308 Коняев Отголоски
отзвуки
Николай Коняев
Прыжок с закрытыми глазами
Когда слухи о грядущем сокращении выстрелили вдруг директорским приказом о ликвидации маслозавода, Семен с Потапенкой слегка подрастерялись, но не настолько, чтобы заметать икру, полагая легкомысленно, что уж кому-кому, а им, тридцатилетним слесарям и дизелистам, применение в совхозе все-таки найдется. Но к весне совхоз распался...
Месяц вынужденного отдыха — еще куда ни шло, два — непозволительная роскошь, на третий — впору волком взвыть. И ведь что интересно! Пользуйся, казалось бы, нечаянной свободой — дома дел невпроворот, ан нет, не спорится работа, и дома не сидится. С гнетом-то на сердце! Отчаяние и стыд перед семьей срывают с места, с утра спешишь в поселок с надеждой хоть за что-то зацепиться. Вот и получается, что самый занятой народ — это безработный.
Весной прошел слушок — в поселке, час езды на мотоцикле, начали строительство кирпичного завода. Мужики — туда, Семен с Потапенкой вдогонку. Завод действительно затеяли, уже смонтировали корпус, но в спешке и неразберихе понадеялись на авось, слепили на глазок да кое-как, что-то там в расчетах напортачили. Заморозили строительство.
Однажды повезло: с одним из поселковых воротил сговорились вылить фундамент под коттедж. Чтобы не терять время на дорогу, вселились в воротилину времянку на участке и закатали рукава. Но только приступили, явилась делегация из трех патриотически настроенных посредников, объяснила, что в поселке все подряды распределены заранее. Не грубо, можно сказать, вежливо, сочувственно предложила чужакам взять самоотвод. Взяли, некуда деваться...
Ох и помотались! Прошли все организации, да отовсюду, как в насмешку, выпроваживали с носом. Взрывом обернулся визит в УЖКХ — жилищно-коммунальное хозяйство. Начальник управления, пожилой шутник, предложил пойти уборщиками улиц... Это им-то, слесарям и дизелистам, тридцатилетним здоровилам! С метлами податься! Потапенко сбледнел от возмущения и послал начальника в одно не очень респектабельное место. И вышел, хлопнув дверью. Семен призадержался, смущенно извинился, на что начальник отмахнулся: ведь он хотел, как лучше, ничего зазорного в любой работе нет — у него, если хотите, в дворниках сегодня заслуженный художник-живописец, кандидат сельскохозяйственных наук и бывший председатель сельсовета...
Потапенко аж трясся на ходу.
— Еще день—два, — стонал, сжимая пальцы в кулаки, — и... это, бомбану кого-нибудь. И рука не дрогнет!
Семен замедлил шаг.
— И долго думал, бомбандир?
— А что еще-то остается? У тебя хоть Шура что-то в дом приносит, а у меня и Полька без работы, с ребятней сидит. А им в школу осенью. Думай, как одеть- обуть. Пачку папирос не на что купить. Скандалы каждый вечер. Это, выйду на дорогу с кистенем, у меня не заржавеет! — Посопел и усмехнулся, глянул сверху на Семена. — Ладно, не пугайся. Насчет бомбежки я, конечно, пошутил. С кистенями в наше время на дорогу не выходят, а на «Калашникова» нам и вдвоем не наскрести.
Пошутить-то он, понятно, пошутил, да по нешуточной тоске в его глазах Семен твердо уяснил: на неделе никакой работы им не подвернется, Потапенко созреет для любого дела. Не отговоришь.
Остановились у щита для объявлений. И сразу бросилось в глаза: «РАЙВОЕНКОМАТ ПРОВОДИТ ОТБОР НА КОНТРАКТНУЮ СЛУЖБУ В ЗОНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ...»
Семен уставился на друга.
— Ты что? — не понял тот.
— Зайдем, узнаем, что почем!
— Ты... это, выдумал, ей-богу! — Потапенко струхнул.
Плохо сегодня Семену. Хуже не бывает. И причина не в похмелье, хотя вчера с Потапенкой хорошо контракт обмыли. Подписали все-таки спустя почти два месяца!.. Похмелье что? — пустяк, в привычку. Плохо оттого, что главное — объяснение с Шурой по поводу контракта — впереди. Не знаешь, как и подступиться. Что с Потапенкой они подписали что-то и не сегодня- завтра отправятся куда-то на «большие» деньги, она уразумела, но что и с кем подписано, куда уедут и надолго ли — вчера он натемнил, напустил туману. Шура сгоряча не разобралась, но ведь успокоится и спросит.
Лучше бы открыться — все-таки в Чечню, не на курорт, но все может разбиться о преграду женской истерии. И что тогда? Опять, высунув язык, мотаться по поселку? Сил уже не хватит...
Держась за ноющую поясницу, Семен с трудом распрямился, уткнул тяпку в землю...
На соседнем огороде через узкий переулок в оранжевом купальнике орудовала тяпкой Потапенко Полянка. Чуть сзади, с тяпкой в длинных и худых, как черенки, руках гнул спину двухметроворостый Потапенко Егор. Там и сям на огородах белели поясницы склоненных мужиков...
«Это ж сколько нас, ненужных? Летом, в самую страду, столько мужиков с тяпками горбатится!» — Семен отер испарину с лица и запрокинул голову: выплывшая из-за горизонта дымчатая тучка зацепилась краешком за гребень заречной горы...
— Что посматриваешь? Жарко? — заметила жена его движение.
— Душно, Шура. Искупаться б!
— Перед грозой, видать, парит. Надо поспешать! — объяснила Шура и заторопилась. — Тяпай, тяпай, не вздыхай. Ходи, Сема, веселей. Вздыхать-то вчера надо было, когда первую рюмашку с Егором поднимал. Вот походи на солнцепеке, узнаешь, как она, картошка, достается!
— А то я, Шур, не знаю — не в деревне вырос!
— Ты, Семочка, не зна-аешь! Знал, так подзабыл. На заводе работал, некогда было помочь, в безработных оказался — опять руки не доходят. Первый раз и вышел. А я все сама. Посадить — сама, ладно, этот год Витька помогнул, ведра к луночкам подтаскивал... Прополоть — сама. За нею, за картошкой-то, ухаживать, оказывается, нужно... Теперь вот и копать одной придется. Все сама, сама, сама! С работы прибежала, кусок в зубы и айда. Думаешь, легко?
— Ничего не думаю... Витька у нас где? — Семен вспомнил о сынишке.
— Где он может быть? Купается. С утра до вечера в воде. Ты бы поругался... Хотя, до сына ли тебе? Ты в мыслях уже там... Мечтаешь, как смотаешься!
— Ни о чем я не мечтаю, — поморщился Семен. — Ладно, Шур, пилить-то!
— Ладно, видите ль, ему! Ничего не ладно. Я еще не начала, — распалялась Шура. — У других мужья, посмотришь, — тоже, между прочим, сокращенные — устраиваются где-то, что-то да находят, жен не надрывают, семьи не бросают. А вы с Потапенкой намылились. Да был бы, Сема, толк, а то ведь толку, чую... Тьфу! Дома на заводе денег не видал, а там, куда уедешь, и вовсе не увидишь. А впрочем, поезжай! Катись на все четыре стороны, удерживать не стану, что ты есть, что нет тебя. Каб не Витька, так давно бы!.. — Шура осеклась и, мельком взглянув на тучку, буреющую с края, вновь пошла в наклоне по меже. Песчаные крупинки скатывались с гнезд, застревали между пальцами ее крупных босых ног...
— Чего — давно б? — прищурился Семен. — Ушла бы, что ли, а?
— Дудки, Сема! Не на ту напал. Сам бы глаза скрыл, если б захотела!
Семен расхохотался.
— Ты, Шура, перегрелась. Отдохни. Я тоже съезжу, искупаюсь, а то невмоготу... Егор! — окликнул он Потапенко. — Заводи свой мотик, съездим на протоку, освежимся!
Потапенко Полинка в замедленном расклоне погрозила тяпкой.
Лет пять тому назад, чтобы срезать крюк на коровью ферму, протоку перегородили насыпью с поперек проложенной трубой для водотока. Летом вода скатывалась в речку, и закупоренные илом концы трубы торчали с двух сторон дороги. С них-то и ныряла детвора.
— Витя, хватит, накупался! Посинел весь, как цыпленок! — крикнул Семен сыну, но проследил, как тот с оглядкой прошел к краешку трубы, сложил ладони лодочкой и прыгнул, взбив столб грязных брызг. Довольный, вышел на берег и, дрожа от холода, подвел велосипед к отцу.
— Езжай, сынка, домой — дождик вот-вот брызнет. Да мамке помоги там! — поторопил Семен.
Тучка постепенно принимала очертания нависшего над гребнем реликтового ящера, отбрасывавшего тень на лысый склон горы...
— Ну, как спалось сегодня? — полюбопытствовал Потапенко.
Семен пожал плечами.
— Сегодня, как ни странно, крепко. Едва Шура утром раскачала.
— Нервы у тебя! А меня и водка не сморила. Я, признаться, так и не заснул. Раздумался чего-то...
— Теперь чего раздумывать? Назад ходу нет. Теперь вперед, и с песней!
— ... раздумался и... это, — гнул свое Потапенко, расковыривая пальцем углубление в земле.
Семен насторожился:
— Ну, ну, раздумался, и что? Ты договаривай, не мямли.
— Боюсь чего-то я, Семен. Сомнения какие-то... Погорячились мы с тобой. Я чего подумал ночью? У меня же шурин в области... Это, Полькин брат-то. Магазинчик у него. Шмотками торгует. Из Турции привозит. Сам туда-сюда курсирует, а баба продавцом. Вроде, получается... Съезжу, посоветоваюсь... Может, что подскажут. Чем, может, пригожусь. Что на это скажешь?
— Что тебе сказать? — помрачнел Семен. — Пословица недаром, видно, молвится — ближняя копеечка дороже дальнего рубля. Шурин челноком, а ты, значит, подчелночником? Баулы шурину таскать? Хорошее занятие, без риска... Сам придумал, или Поля подсказала?
— Не-е я, Польке ни гу-гу. И не в ближней копеечке дело, Семен. Не в дальнем рубле. Тут все намного проще — жив человек смерти боится.
— Тоже верно. Действуй. Отговаривать не стану.
— А ты? Поехали вдвоем!
— У меня контракт подписан.
— Подумаешь, контракт! Как подписали, так и... это. Денег мы не получали? Пока не получали. Вот и все, и нет претензий... Дети, Сема... Де-ети! Кабы не они. Кто их на ноги поставит, случись что, не дай Бог? Военкомат? Да он забудет про меня на другой же день! Может, это... передумаешь?
— Давай, что ли, купаться, — сказал на выдохе Семен. — Мы для чего сюда приехали?
— Не купаться я приехал — с тобой потолковать. Наедине, без Польки. Это, не пори горячку, подумай до утра!
«Вот и скис Потапенко! Скис наш бомбардир!» — Семен внешне оставался совершенно равнодушным к такому повороту, будто ничего другого и не ожидал.
Ниже по течению, метрах в двадцати, виднелись старые мостки. Берег был сухим и травянистым. Семен прошел туда, разделся...
У ног в переплетении трав, то и дело опрокидываясь навзничь, сновали сухопутные букашечки с перламутровыми панцирными спинками; низко над протокой, выписывая в воздухе ломаные линии, стремительно носились синие стрекозки; по осоковому стеблю в тихой воде упорно карабкался вверх жучок-плавунец... Вот он достиг зеленого листочка на поверхности, уцепился лапками за краешек, завис, как бы осматриваясь — а что же тут, на суше, интересного? — сорвался, но поплыл не к берегу, а вглубь, ко дну, чтоб вновь начать оттуда нелегкое всхождение...
Разом вдруг стемнело. Со стороны затянутой сизой пеленой горы неслась сорвавшаяся с гребня туча-ящер с надломленным, опущенным до земли крылом... Крупные, как градины, первые капли дождя задробили по плахам мостков, больно хлестанули по плечам...
С непроизвольным выкриком восторга Семен с разбегу взвился над водой. Вынырнул и отдышался, покружив на месте, поплыл вдоль берега вразмашку. Метров через пятьдесят лег на спину и поплыл против течения...
Но дождь не разошелся. Тучу разметало, клочья пронесло, и проглянуло солнце. Край неба подсветился розовым, на глазах перетекал в алые, бордовые тона...
Растирая грудь, Семен устало выбредал на берег. И вдруг остановился. В полушаге от места, куда он совершил прыжок, на глубине двух пальцев двумя четырехгранными штыками торчали связанные проволокой осиновые колья...
Семен неловко потянул кол на себя, но безуспешно. Тогда он раскачал их под водой по одному и, под- натужась, вытащил из няши. И сообразил, что осенью какой-то идиот снял с последнего пролета плахи, а колья опрометчиво оставил под водой...
Выйдя на берег, Семен сел и огляделся — в стороне по-прежнему плескалась детвора.
«И никто бы ничего и не заметил!» — мелькнуло в голове. Он обхватил затылок, откинулся на спину...
А перед глазами на штыках двух кольев крутилось, корчилось в предсмертных судорогах его распластанное тело, и не отблески зари — кровавые потеки расходились по воде широкими кругами...
Сдавленный, короткий вскрик пронесся над протокой до склонов огородов...
В сумерках пришел домой и виновато улыбнулся встревоженно взглянувшей на него жене.
— Ну, как вы... без меня тут?