308 Коняев Отголоски
отзвуки








Николай Коняев 





Прыжок с закрытыми глазами





Когда слухи о грядущем сокращении выстрелили вдруг директорским приказом о ликвидации маслозавода, Семен с Потапенкой слегка подрастерялись, но не настолько, чтобы заметать икру, полагая легкомысленно, что уж кому-кому, а им, тридцатилетним слесарям и дизелистам, применение в совхозе все-таки найдется. Но к весне совхоз распался...

Месяц вынужденного отды­ха — еще куда ни шло, два — непозволительная роскошь, на третий — впору волком взвыть. И ведь что интересно! Пользуй­ся, казалось бы, нечаянной сво­бодой — дома дел невпроворот, ан нет, не спорится работа, и дома не сидится. С гнетом-то на сердце! Отчаяние и стыд перед семьей срывают с места, с утра спешишь в поселок с надеждой хоть за что-то зацепиться. Вот и получается, что са­мый занятой народ — это безработный.

Весной прошел слушок — в поселке, час езды на мотоцикле, начали строительство кирпичного завода. Мужики — туда, Семен с Потапенкой вдогонку. Завод действительно затеяли, уже смонтировали корпус, но в спешке и неразберихе понадеялись на авось, слепи­ли на глазок да кое-как, что-то там в расчетах напор­тачили. Заморозили строительство.

Однажды повезло: с одним из поселковых воротил сговорились вылить фундамент под коттедж. Чтобы не терять время на дорогу, вселились в воротилину вре­мянку на участке и закатали рукава. Но только при­ступили, явилась делегация из трех патриотически на­строенных посредников, объяснила, что в поселке все подряды распределены заранее. Не грубо, можно ска­зать, вежливо, сочувственно предложила чужакам взять самоотвод. Взяли, некуда деваться...

Ох и помотались! Прошли все организации, да ото­всюду, как в насмешку, выпроваживали с носом. Взры­вом обернулся визит в УЖКХ — жилищно-коммуналь­ное хозяйство. Начальник управления, пожилой шут­ник, предложил пойти уборщиками улиц... Это им-то, слесарям и дизелистам, тридцатилетним здоровилам! С метлами податься! Потапенко сбледнел от возмущения и послал начальника в одно не очень респектабельное мес­то. И вышел, хлопнув дверью. Семен призадержался, смущенно извинился, на что начальник отмахнулся: ведь он хотел, как лучше, ничего зазорного в любой работе нет — у него, если хотите, в дворниках сегодня заслу­женный художник-живописец, кандидат сельскохозяй­ственных наук и бывший председатель сельсовета...

Потапенко аж трясся на ходу.

—  Еще день—два, — стонал, сжимая пальцы в ку­лаки, — и... это, бомбану кого-нибудь. И рука не дрогнет!

Семен замедлил шаг.

—  И долго думал, бомбандир?

—  А что еще-то остается? У тебя хоть Шура что-то в дом приносит, а у меня и Полька без работы, с ребят­ней сидит. А им в школу осенью. Думай, как одеть- обуть. Пачку папирос не на что купить. Скандалы каж­дый вечер. Это, выйду на дорогу с кистенем, у меня не заржавеет! — Посопел и усмехнулся, глянул сверху на Семена. — Ладно, не пугайся. Насчет бомбежки я, ко­нечно, пошутил. С кистенями в наше время на дорогу не выходят, а на «Калашникова» нам и вдвоем не на­скрести.

Пошутить-то он, понятно, пошутил, да по нешу­точной тоске в его глазах Семен твердо уяснил: на не­деле никакой работы им не подвернется, Потапенко созреет для любого дела. Не отговоришь.

Остановились у щита для объявлений. И сразу бро­силось в глаза: «РАЙВОЕНКОМАТ ПРОВОДИТ ОТБОР НА КОНТРАКТНУЮ СЛУЖБУ В ЗОНЫ ЧРЕЗВЫ­ЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ...»

Семен уставился на друга.

—  Ты что? — не понял тот.

—  Зайдем, узнаем, что почем!

—  Ты... это, выдумал, ей-богу! — Потапенко струхнул.



Плохо сегодня Семену. Хуже не бывает. И причина не в похмелье, хотя вчера с Потапенкой хорошо кон­тракт обмыли. Подписали все-таки спустя почти два месяца!.. Похмелье что? — пустяк, в привычку. Плохо оттого, что главное — объяснение с Шурой по поводу контракта — впереди. Не знаешь, как и подступиться. Что с Потапенкой они подписали что-то и не сегодня- завтра отправятся куда-то на «большие» деньги, она уразумела, но что и с кем подписано, куда уедут и на­долго ли — вчера он натемнил, напустил туману. Шура сгоряча не разобралась, но ведь успокоится и спросит.

Лучше бы открыться — все-таки в Чечню, не на курорт, но все может разбиться о преграду женской истерии. И что тогда? Опять, высунув язык, мотаться по поселку? Сил уже не хватит...

Держась за ноющую поясницу, Семен с трудом рас­прямился, уткнул тяпку в землю...

На соседнем огороде через узкий переулок в оран­жевом купальнике орудовала тяпкой Потапенко По­лянка. Чуть сзади, с тяпкой в длинных и худых, как черенки, руках гнул спину двухметроворостый Пота­пенко Егор. Там и сям на огородах белели поясницы склоненных мужиков...

«Это ж сколько нас, ненужных? Летом, в самую страду, столько мужиков с тяпками горбатится!» — Семен отер испарину с лица и запрокинул голову: вып­лывшая из-за горизонта дымчатая тучка зацепилась краешком за гребень заречной горы...

—  Что посматриваешь? Жарко? — заметила жена его движение.

—  Душно, Шура. Искупаться б!

—  Перед грозой, видать, парит. Надо поспешать! — объяснила Шура и заторопилась. — Тяпай, тяпай, не вздыхай. Ходи, Сема, веселей. Вздыхать-то вчера надо было, когда первую рюмашку с Егором подни­мал. Вот походи на солнцепеке, узнаешь, как она, кар­тошка, достается!

—  А то я, Шур, не знаю — не в деревне вырос!

—  Ты, Семочка, не зна-аешь! Знал, так подзабыл. На заводе работал, некогда было помочь, в безработ­ных оказался — опять руки не доходят. Первый раз и вышел. А я все сама. Посадить — сама, ладно, этот год Витька помогнул, ведра к луночкам подтаскивал... Прополоть — сама. За нею, за картошкой-то, ухажи­вать, оказывается, нужно... Теперь вот и копать одной придется. Все сама, сама, сама! С работы прибежала, кусок в зубы и айда. Думаешь, легко?

—  Ничего не думаю... Витька у нас где? — Семен вспомнил о сынишке.

—  Где он может быть? Купается. С утра до вечера в воде. Ты бы поругался... Хотя, до сына ли тебе? Ты в мыслях уже там... Мечтаешь, как смотаешься!

—  Ни о чем я не мечтаю, — поморщился Семен. — Ладно, Шур, пилить-то!

—  Ладно, видите ль, ему! Ничего не ладно. Я еще не начала, — распалялась Шура. — У других мужья, по­смотришь, — тоже, между прочим, сокращенные — уст­раиваются где-то, что-то да находят, жен не надрывают, семьи не бросают. А вы с Потапенкой намылились. Да был бы, Сема, толк, а то ведь толку, чую... Тьфу! Дома на заводе денег не видал, а там, куда уедешь, и вовсе не увидишь. А впрочем, поезжай! Катись на все четыре сто­роны, удерживать не стану, что ты есть, что нет тебя. Каб не Витька, так давно бы!.. — Шура осеклась и, мельком взглянув на тучку, буреющую с края, вновь пошла в на­клоне по меже. Песчаные крупинки скатывались с гнезд, застревали между пальцами ее крупных босых ног...

—  Чего — давно б? — прищурился Семен. — Ушла бы, что ли, а?

—  Дудки, Сема! Не на ту напал. Сам бы глаза скрыл, если б захотела!

Семен расхохотался.

—  Ты, Шура, перегрелась. Отдохни. Я тоже съез­жу, искупаюсь, а то невмоготу... Егор! — окликнул он Потапенко. — Заводи свой мотик, съездим на прото­ку, освежимся!

Потапенко Полинка в замедленном расклоне погро­зила тяпкой.



Лет пять тому назад, чтобы срезать крюк на ко­ровью ферму, протоку перегородили насыпью с по­перек проложенной трубой для водотока. Летом вода скатывалась в речку, и закупоренные илом концы трубы торчали с двух сторон дороги. С них-то и ны­ряла детвора.

—  Витя, хватит, накупался! Посинел весь, как цып­ленок! — крикнул Семен сыну, но проследил, как тот с оглядкой прошел к краешку трубы, сложил ладони лодочкой и прыгнул, взбив столб грязных брызг. До­вольный, вышел на берег и, дрожа от холода, подвел велосипед к отцу.

—  Езжай, сынка, домой — дождик вот-вот брыз­нет. Да мамке помоги там! — поторопил Семен.

Тучка постепенно принимала очертания нависше­го над гребнем реликтового ящера, отбрасывавшего тень на лысый склон горы...

—  Ну, как спалось сегодня? — полюбопытствовал Потапенко.

Семен пожал плечами. 

—  Сегодня, как ни странно, крепко. Едва Шура утром раскачала.

—  Нервы у тебя! А меня и водка не сморила. Я, признаться, так и не заснул. Раздумался чего-то...

—  Теперь чего раздумывать? Назад ходу нет. Те­перь вперед, и с песней!

—  ... раздумался и... это, — гнул свое Потапенко, расковыривая пальцем углубление в земле.

Семен насторожился:

—  Ну, ну, раздумался, и что? Ты договаривай, не мямли.

—  Боюсь чего-то я, Семен. Сомнения какие-то... По­горячились мы с тобой. Я чего подумал ночью? У меня же шурин в области... Это, Полькин брат-то. Магазин­чик у него. Шмотками торгует. Из Турции привозит. Сам туда-сюда курсирует, а баба продавцом. Вроде, по­лучается... Съезжу, посоветоваюсь... Может, что под­скажут. Чем, может, пригожусь. Что на это скажешь?

—  Что тебе сказать? — помрачнел Семен. — По­словица недаром, видно, молвится — ближняя копееч­ка дороже дальнего рубля. Шурин челноком, а ты, значит, подчелночником? Баулы шурину таскать? Хо­рошее занятие, без риска... Сам придумал, или Поля подсказала?

—  Не-е я, Польке ни гу-гу. И не в ближней копееч­ке дело, Семен. Не в дальнем рубле. Тут все намного проще — жив человек смерти боится.

—  Тоже верно. Действуй. Отговаривать не стану.

—  А ты? Поехали вдвоем!

—  У меня контракт подписан.

—  Подумаешь, контракт! Как подписали, так и... это. Денег мы не получали? Пока не получали. Вот и все, и нет претензий... Дети, Сема... Де-ети! Кабы не они. Кто их на ноги поставит, случись что, не дай Бог? Военкомат? Да он забудет про меня на другой же день! Может, это... передумаешь?

—  Давай, что ли, купаться, — сказал на выдохе Семен. — Мы для чего сюда приехали?

—  Не купаться я приехал — с тобой потолковать. Наедине, без Польки. Это, не пори горячку, подумай до утра!



«Вот и скис Потапенко! Скис наш бомбардир!» — Семен внешне оставался совершенно равнодушным к такому повороту, будто ничего другого и не ожидал.

Ниже по течению, метрах в двадцати, виднелись старые мостки. Берег был сухим и травянистым. Се­мен прошел туда, разделся...

У ног в переплетении трав, то и дело опрокидыва­ясь навзничь, сновали сухопутные букашечки с пер­ламутровыми панцирными спинками; низко над про­токой, выписывая в воздухе ломаные линии, стреми­тельно носились синие стрекозки; по осоковому стеб­лю в тихой воде упорно карабкался вверх жучок-плавунец... Вот он достиг зеленого листочка на поверхно­сти, уцепился лапками за краешек, завис, как бы ос­матриваясь — а что же тут, на суше, интересного? — сорвался, но поплыл не к берегу, а вглубь, ко дну, чтоб вновь начать оттуда нелегкое всхождение...

Разом вдруг стемнело. Со стороны затянутой сизой пеленой горы неслась сорвавшаяся с гребня туча-ящер с надломленным, опущенным до земли крылом... Круп­ные, как градины, первые капли дождя задробили по плахам мостков, больно хлестанули по плечам...

С непроизвольным выкриком восторга Семен с разбе­гу взвился над водой. Вынырнул и отдышался, покру­жив на месте, поплыл вдоль берега вразмашку. Метров через пятьдесят лег на спину и поплыл против течения...

Но дождь не разошелся. Тучу разметало, клочья пронесло, и проглянуло солнце. Край неба подсветился розовым, на глазах перетекал в алые, бордовые тона...

Растирая грудь, Семен устало выбредал на берег. И вдруг остановился. В полушаге от места, куда он со­вершил прыжок, на глубине двух пальцев двумя четы­рехгранными штыками торчали связанные проволокой осиновые колья...

Семен неловко потянул кол на себя, но безуспеш­но. Тогда он раскачал их под водой по одному и, под- натужась, вытащил из няши. И сообразил, что осенью какой-то идиот снял с последнего пролета плахи, а колья опрометчиво оставил под водой...

Выйдя на берег, Семен сел и огляделся — в стороне по-прежнему плескалась детвора.

«И никто бы ничего и не заметил!» — мелькнуло в голове. Он обхватил затылок, откинулся на спину...

А перед глазами на штыках двух кольев крутилось, корчилось в предсмертных судорогах его распластан­ное тело, и не отблески зари — кровавые потеки рас­ходились по воде широкими кругами...

Сдавленный, короткий вскрик пронесся над прото­кой до склонов огородов...

В сумерках пришел домой и виновато улыбнулся встревоженно взглянувшей на него жене.

— Ну, как вы... без меня тут?