Бывает
Прыжок с закрытыми глазами
Когда закрыли маслозавод, Семён с Потапенкой слегка подрастерялись, но не настолько, чтобы заметать икру, полагая легкомысленно, что уж кому-кому, а им, тридцатилетним слесарям и дизелистам, применение в совхозе всё-таки найдётся. Но и совхоз к весне распался...
Месяц вынужденного отдыха — ещё куда ни шло, два — непозволительная роскошь, на третий — впору волком взвыть. И ведь что интересно! Пользуйся, казалось бы, нечаянной свободой — дома дел невпроворот, ан нет, не спорится работа, и дома не сидится. С гнётом-то на сердце! Отчаяние и стыд перед семьёй срывают с места, с утра спешишь с надеждой хоть за что-то зацепиться. Вот и получается, что самый занятой народ — это безработный.
Весной прошёл слушок — в посёлке, час езды на мотоцикле, начали строительство кирпичного завода. Мужики — туда, Семён с Потапенкой вдогонку. Завод действительно затеяли, уже смонтировали корпус, но в спешке и неразберихе, понадеясь на авось, слепили на глазок да кое-как, что- то там в расчётах напортачили. Заморозили строительство...
С одним из поселковых воротил сговорились вылить фундамент под коттедж. Чтобы не терять время на дорогу, вселились в воротилину времянку на участке. Но только закатали рукава, явилась делегация из трёх патриотически настроенных посредников, объяснила, что в посёлке все подряды распределены заранее. Не грубо, можно сказать, вежливо, сочувственно предложила чужакам взять самоотвод. Взяли, некуда деваться...
Прошли все организации, да отовсюду, как в насмешку, их выпроваживали с носом. Взрывом обернулся визит в УЖКХ — жилищно-коммунальное хозяйство. Начальник управления, пожилой шутник, предложил пойти уборщиками улиц. Это им-то, слесарям и дизелистам, тридцатилетним здоровилам! С мётлами податься! Потапенко сбледнел от возмущения и послал начальника в одно не очень респектабельное место. И вышел, хлопнув дверью. Семён призадержался, смущённо извинился, на что начальник отмахнулся: ведь он хотел как лучше, ничего зазорного в любой работе нет — у него, если хотите, в дворниках сегодня заслуженный художник-живописец, кандидат сельскохозяйственных наук и бывший председатель сельсовета...
Потапенко аж трясся на ходу.
— Ещё день-два, — стонал, сжимая пальцы в кулаки, — и... это, бомбану кого-нибудь из воротил. И рука не дрогнет!
Семён замедлил шаг.
— И долго думал, бомбардир?
— А что ещё-то остаётся? У тебя хоть Шура что-то в дом приносит, а у меня и Полька без работы, с ребятнёй сидит. А им в школу осенью. Думай, как одеть-обуть. Пачку папирос не на что купить. Скандалы каждый вечер. Это, выйду на дорогу с кистенём, у меня не заржавеет! — Посопел и усмехнулся, глянул сверху на Семёна. — Ладно, не пугайся, крыша пока не поехала. Насчёт бомбёжки я, конечно, пошутил. С кистенями в наше время на дорогу не выходят, а на «Калашникова» нам и вдвоём не наскрести.
Пошутить-то он, понятно, пошутил, да по нешуточной тоске в его глазах Семён твёрдо уяснил: если на неделе никакой работы им не подвернётся, Потапенко созреет для любого дела. Не отговоришь.
Остановились у щита для объявлений. И сразу бросилось в глаза: «РАЙВОЕНКОМАТ ПРОВОДИТ ОТБОР НА КОНТРАКТНУЮ СЛУЖБУ В ЗОНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ...»
Семён уставился на друга.
— Ты что? — не понял тот.
— Зайдём, узнаем, что почём?
— Ты... это, выдумал, ей-богу! — Потапенко струхнул.
* * *
Худо было Семёну. Хуже не бывает. И причина не в похмелье, хотя вчера с Потапенкой хорошо контракт обмыли. Подписали всё-таки спустя почти два месяца!.. Похмелье что? — пустяк, в привычку. Плохо оттого, что главное — объяснение с Шурой по поводу контракта — впереди. Не знаешь, как и подступиться. Что с Потапенкой они подписали что-то и не сегодня-завтра отправятся куда-то на «большие деньги», она уразумела, но что и с кем подписали, куда уедут и надолго ли — вчера он натемнил, напустил туману. Шура сгоряча не разобралась, но ведь успокоится и спросит.
Лучше бы открыться — всё-таки в Чечню, не на курорт, но всё может разбиться о преграду женской истерии. И что тогда? Опять, высунув язык, мотаться по посёлку? Сил уже не хватит.
Держась за ноющую поясницу, Семён с трудом распрямился, уткнул тяпку в землю...
На соседнем огороде через узкий переулок в оранжевом купальнике орудовала тяпкой Потапенко Полинка. Чуть сзади, с тяпкой в длинных и худых, как черенки, руках гнул спину двухметроворостый Потапенко Егор. Там и сям на огородах белели спины склонённых мужиков.
«Это ж сколько нас, ненужных? Летом, в самую страду, столько мужиков с тяпками горбатится!» — Семён оттёр испарину с лица и запрокинул голову: выплывшая из-за горизонта дымчатая тучка зацепилась краешком за гребень заречной горы...
— Что посматриваешь? Жарко? — заметила жена его движение.
— Душно, Шура. Искупаться б!
— Перед грозой, видать, парит. Надо поспешать! — объяснила Шура и заторопилась. — Тяпай, тяпай, не вздыхай. Ходи, Сёма, веселей! Вздыхать-то вчера надо было, когда первую рюмашку с Егором поднимал. Вот походи на солнцепёке, узнаешь, как она, картошка, достаётся!
— А то я, Шур, не знаю — не в деревне вырос!
— Ты, Сёмочка, не зна-аешь! Знал, так подзабыл. На заводе работал, некогда было помочь, в безработных оказался — опять руки не доходят. Первый раз и вышел. А я всё сама. Посадить — сама, ладно, этот год Витька помогнул, вёдра к луночкам подтаскивал... Прополоть — сама, окучивать — сама. За нею, за картошкой-то, ухаживать, оказывается, нужно... Теперь вот и копать одной придётся. Всё сама, сама, сама! С работы прибежала, кусок в зубы и айда. Думаешь, легко?
— Думаю — не думаю... Витька у нас где? — Семён вспомнил о сынишке.
— Где он может быть? Купается. С утра до вечера в воде. Ты бы поругался... Хотя, до сына ли тебе? Ты в мыслях уже там... Мечтаешь, как смотаешься!
— Ни о чём я не мечтаю, — поморщился Семён. — Ладно, Шур, пилить!
— Ладно, видите ль, ему! Ничего не ладно. Я ещё не начинала, — распалялась Шура. — у других мужья, посмотришь, — тоже, между прочим, сокращённые — устраиваются где-то, что-то да находят, жён не надрывают, семьи не бросают. А вы с Потапенкой намылились... Да был бы, Сёма, толк, а то ведь толку, чую... Тьфу! Дома на заводе денег не видал, а там, куда уедешь, и вовсе не увидишь. А впрочем, поезжай! Катись на все четыре стороны, удерживать не стану, что ты есть, что нет тебя. Каб не Витька, так давно бы!.. — Шура осеклась и, мельком взглянув на буреющую с края тучку, вновь пошла в наклоне по меже.
— Чего — давно б? — прищурился Семён. — Ушла бы, что ли, а?
— Дудки, Сёма! Не на ту напал. Сам бы глаза скрыл, если б захотела.
Семён расхохотался.
— Ты, Шура, перегрелась. Отдохни. Я тоже съезжу, искупаюсь, а то невмоготу... Егор! — окликнул он Потапенко. — Заводи свой мотик, съездим на протоку, освежимся!
Потапенко Полинка в замедленном расклоне погрозила тяпкой.
* * *
Лет пять тому назад, чтобы срезать крюк на ферму, протоку задавили насыпью с поперёк проложенной трубой. Летом вода скатывалась в речку, и закупоренные илом концы трубы торчали с двух сторон дороги. С них-то и ныряла детвора.
— Витя, хватит, накупался. Посинел весь, как цыплёнок! — приказал Семён сыну, но проследил, как тот с оглядкой прошёл к краешку трубы, сложил ладони лодочкой и прыгнул, взбив столб грязных брызг. Довольный, выскочил на берег, дрожа от холода, подобрал велосипед и подошёл к отцу.
— Езжай, сынка, домой — дождик вот-вот брызнет. Да мамке помоги там!
Тучка постепенно принимала очертания нависшего над гребнем реликтового ящера, отбрасывающего тень на лысый склон горы...
— Ну, как спалось сегодня? — полюбопытствовал Потапенко.
Семён пожал плечами.
— Сегодня, как ни странно, крепко. Едва Шура утром раскачала.
— Нервы у тебя! А меня и водка не сморила. Я, признаться, так и не заснул. Раздумался чего-то...
— Теперь чего раздумывать? Назад ходу нет. Теперь вперёд, и с песней!
— ... раздумался и... это, — гнул своё Потапенко, расковыривая пяткой углубление в земле.
Семён насторожился:
— Ну, ну, раздумался, и что? Ты договаривай, не мямли.
— Боюсь чего-то я, Семён. Сомнения какие-то. Предчустья нехорошие. Погорячились мы с тобой. Я чего подумал ночью? У меня же шурин в области... Это, Полькин брат-то. Магазинчик у него, шмотками торгует. Из Турции привозит. Сам туда-сюда курсирует, а баба продавцом. Вроде, получается у них. Съезжу, посоветуюсь... Может, что подскажут. Чем, может, пригожусь. Что на это скажешь?
— Что тебе сказать? — помрачнел Семён. — Предчустья у него! Пословица недаром, видно, молвится: ближняя копеечка дороже дальнего рубля... Шурин челноком, а ты, значит, подчелночником? Баулы шурину таскать? Хорошее занятие, без риска... Сам придумал или Поля подсказала?
— Не-е, я Польке ни гу-гу! И не в ближней копеечке дело, Семён. Не в дальнем рубле. Тут всё намного проще — жив человек смерти боится.
— Тоже верно. Действуй. Отговаривать не стану.
— А ты? Может, вместе съездим? Не укусит шурин!
— У меня контракт подписан.
— Подумаешь, контракт! Контракт не присяга — бумажка. Как подписали, так и... это. Денег ихних мы не получали? Пока не получали. Вот и всё, и нет претензий... Дети, Сёма. Де-ети! Кабы не они. Кто их на ноги поставит, если... не дай Бог? Военкомат? Да он про нас забудет на другой же день! Может, всё же, передумаешь?
— Давай, что ли, купаться! — сказал на выдохе Семён. — Мы для чего сюда приехали?
— Не купаться я приехал — с тобой поговорить. Наедине, без Польки. Это, не пори горячку, подумай до утра.
— Ну и поезжай назад! Я пешком вернусь!
* * *
«Вот и скис Потапенко! Скис наш бомбардир!» — Семён внешне оставался совершенно равнодушным к такому повороту, будто ничего другого и не ожидал.
Ниже по течению, метрах в двадцати, виднелись старые мостки. Берег был сухим и травянистым. Семён прошёл туда, разделся...
У ног, в переплетении трав, то и дело опрокидываясь навзничь, сновали сухопутные букашечки с перламутровыми панцирными спинками; низко над протокой, выписывая в воздухе ломаные линии, стремительно носились синие стрекозки; по осоковому стеблю в тихой воде упорно карабкался вверх жучок-плавунец... Вот он достиг зелёного листочка на поверхности, уцепился лапками за краешек, завис, как бы осматриваясь — а что же тут, на суше, интересного? — сорвался, но поплыл не к берегу, а вглубь, ко дну, чтоб вновь начать оттуда нелёгкое всхождение...
Разом вдруг стемнело. Со стороны затянутой сизой пеленой горы неслась сорвавшаяся с гребня туча-ящур с надломленным, опущенным до земли крылом. Крупные, как градины, первые капли дождя задробили по плахам мостков, больно хлестанули по плечам...
С непроизвольным выкриком восторга Семён с разбегу взвился над водой. Вынырнул и отдышался, покружив на месте, поплыл вдоль берега вразмашку. Метров через пятьдесят лёг на спину и поплыл против течения...
Но дождь не разошёлся. Тучу разметало, клочья пронесло, проглянуло солнце. Край неба подсветился розовым, на глазах перетекал в алые, бордовые тона.
Растирая грудь, Семён устало выбредал на берег. И... остановился. В полушаге от места, куда он совершил прыжок, двумя четырёхгранными штыками из глубины виднелись связанные проволокой осиновые колья...
Семён сообразил, что осенью какой-то идиот снял с последнего пролёта плахи, а колья опрометчиво оставил... Хладнокровно раскачав их под водой, поднатужась, по одному вытащил и вынес на берег. Сел и огляделся — в стороне по-прежнему плескалась детвора...
Только теперь объял страх. Он обхватил затылок... А перед глазами на штыках двух кольев крутилось, корчилось в предсмертных судорогах распластанное тело, и не отблески зари — кровавые потёки расходились по воде широкими кругами...
Сдавленный, короткий вскрик пронёсся над протокой...
В сумерках пришёл домой и виновато улыбнулся встревожено взглянувшей на него жене.
— Ну, как вы... без меня тут?
1996
Прыжок с закрытыми глазами
Когда закрыли маслозавод, Семён с Потапенкой слегка подрастерялись, но не настолько, чтобы заметать икру, полагая легкомысленно, что уж кому-кому, а им, тридцатилетним слесарям и дизелистам, применение в совхозе всё-таки найдётся. Но и совхоз к весне распался...
Месяц вынужденного отдыха — ещё куда ни шло, два — непозволительная роскошь, на третий — впору волком взвыть. И ведь что интересно! Пользуйся, казалось бы, нечаянной свободой — дома дел невпроворот, ан нет, не спорится работа, и дома не сидится. С гнётом-то на сердце! Отчаяние и стыд перед семьёй срывают с места, с утра спешишь с надеждой хоть за что-то зацепиться. Вот и получается, что самый занятой народ — это безработный.
Весной прошёл слушок — в посёлке, час езды на мотоцикле, начали строительство кирпичного завода. Мужики — туда, Семён с Потапенкой вдогонку. Завод действительно затеяли, уже смонтировали корпус, но в спешке и неразберихе, понадеясь на авось, слепили на глазок да кое-как, что- то там в расчётах напортачили. Заморозили строительство...
С одним из поселковых воротил сговорились вылить фундамент под коттедж. Чтобы не терять время на дорогу, вселились в воротилину времянку на участке. Но только закатали рукава, явилась делегация из трёх патриотически настроенных посредников, объяснила, что в посёлке все подряды распределены заранее. Не грубо, можно сказать, вежливо, сочувственно предложила чужакам взять самоотвод. Взяли, некуда деваться...
Прошли все организации, да отовсюду, как в насмешку, их выпроваживали с носом. Взрывом обернулся визит в УЖКХ — жилищно-коммунальное хозяйство. Начальник управления, пожилой шутник, предложил пойти уборщиками улиц. Это им-то, слесарям и дизелистам, тридцатилетним здоровилам! С мётлами податься! Потапенко сбледнел от возмущения и послал начальника в одно не очень респектабельное место. И вышел, хлопнув дверью. Семён призадержался, смущённо извинился, на что начальник отмахнулся: ведь он хотел как лучше, ничего зазорного в любой работе нет — у него, если хотите, в дворниках сегодня заслуженный художник-живописец, кандидат сельскохозяйственных наук и бывший председатель сельсовета...
Потапенко аж трясся на ходу.
— Ещё день-два, — стонал, сжимая пальцы в кулаки, — и... это, бомбану кого-нибудь из воротил. И рука не дрогнет!
Семён замедлил шаг.
— И долго думал, бомбардир?
— А что ещё-то остаётся? У тебя хоть Шура что-то в дом приносит, а у меня и Полька без работы, с ребятнёй сидит. А им в школу осенью. Думай, как одеть-обуть. Пачку папирос не на что купить. Скандалы каждый вечер. Это, выйду на дорогу с кистенём, у меня не заржавеет! — Посопел и усмехнулся, глянул сверху на Семёна. — Ладно, не пугайся, крыша пока не поехала. Насчёт бомбёжки я, конечно, пошутил. С кистенями в наше время на дорогу не выходят, а на «Калашникова» нам и вдвоём не наскрести.
Пошутить-то он, понятно, пошутил, да по нешуточной тоске в его глазах Семён твёрдо уяснил: если на неделе никакой работы им не подвернётся, Потапенко созреет для любого дела. Не отговоришь.
Остановились у щита для объявлений. И сразу бросилось в глаза: «РАЙВОЕНКОМАТ ПРОВОДИТ ОТБОР НА КОНТРАКТНУЮ СЛУЖБУ В ЗОНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ...»
Семён уставился на друга.
— Ты что? — не понял тот.
— Зайдём, узнаем, что почём?
— Ты... это, выдумал, ей-богу! — Потапенко струхнул.
* * *
Худо было Семёну. Хуже не бывает. И причина не в похмелье, хотя вчера с Потапенкой хорошо контракт обмыли. Подписали всё-таки спустя почти два месяца!.. Похмелье что? — пустяк, в привычку. Плохо оттого, что главное — объяснение с Шурой по поводу контракта — впереди. Не знаешь, как и подступиться. Что с Потапенкой они подписали что-то и не сегодня-завтра отправятся куда-то на «большие деньги», она уразумела, но что и с кем подписали, куда уедут и надолго ли — вчера он натемнил, напустил туману. Шура сгоряча не разобралась, но ведь успокоится и спросит.
Лучше бы открыться — всё-таки в Чечню, не на курорт, но всё может разбиться о преграду женской истерии. И что тогда? Опять, высунув язык, мотаться по посёлку? Сил уже не хватит.
Держась за ноющую поясницу, Семён с трудом распрямился, уткнул тяпку в землю...
На соседнем огороде через узкий переулок в оранжевом купальнике орудовала тяпкой Потапенко Полинка. Чуть сзади, с тяпкой в длинных и худых, как черенки, руках гнул спину двухметроворостый Потапенко Егор. Там и сям на огородах белели спины склонённых мужиков.
«Это ж сколько нас, ненужных? Летом, в самую страду, столько мужиков с тяпками горбатится!» — Семён оттёр испарину с лица и запрокинул голову: выплывшая из-за горизонта дымчатая тучка зацепилась краешком за гребень заречной горы...
— Что посматриваешь? Жарко? — заметила жена его движение.
— Душно, Шура. Искупаться б!
— Перед грозой, видать, парит. Надо поспешать! — объяснила Шура и заторопилась. — Тяпай, тяпай, не вздыхай. Ходи, Сёма, веселей! Вздыхать-то вчера надо было, когда первую рюмашку с Егором поднимал. Вот походи на солнцепёке, узнаешь, как она, картошка, достаётся!
— А то я, Шур, не знаю — не в деревне вырос!
— Ты, Сёмочка, не зна-аешь! Знал, так подзабыл. На заводе работал, некогда было помочь, в безработных оказался — опять руки не доходят. Первый раз и вышел. А я всё сама. Посадить — сама, ладно, этот год Витька помогнул, вёдра к луночкам подтаскивал... Прополоть — сама, окучивать — сама. За нею, за картошкой-то, ухаживать, оказывается, нужно... Теперь вот и копать одной придётся. Всё сама, сама, сама! С работы прибежала, кусок в зубы и айда. Думаешь, легко?
— Думаю — не думаю... Витька у нас где? — Семён вспомнил о сынишке.
— Где он может быть? Купается. С утра до вечера в воде. Ты бы поругался... Хотя, до сына ли тебе? Ты в мыслях уже там... Мечтаешь, как смотаешься!
— Ни о чём я не мечтаю, — поморщился Семён. — Ладно, Шур, пилить!
— Ладно, видите ль, ему! Ничего не ладно. Я ещё не начинала, — распалялась Шура. — у других мужья, посмотришь, — тоже, между прочим, сокращённые — устраиваются где-то, что-то да находят, жён не надрывают, семьи не бросают. А вы с Потапенкой намылились... Да был бы, Сёма, толк, а то ведь толку, чую... Тьфу! Дома на заводе денег не видал, а там, куда уедешь, и вовсе не увидишь. А впрочем, поезжай! Катись на все четыре стороны, удерживать не стану, что ты есть, что нет тебя. Каб не Витька, так давно бы!.. — Шура осеклась и, мельком взглянув на буреющую с края тучку, вновь пошла в наклоне по меже.
— Чего — давно б? — прищурился Семён. — Ушла бы, что ли, а?
— Дудки, Сёма! Не на ту напал. Сам бы глаза скрыл, если б захотела.
Семён расхохотался.
— Ты, Шура, перегрелась. Отдохни. Я тоже съезжу, искупаюсь, а то невмоготу... Егор! — окликнул он Потапенко. — Заводи свой мотик, съездим на протоку, освежимся!
Потапенко Полинка в замедленном расклоне погрозила тяпкой.
* * *
Лет пять тому назад, чтобы срезать крюк на ферму, протоку задавили насыпью с поперёк проложенной трубой. Летом вода скатывалась в речку, и закупоренные илом концы трубы торчали с двух сторон дороги. С них-то и ныряла детвора.
— Витя, хватит, накупался. Посинел весь, как цыплёнок! — приказал Семён сыну, но проследил, как тот с оглядкой прошёл к краешку трубы, сложил ладони лодочкой и прыгнул, взбив столб грязных брызг. Довольный, выскочил на берег, дрожа от холода, подобрал велосипед и подошёл к отцу.
— Езжай, сынка, домой — дождик вот-вот брызнет. Да мамке помоги там!
Тучка постепенно принимала очертания нависшего над гребнем реликтового ящера, отбрасывающего тень на лысый склон горы...
— Ну, как спалось сегодня? — полюбопытствовал Потапенко.
Семён пожал плечами.
— Сегодня, как ни странно, крепко. Едва Шура утром раскачала.
— Нервы у тебя! А меня и водка не сморила. Я, признаться, так и не заснул. Раздумался чего-то...
— Теперь чего раздумывать? Назад ходу нет. Теперь вперёд, и с песней!
— ... раздумался и... это, — гнул своё Потапенко, расковыривая пяткой углубление в земле.
Семён насторожился:
— Ну, ну, раздумался, и что? Ты договаривай, не мямли.
— Боюсь чего-то я, Семён. Сомнения какие-то. Предчустья нехорошие. Погорячились мы с тобой. Я чего подумал ночью? У меня же шурин в области... Это, Полькин брат-то. Магазинчик у него, шмотками торгует. Из Турции привозит. Сам туда-сюда курсирует, а баба продавцом. Вроде, получается у них. Съезжу, посоветуюсь... Может, что подскажут. Чем, может, пригожусь. Что на это скажешь?
— Что тебе сказать? — помрачнел Семён. — Предчустья у него! Пословица недаром, видно, молвится: ближняя копеечка дороже дальнего рубля... Шурин челноком, а ты, значит, подчелночником? Баулы шурину таскать? Хорошее занятие, без риска... Сам придумал или Поля подсказала?
— Не-е, я Польке ни гу-гу! И не в ближней копеечке дело, Семён. Не в дальнем рубле. Тут всё намного проще — жив человек смерти боится.
— Тоже верно. Действуй. Отговаривать не стану.
— А ты? Может, вместе съездим? Не укусит шурин!
— У меня контракт подписан.
— Подумаешь, контракт! Контракт не присяга — бумажка. Как подписали, так и... это. Денег ихних мы не получали? Пока не получали. Вот и всё, и нет претензий... Дети, Сёма. Де-ети! Кабы не они. Кто их на ноги поставит, если... не дай Бог? Военкомат? Да он про нас забудет на другой же день! Может, всё же, передумаешь?
— Давай, что ли, купаться! — сказал на выдохе Семён. — Мы для чего сюда приехали?
— Не купаться я приехал — с тобой поговорить. Наедине, без Польки. Это, не пори горячку, подумай до утра.
— Ну и поезжай назад! Я пешком вернусь!
* * *
«Вот и скис Потапенко! Скис наш бомбардир!» — Семён внешне оставался совершенно равнодушным к такому повороту, будто ничего другого и не ожидал.
Ниже по течению, метрах в двадцати, виднелись старые мостки. Берег был сухим и травянистым. Семён прошёл туда, разделся...
У ног, в переплетении трав, то и дело опрокидываясь навзничь, сновали сухопутные букашечки с перламутровыми панцирными спинками; низко над протокой, выписывая в воздухе ломаные линии, стремительно носились синие стрекозки; по осоковому стеблю в тихой воде упорно карабкался вверх жучок-плавунец... Вот он достиг зелёного листочка на поверхности, уцепился лапками за краешек, завис, как бы осматриваясь — а что же тут, на суше, интересного? — сорвался, но поплыл не к берегу, а вглубь, ко дну, чтоб вновь начать оттуда нелёгкое всхождение...
Разом вдруг стемнело. Со стороны затянутой сизой пеленой горы неслась сорвавшаяся с гребня туча-ящур с надломленным, опущенным до земли крылом. Крупные, как градины, первые капли дождя задробили по плахам мостков, больно хлестанули по плечам...
С непроизвольным выкриком восторга Семён с разбегу взвился над водой. Вынырнул и отдышался, покружив на месте, поплыл вдоль берега вразмашку. Метров через пятьдесят лёг на спину и поплыл против течения...
Но дождь не разошёлся. Тучу разметало, клочья пронесло, проглянуло солнце. Край неба подсветился розовым, на глазах перетекал в алые, бордовые тона.
Растирая грудь, Семён устало выбредал на берег. И... остановился. В полушаге от места, куда он совершил прыжок, двумя четырёхгранными штыками из глубины виднелись связанные проволокой осиновые колья...
Семён сообразил, что осенью какой-то идиот снял с последнего пролёта плахи, а колья опрометчиво оставил... Хладнокровно раскачав их под водой, поднатужась, по одному вытащил и вынес на берег. Сел и огляделся — в стороне по-прежнему плескалась детвора...
Только теперь объял страх. Он обхватил затылок... А перед глазами на штыках двух кольев крутилось, корчилось в предсмертных судорогах распластанное тело, и не отблески зари — кровавые потёки расходились по воде широкими кругами...
Сдавленный, короткий вскрик пронёсся над протокой...
В сумерках пришёл домой и виновато улыбнулся встревожено взглянувшей на него жене.
— Ну, как вы... без меня тут?
1996