Русь
В. В. Князев
М. П. Плотников
ПЕСНИ КРАСНОГО ЗВОНАРЯ
КРАСНАЯ КОЛОКОЛЬНЯ
Моя колокольня – надземный приют
Крылатых дозоров столицы;
В суровую пору здесь стонут-поют
Тяжёлые медные птицы.
На балки усевшись рядами, они
Из меди всю ночь высекают огни,
О колокол клюв полируя;
И мечется колокол, зол и сердит,
И бьётся о своды, и грозно гудит,
От гнева дрожа-негодуя.
Моя колокольня – питомник галчат:
Все в гнёздах дубовые балки;
В суровую пору здесь бьются-кричат
Набатные медные галки.
Крылом задевая за своды бойниц,
В ночь льются потоки неумолчных птиц,
Трепещущих в ужасе диком,
И всяк, кто в ту пору в постели лежит,
Встаёт и, бледнея, к оружью бежит,
Разбужен их дьявольским криком.
Моя колокольня – воздушный дозор
Рабоче-крестьянской коммуны:
Крылатых чудовищ пылающий взор
Следит вихревые буруны.
Лишь даль потемнеет, и колокол вновь,
Безжалостной стаей исклёванный в кровь,
Забьётся на привязи-балке,
И, сея тревогу, смятенье и ад, –
Потоком неистовым в ночь полетят
Тяжёлые медные галки...
1918 г.
ИСТОРИЧЕСКАЯ НОЧЬ
(24 февраля 18г.)
Ночь... Тишина... Всё спит... И вдруг –
Гудок, призывный вопль завода:
– Вставай, все спящее вокруг:
Псков взят! В опасности свобода! –
И мигом мёртвые дома
Глаза кровавые открыли,
И тяжко содрогнулась тьма...
Гремит трамвай... Автомобили,
Тревоги первые гонцы,
Ныряя и глотая мили,
Разносят весть во все концы:
– Проснись, нещадный враг у входа!..
Вставай, история не ждёт!
Вперёд! К оружию! Свобода!
У края пропасти... Вперёд!
Взбуженный средь глубокой ночи,
Меж прочих – свой гудок рабочий
Горящим сердцем узнаёт;
И вот с оружьем на завод
Спешит, полн огненной тревоги,
Хрустя кристальным льдом дороги...
Всю ночь грохочет грам. Полны
Народом яркие вагоны, –
Свободной родины сыны
Спешат на подвиг обороны.
Сжимают руки хладный ствол
Меж ног поставленных винтовок,
Что с тихим лязгом долбят пол
В мгновенья буйных остановок...
На бороде, усах сосульки...
Трясутся: все в снегу кругом...
Матросы! Прямо из танцульки
Примчались к Смольному бегом.
Ночь... Тишина... Всё спит... И вдруг –
Гудок, призывный вопль завода: –
Вставай, все спящее вокруг:
Псков взят – в опасности свобода!!
1918 г.
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной
На помощь к ней!
Низвергнув трон кровавого вампира,
Она не захотела отдохнуть:
Всех бедняков, всех угнетённых мира
Звала к борьбе, вступив на крестный путь.
Болела грудь, и тяжко ныли раны,
Но, боль презрев, точа кровавый пот,
Она кричала: «Трепещи, тираны!
Рабы проснулись – час возмездья бьёт!».
Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной
На помощь к ней!
И дрогнули твердыни Капитала,
Предчувствуя падение своё:
Гроза близка! Во что бы то ни стало –
Конец России!.. Задушить её!!
И, голосу владык своих послушен,
Надвинулся душитель-Гинденбург;
Тевтонским палачом полузадушен,
По радио взывает Петербург:
«Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной!
На помощь к ней!».
7 марта 1918 г.
ПЕСНЯ НАБАТА
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный вопль тревоги...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дружинники, сюда!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – туманятся дороги.
«Бам!.. бам!.. бам!..» – орда идет! орда!!
Сквозь мглу веков я вижу частоколы,
Вал, башен ряд и чёрный, спящий ров;
Глухой звонарь от Зимнего Николы
Швыряет в ночь взбуженной меди рёв.
И клич, и ужас в этом вопле гулком,
Что давит мозг и гонит к сердцу кровь.
Со всех сторон, по тесным переулкам,
Спешат бойцы, сурово хмуря бровь.
Над колокольней беспокойно вьётся
Встревоженная стая алых птиц,
От звона, топота земля трясётся,
И факелы пылают у бойниц...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – огонь и море криков...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожите: Страшный Суд!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – двунадесять языков –
«Бам!.. бам!.. бам!..» – отчизне смерть несут!
Треск, грохот, свист... Строенье за строеньем
Жрёт чёрный дым. Ползучий раб огня...
В дыму – народ... С безумным исступленьем
Жгут кровное, свой жалкий рок кляня...
Пылает небо, ужасом объято...
Светло, как в полдень, от домов-костров...
И заглушает медный рёв набата
Огня и ветра ненасытный рёв...
Войска ушли... Враги подходят...
Братья, Спасенья нет!.. Ужели к их ногам
Положим всё? Заветное? Проклятье!..
Нет, лучше – сжечь, но не отдать врагам!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный рёв набата...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожи, кровавый мрак!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – гроза идёт с заката!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – свободу душит враг!..
Пускай дрожат дворцовые порталы,
И буржуа бегут в подвал гурьбой,
Все, как один, рабочие кварталы!
Все, как один, – в последний, страшный бой
Зачем, сестра, безудержно рыдая,
Терзаешь брата, кинуть меч моля?
Его зовёт отчизна молодая –
Свободная Советская земля!
И ты, о мать... Родимая, ужели
Ты хочешь видеть, как стальная плеть
Запляшет алчно на сыновнем теле?..
Вновь стать рабом?.. Нет, лучше – умереть!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный рёв набата...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожи, немая твердь!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – гроза идёт с заката!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – победа, или смерть!!!
2 марта 1918 г.
КРАСНЫЙ ПЕТУХ
От жгучей искры мести правой
Я родился в краю глухом.
Не раз дрожал Орёл Двуглавый
Пред страшным Красным Петухом.
Враг произвола и насилья,
Я нёс на помощь мужику
Свои пылающие крылья...
«Кукареку!»
Во дни, когда скликал под знамя
Голодных Волжский Атаман,
Я с вольных крыльев сыпал пламя
На порох тайных дум крестьян.
Бледнел боярин в страхе диком,
И даже царь впадал в тоску,
Замученный немолчным криком:
«Кукареку!»
Когда Пугач с ордой сермяжной
Дворцы помещичьи зорил,
Над голытьбой его отважной
Я в небе пламенном парил.
По всей отчизне подъяремной
Гремел призыв мой к бедняку:
«Вставай, бесправный!
В бой, бездомный!
Кукареку!»
Взбужен победами японца,
Я от позора очумел
И вновь в крестьянское оконце
Железным клювом загремел:
«Вот плод народного бесправья!
Вставай, крестьянин, – смерть царьку!
Долой ярём самодержавья! –
Кукареку!»
Трёхлетней чёрною войною
Был край родной опустошён;
Но вот кровавою волною
Подмытый, рухнул подлый трон!
Корону с царскою державой
Примчал я в клюве к мужику –
«Заклёван мной Орёл Двуглавый!
Кукареку!»
И пусть опять нависли тучи,
Пытаясь потушить зарю,
Над Красной Армией могучей
Я в небе пламенном парю.
И, озирая с небосвода
Полк, тесно жмущийся к полку,
Кричу: «Иль гибель, иль свобода –
Кукареку!»
1 марта 1918 г.
ЕКАТЕРИНБУРГ
В гнезде полузадушенных орлов,
Столице коммунарского Урала,
Под радостный трезвон колоколов
Священство победителей встречало.
На солнце рдел хоругвий ясных лес,
Поп ликовал: «Власть коммунаров пала, –
Христос воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Буржуазия дружно отвечала.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Красноармейцев ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
Пасхальных риз узорная парча
На солнце торжествующе сверкала.
Была молитва знойно-горяча:
Как птица в клетке, сердце трепетало.
Струился ладан в синеву небес,
Церковным пеньем оглашались дали: –
«Христос воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Особняки прочувственно рыдали.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Рабочих ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
Из людных окон пёстрый дождь цветов
Белогвардейцам сыпался на плечи:
Был разориться мещанин готов
Для этой встречи – незабвенной встречи!
Шумели толпы разодетых дам,
Гирляндами офицерьё венчая,
И музыка гремела по садам,
Восторгами спасителей встречая.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Крестьян окрестных ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
В особняках проклятых богачей
Лились моря ликёров, вин и мёда –
Пилось здоровье гнусных палачей
Распятого рабочего народа.
Восторгом окрылённый мракобес
Пил здоровье восстановленного трона:
– «Христов воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Заводчики вопили упоённо.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Жен коммунаров ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
1918 г.
ПЕСНЯ КОММУНЫ
Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами.
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
Всё в свободной стране
Предоставлено мне,
Сыну фабрик и вольного луга.
За свободу свою
Кровь до капли пролью,
Оторвусь и от книг, и от плуга.
Пусть британцев орда
Снаряжает суда,
Угрожая Руси кандалами:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами.
Славен красный наш род,
Жив свободный народ –
Все идут под знамёна Коммуны!
Гей, враги – у ворот!
Коммунары – вперёд!
Не страшны нам лихие буруны.
Враг силён? – Не беда!
Пропадёт без следа,
Коли жаждет господства над нами:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
Коль не хватит солдат –
Станут девушки в ряд,
Будут дети и жёны бороться;
Всяк солдат-рядовой,
Сын семьи трудовой,
Все, в ком сердце мятежное бьётся!
Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами.
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
СЫН КОММУНАРА
Промчится вихрь с неслыханною силой.
Сиротка-мальчик спросит мать свою:
«Скажи, родная, где отец мой милый?».
И сыну мать, склонившись над могилой,
Ответит гордо: «Пал в святом бою!
Он призван был в дни чёрной непогоды,
Когда враги душили край родной,
Грозя залить кровавою волной
Светильники у алтарей свободы.
На их удар ответил он ударом
И пал, от братьев отводя беду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная:
Я – мал и слаб; за что мне честь такая
В родном краю?».
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжёлую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом,
Грозила смерть свободному труду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
«Но почему мы не в каморке тесной,
А во дворце живём с тобой?.. Взгляни –
Какой простор! Какой уют чудесный!
За что был отдан бедноте окрестной
Дворец царей? Родная, объясни!».
И мать ответила, мальчика лаская:
«Раскрыли перед нами дверь дворцов
Заслуги ваших доблестных отцов,
Что пали, за свободу погибая.
Шёл враг на Русь с мечами и пожаром,
Неся с собой смертельную беду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
И смолкнет сын, в раздумии глубоком
Взирая на могильный холм борца
И думая о доблестном далёком...
Гигантом пред его духовным оком
Восстанет тень почившего отца!
И даст он клятву: – тою же тропою
Всю жизнь свою бестрепетно идти
И не сходить с отцовского пути
Неколебимо гордою стопою.
«Клянусь быть честным, доблестным и ярым,
К насильникам всю жизнь питать вражду!
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
ВРАГАМ
Да ведают скопища тех берегов,
На лагерь наш меч подымая:
Семь пуль в браунинге – шесть трупов врагов!
И труп коммунара – седьмая.
Нам могут частично поставить предел,
Но помни, апостолы злата:
Семь пуль в браунинге – шесть вражеских тел:
За пулю седьмую расплата!
Да знает стоящий на том берегу:
Оружье у нас – под рукою;
И стоит лишь голос возвысить врагу –
Кровь хлынет безбрежной рекою.
Да ведает миру несущий ярем:
Мы держим дозор неустанно,
И, падая, каждый в могилу возьмём
Шесть жизней из вражьего стана!
Ты, в сердце таящий кровавую месть,
Мы даром в могилу не ляжем:
У каждого деньги свинцовые есть
В уплату могильщикам вражьим.
Те деньги не падают, курс их высок;
И призванный нами к расчёту,
Сполна, без утайки, всю сумму – в висок
Получим по чёрному счёту.
Не бойся: за труд свой получишь сполна:
Расчёт будет скорый и честный;
Армейцев обильно снабжает казна
Монетой своей полновесной.
И если «карманные деньги» иной
До срока растратит, случится, –
Немедля в обойме найдёт запасной,
Чем с лютым врагом расплатиться!
На что уж я ратного поля далёк,
Звонарь пролетарских кварталов,
А тянет карманы и мой кошелёк –
Свинцовых там тьма «имперьялов»
Не зря их шестую неделю коплю:
Нагрянут лихие буруны, –
На Марсовом поле могилу куплю
На грозные деньги Коммуны!
Да знает стоящий на том берегу:
Оружье у нас – под рукою;
И стоит лишь голос возвысить врагу –
Кровь хлынет безбрежной рекою.
Да ведает миру несущий ярем:
Мы держим дозор неустанно,
И, падая, каждый в могилу возьмём –
Шесть жизней из вражьего стана.
30 августа 1918 г.
РАБОТНИЦЕ
Работнику и женщине несёт
Освобождение Коммуна трудовая.
Работника и женщину спасёт
От рабства, их оковы порывая,
Рабыня вековечная в былом,
Невольница в семье и на заводе,
Соедини судьбу свою с орлом,
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе!
Гиганта синеблузого сестра,
Мать завтрашних властителей вселенной
Сожги оковы в пламени костра
И будь, как мы, крылато-дерзновенной!
Пора закончить с вековечным злом,
Обрезать когти мировой невзгоде...
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе
Раздавят нас – раздавят и тебя,
И будешь вновь влачить ярмо неволи,
Клянуть судьбу, стеная и скорбя,
И содрогаться от стыда и боли!
Рабыня вековечная в былом,
Невольница в семье и на-заводе,
Соедини судьбу свою с орлом,
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе!
КРАСНАЯ КАЗАРМА
Казарма не только казарма у нас,
Казарма – и красная школа для масс:
Там дух вызволяют
Из тины и пут,
Глаза открывают,
Сознанье куют.
Армейцы – собранье гранёных штыков?
Неправда! Армейцы – семья бедняков:
Как тёмную массу,
Не бросишь их в бой:
Их преданность классу –
Их стяг боевой.
Курсанты – не каста, курсанты – народ:
Всяк сызмала ведал неволю и пот.
Мозольным народом
В оковах рождён,
Мозольным свободам
Изменит ли он?
Казарма не только казарма у нас,
Казарма – и красная школа для масс:
Там дух окрыляют
Наука и труд!
Глаза открывают
И волю куют.
1922 г.
ТЕАТР В РЕВОЛЮЦИИ
Были годы – серые, как мыло,
Сонные, как затхлые пруды;
Огневая жажда нас томила
И к кулисам крашеным манила,
Как к источникам живой воды.
Но когда ревущим ураганом
Пронеслись горящие года,
Расплескавшись ярым океаном,
По опустошённым балаганам
Пьесы Буря ставила тогда!
Пулемёты сторожили двери,
В ложах грозно лязгали штыки,
И метались в ужасе в партере,
Как в версальских узлищах при Тьере,
«Зрителей» трепещущих полки!
Вихорь сник; и – снова пасторали...
Но ужель не чувствует актёр,
Что вот здесь, у стенки, умирали,
А вон там – обломки лож кидали
В искры рассыпающий костёр?
Неужель не чувствует актриса,
Паточный ведущая балет,
Что вон та облезлая кулиса,
С пышными кустами барбариса,
Уличный скрывала лазарет?..
Хор гремит, но я не слышу хора:
Старь владеет помыслом моим:
Надвигалась генералов свора;
Обыскать решили мы весь город,
И театр был штабом боевым.
К нам винтовок приносили связки,
Пулемётов грузные «тела»;
Лица пленных – мертвенные маски...
О, такой, крылящей душу встряски
Никакая пьеса не дала б!!
ТОВАРИЩ ТАНЯ
Я помню время огневое:
Ночь. Слякоть. Мокрый снег...
Райком. Порывный ветер, злобно воя,
Доносит близких пушек гром.
Светло, как днём, в огромном доме.
Что зал, то улей. На соломе –
Комбоевзводцы. Спят. В углу –
Патроны: прямо на полу
Сыпучей кучей. Тут же, рядом, –
Винтовки...
– Без затвора... Прочь, –
Из зданья в пасмурную ночь
Отряд уходит за отрядом.
Бьёт пять... Мужчин всё меньше, но –
Как прежде, здание полно.
Как прежде, сталью блещут взгляды,
Винтовки кольцами звенят.
Как и тогда, бойцов отряды
Покинуть здание спешат. Как и тогда...
Но звонкий голос,
Но непокорный шапке волос
Октябрьской вьюге выдаёт –
Кто к братьям с выручкой идёт.
Идут работницы столицы,
Что сами, только грянул гром,
Пришли за ружьями в райком,
Свободы пламенные львицы:
Мы беспартийны, но меж нас
Нет беспартийных в этот час!!
Едва ли только половина
Из них вернулась в Петроград,
Когда рабочая плотина
Прибой отбросила назад.
Они вливали бодрость в роты,
Отважно шли на пулемёты...
Курсант, табачница, матрос –
Вот шквал, отбросивший утёс!
Я помню труп. Полуоткрыты
Уста, два алых лепестка;
Назад закинута слегка
Головка; волосы покрыты
Косынкой, рваной позади;
Три раны штыковых в груди!!!
– Подобрана на поле брани,
У пулемёта... –
– Наша? –
– Да.
Табачница. Товарищ Таня.
Всех ранее пришла сюда.
С матросом... Брат?.. Жених?.. Не знаю.
Он тоже пал. Предполагаю,
Что вряд ли брат. Верней – жених!
Всё время вместе видели их.
Шептались... Здесь вот, на диване,
Шутили... Юным горя нет;
Обоим вместе – сорок лет...
Вот милый облик нашей Тани: –
Я никому не отдана.
Я с милым вольности верна.
Дни Юденича.
БЕССМЕРТНОЕ
Дни героической защиты,
Октябрьских вольностей гнезда
Не будут миром позабыты.
Пройдут несчётные года,
И гордо встанут из гробницы
Дружины красных львов столицы,
Чтоб на гранитах площадей
Держать надменно и сурово
Звеняще-бронзовое слово
О подвигах великих дней.
Близ серо-мраморных окопов
Артель бессмертных землекопов,
Обильно льющих медный пот,
Мужчин и женщин изнурённых,
Блокадою изнемождённых,
Двухтысячный увидит год.
Воскреснут людные райкомы
Незабываемых недель:
Кровати-стулья, пыль соломы –
Пятиминутная постель
Дежурных членов тройки красной,
Что сна не знали в миг опасный,
Храня свободы колыбель.
И вы, работницы, орлицы
Краснопредместных чердаков,
Перелетев чрез тьму веков,
Опуститесь в сады столицы,
Чтоб миру диктовать страницы
Поэм о подвигах своих,
Из бронзы высекая стих.
Дни Юденича.
В ДНИ ПОТОПА
Обожжённые жаждут лазаретного чуда,
Ищет кровли больничной обескрыленный род.
«Иисус или Будда?» – «Иисус или Будда?» –
Завывают афиши, зазывая народ.
В пенных волнах потопа, в грязном хаосе шквала,
Блеске молний палящих, грохотаньи громов –
Как ковчеги, всплывают лекционные зала,
Всех мычаще-дрожащих оборона и кров.
С каждым часом всё выше разъярённые воды...
Где царизма вершины? представительный строй?
Золотые соблазны буржуазной свободы,
Долгожданного рая?.. Под водой! под водой!!
О, за что уцепиться? Все потопом подмыто:
За святыней святыня, за утёсом утёс!
Где спасенье от бури? от потопа защита?
Кров от нынешних шквалов и грядущего гроз?..
С каждым часом яснее: это – только начало,
Завтра будет – ужасней, завтра будет – лютей:
Как дремучие дебри под косой буревала,
Города обратятся в злые кладбища пней!!.
Ныне пресные воды завтра будут кровавы,
От нечистых и чистых, не попавших в ковчег...
О, держитесь, держитесь за церковные главы!
«Иисус или Будда?» – выбирай, человек!
Пусть мычащий трепещет, набивая ковчеги,
С диким воплем цепляясь за спасительный крест,
Выше, волны потопа! В сокрушительном беге
Размывайте все горы и твердыни окрест!!
Нам ли бури бояться, строить барки и челны,
Укрываться от жизни в аскетический гроб?
Мы – дыхание бури! Мы – могучие волны!
Мы – великий, всемирный, социальный потоп!
1922 г.
НОЧЬ ПОД ИВАН-КУПАЛА
Я наткнулся в сосняке глухом
На высокий намогильный холм;
В головах – крестище-великан;
И спросил в совхозе старика:
– Чья могила, дедушка Пахом,
В заозёрном сосняке глухом?
Долго-долго пробуждался дед,
Дрёмою столетнею одет.
Долго-долго память напрягал,
Слёзным взором щупая луга...
– Чья могилка в сосняке глухом?..
Наша, внучек... Наш могильный холм
В старину помещик-лиходей
Зарывал там заживо людей.
На Ивана на Купала в ночь
В душной хате усидеть не в мочь.
Вышел. Сел на шаткое крыльцо,
Припадая к столбику лицом;
Не уйти от стариковских дум...
Вдруг внезапно – пение и шум!
– Что такое?..
Школа и совхоз –
Комсомол в венках из алых роз.
– Что, папаша, головой поник? –
Обжигает ухо чей-то крик. –
Поднимайся. Становись в ряды,
Принимай венок от молодых! –
Увенчали пурпурным венком.
– Далеко ль, ребятки? –
– Далеко! –
– На озёра!.. В заболоть... К мосту...
В бор!.. К могиле... К старому кресту!..
Молодь, молодь из десятка мест!
В розах, маках старичище-крест...
Треск костров... густой, пахучий дым.
– Смирно!.. Стройся!.. Трубачи, в ряды
Шапки прочь!.. Клони древко знамён...
Заунывный похоронный звон...
Спите, деды! Спите в добрый час:
Мы смели в могилу сведших вас!
д. Погорелово.
ПЕТУШОК, ЗОЛОТОЙ ГРЕБЕШОК
В годы бурных потрясений
Вздулся этот огонёк –
Девятнадцати весенний
Златокудрый паренёк,
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Батька, хмурый хуторянин,
Сыну воли не давал,
Но, грозою в сердце ранен,
Кровлю хаты проклевал –
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Кукарекая задорно:
– Здравствуй, ясный горизонт! –
– Порасширил лёгких горна
И – мах-мах на красный фронт
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
За отцовским хуторочком,
На пригорке, у межи,
Под могильным бугорочком
Сладко спит в цветущей ржи
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Разукрашена могилка
Детворой окрестных школ:
Здесь стоять клянётся пылко
За советы комсомол, –
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
1924 г.
ВТОРОЕ МАЯ
Открыты настежь окна и душа –
Вливайся, солнце, сердце зажигая!
В ушах ещё звучит чеканный шаг
Несметных толп ликующего Мая.
В глазах ещё струятся и горят
Шелка и ситцы, флаги и знамёна –
Всё, что вчера ласкало хмурый взгляд
И сердце подмывало упоённо.
Прекрасный Май! Но разве он ушёл?
Нет, распростившись с праздничным нарядом,
Он здесь, со мной, и дивно хорошо
Работать с алогрудым братом рядом.
Он здесь, со мной, в редакции моей,
Весёлый вождь рабкорских знойных армий,
Он там, с тобой, на фабрике твоей,
Он с вами там, на курсах и в казарме.
Товарищ Май! Ловлю твой звёздный взгляд
Во взорах звёздных юности бунтарской,
И дорог мне твой будничный наряд,
Работный стяг столицы пролетарской.
Открыты настежь окна и душа –
Вливайся, солнце, сердце зажигая!
Заводов шум в ликующих ушах
Звучит стозвоннее оркестров Мая.
ИЛЬИЧ В ЛЕНИНГРАДЕ
Тишина... Одни гудки кричат,
Да грохочут скорбные салюты...
Словно вечность, тянутся минуты...
В сердце боль, остра и горяча:
В этот миг на площади московской
У подножия стены кремлёвской
Опускают в землю Ильича...
Неподвижны каменные лица,
Слёзы женщин солоно-едки...
Красных самолётов вереница
Сыплет перья – белые листки.
Цепенеют люди-изваянья,
Город стынет, мертвенно молча...
Гудами взбужённое сознанье
Ранит мысль, остра и горяча:
В этот миг в молчании глубоком
Наши братья в городе далёком
Опускают в землю Ильича...
НАРСУД
«Встать: суд идёт!» – и встали нэпачи,
Собольи и енотовые шубы,
Пред полушубком кладовщицы Любы.
Блудливо сжавшись, людный зал молчит:
В её руках, обветренных и грубых, –
Тяжёлые тюремные ключи.
Прошла. Уселась от судьи направо.
(Налево сел механик заводской
С обвязанной, ошпаренной рукой).
К столу судейскому плывёт, как пава,
Роскошно разодетая «мадам».
И, улыбаясь вкрадчиво-лукаво,
Сгибает гуттаперчевый крестец
Наёмный, неуёмный брехунец,
Сын Невского и пламенного юга.
.
За ним – подросток. Девочка. Прислуга.
Пятнадцати-шестнадцати годков.
В её глазах и тени нет испуга,
Лишь удивление...
«Так вот каков
Народный суд! – беззвучно шепчут губы: –
Судьиха-то – ни дать ни взять, что мать» –
И смотрит – глаз не в силах оторвать
От полушубка кладовщицы Любы...
Начёты. Ругань и расправа злая...
Напрасно сладкоглазый брехунец
Из кожи лезет, сажу обеляя,
Буржуйку засудили под конец,
А девочка ушла домой, сияя...
НА СТОРОЖЕВОЙ ВЫШКЕ
1
Я – чую, я – чую, я – чую:
Мрачнеет зеркальная гладь!
Ночую, ночую, ночую –
На вышке дозорной опять!
Пускай мне исполнилось сорок,
И дар мой, по слухам, угас,
Но – зорок, но – зорок, но – зорок,
По-прежнему зорок мой глаз.
Я вижу: вскипают буруны,
И копятся тучи вдали!
Я чувствую: берег Коммуны
Орудья уже облегли!
Молчат наведённые жерла,
И едкий не стелется дым,
Но крылья уже распростёрла
Опасность над краем моим.
Грохочущей медью всполоха
Я встречу их первый раскат –
Опять меня кличет эпоха
К тебе, мой дозорный канат!
Тебя мне вручил Володарский
В смертельной опасности миг,
Тобою я, страж пролетарский,
Раскачивал тяжкий язык
И снова над невским раздольем
Рассыплется медь по лугам,
Мы стройки прервать не позволим
Разбойным и наглым врагам!..
1930 г.
В. В. Князев
М. П. Плотников
ПЕСНИ КРАСНОГО ЗВОНАРЯ
КРАСНАЯ КОЛОКОЛЬНЯ
Моя колокольня – надземный приют
Крылатых дозоров столицы;
В суровую пору здесь стонут-поют
Тяжёлые медные птицы.
На балки усевшись рядами, они
Из меди всю ночь высекают огни,
О колокол клюв полируя;
И мечется колокол, зол и сердит,
И бьётся о своды, и грозно гудит,
От гнева дрожа-негодуя.
Моя колокольня – питомник галчат:
Все в гнёздах дубовые балки;
В суровую пору здесь бьются-кричат
Набатные медные галки.
Крылом задевая за своды бойниц,
В ночь льются потоки неумолчных птиц,
Трепещущих в ужасе диком,
И всяк, кто в ту пору в постели лежит,
Встаёт и, бледнея, к оружью бежит,
Разбужен их дьявольским криком.
Моя колокольня – воздушный дозор
Рабоче-крестьянской коммуны:
Крылатых чудовищ пылающий взор
Следит вихревые буруны.
Лишь даль потемнеет, и колокол вновь,
Безжалостной стаей исклёванный в кровь,
Забьётся на привязи-балке,
И, сея тревогу, смятенье и ад, –
Потоком неистовым в ночь полетят
Тяжёлые медные галки...
1918 г.
ИСТОРИЧЕСКАЯ НОЧЬ
(24 февраля 18г.)
Ночь... Тишина... Всё спит... И вдруг –
Гудок, призывный вопль завода:
– Вставай, все спящее вокруг:
Псков взят! В опасности свобода! –
И мигом мёртвые дома
Глаза кровавые открыли,
И тяжко содрогнулась тьма...
Гремит трамвай... Автомобили,
Тревоги первые гонцы,
Ныряя и глотая мили,
Разносят весть во все концы:
– Проснись, нещадный враг у входа!..
Вставай, история не ждёт!
Вперёд! К оружию! Свобода!
У края пропасти... Вперёд!
Взбуженный средь глубокой ночи,
Меж прочих – свой гудок рабочий
Горящим сердцем узнаёт;
И вот с оружьем на завод
Спешит, полн огненной тревоги,
Хрустя кристальным льдом дороги...
Всю ночь грохочет грам. Полны
Народом яркие вагоны, –
Свободной родины сыны
Спешат на подвиг обороны.
Сжимают руки хладный ствол
Меж ног поставленных винтовок,
Что с тихим лязгом долбят пол
В мгновенья буйных остановок...
На бороде, усах сосульки...
Трясутся: все в снегу кругом...
Матросы! Прямо из танцульки
Примчались к Смольному бегом.
Ночь... Тишина... Всё спит... И вдруг –
Гудок, призывный вопль завода: –
Вставай, все спящее вокруг:
Псков взят – в опасности свобода!!
1918 г.
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной
На помощь к ней!
Низвергнув трон кровавого вампира,
Она не захотела отдохнуть:
Всех бедняков, всех угнетённых мира
Звала к борьбе, вступив на крестный путь.
Болела грудь, и тяжко ныли раны,
Но, боль презрев, точа кровавый пот,
Она кричала: «Трепещи, тираны!
Рабы проснулись – час возмездья бьёт!».
Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной
На помощь к ней!
И дрогнули твердыни Капитала,
Предчувствуя падение своё:
Гроза близка! Во что бы то ни стало –
Конец России!.. Задушить её!!
И, голосу владык своих послушен,
Надвинулся душитель-Гинденбург;
Тевтонским палачом полузадушен,
По радио взывает Петербург:
«Ликует враг, перчаткою железной
Сжимая горло родины моей...
На помощь к ней, трепещущей над бездной!
На помощь к ней!».
7 марта 1918 г.
ПЕСНЯ НАБАТА
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный вопль тревоги...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дружинники, сюда!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – туманятся дороги.
«Бам!.. бам!.. бам!..» – орда идет! орда!!
Сквозь мглу веков я вижу частоколы,
Вал, башен ряд и чёрный, спящий ров;
Глухой звонарь от Зимнего Николы
Швыряет в ночь взбуженной меди рёв.
И клич, и ужас в этом вопле гулком,
Что давит мозг и гонит к сердцу кровь.
Со всех сторон, по тесным переулкам,
Спешат бойцы, сурово хмуря бровь.
Над колокольней беспокойно вьётся
Встревоженная стая алых птиц,
От звона, топота земля трясётся,
И факелы пылают у бойниц...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – огонь и море криков...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожите: Страшный Суд!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – двунадесять языков –
«Бам!.. бам!.. бам!..» – отчизне смерть несут!
Треск, грохот, свист... Строенье за строеньем
Жрёт чёрный дым. Ползучий раб огня...
В дыму – народ... С безумным исступленьем
Жгут кровное, свой жалкий рок кляня...
Пылает небо, ужасом объято...
Светло, как в полдень, от домов-костров...
И заглушает медный рёв набата
Огня и ветра ненасытный рёв...
Войска ушли... Враги подходят...
Братья, Спасенья нет!.. Ужели к их ногам
Положим всё? Заветное? Проклятье!..
Нет, лучше – сжечь, но не отдать врагам!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный рёв набата...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожи, кровавый мрак!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – гроза идёт с заката!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – свободу душит враг!..
Пускай дрожат дворцовые порталы,
И буржуа бегут в подвал гурьбой,
Все, как один, рабочие кварталы!
Все, как один, – в последний, страшный бой
Зачем, сестра, безудержно рыдая,
Терзаешь брата, кинуть меч моля?
Его зовёт отчизна молодая –
Свободная Советская земля!
И ты, о мать... Родимая, ужели
Ты хочешь видеть, как стальная плеть
Запляшет алчно на сыновнем теле?..
Вновь стать рабом?.. Нет, лучше – умереть!
«Бам!.. бам!.. бам!..» – я медный рёв набата...
«Бам!.. бам!.. бам!..» – дрожи, немая твердь!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – гроза идёт с заката!..
«Бам!.. бам!.. бам!..» – победа, или смерть!!!
2 марта 1918 г.
КРАСНЫЙ ПЕТУХ
От жгучей искры мести правой
Я родился в краю глухом.
Не раз дрожал Орёл Двуглавый
Пред страшным Красным Петухом.
Враг произвола и насилья,
Я нёс на помощь мужику
Свои пылающие крылья...
«Кукареку!»
Во дни, когда скликал под знамя
Голодных Волжский Атаман,
Я с вольных крыльев сыпал пламя
На порох тайных дум крестьян.
Бледнел боярин в страхе диком,
И даже царь впадал в тоску,
Замученный немолчным криком:
«Кукареку!»
Когда Пугач с ордой сермяжной
Дворцы помещичьи зорил,
Над голытьбой его отважной
Я в небе пламенном парил.
По всей отчизне подъяремной
Гремел призыв мой к бедняку:
«Вставай, бесправный!
В бой, бездомный!
Кукареку!»
Взбужен победами японца,
Я от позора очумел
И вновь в крестьянское оконце
Железным клювом загремел:
«Вот плод народного бесправья!
Вставай, крестьянин, – смерть царьку!
Долой ярём самодержавья! –
Кукареку!»
Трёхлетней чёрною войною
Был край родной опустошён;
Но вот кровавою волною
Подмытый, рухнул подлый трон!
Корону с царскою державой
Примчал я в клюве к мужику –
«Заклёван мной Орёл Двуглавый!
Кукареку!»
И пусть опять нависли тучи,
Пытаясь потушить зарю,
Над Красной Армией могучей
Я в небе пламенном парю.
И, озирая с небосвода
Полк, тесно жмущийся к полку,
Кричу: «Иль гибель, иль свобода –
Кукареку!»
1 марта 1918 г.
ЕКАТЕРИНБУРГ
В гнезде полузадушенных орлов,
Столице коммунарского Урала,
Под радостный трезвон колоколов
Священство победителей встречало.
На солнце рдел хоругвий ясных лес,
Поп ликовал: «Власть коммунаров пала, –
Христос воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Буржуазия дружно отвечала.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Красноармейцев ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
Пасхальных риз узорная парча
На солнце торжествующе сверкала.
Была молитва знойно-горяча:
Как птица в клетке, сердце трепетало.
Струился ладан в синеву небес,
Церковным пеньем оглашались дали: –
«Христос воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Особняки прочувственно рыдали.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Рабочих ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
Из людных окон пёстрый дождь цветов
Белогвардейцам сыпался на плечи:
Был разориться мещанин готов
Для этой встречи – незабвенной встречи!
Шумели толпы разодетых дам,
Гирляндами офицерьё венчая,
И музыка гремела по садам,
Восторгами спасителей встречая.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Крестьян окрестных ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
В особняках проклятых богачей
Лились моря ликёров, вин и мёда –
Пилось здоровье гнусных палачей
Распятого рабочего народа.
Восторгом окрылённый мракобес
Пил здоровье восстановленного трона:
– «Христов воскрес!» –
– «Воистину воскрес!» –
Заводчики вопили упоённо.
А в это время тут же, в стороне,
С утра до звёзд стрельбы не прерывая,
Жен коммунаров ставили к стене,
Фундаменты их кровью заливая.
1918 г.
ПЕСНЯ КОММУНЫ
Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами.
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
Всё в свободной стране
Предоставлено мне,
Сыну фабрик и вольного луга.
За свободу свою
Кровь до капли пролью,
Оторвусь и от книг, и от плуга.
Пусть британцев орда
Снаряжает суда,
Угрожая Руси кандалами:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами.
Славен красный наш род,
Жив свободный народ –
Все идут под знамёна Коммуны!
Гей, враги – у ворот!
Коммунары – вперёд!
Не страшны нам лихие буруны.
Враг силён? – Не беда!
Пропадёт без следа,
Коли жаждет господства над нами:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
Коль не хватит солдат –
Станут девушки в ряд,
Будут дети и жёны бороться;
Всяк солдат-рядовой,
Сын семьи трудовой,
Все, в ком сердце мятежное бьётся!
Нас не сломит нужда,
Не согнёт нас беда,
Рок капризный не властен над нами.
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
СЫН КОММУНАРА
Промчится вихрь с неслыханною силой.
Сиротка-мальчик спросит мать свою:
«Скажи, родная, где отец мой милый?».
И сыну мать, склонившись над могилой,
Ответит гордо: «Пал в святом бою!
Он призван был в дни чёрной непогоды,
Когда враги душили край родной,
Грозя залить кровавою волной
Светильники у алтарей свободы.
На их удар ответил он ударом
И пал, от братьев отводя беду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
Привет и ласку ото всех встречая,
Сын коммунара спросит мать свою:
«Не понимаю. Объясни, родная:
Я – мал и слаб; за что мне честь такая
В родном краю?».
И мать ответит маленькому сыну:
«К тебе горят любовию сердца
За крестный подвиг твоего отца,
Погибшего в тяжёлую годину.
Стонала Русь под вражеским ударом,
Грозила смерть свободному труду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
«Но почему мы не в каморке тесной,
А во дворце живём с тобой?.. Взгляни –
Какой простор! Какой уют чудесный!
За что был отдан бедноте окрестной
Дворец царей? Родная, объясни!».
И мать ответила, мальчика лаская:
«Раскрыли перед нами дверь дворцов
Заслуги ваших доблестных отцов,
Что пали, за свободу погибая.
Шёл враг на Русь с мечами и пожаром,
Неся с собой смертельную беду...
Отец твой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!».
И смолкнет сын, в раздумии глубоком
Взирая на могильный холм борца
И думая о доблестном далёком...
Гигантом пред его духовным оком
Восстанет тень почившего отца!
И даст он клятву: – тою же тропою
Всю жизнь свою бестрепетно идти
И не сходить с отцовского пути
Неколебимо гордою стопою.
«Клянусь быть честным, доблестным и ярым,
К насильникам всю жизнь питать вражду!
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!»
ВРАГАМ
Да ведают скопища тех берегов,
На лагерь наш меч подымая:
Семь пуль в браунинге – шесть трупов врагов!
И труп коммунара – седьмая.
Нам могут частично поставить предел,
Но помни, апостолы злата:
Семь пуль в браунинге – шесть вражеских тел:
За пулю седьмую расплата!
Да знает стоящий на том берегу:
Оружье у нас – под рукою;
И стоит лишь голос возвысить врагу –
Кровь хлынет безбрежной рекою.
Да ведает миру несущий ярем:
Мы держим дозор неустанно,
И, падая, каждый в могилу возьмём
Шесть жизней из вражьего стана!
Ты, в сердце таящий кровавую месть,
Мы даром в могилу не ляжем:
У каждого деньги свинцовые есть
В уплату могильщикам вражьим.
Те деньги не падают, курс их высок;
И призванный нами к расчёту,
Сполна, без утайки, всю сумму – в висок
Получим по чёрному счёту.
Не бойся: за труд свой получишь сполна:
Расчёт будет скорый и честный;
Армейцев обильно снабжает казна
Монетой своей полновесной.
И если «карманные деньги» иной
До срока растратит, случится, –
Немедля в обойме найдёт запасной,
Чем с лютым врагом расплатиться!
На что уж я ратного поля далёк,
Звонарь пролетарских кварталов,
А тянет карманы и мой кошелёк –
Свинцовых там тьма «имперьялов»
Не зря их шестую неделю коплю:
Нагрянут лихие буруны, –
На Марсовом поле могилу куплю
На грозные деньги Коммуны!
Да знает стоящий на том берегу:
Оружье у нас – под рукою;
И стоит лишь голос возвысить врагу –
Кровь хлынет безбрежной рекою.
Да ведает миру несущий ярем:
Мы держим дозор неустанно,
И, падая, каждый в могилу возьмём –
Шесть жизней из вражьего стана.
30 августа 1918 г.
РАБОТНИЦЕ
Работнику и женщине несёт
Освобождение Коммуна трудовая.
Работника и женщину спасёт
От рабства, их оковы порывая,
Рабыня вековечная в былом,
Невольница в семье и на заводе,
Соедини судьбу свою с орлом,
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе!
Гиганта синеблузого сестра,
Мать завтрашних властителей вселенной
Сожги оковы в пламени костра
И будь, как мы, крылато-дерзновенной!
Пора закончить с вековечным злом,
Обрезать когти мировой невзгоде...
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе
Раздавят нас – раздавят и тебя,
И будешь вновь влачить ярмо неволи,
Клянуть судьбу, стеная и скорбя,
И содрогаться от стыда и боли!
Рабыня вековечная в былом,
Невольница в семье и на-заводе,
Соедини судьбу свою с орлом,
Дробящим клетку огненным крылом,
В стремленьи буйном к солнцу и свободе!
КРАСНАЯ КАЗАРМА
Казарма не только казарма у нас,
Казарма – и красная школа для масс:
Там дух вызволяют
Из тины и пут,
Глаза открывают,
Сознанье куют.
Армейцы – собранье гранёных штыков?
Неправда! Армейцы – семья бедняков:
Как тёмную массу,
Не бросишь их в бой:
Их преданность классу –
Их стяг боевой.
Курсанты – не каста, курсанты – народ:
Всяк сызмала ведал неволю и пот.
Мозольным народом
В оковах рождён,
Мозольным свободам
Изменит ли он?
Казарма не только казарма у нас,
Казарма – и красная школа для масс:
Там дух окрыляют
Наука и труд!
Глаза открывают
И волю куют.
1922 г.
ТЕАТР В РЕВОЛЮЦИИ
Были годы – серые, как мыло,
Сонные, как затхлые пруды;
Огневая жажда нас томила
И к кулисам крашеным манила,
Как к источникам живой воды.
Но когда ревущим ураганом
Пронеслись горящие года,
Расплескавшись ярым океаном,
По опустошённым балаганам
Пьесы Буря ставила тогда!
Пулемёты сторожили двери,
В ложах грозно лязгали штыки,
И метались в ужасе в партере,
Как в версальских узлищах при Тьере,
«Зрителей» трепещущих полки!
Вихорь сник; и – снова пасторали...
Но ужель не чувствует актёр,
Что вот здесь, у стенки, умирали,
А вон там – обломки лож кидали
В искры рассыпающий костёр?
Неужель не чувствует актриса,
Паточный ведущая балет,
Что вон та облезлая кулиса,
С пышными кустами барбариса,
Уличный скрывала лазарет?..
Хор гремит, но я не слышу хора:
Старь владеет помыслом моим:
Надвигалась генералов свора;
Обыскать решили мы весь город,
И театр был штабом боевым.
К нам винтовок приносили связки,
Пулемётов грузные «тела»;
Лица пленных – мертвенные маски...
О, такой, крылящей душу встряски
Никакая пьеса не дала б!!
ТОВАРИЩ ТАНЯ
Я помню время огневое:
Ночь. Слякоть. Мокрый снег...
Райком. Порывный ветер, злобно воя,
Доносит близких пушек гром.
Светло, как днём, в огромном доме.
Что зал, то улей. На соломе –
Комбоевзводцы. Спят. В углу –
Патроны: прямо на полу
Сыпучей кучей. Тут же, рядом, –
Винтовки...
– Без затвора... Прочь, –
Из зданья в пасмурную ночь
Отряд уходит за отрядом.
Бьёт пять... Мужчин всё меньше, но –
Как прежде, здание полно.
Как прежде, сталью блещут взгляды,
Винтовки кольцами звенят.
Как и тогда, бойцов отряды
Покинуть здание спешат. Как и тогда...
Но звонкий голос,
Но непокорный шапке волос
Октябрьской вьюге выдаёт –
Кто к братьям с выручкой идёт.
Идут работницы столицы,
Что сами, только грянул гром,
Пришли за ружьями в райком,
Свободы пламенные львицы:
Мы беспартийны, но меж нас
Нет беспартийных в этот час!!
Едва ли только половина
Из них вернулась в Петроград,
Когда рабочая плотина
Прибой отбросила назад.
Они вливали бодрость в роты,
Отважно шли на пулемёты...
Курсант, табачница, матрос –
Вот шквал, отбросивший утёс!
Я помню труп. Полуоткрыты
Уста, два алых лепестка;
Назад закинута слегка
Головка; волосы покрыты
Косынкой, рваной позади;
Три раны штыковых в груди!!!
– Подобрана на поле брани,
У пулемёта... –
– Наша? –
– Да.
Табачница. Товарищ Таня.
Всех ранее пришла сюда.
С матросом... Брат?.. Жених?.. Не знаю.
Он тоже пал. Предполагаю,
Что вряд ли брат. Верней – жених!
Всё время вместе видели их.
Шептались... Здесь вот, на диване,
Шутили... Юным горя нет;
Обоим вместе – сорок лет...
Вот милый облик нашей Тани: –
Я никому не отдана.
Я с милым вольности верна.
Дни Юденича.
БЕССМЕРТНОЕ
Дни героической защиты,
Октябрьских вольностей гнезда
Не будут миром позабыты.
Пройдут несчётные года,
И гордо встанут из гробницы
Дружины красных львов столицы,
Чтоб на гранитах площадей
Держать надменно и сурово
Звеняще-бронзовое слово
О подвигах великих дней.
Близ серо-мраморных окопов
Артель бессмертных землекопов,
Обильно льющих медный пот,
Мужчин и женщин изнурённых,
Блокадою изнемождённых,
Двухтысячный увидит год.
Воскреснут людные райкомы
Незабываемых недель:
Кровати-стулья, пыль соломы –
Пятиминутная постель
Дежурных членов тройки красной,
Что сна не знали в миг опасный,
Храня свободы колыбель.
И вы, работницы, орлицы
Краснопредместных чердаков,
Перелетев чрез тьму веков,
Опуститесь в сады столицы,
Чтоб миру диктовать страницы
Поэм о подвигах своих,
Из бронзы высекая стих.
Дни Юденича.
В ДНИ ПОТОПА
Обожжённые жаждут лазаретного чуда,
Ищет кровли больничной обескрыленный род.
«Иисус или Будда?» – «Иисус или Будда?» –
Завывают афиши, зазывая народ.
В пенных волнах потопа, в грязном хаосе шквала,
Блеске молний палящих, грохотаньи громов –
Как ковчеги, всплывают лекционные зала,
Всех мычаще-дрожащих оборона и кров.
С каждым часом всё выше разъярённые воды...
Где царизма вершины? представительный строй?
Золотые соблазны буржуазной свободы,
Долгожданного рая?.. Под водой! под водой!!
О, за что уцепиться? Все потопом подмыто:
За святыней святыня, за утёсом утёс!
Где спасенье от бури? от потопа защита?
Кров от нынешних шквалов и грядущего гроз?..
С каждым часом яснее: это – только начало,
Завтра будет – ужасней, завтра будет – лютей:
Как дремучие дебри под косой буревала,
Города обратятся в злые кладбища пней!!.
Ныне пресные воды завтра будут кровавы,
От нечистых и чистых, не попавших в ковчег...
О, держитесь, держитесь за церковные главы!
«Иисус или Будда?» – выбирай, человек!
Пусть мычащий трепещет, набивая ковчеги,
С диким воплем цепляясь за спасительный крест,
Выше, волны потопа! В сокрушительном беге
Размывайте все горы и твердыни окрест!!
Нам ли бури бояться, строить барки и челны,
Укрываться от жизни в аскетический гроб?
Мы – дыхание бури! Мы – могучие волны!
Мы – великий, всемирный, социальный потоп!
1922 г.
НОЧЬ ПОД ИВАН-КУПАЛА
Я наткнулся в сосняке глухом
На высокий намогильный холм;
В головах – крестище-великан;
И спросил в совхозе старика:
– Чья могила, дедушка Пахом,
В заозёрном сосняке глухом?
Долго-долго пробуждался дед,
Дрёмою столетнею одет.
Долго-долго память напрягал,
Слёзным взором щупая луга...
– Чья могилка в сосняке глухом?..
Наша, внучек... Наш могильный холм
В старину помещик-лиходей
Зарывал там заживо людей.
На Ивана на Купала в ночь
В душной хате усидеть не в мочь.
Вышел. Сел на шаткое крыльцо,
Припадая к столбику лицом;
Не уйти от стариковских дум...
Вдруг внезапно – пение и шум!
– Что такое?..
Школа и совхоз –
Комсомол в венках из алых роз.
– Что, папаша, головой поник? –
Обжигает ухо чей-то крик. –
Поднимайся. Становись в ряды,
Принимай венок от молодых! –
Увенчали пурпурным венком.
– Далеко ль, ребятки? –
– Далеко! –
– На озёра!.. В заболоть... К мосту...
В бор!.. К могиле... К старому кресту!..
Молодь, молодь из десятка мест!
В розах, маках старичище-крест...
Треск костров... густой, пахучий дым.
– Смирно!.. Стройся!.. Трубачи, в ряды
Шапки прочь!.. Клони древко знамён...
Заунывный похоронный звон...
Спите, деды! Спите в добрый час:
Мы смели в могилу сведших вас!
д. Погорелово.
ПЕТУШОК, ЗОЛОТОЙ ГРЕБЕШОК
В годы бурных потрясений
Вздулся этот огонёк –
Девятнадцати весенний
Златокудрый паренёк,
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Батька, хмурый хуторянин,
Сыну воли не давал,
Но, грозою в сердце ранен,
Кровлю хаты проклевал –
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Кукарекая задорно:
– Здравствуй, ясный горизонт! –
– Порасширил лёгких горна
И – мах-мах на красный фронт
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
За отцовским хуторочком,
На пригорке, у межи,
Под могильным бугорочком
Сладко спит в цветущей ржи
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
Разукрашена могилка
Детворой окрестных школ:
Здесь стоять клянётся пылко
За советы комсомол, –
Молодой
Петушок,
Золотой
Гребешок.
1924 г.
ВТОРОЕ МАЯ
Открыты настежь окна и душа –
Вливайся, солнце, сердце зажигая!
В ушах ещё звучит чеканный шаг
Несметных толп ликующего Мая.
В глазах ещё струятся и горят
Шелка и ситцы, флаги и знамёна –
Всё, что вчера ласкало хмурый взгляд
И сердце подмывало упоённо.
Прекрасный Май! Но разве он ушёл?
Нет, распростившись с праздничным нарядом,
Он здесь, со мной, и дивно хорошо
Работать с алогрудым братом рядом.
Он здесь, со мной, в редакции моей,
Весёлый вождь рабкорских знойных армий,
Он там, с тобой, на фабрике твоей,
Он с вами там, на курсах и в казарме.
Товарищ Май! Ловлю твой звёздный взгляд
Во взорах звёздных юности бунтарской,
И дорог мне твой будничный наряд,
Работный стяг столицы пролетарской.
Открыты настежь окна и душа –
Вливайся, солнце, сердце зажигая!
Заводов шум в ликующих ушах
Звучит стозвоннее оркестров Мая.
ИЛЬИЧ В ЛЕНИНГРАДЕ
Тишина... Одни гудки кричат,
Да грохочут скорбные салюты...
Словно вечность, тянутся минуты...
В сердце боль, остра и горяча:
В этот миг на площади московской
У подножия стены кремлёвской
Опускают в землю Ильича...
Неподвижны каменные лица,
Слёзы женщин солоно-едки...
Красных самолётов вереница
Сыплет перья – белые листки.
Цепенеют люди-изваянья,
Город стынет, мертвенно молча...
Гудами взбужённое сознанье
Ранит мысль, остра и горяча:
В этот миг в молчании глубоком
Наши братья в городе далёком
Опускают в землю Ильича...
НАРСУД
«Встать: суд идёт!» – и встали нэпачи,
Собольи и енотовые шубы,
Пред полушубком кладовщицы Любы.
Блудливо сжавшись, людный зал молчит:
В её руках, обветренных и грубых, –
Тяжёлые тюремные ключи.
Прошла. Уселась от судьи направо.
(Налево сел механик заводской
С обвязанной, ошпаренной рукой).
К столу судейскому плывёт, как пава,
Роскошно разодетая «мадам».
И, улыбаясь вкрадчиво-лукаво,
Сгибает гуттаперчевый крестец
Наёмный, неуёмный брехунец,
Сын Невского и пламенного юга.
.
За ним – подросток. Девочка. Прислуга.
Пятнадцати-шестнадцати годков.
В её глазах и тени нет испуга,
Лишь удивление...
«Так вот каков
Народный суд! – беззвучно шепчут губы: –
Судьиха-то – ни дать ни взять, что мать» –
И смотрит – глаз не в силах оторвать
От полушубка кладовщицы Любы...
Начёты. Ругань и расправа злая...
Напрасно сладкоглазый брехунец
Из кожи лезет, сажу обеляя,
Буржуйку засудили под конец,
А девочка ушла домой, сияя...
НА СТОРОЖЕВОЙ ВЫШКЕ
1
Я – чую, я – чую, я – чую:
Мрачнеет зеркальная гладь!
Ночую, ночую, ночую –
На вышке дозорной опять!
Пускай мне исполнилось сорок,
И дар мой, по слухам, угас,
Но – зорок, но – зорок, но – зорок,
По-прежнему зорок мой глаз.
Я вижу: вскипают буруны,
И копятся тучи вдали!
Я чувствую: берег Коммуны
Орудья уже облегли!
Молчат наведённые жерла,
И едкий не стелется дым,
Но крылья уже распростёрла
Опасность над краем моим.
Грохочущей медью всполоха
Я встречу их первый раскат –
Опять меня кличет эпоха
К тебе, мой дозорный канат!
Тебя мне вручил Володарский
В смертельной опасности миг,
Тобою я, страж пролетарский,
Раскачивал тяжкий язык
И снова над невским раздольем
Рассыплется медь по лугам,
Мы стройки прервать не позволим
Разбойным и наглым врагам!..
1930 г.