308 Коняев Отголоски
отзвуки
Николай Коняев
Крестный Мишки Сурина
Мишка Сурин к крестному подался. Со всем своим семейством. Сам впереди, за ним — цепочкой — суринята катятся, позади Анюта семенит. Игнат — крестный — вышел со двора. Щурится. Встречает.
Вот дружба — не разлить водой! А с пустяка ведь завязалась.
...Мишка и теперь, в весьма солидном возрасте, нет-нет, да и выкинет номер, а холостым чуди- ил — не вспоминай!
Как-то раз накануне уборочной получил он новенький комбайн. Выпил, как положено, — технику обмыл. А вечером на танцах спьяну объявил:
— Женюсь, орлы. Железно!
Новость всколыхнула все село. Еще бы, самый заводной и взбалмошный, видать, угомонился. Приятели, понятно, опечалились, у старух душа запела, и деды решение одобрили.
Мишка петухом разгуливал по улице в обнимку с Адой Алексеевой, приезжей медсестрой. Ада заливалась звонким смехом от Мишкиных острот, а перед Игнатовой избой, где квартировала скромница Анюта, дважды жениха под ручку провела...
Но вот поздно вечером — у крестного укладывались спать — явился Мишка Сурин. Трезвый и смурной. Несмелая Анюта, зардевшись, в горницу метнулась. Игнат смекнул, что к чему. К Аде Алексеевой у него имелся давний счет. Зимой, когда лежал в больнице, она в вечной спешке впрыснула снотворное, после которого Игнат спал беспробудным сном едва ль не трое суток, не на шутку всполошив врача, родных и саму Аду.
— Ты, крестный, — начал Мишка, — в курсе моих планов. Надумал я жениться, но загвоздка вышла... Ада к старине пристрастие имеет. Иконы, самовары, прочий атрибут ее интересует. Вот, говорит, поженимся, свезем все это в город, обставимся на зависть! Свадьбу тоже требует по старинке сыграть. Чтоб на тройке с бубенцами да в расписной кошевочке... И никак иначе. Придется ждать до снега. Но это полбеды. Вот где кошевку взять?
Крестный усмехнулся.
— Снег не за горами. Кошевка, Миха, есть. Игрушка — не кошевка! Тятина работа. Но оглобли спрели.
Мишка встрепенулся.
— Оглобли — не полозья. Завтра и заменим. Договорились, крестный? По рукам?
По рукам, так по рукам.
Наутро — Мишке невтерпеж — в березняк отправились. Пришли. Игнат дал крестнику топор, сам на валежину присел, самокруткой затянулся.
— Руби, — сказал, — на выбор.
Мишка глядь по сторонам — кругом стоят красавицы, рубить рука не поднимается. А надо. Облюбовал одну, смахнул ее, очистил. Присмотрелся — а ствол-то с кривизной! Расстроился. Смахнул другую белоствольную. Всем хороша, но комелек с гнильцой!
Мишка от досады топор в кусты забросил.
А крестный щурится лукаво.
— Мой тебе совет: малость погоди. Не на рассвете свадьба. Вот наступит осень, опадет листва, все они, голубушки, насквозь просматриваться будут. Тогда не ошибешься.
Мишка выпучил глаза. Моргнул и кепку оземь.
— Ну, крестный! Ну, хитрец! Будь по-твоему! Согласен!
А там уборка началась. Работал Мишка яро. Так,
что на бункере его комбайна алели звезды лидера. Ада Алексеева с иконами в город укатила. Мишка бровью не повел. Молодежь воспрянула, старухи опечалились, а старики затылки поскребли, но жениха не осудили.
С тех пор, когда, случается, камышинские парни привозят на показ городских невест, и те не нравятся родным, они вздыхают втихомолку: «Сгонять бы в рощу за оглоблями такого жениха!»
отзвуки
Николай Коняев
Крестный Мишки Сурина
Мишка Сурин к крестному подался. Со всем своим семейством. Сам впереди, за ним — цепочкой — суринята катятся, позади Анюта семенит. Игнат — крестный — вышел со двора. Щурится. Встречает.
Вот дружба — не разлить водой! А с пустяка ведь завязалась.
...Мишка и теперь, в весьма солидном возрасте, нет-нет, да и выкинет номер, а холостым чуди- ил — не вспоминай!
Как-то раз накануне уборочной получил он новенький комбайн. Выпил, как положено, — технику обмыл. А вечером на танцах спьяну объявил:
— Женюсь, орлы. Железно!
Новость всколыхнула все село. Еще бы, самый заводной и взбалмошный, видать, угомонился. Приятели, понятно, опечалились, у старух душа запела, и деды решение одобрили.
Мишка петухом разгуливал по улице в обнимку с Адой Алексеевой, приезжей медсестрой. Ада заливалась звонким смехом от Мишкиных острот, а перед Игнатовой избой, где квартировала скромница Анюта, дважды жениха под ручку провела...
Но вот поздно вечером — у крестного укладывались спать — явился Мишка Сурин. Трезвый и смурной. Несмелая Анюта, зардевшись, в горницу метнулась. Игнат смекнул, что к чему. К Аде Алексеевой у него имелся давний счет. Зимой, когда лежал в больнице, она в вечной спешке впрыснула снотворное, после которого Игнат спал беспробудным сном едва ль не трое суток, не на шутку всполошив врача, родных и саму Аду.
— Ты, крестный, — начал Мишка, — в курсе моих планов. Надумал я жениться, но загвоздка вышла... Ада к старине пристрастие имеет. Иконы, самовары, прочий атрибут ее интересует. Вот, говорит, поженимся, свезем все это в город, обставимся на зависть! Свадьбу тоже требует по старинке сыграть. Чтоб на тройке с бубенцами да в расписной кошевочке... И никак иначе. Придется ждать до снега. Но это полбеды. Вот где кошевку взять?
Крестный усмехнулся.
— Снег не за горами. Кошевка, Миха, есть. Игрушка — не кошевка! Тятина работа. Но оглобли спрели.
Мишка встрепенулся.
— Оглобли — не полозья. Завтра и заменим. Договорились, крестный? По рукам?
По рукам, так по рукам.
Наутро — Мишке невтерпеж — в березняк отправились. Пришли. Игнат дал крестнику топор, сам на валежину присел, самокруткой затянулся.
— Руби, — сказал, — на выбор.
Мишка глядь по сторонам — кругом стоят красавицы, рубить рука не поднимается. А надо. Облюбовал одну, смахнул ее, очистил. Присмотрелся — а ствол-то с кривизной! Расстроился. Смахнул другую белоствольную. Всем хороша, но комелек с гнильцой!
Мишка от досады топор в кусты забросил.
А крестный щурится лукаво.
— Мой тебе совет: малость погоди. Не на рассвете свадьба. Вот наступит осень, опадет листва, все они, голубушки, насквозь просматриваться будут. Тогда не ошибешься.
Мишка выпучил глаза. Моргнул и кепку оземь.
— Ну, крестный! Ну, хитрец! Будь по-твоему! Согласен!
А там уборка началась. Работал Мишка яро. Так,
что на бункере его комбайна алели звезды лидера. Ада Алексеева с иконами в город укатила. Мишка бровью не повел. Молодежь воспрянула, старухи опечалились, а старики затылки поскребли, но жениха не осудили.
С тех пор, когда, случается, камышинские парни привозят на показ городских невест, и те не нравятся родным, они вздыхают втихомолку: «Сгонять бы в рощу за оглоблями такого жениха!»