308 Коняев Отголоски
отзвуки








Николай Коняев 





ВОЗМЕЗДИЕ



_ИЛИ_ВЕРСИЯ_ЖИЗНИ_И_СМЕРТИ_ГРАЖДАНИНА_ИЗ_ГОРОДА_БЕРЕЗОВА_КОРОВЬИ-НОЖКИ_

_Первым_импульсом_к_данной_работе_явилась_крат­кая_информация_«О_герое_революции_Троцком_и_гражда­нине_из_города_Березова_по_фамилии_Коровъи-Ножки»,_появившаяся_в_седьмом_номере_за_1993_год_окружного_историко-культурного_журнала_«Югра»,_в_котором_я_в_ту_пору_работал_ответственным_секретарем._Инфор­мацию_«раскопал»_и_прислал_в_редакцию_тобольский_пи­сатель_и_краевед_Юрий_Надточий._А_сообщалось_в_ней_о_том,_что_некто_Коровъи-Ножки_дважды_ — _в_1910-м_и_1919_годах_ — _подвергался_арестам_только_за_то,_что_в_1907-м_принял_участие_в_организации_побега_из_Березо­ва_следовавшего_в_обдорскую_ссылку_«будущего_вождя_всех_революционных_вооруженных_сил_большевистской_власти»_Льва_Давидовича_Бронштейна-Троцкого._

_Любопытная_информация,_и_вполне_объясним_ин­терес_автора:_«Что_же_стало_с_ним_(Коровъи-Нож­ки)_в_еще_более_«свободные»_времена,_после_того,_как_товарища_Бронштейна_оттеснил_от_власти_това­рищ_Джугашвили?»_

_Во_всей_этой_истории_меня_в_первую_очередь_заин­тересовали_подробности_события._Где,_когда,_при_ка­ких_обстоятельствах_произошли_встреча_и_знаком­ство_«маленького»_человека_со_смешной_фамилией_с_будущим_председателем_Реввоенсовета_Республики?_Почему_Бронштейну-Троцкому_захотел_и_смог_помочь_именно_Коровъи-Ножки?_Неужели_и_впрямь_из-за_«при­вязанности_к_борцу_за_свободу»?_И,_наконец,_едва_ли_не_главное_ — _кто_же_он_на_самом_деле,_этот_загадоч­ный_березовский_гражданин?_Как_в_дальнейшем_сло­жилась_его_судьба?_

_Однако_публикация,_поначалу_вызвавшая_острый_интерес,_вскоре_отошла_на_задний_план:_я_на_полгода_прерывал_работу_в_журнале,_а_когда_вернулся,_во_вто­ром_номере_за_1994_год_обнаружил_заметку_краеведа_Юрия_Сазонова_«Еще_раз_о_герое_революции_Троцком_и_гражданине_из_города_Березова_по_фамилии_Коровъи-Ножки»._Краевед_Сазонов_отвечал_коллеге_Надточию:_

_«На_Ваш_вопрос,_что_стало_с_другом_революционе­ров_Кузьмой_Илларионовичем_Коровиным_(Коровъи-Ножки)_во_времена_правления_товарища_Джугашви­ли,_могу_ответить:_не_дожил_он_до_этого_времени...»._

_Точка,_поставленная_краеведами,_явилась_теперь_уже_не_просто_импульсом,_а_хорошим_толчком_к_нача­лу_поиска_документов,_проливающих_дополнительный_свет_на_малоизвестный_и,_в_общем-то,_малозначитель­ный_эпизод_нашей_не_столь_уж_и_давней_истории..._

_Почетный_гражданин_города_Ханты-Мансийска,_в_прошлом_директор,_а_ныне_учитель_истории_сред­ней_школы._№_1_Юрий_Георгиевич_Сазонов_ознакомил_меня_с_имеющимися_в_школьном_музее_документами,_в_основном_с_пространными_письмами_из_Томска_сына_«березовского_гражданина»_Николая_Кузьмича_Коро­вина,_датированными_1978_годом._

_Пришлось_прочесть_массу_литературы_о_Троцком,_о_гражданской_войне_на_Обском_Севере,_трудов_самого_Троцкого._И_чем_глубже_я_вникал_в_эту_историю,_тем_тверже_становилось_убеждение,_что_в_лице_Кузьмы_Ил­ларионовича_Коровъи-Ножки_(Коровина)_имею_дело_вовсе_не_с_«революционером_по_убеждениям»,_а_с_глубоко_несчастным,_обманутым,_запутавшимся_в_сложных_об­стоятельствах_непростого_времени_«маленьким_чело­веком»,_ставшим_в_конечном_итоге_«заложником»_на­вязанного_ему,_выражаясь_на_новоязе,_«имиджа»_боль­шевика._

_А_для_иногороднего_читателя_нелишне_будет_пояс­нить,_что_Березов_ — _это_бывший_уездный_город_То­больской_губернии_(ныне_районный_поселок_в_Ханты-_Мансийском_автономном_округе),_основанный_воеводой_Никифором_Траханиотовым_в_1593_году,_едва_ли_не_с_года_основания_ставший_традиционным_местом_ссыл­ки._В_разные_«самодержавные»_времена_здесь_получили_временную,_а_то_и_пожизненную_«прописку»_боярин_Дмитрий_Ромодановский,_светлейший_князь_Александр_Меншиков,_князья_Долгоруковы,_граф_Андрей_Остерман,_декабристы_И.В._Друцкий-Горский,_А.В._Енталъцев,_И.Ф._Фохт,_А.И._Черкасов,_польские_повстанцы..._Да_и_в_со­ветские_времена_березовская_ссылка_была_сохранена_как_«мера_социальной_защиты»_от_политической_оп­позиции_и_инакомыслящей_интеллигенции._ 




1. Голицин, да не тот?


«Дед наш в то время носил фамилию Галицин...»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78)


Краевед Юрий Сазонов со ссылками на письма Ни­колая Кузьмича Коровина информировал читателей о том, что, в частности, отец нашего героя, Илларион, жил в Гомеле Могилевской губернии, и что фамилия его была _Голицин_ (здесь и далее по тексту в написании фамилий сохранена авторская орфография), и что в 1863 году за участие в польском восстании он был при­говорен к смертной казни через повешение, но позднее казнь была заменена ссылкой. В 1871 году вместе с отцом — Илларионом _Голициным_ — мальчиком при­был в Березов и Кузьма Илларионович. Однако фами­лия их была уже не _Голицины,_ а вымышленная — _Коровины-Ножкины,_ которая впоследствии трансфор­мировалась в _Коровъи-Ножки._ А это, предполагает Юрий Сазонов, скорее всего, прозвище или конспира­тивная фамилия революционера. Под этой фамилией семья проживала в Березове до 1918 года.

Однако, внимательно изучив подлинники всех че­тырех писем Николая Кузьмича, я обнаружил несколь­ко существенных, любопытных несоответствий текстов их вольной трактовке и толкованию Юрием Сазоновым и ряд скрытых противоречий, содержащихся в письмах самого Николая Кузьмича.

Так, в письме от 12 апреля Николай Кузьмич сооб­щил, что его дед Илларион до участия в польском вос­стании носил фамилию _Галицин,_ но уже через полго­да, в письме от 20 октября, словно вдруг спохватившись, делает оговорку: о том, что дед носил фамилию _Галицин,_ он узнал, уже будучи в Березове, из случай­но подслушанного разговора отца с дядей Илларионом Илларионовичем. То есть некоторая доля сомнения в поправке угадывается. А может, и не сомнения вовсе, а запоздалое решение сей факт биографии особо не вы­пячивать. Согласитесь, в 1978 году еще не было при­нято кичиться принадлежностью к известным на Руси княжеским фамилиям, тем более потомкам революци­онеров. Как ни крути, а фамилия-то классово чуждая. Да и документов, подтверждающих «родную» фами­лию, ни у Кузьмы Илларионовича, ни, тем более, у Николая Кузьмича и трех его сестер не было и быть не могло по причинам, речь о которых впереди...

Но если принять на веру, что подлинная фамилия Иллариона и прибывшего с ним мальчика Кузьмы — _Голицыны_ (а у меня нет оснований подвергать сей факт сомнению), то возникает естественный вопрос: а не является ли семья одной из многочисленных ветвей мо­гучего генеалогического древа знаменитой в дореволю­ционной России дворянской фамилии? Почему Кузь­ма Илларионович скрывал родную фамилию даже от своих детей? Да и Николай Кузьмич ни в одном из писем ни разу не обмолвился, к какому социальному слою принадлежал его «революционный» дед. Случай­но ли? А ведь знал, хотя бы из тех же разговоров отца с дядей. К тому же принадлежность если уж не к рабо­чему классу, то к городскому ремесленничеству, к кре­постному или государственному крестьянству на «заре КПСС» очень даже поощрялась. Не кроется ли за стран­ным умолчанием некая фамильная тайна, разгадать которую за давностью лет нам, увы, непросто!

Обратимся за консультацией к авторитетному со­ветскому специалисту по ономастике В.А. Никонову, утверждавшему, что настоящие фамилии у русских сформировались только с XVI века, а внедрение их в России в XVI—XVII вв. стимулировано укреплением нового социального слоя, становящегося правящим — помещичьего; что на рубеже XVII—XVIII вв., когда дворянство уже господствовало и экономически, и по­литически, Петр I смог потребовать фамилии от всех дворян; что фамилии у горожан можно было встретить уже в середине XVI века, но и в середине XIX немало еще было бесфамильных горожан; что, наконец, если на Севере, где не было крепостного права, фамилии появились еще в XVII веке, то у крепостных крестьян — только после реформы 1861 года...

Если «отсечь» «северное» происхождение нашего ге­роя, то остается одно из трех: либо он — потомок одного из князей Голицыных, либо выходец из городских ре­месленников, либо из «южных» крепостных крестьян, офамиленных в годы отмены крепостного права в 1861— 1862 гг., когда, как известно, бывшие крепостные, хо­дившие под Голицыными, становились в большинстве своем _Голицыными._ Предположим, что в нашем случае имеет место быть последнее (но почему опять-таки умал­чивать об этом?). Освобожденный высочайшим указом и офамиленный бывший крепостной Илларион оказался на заработках в Гомеле, «снюхался» с тамошними революционерами и до такой степени увлекся революцион­ной борьбой, что «вляпался» в польское восстание 1863 года, жестоко подавленное Александром II, и не только «вляпался», а, судя по вынесенному ему смертному при­говору, сыграл в нем не последнюю роль. Не слишком ли быстрое превращение вчерашнего крестьянина в про­фессионального революционера?

Есть повод для интересных предположений!




2. Повстанец или уголовник?


«Избежать казни помогли друзья деда, присвоив ему фамилию убитого при переходе польско-русской гра­ницы проводника...»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78).


Второй важный момент, которому Юрий Сазонов не придал значения. А зря. Ибо в письме Николая Кузь­мича сообщается: «Дед после подавления польского вос­стания скрывался и заочно царским правительством был приговорен к смертной казни через повешение... Избе­жать казни помогли друзья деда, присвоив ему (обрати­те внимание!) фамилию УБИТОГО ПРИ ПЕРЕХОДЕ ПОЛЬСКО-РУССКОЙ ГРАНИЦЫ ПРОВОДНИКА...За переход границы дед был осужден на вечное поселение в Сибирь, то есть в Березов, под фамилией Коровьи-Ножки».

Что из этого следует? Во-первых, смертная казнь за участие в польском восстании не заменена ссылкой — приговор остался в силе. Во-вторых, новая фами­лия Иллариона была не вымышленной, равно как и не «присвоенной друзьями», а, мягко выражаясь, укра­денной. Скрываясь от наказания за участие в восста­нии, Илларион Голицын пересек польско-русскую гра­ницу с помощью проводника... «убитого при перехо­де»? Как это понимать? Кем убитого? С какой целью убитого? Не самим ли Илларионом или кем-то из его друзей? Ведь документы убитого проводника по фами­лии Коровьи-Ножки оказались именно у Иллариона...

Вопросы, вопросы... И ни на один нет четкого, яс­ного ответа. А ссылку в Сибирь Илларион, теперь уже не Голицын, а Коровьи-Ножки, «схлопотал» за неза­конный переход границы, избежав, выходит, наказа­ния и за участие в восстании, и за возможное убийство проводника...

Правда, в письме от 20 октября Николай Кузьмич, опять-таки словно вдруг спохватившись, неуклюже за­тушевывает свое первое «признание»: «Замешан он (дед) был в польском восстании и за это приговорен к смер­тной казни через повешение. Но его друзьям удалось запутать следы, и он отделался ссылкой в Сибирь».

Вот уж действительно — легко отделался!

Сдается мне, что получил Березов в 1871 году в лице Иллариона Коровьи-Ножки не революционера- повстанца и даже не столько обычного нарушителя границы, сколько серьезного уголовника. Возможно, эта же страшная догадка и не позволила краеведу Юрию Сазонову «заметить» странный факт из биографии отца нашего героя, ибо он ну никак не укладывается в вер­сию о семье «потомственных» революционеров.

И еще одно немаловажное дополнение. Как извест­но, в конце XVIII—начале XIX вв. участники польских восстаний прошли через Сибирь, в том числе и через Березов, тремя волнами: в 1795 году после подавления восстания Т. Костюшко (через год взошедший на пре­стол Павел I освободил их); в 1832 году — после подав­ления восстания 1831 года (но и этих вскоре отправи­ли на Байкал); и, наконец, в 1863—1864 гг. По дан­ным историка И.В. Щеглова, «в 1866 году число ссыль­ных поляков в Сибири возросло до 18000 душ обоего пола». Но «вследствие Высочайшего манифеста 15 мая 1883 года большая часть из них возвратилась на роди­ну». Однако же Илларион Коровьи-Ножки не восполь­зовался дарованной свободой. Что-то же удерживало его в глухом березовском захолустье от возвращения на родину. Не страх ли разоблачения?

Он прочно обосновался в Березове. Нам неизвест­но, что стало с его первой женой — матерью Кузьмы Илларионовича. Осталась ли она на Могилевщине, махнув рукой на запутавшегося в «революционных де­лишках» супруга и «пожертвовав» ему сына? Умерла ли еще до бегства мужа? Или как верная жена, после­довавшая за любимым мужем в Сибирь, не вынесла тягот и лишений, заболела, умерла где-нибудь в доро­ге? Ни в одном из своих писем Николай Кузьмич не прояснил судьбу родной бабушки.

А Илларион Коровьи-Ножки в Березове женился. Здесь родились его младший сын Илларион Илларио­нович и дочери. По свидетельству Николая Кузьмича, «он и в ссылке остался верен своим революционным идеалам. Помогал ссыльным, чем мог, вплоть до орга­низации побегов. Это свойство он передал и своему сыну Кузьме, то есть нашему отцу...».

Передал, значит. Как эстафету.




3. Накануне


«Жили бедно. Лето для нас было матерью, зима — мачехой»

(Из письма Н.К. Коровина от 10.06.78)




О жизни Кузьмы Илларионовича в Березове до фев­раля 1907 года, к сожалению, мало известно. Извест­но лишь, что здесь он женился, в 1897 году родилась первая дочь Анна, в 1900-м — первый сын Александр. Затем — в 1903-м и 1904 г. — дочь Евдокия и млад­ший сын — Николай (наш Николай Кузьмич). Таким образом, можно утверждать, что по крайней мере, до 1907 года — поворотного в его судьбе, Кузьма Илла­рионович, отец четверых малолетних детей, ни о ка­кой революционной деятельности и не помышлял. Дай Бог семью прокормить, детей обуть-одеть, дом и хо­зяйство в порядке удержать. А жил Кузьма Илларио­нович если и не в отчаянной нужде, то явно не в дос­татке, хотя рубаха зимой и летом круглосуточно от пота не просыхала, а с ладоней не сходили мозольные подушки.

Промышленных предприятий в Березове не было, побочных заработков — тоже. Приходилось рыбачить, охотиться, шишковать, бруснику-клюкву брать. И, само собой, скотину держать. Корова и лошадь для семьи были первой необходимостью, и работы по хо­зяйству в любое время года хватало. Травы накосить, сена привезти, воды из речки каждодневно для семьи и скотины наносить, дров заготовить да по снегу вы­везти, стайку от навоза, двор от снега, которого в иную зиму выше крыш наметало, очистить, ловушки на зве­ря, сети, морды на рыбу выставить да починить... Мало ли забот у мужика!

В городке местные жители знали друг друга. Ссыльных тоже знали, сочувствовали, помогали им, чем могли... О чем, собственно, и свидетельствовал Троцкий в своей книге «Туда и обратно», представля­ющей собой дневниковые, или, точнее, путевые за­писки о пути следования в ссылку и побеге оттуда: _«Отношение_крестьян_к_политическим_превосходное._Так,_например,_здесь,_в_Самарове_(_ныне — город Хан­ты-Мансийск — Н.К._)_—_огромное_торговое_село_—_крестьяне_отвели_«политикам»_бесплатно_целый_дом_и_подарили_первым_приехавшим_сюда_ссыльным_те­ленка_и_два_куля_муки._Лавки,_по_установившейся_традиции,_уступают_политическим_продукты_дешев­ле,_чем_крестьянам._Часть_здешних_ссыльных_жи­вет_коммуной_в_своем_доме,_на_котором_всегда_разве­вается_красное_знамя»._

...Скорее всего, немудреную крестьянскую работу выполнял сорокасемилетний Кузьма Илларионович Коровьи-Ножки вечером 11 февраля 1907 года, когда в сгустившихся сумерках въехал в город один из самых известных в XX веке в Березове политических ссыль­ных Бронштейн-Троцкий...

А утром 12 февраля Лев Давидович сделает в своем дорожном дневнике следующую запись:

_«...Вчера_вечером_мы_приехали_в_Березов._Вы_не_по­требуете,_конечно,_чтоб_я_вам_описывал_«город»._Он_похож_на_Верхоленск,_на_Киренск_и_на_множество_других_городов,_в_коих_имеются_около_тысячи_жите­лей,_исправник_и_казначейство._Впрочем,_здесь_пока­зывают_еще_ — _без_ручательства_за_достоверность_— _могилу_Остермана_и_место,_где_похоронен_Менши-_ков._Непритязательные_остяки_показывают_еще_ста­руху,_у_которой_Меншиков_столовался..._

_Привезли_нас_непосредственно_в_тюрьму._У_входа_стоял_весь_местный_гарнизон,_человек_пятьдесят,_шпа­лерами._Как_оказывается,_тюрьму_к_нашему_приезду_чистили_и_мыли_две_недели,_освободив_ее_предвари­тельно_от_арестантов._В_одной_из_камер_мы_нашли_большой_стол,_накрытый_скатертью,_венские_стулья,_ломберный_столик,_два_подсвечника_со_свечками_и_се­мейную_лампу._Почти_трогательно!_

_Здесь_отдохнем_два_дня,_а_затем_тронемся_

_Да,_дальше..._но_я_еще_не_решил_для_себя_ — _в_какую_сторону...»._

Внесем кое-какие уточнения и дополнения.

Когда члены Совета шли на поселение, тобольский губернатор Гондатти уведомил березовского исправни­ка Евсеева, служившего в должности с октября 1904 года, о скором прибытии важных политических, кото­рых ему надлежало отправить в Обдорск (ныне — го­род Салехард, окружной центр Ямало-Ненецкого авто­номного округа). Причем предлагал принять самые строгие меры охраны. Но когда узнал, что вслед за политическими едут их семьи, то, вероятно, рассла­бился и даже попросил Евсеева задержать отправку ссыльных до приезда семей в Березов.

Трудности для Евсеева заключались в том, что в распоряжении начальника местной воинской коман­ды, было всего 30 конвойных, у самого же Евсеева — четверо городовых на весь Березов, где в это время и без того насчитывалось до 30 человек ссыльных.

Вновь прибывшие содержались в тюрьме, но обе­дать ходили в чайную и столовую общества трезвости в сопровождении немногочисленной охраны...

Прежде чем вернуться к рассказу самого Троцкого о побеге, сделаем необходимое здесь примечание. Выше был приведен отрывок из книги «Туда и обратно», на­писанной и опубликованной по горячим следам собы­тий в том же 1907 году. В ней все последующие части побега изложены в несколько измененном виде, по­скольку излагать в то время так, как было на самом деле, называя соучастников и организаторов побега под­линными именами, значило бы слишком откровенно их предать.

Но в книге «Моя жизнь», изданной в Берлине в 1930 году, Троцкий рассказал о побеге без утайки под­линных имен, надеясь, что «Сталин не станет их пре­следовать, тем более что преступлению давно уже ис­текли все сроки. К тому же на последнем этапе побега помощь мне оказал и Ленин...».

Как же он заблуждался! Теперь-то мы знаем, что стало с теми, с «истекшими сроками давности», людь­ми, будь они живы во времена решительного искоре­нения троцкизма в Советском Союзе!

Чтобы не отсылать читателя к труднодоступной даже в наши книжнообильные времена книге Троцко­го «Моя жизнь», в следующей главе приведу из нее с несущественными сокращениями рассказ о побеге, при­бегая там, где это необходимо, к помощи кратких ком­ментариев и примечаний.




4. Как это было


«Отец наш слыл другом политических ссыльных и неоднократно оказывал им важные услуги»

(Из письма Н.К. Коровина от 18.04.78)


_«...В_Березове_нам_дали_остановку_на_два_дня._Пред­стояло_еще_совершить_около_500_верст_до_Обдорска._Мы_гуляли_на_свободе._Побега_отсюда_власти_не_боя­лись»._

(Теперь-то мы знаем, что все-таки побаивались, да сил на серьезную охрану недоставало). 

_«Назад_была_одна-единственная_дорога_по_Оби,_вдоль_телеграфной_линии:_всякий_бежавший_был_бы_настигнут._В_Березове_жил_в_ссылке_землемер_Рошковский...»._

(Политический ссыльный Ф.Н. Рошковский — по­ручик запаса, один из организаторов и руководителей созданной в октябре 1905 года в Тобольске обществен­но-политической организации «Тобольский союз граж­данской свободы». Члены союза добивались свободы совести, слова, собраний, всеобщего представительства, неприкосновенности личности и т.д. В декабре 1905 года в связи с объявлением военного положения в южных уездах Тобольской губернии деятельность со­юза была запрещена, руководители арестованы, Рош­ковский сослан в Березов).

«С _ним_я_обсуждал_вопрос_о_побеге._Он_сказал_мне,_что_можно_попытаться_взять_путь_прямо_на_запад,_по_реке_Сосъве,_в_сторону_Урала,_проехать_на_оленях_до_горных_заводов,_попасть_у_Богословского_завода_на_узкоколейную_железную_дорогу_и_доехать_по_ней_до_Кушвы,_где_она_смыкается_с_пермской_линией._А_там_— _Пермь,_Вятка,_Вологда,_Петербург,_Гельсингфорс!.._

_Доктор_Фейт,_старый_революционер,_один_из_на­шей_ссыльной_группы,_научил_меня_симулировать_ишиас,_чтобы_остаться_на_несколько_лишних_дней_в_Березове._Я_с_успехом_выполнил_эту_скромную_часть_задуманного_плана._Ишиас,_как_известно,_не_подда­ется_проверке»._

(Не исключено, что на самом деле в Березове с Троц­ким случился эпилептический припадок, так что и симулировать-то ничего не пришлось. По воспоминаниям про­фессора Г.А. Зива, арестованного в 1898 году по делу Южно-Русского рабочего союза и находившегося с Брон­штейном около двух лет в одесской тюрьме, арестанты впервые заметили происшедший с ним припадок эпилеп­тического характера. Такие припадки с Троцким происходили и впоследствии. Об одном из них, происшедшем в ночь с 24-го на 25 октября 1917 года, то есть в ходе Ок­тябрьской революции, Троцким рассказано и в цитируе­мой книге. Однако данное замечание в дальнейшем рас­сказе Троцкого ничего не меняет и не опровергает).

_«Меня_поместили_в_больницу._Режим_в_ней_был_совершенно_свободный._Я_уходил_на_целые_часы,_когда_мне_становилось_«легче»._Врач_поощрял_мои_прогулки._Никто,_как_сказано,_побега_из_Березова_в_это_время_года_не_опасался._Надо_было_решиться._Я_высказался_за_западное_направление:_напрямик_к_Уралу._

_Рошковский_привлек_к_совету_местного_крестья­нина_по_прозвищу_Козья_Ножка...»._

(Читателям книг Троцкого «Туда и обратно», «1905» нелишне будет знать, что там Кузьма Илларионович Коровьи-Ножки выведен «молодым либеральным куп­цом Никитой Серапионовичем». Здесь же автору явно изменила память: вместо слов «по прозвищу Козья Нож­ка» следует читать: «по фамилии Коровьи-Ножки»).

_«Этот_маленький,_сухой,_рассудительный_челове­чек_стал_организатором_побега._Он_действовал_совер­шенно_бескорыстно._Когда_его_роль_вскрылась,_он_жес­токо_пострадал..._

_Ехать_из_Березова_надо_было_на_оленях._Все_дело_было_в_том,_чтобы_найти_проводника,_который_риск­нул_бы_в_это_время_года_тронуться_в_ненадежный_путь._Козья_Ножка_нашел_зырянина,_ловкого_и_быва­лого,_как_большинство_зырян...»._

(В книгах «Туда и обратно», «1905» — «Никифор», «Никифор Иванович». Установить подлинное имя, к сожалению, не удалось).

«— _А_он_не_пьяница?»_ — _«Как_не_пьяница!_Пьяница_лютый._Зато_свободно_говорит_по-русски,_по-зырянски_и_на_двух_остяцких_наречиях:_верховом_и_низовом,_почти_не_схожих_между_собой._Другого_такого_ямщика_не_най­ти:_пройдоша»._ — _Вот_этот-то_пройдоха_и_предал_впоследствии_Козью_Ножку._Но_меня_он_вывез_с_успехом»._

(Если «пройдоха» и «предал впоследствии» Кузьму Илларионовича, то уж наверняка не раньше, чем сам Лев Давидович «предал пройдоху». К этому замеча­нию мы еще вернемся).

_«Отъезд_был_назначен_на_воскресенье,_в_полночь._В_этот_день_местные_власти_ставили_любительский_спектакль._Я_показался_в_казарме,_служившей_теат­ром,_и,_встретившись_там_с_исправником,_сказал_ему,_что_чувствую_себя_гораздо_лучше_и_могу_в_ближайшее_время_отправиться_в_Обдорск._Это_было_очень_ковар­но,_но_совершенно_необходимо._

_Когда_на_колокольне_ударило_12,_я_крадучись_от­правился_на_двор_к_Козьей_Ножке._Дровни_были_гото­вы._Я_улегся_на_дно,_подослав_вторую_шубу._Козья_Нож­ка_покрыл_меня_холодной,_мерзлой_соломой,_перевязал_ее_накрест,_и_мы_тронулись._Солома_таяла,_и_холод­ные_струйки_сползали_по_лицу._Отъехав_несколько_верст,_мы_остановились._Козья_Ножка_развязал_воз._Я_выбрался_из-под_соломы._Мой_возница_свистнул._В_от­вет_раздались_голоса,_увы,_нетрезвые._Зырянин_был_пьян,_к_тому_же_приехал_е_приятелями._Это_было_пло­хое_начало._Но_выбора_не_было._Я_пересел_на_легкие_нарты_со_своим_небольшим_багажом._На_мне_были_две шубы,_мехом_внутрь_и_мехом_наружу,_меховые_чулки_и_меховые_сапоги,_двойного_меха_шапка_и_такие_же_рукавицы_ — _словом,_полное_зимнее_обмундирование_ос­тяка._В_багаже_у_меня_было_несколько_бутылок_спир­та,_т.е._наиболее_надежного_эквивалента_в_снежной_пустыне._

«С пожарной каланчи Березова, — рассказывает Сверчков в своих воспоминаниях, — было видно кру­гом по крайней мере на версту всякое движение по бе­лой пелене снега в город или из города. Основательно предполагая, что полиция станет расспрашивать дежур­ного пожарного о том, не уехал ли кто-нибудь из города в эту ночь, Рошковский устроил так, что один из жите­лей повез в это время по Тобольскому тракту тушу те­лятины. Движение это, как и ожидали, было замечено, и полиция, обнаружив через два дня побег Троцкого, прежде всего бросилась за «телятиной», вследствие чего потеряла еще два дня бесполезно...».

Зырянин доставил беглеца на Богословский горный завод. А оттуда, как и замышлялось, Троцкий добрался до Петербурга, из Петербурга — в Финляндию, где «за­воеванные революцией свободы держались значительно дольше» и где в это время скрывался Ленин. Он и дал Троцкому адреса в Гельсингфорсе. Тамошние друзья Ле­нина помогли устроиться в Огльбю, под Гельсингфор­сом, где Лев Давидович прожил несколько недель с женой Натальей Седовой и маленьким сыном, родив­шимся во время его заточения. Там же, в уединении, он написал и издал свою книгу «Туда и обратно», а на полученный гонорар выехал через Стокгольм в новую эмиграцию, продлившуюся ни много ни мало 10 лет.






5. Первый арест


«За дружбу с революционерами отец платился тюрьмами»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78)


Через два с половиной года, летом 1910-го, Кузьму Илларионовича арестуют.

И вот здесь можно вернуться к утверждению Троц­кого о предательстве зырянина. Спросим себя: с чего бы Никифору, спустя два с лишним года после благо­получного исхода дела, донести на Кузьму Илларио­новича? С ним они были, надо полагать, в доверитель­ных отношениях. Ведь не к кому-нибудь, а именно к «пройдоше» обратился Коровьи-Ножки за помощью. Причем вовсе небескорыстный зырянин получил от Бронштейна-Троцкого в качестве вознаграждения за оказанную услугу тройку ездовых оленей, кошевку, пятьдесят рублей деньгами плюс, как и было дополни­тельно обусловлено в пути, полушубок, «который луч­ше всякого гуся». Словом, не продешевил. Это как же ему надо было обидеться на бывшего «подельника», чтобы донести, рискуя самому быть схваченным. Хоть и простоват был зырянин, но ведь не ребенок: пре­красно понимал, что арест одного из соучастников не­пременно повлечет за собой череду арестов. В его ли интересах? Вряд ли.

В 1910 году Кузьму Илларионовича наверняка «предал» сам виновник события — Лев Давидович Бронштейн-Троцкий. И вот как это могло случиться. Книга «Туда и обратно», изданная в 1907 году, спус­тя какое-то время «дошла» до Петербурга, оттуда — до Тобольска и Березова. А в городе с населением не­многим более тысячи человек полиции не составило особого труда «вычислить» колоритного «зырянина- пройдоху», «пьяницу отчаянного», который «в вер­стах сорока от города в юртах живет», у которого «две головы» и который «на все пойдет» и непременно вывезет, «если не запьет»... Полиция без труда вы­числила Никифора, припугнула его как следует, по­обещав снисхождение за чистосердечное признание и раскаяние. «Пройдоша» и признался, и раскаялся, а куда было деваться? Так что упрекнуть его можно в слабости характера, но не в злонамеренном предатель­стве. Да и появившаяся в феврале 1919 года в газете «Тобольское народное слово» заметка косвенно под­тверждает это предположение:

_«Как_известно,_товарищ_Троцкий_удачно_бежал_за_границу_вскоре_по_прибытии_в_Березов_благодаря_гу­манному_отношению_местной_администрации_и_со­действию_таких_бескорыстных_местных_людей,_как_гражданин_Коровъи-Ножки,_привыкших_относиться_с_каким-то_благоговением_к_деятелям_революции._По_при­бытии_в_безопасное_место_Троцкий_печатно_подробно_рассказал_о_своем_генеральском_путешествии,_очень_прозрачно_описав_лиц,_содействовавших_побегу_(_под­черкнуто мной — Н.КД. _Так_Коровъи-Ножки_оказался_в_тюрьме_при_царской_власти»._

Прежде чем приступить в Гельсингфорсе к сочи­нению своих — надо воздать должное — увлекатель­ных записок, Лев Давидович, как видно, хорошо про­думал план обеспечения личной безопасности, но не очень хорошо подумал о последствиях издания своего труда для березовских «друзей». Впрочем, кто из политиков прошлого и нынешнего дня, думая о благе абстрактного народа, позаботился о судьбе конкрет­ного живого человека? Так было и так есть, и, оче­видно, так и будет...

К сожалению, не удалось разыскать следственное дело, из которого было бы видно, каким образом бе­зотказный Коровьи-Ножки выкручивался из затруд­нительного положения. На суде его защищал извес­тный в Тобольске адвокат В.Н. Пигнатти. (Интерес­нейшая личность! Член Трудовой народно-социалис­тической партии, юрист по образованию. В 1899 году выслан из Москвы в Тобольск под негласный надзор полиции. Здесь занимался адвокатской практикой, сотрудничал с губернским музеем, произвел первые раскопки на месте Кашлыка (Искера), являвшегося в XVI веке столицей Сибирского ханства). Он и спо­собствовал смягчению участи своего подзащитного. Учитывая, что на иждивении у Кузьмы Илларионо­вича было четверо детей в возрасте от трех до десяти лет, суд приговорил его к «возможно легкому нака­занию ».

А 2 июля 1910 года в Тобольске выездной сессией Омской судебной палаты разбиралось дело по обвине­нию бывшего исправника Евсеева в «бездействии вла­сти». (Вскоре после побега Бронштейна-Троцкого Иринарха Владимировича Евсеева освободили от занимае­мой должности и назначили архивариусом Тобольско­го окружного суда. Летом 1908 года он участвовал в экспедиции А.А. Дунина-Горкавича по исследованию низовьев Оби). Палата и ему вынесла оправдательный вердикт.




 6. Смута


«Мы были далеки от революционных бурь...»

(Из письма Н.К. Коровина от 10.06.78)


Вскоре Кузьма Илларионович оправился от нешу­точного испуга, и жизнь мало-помалу вошла в при­вычное русло. Он по-прежнему не покладая рук, в поте лица своего добывал хлеб насущный для большой се­мьи. В молодости в совершенстве овладев печным ре­меслом, прирабатывал в городке выкладкой и ремон­том печей.

Война с немцем, начавшаяся в 1914 году, грозовой тучей висела в стороне, но уже коснулась своим чер­ным крылом нескольких березовских семей, отдавших фронту сыновей и мужей. Политические же события, погромыхивавшие в Петербурге, его, по крайней мере до семнадцатого года, мало интересовали. Да и разго­воров с кем бы то ни было, а в особенности со ссыль­ными, в потускневших было глазах которых заискри­лась надежда на скорые перемены, он старательно из­бегал. После освобождения Евсеева от должности ис­правника Кузьма Илларионович, как человек совест­ливый, испытывал мучительное чувство вины перед незлобивым по натуре, с мягким сердцем человеком, а взамен назначенный на должность Ямзин поглядывал искоса, исподлобья. Не доверял, стало быть. (Лев Ни­кифорович Ямзин в 1908 году из Обдорска был переве­ден в Березов помощником исправника, а в 1910—1917 гг. служил березовским уездным исправником).

В 1913 году жена осчастливила Кузьму Илларионо­вича поздним, пятым в семье, ребенком — дочерью Наташей. Тут уж не до политики, только успевай кру­тись! Всех пятерых обуть-одеть-накормить-напоить, в школу собрать-отправить надо исхитриться. Ладно, Александр с Николаем подросли, дома по хозяйству помогать стали: и сена корове бросят, и лошадь вычис­тят, напоят, в стойле и в стайке уберут, и навоз на ого­род вывезут... Александр ростом вышел, цепкий, лов­кий — в мать! А Колька — в батю: коротышка, юркий, быстрый, как щуренок! Возле брата неотступно крутит­ся, подражает старшему. Вся надежда на детей!

Пятидесятитрехлетний отец большого семейства со­бирался жить долго и основательно, если уж не с Бо­жьей (в церковь не ходок!), то с сыновней помощью. Он собирался жить крепко, как и подобает трудолюбивому крестьянину (а если и не получается пока, так ведь семья какая — один-то надорвешься!). Но теперь-то год от году будет легче, хоть к старости об­легчит долюшку жены, измученной работой да заботушкой о детях. А тут еще и он тюрьмой своей не­кстати добавил ей седин... Подальше бы от этих дел! До добра не доведут!

Он уходил в работу с головой, а работа, даже самая тяжелая и грязная, была ему в привычку, как лошади оглобли...

Наступил семнадцатый...

В конце февраля—начале марта горожане были взбудоражены ветром ворвавшимися в город слухами: войска в столице перешли на сторону восставшего на­рода, создано Временное правительство во главе с кня­зем Львовым...

С каждым новым днем слухи обрастали немысли­мыми подробностями: император Николай отрекся от престола, великий князь Михаил Александрович пос­ледовал его примеру...

Оживилась и затаившаяся было в ожидании развяз­ки столичных событий губерния. 5 марта в Тобольске освобожден от должности губернатор Н.А. Ордовский- Танаевский, и через несколько дней губернским комис­саром Временного правительства назначен председатель Тобольского временного комитета общественного спо­койствия В.Н. Пигнатти... Василий Николаевич, защи­тивший в девятьсот десятом Кузьму Илларионовича!

В марте в Березове, как и по всей губернии, был создан совдеп — Совет рабочих, крестьянских и сол­датских депутатов. А в один из теплых первомайских дней Тихон Сенькин (Тихон Данилович Сенькин, ор­ловский рабочий-большевик, за участие в революци­онных событиях 1905 года в 1906-м сослан в Обдорск, оттуда в 1909-м переправлен в Березов, где его и заста­ли события 1917 года), кивнув приветственно при встре­че, приостановился.

—  Слышал новость-то, Кузьма Илларионович?

—  Что за новость, Тихон?

—  Троцкий в Петрограде!

—  А кто он... Что? Откуда?

Сенькин рассмеялся:

—  Как же ты запамятовал, Кузьма Илларионович, кого с Федором Рошковским вызволил из ссылки в девятьсот седьмом? Вот он и есть тот самый! Только что из-за границы!

—  И кто же он теперь? В каком чине-должности?

—  В большом, Кузьма Илларионович. В большом, если не в главном! И он себя еще покажет. В полный рост!

— Ишь ты, — хмыкнув, бормотнул Кузьма Илла­рионович. — Всюду старые знакомцы... Что в Петрог­раде, что в Тобольске.

Так в мае 1917 года в размеренную, спокойную жизнь Кузьмы Илларионовича Коровьи-Ножки неж­данно-негаданно после десятилетнего забвения вернулся из галифакского «плена» пламенный вождь и трибун, автор безумной идеи «мирового пожара», супертерро­рист начала века Лев Давидович Бронштейн-Троцкий...

Пройдет еще немного времени, и Кузьма Илларио­нович станет смотреть на разворачивающиеся в стране события его, Троцкого, глазами, следить за каждым шагом твердой и стремительной поступи кумира...

А пока, вполуха улавливая отзвуки событий, он решал семейные проблемы. Александр окончил город­скую школу, и на учительском совете было решено сменить ему фамилию на более благозвучную — Ко­ровин. Впоследствии на новую фамилию перепишет­ся вся семья, в том числе и сам Кузьма Илларионо­вич. А не возражал он потому, что подрастали доче­ри. Старшей, Анне, — двадцать первый год, невеста на выданье, а каково с такой фамилией краснеть пе­ред ребятами? Стыдилась девушка фамилии. И что ни говори, не век же под чужой фамилией ходить, не всему же роду! Родную не вернешь, так хоть чужую чуть облагородить...

Александр окончил школу и поступил учеником на телеграф, но использоваться стал в качестве рабочего по восстановлению линии. А волна столичных беспорядков, демонстраций докатилась и до Березова. Вскоре за учас­тие в забастовке телеграфных рабочих Александра уволь­няют...

—  Тоже бузотер мне выискался тут! — побурчал отец, но внутренне был успокоен: уж кому-кому, а ему- то было хорошо известно, чем кончаются подобные игрища. Сколько на его веку прошло этапами! Побур­чал и молвил примирительно, со вздохом: — Ладно, дома помогай, а там... А там посмотрим!

А в столице между тем происходит нечто непонят­ное даже для все знающего, все понимающего Сеньки- на. В июле пролилась большая кровь. Правительство сменилось...

Но самое зловещее состояло в том, что Троцкий вновь в тюрьме, в «Крестах». Впервые чувство страха перед вероятностью нового ареста и суда (чем черт не шутит!) появилось у Кузьмы Илларионовича. А тут еще Корнилов, поговаривали, снялся войском с фронта и пошел на Петроград... На своих же двинулся! Черт знает что творится!

К осени, однако, тучи разметало. Сенькин сообщил:

—  Радуйся, Кузьма Илларионович, Троцкий на сво­боде!

Спустя месяц громом прокатилось-прогремело над Березовым, вызвав суматоху и сумятицу в умах:

—  P-революция свершилась! Вр-ременное свер-ргну- то! Керенский бежал! Ленин в Петрограде! Создано Со­ветское правительство — Совет народных комиссаров!..

—  Слышь, Кузьма Илларионович, — новым сооб­щением встретил Тихон Сенькин. — Лев Давыдыч за­нял пост наркома! Растут твои знакомцы!

А однажды, как бы между прочим, вдруг поинте­ресовался:

—  Ты, Кузьма Илларионович, сам-то не надумал в партию вступить?

—  В какую, Тихон, партию?

—  В нашу, разумеется... В РКП(б)! В которой Троцкий!

—  Так ведь я в сторонке вроде...

—  А это ведь с какого боку посмотреть! Лев Давы- дыч с нами, а вот ты — в сторонке... Непорядок это... Троцкий бы, уверен, не возразил против тебя. Надума­ешь — дай знать!

...К декабрю Кузьма Илларионович надумал. С по­бедившим Троцким в одной партии как-то поуверен­ней, поспокойней будет. Добро добром воздастся!




7. Большая кровь. Арест. Еще арест...


«...Власть менялась не по годам, а по месяцам.

Тут уж не до жиру, быть бы живу»

(Из письма Н.К. Коровина от 10.06.78)


Вступление в ряды РКП(б) само по себе каких- либо видимых перемен в жизнь Кузьмы Илларионо­вича не привнесло. Он и в восемнадцатом году, как в шестнадцатом-семнадцатом, но теперь уже в паре с безработным сыном печничал и даже по причине не­хватки кирпича пробовал заняться изготовлением сырца кустарным способом. Словом, жил, как жил всегда, разве что заинтересованнее вслушивался в ве­сти из революционного Петрограда. А вести понача­лу обнадеживали: в марте Троцкий был назначен на­родным комиссаром по военным, чуть позднее — по морским делам. Правда, поговаривали, что не при­дут к согласию в вопросе о войне и мире... Ну да это дело времени, полагал Кузьма Илларионович, два большевика — Троцкий да Ильич — уж как-нибудь договорятся.

Но вот созданный в январе Березовский революци­онный комитет объявил о переходе власти к военно­революционному комитету. Бывший член ревкома Сень- кин возглавил красноармейский отряд. Тревожно на душе, но страха пока нет. Нет потому, что 1—4 апреля состоявшийся в Березове Первый уездный съезд Сове­тов провозгласил установление Советской власти...

И вновь легкое смятение: губернский центр пере­мещен в Тюмень, а в Тобольске красноармейцами аре­стован Пигнатти... Вот уж поистине судьба играет че­ловеком! Легкое смятение, но все же не испуг — Васи­лий Николаевич-то вывернется, уж он не пропадет!

Всерьез же испугался Кузьма Илларионович в июне.

К концу мая белочехи взяли Омск, и корпус пол­ковника Р. Гайды двинулся на север: на Ишим и далее — на Тобольск. Декретом СНК от 12 июня объявлена мобилизация в Красную Армию.

Александр захорохорился.

—  Бать, я запишусь!

—  Я те запишусь! — (Придушенным шепотом). — Я вот запишусь! Ишь, чего удумал!

—  Бать, ты же большевик!

—  Я тебе поболыпевичу! — (С испуганной огляд­кой). — Вожжами иль супонью! Так нажгу, что поза­будешь... Я сказал: нишкни! И все мне!

14 июня красные оставили Тобольск, а еще через неделю и Тюмень. Власть в губернии перешла к Вре­менному сибирскому правительству во главе с П.В. Вологодским. Оно было создано в Омске и провозгла­сило Декларацию «О государственной самостоятельности Сибири». В уездах восстанавливались комиссариа­ты, ликвидированные коммунистами. Тобольск опять стал уездным центром, а губернским комиссаром — В.Н. Пигнатти... На всей территории губернии запре­щалась деятельность большевистской партии. Узнав о ликвидации Советов в Тобольске, березовские антисо­ветчики арестовали членов совдепа, в том числе и Сень- кина. В губернии объявлено военное положение. Но пока без стрельбы...

А где-то в стороне, особенно, по слухам, на Урале, лилась большая кровь. Белые и красные объявляют мобилизацию. Брат пошел на брата...

— Нишкни, вояка! Затаись! — шипит Кузьма Ил­ларионович на сына.

Вот когда повздрагивал ночами!

Одна теплилась надежда: в сентябре в Петрограде создан Реввоенсовет, председателем которого стал Троц­кий. «Уж он-то не допустит до большой беды. Он добе­рется до Тобольска-Омска! Порядок наведет!».

Увы, надеждам суждено было не скоро сбыться. В октябре Кузьма Илларионович будет арестован...

Вот что писал по этому поводу припозднившийся с выходом номер газеты «Тобольское народное слово» за февраль 1919 года:

_«Нам_сообщают_из_Березова,_что_недавно_там_был_арестован_по_доносу_добровольцев_ (вот теперь-то дей­ствительно кто-то «настучал» на Кузьму Илларионо­вича, только вряд ли это был зырянин Никифор — Н.К.) _гражданин_Коровьи-Ножки_только_за_то,_что_принимал_участие_в_бегстве_Бронштейна-Троцкого_из_березовской_ссылки_в_1907_году._Вскоре,_по_сношению_с_Тобольском,_его_выпустили,_но_семья_и_несчастная_жертва_бескорыстной_привязанности_к_«борцу_за_сво­боду»_вновь_пережили_тяжелые_минуты..._

_Нужно_быть_последовательным,_ — сообщалось далее в газете, — _и_привлечь_к_уголовной_ответствен­ности_и_нынешнего_управляющего_Тобольской_губер­нией_ (точнее, губернского комиссара Временного сибирского правительства — Н.К.) _В.Н._Пигнатти,_за­щищавшего_когда-то_на_суде_гражданина_Коровъи-Нож-_ки_и_способствовавшего_смягчению_его_участи...»._

Таким образом, и на этот раз адвокат Пигнатти своим комиссарством невольно «защитил» Кузьму Илларионовича. Но все же избежать тюрьмы ему не удалось.

За наведение порядка взялся адмирал А.В. Кол­чак. В ноябре военный комиссар Временного сибирс­кого правительства объявил себя Верховным правите­лем России, а уже в январе 1919 года колчаковский отряд Турнова численностью 250 человек прибыл в Березов из Омска, с комфортом разместился в здании девичьего духовного училища...

Кузьма Илларионович опять был арестован. Надолго и всерьез. Он был виновен уже в том, что «ходил в большевиках »...

Но и на этот раз не суждено ему было сгинуть в тюрьме, как сотням, тысячам расстрелянных, заму­ченных, зарубленных, утопленных с «барж смерти». Будем справедливыми, не станем идеализировать «бе­лое» движение. Белые, как и поныне свидетельствуют десятки братских могил и захоронений на территории бывшей губернии, охваченной огнем братоубийствен­ной войны, зверствовали не меньше, а в иных случаях и гораздо изощреннее, чем красные.

Летом 1919 года Красная Армия перешла в на­ступление на Восточном фронте. 14 июля красные взяли Екатеринбург, 8 августа — Тюмень. Дивизия под командованием В.К. Блюхера 4 сентября овла­дела Тобольском, но, наткнувшись на неожиданно ожесточенное сопротивление речной флотилии про­тивника, окончательно смогла взять город только 22 октября.

Вероятно, тогда и были освобождены уцелевшие то­больские узники, но в Березов Кузьма Илларионович вернулся через полгода...

Созданный в районе Демьянска—Увата партизанс­кий отряд П.И. Лопарева (Платон Ильич Лопарев — уроженец села Самарово, участник первой мировой вой­ны, племянник известного в Петербурге и на Обском Севере ученого-византиноведа, историка, палеографа, исследователя древнерусской литературы Хрисанфа Ме- фодьевича Лопарева. В 1937 году арестован по необос­нованному обвинению и расстрелян, в 1957 году реа­билитирован) и отряд Скосырева в ноябре без боя взя­ли Самарово, в декабре, соединившись с Северным эк­спедиционным отрядом А.П. Лепехина, направленным в район боевых действий с целью подчинения парти­занского движения, взяли Березов и Обдорск. Отряд Турнова отступил на север и хорошо укрепился в Са- ранпауле. Бои с остатками его отряда продолжались до весны. В марте сдавшийся в плен Турнов был рас­стрелян, а в апреле партизаны и красноармейцы вер­нулись в Березов...

В июне 1920 года из Иркутской тюрьмы возвратил­ся Тихон Сенькин и возглавил уездный военно-рево­люционный комитет, созданный в Березове еще 2 января. Из Тобольска 20 июня вернулся Кузьма Иллари­онович...

Его ожидали изголодавшаяся семья, возглавляемая не по летам возмужавшим Александром, запущенное хозяйство и жена с помутненным от всего пережитого рассудком.




8. Мятеж


«В воздухе витала смерть...»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78)


Не успел Кузьма Илларионович в очередной раз прийти в себя после тобольского заточения, привести в порядок натянутые нервы, успокоить семью, как с юга стала надвигаться новая беда...

Вспыхнувший в Ишимском уезде в январе—феврале 1921 года бунт — «бессмысленный и беспощадный», по- другому и не назовешь, как бы ни хотелось кое-кому из «новых» историков представить его «справедливой крес­тьянской войной» под лозунгом «За Советы, но без ком­мунистов», — вспыхнувший бунт в считанные недели переметнулся на северные города и веси Тюменской гу­бернии. Повсюду бунтовщиками производились жесто­кие расправы над коммунистами, продработниками и членами их семей. На охваченных пламенем бунта тер­риториях объявлялись мобилизации в так называемую Народную Армию, организуемую и хорошо управляемую отнюдь не крестьянами...

6 февраля в губернии введено военное положение, а 21-го Тобольск, с полгода тому назад с неимоверны­ми усилиями и большой кровью отбитый у колчаковцев, вновь оставлен красными. К марту пожар мятежа приблизился к Березову...

Можно ли было предотвратить развитие событий по наихудшему варианту, избежать огромных жертв как со стороны большевиков, так и со стороны мятежни­ков? Можно. Необходимо было это сделать. Во всяком случае, наиболее дальновидные большевики на местах многое предвидели и пытались исправить положение. Так, в феврале 1921 года тогдашним председателем Бе­резовского уездного исполкома Тихоном Сенькиным со­общалось в Тюменский губисполком, что в уезде дела плохи, как никогда: «Нет мяса, рыбные промыслы есть в очень редких местах, не хватает хлеба, «инородцы» недоедают, и тиф не может прекратиться». Не удиви­тельно поэтому, что на стороне мятежников повсемест­но оказывались, по воспоминаниям Лопарева, «лесные жители — остяки и вогулы». И уж слишком запоздало решение X съезда РКП(б) о замене продразверстки продналогом. Будь оно вынесено двумя-тремя месяцами раньше, трагедию удалось бы предотвратить.

Но в феврале—марте 1921 года красные отходили от Тобольска на север, а Березов тем временем готовился к эвакуации семей советско-партийных работников. И здесь большевики не придумали ничего лучшего, как прибегнуть к террористическим, бандитским методам самозащиты. В Березове они взяли в заложники и за­тем расстреляли 25 человек (по другим сведениям — 22), главным образом из купеческих семей. Только в последние год-два благодаря изысканиям В. Белоборо­дова, А. Петрушина, Л. Набоковой и других югорских краеведов из приоткрывшихся им архивов стали извес­тны имена несчастных жертв...

Эвакуировался и Кузьма Илларионович. Ему, в жизни никогда не занимавшему каких-либо советских и партийных постов, нужно было уходить только по­тому, что он числился «в большевиках», и только за­тем, чтобы сохранить жизни членов своей семьи.

Александра рядом уже не было. С момента прихо­да в Березов в апреле 1920 года красноармейского от­ряда Лепехина сын работал в военкомате в должности писаря-делопроизводителя. Тогда же он вступил в со­зданный в Березове Союз молодежи, и его кумиром стал молодой комиссар лепехинского отряда Афана­сий Пунтус. Сразу после изгнания из Березова отряда Турнова в здании девичьего Духовного училища, отведенного под клуб, комсомольцами стали устраиваться спектакли. В ходе одной из постановок Пунтус, испол­нявший роль, был ранен в щеку выстрелом из револь­вера холостым патроном. Несмотря на серьезное ране­ние (револьвер был приставлен вплотную к щеке), Пунтус нашел в себе мужество доиграть роль, чем и покорил окончательно сердца березовской молодежи. В первых числах января 1921 года Александр вступил добровольцем в отряд, высланный на юг против мя­тежников. А надломленный неизлечимой болезнью жены Кузьма Илларионович уже не мог повлиять на решение девятнадцатилетнего сына. Главной задачей отца было удержать подле себя рвущегося вслед за стар­шим братом шестнадцатилетнего Николая...

Эвакуировались двумя группами. Первая под защи­той красноармейцев по плану должна была отходить в Обдорск. Вторую — численностью примерно в 50 чело­век, состоявшую в основном из детей и женщин, в том числе и душевнобольной жены, дочерей (Анна с груд­ным ребенком), Николая, и уходившую через село Че- маши на Никита Ивдель (за Уралом), — возглавил Кузь­ма Илларионович. Помогал ему молодой и энергичный матрос с зазимовавшего в Березове катера «Орлик» Ге­оргий Рябинин. Задача состояла в том, чтобы до подхо­да мятежников «проскочить» Чемаши, расположенное на Тобольском тракте, и откуда шла дорога на Никита Ивдель. И это удалось. Расстояние в 150 километров на лошадях и оленях преодолели за сутки. Избежав встре­чи с мятежниками, свернули с тракта и через Сарты- нью, Саранпауль после изнурительного марафона доб­рались до места назначения. Оттуда по железнодорож­ной ветке выехали в Екатеринбург, из Екатеринбурга — в Тюмень, из Тюмени, уже пароходом, прибыли в Тобольск, взятый красными 8 апреля.

В Березов эвакуированные вернулись только после того, как все Приобье — от Тобольска до Обдорска — было очищено от мятежников. Сдав партийную кассу, порученную ему на сохранение, Кузьма Илларионо­вич стал думать, как и чем жить дальше. А подумать было о чем: жена больна, хозяйства нет — разгромле­но, разграблено за время эвакуации...

А главное — от сына нет вестей.




9. Ошворская трагедия


«Александр был воспитан в духе революционной ненависти к самодержавию и эксплуататорам...»

(Из письма Н.К. Коровина от 18.04.78)


Тревога усилилась после известия о том, что в селе Чемаши, благополучно пройденном в конце марта труппой Кузьмы Илларионовича, в апреле был схвачен ра­ненным в ногу и затем казнен мятежниками Тихон Сенькин. Его изуродованный пытками труп впослед­ствии перевезли в Березов и с подобающими почестя­ми захоронили в центре города на высоком берегу Сосьвы.

В доме Кузьмы Илларионовича стали часто бывать гости. С приезжими из Тобольска советскими и партий­ными работниками он подолгу вел разговоры, в кото­рые, однако, не допускал домочадцев. Но семья не могла не заметить, что после каждой такой встречи он стано­вился еще более хмурым и замкнутым.

Однажды, будучи особенно расстроенным, во вре­мя зашедшего разговора об Александре Кузьма Илла­рионович вдруг коротко сказал:

— Александра нет. Он убит в бою под Ошворами...

Встал и ушел.

Подробностей гибели Александра семья долго не знала. Но Кузьме Илларионовичу, очевидно, было из­вестно намного больше того, что сказал, однако до кон­ца дней своих он скрывал от родных страшную правду.

До сего времени у краеведов нет единой. версии ошворской трагедии. Так, в недавно изданной в Санкт- Петербурге книге бывшей заведующей Березовским кра­еведческим музеем, ныне жительницы Ярославля Ира­иды Шабалиной « Березов » этому эпизоду отведено всего несколько строк, причем весьма неубедительных. Ука­зывается, например, что «отступавший под натиском «кулацко-эсеровских» мятежников в феврале 1921 года отряд», в составе которого «были женщины и подрост­ки из созданного в Березове Союза молодежи, одетые плохо, из оружия на всех 16 берданок, близ деревни Ошворы был разбит, 36 человек расстреляны и броше­ны в прорубь».

Восстановим последовательность событий тех дней.

По воспоминаниям Николая Кузьмича, Александр принимал участие в боях под Самарово. Но прибыв­ший из Березова отряд Данилова, в состав которого Александр, очевидно, и входил, совместно с самаровским отрядом самообороны приняв бой с мятежниками у села Реполово, отступил на север. В Березов отряд вошел уже после ухода группы, возглавляемой Кузь­мой Илларионовичем, поэтому семья перед эвакуаци­ей с Александром и не увиделась. Здесь спешно пере­группированный отряд расстрелял заложников и 21 марта двинулся дальше на север, прикрывая теперь уже ту, первую, березовскую группу, которой, мы по­мним, надлежало отступить в Обдорск и в состав кото­рой, разумеется, входили «женщины и подростки из созданного в Березове Союза молодежи». Подчеркиваю: в состав группы эвакуированных, а не в состав красно­армейского отряда.

Но березовские власти, принявшие решение об эва­куации группы в Обдорск, по-видимому, не предпола­гали, что и там 17 марта вспыхнет мятеж. Загадкой остается одно: почему о нем не предупредили отправлявшихся туда эвакуированных? Не смогли? Не успе­ли? Понадеялись на то, что обдорский мятеж легко и скоро будет подавлен? Действительно, он будет подав­лен через полторы-две недели, но 1 апреля мятежники вновь возьмут город...

Березовские эвакуированные и бойцы сопровождав­шего их отряда, едва приблизившись к Обдорску, вы­нуждены были в спешном порядке, без передышки, на­чинать новый отход. В конце марта от Обдорска отступи­ли три отряда. Отряду Протасова предстояло уйти в Ямальскую тундру, отрядам Хорохорина и Сосунова — за Урал. Но отряд Сосунова дошел только до Ошвор...

Летом 1927 года Николай Кузьмич Коровин встре­тит в Самарово на пароходе окруженного толпой при­зывников зырянина со следами многочисленных за­живших ран на бритой голове. Он представится един­ственно уцелевшим участником ошворской трагедии и расскажет, как все произошло.

Это случилось в начале апреля (но не в феврале, как считает И. Шабалина). Основная группа измо­танных многодневными переходами эвакуированных уже вышла из села, когда в него вошли прикрывав­шие их отход бойцы не менее измотанного и обеск­ровленного в боях отряда Сосунова. Заметив, что в окрестном лесу поднимаются столбы дымов, красно­армейцы поинтересовались у местных жителей, что они означают. Группа зырянской молодежи, пред­ставившейся комсомольцами, объяснила, что это оле­неводы жгут костры, и вызвалась охранять отдых бой­цов. Те, на беду, поверили и согласились. Тем време­нем настигшие отряд мятежники, наведенные «зы­рянскими комсомольцами», окружили село и к ночи напали на спящих. По словам зырянина, погибло не менее 70 красноармейцев и часть оставшихся с ними эвакуированных. Причем схваченных врасплох спер­ва казнили: кололи штыками, рубили шашками, а затем расстреливали или живыми топили в прорубях. Уничтожили всех. «Недозарубленного», «недозастреленного» зырянина наутро подобрала сердобольная старуха зырянка, спрятала его в бане и выходила.






 10. В гостях у наркома


«В 1923 году председатель Реввоенсовета лично наградил нашего отца»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78)


Следует воздать должное Бронштейну-Троцкому: он не забывал «маленьких» людей, оказавших ему посиль­ную помощь в его скитаниях по ссылкам. В книге «Моя жизнь» Лев Давидович тепло вспоминал об одном из таких «маленьких», служившем надзирателем («дежур­ным помощником») петербургской «предварилки»:

_«Один_из_них,_уже_пожилой,_особенно_благоволил_к_нам._Я_подарил_ему,_по_его_просьбе,_свою_книгу_и_свою_карточку_с_надписью._«У_меня_дочери_курсистки»,_ — _шептал_он_с_восторгом_и_таинственно_подмигивал..._Я_встретился_с_ним_при_советской_власти_и_сделал_для_него,_что_мог,_в_те_голодные_годы»._

Помнил Лев Давидович и бескорыстного березовского гражданина Коровьи-Ножки...

_«После_Октябрьской_революции_Козья_Ножка_не_скоро_узнал,_что_это_именно_мне_он_помог_бежать_десять_лет_перед_тем._Только_в_1923_г._он_приехал_ко_мне_в_Москву,_и_встреча_наша_была_горяча._Его_обла­чили_в_парадное_красноармейское_обмундирование,_во­дили_по_театрам,_снабдили_граммофоном_и_другими_подарками...»._

Нетрудно представить себе потрясение 63-летнего Кузьмы Илларионовича, еще не обретшего душевного покоя после трагической гибели старшего сына, устав­шего от нескончаемых тревог и треволнений, когда в сентябре 1923 года Тобольская партийная организация (а в 1923-м Березов отнесен к Тобольскому району созданной Уральской области) оповестила его о том, что он вызывается в Реввоенсовет. Наверняка испытал состояние, близкое тому, что испытывал хорохористый печник, из известного стихотворения Твардовско­го, неожиданно вызванный к Ленину. Правда, Кузьма Илларионович к тому времени уже знал, что председа­тель Реввоенсовета — это и есть тот самый молодой красавец в пенсне, которого в девятьсот седьмом году он, можно сказать, вернул революции...

И все же — с тех пор прошло шестнадцать лет! Сколько воды утекло! Сколько самых неожиданных, трагических событий позади! И как порою на глазах неузнаваемо меняются люди! К добру ли вызов? К худу ли? Что там на уме у Троцкого?.. Натерпелся страху.

10 октября Кузьма Илларионович был представлен председателю Реввоенсовета. О том, что «встреча была горяча», мы уже знаем, но о том, что творилось в пере­пуганной душе «маленького человечка» из захолуст­ного Березова, остается только догадываться...

Позиции Троцкого к моменту встречи с Коровьи- Ножки (к тому времени — Коровиным), то есть к ок­тябрю 1923 года, несколько пошатнулись. От актив­ной политической деятельности отошел Ленин. В июле был ликвидирован наркомат по делам национально­стей, и уже до мая 1941 года Сталин занимал пост Генерального секретаря ЦК партии. А ведь еще 24 де­кабря 1922 года Ленин продиктовал свое «предупреж­дение»:

_«Я_думаю,_что_основным_в_вопросе_устойчивости_(ЦК_—_Н.К.)_с_этой_точки_зрения_являются_такие_члены_ЦК,_как_Сталин_и_Троцкий._Отношения_между_ними,_по-моему,_составляют_большую_половину_опасности..._раскола...»._

Летом и осенью полем борьбы с Зиновьевым, Каме­невым и Сталиным стал анализ известной ситуации в Германии. В сентябре 1923 года Троцкий выступил с резкой критикой положения в партии и стране, под­черкивая опасность отрыва партаппарата от масс и от­сутствие твердого курса в экономике...

И все же 44-летний Троцкий был еще в силе и славе.

В этой связи интересно воспоминание бывшего мень­шевика Либермана (в публикации Ю. Помпеева), в начале 20-х годов возглавлявшего «Северолес» и часто общавшегося с председателем Реввоенсовета:

_«Попасть_к_Троцкому_было_гораздо_сложнее,_чем_к_Ленину._Приходилось_пройти_через_пять_комнат,_где_у_дверей_находились_щегольски_одетые_военные._Нако­нец_я_очутился_перед_большим_столом_со_всеми_атри­бутами_стола_министра._Передо_мной_сидел_началь­ник_Революционного_Военного_Совета_Троцкий._Во_всех_его_движениях_и_словах_заметно_было,_что_он_вели­кий_человек._В_то_время,_как_от_Ленина_веяло_просто­той,_от_Троцкого_исходили_холод_и_надменная_фор­мальность»_ .

Еще одна цитата из Либермана:

_«Зачесанные_назад_густые,_упрямые_волосы,_черные_с_проседью;_подстриженная_клинообразная_бородка;_хо­рошо_скроенный_полувоенный_костюм_цвета_хаки;_вы­сокие_сапоги_офицерского_образца;_нервные,_с_удлинен­ными_пальцами_руки;_жесткие_умные_глаза_и_пенсне._Широкий_письменный_стол,_уставленный_множеством_всяких_письменных_принадлежностей,_давали_почув­ствовать_всякому_посетителю_пафос_дистанции...»._

Надо думать, «пафос дистанции» Кузьма Илла­рионович прочувствовал куда более остро, чем това­рищ Либерман. Ибо перед «великим человеком» пред­стал маленький, в прямом и переносном смысле, че­ловечек (росту в нем было не более полутора метров) на кривых, не гнущихся в коленях от робости ногах, с клинообразной же, но белой жиденькой бородкой, с мягкой щеточкой усов и серыми умными глазами на мертвенно-бледном, окаменелом от волнения лице...

Нам опять-таки остается только предполагать, о чем беседовали эти два человека. Вспомнили, разуме­ется, общих знакомых: Евсеева, Рошковского, «пройдошу»... Последнего — недобрым словом. Троцкий вкратце рассказал о благополучном завершении тог­дашнего побега, Кузьма Илларионович поведал о пре­вратностях судьбы.

Чрезмерно занятый решением архиважных государ­ственных задач, Троцкий позволил себе времени на общение ровно столько, сколько нужно, чтобы не оби­деть человека невниманием, но распорядился «пока­зать» Москву, что и было выполнено с честью. Гостю показали и Москву, и магазины, и музеи, и театр... А перед отъездом одарили граммофоном, охотничьим дву­ствольным ружьем, именными часами, комплектом парадного красноармейского обмундирования, в коем он на обратном пути позировал фотографам Тюмени и Тобольска, и позолоченной чашей, которой, в отличие от ружья, суждено будет громко «выстрелить» в трид­цать седьмом...

Но главное — вручили удостоверение следующего содержания: 

_«Народный_комиссар_по_военным_и_морским_делам._

_10_октября_1923_г._

_Удостоверение_№_2380._

_Предъявитель_сего_Кузьма_Илларионович_Коровин_ — _старый_друг_революционеров,_оказывавший_им_неоднок­ратно_крайне_важные_услуги_в_смысле_побегов_из_ссылки_и_прочее._В_частности,_мой_побег_из_Березова_был_органи­зован_т._Коровиным,_который_поплатился_за_это_тюрь­мой,_а_позднее,_при_белых,_едва_не_поплатился_жизнью._

_Старший_сын_Коровина_убит_белыми_во_время_граж­данской_войны._Прошу_всех_товарищей,_во_внимание_к_заслугам_т._Коровина_перед_революцией,_оказывать_ему_в_необходимых_случаях_содействие._

_Председатель_Реввоенсовета._

_Подпись._

_Печать»._

Из всех документов отца у Николая Кузьмича ос­танется на память лишь эта пожелтевшая, с подклеен­ными сгибами бумажка...




11. Низвержение кумира


«Вскоре после возвращения в Березов отец заболел...»

(Из письма Н.К. Коровина от 21.10.78)


В то время, когда осчастливленный радушным при­емом Кузьма Илларионович возвращался в Березов, а возвращение с торжественными встречами и провода­ми по всему пути следования затянулось едва ли не на полмесяца, в кабинете председателя Реввоенсовета день ото дня становилось жарче. И атмосферу вокруг себя Троцкий накалял собственноручно — письмами в ЦК. В одном из них, подписанном за два дня до «горячей встречи» — 8 октября 1923 года, он писал:

_«...Объективные_трудности_развития_очень_вели­ки._Но_они_не_облегчаются,_а_усугубляются_в_корне_неправильным_партийным_режимом;_перенесением_внимания_с_творческих_задач_на_внутрипартийную_группировку;_искусственным_отбором_работников,_сплошь_и_рядом_не_считающихся_с_их_партийным_и_советским_весом;_заменой_авторитетного_и_компетен­тного_руководства_формальными_приказами,_рассчи­танными_только_на_пассивную_дисциплину_всех_и_каждого»_._

Серьезный вызов даже по тем «демократическим» партийным временам!

Более того, 24 октября — не успел Кузьма Иллари­онович прибыть в Березов, — Троцкий подписал свое второе знаменитое письмо в ЦК. Выражаясь на совре­менном политическом сленге, перешел в решительное «осеннее наступление», навязав оппонентам дискуссию по хозяйственной политике и внутрипартийной жиз­ни. Низовая «партийная масса», естественно, была взбудоражена эдаким дуплетом. Но вскоре объединен­ный Пленум ЦК и ЦКК РКП(б), рассмотрев вопрос «О внутрипартийном положении в связи с письмами Троц­кого», признал его выступления «несвоевременными». Виновник переполоха вроде бы и согласился с такой оценкой, но всего лишь через полтора месяца, 11 де­кабря, «выстрелил» в газете «Правда» статьей «Новый курс», т.е. опять «полез на рожон»: на этот раз в раз­витие законченной, казалось бы, дискуссии затронул проблему поколений в партии. Сталин 15 декабря от­ветил статьей «О дискуссии, о Рафаиле, о статьях Преображенского и Сапронова и о письме Троцкого». И вновь председатель Реввоенсовета потерпел поражение: в январе 1924 года принятой XIII партийной конфе­ренцией резолюцией «Об итогах дискуссии и о мелко­буржуазном уклоне в партии» платформа троцкистов была осуждена.

Дальше — больше. Троцкий терпит поражение по всем «фронтам».

11—19 января 1924 года он не смог из-за болезни принять участие в заседании Президиума Исполкома Коминтерна, но вместе с Пятаковым отдал свой голос за тезисы Радека (по вопросу о причинах поражения так называемого «германского Октября» 1923 года). Однако большинством голосов Президиум принял за основу зиновьевскую линию на преодоление «правого уклона» в КПГ...

И июне—июле 1924 года делегаты компартий на V конгрессе Коминтерна практически единодушно осу­дили троцкистскую оппозицию как «мелкобуржуазный уклон...».

Что же Троцкий? А он после кратковременного пе­рерыва, вызванного, должно быть, необходимостью «отряхнуться» от навешанных на него ярлыков и об­винений и собраться с мыслями после поражения в непрерывных дискуссиях «горячей» осени двадцать тре­тьего и не менее «горячих» зимы и лета двадцать чет­вертого, в сентябре, находясь в Кисловодске, «выстре­лил» дерзкой статьей «Уроки Октября», в которой бе­зоглядно нарывался на новый скандал: поднял вопрос о полусоглашательской тактике Каменева и Сталина в феврале—марте и о поведении тех же Каменева с Зи­новьевым в октябре семнадцатого года! И это в то время, когда в центре дискуссии партии стоял вопрос о «социализме в одной стране», т.е., по существу, терпе­ла поражение его знаменитая стратегия «перманент­ной революции»...

В конце концов случилось то, что по всем прави­лам и условиям политической борьбы и должно было случиться: в январе 1925 года Пленум ЦК партии ос­вободил Троцкого от должности председателя Реввоен­совета.

Подковерные интриги всех более-менее значитель­ных кремлевских перемещений как в прошлом, так и в настоящем современнику, вероятно, так и не удастся распутать до конца, да и, слава Богу, далеко не каждо­го они интересуют, но в нашем случае любопытно ут­верждение по поводу отстранения Троцкого от власти доктора исторических наук Н.А. Васецкого. В своем предисловии «Л.Д. Троцкий: политический портрет» к книге Льва Давидовича «К истории русской револю­ции» он пишет:

_«В_борьбе_с_Троцким_ — _в_нарушение_Устава_партии_ — _в_Политбюро_и_ЦК_создавались_компакт­ные_группы,_которые,_прежде_чем_вынести_вопрос_на_обсуждение_полномочного_органа_партии,_принимали_по_нему_решение_в_своем_узком_кругу._Так,_в_1923_— _1925_гг._были_созданы_сперва_«тройка»_(Сталин,_Зи­новьев_и_Каменев),_затем_«семерка»_(шесть_членов_Политбюро_ — _Сталин,_Каменев,_Зиновьев,_Рыков,_Томский,_Бухарин,_то_есть_все,_кроме_Троцкого,_и_плюс_еще_председатель_ЦКК_ВКП(б_)_Куйбышев_),_представ­лявшие_тайное_Политбюро._Имелись_и_кандидаты_в_такое_Политбюро_ — _Молотов,_Калинин,_Рудзутак,_Дзержинский_и_другие»._

Не могу сказать, из каких источников вытекает данное утверждение Васецкого, но в этой связи не та­ким уж и абсурдным покажется заявление самого Троц­кого, содержащееся в секретном письме в Политбюро ЦК ВКП(б) и в Президиум ЦКК от 4 января 1932 года из Кадыкея в публикации Ю. Фелыптинского:

_«...Вопрос_о_террористической_расправе_над_авто­ром_настоящего_письма_ставился_Сталиным_задолго_до_Туркула_ ("Троцкому сообщили, что бывший гене­рал русской армии А.В. Туркул планировал органи­зовать на него покушение — Ю.ФД: _в_1924_—_1925_гг._Сталин_взвешивал_на_узком_совещании_(_подчеркну­то мной — Н.К.,) _доводы_ «за» _и_ «против_»._Доводы_ «за» _были_ясны_и_очевидны._Главный_довод_ «против» _был_таков:_слишком_много_есть_молодых_самоотвержен­ных_троцкистов,_которые_могут_ответить_контр­террористическими_актами._

_Вопрос_в_1925_году_был_снят;_как_показывают_нынешние_события_ — _только_отложен...»._

Так или иначе, но менее чем через два года — в октябре 1926-го — Троцкий будет выведен из состава Политбюро...

Еще через год — в октябре 1927-го — исключен из состава ЦК ВКП(б)...

14 ноября — в десятую годовщину Октября — из членов партии.

В начале 1928-го окажется в новой — алма-атинс­кой — политической ссылке...

18 января 1929-го — коллегия ОГПУ примет реше­ние о высылке Троцкого за пределы СССР...

Все это произойдет после 1925 года. А в конце 1923- го—начале 1925 гг. Кузьма Илларионович Коровин после каждого известия об очередном выпаде кумира все более мрачнел и съеживался...




12. Смерть


«Мой отец был безбожником...»

(Из письма Н.К. Коровина от 10.06.78)


А в Сибирь неиссякаемым потоком шли ссыльные...

_«Республика_не_может_быть_жалостлива_к_пре­ступникам,_ — писал еще в 1921 году в ЦК РКП(б) «Железный Феликс». — _Ими_должны_заселяться_пус­тынные,_бездорожные_местности_ — _на_Печоре,_в_Бе­резове,_в_Обдорске_и_прочих»._

Если б только преступники! Недобитки-мятежни­ки, к примеру, к которым у Кузьмы Илларионовича не было ни жалости, ни сострадания. Вставший под ружье не может уповать на милость.

Но если до семнадцатого года ему было ясно, что по­литические, следовавшие в ссылку, к каким бы партиям они ни принадлежали, — враги самодержавия, и точка, то после семнадцатого стало непонятно, почему члены тех же партий оказались вдруг по разные стороны бар­рикад с победившими самодержавие большевиками. На его глазах шли в Сибирь этапами кадеты и эсеры, мень­шевики и анархисты, дашнаки, мусаватисты...

«Что там происходит?». Со всевозрастающей тре­вогой Кузьма Илларионович вслушивался в отзвуки нешуточных кремлевских баталий. Он не знал, не по­нимал да и в силу недостатка образования не мог вник­нуть в завуалированные от «широких партийных масс» истинные причины происходящего в Москве...

В январе 1924-го умер Ленин.

После назначения на должность председателя Рев­военсовета Республики М.В. Фрунзе тихо, по одно­му, смещены со своих постов все соратники Троцко­го...

Звезда кумира закатилась.

И как мужичок «рассудительный», сметливый, Кузьма Илларионович интуитивно предугадывал, к чему может привести борьба с Троцким и с теми, кого с недавних пор повсеместно стали называть «троцкистами». Не кончится ли тем, что вслед за сосланными ранее пойдут большевики? «Правый» большевик сошлет в Сибирь большевика «неправо­го»? Кто скажет, кто заручится, что в ссылку или в тюрьмы не пойдут «троцкисты»? И он, Кузьма Ил­ларионович, окажется в их числе. А как же не ока­жется, если и бумажка на руках от Троцкого. С под­писью. С печатью. И ружье дареное. И граммофон. И ваза... Не отговоришься, не отвертишься. Вот ведь угораздило не вовремя отметиться! То-то и в райко­ме кое-кто уже посматривает косо, как Ямзин в де­вятьсот десятом... А ведь все свои, знают как об­лупленного!

Что, если страхи не напрасны? И помощь Троцко­му в седьмом году, и суды-аресты, и поездка в Ревво­енсовет — все обернется доказательствами его несуще­ствующей вины. А что натерпелся, нахлебался до ноз­дрей, жену довел до умопомрачения, старшего сгубил в этой мясорубке — кто примет в зачет?

«Матерь пресвятая Богородица, даром, что безбож­ник, на колени встану — спаси и сохрани... Спаси и сохрани мя, грешного!».

Летом 1925 года Кузьма Илларионович умер.

У гроба с телом «друга революционеров» был выс­тавлен почетный караул из коммунистов и комсомоль­цев. Похоронили Кузьму Илларионовича рядом с боль­шевиком Тихоном Сенькиным на высоком берегу Сосьвы, где, по свидетельствам краеведов, в петровс­кие времена стояли пушки. Менее чем через десять лет к этим двум могилам добавится третья — братс­кая, в которой будут похоронены жертвы так называ­емого «казымского восстания».

...А о том, как «выстрелила» подаренная в 1923 году Троцким позолоченная чаша, рассказала в своей книге «Березов» И. Шабалина. Чаша в тридцатые годы каким-то образом оказалась в райкоме партии и ис­пользовалась там в качестве пепельницы. С точки зре­ния энкавэдэшников, повсеместно выискивавших в то время затаенных троцкистов, более доказательной ули­ки против тогдашнего секретаря райкома партии Сте­панова нельзя было и придумать. Пришлось ему по­платиться за «очевидную связь» с троцкистско-зино- вьевским блоком.




13. P.S.


«В день смерти отца возник пожар, угрожавший уничтожением городу»

(Из письма Н.К. Коровина от 12.04.78)


По поводу совпадений дат дня своего рождения с днем Октябрьской революции (25 октября) и года сво­его рождения с годом рождения будущего непримири­мого оппонента Сталина (1879) Троцкий когда-то выс­казался, что, в отличие от «мистиков и пифагорейцев», не видит особого смысла в этих чисто случайных со­впадениях и потому не придает им значения.

И он по-своему прав.

Как по-своему прав и тот, кто, не будучи мистиком и пифагорейцем, все же усмотрит в череде несчастий «революционной» поневоле семьи Голицына—Коровьи- Ножки—Коровина некий мистический смысл возмез­дия сыновьям за грехи отцов, а в пожаре, возникшем в Березове в день смерти Кузьмы Илларионовича, — если не символический отсвет несбывшегося, к счас­тью для человечества, «пожара мировой революции», то, дай-то Бог, символ очистительного огня.