил, что вчера на выходе из горкома его перехватила городской архитектор Галина Анатольевна Поткина. Она — ленинградка. Волевая, мужественная, но в то же время и мягкая, улыбчивая женщина. С ее легкой руки стали называть Нижневартовск Северной Пальмирой. Поткина произносит эти слова без тени иронии, так иск­ренне и убежденно, что даже завзятые скептики предпо­читают в ее присутствии помалкивать... Там, прямо у две­рей, она и передала расчеты по обеспеченности города жильем и службами быта...

...Сперва он налил в жестяной чайник воды и поставил его на огонь. Потом насыпал заварки в фарфоровый чай­ничек, потом, подсев к кухонному столу, извлек из папки переданные Поткиной бумаги. Развернул огромный, ис­пещренный цифрами лист, склонился над ним, задумался. Он отлично понимал непреклонный, жесткий язык цифр, умел их анализировать, доходить до истоков того или ино­го встревожившего его показателя.

Чем дольше исследовал Бахилов расписанные по ко­лонкам цифры, тем становился мрачней и курил, курил папиросу за папиросой. Шеренги чисел, сбегаясь воедино, в конце концов становились итоговой цифрой с минусом либо плюсом впереди. Плюсов было непростительно, обид­но мало. Гостиницы да больницы — вот и все службы соц­культбыта, которые соответствовали требуемым нормати­вам и могли обеспечить потребности нижневартовцев. С остальным... Если город будет строиться прошлогодними темпами, то дефицит жилья на конец пятилетки составит 185 ООО квадратных метров. Это значит — 15 тысяч чело­век будут жить в бараках, вагончиках, балках, ютиться вшестером на двенадцати метрах. Это значит — по-преж­нему остро будет не хватать рабочих рук у строителей, нефтяников, буровиков. Это значит — горком и гориспол­ком будут затоплены потоком жалоб, просьб, заявлений. И каких! Самых справедливых. Разве не является неоспо­римым право человека иметь крышу над головой? А ее нет. И надежды... При теперешних темпах градостроитель­ства жилищный дефицит будет прямо-таки угрожающим к 1975 году. Да, есть объективные причины, скажем, небы­вало бурный прирост населения. Только за последний год — 11 тысяч прибыло. Но кому легче от этой объектив­ности? Нехватка жилья плодит временщиков, порождает текучку, подрубает моральные устои, разрушает семью.

И ведь строить стали куда как больше и лучше преж­него. В 1972 году построили 100 ООО квадратных метров жилья — столько, сколько за всю предыдущую пятилетку, 46 пятиэтажных домов ввели за два последних года. И все равно мало. Очень мало. Немыслимо, недопустимо мало! Надо вдвое, минимум вдвое больше строить ежегодно, не 100, а 200—250 тысяч метров, надо иметь не один, а два специализированных треста жилстроя. Второй трест — это еще 1000 рабочих.

Им тоже нужны квартиры, ясли, школы, столовые. Зам­кнутый круг. Как его разорвать? А не разорвав, не решишь главного — не обеспечить нужных темпов нефтедобычи, не дать 100 миллионов тонн самотлорской нефти в 1980 году.

Забулькал, зацокал крышкой закипевший чайник. Ва­силий Васильевич, не прерывая нить мысли, не отвлекаясь, автоматически погасил пламя горелки, налил кипятку в чайничек с заваркой и, проделав это, вновь подсел к столу, придвинул блокнот и начал подсчитывать, во что обойдет­ся городу новый жилищный стройтрест. На той неделе приедет сюда первый секретарь обкома. Он не любит праздных разговоров, благих пожеланий и обговаривает что-то лишь тогда охотно и заинтересованно, когда видит, что ты все продумал, взвесил, рассчитал. «Надо подклю­чать специалистов, обсчитать до рубля...»

Он не слышал шагов жены. Та постояла в дверях, по­глядела на склоненную лохматую голову мужа и не­слышно ушла. Умылась, причесалась, а он все сидел и писал. «Так вот и будет «отлеживаться» весь выходной, а ведь нездоровится...»

—  Вася,— окликнула тихо.

—  А? Что? — вскинул голову, несколько мгновений по- ребячьи растерянно моргал длинными соломенными рес­ницами.

—  Чай-то остынет. Одевайся, будем завтракать.

—  Рано еще...

Она повернула рычажок репродуктора. Из решетчатой коробки хлынули звуки курантов.

—  Восемь! — ахнул он и принялся торопливо склады­вать в папку бумаги.


3

Он взял в руки газету, сел в кресло, сделал вид, что читает. Через несколько минут прошел к телевизору, с де­ланным вниманием уставился на экран, а сам неприметненько косил на жену. Вот он тихонько привстал и бочком-бочком, неуклюже прошел к телефону.

Сначала позвонил Кузоваткину, узнал о делах на про­мысле, потом Абазарова принялся расспрашивать о не­охватном городском хозяйстве. Порадовался, что никаких ЧП ни на промысле, ни в городе. И тут же помимо воли вдруг подумал: если б сейчас что-то лопнуло, прорвалось, замерзло, он бы подхватился и, для видимости поворчав, может, даже ругнувшись, рванулся из дому. А теперь... Дернула нелегкая за язык вчера, вот теперь и отлежи­вайся. Да от праздного-то безделья, как бывало отец го­варивал, кони мрут. А послезавтра бюро...

—  Голова что-то, как с похмелья,— недовольно про­бурчал он, ни к кому не адресуясь.

—  Прилег бы,— тут же подхватила жена,— грипп на­верное. У нас половина сотрудников на больничном.

—  Грипп, грипп. Пойду-ка пройдусь немного. На холодке-то любой грипп окочурится.

—  Вчера говорил «отлежусь», а тут... Так и знала, сейчас опять в свой горком...

—  Он не мой, а наш,— шутливо поправил жену,— только я туда не пойду. Ни-ни! Гляну на мир проморо­женный, дохну колючим холодом и домой. А хочешь, пой­дем вместе. Как нормальные люди, ты меня под руку, и поплыли...

Людмила Семеновна засмеялась. Он недоуменно взды­бил брови, вопросительно глянул на жену и сам захохотал. И впрямь смешно: на улице пятьдесят четыре градуса мороза, добрый хозяин собаки не выгонит, а он пригла­шает прогуляться...

Белый морозный пар окутал город. Подняв воротник дубленки, Василий Васильевич торопливым шагом обогнул «Юбилейный» и вышел на бетонку. Холод уже опалил щеки, остудил колени. Чуть сутулясь, Бахилов пошел от­махивать широченными шажищами.

По бетонке медленно и слепо ползли редкие машины. У встречных людей под носами ледяные сосульки, бе­лые заледенелые стрелы-ресницы. На строительных ле­сах — никого. Замерли краны с задранными в небо стрелами.

Кончился многоэтажный крупнопанельный микрорай­он, вдоль шоссе вытянулись шеренги двухэтажных дере­вянных домов. С них начинался Нижневартовск. Тогда, рядом с балками и насыпушками, эти деревяшки, как их теперь называют, казались верхом совершенства. Полу­чившие в них квартиру считались счастливчиками. Теперь эти дома — прошлое...

Сладковато и пряно пахнуло березовым дымком. Ды­мил вагончик во дворе пятой школы. «Не иначе бригада Кравчука работает. Ему хоть минус семьдесят. На отделке наверное...»

Они были знакомы давно и не просто знакомы, а по- настоящему дружны. Заслуженный строитель РСФСР, член обкома партии Григорий Архипович Кравчук двадцать семь лет строит дома, магазины, школы, котельные, дет­сады. Сколько их на его счету! Лучшую школу в Сургуте строила бригада Кравчука. А Сургутское ПТУ? А... Если перечислить все, что построила его бригада в нефтяном Приобье, получится слишком длинный список...

В прошлом году в начале лета столкнулись они на улице нежданно-негаданно. Шел Бахилов, ни на кого не глядя, расстроенный и мрачный. Только что закончилось бюро, на котором обсуждали готовность школ к новому учебному году. А какая готовность, когда при односмен­ной работе школы не вмещали почти четыре тысячи ребя­тишек, да и при двух сменах негде было тысячу ребят учить. Строили медленно, плохо. Ни средств, ни сил, ни материалов не хватало, а до начала учебного года три с небольшим месяца.

Обо всем этом прямо на улице и рассказал тогда Ва­силий Васильевич бригадиру каменщиков. Да не просто рассказал, а еще и попросил помочь советом да делом.

—  С советом пока помешкаю,— отозвался сразу Крав­чук,— а вот делом... это можно. Пятую школу на Муса Джалиля, ну ту, что фундаментом второй год дразнит­ся... так вот я со своей бригадой к началу учебного года сдам ее.

—  Постой-постой. Подумай сперва хорошенько. По норме на нее надо одиннадцать месяцев, а ты за три...

—  Подумали уже, Василий Васильевич. И с товари­щами обговорил. Хотел завтра с тем к тебе и заявиться, ну да тут кстати... Будем в три смены работать. Чтоб только с кирпичом не подвели...

—  Ну, удружил. Ну, спасибо. Начинай! — сказал рас­троганно Бахилов и долго тискал короткопалую жесткую руку Кравчука.

И начали. С лозунга, который повесили на стройпло­щадке. «Бригада Кравчука. Начало строительства 1 июня, окончание — 29 августа». Эх, как они работали! Василий Васильевич бывал здесь и днем и в полночь, И не просто наблюдал слаженную, дружную и оттого захватывающе красивую работу каменщиков, а и подмечал помехи и тут же помогал их устранять. Когда началась кладка второго этажа, первый стали отделывать. Установили свою раство­ромешалку: вдруг вовремя не подвезут с растворного узла? Вместо кубометра каменщики за смену выкладывали по два с половиной, а то и по три. В кубометр кладки входит 400 кирпичей, а каждый весит 4 килограмма. Как-то, ког­да вдруг насос по перекачке раствора сломался, рабочие, не ожидая пока его починят, взялись за носилки и таска­ли на третий этаж раствор... Вот как строили. И за сорок дней подняли трехэтажное здание. 25 августа государст­венная комиссия приняла новую школу на 960 мест...

В вагончике топилась железная печка странной, двух­этажной конструкции. На лавках сидели рабочие, грелись. За столом Кравчук кромсал стеклорезом кусок стекла, вы­резая ровные прямоугольные плашки для щитков элект­росварщиков. Простенькая серая шапка сдвинута на затылок, куртка расстегнута, воротник свитера хомутом ви­сит на обветренной, иссеченной морщинами шее.

Он не изумился, узнав вошедшего. Сказал глуховато чуть тронутым хрипотцой голосом:

—  Здравствуй, Василий Васильевич. Проходи. Садись.

Бахилов поздоровался с рабочими, расстегнул полушу­бок, присел к столу, достал курево. Тут были знакомые еще по Сургуту — Николаев с Тюленевым. Василий Ва­сильевич обрадованно закивал им.

—  Не сидится вам дома в такой холодище,— сказал он.

—  Работа — лучшее спасенье от холода,— улыбнулся скупо, но приязненно бригадир.— Да мы сегодня на мороз не лезем, в помещении, на отделке в основном.

—  Придумали бы какой-нибудь комбинезон, нас бы и этот мороз с лесов не согнал,— подала голос молодая черноглазая женщина.

—  Это точно! — подхватил парень, что сидел у широ­ченного окна.— Ватник есть ватник. Нагнулся, и мороз тебе спину лижет. С того и радикулитят каменщики...

—  Теперь на нас с вами — главная надежда государ­ства,— глуховато говорил Василий Васильевич, то и дело взмахивая длинной худой рукой, в которой была зажата дымящаяся сигарета.— Наш Самотлор уже дает основной привесок в союзной нефтедобыче. По суточной добыче в нынешнем году станем первыми в Союзе, а в будущем и по валу. Да Григорий Архипович рассказывал, поди, он ведь сам слышал Косыгина на активе в Тюмени...

—  Гассказывал...

—  Это мы не раз обговорили.

—  И что надумали? — Бахилов встретился глазами с Кравчуком.— Каков взнос будет от вас в решающий год пятилетки?

—  Тут, Василь Василич, не за нами задержка,— не­спешно, неровно и оттого особенно веско и убежденно заговорил Кравчук, вертя в пальцах стеклорез.— Сам ви­дел, как мы в прошлое лето работали. Через месяц мы с этим спортзалом простимся. Теперь слушай сюда. Кон­чим зал, а впереди что? Пока пусто. Фронта работ — ни­какого...— Вздохнул горестно. Положил стеклорез.— Как мы буровикам завидуем. Вот где можно и смекалку, и силенку выказать. По два куста. Шесть вахт! Сплошной ноток. А у нас? На этот год пять тысяч кубов кладки по плану. Но ведь мы можем и хотим, даже очень, не пять, а семь тысяч положить, в полтора раза больше. Тем же темпом, тем же графиком, что пятую школу строили. Ре­бята согласны. Застолбили это. Дай только фронт и строй­материалы. Вот тебе и будет наш взнос в решающий, третий...

—  Мы хотим как можно больше сделать. Тут не выра­ботка, не заработок — главное,— вступил в разговор па­рень, сидящий у окна.— Город на глазах растет. Каждому новому дому люди как родному человеку рады...

—  Хочется поскорей Нижневартовск до ума довести, — с легкой иронией восторженно сказала молодая женщи­на,— чтоб и впрямь нефтяной столицей сделался...

—  А как выстроим его, двинем дальше куда-нибудь, поближе к Северному Ледовитому,— мечтательно добави­ла сидящая рядом с ней...

—  В Надым,— уверенно подсказал парень.

—  Можно и в Надым,— согласился Кравчук.— Без наших рук нигде не обойтись, не зря же мы — строи­тели...

Долго еще продолжался этот разговор. То секретарь горкома говорил, то слушал, приязненно вглядываясь в лица каменщиков. «Да, чист душой и прям рабочий чело­век»,— подумал Бахилов, когда речь зашла о жилье. По­ловина бригады не имеет квартир. Тут бы им шумнуть, предъявить законные требования к партийному руковод­ству. А они... А они предложили своими силами в нерабо­чее время собрать двадцатичетырехквартирный блочный дом или построить кирпичный. И блоки собрать из отхо­дов и кирпич сэкономить...

Он шел улицей, не замечая редких встречных, и думал все о том же — стройматериалы и фронт работ. «Созвать командный состав строителей, коммунистов, рассчитать и взвесить для каждой бригады. С такими людьми нет не­возможного...»


4

Они столкнулись в дверях книжного магазина.

—  Здравствуйте, Василь Василия.

—  Нина Ивановна? Ну, как вам живется? Переболели?

—  Почти. Он после того, как вы поговорили с ним, гро­зился ещё, шумел. А с бюро пришел, собрал вещички и уехал...— Вздохнула, передернула зябко плечами.— Обид­но. Столько лет перечеркнуть. Вся молодость. И детишки... Может, хоть другим пойдет в науку...

—  Не печальтесь, Нина Ивановна. Все дурное, по- моему, на том берегу. Вам еще ни сил, ни красоты — не занимать. Дай бог каждой молодой такой внешности...

Женщина вспыхнула, подобралась, выпрямилась и уже другим чуточку кокетливым и веселым голосом заговори­ла о седине и еще о каких-то приметах близкой старости, а глаза ее и улыбка и голос кричали: «Не верьте мне! Не слушайте меня! Я — молодая. Я верю в близкое счастье, хочу и добьюсь его...»

Сколько подобных судеб хранит его память. Сколько разгневанных, обиженных жен перебывало в его каби­нете. Он помогал им, как мог, утешал, успокаивал, убеж­дал сошедших с рельс мужей, ругал, наказывал... Иногда подобное вмешательство давало добрые плоды, как слу­чилось, например, с полуразвалившейся семьей Н. С., а бывало и так, что никакие суровости не спасали семью от распада. В прошлом году в городе 205 официальных разводов, а сколько, особенно молодых семей, и создаются и рассыпаются, минуя загс?

Почему? С кем только не говорил он на эту тему. С хо­зяйственниками и партийными работниками, с учителями и социологами. Есть таковые в городе, мало, но есть. В каждом НГДУ — «собственный» социолог. Кустари. Никто ими не руководит, никто не помогает. Копошатся, что-то подсчитывают, о чем-то пишут, но подлинной научной работы не ведут, да и не по силам им это. Социальный микроклимат новых районов тюменского Севера чрезвы­чайно сложен, интересен, требует детального изучения, именно изучения. Давняя мечта Бахилова — иметь в гор­коме небольшую, человек на пять, социологическую груп­пу, которая занималась бы под руководством Сибирского отделения Академии наук СССР изучением важнейших социологических проблем новых районов. Нам ведь еще обживать да обживать Север. Сколько там будет построе­но новых городов и поселков. Надо ли в каждом все на­чинать сначала, повторяя ошибки и заблуждения, через которые прошли сургутяне, нефтеюганцы и нижневартовцы? Не разумнее ли извлечь уроки из пройденного и пред­отвратить повторение ошибок? Да и для текущей, повсе­дневной жизни нефтяных городов ох как нужен настоя­щий научный анализ, чтоб не принять случайное за типическое, поверхностное за глубинное.

Есть люди потрясающе противоречивые. В них — заряд и добра и зла, от обстоятельств нередко зависит, какой за­ряд первым пыхнет...

Тут же в подтверждение этой мысли цепкая память восстановила из пережитого...

Ровные ряды столиков. Голоса, звон посуды. И вдруг это грубое ругательство, выкрикнутое нарочито громко. Пьяный вихлястый парень не только сквернословил, но ко всем приставал. Бахилов строго одернул буяна. Тот пригрозил. Секретарь горкома снова повторил, что выста­вит его за дверь. Хулиган с ножом пошел на Бахилова. Взвизгнула буфетчица, кто-то проворно юркнул за дверь, в комнатенке застыла тревожная, взрывная тишина. Вме­сте с товарищем Бахилов разоружил хулигана и сдал в руки подоспевшего милиционера. Парня судили, их пути разошлись. Прошло несколько лет. Однажды Бахилов при­ехал на праздник строителей, выступил там с речью и стал вручать грамоты лучшим из лучших. Первым назва­ли имя каменщика Постникова Константина. Когда тот вышел на освещенную сцену, Бахилов вздрогнул, узнав того пьяного парня с ножом. Их взгляды встретились и на мгновение замерли. Постников словно примерз к полу. Казалось, еще миг, и он повернется и бросится вон, но именно в этот миг Бахилов шагнул к растерянному ка­менщику, протянул руку, и присутствующие не помысли­ли даже о том, что за встреча произошла сейчас на их глазах...

Замельтешили в памяти лица, события... Сколько их! Какими подчас совершенно неожиданными, непостижимы­ми сторонами оборачивались люди! А факультета нравст­венного воспитания он не заканчивал, курса психологии не проходил. Интуиция и опыт плюс святая вера в чело­века — вот что руководило им. Поэтому и тянулись к нему запутавшиеся в жизни, сомневавшиеся в своей правоте и мужчины и женщины.

Об этом именно шел разговор 4 декабря 1970 года на пленуме Сургутского городского комитета партии, кото­рый Василий Васильевич возглавлял более 10 лет и от­куда его перевели в Нижневартовск, избрав первым секре­тарем партийного комитета нефтяной столицы. Тогда, на декабрьском пленуме, коммунисты приняли постановле­ние, в котором есть такие строки:

«...За большие заслуги в развитии Сургутского района просить бюро окружкома и обкома КПСС ходатайствовать перед ЦК КПСС о представлении т. Бахилова В. В. к зва­нию Героя Социалистического Труда...»

Центральный Комитет партии поддержал коммунистов-сургутян: Золотая звезда Героя Труда украшает грудь Бахилова...

Он не заметил, как оказался у порога горкома. Про­шел по коридору. Заглянул в один, в другой кабинет. По­журил товарищей за то, что не отдыхают в субботу, рас­спросил, чем заняты, нет ли каких неотложных дел и так, переговорив почти с каждым, наконец-то оказался в своей приемной. И вовремя. Только что подошли трое руководи­телей вновь созданных организаций. Пришли предста­виться и, конечно же, обговорить все насущные дела и проблемы.

—  Как будем разговаривать, по одному или хором? — шутливо спросил Василий Васильевич и пригласил пер­вым начальника нового землеройного СУ.

Потом пришел директор рыбокомбината с жалобой на свой главк, потом подошли второй и третий секретари горкома...

—  Слушай,— с каким-то даже испугом воскликнул вдруг Бахилов.— Который час? Половина седьмого? Не может быть! — и засмеялся.— Влетит мне от Людмилы Семеновны за то, что на обед не явился...






ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТРИУМФ


Летом 1968 года здесь была тайга. Начальник недавно созданного ГРЭСстроя, грузный, медлительный Каролин­ский долго оглядывал местность. Ходил от дерева к дере­ву, притопывал, складки морщин набегали на его выпук­лый лоб. Он щурился и громко пыхал папиросой.

Летом 1969 года деревья выкорчевали, разровняли пло­щадку. Земснаряды начали намывать плотину будущего водохранилища. Но и людей, и машин на площадке было негусто, и двигались они как-то уж очень размеренно, не­торопко. Никаких примет будущей ГРЭС пока не было видно, а за плечами у строителей уже целый год. Местные руководители недоумевали, нервничали, напоминали Ка­ролинскому о каждом прожитом месяце, но...

И летом 1970 года мало что изменилось на стройпло­щадке, разве людей немного поприбавилось да зазияла глубокая воронка котлована. И все. Это местным руково­дителям казалось настолько непонятным, что они уже не уговаривали Каролинского, а строго спрашивали, намерен ли он строить ГРЭС, и требовали ускорить темпы, начать сооружение станции и даже угрожали. Дело дошло до конфликта. Каролинский подал прошение о переводе на другую стройку.

Что же на самом деле происходило на строительстве? Чем были заняты два с половиной года почти три тысячи рабочих и сотни разных, очень могучих машин? Отчего волновались сургутские руководители за судьбу ГРЭС и вроде бы не беспокоился Каролинский?

Для стороннего наблюдателя и в самом деле это про­ изошло вдруг. Как взрыв. Как обвал. Стремительно и оше­ломляюще громко.

12 июля 1972 года поставили первую колонну каркаса здания главного корпуса.

24 октября начался монтаж первой турбины.

26 декабря, через 62 дня, машину поставили на холос­той ход.

29 декабря 1972 года энергоблок первой очереди Сур­гутской ГРЭС дал промышленный ток. 160 дней от пер­вой колонны до первого киловатта электроэнергии. И за это время перемещено 5 616 ООО кубометров земли, уло­жено 140 ООО кубометров бетона и 9500 кубометров метал­ла. Более 10 километров длина электросварочных швов, которые вместе с болтами удерживают в нужном положе­нии десятки тысяч тонн металлоконструкций и ма­шин. Вес одного котла без обмуровки и изоляции — 2700 тонн.

Подобных темпов отечественное энергостроение не знало.

На земле тюменской свершилось еще одно чудо.

На каких корнях оно произросло?

Какие соки его питали?

И чудо ли это на самом деле иль совершенно законо­мерный, предвиденный блистательный финиш хотя и тща­тельно подготовленного броска?

Начальник Уралэнергостроя, Герой Социалистического Труда, заслуженный строитель республики Адольф Ка­зимирович Поляковский отвечает на последний вопрос так:

— Никакого чуда. Закономерно. Предвиденно. Секрет успеха — в системе и в людях, там истоки и корни этой победы... 


ЖИВАЯ СУТЬ

Корпуса мастерских, заводов, лабораторий вытянулись длинной шеренгой вдоль бетонки, по которой сновали ав­томобили самых разных марок, автопогрузчики, автокраны. Ночью выпал снег. Тупорылые бульдозеры сгребали с бе­тонных плит сверкающий белый пласт.

Это высокое большеоконное здание походило на завод­ской цех. Оно стоит крайним в шеренге себе подобных. Его построили первым. Внутри высокое светлое помеще­ние мастерских по ремонту тяжелых механизмов тоже напоминает заводской цех. Просторно, чисто, тепло. Де­сятки машин, занедуживших, полуразобранных бульдо­зеров, кранов, канавокопателей теснились в самых неве­роятных, непривычных глазу «позах». Цех казался без­людным оттого, что ремонтники работали молча, некучно и споро. Глухо позвякивал металл. Пахло соляркой, ока­линой.

Невысокий пожилой, заметно лысеющий человек мед­ленно шел между машин. Казалось, он равнодушно и без­думно скользил глазами по мертвым механизмам и лицам работающих. Но стоило молодому слесарю в растерянной задумчивости замереть подле врачуемого им экскаватора, как человек тут же приметил это и сразу подошел.

—  В чем дело, Сережа?

—  Да вот с тросом, Анатолий Семенович...

Анатолий Семенович Кузнецов когда-то и сам много

лет работал экскаваторщиком, строил Верхне-Тагильскую ГГЭС и Белоярку, за восемнадцать лет не одну сотню ты­сяч кубов перелопатил. Пристально, с каким-то особым вниманием он оглядел машину, глуховатым голосом не­спешно выспросил молодого ремонтника о поломках. «Не дело в таких условиях капитальный ремонт, да еще без запчастей. Но и отсюда отправлять в ремонт на Большую землю — тоже себе дороже»,— подумал Кузнецов, но вслух заговорил о другом: подсказал парню, как одолеть озада­чившую его заминку.

13 миллионов тонн перелопатили машины, опекаемые Кузнецовым. Фантастическая цифра! А людей под его началом не так-то много. И почти все либо друзья, либо земляки-уральцы. В обращении товарищей к нему заметна была почтительная нотка. И дело тут не только в том, что Анатолий Семенович — настоящий знаток машин и от­зывчивый чуткий человек, а еще и в том, что он — Герой Советского Союза. В 43-м семнадцатилетний Анатолий добровольцем ушел на фронт. А в 45-м девятнадцатилет­ний Кузнецов за геройское отражение контратаки врага из станкового пулемета был удостоен высшей награды Ро­дины. Недавно ему присвоили почетное звание заслужен­ного строителя РСФСР.

О себе Кузнецов не любит говорить, на вопросы, касаемые его биографии, всегда отвечает неохотно и предель­но кратко: «да» либо «нет», а вот о товарищах — расска­зывает подробно, очень волнуясь при этом.

— Люди, люди —нет им цены. И предела нет. Все могут, все по силам! Сорок градусов мороз — работают. Сорок пять— тоже работают. И жалоба только одна — ма­шины холодов не терпят. Видели бы вы, как наш бульдозерист Перевалов работает. Машине тяжело, и он весь напряжен, наструнился, а одолела она, и он улыбается, будто своими плечами глыбу эту опрокинул... Все бы им побыстрей да покруче, да обязательно, чтобы вверх. Глав­ного механика строительства Геннадия Андреевича Чере­панова знаете? Здесь начинал в шестьдесят восьмом сле­сарем. Потом мастер, потом начальник РММ. Институт заочно... Жадный до дела у нас рабочий. Как бы здорово ни получалось, все мало. Вот и ищут как лучше, быстрей да выше. Поиск, помноженный на дерзанье, плюс мужест­во — так бы я определил живую духовную суть любого грэсстроевца— от начальника стройки до рядового раз­норабочего.


МУЖЕСТВО

224 автомобиля двадцати разных марок работают на стройке. Шоферы здесь — народ бывалый, как они про себя сами говорят: «тертый и битый». Кого ни возьми — за плечами путь не в одну сотню тысяч километров, да каких. Тут и завьюженные зимники, и гиблые топкие бо­лота, и лесные ненаезженные времянки с коварными на­долбами пней.

Парторг транспортной конторы Иван Александрович Соболевский — сам водитель. Здесь с первого колышка, с 1968 года. Прибыл со строительства Соколовско-Сарбай- ского комбината.

— Там начинал с палаток,— говорит он,— и здесь с того же. Начинать — самое приятное в жизни. Трудно, ко­нечно, первому, зато и почетно и радостно...

Бывали дни, когда Соболевский не вылезал из кабины и по двенадцать и даже по восемнадцать часов, особенно в штурмовые дни монтажа первого энергоблока. Не раз на своем ЗИЛ-555 по зимнику ездил за деталями и зап­частями в Свердловск. 2600 километров в два конца, и только 600 из них — асфальт. За неделю оборачивался. Бы­вало в пути прихватывал морозец и в 40 и в 45 градусов. Да и здесь в любой холод не останавливалась работа из-за транспорта. И за весь прошлый год у водителей транспорт­ной конторы ни единой аварии.

В последнюю декаду января 1973 года все города неф­тяного Приобья сковали дикие холода. Одна за другой вставали, не выдержав морозов, машины. Два МАЗа, КРАЗ и ЗИЛ-130 возили сырую нефть в котельную. Когда ртут­ный живчик градусника переполз пятидесятую ступеньку, МАЗы и КРАЗы не выдержали. Остался один ЗИЛ-130. Но его грузоподъемность всего семь тонн. Котельная же съедала в сутки до 90 тонн нефти, и возить ее надо было за 25 километров.

Узнав о том, что его машина осталась единственной и от нее зависело жить или не жить котельной, водитель ЗИЛа коммунист Павел Чашков сказал:

—  Придется мне одному баранку крутить. Только я знаю каждый каприз машины, и она меня слушается...

Он просидел за рулем почти сутки без передышки, сде­лал 12 ходок, проехав семьсот километров. А через три часа снова сел за руль и снова 12 ходок, 20 бессонных часов.

Ему подсадили сменщика, но ЗИЛ и впрямь слушался лишь Павла Михайловича. Пришлось Чашкову садиться в кабину рядом со сменщиком. Так и петлял по задымлен­ной поземкой бетонке чашковский ЗИЛ все дни, пока мо­роз не отпустил. Когда стали благодарить Павла Михайло­вича, он ответил:

—  Нас, рабочих. Ленин еще называл движущей силой революции. А она, революция-то, не кончена. Она продол­жается. Стало быть, и место наше, рабочее, прежнее, Ле­ниным указанное. И тех из нас, кто так и шагает по жиз­ни, за что благодарить? Это — паше место в строю...

Удивительно скромен, незлобив и мягок этот человек, К нему идут с любой бедой, с любой нуждой. Он — член парткома управления, заседатель народного суда и предсе­датель суда товарищеского...

— Одним словом — коммунист! — говорит о нем Собо­левский.

А ведь такие, как Чашков, не исключение, они есть не только в транспортной конторе, но и в столярном цехе и на любом другом предприятии, из чего и состоит так на­зываемая стройбаза, те самые тылы, с которых начал свою жизнь ГРЭСстрой.

У них все свое и все лучшее в Сургуте. Техника и ре­монтная база. Бетонный завод и лаборатория. Сказочный детский парк с ажурными замками, подвесными мостика­ми, пушками и золотым петухом на башенном шпиле. И детсад «Сказка», в котором 280 ребятишек живут среди сказочных персонажей, игр и забав. В микрорайоне ГРЭС- строя современные пятиэтажные дома, в них — 1050 благо­устроенных, со всеми удобствами квартир и 2400 мест в общежитиях. Там и школа на 1000 учащихся и магазины... словом, все, что нужно человеку для того, чтобы нормаль­но жить и хорошо работать.

Вот с этого, с создания рабочим нормальных жилищно­бытовых условий и начал свою биографию ГРЭСстрой. Ког­да еще здесь была тайга с желтыми песчаными пропле­шинами и только начали рыть Первый котлован под первый многоэтажный дом и тут же рядом лепилась пио­нерная база, когда еще мало кто верил в разумность и силу невиданного здесь метода: сперва быт и стройбаза, потом строительство предприятия. Когда Каролинский, и парторг Наумов, и главный инженер Зеваков, и начальник участка Луцюк, и другие... да разве перечислишь всех, бились за то, чтобы без крайней нужды не было срублено ни одно дерево, чтоб и временные, малые пока предприятия строи­лись добротно и красиво и к ним были подъезды и подхо­ды, чтобы в вагончиках первостроителей были и паровое отопление, и водопровод, и канализация, чтоб в сохранен­ной рощице возле будущего жилого района была освещен­ная пешеходная дорожка, тут же прозванная молодежью «аллеей любви», чтоб в гараже и в мастерских, пусть тоже временных, было тепло, светло и сухо, чтоб в маленькой столовке были борщи из свежей капусты...

Потом начали строить настоящую промбазу и настоя­щий жилой массив, о которых уже сказано. А потом, где- то в конце 1970 года, начались подготовительные работы к строительству самой ГРЭС. И вот...

12 июля 1972 года поставлена первая колонна каркаса здания главного корпуса ГРЭС, а в конце декабря того же года станция дала первый промышленный ток.

Когда 24 октября начался монтаж первой турбины, да­же многие из тех, кто ее монтировали, не верили, что через шестьдесят два дня она даст ток. Но те, кто руководили стройкой: начальник Уралэнергостроя Поляковский, и на- чальник ГРЭСстроя Каролинский, и главный инженер стройки Зеваков, и его заместитель Луцюк — верили в торжество своей системы. Впрочем, пусть лучше об этом расскажут сами Каролинский и Поляковский...


РАССКАЗ ИОСИФА НАУМОВИЧА КАРОЛИНСКОГО

Я — потомственный строитель. Всю жизнь — с места на место. Отец тоже строитель, и детство у меня все про­шло на колесах. Сургутская ГРЭС — четвертая станция, в строительстве которых и мой труд... Хочешь в сроки по­строить — создай условия для работы круглые сутки и обеспечь материалами. А для этого нужны могучая база и нормальный быт. Вот этим мы и занимались 68-й, 69-й и почти весь 70-й. До тех пор, пока не были созданы тылы, у нас как бы негласный запрет существовал, по которому не только говорить, но и думать запрещалось о сооруже­нии самой электростанции. К концу семидесятого тылы были готовы, и мы двинулись на основную площадку. И тут же отличная стройбаза сработала на нас. Да как! Мы блоки и узлы собирали на площадке и в здание по­давали либо готовыми, либо сильно укрупненными, а это — время, время и время...

Пока накапливали силы к штурму, сложился, не сти­хийно, конечно, отличный костяк рабочего коллектива, выработались определенные нормы взаимоотношений. Это позволило на строительстве энергоблока работать в три смены. Никаких отклонений. Настоящий завод...

Мы буквально сражались за каждый час, выкраивая время по минуткам. Время — решающий фактор. Эконо­мя его, мы крепили каркас здания не электросваркой, а болтами. При любой погоде не станешь сваривать, а за­кручивать болты можно. Мы заказали крупногабаритные металлические стеновые панели по 50 квадратных метров, заблаговременно завезли их из Свердловска... В мае был создан штаб. Тут уж до самого пуска, до 29 декабря, лю­ди работали воистину, как воевали. Комсостав иногда но­чевал здесь. Куда бы, в какое время кто ни ушел со строй­ки, диспетчер должен был знать, где можно в любое вре­мя найти ушедшего. Да, уставали. На планерках, бывало, отчитается товарищ и, пока другие докладывают, спит. Мы на это не обращали внимания.

За 30 минут до пуска сгорел трансформатор. Представ­ляете? Это 29 декабря. Речи отзвучали, ленточку разре­зали, надо рубильник включать, а трансформатор — пых. И это после бессонных ночей, после такого напряжения. Заводской брак. А эта штучка 200 тонн весит. Не вдруг сковырнешь. Ток мы все-таки дали, а через неделю заме­нили трансформатор...

Мы всячески стараемся украсить жизнь и рабочее ме­сто. Посмотрите цветные витражи в галлерее, соединяю­щие резервно-пусковую с главным корпусом, нашу эмбле­му на административном здании. Летом цветы, зелень кру­гом. Мы не срубили зря ни одного дерева. Тут вот, подле бетонки, спрятался в лесу целый кедровый поселок, в нем живут те, кто приезжает сюда на время в пиковый пред­пусковой момент. К нам ведь съехалась целая армия. Ото­всюду. У нас здесь на 650 мест три столовые. За весь про­шлый штурмовой год — ни одного серьезного ЧП, а ведь работало пять с половиной тысяч, и значительная часть из них — приехавшие на подмогу, временные.

Главная наша забота была — перевести строительство на индустриальный метод... Три года мы делали опалубку из отдельных досок. Потом изготовили щиты. Удобно, быстро, а люди не хотят с ними работать. Три месяца би­лись, приказы специальные издавали, обсуждали на собра­нии, пока такое, казалось бы, пустяковое новшество внед­рили. Так было и с созданием специализированного арма­турного цеха. Насильно изымали отовсюду арматурщиков. А с укрупнением металлоконструкций? Мы их получаем максимальным весом до 15 тонн, а ставим на место, пред­варительно укрупнив до 50 тонн... Вот и секреты нашей высокой производительности труда. Конечно, никакой ра­ционализацией не брезговали. Строили кабельтоннель, один рабочий предложил вместо кирпича положить дре­весностружечную плиту. Положили. Вдесятеро быстрее и вдесятеро дешевле получилось...

С нашими людьми нет невыполнимых задач. Смогли же мы на год с лишним раньше срока сдать первый энер­гоблок. В этом году сдадим второй и третий, на будущий — еще три, и вот вам первая очередь... С такой базой и та­ким коллективом можно теперь здесь же еще одну, более мощную ГРЭС построить и быстро и экономно.


РАССКАЗ АДОЛЬФА КАЗИМИРОВИЧА ПОЛЯКОВСКОГО

Мне семьдесят два. Удивлены? Режим. Только в работе я не ограничиваю себя. Больше всего на свете страшусь праздности. Уверен, стоит выпасть из обоймы, уйти из- под обычного, повседневного напряжения, и конец. Вот и кручусь. Слава богу, пока не на холостом ходу. В пять подъем, в семь тридцать — на работу...

Я тридцать пять лет энергостроитель. Красноярск, Ке­мерово, Новосибирск, Челябинск, Пермь... да где только не довелось поработать за эти годы. Последние семнадцать лет бессменно начальником Уралэнергостроя.

Таких ГРЭС на попутном газе, как Сургутская, нам еще не приходилось строить. Теперь уже кажется два мил­лиона четыреста тысяч киловатт — не много. Подумываем о второй ГРЭС на пять миллионов... Да с нашей теперешней базой, с нашими людьми можно и на 15 миллионов выстроить.

На энергопоездах далеко не уедешь, объемы нефтедо­бычи вон как растут. А под них электроэнергии не было. Правительство и поставило задачу досрочно ввести ГРЭС в 1972 году. Задача показалась невероятной даже нашему министерству, и оно нам на прошлый год утвердило лишь завершение монтажа. Тюменский обком партии высказал­ся решительно за пуск. Его уверенность и поддержка под­толкнули нас, и, взвесив все и обсчитав, мы решили сде­лать возможное из невозможного. Стянули с других строек технику и людей, применили новые конструкции для ско­рейшего строительства здания. Строители и монтажники работали одновременно, по совмещенному графику. И ра­ботали отменно... Во время монтажа первого агрегата я подолгу не выезжал отсюда. Каждый командир производ­ства имел конкретный участок и отвечал за него. Я раз­ные стройки повидал, присмотрелся ко многому, но то, что было здесь в предпусковые дни, не могло не взволно­вать и не восхитить...

Да, у нас такая система. Сперва — база и быт людей, потом промышленное строительство. База у нашего треста хорошая. Своими силами мы ежегодно делаем: 100 мил­лионов штук кирпича, 350 ООО кубометров бетона, 1 мил­лион кубометров щебенки, 100 000 кубометров выдают де­ревообделочники. Есть у нас свои речные порты в Омске и в Сургуте, в прошлом году здешний порт перевалил 560 тысяч тонн.

Причин для тревог тут было хоть отбавляй. Отставала плотина. Встретился я с бригадиром Дмитрием Павлови­чем Пироговым. Беспокойный и сильный человек. Гвар­деец. «Надо поднажать, Дмитрий Павлович».— «Сделаем». И весь разговор. Не убеждал, не агитировал. Сделали. Уложили девять тысяч кубов бетона, считай вдвое против нормы...

На коллегии нашего министерства отметили, что при строительстве Сургутской ГРЭС была проявлена исклю­чительная оперативность, как сказал министр, «оператив­ность на высшем уровне»...

Одно тревожит. Мы сделали первый блок, но на полную мощь он не работает: не хватает газу. Газ горит на Самот- лоре в факелах, а здесь в холостую крутятся турбины. Ну­жен газопровод из Нижневартовска. Но он пока либо в проекте, либо в развороте, а ведь мы нынче установим еще два агрегата по 200 тысяч киловатт...






ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ


Давно ли, каких-нибудь десять лет назад, бескрайние просторы тюменского Приобья по праву считали районом далеким и глухим. Сотни тысяч квадратных километров нехоженой, заболоченной тайги, великое множество рек и озер. Десятки, а то и сотни километров от села до села. Ни телефонной связи, ни авиалиний, ни городов. Единст­венными форпостами современной культуры были геоло­гические поселки.

Вряд ли кто-нибудь тогда предвидел близкое будущее этого края. Оно превзошло самые смелые надежды, самые дерзкие мечты, самые рискованные планы.

Ныне нефтяное Приобье — это стремительно растущие города, строящиеся железные и автомобильные дороги, тысячекилометровые трубопроводы, бесконечные шеренги опор ЛЭП, негасимые факелы насосных станций, разъярен­но и глухо рокочущие промыслы, оглушительный рев многих тысяч машин. Все лучшее, совершеннейшее, но­вейшее, чем богата социалистическая индустрия, работает ныне на тюменском нефтяном меридиане. Десятки ты­сяч рабочих, инженеров, ученых всех национальностей, всех возрастов отдают свою энергию, талант, силу, опыт и знания, подымая новый энергетический гигант страны.

День и ночь в приобском небе гудят моторы реактив­ных лайнеров, вертолетов, «Антеев». Кто только не летит сюда. Каких только грузов не везут сюда крылатые вели­каны! Все заметней становится струя тюменской нефти в общем нефтяном потоке страны.

Канули в лета лихорадочные дни, штормовые бессон­ные ночи, когда люди и машины тонули в грязи либо в снегу, рвали сцепления, мерзли, мокли, голодали, закла­дывая фундамент нефтяного гиганта.

И пусть не посетуют на то, что мы не назвали их, те, кто первыми пришли сюда в тридцатые годы, кто нащупал первую настоящую сибирскую нефть в шестидесятых, кто строил первый дом, рыл первую траншею, сваривал первую плеть трубопровода, укладывал первый километр бетонки. Здесь все было первое, и многое еще остается таковым.

Первый агрегат Сургутской ГРЭС. Первая очередь Нижневартовского газового завода. Первый железнодорож­ный мост через Обь. Первый поезд в Сургуте. И так далее, вплоть до той заветной поры, когда нефтяная и газовая Сибирь станет самым мощным, самым современным энер­гетическим районом страны...

Нет, никто и ничто не забыто! Да и не забудется во­век.

Потому, что перед глазами современников и потомков их, как нетленные, нерукотворные памятники первооткры­вателям и покорителям Самотлора и Салыма, Солкино и Федоровского, Аганского и Варьеганского и еще, и еще многих месторождений, будут сиять огни Нефтеюганска, Нижневартовска, Сургута. И общим памятником всем, обе­лиском бессмертной рабочей славы, гимном труду, братст­ву и дружбе народов наших будет ставший легендой неф­тяной Самотлор...

Для многих
                 неожиданно и ново,
Как гром гремит,
              гремит с недавних пор
Языческое,
               яростное слово,
Неведомое слово —
                           САМОТЛОР.
Оно омыто
               злым, соленым потом,
Пропахло дымом
            сварок и костров.
Под ним —
            бетоном смятые болота,
Над ним —
           тугих сплетенье проводов.
Там подвиг —
          каждый километр бетонки,
А вахты —
          от зари
                    и до зари,
Там даже
            тонконогие девчонки
По духу и делам —
                        богатыри.
Бывало:
           рвал мороз стальные трубы,
Тонул в ледовой топи
                             вездеход,
Но стылые,
              обветренные губы
Шептали истово:
                     Вперед...
                                 Вперед!
Земной крови
              в железных венах — тесно,
Бодают вышки
                голубой простор.
Ты стал легендой,
                          стал походной песней
Наш нефтяной,
                    рабочий Самотлор.
Кому
       ступени
                  пятилетки
                                 круты
И темп ее
               невыносимо скор,
Советую:
            не мешкая минуты,
Замри и слушай,
                        слушай САМОТЛОР!

Январь — май 1973 г.

Нижневартовск — Сургут — Тюмень