306 Коняев До поры до времени
Unknown
Николай Коняев
ЧУЖАЯ МУЗЫКА
Рассказ
Жуткую весть привез Витька Скобелкин...
Был день как день. Суббота. С утра Таисья управилась по хозяйству, в доме вымыла полы, в баню воды натаскала. С часок поокучивала картошку и, томясь неопределенностью, вышла за калитку. Оказалось, вовремя. Только что пропылил городской автобус и остановился в аккурат против дома Скобелкиных.
«Однако прибыл на побывку мой дед!» — Таисья обрадовалась и встревожилась разом. Подумала, отпустили Ивана из больницы на субботу-воскресенье в баньке помыться. Но знала и другое: если сегодня отпустили, значит, на той неделе не выпишут, неизвестно, сколько пролежит. Худо, стало быть, дело.
Вот уже месяц лежал Иван в областной больнице, язву желудка признали. Пичкали деда таблетками, поили микстурами, запретили то и это, но главное — курево. Без курева он заскучал, сделался капризным, несговорчивым. А улучшения не наступало.
Таисья из-под руки всмотрелась в приезжих.
Первой из автобуса вышла Марфута Вдоль-и-Поперек, сродного Иванова брата, Тимохи Киселева, жена. Круглая, с красным отечным лицом, в кофте на булавках вместо пуговиц. Одышливо мимо прошагала, не поздоровалась.
«На свидание ездила к Тимохе», — догадалась Таисья.
Тимоху осудили осенью. В уборочную ночью загнал комбайн во двор сельповского шофера Пашки Кудленка и за полтора червонца ссыпал в короб бункер пшеницы. Кто- то, видимо, донес. Кудленок мужик изворотливый, вышел сухим из воды, а Тимоха пострадал. Иван до суда с глазу на глаз с ним встречался. О чем говорили — неведомо, только Марфута с тех пор дулась...
За Марфутой Вдоль-и-Поперек Витька Скобелкин показался, через дорогу к дому поковылял. В одной руке — картонная коробка, другую — свободную — над головой вскинул, пальцы в кулак.
— Здра жла, теть Тас!
— Ба-а, сосед! Здоровкались уже!
— Так-то — утречком! — Витька подошел. Вид праздничный: свежая стрижка, пестрая рубашка, наглаженные брюки. В улыбке расплылся. — Не меня ли поджидаешь?
Автобус лязгнул дверцей, дальше попылил.
«Нет моего Ивана, — вздохнула Таисья. — В понедельник буду ждать».
— А то кого же, — ответила Витьке. — Стою вот, гадаю, куда мой соседушка с утра запропастился. А он — вот он, с городу явился. Да блестит, как стеколушко. Нешто в лотерею выиграл?
— В лотерею невезучий, но в музтоварах кой-чего отхватил. — Витька тряхнул коробкой.
Таисья разглядела на крышке изображение.
— Радио, однако?
— Сама ты радио! Не видишь — маг. Инострания. Вон, не по-русски написано...
— Тогда коне-ечно, если не по-русски! Не баран чихнул. И сколько она стоит, эта инострания? Рублей сто, не меньше?
Витька пренебрежительно сплюнул в сторону.
— За сто рублей купишь, ага. Патефон с ручкой. Я на эту музыку весь капиталец бухнул.
— И не жалко?
— Капиталец-то? He-а. На то и трудимся, теть Тас, чтоб чего-нибудь куплять.
— Братовья увидят — выцыганют, — предсказала Таисья. — Они хитрые у тебя, братовья-то. Свои денежки в кубышку, а на твои косятся. Не давай, ну их!
— Жирно будет! — Витька любовно огладил коробку. — Пойду опробую капиталиста, дам заразе испытание. Приходи, теть Тас, как управишься. Брейк-танец будем репетировать.
— Приду, — обещала Таисья. — Вот только туфли на шпильках надену, чтоб звончей стучать. Заводи свою ино- странию.
Витька хмыкнул, к калитке пошел. Обернулся.
— Теть Тас, чего Натаха-то давеча приезжала?
— Соскучилась, вот и приезжала.
— Просто так? И ниче не сказала? Интересно, тесто пресно, — Витька плечами пожал недоуменно.
Таисья ухо навострила.
— Ну, ну, договаривай!
— Да Марфута Вдоль-и-Поперек разное болтает. Будто в магазине у Натахи ревизия.
— Ну и что, что ревизия?
— Да будто у них там растрата. Или — излишки. Будто шерстят их там!
Таисья от Витьки рукой заслонилась.
— Чего ты собираешь-то?
— Не пужайся, теть Тас, — Витька засмеялся. — Или ты Марфутушки не знаешь? Ей соврать, что в лужу дунуть. Как дядю Тимоху посадили, всех бы за решетку упрятала, в каждом вора видит. Ну ее!
— А я не испугалась, с чего ты взял? — поспешно ответила Таисья. — Я за дочь спокойна. Марфуте верить как? Всю деревню грязью облила. До нас очередь дошла.
— Ну, значит, я пошел! — За Витькой щелкнула калитка.
Таисья, ошарашенная вестью, побрела на огород. Вновь за тяпку взялась. Вскоре от Скобелкиных скрежетом и воплями ударила Витькина инострания. Таисья присела на краешек навозного вала, разделявшего соседские огороды...
Звучала музыка чужая, непонятная.
Таисья любила старую Витькину музыку. В сенцах под окном у Скобелкиных с давних пор стоял громоздкий приемник с проигрывателем. Витька часто и подолгу гонял на нем одни и те же пластинки, Таисья знала их наперечет. Ей особенно нравилась «Ах, Наташа». «А-ах, Наташа, что-о мне делать?» — вопрошала певица, и душу бередила песня. «Старый сад» тоже любила. «На свете ничего не повернуть назад...» Золотые слова. Много добрых песен имелось у Скобелкиных. И Таисья любила их больше за то, что все они были песнями дочериной молодости. И Витькиной тоже. Обоим уже по тридцать...
Теперь у Натальи своя семья, другая жизнь, иные песни. А у Витьки все прежнее. Уж как за Наташкой ухлестывал — в зятья прочили. Не судьба. В одно лето взялась молодежь на мотоциклах гонять. Как с ума посходили. Шум, треск. Предупреждали: быть беде. Куда-а там! Выходить выходили Витьку, но на обе ноги охромел — коленные чашечки побил. Все мимо прошло — армия, женитьба. На подхвате у шабашников подвизался — наряды им писал. За то держали, что дед Скобелкин пустил их на постой в старую избу. Будто из семнадцати годов никак Витька не выйдет. Те же пластинки и Наталья на уме. А Наталья, дуреха, потешается, ей в забаву...
Ох, Наташка, Наташка! Спроста ли, в самом деле, приезжала?
Дочь в последнее время приезжала редко.
«Конечно, — в сердцах укоряла Таисья, — вы теперя опушилися, в стариках не нуждаетесь!»
Дочь отвечала: «Купим скоро «Москвича» — глаза намозолим, не обрадуетесь!»
«Москвича» купили — с гаражом проблема. «Вот гараж построим!..» И гараж построили. Тут зятю квартиру дали. Двухкомнатную, в центре города. А квартиру до ума довести — на полгода работы. Опять причина. Потом о дачке заговорили...
А в среду прикатила. Нежданно-негаданно. Одна. Таисья как раз окучивать начала. Спину разогнула — глазам не поверила: Наташка! Бежит огородом. Тяпка выпала из рук — не с Иваном ли беда?
«Соскучилась, мама. Слов нет, как соскучилась!» — Наталья в шеки мать нацеловала, в дом потянула, сели пить чай. «Три дня в счет отпуска взяла», — сообщила.
Тараторила без умолку и, как в детстве, ластилась, а глаза — печальные. Таисья недоброе заподозрила: «Ты не от Стаса ли сбежала? — спросила осторожно. — Не поругалась с ним?»
«Да ты чего себе вообразила? — вскинулась Наталья. — Стас мой золото мужик. Непьющий, некурящий... Все до копейки в дом несет. С чего бы нам ругаться? Ангелочек мой Стасик!»
«Что правда, то правда, — согласилась Таисья. — Ты нос перед ним высоко не задирай, попусту не фыркай».
Посидели, поговорили — вновь на огород. Наталья до купальника разделась. Взяла в руки тяпку — ловко получалось, не отвыкла. Витька на обед прошел. Наталью увидел — работе конец. Музыку завел. До позднего вечера «Ах, Наташу» гонял. Вечера тихие — далеко слышно. Наталья слу- шала-слушала — вздохнула: «Вот бы мне хоть на денечек в прошлое вернуться. Устала я, мама. Знала б, как устала!»
«Еще бы, — посочувствовала мать. — Три часа в такую духотищу в автобусе томилась. И я, рогожа старая, на огород с дороги загнала!»
Наталья рассмеялась. Странно как-то рассмеялась...
Не утерпела Таисья. Тяпку бросила, в дом зашла. Передник на себе сменила и — к Марфуте Вдоль-и-Поперек. Разбираться. Решительно настроилась...
На ходу распахнула калитку. В углу двора высилась горка березовых чурок. У крыльца, острой мордочкой тычась в ступеньку, истошно визжал поросенок. Двери сеничные настежь. В избе топилась печь. Стойким духом распаренной картошки шибануло в нос. В чугуне, обдаваемом накипью, пыхтело поросячье месиво. Запустение глядело из углов... У печи, сложив руки на колени, недвижно сидела хозяйка. Медленно повернулась на шаги, большие тусклые глаза сузились в ядовитом прищуре.
— Пожа-а-аловала, значит? Не побрезговала к во- рам-то?
От вызова Таисья уклонилась. Улетучилась воинственность. Жалость к Марфуте сковала. Была Марфута Вдоль- и-Поперек — стала мяч приспущенный. Лицо — отечное, серое, в складках, веки — красные, припухшие, под глазами — сине. Несладко, видно, без Тимохи.
— Потчевать не стану и присесть не предложу!
— Не язык чесать пришла. — Таисья приступила к делу. — Кто тебе про Наташку наплел? Иль сама со зла придумала?
— С чего бы я придумала? Ни полслова не прибавила. За что купила, за то и продала.
— У кого купила?
— У людей. Есть, которые все знают. И ты тоже знаешь. Не ломай комедию.
— Да про что я знаю-то?
Марфута нервно рассмеялась. Черная, с горошину, родинка на щеке вверх-вниз забегала.
— За деньгами дочка приезжала. Чтоб растрату покрыть, от суда откупиться. Все-е ты знаешь, не юли!
Таисья побледнела, по лицу ладонью провела.
— Говори, да отвечай за свои слова!
— A-а, не ндра-а-авится? Не ндравится в ворах ходить? Вы чистенькие, да?
— На чужую копейку не зарились!
— Зато дочь не побрезговала!
— Ты мою дочь не марай!
— Зна-аем, на какие доходы дочка твоя распушилась. На трудовую копейку этак не размахнешься. Проворовалась!
Кровь в виски бросилась Таисье, в глазах, как от удара, потемнело.
— Вре-ешь, бесстыжие шары!
— Не ндра-а-авится, ага?!
— На один аршин всех не меряй! — Таисья задыхалась. — Мои живут честно. У Наташки мужик работяга, и сама без дела не сидит!
Марфута тоже распалилась — щеки пятнами пошли.
— У Натахи оклад девяносто. И Стас не тыщи получает!
— Сколько ж в тебе злобы! — враз обессилела Таисья. — За Тимоху мстишь? Кому? Мне или Наталье? Или — Ивану? Разве он Тимоху посадил? Жадность Тимоху в тюрьму загнала!
— А вы не стройте честных из себя! — талдычила Марфута. — Вам тащить неоткуда, потому и не тащите. Все воруют. Кто где может, там и тащит. Один больше, другой меньше. Все! Ишь, че-естенькие мне!
— Врешь ты все, Марфута!
— Слушай, раз пришла. Слушай правду-матку! — брызжа слюной, ликовала Марфута. — Все заворовались! Поголовно! Все! На Тимоху, бедного, молитесь, он за всех страдает. И пусть Иван твой дочерю стыдит, а не моего Тимоху!
С прежней силой у Скобелкиных гремел магнитофон. Витькины братья с женами, как всегда по субботам, сходились к родителям. Пора было доить корову, управляться по хозяйству, но Таисья не спешила, рукам не искала заделья. И в дом бы не входила... Там, куда ни глянь, везде Натальины следы. Заколки для волос на подоконнике, духи на холодильнике, раскрытая на выкройках «Крестьянка».
— Ох, Наташка, Наташка! Трое суток дома побыла, а сколь тоски наделала. Лучше бы совсем не приезжала!
Не верилось в Марфутины сплетни, но душу сомнение точило.
«А вдруг?.. А что, если... Зачем-то ведь являлась?»
Ни сном ни духом не ведала Таисья, какую думу неотвязную принесет суббота...
Три года назад Наталья приезжала с мужем на первомайские праздники. «Машину, мама, будем покупать!» Таисья сразу-то мимо ушей пропустила, а ночью раздумалась: на какие шиши покупать? Машину! Всю жизнь с Иваном спины не разгибали, просвету в работе не видывали, раньше срока состарились, а всего-то и скопили на дом. И копейкой не гнушались. Поросят на продажу откармливали, картошку выращивали. Мясо, масло, молоко, овощ всякий — все свое, не куплено. Горбом доставалось. У Ивана, может, оттого и желудок нарушен, что всю жизнь всухомятку. То он в поле, то в лесу, то на покосе... Кто там горячего спроворит? А дочка с зятем раз — и в дамки. Машину покупать!
Наутро Стас с Иваном в лес уехали. Делянку под дрова отвели в тот же год аж в десяти верстах. Иван с корня навалил загодя, оставалась раскряжевка, и чтоб туда-сюда впустую не мотаться, мужики отправились с ночевой. Случай у Таисьи подвернулся — остались с дочерью вдвоем. «Вам не свекр со свекровью на машину отвалили!» — спросила как бы походя. «Еще чего, — с гонором ответила дочь. — Сами с усами!» — «Большие ведь деньги!» — «Деньги, мама, не проблема. Проблема — где достать!» Таисья походила- походила — снова как бы ненароком: «В Бобровке, слышно, продавщица сбедокурила. Яблоки по рубель шестьдесят продала за рубль семьдесят, а разница в карман. Стыдобушка и срам. Трое ребятишек и мужик — директор в школе». Наталья глаза округлила, йокнула тихонько. «Ты чего это, мама, держишь себе на уме? Неужели думаешь, что я...» — «Ничего такого я не думаю, — устыдившись, перебила мать. — Уж и сказать-то ничего нельзя!» У Натальи слезы проступили на глазах от смеха. «Ты чего себе вообразила? Оклад, конечно, невелик, но ведь плюс и прогрессивка. Стасу двести рэ установили, премия приличная. Первый мастер в городе по телекам. Не за спасибо крутится, понятно. Хочешь жить — умей вертеться. Деньги сами не придут, деньги делать надо. Такая, мама, жизнь настала».
И хоть слово «делать» немножко покоробило, Таисья успокоилась. «Сделать» — не украсть. Другая жизнь — иные песни... Разве все понять?
Поздно вечером зашел Петро Козырев — бригадир шабашников. В запыленных кирзачах, в пропахшей деревом спецовке. Лишь Тимоха Киселев выше Козырева ростом. Борода у бригадира не то что у Стаса — три хилые волосинки — густая, с проседью, в опилках. Такую видела Таисья на картинке в книге, что на этажерке. Каждый вечер для Петра Таисья оставляла литр молока. Он заходил после работы — дом из бруса ставили совхозу, залпом осушал банку, утирал усы ладонью. Таисья улыбалась одобрительно. «Так я же взрос на молоке!» — пояснял Петро.
И сегодня он привычно прошел к холодильнику, взял в свои медвежьи лапы банку, влил полнормы внутрь усов и бороды.
— Это, — сказал, отдышавшись, — завтра стюкаю ворота. Как и обещал.
Таисья, любуясь Петром, машинально кивнула.
Ворота — тоже дочери придумка. «Ты с Петра копейки не бери», — перед отъездом наказала. «Почему? — удивилась Таисья. — Молоко — не вода, оно денег стоит». — «Не бери, я с Петром договорилась, он ворота сменит. На всей середке лишь у вас ворота развалились, грибком уже взялись». — «Давно с отцом об этом говорим, — подхватила Таисья, — то тесу нет, то самого не дождусь из больницы». — «Будут вам ворота!» — обещала дочь...
Петро допил молоко, вручил банку Таисье.
— Добре, тетка!
Таисья прикрыла за ним дверь, разобрала постель, потушила свет. И, вопреки опасениям, сразу заснула.
Свет за окном легко проткнул июньский сумрак, белый отсвет метнулся по горнице, скользнул по лицу. Таисья приоткрыла глаза, раздвинула занавески, прильнула к стеклу. С дороги к забору медленно двигался грузовик.
«Кого серед ночи несет?» — Села на постели, со спинки стула сдернула халат, набросила на плечи. Кряхтя и морщась от боли в суставах, поднялась.
Грузовик, чихнув у забора, заглох. Не зажигая света, Таисья вышла на улицу. Взбренчав сырой цепью, запоздало взлаял Витькин кобель Кум. С крыльца Таисья разглядела мужиков в кузове. В одном по росту угадала Петра, в другом — вертлявом коротышке — Кудленка Пашку.
Задний борт кузова с грохотом отпал.
— Вы чего? — окликнула Таисья. — Чего вы тута позабыли?
На машине замерли.
— Напугала! — сплюнул Петро Козырев. — Матерьялу вот привез... На ворота.
Через забор полетел брусок, другой, третий... Россыпью ахнули на землю тесины.
И до Таисьи вдруг дошло: краденые брусья. И лес тоже краденый. Потому и ночью привезенные...
— Стойте, — вскрикнула она. — Не сгружайте. Кто велел?
Кудленок подмигнул.
— Не трусись, хозяйка. Под навес перетаскай, и все дела. Кто там разберет, откуда доски?
— Ты это, тетка, не дури, — посуровел Петро. — Иль мне больше делать нечего, как с досками таскаться?
— Мне ворованно не нужно!
— Да идите вы! — махнул рукой Петро. — Что, у меня своя лесопилка? Дочь твоя о том не знала?
Осеклась Таисья. Знала. И Наташка, и она, рогожа старая, знала. Но не подумала, чем обернется. В мыслях не держала.
— Давай гони в гараж! — приказал Петро Кудленку. — Неровен час, попухнешь с этим тесом!
Кудленок прытко вскочил в кабину, Петро сплюнул под ноги и молча ушел.
Таисья по брусочку, по тесинке стаскала привезенное под навес. Что оставалось делать?
Теперь заснуть оказалось непросто. Таисья долго лежала с открытыми глазами, поминутно взглядывала в окно. То ей чудилось шарканье шагов, то, казалось, тень скользнула через дорогу. Задремывала и видела Тимоху Киселева, растрепанную Марфуту, повисшую на мужнином плече, дочь с упреком в смеющихся глазах... «Ты чего это держишь себе на уме?» — вопрошала Наталья. «Все молитесь на Тимоху, он за всех страдает!» — ликовала Марфута.
Вновь пробуждалась Таисья, таращилась на потолок. Мысли о дочери одолевали. «Ох, Наташка, Наташка! Наворочала девка делов! Хорошо, что Иван не приехал сегодня...»
Вспомнился вечер после суда над Тимохой. «Не больно ли с ним круто?» — с надеждой на сочувствие спросила у Ивана. «Что, пожалела? — взвился Иван. — В войну лебеду жрали? Почему тогда не воровал? Тогда б и я, может, пожалел. А сейчас — не жалко. По заслугам!» — «Охо-хо! — вздохнула Таисья. — Нешто, правда, жизнь другая?»
Ах, эта Витькина новость! Тес этот, будь он неладен!
Таисью знобило. Она с головой накрылась одеялом, боком вжалась в перину, но дрожь не унималась. Сбросила с ног одеяло, взад-вперед по горнице прошлась. Сняла с гвоздя Иванову фуфайку...
На востоке коромыслом высветлялся краешек неба. Фиолетовый сумрак ночи переходил в предрассветную синь. Тихо было. Таисья подошла к штабелю, постояла в раздумье. У Скобелкиных скрипнула сеничная дверь. Таисья вздрогнула, метнулась в сторону, под навес. Жаром опалило лицо, во рту осушило.
Витька в трусах и майке вышел на крыльцо. Зашел за угол. Звонко шлепнула резинка трусов...
— Прости меня, грешную, Господи! — перекрестилась Таисья. Запахнула на себе фуфайку, сдернула со штабеля тесину, взяла конец под мышку. Прямиком по улице до стройки — метров сто, не больше, а в обход — все двести. Огородом, задворками, проулком... Двести метров позора.
Рассвет встретила на ногах. Начался новый день. День как день. Воскресенье. Таисья подоила корову, процедила молоко. Отдохнуть на крылечко присела. У Скобелкиных музыка заиграла. «А-ах, Наташа, ах, подружка!» — полилась старая песня. Хорошая песня. Таисья встрепенулась, вслушалась. «Вот и выцаганили братья иностранию, — догадалась. — Остался Витька на бобах!».
_1987_