Весенняя охота на водоплавающих птиц в Обь-Иртышье
Н. Б. Патрикеев


Автор – известный северо-сибирский писатель-краевед и натуралист знакомит читателей со всеми видами водоплавающих птиц региона, с историей промысловой и любительской охоты, применявшимися в разное время оружием, боеприпасами и снаряжением. В заметках из дневников утиных охот 1971 2007 гг., кроме самобытных описаний весенней природы, интересных, порой забавных и необычных эпизодов, запечатлены образы друзей-охотников, некоторые исторические и бытовые реалии конца XX начала XXI века.





Весенняя охота на водоплавающих птиц в Обь-Иртышье:

записки охотника Северо-Западной Сибири





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


ББК 47.1

П 20



ПАТРИКЕЕВ Н.Б. ВЕСЕННЯЯ ОХОТА НА ВОДОПЛАВАЮЩИХ ПТИЦ В ОБЬ-ИРТЫШЬЕ: ЗАПИСКИ ОХОТНИКА СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ СИБИРИ. ХАНТЫ-МАНСИЙСК: ПОЛИГРАФИСТ, 2008. 328 С.; С ИЛ.



Рисунки художников: Н. Шахова, В. Романова, Г. Райшева, А. Сургутскова, П. Ламберта (ФРГ).

Фото: В. Балина, В. Загваздина, А. Пашука, В. Шумея, Я. Яковлева и из архива автора.



Автор – известный северо-сибирский писатель-краевед и натуралист знакомит читателей со всеми видами водоплавающих птиц региона, с историей промысловой и любительской охоты, применявшимися в разное время оружием, боеприпасами и снаряжением. В заметках из дневников утиных охот 1971 2007 гг., кроме самобытных описаний весенней природы, интересных, порой забавных и необычных эпизодов, запечатлены образы друзей-охотников, некоторые исторические и бытовые реалии конца XX начала XXI века.

Издано при финансовой поддержке Департамента информационной политики Ханты-Мансийского автономного округа – Югры.



ISBN 978–5-89846–708–1

© Патрикеев Н.Б, 2008

© Оформление. ОАО «Полиграфист», 2008




ОБ АВТОРЕ









Новомир Борисович Патрикеев родился 31 августа 1932 года в Обдорске единственном в мире населенном пункте, расположенном на черте Полярного круга и переименованном вскоре в Салехард. Его отец, первый агроном Ямала и страстный охотник, с раннего детства привил сыну любовь к природе и охоте.

С пяти лет мальчик начал стрелять в цель из мелкокалиберной винтовки, в шесть лет впервые побывал на охоте и выстрелил из дробовика, а в девять взял первый ружейный трофей кулика-турухтана. Уходя на фронт, отец подарил ему – двуствольный «Зауэр-Аист» 16 калибра, с которым в конце войны юный охотник уже самостоятельно добывал уток и куропаток и на многие десятилетия стал неизменным поклонником и служителем богини Дианы.

Добротное биологическое образование получил в Московской сельскохозяйственной академии им. Тимирязева, которую с отличием закончил в 1955 году. Работать приехал на Салехардскую опытную сельскохозяйственную станцию. С 1956 года начал публиковать газетные заметки фенолога, этюды о природе и охоте, заниматься сбором и отправкой колец, снятых с добытых на Ямале водоплавающих птиц, в Центр кольцевания, сообщал в печати не только о фактах обнаружения меток, по и местах кольцевания и зимовок птиц.

Первые охотничьи рассказы опубликованы в коллективном сборнике «Следы на тополе» (Тюмень, 1958). Большое влияние на становление автора как пишущего натуралиста оказали корифей российского охотоведения Г.Е. Рахманин и будущий крупный орнитолог Л.Н. Добринский, с которым он вместе охотился. Первым редактором рукописей был коллега по работе известный охотовед и ученый В.П. Макридин.

Тишину научной лаборатории Н.Б. Патрикеев решительно сменил на перо журналиста, став собкором по Ямалу областной газеты «Тюменский комсомолец». Через четыре года был назначен директором таежного зверооленеводческого совхоза «Верхнепуровский», потом руководителем группы инспекторов по сельскому хозяйству Ямало-Ненецкого окружкома КПСС. В 1965 году окончательно вернулся в журналистику заместителем редактора окружной газеты «Красный Север». Окончил Свердловскую высшую партийную школу.

В 1970–1997 гг. редактировал ханты-мансийскую окружную газету «Ленинская правда» – «Новости Югры». Эти годы совпали с годами нефтяной эпопеи округа, его слава гремела на всю страну, и газета во главе с главным редактором была в гуще событий. И здесь Н.Б. Патрикеев продолжил работу по изучению и охране природы края, пропаганде культурной охоты, организовал в газете ежемесячные выпуски страницы «Охота и природа» и четырехполосного приложения «Экологический вестник». В не одной сотне газетных и журнальных статей он описал все виды водоплавающих, болотных и хищных птиц Обского Севера, занесенных в Красную книгу или находящихся под охраной закона; рассказал о болотно-луговой дичи и охоте на нее со спаниелями; о гусях и казарках, встречающихся в Обь-Иртышье; о поэтичной охоте на тяге вальдшнепа, поделился своими размышлениями о философии охоты как части русской национальной культуры.

Появлению его публикаций в центральной охотничьей периодике во многом способствовали московские издатели и редакторы: В.В. Королев, Н.К. Носкова, М.А. Плахотник, ИТ. Павлов, ученые-биологи и литераторы Ф.Р. Штильмарк, С.Ю. Фокин.

Написанными в конце XX начале XXI века книгами: «Планета любви», «Болотно-луговая охота со спаниелем», «30 лет со спаниелем», «Весенняя охота на Ямале», «Осенне-зимняя охота по перу на Ямале», «Охотничьи тропы Югры» – П.Б. Патрикеев практически возродил традиционный ранее для русской литературы жанр записок охотника. До него подобные книжки не издавались в России более тридцати лет.

Эти произведения получили высокую оценку в московских охотничьих изданиях и региональной периодике. Классиком, мастером охотничьего языка, воспевающим не только саму охоту, но и переживания, связанные с ней, возведенные в квадрат любви к родной природе, назвал Н.Б. Патрикеева кандидат биологических наук, член редакционного совета «Российской охотничьей газеты» Сергей Фокин:

«Поэт в душе, страстный охотник, очарованный природой, наблюдательный натуралист, неутомимый борец за ее сохранение. В каждой его строчке сквозит собственное восприятие природы и охоты, любовь к родному краю и чистому небу, зеркальной глади озер и охотничьим зорям. Когда начинаешь читать его книги оторваться невозможно».

Один из лучших современных знатоков русской охотничьей литературы, член редколлегии журнала «Охота и охотничье хозяйство» Михаил Булгаков писал:

«Новомир Борисович Патрикеев, коренной сибиряк и патриот своего края, своей жизнью и деятельностью доказал (доказывает и поныне), что любовь ко всему живому и охота вещи вполне «совместные». Кто еще может похвастаться таким же знанием населяющих Западную Сибирь «братьев меньших» зверей и птиц, кто более Н.Б. Патрикеева рассказал о них своим землякам в печати!»

Старейший краевед-культуролог Обского Севера Геннадий Тимофеев отмечал, что «в произведениях Н.Б. Патрикеева заложена подлинная красота русского языка, его точность, ясность, образность и музыкальность. Все это так убедительно, так ярко передает не только очарование картин природы, их живописность, по и глубину идей автора в поисках вечной истины... В талантливом отображении прекрасной «Планеты любви» звучит проникновенно, как точно настроенный музыкальный аккорд, его «высший смысл» идея всех его книг: «Осмысление многолетнего опыта и дневниковых записей при работе над публикациями непроизвольно высветило понятие «высший смысл охоты». Что это непреодолимая страсть, инстинкт, зов предков? Или более топкие чувства: романтика скитаний, поэзия закатов-рассветов, интерес естествоиспытателя к гармонии всего живого на Земле? Да все вместе. И еще постижение собственного единства с Великой Природой.

Книги Н.Б. Патрикеева – это огромный вклад в литературу не только региональную, но и общенациональную. Они поставили имя писателя в один ряд с классиками русской охотничьей литературы».

Наряду с этим охотничьи записки Н.Б. Патрикеева являются энциклопедией охоты и фауны северного края, рецензенты считают, что они «написаны очень грамотным биологическим языком, и в описании различных видов птиц и зверей автор полностью избежал ошибок».

В этом читатели могут еще раз убедиться, прочитав предлагаемую сегодня книгу В ней автор не только впервые публикует очерки своих почти сорокалетних весенних охот в Югре, но и впервые выступает в новом качестве историка охоты на водоплавающих птиц в Обь-Иртышье, знатока охотничьего оружия, боеприпасов и снаряжения.

В 1997 году он принят в Союз писателей России, а в 1999 в Международный историко-литературный ЮНЕСКО-клуб любителей правильной охоты «Кречет».

С середины 60-х годов Н.Б. Патрикеев известен и как историк края. Окончив аспирантуру по исторической специальности, он стал основоположником историографии молодежного и детского движения на севере Западной Сибири, зачинателем исследования истории земледелия в Обском Приполярье, автором тринадцати историко-краеведческих книг.

Н.Б. Патрикеев – видный деятель журналистского движения страны, с 1971 по 1990 год бессменный член Правления Союза журнал истов СССР, затем Федеративного совета СЖ России, 30 лет возглавлял окружную журналистскую организацию. В 1997–1999 годах он работал заместителем председателя Комитета по средствам массовой информации и полиграфии Администрации Ханты-Мансийского автономного округа, в 1999–2005 годах заместителем главного редактора четырехтомной энциклопедии «Югория». С 2001 года заместитель директора Угорского научно-исследовательского центра Уральского государственного университета. В 2002 году назначен (на общественных началах) председателем Комиссии по вопросам помилования на территории Ханты-Мансийского автономного округа. В эти годы активно трудился как один из авторов учебного комплекса по истории Югры с древности до наших дней, ответственный редактор и соавтор монографии «Очерки истории Югры», член авторского коллектива книги «Ямал: грань веков и тысячелетий», консультант и автор трехтомной энциклопедии «Ямал».

Н.Б. Патрикеев – академик Петровской академии наук и искусств, Академии социальных технологий и местного самоуправления Международной академии информатизации, магистр краеведения. Действительный член Русского географического общества, почетный член общества охотников, заслуженный работник культуры Российской Федерации, заслуженный деятель науки Ханты-Мансийского автономного округа. Награжден орденами Дружбы и А.М. Горчакова первой степени.

Поздравляя его с 75-летием, Губернатор Ханты-Мансийского автономного округа Югры А.В. Филипенко сказал: «Новомир Борисович человек нерядовой, особенный, энциклопедически образованный. Для Югры, для меня, для каждого югорчанина он в первую очередь журналист, и не только. Эта профессия обязывает к тому, чтобы человек был философом. Читатели, многие люди, знакомые с ним, духовно обогащаются, читая его книги, общаясь с Новомиром Борисовичем. Педагог, писатель, для которого главной была и остается тема родной северной природы. Его биография достойный пример самоотверженного служения людям, Отечеству, высоким идеалам».

Жизнь писателя насыщенна, увлечений множество, материалов в писательском портфеле столько, что хватит не на одну книгу.



    М. Пуртов, библиограф, заслуженный деятель культуры Ханты-Мансийского автономного округа




ВЕСЕННЯЯ ОХОТА НА ВОДОПЛАВАЮЩИХ ПТИЦ В ОБЬ-ИРТЫШЬЕ



(ЗАПИСКИ ОХОТНИКА СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ СИБИРИ)

Ханты-Мансийский автономный округ Югра расположен в самой середине Евразийского материка на площади 534,8 тысячи квадратных километров. Его протяженность с запада на восток от восточных склонов Северного Урала и почти до реки Енисей 1400 километров. Расстояние от северной границы с Ямало-Ненецким автономным округом до южной, с Тюменской областью 900 километров. На северо-западе Югра граничит с республикой Коми, на юго-западе со Свердловской областью, на востоке и юго-востоке с Красноярским краем и Томской областью.

Этот уникальный природный комплекс, находящийся в северной части умеренного пояса, характеризуется резко-континентальным климатом. Большая часть года приходится на зиму со средней температурой января от –18 до –24 градусов. Абсолютный минимум температур достиг – 62 градусов. Летом среднесуточная температура составляет +10 градусов с суточной амплитудой от 10 до 20 градусов при абсолютном максимуме +36 градусов.

По ландшафтно-климатическим условиям округ является богатейшей территорией для весенней охоты по перу. Особенно многообразна околоводная орнитофауна. Здесь 30 тысяч рек во главе с сибирскими магистралями Иртышем и Обью, сливающимися в единый поток недалеко от окружного центра Ханты-Мансийска. У них имеется 12 крупных притоков.

Весенне-летнее половодье способствует образованию обширных заливных лугов с озерами и старицами. Площадь озер около 30 тысяч квадратных километров. 290 озер имеют поверхность более одного гектара, а 18 из них от 50 до 100 квадратных километров. 90 процентов озер мелкие, но есть и глубокие от 25 до 50 метров. Болота занимают треть территории. Все это дает настоящее раздолье для кормежки на пролете и гнездования водоплавающей дичи, которая и является основным объектом любительской охоты.[1 - Все приведенные выше цифровые данные уточнены по энциклопедии «Югория». Ханты-Мансийск, 2000. ТТ. 1–3.]








ГЛАВА I. ЛЕБЕДИ, ГУСИ И КАЗАРКИ



КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О СИСТЕМАТИКЕ, МОРФОЛОГИИ, БИОЛОГИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЯХ ИСТОРИЯ И ПРАКТИКА ОХОТЫ. ОТЕЧЕСТВЕННОЕ ГЛАДКОСТВОЛЬНОЕ ОХОТНИЧЬЕ ОРУЖИЕ

_Весенняя_охота_на_севере_более,_чем_любая_другая,_долгожданна_после_продолжительной_зимы,_динамична_и_прекрасна,_как_сама_пора_обновления,_которая_в_быстрой,_пестрой_и_яркой_смене_фенологических_фраз:_«весна_света»,_«весна_воды»,_«весна_птиц» –_пробуждает_не_только_природу,_но_и_лучшие_чувства_в_душе_настоящих_охотников._Как_писал_наш_первый_охотничий_классик_Сергей_Тимофеевич_Аксаков,_«самое_дорогое,_поэтическое_время_для_ружейного_охотника –_весна:_прилет_и_пролет_птиц»._

Оглашая еще заснеженные просторы Севера серебряными трубными кликами, первыми из водоплавающих прилетают весной на родину охраняемые законом огромные лебеди-кликуны. Лебедь издревле одна из самых почитаемых людьми птиц. Его образ всегда связывался с самым святым, чистым, нередко таинственно-мистическим: лебединая песня, лебединая любовь, лебединая верность. Образ лебедя живет 15 старинных и современных песнях, легендах и преданиях.

У древних славян была великая богиня Матерь Сва, се другое название Лебедь. На памятнике в Киеве его основателям высечены имена: Кий, Щек, Хорив и Лыбедь. Лыбедь–Лебедь в русской летописи это вся древняя земля славян. Если еще углубиться в историю, то первое на территории бывшего СССР государство Урарту по-другому именовалось Лебедия. Ассирийцы считали его землей богини Лебедь. Некоторые исследователи связывают это имя не с простой богиней, а с самой Богоматерью-Богородицей Девой Марией. А поскольку выходцы из Урарту основали позже княжество вятичей, вошедшее в Русь, не отсюда ли сказочная Царевна-Лебедь?

Поэтичные описания этой белоснежной, красивой, грациозной и очень большой птицы принадлежат самым известным литераторам. Прекрасный портрет лебедя нарисовал Сергей Тимофеевич Аксаков в первой русской энциклопедической охотничьей книге «Записки охотника Оренбургской губернии».

«Лебедь по своей величине, силе, красоте и величавой осанке давно и справедливо назван царем всей водяной, или водоплавающей, птицы. Белый как снег, с блестящими, прозрачными небольшими глазами, с черным носом и черными лапами, с длинной, гибкой и красивою шеею, он невыразимо прекрасен, когда спокойно плывет между зеленых камышей по темно-синей гладкой поверхности воды. Но и все его движения исполнены прелести: начнет ли он пить и, зачерпнув носом воды, поднимет голову вверх и вытянет шею; начнет ли купаться, нырять и плескаться своими могучими крыльями, далеко разбрасывая брызги воды, скатывающейся с его пушистого тела; начнет ли потом охорашиваться, легко и свободно закинув дугою назад свою белоснежную шею, поправляя и чистя носом на спине, боках и хвосте о мятые или замаранные перья; распустит ли крыло по воздуху, как будто длинный косой парус, и начнет также носом перебирать в нем каждое перо, проветривая и суша его на солнце, все живописно и великолепно в нем».

Великий естествоиспытатель Альфред Брем, сам непревзойденный знаток птиц, во всемирно известной книге «Жизнь животных» предпочел своей авторской характеристике лебедя-кликуна процитировать Шиллинга: «Лебедь-кликун приводит наблюдателя в восхищение не только своей великолепной фигурой, своими вдумчивостью и умом, которые выражаются в движении его головы и во всей осанке, которою он отличается в свою пользу от лебедя-шипуна, но и громкими, чистыми тонами своего голоса; голос этот раздается по всякому поводу, в качестве призыва, предостережения, в случае спора, когда собираются стаи лебедей, и ради собственного развлечения. Когда в сильный мороз воды озера кроме текучих мест со всех сторон замерзают, и таким образом закрываются любимые местечки лебедя-кликуна, а именно неглубокие места, когда эти красивые птицы целыми сотнями собираются на открытых частях воды и своим меланхолическим криком как бы оплакивают свое несчастие и невозможность добыть себе пропитание из глубины, в эту пору, в длинные зимние вечера и в течение целых ночей напролет, я много раз слышал издалека, на расстоянии целых часов пути эти многоголосные жалобные звуки. Эти певучие крики напоминают то колокольный звон, то звук духовых инструментов; но в сущности крики эти не похожи ни на то, ни на другое, а во многих отношениях превосходят их, так как издаются живыми существами и больше говорят нашему чувству, чем звуки, издаваемые мертвым металлом. Это своеобразное пение и есть та лебединая песня, сказание о которой считается вымыслом».

Насколько позволяет более чем шестидесяти летний опыт охоты и постоянного общения со многими знатоками северной природы, особенно с очень наблюдательными коренными жителями тундры и тайги, хотелось бы поддержать слова Шиллинга о лебединой песне. То, что лебедь после гибели лебедки издает якобы последний прощальный крик, сложив крылья, падает с высоты на землю и разбивается, в действительности красивая легенда, миф и не более.

Доводилось дважды наблюдать поведение лебедей, потерявших подругу. Июньский, ясный и тихий вечер 1950 года. Над широким обским разливом (сором) на фоне зеркальной голубой воды и светло-синего искрящегося неба летящая не очень высоко стая лебедей казалась не чисто белой, а слегка голубоватой, как легкие курчавые облака по краям горизонта. Когда она поравнялась с берегом, из замаскированного около тальниковых кустов скрадка прозвучал выстрел. Одна птица замертво упала в воду. После короткого замешательства, сопровождаемого тревожными криками, лебеди стали набирать высоту и продолжили свой путь.

Только один, круто развернувшись, почти спикировал к воде, но его встретил второй выстрел, который из-за торопливости и излишнего азарта бегущего к лодке охотника был безрезультатным. Осиротевшая птица стала совершать над разливом круги, оглашая окрестности пронзительно печальными трубными звуками. И так летала всю ночь. Когда утром весь розовый в лучах поднявшегося солнца лебедь пролетал напротив моего скрадка, он издавал уже глухие, хриплые стоны, а вскоре куда-то исчез.

Следующую картину лебединой дружбы и верности увидел почти через двадцать лет таким же весенним вечером на другом обском разливе. Сначала услышал тревожные лебединые крики. Затем на довольно большой высоте заметил четверку птиц. Одна из них (судя по меньшим размерам, самка) была ранена и из последних сил держалась в воздухе. Три других летели под ней и, меняясь местами, словно старалась поддержать ее своими крыльями. Постепенно снижаясь, они опустились на соседний разлив за кустами и кричали всю ночь.

Утром на противоположный берег моего разлива прилетела из-за тех кустов только тройка лебедей. Подранок явно погиб. Пара держалась рядом, а когда осиротевшая птица пыталась приблизиться к собратьям, они принимали угрожающие позы и отгоняли ее. Вдовец, а я убедился в этом, когда он пролетал около меня, как огромный корабль, еще долго крутился над разливами и под конец издавал такие же хриплые звуки, какие я слышал когда-то.

Утро было теплое, тихое, солнечное. На зеркале сора поблескивали белыми боками отдыхавшие северные утки. Вокруг носились веселые «свадьбы» местных уток. По берегам суетились мелкие кулики. Бекасы чертили в высоте свои синусоиды и спирали, взлеты и падения, сопровождаемые звонким блеянием. А рядом тоскующий лебедь. В душе невольно сложились строки:

Не найдет он другую подругу
Лебединая песня одна.
Нет сильнее разлуки недуга,
Когда рядом бушует весна.

Так будем считать, что лебединая песня -это не предсмертный крик, а вечная лебединая любовь и верность!

Лебедь-кликун (Cygnus cygnus) самая крупная из гнездящихся в Обь-Иртышье водоплавающих птиц. При длине тела полтора метра и размахе крыльев в два с половиной метра он достигает веса двенадцати килограммов. Зимовки наших кликунов находятся на Черном и Каспийском морях, юге и западе Европы, на севере и северо-западе Африки.

Следом за ними появляются на севере маленькие и редкие краснокнижные тундряные, по-местному обские, лебеди (С. Венски). Они гнездятся только на Обском Севере, зимуют преимущественно в Ирландии, Англии, Голландии, Дании и Германии, изредка на Каспии, в Румынии, Венгрии, Франции.

По внешнему виду малый лебедь похож на кликуна, но заметно мельче по размерам, шея тоньше и (относительно) короче. Вес около пяти шести килограммов. Сидя на воде, оба вида держат обычно шею вертикально, а голову под прямым углом к шее. Крылья плотно прижаты к телу.

В середине прошлого века мне почти ежегодно удавалось видеть обских лебедей в полете и слышать их голоса, более тонкие и звонкие, чем у кликунов. А один раз я даже подержал малого лебедя в руках. Как-то в мае 1946 года встретил на охоте одноклассника с отцом. Они рассматривали какую-то белую птицу размером с крупного гуся. Мне он показался вдвое меньше хорошо знакомого кликуна. Старый интеллигентный охотник наглядно объяснил нам, что отличие этих птиц не только в общем весе, но и в окраске клюва. У малого он более высокий у основания, желтое пятно на нем меньше и не доходит до глаз, а граница между черным и желтым прямая, тогда как у кликуна косая. Альфред Врем называл в качестве отличительного признака наличие у малого лебедя восемнадцати рулевых перьев.

Весной малых лебедей трудно спутать с другими птицами, но осенью, особенно охотникам неопытным, молодым или горячим, надо проявлять осторожность. Молодые лебеди окрашены в грязно-серый цвет и случайно могут быть приняты за гуся. Малый лебедь внесен в Красную книгу СССР (1978), РСФСР (1985), Ямала (1997) и Югры (2003).

На юг региона возможны залеты лебедя-шипуна (Cygnus olor). Он чуть крупнее кликуна длина тела один метр восемьдесят сантиметров, размах крыльев два метра шестьдесят сантиметров. Голос более хриплый и дребезжащий, клюв черный с шишкой у основания, пространство между кончиком клюва (ноготком) и ноздрями красное. Сидя на воде, шипун изящно изгибает шею, а концы крыльев распускает, отчего плавающий выглядит очень красиво. Все лебеди на правах рода входят в подсемейство гусиных подотряда пластинчатоклювых отряда гусинообразных.

Несмотря на благоговейно-уважительное отношение в народе к лебедям почти как к священной птице, а убийство лебедя считалось большим грехом и дурной приметой, охотники стреляли их с незапамятных времен. Вспомните охоты на гусей-лебедей героев русских сказок или описания боярских пиров, где лебедей подавали целиком запеченных в пере. Это хорошо видно на известных картинах К. Маковского «Свадебный пир» и Н. Некрасова «Угощение иностранных послов». В Киевской Руси первой разрезала лебедятину сама Великая княгиня.

У аборигенов севера лебедь был желанной добычей как из-за своей величины, так и потому, что прилетал в конце марта начале апреля, когда заканчивались зимние запасы еды. В большинстве водоемов из-за загара переставала ловиться рыба; в связи с переездом на весенние угодья и началом токового периода прекращался лов куропаток петлями и отстрел боровой дичи.

Единственным источником пищи в голодное апрельское время могли быть лось или олень, добываемые загоном по насту. Но это удавалось не всегда и не везде. Опять же при удаче выручал лебедь, которого стреляли сначала из луков, а позже из ружей. Кроме мяса, ханты и манси использовали для изготовления и украшения одежды пуховые шкурки, освобожденные от пера. Из крыльев делали красивые большие веера-опахала, которыми отпугивали кровососущих насекомых.

Мне довелось быть свидетелем одного спортивного, а, возможно, и частично ритуального действа, когда хантыйские парни соревновались в способности переломить плечевую кость только что сваренного и съеденного лебедя. Они захватывали руками концы кости, перекинутой через узкую дощатую потолочную балку весенней избушки-юрты, и повисали на ней. Но видно масса трех или четырех участников «соревнования» была недостаточной. Даже мой довольно рослый брат Владимир с трудом выполнил это «упражнение».

Охоту на лебедей чаще совмещали с гусиной и утиной. По данным А.А. Дунина-Горкавича («Север Тобольской губернии. Опыт описания страны, ее естественных богатств и промышленной деятельности населения» (Тобольск, 1897), отдельно на них охотились на мелких травянистых озерах, устраивая засидки на берегах у самой воды. В воду ставили и чучела. В лучшем случае добывали за сезон 20–30 штук.

По другим авторам, в качестве скрадков применялись полууглубленные станки, а также зарытые и подтопленные бочки. В краеведческом сборнике «Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX начала XX в.» (Екатеринбург, 1998) опубликованы по рукописи «Очерки промысловой охоты в северных округах Тобольской губернии» Василия Яковлевича Яковлева (Богучарского), который жил и на Средней Оби в Сургуте, и на Нижней Оби в селе Кондинском (ныне Октябрьское) в конце 80-х годов. Автор писал об охоте на лебедей, основанной на том, что эти птицы любят отдыхать на озерных кочках, заросших водорослями, поэтому кочку при помощи камней или якорей подтапливали. В выступающих над поверхностью воды краях делали бойницы, они же вентиляционные отверстия. Охотник с ружьем и припасами забирался внутрь, а его напарник плотно закрывал верх, засыпал землей, покрывал дерном и водорослями. Иногда рядом ставили лебединое чучело. Лебеди принимали искусственную кочку за островок и подплывали. Таким способом один сургутский охотник добывал за весну двадцать и более лебедей.

В целом охота на лебедей не была особенно добычливой. По сообщению Тобольской газеты «Сибирский листок» (август 1891 г.), березовские охотники брали за сезон максимум десять птиц, а в лучшем случае специальной лебединой охоты по 20–30 штук на стрелка.

Сохранились отчеты за 1910 год, когда в Березовском и Сургутском уездах было добыто 379 лебедей. Мясо употребляли в пищу сами охотники, а на продажу шла шкура по довольно высокой для того времени цене от 70 копеек до одного рубля 30 копеек. За эти деньги можно было купить топор или килограмм пороха, или три килограмма дроби, или 15 килограммов кренделя-сушки, или 20 килограммов ржаной муки.

В советское время охота на лебедей разрешалась до 1950 года. И хотя лебединое мясо заготавливалось кооперацией, специально лебедей не промышляли. Есть статистические данные, что в низовьях Оби охотники-ханты добывали за весну по два-четыре лебедя.

В 30-е годы стал усиленно пропагандироваться новый вид заготовок: «меховая птица». На выставке, посвященной десятилетию Ханты-Мансийского округа (1940 год), был оформлен по-своему красивый пирамидальный стенд: огромная шкура лебедя с крыльями, лапами и хвостом в обрамлении чучел и шкурок других околоводных птиц.

В годы Великой Отечественной войны в округе проводилась заготовка лебединых шкур, которые подсаливались и отправлялись в США для оплаты за военную технику. Кооперация выдавала охотнику лицензию на 25 птиц и оплачивала добычу дефицитными тогда продуктами питания, промтоварами и боеприпасами.

После войны специально на лебедей практически не охотились, добывая их попутно при стрельбе другой водоплавающей дичи, но оставались еще промысловики, способные бить лебедей влет из мелкокалиберных винтовок и мастерски имитировать их крики. Я знал в Салехарде такого снайпера по фамилии Филиппов и был свидетелем, как известный гусятник и «кликальщик» Мотошин происхождением из села Реполово весной 1959 года на спор «посадил» лебедя на воду. Охотник отплыл от берега сора на маленькой лодке, лег, накрывшись с головой рогожей, и начал подманивать. Лебедей на противоположной стороне сора сидело много. И вот один из них поднялся, подлетел, без всякого разведочного облета приводнился и смело поплыл прямо к лодке на призывное «кликанье» охотника.

Теперь все это стало историей, и в наше время весенняя охотничья страда начинается в конце апреля с прилетом гусей, стаи которых собираются для кормежки и отдыха на открытых пространствах пойменных лугов, так называемых садбищах, посещаемых из года в год, а также на песчаных берегах рек.

Из отряда гусинообразных (подсемейство гусиных) к роду собственно гусей (общий отличительный признак желто-красные лапы) относятся четыре пролетных или гнездящихся у нас вида.

Самый «южный» и, возможно, самый большой из них серый гусь (Anser anser), весит более пяти килограммов. В журнале «Охотник за трофеями» (М., 2002. № 11) указывается средний вес 5–7,5 кг, а рекордная масса добытых в Белоруссии и Канаде особей более 9 (!) кг. Местное название серого гуся «беляк» или «речник», по Брему дикий, речной, серяк. Он родоначальник всех европейских пород домашних гусей, очень похожий на них по окраске оперения. Характерные признаки розоватый клюв с бело-желтым коготком на кончике, лапы красного (мясного) цвета. На фоне общего буро-серого цвета черные пятна на груди и передней части живота, свинцово-пепельная спина. Серые гуси зимуют на Британских островах, европейском и африканском побережьях Средиземного моря, в Иране, Афганистане и Индии, на Каспии и в небольшом количестве на Черном морс и в Средней Азии.

Столь же крупный гусь, гуменник (Anser fabalis), по данным того же журнала имеет, средний вес 4,5–7 кг, а рекордный 8 кг 700 г. Он отличается более темной однообразной серовато-бурой окраской и черным клювом с красновато-оранжевой или желтоватой перевязкой посередине.

Существует несколько подвидов гуменников, объединяемых старым названием, полевые гуси. Широко известны два подвида. Более крупный, гуменник обыкновенный, называемый пашенным гусем или сибиряком. Голова и шея у него землисто-бурые, низ шеи, плечи и кроющие перья крыльев желто-бурые; зоб, грудь и бока черно-бурые; брюхо и подхвостье белые; клюв черный с желто-красной перевязкой; лапы оранжевые. Если у серых гусей белая только крайняя пара рулевых перьев, то у гуменников все рулевые.

Несколько меньший по величине коротконосый гуменник отличается коротким толстым клювом с более широкой розовато-красной перевязкой, розовато-красными лапами, более короткими крыльями и очень темным оперением до матово-черного на верхней стороне тела и на боках. Отсюда наше местное название гуменников «буряк» и «черняк». Старые обь-иртышские гусятники называли их соответственно синеносыми и желтоносыми. Они считали гуменников наиболее крупными гусями, указывая их вес до 18 фунтов (около 7 кг 300 г). Вес же серых гусей определяли всего в 12–13 фунтов, т.е. чуть более 5 кг. Учитывая их многолетний опыт и количество трофеев, исчисляемое тысячами, в эти цифры трудно не поверить. И не случайно в охотничьей литературе иногда именно гуменник, а не серый, представлен как самый крупный вид гусей, характерных для нашей страны.

Леонид Павлович Сабанеев, первый русский охотовед, писал о встречавшихся ему на зауральских озерах стайках «немых казарок, немых гусей, больших хрушких казарок», которые в Средней России назывались кустарными гусями:

«Эти кустарные гуси даже еще крупнее серых и разнятся от них своим более темным рыжеватым пером, черным носом и некоторыми другими признаками, о которых мы, впрочем, не станем говорить. По росту и виду их вообще легко смешать с гуменниками, но зато немые гуси резко отличаются от серых гусей и настоящих казарок своим глухим и хриплым криком: кричат немо, как выражаются здешние охотники, и отсюда произошло название немого гуся...»

Если именного такого гуся с черным клювом наши охотники знали как синеносого гуменника, то, наверное, здесь и кроется ответ на вопрос: «Кто крупнее?».

Гнездятся гуменники по всему Северу России, в тайге и тундре. По данным «Атласа охотничьих и промысловых птиц и зверей СССР» (М., 1952. С. 64), два наиболее их крупных подвида характерны для Восточной Сибири. Зимуют гуменники, кроме побережья Западной Европы, на Средиземном и Черном морях, частично в Средней Азии, Индии, Японии, Китае. Мне доводилось отправлять в Московский центр кольцевания метки, снятые с гуменников, добытых на нижней Оби осенью 1980 и весной 1992 гг. Оба они были помечены на зимовке в Нидерландах (соответственно 1 февраля и 5 января 1979 года). Последняя птица-самка, окольцованная в возрасте двух лет, пролетала с меткой 13 лет. Кроме этого, примерно тогда же в Березовском районе добывались гуменники с датскими и германскими кольцами.

Гуменники таежной популяции и серые гуси той же популяции внесены в учрежденную в 2003 году Красную книгу Югры. И это не совсем понятно, так как, во-первых, между популяциями почти нет внешних различий, а во-вторых, кто знает, куда полетит та или иная стая на Ямал или загнездится где-нибудь в Ханты-Мансийском округе. Видимо, если уж запрещать или разрешать охоту, то нужно на весь вид в целом.

И все же жестко регулируемый, строго лицензионный отстрел гуменников весной следует сохранить, а, возможно, разрешить добычу и серого гуся, по мнению некоторых тюменских ученых (В.И. Азаров, 1996), «восстановленного в 60–70 гг. с помощью человека». В качестве аргументов можно назвать большое значение ранней гусиной охоты, часто еще по снегу, в условиях экстрима для организованного охотничьего туризма, в том числе иностранного: очень короткие сроки три дня, совпадающие, как правило, с неустойчивой погодой; транспортную труднодоступность угодий; ограниченную суточную норму добычи две птицы и отсутствие достаточно полных оценок истинных состояний популяций этих видов.

Из всех гусей Югры не охраняется только белолобый (Anser albifrons). Старые названия: белолобая казарка, плешивка, лысушка, казанок, гаркавый гусь, чугайка, местное ляк. Это уменьшенная примерно на одну треть (по весу) копия серого гуся. Главное отличие лоб и надклювье белые. Голова, шея, плечи и бока буровато-серые. Грудь и брюхо у взрослых птиц светло-серые с темными пятнами и поперечными полосами. Подхвостье белое, спина и поясница темно-серые. Кроющие перья крыла пепельно-серые и бурые с белыми вершинами, маховые черные. Клюв розовато-телесного цвета с черным ноготком, лапы желто-оранжевые, глаза темно-бурые. Рулевые перья с белыми вершинами.

Белолобый гусь тундровая циркумполярная птица, граница гнездования заходит на юг, в лесотундру, только по Оби. К нам прилетает позже крупных гусей, и охота на него совпадает с утиной. Норма добычи один гусь в сутки.

Об этом гусе наши предшественники знали, похоже, также намного больше, чем современные охотники да и охотоведы. Они различали три разновидности ляков: чернобрюхого весом около четырех килограммов, среднего чуть более трех килограммов и малого около двух с половиной килограммов. Поскольку чернобрюхий почти без остановки проходил на север, малый и средний, тогда очень многочисленные, были главными объектами гусиного промысла.

Вместе с последними стаями белолобых гусей, а раньше считалось, что это были малые ляки, прилетают самые маленькие, теперь сравнительно редкие и занесенные в Красную книгу гуси-пискульки (Anser erithropus). Их местное название кирсем или кырсем. Пискулька почти полная копия белолобого гуся, только более интенсивно окрашен. Белое пятно у него больше захватывает верх головы между глазами, которые окружены голыми припухлыми желтыми веками. Темя почти черное, спина и поясница аспидно-серые; грудь и брюхо светло-серые с неправильными черными пятнами, подхвостье белое. Клюв короче, чем у белого, розовато-телесный или бело-розовый с белым ноготком (у белолобого кончик клюва черный). Лапы желто-оранжевые, глаза темно-орехового цвета (у белолобого темно-бурые).

Эта разница в окраске издалека не заметна, а учитывая, что оба вида часто соединяются в одну стаю, отличить их может только опытный охотник, знающий, что у пискульки более острые крылья. Размер гуся величина порой относительная, так как самый крупный пискулька может быть равен самому мелкому белолобому Так что, охотники, будьте осторожны: при охоте на белолобых гусей случайно не обстреляйте охраняемого законом пискульку.

Ареал гнездования пискульки проходит по речным долинам через весь север России, но чуть южнее, чем у белолобого гуся, и захватывает северную часть тайги, лесотундру и кустарниковую тундру, а белолобый выходит на побережье Арктики.

Много пискулек и белолобых гусей, гнездящихся на севере Западной Сибири, зимует в Западной Европе. В 80-х годах XX века в Березовском районе добывались белолобые гуси с голландскими, германскими и венгерскими кольцами. На родину они летят «бросками» по 10–12 километров со скоростью 80 км в час, рассказывал мне в 1978 году при встрече в Москве известный писатель-эколог Василий Михайлович Песков. Их первая остановка приморские равнины Польши и Германии. Затем Мещерская пойма (Окский заповедник), где гуси сидят примерно месяц. Потом часть летит на Север, часть на северо-восток.

Наши старые охотники отмечали «веселость», «ласковость» и доверчивость белолобых гусей и пискулек. Среди прилетавших последними ляков и кирсемов они отличали так называемых «опаленышей», птиц с выцветшим весенним оперением, концы крыльев и перья их были словно обожжены огнем. Они наивно думали, что задержавшиеся в жарких странах гуси опалены солнцем.

Л.П. Сабанеев считал пискульку «самой глупой и смирной из всех своих сродственников», замечал, что отставшие от стаи и заблудившиеся пискульки чаще всех примыкают к домашним гусям. Вспоминаю подобный случай, когда в сентябре 1956 года рядом со своей подсадной серой гусыней увидел невесть откуда взявшегося пискульку. Судя по интенсивной окраске, это была немолодая птица. Я подошел так близко, что рассмотрел желтые «очки» вокруг глаз. Они вместе паслись до вечера на травянистых обочинах уже убранного огорода, ночь провели в сарае. И только на следующий день гость улетел так же незаметно, как и появился.

О роде казарок (общий отличительный признак черный цвет лап) нужно сказать особо, поскольку оба вида, встречающиеся у нас, занесены в Красную книгу. Прежде всего следует назвать удивительно красивую птицу-эндемика, обитающую только в нашей стране, краснозобую казарку (Rufibrenta ruficollis). Народные названия: красношеяя, цветная, рыжешеяя казарка, рыжешейка, чаква, чубара.

То, что это самый яркоокрашенный вид из всех наших гусиных, русские люди знали очень давно. Старинные названия птиц «красный гусек» или «куриозные красные гуськи» в переводе на современный язык означают прекрасные, красивые.

И.П. Сосновский, много лет работавший директором Московского зоопарка, писал, что Петр Первый в 1723 году послал в Сибирь гонца с указом, повелевавшим «у всякого чина людей русских и иноземцев проведывать и купить разных родов зверей и птиц, животных, которые во удивление человеком». Среди них особо отмечались «козарки крылья черные, зобы коришневые». В одной из книг великолепного, сверхраритетного издания «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси» сообщается, что в 1741 году в Петербург было доставлено пять красных гусей. И сейчас они подлинное украшение любого зоопарка мира. Есть сведения, что в 60-е годы Индия предлагала нашему Зооцентру двух слонов в обмен на пару казарок.

И неудивительно. В красивейшей пестрой окраске преобладают белые, каштаново-рыжие, черные цвета. У взрослых птиц верх головы и шея сзади черные. К основанию клюва примыкает большое белое пятно. На боках головы с каждой стороны расположено по большому густо-рыжему пятну. Они окаймлены белой полосой, которая продолжается вниз по бокам шеи и обрамляет рыжий фон шеи и зоба. Спина, грудь и бока черные. Задние части боков белые с черными полулунными скобками. Брюхо, подхвостье и верхние кроющие перья белые. Крылья и хвост, клюв и лапы черные. Глаза темно-коричневые. Молодые окрашены в общем также, но менее ярко.

Среди отличительных признаков самая маленькая для гусей величина, чуть больше кряквы, вес немногим более килограмма, относительно короткая шея и длинные острые крылья. Полет быстрый, с частыми взмахами крыльев, причем нередко стаи летят без определенного строя, делают неожиданные повороты, то рассыпаясь, то снова сбиваясь. Крик их, хрипловатый двухсложный «чек-вой», определил и хантыйское название вида. Зная все это, охотник может определить краснозобую казарку и на большом расстоянии.

Гнездятся они только в России на полуостровах Ямал, Гыдан и Таймыр, причем часто колониями рядом с гнездами соколов-сапсанов и других хищных птиц (тоже особенность вида). Зимуют на Каспийском море.

На весеннем и осеннем пролете краснозобые казарки нечасто, но повсеместно встречаются на всем Обском Севере. Охраняются в заказниках на Ямале, Гыдане и под Ханты-Мансийском.

К особенностям характера краснозобой казарки можно отнести еще большую доверчивость и неосторожность, чем у пискульки. В конце 40-х годов, охотясь с мальчишками-сверстниками за куликами-турухтанами под Салехардом, мы несколько раз подъезжали в лодке к пасущимся на берегах казаркам метров на двадцать. Иногда стайки и отдельные птицы низко пролетали над нами, не меняя курса. Вместе с тем старые гусятники в ожидании удачного момента для выстрела «в кучу» могли наблюдать чеквоев, пасущихся рядом с чучелами, и замечали их драчливость, что не свойственно другим гусеобразным.

Да и Л.П. Сабанеев, во времена которого казарками называли не только краснозобых, но также белолобого гуся и пискульку, писал, что все эти в общем-то общительные и миролюбивые птицы проявляли при необходимости смелость и агрессивность. Например, могли до смерти забить сокола, спустившегося на землю к их сбитому собрату. Как гнездящиеся на севере, они враждебно относились к собакам, напоминающим их заклятого врага, песца, разорителя гнезд и истребителя линяющих особей.

Кстати, на этом был основан такой способ охоты, когда смешанное чувство любопытства и враждебности заставляло гусей подсаживаться к специально обученной собаке и попадать под выстрелы затаившегося охотника. В начале июня 1948 года мне довелось присутствовать при возвращении с охоты жителя обского поселка Азово Ильина. В его лодке было около двух десятков краснозобых казарок и гусей, белолобых и пискулек, и светло-рыжая небольшая собака типа оленегонной лайки. Охотник рассказывал, что, следуя за подводившей их к скрадку собакой, гуси иногда угрожающе распускали крылья и шипели.

Что касается гусинообразных, редко встречающихся в округе, то возможны залеты (добывалась под селением Нялино) черной казарки (Branta bernikla). Еще полвека назад Международный комитет по охране птиц отметил, что черная казарка находится под угрозой истребления, и внес предложение о полной и повсеместной охране этого вида. Зимуют черные казарки на побережьях Англии, Франции, частично в Дании, Голландии, Германии, где созданы специальные заповедники. Гнездовья их охраняются на Ямале.

Внешний вид этого мелкого, как и краснозобая казарка, гуся не отличается яркими красками, хотя силуэт примерно такой же. Окраска черно-бурая, у взрослых птиц голова, шея, зоб и спина черные. На боках шеи белые поперечные пятна, сливающиеся в неполный ошейник. Задняя часть брюха и подхвостье белые. Клюв и лапы черные, глаза темно-коричневые. Молодые птицы однообразно черно-бурые. В легком и быстром полете, как и все казарки, они редко выстраиваются углом, чаще летят волнистой линией фронтом или вообще без определенного строя. Перекликаются глухими каркающими голосами.

Возможен залет и белого или снежного гуся (Chen hiperboreus), занесенного в Красную книгу России еще в 1985 году. По размерам он меньше гуменника (масса до двух с половиной килограммов). Почти все оперение белое, только часть кроющих перьев крыла пепельно-серая, а первостепенные маховые черные. На голове бурый или золотисто-рыжий налет. Лапы и клюв, по разным данным, красновато-мясного или желтовато-розового цвета. На краях надклювья и подклювья заметная черная полоса. Черный и ноготок клюва.

Гнездящийся сейчас в основном на острове Врангеля и частично в тундрах Восточной Сибири, от реки Яны до Чукотки, белый гусь еще в XVIII и начале XIX веков гнездился на севере Таймыра, Ямала и в устье реки Оби. В начале XX столетия отмечались случаи зимовок на Каспийском море и пролеты в долине реки Волги.

Известный орнитолог В.Е. Ушаков на основании своих весенних наблюдений белых гусей в районе города Тары предположил в журнале «Уральский охотник» (1926, № 6), что линией пролета этих птиц может быть долина реки Тобол. Ну а дальше, наверное, Иртыш и Обь. В конце 80-х годов прошлого века хорошо знакомый мне охотник-любитель Окунев добыл белого гуся под Ханты-Мансийском. По данным Красной книги ХМАО Югры (Екатеринбург, 2003), куда включен этот вид, он ежегодно наблюдался по нескольку особей в районе озера Нумто, на весеннем пролете у истока реки Надым, а также в окрестностях поселков Большой и Малый Атлым на Оби.

Что касается Ямало-Ненецкого округа, то о залетах снежного гуся в Пуровский район я слышал еще в 1961–1963 годах от ненцев-оленеводов, когда работал директором совхоза «Верхнепуровский». По сообщениям охотоведа М.Н. Беседина, во второй половине XX века там замечали стаи белых гусей, летевших в западном направлении, неоднократно около озера Пякуто, а на озере Харучейто среди серых гусей.

По другим данным, белые гуси наблюдались по две особи в верхнем течении реки Юрибей (1970, 1972). В среднем течении реки Мессояха в 1980 году видели три особи, в 1983 четыре, в 1992 две и четыре особи, а в 1998 году стаю из тридцати птиц.

К сожалению, этот вид не внесен в Красную книгу Ямала (Екатеринбург, 1997), что, видимо, следует сделать дополнительным решением или особо оговорить запрет его отстрела в окружных правилах охоты.

Поскольку сейчас из всех перечисленных водоплавающих охота в Югре разрешена только на белолобого гуся и гуменников тундровой популяции, небезынтересно узнать, как охотились на этих птиц в прошлом.

Аборигены добывали их задолго до появления в Западной Сибири русских людей. На песчаных берегах сооружали скрадки из бересты, выставляли чучела. Голоса птиц мастерски имитировали при помощи полосок березовой коры, а также травинок и листьев. Подсевших птиц стреляли из луков.

Автор одной из первых отечественных книжек о Тобольском севере, «Краткого описания о народе остяцком» (1715), Григорий Новицкий отмечал, что охотники-лучники стреляли очень метко «птиц всяких, не только на воде плавающих, но и по воздуху летающих, в самом летании стрелами улучают».

Одним из первых отечественных иллюстративных источников об охоте аборигенов с луками, в том числе на водоплавающую дичь, являются акварели на ткани, так называемые «шторы» обдорского художника-самоучки Николая Шахова, работавшего предположительно в 20-х – 50-х годах XIX века. В Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) Российской академии наук хранится шесть его многокомпозиционных живописных панно.

На одном из них есть две сценки, изображающие подкрадывающегося к гусям охотника на лодке и стреляющего гусей из лука с лодки. На другой шторе мы видим охотников-лучников с собакой, едущих на лодке, и охотника в лодке, поджидающего плывущую к нему собаку с убитой птицей. Известно, что собаки доставали из воды не только битую или подраненную дичь, но и подавали выпущенные стрелы, не попавшие в цель.

Охотничьи луки были достаточно дальнобойным, точным, бесшумным и сложным оружием. Об устройстве «остяцких» луков и стрел разного назначения, применявшихся еще в начале XX века, рассказал в своей энциклопедической монографии «Тобольский Север. Этнографический очерк местных инородцев» (Т. III, 1911 г.) Александр Александрович Дунин-Горкавич. Более подробно изготовление и применение луков показано в статье другого известного исследователя Обского Севера Григория Матвеевича Дмитриева-Садовникова «Лук ваховских остяков и охота с ним» (Ежегодник Тобольского губернского музея, 1915 г., вып. 24).

Согласно этим и другим источникам луки делали из прикорневой наружной части (заболони) слегка выгнутых от природных факторов (ветер, рельеф и т.п.) нетолстых деревьев, имеющих желательно эллипсовидное сечение. Из хорошо просушенной древесины выстругивали суженные к концам пластины длиной до двух метров, толщиной около двух сантиметров и шириной в средней части (будущая рукоять лука) чуть более четырех сантиметров.

Сторона, обращенная к цели (спинка), делалась из березы и имела обе ровные плоскости. Для предохранения мягкой березовой части от излишнего выгибания и потери упругости внутренняя пластина готовилась из более твердых, прочных, смолистых ели, кедра, сосны с ровно расположенными слоями древесины и слегка закруглялась с одной стороны по краям. Она загибалась на стесанном от середины к концам бревне (гибале) и в разогретом состоянии натиралась толченой кедровой серой со всех сторон. Обе пластины соединялись ровными поверхностями при помощи горячего рыбьего, осетрового, клея. Иногда клей варился из оленьих рогов. Склеенные пластины обматывались лентами из кедрового корпя, уплотненными тонкими длинными деревянными клиньями. После просушивания концы склеенных частей освобождаются от корневой обложки и к ним со стороны спинки приклеиваются и обматываются корнем черемуховые пальцы с зарубками для крепления тетивы. Когда и это сочленение просыхало, весь лук освобождали от корневой оплетки, обделывали ножом и обклеивали полосками вываренной в воде бересты.

Топкую, прочную, с вплетенными петлями для соединения с пальцами тетиву свивали вручную из двух прядей кудели расчесанных волокон конопли или крапивы. Кстати, один из видов последней по Далю назывался «коноплей остяцкой» (Urtika cannabin). Тетиву вымачивали в воде, сушили, снова вымачивали в горячем клее, высушивали и окончательно вытягивали до длины, сантиметров на 20 короче лука. После натягивания на согнутый лук ее оклеивали тонкими лентами разваренной бересты.

Стрелы длиной 70-90 см и толщиной около 100 мм выстругивали из ели, кедра или березы. Для охоты на водоплавающую дичь применяли железные вильчатые наконечники, что хорошо заметно на одной из картин Н. Шахова. Их вставляли в наполненное серой гнездо, обматывали место соединения ниткой из конопли, крапивы или оленьих спинных сухожилий в один ряд, а иногда еще и обклеивали тончайшей берестой.

На другом конце ножом выбирали закругленное углубление для тетивы, которое вышеописанным способом также укрепляли у основания во избежание расщепления. Чуть выше на ровном расстоянии вдоль древка приклеивали два, три или четыре стабилизатора опахала с тонким слоем стержня от хвостовых перьев орла, ястреба, филина и других совиных птиц. Как наиболее прямые, они придавали вращающейся по оси стреле ровный полет.

Остроумным атрибутом охоты, в том числе и на водоплавающую дичь, была шумовая загонная «свистун-стрела» или «ястреб-стрела». Благодаря полому яйцевидному наконечнику с двумя отверстиями по бокам в полете она издавала звук, похожий на шум крыльев нападающего пернатого хищника. Услышав свист стрелы, летящей впереди и чуть выше стаи, гуси в страхе снижались, утки же садились на воду, ныряли, а вынырнув, попадали под прицельные выстрелы.

Подобную утиную реакцию я наблюдал на одной из обских проток в конце 50-х годов. Летевшие у противоположного берега синьги вдруг камнем посыпались в воду и сходу нырнули, а над ними стрелой промчался несолоно хлебавший тетеревятник. Сидевшие недалеко хохлатые чернети словно оцепенели и вплотную подпустили нашу мотолодку.

Важным приспособлением, защищающим левую руку лучника от удара тетивы, была пластина из трубчатой кости, привязанная вогнутой стороной к запястью.

На Севере Западной Сибири особенно славились селькупские луки. Благодаря своей мощи, точности и дальнобойности они служили цепным предметом товарообмена, своего рода качественным импортным оружием. Между березовой и кедровой частями мастера вкладывали пластинку из вываренной кости и оленьи или лосиные сухожилия. В средней части делали дополнительное утяжеление из черемухи. Клей варили из рогов лося. Тетиву из лосиных жил натягивали обычно четыре человека. Кроме костяной пластинки на левой руке, правую руку защищали специальной перчаткой с тремя пальцами.

Ненцы обматывали концы лука и закрепляли наконечники стрел оленьими сухожилиями, из скрученных жил делали тетиву.

Огнестрельное охотничье оружие начало свою более чем шестивековую историю с появления фитильных ружей. Они заряжались с конца ствола (дула) при помощи шомпола, отчего получили название дульнозарядных или шомпольных. Первые такие ружья на Руси назывались пищалями и самопалами, в Германии аркебузами. В них сначала засыпался порох, забивался пыж, на него помещалась пуля или дробь и снова пыж. В казенной части ствола было просверлено затравочное отверстие, перед ним укреплена полочка для затравочного пороха. В первое время, в XV веке, горящий фитиль подносили к затравке рукой. Позже придумали курок с тлеющим фитилем, который после прицеливания зажигал затравочный порох. Старинные русские фитильные птичьи пищали били дробью на расстоянии до 40 метров.

На смену им пришли ружья искрового воспламенения кремневые. В первых таких конструкциях искру из кремня вручную высекали стальной пластинкой-теркой с насечкой. Затем появился колесцовый замок (конец XV – начало XVI в.). В нем огнивом служило зубчатое стальное колесико, движимое заводной спиральной пружиной. От его ударов по кремню на затравку вылетало много искр.

Наиболее усовершенствованный ударный кремневый замок изобрели в первой половине XVII века. Теперь кремень зажимался челюстями курка, который под воздействием боевой пружины выбивал искры, ударяясь об огниво стальную полочку.

Появление «огненных» ружей в Сибири связано, скорее всего, с попытками русских царей завоевать этот благодатный край и, главным образом, с походами Ермака. По данным «отца сибирской истории» Герарда Фридриха Миллера («Описание Сибирского царства». СПб., 1787. Кн. 2), на землях у рек Камы и Чусовой, жалованных Иваном IV (Грозным) промышленникам Строгановым, по царскому указу разрешалось организовать производство пушек и ручных пищалей, держать «снаряд вогнянный», пушкарей, пищальников и кузнецов устроить.

Поэтому, снаряжая Ермака в первый поход и, к слову, имея жалованные грамоты на места у сибирских рек Туры и Тобола, Максим Строганов «дал три пушки и безоружных снабдил ружьем», сделанным в его Орле-городке или Кергедане. А также каждому из участников выдал по три фунта пороха и столько же свинца. Количество ружей в разных источниках не совпадает, но измеряется сотнями.

Г. Миллер отметил, что «сибирские татары тогда впервые столкнулись с оружием, невидимыми стрелами стреляющим, огнем и громом смертоносным навылет сквозь латы».

Иллюстративным доказательством тому могут быть рисунки из Кунгурской летописи конца XVI века, составленной участником похода Ермака и входящей в известную Ремезовскую сибирскую летопись XVI века. На рисунке «Снаряжение дружины Ермака» видны казаки с ружьями на плечах. В трех сцепках боевых столкновений с татарами огнестрельное оружие заметно только в руках русских воинов.

Кроме пушек и ружей, на вооружении казаков были пищали «затинные» от слова «затин» пространство внутри крепости. Из таких ручных малокалиберных орудий с медным или бронзовым полутораметровым стволом диаметром до 50 мм прицельно стреляли из укрытий свинцовыми или железными коваными ядрами. Известный сибирский краевед Н.А. Абрамов видел в 1852 году при Тюменском городовом волостном правлении четыре затинных пищали, считавшихся принадлежностью Ермака (Тобольские губернские ведомости, 1864. № 45).

В той же газете (1891, № 22) была опубликована статья краеведа и журналиста Е.В. Кузнецова со ссылкой на журнал «Новое время» (1891, № 5430 и 5431) о находках ружей, возможно, принадлежащих Ермаку На публикацию «Нового времени» откликнулся информацией и «Сибирский листок» (1891, №37).

Первое ружье было обнаружено в Петербурге. На метровом стволе надпись древним шрифтом: «Ермак Тимофеевич атаман казачей...», датированная 1581 годом. Ствол прикреплен к новой ложе, искровое воспламенение переделано на капсюльное, но сохранился кремневый курок, якобы от этого ружья.

Вторая пищаль, по сообщению журнала, хранилась в то время в Санкт-Петербургском музее графа Строганова с надписью: «При реке Каме в городе Кергедан я Максим сын Якова Аникеева Строганов дарю тебе атаману Ермаку в лето от воплощения Бога Слова АФПА» (1581 г. – _авт_.)». О системе этого ружья ничего не сообщается.

Обе пищали вполне могли принадлежать Ермаку Сомневаться можно только в наличии «кремневого курка». Согласно той же «Царской охоте на Руси» в начале XVII века применялись кремневые замки «с коловоротом и колесом», т.е. колесцовые, а ударный кремневый замок с курком стал известен в России только в первой половине XVII века.

Постепенно огнестрельное оружие стало появляться у гражданского населения (крестьян) для защиты от набегов аборигенов. Известный голландский ученый и путешественник Николай-Корнелий Витсен в книге «О странах северной и восточной Азии и Европы» писал, что в начале второй половины XVII века сибирские крестьяне Азии были хорошо вооружены. В конце века оружие, случалось, выдавали им из государственной казны. Петр Первый уже потребовал, чтобы ружья, пищали были у всякого в Тобольском уезде, особенно в южной части, а за отсутствие оружия взимать штраф.

В это время военные и охотничьи кремневые ружья стали называть в России фузеями. Появились ружья и у сибирских охотников. По данным уже известного Е.В. Кузнецова, в 1745 году Сургутский воевода Ерабкин имел две фузеи для птичьей стрельбы.

Впервые о ружейной охоте на гусей и лебедей подробно рассказал в книге «Описание живущих Сибирской губернии в Березовском уезде иноверческих народов остяков и самоедов» основоположник этнографического изучения аборигенов Севера Западной Сибири, участник знаменитой экспедиции Палласа, будущий академик Василий Федорович Зуев, побывавший в этих краях в 1771–1772 годах:

«Птицеловство начинает быть в начале самой вешней оттепели, когда снег растаивать начинает по водопольным местам, где к скорейшему таянию снега сыплют также и золу; и лишь только вода на таких озерках окажется, то и птица прилетает всякая. Подле такого озерка делают нарочно снежной шанец или станок, у которого на все стороны имеются окошечки, из коих стрельцы стреляют из винтовок пулями, с которую бы сторону птица не прилетела. К большему приману птицы имеют оные промышленники запасенные уже чучелы, кои становят на воды и к коим птица больше скопляется. Удивительно, что птица, гуси или лебеди, лишь только сядут подле таких манщиков, то тотчас начинают с ими драться. И есть ли ей однажды спастись от сего обману случилось, то впредь разве в другие средства попадется, а к сим манщикам никогда уже близко не подойдет. Наиболее стреляют на таких местах крупную птицу гусей и лебедей, а прочих разве по нужде».

А одно из первых иллюстративных изображений опять же видим на акварели-шторе Н. Шахова «Волости сосьвииские и лапинские» (вероятно, ляпинские – _авт._), где в четырех сценках показана охота аборигенов с кремневыми ружьями.

В.Ф. Зуев сообщает также о том, что на гусей охотились с капканами и петлями, рассказывает о ловле их сетями:

«Около Самаровского яму наиболее промышляют понжами, сетьми так называемыми, которые длиною бывают сажен в 20, шириною в две. Оную расстилают на песку, где гуси более садятся, а человек скрывается в стороне в нарочно сделанном к тому огородце, держа в руках веревки, на которые сеть с обеих сторон надета, а после не в отдаленности укреплена в кол, и как гуси на сеть сядут или найдут, то промышленник дернет за веревку и сеть вся в мешок сбирается, а гуси в ей запутываются».

Автор описывает и другие старинные сетные ловушки перевесы или кысканы. Непременной принадлежностью их были две длинные жерди с блоками, устанавливаемые в прорубленных между водоемами просеках.

Сетью, поднимаемой с земли и незаметной днем, ловили гусей с применением чучел. Как пишет В.Ф. Зуев, если гуси успеют пролететь выше сети, «то остяки столь искусны в бересту кликать, что никоим образом распознать нельзя». Гуси, услыхав призывные крики, возвращаются и снова попадают в сеть-кыскан.

Сетью-перевесом, растянутой между жердями и опускаемой при подлете птиц вместе с добычей, ловили в основном уток на вечерних и утренних перелетах.

Цветные изображения этих ловушек также представлены на акварелях Николая Шахова: охотник сидит в скрадке у растянутого перевеса; другой ловец с помощью специального рычага поднимает кыскан; третий вынимает из сети запутавшихся птиц.

В начале XIX века в низовьях Иртыша, по средней Оби (район Сургута) и Нижней Оби до Обдорска (ныне Салехард) уже велась специальная весенняя гусиная охота. Тобольский врач Франц Белявский в книге «Поездка к Ледовитому океану» (М., 1833) указывает, что в 1824–1826 годах главнейшим и важнейшим занятием крестьян в низовьях Иртыша, кроме рыбной, была птичья ловля с целью продажи. Описывая те же способы охоты, что и В.Ф. Зуев, он дополнительно замечает, что ловчие сети подкрашиваются под цвет того места, на котором они раскидываются, что чучела ставятся обязательно против ветра. Отмечает, что добывают семь родов гусей. Каждый из них имеет свой особенный крик и полет, и мастера, различая их издали, воспроизводят при помощи свистка из бересты подражательные звуки с удивительной точностью.

Об охоте на гусей во второй половине XIX века писал известный петербургский ученый Хрисанф Мефодьевич Лопарев в своей книге о родном селе «Самарово, село Тобольской губернии и округа. Хроника, воспоминания и материалы о его прошлом»:

«В мае начинается гусиный промысел, «весновка». С кремневыми одноствольными ружьями, с запасом гусиной дроби и пороху отправлялись крестьяне на несколько дней и недель на места, излюбленные птицами. С собой везли они «манщиков», гусиные чучела, к которым «на подгаркивание» промышленников слетались ляки, кырсемы и другие виды гусей, и охотнику из наскоро сделанной «землянки» оставалось только стрелять их... Птицу солят и таким образом запасаются ею для хозяйства».

Знаменитым самаровским охотником был отец Х.М. Лопарева, застреливший однажды, по словам автора, тринадцать гусей с одного выстрела из кремневой фузеи. Говоря об охоте с перевесами, Х.М. Лопарев приводит случай, когда за день сетью поймали 50 журавлей и гусей.

Некоторые подробности охоты на гусей в районе Самарово приводит И.С. Поляков в книге «Письма и отчеты о путешествии в долину реки Оби» (СПб., 1877). В частности, называет сроки пролета гусей с 15–20 апреля и до 20–25 мая. Пишет, что в 1876 году охотники добыли в среднем на ружье по 100–200 гусей гуменников, белолобых пискулек и краснозобых казарок. Интересно, что тогда автор «с большой яркостью» наблюдал у слияния Иртыша и Оби обратный перелет уток и гусей на юг в связи с похолоданием на севере. Той весной успешно промышляли возвратную птицу, летевшую «снизу».

Уже упомянутый политический ссыльный, историк и журналист Василий Яковлевич Яковлев (Богучарский) отметил особенности «гусевания» на гольцах песчаных островах и отмелях Оби. Сразу же после стаивания снега охотники рыли в еще мокром песке неглубокие ямы в рост человека, делали, как пишет Яковлев, «полуцилиндрическую» крышу из досок с входным отверстием с одной стороны и несколькими бойницами с другой. Сверху доски засыпали песком, придавая скрадку вид песчаной кучи. Только этот автор из всех приведенных нами описывает способ расстановки манщиков, основанный, по мнению охотников, на естественном порядке расположения гусей во время отдыха на песках. Сначала отдельно ставили чучело сторожевого гуся, затем впереди три, потом два и за ними все остальные один за другим. Всего расставляли до 50 чучел.

Что касается оружия, то оно оставалось кремневым, только некоторые горожане имели более прогрессивные пистонные ружья. Известный этнограф Сибири С.К Патканов писал, что в 80-е годы и аборигены, и русские охотники Обь-Иртышья отдавали предпочтение кремневым ружьям, которые изготавливали ремесленники в деревне Верхне-Филатовой (Сузгун) под Тобольском. Они были тяжелые и массивные, с железными стволами, но долговечные и доступные по цене (два с половиной четыре с половиной рубля).

Промысел гусей в конце XIX начале XX века описал в упомянутой трехтомной монографии выдающийся ученый А.А. Дунин-Горкавич. В связи с невозможностью прямого цитирования из-за дореволюционной орфографии текста рассказ дается без кавычек с включением в скобках метрических значений мер длины.

Охота эта производится следующим образом. На песчаном месте возле рек и соров роют квадратную яму до 5 четвертей (90 см) глубиною. Над ямой ставят квадратный берсстяный или обтянутый холстом колпак с круглыми отверстиями по всем сторонам для ружья; такое сооружение называется станком.

Охотник, устроивший станок, выставляет в расстоянии от 3-х до 5-ти саженей (6–10 м) от станка и непременно против ветра 10–15 гусиных чучел, иногда и свежеубитых гусей, затем метлою заметает свой след и садится в станок. Услышав из станка гоготание пролетающих гусей, он отвечает им пищиком из бересты. Подражание охотника при дальнем расстоянии весьма походит на гоготание пролетающих гусей. Гуси, услыхав голос охотника, нередко опускаются вниз (с гимнастическим кувырканьем, как голуби). Облетев кругом раз и два приготовленное для них садбище и не заметив ничего подозрительного, садятся между чучелами или немного в стороне... После того, как гуси сядут на землю, в них стреляют. «Гусевали» и на травянистых соровых гривах, где станки делали из мелкого тальника.

Если в целом по Тобольскому Северу А.А. Дунин-Горкавич считал гусиную охоту забавой, то в Самаровской волости довольно серьезным промыслом. Там охотники добывали до 20 птиц в день и до 150–200 за сезон.

По его наблюдениям, подтвержденным Дмитриевым-Садовниковым, и в первом десятилетии XX века почти все без исключения инородцы охотились с кремневыми ружьями. В приведенном Дуниным-Горкавичем каталоге 1909 года значились только кремневые дробовики. Завозимые торговцами первые пистонки, сделанные ремесленниками, аборигены отказывались покупать. Поэтому он предложил специально заказать партию пистонных ружей для северных охотников на одном из казенных заводов.

Эпоха ударно-капсюльных ружей началась в Европе и Центральной России еще в начале XIX века. Они, как и кремневые, оставались дульнозарядными, по вместо затравочного отверстия кремневок в казенную часть ствола стали ввинчивать запальную шпильку (брандтрубку) цилиндр, связанный маленьким каналом с находящимся в стволе порохом. По-французски брандтрубка называется пистоном, поэтому такие ружья получили название пистонных шомполок, а кое-где в Европе цилиндровок.

На пистон, прямо в канал, подсыпался затравочный порох, желательно мелкий, и надевался капсюль колпачок с впрессованным на донце воспламеняющим составом, который защищался от влаги фольгой или лаком. В результате удара курка образовался огонь, проникающий по брандтрубке к пороховому заряду в стволе. Интересно, что среди российских охотников сразу же перенесенное по аналогии с брандтрубкой название капсюлей пистонами бытует до сих пор.

Теперь такие ружья можно увидеть в музеях. Поэтому постараюсь описать принадлежавшую мне в детстве допотопную шомполку с почти метровым стволом и очень коротким прикладом, переходящим в длинное цевье. Скрепляющими элементами ложи служат металлический затыльник-угольник и мощная спусковая скоба. Ее длинная задняя часть проходит через всю шейку прямой ложи и имеет два удобных углубления для среднего и безымянного пальцев. На более широкой и короткой передней части выбиты маленькая пятиконечная звездочка и латинская буква «С». Сама скоба в нижней части расширяется, как лепесток, словно страхуя широкий, но прямой спусковой крючок.

Перед укрепленным справа причудливо изогнутым курком на замочной доске выбита буква «Р». К сожалению, гравированное название фирмы или фамилия мастера почти полностью стерлись. Явно проступают два слова «de Rurin», что может свидетельствовать о французском происхождении ружья.

Еще подростком мне доводилось видеть в 40-х годах у охотников самые разные пистонки: огромные тяжелые гусятницы с граненым стволом, мелкокалиберные беличьи («зырянки»), заряжавшиеся одной дробиной, шикарные двустволки с ложей из дорогих пород дерева и укрепленным под стволами таким же шомполом.

Пистонки имели много преимуществ перед кремневками: не было обратного выхода части пороховых газов через шпильку, закрытую капсюлем, придавленным курком; исключались осечки из-за отсыревания или развеивания ветром затравочного пороха, от рассеивания искр при затупившемся кремне или мягком огниве.

У новых ружей появились и новые принадлежности: дробницы и пороховницы с дозаторами, приспособления для введения затравочного пороха: натруски с подобием шприца или обычные пузырьки с буланкой. Дробь и порох стали заранее отмеривать и помещать в бумажные и металлические трубочки с пыжами между зарядом и снарядом, что позволило ускорять заряжение ружья и иметь наготове разные номера дроби.

В 10–20-х годах XX века гусятиики-промысловики региона из русского старожильского населения уже широко применяли крупнокалиберные одноствольные пистонные дробовики. Как известно, калибр гладкоствольных ружей, означающий диаметр ствола, было принято определять количеством круглых пуль одинакового веса, которые можно получить из одного фунта (около 400 г) чистого свинца. Поэтому цифры, означающие калибр, уменьшаются по мере увеличения диаметра ствола или от тридцать второго до четвертого от 12,5 мм до 24 мм.

В те годы наиболее удобным и добычливым местом гусиной охоты был район слияния Иртыша и Оби, особенно окрестности села Самарово, где в процентном отношении охотников-гусятников было в два-три раза больше, чем в других селениях: Реполово, Елизарово, Зенково, Нялино, Селиярово.

Это объясняется тем, что при весеннем перелете на север гуси вылетают на реку Иртыш в 60-80 километрах от его устья, около реки Конды, и останавливаются на заливных сорах, где пасутся на открытых топких лугах с мелкой травой-полевицей, по-местному «гусником» или «мургом» (мурком). Такие в общем-то определенные, излюбленные птицами места называются садбищами.

Раньше стаи задерживались здесь от двух недель до полутора месяцев. В условиях раннего наступления тепла, которое сменялось резким похолоданием (отзимком), они концентрировались в больших количествах по Иртышу до его устья и по правобережью Оби около ее слияния с Иртышом. Еще в начале 70-х годов прошлого века я не раз наблюдал многосотенные скопления гусей по Иртышу около деревни Добрипо и по Оби, на сору у протоки Рыбная.

И летят они из года в год почти одним и тем же путем. Гусиные стаи, идущие над Иртышом, не долетая километров 15 до Ханты-Мансийска, разделяются одна летит к Северной горе (правый берег Оби), а другая идет на левый берег Иртыша.

Перелетая с Иртыша на Обь, гуси как пересекали, так и пересекают, конечно, в меньших количествах Самаровский «полуостров» километрах в 10–15 от современного Ханты-Мансийска. Уже лет десять, регулярно живя на даче недалеко от устья лесной речушки Вьюшка, я наблюдаю пролетные стаи гусей, чаще белолобых. А по дороге из города всегда обращаю внимание на высоченный кедр около приводного пункта аэропорта. К нему прибиты поперечные палки, по которым охотник забирался к своей «воздушной» засидке и стрелял летевших исконным маршрутом гусей. И было это не так уж давно, до начала строительства шоссе, в начале 90-х годов.

Интересный рассказ об особенностях охоты в этой местности мы нашли в журнале «Уральский охотник» (Свердловск, 1924. № 5), где была опубликована статья «Гуси и гусиный промысел на Тобольском Севере» Платона Ильича Лопарева, племянника Х.М. Лопарева и не менее известного нашего земляка, активного участника гражданской войны, видного хозяйственного работника 20-х 30-х годов.

Вот так по описанию П.И. Лопарева выглядели их станки-засидки. Для охоты на песках делалась в шипы рама из четырех брусьев в два аршина длины (около 1,5 м) и полтора на полтора вершка (около 7 см) в поперечнике. На каждой ее стороне через пять вершков (22,5 см) сверлились сквозные отверстия, в которые вставляли прямые ивовые прутья в палец толщиной. Они попарно загибались, образуя как бы купол, но с одной стороны оставлялось пространство для дверцы, примерно 12 на 12 вершков (54 см).

При помощи обычных гвоздей рама обтягивалась плотным холстом. Из него же делали дверцу на двух поперечных палочках и пришивали сверху С обеих сторон дверцы на высоту двух вершков (9 см) от рамы вырезается две бойницы, на остальных сторонах по три, причем для большего сектора обстрела проделывали угловые бойницы.

Рама ставилась на вырытую в песке яму глубиной в полтора аршина (106 см) и сверху засыпалась тонким слоем грунта. Некоторые охотники покрывали стенки рогожей, а у входа сбоку помещали железную печурку с 'грубой, возвышавшейся над крышей на три вершка (13,5 см).

При охоте на соровых разливах рама вместо холста обтягивалась частой мережей (сетью), на которую до бойниц тонким слоем укладывалась светлая осока или светлый пырей и накрывалась уже редкой тонкой мережей. Дверцу делали из веток и также маскировали сверху соломой. Сквозь такую крышу охотник видел подлетающих гусей. Поскольку места в пойме обычно топкие, на дне ямы клали настил, а под ним углубление для отчерпывания воды. Применяли на сорах и менее удобные, «лежачие», скрадки без ямы, на высоту по колено охотника до десяти вершков (около полуметра).

Поскольку гуси прилетают, как только появляются проталины, иногда в самом начале апреля, а холода держатся порой до конца месяца, некоторые охотники устраивали скрадки в снежных ямах, надевая для маскировки белые халаты.

Засидки располагали на пересечении наиболее вероятных путей перелетов птиц с садбища на садбище и на пески. После тщательной маскировки, разравнивания и подметания вырытого грунта подбирали все подозрительные предметы. Достаточно было забыть топор, оставить свои следы или окровавленное перо, чтобы гуси почувствовали опасность.

Как и в прошлом веке, умело расставляли набивные чучела, кто имел, выпускали на привязи манного живого гуся, а завидев стаю, «подгаркивали» ее, издавая призывные звуки. Кроме приглашающих садиться, гусятники знали крики, предупреждающие об опасности, и даже печальные, их издавали «горюны» самцы белолобых гусей, самки которых были убиты из станков. Целыми днями с печальными криками летали «горюны» над станком, а увидев приближающуюся стаю, становились в ее голове и вели прямо к манщикам. А не долетев, издавали тревожный сигнал, «кыкание». Его подхватывала вся стая и отворачивала.

Но мало различать гусиные крики, главное, уметь их имитировать. А это большое искусство, которым владели лучшие «кликалыцики», используя так называемые «берестечко». Полоска бересты толщиной бумажного листа, шириной два сантиметра и длиной 15 сантиметров, хорошо проваренная в жирных щах да еще пропитанная салом, становится эластичной, крепкой и хорошо вибрирует, превращаясь в настоящий музыкальный инструмент. Охотник берет его большими и указательными пальцами, растягивает и вставляет в рот, служащий одновременно мехами и резонатором. От выдуваемого воздуха береста колеблется и издает нужный звук.

Были мастера «кликать» и в обыкновенную травинку В конце 70-х годов на моих глазах напарник по охоте Алексей Михайлович Сенгепов, известный в Югре журналист и исследователь хантыйского языка, в результате самого настоящего диалога с пролетающей в стороне стаей гуменников заставил ее подвернуть к озеру и снизиться для посадки на расстоянии выстрела.

Но хорошо замаскироваться и подманить еще не все. Важно, чтобы гуси, несмотря на чувство стадности, стремление подсесть к кормящейся или отдыхающей стае собратьев, не заметили ничего подозрительного в манщиках. Набивные чучела, нуждающиеся в правильном хранении, должны сохранять свою форму, а не выглядеть мокрыми и частично ощипанными. Поза манщиков предпочтительна спокойная, ориентировка строго головой против ветра.

Перовые чучела, громоздкие и занимавшие много места, постепенно стали заменяться профилями, которые чаще выпиливали из фанеры. В комплекте большинство из них изображало фигуры кормящихся или спокойно сидящих птиц и только одному придавалась поза сторожевого с вытянутой шеей. Здесь уже очень важны правильная раскраска, расстановка и большее количество манщиков. Но профили не идут, конечно, пи в какое сравнение с набивными и особенно с правильно подготовленными и выставленными на рогульки убитыми гусями, а тем более с живыми манными птицами.

Их применяли некоторые промысловики, привязывая у станка на шнурке. Таких гусей, чаще гуменников и серых, держали как домашнюю птицу зимой в хлевах, летом во дворах с подрезанными крыльями. И если по наблюдениям старых самаровских гусятников серые гуси не подлетали на «кликанье», то на крик серого манщика во всяком случае гуменники реагировали хорошо. В молодости у меня были пара подсадных гуменников, самец с самкой, и серая гусыня по кличке Гуська. Часто вспоминается свой первый выезд с ней.

Задолго до начала утреннего оживления птиц я был на месте и слушал понятную только охотникам тишину. У разлива, на фоне низкого тальника, в снегу вырыл удобный скрадок, замаскированный поверху ветками и сухой травой. Недалеко плавали утиные чучела. На проталине, рядом с десятком профилей расхаживала подсадная гусыня, чистила перышки, прихорашивалась.

Уже пошли на север первые утки: шилохвости, свиязи, чирки-свистунки. Они еще не очень осторожны и доверчиво подсаживались к манщикам. Гуси пока не летят, ждут, когда потеплеет. Но вот от поднявшегося солнца над ледяной полосой появились волнистые струйки пара и в стороне прошла первая пара гуменников. Затем недалеко показалось еще несколько птиц. На двухсложное гагаканье подсадной гуси отвечают негромкими звуками. Наверное, обсуждают, стоит ли подсесть, нет ли чего подозрительного, но маскировка безупречна.

Гуменники осторожно приближаются и делают заход для посадки. Они совсем близко. Сквозь ветки скрадка видны даже черные ноготки на их оранжевых клювах. Воздух свистит, рассекаемый мощными крыльями. Мушка стремительно выносится вперед, звучат выстрелы. Два гуся тяжело падают на снег, третий, учащенно махая крыльями, опускается на воду и затихает...

Во времена Лопарева гусятники с пистонными фузеями 10, 8, 6, 4 калибров охотились из закрытых станков и очень редко стреляли влет. Они старались взять на один выстрел как можно больше птиц, терпеливо ждали, когда подсевшие гуси сойдутся поближе друг к другу. И если представить, что четвёртый калибр имеют современные сигнальные пистолеты-ракетницы, то неудивительно, что после выстрела из подобной пищали, приносившего при удаче десяток и больше гусей, охотники нередко силой отдачи перевертывались в станке, повреждали ключицы и руки.

Но и добыча, даже в виде одного гуся, была весомой. А когда десятки и сотни трофеев! Так, в начале 20-х годов Платон Лопарев брал за весну 150 гусей, а однажды с обеда и до вечера 59. Другие охотники, случалось, били в день и по сто штук. Сезонный результат хорошего гусятника достигал 200–300 птиц, рекордная цифра 500. Общий отстрел по Самаровскому району за весну поднимался от минимума – 2000 до десяти двенадцати тысяч гусей.

Впервой четверти столетия довольно быстрыми темпами прошло внедрение принципиально нового охотничьего оружия, которое конструктивно практически не изменялось до наших дней. В середине 50-х годов XIX века был изобретен унитарный патрон, где снаряд (пуля или дробь), заряд (порох) и средство воспламенения (капсюль) находились в одной гильзе. Сначала гильзы были бумажными, а капсюль помещался в порохе и воспламенение производилось горизонтальной иглой или вертикальной шпилькой, которые прокалывали бумагу, порох и ударяли в капсюль. Некоторое время существовали так называемые игольчатые и шпилечные боевые и охотничьи ружья. Одна из таких конструкций игольчатое ружье системы Карле была взята на вооружение русской армией в 1867 году.

В начале 60-х годов американский полковник X. Бердан изобрел металлический патрон с капсюлем центрального боя и винтовку со скользящим затвором. Затем появились казнозарядные ружья с откидным затвором и централки-переломки. В 1868 году русская армия получила винтовку «Бердан-1» со скользящим затвором, а через год винтовку системы богемского (чешского) оружейника Сильвестра Крики с откидным затвором и боковым курком, ставшие прототипами массовых российских охотничьих ружей.

В 1871 году эти винтовки были сняты с вооружения и начали заменяться также однозарядной усовершенствованной винтовкой «Бердан-2». Ее разработали командированные в Америку русские инженеры полковник А.П. Горлов и капитан К.И. Гениус при содействии X. Бердана. В США она получила название русской винтовки.

В России началось производство охотничьих казнозарядных ружей путем рассверливания боевых винтовок. Диаметр ствола винтовки Крнки, шесть линий или 15,24 мм, позволял делать из него гладкостволку под охотничьи металлические патроны 20 (15,8 мм) и 24 (14,7 мм) калибров.

Винтовку «Бердан22» постигла та же участь, когда в 1891 году появилась легендарная трехлинейка капитана Сергея Ивановича Мосина, будущего генерала и начальника Сестрорецкого оружейного завода. Заметим, что в то время из иностранных образцов с ней могла соперничать только винтовка Нагана, в разработке которой участвовал сын С. Крнки, Карел Крнка, известный австро-венгерский конструктор, создатель одного из первых самозарядных армейских пистолетов.

В результате рассверливания винтовок «Бердан–2» с диаметром ствола 4,2 линии (10,67 мм) под гильзы 28 (13,9 мм) и 32 (12,10 мм) калибров появилась знаменитая берданка, служившая русским охотникам более полувека. Отдельные образцы этой системы делали с новыми стволами 16, 12 и даже 10 калибров.

Берданка, как и появившиеся вслед за ней одноствольные и двуствольные централки-переломки, произвела настоящую революцию в оснащении сибирских промысловиков. Благодаря легкой перезарядке она была более удобной для охоты с лодки или из скрадка, намного безопаснее и скорострельнее, позволяла при надобности быстро вложить патрон с другим номером дроби или пулевой.

Заводское изготовление охотничьих гладкоствольных ружей-переломок началось в России с 80-х годов XIX века. Тогда было три оружейных завода: Тульский (товарный знак молоток), Ижевский (лук с оперенной стрелой) и Сестрорецкий (оперенная стрела). До этого все охотничьи ружья производились мастерами-частниками и кустарными заведениями, которые также продолжили работу и вместе с рядовыми делали высококачественные и штучные образцы, в том числе специально для гусиной охоты.

Наряду с тульской курковой одностволкой 10 калибра со стволом длиной 845 мм, ижевскими курковой одностволкой и бескурковой двустволкой того же калибра с длиной ствола 800 мм, известны ружья с подобными характеристиками частных фабрик: курковоя двустволка Ивана Федоровича Петрова, одностволка Адриана Никандровича Евдокимова и других.

На Тульском императорском оружейном заводе в 1902 г. первой на основе машинного производства стала выпускаться курковая двустволка модели Б, та самая, можно сказать, вечная тулка, которая практически без конструктивных изменений в лучшую сторону служит российским охотникам до сих пор. Калибр был, в основном, 16, реже 20 и совсем редко 12. Стволы из качественной стали с ровной сверловкой, от цилиндрической до чоковой, обеспечивали хороший бой большинства ружей. Ударными механизмами были так называемые подкладные замки на отдельных боковых основаниях (досках) с длинной мощной пластинчатой пружиной, помещавшейся впереди курка. Прочный затвор запирался двумя подствольными крюками, рамкой Перде и круглым поперечным болтом Гринера с верхним ключом.

Качеству и красивым обводам ложи могут позавидовать многие серийные изделия современных российских оружейников. Она делалась обычно полупистолетной формы из ореха или бука с тонкой, изящной и удобной шейкой. Прикладистость и отцентрованный баланс способствовали точности и легкости прицеливания.

Интересно, что эта модель, правда, в значительно меньшем количестве делалась одноствольной и, к радости гусятников, от 20 до 8 калибра, заменяя в какой-то степени пистонные фузеи.

Двустволка производилась в массовом порядке до Первой мировой войны и с 1920 до 1941 года без каких-либо усовершенствований. В советское время вместо золоченого двуглавого орла клейма Тульского императорского завода (поэтому дореволюционные гулки называли еще «императорками») сверху на казенной части стволов кружок с буквой «Т» в прерывистом треугольнике.

Отдельными сериями модель выпускали и после Великой Отечественной войны, пока в 1957 году не появилась модель БМ. На тулки, сделанные только в 1945 году, ставили особое клеймо буква «М» в треугольнике.

Но я встречал послевоенные ружья и с традиционным клеймом 1928–1941 годов. Одно из них было датировано 1950 годом. И заводской знак, и время выпуска, когда еще в помине не было модели БМ, и другие заводские клейма, соответствующие сводной таблице ружейных знаков из «Настольной книги охотника-спортсмена» (М., 1955), подтверждают, что это действительно модель Б.

На подушке под правым стволом хорошо виден год выпуска 1950, буквы «ЦИЛ», что означает цилиндр, затем «700 атм» со значком буква «У» в кружке свидетельства испытания на прочность. На другой стороне с краю буква «Ж» в кружке, возможно, знак контролера, буквы ЧОК (сужение) и БУМ (бумажные гильзы), а также буква «К» в кружке знак испытания на кучность. Над ним номер ружья 7140. На левой плоскости коробки снова номер и год выпуска (7140–50).

Обе плоскости коробки заметно стерты с краев, а на молоточках курков вмятины от ударов по бойкам следы не одной тысячи выстрелов. При длине стволов 720 мм и весе 3,25 кг ружье очень прикладистое и какое-то компактное, стройное по очертаниям.

Поскольку эта тулка долгое время лежала в заброшенном сарае, металлические части, особенно поверхность стволов, местами изъедены коррозией. Поэтому какие-то мелкие надписи под ними около подушки не удалось прочитать, явно просматриваются только буквы «Л» на левом и «М» на правом стволах. Но поразила ложа. Вот эта древесина! На ровной и гладкой, словно вчера отполированной чуть потемневшей боковой поверхности красиво просматривается текстура, ни одной вмятины и только одна сравнительно свежая царапина, полученная, вероятно, при транспортировке.

Я держал в руках императорку, стрелял из тулок производства 20–30-х годов и утверждаю, что представленное ружье, хотя бы внешне, по формам, ничем от них не отличается, только у императорки была ореховая ложа.

По выбору модели внутрикуркового ружья Тульский завод консультировал лучший оружейник того времени, автор классических книг по охотничьим ружьям Александр Петрович Ивашенцов (1857–1913).

Пытаясь проследить в наших записках основные этапы истории именно отечественных гладкоствольных ружей, из которых стреляли или могли стрелять охотники севера разных поколений, нельзя хотя бы кратко не рассказать об этом непревзойденном специалисте. И лучше всего словами другого знаменитого русского охотоведа Сергея Александровича Бутурлина, называвшего Ивашенцова нашим общим учителем в деле изучения ружья и выстрела, давшим «русскому охотнику в этой области больше, чем все остальные». Бутурлин писал:

«...Именно исследования Александра Петровича постепенно выяснили одну за другой все главнейшие причины, определяющие бой дробовика, и тем дали возможность не только определять на глаз, без пробы, ружье хорошего и ружье плохого боя, не только находить таким же путем более подходящие сорта припасов для ружей разного типа, но и заказывать поданным размерам ружья вперед определенного боя, в лучших случаях далеко превосходящего то, что считалось великолепным боем старинными охотниками».

Памяти своего друга и учителя «бескорыстного, талантливого и неутолимого работника на пользу российской охоты вообще и российского малоимущего охотника в особенности» Бутурлин посвятил «Настольную книгу охотника» (1930), по которой в свою очередь училось не одно поколение охотников, в том числе и автор этих строк.

Итак, не без участия А.П. Ивашенцова в 1905 году Тульский завод начал производство первой модели отличной бескурковки модели А, другие названия «Ансон» или «Энсон», созвучные но примененной коробке с внутренними курками системы Энсон-Диллей. Она и сейчас преобладает в серийных ружьях всего мира с горизонтальным расположением стволов при небольших усовершенствованиях. Если сначала боек составлял единое целое с курком, то позже придумали отдельный от курка боек, вмонтированный в колодку К предохранителю, запирающему только спусковые крючки, добавили перехватыватель курков (интерсептор), исключающий самопроизвольные выстрелы от ударов по ружью.

Тулку модели А выпускали 24, 20, 16 и 12 калибров с разными сочетаниями сверловки стволов, в различном исполнении по качеству и обработке металла, отделке-гравировке, с экстракторами или эжекторами (выбрасывателями гильз) и т.п.

С гордостью за русское охотничье оружие я прочитал рекламу двух образцов этой модели в сохранившемся у меня прекрасно иллюстрированном рисунками и фотографиями каталоге известного московского охотничье-спортивного магазина А.А. Биткова, изданном накануне Первой мировой войны. Чего только там не было: гладкоствольные ружья разных систем, штуцера, винтовки, пистолеты и револьверы более 700 (!) моделей. И не скажу, что современное охотничье вооружение далеко шагнуло за прошедший век полуавтоматы, шикарные бескурковки лучших мировых фирм Перде и Голланд-Голланд с замками на отдельных основаниях (боковых досках), трех-четырехстволки, бокфлинты-вертикалки почти весь теперешний арсенал.

Обе тулки были со стволами лучшей мартеновской стали длиной 765 мм со сверловской чок-цилиндр и получок-цилиндр, патронники 70 мм под бумажные и металлические гильзы. Прицельная планка широкая и гильошированная. Коробка с внутренними курками системы Эпсона и Диллея, затвор Гринера, предохранитель автоматический. Механизм усовершенствованной конструкции из каленой полированной стали. Закалка темно-мраморного цвета. Ложа пистолетная из темновязного ореха. Пригонка всех частей машинная, очень точная.

Первое ружье выпускалось 12, 16, 20, 24 калибров весом 3 кг 150 г 2 кг 800 г, с легкой гравировкой по краям колодки и затвора. Второе, более дорогое, 12, 16, 20 калибров весом 3 кг 150 г 2 кг 700 г, но уже с рельефной чеканкой. Предлагались варианты этого образца с глубокой гравировкой сюжетами охоты или со стволами из мелкого Дамаска различным образом перекрученной и прокованной смеси железных и стальных полос.

По конструкции, материалам эти бескурковки на равных соперничали с подобными моделями знаменитых фирм Франкотта и Пипера (Бельгия), Зауэра и Кетнера (Германия), «Идеал» (Франция) и даже Веблея-Скотта (Великобритания), представленными в каталоге.

В начале 50-х годов в московском музее В.И. Ленина мне довелось увидеть шикарнейший подарочный экземпляр модели А, сделанный ижевцами, примерно в 1923 году.

С 1910 года завод выпускал и внутрикурковую двустволку конструкции самого А.П. Ивашенцова. Утолщение стволов в местах наибольшего давления и сплошная колодка позволяли из ружья 20 калибра стрелять зарядами 16 и даже 12 калибров. Находящийся под спусковой скобой ключ запирания служил и для взвода ударника (рисунок системы есть в «Настольной книге» Бутурлина).

Историк оружия Ю. Шокарев (Российская охотничья газета. 1997, 22 января) сообщал, что первый образец ружья был подарен автору, а журнал «Наша охота» по этому поводу писал: «...появление на охотничьем рынке малокалиберного, прочного, сравнительно легкого, великолепно исполненного, с превосходным боем ружья доказывает воочию, что в настоящее время императорский Тульский оружейный завод может смело конкурировать с лучшими заграничными изделиями».

Об этом свидетельствуют и полученные заводом на дореволюционных выставках двенадцать золотых медалей за ружья высокого качества и приз Всемирной выставки в Германии «Черный Орел».

Производство тульской бескурковки было прервано Первой мировой войной, а в 20–30-е годы делали только небольшие партии. С 1928 года на них ставили такое же клеймо, как на модели Б. После Великой Отечественной войны какое-то время выпускали лишь штучные ружья, а с 1949 по 1955 год снова сериями. На этом история тульской бескурковки модели А закончилась, а модель Ивашенцова в советское время вообще не выпускалась. Журнал «Уральский охотник» (1924, № 7) с сожалением писал, что не используется имеющийся на Тульском заводе «богатый материал для изготовления безусловно солидного и пригодного для всех видов охоты дробового оружия, в виде двух типов ружья 20 калибра системы А.П. Ивашенцова».

Из дореволюционных разработок Ижевского завода такую же долгую жизнь, как тулка модели Б, получили курковые одностволки Иж–5 32, 28, 24, 16, 12 калибров с верхним ключом (за курком) модели «Ивер-Джонсон» и конструкции Казанского Иж-К (ИК, ЗК) с подствольным ключом, расположенным сзади предохранительной скобы. При очень простой, но прочной конструкции, бой их был великолепен как дробью, так и круглой пулей (особенно у самых малых калибров). Мне приходилось видеть старинную одностволку-ижевку со сплошной гильошированной прицельной планкой. Немаловажно, что Иж–5 испытывались заводом на прочность усиленными зарядами не только дымного, по и бездымного пороха, а Иж-К еще и на кучность, о чем свидетельствовали соответствующие клейма «У» и «УК».

Эти ружья имели более широкое распространение среди северных охотников, чем курковые двустволки-тулки, так как были доступнее по цене и удобнее в обращении. Без особых изменений они выпускались и в 20-30-х годах, и в первое время после Великой Отечественной войны.

Чтобы полнее представить, какими ружьями центрального боя могли быть оснащены северные охотники первой четверти XX века, добавим, что с начала 20-х годов боевую винтовку Мосина с диаметром ствола 7,62 мм стали переделывать по методу конструктора Фролова в дробовики 32, 28 калибров, получившие название «фроловки» или «высверлки». Они высоко ценились охотниками, как и трехлинейки солдатами, за «простоту в устройстве и безотказность в действии». Фроловки легко разбирались и были необыкновенно прочными. Например, затвор никогда не вылетал из ружья во время выстрела, как это случалось порой у берданок. Трех- и четырехзарядные магазинки (в зависимости от калибра) обеспечивали несравненно большую скорострельность.

Для удешевления конструкции выпускали однозарядные фроловки. Продолжался и выпуск берданок. В 1923–1924 годах только Тульский завод сделал 15 тысяч фроловок и берданок. По мнению известного охотоведа Н.А. Флерова (Основы охотоведения. М.-Л., 1930), к этому времени фроловки стали наиболее распространенными ружьями в стране. Они выпускались до 1941 года.

Однако внедрение централок проходило на севере сравнительно медленно. Если в «европейском» районе Уральской области, Кунгурском, на 1208 охотников приходилось 904 централки (Уральский охотник. 1925. № 3), то, по данным Приполярной переписи населения (1926 г.), в целом среди малочисленных народов Севера ружья центрального боя были лишь у половины охотников. При этом у 15 процентов аборигенов сохранялись кремневые ружья. Десять процентов хантыйских хозяйств, занимавшихся охотой, не имели огнестрельного оружия, а применяли луки.

Определенную роль играла и цена ружей. В 1926 году Уральский охотничий союз продавал со склада в Свердловске (без транспортных расходов) трехзарядные фроловки по 14 руб. 50 коп., берданки по 9 руб. 50 коп., а шомпольные одностволки по 7 руб. На разницу в цене с берданкой (2 руб. 50 коп.) можно было купить один килограмм дроби, полкилограмма пороха, 200 пистонов и три брандтрубки, а кроме того, сэкономить на гильзах, сотня которых стоила 9 руб. 50 коп., те. равнялась цене самой берданки. Таким образом, с учетом приобретения гильз и пистонов «центробой», шомполка стоила почти втрое дешевле берданки.

Еще дороже были двустволки: тульская шомпольная стоила 55 рублей, тулка модели Б 100–165, а модели А 285–320.

Совершенно недоступными для рядовых охотников оказались двуствольные ружья, завозимые из-за рубежа, в основном из Бельгии и Германии. Поэтому гусятники еще полвека использовали пистонные фузеи, постепенно перевооружаясь централками 12 калибра, так как более крупнокалиберные дробовики в стране серийно не производились.

Здесь нельзя не сказать о рассчитанных как раз на охотников из глубинки удачных моделях одностволок 20-х годов, по разным причинам не получивших достойного распространения. С.А. Бутурлин («Дробовое ружье и стрельба из него». М., 1931) считал наиболее интересным ружье Д.М. Кочеткова, которому он присудил в 1926 году на выставке в Туле золотую медаль, как системе остроумной, прочной и дешевой. Это централка-переломка с верхним ключом и внутренним курком со спиральной боевой пружиной, которую можно также взводить и спускать боковым рычагом. Предохранитель расположен у спускового крючка. Существенная особенность в том, что ствол ввинчен в ствольную коробку и легко может быть заменен прямо на охоте запасным стволом другого калибра или нарезным.

Еще более удобной Бутурлин назвал одностволку И.И. Берсенева, испытанную им в 1928 и 1929 годах на Ижевском заводе. У нее дробовые и нарезные стволы менялись так же просто, как в обычных двустволках. Автор отметил оригинальный и дешевый в разработке затвор с верхним ключом, который в случае износа или расшатывания охотник мог укрепить имеющимся винтом.

В этой же книге А.С. Бутурлин рассказал о ружье своей системы 24 калибра со сверловкой «парадокс», т.е. имеющем винтовые нарезы в сужении, которое одинаково хорошо было и дробью, и пулей. Образец, сделанный известным петербургским оружейником Ф.О. Мацкой по своим расчетам в 1900 году, служил Бутурлину более 30 лет. А мог бы служить и многим охотникам.

В20-е–30-е годы немало любителей гусиного промысла жило в Сургутском и Березовском уездах, преобразованных в одноименные районы Уральской области. И надо сказать, что гусятники первой четверти XX века были большими профессионалами своего дела. Практически все, чем они владели в технике охоты, сохранилось до самого конца промысловой добычи гусей в конце 40-х годов.

На Севере охота была более трудной из-за климатических условий и менее добычливой, чем в районе слияния Иртыша и Оби, где гуси концентрировались и задерживались на определенное время. За весну березовские гусятники брали от десяти до ста птиц. У них существовал добрый обычай делиться первой добычей с родственниками и знакомыми. Известен случай, когда один охотник раздарил 18 гусей.

В самом северном районе, Шурышкарском, входившем до 1937 года в состав Остяко-Вогульского (ныне Ханты-Мансийского округа), в 1931 году было заготовлено лишь 183 гуся, в 1932 235 на 272 охотника, т.е. меньше, чем по одной птице. Только по одному из четырех промысловых участков, Мужевскому, занимавшему наиболее разветвленную часть обской поймы, на 50 охотников заготовили за эти два года 303 гуся или по шесть птиц на ружье.

В строительстве скрадков здесь были свои особенности. На длинных островках или косах вырывали ямы и покрывали досками и хворостом на уровне чуть выше поверхности острова. Другие охотились на искусственных озерах у запруженных земляной плотиной логов, покрытых травой-мурком. Отрытую яму также покрывали досками или ветками, но обязательно маскировали дерном из мурка.

Дальше на север охотники делали исключительно комфортные станки, приспособленные как для холодной погоды, так и для охоты на сырых грунтах у разливов. Две такие засидки сохранялись до весны 1946 года под Салехардом. Тогда, обходя широкий и глубокий ручей, я поравнялся с мысом, поросшим невысокой, блеклой, желтовато-коричневой травой. Станок почти незаметен небольшое, пологое, такое же травянистое возвышение, увенчанное разноцветным чучелом краснозобой казарки. Вокруг еще штук двадцать искусно сделанных гусей, в основном серых, гуменников и белолобых.

Так как ручей смог перебрести почти в вершине, к станку подошел с тыла. С другой стороны мыс обмывал еще один более узкий ручей, подпруженный небольшой земляной регулируемой плотиной. В разливчике плавали десятка полтора таких же перовых утиных манщиков и два лебедя-кликуна, возвышавшиеся своими прямыми шеями, как монументы.

И вот передо мной до тонкостей продуманное сооружение, настоящий дзот. Это слово постоянно было на слуху у мальчишек военных лет долговременная земляная огневая точка. Но вместо наката из бревен сверху поставлен уже известный читателям выгнутый-четырехугольный каркас из веток толщиной два-три сантиметра. На нем проолифенный брезент и ровно уложенный тонкий дерн, обтянутый старой сетью. Дверь-люк на задней стенке крыши покрыта покрашенным под общий цвет брезентом. На трех других сторонах виднелось по нескольку бойниц, заткнутых пробками из сена.

Внутри открылась уютная, хотя и низенькая, для передвижения только на коленях, мини-избушка. Сухие стены из отесанных нетолстых двухметровых бревен, ровный пол из колотых плах, застеленный малицами. Слева от входа посуда и припасы. Справа под деревянной крышкой небольшое, на размер ведра, отверстие в дренажную яму для откачки прибывающей воды. Рядом примус с чайником и кастрюлей. Такой «комплекс удобств» позволял гусятникам жить в станка неделями, не страшась никаких отзимков. Говорят, что некоторые ухитрялись делать там бражку, ускоряя процесс перекатыванием ведерного бочонка по полу.

Осмотрев стоявший недалеко другой станок, я убедился в идентичности этих рациональных, но, увы, последних в окрестностях Салехарда конструкций. Оставался здесь и еще один вид гусиного скрадка вкопанная на одном из ключевых мысов большая деревянная бочка, так называемый «получай», с сидением и полкой для патронов. Бойниц не было, так как маскировался он воткнутыми вокруг ветками и сеном или старой травой.

В Сургутском районе еще в середине 30-х годов в среднем на охотника добывалось по 80 гусей за весновку. Автор книги «Мой Сургут» (Ханты-Мансийск, 1996), местный старожил и краевед Александр Васильевич Кузнецов, писал, что его родственник Федор Николаевич Кайдалов, охотник-любитель, имел одноствольную фузею и две двустволки 20 и 16 калибра. Для каждого ружья заряжал к весне по сотне патронов. На песчаной стрелке за протокой Черной он копал яму по полтора метра в длину и ширину и более метра глубиной. Сверху ставил обтянутую брезентом деревянную раму с бойницами. Кроме набивных чучел, использовал подсадного гуся, вылеченного подранка. В середине 30-х годов во время отпуска он добывал более 100 гусей.

Все ранее сказанное о гусиной охоте относится к ее основным районам, находящимся вблизи главных речных магистралей. В таежных местах, к северу от Средней и к востоку от Нижней Оби, где даже у больших рек (Пур, Таз) почти до самого устья нет широкой поймы, аборигены, а за ними и пришлые русские стреляли гусей на льду лесных озер у путей их перелетов.

Более сорока лет назад и мне довелось побывать на такой охоте около поселка Красноселькуп, расположенного на берегу реки Таз. В субботу, 5 мая, старый друг, местный охотовед Владимир Кириллович Конев, предложил сходить на лыжах в лес. Был он родом из восточно-сибирской таежной глубинки и с характерным говорком:

– Ружьишко возьмем, глядишь, и гусишку добудем.

– Какие гуси, если днем только закапало с крыш, а на реке и наледь не появилась?

– Не беспокойся, птица будет, река тут ни при чем, мы поохотимся на озерах среди открытых участков тундры, соседствующих с лесом.

– Но ведь проталин нет даже у поселка, зачем гусям садиться на озерный лед?

– Проталины «нарисуем» видишь мешки с сеном? Сожжем у скрадка и на потемневшем снегу поставим профили.

Эти «манщики» еще больше расстроили. После моих ярко раскрашенных красавцев из многослойной фанеры черные уродцы, чуть ли не вырубленные топором из гнущегося рубероида, казалось, будут только отпугивать живых гусей.

Сам неожиданный выход на природу конечно, радовал. Я примерил выданную одежду и лыжные ботинки. Осмотрев предложенное ружье, Иж–49 12 калибра, несколько раз приложился и ощутил явный дисбаланс, стволы все время тянули вниз.

Поздно вечером с двумя спутниками мы пошли сначала пешком по укатанной тракторной дороге. Она пересекала редкие перелески из чахлых кедров, изогнутых северными ветрами лиственниц, тонких елочек и невысоких белоногих березок. День догорал. С севера потянуло холодом. Но вдруг, как по команде, мы повернули головы на гусиные голоса. Невдалеке, над верхушками деревьев, плавно шел караван из двенадцати птиц, вселяя надежду на предстоящую охоту. Мы встали на лыжи и взяли курс на высокий лесистый бугор. Там, под защитой деревьев, устроили привал и разожгли костер из сушняка лиственницы. Смолевые ветки, унизанные засохшими шишками, с треском разгорелись. Специфический запах серы сделал приятно-терпким прозрачный бледно-голубой дымок. Глядя на первый после долгой зимы костер, мы полными глотками вдыхали этот дым. В котелке таял весенний снег с настывшими стебельками оленьего лишайника-ягеля. Привлек внимание последний недотаявший комочек снега. Сначала сахаристый, он стал прозрачным и качался на воде, как весенняя, изъеденная теплом льдинка.

После чая снова надели лыжи и тронулись в последний переход по узкой длинной тундре, окаймленной с двух сторон щеткой синеющего леса. Здесь гуси пролетали, срезая изгиб реки. На пути встретили кем-то оставленный скрадок, перед ним остатки сожженного сена, следы-лунки от снятых профилей и ямка в снегу, окрашенная кровью. Но место не очень удобно из-за плохого обзора.

Вот хороший бугор, на линии полета, показал наш егерь-предводитель, и мы с напарником остались. Сделали почти незаметный скрадок из снега, кедровых и еловых лай. Сожгли мешок сена и у искусственных проталин поставили штук пятнадцать профилей на заснеженный лед озера.

Кириллыч с другом устроили засидку на противоположном берегу. В леске около них мы все снова жгли трескучий костер и пили чай, предварительно приняв разведенного спирта под малосольного чира, выловленного Кириллычем подледной сеткой в реке напротив окон своего дома. Здесь встретили восход солнца. Его малиновый диск появился на северо-востоке в два часа ночи. Тут же прозвучала трель чечетки и громко прокаркала ворона. Но ветер усилился, сильно похолодало. Традиционный северный разогрев спиртом пришлось повторить теперь уже в виде пунша.

В четыре часа мы разместились в скрадке на импровизированном сидении из лыж. Только около шести утра заметили первого гуся. Он без разворота шел на профили. Я встал и обстрелял его в боковом полете. После первого выстрела гуменник как-то встряхнулся, выпустил лапы и чуть замедлил полет, а после второго еще быстрее замахал крыльями, пытаясь набрать высоту. Затем, снижаясь, стал планировать, снова замахал крыльями, резко взмыл ввысь, перевернулся и замертво упал в снег метров за сто с небольшим от нас. В легких лыжах по твердому насту я сбегал за ним как на кроссе. Гусь был большой и тяжелый.

Промерзнув еще часа два, мы больше не видели гусей, только три стройные колонны лебедей-кликунов молча прошли на север. Поскольку командированному выходные дни не полагались, я, захватив добычу, отправился в поселок. Утром стало заметно теплеть, лыжи начали проваливаться в размягченный наст. Пока уже не катился, а шагал к дороге, почувствовалось наступление настоящего весеннего дня. Увидев сначала три пары, затем тройку пролетавших гусей, не без зависти подумал, что оставшиеся друзья могут неплохо пострелять...

Был раньше и такой, правда, редко применяемый способ охоты на гусей не из укрытия, не с подъезда, не с подхода, а ...с подбега, когда проворные охотники, завидев приближающуюся чуть в стороне гусиную стаю, бросались что есть сил, под прикрытием кустов наперерез и сокращали расстояние. Однажды и я, сидя с друзьями у костра после утренней зорьки, услышал за лесом голоса краснозобых казарок: «Чек-вой, чек-вой». Сообразив, что они должны вылететь на речку через соседнюю широкую и длинную лесную поляну сорвал с дерева ружье, на ходу зарядил его парой патронов, всегда лежавших в левом кармане куртки, и выбежал в прогал.

Быстрый встречный дуплет и две красивейшие, кирпично-черные с белым птицы, не занесенные тогда еще в Красную книгу, упали к моим ногам. Их чучела долгие годы украшали местный музей и квартиру отца.

Примерно так гусевали в 20–30-е годы, но во время Великой Отечественной войны заметно сократилась промысловая добыча гусей по известным причинам (массовая мобилизация мужчин).

Однако в журнале «Югра» (№ 9, 2001) есть интересный рассказ Виктора Васильевича Пачганова о том, как он еще подростком ездил весной 1942 года на гусевание со своим дядей, Степаном Николаевичем, приезжавшим в деревню Зенково в отпуск после ранения на фронте. На войне тогда были многие зенковские охотники, поэтому удалось взять в их семьях четыре пистонных ружья 8,6 и 4 калибров. К этим шомполкам подготовили большой запас пороха и картечи. К своим централкам двум двустволкам 20 и 16 калибра и двум одностволкам снарядили сотни патронов.

Весь боезапас, продовольствие, инвентарь, в том числе большую лодку-неводник и пару легких долбленых, еще по насту отвезли на двух пароконных санных упряжках к так называемой Андреевской заимке на левобережье Оби, где были «мурковые» гусиные садбища. Станок располагался на песчаной косе и несколько раз переставлялся в зависимости от уровня прибывающей воды.

В тот год, по оценке старожила С.Н. Пачганова, был необыкновенно интенсивный пролет лебедей, гусей и уток, продолжавшийся более двух недель с начала последней декады апреля до конца первой декады мая. Иногда к манщикам подсаживались гусиные стаи по полсотни и более штук. Сейчас в это, наверное, трудно поверить, но добыли они около тысячи гусей, что в трудное военное время было весьма кстати.

Успешный промысел гусей продолжался и в послевоенные годы. Сургутский старожил и краевед Валентин Замятин рассказал в журнале «Югра» (№ 6, 2006) о том, как «завзятые гусевальщики» И.С. Помелов и Ф.И. Редикульцев брали за весну по 150–200, а то и по 300 птиц. Своеобразный рекорд принадлежит И.С. Помелову, добывшему в 1947 году 700 гусей. Часть трофеев охотники продавали торгово-заготовительным кооперативам, часть вялили, солили и коптили впрок для личного употребления.

В 50-е годы промысел гусей и специальная любительская гусиная охота потеряли всякий смысл после отмены начала весеннего сезона с прилета птиц, введения ограниченных по времени сроков утиной охоты, когда гуси уже уходили на север, и нормы отстрела один (!) гусь в день. И почти на четыре десятилетия такой желанный престижный трофей стал только попутным и очень редким.

За это время появилось много новых моделей дробовиков. В Ижевске конструированием и производством охотничьего оружия стал заниматься созданный в 1942 году Механический завод (Ижмех), где после Великой Отечественной войны, как и на ТОЗе, был открыт специальный цех. Военные образцы продолжал делать Машиностроительный завод (Ижмаш).

На базе разработанных Ижмехом в конце 40-х годов бескурковых модификаций Иж-Б и ЗКБ в 1964 году стала выпускаться неплохая одностволка Иж–18 с нижним ключом отпирания, от 28 до 12 калибра, получившая высокую оценку охотников. В 90-х годах появились ее модернизированные модели Иж–18М и Иж–18ЕМ (с эжектором).

В эти годы Ижмех выпустил несколько очень удачных типов двуствольных ружей с горизонтальным расположением стволов. Известны разработки Иж Б–45, ИжБ–47. Мне приходилось видеть просто прекрасное ружье Иж–46 с редкими для серийных ружей полными замками и красивой глубокой гравировкой. Запомнилась рельефная пятиконечная звезда на нижней части колодки.

Но настоящим первым послевоенным подарком отечественных оружейников нашим охотникам стала солидная бескурковка Иж–49 12 и 16 калибров с полупистолетной ореховой или буковой ложей, патронниками под бумажную гильзу, автоматическим предохранителем на спусковые крючки и указателями взвода курков.

Через пять лет на ее базе начали производить самую знаменитую горизонталку Иж–54 12 калибра. Это была первая экспортная ижевка и первая крупносерийная за 15 лет выпущено около миллиона ружей. Не говоря уже о штучных, даже массовые образцы выглядели достаточно благородно за счет покрытия стволов черным никелем или черным хромом, красивой закалки колодки, точной подгонки металлических деталей и их соединения с полупистолетной или прямой ложей из хорошей древесины.

Но главное хороший бой, безотказность, безопасность и живучесть ружья. Все это обеспечивалось данной конструкцией. Качественная сталь и сверловка (чок-получок) стволов, хромирование их внутренней поверхности. Тройное запирание затвора. Коробка Энсон-Диллей с прочными пластинчатыми пружинами, отдельными от курков бойками в хромированных брандтрубках. Автоматический предохранитель, запирающий и спусковые крючки, и шептала, наличие плавного спуска.

С учетом возможности применения не только папковых, но и металлических гильз, извлечение их производилось экстрактором, а не эжектором (выбрасывателем). Такой механизм и масса ружья (3,4–3,6 кг) позволяли применять мощные заряды и использовались с успехом на гусиной охоте.

Варианты модернизации Иж–54 в виде ружей Иж–57, быстро снятых с производства, Иж–26 и Иж–26Е, выпускавшихся около десяти лет, отличались модными новациями в виде замены классического затвора Гринера запорной планкой на колодке и крюком над казенной частью ствола, некоторого сужения каналов стволов, установкой предохранительного взвода и эжектора, что существенно не улучшило базовую модель.

Другой замечательной разработкой Ижмеха, еще более долговечной но продолжительности серийного выпуска, чем Иж–54, является сравнительно легкая и рассчитанная в определенной мере на промысловиков модель бескурковой горизонталки Иж–58. У нее чуть короче стволы, меньше вех (теперь все усиленно пишут «масса») у двадцатки 2,7–2,9 кг. Несколько другая система затвора. Кроме обычного двойного запирания на два нижних крюка при помощи затворной планки, вместо традиционного хвостовика ствола с круглым отверстием для поперечного болта Гринера имеется затворный выступ длиной 4 мм, шириной 5 мм и высотой 15 мм с небольшим скошенным пятимиллиметровым выступом внизу. Он защелкивается в разрезе колодки г-образной пластинкой, соединенной с верхним рычагом запирания. Внизу затворного выступа ствола сделано коническое сужение для скольжения экстрактора.

При том же типе коробки есть отличия: вместо пластинчатых пружин цилиндрические спиральные, предохранитель неавтоматический с плавным спуском, запирающий только шептала, бойки составляют единое целое с курками, которые при сотрясении ружья сами встают на предохранительный взвод. Традиционная по форме ложа, березовая или буковая, соединяется с колодкой стяжным винтом, проходящим через весь приклад к затыльнику Для сборки-разборки нужны только выколотка и отвертка.

Эти ружья я много лет наблюдал на совместных охотах с их владельцами. Весной далекого 1968 года впервые обратил внимание на неказистое, потрепанное в экспедициях Иж–58 в руках друга детства, ученого-охотоведа, будущего известного естествоиспытателя севера Западной Сибири Вениамина Бахмутова. У его двадцатки был необыкновенно кучный и резкий бой, позволявший снимать уток дробью-тройкой с такого расстояния, что я даже бы и ружье не поднял. Мои знакомые и родственники в Салехарде много лет охотились с Иж–58 16 калибра на уток, отмечая прикладистость и хороший бой ружей, а племянник Иван каждый год добывал по нескольку гусей.

Что касается Иж–58 12 калибра, то судя по литературе, их вообще не существовало. Как сообщается в книге «Охота в России» (М., 1992 г.), в 1970 году на базе Иж–58 16 калибра было разработано ружье 12 калибра под индексом Иж–58 М. Новая модель весила 3,2–3,3 кг и имела стволы длиной 720730 мм и неавтоматические предохранители.



Уже написав эти строчки, я случайно разговорился о ружьях с опытным северным охотоведом-биологом Сергеем Филипповым, который много лет назад разработал и безрезультатно пытался представить для утверждения первые окружные правила охоты, а сейчас занимается охотничьим устройством на территории Югры. Он просто удивил меня, сказав, что имеет Иж–58 12 калибра, приобретенное в 60-е годы. А когда я не поверил, Филипов не поленился привести его в Ханты-Мансийск.

Еще больше удивило само ружье. Это какая-то необыкновенно изящная конструкция для такого калибра. Вес всего 3 кг 070 г. Стволы длиной 730 мм тонкие, их поперечник у дульного среза 4 см, а со стороны патронников, где есть заметное утолщение, 5,5 см. Низкая и узкая прицельная планка почти не выходит за плоскость верхнего среза стволов. Сверловка чок-получок. Колодка также узкая 4 см. По бокам ее в виньетке, напоминающей перевернутый вопросительный знак, выгравировано название «модель Иж-58», перед ним фигурки гончей собаки и бегущего зайца. Взводители курков имеют вырезы, которые входят в выступы пазов на цевье. Обращает внимание удобный и мощный толкатель экстрактора. Он движется в цевье не по тонким и непрочным овальным «рельсам», а по внутреннему вырезу Предохранитель автоматический с плавным спуском, кнопка его выпуклая с хорошей насечкой и помещена в небольшом углублении, удобном при поверхностной смазке.

Остается добавить, что ружье выдержало не менее десяти тысяч выстрелов и сейчас с ним еще охотятся. Это наглядное подтверждение красоты и долговечности Иж–58.

Об Иж–58М 12 калибра могу судить по опыту трех своих постоянных партнеров-охотников. Будучи в общем не совсем плохими стрелками, они частенько упускали добычу после выстрела, когда, казалось, просто трудно было промазать. Возможно, это происходило от применения заводских патронов, без особого подбора зарядов, но со временем все сменили эти ружья.

Более поздние модификации, оснащенные опять же автоматическими предохранителями и эжекторами, я в руках не держал. Знаю, что со временем уже на их базе было создано Иж–43 разных моделей. Спад спроса на эти ружья поставил было под вопрос дальнейшее производство. Спас неожиданный интерес к ним американцев. В конце 90-х годов завод выпускал по их заказам Иж–43 20, 28, 32 и 410 калибра с использованием уменьшенных и облегченных колодок, какие, кроме Ижмеха, делали только две фирмы в мире. Особенно нравились заказчикам из США внешнекурковые Иж–43, в том числе модель с укороченными стволами (510 мм) и «ушастыми» курками, позволяющими взводить их одной рукой. Это еще одно свидетельство качества базовой модели Иж–58 и подтверждение несомненного первенства Ижмеха перед ТОЗом по производству во второй половине XX века добротных серийных внутри курковых двустволок-горизонталок.

И если о горизонталках я сужу по своим наблюдениям со стороны, по отзывам их владельцев, знакомых охотников и оценкам из литературных источников, то о превосходстве ижевских серийных бокфлинтов над другими советско-российскими могу с уверенностью заявить, опираясь на свой более чем сорокалетний опыт

Первый Иж–59, на мой взгляд, внешне оправдывал свое второе название «Спутник». Стволы, соединенные муфтами, казались действительно спутниками, а не единым целым. Образовавшийся просвет вместе с высокой прицельной планкой излишне увеличивали вертикаль. У ружья были надежное запирание, современный ударно-спусковой механизм, ложа классических форм из бука или ореха. Но то же муфтовое сцепление, по-видимому, и определило очень непродолжительный выпуск модели.

Уже в 1962 году Ижмех сделал первую партию самого лучшего по сочетанию боя, дизайна и безотказности нашего серийного бокфлинта Иж–12. В Салехард их впервые завезли весной 1964 года. Все ружья были рядового исполнения, но производили очень приятное впечатление. Аккуратно спаянные стволы с серо-стальным воронением и пропорциональной по высоте прицельной планкой; колодка без художественной гравировки, но точно подогнанная к полупистолетной буковой ложе с резиновым затыльником.

Мы смотрели новинку вместе с отцом и, развернув паспорт, отметили, что каналы стволов и патронника хромированы, а это немаловажно при стрельбе нитропорохами. Кроме надежного затвора с верхним ключом, для большей прочности колодка стянута с прикладом сквозным винтом, проходящим от шейки ложи к затыльнику. Среди особенностей ударно-спускового механизма курки с отбоем, сделанные отдельно от бойков; сильные спиральные цилиндрические боевые пружины; наличие автоматического предохранителя с плавным спуском и, наконец, впервые установленные на серийных ружьях перехватыватели курков (интерсепторы), исключающие самопроизвольные выстрелы от ударов по ружью.

Прикладистость опробовал, не снимая теплого пальто. Вскинул, и ружье легко легло в плечо, а мушка сразу совпала с прицельной планкой. Как и оба моих брата, я тут же купил Иж–12 и не расстаюсь с этой моделью до сих пор. Специально пристреливать ижевку не стал, так как решил пользоваться патронами фабричной снарядки. И на первой же охоте убедился в великолепном бое ружья. Когда над чучелами появились две синьги, довольно крупные и массивные утки, я встал и дважды пропуделял по летевшему сзади селезню. Догадка пришла быстро причина в хорошей «кучности» снаряда благодаря отличной сверловке стволов. Тут же поставил на расстоянии 35 метров лодочное сидение 50x60 сантиметров из пятнадцатимиллиметровых досок и выстрелил дробью № 4. Вся площадь оказалась «убойной», а доски пробитыми насквозь. Да, из такого ружья легко и даже порой картинно-вальяжно, как из зауэров-зимсонов с их широкой «осыпью», не постреляешь. Позорным был и последний выстрел этой охоты. Я «обзадил» неожиданно вылетевшего из-за кустов белолобого гуся. От шока и расстройства даже не использовал второй ствол.

Неудачными были и две попытки поохотиться с новым бокфлинтом специально на гусей. В начале мая с братом Владимиром (это было уже на другой год) мы по шпалам «мертвой» железной дороги ушли километров за десять от Салехарда, где на линии постоянного пролета гусей нашли проталину с небольшим снеговым разливом, выставили профили и хорошо замаскировались в прибрежном сугробе. Неожиданный, очень ранний весенний дождь быстро промочил нас. И только обсушившись у костра, засели в скрадке, как заметили, что прямо на нас вдоль берега летит гусь. Он не пошел сразу на посадку, а стал огибать профили в разведочном облете. Уже почти замкнув дугу, гуменник вдруг резко стал подниматься и отворачивать. Он увидел за кустами у стана развешанную для просушки темную куртку. Больше налетов не было.

Пеший выход на «гусевание» в следующий выходной день был также мокрым и неудачным. Переждав долгий, настоящий обложной дождь, растопивший громадные снежные сугробы, мы повторили нелегкий путь по «железке». Если наступать на каждую шпалу, получаются очень короткие шаги, так как между ними углубления, а через шпалу уже надо подпрыгивать. Кое-как дошли, обосновались и ...услышали первые раскаты грома. Подумали, что опять попадаем под дождь, но из темной тучи посыпался крупный, с горошину, град. Матовые ледяные шарики застучали по земле, застывая в причудливую мозаику. Резко похолодало, подул сильный северный ветер, который мог помочь мне добыть все-таки гуся. Но я поторопился, дуплетом обстреляв налетевшего гуменника под углом, и тут же порыв ветра нанес летевшую птицу на расстояние верного выстрела.

Десять лет радовало меня это ружье на утиных и глухариных охотах, потом лет двадцать из него стрелял мой сын Андрей, пока не перешел на «иномарки». Иж–12 не расшатался, воронение стволов не поблекло, только чуть посветлела колодка. С новой заказной ореховой ложей он ждет, когда подрастет младший внук.

В 1974 году купил Иж–12 двенадцатого калибра в штучном исполнении изящное, безотказное, дальнобойное ружье со стандартным дульным сужением (1–0,5). Тридцать лет использовал его на осенних ходовых охотах по уткам и 16 лет почти без промахов стрелял девяткой бекасов и дупелей. В 2005 году подарил старшему внуку и надеюсь, что бокфлинт ему еще послужит.

Теперь у меня на вооружении купленная в 1996 году вертикалка Иж–27 СТК с удобной красивой ореховой ложей типа Монте Карло и со сменными укороченными стволами-цилиндрами для любимой стрельбы мелкой болотной дичи. Бой отличный из обеих пар стволов. И хотя в паспорте написано, что это ружье ручной сборки (Handwork) с указанием фамилий мастера-сборщика и гравера, ложа и колодка подогнаны не везде «впритирку», верхние края прицельной планки местами шероховаты, воронение стволов слишком темное, почти до черноты, слабый экстрактор и сравнительно тугой первый спуск. Древесина на прикладе красивая, хуже насечка шейки, оба цевья плохо отполированы и выглядят как после дешевой лакировки. Непрактичен деревянный затыльник, на который, чтобы не замочить, приходится надевать кожаный сапожок, мешающий быстро и точно приложиться. А ведь я выбирал ружье из доброго десятка образцов в магазине.

Базовую модель Иж–27 стали серийно делать с начала 70-х годов взамен совершенно незаслуженно снятого с производства, полюбившегося охотникам Иж–12. В первой модификации не было ничего принципиально нового, кроме совершенно необязательной при наших мизерных нормах добычи вентилируемой прицельной планки, где застревают разные травинки-соринки, и кургузой ложи, чего-то среднего между полупистолетной и прямой за счет срезанной и закругленной шейки. Последующие вариации Иж–27–2С и Иж–27Е–1С, оснащенные или эжектором или одним спусковым крючком без плавного спуска, не хочется даже и обсуждать, поскольку в охотничьей периодике немало написано о ненадежности у них и односпускового, и эжекторного механизмов.

С учетом подбора ружья для гусиной охоты я бы отметил Иж–27 ММ с длиной патронника 76 мм под патроны «магнум» со снарядами дроби около 45 граммов. Кроме того, что на стволах есть газоотводные отверстия, снижающие давление пороховых газов и способствующие более кучной и ровной осыпи, ружье снабжено дульными насадками, имеет удобную ложу и хорошую внешнюю отделку

Несмотря на то, что некоторые изменения были неудачными и непродуктивными, все бокфлинты Ижмеха объединяет одно главное качество хороший бой.

Одноствольная новинка этого завода, помповое ружье Иж-81 оказалась не очень пригодной для охоты, и на её базе был разработан газоотводный полуавтомат МР–151. который также был небезотказным. Что касается гладкоствольных ружей Ижевского машиностроительного завода, сделанных на основе автомата Калашникова (типа «Сайги»), то по большому счету это не для настоящих охотников.

На Тульском оружейном заводе вскоре после Великой Отечественной войны взялись за модификацию испытанной полувеком успеха знаменитой курковой двустволки модели Б. Помню, весной 1948 года отец сдавал в контору «Заготживсырье» телячью шкуру, чтобы приобрести взамен, как обычно, дефицитную дробь, но ему предложили ружье из нового поступления. На картонной коробке была нарисована курковая тулка с утопленной прицельной планкой. Это заинтересовало старого охотника и, доплатив немного денег, он принес ружье мне, сказав с ухмылкой:

– Это русский франкотт, пробуй.

Из-за необычных, как бы расходящихся в разные стороны, стволов и грубоватой березовой ложи оно уже не имело той изящной обтекаемости, как старая тулка. Несмотря на проведенную пристрелку, бой его оказался отвратительным. Я не смог убить наповал, а иногда даже и подранить несколько садившихся к чучелам уток и отказался от новинки. В 1956 году сделали партию тулок со стволами, скрепленными муфтами. И они не прижились.

Наконец в 1957 году появилась удачная модифицированная модель БМ, внешне не отличавшаяся от модели Б, если только не считать, что ложу стали в основном делать из не очень просушенной березы. Но она оправдывала заявленные «повышенные прочности характеристики». В этом я убедился на примере собственного брата Владимира, который много лет занимался полупромысловой охотой на уток с БМ, делая за весенний и осенний сезон до 1500 выстрелов. Были случаи, когда за одну белую ямальскую ночь он добывал по сотне и более птиц.

К сожалению БМ, как Иж–54 и Иж–12, было снято с производства в угоду некоторым псевдопрогрессивным конструкторам «новаторам». Но ничего нового, кроме хромированных стволов, они не изобрели в моделях ТОЗ–6З и ТОЗ–66, выпускавшихся до 1974 года, когда пошло в серию ТОЗ–54, внешние формы которого иначе как извращенными не называли. Несколько лет курковые тулки вообще не выпускались, пока в 1986 году не началось производство Т03-80 уже с восстановленными старыми классическими формами. Однако и эта конструкция в принципе была одинакова со старыми образцами.

Подлинной новинкой стал выпускаемый серийно с 1969 года бокфлинт ТОЗ–34. Это внешне красивое ружье с хорошим боем имело очень много конструктивных особенностей и соответственно недостатков. Впервые взяв его в руки, я обратил внимание на неотъемное от стволов цевье, необходимость решения задачи-головоломки при каждой сборке-разборке и открытость соединения стволов и приклада для доступа воды и грязи, что уже свидетельствует о полном незнании конструкторами условий нашей охоты или нежелании их учитывать в угоду своим «творческим» амбициям.

Чтобы избежать обвинений в предвзятости, цитирую оценку одного из авторитетных российских оружиеведов А. Азарова (журнал «Охотник», 2002. № 6):

«Как у всех «вертикалок», у ТОЗ–34 хороший обзор при прицеливании, нет боковых отклонений при отдаче, подбрасывание стволов снижено. Ружье легкое 3,1–3,2 кг. Запирание одинарное рамкой на крюк ствола. Предохранитель неавтоматический. У ружья нет поперечного осевого болта (оси шарнира). Стволы соединяются с коробкой с помощью кольцевых шарниров и рамкой запирания. Отсутствие поперечного болта снижает живучесть. При интенсивной эксплуатации ружье быстро «расхлябывается», появляется шат в соединениях, зазор между казенным срезом стволов и щитком коробки...

Но этот минус не единственный. Разборка и сборка ружья специфичны.

Для разборки в модели первых выпусков (без флажка) следует сначала произвести плавный спуск курков, затем нажать на передний спусковой крючок и, не отпуская его, отвести рычаг запирания в крайнее правое положение, повернуть стволы и вывести их из зацепления со ствольной коробкой. На практике это не всегда получается. Даже выполнив все манипуляции по инструкции, охотник зачастую не мог разобрать ружья. Иногда требовалось дополнительно нажать стволами на поверхность стола, иногда вновь переламывать и делать повторный плавный спуск, встряхивать ружье... В результате этих действии много ружей было выведено из строя.

Боевые пружины подковообразной формы из рояльной проволоки. Прогнозы завода об их большой живучести не подтвердились. Пружины часто приходится менять. У некоторых ружей для улучшения накалывания капсюля ставились заостренные бойки. Эффект получился противоположный осечек стало больше.

В соединениях головки приклада с коробкой быстро появляется зазор и шат. Стяжного винта приклада нет. Вследствие погнутости или износа рычагов взведения курки иногда не до конца поворачиваются на своих осях и не ставятся на боевые взводы».

ТОЗ–54 выпускали в основном 12, реже 28 и еще реже 20 и 32 калибров, по на одинаковой колодке, что не делало ружья малых калибров легче. Модификаций было несколько с экстрактором и эжектором, даже при установке резинового амортизатора придумали отдельную (!) «марку» ТОЗ–34 Р.

Наверное, только российские охотники ради хорошего боя и при неимении других ружей могли мириться с таким количеством конструктивных недочетов.

К чести завода в начале 90-х годов была изготовлена модель вертикалки ТОЗ–84, где устранена часть недостатков ТОЗ–34. Здесь уже съемное цевье и традиционный способ разборки, спиральные боевые пружины. Позже разработан более усовершенствованный бокфлинтТОЗ-91, кроме всего прочего оснащенный винтом, стягивающим ложу и колодку. Ни на охоте, ни в магазинах я их не видел и не слышал оценок от владельцев.

В 1946 году в Туле организовано Центральное конструкторское исследовательское бюро (ЦКИБ) охотничьего оружия (с 1950 года спортивно-охотничьего), призванное координировать все требования охотников (!), разрабатывать новые типы охотничьих ружей и улучшать качество ранее выпускаемых моделей. При ЦКИБе были оружейный цех, школа оружейников, испытательная станция охотничьего оружия и боеприпасов.

Под индексом МЦ (модель ЦКИБа) начали выпускаться самые дорогие, в основном штучные, высококлассные охотничьи и спортивные ружья и сначала только по заказам организаций.

В середине 50-х годов был массовый выпуск специально упрощенной для этого курковой двустволки 12 калибра модели МЦ-9. Получилось мощное спортивно-охотничье ружье. Коллега по работе на Ямальской комплексной опытной станции известный ученый-охотовед, мастер спорта и знаменитый охотник на волков с самолета Василий Платонович Макридин застрелил из него сотни серых хищников на оленьих пастбищах Ненецкого, Ямало-Ненецкого и Таймырского национальных округов. Представляю, как подошло бы оно для гусиной охоты, но в продажу на севере такая модель не поступала.

А вот с первым и единственным тогда серийным самозарядным ружьем МЦ–21–12 (12 калибра) мне посчастливилось охотиться почти 15 лет на уток во время массового пролета весной и поздне-осенних перелетов.

Это было необычное для того времени ружье, тяжелое (3,7 кг), со стволами длиной 750 мм, дульным сужением 1 мм, подствольным трубчатым магазином на четыре патрона (пятый вкладывался в патронник) и флажковым неавтоматическим предохранителем сбоку. Механику я примерно знал, так как в 30-е у отца был вероятный прототип МЦ, «Браунинг» 16 калибра, от которого он отказался только из-за отсутствия папковых гильз. Отец просто объяснил мне, что автоматика работает на принципе отдачи. Так и у МЦ полуавтоматическая (одиночными выстрелами) стрельба происходила за счет длинного хода подвижного ствола. Под действием пороховых газов на дно гильзы ствол и затвор отходят назад, при этом взводится курок и извлекается гильза. А когда сжатые при этом пружины двигают ствол вперед, происходит заряжание новым патроном. При тогдашнем обилии дичи приобрести самозарядку было заманчиво, а из-за дефицита еще и престижно.

Мне не без приключений досталось последнее из шести привезенных в 1968 году в Салехард таких ружей в экспертном исполнении, которые разошлись, как у Аркадия Райкина «сначала завбазой, потом старшему товароведу». Узнал о поступлении у партнера по охоте, работавшего водителем у очень влиятельного лица. Для него и попутно для себя он купил полуавтоматы. Зная, что жена руководителя-неохотника, покупавшего ружье для антуража, против покупки, водитель привез коробку на квартиру «хозяина» и стал собирать, при этом муфту на пружине магазина поставил выемкой наоборот. Увидев, что ружье не складывается, «хозяйка» тут же приказала отвезти его в магазин и вернуть деньги. Их, конечно, отдал я, а разрешения милиции на гладкоствольное оружие тогда не требовалось. Я просто записал его в охотничий билет, заплатив в банк так называемую госпошлину в сумме пяти рублей.

На другой день, взяв для сравнения два зауэра, зимсон и три Иж–12, поехали с отцом и братьями за город к заброшенному складу с высоким дощатым забором. Идеальное место для сравнения кучности и резкости боя. Нарисовали углем шесть черных кругов сантиметров 30 в диаметре. Из старых ружей стреляли с упора на 35 метров, из ижевок на 40, из МЦ на 45, но усиленными на 0,2 грамма зарядами пороха «Сокол» и на два грамма снарядами дроби № 4. Круг осыпи и резкость были почти одинаковыми на всех мишенях.

Полуавтомат стал украшением моей охоты и подвел только однажды в первые годы, когда выпускались гильзы из мягкого картона. Мельчайшие частицы попали под шептало и заблокировали спуск. Конечно, к нему надо было привыкать, так как из длинного ружья труднее стрелять навскидку. Поначалу, делая второй выстрел, машинально искал второй спусковой крючок.

Стреляя, естественно, только влет, успевал, как правило, сделать пару прицельных выстрелов. Но утка шла густо и к следующему подлету не нужно было перезаряжать. Триплеты случались редко. Первый раз взял с пяти выстрелов пять красноголовых чернетей. Эти хитрые нырки часто снижаются, но не садятся у манщиков, пролетают мимо. Когда слева над сором появилась «свадьба» красноголовых самка и пять селезней, я пропустил «невесту» и одного за другим положил всех «женихов». За годы моей охоты подобное было еще два раза с чирками весной и шилохвостями осенью.

Гусей стрелял только по случаю, так как к началу утиной охоты они уже пролетали на север. Помню, как однажды чуть было не упустил такую редкую добычу из-за несвоевременной перезарядки полуавтомата. В магазине была дробь-четверка, и я быстрым дуплетом, в какой-то мере «на авось», на предельном расстоянии обстрелял пару пискулек, тогда еще не занесенных в Красную книгу Даже не покачнувшись, они скрылись за высокими кустами и тут же начали тревожно кричать. Звуки не удалялись, значит, птицы сели на ближайший разлив. Попищал в манок, сделанный из детской пластмассовой дудки, и через несколько минут над чучелами появился гусь. Я снял его первым выстрелом, подобрал в калданку и сразу к разливу. Там за прибрежной глубокой снежной полосой шириной метров десять увидел второго сидящего на воде гуся. Забыв о патронташе, увязая чуть ли не по пояс в сугробе, подкрался к нему на, казалось бы, верное расстояние. И так запыхался, барахтаясь в снегу, что после первого выстрела пискулька захлопал крыльями по воде и побежал, второй выстрел остановил его, но голова оставалась приподнятой. Снова форсирование снега за патронами и обратно. К счастью, гусь оставался на месте и стал моим трофеем.

После меня полуавтомат еще лет 15 исправно служил моему сыну, в том числе несколько лет на специальной гусиной охоте, пока из-за случайного удара при транспортировке не была перебита перемычка вентилируемой планки. С этим оружием связан и его первый выезд на весеннюю охоту в возрасте пяти с половиной лет, на четыре года раньше меня. Воскресным июньским утром 1968 года брат Володя подвез нас на машине почти к самым Кысканам, к которым уже близко подходили салехардские постройки. По высокой сухой гриве мы прошли до залива, где я построил настоящий скрадок и выставил чучела. Уток было очень мало, только две-три стайки пролетели по сторонам. Видели несколько чаек, канюка и кроншнепа, пролетевшего почти на выстрел.

Вдруг затринькал чирок-свистунок, незаметно подсевший к чучелам. Я показал его сквозь ветки Андрею, затем встал и выстрелил из МЦ по взлетевшей утке. Чирок упал у самого берега. Через какое-то время сын сказал:

– Папа, не стреляй больше из этого ружья.

– Почему?

– ...Оно очень громкое.

Домой мы поехали на рейсовом автобусе. Пассажиры с интересом смотрели на юного охотника с висящим на ремне через плечо складным охотничьим ножом и нашим единственным трофеем...

К сожалению, наши славные оружейники, я не имею в виду конструкторов, со временем превратили МЦ–21–12 не только в непривлекательные внешне ружья с «рубленными топором» березовыми ложами и шершавыми, словно покрытыми масляной краской, стволами, но и ненадежные.

Заметки об этом в охотничьей периодике стали появляться лет через 30 после начала производства МЦ–21–12. О том, что отказы участились, сообщал журнал «Природа и охота» (1995, № 2–3) в статье «Отказы полуавтоматов». Затем появились публикации о ставшей характерной задержке выпадении патронов в нижнее окно («Охота и охотничье хозяйство», 1995. № 9) и «Как предотвратить «выкидыши» у любимой самозарядки МЦ–21–12» («Природа и охота», 1996, № 3). В 1997 году журнал «Охотник» № 2 нашел у МЦ–21 семь недостатков, в том числе и в работе автоматики. А в первом номере за 1998 год тот же журнал опубликовал уже не требующую комментариев статью «У МЦ–21... 21 недостаток».

Специальную гусиную охоту в более ранние, чем на остальную водоплавающую дичь, сроки с нормой добычи два гуся и одна утка в день в Ханты-Мансийском округе впервые разрешили только в 1991 году. Был даже организован завоз охотников на угодья попутными, а иногда и специальными рейсами вертолетов по очень доступной цене.

Меня вместе с тремя товарищами пригласили в свою группу потомственные гусятники родом из села Нялино, братья Змановские. У них были прекрасные набивные чучела гусей, у остальных по десятку-полтора фанерных профилей. Наш путь лежал на «родовые» гусиные садбища Змановских около заброшенной деревни Майка, вверх по Оби от Ханты-Мансийска. Вылетели 26 апреля, казалось, в самое подходящее время, чтобы встретить первых гусей. До Нялино сплошного льда на реке уже не было, как впрочем, и дичи изредка видели лебедей и еще реже уток, но стоявшая в последние дни очень теплая погода внушала надежду, что птица вот-вот полетит.

Ми-8, не выключая двигателей, высадил нас на сухой гриве рядом с красивым высоким бугром-мысом, поросшим вековым кедровником. Там, на лесной поляне рядом с глубоким круглым озером, вода которого казалось темной, но была родниковой чистоты, мы поставили три палатки. Вокруг, насколько хватает глаз, уже освободившиеся от снега луга, большие озера и разливы с берегами, поросшими мелкой, любимой гусями травой.

Днем, пока обустраивались, гуси активно летали по сторонам небольшими, явно разведывательными стайками. Одна из них пролетела прямо над станом, словно зная, что ружья, как и положено, не заряжены.

Приготовления закончили только под вечер. Сложили все необходимое в рюкзаки. Один из нас показал, на его взгляд, новинку выстрелил в метку, нарисованную на щите, оставшемся от стоявших здесь раньше геологов, дробовым снарядом из картечин, которые скреплены между собой для кучности тонкими проволочками, что в общем-то было придумано давно.

На торжественном «привальном» обеде старший Змановскнй по древней традиции вылил первую стопку водки на землю для «вотчинника», мистического хозяина угодий, с просьбой о хорошей охоте. Если раньше аборигены в таких случаях задабривали лесных духов, то у русских первопоселенцев под «вотчинником» подразумевалось какое-то существо типа снежного человека.

С высоты под руководством распорядителя определили примерные точки засидок. Мне шел тогда шестидесятый год, что, видимо, и обеспечило право занять самый ближний разлив рядом со старой перевесной просекой заведомо перелетное место. Подходя, я видел, как там прошла пара гусей. Разлив оказался большим озером с открытыми берегами, левый тупик порос мурком. Там я разместил гусиные профили, расставил на мелководье пенопластовые чучела серых уток и хорошо замаскировал скрадок, «загородился», как говорили братья Змановские.

Сел ровно в восемь часов. Передо мной светилась полосатая заря с наклоном к югу. Ярко-розовые и серо-голубые небесные полосы отражались в тихой воде, где временами играли нерестившиеся щуки. Хотя на соседнем, еще более широком разливе сидело много уток, вечером они не летали. Над моим озером пролетел только большой кроншнеп, запрещенный к отстрелу весной.

В половине девятого начало слегка смеркаться. Где-то в лесу запели дрозды. Предзакатное небо через широкие сиреневые полосы перешло в сплошную серо-синюю. Серым стало и озеро. Никто из нас в тот вечер не выстрелил.

Но разве ожидание дичи, ощущение себя частицей весенней природы не элемент охотничьего счастья? Посовещавшись за поздним ужином у классического охотничьего атрибута костра со спокойно колеблющимся в штиль пламенем, все решили оставаться на своих местах.

Наутро мне удалось выстрелить только один раз. Одиночный селезень шилохвости, не обращая на чучела никакого внимания, пересекал по диагонали озеро и был красиво сбит в нелегком угловом ракурсе. На рассвете редкая стрельба слышалась со стороны озер и разливов, где сидели товарищи. Оказалось, там немного летали утки, а гуси так и не появились.

Выдержка и терпение всегда отличали настоящих охотников. Днем и я с трудом перетащился по гонкому лугу поближе к друзьям, на берег более широкого разлива. Путь от ближайшей твердой гривы до засидки пришлось, утопая по щиколотку, совершить не один раз. Кроме взятых в расчете на гусей двух ружей, патронов, профилей, утиных манщиков, нужно было принести достаточное количество таловых веток и прошлогодней травы, чтобы построить хороший скрадок. А еще понадобилось нарубить толстых палок и сделать помост под ноги.

На классическую традиционную гусиную засидку, как у братьев Змановских, с откидной крышей и задней приставной дверцей, сплетенных из веток и травы, у меня не хватило ни сил, ни стройматериалов. Тем более, уже лет тридцать пять я стрелял только влет и охотился всегда из открытых сверху скрадков.

Замаскироваться получше стимул был. Во-первых, на одном из лужков паслась стая гусей, которую мы вспугнули. Во-вторых, один из братьев Змановских, обходя озеро, застрелил внезапно вылетевшего из-за высоких кустов гуменника. Однако гусиной охоты опять не получилось. Началось похолодание, и стала понятной причина задержки массового пролета гусей.

Следующий выезд почти в том же составе был недели через две на утиную охоту, во время которой разрешалось добывать в день и по одному гусю. Но нас уже интересовал сам процесс гусевания, а из Нялино позвонил отец Змановских, старый гусятник, и сообщил, что на садбищах скопилось много птицы. Все снова захватили профили. Тот участник, что стрелял связанной картечью, поразил очередной «новацией». Он привез из Москвы тяжелый плоский чемодан, в котором помещалось около двадцати металлических профилей, крупных, хорошо раскрашенных и устойчивых, благодаря прочным съемным колышкам. Впрочем, судьба их оказалась незавидной, как всей очередной охоты.

В нашем распоряжении было только два выходных дня. Поздно вечером в пятницу мы заехали на катере типа «Ярославец» в Нялино, где получили от деда Змановского точные координаты садбища, на котором останавливались последние пролетные гуси, и набивные чучела из его личных запасов.

Уже ночью пристали у крутого берега под защитой высоких кустов тальника. Можно было пройти и дальше, но не позволяла осадка судна, зато сохранялась полная уверенность в том, что не распугаем гусей. Сидя у костра и планируя, в какой очередности будем ехать на мотолодке к местам засидок, мы слышали в ночной тишине доносимый ветром многоголосый «разговор» наших потенциальных трофеев.

Но увы! Утром нас разбудила беспорядочная стрельба. И тогда мы убедились, насколько много было на садбище гусей. Наверное, около тысячи, так как громадные стаи буквально закрыли небо. Покружившись на высоте, они. стройными колоннами-треугольниками ушли на Север.

В надежде, что гуси еще подлетят с юга, мы заняли боевые посты, но повезло опять только младшему Змановскому. Днем он подстрелил одиночного, видимо, отставшего от табунов гуменника, который «утянул» от скрадка и замертво упал в протоку. Без лодки его было не взять. И тут из-за мыса показался водомет с пьяной компанией на борту. Они-то и были виновниками нашей неудачи проехали на мелкосидящем катерке прямо к садбищу. Увидев на воде битого гуся, эти «охотники» подобрали его и на глазах ошеломленного такой наглостью Змановского спокойно продолжили свой путь.

Нам оставалось переключаться полностью на уток и кое-кому пришлось пересесть ближе к реке. Во время передислокации даже фирменные профили словно «почувствовали» свою никчемность. Лежащий на носовой палубе чемодан при небольшом крене катера соскользнул в воду и утонул.

И если в первый раз мы поторопились, то во второй раз опоздали. Гусь прошел в начале мая. С тех пор гусиная охота открывалась почти ежегодно, но в ней всегда присутствовал элемент неуверенности в успехе, случайной удачи. И все дело в коротких сроках, часто не совпадающих не только с прилетом, но и пролетом гусей, а порой и с возможностями охотников. Понятно, если охоту открыли, а стоит холодная погода или вдруг после непродолжительной оттепели наступает недельный отзимок со снегопадом и минусовой температурой, гусятники померзнут и вернутся ни с чем. А вот как понять, если на майские праздники выпадает четыре выходных дня, охоту же разрешают в конце апреля?

Тем не менее, прекрасно и замечательно, что специальная охота на гусей существует уже семнадцать лет. Возродилась и растет когорта ее подлинных любителей, среди которых уже есть настоящие мастера-гусятники. Сам способ охоты: традиционные места (садбища и пески), обязательное наличие укрытия и чучел или профилей, голосовое подманивание птиц в принципе не изменился. Но современные возможности вывели гусевание на очередной новый технический уровень. Появились дальнобойные ружья с усиленными патронами «магнум», импортные манщики, маскировочные сети, позволяющие делать открытые скрадки и стрелять влет, фабричные, также чаще заграничные манки, точно копирующие крики любых видов гусей. Применяются формально запрещенные, но свободно продающиеся очень эффективные электронные имитаторы птичьих голосов.

Комфортное пребывание на обычно отдаленных гусиных угодьях и часто в условиях экстрима могут обеспечить различные палатки, обогревательные приборы, портативные электрогенераторы, мобильные телефоны и рации, удобная одежда и обувь. Транспортные проблемы решаются при помощи вертолетов, колесных и гусеничных вездеходов, снегоходов типа «Буран», легких передвижных средств на пневмоколесах низкого давления.

Разумеется, весь перечисленный «антураж» доступен только достаточно обеспеченным югорчанам, но создает хорошие предпосылки для организации охотничьего туризма как для российских, так и особенно для заграничных граждан. Этим весьма доходным бизнесом давно занимаются в Уральском федеральном округе охотхозяйства Курганской области. Что касается иностранцев, то, учитывая интерес немецких охотников к богатым дичью нашим краям, гамбургский охотничий журнал «Jager» заказал мне и опубликовал в июне 2004 года статью об охоте в Югре на водно-болотную дичь. И только за полгода я получил более десятка писем и телефонных звонков из Германии и других европейских стран от желающих совершить охоттур. Видно, что среди желанных объектов весенней охоты наряду с лесной дичью, глухарями и тетеревами значатся гуси.

Я сообщил об этом в комитет по туризму Югры и в 2005 году по его заказу выпустил иллюстрированную книжку «Охотничьи тропы Югры» в переводе на английский и немецкий языки. В ней одна из турфирм поместила приглашение на гусиную охоту.

Думаю, что и у наших рядовых охотников, горожан со средним достатком и жителей села, неоснащенных «У1р»снаряжением, но истинных любителей, также достаточно возможностей для успешной охоты на гусей весной.

Самая сложная проблема транспорта в связи с его резким подорожанием все равно решается. Если недоступен вертолет, коллективно арендуются гусеничные вездеходы. Подобная техника, брошенная при развале геологических организаций, колхозов, совхозов и рыбозаводов, имеется и в частной собственности охотников. Выручают широко распространенные снегоходы и самодельные пневмоколяски. А где-то вернулись на век назад и еще по снегу добираются к угодьям на лошадях.

Наиболее распространенные серийные отечественные вертикалки Иж–12, Иж–27, ТОЗ–54 и полуавтомат МЦ–21–12 обладают достаточно резким боем с обычными заводскими патронами. Некоторые гусятники путем тщательной пристрелки определяют лучшее сочетание количества дроби и пороха, сами тщательно снаряжают патроны, добиваются большей кучности путем подбора пыжей, концентраторов и контейнеров. Перестали быть дефицитом хорошие нитропороха и крупная дробь от № 2 до картечи «четыре нуля».

Но если перечисленные двустволки в подавляющем большинстве безотказны, то наши полуавтоматы последних выпусков, особенно газоотводные, бывает, подводят стрелков в самый неподходящий момент; что требует к ним внимательного отношения при чистке-смазке, сборке-разборке и обязательного применения предварительно калиброванных патронов, желательно с усиленным зарядом пороха.

Как и много лет назад, на ранней охоте гусятники прячутся в снежных ямах. Для этого они на снегоходах едут заранее делать лопатами углубления и барьеры, чтобы больше намело снега в местах предполагаемых засидок. Наиболее заядлые, как братья Змановские, и сейчас имеют углубленный станок с крышей. Кто-то делает временные ямы укрытия и поверхностные скрадки из веток ивы, переплетенных сухой травой. Многие используют самодельные маскировочные сети из старой выцветшей частой мережи с навязанными пучками рогожного мочала или пучков светлого сена. Иногда изнутри к сети прикрепляется желтоватый брезент, образуя сплошной круговой «забор» вокруг засидки.

Голосовое подманивание местные гусятники делают также традиционно при помощи знаменитого «берестечка», травинок и листьев, обходясь без фабричных манков. К сожалению, заметно сократилось применение живых манных гусей из-за отсутствия условий для их содержания. Этот пробел вполне могут заполнить хозяйства, занимающиеся охотничьим туризмом. На базе фазаньей фермы «Добрино» под Ханты-Мансийском возможно и разведение подсадных гусей с последующей продажей другим хозяйствам и охотникам.

У современных охотников пропорционально меньше стало и объемных чучел. Набивные из-за сложности изготовления, использования и хранения остались, наверное, только у немногих потомственных гусятников. Импортные пластмассовые очень дорого стоят. Резиновые, особенно отечественные, громоздки, тяжелы и недолговечны. В охотничьей периодике есть информация о профилях из двуслойного гофрокартона, фотореалистичных на водостойкой фанере и складывающихся пластиковых.

Поэтому все больше предпочтения отдается профилям. При нормальном размере, правильной окраске и расстановке они также далеко видны и привлекательны для гусей, а главное легки и компактны. 15–20 профилей в зависимости от сорта фанеры умещаются в связку толщиной около десяти сантиметров и весят пять-шесть килограммов. Их удобно возить и во время ранней охоты при поездках на снегоходах и пневмоходах, и тем более на лодках – основном транспорте во время утиной охоты, которая по срокам совпадает с пролетом неохраняемых законом белолобых гусей.

Возможность согласно разрешенной норме добыть даже одного гуся в день стимулирует желание выставлять наряду с утиными манщиками и гусиные профили. Еще лучше, если утиные угодья совпадают с пролетными путями гусей.

Автор этих строк начал делать профили примерно полвека назад в Салехарде, когда о приобретении подобных фабричных и даже кустарных изделий не могло быть и речи. Работа не представляла большой сложности, так как в библиотеке отца, потомственного и страстного охотника, среди многих других охотизданий 20–30-х годов была небольшая книжечка С.А. Постникова «Охота на гусей с профилями» (М., 1933), выпущенная тиражом 5000 экземпляров.

По указанным чертежам и размерам рисовал на газете и вырезал две выкройки-шаблона кормящегося и спокойно сидящего гусей. Сейчас их удобнее делать из картона, благо, торговые точки выбрасывают коробки любых размеров. А в мое время основной! тарой и материалом для профилей были фанерные ящики, у которых отбивались подходящие по размеру стороны.

По выкройке обводился рисунок на фанере, затем он опиливался ножовкой, а по карандашной линии лобзиком. Теперь дело опять же облегчается наличием разных ленточных пил. Края после выпиливания стоит подправить рашпилем, чтобы лучше прокрашивались и не пропускали воду. Краску надо применять только масляную, любая эмалевая дает блеск. Сначала все профили грунтовали в серый цвет. Раньше мы считали самой долговечной и водостойкой «шаровую» корабельную краску. После подсыхания грунтовки наносились остальные цвета в зависимости от породы.

Сразу после выпиливания я приделывал к профилям ножки, используя их как ручки при раскраске. Из наколотых топором сухих березовых заготовок выстругивал круглые колышки длиной примерно двадцать и толщиной два сантиметра. Нижний конец заострялся, на другом, ровно опиленном, делался посередине пропил сантиметра четыре-пять на толщину фанеры. Чтобы профиль не качался, крепил его, пробивая колышек и фанеру двумя гвоздями, один под другим, а выходящие с другой стороны острые части гвоздей загибал.

Для удобства транспортировки и установки в мерзлый грунт лучше съемные ножки. Рекомендованный С.А. Постниковым съемный круглый деревянный двадцатисантиметровый колышек толщиной полтора сантиметра с ращепом наверху, куда вставляется профиль без всякого закрепления, для наших условий слабоват. Можно использовать деревянные бруски два на два сантиметра, закрепляя в их пропиле профиль парой болтов с гайками. А еще надежнее в отрезок дюралевой лыжной палки или другой легкой и прочной трубки подходящего диаметра забить заостренный «лопаточкой» деревянный кругляш. По нему сплющивается и как бы заостряется нижний конец ножки. Сверху также делается пропил с двумя боковыми отверстиями для крепежных болтов. Оба вида колышков могут быть и постоянными, так как позволяют забивать их легкими ударами по бортикам.

С.А. Постников рассматривал и вариант вырезки профилей из металла. Уже работая над этой книгой, я нашел на даче два отрезка кровельного миллиметрового железа. Нарисовал маркером фигурки пасущихся и отдыхающих гусей. Без особых усилий вырезал, а точнее выстриг их обычными ножницами по металлу и зачистил края напильником.

Ножками послужили обрезки декоративных угольников полтора на три сантиметра из полумиллиметрового дюралюминия с завальцованными на два-три миллиметра краями. Прикрепил широкой плоскостью к профилю двумя болтиками с гайками через отверстия, просверленные на расстоянии двух сантиметров по вертикали и полутора от нижнего края профиля и верхнего обреза «ножки».

Конструкция прочная, долговечная, но и весит немало в полной готовности полкилограмма. Мне она понравилась и при возможности эту пару буду использовать не только весной, но и осенью на утиной охоте из укрытия. Пусть не гуси, так утки, увидев гусиные фигуры, с большим доверием отнесутся к моей засидке. Кстати, для «успокоения» дичи некоторые охотники выставляют рядом со скрадком чучела ворон и других осторожных птиц. Я применяю пару металлических профилей больших кроншнепов, сделанных для осенней охоты.

В нынешних условиях постоянно и успешно заниматься гусиной охотой, на мой взгляд, способны только своего рода фанаты, страстные любители, не боящиеся ни физических нагрузок, ни экстремальных климатических условий, верящие в удачу, сопутствующую не всегда, и, конечно, хорошие стрелки с хорошими ружьями.

Даже такие охотники, выезжавшие почти ежегодно в течение последних пятнадцати лет на первых гусей, в самом лучшем случае брали за весну по пять-семь гуменников, стреляя в основном на перелетах. Отдаленные, еще посещаемые гусями садбища часто не доступны по причине отсутствия соответствующего транспорта, а на многих ближних птица просто престала садиться из-за пресловутого «фактора беспокойства».

Думается, в случае продолжения весенней охоты на гуменников тундровой популяции, а возможно, и серых гусей, нужно более гибко подходить к установлению сроков. От объективных законов природы никуда не уйдешь морозы и снегопады могут наступать внезапно. Но ведь теперь есть и долгосрочные прогнозы вплоть до интернетовских и сравнительно точные краткосрочные. Развитие связи позволяет получать оперативную информацию как о пролете гусей в южных районах, так и о погодных условиях на севере.

А будущее этой охоты мне видится в создании специальных охотничьих хозяйств, желательно частных или кооперативных, полностью независимых от бюрократических структур. Они могли бы арендовать угодья с садбищами и пролетными путями, обустраивать и охранять их, самостоятельно определять сроки охоты (в пределах общепринятой продолжительности) и нормы добычи. Не сомневаюсь, в такие хозяйства с удовольствием поедут не только местные любители, по и зарубежные охотники-туристы.

В случае полного запрета отстрела гуменников тундровой популяции в ранние специальные сроки остается переориентироваться на неохраняемого белолобого во время утиной охоты с увеличением нормы его добычи с одной до двух птиц в день.




ГЛАВА II. УТКИ И УСЛОВНО-ОХОТНИЧЬИ ВОДОПЛАВАЮЩИЕ ПТИЦЫ



СИСТЕМАТИКА, МОРФОЛОГИЯ, МЕСТА ОБИТАНИЯ. ИСТОРИЯ ПРОМЫСЛОВОЙ И ЛЮБИТЕЛЬСКОЙ ОХОТЫ. ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ БОЕПРИПАСЫ И СНАРЯЖЕНИЕ.

_Самым_доступным_и_широко_распространенным_видом_весенней_охоты_в_Обь-Иртышье_является_утиная._Для_тысяч_любителей_открытие_сезона –_настоящий_праздник._Он_начинается_обычно_в_мае,_совпадая_с_ледоходом_на_Иртыше_и_Оби._Даже_за_установленные_теперь_предельно_короткие_сроки –_десять_дней –_охотники_успевают_получить_несравненное_удовольствие_не_только_от_красивых_выстрелов,_но_и_от_созерцания_оживающей_после_зимнего_сна_природы_и_волнующе-напряженного_ожидания_дичи._Именно_ожидания,_потому_что_стрельба_ведется_на_озерах_и_пойменных_разливах_обязательно_из_укрытий_с_применением_чучел-манщиков._

_Весной_охотничьими_трофеями_могут_стать_более_15_видов_уток,_входящих_в_качестве_подсемейства_утиных_в_подотряд_гусиных_или_пластинчатоклювых_птиц._Систематики_подразделяют_уток_на_нескольких_групп._

Первыми прилетают речные, в обиходе – серые утки. Эта группа, по-научному – триба, состоит из нескольких родов. К нам прилетают представители одного рода – Anas. А. Брем назвал их «настоящими утками», другие ученые – «благородными утками».

Оправдывая последнее название, они стройны, высоко сидят на воде, не опуская хвост. Взлетают легко, почти вертикально. Имеют тонкую и достаточно длинную шею, хорошо заметную в полете. Отыскивая на мелководье разных беспозвоночных, водоросли, съедобные части водных растений, а при случае и мелкую рыбешку, они погружают в воду только голову, шею и переднюю часть туловища. Добывать пищу им помогает довольно длинный, широкий и плоский клюв с маленьким ноготком на кончике и густыми розовыми пластинками по краям, играющими роль своеобразного сита. Поэтому за рубежом есть такое определение группы «плескающиеся» (поверхностно кормящиеся) утки. Замечу из практики, что при опасности даже утята, а также линяющие особи и особенно подранки неплохо ныряют.

У всех речных уток, кроме серой утки и черной кряквы, самцы весной имеют разноцветную яркую окраску в отличие от разных оттенков серых самок, что делает их малозаметными при гнездовании.

Несомненно, самым престижным, самым красивым и крупным весенним трофеем из речных уток является кряковой селезень. Он же единственный объект классической специальной охоты с подсадной уткой-кряквой.

Кряква (Anas platirehinchos), местные названия крякушка, матерая, по В.И. Далю кряковная и кряковка (подсадная). С.Т. Аксаков упоминает также названия криковный селезень, криковная утка. Л.П. Сабанеев называл подсадную утку кликовой.

Кряква прародительница домашних уток и одинаково с ними окрашена. У селезня зеленая голова с металлическим отливом, белый ошейник, коричнево-каштановая грудь. Передняя часть спины буровато-серая, нижняя часть черно-бурая. Верхняя часть крыльев серая. Блестящее сине-зеленое, по Аксакову синевато-вишневое и золотистое, зеркальце в белом окаймлении имеет сзади еще и черную полоску. Хвост бархатисто-черный.

Средние кроющие перья хвоста закручиваются кверху двумя или четырьмя черно-зелеными колечками-косичками. Отсюда сибирское название кряквы косатая. У нижне-иртышских охотников был обычай тот, кто первым добывал весной селезня, украшал его косичками свою фуражку.

Клюв зелено-оливковый, лапы желто-красные, можно сказать, оранжевые. Размах крыльев 104 см, длина тела 65 см, масса 0,9–1,75 кг. Голос селезня «квек», призывный «вак-вак», называемый охотниками «жвяканье», волнующе учащенный при виде самки.

Утка пятнисто-бурая с охристо-желтым клювом. Голос «квак-квак» похож на кряканье домашней утки. Охотники различают равномерную «квачку» (сигнал я здесь) и «осадку» также учащенно-призывное «ка-ка-ка-ка-ка».

Так почти безотказно подманивает селезня подсадная кряква. Она называется еще круговой, потому что на кол, к которому ее привязывают, прибивается деревянный кружок, где утка может отдохнуть и обсохнуть. Когда-то такая поэтичная охота была в России целой наукой, выводились особые породы подсадных. В начале 70-х годов прошлого века я видел подсадных крякв, применяемых вместе с обычными чучелами на охоте под Ханты-Мансийском, и знал в городе несколько любителей, державших таких уток летом во дворах вместе с курами, а зимой в коровниках.

Несмотря на то, что в Обь-Иртышье гнездится много кряквы, а по Оби она встречается вплоть до Полярного круга, весной это сравнительно редкий трофей. С одной стороны, кряковые появляются очень рано, а охота с прилета птиц давно запрещена, поэтому к открытию сезона часть уток уже уходит на север, часть садится на гнезда. С другой, в силу особой осторожности кряквы часто замечают недостаточно замаскированный скрадок, а к чучелам подсаживаются очень редко.

Хотя я принципиальный противник стрельбы сидящих уток и закрытых шалашей, как принято на охоте с подсадной, советую прочитать книгу моего учителя и старшего товарища по охоте, корифея российского охотоведения Григория Евгеньевича Рахманина «Охота на уток» (Свердловск, 1929), отрывок из которой опубликован в апрельском номере журнала «Охота» за 1998 год.

Зимуют кряквы на южном Каспии, в Западной Европе, на Средиземноморье (Греция, Италия, Испания), в Иране, Средней Азии, Северо-Западной Индии, Китае и Японии. В последние годы все больше их остается на незамерзающих водоемах России.

Следующая по величине и особой элегантности среди этой группы шилохвость. Латинское название Anas acuta, народные острохвост, шилохвост, большая порховка. У селезня, прежде всего, примечательны длинная тонкая шея и острый, как шило, хвост из пары средних рулевых перьев, удлиненных до 20 см. Поэтому размеры почти как у кряквы длина птицы 64 см, размах крыльев 96 см, масса 0,8–1,2 кг.

Окраска аристократическая. Голова и задняя часть шеи коричнево-бурые, по Брему пурпурно-бурые, по Аксакову кофейные, с металлическим фиолетовым отливом. Передняя часть шеи, грудь и брюхо белые, такие же полосы, сужаясь кверху, заходят по бокам на голову. Спина серая с мелкими черноватыми поперечными полосками. Верхние кроющие перья хвоста и плечевые перья светло-серые. Зеркальце фиолетово-зеленое. Подхвостье черное. Клюв голубовато-серый с продольной черной полосой посередине. Лапы серые. Весенний голос селезня «фрю-фрю» или «крын-крын».

Самка буровато-серая с рыжеватым без блеска зеркальцем, темно-серыми клювом и лапами. Голос сдвоенное покрякивание.

Утка достаточно распространена по всему северу Западной Сибири, гнездится даже в тундре. Для охотников Обь-Иртышья это обычный трофей, так как при хорошей маскировке скрадка охотно подсаживается к чучелам «своей» породы.

Зимуют шилохвости в странах Западной Европы, частично в Египте, на Черном и Каспийском морях. В 1968 году мне довелось сообщить в Центр кольцевания о добыче на Нижней Оби четырех шилохвостей, помеченных в Астраханском заповеднике. Примечательно, что и 30 лет тому назад в тех краях были добыты четыре шилохвости, окольцованные в том же заповеднике.

Чаще кряквы и шилохвости добывается у нас также довольно крупная и плотная (длина 52 см, размах крыльев 85 см, масса 0,7–1 кг) утка свиязь, Anas penelope. Местные названия: свиязь, свияга, свистун, свищ, глот, белобрюшка, по Аксакову красноголовка и шипун.

Селезень по-своему очень строен и эффектно окрашен. Особенно красива голова, ржаво-коричневая или рыже-каштановая, с золотисто-желтым или желто-белым лбом (варианты зависят от разного восприятия цветов). Под глазами, на подбородке и затылке черные крапинки с металлическим зеленым блеском. Очень короткий и относительно тонкий клюв свинцово-серого или светло-голубого цвета с черным ноготком. По аккуратной форме он напоминает клюв казарки.

Горло и зоб считают и розовато-коричневыми, и серовато-винными, и малиново-серыми, а Брем «серовато-розово-рыжими». Он же видит спину и бока пепельно-серыми с тонкими черными волнистыми поперечными линиями.

Как и ярко-зеленое блестящее зеркальце, окаймленное с двух сторон черными полосками, на этом фоне контрастирует весь белый низ птицы с черным подхвостьем, кроющие перья хвоста сверху черные, снизу белые с темно-серыми волнистыми полосками на боках. Лапы пепельно-серые или свинцово-серые.

Самка более темная, чем у других речных уток, она коричнево-бурая, я бы сказал, с шоколадным оттенком. Зеркальце черно-бурое, малозаметное, некоторые авторы пишут, что его вообще нет. Брюхо чисто-белое, клюв черно-сизый.

Если голос самки хриплое «карр-карр», то у селезня сильное, звонкое, свистящее «всхвии-ху» или, что мне ближе, «сви-вииу». Эти звуки можно слышать весенней ночью даже от не видимых в вышине летящих стай. Кстати, постоянно замечал, что свиязи летят выше других уток и часто одновременно на разной высоте.

Опытные охотники искусным имитированием свиста умеют подманивать свиязей. Видел, как упомянутые братья Змановские каким-то даже агрессивным мастерским свистом заставляли пролетающих над озером уток подворачивать к скрадку. Свиязи, несмотря на свойственную речным уткам осторожность, часто садятся к чучелам.

Свиязь-селезень отличается от многих речных уток особой привязанностью к самке, что не относится к пролетным стаям, только к парам. Если неопытный охотник сбивает утку, селезень долго кружится над скрадком, часто теряет осторожность и попадает под выстрел.

Зимуют свиязи в Западной Европе (Скандинавия, Великобритания, Исландия, Голландия и Северная Германия), в странах Средиземноморья и Африке, на побережьях Черного и Каспийского морей. В середине 60-х годов на Нижней Оби добыто три свиязи, окольцованные в Голландии, и одна в Великобритании (графство Эссекс), а свиязи, помеченные в 90-х годах в Елизаровском заказнике под Ханты-Мансийском, добыты на зимовке в Дании и Казахстане.

Ряд так называемых «мелких» речных уток открывает широконоска (Anas clipeata) с массой 0,5–0,7 кг, длиной тела 50 см, размахом крыльев 80 см. Кроме непонятного местного названия лагалка, другие связаны или с голосом сибирское соксун, или с формой клюва: плосконоска, лопоноска, тупоноска, по Аксакову плутонос. Такой клюв действительно необычен для всех других уток. Он очень длинный, широкий и лопатообразно расширенный на конце, по краям более развитые зубчики для процеживания преобладающего корма: водных червей, моллюсков, мелких рачков, насекомых. Животный характер питания определяют особый вкус мяса, ценимый гурманами, и красновато-оранжевый цвет жира.

Селезень самая ярко окрашенная из речных уток. Голова и шея, относительно толстая и короткая, темно-зеленые с черным и синим металлическим отливом. Кто-то воспринимает их как черные с синеватым или зеленым отливом. Клюв определяют как черный, так и серо-черный. Зоб чисто-белый, брюшко от него коричневато-рыжее, скорее, шоколадное и только ближе к хвосту белое. Бока также коричнево-рыжие.

Спина буро-рыжая, украшенная красивыми длинными плечевыми перьями. Мелкие верхние кроющие перья серых крыльев синевато-сизые и отливают какой-то небесной голубизной. Зеркальце ярко-зеленое с металлическим блеском и окаймлено сверху также яркой белой полосой.

Самка бурая с пестринками, на крыльях есть бледная голубизна, брюхо темное, лапы и клюв красно-оранжевые. Голос «пи-пит, пи-пит».

Хотя широконоски часто встречаются и под Салехардом, они считаются более «южными», теплолюбивыми птицами и прилетают к нам позже других речных уток. Зимуют на Британских островах, в Западной и Южной Европе, в Африке, на Каспии. Мне встречалась особь с датским кольцом, а утка, помеченная в Елизаровском заповеднике, добыта на зимовье в Казахстане (г. Шевченко).

Как объект охоты широконоски менее осторожны и часто подсаживаются к чучелам.

Из постоянно прилетающих к нам речных уток осталось рассказать о двух видах самых маленьких, самых быстрых и самых вкусных чирках.

Чирок-трескунок (Anas guerguedula) имеет много местных названий: сизокрылый чирок, трескун, чиранка, полевой чирок, сизик, соровой чирок, большой чирок, чирок-храпунок. Масса этой птицы 350–400 г, длина 38 см, размах крыльев 60 см. Несмотря на то, что трескунок распространен повсеместно в регионе и гнездится даже у Полярного круга, встречается охотникам нечасто.

Окраска селезня не яркая, но очень красивая и со своеобразными цветами. Голова сверху и задняя сторона шеи темно-бурые с мелкими светлыми пестринками. Затылок, подбородок и горло черные с металлическим отливом. От глаза к затылку идет широкая ярко-белая полоса. Клюв зеленовато-черный. Щеки и шея с боков светлые оригинального винно-шоколадного цвета с мелкими белыми крапинками. Нижняя часть шеи, зоб, верхняя часть груди желтовато-бурые с желтыми крапинками-полосками, на зобе чешуйчатыми. Средняя часть груди светло-серая с поперечными пестринками, переходящая на брюхе в белый цвет.

Плечи, спина и надхвостье серовато-бурые. Красивые удлиненные плечевые перья, серо-черные с голубым отливом, свисают на бока, белые, слегка голубоватые, с черными струйчатыми полосками. Хвост темный, пепельно-серый.

По бокам надхвостья поперечная, опять же голубоватая, полоса, верхние кроющие перья хвоста сизо-голубые. Лапы пепельно-серые с краснотой.

И, наконец, одно из главных украшений и отличий селезня-трескунка крылья, с наружной стороны небесно-голубые, покрытые яркими белыми пестринками, а на них блестящие зеленые зеркальца с белыми полосками по перьям.

После такого сложного сочетания цветов, полутонов, различных отблесков и отливов, крапинок, полосок, пестри и в окраске трескунка, думаю, не нужно объяснять читателю, почему за многие десятилетия охоты я так и не осмелился самостоятельно сделать действительно похожий, а не примитивно размалеванный манщик этого селезня.

Голос глухой треск. Мой друг и многолетний рецензент Сергей Фокин из «Российской охотничьей газеты» определяет его как «крер-креррер», я же вновь применю гастрономическое сравнение «кре-керр».

Как объект высокоспортивной стрельбы несколько уступает свистунку, так как летает хотя и быстро, но менее маневренно, зато более пуглив и при подлете его надо думать о моменте для выстрела, а не о посадке к чучелам.

Самка трескунка заметно темнее острохвостихи и соксунихи, сверху она темно-бурая. Зоб и бока рыжеватые, только грудь и брюхо светлее, в мелких размытых пятнах. Крыло серое, зеркальце без блеска.

Утка нежно крякает, по тону выше, чем чирушка-свистунок, и может давать призывную «осадку» коротким повторным кряканьем, как подсадная кряква.

Трескунки зимуют на Средиземном море в Африке, Малой Азии, Иране, Афганистане, Индии, некоторое количество на Сиваше и Каспийском море.

Чирок-свистунок (Anas cressa) самая маленькая не только из речных, но и из всех наших уток. Местные названия: чирок-грязник, чирок-коростелек, чирок малый, грязнушка, травничек, на Севере Западной Сибири чехранка. Масса его 250–350 г, длина тела 32 см, размах крыльев около 50 см.

Весной у селезня ржаво-коричневая голова. Через глаз к затылку идет широкая зеленая с металлическим отливом полоса в узком белом обрамлении. Клюв и подбородок черные. Передняя часть шеи, зоб и грудь белые, украшенные соответственно поперечными темными полосками, округлыми пятнами и неясными пестринками.

Задняя сторона шеи и лопатки серые с черными струйчатыми линиями. Крылья серо-бурые, зеркальце зеленое с черным. Бока серые с темными струйками. Спина и подхвостье серо-бурые, кроющие перья хвоста черные. По бокам хвоста бархатисто-черная полоска. Лапы серые. В давние времена из красивых шкурок свистунков-селезней хантыйские женщины шили детскую одежду, а на рубеже ХIХ-ХХ веков торговцы покупали по одной копейке за пару их крылья, которые шли на украшение женских шляпок.

Голос звонкое «триньк, трин» или «тринь-тринь». СТ. Аксаков писал, что чирок чиркает «чирк-чирк». По его мнению, название свистунка коростельком больше подходит к трескунку, голос которого действительно похож на крик коростеля. В.И. Даль делит чирков на полевых и болотных.

Самка темно-бурая с рыжеватыми и сероватыми пестринками по спине. Голова сверху темная, по бокам светлая. Горло белое, низ светлый с бурыми пятнами на зобе и боках. Зеркальце в белом окаймлении. Голос как у кряквы, только слабее, хотя и резче.

Свистунок широко распространенная утка, на Ямале встречается севернее 68 параллели. Садится к любым чучелам, одиночные селезни очень неосторожны и доверчивы, в паре привязаны к самке, в случае её отстрела возвращаются к скрадку, как свиязи. По маневренности и быстроте полета как трофей доступны только хорошим стрелкам. Скорость довелось «проверить» на шоссе где-то в районе Тобольска. Наша машина подняла чирка с подтопленной канавы, и он полетел параллельным курсом вдоль стены густого хвойного леса. Водитель добавил газа, и мы сравнялись на скорости 70 км в час. Так и ехали до ближайшей лесной прогалины. Получается, что утка преодолевает в секунду 17 м, а над водным простором наверняка больше до 20 м.

Зимуют в Закавказье, у берегов Каспийского моря, в Туркестанской низменности, в странах Западной Европы, на Азовском морс. Мне довелось отправлять в Центр кольцевания снятую с чирка голландскую метку. Свистунок, окольцованный в Елизаровском заказнике, добыт на зимовке около Астрахани.

Повсеместно в Обь-Иртышье водится, но редко встречается серая утка (Anas strepera), называемая еще полукряквой, полуматерой, единородной, подматерой, семинухой, тростянкой, серушкой и серухой, по Аксакову серкой.

Весной 1968 года, записал даже дату 26 мая, мой брат Владимир добыл необычный трофей. Я подошел к костру, где все участники охоты с интересом рассматривали довольно крупную утку светло-серой окраски с темно-желтыми лапами и темным клювом. По ржавому пятну на крыльях определил, что это серая утка. Никто из знакомых ямальцев позже не мог припомнить случая добычи такой птицы. Заглянул сначала в Большую советскую энциклопедию там утверждалось, что ее появление в северных районах исключено.

В других источниках меня интересовали подробности окраски, так как, кроме общего серого фона, черного хвоста, ржавого пятна, известного ранее, темного клюва и темно-желтых лап я не запомнил. Во втором томе «Птицы» знаменитой книги А. Брема «Жизнь животных» (СПб., 1901) не нашел даже упоминания о серой утке. От С.Т. Аксакова узнал, что она серее всех других уток и что самец и самка окрашены почти одинаково, т.е. редкой особенностью этого вида является отсутствие так называемого полового диморфизма. В словаре В.И. Даля серая утка называется подкряковной и еще старинным словом «нерозень» или «нерознак» (кое-где нерыжень), поскольку селезень пером не отличается (не рознится) от самки.

Интересно, что с другими авторами не совпало мое первое впечатление о цвете клюва. Они воспринимали его то серо-свинцовым, то буро-серым, а то и желтым. Лапы же считали и просто желтыми, и грязно-желтыми, и более точно желтыми с темными перепонками, в чем я убедился, подробно рассмотрев пять особей в Ханты-Мансийске, хотя и здесь за 37 лет охоты об отстреле серых уток слышал нечасто. Причина, видимо, в том, что они очень редки, северную границу гнездования некоторые орнитологи проводят где-то в районе Тобольска. Добыть серую утку нелегко также в силу ее повышенной пугливости и осторожности, да и породу эту многие местные охотники просто не знают.

Весной 1971 года при мне подстрелил селезня многолетний спутник биолог-охотовед Владимир Кириллович Конев, до этого немало поработавший на юго-востоке Ямало-Ненецкого округа. Он сказал, что видит в Обь-Иртышье такую утку впервые. В 90-е годы весенних селезня и утку добывали мой сын и его партнер по охоте Михаил Дадыко. Осенью 2006 года в моих руках оказались две утки, привезенные сыном после совместной охоты с Василием Шумеем. Теперь я мог определенно сказать, что серая больше похожа на шилохвость, чем на крякву, но явно меньше ее по весу, а также описать общую окраску самки, так как она одинакова и осенью, и весной.

У самки для лучшей маскировки на гнезде, как и у осеннего селезня, больше темно-серых и бурых красок, а на крыльях меньше белых и ржаво-каштановых перьев. Голова и задняя часть шеи серые с мелкими черными штрихами. Верх головы от клюва до затылка черный. Зоб светло-бурый с черными перьями в светло-коричневом ошейнике. На темно-коричневой спине такие же, но чуть покрупнее перья. Нижняя часть спины черная. Низ тела от груди, включая подхвостье, светло-серый с темно-серым крапом. Подкрылья белые. Верхние кроющие перья крыла темно-коричневые с полукруглым светло-серым окаймлением. Зеркальце белое, первостепенные маховые аспидно-черные. Надлобье черное с бледно-оранжевым окаймлением, ноготок черный, а подклювье красноватое. Голос самки как у кряквы, только тоньше. Размеры двух особей были одинаковы: клюв 4 см, длина тела 52 и размах крыльев 65 см.

И наконец 12 мая 2007 года сын при мне добыл селезня серой утки, что дало возможность описать его, как говорится, с натуры. Это был довольно крупный экземпляр с массой 880 г, длина тела 55 см, крыла 40 см. Клюв чёрный, длиной 5,5 см и шириной посередине 1,9 см. Подклювье грязно-желтое. Лапы оранжево-желтые с черными перепонками. Длина плюсны 4,8 см. В окраске весеннего селезня действительно преобладают серые цвета и оттенки. Голова и шея серые с мелким коричневым крапом, щеки более светлые. По темени к затылку идет коричневатая полоска ширимой около двух сантиметров. Передняя часть спины и зоб коричнево-серые. На коричневых перьях по три поперечных светло-серых овальных полоски и такие же окаймления с боков. В результате получается струйчатый серый рисунок, местами напоминающий по очертаниям завитки на дамасской стали.

Плечевые перья длинные светло-коричневые с палево-золотистым оттенком. Нижняя часть спины более тёмная, переходящая в бархатно-черное надхвостье. Рулевые перья хвоста светло-коричневые с белесым окаймлением по наружным краям. Грудь светло-серая с мелким продольным крапом. Живот серый с тонким струйчатым рисунком. Подхвостье черное. Чтобы закончить «вид снизу», добавим, что подмышечные перья, малые, средние и нижние кроющие перья крыла белые с легким серым оттенком, нижняя сторона третьестепенных маховых перьев светло-серая, но издали все подкрылья кажутся белыми.

Верхняя часть крыла нуждается в отдельном описании. Третьестепенные маховые перья светло-коричневые, второстепенные такие же, но с белыми узкими полосками на концах. Зеркальце бархатисто-черное, а снаружи на одну треть белое. Над ним такое же большое ржаво-коричневое или кофейного цвета как бы второе зеркальце, образованное средними кроющими перьями. Я бы назвал его родовым признаком серой утки, заметным даже в полете, что дважды доводилось наблюдать и мне. Малые верхние кроющие перья серо-коричневые со струйчатым рисунком. Голос селезня некоторые источники определяют как «рррэп-рррэп».

Что касается вообще редкого для России и малоизвестного вида речных уток, черной кряквы, описания которой нет даже в упомянутой классической книге А. Брема, то раньше я бы твердо сказал, что залет ее в наши края просто невозможен.

По данным бурятских орнитологов, эта кряква, Anas poecilorhyncha, называемая также желто-клювой или желтоносой, еще сто лет назад встречалась только в Даурии, а основная часть гнездилась в Японии, Корее, Китае, Индии и Восточной Монголии. Постепенно продвигаясь на северо-запад, утка стала жителем Дальнего Востока и Восточной Сибири, начиная от Забайкалья до южных Курильских островов, Сахалина и Владивостока. К середине 80-х годов прошлого века этот вид стал обычным и на озере Байкал. Но не было данных о залете черной кряквы западнее Олекминска, Томска и Кяхты.

И вот весной 2005 года селезень черной кряквы был добыт под Ханты-Мансийском моим сыном Андреем. Смеркалось, когда мимо пролетала пара уток, естественно, принятых за обыкновенных кряковых. Он выделил, как и положено, летевшего сзади селезня, но упал не зеленоголовый красавец-крякаш, а утка. Стрелок сначала подумал, что сбраконьерничал, но утром увидел, что птица более темная, с черно-желтым клювом.

Когда мне ее принесли, сразу понял: произошел редчайший случай залет пары черных крякв. То, что добыт селезень, узнали только при разделке, так как особого брачного оперения у него нет. Прежде всего привлекает внимание клюв. Он чуть меньше, чем у обыкновенной кряквы. Сразу за черным ноготком желтое пятно. Верхние концы его раздвигаются и как бы охватывают середину черного клюва с боков.

Голова в общем серо-бурая, так как по более светлым желтоватым ее бокам идут две опять же серо-бурые полоски, одна через глаз, другая через щеки. В окраске преобладают темные цвета. Спина и надхвостье черноватые, брюхо и подхвостье черно-бурые, а зоб и грудь хотя и серо-бурые, но в темных пестринках.

В отличие от обыкновенной кряквы зеркальце на серо-бурых крыльях сине-фиолетовое без зелени, окаймлено черными полосками с двух сторон, позади пего белое пятно, заметное, по источникам, даже в полете. Хвост не черный, как у крякового селезня, а буроватый с бледными пестринами. Лапы с оранжевым оттенком. Размеры и вес почти как у обыкновенной кряквы. Самка окрашена так же, только чуть светлее и серее. О голосе этих уток, к сожалению, ничего не известно.

Если уже произошел такой достоверный случай с уткой, встреча с которой не зафиксирована западнее Томска, то вероятно появление в Югре также восточного вида речных уток, клоктуна (Anas formosa), залеты которого в Северо-Западную Сибирь отмечены в ряде источников. Мой друг и очень грамотный потомственный охотник-журналист Борис Прибыльский в середине 50-х годов прошлого века добывая клоктуна около поселка Тазовский. В Красной книге Ямала, куда занесен этот вид, есть предположение о его гнездовании в бассейне реки Таз, а оттуда «рукой подать» до Нижневартовского и Сургутского районов.

Селезень-клоктун похож на трескунка, но немного крупнее длина тела 40 см, масса 0,5–0,6 кг. Окрашен очень ярко и пестро.

Верх головы до затылка черный. От него вертикально вниз идет полоска черного цвета с белой каймой, а к шее широкая блестящая черно-зеленая полоса с узкой чистобелой полоской по верхнему краю. Боковые части головы, бока и шея спереди желтовато-белые. Шея сзади черно-синяя, а ее основание, лопатки и бока тела голубовато-сизые с тонкими темными струйками. Зоб и верхняя часть груди розовато-винного цвета с черными пятнышками. Середина груди и брюхо светлые, подхвостье черное. Спина и надхвостье темно-серые, верхние кроющие перья крыла буровато-оливковые и каштаново-охристые, зеркальце черно-зеленое с белой полосой по краю. На бока опускаются красивые удлиненные черные плечевые перья с охристыми и белыми опахалами. Хвост буро-серый, клюв темно-голубоватый, лапы буровато-оливковые. Голос: «кло...кло...кло».

Самка, как и селезень, сверху черно-бурая, все перья с ржавыми каемками. На боках головы у основания клюва округлое белое пятно, щеки светлые. Зоб и верх груди светло-охристые. Крыло как у селезня, но зеркальце тусклее. Голос сходный с кряканьем других чирков. На случай возможной встречи вид следовало бы занести в Красную книгу и Ханты-Мансийского автономного округа.

Изредка залетают в наши края птицы, близкие по внешнему облику как к речным уткам, так и к гусям. Это представители группы (трибы) земляных уток из рода Тadorna (Casarca), называемые так за способность гнездиться в норах. Зовут их и полугусями, они крупны, высоко стоят на ногах, держатся прямо, пасутся на полях, как гуси, и, как гуси, живут парами. Оба вида, встречающиеся в России, хорошо знакомы любителям посещать зоопарки, потому что содержатся почти повсюду.

Красная утка, или огарь (Tadorna ferruginca), имеет много других названий: карагатка, кипун, готка, красная степная или заморская утка, варнава, красный или норовой турпан. А. Брем считает, что последнее название является звукоподражанием голосу огаря. Другие авторы представляют голос огаря как «аанг» или «каанг».

Как и у гусей, селезень и утка окрашены почти одинаково в ржаво-рыжий цвет с желтовато-белыми щеками и ржавожелтой шеей. Клюв, лапы, концы крыльев и хвост черные. У весеннего селезня на шее зеленовато-черная голова. Самка окрашена в те же цвета, но менее ярко.

Огарь водится на солоноватых и соленых озерах юга Европейской России, на Кавказе и в Закавказье, в Манычских степях и дельте Волги. Северная граница распространения в Азии проходит от верховья Тобола до западного Алтая, Минусинской котловины, верховья Лены, Байкала, Забайкалья и Амура.

То, что огарь может встретиться на весенней охоте, свидетельствуют достоверно известные мне факты. По сообщению М. Беседина, огарь был отстрелян в 1980 году в Надымском районе, неоднократно наблюдался рыбаками на Чертовых озерах, стаю огарей видели около Тарко-Сале. Под Ханты-Мансийском огаря добывал в 90-х годах хорошо знакомый мне охотник Сергей Климов. Замечу, что вид охраняется как в Европе согласно Боннской конвенции, так и в Азии по Российско-Индийской конвенции.

Второй вид Tadorna tadorna пеганка, или бугровая утка, пегаш, белая степная утка, хархаль, атайка и галагаз также предпочитает солоноватые озера российского юга, хотя, по данным «Российской охотничьей газеты», существует обособленная группировка, живущая на Соловецких островах. Пеганка крупная утка, как и огарь, а это название получила за пеструю расцветку. Голова и шея у селезня темно-зеленые, на плечах два больших черных пятна, концы хвостовых перьев также черные. Широкая полоса на груди и некоторые плечевые перья коричнево-рыжие. Спина, бока и кроющие перья крыльев ослепительно белые. Маховые перья, как середина груди и брюхо, серовато-черные, зеркальце зеленое с металлическим отливом. Лапы мясного цвета. На карминно-красном клюве у основания красный нарост, его нет у самки, которая отличается более тусклой раскраской.

О залетах пеганки в Ханты-Мансийский округ я не слышал, но в конце 60-х годов видел в поселке Катравож около Салехарда двух весенних пеганок, добытых местным охотником Федором Рочевым на реке Собь, текущей с Полярного Урала, где у истоков ее находится одноименный перевал через горы. Возможно, через него они и попали в Зауралье. В некоторых странах и регионах пеганки находятся под охраной закона.

Из уток, близких к речным по способу добывания пищи, когда в воду опускается только шея и передняя часть туловища, и в какой-то мере по строению тела, не исключается залет мандаринки (Aix galericulata). Птица относится к группе (трибе) шипунов, часть родов которой, в том числе и мандаринку, называли древесными утками, так как они гнездятся в дуплах и могут садиться на ветви деревьев. Отсюда старое название Dendronessa galericulata.

Несмотря на то, что эти утки сугубо дальневосточные, гнездятся в Приморском крае и, возможно, на Сахалине, в отдельные годы они залетают на север Западной Сибири, встречались на Оби и на востоке Ямало-Ненецкого автономного округа. Когда в начале 60-х годов прошлого века я работал в поселке Тарко-Сале, заслуживающий всяческого доверия охотник говорил, что пара мандаринок подсаживалась весной к его чучелам.

Мандаринка была занесена еще в первые издания Красных книг СССР и России. Красота этой утки поистине неописуема, поскольку в оперении сочетаются все возможные краски и оттенки, поистине целая палитра.

Лучше и подробнее, чем во многих других источниках, окраска мандаринки представлена в «Атласе охотничьих и промысловых птиц и зверей» (М., 1952). Лоб и темя пурпурно-зеленые. На медно-красном затылке удлиненные блестящие сине-зеленые перья с примесью узких белых перышек. Бока головы и большая часть шеи ярко-рыжие, за глазом белая полоса. Основание шеи и зоб блестящие медно-красные. Грудь, брюхо и подхвостье белые. На боках верхней части груди три черные дугообразные полосы. Плечевые перья блестящие сине-фиолетовые, наружные из них белые с черными каемками и изогнуты кверху. Спина и надхвостье оливково-бурые, по бокам надхвостья красновато-коричневые пятна. Первостепенные маховые перья буро-оливковые с серебристыми краями. Зеркальце зеленое. Внутреннее второстепенное перо треугольное, сине-зеленое по наружному опахалу и ярко-рыжее с белой каймой по внутреннему опахалу. Это перо длинное, серповидно изогнутое и расположено ребром к телу. Кроющие перья крыла буроватые, хвост серо-бурый. Клюв красный, лапы желтые.

У самки верх головы темно-серый, затылочные перья удлинены. Бока головы и шея пепельно-серые, горло беловатое. Между клювом и глазом светлое пятно, за глазом беловая полоса. Весь верх оливково-бурый. Зоб, верхняя часть груди и бока бурые с овальными пятнами, остальной низ белый. Крылья бурые без яркого изогнутого пера. Клюв буроватый, лапы грязно-серые. По размерам мандаринка несколько крупнее чирка-трескунка, длина крыла 21–24 см.

Важным объектом любительской весенней охоты являются ныряющие утки, которые добывают пищу при нырянии, реже опустив в воду шею и переднюю часть туловища. Систематики разделяют их на две группы нырковые и морские. У них много общего: более короткие, отставленные назад лапы с широкими плавательными перепонками, плотное тело. По сравнению с речными нырки низко сидят на воде, при этом хвост находится на уровне воды или чуть ниже. При взлете как бы разбегается, задевая лапами воду

К трибе нырковых уток относятся три встречающиеся у нас вида из рода Aythua. Все они более растительноядные, чем морские, и гнездятся на берегах озер с богатой водной и надводной растительностью. Пищу их составляют различные части водных растений и водные беспозвоночные. Поэтому у всех уток этой группы длинный, широкий и плоский клюв с высокими часто-расположенными роговыми пластинками по краям. Характер питания определяет и более приятный вкус нырковых уток, они никогда не пахнут рыбой в отличие от большинства морских.

Наиболее многочисленным, чаще добываемым охотниками и раньше других прилетающим нырком является хохлатая чернеть (Authua fuligula), в охотничьем обиходе хохлач, хохлатый нырок, белобок, косатая чернеть. В наших краях бытовало общее для всех чернетей и других нырков название туваз, имеющее, видимо, аборигенные корни.

Хохлатая чернеть средней величины утка с массой 0,7–0,9 кг, длина тела 40 см, размах крыльев 70 см. В окраске преобладают черно-белые цвета. У селезня черная голова с сине-фиолетовым металлическим отливом, на затылке коса из удлиненных перьев. Голова, шея, грудь, спина и подхвостье черные. Большие маховые перья черно-бурые, зеркальце, брюхо и бока белые. Клюв серо-синий с черным ноготком, ноги зеленовато-свинцовые.

У самки на голове очень короткий хохолок, верх черно-белый, оперение без отлива. Брюхо и бока светлые с бурыми пятнами, вокруг клюва узкое белое окаймление.

Гнездится на всей территории региона, нередко группами и в колониях чаек. Она легче других наших нырковых поднимается с воды, иногда выходит на берег для отдыха и частично для кормежки. Но в основном добывает пищу при нырянии, погружаясь на глубину около 5–6 м и оставаясь под водой до 50 секунд.

Как охотничий трофей типично стайная утка, охотно подсаживается к чучелам, иногда стремительно снижается с большой высоты и без разворота, если нет ветра. Приводняется порой большими группами по нескольку десятков особей. Хорошо ныряющего подранка, если у него перебито только крыло, очень трудно добрать на открытой воде даже с гребной лодки.

Хохлатые чернети, гнездящиеся в Западной Сибири, зимуют на морских побережьях Западной Европы, на Каспии, Черном и Азовском морях. В 60-е годы мною были собраны и отправлены в Центр кольцевания более десяти меток, снятых с хохлатых чернетей, добытых на Нижней Оби. Из них пять были помечены во Франции на биостанции Тур д 10Вал я в заповеднике Камарг, находящемся в устье реки Роны (департамент Буш-дю-Рон, Средиземноморье), столько же в Голландии на островах Лоланн и Зеландия (провинция Северньш Брабант) и одна в Финляндии.

В 80-х-90-х годах прошлого века около Ханты-Мансийска добывались хохлатые чернети, окольцованные в местечке Люцерн Оберкирх (Швейцария) и на острове Гельголанд (Германия). На Ямале в эти годы были подстрелены хохлатые чернети с польскими, датскими и британскими кольцами.

Известны некоторые маршруты перелетов и места зимовок хохлатых чернетей, помеченных в 80-х годах в Елизаровском заказнике под Ханты-Мансийском охотоведами Г. Котовым и М. Венгеровым. Весной такие птицы добывались на юге Тюменской области, в Серовском районе и около г. Волчанска Свердловской области, осенью в Курганской области, Казахстане, Азербайджане и Греции.

Значительно реже в ягдташ охотников попадает красноголовый нырок (Authua ferina). Хотя он встречается и у Полярного круга, распространен больше к югу от слияния Иртыша и Оби, северная граница массового гнездования Тобольск Тара Нарым.

Трофей между тем завидный. Утка, я бы сказал, крупная, а не средняя, как пишется в некоторых источниках. Длина тела 55 см, размах крыльев 78 см, масса иногда более 1 кг. Поэтому взлетает с усилием, по земле ходит мало, но хорошо ныряет и может находиться под водой до минуты, добывая моллюсков, головастиков, водных насекомых. Летом питается различными частями водных растений, цветами и зернами, собирая их и на поверхности воды, погружая только переднюю часть тела.

Известный знаток русской охоты конца XIX – начала XX в., автор знаменитых «Очерков утиных охот» Сергей Алфераки ставил красноголового нырка «куда выше всех наших остальных уток в отношении качества своего мяса».

Об этом свидетельствует еще одно его местное название «шмаковая утка», т.е. очень вкусная.

К тому же это и очень красивая птица. Ее литературное название определяется цветом головы и шеи. Как только ни воспринимают его разные авторы: каштаново-красные, буро-рыжие, коричнево-рыжие, красно-бурые, буровато-красные. Соответственно, разнообразны и местные названия утки: красноголовая и рыжеголовая чернеть, красноголовик, буроголовик, рыжеголовка. И все правы настолько переливаются здесь разные оттенки и отблески перечисленных цветов.

В черном обрамлении основания шеи, зоба, груди, плеч и задней части тела контрастно выделяются спина и бока бледно-пепельного цвета с тонкими поперечно-волнистыми линиями, придающими голубоватый оттенок. Отсюда также другое название утки голубая чернеть. На серых крыльях светло-серое зеркальце. Клюв черный с синевато-серой полосой по гребню, лапы зеленовато-серые.

Самка вся кажется коричнево-бурой. На рыжеватой серо-бурой голове у основания клюва и на горле широкая белесая полоска. Шея, зоб и бока ржаво-рыжие, спина буро-коричневая, брюхо грязно-серое. Голос самки «кэр-р-р» или по Брему глубокий хриплый «харр», «херр».

Красноголовый нырок появляется на севере позже хохлатой чернети. При хорошей маскировке скрадка может подсаживаться к чучелам предпочтительно «своей породы». Но очень осторожен, подлетает с большим опасением. Нередко утки снижаются и пролетают около манщиков низко над водой. Одиночки в поисках самки, наоборот, смелы и даже агрессивны.

Зимуют практически там же, где и хохлатые чернети. В Ханты-Мансийском округе добывались особи, окольцованные в Голландии, Германии, Дании, На Каспии и на Черном море.

Последней из нырковых уток прилетает такая же крупная, как красноголовый нырок, морская чернеть (Anthua marila). И если первый в массе до нас недолетает, то вторая, наоборот, пролетает, так как гнездится в тундре, лесотундре и на севере лесной зоны, за что и называется еще северным нырком.

Более распространенное среди охотников название, серо-спинная чернеть, утка носит потому, что плечи и спина у селезня серовато-белые с черными волнистыми черточками. Голова и шея темно-зеленого цвета с металлическим отливом. Зоб, верхняя часть груди и надхвостье черные. Нижняя часть груди и брюхо белые. Когда нырки плавают в штиль на широких разливах-сорах, то сверкают на солнце белыми боками, вызывая сразу три охотничьих названия: плесовка, соровая утка и белобокая чернеть.

Верхние кроющие перья крыла буро-черные с буровато-белыми крапинками, черточками и зигзагами. Зеркальце белое с буро-черным окаймлением, имеющим зеленый отлив. Клюв и лапы серо-свинцового цвета.

Самка коричнево-бурая, брюхо грязно-серое, вокруг клюва белое кольцо, за ухом светлое пятно. Голос можно назвать карканьем.

Как охотничий трофей морская чернеть, с одной стороны, из-за позднего прилета и быстрого прохода на север сравнительно редка, с другой более доступна в силу своей неосторожности и доверчивости к любым нырковым чучелам. Садится к ним смело и охотно, а после выстрела иногда даже не сразу взлетает, а отплывает.

Зимуют морские чернети на побережьях Западной Европы, в прибрежных водах Нидерландов, в Германии и Великобритании. В середине 60-х годов на Нижней Оби добыты две особи, помеченные на зимовках во Франции (Средиземноморье) и морских островах Дании. Часть уток проводит зиму на Черном морс, реже на Каспии.

Четыре рода ныряющих уток, встречающихся в регионе, выделены в группу (трибу) «Морские утки». Они населяют берега крупных пресных водоемов и побережья морей. Предпочитают животную пищу: насекомых и их водных личинок, ракообразных моллюсков, червей, при случае любят мелкую рыбу, некоторые виды едят главным образом рыбу

В этой группе уток главным объектом весенней охоты назовем гоголя (Bucephala clandula), который появляется одновременно с кряквой «по первой воде» на закраинах рек и озер, промоинах лесных ручьев, снеговых разливах и гнездится повсюду в регионе (преимущественно в дуплах деревьев), что позволяет охотиться на него в течение всего сезона.

Мясо гоголя, питающегося в основном животными кормами, не всем нравится, но трофей довольно крупный и увесистый длина тела 50 см, размах крыльев 75 см, масса 0,6–1,13 кг.

На чистых, не заросших травой глубоких водоемах гоголи охотно садятся к чучелам у хорошо замаскированных скрадков, иногда даже пикируют с высоты. Опытные охотники узнают о приближении гоголей по характерному вибрирующе-звенящему свисту их крыльев, напоминающему колокольчик, звенящий вдали, за что их называют почтальонами или звонками. Если стрелок не затаился, птицы также круто отворачивают. Подсевшие к чучелам селезни-одиночки иногда проявляют агрессию к чучелам своей породы.

Как и другие морские утки (турпан, синьга, морянка), гоголь прекрасно ныряет, погружается в воду быстро, с сильным всплеском. Раненый ныряет слету, камнем, не задерживаясь на поверхности. Под водой меняет направление, выныривает на секунду-другую, часто показав только голову. Гоняться за подранком на лодке абсолютно бесполезно.

По окраске охотники называют гоголя пестрым нырком. В его оперении чередуются практически только черные и белые цвета. Треугольная за счет удлиненных перьев затылка голова и верхняя часть шеи черные с зеленым металлическим отливом, спина, сгиб крыла и мелкие кроющие перья бархатисто-черные, хвост серо-черный. Бока, шея и грудь белые. За черным клювом, относительно коротким и слабоуплощенным, два белых пятна, на крыльях большие белые пятна, разделенные черной полосой. Ноги красно-желтые.

Самка в общем сверху темно-коричневая, низ белый. Голова и верхняя часть шеи рыжевато-бурые, нижняя часть шеи грязно-белая, сероватая. Зоб и бока серые. Верхняя половина спины темно-аспидная, остальной верх черный. Клюв черный с оранжево-желтым кончиком. Голос хриплое карканье.

Зимуют гоголи на Балтике, у морских побережий Западной Европы, частично на Черном и Каспийском морях, на Кавказе и в Средней Азии, а также на незамерзающих водоемах Сибири. За 40 лет сотрудничества с Центром кольцевания мне доводилось видеть только одно голландское кольцо, снятое с гоголя, добытого в Ханты-Мансийском округе в 90-х годах. В те же годы два гоголя из помеченных в Елизаровском заповеднике были добыты на пролете в Курганской и Челябинской областях.

Другие морские утки, кроме крохалей, являются более северными видами и прилетают обычно в самом конце охотничьего сезона. Из них чаще добывается синьга (Melanitta nigra), известная среди охотников как малый турпан, чернуха и чернушка, на Средней Оби головня. Утка весьма крупная, с плотным оперением, длина тела 52 см, размах крыльев 92 см, масса 0,8–1,25 кг.

В Западной Сибири гнездится в тундре, лесотундре и северной тайге. В районе слияния Иртыша и Оби весной встречается редко, но на Нижней Оби желанный охотничий трофей, несмотря на специфический вкус мяса, связанный с животным характером питания (насекомые, личинки, рачки, моллюски, реже водные растения и рыбы). Пищу добывает, ныряя на глубину 5–6 м. Под водой гребет крыльями. Поэтому добрать раненого еще труднее, чем гоголя.

Синьга является сравнительно легкой добычей, летит, как правило, не сворачивая, над водой, выстраивается в нитку, слегка развернутую под углом к фронту, и заранее оповещает о себе коротким посвистыванием. Смело садится к любым чучелам, а после выстрела не всегда сразу взлетает.

Надо сказать, что синьга-селезень похож весной на головешку, поэтому охотники так и говорят: «Головешка пошла». Он весь блестяще-черный, голова и шея с синеватым отливом. На широком черном клюве у ноздрей оранжево-красное шишкообразное вздутие. Лапы черновато-оливковково-зеленые. Самка, как и селезень, осенью темно-бурая с серовато-белыми пятнами по бокам головы, на горле, груди и брюхе. Зимует синьга на Балтике, в северной Атлантике, частично на Черном море, реже на Каспии. В 1968 году я отправил в Центр кольцевания шведскую метку с синьги, добытой на Нижней Оби, и мне ответили, что до тех пор данных о мечении уток этого вида у них не было.

Второй представитель рода Melanitta, обыкновенный турпан (М. fusra), чаще называемый у нас белокрылым турпаном, а в других местах свирком, тюльпаном, морской тетерей, чернухой, головней и неводчиком, занесен в Красные книги Ямала и Югры, хотя не включался в последнее (второе) издание Красной книги СССР (1984) и Красную книгу России (1985).

Очень крупная утка, длина тела 55 см, размах крыльев 1 м, масса около 1,5 кг. Оперение очень крепкое, для приготовления турпана легче ободрать, чем ощипать. Мясо более жесткое и невкусное, чем у синьги, жир розово-красноватый. Это объясняется также спецификой питания (водные беспозвоночные, моллюски, мелкие рачки, на море ест крабов). Добывая пищу, ныряет на глубину 10–12 м.

По окраске похож на синьгу. Селезень угольно-черный с белым полукруглым пятном под глазом и с белым зеркальцем на крыле. Клюв желто-красный, у основания черный с небольшим вздутием. Лапы мясного красного цвета. Самка темно-бурая. По бокам головы между клювом и глазом и за ухом светлые беловатые пятна. Клюв буровато-серый, лапы грязновато-серые.

Весной прилетает позднее других уток, летит как с запада, так и с юга. Гнездится в тундре, лесотундре и по всей лесной зоне, но повсюду является малочисленным и редким. Зимует практически там же, где синьга.

Как и синьга, неосторожен, смело подсаживается к чучелам даже при небрежной маскировке скрадка, часто не пугается первого выстрела. Я не раз подбирал с лодки убитых уток, а в это время почти рядом к манщикам садились синьга или турпаны. При охоте нужно учитывать, как говорят, их «крепость на рану» вследствие плотного оперения и величины птиц. Поэтому не стоит стрелять на предельном расстоянии или применять мелкую дробь, подранок на воде все равно скроется. И еще важно соизмерять величину этих уток со скоростью полета, летят они очень быстро и требуют соответствующего опережения при выцеливании.

Также редко встречается у нас на пролете и типичная арктическая утка морянка (Cleadula hyemalis). На сибирском севере за голос селезня «ав-ав, аовляк», «ав-ав-аллы» ее название авлик или аллык, в других местах: алейка, саук, ковыка, лунек, лайка, совка. Средняя, кругловатая по форме птица, размах крыльев 70 см, масса 600–700 граммов. Но длина увеличивается за счет тридцатисантиметровых средних хвостовых перьев селезня, которые очень красиво и пестро окрашены.

Можно сказать, что он в беловатом наряде. Верх головы, передняя и задняя часть шеи, зоб, бока и брюхо чисто-белые. Плечевые перья голубовато-белые, задние из них удлинены в ниспадающие беловатые косицы. Щеки сероватые, на боках шеи темно-бурые пятна. Верхние части спины, груди и крыльев темно-бурые. Нижняя часть спины, надхвостье и удлиненные рулевые перья хвоста черные, в то время как крайние рулевые контрастно-белые. Большие маховые перья бурые, малые с красновато-бурыми каемками, образующие небольшое зеркальце. Клюв короткий, слабо-уплощенный, около ноздрей и в нижней части розово-красный, основание и коготок черно-зеленые. Лапы свинцово-серые.

Самка сверху бурая, снизу белая. На зобе и верхней части груди поперечные чешуевидные пятна. Клюв черно-зеленый.

В северных районах отстреливается достаточно часто. Утки доверчивы, неосторожны, смело подсаживаются к чучелам. Они необыкновенно дружны. Если убивают самку, селезень обычно сразу не улетает, а долго кружится над скрадком. Лет 50 назад я был свидетелем их коллективной солидарности. Мимо моих манщиков на нижнеобском разливе пролетало пять морянок. После дуплета все утки комком упали, но на поверхности остались два убитых селезня. Остальные нырнули, с ходу, словно камни, уйдя в воду. Только перезарядил ружье, как пара самцов вылетела без остановки прямо из воды, на что способны еще лутки и гоголи. Самка же только показала голову, снова скрылась и, вынырнув подальше, улетела. Зимуют морянки на незамерзающих частях Баренцева, Балтийского и Северного морей, частично на Черном и Каспийских морях.

К группе морских уток систематики относят птиц из рода крохалей, которые заметно отличаются по внешнему виду от других пластинчатоклювых. У них узкие тонкие кругловатые клювы с острыми мелкими роговыми зубчиками по краям надклювья и подклювья, крепкий ноготок. Это помогает ловить свор! главный корм рыбу. Едят они и мелких земноводных, рачков и насекомых, растительную пищу редко. Другие особенности низкая посадка на воде, короткие ноги и хвост. Крылья заостренные, полет легкий и быстрый.

Чаще других крохалей в Обь-Иртышье встречается луток (Mengus albellis), он же малый крохаль, утка-рыбачка, острога, полукрохалик, острюха, в Обь-Иртышье люлька. Птица скорее средняя, чем мелкая, длина 0,5–0,8 кг. По окраске похож на гоголя, но в оперении больше белого цвета, за что северные охотники называют его водяной куропаткой.

Снежная белизна пера подчеркивается разной формы черными пятнами и полосками. Пятно, идущее от клюва дугой вокруг глаз, бархатисто-черное, треугольное пятно на затылке черное с зеленым металлическим отливом. По бокам груди и зоба две узкие поперечные черные полоски перевязи. Белые плечевые перья имеют черное окаймление. Есть черные продольные полосы на крыльях и тонкие волнистые на синевато-серых боках. Несмотря на то, что спина и надхвостье черные, птица, особенно в полете, кажется полностью белой. Клюв и лапы серые с сине-голубым оттенком.

У самки голова и задняя часть шеи рыже-бурые, между клювом и глазом темная уздечка, горло и нижние части оперения белые. Верх аспидно-серый. На крыльях, верхней части груди и по бокам белые и черные волнистые линии.

В Обь-Иртышье луток распространен почти повсеместно, вплоть до Полярного круга. Предпочитает гнездиться в дуплах старых деревьев, особенно осины, около пойм лесных озер. Зимует на Балтике, в северной, средней и южной Европе, на Средиземном, Черном и Каспийском морях.

Как объект весенней охоты луток-селезень редкий, но интересный трофей по красоте оперения, а по спортивности стрельбы даже более сложный, чем чирки. Чирки, особенно свистунки, доверчивы и неразборчивы в чучелах, лишь бы какие-то утки плавали. А чуткий и осторожный луток садится только к «своим» или к гоголям. Летает он очень быстро, часто машет крыльями. Над чучелами иногда появляется неожиданно и с высоты, как серебристый истребитель, круто пикирует с шумом и свистом крыльев. Сбить его во время полета может только очень хороший стрелок. При малейшей опасности луток может также резко и круто уйти с разворотом ввысь и в сторону чуть ли не от самой воды. Подобный ракурс для стрельбы чуть легче, но также не всегда результативен. Даже если удалось ранить лутка в крыло, он падает камнем и с лета ныряет. Утка настолько хитра, что когда на водоеме есть хотя бы немного даже редкой травы или весенние сплавины, ее можно больше ни разу не увидеть.

В связи с тем, что луток не чисто рыбоядная птица ест и моллюсков, ракообразных, личинок водных насекомых, и растительный корм мясо его более съедобно, чем у других крохалей, но все равно невкусное, и многие охотники лутков стреляют, но не едят. Поэтому стоит ли губить такое украшение природы ради красивого выстрела, не проще ли всех крохалей внести в Красную книгу Югры, тем более что остальные два вида встречаются в Обь-Иртышье намного реже, чем луток, почти совершенно несъедобны, но также красиво окрашены и радуют глаз в природе.

Один из них, большой крохаль (Mengus menganser), он же коркуль, баклан-утка или большая острота, самая крупная наша утка. Длина тела 80 см, размах крыльев 110 см, масса 1,75–2 кг.

Кроме размеров, отличается от лутка более длинным и сжатым с боков клювом, по в окраске селезня, как и лутка, преобладает белый цвет. Весь низ тела белый с легким желтовато-красным оттенком, чисто-белые основание шеи, плечевые и верхние кроющие перья крыла, белые пятна на крыльях далеко видны. Голова и верхняя часть шеи черно-зеленые, спина черная, надхвостье и хвост серо-аспидные, маховые перья крыла черно-бурые, клюв и лапы красные. Голос самца «ба-бап», самки глухое карканье. У самки, как и осеннего селезня, голова и задняя часть шеи рыже-серые. Весь низ тела и кроющие перья крыла белые.

В Западной Сибири большой крохаль от шестидесятой параллели на юге распространен до 69 градуса северной широты на Ямале. Зимует на Балтике, у атлантических берегов Европы, на Средиземном и Черном морях, на юге Каспия. Питается главным образом рыбой, под водой может находиться более минуты, а иногда и до двух. При взлете разбегается на воде, но летает легко, с посвистом крыльев. Добывается случайно.

Средний или длинноносый крохаль (Mengus serrator) – также крупная утка величиной с крякву. Длина тела 60 см, размах крыльев 85 см, масса 0,8–1,35 кг. Отличительные особенности более длинный темно-красный клюв и бархатисто-черный хохолок с металлическим зеленым отливом, на такого же цвета голове, черная, также продольная полоса по задней части шеи, верхняя часть шеи, верхняя часть спины и маховые перья крыла. Зоб охристо-ржавый, бока серые, хвост серовато-бурый. Как и у всех крохалей, в оперении много белого цвета – это весь низ тела, начиная с шеи, нижняя часть спины, надхвостье, верхние кроющие хвоста и бока. На крыле белое зеркальце с двумя черными полосками. Лапы красные. Голос глухое карканье. У самки голова и верхняя часть шеи ржаво-бурые, верх туловища серо-бурый, зоб и бока шеи светло-серые.

По гнездовьям средний крохаль циркумполярная утка, зимует практически там же, где и большой. Добывается также по случаю Мясо крохалей почти повсеместно считается несъедобным. Раньше аборигены Севера использовали пух и выделанные шкурки.

В южной части региона встречается водоплавающая птица, не относящаяся к отряду гусеобразных. Это лысуха (Fulica atra) из семейства пастушковых одноименного отряда. Она вся черная, за исключением белой бляшки на клюве, и величиной со среднюю утку. Селится на озерах с зарослями тростника, добывается весной очень редко.

К условно-охотничьим видам водоплавающей дичи в Обь-Иртышье относятся птицы двух отрядов гагарообразных и поганкообразных. Все они считаются несъедобными и встречаются намного реже уток и гусей.

Из трех видов гагар в Красную книгу Югры внесена краснозобая (Gavia stellato), другие названия – норь и малая гагара. Ее длина 65 см, масса, по разным источникам, 1,5–2,5 кг. Отличается от других также более светлой и менее контрастной окраской.

Голова и бока шеи пепельно-серые, передняя часть головы с красивым розоватым оттенком. Спереди на шее треугольное каштановое пятно. Задняя часть шеи с черными и белыми полосками. Весь низ и нижние кроющие перья крыльев белые. Спина и верхние кроющие перья крыльев буровато-черные с мелкими белыми пятнами. Бока брюха темно-бурые. Бока зоба и груди с черными продольными прерывистыми полосками. Клюв черный с серым оттенком, в окраске ног сочетаются темно-бурые и голубовато-серые цвета.

Места гнездования в Западной Сибири от тундры до 57–62 градуса северной широты в южной части. Зимует у атлантических берегов Европы, на Средиземном, Черном и Каспийском морях.

В Красную книгу России внесена полярная, или белоклювая гагара (Gavia immer). Длина ее достигает 100 см, масса 4,5–5 кг. Гнездится в основном на территории тундры и частично в лесотундре. На Оби замечалась у Березова, значит, возможно появление южнее.

Не охраняется законом только чернозобая гагара (Gavia arktika), другие названия полосатая гагара или средняя ревуха. По величине она занимает среднее место длина 77 см, масса 2–3 кг. Гнездится в тундре и большей части лесной зоны. Зимовки ее, кроме Каспия и Черного моря, расположены в странах Западной Европы, откуда она летит весной вдоль побережья Северного Ледовитого океана вплоть до Таймыра, а иногда дальше. По окраске очень похожа на полярную, поэтому на расстоянии их трудно отличить. А разница есть.

Если у чернозобой весенняя окраска головы и задней части шеи серая, то у полярной голова и шея зеленовато-черные, посередине шеи черные и белые продольные полосы, по передней части шеи такие же поперечные полосы. Горло и шея чернозобой спереди черные с фиолетовым и зеленоватым отливом. По бокам шеи продольные белые полосы.

Осенью верх головы и зашеек белоклювой становятся темно-бурыми, тогда как у чернозобой буровато-серыми. Ноги и клюв чернозобой гагары черные, у полярной ноги голубоватые, а клюв бело-желтый, как слоновая кость, и очень мощный. И представьте какой, если были случаи, когда, попавшись в сети, чернозобые насквозь проклевывали деревянную лодку-долбленку.

Вся нижняя сторона тела у обоих видов белая, верхняя черная с зеленым отливом, только у чернозобой на спине с двух сторон ряды белых полос, а у полярной белые пятна разной величины и формы. Бока груди и брюха чернозобой черные, у полярной темные с белым крапом. Самки и самцы всех гагар окрашены сходно, живут парами.

Все гагары морские птицы, встречающиеся на пресноводных водоемах только во время гнездования и перелетов. У них все приспособлено для водного образа жизни удлиненные голова, шея и тело, прямой, тонкий и острый клюв, короткие хвост и крылья. Лапы, снабженные цельными перепонками, отставлены далеко назад. Поэтому птицы не могут ходить по суше на берег и в гнезда заползают. С воды взлетают с разбега, а при посадке несколько секунд скользят на животе с поднятыми крыльями.

Зато сильная мускулатура нижних конечностей, способность удалять перед нырянием воздух из воздушных мешков и оперения, плотно прижимая его к телу, и, возможно, наличие двух сонных артерий позволяют гагарам очень быстро двигаться под водой, погружаясь, по некоторым данным, до 25 м, во что даже трудно поверить. При этом добывают они в основном рыбу, а также ракообразных, моллюсков, пиявок. Очень редко, но едят водные растения.

В период гнездования гагары очень крикливы. За многие десятилетия охоты как на Нижней Оби, так на слиянии Средней Оби с Иртышом автору чаще встречались чернозобые гагары, хотя приходилось добывать на музейные чучела несколько краснозобых и одну полярную. Голос чернозобых знаком с детства. Северные охотники считают, что он точнее метеобюро предсказывает погоду: «как-гак, как-гак» будет солнечно, «гагар-лы, гагар-лы» к ветру, ну а душераздирающие стоны слышны с озер в преддверии дождей и во время ненастья.

Вплоть до 30-х годов XX столетия гагар заготавливали как «меховую птицу» из-за прочной шкурки. Их оперение не только красивое, но и очень плотное, так как короткие перья и пух, покрывающий все тело, имеют скрепляющие добавочные стержни. На Всемирной Парижской выставке 1900 года экспонировался приобретенный в Обь-Иртышье А.А. Дуниным-Горкавичем женский хантыйский кафтан, подбитый шейками чернозобых гагар.

В 40-х годах мне доводилось видеть на Севере красивые мужские фуражки с ушами, сшитые из шеек полярных и чернозобых гагар, такие же воротники и женские муфты. Теперь этого промысла нет. Нет специальной охоты на гагар и ради мяса оно невкусное, жесткое и пахнет рыбой. Тем не менее, охотники продолжают просто из «спортивного» интереса стрелять по налетевшим чернозобым гагарам, не охраняемым законом. Не зная различий, бьют и краснозобых. Поэтому чернозобую гагару необходимо срочно включить в Красные книги Югры и Ямала. Немаловажным обоснованием такого предложения является то, что в кладке гагар обычно всегда два яйца, а выживает чаще только один птенец. Это можно наблюдать и на осенних озерах, и на нешироких лесных реках, когда гагары спускаются вниз по течению к водным магистралям.

Также нуждаются в охране и условно-охотничьи птицы из отряда гагарообразных, ранее входившего на правах семейства в отряд гагарообразных. У них много общего в строении тела, водном образе жизни, питании. Они живут парами, самцы и самки одинаково окрашены. Отличаются меньшими размерами, почти полным отсутствием хвоста, более тонким клювом и наличием плавательных лопастей, которые вместо цельных перепонок окаймляют каждый палец. Ныряют, как и гагары, оставаясь под водой до 1 минуты, а в некоторых случаях до 3 минут. Весной на головах старых птиц появляются разной величины и цвета хохолки, а на шеях или щеках воротники из удлиненных перьев.

Из пяти видов поганок в Западной Сибири гнездятся четыре. Самая крупная (длина 66 см, масса более 1,5 кг) чомга или поганка большая, Podicers cristatis, носит также названия: кавра, каура, оклева, хохлатая гагара. У нее большой двойной черный хохол. Встречается очень редко, т.к. северную границу гнездования наука определяет на широте Тюмени. Редка и вторая по величине (масса 0,6-0,7 кг, длина 46 см) серощекая поганка, Podicers griseigena, называемая местами серощеким нырком. У нее хохол, горло и длинные перья на щеках пепельно-серые. Есть сведения о встречах под Сургутом. Еще более «южной» считается черношейная, или ушастая поганка, Podicers nigricollis, местные названия ушастая гагара и чубарый нырец. Она мельче всех по размерам (масса 0,3-0,4 кг, длина 32 см), на черной голове небольшой хохолок, от глаза назад идет золотисто-рыжая полоска, красноватая внизу.

Наиболее распространенной, от Казахстана до Полярного круга, является знакомая большинству охотников красношейная, или рогатая поганка, Podicers auritus, называемая еще малой гагарой, гагаркой, кикачом. Ханты и манси зовут ее люлей или люли, старожильческое русское население Нижней Оби зынзяркой, на Средней Оби киняркой или кинярой, что созвучно ее голосу.

Это очень красивая птица величиной с чирка. Передняя часть шеи, зоб и бока у нее яркого буро-красного цвета. От клюва через глаз к затылку по черной голове идет широкая полоса огненно-рыжего цвета с серо-желтой каемкой по верху, образуя хохолок, напоминающий рога. Черный воротник сильно развит, можно сказать, даже пышный. Верх серовато-черный, низ атласно-белый. Большие маховые перья серо-буро-черные, малые белые. Клюв черный с красным на копчике и у основания. Ноги зеленовато-бурые, местами с голубоватым налетом. Осенью, как у других поганок, хохолок не развит, яркие цвета исчезают, щеки становятся серо-бурыми, светлыми, верх темно-серым.

Именно с этой птицей связана бытующая среди аборигенов Обь-Иртышья легенда о том, что она во время Всемирного потопа, ныряя, достала со дна кусочек земли, от которого со временем образовалась вся суша планеты. В мансийской сказке, записанной на Северной Сосьве известным этнографом Валерием Николаевичем Чернецовым, говорится, что землю на поверхность воды вынесли вместе большая гагара и маленькая гагарка. Когда они после многих погружений вынырнули наконец с землей, дыхание у них так сперло, что у большой гагары из груди вырвался воздух и потекла кровь, у малой гагарки кровь из головы пошла. Отчего теперь у гагары (краснозобой) грудь красная, а у гагарки (красношерстной поганки) красный затылок.

Несмотря на такие «заслуги», красношейная, как и другие поганки, долгое время входила в разряд «меховой птицы» и заготавливалась многими сотнями. Сейчас этих красивых, но несъедобных птиц охотники продолжают стрелять просто «из баловства», часто даже не подбирая убитых. Красношейной поганке, несомненно, место в Красной книге автономных округов Обского Севера, а отстрел других видов должен быть запрещен хотя бы в правилах охоты.

Первыми орудиями охоты на водоплавающую дичь, кроме луков, были сети-перевесы, упоминания о которых есть еще в «Русской правде» Ярослава Мудрого.

Если гусей и лебедей начали стрелять из ружей в конце XVIII века, а в середине следующего столетия такой способ стал главным в промысловой охоте на этих птиц, то в добыче уток перевесы оставались преобладающими до начала 30-х годов XX века.

В.Ф. Зуев впервые написал о принципе действия и применении перевесов, отметив, что уток ловили в основном перевесами с сетью, падающей вниз, на вечерних и утренних перелетах, добывая до двух тысяч штук на охотника.

Многие из упомянутых в разделе гусиной охоты исследователей и участников птичьих промыслов Обь-Иртышья оставили в разной мере подробные описания устройства и местных особенностей таких ловушек. Н.Л. Гондатти не только обозначил мансийские названия всех деталей перевеса, но приобрел его в свою коллекцию и привез в Москву.

Из разновидностей перевесов чаще применялись материковые или материчные (в обиходе) перевесы. Их сооружали на нешироких лесных гривах (отсюда материк, коренной берег), окруженных речками, озерами или затопленными низинами сорами. Поперек длинного узкого мыса по направлениям север юг или северо-восток юг вырубались просеки шириной 18–25 м с воронкообразными расширениями на концах. На Средней Оби просеки назывались плохами, по Иртышу и Нижней Оби перевесьями или перевесищами.

В 20–40 метрах от воды, а около рек у самого берегового обрыва устанавливали на уровне окружающих деревьев или чуть выше длинные жерди-журавцы с блоками на верхних концах. Блоки-кольца были сначала костяные, роговые или деревянные, затем металлические. Через них заранее продергивалась тонкая веревка-вожжи для управления ловушкой.

Жерди комлевой (прикорневой) частью вниз прикреплялись прямо к деревьям по краям просеки или к более сложным и прочным подпорам, поставленным под углом на расстоянии 70 см трехметровым столбам с перекладиной наверху толщиной 15 см. На одном из столбов с каждой стороны просеки врезались палки-лесенки, чтобы добраться до перекладин, поднять и закрепить жерди-журавцы.

Сам перевес это сеть с ячеей 4–4,5 см, высотой 14 и ширимой 15 м, имеющая тетиву по верхнему и нижнему краям. Нижние углы сети привязывали к жердям или подпорам, верхние углы (уши) к вожжам, которые натягивали, и перевес поднимался до верхних блоков. От концов натянутой верхней тетивы по бокам сети через оба вершинных блока и третье кольцо, закрепленное внизу, вожжи шли к ловцу, который во время охоты затаивался в скрадке из сложенных в клетку жердей или других подручных материалов недалеко от перевеса. Поскольку долго держать вожжи в руках тяжело, их петлей завертывали вокруг жерди и закрепляли палочкой-насторожкой под названиями рожон, рожень или роженок. Когда расстояние между подлетающими утками и перевесом сокращалось метров до двух, насторожку, выдергивали, чтобы птицы не порвали натянутую сеть, а опустились вместе с ней вниз. Некоторые умельцы применяли и «автоспуск» на случай кратковременной отлучки. Вместо рожна вожжи закреплялись небольшой палочкой с сучком «вильцем». От прикосновения птицы к сети толчок передавался вожже, тогда сучок соскальзывал и перевес падал. Для облегчения падения сети по ее верхним краям привязывали гирьки или небольшие камни. Для лучшей маскировки перевесчики красили сеть в светло-синий цвет.

Важной деталью ловушки был поддон или, как его называли охотники, подтон, сеть из прочной бечевки с крупной ячеей в 50–70 см, которая растягивалась горизонтально под перевесом на всю его ширину и длиной вдоль просеки 12 м. Подтон укреплялся при помощи кольев или канатов на высоте человеческого роста. Попавшие в сеть утки падали и провисали в поддоне, как в мешках.

Охотнику оставалось только быстро умертвить добычу «закусывая» (стискивая зубами) голову в области затылка и придавая товарный вид, для чего утиная шея вытягивалась и завертывалась под крыло. При этом находились редкие перевесчики, выпускавшие на свободу самок. Ловля начиналась с весенним прилетом уток, когда оживали лесные ручьи, на речках и протоках появлялись закраины, свободные ото льда, а талая вода разливалась на пойменных низинах-сорах. Промысел длился примерно месяц и заканчивался через неделю после ледохода.

Охотились на вечерней и утренней заре, когда утки совершали традиционные перелеты с водоема на водоем, а во время сильных ночных заморозков и в поисках открытой воды.

За весну добывалось от 100 до 300 уток на перевес. Обычно промысловая семья имела два-три перевеса. В начале XX века только под Березовом было около ста просек. При цене просеки 20–50 рублей и перевеса 8–15 рублей стоимость утки с пером была пять копеек, без пера четыре копейки. Перо продавали по четыре-шесть рублей за пуд, пух по два-четыре рубля за фунт, который собирался со 100–150 уток.

На стыке ХIХ–ХХ веков шкурки водоплавающих птиц еще использовались на изготовление одежды. В коллекции, собранной Н.Л. Гондатти, были прочные и красивые «меха» из утиных шкурок. Он же описал в отчете халат из шкурки осеннего олененка с подкладом из птичьих шкурок, встреченный им на Северной Сосьве у манси.

По наблюдениям А.А. Дунина-Горкавича (1899–1903), ханты бассейна Малой Сосьвы, как мужчины, так и женщины, носили шубы из утиных шкурок (преимущественно нырковых пород). Для ее изготовления применялось 50 шкурок, которые сшивали оленьими жилами, а швы с изнанки обшивались лентами из кожи щуки.

Из многочисленных описаний утиной ловли материковыми перевесами, оставленных очевидцами-краеведами конца XIX – начала XX в., своей поэтичностью отличается рассказ Л.А. Корикова-Михайлова об охотнике с Малой Сосьвы Василии Гоголеве, напечатанный в 1898 году «Сибирской торговой газетой». Отрывок из него приводится с небольшим сокращением:

«Наша долбленая вогульская лодка быстро скользит вверх по реке, искусно управляемая веслом Василия, оставляя позади себя большие расплывающиеся круги. Вдали речного плеса на темно-зеленом фоне леса просвечивают просеки перевесов. Мы направляемся к ним. Вот показалась небольшая протока; Василий повернул в нее лодку и бесшумно пристал к высокому обрывистому берегу, поросшему густым хвойным лесом и почти сплошь заваленному плавником.

Мы поднимаемся на обрыв. Перед нами длинная широкая просека, по сторонам ее тянется высокой мрачной стеной лес с величаво возвышающимися острыми вершинами елей и курчавыми головами сосен. Тут, над самым обрывом, стоит по одной длинной жерди. С их вершин через блоки спускаются длинные тонкие бечевки, проходят к одной стене просеки и скрываются в густом кусту черемухи. К их свободным концам привязана громадная рыболовная сеть, растянутая поперек просеки.

Эти высокие зеленые стены и широкая аллея открывают прелестный вид с одной стороны на большое озеро с берегами, поросшими мелким кустарником и камышом. ...С другой стороны просеки вид на протоку, по которой мы только что приехали, с крутым песчаным противоположным берегом и уходящими вдаль лесистыми холмами, освещенными догорающей зарей. Мы отправляемся в караулку, приютившуюся под кустом черемухи, и садимся на зеленую хвою.

Ночь медленно окутывает своим мягким бархатным покровом полную жизни природу... Становится темней. Василий быстро поднимает веревочками сеть к самым вершкам жердей, загородив ею всю просеку громадным прозрачным занавесом...

Наступила теплая молчаливая северная ночь, все погрузилось в минутный сон ...даже мы с Василием ничем не нарушаем гробовой тишины. Его голова то и дело поворачивается от озера к протоке и обратно, он весь превратился в зрение и слух, я слышу даже усиленное биение его сердца...

Вдруг безмолвие ночи нарушает громкий плеск воды, звучно раздавшийся по лесу, то с озера поднялся табун уток и несется к протоке. Василий замер, его рука потянулась к веревке... Утки уже близко. Одно мгновение и вся стая ударяется в сеть, вытягивает ее, падает, запутавшись в ней, бьется; воздух оглашается жалобным криком... затем все смолкает, только слышится потрескиванье и похрустыванье. То Василий вынимает свою добычу из сети, ломает уткам спинки, кусает головки, вытягивает тонкие шейки, пока не порвет связки позвонков, и завертывает головки под крылья. Через несколько минут вся стая передушена, сеть снова натянута, и мы снова сидим в караулке...

Где-то крикнул гусь, и словно по сигналу проснулось все пернатое царство, воздух снова наполнился бесконечным говором птиц. С озера снова показался косяк уток снова визжит блок, в сети снова трепещутся утки... Солнце багряным заревом окрасило восток, позолотило верхушки деревьев, и мой приятель кончил свою охоту...».

Кроме материковых перевесов, были так называемые таловые, или войтовые, которые ставились на луговой стороне (войте). Они делались меньших размеров, и добыча была скромнее. К северу от Березова применялись ловушки-кысканы. Также на просеках уток ловили сетью, которая лежала на земле и при подлете уток поднималась рычагами на блоке и тут же опускалась с трофеями. Кысканом можно было ловить и светлой полярной ночью, и днем.

Слово «кысканы» знакомо мне с раннего детства. По старой «кысканной» дороге мы ходили со сверстниками за грибами и ягодами, а Кысканами называлась местность километрах в двух-трех от Салехарда. Это был большой залив поймы, изрезанный многочисленными мысами в обрамлении густых низких ивняков. Здесь водоплавающие птицы весной и осенью «спрямляли» свой путь между Обью и ее крупным притоком Полуем. Они и сейчас летят там, только очень высоко. А раньше на пойменных мысах были высокие кустарники, где прорубались кысканные просеки.

Через много лет знакомые охотники-ханты показали мне место, где их отцы и деды ловили уток кысканом. Об этом свидетельствовали и длинные, почерневшие от времени жерди, прислоненные к кустам. Интересно, что здесь была не просека, а естественный узкий луговой прогал-перешеек между двумя мысами, поросшими высоким и густым старым тальником. Впереди, на южной стороне вытянутый разлив, обращенный к крупным обским рукавам. Слева неширокая, но глубокая соровая протока, справа большой залив. А сзади, за просекой цепочка водоемов, ведущих к магистрали Нижней Оби. Вечная утиная дорога.

Там, где когда-то стояла «караулка» кысканщиков, вырос отдельно стоящий большой куст, который я превратил в скрадок, вырубив лишние сучья. Манщики нырковых уток плавали на протоке, речных на травянистой отмели перешейка. Утки приближались или над самой водой разлива, или резко снижались перед прогалком. Стрелять чаще приходилось встречных штыковых и угловых птиц на небольшой высоте, что, в общем-то, очень трудно. Недаром эти ракурсы соответствуют самым сложным номерам на круглом стенде.

Через год снова приехал туда и не узнал место. Там, где плавали манщики, было сухо, и я расставлял их без лодки, забредая в обмелевшие сор и протоку. Но кыскан продолжал работать. Утки летели своим извечным путем. Вооруженный специально для такой охоты старинным, 1866 года выпуска, ружьем Льежской мануфактуры со стволами-цилиндрами 12 калибра и патронами с мелкой дробью-шестеркой, я взял однажды за светлую полярную ночь 19 чирков, чуть ли не сбивавших меня с ног, так низко они летели.

Позже также два сезона довелось охотиться в кыскане рядом с Большой Обью. У него была такая же конфигурация, как у первого, только в зеркальном изображении. Сама просека здесь начала зарастать, а местом снижения и пролета стали две сходящиеся к сору протоки. Я сделал скрадок на берегу разлива, и утки летели как бы с трех сторон по сору и двум протокам. Манщики, расставленные дугой, были видны по всем направлениям.

Перелет был хороший, только пострелять специально чирков в первый вечерник не удалось. Во время своего традиционного «окна» в 12 часов ночи они полетели не на мой скрадок, а за 50–60 м правее и прямо сквозь еще редкие кусты над просекой. Поэтому я «каждый вечер в час назначенный» выходил к этим кустам на самую спортивную часть охоты. Чирки порой просто «обтекали» меня, пролетая чуть ли не под ногами, а под руками не раз.

Известный краевед Николай Алексеевич Абрамов, проживший более десяти лет в Березово, заметил разные хантыйские названия самой ловушки в целом «кыскап» и отдельно поднимаемой сети «каскам». «Кась» по-хантыйски штаны. Многие известные мне кысканные места в пойме часто напоминали по конфигурации этот предмет мужской одежды. Там всегда вдоль мысов расходились ручьи или ручей и прогал к протоке. Так, может быть, в этом корень названия?

Более распространенными были материковые перевесы, которые располагались главным образом на лесистых мысах и также, особенно в северных районах, назывались в обиходе кысканами. Одна из таких ловушек, доставленная в Москву тобольским краеведом-этнографом Валерием Павловичем Новицким, в собранном виде экспонировались на Всероссийской сельскохозяйственной выставке 1923 года.

Промысловая утиная охота при помощи перевесов была намного продуктивнее ружейной и широко применялась до запрета в 30-е годы. По данным Приполярной промысловой переписи начала 1927 года, только у жителей Сургута было 82 перевеса. Журнал «Уральский охотник» (1928. № 13–14) писал, что в 1926 году в Сургуте добывали 8688 уток, из них лишь самое незначительное количество с применением ружей. С ружьем ходили за утками преимущественно служащие и молодежь, а «солидные» охотники предпочитали «сидеть» уток при помощи перевеса. По статистическим сведениям Тобольского окрисполкома, которому до 1931 года подчинялись районы, вошедшие в национальные округа, перевесами на севере добывалось до 90 процентов уток.

В июле 1929 года Уральский облисполком запретил применение орудий и способов массовой добычи птиц и зверей, в том числе перевесов на территории области, за исключением промысловых районов Тобольского округа Обдорского, Сургутского, Самаровского и Кондинского, где перевесы, постепенно уступая первенство ружейной охоте, применялись и в 30-е годы, и во время Великой Отечественной войны.



Известный в Ханты-Мансийском округе охотовед А.Г. Костин записал в опубликованном позже дневнике, что еще в 1935 году наблюдал много используемых перевесных просек под Березовом. Есть печатные свидетельства очевидцев и участников об охоте с перевесами вплоть до начала 50-х годов XX века, когда промысловая добыча уток утратила свое значение. Интересные воспоминания об охоте с перевесами в послевоенные годы «Зори непозабытые» опубликовал сургутский старожил Валентин Петрович Замятин в журнале «Югра» (2007. № 6).

К концу XIX века ружейная охота на уток в Обь-Иртышье была доступна только людям обеспеченным: чиновникам, интеллигенции, купцам-рыбопромышленникам, богатым торгующим крестьянам и не носила промыслового характера. В начале XX столетия с появлением более удобных для применения в водно-луговых угодьях серийных, отечественных, сравнительно недорогих ружей центрального боя берданок и ижевских одностволок-переломок круг ружейных охотников стал быстро расширяться за счет русского старожильческого населения, а затем и аборигенов. Часть добычи уже продавалась, и процент заготовки уток перевесами постепенно снижался вплоть до начала 50-х годов, когда вся охота на водоплавающую дичь стала любительской.

Поскольку способы добычи уток, боеприпасы и снаряжение охотников за первую треть XX века практически не изменились, я возьму на себя смелость рассказать о них глазами очевидца и участника.

Образно говорят, что люди рождаются с гармошкой, книгой, кистью, плотницким топором или с другим каким-то признаком, предметом, инструментом, определяющим впоследствии всю их жизнь. Мне, наверное, выпало родиться с охотничьим ружьем. Случилось это в 1932 году в Салехарде (тогда еще Обдорске). Отец мой, Борис Владимирович, дед по матери, Кузьма Кириллович Пермяков (в городе есть улицы их имени), второй дед, Владимир Иванович Патрикеев, два дяди и даже одна тетка были страстными охотниками.

И первые разговоры мужчин, которые я услышал, были об охоте, о книгах, о собаках и, конечно, о ружьях, которые в то время спокойно висели на гвоздях и на самом видном месте. У одного деда был курковый «Пипер-Байярд» с длинными витыми дамасковыми стволами, у второго деда и дяди старинные курковые тулки, у другого дяди трехствольный «Зауэр», у отца две бескурковки «Зауэр-Ястреб» и «Геко», позже появился курковый «Зауэр-Аист». Про теткино ружье знаю, что это была легкая немецкая двадцатка. На весенней охоте хозяйка так затаилась в снежной яме-скрадке от налетевшей стаи казарок, что набрала в стволы снега. Дуплет и ружье раздуло. А, рассказывают, очень лихо стреляла.

Ружьями гордились, их любили и лелеяли. Долгой зимой частенько доставали, протирали, прикладывались для тренировки и удовольствия. Вновь приобретенные показывали друг другу, тщательно осматривали, разбирались в клеймах и проверяли. Прямизну и правильность сверловки стволов, например, путем наложения на них иголки, играющей роль магнитной стрелки, а также по концентричности «теневых» колец внутри.

Говорили об охотничьих классиках С.Т. Аксакове и А.П. Сабанееве. Из современных им авторов наиболее авторитетными считались «Настольная книга охотника» С.А. Бутурлина, работы Н.А. Зворыкина, А.А. Зернова, Д.К. Соловьева. Тогда выходило много небольших книжек и брошюр практического характера, из которых у меня до сих пор сохранились «Основы охотоведения» Н.А. Флерова (Сельхозгиз. М.-Л., 1930), «Охота на гусей» С.А. Постникова (КОИЗ, 1933), «Охота на нырковых уток с чучелами и сетью» А.А. Сухарникова (КОИЗ, 1933), «Зайцы» В.П. Гептнера (Внешторгиздат. М.-Л., 1932) и «Утиная охота» (М.-Л., 1932) Григория Евгеньевича Рахманина, будущего друга отца, с которым мне также посчастливилось близко познакомиться и вместе охотиться в 50-е годы.

Охотничье окружение наложило отпечаток и на мои детские игры и занятия. Первой игрушкой, которую помню, была курковая двустволка для бумажных пистонов, позже – бескурковая переломка, стреляющая пробками, привязанными на нитках.

Рисовал тоже что-нибудь природно-охотничье: «домик над рекою» по известному стихотворению, ружья, ножи-кинжалы, птиц. Помню, так и не смог изобразить голову орла все какая-то ворона получалась. А началось с того, что отец, не имевший никаких склонностей к рисованию, постоянно изображал мне на листке бумаги одну и ту же картинку яйцевидное озеро, кривой дом с трубой и заборчиком, какое-то подобие мостков в воде и плавающий утиный выводок, причем утята были разных размеров. Этот рисунок, мною потом многократно произведенный, крепко запечатлелся в памяти.

Бабушка по отцу, Ольга Павловна, учительница-пенсионерка русской словесности, рано, в четыре-пять лет, научила меня читать, и я с удовольствием перелистывал толстые золоченые тома Брема, разбирая по складам названия птиц и зверей. Книги эти дед, Владимир Иванович, учитель математики, приносил из школы. Постоянно заглядывал в свою будущую настольную книгу «Дробовое ружье и стрельба из него» А.С. Бутурлина. С интересом рассматривал номера журнала «Боец-охотник», который выписывал отец. Сейчас он называется просто «Охотник», и я счастлив, что опубликовал в нем не только воспоминания отца об охоте на фронте, свои статьи о природе и охоте, но и часть этих записок.

В обществе и семьях к охотникам царило нескрываемое уважение как к людям особенным, мужественным, увлеченным, придерживающимся определенных ритуалов, этики и терминов. С многодневных охот родственников было принято встречать, как и провожать, чтобы помочь нести запасы и добычу. Совсем маленьким я пес сначала какой-нибудь котелок или берестяной туесок, а при возвращении охотников обязательно утку. Когда поднабрался силенок, естественно, ружье. Их, как и добычу, носили раньше открыто не прятали в чехлы и рюкзаки.

В Салехарде 30-х годов почти каждый здоровый мужчина был охотником, поэтому неудивительно, что с приближением весны об охоте говорил весь город. Начиналось великое таинство снаряжения патронов. Почти все делалось вручную. На чурбаке специальной высечкой рубили картонные пыжи-прокладки и войлочные из старых валенок. Последние потом «просаливали», нанизав на нитку, каким-нибудь горячим жиром, чаще рыбьим, с добавкой воска или стеарина, а перед зарядкой обстукивали по бокам для мягкости молочком. Изредка шла на пыжи резина бросовых галош, кожа от изношенных бродней и сапог, а в местах, где имелась какая-то механизация, обрезки ременных передач. А те, у кого не было высечек и пригодного материала, использовали бумагу и паклю, аборигены мелкую стружку ивы или березы, лишайник, растущий на деревьях, и сухой мох.

Фабричные пыжи завозились на Север, а соответственно, и использовались очень редко, хотя их производство в России было широко организовано на рубеже ХIХ–ХХ веков, в том числе и на Урале. В московских магазинах можно было купить и выписать пыжи фабрики Воробьева (с. Арамиль): просаленные из красного войлока фирменные «Екатеринбуржец» и «Экономические» первого сорта, пыжи для садочной (стендовой) стрельбы из белого войлока, просаленные толщиной 159 мм и просаловощенные толщиной 127 мм.

В середине 1924 года Охотничий союз Уральской области, куда входили нынешние территории Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов, восстановил под своей маркой производство на базе этой фабрики коричневых экономических и белых садочных войлочных пыжей, а также прокладок на порох и дробь. Пыжи получили серебряные и золотые медали на охотничьих выставках, а в 1926 году поступили в свободную продажу. По словам отца, работавшего в конце 20-х годов в Коми-Пермяцком национальном округе, хорошие пыжи выпускал Пермский охотничий союз.

Производство российских гильз для охотничьих ружей, как и других боеприпасов, имеет сходную историю. К рубежному для статистиков 1913 году хорошо известны были изделия Русско-Бельгийского патронного завода: меднотянутые от 32 до 10 калибра под патронники 65 и 70 мм, а также бумажные однострельные и переснаряжающиеся для любых видов пороха под патронник 65 мм.

В 1924 году московский завод Промвоенторга (бывший Е. Торбека) начал делать медные гильзы под патронники 65 и 70 мм всех калибров, кроме 10, производство которых, к сожалению, было прекращено на многие десятилетия. Завод восстановил выпуск папковых гильз 20–12 калибров по патронники 65 и 70 мм и для любых капсюлей.

В прейскуранте Уралохотсоюза 1926 года из бумажных гильз предлагались только заграничные 12 и 16 калибров под патронник 65 мм. Отечественные латунные гильзы были под патронники 65 и 70 мм от 32 до 12 калибра. Именно металлические гильзы в силу их многострельности (до 50 и более раз), соответствия географическим и климатическим условиям Севера десятилетиями применялись охотниками Обь-Иртышья.

Подготовка их к снаряжению начиналась с извлечения стреляных капсюлей, что по всем инструкциям рекомендовалось делать изнутри гильзы через центральное затравочное отверстие. Для этого предназначалась выбивалка-цилиндр со шпилькой на конце из специального прибора типа «Барклай» (были и другие марки). Однако фабричные шпильки быстро деформировались, особенно если гильзы после стрельбы долго пролежали с капсюлями. Да и владели «Барклаями» явно только «ноль целых процента» охотников.

Потому многие затачивали длинный гвоздь или ручку трехгранного напильника, делая шпильку длиной чуть выше пистонного гнезда и тоньше затравочного отверстия в виде цилиндра с плоским концом, чтобы именно вытолкнуть ударом молотка, а не проткнуть капсюль. Если же пробивали, то прибегали к помощи шила или острия охотничьего ножа.

Некоторые постоянно вытаскивали капсюли снаружи этими предметами, что было явно небезопасно. Острые приспособления могли сорваться и повредить руку. А еще страшнее, когда по недосмотру попадалась гильза с оставшимся пороховым зарядом. Один мой сверстник потерял при взрыве глаз. Другой отделался рваной штаниной и ожогом ноги, но что удивительно, нож его слегка согнулся в двух местах и приобрел как бы волнистые очертания.

Гильзы, закопченные пороховым нагаром изнутри и с ржаво-зеленым налетом снаружи, мыли в растворах уксуса, золы, соды, скипидара, в квасной закваске, точнее в дрожжевой гуще от браги, которую готовили бочками в связи с религиозными и советскими праздниками. Дополнительно прочищали пистонные гнезда и затравочные отверстия. Раздутые и деформированные гильзы прогоняли через калибровочные кольца.

Затем в гильзы вставлялись капсюли «Центробой», воспламенявшиеся от удара бойка по центру донца. В отличие от капсюлей-колпачков для шомпольных ружей, имевших диметр 4,5 мм и высоту 4 мм, они были шире (6,5 мм) и ниже (2,5 мм).

К ружьям с откидывающимися стволами лучше подходили красные, медные, сравнительно мягкие пистоны. Желтые, латунные были сильнее, но тверже и требовали более мощных боевых пружин, какие имелись у ружей со скользящими затворами. Поэтому такие капсюли назывались винтовочными или бердановскими. Их делали на российских военных заводах, начиная с последней четверти XIX века. Северные охотники при отсутствии медных подпиливали донца латунных.

Производство медных капсюлей было организовано в начале 20-х годов на Московском капсюльном и Шостинском пороховом заводах, а наиболее успешно на Охтенском заводе взрывчатых веществ, где, кроме капсюлей «Центробой» и пистонов для шомпольных ружей, начали делать очень мощные капсюли типа французской марки «Жевело» со встроенной внутри наковальней. Их размеры 7,55 мм высотой и 5,62 мм в диаметре требовали специальных гнезд в гильзах. В 1924 году в прейскуранте Уралохотсоюза «Жевело» еще не было, но «Центробой» и шомпольные продавались свободно.

В новые металлические гильзы капсюли забивали деревянным, а в изношенные легким металлическим молотком, надевая на круглые деревянные палочки с небольшим углублением, охватывающим изнутри пистонное гнездо.

Папковые гильзы стали изредка применяться на Севере только в середине 30-х годов. Эго объяснялось недостаточностью производства, трудностями транспортировки и хранения из-за непрочности бумаги, а главное низким качеством. Иногда после выстрела отрывались донца, а трубки оставались в патроннике и требовали для извлечения специального инструмента, зубчатого эксцентрика. Случалось, трубки вылетали, раздувая стволы, или оставались незамеченными в канале и приводили к раздутию при следующем выстреле. Их пистонные гнезда не имели встроенной наковальни, поэтому под каждый капсюль «Центробой» вставляли маленькие плоские латунные наковальни-трезубцы. Здесь уже полностью исключались какие-либо удары и обязательно требовалось применение рычажного пресса для мягкого вдавливания капсюлей.

Продукты сгорания капсюлей «Центробой» имели кислотную реакцию и сильно загрязняли нехромированные в то время каналы стволов. В связи с этим еще нашими первыми классиками охоты настоятельно не рекомендовалась любая развлекательная или пробная стрельба одними капсюлями без порохового заряда, например, для проверки силы удара бойков. Но не могу не привести другой совет из журнала «Уральский охотник» (№ 1, 1931): капсюль пригоден, если при выстреле без пороха погасит горящую свечу на расстоянии трех-четырех метров.

Воспламеняющая сила пистонов «Центробой» позволяла зажигать заряды только дымного пороха. Это первое взрывчатое вещество, применявшееся как в военном, так и в охотничьем оружии. Многие считают, что его изобрели древние китайцы, некоторые отдают приоритет индийцам. В Европе опытным путем получил французский монах Бертольд Шварц из г. Фрейбурга, погибший при взрыве.

По общеизвестным пропорциям порох состоит из основного горючего вещества древесного угля (11–15 процентов), окислителя калийной селитры, КЖ), (74–77 процентов) и цементирующего ингредиента серы (8–12,5 процентов).

Видимо, от угля произошло и второе название дымного пороха черный. Но у Брокгауза и Ефрона находим, что черный по цвету порох получался при температуре обугливания 350–450 градусов, при 280–320 – бурый или слегка коричневый, при 150–180 – шоколадный. И чем ниже температура обжига древесины (как правило, лиственной, а не хвойной), тем ниже была скорость горения пороха.

Имела значение и величина пороховых частиц. Чем они мельче, тем быстрее сгорают и создают большее давление в стволе. Поэтому дымный порох делился на четыре основных вида: мелкий (0,25–0,40 мм), средний (0,40–0,60 мм), крупный (0,60–0,75 мм) и самый крупный (0,80–1,25 мм).

По данным Л.П. Сабанеева, в последней четверти XIX века дымный охотничий порох производили более десяти российских государственных и частных заводов. Шлиссельбургский завод выпускал одиннадцать (!) сортов: №№ 1–4 (от самого крупного до мелкого), царский (блестящий) мелкий и крупный, три номера жемчужного (сферического по форме) – мелкий, средний, крупный и два номера для шомпольных ружей крупный и средний. Завод В.И. Винера под Петербургом производил с обратной нумерацией три сорта отборного пороха – № 1 (мелкий), № 2 (средний) и № 3 (крупный), четыре сорта простого – № 0 (бархатный), № 1 (мелкий), № 2 (средний) и № 3 (крупный). Охтенский завод делал мелкий и крупный черный порох, а также «бердановский» (с бурым углем). Завод Киолерфельда г. Турпе (Финляндия) выпускал пять номеров – от первого, бархатистого, до пятого, самого крупного.

По результатам испытаний, обобщенных в то же время А.П. Ивашенцовым, многие из этих сортов достойно соперничали с лучшими иностранными образцами.

Накануне Первой мировой войны один из известнейших московских охотничьих магазинов (А.А. Биткова) предлагал только русские дымные пороха: «Медведь», царский и бархатный Шлиссельбургского завода и обыкновенные сорта новых предприятий Екатерининского завода и Южно-Русского общества.

После войны производство пороха стало возрождаться в начале 20-х годов. В 1924 году на Ленинградской охотничьей выставке экспонировался порох марки «Медведь»: № 1 крупный, № 2 средний и № 3 мелкий Шлиссельбургского завода, который, кроме этих сортов, возобновил и производство жемчужных. Золотую медаль получил Ульяновский завод (б. Винера), представивший семь сортов первого и второго разбора. Эти пороха выпускались в жестяных коробках по 400 г с «обратной» нумерацией и снабжались цветными этикетками: № 1 (мелкий) – синяя, № 2 (средний) – розовая. № 3 (крупный) – зеленая.

Производство быстро расширялось, и уже в 1926 году охотничий кооперативный союз Уральской области начал практически без ограничения продавать черные пороха Ульяновского и Шлиссельбургского заводов, а также отборный жемчужный, который стоил в два раза дороже.

Насколько я помню из детства и знаю по личному опыту, абсолютное большинство охотников Обь-Иртышья применяло дымный порох не только в 30–40-х, но и в 60-х годах. Распространенными марками были «Медведь» и «Олень» четырех номеров, упакованные в полукилограммовые картонные коробки. Предпочитались мелкие сорта, по выбор часто зависел от возможности завоза в труднодоступные районы. Поэтому что было, тем и стреляли.

Исходя из указанной на пачке величины заряда по калибру ружья, порох взвешивали и засыпали в гильзы различными самодельными (из обрезанных гильз) и фабричными раздвижными мерками. Простые имели только фиксирующий винтик, а более сложные деления до десятых долей грамма и удобную длинную деревянную ручку. После засыпки порох утрясали и запыживали. Окружавшие меня так называемые «культурные» или «городские» охотники обязательно клали на порох картонные прокладки, а на них войлочные пыжи. Их досылали калиберными деревянными или металлическими цилиндрами с утолщенной ручкой (навойниками).

Для более ровной укладки пыжей умельцы надевали на деревянные палочки латунные гильзы меньших калибров, обтачивая донца до нужных диаметров.

Уплотнение зарядов зависело от величины пороховых частиц. При мелком порохе достаточно простого сжатия рукой, при крупном слегка хлопали ладонью по навойнику, а при очень крупном могли и стукнуть нетяжелым молотком, чтобы ускорить горение. Недаром сохранилось выражение «набивать патроны».

В силу стабильно плавного давления пороховых газов охотники при тщательном подборе навесок пороха и дроби добивались постоянного боя серийных ружей на традиционной для пристрелки дистанции 35 м, а иногда и дальше.

Кроме придания хорошей резкости, кучности и ровной осыпи дробовому снаряду, дымный порох во время выстрела создавал сравнительное невысокие температуру и давление, что не действовало разрушающе на конструкцию ружей даже при несколько увеличенном заряде. Важно, что бой ружей мало зависел от температуры воздуха и качества пыжей.

Дымный порох легко воспламенялся даже слабыми капсюлями, а вредная для металла кислотность продуктов сгорания их взрывчатого состава нейтрализовалась щелочной реакцией пороховых газов.

В эпоху многовекового безраздельного господства черного пороха охотники хорошо знали его недостатки и меры их возможного преодоления. Например, несмотря на высокую гигроскопичность, когда при увлажнении лишь до семи процентов порох становился полностью непригодным даже после сушки, достаточно было обеспечить герметичность, и он мог десятилетиями храниться как в упаковке, так и, что очень важно, в снаряженных патронах.

При перевозке и хранении от тряски и механического воздействия по своему составу не очень прочные пороховые частицы могли превратиться в пыль, а даже очень небольшое увлажнение приводило к возникновению твердых комочков, крайне опасных при стрельбе. Поэтому и те, и другие механические новообразования определялись простым просеиванием.

Видели охотники и неудобство в том, что после стрельбы в стволах оставался слой нагара. Но, во-первых, он частично снимался просаленными пыжами и легко удалялся промыванием в растворах хозяйственного мыла и печной золы, а во-вторых, был химически безвреден для металла.

С.А. Аксаков считал его даже своеобразным консервантом и давал такой совет:

«Для предохранения ружейных стволов от ржавчины не нужно вымазывать их на зиму деревянным маслом (было такое – авт.), а всего лучше: выстрелить раз из чистых стволин и, не продувая их, заткнуть суконными пробками и повесить в сухой комнате. Весной стоит только промыть стволы теплой водой».

Другие недостатки, на которые раньше охотники просто не обращали внимания, стали отмечаться только в сравнении с появившимися новыми бездымными порохами. Самый явный из них то, что около 60 процентов заряда не сгорало и вылетало с дымом, тогда как облачко после выстрела бездымным было почти незаметно. Причем первые агитаторы за «бездымку» явно сгущали этот дым, утверждая, что он мешает сделать быстрый дуплет, повисает непроглядным туманом над водой и даже демаскирует (?!) скрадок.

Конечно, облако сравнительно больше и гуще, но я стрелял черным порохом около 20 лет, делая иногда за сезон весна-осень до полутысячи выстрелов в основном влет, часто дуплетами, при любой погоде, любых условиях освещения, и могу заверить, что дым мне ни разу (!) не помешал.

Едва ли важно, что звук выстрела громче, чем при бездымном порохе, стрелок в азарте охоты, как правило, его и не слышит, не до того. А что касается более сильной отдачи от дымного пороха, то еще С.Т. Аксаков считал, что при нормальном заряде нет отдачи, приклад не толкнет, не отдаст, а только плотнее прижмется к плечу и щеке стрелка. Я с этим просто не смогу не согласиться.

И без такой сравнительной критики, закончившейся объявлением дымного пороха «архаическим зельем», преимущества нового взрывчатого вещества были очевидны и главное из них то, что его ударная сила втрое мощнее, а значит, выше начальная скорость дробового снаряда и резче бой ружья.

Мощность бездымных порохов определялась химическим составом. Их общее название нитропороха, потому что в основе лежит нитроклетчатка (пироксилин), которую получают при обработке растительной клетчатки (древесины или хлопка) азотной и серной кислотой. Дальнейшее воздействие на пироксилин смесью спирта и эфира дает самый распространенный нитроцеллюлозный или пироксилиновый порох, а нитроглицерином более мощный, но реже применяемый нитроглицериновый.

Если черный порох механическая смесь компонентов, то бездымный (в начале его называли белый) физически однородное вещество, своего рода пластмасса. Пороховые частицы делаются чаще в виде прямоугольных пластин толщиной около 0,15–0,20 мм или зерен эллипсоидно-сферической и цилиндрической формы.

Благодаря таким физико-химическим характеристикам, нитропороха при более высокой температуре горения выделяют больше тепла и образуют в три раза больше газообразных продуктов, которые производят сильное давление на дробовой снаряд, придавая ему начальную скорость примерно на 100 м/сек. выше, чем дымные, что и определяет лучший бой ружья.

Но, кроме бесспорной взрывной мощи, другие достоинства бездымного пороха также неоднозначны, как и недостатки дымного. Так, в результате создаваемого высокого давления ружейные ствол, колодки и даже замки быстрее изнашиваются, а при увеличении предельной рекомендуемой навески пироксилиновых порохов на 0,25 мг, а нитроглицериновых на сотые доли миллиграмма ружье может разрушиться.

Это требует применения более прочных ружей, прошедших специальное заводское испытание на нитропороха (отечественные серийные клейма: «N», «Nitro», «Нитро»), а также точного взвешивания каждого заряда вместо простого отмеривания дымного и аккуратной зарядки патронов, учитывая чувствительность бездымных порохов к сжатию.

Особенно опасна стрельба разложившимся нитропорохом, который превращается во взрывчатку и приводит к разрыву стволов. Естественное разложение бездымных порохов может начаться в течение первого десятилетия после изготовления и усиливается при хранении на свету при высокой температуре или в негерметичной упаковке. Индикатором разложения является кислый запах.

Нитропорох не менее гигроскопичен, чем дымный. И хотя после сушки при комнатной температуре восстанавливает баллистические качества, слегка отсыревший, он дает затяжные выстрелы, что также опасно, если открыть ружье сразу после щелчка курков.

Продукты горения нитропорохов не оставляют в стволе видимых остатков-копоти, но вместе с вредными веществами от взрыва капсюлей оказывают окисляющее действие на металл и способствуют образованию ржавчины. Поэтому ружья требуют такой же регулярной чистки, как и после стрельбы дымным порохом, только более тщательной и сложной, с применением щелочной смазки, и к тому же неоднократной, так как ржавчина может выступить на второй-третий день снова в виде красноватого налета.

В отличие от независимого от погоды черного пороха, стабильно бьющего одинаковой навеской в жару и мороз, нитропороха чувствительны к температуре воздуха на охоте, и зимой их заряды рекомендуется увеличивать.

Высокая температура вспышки нитропорохов, у пироксилинового 180–200 градусов, обусловливает применение для их воспламенения только мощных капсюлей типа «Жевело».

По некоторым источникам, пироксилиновый порох сначала был изобретен во Франции в конце первой половины 80-х годов. Затем в России великий Д.И. Менделеев разработал состав пироколлоидного пороха. Нитроглицериновый (баллиститный) порох изобрел в 1888 году в Швеции знаменитый Альфред Нобель.

В России бездымный порох первыми стали применять садочные (стендовые) стрелки. А производство наладили инженеры Охтенского порохового завода в начале 90-х годов. Улучшением качества нитропорохов много занимался А.П. Ивашенцов. Со второй половины 90-х годов на Шлиссельбургском заводе начали выпускать легендарный и уважаемый охотниками до сих пор «Сокол». Перед Первой мировой войной вместе с ним фигурировал более качественный и дорогой бездымный порох Лишева, производства московского завода (б. Виннера). Выпуск их прекратили в 1914 году.

Восстановленная после войны Охтенская опытная испытательная комиссия по исследованию порохов и различных вопросов, связанных с теорией дробовой стрельбы, под руководством военного инженера-технолога С.А. Броунса с участием известного специалиста А.Л. Биркгана, автора книги «Дробовое оружие», разработала несколько образцов переходных малодымных порохов (с примесью селитры и угля).

В 1924 году Шлиссельбургский завод выпустил «Охотничий бездымный порох» в овальных жестяных банках на 200 г, оклеенных бумагой, в какие упаковывался довоенный «Сокол», с указанием рекомендуемых зарядов и снарядов. Малодымный порох этого завода «Заяц» и бездымный «Глухарь» можно было купить в любом количестве в Ленинграде, как и малодымный порох «Сириус» Шостенского завода в Москве. Однако в прейскуранте Уралохотсоюза 1926 года ни бездымные, ни малодымные пороха еще не значились.

К началу 30-х годов Шлиссельбургский завод возобновил выпуск проверенного временем пороха «Сокол», который по своим качествам был близок не только к своему довоенному образцу, но и одному из лучших тогда заграничных порохов, немецкому «Ротвейль», появился и неплохой порох «Волк».

Триумфальному шествию бездымного пороха в царской России, затем в Советском Союзе помешали Первая мировая и гражданская войны, задержавшие широкое производство самого пороха, капсюлей «Жевело» и специальных гильз под них, а также наличие у многих охотников старых ружей, не испытанных на нитропороха. Трудности, особенно в глубинке, представляло приобретение необходимых теперь аптекарских весов, приборов типа «Барклай», калиберных пыжей, машинок для завальцовки папковых гильз. По данным журнала «Уральский охотник», еще в 1926 году 99 процентов местных охотников применяли медные гильзы.

Пионером стрельбы бездымным порохом в Салехарде начала 30-х годов был хороший знакомый отца Михаил Анисимов. Как-то весной он зарядил привезенным из Свердловска «Соколом» полсотни латунных гильз. После первого же быстрого дуплета послышались щелчки курков. Решив, что произошли осечки, стрелок поставил ружье к стенке скрадка. И хорошо, что выполнил старое правило безопасности, не открыл сразу после осечки ружье. Через мгновение оно бабахнуло почти залпом. Эксперимент продолжался на глазах сидевших невдалеке других охотников. Иногда случались нормальные выстрелы, но чаще затяжные, как у фитильной древней пищали: пошипит-пошипит да как трахнет. А причина была в медных капсюлях «Центробой», не предназначенных для воспламенения нитропороха.

Были отдельные попытки применять более мощные желтые (винтовочные) капсюли центрального боя, подпиливая слегка их донца во избежание осечек и расширяя запальные отверстия наковальни металлических гильз. Не исключалась и очень опасная подсыпка в виде затравки немного дымного пороха.

Процесс производства нитропорохов, капсюлей «Жевело» и гильз под них, в том числе металлических, быстрее пошел после Великой Отечественной войны. В то же время у охотников появилось много пригодных для бездымного пороха трофейных и репарационных ружей, стали выпускаться не менее прочные отечественные ружья. Но в Обь-Иртышье массовый переход на бездымный порох из-за той самой отдаленности и транспортной труднодоступности начался только в 60-е годы, и рассказ об этом еще предстоит

И сейчас перейдем к самому дорогому и очень долгое время дефицитному виду охотничьих боеприпасов дроби. Некоторые источники свидетельствуют, что первыми стали применять дробь для охоты итальянцы в XVI веке, и была она в виде мелких камешков или кусочков железа разной формы. Круглую и гладкую дробь придумали в XVIII веке англичане. Их нумерация по диаметру свинцовых дробинок, чем мельче дробь, тем выше номер, многие годы была самой распространенной в России. Уже во времена Аксакова нашим охотникам было известно 12 номеров дроби. Все, что крупнее первого номера, называлось «безымянкой» и как теперь «нулевкой». Дробь мельче 12 номера носила названия «дунет», или «дунец» от слова дуть, и «бус», соответствующее понятиям мучная пыль, мелкий дождь и т.п., настолько она была мелка и легка. В охотничьем обиходе дробь подразделялась весьма конкретно и всем понятно: гусиная (№ 1), крупная, средняя и мелкая утиная (№№ 2–4), рябчиковая (№№ 7–8), бекасиная (№ 9). Другие номера применяли редко.

По Сабанееву, в России последней четверти XIX века было не менее двенадцати дроболитейных заводов и у каждого своя, а у некоторых английская нумерация. В центральных районах лучшей считалась продукция дроболитейного завода Растеряева (Санкт-Петербург) и московского завода Гинкеля. В Сибирь чаще поступала дробь Казанского завода и почти на месте производилась дробь в г. Ирбите, который как центр знаменитой ярмарки имел постоянные торговые связи с районами Обь-Иртышья.

Накануне Первой мировой войны в лучших московских охотничьих магазинах наряду с дорогими иностранными образцами предлагалась и пользовалась спросом московская башенная (литая) чисто свинцовая дробь и так называемая «каленая», или твердая с добавлением в свинец сурьмы и мышьяка. Была в продаже московская вальцованная (катаная) картечь чисто свинцовые шарики крупнее нулевых номеров дроби.

Производство отечественной дроби было восстановлено в начале 20-х годов. К 1924 году ленинградский завод «Охотник» (б. Растеряева) выпускал за месяц около 80 тонн твердой башенной дроби. Челябинский завод, работавший в системе Уралохотсоюза как товарищество «Дроболит», делал шлифованную башенную дробь высшего качества всех номеров. Московский дроболитейный завод производил качественную крупную дробь из чистого свинца. В 1926 году Уралохотсоюз предлагал дробь всех номеров и картечь трех размеров. Дробью торговало также уральское отделение «Промвоенторга».

К сожалению, тогда в стране царила полная неразбериха в номенклатуре продукции дроболитейных заводов. Только в 1927 году большинство производителей договорились об однообразной нумерации дроби и переходе на метрическую шкалу, которой в то время уже пользовались в Германии. Однако на наших заводах еще остались старые сита и барабаны для калибровки дроби. Только в 1930 году была окончательно принята как единая метрическая нумерация дроби с градацией 2,5 мм от № 1 (4,00 мм) до № 12 (1,25 мм). Нулевые номера дроби (один ноль шесть нулей) имели диаметр от 4,25 мм до 5,5 мм. Картечь шла под римскими цифрами VI–1 (6–10 см).

Если сравнивать с английской шкалой, то метрические номера 8–11 почти совпадают с ней по диаметру дробин, номера 3–6 практически соответствуют английским 2–5. Крупная дробь у англичан имеет буквенные обозначения: метрический № 1 ВВ, два нуля А, три нуля АА, четыре нуля ААА.

В 20–30-е годы фабричная дробь была малодоступна простым охотникам, особенно из глубинки. Например, за 1925–1926 годы в Уральской области продали 110 тонн дроби, или одиннадцать тысяч мешочков по десять килограммов (около 300 зарядов 16 калибра). Не хватало даже жителям ближайших к Свердловску районов, где, случалось, переплавляли на дробь медные семейные самовары. Что же говорить о северянах, если из общей выручки от всех проданных облохотсоюзом за те два года боеприпасов на долю Тобольского округа, включавшего и территории нынешних автономных округов, приходилось 3,77 процента!

Вот и вынуждены были многие охотники-любители Обь-Иртышья делать «самолитку» и «самокатку». Обычно во дворе на костре плавили свинец и выливали его через консервную банку с пробитыми гвоздем отверстиями в ведро с водой, покрытой слоем машинного масла. Полученным каплевидным дробинкам придавали круглую форму, катая между двух сковородок. Иногда использовали кустарные дробокаталки, состоящие из двух чугунных дисков на оси. Нижний имел по кругу бортик, верхний, более тяжелый ручку для вращения. Другие обкатывали свинцовые кубики и цилиндрики, изготовленные разными способами. Затем самокатку пересыпали золой и шлифовали, перетирая в мешковине, или трясли в бутылках.

Начав самостоятельную охоту в 1944 году, я вместе со сверстниками подбирал около радиостанции аккумуляторные решетки и клеммы, около типографии отбросы наборного сплава-гарта, выковыривал баббит из старых шатунов возле судоремонтной базы, изредка удавалось выпросить у знакомого связиста обрезки свинцовой изоляции телефонных кабелей.

Весь этот лом переплавлялся и превращался в примитивную сечку. Бедные утки, что только в них не вонзалось! Некоторые ребята стреляли дробленым чугуном, рублеными гвоздями, смесью мелких винтиков и гаек, велосипедными подшипниками.

Когда удалось найти на чердаке слиток свинца в пару килограммов, я придумал свою технологию. Вырезал из мягкой «сухарины» (специально высушенной коры черного тополя-осокоря для сетных поплавков) несколько плоских формочек 5x15 см и разливал по ним расплавленный свинец. Полученные пластинки высотой в полсантиметра рубил на топоре. Узкие полоски ковал молотком на обухе, превращая в округлую проволоку, которую делил пассатижами на сравнительно равные цилиндры. Обкатывать их обычно не хватало времени надо было быстро «заряжаться» и бежать на охоту.

Уходя на фронт, отец вместе с ружьем оставил мне больше сотни латунных гильз, запас пороха «Медведь» и капсюлей «Центробой». Самодельными, кроме дроби, были только пыжи. Я рубил их по потребности высечкой 12 калибра, благо старых валенок на Севере хватало, а обрезки картона брал у друзей, детей директора типографии.

Насыпав порох раздвижной меркой с отметками для заряда и снаряда, как можно ровнее, закладывал картонную прокладку, которая была на калибр больше. Более толстый войлочный пыж, заранее «обсаленный» обколачивал по краям молотком до нужного диаметра и затем уплотнял всю «припыжку» легкими ударами молотка по навойнику. Потом отмеривал свою дробь-полуфабрикат, утрясал, уже без молотка прижимал картонный пыж и закреплял его по краям расплавленным свечным парафином или стеарином. Но и при запыживании дроби без молотка не обходились, если приходилось вместо картонного пыжа забивать комок бумаги.

Молоток полностью исключался при снаряжении пайковых гильз, которые отец изредка, когда удавалось купить, применял с черным порохом с середины 30-х годов. Там использовались фабричная дробь или хорошо прокатанная «самолитка» и калиберные пыжи, причем войлочные такой высоты, чтобы от дроби до края гильзы оставалось 5–6 мм для завальцовки при помощи специальной машинки-сертиссера. У отца были настольная закрутка для снаряжения большого количества патронов и ручная для подкрутки на охоте, если снаряд был неплотным.

В массе охотников отечественные папковые гильзы не пользовались спросом, так как были не очень плотными и невлагостойкими. В условиях северной околоводной охоты они часто набухали, нуждались в предварительной калибровке и смазке тонким слоем олифы или лака.

Более или менее постоянное снабжение районов Обь-Иртышья фабричной дробью началось в конце 40-х начале 50-х годов. Учитывая, вероятно, промысловый характер охоты, дробь завозилась чаще крупная, 1–3 номеров, реже 4. Появлялась в те годы и комбинированная дробь, своего рода драже с чугунным сердечником, покрытым слоем свинца, соответственно, более легкая и нуждающаяся в некотором увеличении заряда. Чтобы повысить кучность и дальность боя, некоторые любители применяли различные концентраторы обертывали дробь бумагой или материей, пересыпали крахмалом.

Эволюцию боеприпасов во второй половине XX века мы еще рассмотрим, а сейчас вернемся в 30–40-е годы, к другим атрибутам охоты и начнем с транспортных средств. В Обь-Иртышье с широкими и глубокими весенними разливами, большими озерами практически невозможно охотиться весной без легкой лодки для расстановки манщиков и подбора трофеев с воды. Много веков назад ушли в историю каркасные лодки, обтянутые у ненцев кожей морских зверей, а у хантов и манси проваренными и сшитыми полосами бересты. На смену им пришли лодки из дерева.

В Нижнем Приобье, на реках Полуе, Сосьве и других обских притоках большинство охотников использовало хантыйские калданки. Их долбленое дно и гнутые борта без единого гвоздя делались из кедра и ели, сшивались кедровым корнем и проваривались по донным швам древесной серой. Суженные к носу и корме боковые доски дополнительно перевязывались корнем на самых концах. Лодки имели сравнительно тупой водорез, плавно-овальное дно, поднятые от воды нос и корму, высокие борта.

Название произошло от хантыйского слова «калдан» (колыдан) небольшой, обернутый в бересту камень-пригруз для старинной одноименной донной ловушки на крупную рыбу, своеобразного маленького трала, которым рыбачили (колданили) именно с таких лодок.

Калданки чаще делали двухместные с двумя уключинами, которые крепились к бортам на небольших подушках, крепко прикрученных корнем или прочной веревкой. На продольных досочках высотой пять-семь сантиметров устанавливались приколоченные к ним дощатые сидения (беседки) длиной чуть больше полуметра. Между ними лежала доска, напоминающая гладильную, с бортиком упорка для ног гребца, привязанная за противоположный конец прочной веревкой к передней перекладине лодки получался удобный амортизатор. Были лодки на одного человека без места для рулевого, а также большие грузовые «моржовки», стремя уключинами. Второй гребец сидел за спиной основного в более узкой носовой части и имел одно весло.

Особенно славились калданки кушеватских мастеров с Большой Оби, где во время штормов поднимались самые высокие волны. У них был высокий закругленный нос и острая удлиненная корма. Яйцевидный обвод дна по ширине и длине лодки определял необыкновенную легкость скольжения по воде, то есть одновременно «ходкость» и устойчивость. На Малой Оби, по Полую и Сосьве калданки делали чуть уже слегка заостренными водорезами, менее стойкие на волне, но более быстроходные. У сосьвинских манси были даже специальные гоночные калданки.

Конструкция, технология изготовления, красота и эксплуатационные качества калданки вполне сравнимы с другим непревзойденным произведением народов Севера чумом оленеводов.

Думаю, в обоих случаях есть какой-то элемент волшебства, неземной заданности. До сих пор не знаю реалия, мираж или оптический эффект то, что я наблюдал июньской белой ночью в поселке Васяхово на берегу Малой Оби? В золотистой узкой щели, отделявшей горизонт от сине-серого небосвода, внезапно появилось ярко-золотое солнце в короне слепящих лучей, заигравших на голубой воде розовыми пятнами. В это время из-за мыса вышел караван: маленький рыболовный бот вел на буксире три плавные лодки-бударки астраханского типа и с десяток желто-белых, еще не окрашенных и не смоленых калданок. Первые четыре суденышка бороздили гладь протоки носами и оставляли свой след, а новые калданки, похожие на индейские пироги, плыли, словно воздушные корабли, не касаясь воды.

Весла ханты и манси мастерски выстругивали из ели и других хвойных пород. Лопасти гребных весел имели форму лаврового листа и плавно скошенные от центра боковые поверхности. Образовавшиеся водорезные грани были и на погруженных в воду частях весельных стержней. Лопасти кормовых весел выстругивались так же, но несколько длиннее и шире. Для большего захвата воды их делали изогнутыми, стержень короче и с удобной поперечной ручкой. Обязательной принадлежностью каждой калданки был совок-черпак с длинной рукояткой, по-местному лейка, при помощи которой удаляли попавшую в лодку воду и глушили крупную рыбу, вынутую из сетей.

Если углубляться в историю, то первые цветные изображения калданок мы опять же видим на упомянутых акварелях-шторах березовско-обдорского художника Н. Шахова. То, что это именно калданки, доказывает рисунок, где рыбак, сидящий в лодке с нашивными бортами, вынимает из воды ловушку-калыдан с пойманным осетром. Кроме рыбаков, на шторках нарисованы охотники-лучники, стреляющие с калданок водоплавающих птиц. На некоторых лодках заметны по две деревянные уключины, гребные и кормовые весла. На других ездили с двухлопастными или односторонними (кормовыми) веслами. Первые фотографии калданок в бассейне Северной Сосьвы сделаны Н.Л. Гондатти (1885–1886), финскими исследователями У Сирелиусом (1898–1900) и А. Каннисто (1901–1906).

Мое знакомство с этой замечательной лодкой произошло, наверное, в пятилетнем возрасте, когда отец подарил настоящую, шитую калданку метра полтора длиной и маленькое кормовое весло, какие ханты делали для своих детей. «Плавал» на ней, разумеется, во дворе, положив какой-нибудь подходящий скарб: игрушечное ружье, пару манщиков, ведро или топор. Часть манщиков расставлял на земле и прицеливался в них.

В настоящую лодку меня посадили совсем маленьким, чтобы покатать минуту-другую у берега при отправлении на охоту. Первый дальний выезд на рыбалку, судя по сохранившейся фотографии, состоялся в 1938 году. Помню солнечный летний день, ярко-синюю от легкого ветра воду и бегающих по песчаному берегу куликов. А главное просмотр небольшой сети, когда впервые увидел, как трепыхались на дне калданки красноперые подъязки, зеленые щуки, радужно-полосатые окуни и большой ерш, угрожающе растопыривший колючие жабры и спинной плавник.

Осенью следующего года впервые ездил с отцом на охоту и садился на место гребца, беспорядочно хлюпая веслами по воде. А в 1940–1941 годах уже неоднократно бывал на осенних охотах и всегда учился правильно работать веслами. Но не без труда, потому что для более сильного гребка ручки весел сантиметров на 20 заходили друг за друга. Их надо было держать одну над другой. Пока привык, долго до крови царапал левую руку ногтями правой. На верткой калданке мало уметь просто грести, надо делать крутые развороты, чтобы подобрать утку или поставить манщик. А самое главное держать равновесие, правильно передвигаться, садиться и выходить, иначе окажешься в воде. Когда в 1942 году отец ушел на фронт и оставил в моем полном распоряжении калданку, я уже довольно ловко ездил на ней.

Городские охотники хранили лодки у знакомых, живущих на берегу. А с наступлением теплых дней шли «заваривать», укрепляли перекладины и уключины, смолили днища, на швы изнутри и снаружи накладывали кусочки вара-битума и разравнивали нагретым на костре загнутым металлическим прутом типа кочерги или самой кочергой. Кто смолил полностью, кто красил борта разными оттенками зеленого цвета. Очень редко, но встречались совершено белые, незаметные на фоне обычно заснеженных берегов и напоминавшие сугроб или льдину, когда основной снег сойдет.

В южных и восточных районах, по средней Оби, нижнему Иртышу и их притоках использовались долбленки-однодеревки. Ханты Приобья и Прииртышья, бассейнов Ваха и Югана, манси Конды называли такие лодки обласами, лесные ненцы Пура и селькупы Таза ветками, а где-то осиновками и кедровками.

Предназначенные преодолевать сильное течение на лесных реках, защищенных от ветра высокими берегами, они имели острые водорезы, остроовальное дно и одинаково заостренные нос и корму, которые не поднимались над водой, как у нижнеобских калданок. В то же время однодеревки были более длинными и узкими, со сравнительно низкими бортами, а значит, верткими и не очень устойчивыми на воде. Недаром в народе бытовало такое общее название долбленок, как душегубка.

Размеры, формы обводов и процесс производства долбленок отличались в зависимости от назначения и условий эксплуатации не только в бассейнах разных рек, но и на их притоках. Например, по магистрали Средней Оби ездили на сделанных из ветлы (разновидность ивы) длинных и широких обласах грузоподъемностью до полутора тонн. На таежных речках изготавливали более легкие долбленки.

Поданным известного краеведа Г.М. Дмитриева-Садовникова («Ваховский облас». Ежегодник Тобольского губернского музея, 1913. Вып. 21), там делались однодеревки из осины трех типов. Охотничьими считались одноместные, или малые обласы, удобные для перетаскивания по земле с водоема на водоем. Длина их составляла до 2,5 м, ширина 40 см, глубина чуть более 20 см, а толщина борта около сантиметра. Как для охоты, так и для рыбной ловли предназначались средние обласы, поднимающие грузы в 130–240 кг. Они вдвое длиннее, на одну треть шире и несколько выше по боту. Для дальних переездов и перевозки грузов (350650 кг) служили большие обласы длиной около 6 м, шириной более 70 см и толстыми, около 2 см, бортами.

Г.М. Дмитриев-Садовников очень профессионально, подробно и в то же время весьма художественно, в виде интересного репортажа с места события описал технологию изготовления обласа, начиная с выбора подходящей осины толщиной около полуметра, желательно в начале облиствения, когда древесина наливается свежим соком. Из срубленного дерева на месте вырубалась черновая болванка лодки с заостренными носом и кормой, которая сплавлялась к стойбищу и выкатывалась на берег.

Здесь наружную сторону выравнивали топором, чтобы оба водореза были на одной линии, а дно приобретало нужную форму. Затем специальными желобо-образными инструментами, насаженными на прямой и крюкообразный черенки, производили выборку древесины. Нужной и ровной толщины добивались при помощи 100–200 круглых маячков, сосновых колышков, которые вставляли в определенном порядке с наружной стороны обласа, которую окончательно обрабатывали стругом. На водорезы носа и кормы врезались и приколачивались деревянными гвоздями сосновые планки, предохраняющие лодку от продольных расколов при встрече с препятствиями (лед, бревна и т.п.).

Облас ставили на дно и по ровносрезанным и почерненным сажей торцам маячков окончательно выбирали внутреннюю часть.

Верхняя линия бортов очерчивалась с учетом предстоящей разводки, чтобы нос и корма были на соответствующем уровне от воды. По краям бортов, как и у калданок, оставлялся небольшой карнизик, нависающий с внутренней стороны.

Разводку бортов производили после нагревании у костра, постепенно расширяя временные распорки-разводки. После этого под карнизы вставляли постоянные распорки, закрепляя через просверленные в карнизах отверстия деревянными гвоздями так, чтобы они выходили с внутренней стороны, не пробивая сам борт.

Распорки обычно округлые, но иногда распорка на месте кормового гребца бывает широкая и плоская, чтобы на ней сидеть, опираясь коленями о дно. Если распорка с овалом, то ездок, сидя на дне, опирается на нее спиной.

Использовались только однолопастные весла. Основные, одновременно гребные и рулевые, делали из хвойных деревьев, чаще кедровые и очень похожие на кормовые весла калданок с такой же поперечной ручкой на конце стержня, с так же изогнутой, но чуть более широкой и длинной лопастью. Специальные женские весла были только гребные, но не рулевые. Их делали из березы короче по длине, с остроконечной сердцевидной лопастью, сильно вогнутой при основании. Если кормовое весло погружалось в воду выпуклой частью, то женщина, сидящая впереди основного гребца, опускала весло вогнутой стороной.

На Оби и ее притоках с приходом русских, а на Иртыше у татарского населения гораздо раньше, появились дощатые лодки, но не плоскодонки-утюги, а так называемые городовушки с заостренным носом и суженной кормой, овальные в поперечном разрезе. Они так же хорошо «держали» волну, как и калданки. Охотники старожильческих русских сел применяли небольшие двухместные дощаники с двумя гребными веслами. Более крупные лодки на две-три уключины служили для рыбной ловли и других поездок.

Самые большие лодки на четыре и более уключин по своему рыбацкому назначению (замет невода) назывались неводниками, но широко использовались для перевозки грузов, пассажиров и почты. Такие лодки с крытой кабиной на корме носили название каюков. На неводниках каждый гребец работал, как правило, одним веслом и нередко на них, как и на городовушках, ставили паруса. Хотя управление этими лодками осуществлялось кормовыми веслами, на акварелях-шторах Н. Шахова нарисованы пять четырехвесельных каюков с овальными берестяными крышами и деревянными стационарными рулями на корме. Все они изображены в движении, четыре судна дополнительно оснащены парусами, к трем каюкам привязаны на буксире калданки.

Несмотря на появление в 50–60-х годах XX века надувных резиновых, складных и неразборных дюралевых, а также пластиковых лодок, деревянные калданки, обласы и дощаники служат охотникам Севера до сих пор.

Необходимым атрибутом весенней охоты были утиные манщики. «Чучела», как тогда их называли, предпочитали работы тобольских мастеров из специальных артелей, легкие, прекрасно раскрашенные, почти всех пород (не встречал только широконосок-соксунов и чирков-трескунов). Они выдалбливались из цельных кусков легкого просушенного дерева, чаще липы. Донца были деревянные или жестяные. Однако основная масса охотников пользовалась манщиками, изготовленными местными умельцами. Они были, конечно, примитивнее тобольских по форме и окраске, а главное, тяжелее, так как делались почти всегда из цельных кусков древесины без выдолбленных полостей. Изредка встречались фанерные утиные профили на поплавках из дощечек.

Настоящим чудом прикладного искусства можно было считать набивные, «перовые» чучела с деревянным дном, выглядевшие, словно живые утки. Сначала их делали аборигены, а потом и русское старожильческое население. Единственный изъян таких манщиков недолговечность из-за слабой влагостойкости.

Но зато как подманивали, пока новые! Друг рассказывал, что селезень морской чернети в любовном экстазе взгромоздился на плавающую «перовую» самку и взлетел, только когда отломил у нее засохшую верхнюю часть клюва.

К донцам перечисленных видов манщиков на скобки из гвоздей или проволоки для лучшей маневренности в первой трети корпуса привязывали шнуры с грузилами на конце. Их длина (2–5 м) и вес (40–70 г) зависели от породы уток и глубины водоемов.

Не могу не упомянуть и пару виденных старинных манщиков уток-морянок из папье-маше. У них очень своеобразные сложные краски, особенно на головах, и очень длинный тонкий хвост у самца, но как точно сделаны, просто художественное произведение. Они и стояли у одного старожила, не охотника, на комоде как украшение. Замечу, что подобным образом использовались изящные и оригинально раскрашенные утиные фигурки, приобретенные у хантов и манси.

Часто вместо манщиков применяли убитых уток. На берегах и отмелях их выставляли, поддерживая шеи рогульками. Восточные ханты на местах постоянной охоты у лесных озер, где весной уровень воды резко не менялся, заранее вбивали в дно заостренные колья, на которые насаживали убитых уток головой и получали очень подвижные манщики. Ямальские ненцы делали еще проще разбрасывали по озеру обожженные сучки и куски дерева, к которым смело подсаживались нырки, особенно синьга и турпаны.

Деревянные манщики со временем нуждались в ремонте. Корпуса рассыхались, трескались или простреливались. Головы, установленные на деревянные штыри с клеем, и тонкие клювы нередко отламывались, как от неосторожного обращения, так и от обычной перевозки и переноски в мешках с неотвязанными поводками и грузилами, которые вдобавок еще царапали окрашенные поверхности. Но больше всего окраска повреждалась во время охоты, когда при неожиданных заморозках манщики покрывались имеем или застывшей водой, а то и просто вмерзали в лед, который приходилось разбивать. На глубоких протоках могла приплыть случайная льдина и сразу зацепить несколько чучел.

Поэтому к весне манщики чинили, как и лодки. Из отверстий в голове и шее извлекали сломанные штырьки, заменяя сделанными из просушенной березы, клей использовали столярный или осетровый. Если сохранялся старый клюв, как правило, с неровным местом разлома, его просто приклеивали. Склеиваемые плоскости нового клюва и головы предварительно выравнивались. При этом иногда прожигали раскаленным шилом небольшие отверстия в обеих частях и вставляли на клей в качестве арматуры отрезок тонкого гвоздя или деревянную шпильку

После высыхания клея во избежание разбухания при попадании влаги на всех стыках делали ножом конусообразные расширения высотой по краю и глубиной 2–3 мм. Их так же, как трещины и дробовые пробоины на корпусах, шпаклевали обычной оконной замазкой из мела и олифы. Высохшая шпаклевка выравнивалась и покрывалась краской.

Правильность подкрашивания зависела от художественных способностей хозяина и наличия необходимых красок. Несложно было обновить наиболее распространенные нырковые манщики гоголей, хохлатых, красноголовых, морских чернетей и реже встречавшихся турпанов и синьги. Основная окраска их черно-белая, а тогда почти в каждом доме держали про запас белила для окон, охру для пола и олифу Черную краску при надобности заменяли древесной сажей, которая скапливалась на печных вьюшках. Светлой желтовато-красной охрой подкрашивали головы красноголовых чернетей и наносили пятна на черные клювы синьги и турпана. Сероватые клювы остальных нырковых покрывали смесью белил с небольшим количеством сажи, а глаза делали более заметными, вбивая стрелянные желтые капсюли.

У более сложно окрашенных манщиков речных уток этими подручными красками можно было обновить только серые клювы и черно-белые части оперения всех пород, а охрой головы селезней-свиязей и полоски на зеркальцах крыльев некоторых видов. Полная подкраска требовала дополнительных красителей, умения их смешивать и правильно наносить.

С 20–40-х годах прошлого века весенняя охота начиналась с прилета, а закрывалась 15 июня, чтобы успеть пострелять более позднюю, крупную черную утку (так называли нырков). Наиболее заядлые любители отправлялись по первым закраинам, облачившись в нехитрое, но практичное одеяние: стеганые ватные куртки-фуфайки, такие же брюки, старые меховые шапки. Многие надевали жилеты на вате, бараньем или оленьем меху, а иногда и на лебяжьих пуховых шкурках. Для защиты от дождя и мокрого снега брали брезентовые плащи, суконные хантыйские гуси-балахоны, от холода овчинные полушубки, старые малицы, оленьи чулки-чижи.

Палаток тогда практически не было. В случае сильного шторма или нередкого отзимка со снегопадом и заморозком спасались в избушках сенокосчиков, рыбаков и пастухов, стоявших через каждые 5–6 километров по берегам непересыхающих к осени проток и речек. Несколько потомственных охотников имели наследственные избушки на своих весенних постоянных угодьях.

Чаще эти хижины-приюты представляли собой маленький квадратный или прямоугольный невысокий сруб из тонких бревен с плоской крышей, покрытой дерном и очень редко с наклонной тесовой. Обогревались и сушились у железной печурки, какие в достаточном количестве производились для чумов оленеводов. Во избежание загорания крыши, кроме железного листа с круглым отверстием для трубы, вокруг нее ставили ведро без дна, набитое землей. Внутри были нары, небольшое оконце с приколоченным столиком, скамья и сидения-чурки. Проблем с освещением в белую полярную ночь не ощущали.

Если непогода заставала вдали от избушки, то искали место около густых тальников, разжигали большой костер, на расчищенное ветками теплое кострище клали весла, беседки, упорную доску, застилали рогожей или старой шкурой, обычно лежавшими на сидениях, и сверху, как полунавес, защищающий от снега, дождя и ветра, перевертывали калданку. Не очень комфортно, но тепло и сухо. Этим укрытием постоянно пользовались и без прогревания земли, во время дневного отдыха после охоты даже при нормальной погоде.

Обувались в длинные, почти до паха, бродни из яловой кожи с портянками и стельками из сена. Чаще носили выворотные бродни с внутренними швами на тонкой мягкой подошве. Чтобы лучше держались на ноге, на стыке голенища и головки их перетягивали узкими ремешками, продернутыми через вшитые ушки. Под коленями перевязывали более широкой тесьмой, а раструбы привязывали к поясному ремню.

Более удобными считались зырянские бродни, имевшие безрантовую подошву из толстой кожи и такой же однорядный каблучок. Их плотные швы, стянутые тонкой дратвой со свиной щетинкой на конце, почти не пропускали воду. Но самыми лучшими, устойчивыми и редкими брали длинные сапоги-вытяжки из юфтевой кожи, не имевшие шва между голенищем и головкой. На них ставились рантовые подметки и более высокий каблук. Перед охотой кожаная обувь смазывалась при помощи утиного крыла горячим дегтем с добавлением смолы и рыбьего жира.

Продукты везли самые необходимые и доступные: хлеб, соль, чай, сахар, соленую рыбу, для заправки утиного супа крупу, вермишель, а в более южных районах картошку Обязательными были топор, котелок, чайник, кружка и ложка. Ножи у большинства были самодельные, чаще ненецко-хантыйские с односторонней заточкой.

Загруженные (не забудем ружья, боеприпасы и манщики), но все-таки легкие калданки охотники перетаскивали через льдины и береговые перешейки, добираясь до пойменных разливов-соров. Каждый занимал заветное место, на которое никто не покушался, как, впрочем, и на рыболовецкие угодья. Они являлись своего рода вотчинами, часто носившими имена пользователей. Есть под Салехардом и урочище «Патрикеевские озера», где в течение полувека охотились четыре поколения нашей семьи, а теперь там зона покоя.

На своих мысах или берегах заливов охотники строили из таловых веток похожие на подкову скрадки-загородки с открытым верхом, замаскированные прошлогодней травой или сеном. В них поджидали уток, время от времени подсаживающихся к плавающим рядом манщикам. Большинство стреляло только в сидящих птиц. Из экономии боеприпасов старались «спаривать» или «страивать» уток, а если сплывется в кучу больше, тем лучше. Вот только не знаю, как там было насчет самок, наверняка их тоже убивали. Но зато и гнездиться утке не мешали, так как с подъезда и подхода стреляли лишь по случаю, и охотников было в сотни раз меньше, чем сейчас.

И хотя на осеннюю охоту отец возил меня в 1939 году в возрасте семи лет, о поездке на весеннюю долго и слушать не хотел. Всем помнился коварный отзимок 1938 года, когда смерзшимся снегом сковало мелкие речки и протоки. Несколько охотников обморозилось, двое погибли, забыв привязать к кустам лодку которую унесло прибылой водой. Отец со свояком Николаем Яковлевым выехали тогда по закраинам и рубили в тальниках просеку, чтобы утки с реки летели по ней прямо к их скрадкам у горы. Это и спасло. По вмороженным в снежное месиво веткам они переползли на коренной берег и пришли домой пешком.

Опасность таилась и в высоком уровне воды. Если уж разгулялся шторм, то волны не встречали преград на многих километрах. А холод, сидение в снежных ямах-скрадках, ночевки на промерзших берегах под перевернутой лодкой?!

Впервые побывать на весенней охоте довелось только в начале нюня 1942 года. Уже после ледохода и пролета серых уток, когда пойма было почти полностью затоплена водой, отец, его друг и крестник по охоте зубной техник Георгий Кашкаров решили провести воскресенье у глубокой горной протоки.

В субботу после работы на двух калданках мы поехали туда напрямик по разливу, чтобы не преодолевать по речкам силу встречного течения. Вечер был тихий и слегка пасмурный. Поэтому вода сора казалась серовато-свинцовой, как и сплошные облака над окаймлявшей его слева горой. Дорога заняла часа полтора-два. Лодки шли рядом, и гребцы постоянно перекликались. Георгий Семенович невысокий крепкий молодой мужчина, полный юмора и энергии, постоянно что-то вспоминал, порой подтрунивал над напарником, а тот парировал, и они вместе, уже не помню над чем, смеялись.

Из сора по небольшой промоине протолкались на протоку, и картина сразу изменилась. Правый крутой берег (от нас он был слева) обрывался темно-синими сугробами в воду, казавшуюся зловеще черной в тени высоких темных кустов. Левый, более пологий и открытый, был чуть веселее, в свете появившегося над Уралом предзакатного солнца. И тут протока как бы разорвалась. Слева, окаймленный высоким мысом, открылся полукруглый залив.

Описание дороги получилось довольно подробным, потому что позже я множество раз ездил сюда. А вот самую охоту запомнил фрагментарно отдельными, но яркими картинками-кадрами. Скрадки отца на высоком мысу напротив просеки и дяди Гоши в глубине залива, его коническую палатку с дверью на молнии, наверное, единственную тогда в городе, и редчайшие в то время болотные резиновые сапоги.

Затем я в скрадке у отца вижу несколько красивых результативных налетов. Забираюсь от холода в свою овчинную малицу и засыпаю. Утром проснулся от почти беспрерывной пальбы. Смотрю, мужчины вдвоем гоняются за подранком!

Утка, как выяснилось, гоголь, медленно всплывает, показав только голову, затем мгновенно, с сильным плеском ныряет, чтобы вынырнуть в неожиданном месте. Девять промахов и подранок ушел. Неудачные преследователи, расстроенные тем, что уже не раз зарекались не гоняться за легкоранеными турпанами, синьгами, морянками, лутками и гоголями, смеясь и чертыхаясь, проехали мимо скрадка к стану. Мне был взмахами дан сигнал идти туда по берегу

Непросто развести костер весной, когда единственный источник топлива тальниковые кусты стоят в метровых сугробах, а земля почти не оттаяла. Но вот заколочены для тагана две сырые, заостренные палки с развилками на концах, и уложена на них перекладина для подвешивания котелка. Георгий рубит на части обломанные сушины. Отец приносит растопку горсть тончайших сухих веточек ивы и на подмогу им такие же сухие, но более толстые прутья. Костер загорается от одной спички.

Постепенно добавляют дров, как бы обкладывая котелок со стороны ветра и снизу. В закипевшую воду бросают кусочек плиточного чая. На плаще хлеб, сахар, рыбные консервы местного комбината, вареная утка трофей прошлой охоты и бутылка разведенного спирта. Вместо стульев лодочные сиденья.

После чая охотники легли спать, а я сидел один в скрадке, впервые ощутив всю красоту весенней охоты. Потеплело, взошло солнце, окрасив слегка рябую от небольшого ветра воду в синий, искрящийся свет. Совсем рядом, на горе, дерутся красноголовые петухи-куропачи, с крикливым бормотанием поднимаются почти вертикально в брачном полете. Одна куропатка, совершенно белая, несколько раз пролетает невдалеке. На противоположном берегу турнир разноцветных куликов-турухтанов.

Высоко в небе делает крутые «горки» и пикирует к земле бекас-барашек. Его вибрирующие перья издают звук, похожий на блеяние овцы. Отец о нем мне рассказывал и показывал убитого, но токовой полет наблюдаю впервые. Над поймой с криком и шумом носятся свадьбы местных речных у ток: шилохвостей, свиязей, чирков. Слышатся страстные крики селезней: «крын-крын», «сви-у, сви-у», «тринь-тринь» и громкое кряканье самок.

Вдруг слышу резкий свист крыльев «си-си-си», шлепки по воде, и рядом с манщиками сидит настороженная стайка гоголей. Четыре бело-пестрых селезня с зелеными головами и темно-бурая уточка. Хочу рассмотреть получше, забыв о стоящем рядом ружье, но они мгновенно срываются, как бы разбегаясь по воде, с таким же звонким свистом.

Над кустами взвивается дымок. Меня зовут на обед. Пока варились утки, мне дали пострелять из мелкокалиберной винтовки по консервным банкам, развешанным на кустах в сторону горы, где в то время никто не ходил. Я клал «тозовку» на упор и стрелял почти без промаха. Сами мужчины легко попадали в донца папковых гильз.

В это время к нам подъехали профессиональные охотоведы-биологи братья Лущики. Старший, Николай, на калданке, младший на узкой долбленке таежного типа с длинным двухлопастным веслом. Откуда ни возьмись, над манщиками Георгия сыграла стайка хохлатых чернетей и пошла на второй заход. Младший Лущик слегка привстал, сделал дуплет, и неустойчивая лодка, накренившись, зачерпнула воду, хорошо, что у самого берега. «Купальщика» согрели спиртом и утиным супом. Пока сидели у костра, снимали манщики и лагерь, его одежда подсохла, и все кавалькадой поехали домой уже по протоке и реке, пользуясь быстрым течением.

Здесь я впервые увидел незабываемые картины весенней природы, узнал, как правильно и быстро развести костер, и на практике убедился, что не стоит зря гоняться за подранком и стоя стрелять с верткой лодки.

В августе отец, ранее забронированный от военной службы как специалист сельского хозяйства, добровольцем ушел на фронт. Но мы успели съездить на открытие осенней охоты, где я был постоянным гребцом, а по дороге добыл свой первый ружейный трофей, кулика-турухтапа. Из-за отсутствия длинных сапог мне пришлось остаться на стане и полностью самостоятельно сделать таган, заготовить дрова, разжечь костер, сварить картошку и вскипятить чай. Вернувшись, отец снял с плеча курковую двустволку «ЗауэрАист» 16 калибра и сказал: «Теперь это ружье будет твоим, как и калданка».

Обрадованный, я сначала даже не вдумался в завещательный смысл этих слов. Лодкой стал пользоваться сразу для рыбалки, а с ружьем начал самостоятельно охотиться осенью 1944 года, застрелив на реке более десятка нырковых уток с подъезда, зимой ходил в тундру за куропатками.

В апреле 1945 года отца демобилизовали после второй тяжелой контузии. Мудрый дед утаил от меня десятикилограммовый мешок дроби № 3, пролежавший три года за трубой на печке. Мы поточным методом снарядили около трехсот металлических гильз. Я, как мог, обновил черно-белые манщики нырков, а речным уткам из-за их сложной расцветки покрасил только клювы. Калданка была в порядке, но для надежности укрепил уключины, забив под веревочные обмотки новые колышки.

Пока я сдавал экзамены (тогда их называли испытания) за пятый класс, отец охотился с друзьями на дальних угодьях. Вместе мы смогли поехать только в начале июня. Место было пролетное на старице между протоками. Выгрузив основной скарб, стали расставлять манщики. Я сидел на веслах, поворачивая и останавливая лодку по указаниям отца. Этот процесс обернулся целой наукой. Сначала метрах в сорока выставили крупного черного селезня синьги с красной шишкой на клюве, так называемого «заводного», видного издали. Чуть ближе, но как бы с боков пустили две пары морских и пару красноголовых чернетей. Затем, двигаясь к берегу с одной стороны поставили три пары хохлатых чернетей, с другой две пары гоголей и похожего на них пестрого лутка.

Вся стая образовала треугольник с чуть смещенным основанием, которым служило десятка полтора речных уток, поставленных в залив с торчащими из воды травинками. Манщики были хорошо заметны со всех сторон, а пространство в середине было удобно для посадки подлетающих птиц. Казалось бы, ничего сложного, но ведь до сих пор многие не придают этому никакого значения и «выкидывают» чучела в беспорядочную кучу или одну линию вдоль берега. Даже термин укоренился «выбрасывать манщики».

Устройство скрадка оказалось тоже непростым делом. Мы нарубили несколько охапок полутораметровых таловых веток толщиной в 1,5–2 сантиметра и несколько штук потолще, две из которых отец воткнул, обозначив вход, две впереди, чтобы опереть потом на них ружья. Остальные почти впритык расставили по круглому периметру. Затем все развилки и промежутки ветками плотно заполнили и местами переплели жгутами сена, собранного на старых остожьях. Хорошую охапку уложили на дно скрадка. Ветки по верху аккуратно надломили, все торчащие прутики срезали, чтобы не мешали прицеливанию.

Во время строительства засидки издали заметили летящую на нас черную «нитку» синьги. После выстрела один селезень с перебитым в середине крылом упал почти рядом со мной и был быстро схвачен.

– Вот и живой манщик, сказал отец и привязал к лапке утки тонкую бечевку, а вместо груза пустую бутылку. Пущенный на воду, селезень сначала рвался, но потом успокоился и только после выстрелов обязательно нырял.

В связи с этим услышал типичный охотничий анекдот. Моего деда, крепко заснувшего днем прямо в скрадке, кое-как растолкали зятья.

– Кириллыч, у тебя же куча уток сидит, бей быстрее!

Дед протер глаза, увидел среди манщиков четыре синьги, подождал, пока сплывутся, и взял всех на один выстрел.

– Вот как надо! важно воскликнул он и поехал за добычей. Поднял одного, а на шнуре потянулись остальные и в завершение из воды показался любимый дедов топор. Не трудно догадаться, какова была реакция.

Наконец, мы устроились. Отец в те годы любил стрелять, стоя на коленях, и удобству этой позиции способствовали толстая сенная подстилка и мягкие раструбы кожаных бродней. Я сидел рядом на опрокинутом ведре и слушал правила поведения в скрадке. При подлете уток не шевелись и не высовывай голову. Когда сядут, определи сквозь ветки скрадка место. Выставь сначала стволы и постепенно поднимайся, одновременно прицеливаясь. Стреляй селезня, который плавает подальше от самки. И несмотря на мою стрелковую практику, уточнил: сидящей утке целься в голову, плывущей в кончик клюва. Ну и, конечно, напомнил об осторожном обращении с ружьем: следить, чтобы в спусковую скобу не попала какая-нибудь ветка, курки взводить только перед выстрелом.

Вечерний лет еще не начался, и я встал посмотреть красивый в вечернем солнце разлив. У берега плескались водяные полевки, темно-бурые толстушки со светлыми круглыми пятнышками на загривках. Этих зверьков величиной чуть меньше крысы тысячами заготавливали на шкурки под названием «летняя пушнина». А в природе они были отличной кормовой базой хищных зверей и птиц.

Вот и сейчас одна «водяная крыса», как их звали местные жители, выбралась в травяные кочки и зашуршала. Тут же я услышал другой легкий шорох. Совсем рядом со скрадком, как маленькая коричневая змейка, ползет горностай. В его изящной фигуре, хищном блеске глаз и грация, и решительность, и отчаянность, и смелость. Хитрый охотник пересекает полевке путь к воде и затаивается.

Я хочу получше рассмотреть, что же делает полевка, и задеваю ведро. Она бросается к спасительной воде, но горностай в два прыжка настигает ее и впивается в шею. Борьба была недолгой, через секунды он уже тащил добычу к норе, расположенной под гнилой тальниковой корягой.

– И жертва исчезла в чертогах злодея, качаловским голосом прокомментировал отец финал обычной природной трагедии.

Раздался сильный шлепок по воде. Вижу большого зеленоголового, сероспинного, белобокого селезня морской чернети, плывущего к своим деревянным собратьям. Имея опыт стрельбы с верткой лодки, добыть эту утку с твердой земли и упора на скрадок мне не составило никакого труда.

Я съездил за ней, лихо развернув калданку и сходу подхватив добычу

Продемонстрировал и еще один полученный без отца навык. Когда он сбил на дуплет пару хохлатых чернетей, один селезень сразу нырнул.

– Этот уйдет, говорил отец, перезаряжая ружье. Но не даром же я гонялся за нырками целую осень. Едва успел подранок показать свою сине-фиолетовую голову с косичкой, как прозвучал выстрел.

– Хорошо, похвалил отец, при следующем подсаде встань и попробуй стрелять влет. Если будут взлетать от тебя, бери чуть выше, если боком целься вперед на четверть (сантиметров 25), но ружье не останавливай. Если не успеешь выцелить, лучше не стреляй.

К сожалению, подсадов больше не было. Отец сбил еще несколько уток, объясняя мне каждый раз особенности прицеливания, в зависимости от высоты и угла полета.

После полуночи, не дождавшись обычного в это время лета чирков, мы поехали домой. Стояла белая ночь на стыке вечерней и утренней зорь. Солнце, словно сказочный колобок, сидело на снежных вершинах Полярного Урала. Белые облака на юго-востоке, как огромные зеркала, бросали вниз его лучи. Узкие гривы со светящейся желтой травой, затопленные местами кусты ивняка четко отражались в нежно розовой воде и, окаймленные узкой золотистой полоской, как бы висели в воздухе.

А вот и живая стереоскопическая скульптура. На маленькой круглой кочке-островке дремал рыжий турухтан с сине-зеленым воротником. Таким же ярким и выпуклым казалось его отражение в воде. Все вместе это составляло красочную игральную карту, где кулик мог быть одновременно и королем за петушиную важность, и валетом за стройность и красоту.

Такой волшебной картиной закончился мой первый результативный весенний сезон. Отец сказал, что теперь я могу сидеть в скрадке один и ездить на ближайшие угодья без него. Конечно, отцовская школа стрельбы и биолого-экологического воспитания продолжалась, на охоту мы часто выезжали вместе, но уже в разных калданках, и я сам строил свою засидку, расставляя чучела, выбирал момент выстрела, т.е. стал полностью самостоятельным охотником.

До конца 60-х годов охотился в Нижнем Приобье и примерно в половине сезонов безвыездно проводил на весновке все отведенные десять дней. В это время сами приемы и методы весенней охоты на уток оставались прежними с манщиками из укрытия, стрельба с подхода применялась редко и позже была совсем запрещена. Но в оснащении охотников произошли значительные изменения.

В конце 40-х годов стали изредка продаваться длинные (болотные) резиновые сапоги. Сначала чехословацкие, прочные, красивые, но с узким, «европейским» подъемом, не приспособленные для русских портянок. Только в начале 50-х годов началось плановое снабжение Севера отечественными болотниками, которые и сейчас с войлочной стелькой и меховыми носками используются весной большинством охотников.

Вместо изношенной повседневной, как правило, темной, демаскирующей и непрактичной одежды охотники получили возможность использовать более удобную и светлых тонов. Конечно, не исходя из интересов, а скорее реализуя скопившиеся по фронтовым заказам, торговые организации продавали в послевоенные годы широко распространенные хлопчатобумажные ватные стеганые костюмы, не черно-серые, как раньше, а светло-зеленые. Такой же окраски короткие брезентовые куртки доставались охотниками из завозимых сюда в расчете на профессиональных рыбаков. Перестали быть дефицитом обычные брезентовые плащи, которые надевались и в сухую погоду, так как хорошо защищали от холода и ветра в скрадке. Появившиеся позже прорезиненные дождевики из тонкого брезента можно было применять только в ливень, потому что они быстро отпотевал и изнутри.

В 60-е годы удобной охотничьей одеждой стали геологические «энцефалитки» рубахи из плотной ткани защитного цвета с капюшоном и поясной резинкой и такого же качества брюки. Верхом комфорта казались редкие меховые костюмы и спальные мешки, раздобытые по случаю и знакомству у геологов, авиаторов и полярных метеорологов. Но меховые изделия в то время, разумеется, эксклюзив, к которому можно отнести и кожаные меховые летные шлемы. Некоторые охотники обзавелись ими в 50-е годы, когда были сняты с эксплуатации самолеты «ПО–2», имевшие открытые всем ветрам кабины.

Распространенным атрибутом весенней охоты стали палатки, появившиеся в продаже. А избушки-убежища на угодьях почти исчезли. Их попросту спалили «охотники» новой волны из беспардонных пришельцев, устремившихся на Север только ради больших заработков.

Таким образом, наметилось некоторое улучшение в снабжении охотников одеждой и принципиально решена проблема с обувью в последующие годы сделали только более толстую устойчивую подошву и заменили непрочный хлопчатобумажный подклад на синтетический. А вот в транспортном отношении произошла настоящая техническая революция. На смену гребным лодкам пришли моторные.

Сначала единичные двигатели, собранные полукустарным путем, установили на небольших дощаных лодках умельцы-механизаторы речного флота и рыбной промышленности. Это было редкое, но впечатляющее явление, когда калданку, движимую веслами со скоростью три километра в час, легко обходила идущая втрое быстрее моторка. Она поднимала боковую волну, оставляла за собой неровный треск мотора, запах бензина, а самое обидное ехидную улыбку рулевого, прощально махавшего рукой.

Только в 50-е годы охотники получили возможность приобретать моторы. В первое время большинство предпочитало стационарные двигатели серии «Л» (вероятно лодочные). Это были простые по устройству, долговечные, безотказные и удобные в обращении трехсильные одноцилиндровые «Л–3», шестисильные двухцилиндровые «Л–6» и двенадцатисильные, четырехцилиндровые «Л–12». Они легко запускались заводной ручкой, охлаждались забортной водой, а также в зависимости от марки обладали определенной тяговой силой, позволяющей буксировать по-прежнему необходимые для самой охоты калданки или другие лодки с каким-то грузом и вести за собой на сцепке бревна.

«Л–3», как самые легкие, ставили на небольшие городовушки, а наиболее распространенные «Л–6» на известные читателям очень устойчивые рыбацкие бударки. Рулевой сначала сидел на корме за моторным отсеком и правил лодкой при помощи простого металлического рычага с небольшой вертикальной ручкой-изгибом. Затем придумали дистанционное управление, соединив руль тросиками на блоках со штурвалом, укрепленным впереди моторного отсека. Во время движения отсек оставался открытым, а на стоянках закрывался откидными крышками. Скорость такого судна с одной-двумя калданками на буксире достигала против течения десяти километров в час.

Что касается ресурса двигателя, то однажды я проехал почти безостановочно (с одной непродолжительной заправкой) девять часов, а суммарно, при нормальном уходе и эксплуатации моторы серии «Л» могли прослужить более десятка навигаций. Кроме простых инструментов, применялись и доступные расходные материалы: самый низкосортный бензин, любое машинное масло типа автола да солидол для герметизации дейдвудной втулки у винта.

Мощные «Л–12» позволяли строить на бударках просторную фанерную кабину с передней и задней дверцами, с окнами впереди и с боков. Внутри размещался штурвал с сидением для рулевого, затем двигатель, а за ним место, где можно было положить груз, укрываться во время дождя и спать, не разбивая палатку на берегу Мой брат, владевший таким «домом на воде», ухитрился разместить в носу вместительный бензобак и сконструировал редукторную передачу, что позволило заметно увеличить скорость.

Из появившихся позже стационарных моторов, которые ставились на бударки, добрым словом можно вспомнить только «ЗИД–4,5» с воздушным охлаждением, такой же долговечный и безотказный, как «Л–6», но он целенаправленно поставлялся рыбакам и редко доставался охотникам. Свободно продававшийся «ЛМ–1» на 11,5 лошадиных сил был более скоростным благодаря высоким оборотам гребного винта, но из-за непростой конструкции быстро выходил из строя. Заводился он при помощи ножной педали и запомнился охотникам лишь ироническим названием «топ, нога, рви сапог».

Пробираться к местам самой интересной ранней весенней охоты, когда она открывалась с прилетом птиц, на моторках было непросто. Если для калданки достаточно первых узких закраин на реках и протоках, а через льдины и соровые гривы с ней легко перетащиться, то бударку с мотором невозможно даже вытащить на лед, а тем более тащить ее до очередного разводья. Приходилось ждать частичного разрушения ледяных полей, а потом или протаскиваться баграми между льдинами, обкалывая пешней их края, или расчищать ото льда проходы у берега и проталкивать лодки по мелководью. Зато выбравшись на открытую воду, можно было ехать быстро и, не тратя сил на греблю, везти весь скарб и буксировать калданки с частью непромокаемого и легкого груза.

Одновременно шел процесс постепенного, но неуклонного вытеснения стационарных моторов подвесными, которые работали на смеси в определенных пропорциях бензина и масла. Первый такой двигатель иностранного производства под непривычным названием «весло-мотор» привез в Салехард известный российский охотовед Г.Е. Рахманин. Этот мотор крепился у кормы, но к одному из бортов и правили им, как веслом.

Отечественные подвесные моторы были только типа «руль-мотор» и прикреплялись к транцу лодки. Первым из них охотники освоили небольшой и безотказный «ЗИФ–5». Ездили с ним на легких городовушках, которые имели по своей конструкции достаточно толстую и широкую кормовую доску. Работая веслами, с них можно было расставлять манщики и подбирать трофей, что избавляло от необходимости возить дополнительно калданку.

Почти одновременно поступивший в продажу «ЛРМ (лодочный руль-мотор)-6» развивал хорошую скорость, но в силу конструктивных недоработок часто выходил из строя. Как и «ЗИФ–5», «ЛРМ» заводился стартерным шнуром, наматываемым на маховик, однако запустить его одним рывком удавалось очень редко. Тяжелый сам по себе, он требовал и более устойчивой лодки. Лучше всего для него подходили шлюпки с прямым транцем. Но для быстрого их движения мощности мотора не хватало, поэтому некоторые ставили рядом с «ЛМР» еще «ЗИФ» и не только для скорости, но и для страховки.

Из первых подвесников легкого типа можно отметить уже более усовершенствованную «Стрелу–6». Ее можно было заводить, не вставая в лодке, а сидя дернуть за встроенный на пружине тросик-стартер. Все эти марки были все-таки слабенькими по силе и проявить себя на самодельных лодках полностью не смогли. И как бы в скобках назову, к сожалению, не получивший распространения на Севере миниатюрный и даже изящный моторик «Чайка» мощностью около полутора лошадиных сил. Наиболее удачно использовал его один знакомый для ближних охот. сделав продольный пропил в дне калданки до кормовой перекладины, к которой пристроил транец. Бока пропила он заделал фанерой, получив с двух сторон небольшие отсеки для инструмента и другой мелочи.

Совершенно другой уровень скорости, до 20 километров в час против течения, принесли распространившиеся в 50-х годов подвесные десятисильные моторы «Москва» одна из самых удачных конструкций того времени. Если у всех представленных ранее подвесников небольшие баки для горючего крепились прямо к мотору, то у «Москвы» был вместительный, на 20 литров, удобный для размещения на борту выносной бак. Облегченный за этот счет двигатель закрывался компактным обтекаемым колпачком и имел сзади ручку для переноски.

Для установки «Москвы» предназначались специально разработанные под подобные моторы дюралевые шлюпки. У нас начало положили легендарные «Казанки», «пробегавшие» по северным рекам более полувека. Первые из них весили всего до 90 килограммов, имели при небольшой осадке продольно-рифленое дно, удобное для перетаскивания через лед, снег и мелководье. Это в некоторой мере облегчало своевременный проезд к дальним угодьям на раннюю весеннюю охоту.

Быстроходные суда со сравнительно плоским дном принесли и свои проблемы. Главное, что от нечаянного столкновения с плывущим полузатопленным бревном, малозаметной обтаявшей льдиной или даже с крупной боковой волной лодки могли мгновенно перевернуться, что не раз приводило к трагическим последствиям. Добавим, что до того, как начали устанавливать дистанционное управление, рулевой сидел на корме, держась за ручку мотора, а пассажиры размещались впереди у ветрового стекла и несколько затрудняли полный обзор по курсу. Несмотря на воздушные баки в носовом отделении и по бокам кормы, «Казанка» с мотором не была полностью плавучей, т.е. при переворачивании не сохраняла горизонтального положения. Двигатель своей тяжестью тянул ее вниз и над поверхностью воды поднимался только нос. Спасательные жилеты, сначала не надувные, а из пенопластовых брусков, стали обязательным инвентарем.

Вскоре стали выпускать новую «Казанку», которая была потяжелее (масса 120 кг) и устойчивее на волне и вошла в историю как «народная мотолодка» Обь-Иртышья второй половины XX века. А вот вторая модификация мотора, «Москва-М», оказалась не просто неудачной, а почти полностью негодной. Я сам промучился с ней целую навигацию и разделяю оставшиеся у охотников прозвище «Москва-мука».

Зато в начале 60-х годов появился второй безотказный и более мощный мотор «Вихрь», мощностью 20 лошадиных сил и развивавший на «Казанках» скорость до 30 километров в час. Процесс вытеснения стационарных моторов подвесными пошел еще быстрее. Одновременно калданки стали заменяться более легкими лодками для самой охоты. Если за бударкой можно было спокойно буксировать две, а то и три калданки, то за «Казанкой» всего одну и то на длинном буксире подальше от буруна, поднимаемого двигателем. Гораздо проще положить в «Казанку» сравнительно компактный рюкзак с надувной резиновой лодкой. Но на глубоких в Нижнем Приобье весенних разливах и широких сорах, где часто гуляли волны, калданки все равно были незаменимы.

В 50–60-х годах заметно стали сдавать свои позиции и деревянные манщики. Многие заменяли их резиновыми, которые хотя и были неказистыми по форме, бледными по раскраске и частенько тонули как после случайного простреливания дробью, так и после проникновения воды в круглое отверстие на головах, предназначенное для выравнивания воздушного давления. Но в это же отверстие можно было выпустить часть воздуха, перемотав поперек корпус поводком, и в помятом виде плотно затолкать в мешок, занимавший немного места в «Казанке». На него можно было положить сверху любой груз или при необходимости даже сесть.

Другие ради эстетического удовольствия предпочитали более громоздкие и хрупкие, но легкие и красивые чучела из пенопласта, которые сначала делали сами, в том числе и автор этих строк. Этот синтетический материал стали поставлять в Обь-Иртышье для изготовления поплавков к рыболовным сетям и неводам. Он представлял из себя квадратные листы со стороной приблизительно 50 см или круги с таким же диаметром белые или желтые, пористые или плотные, твердые или мягкие, толстые около 10 см и топкие около 5 см.

Главным преимуществом перед деревом была простота обработки и отсутствие необходимости выдалбливать внутреннюю часть корпуса и герметически заделывать дно. Прикладывая к листу в разном положении донца манщиков тобольской работы, я находил наиболее экономное размещение и обводил контуры корпусов с учетом использования промежутков для изготовления голов. Неровные после выпиливания болванки корпусов вчерне выравнивал ножовкой, а потом ножом, уже точно по обводкам. Для достижения нужной высоты чучела две заготовки из тонкого листа сколачивал несколькими коническими березовыми гвоздями.

Сверху размечал место для крепления головы и опять же по тобольским образцам выстругивал корпус. Некоторые сорта пенопласта после аккуратной обработки ножом не нуждались в последующей шлифовке рашпилем или наждачной бумагой. Также и головы манщиков нужной породы накладывал на заготовку, обводил, выравнивал и придавал ножом форму, соответствующую виду. Например, голова гоголя-самца была в профиль чуть треугольной, а у селезня хохлатой чернети на затылке вырезал имитацию косички. Поскольку имевшиеся тогда сорта водостойкого клея растворяли пенопласт, я прикреплял головы, как раньше у деревянных манщиков, на штыри со столярным или рыбьим клеем и защищал стыки от попадания влаги той же оконной замазкой. Если пенопласт был с большими порами, поверхность манщика перед покраской выравнивалась замазкой.

Для раскрашивания манщиков нырковых уток особых художественных способностей не требовалось. Наборы масляных красок в тюбиках, олифу, кисти разных размеров свободно продавали, а бензин для промывания и хранения кисточек был у каждого владельца мотолодки. Поскольку тобольские мастера делали всех нырковых черными с белыми боками или полосками, я взял за образцы раскраски рисунки из «Атласа охотничьих и промысловых птиц и зверей СССР», а порядок нанесения красок из своего опыта ремонта деревянных манщиков.

Все фигурки, кроме клювов, которые использовал при этом как ручки, окрашивал полностью – селезней в черный, самок в темно-коричневый цвет. После просушивания наносил на бока белые полоски-зеркальца. Гоголю-селезню дополнительно красил белилами грудь, полоски на спинке и пятна на голове около клюва, а самцу-турпану узкую скобочку под глазами. Головы селезней покрывал еще одним слоем краски гоголя и морской чернети зеленой, хохлатой чернети синей, красноголового нырка бурой. Клювы гоголей, синьги и турпанов требовали разного, в соответствии с породой, сочетания черной и красно-оранжевый краски, остальных нырков серой и черной.

Глаза всем ныркам рисовал желтые с белой точкой по краю для «оживления» взгляда. Тонкую струйчатую рябь на спине селезня морской чернети наносил волнообразными движениями обычной овальной женской гребенки по свежей белой краске, нанесенной на высохшую черную. На спине селезня красноголового нырка то же самое делал по серой краске. Особый порядок окрашивания был у селезня лутка сначала полностью он покрывал белилами, а по ним после просушивания наносились черные пятна и полоски, клюв красился в черный цвет.

Таким образом, года за четыре сформировал достаточную, на мой взгляд, нырковую группу: по две пары гоголей, морских, хохлатых и красноголовых чернетей, пару синьги, одного турпана и лутка. В это же время постепенно учился делать манщики речных уток, что оказалось намного труднее. Во-первых, у них другая общая конфигурация головы, шеи и корпуса, приподнятые и в разной степени заостренные хвосты, иное положение маховых перьев крыла, что нужно подчеркнуть вырезом их концевых контуров в задней части спины.

Во-вторых, окраска речных уток, особенно селезней, настолько сложна, что повторить ее даже в некотором приближении доступно только художественно одаренным людям. Об использовании в качестве образцов великолепных рисунков выдающихся русских художников-анималистов из упомянутого атласа не могло быть и речи. Поэтому я решил хотя бы примитивно копировать манщики тобольских мастеров, которые раскрашивали речных уток более точно, чем нырковых.

В общей сложности сделал по две пары шилохвостей и свиязей да одну пару чирков-свистунков. Так же, как и нырков, кроме клювов, полностью покрывал подготовленные фигурки селезней серой краской, а самок под цвет коры тальника желто-коричневой с легкой зеленью. Остальные цвета пытался более или менее похоже срисовать с деревянных оригиналов. Во всяком случае, на охоте утки не пугались моих изделий, с интересом подлетали, а изредка и подсаживались.

Чучела из пенопласта, быстро ставшие модными и в какой-то мере престижными, делали для себя многие охотники. У одних была лучше раскраска, у других технология изготовления. Отдельные умельцы для более экономного, точного и быстрого раскроя листов использовали не только лобзик, но и туго натянутую медную проволоку, через которую пропускали электрический ток. Чтобы хрупкие головы не отламывались при транспортировке, их делали съемными, закрепляя на резинке через отверстие в донце. Для большей устойчивости на воде к донцам приделывали свинцовые полоски или кружки. А сами донца красили серой краской, тогда в перевернутом положении они не пугали подлетающих уток.

Сейчас невозможно сказать, каких манщиков к концу 60-х годов было больше у охотников Обь-Иртышья пенопластовых или резиновых, однако деревянных стало заметно меньше.

Но подлинно переломными 50–60-е годы стали в связи с постепенным переходом охотников региона на применение бездымного пороха, чему способствовал выпуск достаточного количества нитропорохов и отечественных ружей, рассчитанных на их применение, капсюлей «Жевело» и папковых гильз под них, а также дополнительного оснащения для снарядки: весов с разновесами до сотой доли грамма и дозаторов для точного и быстрого отмеривания пороховых зарядов.

Остальные принадлежности: приборы «Барклай», закрутки, калиберные пыжи, калибровочные кольца, ручные экстракторы и эксцентрики-извлекатели для вынимания из патронников раздувшихся после выстрела гильз и застрявших трубок с оторванными донцами завозились на Север под применение пайковых гильз с пистоном «Центробой» еще с конца 30-х годов. Они были в продаже почти везде, так как не пользовались спросом у большинства охотников, признававших только металлические гильзы.

Поэтому тем немногим, кто это имел, пришлось дополнительно обзаводиться только гильзами, капсюлями, порохом, весами и дозатором. Для меня процесс переоснащения закончился получением 600 гильз по знаменитой системе «Посылторга». Приступая к их снаряжению, достал давно хранившийся без употребления прибор «Барклай»: калиберный цилиндр с рычагом на шарнире для вставления капсюлей и круглую деревянную подставку под гильзу с бортиком по диаметру ее донца и круглым отверстием в центре чуть шире пистонного донца.

Как оказалось, его рычажный пресс, иногда даже сминавший пистоны «Центробой», потребовал значительно больших усилий, чтобы вставить капсюль «Жевело». Заметив вскоре на ладони мозоль, ввел первое усовершенствование надел кожаную перчатку. Второе появилось после охоты, когда потребовалось извлекать капсюли из дефицитных гильз для повторного использования. В основе его был тот же напильник, острый незакаленный конек которого затупил и обточил по диаметру капсюльного гнезда. Позже идеальным вышибным штифтом стал использованный клапан от цилиндра судового двигателя с довольно распространенного на Севере рыболовного катера.

Снаряжателем (как говорили старые охотники) «Барклай» я пользовался много лет вплоть до перехода на фабричные патроны как наиболее простым и практичным, особенно для быстрой запрессовки капсюлей. Для сравнения, более сложный прибор «Диана» можно считать усовершенствованным только для извлечения стреляных капсюлей. Он имел вышибной стержень с иглой для металлических гильз и двусторонний стержень для выбивания капсюлей «Цептробой» и «Жевело» из бумажных. Эти стержни через калиберную втулку-сердечник нацеливались точно на пистонное гнездо. Гильза ставилась на такую же подставку, как у «Барклая», и под ударами деревянного молотка но сердечнику капсюли падали в центральное отверстие подставки. Но процесс вставления капсюлей оказался менее удобным. Их нужно было ставить на металлическую пластинку, нацеливать (наживлять) на пистонное гнездо гильзы со вставленным внутрь сердечником и ударами молотка по нему запрессовывать капсюль. А при помощи «Барклая» это делается намного быстрее, безопаснее и без лишнего шума.

В 60-е годы наиболее современным считался универсальный прибор для снаряжения патронов конструкции инженера А.М. Сидоренко (УПС). При помощи удобного, широкого и овального, подпружиненного рычага с двумя нажимными дисками и закрепленного под ним штифта с четырьмя навинчивающимися сменными насадками он обеспечивал быстрое извлечение капсюлей и мягкую, бесшумную их запрессовку, даже более ровную, чем «Барклай». А при наличии таких дополнительных принадлежностей комплекта, как высечка, навойник, втулка-калибровка, извлекатель пыжей, пуансон и муфта со струнами для завальцовки дулец в виде «звездочки», УПС позволял качественно выполнять все операции по снаряжению патронов.

Тем не менее, для извлечения и запрессовки капсюлей «Жевело» мне вполне достаточно было «Барклая» и самодельной вышибалки. Что касается «звездочки», то испробовав одноименный пресс, который иногда сминал дульца гильз и требовал дополнительной завальцовки по краям, я подумал, что этот метод надежнее применять в заводских условиях и остался верным обыкновенной закрутке.

Первым, до сих пор предпочитаемым мною даже в патронах заводского снаряжения, бездымным порохом стал пластинчатый пироксилиновый «Сокол». Он был удобен в зарядке, так как допускал отклонение от установленной навески до 0,05 г и не требовал частой проверки дозатора, кстати, очень надежного и точного устройства. Дог искалось и более сильное сжатие при запыживании, чем у других нитропорохов.

Охотники оцепили главное преимущество «Сокола» его взрывную мощь, втрое большую, чем у черного пороха. На 20 метров в секунду стала выше и скорость полета дробового снаряда в десяти метрах отдула, благодаря чему увеличились резкость боя и дальность прицельного выстрела.

В то же время заметно не проявились другие, ранее разрекламированные преимущества нитропорохов. Не стали ощутимо слабее звук выстрела и отдача. Если дыма вылетело меньше, то появилось дульное пламя, очень заметное в сумерках. В стволах было меньше видимого нагара, но замечался налет ржавчины, вызванный влиянием на металл кислоты, которая получалась отсоединения образующихся при сгорании пороха водяных паров и окислов азота. Поэтому вначале некоторые охотники считали, что «Сокол» портит стволы, а все дело было в отсутствии регулярной чистки щелочными маслами. Столкнулись запасливые северяне и с коротким гарантийным сроком хранения бездымного пороха и необходимостью увеличивать заряды для охоты в зимнее время.

В конце 60-х годов часть охотников, в том числе и я, стала переходить на патроны заводского снаряжения. У меня сохранилась этикетка с коробки патронов 16 калибра тех времен «Партия № 122. ГОСТ 7840–68. Капсюль «Жевело». Порох бездымный «Сокол». Вес пороха 2,1 г. Дробь № 5. Вес дроби 27 г Длина гильзы 70 мм». У них были практически однострельные папковые, не очень прочные гильзы, обычные картонные и войлочные пыжи, простая завальцовка закруткой. Совершенствование всего этого еще предстояло.

























































































































































































































































ГЛАВА III. У СЛИЯНИЯ ИРТЫША И ОБИ. ИЗ ДНЕВНИКА УТИНЫХ ОХОТ 1971–2007 ГОДОВ


Страсти к охоте нельзя изменять,

Пусть ее вырвет из сердца могила.

    М.В. Андриевский




ПЕРВАЯ ВЕСНА

Первые 25 сезонов моей весенней утиной охоты прошли на ямальской земле. А летом 1970 года после окончания Свердловской высшей партийной школы получил назначение редактором ханты-мансийской окружной газеты. На рейсовом теплоходе вместе с семьей и домашним скарбом привез из Салехарда полуавтомат МЦ 21–12 в экспортном исполнении, серийную вертикалку Иж–12 шестнадцатого калибра, набор лично сделанных пенопластовых утиных манщиков, десятка полтора гусиных профилей из авиационной фанеры, всю необходимую охотничью амуницию и четырехпольного русского спаниеля Джойку.

Чуть раньше сюда переехал мой старый ямальский приятель Владимир Кириллович Конев, тот самый, уже известный читателям Кириллыч, дипломированный охотовед и потомственный таежный охотник. Это был (царство ему небесное!) бесконечно добрый и скромный человек, отличавшийся необыкновенным спокойствием и самоотверженностью. Он и погиб несколько лет спустя, спасая женщину от неожиданно тронувшегося автомобиля.

Кириллыч познакомил со своими, как и я «безлошадными», друзьями Иосифом Андреевичем Никитиным и Александром Ивановичем Львовым: динамичными, азартными в общем, заядлыми охотниками. Все мои будущие напарники имели добротные ружья Иж–54, а Конев еще и более длинноствольное, но не очень прикладистое Иж–49.

Весь осенний сезон 1970 года мы ездили вместе на угловато-грубой, тяжелой, но очень вместительной и устойчивой на крутой иртышской волне дюралевой шлюпке «Тюменке» Кириллыча, оснащенной безотказным мотором «Вихрь–20».

Условия охоты оказались намного комфортнее ямальских. На более высоких и сухих берегах обширные уже скошенные луга не только привлекали целые стаи кроншнепов, но и облегчали ходовую охоту на уток у озер или обмелевших проток, а особенно дальние переходы к местам вечерне-утренних перелетов. Заболоченные участки с высокими непроходимыми кочками встречались реже, хотя густой некошеной травы было достаточно, но ходить по ней было не трудно. Пойменные разливы-соры высыхали раньше, превращаясь во влажные низины с невысокой растительностью, где водилось много бекасов и дупелей.

Все это наводило на мысль о соответствующих особенностях и весенних угодий. Чтобы как-то зафиксировать ландшафтно-климатические отличия Обь-Иртышья, начал регулярные наблюдения и с конца августа до середины октября опубликовал в газете пять заметок фенолога.

Осень пролетела быстро, а с первых чисел ноября и до конца февраля воцарилась необыкновенно жесткая зима с частыми сорокоградусными морозами. Все это время я с нетерпением ждал весну и постепенно готовился к охоте. Северную теплую амуницию переделал в огромный спальный мешок. Низ сделал из малицы на собачьем меху, лишь обрезав рукава с капюшоном и зашив отверстия. Верхнюю часть сшил из овчинной длинной шубы-борчатки, которой хватило и на большой клапан. В сложенном виде он использовался как удобная подушка, а в сильный холод позволял закрываться с головой. Из старой одежды оставались меховые жилет и куртка, а также удобный драповый хантыйский гусь-балахон. Дополнительно купил брезентовые куртку и длинный плащ светло-зеленого цвета да зелёные стеганые штаны. Кроме этого, у меня были пилотский меховой шлем, резиновые болотные сапоги с собачьими меховыми носками и спасательный жилет со вшитыми в брезент пенопластовыми пластинками.

Выстрогал из пенопласта несколько новых манщиков, в том числе пару кряковых уток, и подкрасил все старые. Запасся дефицитными тогда снаряженными патронами и с нетерпением ждал весну. Ее астрономическим началом считается 21 марта, день весеннего равноденствия, когда день начинает прибывать, а ночь убывать. По календарю весна приходит первого апреля, метеорологи отсчитывают этот период года с первого марта. Ботаники считают верным признаком ее наступления начало сокодвижения у растений, орнитологи прилет птиц и т.д. Словом, приметы у всех свои, но самые верные: образование проталин на солнечных склонах, веселая капель, длинные хрустальные сосульки, оживление птиц.

В том году после суровой зимы март-капельник с запозданием принес тепло. Но независимо от этого первые признаки весны своевременно проявились на небе. Оно стало вдруг каким-то не по-зимнему нежным, огромным и синим, днем прозрачно-светлым, вечером, на закате золотистым. Прояснились дали. Такое, наверное, в самой ранней стадии явления заметил Александр Блок:

Ветер принес издалека
Песни весенней намек.
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.
В этой бездонной лазури,
В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.

«Весна света» очень метко, проникновенно и прочувственно назвал начальную фазу этого особенно радостного времени года замечательный писатель-натуралист Михаил Михайлович Пришвин. Он первым описал «небесный ледоход», увидел, как «в световом половодье на небе плывет облако, большое, теплое, каких не бывает зимой».

И вот уже стали ноздреватыми посиневшие небольшие сугробы на солнцепеке, потемнели и размокли дороги, по колеям побежали ручьи. На голых березах и тополях прошли шумные воробьиные собрания с традиционным вопросом: о подготовке к весне. Наиболее хозяйственные из наших серых плутоватых спутников начали с веселым щебетанием носить солому и разную ветошь для строительства гнезд.

На высокие рябины и черемухи в палисадах садятся первые стайки крупных хохлатых птиц с серебряными звенящими голосами. Это свиристели, кочуя с юга на север, ищут оставшиеся ягоды.

В окрестностях города я наблюдал брачный полет постоянно зимующих здесь черных воронов. Заметил несколько крикливых стаек галок. Нынче они впервые за многие годы улетали от жестоких морозов на юг. Следом за ними прилетели серые вороны, также нередко остававшиеся на зимовку, и стайки пуночек-подорожников или снежных воробьев, кочующие из степей и полустепей в тундру. По словам знакомых рыбаков, позже обычного появилась и первая перелетная птица-орлан-белохвост.

Прилет долгожданных водоплавающих птиц связан уже со следующей фазой весной воды, когда на пойме образуются мелкие водоемы-лайды от таяния снега и заливаются низины-соры. А массовый пролет уток, как правило, совпадает с ледоходом, если не задерживают холода.

Ледовую обстановку мы отслеживали не только по газете, где регулярно публиковались сводки, но и «инструментально» по установленной у причала речного порта толстой черной трубе с крупной белой шкалой уровня воды. Бывали здесь частенько, так как рядом, у берега, стояла лодка Кирилыча жил его друг, Аркадий Гузанов, выделивший в своем сарае угол для хранения нашего охотничьего имущества. Туда постепенно перевезли мотор и канистры с бензином, манщики, палатку, спасательные жилеты, теплую одежду, котелок, топор, запас патронов.

Одновременно вели визуальные наблюдения за состоянием реки и поймы. Наиболее заметно вода прибывала в конце апреля, когда потеплело, началось активное таяние снега, с берегов побежали ручьи. А особенно сильно в преддверии и начале ледохода с усилением притока из верховьев реки. С другой стороны Обь с ее еще прочным льдом стала своеобразной временной запрудой, вызвавшей резкий подъем воды, подтопивший пойму в низовьях рек. Только дня через два, после того как бурный иртышский ледоход разломал часть обских ледяных полей и разошелся по разрывам и закраинам, уровень воды также резко спал, оставив по берегам и низинам «обсохшие» льдины, а около протоки Малая Неулевая прочно севший на мель катерок – «тэбээску».

Несмотря на холодную продолжительную зиму и толстый ледяной покров, благодаря именно сильному напору воды Иртыш полностью освободился ото льда в средние сроки 4 мая. Тогда же в бассейне этой реки открылась весенняя охота. К сожалению, своевременно начать сезон не удалось. Вечером 5 мая было торжественное собрание, посвященное Дню печати и Дню радио, где я делал доклад. Трое постоянных спутников терпеливо ждали у загруженной мотолодки и явно вспоминали опоздавшего всякими недобрыми словами.

Сразу после доклада я попытался отпроситься у секретаря окружкома партии, но он, человек педантичный и, по-моему чуждый всяких контактов с природой, жестко отрезал: «Вот послушаешь все выступления, отстоишь гимн, тогда и поедешь». А там были разные приветствия, подведение итогов смотра-конкурса стенгазет и награждение победителей...

Выехать мы смогли только в девять часов вечера. По реке еще несло редкие запоздалые льдины, какие-то сучья, бревна, а порой – целые деревья с вывороченными корнями. Чтобы не столкнуться с ними в сумерках, решили остановиться в заброшенном подсобном хозяйстве на протоке Редечной. Здесь сохранился один дом, в котором зимой жили рыбаки, а летом сенокосчики.

Только пристали, как начался интенсивный вечерний пролет уток. Одна за другой, свистя крыльями и перекликаясь, стаи на разных эшелонах шли по долине Иртыша. Некоторые снижались совсем недалеко, за высокими тальниками, где было известное моим спутникам озеро. Львов и Никитин, как самые азартные, быстро расчехлили ружья, схватили патронташи и выпрыгнули из лодки.

Кириллыч только ухмыльнулся, уверенный в бесполезности их марша-броска, и сказал, что пока не стемнело, надо унести в дом все необходимое для ужина и ночлега: котелок, чайник, топор, продукты и спальные мешки. Дом представлял из себя еще крепкий бревенчатый четырехстенок. Поднявшись по ступенькам высокого крыльца, видимо рассчитанного на паводок, отворили закрытую на задвижку дверь в дощатый просторный тамбур. Прямо перед собой увидели уложенные от стены до стены колотые сухие дрова, а слева обитую старым одеялом дверь в дом. Там, справа от входа, белела кирпичная печь с плитой, на полках поблескивала немудреная дюралевая посуда, на полу оцинкованные ведра. Напротив, у окна, небольшой столик, явно предназначенный для кухонных нужд. У окна в середине торцевой стены был большой стол, вдоль боковых стен просторные нары.

Для меня, не сторонника, а даже противника весенней ходовой охоты, вечерняя зорька была потеряна, но привлеченный частой стрельбой у озера, решил все-таки подсмотреть там какое-то место для утренника. Начинало смеркаться, когда буквально продравшись сквозь заросли, увидел широкий овальный водоем, со всех сторон окруженный высокими ивами, подступавшими почти вплотную к крутым берегам.

Утки, подлетая к нему, играли на воду, но не садились, а уходили на высоте, самое меньшее, метров пятьдесят. Иосиф и Александр безрезультатно обстреливали их из кустов, которые заслоняли обзор. И если какие-то стаи летели на расстоянии верного выстрела, своевременно заметить их в сумерках невозможно. Поскольку на озере не было ни одной отмели, ни одного мыска для устройства скрадка, да и без лодки из-за глубины не обойтись, я понял, что и утром здесь делать нечего. Но решил постоять до конца перелета, хотя бы посмотреть и послушать. Пару раз даже выстрелил по неожиданно налетевшим шилохвостям. Все вернулись на стан уже в темноте и без трофеев.

Кириллыч к тому времени засветил десятилинейную керосиновую лампу и растопил печку. Вскоре на столе дымилась рассыпчатая картошка, выращенная тещей Иосифа. Кириллыч поставил огурцы собственного засола. Мы с Львовым, как безземельные крестьяне, достали купленного в магазине соленого муксуна и рыбные консервы. Выпили за начало охотничьего сезона водки. В завершение Кириллыч приготовил свой фирменный напиток бросил в кипящую воду три вида чая: байховый, плиточный и прессованный листовой.

Торопиться было некуда, ведь и утренняя зорька заведомо упущена. Мы вдоволь наговорились и, расстелив на нары спальные мешки, легли спать. Утром после завтрака Кириллыч мобилизовал нас на полную уборку в доме. Вымыли посуду, подмели пол и зарыли в землю мусор. Раскололи несколько сухих чурок, лежавших у дома, и заполнили поленницу в тамбуре.

Пока собирались и загружали лодку, неугомонный Львов сбегал на озеро и принес утку-шилохвость. По этому поводу Кириллыч ворчливо заметил: «Стоило ли задерживать отъезд из-за браконьерской добычи?» Тем не менее, так называемый «пристрел» самок на весенней охоте практически неизбежен и Львова поздравили с полем. «Ну ладно, согласился Кириллыч, чтобы скрыть твою оплошность, сварим утку в первую очередь».

Через несколько минут мы вышли на Иртыш около также заброшенного, но пока не разрушенного подсобного хозяйства рыбоконсервного комбината с домами и загонами для скота. Проехав немного вдоль правого иртышского берега, свернули в Мануйловскую протоку.

Миновали первый населенный пункт подсобное хозяйство районного потребительского кооператива. Рядом с добротными помещениями для временного (до зимы) содержания и откорма закупленного у населения скота ухоженные жилые домики с покрашенными наличниками. Людей не видели. Об их присутствии свидетельствовали лающие собаки, развешанное на веревках белье и лодки на берегу

Разгулялся тихий, солнечный, теплый день. Поднятые шумом мотора, метров за 100–150 начали взлетать утки, сидевшие в заталье на разливах. Погода и обилие дичи вселяли уверенность в успехе предстоящей охоты. Все оживились, но плотно завязанные у подбородка шапки, защищавшие от резких холодных потоков встречного воздуха, рассекаемого быстро движущейся лодкой, позволяли общаться только громким криком прямо в ухо собеседника.

Разговорились, когда кончился бензин, как раз на траверзе деревни Мануйлово, умирающей в результате неумной политики укрупнения сельхозартелей. Скот отсюда давно вывезли, последние дни работали контора когда-то передового колхоза «Искра», магазин и медпункт, поскольку не все люди уехали. А возникла деревня еще в XVII веке, когда самаровский ямщик Оленев купил здесь у местных хантов землю для своей заимки, и долгие годы она носила официальное название Оленево.

Для охоты без легкой лодки предстояло искать неглубокие разливы, позволяющие расставлять манщики и подбирать трофеи вброд. Оценив уровень воды, мои опытные спутники предположили, что подобные угодья могут быть недалеко от верхнего устья протоки Горная, текущей вдоль коренного берега Иртыша от деревни Ярки до Ханты-Мансийска. Здесь же проходила линия весеннего пролета речных уток. Поэтому немного не доезжая Ярков, причалили к летнему стану ярковских животноводов, так называемой «летней дойке». Надеялись использовать какой-то навес или дощатый сарайчик, но кроме коровьих загонов из жердей ничего не заметили.

Зато разливы по сторонам были видны. Мы быстро поставили палатку, положив под брезентовое дно для теплоизоляции лодочные решетки и спасательные жилеты. Прибрали все имущество, взяли ружья, патроны, манщики и разошлись в поисках мест для засидок, а практически уже на охоту.

Я пошел вдоль небольшого ручья, впадавшего в широкую вытянутую низину, где образовался разлив снеговой воды. С севера он был окаймлен очень высокими старыми кустами ивы, больше похожими на деревья. Они создавали как бы дополнительный фон для маскировки скрадка и были близким источником строительного материала. Но сначала классическим треугольником расставил манщики всех имевшихся у меня видов, кроме морских чернетей и синьги, для которых водоем был недостаточно глубок, да и время прилета их не подошло.

Нарубив таловых веток и нарезав сухой прошлогодней травы, сделал открытую подковообразную загородку. Пока обустраивался, на манщики дважды прореагировали утки-дуплогвездники, луток и гоголь, прилетавшие со стороны примыкающей к лесу Горной протоки. Они с шумом снижались, но, заметив меня, круто взмывали ввысь. Другие утки по сторонам летали редко, вероятно, пользовались хорошей погодой для кормежки и отдыха. Уже заканчивая маскировку травой изнутри скрадка, вовремя увидел селезня шилохвости и снял в высоком боковом полете. Только принес его в засидку, как вдали показался еще один шилохвост, летевший прямо на меня. Королевского выстрела не получилось, так как он рано пошел на снижение, и я нажал на спуск, когда тот расправил крылья для посадки.

Как договорились, после устройства скрадков все собрались на стане. Кроме уток, я подобрал пару щук-двухлеток, оставшихся в полузатопленных кочках после резкого спада воды, скопившегося на лугу в результате ледяного затора в устье Иртыша. Остальные принесли три утки и три щуки.

Уху сварили по рыбацкому рецепту в пятилитровом ведре, заправив крупными картофелинами, луком, перцем, а под конец вылили полстакана водки. А поскольку добыча была теперь у всех, по чарке выпили, поздравив друг друга с полем. На десерт снова был крепкий тройной чай. Затем немного отдохнули. Кириллыч курил у костра, я чистил ружье и калибровал неустойчивые к влаге папковые патроны, а Львов с Никитиным (впервые за годы охоты) увидел подобное играли в шахматы, лежа на расстеленном брезенте.

Вечерник был просто сказочный: на небе ни облачка, вода зеркально-спокойная, и тепло никаких тебе сугробов, как на Ямале. Сижу в меховом жилете под брезентовой курткой, дышу полной грудью и не нарадуюсь. Кругом весеннее оживление: пролетают на север лебеди, чайки, какие-то мелкие птички, в разливе плещутся щуки, справляя икромет, где-то громко квакают лягушки.

Непонятно, куда подевались валом летавшие накануне утки. Наверное, прошла первая волна. Над поймой изредка летали парами и небольшими стайками-свадьбами местные шилохвости, свиязи и чирки-свистунки. Однажды, правда, с высоты на мои чучела с большой скоростью спикировало штук полсотни хохлатых чернетей. Чтобы не задеть самок.

И пришлось дать им возможность затормозить над водой и просто расстрелять пару селезней, погасивших скорость.

И тут же я был отмщен за легкую добычу. Пошел подбирать трофеи без ружья, а из-за кустов вылетела огромная стая гусей-пискулек, не занесенных тогда в Красную книгу. С тревожными криками они смешались в кучу над моей головой. Полный больше самопропии, чем самокритики, я терпеливо прождал до темноты. К сумеркам где-то застонали-заныли чибисы, а парившего над поймой дневного мышелова-канюка сменила болотная сова, несколько раз зависавшая над скрадком. Услышав вдалеке призывный свист селезня-свиязи, искавшего самку, насторожился, а увидев его на фоне светлого неба, красиво сбил прямо над манщиками.

Такой результат меня более чем устраивал да и не в добыче дело. После двухгодичного перерыва я вновь ощутил весну в природе, а значит, и в сердце. Львов с Никитиным, взявшие по паре уток, были недовольны своими разливами и решили наутро ехать на мотолодке искать другие места. Кириллыч, застреливший одну утку, сохранял традиционное олимпийское спокойствие и, разжигая костер, с хитринкой в глазах напомнил, что некоторым пора бы подумать о праздновании Дней печати и радио. Я принял вызов и достал бутылку из неприкосновенного запаса. Этот праздник касался не только меня, все трое спутников были внештатными корреспондентами газеты, выступали иногда и перед микрофоном.

На утреннюю зорьку ушел первым за час до рассвета. Но пролетные стаи так и не появились. Мой скрадок был почти незаметен на фоне кустов, и местные утки четырежды смело пытались подсесть к манщикам. Стрелять затормозивших для посадки птиц совсем не трудно, а королевского выстрела опять не получилось.

Вернувшись к палатке, застал Кириллыча за ощипыванием трофеев. Вместе обработали пять тушек и целиком заложили в ведро, заправив так же, как уху, только без водки. Подъехали улыбающиеся Львов с Никитиным, привезли с десяток уток и белолобого гуся. Они рассказали, что сразу за устьем протоки Большой Варовой, впадающей в Мануйловскую почти напротив нашего стана, много широких и глубоких разливов. Но на пологих берегах нет ни кустов, ни заливчиков. Чтобы не пугать дичь, дюральку пришлось оставлять очень далеко от скрадка. Там нужна была маленькая, лучше резиновая лодка.

После супа из собственной добычи, традиционно называемого охотниками шурпой, и опять же сверхкрепкого чая Кириллыч, Никитин и Львов улеглись спать в палатке. Я же, сильно соскучившийся по охоте, посидел у догорающего костра и пошел к скрадку. Снова охотился до темноты, ожидая пролетных стай, да так и не дождался. И местная утка летала плохо. Высидев четырех снижавшихся над чучелами свиязей и чирков, сделал один красивый выстрел в высоком угловом полете по широконоске, но все же не королевский. А так хотелось.

Львов и Никитин опять уезжали на Варовую и добыли несколько уток. Кириллыч, совсем отбившийся от охоты, нашел узкий ручей со встречным движением озерной и речной рыбы, ухитрился поставить обрывок старой сети, куда попались большой карась, окунь, по паре щук и подъязков. Получилась уже двойная уха. Сначала сварили окуня, подъязков, головы и хвосты карася и щук. Затем все это вынули, бросили картошку, луковицу и чуть позже куски филе карася и щук. Без заправки перцем и водкой тоже не обошлось. Ужин был шикарный, но, к сожалению, последний на этой охоте.

К следующей утренней зорьке, казалось, следовало бы хорошо отдохнуть. Львов и Никитин так и сделали. А мы с Кириллычем не стали спать и всю ночь просидели у костра, вспоминая ямальские встречи, старых друзей и совместные охоты: две удачные гусиные и неудачную утиную, когда активно летавшие днем утки вечером словно исчезли куда-то.

На следующий день история повторилась только в другое время суток. Утром Кириллыч разбудил Львова с Никитиным и забрался в палатку Они снова уехали на мотолодке, а я, не спавший две ночи, пришел в скрадок и начал упорно бороться со сном. Наверное, влияла и погода небо затягивалось серо-свинцовыми облаками, холодало. А утки вдруг оживились и стали низко летать над поймой. Но я, то и дело впадая в дрему, часть налетов пропустил, часть безрезультатно обстрелял. Взял только пару свиязей и лет прекратился. Птица запала. Заморосил холодный дождь, перешедший в легкий снег. И неожиданно счастливый финал, предел мечтаний! Прямо на скрадок метрах в тридцати над землей, ровно, в поисках затишья, не играя на чучела, летели шилохвости. Впереди, согласно утиному этикету, самка, за ней, как по нитке, три самца. Двух последних я снял быстрым дуплетом. Один упал в воду, второй за скрадок. Можно считать за полтора королевских выстрела.

По шуму мотора догадался, что Львов и Никитин приехали. Мой скрадок находился недалеко от стана, и крик Кириллыча был отчетливо слышен: «Сматывай манщики, едем домой!»

Зная крутой нрав традиционных похолоданий после ледохода, часто сопровождаемых сильными морозами и снегопадами, они приняли решение снять лагерь. При дележке уток каждому досталось по десятку. Считая съеденных, всего было добыто вместе с гусем 45 птиц. Очень даже неплохо при отсутствии массового пролета.

Быстро собравшись, мы выехали, чтобы успеть укрыться от непогоды в Мануйлово. Только отчалили, навстречу нам, как говорят, «взадир» течению реки, задул резкий северный ветер. На «Тюменке» не было ни ветрового стекла, ни дистанционного управления. Кириллыч сидел у мотора, принимая на себя основные брызги от рассекаемых лодкой воли, доставалось и пассажирам. Тут же налетел густой заряд из мелких, острых и сухих снежинок, какой-то удлиненной крупы, затруднивший управление лодкой. Защитные очки не помогли, и рулевой прикрывал лицо меховой рукавицей.

К счастью, деревня недалеко, и вот мы уже сушимся и греемся у печки в колхозной конторе. На плите сварили картошку, вскипятили чайник, достали рыбу и консервы. Контактный Львов принес из пекарни две буханки свежего, ароматного и мягкого деревенского хлеба.

Под вечер шторм неожиданно стих. Опять же в темпе мы погрузились в лодку и меньше чем за час приехали в Ханты-Мансийск.

Было желание еще раз съездить на Иртыш, захватить лодку и проверить разливы у Большой Варовой протоки, так как они расположены ближе к речной магистрали, а значит, и к линии пролета. Сроки охоты позволяли сделать это в следующие выходные, но не позволили дела.

Обская охота открывалась на десять дней позже, и побывать на закрытии сезона все же удалось. И, скорее, это была даже не охота, а прогулка на катере типа «Ярославец», принадлежавшем строительной организации, где главным инженером работал бывший ямалец. Он и пригласил нас с Кириллычем в коллективную поездку на природу.

В субботу около десяти часов утра мы отошли от причала, который был чуть ниже речного вокзала. Слева, в верхнем устье протоки Байбалак, виднелся ранее довольно большой, а ныне полностью заброшенный поселок речников Затон, справа Санаторный мыс. В 30-е годы здесь был открыт детский санаторий, преобразованный позже в пионерский лагерь. В память о нем текущий по долине ручей стали называть Пионерском. Сейчас от его устья лежит путь к биатлонному стадиону

Тогда здравница уже не работала, но на склоне оставались три широкие лестницы и три строения, покрытые поблекшей от времени голубой краской: какой-то небольшой домик, выше красивый главный корпус с мезонином и верандой, еще выше чуть меньшее по размеру здание, частично скрытое лесом.

За горой пойма была уже с двух сторон Иртыша, и он стал как бы более широким и светлым. Легкий ветерок приподнимал почти незаметные пологие волны, отчего вода казалась светло-голубой и почти гладкой. По течению несло мелкие подтаявшие льдинки. Одна из них, как белая друза, торчала из пучка сена, а плывущие мелкие кучки пены пузырились, словно намыленные мочалки. В начале одиннадцатого восходящее солнце осветило левый берег, и прошлогодняя трава засверкала яркой желтизной.

С противоположной стороны минуем притоки Иртыша, Малую и Большую Неулевые. Катера, застрявшего где-то здесь во время ледохода, уже не видно ушел по прибывшей воде. Затем последний приток, Тренька, и знаменитое слияние двух могучих сибирских рек, где некоторое время текут рядом, не смешиваясь, два разноцветных потока: коричневатый иртышский и более светлый обской. Вот и высокий поворотный мыс, где Обь меняет не только направление своего течения с широтного на меридиональное, но и название «Средняя» на «Нижнюю».

И снова справа гора, а слева пойма. В одиннадцать часов были у поселка Кирзавод, через полчаса вошли в Ендырскую протоку. Из-за кустов иногда взлетали утки, а на полузатопленных низинках токовали разноцветные стайки турухтанов. Около часа дня прошли нижнее устье Байбалака и стали искать подходящие разливы. Их было много, и оставалось подобрать удобное место для стана. Остановились у высокого берега, поросшего старым тальником с вкраплением берез. То, что надо сухо, за ветром и топливо рядом.

Среди семи наших спутников, включая капитана и механика катера, особо заядлых охотников не нашлось, многие даже не имели манщиков и приехали просто отдохнуть, посидеть у костра, а заодно и побродить с ружьем.

Поэтому, как только покрепче привязали судно к толстому дереву и установили трап, все с энтузиазмом начали выгружать рюкзаки, набитые провизией и не только, оборудовать стоянку, кострище, заготавливать дрова.

Вскоре на импровизированном столе появились традиционные ханты-мансийские закуски собственного производства: горячая картошка, муксун-колодка, вяленый язь, соленые огурцы и помидоры, квашеная капуста. Поскольку строители имели свой отдел рабочего снабжения, то удивили и редкие по тем временам батон колбасы сервелата, высокая четырехугольная банка югославской консервированной ветчины и бутылка армянского коньяка с красивым изображением белой горы Арарат на голубом фоне этикетки. Из напитков предлагались также обычный питьевой спирт, московская водка и продукция местного пищекомбината жигулевское пиво и сладкая газированная вода, а в конце крепчайший тройной чай по рецепту Кириллыча.

Хотя алкогольными напитками решили особенно не увлекаться, по продолжительности и обилию еды привальный обед превратился в веселый пикник. Однако на зорьку все отправились своевременно.

Мы с Кириллычем в надежде пострелять нырковых уток выбрали широкий чистый разлив. Я построил скрадок на мысу, окружив его двумя десятками манщиков. А верный себе Кириллыч использовал под засидку большую сучковатую корягу, лежавшую у самого берега, и вброд поставил полтора десятка резиновых чучел.

Так как нырки любят больше летать утром, да и штилевая теплая погода располагала их к добыванию корма, вечерник мы просидели почти вхолостую. Я снял пару селезней, шилохвость и свиязь, подлетавших к манщикам в поисках самок. Кириллыч добыл редкую здесь серую утку Несколько птиц принесли наши спутники. Появился законный повод поздравить друг друга с полем. Поэтому ужин был настолько веселым и раскованным, что утром половина команды на охоту не пошла.

Мы ушли на рассвете, но нырки начали понемногу летать часов в восемь-девять, хорошо реагируя на чучела. Моими трофеями стал полный набор чернетей: одна морская и по паре хохлатых и красноголовых. Столько же уток взял и Кириллыч.

Над кустами у стана уже вился серый дымок костра. Пора собираться, чтобы успеть возвратиться в город до темноты. Подхожу к Кириллычу, а он шарит длинной палкой по дну.

– Понимаешь, прострелил вчера по неосторожности пару манщиков. С утра они еще «клевали носом», видно, что воды набрали, а потом утонули. Сейчас выужу.

И действительно, нащупал поводок с грузом, зацепил «утопленников», но при этом оступился и буквально сел в воду Я помог ему выбраться на берег, снять теплую куртку, залитые до краев сапоги, ватные брюки и отжать, что можно. Полураздетый, он поспешил к костру, благо, стоянка недалеко, а в катере нашлась сменная одежда.

Там уже было готово третье, также праздничное застолье хорошо отдохнувших и достаточно настрелявшихся строителей. Украшением стола стало десятилитровое ведро, по-местному бадья, утиного супа. Рассиживаться на этот раз было некогда, близился вечер. Бадья скоро опустела, как и ведро с чаем. Поэтому не менее оживленное обсуждение удачной, как бы теперь сказали корпоративной вылазки, продолжалось в катере, который к наступлению сумерек успел прийти в город.

По моим фенологическим наблюдениям лишь одного сезона и впечатлениям от двух кратковременных поездок, конечно, трудно было судить обо всех особенностях весенней охоты в Обь-Иртышье, но кое-какие отличия заметил.

Главное, что весна у слияния двух великих рек наступает почти на месяц раньше, чем в окрестностях Салехарда, где Обь очищается ото льда в среднем 31 мая и обычно при максимальном уровне воды. Время же ледохода на Иртыше не совпадает с пиком паводка и определяется способностью течения поднять, разрушить и унести ледяной покров, после чего прибыль воды продолжается.

Это нужно особенно учитывать при охоте без лодки на мелководных водоемах, позволяющих какое-то время расставлять манщики и подбирать трофеи вброд. В таком случае для контроля стоит воткнуть в дно палку с зарубкой у поверхности воды. На больших разливах легкая лодка просто необходима. Тем, кому удалось пробраться на угодья до ледохода, следует быть готовым к временному резкому подъему воды.




КЫСКАН У ВАРОВОЙ

После первого сезона я пришел и к такому выводу, что команда из четырех человек великовата для дальней многодневной поездки на одной мотолодке. В ней невозможно даже удобно разместиться при нормальной экипировке. Представьте пару двухместных палаток (других тогда не было), минимум две резиновые лодки, четыре обязательных набора утиных манщиков, гусиные профили, ружья и патроны, а также запас бензина, спальные мешки, продукты и прочее. А если прикинуть вес людей и скарба, то при такой загрузке судно едва ли выйдет на глиссирование и будет зарываться носом в воду как утюг

Поэтому к весне 1972 года готовился с другим напарником, водителем редакции Геннадием Пластининым, местным уроженцем, охотником с детства и знатоком окрестностей Ханты-Мансийска. Симпатичный и стройный молодой человек по характеру был контактным, доброжелательным, веселым и подвижным, как говорят, легким на подъем. Наверное, все эти качества вместе проявлялись в залихватских и одновременно пластичных русских танцах, которые он исполнял на сцене с женой Тамарой, профессиональным хореографом.

Мы обзавелись новой тогда и довольно удачной модификацией «Казанки», оснащенной булями коническими выступами на корме, расширяющимися к транцу. Полые внутри и герметичные, они способствовали большей плавучести и остойчивости судна на волне.

Очень удобное место для стоянки нам выделил на своем иртышском причале директор магазина «Сельхозтехника» Леонид Илларионович Тимошенко. Мы познакомились зимой на родительских собраниях, когда его сын Олег вместе с Андреем учились в первом классе и оба воспитывались как будущие охотники.

Ларионыч, как потом я называл его долгие годы общения, неожиданно облегчил и доставку прицепа с лодкой на пристань, предложив пару колес от какого-то невостребованного сельхозагрегата, подходящих к нашему «Москвичу-410». Чуть шире и больше по диаметру, а главное, с глубокими рифлеными протекторами, они слегка приподняли заднюю ось и заметно повысили проходимость автомобиля по грязной, крутой, не выровненной в то время Самаровской горе.

Как в прошлом году, открытие охоты совпало с Днем печати да еще с какими-то неотложными делами. Чтобы не потерять вечерник, сразу после торжественного заседания пошли с Андреем на самый ближний к городу пойменный разлив Коровью Лайду. Без манщиков и маскировки (тальники в окрестностях давно не росли) мы сели на высоком сухом мысу у самой большой лужи. Перелетавшие с озера на озеро несколько местных крякв оставляли надежду, что в сумерках кто-то из них приблизится к нам.

Вечер был ясный, безветренный, теплый, но какой-то безжизненный. Никаких птичьих голосов, пи самих мелких птичек, обычно щебетавших перед закатом. По сторонам не заметили ни одной проходной утиной стаи. Только над Иртышом в поисках чего-нибудь съестного летали чайки и вороны.

Но тут объявился самый неожиданный трофей! Почти в темноте вдруг отчетливо услышал цыканье вальдшнепа. По звуку определил, что он вылетел из лесистого мыса у порохового склада и делал дугу над лугом. Через секунды уже где-то сбоку послышалось хорканье. Я обернулся в сторону реки и в узкой ярко-золотистой полоске зари увидел низко летящую птицу, довольно быстро машущую крыльями, навскидку выстрелил, боясь, что она исчезнет в тени.

Девятилетний Андрей нашел кулика на сухой выкошенной поздней осенью гриве и с недоумением крикнул:

– Бекас, веретенник, дупель... не знаю кто!

– Вальдшнеп, подсказываю.

– Точно, ты же говорил, что глаза у него почти на затылке.

Окраску рассмотрели уже дома. Сравнивали с разными книжками, находили расхождения, спорили. Но в одном сошлась вся семья, отведав жареного вальдшнепа. Нам он показался лучше других бекасиных и прочих куликов, не говоря уже о рябчиках и чирках. Чувствовался какой-то пикантный, топкий, лесной нюанс во вкусе и аромате. Вот так случайно в книгу об охоте на водоплавающих птиц попал лесной кулик представитель боровой дичи.

Причина вечернего затишья на пойме стала понятной наутро. С хмурого неба подгоняемые резким северным ветром на землю падали редкие сухие снежинки результат не очень сильного на этот раз, но традиционного отзимка после вскрытия реки.

Когда потеплело и позволили дела, мы с Геннадием, соединив по дню отгулов с выходными, утром в пятницу поехали на Большую Варовую тем же курсом, что и год назад. Судя по замеченному тогда времени продвижения «Тюменки» до подсобного хозяйства на Редечной и оттуда да Мануйлово, ехали мы сейчас намного быстрее, несмотря на то, что «Вихрь» не прошел обкатку и скорость сдерживалась ограничителем.

Перед деревней Ярки Мануйловская протока делает поворот направо, а почти у самого изгиба узкое устье Большой Варовой протоки. За ним в направлении север-юг широкий и длинный сор, окруженный низкими луговинами и подходящий в конце почти вплотную к Иртышу. Близость магистральной реки и объясняла, почему основной пролет уток здесь, а не у лесной горы коренного берега, где мы были прошлой весной.

Сравнительно высокие и сухие гривы, пригодные для устройства стана, были только по берегу Мануйловской протоки, разделенному Большой Варовой. Мы выбрали левую сторону, заросшую с северо-востока старыми густыми ивняками, а это и защита от ветра, и сколько угодно дров. Но самое интересное словно по заказу сделанная гавань глубокий заливчик как раз по ширине лодки. Подходи или выходи с любой стороны, не забредая в воду.

Одновременно свои права на заливчик, где, видимо, была их подводная база, заявили водяные полевки. Много лет назад под названием «водяные крысы» они входили в разряд летней пушнины. А теперь, нисколько не боясь пришельцев, шумно плескались недалеко от нас, гонялись друг за другом, пыряли и плавали, грызли травинки, шустро рыли небольшие норки, чтобы достать корневища.

Пожалуй, только они, пара бекасов, токующих над лугом, да блики яркого солнца, играющие на воде, оживляли окрестности. Утки появлялись над разливами редко. Не видно было и каких-либо пролетных птиц. Время позволяло не торопиться со строительством скрадков, и мы занялись обустройством стана.

Палатку удалось купить самую примитивную из рыхлой даже наощупь плащевой ткани и без пришитого дна. Натягивать ее было нужно, как струну, ибо любая неровность или складка могла дать течь. Поэтому крышу сначала туго подвесили задним торцом к толстому дереву, а со стороны дверей на прочный кол. Затем выровняли боковые стороны при помощи растяжек с колышками, которые вырубили здесь же и забивали обухом топора.

Хорошо, что в кустах застряли занесенные прошлогодним половодьем и просохшие за лето полуразбитые двери то ли от бани, то ли от сарая. Из них получился ровный и теплый пол, под который с наклоном внутрь подогнули нижние края палатки. В ней разместили все, что смогло промокнуть от дождя, оставив в лодке только ружья, манщики и патронташи.

Из найденных чурок и обломков досок соорудили стол и сиденья. К месту будущего костра натаскали кучу тальниковых сушин, сделали таган и вбили рядом несколько кольев разной высоты для сушки одежды и обуви. Не забыли воткнуть у берега и мерный прут с зарубкой по уровню воды.

Оборудовали бивуак часа за три, и Геннадий настойчиво предлагал разжечь костер, чтобы приготовить обед. Но я, влекомый охотничьим азартом, уговорил его ограничиться чаем из термоса с домашней снедью. Наскоро перекусив, осмотрели сор в бинокль. Противоположный, правый берег был сравнительно прямой, без единого залива, ручья или рукава, соединяющего сор с другими разливами. Примерно посередине его виднелась небольшая, подтопленная куртинка молодого ивняка, и нераспустившиеся еще ветки выглядывали из-под воды, как прутики.

Больше никаких кустов по обеим сторонам сора не росло – сплошные луга, покрытые желтой некошеной травой. Поэтому, нарезав две большие вязанки веток для скрадков, мы поехали вдоль извилистого левого берега в надежде найти подходящие места. Метров через двести миновали неширокую, на предельный выстрел, протоку Еще метров через 300–400 увидели устье второй и, как оказалось, последней из втекающих или вытекающих из сора проток. Она полудугой омывала заметно вдающийся в разлив мыс.

Мне он сразу понравился, тем более дальше, с левой стороны, водоем значительно увеличивался за счет большого полукруглого залива, протянувшегося вплоть до высокой гривы, за которой протекал Иртыш. А на ней среди прибрежных, громадных и толстых, как деревья, тальников виднелся широкий, как будто специально кем-то вырубленный прогал наиболее вероятное место залета уток с реки на сор. А его самое узкое место, перед мысом, могло служить своеобразными воротами, наиболее привлекательным коридором для пролета.

Причалив к острию мыса, мы увидели не очень высокую и сравнительно пологую луговину, что позволяло при отсутствии резиновой лодки вброд выставить большинство манщиков и собирать недалеко упавшие трофеи, если еще вооружиться длинным шестом с рогулькой на конце. Впереди, где должны плавать чучела нырковых уток, прибрежная часть была чистой от каких-либо торчащих почек или плавающих травинок. Зато слева, почти рядом, начинался треугольный заливчик с низкой, частично подтопленной травой самое место для манщиков речных уток и гусиных профилей.

Продолжающаяся прибыль воды подсказала отнести скрадок метров на пять от берега и дополнительно замостить «пол». Поэтому вместе с манщиками оставили здесь все ветки и стали искать место Геннадию. Нашли его почти в самом конце сора, на мысу, отходящем от иртышской гривы напротив возможно «залетного» прогала, и недалеко от кустов, где можно было спрятать лодку

Там я вырубил опорный шест-багор, помог Геннадию нарезать веток и расставить с лодки манщики, так как сор здесь был более глубокий. После этого Геннадий отвез меня на мой мыс и вернулся к себе. Я начал со скрадка, который с учетом открытости места всем ветрам надо было строить очень прочным. Но веток было много. Сначала установил шесть наиболее прочных: две у входа, две впереди и по одной с боков. Между ними воткнул тонкие и ветвистые. Всю конструкцию в два ряда скрепил шнуром. Остальными ветками замостил «пол».

Сложнее получилось с заготовкой травы для маскировки засидки. Пришлось немало понагибаться, чтобы где нарвать руками, где нарезать ножом, как серпом, причем подальше от скрадка.

Манщики речных уток я легко расставил в мелком травянистом заливе, а на его берегу и около уреза воды штук пятнадцать гусиных профилей. Выставить вброд все чучела нырков не удалось даже при помощи шеста. Наиболее крупных две пары морских чернетей и заводных две синьги и турпана поставили с лодки, когда подъехал Геннадий.

Он сказал, что, пока делал скрадок, к манщикам подлетали утки. Я тоже заметил, что около четырех часов дня местные утки несколько оживились, перелетая с разлива на разлив, и раза три около меня. Если бы в это время сидеть в скрадке, можно было взять пару-другую. Но мы не пожалели зачем пугать птицу до вечерней зари.

Ждать ее оставалось не так уж долго и предстояло быстро приготовить поздний обед. Шеф-поваром был, конечно, Геннадий, который еще на прошлогодних осенних охотах проявил себя изобретательным кулинаром и внес изменения в наше охотничье меню, состоявшее раньше в основном из вареных блюд. Он всегда возил с собой сковородку, на которой мог поджарить что угодно, добавляя в качестве компонента или гарнира обязательную приправу венгерские консервированные перцы «Лечо».

На этот раз «Лечо» подавалось как закуска, а затем последовали жареная тушенка с луком и вареная картошка. Чай заваривали уже не тройной, а попроще. После того как вода закипала, чайник снимали с тагана и закладывали обломок плиточного чая. Получалось по местной присказке: «чай кирпишный – вода иртышная». Причем самым вкусным считался такой чай второго, а не первого сорта. Байховый (в народе «фамильный») был менее предпочтительным, но если покупали, то обязательно «Индийский» со слонами на этикетке и тоже почему-то второго сорта...

Собираясь на зорьку, мы расчехлили ружья. У меня был полуавтомат МЦ, у Геннадия – Иж–58 12 калибра. Патроны удалось купить самые тогда обычные с гильзами завода «Азот» из слабенького, абсолютно невлагостойного картона, поэтому нуждающиеся в обязательной предварительной калибровке. Снаряженные порохом «Сокол» и дробью четвертого и пятого номеров, они обеспечивали стабильный бой на стандартной дистанции 35 метров.

В начале девятого я уже сидел в скрадке на пустой канистре из-под бензина, застеленной драповым хантыйским гусем. И обзор хороший, и мягко, и удобно для стрельбы можно сидя или чуть-чуть привстав. Передо мной движимые слабым течением и легким, почти незаметным ветерком, как живые, плавали манщики. В этом году их стая увеличилась. Я быстро выстрогал, но очень долго добивался правильной раскраски крякового селезня и самца-соксуна. Приятно было смотреть на плоды своей работы, а некоторые чучела, сделанные когда-то в Салехарде и побывшие вместе со мной в Тарко-Сале, навевали приятные и в то же время грустные воспоминания о белых охотах, где порой едва успевал перезаряжать ружье, и небо ни минуты не было свободно от пролетающих птиц.

Но здесь сегодня уток не видно нигде. Только над Иртышом кричали сизые чайки-халеи да слышался сильный шум и низкие гудки проходящих судов: буксиров, самоходных и наливных барж, различных платформ и площадок. Чего только тогда не везли на Север: всевозможную технику, горючее, трубы для магистральных газопроводов и нефтепроводов, каменный уголь, песок, гравий, щебень, разные строительные материалы.

Чтобы оглядеться, я встал во весь рост. За спиной на высоком, лесистом, коренном берегу, словно на картинке, виднелась деревня Ярки. Она не умерла, подобно Мануйлово, а наоборот, принимала на жительство людей из других заброшенных деревень. Были заметны строящиеся и свежесрубленные дома. Конечно, время внесло свои изменения в структуру хозяйства большие поля на окраине, где раньше выращивали зерновые культуры, начали зарастать кустами березняком, ивняком и ольховником.

Я рассматривал селение в бинокль, когда услышал выстрел Геннадия, затем второй. Вот охотник быстро бежит к кустам за лодкой, подбирает с воды какую-то утку есть первый трофей. Я тоже насторожился, по еще долго просидел без выстрела, пока не увидел летавшего над заливом селезня-широконоску, который призывно бормотал свое «сок-сок» или «тох-тох». Заметив чучела, стал делать разворот для посадки, но вдруг, как пустельга, завис над пенопластовым соксуном и стал вызывающе кричать теперь уже явно слышимое «тох-тох», «тох-тох».

К сожалению, не досмотрел до конца сцену, прервав ее выстрелом. А надо бы дать приводниться и узнать, что будет дальше. А могло быть следующее. В сумерках среди манщиков неожиданно села целая «свадьба» шилохвостей. Самцы стали с шумом гоняться друг за другом, хлопая крыльями и поднимая брызги. Подождав, пока они окажутся в предзакатной полосе света, спугнул и успел снять пару селезней.

За весь вечер это всего третий и последний подлет, второй был еще засветло. Услышав жвяканье крякового селезня, я даже вздрогнул от азарта и сразу потянулся к ружью. Хорошо затаился в скрадке и смотрел сквозь раздвинутую маскировочную траву. Полетав вдали над разливом, крякаш начал было снижаться к манщикам, но метров за семьдесят вдруг резко отвернул, как будто испугался чего-то.

Геннадий стрелял также редко, добыв за зорьку широконоску и пару чирков, которые садились к его манщикам. Редкое появление местных уток, возможно, объяснилось их активностью во второй половине дня. Теперь же хорошая погода располагала к кормежке. Отсутствие проходных стай связано, скорее всего, с окончанием пролета одной волны. В прошлом году по дороге сюда мы подняли на Мануйловской протоке не одну сотню уток, отдыхавших перед полетом на север, нынче всего десятка два. Значит, очередная волна осела где-то дальше и вот-вот подлетит.

И действительно, уже в полной темноте и, пользуясь безветрием, очень высоко над нашим сором пролетело несколько стай. Мы слышали только свист крыльев и радовались, что здесь все-таки пролетное место. Поэтому вернулись к палатке, полные надежд на завтрашнее утро.

Я, конечно, настаивал просто на чаепитии, чтобы не проспать зорьку. Но Геннадий при всей своей моторности не был одержим стремлением побольше пострелять и настрелять. Подобно философски спокойному Кириллычу, любил посидеть-поговорить у костра, и не только за чаем. А выпить водки у нас было три повода: открытие сезона, взаимное поздравление с полем и тридцатилетие моего первого выезда на весеннюю охоту.

Закуску организовали антиалкогольную и абсолютно чистую экологически: набор солений, теперь уже из моего огорода, муксун-колодка, купленный, как тогда говорили, «по блату». Основное блюдо опять же на сковороде сало, поджаренное с луком и оставшейся от обеда вареной картошкой. Тем не менее торжественный ужин стал непродолжительным, ведь в четыре утра предстояло быть в скрадках.

Немного поспав, мы были на местах затемно и с нетерпением ждали рассвет, напряженно вслушивались в тишину, чтобы уловить желанный шум утиных крыльев. Над Ярками забрезжила полоса восхода, хотя солнца еще не видно. Постепенно светлела вода. Стали заметны силуэты манщиков. Самое время пролета. Но лишь изредка были слышны, а потом и видны чаще одиночные и парные, реже в небольших, даже не стайках, а группках из трех-пяти птиц, местные речные утки.

Первым снова выстрелил Геннадий и кого-то подобрал с лодки. Поскольку разливы были со всех сторон сора, утки могли прилететь откуда угодно. И хотя я крутил головой, как сова, стараясь обозреть весь горизонт по кругу, но все-таки некоторых уток прозевал, по другим второпях промазал. Удалась только пара красивых выстрелов до полного рассвета селезни, свиязь рр острохвост поочередно падали на берег около скрадка с достаточной высоты.

Из-за леса выкатилось большое солнце, круглое как луна и пока без слепящих лучей. Первым встретил его жаворонок, который взлетал и пел над лугом за протокой. Потом прямо над манщиками пролетела большая стая разноцветных куликов-турухтанов, запрещенных весной к добыче. Они сели на противоположный берег протоки, начали свои бесшумные, по необыкновенно красивые бои. В вышине токовали несколько бекасов.

На сор стали прилетать гнездившиеся по лесным речкам гоголи и лутки, которые были не прочь присесть к чучелам, чащу Геннадия на более глубоком разливе. Ко мне подлетали раза три, но лутков я не стрелял, а одного гоголя снял во время снижения.

Часам к одиннадцати заметно потеплело, и я с надеждой смотрел на красиво раскрашенные гусиные профили а вдруг подлетят. Но видел лишь одну тройку каких-то больших гусей, важно летевшую высоко и далеко в стороне. И это тоже было попятно гуменники и серые уже давно прошли, а время белолобых наступит дней через десять.

Вскоре подъехал Геннадий с четырьмя утками. Подобрали с лодки моего гоголя и поехали на обед. Сварили, казалось бы, обычный охотничий суп из уток с картошкой, но и здесь не обошлось без сковороды, на которой перед закладкой пассировался лук. А слегка обжаренные после варки тушки чирков подавались как второе блюдо с гарниром, естественно, из «Лечо». Так как прошлая ночь получилась почти бессонной, у костра сидели не очень долго, надо было до вечерника немного поспать.

И как в песне: «а вечер опять хороший такой» тихий, теплый, с красивым розовым закатом. Солнце медленно скрывалось за далекими кустами. Светлое небо позволяло стрелять почти до полного заката. Но утки не летали. И как в унисон моему тоскливому настроению, напротив скрадка, за сором, гнусаво и уныло выкрикивали свой вечный вопрос «чьи вы, чьи вы» черно-пестрые хохлатые кулики-чибисы с характерными широкими, тупыми и кривыми крыльями.

В результате напряженного ожидания я, как, кстати, и Геннадий, высидел пару трофеев. Но последний меня просто развеселил и заставил забыть о неудачной зорьке. В сумерках я неожиданно ощутил характерный «шлепок» об воду незаметно подсевшей утки. И тут же раздался агрессивный свист селезня-свиязи. Он с ходу распустив крылья, ринулся в атаку на манщики, которые стояли в тени берега и были едва различимы, но хорошо слышались удары крыльями по воде и всплески. Потом налетчик вертикально взлетел и, поднявшись до более светлой предзакатной полосы, попал под выстрел.

Утром, почти в темноте и на большой высоте проходные стаи, хотя и редко, все-таки полетели. С рассветом они шли чуть пониже, совершенно не реагируя на чучела. Мне важнее всего было уточнить направление их движения. И оно подтвердило первоначальное предположение. Залет от прогала в кустах иртышского берега и далее над сором к устью Большой Варовой. На мой мыс, где разлив сужался примерно на одну треть, а затем становился все более узким, утки залетали, как в воронку. Некоторые стаи шли прямо на меня, другие проходили около, над водой, третьи заходили с большого залива, пересекая мыс. Большинство налетов происходило в самых удобных ракурсах для красивой в случае попадания стрельбы: штыковых, высоких угловых и боковых.

В то утро я выстрелил около десяти раз, но только три из них были результативными и доставили истинное удовольствие. Полет речных уток быстро прекратился. Часов в девять стали появляться первые нырки хохлатые чернети. Место Геннадия, рядом с Иртышом и на глубоком разливе, привлекало их больше. Он несколько раз стрелял и трижды выезжал на лодке за трофеями. Итак, на четвертой зорьке мы окончательно убедились в том, что нашли очень хорошее пролетное место для открытия весеннего сезона, куда приезжали потом в течение многих лет.

В 1973 году у нас с Геннадием появился третий спутник мой сын Андрей, которому в январе исполнилось десять лет. Он побывал уже на осенней охоте, где добыл из подаренного мною Иж–12 шестнадцатого калибра свой первый ружейный трофей шилохвость. Поэтому купили второй спальный мешок, спасательный жилет, надувную лодку и матрацы. Длинных резиновых сапог на размер сына еще не делали, пришлось обойтись самыми высокими из коротких да размера на три больше, чтобы можно было надеть с войлочной стелькой и двумя парами шерстяных носок. Удачной новинкой моей амуниции стали непродуваемые кожаные коричневые штаны на байке с широким простеганным поясом, подарок друга-вертолетчика.

Особенностью той весны был очень ранний прилет околоводных птиц, в частности, кряквы, серой чайки и широконоски, о чем нас проинформировал многолетний друг редакции фенолог и зоолог Юрий Гордеев. А потом мы сами увидели летящие на север утиные стаи и поняли, что к массовому пролету речных уток опять опоздали. Выехали только утром седьмого мая. Погода благоприятствовала солнечно, тепло, на воде полный штиль. В Мануйловской протоке Андрею даже дали порулить, а после дозаправки и попробовать завести мотор. Если в прошлом году утки здесь взлетали редко, то нынче их было заметно больше.

На стане с ходу заехали в гавань-заливчик и увидели, что все наши доски и чурки унесло прошлогодним половодьем. Кол и колышки-растяжки были на месте. Оставалось только настелить на пол веток, положить на них спасательные жилеты и сверху матрацы.

Отсутствие кольев для сушки одежды и обуви, а также сильно обгоревшие развилки тагана говорили о том, что здесь до нас кто-то был. Геннадий сходил в кусты и принес четыре обмотанных веревкой кирпича. Значит, здесь были рыбаки и ловили, скорее всего, стерлядь, затапливая с помощью таких грузил свои браконьерские сети. Из кирпичей он сделал устойчивый таганок для знаменитой сковородки.

Разгрузившись, оборудовали кострище, заготовили дрова и ветки для засидок. Вопрос о приготовлении обеда не поднимался, потому что бабушка напекла Андрею целый таз картофельных и капустных пирожков, а в термосе булькал не какой-то чай, а сверхдефицитный растворимый кофе. На вопрос Геннадию: «Где взял?» он отвечал обычным: «Надо знать грибные места!».

Заехали сначала ко мне. От скрадка осталось несколько почерневших веток и одна более высокая, зеленовато-коричневая, живая, с цветочными почками-пушинками. Нашла в себе какие-то силы, чтобы укорениться. Подумал, почему бы не укрепить конструкцию молодыми, более гибкими ветвями, которые можно не только переплести, но и завязать. А тальники на противоположной стороне вытянулись на метр и больше, многие за лето раскустились. Переехав, мы срезали их частично с лодки, частично на берегу. Для разведки вышли на безбрежный луг со многими узкими лайдами и озерами. Ближайшая низина состояла из цепочки мелких луж с полузатопленными перешейками. На них Геннадий с Андреем наловили подручными средствами пять щук-двухлеток. Другим полезным открытием была сеновозная дорога, где насобирали много темного, но не совсем сырого сена. Тем самым избавили себя от необходимости рвать и резать редкую жесткую траву

Я остался делать скрадок на двоих, расставлять гусиные профили и часть манщиков на доступной вброд глубине. Андрей поехал с Геннадием, чтобы в качестве гребца помочь ему выставить чучела с лодки. Наша засидка получилась более прочной, чем прошлогодняя, но замаскированная старым сеном, выглядела темной копной на фоне золотисто-желтой луговой травы. Вся надежда была на то, что сено подсохнет и посветлеет. Подсохло, но контраст остался, что читатели заметят на представленной в книге фотографии...

Подъехали ребята. С лодки я расставил на глубине оставшиеся манщики, полюбовался стаей со стороны. И курс на стан, готовить обед. Может быть, кто-то упрекнет меня в повышенном внимании к кулинарной теме, но я следую рекомендации классика охотничьей литературы XIX века, автора настольной книги каждого охотника того времени «Записки мелкотравчатого» Егора Эдуардовича Дриянского: «Больше быта своего времени!». Но и замечу, в дальнейшем эта тема будет звучать в повествовании все меньше и меньше.

А на обед была уха из полубраконьерских щук и со своей особинкой. Куски выпотрошенной и вымытой рыбы с неочищенной чешуей вместе с головами варились с меньшим, чем обычно, количеством воды и картофеля. Остальное, включая водку, добавлялось как всегда: черный и душистый перец горошком, лук головкой, лавровый лист. По готовности Андрей и Геннадий, как любители голов, разобрали, съели их со знанием дела и вместе со мной взялись за филе. Уху пили из кружек с мелко нарезанным репчатым луком. После чая Геннадий очистил оставшиеся куски рыбы от кожи с чешуей, отделил от костей, залил в миске бульоном. Понятно, что готовилось заливное на вечер. Не скрою, водки взрослые, конечно, тоже приняли по паре чарок. А как же? Народная мудрость гласит: рыба посуху не ходит.

Чувствовалось тепло, которым заметно дышал легкий южный ветерок. Мы уютно расположились на канистрах из-под бензина вокруг импровизированного, застеленного типографской плотной крафт-бумагой стола из деревянного перевернутого стандартного рыбного ящика, в котором привезли хрупкие пенопластовые чучела.

Вечер был на редкость ясный, тихий и красивый. Лучи заходящего солнца отражались от белых облаков на юго-востоке и создавали какое-то особое матовое просвещение на зеркальной воде, цвет которой по ширине сора постоянно менялся. Как в калейдоскопе, чередовались розовые, синеватые, а иногда чисто сиреневые и золотисто-сиреневые пятна.

На окрестных разливах речных уток держалось намного больше, чем в прошлом году. Со всех сторон слышались страстные крики селезней шилохвостей, свиязей, чирков-свистунков и призывное кряканье самок. Перед сумерками они начали летать с водоема на водоем, не обходя и наш сор. На этот раз птицы были какие-то бесшабашные, менее осторожные реагировали и снижались на чучела, но ни разу не подсели. А так хотелось, чтобы мог пострелять и Андрей.

К сожалению, и мне смело можно было бить влет только одиночных селезней и очень аккуратно летящих в паре с уткой, выцелить самца из стаи очень трудно и почти невозможно, чтобы не задеть самку. Из десятка хороших налетов я в довольно сложном ракурсе взял чирка-свистунка, который низко шел из-за сора на штык. Стараясь все-таки посадить птиц для сына, я больше стрелял вдогонку, мазал и снял всего три штуки.

Почти в полной темноте за памп приехал Геннадий и привез три утки. На стане распределили обязанности. Андрей с удовольствием занимался костром. Я чистил, мыл и резал картошку, которую Геннадий жарил в своей сковороде уже не на углях, а на тагане из рыбацких кирпичей. Щучье заливное хорошо застыло без всякого желатина. Выставили на стол все остальное и можно было произносить традиционный ТОСТ:

– С полем, охотники!

У костра, как всегда, сидели долго за традиционными охотничьими разговорами. До конца слушал их и Андрей, ведь это была его первая весенняя охота. Как не смогли его ночью отправить спать, так и разбудить.

Новый день принес два самых настоящих сюрприза. Уже после рассвета заметил над сором стайку чирков, летящую прямо на мыс. Резко встал, и испуганные птицы начали круто, почти вертикально, набирать высоту. Быстрым дуплетом снял пару селезней. Оставшаяся четверка прошла тем же путем дальше, но почему-то недалеко развернулась и полетела опять на скрадок. Таким же образом взял еще пару на штык, а пятого в угон. Невредимой улетела только самка.

Геннадий все это видел и тут же приехал, чтобы выразить свое удивление и восхищение, но в первую очередь ружьем, а не стрелком, сказал, что обязательно купит себе МЦ. Пользуясь случаем, я попросил его съездить за Андреем.

Пока они пили на стане чай, о чем свидетельствовал дым костра, произошел редчайший и, скорее всего, неповторимый случай.

Утренний лет уток уже прекратился, когда услышал сзади по методике явно кроншнепный свист, похожий на «песню» большого кроншнепа, но какой-то глухой и дребезжащий. Обернувшись, увидел в слепящих лучах восходящего солнца темный силуэт кулика. Он шел со стороны лесистой горы к Иртышу на высоте около тридцати метров прямо на штык. После выстрела под углом 70–75 градусов птица, плавно парашютируя, упала в траву. Это, без сомнения, был малый, или тонкоклювый кроншнеп, описание которого я знал по многим источникам чуть больше чирка или голубя, бока и нижняя часть груди у него бело-кремовые с сердцевидными или каплевидными черно-коричневыми пятнами.

О том, что это редкий и вымирающий вид, читал в журнале «Уральский охотник (1925, № 3) в статье орнитолога В.Е. Ушакова, который находил гнездовья малого кроншнепа в устье реки Тары, притока Иртыша. С тех пор о наблюдениях этой птицы были только единичные сообщения, хотя сохраняется уверенность орнитологов в том, что он и теперь гнездится где-то в юго-западной Сибири.

В 1974 году малый кроншнеп занесен в первое издание Красной книги СССР как вид, находящийся под угрозой исчезновения, и эндемик нашей страны. И почему бы какой-то уцелевшей кочующей или негнездящейся особи снова не долететь по Иртышу до его устья? Охота не только стрельба. Давайте остановимся, оглянемся, понаблюдаем, тогда обязательно увидим что-нибудь необычное. И вдруг воскреснет из небытия маленький королевский кулик...

Приехавший Андрей после рассказа Геннадия о квинтплете по чиркам захотел поохотиться из МЦ. Я посадил его перед собой и предупредил, что длинный ствол нужно осторожно укладывать на скрадок для упора, чтобы не спугнуть утку. Подсел селезень хохлатой чернети. Андрей в азарте даже голову высунул, чтобы увидеть цель. Утка, конечно, взлетела, но мальчишка все-таки ухитрился поднять тяжелое ружье и выстрелил в угон. Птица остановилась на запредельном расстоянии метрах в 40–50 и, учащенно махая крыльями, почти вертикально опустилась на воду.

Воодушевленный первым попаданием влет, юный стрелок стал для тренировки целиться в летавших над сором чаек, с трудом наводил на них ствол и пытался рывком делать вынос. Я подсказал, что ружье нужно вести плавно, обгоняя дичь. Но когда мимо стрелой пронесся какой-то мелкий сокол, он не успел даже догнать цель стволом. А в это время, возможно испуганные хищником, на манщики спикировали два лутка. Андрей успел выстрелить, но мимо, и снова взял свое ружье.

Чтобы расширить обзор, я повернулся спиной к сору и не заметил, как к манщикам села утка. Андрей быстро выстрелил два раза и закричал: «Папка, давай быстро свой автомат, луток уходит». Только после четвертого выстрела он добил трофей и опять на очень большом расстоянии.

Днем, когда мы варили традиционную охотничью шурпу из уток, неожиданно начал раздуваться теплый южный ветер «афганец». После обеда он усилился почти до шторма и принес настоящую жару. Раздевшись до пояса, ребята загорали, а сын даже пытался с раскинутыми руками и в распахнутой шубе, как с парашютом, ложиться на встречный поток воздуха, который несколько мгновений не давал упасть.

Вечером «афганец» также неожиданно стих. Приехав на место, мы увидели, что почти все маскировочное сено из скрадка выдуло, многие нырковые манщики перевернуты волнами, а некоторые речные в заливе выброшены на берег. Практически всех их пришлось переставлять вброд или с лодки. После этого Геннадий уехал, а мы с Андреем еще долго восстанавливали засидку, рвали и резали неподатливую, редкую, сухую и жесткую траву.

Теплый, тихий, солнечный, как в той песне, ласковый вечер, казалось, обещал хороший лет уток. Но к удивлению, оживления в птичьем царстве, особенно утином, не наблюдалось. Из-за Иртыша доносились редкие крики чаек-халеев, из-за сора заунывные голоса чибисов. Перед сумерками сзади скрадка низко над мысом пролетела громадная, явно больше полсотни штук, стая тундровых жаворонков, по систематике рогатых, или рюмов, которых мальчишки-птицеловы на севере называют свистунами за постоянно мелодичное посвистывание.

Но сейчас, тревожно перекликаясь, они над самой водой пересекли протоку, разом, как упали, опустились недалеко от берега в куртину густой, высокой, некошеной травы и замолкли, словно затаились. Из опыта я знал, что певчие птицы прячутся в кусты или какие-нибудь заросли обычно перед ненастьем, и сопоставил это с отсутствием уток. Но погода не менялась даже в полночь, когда мы сидели за столом без теплых курток.

Чтобы не проспать с надеждой ожидаемый утренник и разбудить ребят, я решил подремать, не снимая сапог и не залезая полностью в палатку. Постепенно, все больше стал чувствовать холод, забрался в укрытие, застегнул двери, укрылся спальным мешком. Проснулся от ощущения, что голова примерзает к торцу палатки. А снаружи доносился поначалу какой-то непонятный шум, не мог представить, что там бесновалась настоящая метель. Порывистый северный ветер завывал в высоких кустах, шевелил боковые стенки, шуршал по крыше сухими смежными зарядами.

Часов в девять буря начала стихать. Мы, как мыши из норы, выползли из палатки. Кругом все бело, словно зимой. И холодно снег, падавший в сор, опоясал берега узкой каемкой застывшей ледяной кашицы. Небо какое-то мутное, синевато-ватное. Вода темно-свинцовая, неприветливая. Порывы слабеющего ветра темными полосами проносили по сору мелкую рябь волн.

Обстановку обсудили у огромного костра, разведенного из заснеженных дров с помощью бензина. Однозначно нужно было эвакуироваться. Сначала очистили от снега лодку (тенты тогда были редкостью) и частично занесенное имущество. Что-то прибрали, что-то повесили сушить к огню. Оставив Андрея в лагере, поехали с Геннадием снимать манщики. Все они были перевернуты или разнесены по берегам и покрыты тонкой коркой льда. Геннадий не без труда управлялся с веслами, а я голыми руками вытягивал их за тонкий шнур и обматывал им, чтобы не запутать.

В общем, все сборы затянулись до обеда. Андрея буран нисколько не расстроил. Он активно помогал снимать палатку, загружать лодку. Ехал домой в полном комфорте, забравшись в спальный мешок. Когда швартовались у причала, стоявший на берегу Ларионыч не без иронии спросил:

– Ну что, Андрюшка, на охоту еще поедешь?

Сын, хитро посмотрев на меня, с полной готовностью сказал:

– Папа, а когда поедем?

– Теперь уже осенью, ответил я.

На осенней охоте 1973 года сын побывал несколько раз и не только со своим ружьем, но специально выращенным для него спаниелем. Для тренировочной стрельбы в цель брал с собой спортивный пневматический пистолет, который я привез ему летом из Чехословакии. Он уже один сидел в скрадке и был готов к самостоятельной охоте.

К весне 1974 мы сделали Андрею десятка полтора манщиков. Нырковых он полностью выпилил, выстрогал и покрасил сам. Из поношенных детских шубок я сшил ему меховой жилет Мою амуницию пополнили монгольская кожаная куртка и легкий дубленый болгарский жилет. Прошлогодний отзимок подвиг на утепление кожаных штанов их высокий пояс обшил изнутри старым воротником из щипаной выдры, тонким, мягким и непромокаемым.

Для укрепления засидки приспособили разрезанную повдоль и насаженную с двух сторон на шнур старую рыболовную сеть. Получилась полоса высотой около полутора и длиной чуть более трех метров. Сено ветром из-под нее если и выдует, то внутрь скрадка.

Весна словно повторяла прошлогоднюю. В начале апреля прилетели лебеди-кликуны. В конце месяца пролетели на север гуменники. Первого мая пошла речная утка, и мы опять не смогли заранее попасть на угодья.

Выехать удалось только на три дня под праздник Победы. На знакомом пути все больше следов запустения исчезла часть строений в заброшенном подсобном хозяйстве рыбокомбината; в Мануйлово уже никто не жил, и подмытые торцы капитальных скотных дворов нависли над водой; выше и гуще стали заросли кустов над бывшими полями у Ярков.

Оборудовали тот же стан, те же засидки. Андрею построили персональный скрадок на берегу протоки, огибающей мой мыс. Так как уровень воды был пониже, на сеновозной дороге набрали много сухой травы для маскировки. На той же стороне сора нарезали молодых тальниковых веток. Обтянутый серо-желтой сеткой, мой скрадок стал почти одного цвета с лугом. И если бы вдруг появились гуси и прореагировали на расставленные вокруг красивые профили, они наверняка бы снизились, не заметив ничего подозрительного.

Сама охота мало отличалась от прошлогодней. Поздний обед и продолжительный ужин при свете костра. Томительное ожидание немногочисленных местных уток и редких налетов проходных стай. И добычу кто-то словно установил одинаковую по две-три утки за зорьку. А на другой день снова произошли три события, достойные упоминания. Около десяти часов заметил далеко и высокую летящую прямо на меня птицу, похожую на журавля, с вытянутыми длинной шеей и ногами. Сначала так и подумал, что это обыкновенный серый журавль, по крылья в прямом солнечном свете казались четко темными, а спереди сверкнуло что-то белое, не уверен шея или живот. Птица глубоко и сильно взмахивала крыльями, при этом резко, но хрипло кричала, как бы тревожно, но ритмично каркала. Потом почему-то развернулась и улетела назад. Расстояние было немалое, метров 150. и без бинокля трудно рассмотреть детали. То, что летела черно-белая птица, факт. Но в бинокль можно было бы различить цвет клюва и лап, уточнить распределение белого цвета то ли только на шее, то ли по всему низу. Но что это был или черный журавль, или черный аист, не оставляло сомнения.

Внешность обеих птиц я представлял по описаниям «Атласа охотничьих и промысловых птиц и зверей СССР» (т. I, М., 1952). О черном аисте читал в «Жизни животных Брема» (т. 2, СПб, 1901, с. 784), где утверждалось, что «кроме хриплого шипения, аисты не издают никаких звуков, но этот недостаток возмещают громким и выразительным клоканьем клюва, так называемым курлыканьем» (с. 779). И если верить непререкаемому авторитету А. Брема, то я увидел черного журавля, редчайшую неведомую птицу, называемую за скрытный образ жизни монахом.

Из «Энциклопедии животных» (т. 5, «Птицы», М., 1970, с. 102) я знал и другое: «В отличие от белых аистов черные имеют голос это негромкие звуки вроде «чи-ли» или «челин». У птенцов голос сильный и грубый. Так, может быть, мне встретился молодой аист? В литературе я так и не нашел ответа на этот вопрос. Зато через некоторое время получил подтверждение наличия голоса у черного аиста.

Житель поселка Нялино Ханты-Мансийского района Александр Михайлович Змановский написал мне, что в 1967 году недалеко от устья реки Салым видел в низине двух больших черных птиц, пасущихся в осоке. На знакомых ему серых журавлей они не совсем походили, особенно отличался хвост. Поднялись метрах в ста, летели медленно, можно было различить красный цвет клюва и лап. Второй раз он увидел черного аиста (сейчас уже ясно, что его) в 1973 г. у заброшенной деревни Майка, недалеко от Нялино. Птица поднялась совсем близко и, издав несколько хриплых криков, улетела. В конце 70-х годов в тех же местах наблюдал одинокого черного аиста и слышал его голос земляк и однофамилец А.М. Змановского Владимир Васильевич Змановский, опытный и знающий охотник.

В Красную книгу СССР черный аист внесен как вид, численность которого повсеместно сокращается, а также включен в Приложение II Конвенции о международной торговле видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения.

В Красную книгу Ханты-Мансийского автономного округа (2003 г.) он внесен как редкий вид с сокращающейся численностью...

Не успел отойти от впечатления о встрече незнакомой птицы, а вдоль сора летит шилохвост. Не обращая внимания на манщики, он шел достаточно высоко и на предельном расстоянии. Ровно в створе скрадка выстрелил четверкой с большим упреждением. Он, не прекращая полета, стал снижаться и опустился на противоположной стороне далеко от воды.

Утренний лет речных уток закончился, хохлатая чернеть нынче явно запаздывала, ждать было нечего. Я крикнул Геннадию, чтобы подъезжал. На шум мотолодки подошел и Андрей. В лодке я сел на носовое сидение и дал направление к месту приземления подранка. Но он таковым не оказался. Не успели причалить, как селезень взлетел и круто взмыл вверх, а после выстрела комком упал в траву. Ребята вместе побежали его подбирать. На обратном пути Геннадий своими размашистыми балетными шагами измерил расстояние от места падения птицы. Их было 96, что равно как минимум 60 метрам рекорд дальнобойности моего полуавтомата. Причем в утку попало три дробины, что мы заметили, когда ощипали ее на шурпу.

После обеда долго сидели у костра и хорошо, что сразу не улеглись спать. Сначала почувствовали запах дыма, йотом над кустами поднялись бело-серые клубы. Со стороны Ярков вдоль Мануйловской протоки шел сильный пал. Вырубив из кустов подобие метелок, встретили его в самом узком месте между Мануйловской и первой соровой протоками, где на удачу была влажная низина с невысокой и редкой травой. Сбить пламя удалось всего в метрах 50 от стана. К счастью, обошлись без ожогов, но закоптились порядочно, так что, раздевшись до пояса, долго умывались горячей водой.

А застань нас пал спящими, трудно сказать, как бы мы полураздетые бежали к лодке, тем более на берегу лежали две канистры с бензином. Той же весной, когда двое охотников сидели в скрадках далеко от стана (такое бывает), от пала сгорела их палатка со всем имуществом, чему способствовали и патроны с дымным порохом, которые разорвались, как гранаты.

На пространстве между двумя соровыми протоками огонь и дым бушевали, пока луг не выгорел. Из веселого желто-золотистого он превратился в черно-коричневый, и кромка его находилась метрах в 70–100 от моего скрадка. Дымы от палов виднелись и над дальними лугами так животноводы освобождали свои сенокосы от старой травы и кочек. О какой охоте можно говорить, если пролетающие утки шарахаются в сторону от выгоревших берегов, как от чего-то зловещего?

В этом мы убедились, просидев почти без выстрелов и вечерних, и утренних. Единственное удовольствие прекрасная погода и необычное тепло. Днем в Ханты-Мансийске, когда входили с Андреем во двор, заметили, что на березах у дома лопнули листовые почки.

Вначале 1975 года Геннадий перешел на другую работу, и моим основным партнером по охоте на долгие годы стал новый водитель редакции Николай Григорьевич Щеголев солидный сорокалетний мужчина из большой крепкой семьи репрессированных крестьян, которой не по своей воле пришлось пожить в разных селениях у слияния Иртыша и Оби. Он рано познал тяжелый сельский труд: заготовку дров, огородные работы, сенокос, уход за скотом и совсем юным в трескучие морозы «ходил ямщиком» с конными обозами. Даже охота и рыбалка, которые он полюбил с детства, вошли в его жизнь не как развлечение, а как жизненная необходимость, требующая серьезного отношения.

Когда семья переехала в Ханты-Мансийск, Николай выучился на шофера и к моменту прихода в редакцию был опытным водителем первого класса, так хорошо разбиравшимся в технике и любившим ее, что полученный при нем редакционный уазик проходил без капитального ремонта 15 лет.

В общем, это был обстоятельный и, как говорят, хозяйственный мужик. Вместе с такой же деятельной женой, Марией Николаевной, и сыном Николаем жил в собственном доме, имел дюралевую шлюпку «Обь» с мотором «Нептун», ружье Иж–58 12 калибра, необходимый набор манщиков, а также ставных и плавных сетей собственной посадки и самодельных фитилей.

Не знаю, откуда Николай и Мария брали силы и время, чтобы совмещать работу в организациях с заготовкой сена и уходом за скотом, поголовье которого на их подворье доходило временами до двух коров и четырех телят разного возраста, но ведь справлялись.

К охоте готовились вчетвером мы с Андреем и Николай с младшим братом Алексеем, недавно отслужившим в армии. Из новоприобретений можно назвать двухместную резиновую лодку да впервые раздобытые сильные патроны «Байкал» с дробью-четверкой. Вторая палатка не понадобилась, так как умелец Николай соорудил съемный брезентовый тент к своей лодке, где они могли ночевать с Алексеем. Произошла и первая потеря от неуклонно проникающего в быт северян воровства из сарая утащили гусиные профили. Возможно, дети из баловства, но время показало, что воровать друг у друга стали и охотники, если можно их так назвать.

На охоту поехали парами, я с Алексеем, Андрей в роли ученика моториста и рулевого с Николаем. И, оказалось, наконец-то вовремя. По Мануйловской протоке, сразу за подсобным хозяйством райрыбкоопа, начали поднимать утиные стаи, которые, пролетав над кустами, снова садились в заталье на разливы.

Наше место было свободно. Кстати, за многие годы открытия здесь весеннего сезона «конкурентов» мы никогда не встречали. Может быть потому, что сор был «одногорловым», а единственный заезд, узкое устье Варовой, малозаметен в обрамлении густых тальников. Изредка лодки заезжали, но, увидев палатку и скрадки, разворачивались. Правда, однажды какие-то «смельчаки» проехали рядом со станом, когда мы пили чай, и даже поприветствовали нас. Покружившись по разливам, они ухитрились незаметно снять у меня несколько манщиков. Хорошо, что не прихватили беспечно оставленное в скрадке ружье.

Всей командой быстро оборудовали стан, заготовили дрова и попили чаю. Благодаря Николаю в нашем меню появились молоко, сметана и жирные язи колодкой, которых он ловил, выдерживал на морозе, солил непотрошенными в бочке под грузом и мастерски вялил до прозрачности.

Поскольку Щеголевы жили одно время в Ярках, сор был Николаю почти родным. Он с ходу одобрил «забойное» расположение скрадка Геннадия и решил его занять. Затем братья на двух мотолодках уехали по моей протоке куда-то вглубь разливов искать место Алексею. Мы с Андреем, оснащенные надувной лодкой, остались у своих засидок.

На заготовку веток, травы и восстановление скрадков ушло немало времени. Часов с четырех дня, в разгар расстановки манщиков, утки так активно залетали, что будь мы наготове, можно было легко выполнить дневную норму. Но охота открывалась только с утренней зари, и ружья лежали в чехлах.

На вечерник мы, естественно, не пошли, в душе и вслух ругая охотничьих чиновников, всегда открывающих сезон с утренней зари. Ведь многие, если не большинство охотников, накануне уже на местах и подспудно чувствуют себя браконьерами. А выстрелы нет-нет да и все равно раздаются. Но мы особенно не расстроились, потому что утки вечером не летали ни по сторонам, ни в вышине. И такое уже бывало, когда при теплом безветрии птицы предпочитали кормиться или отдыхать перед полетом.

Что касается погоды, то оглядываясь назад, с удивлением отмечу, что она нас на этом месте определенно баловала, не считая пары отзимков. Странно, но сколько мы здесь ни охотились, с неба не упала ни одна капля дождя. Теперь к наслаждению ласкающей душу и тело природой добавилось великолепное гастрономическое, да простят меня читатели за непреодолимое пристрастие к охотничьей кухне. Ведь не единым запахом порохового дыма жив охотник. Братья Щеголевы не зря ездили по знакомым курьям, заливам и затопленным озерам. Сетка у них всегда была в лодке. Алексей после обустройства проверил ее и привез разной рыбы на хорошую уху к обеду. А к ужину поспела двухлитровая миска янтарной, зернистой, малосольной икры, извлеченной из здоровенной щуки.

Однако мне не давала покоя мысль о возможной аналогии с ситуацией трехлетней давности. Тогда после сильного дневного оживления и вечернего покоя перелетные утки густо пошли заполночь. В первом часу ночи решительно накачал «резинку» и поехал на утренник. Скорость, конечно, никакая, а стаи уже свистели в небе. Быстро спрятал лодку подальше от скрадка и перевернул, чтобы закрыть цветные весла и сидение.

И тут началось такое, чего никогда не было ни на одной весенней охоте. Ровно за 45 минут я красиво сбил десять проходных шилохвостых селезней. Привлеченные канонадой, ребята мигом приехали все в одной лодке и с удивлением подобрали несколько уток, упавших в воду. Я посчитал такой ошеломительный результат вполне достаточным и решил ехать спать. Андрею посоветовал остаться в моем скрадке и попросил собрать трофеи на берегу. Одного острохвоста с перебитыми кончиками крыльев, пытавшегося взлететь, он добил.

Братья увезли меня на стан и уехали к засидкам. С рассветом лет стал слабее, но никто не остался без добычи. Поскольку завтрак был дезорганизован моей пальбой, я встретил команду накрытым столом. В таком составе мы открывали здесь весенний сезон не один раз, но эта поездка особенно запомнилась, и не только возможностью хорошо пострелять.

Заезжал, например, знакомый Щеголевых, охотник уже в возрасте и отлично экипированный. Ружье Иж–27 16 калибра представляло какой-то штучно-серийный варианте красивой ореховой ложей и глубокой художественной гравировкой на колодке. Привлекла внимание очень ходкая и удобная резиновая лодка с заостренным носом и кормой, типа индейской пироги, оснащенная твердым приподнятым деревянным сидением и прочно закрепленными уключинами, позволяющими делать сильные и ровные гребки. Блеклый болотный цвет и дополнительная мелкоячеистая маскировочная сеть делали ее почти незаметной на фоне кустов и травы.

Но ведь продавали только какие-то грязно-серые, как у меня, плоты малообтекаемой формы. Когда едешь один и без груза, передняя часть, нельзя даже назвать ее носом, зарывается в воду и тормозит ход. Корма, наоборот, поднимается и сидеть приходится практически на дне с неудобно приподнятыми ногами. Весла, болтающиеся в мягких резиновых ушках-уключинах с круглыми дырками, не могут придать ровное движение этому судну, не зря идентичному по названию и форме известному больничному сосуду

Вместе с братьями совершили круиз по их родовым местам. Сначала посетили возвышающийся над поймой лесистый островок-бугор, метко окрещенный ярковцами Сопкой. Там, на одноименной заимке, жили старые знакомые Щеголевых. Обрадованные встречей, после оживленного разговора и чая они дали нам на уху таких огромных, еще живых карасей, которых рыбаки называют лаптями. На обратном пути были в Ярках. Прямо в пекарне купили вкуснейшего деревенского свежеиспеченного хлеба и зашли к другим знакомым, где получили приглашение заехать после охоты в их новую русскую баню.

А самое важное, что охота впервые проходила во время массового пролета речных уток, которые ежедневно, с акцентом на поздний вечер или раннее утро, беспрерывно, разными эшелонами шли на север, подтверждая замеченную мною линию полета Иртыш наш сор устье Варовой, Мануйловская протока снова Иртыш. После Редечной (вспомните первую охоту!) они уже не придерживались речной магистрали, уходящей круто влево, огибая Ханты-Мансийск, а через пойму реки Горной прямо пересекали Самаровскую гору уходя затем на Среднюю или Нижнюю Обь.

Под конец стали появляться и охотно подсаживаться к чучелам хохлатые чернети, утки весьма общительные и компанейские, чем особенно радовали Андрея и Алексея, только учившихся стрелять влет. Мне же было приятно, наблюдая за интенсивным пролетом, убедиться в другом своем предположении. Если утки, словно играя, слегка снижались перед горловиной напротив моего мыса, то это можно было отнести на счет их интереса к манщикам. Но когда такое происходило ближе к устью Варовой, причем некоторые, чаще маленькие стайки и отдельные птицы, вылетали к Мануйловской протоке на высоте кустов и даже ниже, невольно думалось о бывшем кысканном месте. Где-то здесь должен был стоять перевес, а второй, возможно, в прогале у Иртыша, на залете в сор.

Неоспоримое доказательство обнаружил случайно через несколько лет, когда мы давно уже открывали весенний сезон на других угодьях. Как-то два знакомых совладельца катера «ТБС» с необычно длинным корпусом, увеличенным посередине за счет сварной вставки, больше рыбаки, чем охотники, пригласили меня съездить на выходные за карасями, а заодно попросили показать хорошее охотничье место. До закрытия охоты оставалось два дня, и я предложил им заехать на Варовую, где и решили переночевать. На этот раз половодьем подтопило береговую полосу лугов, в том числе и наш стан, поэтому причалили напротив него в заливчике, образовавшемся сразу за кустами, на фоне которых «тэбээска» казалась менее заметной.

Катеристы погрузили в шлюпку сети, резиновую лодку и поехали на карасиные озера. Я пошел в тальники за ветками. Пока искал среди старых сухих кустов молодые и гибкие, увидел прислоненные к высоким деревьям полусгнившие, почерневшие от времени перевесные жерди. Значит, был-таки кыскан на Варовой!

Скрадок построил, отойдя от причала метров 300, на пологом, но все же мыске. Расставил с «резинки» чучела и стал ждать уток, которых не было. Только успели вернуться с небольшим уловом рыбаки, как стал раздуваться очень холодный западный ветер. Но я мужественно просидел до сумерек, насквозь продуваемый через меховой жилет, дубленый полушубок и брезентовый плащ, часто, но безэффектно прикладываясь к фляжке с коньяком.

На катере уже сварилась уха, в кубрике тепло от соляровой печки, и мы не сразу почувствовали, как поднялась настоящая буря. Рядом завывали и трещали кусты, а суденышко покачивало даже в мелкой гавани. На рассвете шторм прекратился. Там, где только что перекатывались серые угрюмые валы, глянцевая от восхода гладь сора. Рядом с расшатанным ветром скрадком плавает несколько перевернутых манщиков, остальные сорвало с грузил и унесло к противоположному берегу. Лодки же вообще нет в пределах видимости. Неужели сдуло в воду и унесло течением через Варовую в Мануйловскую? Но оказывается, ее перетащило через двухсотметровую протоку, затем метров сто по берегу и перекинуло по высокой гриве в низину, где она и застряла.

Подумалось, что место отомстило мне за измену. Но нет, тут же простило. Резко потеплело. Природа стала оживать. Первыми с радостным карканьем стали вылетать на пойму вороны, отсидевшиеся под защитой деревьев. В прибрежных кустах весело запели мелкие птички. Стали появляться кулики: бекасы, турухтаны, веретенники, улиты. С разливов доносились радостные крики местных речных уток.

Рыбаки уехали распутывать свои явно перекрученные ветром сети. Я с каким-то воодушевлением восстановил засидку и впервые наблюдал пролет хорошо знакомых мне по северу морских чернетей. Обычно они появляются у нас позже других уток, а на Иртыше, как правило, после закрытия охоты. Крупные нырки несколько раз смело садились к чучелам. Когда я вставал, чтобы спугнуть, чаще даже не отплывали или взлетали и снова садились. Легко стреляя в угон, я взял шесть сероспинных селезней. До этого такую птицу мне довелось добыть здесь лишь однажды...

Больше я на Варовой не был. Подросший сын продолжал иногда ездить сюда с друзьями. Через годы начал здесь весеннюю охоту и мой внук Костя.




НА ИРТЫШСКИХ ПРОТОКАХ

Новые места вверх по Иртышу мы начали осваивать случайно. Как-то отправились той же командой на Варовую. Лавируя между бревнами, корягами, прочим плывущим мусором, перевалили Иртыш и пошли вверх по реке. Настораживало, что на берегах лежали нерастаявшие сугробы и «обсохшие» после резкого спада воды льдины, многие мелкие заливы и ручьи были забиты льдом или смерзшимся снегом.

Заехав в Мануйловскую протоку, увидели необычную картину Лодки, палатки, костры, люди, на воде манщики. Застывшие разливы вытеснили охотников на речки. Вот и первый счастливчик. Молодой парень, не имевший поблизости лодки, тщетно пытается забрести в воду, чтобы достать свой трофей. Мы сбавляем ход, подбираем красавца крякового селезня и, не приставая, бросаем его охотнику Тот в знак благодарности сжимает над головой свои руки, а стоявший рядом его напарник хлопает в ладоши.

Как и предполагали, наша Варовая в устье также застыла и вдобавок перегорожена огромной льдиной. Николай предложил ехать дальше по Мануйловской до впадения в нее протоки Тихой. Остановились в устье этой неширокой протоки, идущей от Иртыша. Из-за близости речной магистрали и конфигурации образовавшегося мыса он показался мне пролетным, но для расстановки манщиков не очень удобным и даже рискованным. Их просто в любой момент могло унести течением, так как берег Мануйловской круто обрывался к воде и омывался стремниной течения сплошная круговерть и глубина. По берегу Тихой яр слегка понижался, и перед ним была узкая отмель, подходящая для причаливания лодок. На мысу и разбили лагерь, установив палатку под защитой старых тальников. Пока обустраивались с привычным комфортом: стол, таган, запас дров время близилось к вечеру.

Места для засидок выбрали недалеко от стана вниз по течению Мануйловской по наиболее пологим берегам, чтобы манщики были подальше и лучше видны. Алексею, мне и Андрею со стороны мыса, куда можно было ходить пешком, Николай сел на противоположной стороне. Я построил скрадок Андрею, по манщики ставить не стал, чтобы ночью их не сорвало течением. И мы вместе ушли на стан проследить за пролетом уток через мыс. Вдоль прибрежных кустов Мануйловской к нему тянулась длинная цепочка озер. Последнее, самое большое, находилось всего метрах в двухстах от палатки.

Там мы сделали скрадок, обтянув его маскировочной сетью, и вброд расставили манщики. Вечерний лет уток был необыкновенно интенсивным, стая за стаей продолжали лететь даже в полной темноте и в основном над Мануйловской. Несколько раз пройдя прямо через мыс, утки появлялись над озером и тоже по стороне, ближней к протоке. Лишь одна стайка чирков пролетела на расстоянии 35–40 метров, и я сбил одного свистунка-селезня. Братья стреляли чаще, но взяли только пять трофеев, потому что и около них птицы летели высоко, не реагируя на чучела.

Наутро все затемно разошлись по своим местам, кроме Андрея, который остался спать в палатке. А утки вообще не летали. Такое впечатление, что все стаи, скопившиеся в окрестностях, за ночь улетели на север. Я ни разу не выстрелил, братья добыли по паре местных уток, сыгравших на манщики.

В начале дня мы с Андреем разобрали наблюдательный пункт и перебазировались на берег Мануйловской. Сын еще с осени имел атрибут настоящего охотника болотные сапоги самого маленького 37 размера, поэтому смело развернул голенища, расставил, насколько позволяла глубина, манщики вброд. Другие тоже сам с резиновой лодки. Я оставил его нести дневную вахту и отправился обустраивать свою засидку. Закончив работу, поехал к Андрею, чтобы отдать ему резиновую лодку. В это время раздался выстрел, и когда я выехал из-за поворота, он подбирал селезня шилохвости, подсевшего к чучелам. Теперь все были с полем, и можно варить суп.

Мы хорошо посидели у костра и немного отдохнули, братья в лодке под тентом, мы с Андреем в палатке, где было жарковато от прогретого солнцем брезента. Все дни стояла ясная, безветренная погода, что объясняло и большую высоту пролета уток. Это, впрочем, бывает и при попутном ветре, а вот сильные встречные потоки воздуха прижимают птиц к земле.

Вечерник по сравнению с вчерашним был просто никаким проходные стаи даже не видели. Просидев до темноты, насобирали с братьями по две-три местные утки. Андрей, довольный солидным дневным трофеем, на зорьку не ходил и правильно сделал. Для снятия невеселого настроения от такой охоты развели «костер до небес», наварили рассыпчатой картошки из своих погребов и выставили оттуда же извлеченные огурцы и капусту разделали пару крупных вяленых язей, доели остатки шурпы и долго пили чай с домашними постряпушками. Не скрою, водка тоже была «Белая головка», охлажденная в снегу, но в меру.

В надежде, что утки все-таки полетят утром, мы еще до рассвета разъехались на мотолодках по скрадкам. Но этого не произошло. Заметно стало холодать. В сумерках, на фоне светлого неба, я красиво снял штыкового селезня-свиязь, упавшего перед скрадком. Когда рассветало, сделал дуплет по чиркам-трескункам, которые ударились об землю с каким-то непонятным стуком. Выйдя подбирать, увидел, что берег засеребрился инеем, а вода около него стала покрываться тонким ледяным «салом». Начинался заморозок, и нам ничего не оставалось, как снять лагерь.

В Ханты-Мансийске я рассказал о поездке старому местному охотнику-ханту. Он сказал, что знает такой мыс, охотился там, когда соровые разливы застывали, но такое бывало редко. И чучела перед ним умеючи можно расставить как на мелкой и спокойной протоке Тихой, так и в лишенной течения заводи, между ней и Мануйловской.

Для нормальных весен он подсказал перелетное место в районе бывшей деревни Фролы около протоки Фроловской и нарисовал его подробный план с путевыми ориентирами. Местность была дважды исторической. Перед Великой Отечественной войной здесь находился передовой колхоз имени Ленина, участник Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, получавший рекордные урожаи озимой пшеницы и озимой ржи. В годы создания топливно-энергетического комплекса открыли перспективную на нефть Фроловскую площадь и пробурили скважину, не давшую, правда, высоких результатов. К середине 70-х годов уже не осталось никаких следов ни от самой деревни, ни от буровой.

Следующая весна была более чем нормальной и даже теплой. По данным нашего редакционного фенолога Юрия Гордеева, орлан-белохвост прилетел второго апреля, лебедь-кликун седьмого, более теплолюбивые серый журавль и большой кроншнеп соответственно 26–28 апреля. Раньше обычного появились хохлатая чернеть первого мая и красноголовый нырок шестого.

Устроив Андрею очередные, незаконные, но желанные двухдневные каникулы, мы тем же составом в пятницу утром поехали на охоту и, к сожалению, опять через несколько дней после ее открытия. По Мануйловской вышли на Иртыш, вошли в протоку Фроловскую и по отмеченным в рисунке ручьям, промоинам и заливам обнаружили широкий прогал среди старых высоких тальников. Выбравшись из лодок, убедились, что все совпадает. Слева длинное озеро метров 70 на 200. Справа через меньший прогал и между невысокими кустами виден большой сор. Прямо необъятный луг, идущий до коренного лесистого правобережья Иртыша, где виднеется пара домов, оставшихся от бывшего селения Добрино. И примерно в створе с заброшенными строениями, где-то за полкилометра от нас, над желтой луговой травой возвышалась светло-желтая с белесым оттенком куртина тростника то самое рекомендованное озеро.

Дружно выгружаемся, оборудуем лагерь и на разведку. Алексей с Андреем к сору, а мы с Николаем к тростникам, прямо через луг, покрытый годами не кошенной травой, но сухой, невысокой и без кочек, что несколько облегчало наше передвижение. К озеру подошли справа и увидели неширокий, на дальний выстрел, водоем длиной метров 300. Тростник подходил к озеру посередине, и в нем сохранились остатки старого скрадка и удобное, как стул, сидение из нарубленных тальниковых стволов с опорной спинкой. Я остался обустраивать засидку, а Николай ушел в сторону Добрино, где виднелось несколько озер.

По сравнительно твердому и высокому берегу я прошел до левого тупика, по которому проходила узкая, не совсем затопленная канавка из соседнего ручья. По ней в озеро на нерест упорно пробивались щуки. Пять самцов двухлеток спокойно взял руками, как и на первой охоте. Противоположная сторона казалась более низменной, и вода уже заходила в прибрежную траву. Только выложил из рюкзака чучела, услышал несколько выстрелов Николая и многоголосый гусиный крик.

С традиционного, известного местным охотникам не один век садбища он поднял, наверно, полутысячное скопище гуменников. Какое-то время они с тревожным гоготанием летали по сторонам, одна стайка из шести птиц прошла метрах в ста от меня. Я затаился, но гуси постепенно сгруппировались и направились к северу по неглубокому озеру легко расставил вброд манщики. Для маскировки скрадка при наличии сетки, тем более усовершенствованной путем привязывания пучков надерганного мочала и рогожных рыбных мешков-кулей, и купленных в хозмаге побелочных кистей, достаточно было несколько прочных палок и здесь же нарезанного тростника.

За палками ходил в соседние тальники, узкой полосой опоясывающие озеро с северо-востока. Это были не просто кусты, а настоящий лес из толстых, старых, до черноты гнилых деревьев, который немало удивил меня. Удивил необычными голосами заселившейся в дуплах колонии скворцов. В своем пении они имитировали не голоса домашних животных и городских птиц, как живущие около людей в скворечниках. Они повторяли крики уток, дроздов и прочих жителей поймы.

На стан возвращались вместе с Николаем. Гуся добыть ему не удалось, но хорошее озеро для засидки нашел. Алексей с Андреем не смогли обустроиться, так как сор был очень большим, с пологими сырыми берегами, кусты почти повсеместно были далеко от воды. Но по дороге они в первом прогале заметили остатки засидки и много стреляных гильз. Значит, кто-то здесь до нас был и не зря выбрал это место.

На обед сварили почти законную щучью уху: сети во время нерестового месячника не ставили и не стреляли рыбу из ружья, а так, просто подобрали в мокрых кочках. После отдыха Николай сразу ушел к себе, а я решил пройти по берегу сора, чтобы помочь ребятам определиться с местами. Оказывается, к соровому прогалу от протоки вела чуть заметная тропа. Пройдя по ней до берега, заметил место швартовки катера треугольную вмятину и следы резиновых сапог. Потом внимательно осмотрел и окрестность обнаруженной ребятами засидки. Несколько толстых таловых чурок лежали у маленького ручейка, текущего из сора к прогалу. Рядом, в кустах, нашел доску, которую охотники использовали как сидение, а потом прятали. Понял, что здесь перелет и для хороших стрелков, потому что даже манщики некуда было поставить.

С учетом этого посоветовал ребятам садиться по берегу сора со стороны того прогала. Андрею помог сделать скрадок, расставить манщики и отправился на свое озеро. Уже на повороте к нему налетела стайка красноголовых нырков. Я успел сбить одного селезня прямо над головой. После выстрела ружье не перезарядилось. Донце гильзы отвалилось, а папковая трубка осталась в патроннике и, как увидел после извлечения, треснула повдоль. Разрядить полуавтомат можно было только вытолкнув снаряженные патроны внутрь магазина, а для этого вытащить пружину-толкатель. Только отвинтил колпачок цевья, как пружина сама вылетела вместе с ее фиксатором. Пружину тут же подобрал, а фиксатор так и не нашел. Вытряхнув патроны, понял, что из ружья нельзя сделать даже одностволку шомпол остался на стане. Позвал Андрея, мы еще вместе поискали в траве колпачок-фиксатор. Оставалось охотиться с одним ружьем в моем скрадке.

Перед сумерками со стороны сора через озеро и чаще прямо над скрадом, на небольшой высоте и без реакции на чучела, стая за стаей полетели шилохвости и свиязи, чирков-свистунков было меньше. Представляю, что было бы, не выйди из строя полуавтомат. Стреляя из Иж–12, от волнения и злости на себя, частенько мазал, зато большинство попаданий были красивыми. Да и на результат грех жаловаться счет трофеев перевалил за десяток. Как заметили с Андреем и подтвердил Алексей, была и вторая линия пролета, ближе к протоке, как раз через тот прогал, хотя стаи шли там значительно выше.

На стане первым делом выбил из патронника остатки гильзы и нашел оригинальную замену фиксатору пружины. Идеально подошла пластмассовая водочная пробка с небольшим бортиком, который сыграл роль уплотнительного кольца. Эта «запчасть» безотказно служила несколько лет, пока знакомый токарь не выточил (с запасом) пару бронзовых фиксаторов. Ужинали не одни. Уже в темноте к костру подошли приехавшие на «Ярославце» хозяева засидки в прогале двое немного знакомых работников лесопромышленной конторы и двое катерников. Они сказали, что охотятся здесь не первый год и очень довольны.

На другой день все разошлись по своим местам и хорошо постреляли. Андрей в сумерках взял пару красношейных поганок, за что я сделал ему внушение, несколько смягченное тем, что одну застрелил влет:

– Будешь есть их сам, только предварительно сними кожу вместе с перьями, чтобы меньше пахли рыбой.

Дома бабушка сделала из них по его заказу плов, предварительно вымочив мясо, как зайчатину, в уксусе. Блюдо с удовольствием ела вся семья.

На моем озере лет был менее интенсивным, чем накануне. О том же говорили и соседи с катера. Они стреляли много, в том числе и по высокоидущим стаям, добыв около десятка уток. Так получилось, что в следующие вечернюю и утреннюю зорьку утки пролетали еще реже, по место нам очень понравилось и стало постоянным на несколько лет.

Расскажу только об одной поездке, запомнившейся сильным похолоданием и удачной охотой на приобретенном озере, на которое раньше не обращали никакого внимания, как на глубокое и некормовое. Тогда уровень воды был заметно выше, луг подтопило, и мы с Николаем кое-как перебрели его, нагруженные манщиками. Со стороны протоки берег был повыше, и ребята ушли к своим местам. Наши соседи-лесники, связанные трудовой дисциплиной и невысокой по сравнению с мотолодкой скоростью катера, опять приехали поздно.

Расставляя манщики, я заметил, что больше воды стало и в озере. Во-первых, не смог перебрести на другой берег, а во-вторых, к ручью шла канавка, и свободно приплывшие по ней щуки поднимали круги сразу в нескольких местах, справляя свои свадьбы. Позже, уже из скрадка, прямо перед ним видел, наверное, пятикилограммовую щуку, окруженную тремя самцами, в половину меньшими по размерам.

Проходных стай не было, но местные утки, появляясь над озером, иногда снижались над чучелами. Без особо красивых выстрелов удалось снять шесть селезней-шилохвостов. Я всех их достал из воды вброд или с помощью длинной палки. Но два подранка, острохвост и чирок, утянули на противоположный берег и сразу сходить за ними из-за глубины не удалось.

На озеро Николая утки изредка тоже прилетали, штук пять он добыл. У Андрея с Алексеем охоты не получилось. Поэтому на утреннюю зорьку сын отправился со мной. Лесники, конечно, на свой перелет. За ночь сильно похолодало, и когда мы с Андреем выходили из тростников к скрадку, прошел заряд резкого, сухого, жесткого снега. В это время налетела стайка шилохвостей, и я на один выстрел сбил пару селезней, свалившихся чуть ли не на нас.

А дальше ничего, только трагическая картина вороньего пира. Шилохвость, видимо упавшую замертво, вороны безнаказанно съели на наших глазах, так как были вне пределов выстрела. Легкораненый чирок какое-то время сопротивлялся, распускал крылья, принимал угрожающие позы и делал даже выпады навстречу нападавшим. Но, как говорится, сопротивление бесполезно, разбойничья стая победила. Все это мы по очереди наблюдали в бинокль, не в силах что-либо сделать.

Николай стрелял мало, но ближе к протоке утки летали, причем по направлению от сора, где постреливал Алексей, через прогал там уже вовсю палили лесники, и через материковое озеро, находящееся почти рядом с палаткой, где стайки снижались. Если Алексей добыл три утки, то соседи больше десятка.

Вернувшись на стан, я без лишних разговоров, должна же быть охотничья хитрость, отправил Андрея за его манщиками, а сам пошел строить ему скрадок в ближнем тупике озера, утащил туда и резиновую лодку. Потом с нее расставили на глубине чучела засидка к вечеру была заблаговременно готова.

Задул пронизывающий холодный север. Мы, нахохлившись, как куры, пили чай под защитой кустов, согреваясь поджаренными на костре кусочками сала, кстати, весьма эффективно. Потом братья и Андрей съездили в ближайшую деревню за свежим хлебом и хорошей рыбой. Снова варили уху, выпили под нее опять же «для сугреву» водки. Настроение поднялось. И хотя ветер не стих, все пошли на вечерник.

Мы с Николаем просидели, вернее, продрожали до темноты без выстрела, вода в заветренных местах у берегов стала застывать. Мало стреляли на сору и в перелетном прогале. Зато Андрей устроил настоящую канонаду. На его озеро слетались только что появившиеся хохлатые чернети и красноголовые нырки, часто садились к манщикам. Но он наверняка стрелял и влет, потому что на двенадцать добытых трофеев затратил около полсотни патронов.

У нас появился повод поздравить юного охотника с таким успехом. Во время торжественного застолья договорились впервые разделить общую добычу на четыре части. Так Андрей стал полноправным членом нашей охотничьей бригады. К полночи ветер стих, но стало еще холоднее. Я ни разу за все охоты под Ханты-Мансийском не мерз так сильно в палатке, несмотря на спальный, правда, ватный мешок и такое же одеяло сверху. Мороз проникал даже откуда-то снизу, от земли. Хорошо, что Андрей в меховом спальнике этого не чувствовал, как и братья, спавшие в лодке, плавающей на сравнительно теплой воде, а тем более лесники в своем катере.

Утром вся наша команда на охоту не пошла. Лесники сходили, немного постреляли, взяли несколько уток и пришли к выводу, что надо уезжать домой. Мы отправили с ними Андрея, нагруженного четырьмя связками уток, и решили остаться еще на ночь. Почти до вечера я не вылезал из палатки, нежась в жарком меховом Андреевском спальнике. За день холодный воздух куда-то исчез, солнце излучало тепло. Снимая на озере свои манщики, я с радостью слушал, как в тальниковом лесу весело, на разные утиные голоса распевали скворцы.

На зорьку братья пошли по своим местам, а я, как автор идеи, естественно, в скрадок Андрея. И в точности повторил его результат, взяв двенадцать уток. Утреннюю зорьку я принципиально, и по-моему заслуженно, проспал.

Мы еще не раз открывали сезон у Фроловской протоки, но весна 1983 года вновь заставила нас вернуться на мыс при устье протоки Тихой. Эту поездку ждали с особым нетерпением, потому что в 1982 весенняя охота не иначе как по капризно-амбиционному решению тюменских охотначальников была в округе полностью запрещена.

Необычно мягкая зима вселяла надежду на раннюю охоту и стимулировала активную подготовку Благодаря Алексею, поступившему на работу в газовою службу, у нас появилась горелка-решетка, которую можно использовать как плитку и обогреватель, а также портативный пятилитровый баллон. Я купил более удобную и ходкую, чем резиновая, раскладную дюралевую лодку с твердым сидепием-распоркой. Весла были составные с прочными металлическими лопастями, деревянными ручками и подвижно закрепленными уключинами, которые вставлялись в отверстия на подушечках, приваренных к бортам. Обводы корпуса заостренные и приподнятые нос и корма делали лодку более маневренной и позволяли легче преодолевать сильное течение и встречный ветер.

Но весна задерживалась. Зима напоследок предприняла бурную контратаку с морозом и снегопадом. Застыли разливы, озера и мелкие ручьи. Появившиеся еще в первой половине апреля перелетные птицы-разведчики откочевали к югу. Похолодание длилось целую неделю.

Утром шестого мая прояснило, буря утихла, из Тюмени прилетел Андрей, студент третьего курса медицинского института. На следующий день, включив в команду Щеголева Николая-младшего, с учетом ситуации, взяли курс на Тихую. Тянул несильный, но холодный север, а с юга сквозь пронзительно синее небо слепяще ярко светило солнце. Чувствовалось, что тепло вот-вот победит. Стайка за стайкой полетели к северу пуночки-подорожники, тундровые жаворонки-рюмы, разные чайки и одиночные хищные птицы.

Заехали в Тихую с Иртыша и не узнали свой мыс от самой воды и до верха сплошной сугроб. Андрей, пропустивший один весенний сезон, взял ружье, патронташ и первым выкарабкался на берег. Довольно высоко мыс пересекла пара гоголей. Андрей все-таки выстрелил, но селезень, прежде чем упасть, пролетел еще метров пятьдесят и, видимо, лежал белым животом вверх, потому что вместе со Щеголевым старшим они долго искали утку в снегу, высматривая даже в бинокль. Наконец, пришли с первым трофеем, и началась разгрузка.

Стан со всеми его составляющими обустроили на старом месте. В расчете на малолетнего сына под тентом «Оби» Николай оборудовал теплое помещение постелил кошму и установил газовую горелку, которая при необходимости соединялась шлангом с баллоном, стоявшим согласно технике безопасности в отдалении, на корме у транца. «Казанке» была отведена роль разъездного судна, на котором после привального чаепития Щеголевы отправились на свои места, захватив резиновую лодку.

Мы с Андреем решили сесть в два скрадка на одни манщики, вытоптали в снегу на расстоянии около десяти метров круглые ямы и дополнительно замаскировали их поверху кустиками и старой травой. При наличии белых халатов и платков, называемых теперь банданами, лучше засидок не придумаешь.

Но с расстановкой манщиков пришлось повозиться. У некоторых груз не доставал до дна, у других был слишком легкий. Некоторые сразу плыли по течению, некоторые, как бы сопротивляясь, крепились, частично зарывались в воду потом под напором срывались. Поводки удлинили, груза добавили, а главное определили границы заводи, где вода была почти неподвижна. Не будь маневренной раскладушки, на резиновой лодке мы бы ставили чучела раза в два дольше.

И вот я удобно расселся и смотрю, как постепенно оживает природа. У берега, низко над водой, осторожно пролетел, высматривая добычу, белый лунь. Через некоторое время я вздрогнул от сильного шума крыльев. Маленький сокол-дербник стремительно гнался за пуночкой. Птичке удалось скрыться в густом тальнике, а пернатый охотник свечой взмыл вверх.

Другой хищник, крупный ястреб-тетеревятник, сам на мгновение стал целью нападения агрессивной вороны, оберегающей свой гнездовой участок. Почувствовав преследование, он сделал боевой разворот, и плохо бы пришлось вещунье, если бы не те же спасительные кусты.

После такой схватки прогнать из «запретной зоны» своего собрата по семейству, черного ворона, ей уже ничего не стоил. С громким криком она пикировала на более крупного чужака, пока к ней не присоединились две другие вороны. И надо было видеть, как гордо возвращалась победительница к своему гнезду с поднятой, как у цапли в полете, головой ворона полупикировала-полупарила на подогнутых крыльях. Это создавало впечатление, что грудь ее выпячена и распирается от торжественного карканья.

Водоплавающих птиц было очень мало. Высоко в небе строго на север шли только лебеди и гуси. Около мыса изредка пролетали черно-белые гоголи и почти совершенно белые лутки дуплогнездников похолодание не выгнало на юг. Андрей сделал пару-тройку удачных выстрелов и съездил на «раскладушке» за трофеями.

Щеголевы привезли тоже несколько гоголей. Сварить из них шурпу можно быстро, не надо ощипывать и опаливать. Птиц ободрали во избежание рыбного запаха, выпотрошили, нарезали, промыли и в ведро. Поварили, заправили картошкой, луком и специями. Получился нежирный и вкусный суп.

После позднего обеда стали собираться на вечернюю зорьку. Сына Николай не взял, оставив под присмотром Андрея, и правильно сделал вечером утки вообще перестали летать. Заметно похолодало. Вода в тени густых кустов стала черной, а на фоне заката приобрела холодный позднеосенний зеленовато-розовый цвет. Заря вспыхнула огромная, желто-красная, слегка подернутая дымкой. Быстро застыли маленькие лужицы, тонкий узорчатый ледок потянулся от заветренного берега Тихой протоки. В сумерках вдруг оживились водяные полевки. Сначала услышал их шум в воде, потом некоторые стали выходить на берег. Подумал, что, наверное, чувствуют заморозок.

Подъехали братья. Развели большой костер. Долго сидели у огня, отмечая лучший праздник охотников открытие весеннего сезона и возвращение в команду Андрея. До конца был с нами Щеголев-младший, отоспавшийся за вечер в лодке и постоянно канючивший у отца обещание взять его на утреннюю зорьку.

Наутро мы были с Андреем в скрадках еще до восхода. В слабо розовеющей полосе зари пролетели две крупные проходные стаи свиязей. Вскоре на Тихую протоку опустилась тройка гоголей. Более темноокрашенная самка сразу слилась с водой, и только белые бока самцов поблескивали рядом. Андрей встал и быстрым дуплетом снял взлетевших селезней.

Но массовый пролет уток в этот день так и не начался, хотя теплый фронт подошел. Заметил это по парящей в высоте большой сизой чайке. Она первой нашла восходящий поток воздуха. Затем в парящем полете стали набирать высоту кашоки-зимняки. Еще выше забрался орлан-белохвост. Средняя речная чайка с визгливым криком пыталась отобрать поток у канюка, но, почувствовав подъемную силу, стала кружить рядом.

Впервые за четыре десятилетия охоты удалось увидеть брачный полет самого крупного нашего кулика. Два больших кроншнепа, летевшие невысоко, вместо обычного протяжно-печального свиста издавали мелодичное бульканье и парили с поднятыми крыльями по бокам третьей птицы, вероятно самки.

Стало больше пролетных гусей и лебедей, появились утки-широконоски, чирки-трескунки. В отличие от меня, сидевшего с блокнотом и карандашом в руках (иначе как бы я запомнил все то, о чем сейчас пишу), Андрей внимательно смотрел на сектор обстрела и взял еще три или четыре штуки. Я тоже мог быть с трофеем, причем с цепным. С моей стороны совсем близко пролетела пара редких здесь серых уток-полукрякв хорошо видел крупные ржаво-коричневые пятна на их крыльях, но засмотрелся и не выстрелил.

На этой охоте мы сами впервые в жизни подверглись обстрелу. Заметив идущую по Мануйловской в нашу сторону мотолодку, Андрей встал и замахал руками, чтобы его увидели и не разметали волной манщики. Но те, кто ехал, были, видимо, уверены, что это утки. Не доезжая метров 80–100, грохнули дуплетом, и дробь веером рассыпалась по воде, не долетев до цели. Хорошо, что у стрелявшего отсутствовало чувство расстояния, да, наверное, и прочие человеческие чувства. Лодка, не сбавляя скорости, пронеслась посередине манщиков, часть из которых перевернулась. Мы вблизи рассмотрели три действительно бесчувственные, тупые, пьяные и нагло ухмыляющиеся рожи. Записали номер обшарпанной «Казанки», «ТЮО-04-02», оказавшийся, конечно, фиктивным.

Пока всюду существовали неограниченные возможности украсть бензин и практически общедоступные цены на лодки, моторы, боеприпасы и ружья, многие десятки таких горе-охотников день и ночь носились по речкам и разливам, стреляя по любым птицам с любых расстояний или пустым бутылкам и просто в воздух...

А природа продолжала оживать. К вечеру проснулись насекомые. Забегали мелкие паучки, залетали зеленые мухи, комары и мотыльки. Все шло к тому, что к темноте все-таки пойдет утка. Но этого не произошло. Пошел теплый мелкий дождь.

Щеголевы уехали на свои места в почти полной темноте. Следом за ними ушел в скрадок Андрей. Я еще допивал у костра чай, когда он выстрелил, и сбитый с высоты острохвост гулко шлепнулся об воду. С рассветом выстрелы охотников захлопали со всех сторон. Начался массовый пролет водоплавающих птиц. Большими стаями порой в несколько эшелонов по высоте пошли в родные северные края лебеди, гуси, утки. Никто из пас не остался без трофеев, но это была, к сожалению, последняя зорька в поездке.

Десятого мая Андрей был уже в институте, Алексей пошел на работу, Николай-младший в школу, а мы с Щеголевым-старшим, как отпускники, вечером двенадцатого снова были на мысу. Приехали поздно, на зорьку не успели и даже палатку в темноте не ставили. В лодке согрели на горелке чай и там же комфортно спали под тентом.

На утренник тоже немного запоздали. Громадный снежный сугроб с окопами растаял. Только дно моего скрадка, плотное и застеленное сеном, осталось служить стулом. Обнес его тальниковыми ветками, обтянул сеткой и замаскировал прошлогодней травой. За прошедшие теплые дни улетели на север осевшие временно у Иртыша лебеди, гуси, почти все серые или речные утки. Заканчивался лишь пролет чирков-трескунков и соксунов-широконосок. После девяти стали изредка появляться первые стайки нырковых уток хохлатых чернетей и красноголовых нырков. На них-то и удалось немного поохотиться, но без красивых выстрелов. Николай тоже время от времени постреливал. На традиционную шурпу хватило.

Обычного вечернего оживления околоводных птиц почему-то не было. Меньше плескались водяные полевки. Чувствовался какой-то перелом в погоде. Начало ночи было теплым. Но на рассвете от быстрого похолодания над водой стали подниматься рваные клочья тумана, а над лугами встала сплошная, низкая, молочно-белая завеса. К четырем часам утра туман над рекой почти рассеялся, но тут же поднялся еще выше, над кустами, и сквозь него смотрело большое, красное, холодное восходящее солнце.

Часов в семь снова резко потеплело и прояснило. Как-то по-новому засветились в утренних лучах заросли ивняка на противоположном берегу. Я посмотрел в бинокль на ветках распустились крупные серебряные сережки с золотым налетом пыльцы. Это цветочные почки, листовые у ивы распускаются несколько позже. Зазвучал хор певчих, в основном зерноядных птиц: овсянок, зябликов, вьюрков, и в нем, как соло щелканье и трели варакушки-синешейки, нашего северного соловья. Далеко, у леса, несколько раз прокуковала кукушка. Вспомнились чьи-то строки:

Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело весной, –
Как мир хорош в своей красе нежданной...

Почти все перелетные птицы, кроме чаек и канюков, токовали. Виртуозный брачный полет с настоящими мертвыми петлями и боковыми переворотами совершал седой луговой лунь. Один из лучших представителей так называемой красной дичи, бекас-барашек, называемый в Европе «небесной козой», пикировал с высоты, издавая вибрирующими перьями характерный звук, напоминающий блеяние овцы. Самые маленькие кулички-воробьи, прилетевшие в эти дни, с чиликаньем опускались с высоты на распущенных крыльях, как на парашютах, а бегая по земле, через несколько шагов смешно и важно трясли хвостами. С криками и громким хлопаньем крыльев падали к земле токующие болотные совы. Наша старая знакомая, агрессивная ворона, еще бдительнее охраняла свои границы. На этот раз полной победой закончились ее яростные схватки с совой, канюком и лунем.

День обещал быть жарким. Несколько раз видел шмелей. А вот обычные в это время жуки-плавунцы еще не взлетали с воды. Обнаружили причину сравнительно тихого поведения водяных крыс. Одного зверька заметил на берегу мертвым, другого в агонии. Началась очередная вспышка посещающей их периодически болезни, туляремии.

Утреннего массового лета водоплавающих опять не было. Добычу приходилось буквально «высиживать», брать терпением, постоянным внимательным наблюдением и, конечно, быстрой стрелковой реакцией. Хотя, наверное, так надо вести себя на любой охоте, даже когда уток много. Одного шилохвоста я все-таки прозевал, плохо выцелил, и он с перебитым крылом упал в быструю Мануйловскую протоку, стал нырять и уплывать на противоположную сторону. Уверенный, что серого подранка легко возьму с новой подвижной лодки, положил ружье на колени и поехал носом вперед, чтобы выстрелить, как только тот появится на поверхности. Спокойно сделал несколько сильных гребков, и лодка неожиданно развернулась. Отвалилась и утонула лопасть одного весла, не до конца зафиксированная защелкой. Мне осталась ручка с уключиной и коротким соединительным патрубком. Пока вынимал уключину, брал в руки второе весло, лодку подхватило стремниной, и утка исчезла из вида. Кое-как перевалил протоку и медленно поплыл по течению. Вскоре увидел выбравшегося на берег шилохвоста и добрал. Обратный путь с одним веслом против течения мне было преодолеть не под силу Поэтому доплыл до Николая и вместе с ним приехал к стану на «Оби», погрузив в нее свою лодку в сложенном виде.

Пока я занимался приготовлением обеда, Николай вырубил и выстрогал мне из найденной доски недостающую часть весла, которой пришлось пользоваться до изготовления металлической.

К вечернику я был во всеоружии, но охоты не получилось. Она была прервана мелким теплым дождем, который становился все назойливее и холоднее. Часа два, пока не промок, я посидел, глядя на почти безжизненную притихшую пойму, с приездом Николая забрался в лодку, где раздевшись до пояса, как чукчи в яранге, обсушились и согрелись. Часов в 10 вечера дождь перестал, стали раздаваться ружейные выстрелы, но вскоре все стихло и еще больше похолодало.

На рассвете подул холодный сильный северный ветер. Все живое замерло. Оно явно почувствовало надвигающийся новый отзимок. На следующий день с обеда пошел снег, но мы были уже дома.

В разговорах ханты-мансийских охотников часто звучала следующая вверх по Иртышу протока, Чуйкова, куда многие ездили стрелять хохлатых чернетей и красноголовых нырков. Вокруг нее было много отдельных или соединяющихся в системы глубоких озер, любимых этими утками. Особенно концентрировались они здесь, когда из-за невысокого уровня воды отсутствовали пойменные разливы. Меня это место не привлекало. Нырки прилетали позже речных или благородных уток, на которых всегда предпочитал охотиться. Поэтому, открыв по ним весенний сезон на Иртыше, второй выезд делали на Обь, где снова встречали серых.

Побывать на Чупковой помог опять же случай. В 2004 году, когда я на охоту уже почти не ездил, а ходил пешком со своей дачи, Андрей с другом пригласили на закрытие весеннего сезона, взяли и своих сыновей моего внука, тринадцатилетнего Костю, и его сверстника Колю. В полдень на катере «Ярославец» отплыли вверх по Иртышу. Очень тепло, штиль, небо чистое, только по кругу горизонта легкие низкие облака. Уровень воды низкий, пойма не залита.

Сама Чупкова показалась неприветливой коричнево-серые, высокие, крутые берега, такие же высокие, серые, сухие и старые тальники. И все какое-то безжизненное. За первые три часа видел по паре кряковых и гоголей. Раза четыре взлетали кулики-воробьи и столько же куликов-перевозчиков пересекали нам дорогу. Даже обычных прибрежных птиц-трясогузок встречались единицы, и то они не бегали весело у воды, а сидели на вершинах кустов. Единственно кого было много, так это дятлов. И маленькие черно-пестрые и крупные красноголовые желны тут и там долбили умирающие деревья.

Шли еще долго, высматривая по «джипиэске» – навигатору более или менее интересные водоемы. К трем подходящим системам озер подходили, смотрели в бинокль, по уток на них сидело мало. Наконец, на электронной карте показались более интересная по размерам и конфигурации озерная система. Виртуально место выбрали. Но реально... Обогнув поворот протоки, увидели на берегу две цветные палатки и пару мотолодок.

Оставалось поворачивать назад к ранее замеченным системам. Около одной остановились и переночевали. Утром молодежь с манщиками, сетью на карасей и резиновой лодкой отправилась к глубоким озерам. Шагать километра полтора-два по закочкаренному лугу мне было не под силу, только что разменял восьмой десяток. Поэтому за кустами, рядом со стоянкой, облюбовал озеро, примерно 150 на 250 метров, по форме напоминающее грушу с чуть загнутой сужающейся частью. Заросшая по всему тупику травой, она привлечь нырков не могла. Широкая часть посередине была глубокой и чистой. В заливе ее юго-восточной дуги построил засидку и расставил вброд чучела. Справа длинная полоска скованной смерзшимся снегом травы то ли остров, то ли сплавина, на ней непонятного происхождения большой участок синеющего из-под тонкого слоя воды зеркального льда.

Вдруг по сторонам залетали утки, скорее всего, поднятые с озер нашими охотниками. Я сел в скрадок и в азарте обстрелял чирков, которые пронеслись явно на запредельном расстоянии. Стайки еще пролетали над озером, но далеко и без всякой реакции на манщики. Неожиданно сзади приблизился шилохвост. Опоздав с прицеливанием, попал только вторым выстрелом, и он упал на противоположный берег. Я обошел озеро, подобрал в траве трофей и не стал возвращаться в скрадок, увидев вдали идущих на стан ребят.

У них была пара уток и небольшой улов серебристых карасей средних размеров, как раз на котел. Коля остался до ужина в моем скрадке и принес селезня хохлатой чернети, добытого влет. Уху готовили на газовой плите камбуза, а ели за столом кают-компании, хотя сваренная на костре и съеденная под открытым небом, она была бы вкуснее. А вот отдыхать до вечерней зорьки на кроватях каюты и кубрика оказалось гораздо комфортнее, чем в палатке.

Этот неожиданный и непривычный комфорт помешал мне вернуться после завершающей зорьки сезона с трофеем. На вечерник пошел с Костей. Он взял какой-то баночной воды, пакет чипсов, а для меня бутылку импортного пива. Кстати, еще охотясь с отцом и братьями, а потом с сыном, мы никогда не брали в скрадок ни выпивку, ни закуску. Но теперь-то XXI век, другое время – другие возможности и привычки. До заката утки прилетали три раза и все чирки моя любимая дичь по спортивности стрельбы. Первый шел прямо на нас, когда пробовал Костин напиток. Второй прошел невысоко сбоку во время поглощения из горлышка пива. А третий был форменным образом на закуску я его непросто прозевал или прожевал, угощаясь с внуком чипсами.

Уток и по сторонам не замечали. Высоко в небе парил орлан-белохвост. Недалеко, над лугом, охотилась на мышей болотная сова. Мелководный тупик озера обследовал светло-серый лунь. На наш травянистый обледенелый островок поочередно садились кулик-фи-фи, коричнево-зеленый с белым ошейником-жабо турухтан и хохлатый чибис. Ребята редко, но постреливали. Косте наскучило сидеть без выстрелов в скрадке, и он ушел побродить на лугах в сторону озер. Ходил долго, раз двадцать стрелял и ухитрился снять влет пару уток.

А я тем временем наблюдал, описывал и зарисовывал необыкновенный, ранее невиданный весенний закат. Сначала солнце словно растворилось в мареве зари, и края его потеряли круглые очертания. Потом окружность сделалась ровной и начала тонуть в серых облаках. Первой погрузилась примерно до половины нижняя сторона. Какое-то время светило выглядело выпуклой полусферой. Затем нижняя сторона опять засветилась, а туча надвинулась сверху, превратив круг в вогнутую полусферу. Когда туча немного приподнялась, оставив в тени только верхушку шара, солнце, простите за сравнение, напомнило мне фирменную коньячную рюмку без ножки. Наконец, туча ушла вверх, круглое солнце опустилось к горизонту и зависло над кустами.

Его малиново-красное отражение возникло на воде у западного берега озера. По размерам оно было вдвое меньше и обрамлено с обоих боков такого же цвета полосками длиной по два-три его диаметра. Постепенно полоски исчезли, стало уменьшаться само отражение, но еще долго светилось маленьким темно-красным фонариком, как догорающий уголек в костре. Когда огонек погас, в розовый цвет окрасилась достаточно широкая полоса воды, которая медленно бледнела с полным закатом солнца. Топкий слой воды надо льдом острова стал поразительно напоминать бело-синее матовое стекло с молочным оттенком.

Слава Богу, что созерцанием такой волшебной картины закончились мои охоты на иртышских протоках. После я ездил туда только осенью.




В ОКРЕСТНОСТЯХ ХАНТЫ-МАНСИЙСКА

Во второй половине 80-х годов, с началом борьбы за перестройку, а затем, во время ельцинских шатаний, за выживание газеты в диком рынке, редакторская нагрузка по работе неизмеримо возросла. Ездить по воде на капитальные охоты стало некогда. На смену мотолодке пришел уазик для кратковременных вылазок куда-нибудь рядом с городом. Таких мест тогда было немало.

Самое ближнее, большой разлив около нефтебазы, в каких-то полутора километрах от Ханты-Мансийска, мы осваивали с молодым журналистом Александром Тукмаковым, человеком, очень близким мне по глубокому пониманию смысла охоты, сочетанию удовольствия и ответственности во взаимоотношениях с природой, когда в руках ружье. Сходным было и наше воспитание в этом духе. Его отец, Сергей Александрович, известный в Казани потомственный охотник и спаниелист, с ранних лет научил сына обращаться с ружьем и стрелять, познакомил с классической и практической охотничьей литературой, лучшими традициями российской охоты. А еще мы оба держали русских спаниелей с хорошими родословными и были, пожалуй, единственными в городе, кто охотился тогда с ними на болотную дичь.

Разлив представлял собой заполненную талыми водами овальную луговую низину метров 300 на 350. Немаловажно, что рядом протекал Иртыш магистраль пролета уток, а других луговых водоемов на обширном пространстве не было, как и ни одного тальникового куста. Разлив привлекал уток только до ледохода и выхода на пойму речной воды. Вылетая вечером с юга, со стороны Самаровской горы, проходные стаи видели среди лугов озеро, снижались над ним, но к манщикам не подсаживались. Утром некоторые останавливались на дневку, чтобы подкормиться на мелководье. Когда редакционный шофер подвез нас в пятницу после работы к воротам нефтебазы (дальше дорог и не было), на разливе сидело сотни полторы, если не больше, речных уток-шилохвостей, свиязей и чирков. Увидев нас, они прямым курсом ушли на север.

Поскольку идти до разлива недалеко и по выкошенному летом лугу без высокой травы, кроме термосов с чаем, взяли котелок с металлическим портативным таганком и охапку сухих дров. Отсутствие на месте стройматериалов компенсировали тем, что Саша заготовил вязанку веток, а я сделал новую конструкцию. С пяти дюралевых лыжных палок снял петли для рук и кольца, а освободившиеся отверстия использовал для закрепления верхней и нижней тетивы маскировочной сети, которую еще гуще обвязал пучками мочала. Из Москвы привез маленький, очень легкий и плоский в собранном виде стульчик с брезентовым сидением и устойчивым дерматиновым дном.

Двинулись к разливу, взвалив на себя весь груз, и хорошо, что на полпути стояло остожье с кучкой невывезенного сена и десятком воткнутых в землю палок и досок. Рядом валялись обрубки этих кольев, обрывки окружавшей их тремя рядами алюминиевой проволоки. На обретенном стане оставили все лишнее, прикрыв полиэтиленовой пленкой. Попутно решились проблемы со строительством Сашиного скрадка нашлась проволока для скрепления каркаса, сено для маскировки и доски для сидения.

Я выбрал место на маленьком бугре у небольшого заливчика со стороны города и, если смотреть на север, то в правой части залива. Несмотря на острые железные наконечники, палки с трудом забил обухом в землю, которая оттаяла всего на 10–15 сантиметров. Скрадок по цвету почти сливался с лугом, но получился не очень устойчивым. Зато манщики удалось поставить вброд и в нужной конфигурации. Саша оборудовал засидку на противоположном берегу, ближе к левому тупику и реке. Пока обустраивались, наступил вечер, и утки не раз просто пролетали над озером или играли на воде, не реагируя на манщики. Нашу охоту задержал позднее подошедший «конкурент», долго строивший скрадок метрах в 200 левее меня. А Саше и подпортил, обстреляв на дальнем расстоянии несколько стай.

У меня налетов было больше. Сначала снял с высоты чирка и шилохвоста, потом пару свиязей. Уже в сумерках стайка шилохвостей затормозила полет над манщиками, что позволило взять на дуплет двух селезней. Видел, как после Сашиных выстрелов четыре утки падали в воду. Но тут охоту окончательно сорвал какой-то человек с ружьем и огромной черной собакой, который прошел между мной и соседом, зашел в воду и медленно побрел к Сашиному скрадку. Половина одиннадцатого, разгар пролета. Утки стая за стаей подлетают к разливу и испуганно взлетают вверх.

Незнакомец недолго побыл около Сашиного скрадка. Теперь снижающиеся стаи поднимали уже три фигуры, бредущие по озеру хозяин с собакой и Саша. Как он потом рассказывал, молодой парень с удостоверением внештатного охотинспектора в принципе вполне законно попросил предъявить билет и путевку, которые Саша оставил в рюкзаке на стане. Пришлось идти показывать. Убедившись в их наличии, парень удалился, не подходя к другим скрадкам.

Подумалось, даже будь билет при Саше, тот горе-инспектор все равно бы распугал уток. И кто инструктировал такого «инспектора», если он прошел рядом с двумя охотниками, у которых можно было спокойно проверить документы, почему полез в воду, ведь водоем легче обойти по берегу, зачем взял собаку, что весной строго запрещено? Все вопросы в воздух, потому что подобных блюстителей правил охоты было немало.

Сосед слева, досидев до темноты, ушел домой. А мы короткую ночь комфортно провели на стане. Для защиты от холодного дыхания ледяных полей Иртыша и Оби, ощутимого даже при почти полном штиле, растянули между двух кольев пленку Дров и подобранных вокруг древесных остатков хватило, чтобы вскипятить чай и до зари поддерживать маленький костерок.

Утренний лет начался рано и продолжался часов до восьми. Но стаи подлетали редко, причем чаще с моей стороны, и мне удалось добыть пять трофеев. Саша сделал три красивых выстрела по шилохвостям. С водителем мы договорились встретиться на дороге в двенадцать часов, поэтому в начале десятого стали снимать чучела. Пока собирались, к северу на большой высоте прошли несколько гусиных косяков. Все они снижались, не долетая устья Иртыша. А когда складывали рюкзаки на стане, тройка гуменников прилетела с севера на высоте около ста метров, явно в поисках места для посадки, и развернулись, увидев нас. Саша тут же загорелся гусиной охотой.

В городе он разыскал председателя районного охотобщества Николая Киселева, который показал ему на карте, где лучше устроить засидку и как к ней пройти. Вечером новоиспеченный гусятник прибежал ко мне за широкими лыжами, а на рассвете на охоту Пока дошел до места, провалился до пояса в воду, обсушился у костра и все-таки взял пару гусей. По-моему, больше охотника этому обрадовались редакционные девицы, впервые отведавшие дикой гусятины.

Проходя рано утром и поздно вечером мимо нашего разлива, Саша отметил, что утки летают, место работает и надо бы еще там побывать. В середине недели мы отправились туда только на вечер. Лед еще не прошел, но воды на пойме стало больше. Между разливом и городом образовались три или четыре заливных лужи. Одна была у меня за спиной, где расположился, по всей видимости, опытный охотник с низким скрадком на проволочном карнизе и красивыми чучелами. Саше на этот раз никто не мешал, и его результат был теперь вдвое больше моего, но настрелялись мы оба от души.

В сумерках началась стрельба где-то совсем рядом с нефтебазой и не прекратилась, когда мы после охоты шли к дороге. Стреляли на двух маленьких круглых лужах. В последних отблесках зари виднелись еле различимые силуэты манщиков, к которым откуда-то из темноты продолжали подлетать чирки. А охотники впервые видел такие стреляли из деревянных скрадков, точнее, из импровизированных загородок. Двое прятались за поставленной на бок дверью, другие сидели, окруженные нагромождением досок и сломанных ящиков. Вроде бы смешно, но пока мы ждали машину, чирки приводнялись к ним раза три. А сонном в темноте, просвистев над нами, на одну из луж сыграла залетевшая с Иртыша стая хохлатых чернетей.

Эти два выезда стали самыми интересными в наших охотах на разливе, потому что здесь успех возможен только во время массового пролета уток первой волны. В другие дни при терпении и повышенном внимании взять два-три трофея почти всегда удавалось. А главное, рядом с городом, как теперь говорят в пределах пешей доступности. Друзья, живущие на склоне горы, шутили, что без бинокля видели из окна, как плохо мы стреляли.

В самом конце 80-х годов очень удачно постреляли там Андрей с другом Олегом Тимошенко. Окончив институт, ребята работали в других городах. На майские праздники они приехали попроведать родителей, но с главной целью – поохотиться. Кругом снег, ледоход опаздывал, посмотрели в бинокль на разлив вода, хотя и со снежными островками, уже есть. Увидели и положительный момент в связи с разработкой песчаного карьера, дорога подошла ближе к месту. Отец Олега, известный читателям Ларионыч, дал им на три дня свой личный газик, зная, что оба получили права шоферов-профессионалов еще в школе, что теперь едва ли возможно.

Жили наши семьи в одном доме, одежда и манщики хранились рядом в сараях. Запас патронов у отцов всегда был. Машина, чтобы съездить при надобности в магазин, под боком. Потому много времени на сборы не потребовалось, и на другой день, не дождавшись праздничных обедов, друзья уехали. Звали меня, но мы с женой собирались в гости, и я не согласился, о чем, наверное, жалею до сих пор.

Андрей по приезде сказал, что такого пролета не видел даже на наших капитальных и дальних охотах. Особенно много уток снижалось над разливом в первые два вечера порой не успевали перезаряжать ружья. По утрам лет ослабевал, а потом вообще прекратился первая волна пролетела. Но домой ребята, как видно, не торопились. Станом служил газик, где ужинали, коротали ночи и пили утренний кофе из термоса. Днями отсыпались в машине, а потом рядом разводили костер, чтобы вскипятить чай.

Поздним утром раздался звонок, и когда в дверях увидел сверхдовольного сына с обветренным до красноты лицом и связкой из двадцати уток, я тут же заявил ему, что готов ехать на разлив хоть сейчас. Олег вечером улетел к месту работы. У Андрея еще оставалось отпускное время, и мы в ближайшие выходные съездили на разлив.

Сидели в одном скрадке, окруженном почти полусотней манщиков. Но за целый день не видели вблизи ни одной утки. То, что речные или серые в основном прошли, стало понятно с появлением более теплолюбивых куликов. Сначала совсем рядом пролетел довольно редкий у нас средний кроншнеп с ясно заметной узкой светлой полосой над глазами. На мелководье садились штук двадцать больших кроншнепов и пытались что-то клевать среди травянистых кочек. Видели и других птиц. В надежде найти что-нибудь съедобное над разливом кружились чайки, а по берегам деловито ходили вороны. В небе парил канюк, высматривающий среди проталин мышей. Отсутствие уток нас мало волновало. Разве не радость, а возможно и счастье, побыть отцу с сыном после разлуки, да еще на природе, на любимой охоте?! Нам было о чем поговорить, о чем вспомнить.

Девяностые годы были в основном связаны с таежной речкой Вьюшкой, которая почти пересекает Самаровский полуостров с востока километрах в пятнадцати от города, сразу за контрольно-пропускным пунктом милиции, где через нее построен мост. Осенью узкая, как ручей, речка, оправдывая свое название, вьется и петляет среди широкой луговой поймы, подходя то к одному, то к другому коренному берегу и почти перпендикулярно впадает в более полноводную протоку Горная, текущую вдоль южной стороны Самаровской горы к Иртышу.

Весной ранние разливы на ней, питаемые горными ручьями, привлекают первых уток, которые залетают с Иртыша. Бывает, что они прячутся здесь от непогоды под защитой высоких и лесистых берегов. Позже, когда Вьюшка разливается, ее полностью затопленная пойма сливается с поймой Горной, а в половодье образуется огромный сор с еле видимым противоположным берегом, уток эти речки уже не интересуют.

Не хотелось повторяться, но ведь опять Его Величество случай. Весной 1992 года сосед по служебному зданию, новый руководитель агропрома, имевший в распоряжении катер, попросил меня сразу после ледохода съездить с ним на охоту и показать хорошие угодья. Договорились выезжать в пятницу после работы. Все необходимое для дальнего выезда, вплоть до новой более легкой и ходкой резиновой одноместной лодки «Стриж» со слегка зауженным носом и самодельным складным двухлопастным веслом, в упакованном виде лежало на крыльце в ожидании машины. Вдруг звонок:

– Речной регистр нашел в судне какие-то недоделки и запретил выход в плавание.

– Что же делать с пятилитровой канистрой нефильтрованного пива, которое мне было поручено достать на пищекомбинате?

– Давай поедем на машине и выпьем на природе, а может быть, найдешь место, где можно поохотиться.

Чтобы справиться с канистрой, взяли еще одного работника агропрома и заехали сначала на ферму «Горная», там с трудом спустились к одноименной речке, которая почти вплотную подходила к коренному берегу. Место для охоты не подходящее. Тогда меня осенила мысль сесть прямо на недавно построенном автодорожном мосту через Вьюшку Весной по нему машины не ходили, потому что дальше еще не было хорошей дороги, а утки вдоль речки все равно пролетят.

Мост переехали, так как на пойме ни одного разлива, а узкое речное русло подходило ближе к тому берегу. Расположились у обочины на фоне кустов и занялись пивом. Я сел с края ближе к речке, положил рядом ружье и смотрел по сторонам. Вечерело. С юга от устья Вьюшки показалась пара уток. Осторожные шилохвосты пролетели далековато, над серединой моста, но низко, что обнадеживало.

Вложив патроны, взял ружье на изготовку и насторожился. С той же стороны послышался призывный свист селезня свиязи. И вот он вылетел из кустов на высоте около двадцати метров. Выстрел, и утка падает на откос моста. Пока спутники доставали из машины чехлы с ружьями и собирали их, тем же курсом полетела пара свиязей. Еще один селезень стал нашим трофеем. Естественно, возник повод выпить за первое поле чего-нибудь более существенного. Утки больше близко не появлялись. В сумерках одинокий чирок, известив о себе звонким триньканьем, сел в речку почти под мостом. Я подкрался и поднялся над перилами. Утка, увидев меня, испуганно взлетела и попала под выстрел.

Обозначенная как первопричина и главная цель поездки опустошить канистру и соответственно «хорошо посидеть» выполнена, как и побочная попутно поохотиться. Спутники были довольны, добычу разделили. Внимательно осмотрел с моста в бинокль окрестности. Вдоль правого, более низкого берега, по направлению к устью заметил несколько мысов и заливов, где с появлением талой воды можно было сесть с чучелами. Нужно было искать подъезды на машине и подходы. Вдали виднелась пересекающая Вьюшку высоковольтная линия электропередач, вдоль нее обязательно должна быть дорога. Частично ответы на эти вопросы стали известны только через год.

Более глубокую разведку этих мест облегчил приход в редакцию нового водителя Владимира Шалавина, который с удовольствием сопровождал меня во всех охотничьих поездках. Он был из потомственных курганских утятников, имел хорошее ружье и спаниеля. Кстати, от него я узнал ранее неизвестное название красноголового нырка, по-кургански буроголовик. Раньше Володя был водителем в геологической экспедиции и часто возил грузы на буровую, расположенную на левом высоком концевом мысу Вьюшки при выходе ее в Иртышскую пойму.

Дорога шла от города с южной стороны Самаровской горы. Большее время использовалась как зимник, по летом, когда подсыхала, по ней тоже ездили. По самому топкому месту между коренными берегами проложили длинную лежневку из поперечных толстых бревен, скрепленных тросами, чтобы не унесло половодьем. После спада воды она служила мостом. По словам Володи, рядом с этой дорогой с правого берега выходила отлипли электропередачи просека, по которой в сухую погоду могли проходить машины.

Таким образом, заочное представление об устье Вьюшки я получил. Предстояло обследовать правобережье ниже моста. Той весной снег на солнечных местах растаял рано, но потом сильно похолодало, и земля не успела подтаять. Мы поспешили на разведку, пока лесные дороги держат уазик. К мосту не поехали, потому что Володе был знаком сверток с шоссе к строящимся на берегу Вьюшки экспедиционным дачам.

При первой же попытке пробраться к речке через еще заснеженный лес со всякими пнями и поваленными деревьями я порвал резиновый болотник ниже колена. Хорошо, что были с собой короткие кожаные сапоги. В них я смог пройти к берегу только по пересекавшей дорогу заброшенной телефонной линии. Рядом, слева, в пойму вдавался узкий мыс, но не было разлива. Первые лужи возле горных ручьев Вьюшка унесла в пойму Иртыша и текла пока в русле. Место можно использовать, когда прибудет вода.

Следующая остановка у будущего дачного поселка. Там стояло несколько срубов домов и бань, лежали сложенные в штабеля или разбросанные как попало бревна стройка только начиналась. Участок с востока косогором спускался к речной долине, а южная, слегка закругленная часть с еще не вырубленным по склону лесом, ограничивалась низиной, которая подходила к речке длинным, вытянутым, расширяющимся треугольником. Дальше по берегу не проехать. Но как раз за низиной через год я нашел неплохое место. А пока надо было пробираться к устью Вьюшки.

Через дачный поселок проходила старая, еще конная дорога от Ханты-Мансийска к ближайшим деревням. По ней мы выехали на временную дорогу от шоссе к линиям электропередачи. Но прежде чем на нее попасть, долго форсировали неглубокий, но грязный овраг. По дороге вдоль ЛЭП повернули в сторону города и метров через 100–150 увидели просеку, по которой и добрались до южной стороны Самаровской горы. Спуск с нее, обращенный к солнцу, был твердым и сухим. Приехали!

Слева, совсем рядом, знаменитая лежневка-мост, почерневшая от времени. Торцы бревен с северной стороны местами подгнили. И если бы она не возвышалась на полметра над осевшей и размытой половодьями грунтовкой, можно легко переехать на другую сторону и посмотреть, что осталось от буровой. Отсюда видны лишь две большие емкости и куча ржавого железа.

Теперь можно подумать и об охоте. За мостом, от правого берега Вьюшки, начиналась подтопленная низина, которая, постепенно расширяясь, сливалась с Горной, текущей параллельно Самаровской горе. С моими сапогами только и оставалось делать скрадок напротив спуска, где к воде подходили невысокие тальники, служившие фоном. Володя расставил мои манщики, а сам перешел низину в ее начале и устроился около пойменного озера.

Пока обустраивались, вдоль низины раза четыре пролетали свиязи одиночные и две пары, но высоко. Одного селезня я обстрелял абсолютно зря. Мимо Володи в долину Вьюшки почти над землей пролетел большой кроншнеп. Ни чаек, ни ворон не видели. Стало сильно холодать. Пора позаботиться о стане. К машине, оставленной на склоне коренного берега, притащили занесенную половодьем лодчонку-плоскодонку. Перевернув, получили посередине стол, по бокам сидения. Заготовили побольше дров и сделали таган. Согревшись чаем и водкой, сходили в скрадки, но не досидели до темноты, замерзли, да и утки совсем не летали.

На стане под защитой векового леса и рядом с костром, а потом в машине наступающий заморозок не чувствовался. Мы узнали о нем утром, увидев, что вода у берегов застыла, а на луговой траве поблескивает иней. Оставалось снять манщики и ехать домой. Низовья Вьюшки от моста почти полностью разведали, по охотились опять на разливе у нефтебазы.

Весной 1994 года я дважды результативно поохотился на Вьюшке, но сначала Андрей, переехавший на работу в Ханты-Мансийск и взявший на себя обеспечение меня транспортом, вывез на новые угодья, поближе к городу. К тому времени через речку Горная построили мост и проложили дорогу по насыпи через ее пойму ближе к Иртышу до асфальтобетонного завода. Рядом было много озер и разливов, где всегда останавливались пролетные утиные стаи.

29 апреля теплым ветреным вечером я сел на фоне тростников у широкого и длинного озера. К 22 часам ветер стих. В пологих лучах заката вода стала сиреневой с розовым оттенком, а манщики большими, объемными и словно приподнялись под гладкой поверхностью. Засветились первые звезды. С одной стороны, полное душевное расслабление от волшебной картины, с другой нарастание напряжения от ожидания дичи. Но до темноты у озера пролетели лишь две пары уток. На другой день Андрей снова ездил туда, а утка так и не подошла.

Третьего мая на «Москвиче» Андреевского друга поехали к Вьюшке. Дорога к дачам геологов была непроезжей. Кое-как, задним ходом, завели машину на грязную обочину шоссе. Дошли до телефонной просеки и по ней спустились к реке. Между двух столбов, где оставались необорванные провода, видели разбившуюся о них куропатку Ребята пошли дальше по берегу, а я встал под кустом на облюбованном в прошлом году мысу. Слева, не доходя до него метров двадцать, Вьюшка под тупым углом поворачивала к противоположной стороне своей долины, оставив участок подтопленной поймы с торчащими из воды травянистыми косками. Справа образовался большой и пока мелкий разлив, удобный для расстановки манщиков. Но времени для этого, как и для строительства скрадка, уже не хватало. Ограничился примитивной загородкой из надломленных веток и желто-зеленого плаща.

Вечер опустился тихий и очень теплый. Рядом столбиком вились комары, взлетали мотыльки. На противоположном берегу, обращенном к юго-западу, хором запели дрозды, перелетали какие-то другие певчие птицы, скорее, овсянковые. Закат был красивый, розовый и веселый. Даже облака светились по-летнему. Пролетных стай не видел, над речкой несколько раз пролетали опять же свиязи, какая-то доминантная утиная порода для Вьюшки. Мне удалось взять одного селезня.

Затем предстояла вынужденная ночевка в машине. Вынести в темноте «Москвич» с «лысыми» колесами с глинистой обочины передним ходом не удалось. Долго буксовали и решили остаться до утра. Ночевка была не из приятных. Низкие спинки сидений не удобны для сна. Ни еды, ни теплой одежды не взяли. А ночью начался такой холод, что вообще стало не до сна. Только с рассветом нарубили толстых палок, веток и выбрались.

Вечером пятого мая я снова приехал на этот мыс. Разлив и, соответственно, обзор водного пространства стали шире. Подмаскировал свою загородку ветками и травой. Расставил манщики, которые в основном и определили успех охоты вместе с новыми патронами «Тайга». Как и предпочитаемые мною патроны «Байкал», они были аккуратно снаряжены в пластиковые гильзы с высоким донцем, имели традиционный снаряд 35 граммов четверки. Но заряд незнакомого пороха «Сунар» составлял 1,7 грамма вместо 2,2 грамма байкаловского «Сокола», хотя бой был резче, отдача сильнее, а выстрел громче. Позже прочитал в журнале, что этот порох баллистный, беспламенный, имеет в отличие от пластинчатого «Сокола» эллипсовидно-сферическую форму и требует более точного, до 0,05 грамма, отвешивания заряда.

Первый селезень с призывным свистом показался над просекой у противоположного берега и стал снижаться на чучела. Штыковой выстрел, и он упал перед скрадком. Остальные налеты были с Иртышской стороны. Где-то прозевал, где-то промазал, но трех свиязей еще взял и тоже на штык. После такого лета решил остаться до утра, тем более что приехал в уазике с печкой от гусеничного вездехода. С трех до четырех часов на большой высоте к северу прошло несколько утиных стай. Местные утки вдоль речки почти не летали. Удалось взять только чирка-свистунка, который с радостным триньканьем доверчиво сел к манщикам.

Это была самая добычливая охота на Вьюшке. Повторить в ближайшее время не удалось, потому что на другой день началось очередное похолодание – вот почему и утки утром не летали. Девятого, как по заказу для празднования Дня Победы, было очень тепло, но после обеда на севере появились темно-свинцовые облака. Вечером пошел дождь, перешедший в снег, который не растаял и до одиннадцатого. Но охотиться теперь можно только по Оби.

Летом жене выделили дачный участок и думаете где? В тридцати метрах от пересечения старой дороги, идущей от поселка геологов с дорогой, ведущей к линии электропередачи. Стоит пройти по ней до ЛЭН, зайти в просеку и... через двадцать минут будешь у моста-лежневки через Вьюшку. А от оврага перед спуском к высоковольтной линии начиналась та большая низина, которая в прошлом году помешала нам с Володей Шалавиным проехать дальше вдоль берега.

Мы сразу же начали строить небольшой однокомнатный домик из готового сруба с мансардой. К зиме подвели его под крышу и облицевали кирпичом. За лето я обследовал все окрестности и в походах за грибами нашел более удобный и короткий выход к речке, чем через просеку. Осенью за мостом-лежневкой уже охотился со спаниелем на уток и бекасов.

Весенний сезон 1995 года открывал на других угодьях, а со следующей весны стал использовать дачу, где была сложена печь, как базу для охотничьих вылазок на Вьюшку. Но, признаюсь, что это уже не охота как таковая я больше не добыл здесь ни одного весеннего трофея а приятные пешие прогулки с целью лишь ощутить себя охотником. Хотелось просто посидеть у воды, посмотреть вокруг, насторожиться, если завидишь где-то утку. А их здесь с годами становилось все меньше и меньше.

Весна 1996 года была сравнительно теплая. 12 апреля видел, как на север пролетел одиночный молодой лебедь, грязно-серый по цвету и не очень большой по размеру Днем на деревьях своей колонии в центре города появились грачи. Во второй половине месяца температура днем превышала 15 градусов. 30 апреля посмотрели с Андреем разливы у асфальтобетонного завода воды много, уток единицы.

Все майские праздники провел на даче. Первого утром, впервые в жизни, увидел сидящего на вершине засохшей пихты светло-серого с легким золотистым оттенком бекаса.

Неужели азиатский, такой редкий? В предположении убедился, когда он взлетел и токовал над низиной, поросшей молодым березняком и осинником. Полет очень своеобразный широкая высокая дуга и резкий свист пикирующего бомбардировщика при снижении. Судя по известной мне литературе, ранее этот вид здесь не встречался, а мое наблюдение было отмечено в энциклопедии «Югория» (2000. Т. 2. С. 92).

Днем протопил печку, прибрал кое-что во дворе и в доме. К вечеру, положив в рюкзак с десяток манщиков и камуфлированную непромокаемую накидку, отправился на охоту. К речке вышел по краю низины, примерно в километре ниже поселка геологов. Теперь он виден был как на ладони, потому что дома стояли и по южному склону, расчищенному от деревьев.

Облюбовал неширокий мыс в изгибе речной долины, которую Вьюшка и здесь пересекала поперек, подходя к мысу слева и, оставляя перед ним небольшую полосу поймы, опять круто изгибалась и уходила к устью рядом с правым коренным берегом. Таким образом, мыс с двух сторон окружало мелководье, а впереди река сливалась с более широким, в полдолины, разливом. Расставленные дугой манщики утки могли видеть издалека. За основу скрадка взял растущие рядом треугольником три кустика ивняка. У переднего и боковых надломил верхушки наружу, а внутренние ветки отрезал. Двери сделал из камуфлированной накидки. Было тихо и очень тепло. Вдали над разливом, ближе к устью, кружили чайки. Перед скрадком пролетел очень крупный мотылек. Под вечер на разные голоса запели птицы. Только и оставалось любоваться природой, потому что видел всего пять уток. В густых сумерках собрал манщики и только вышел от электролинии на свою дачную дорогу, как над головой засвистели утиные крылья. Стая за стаей и на высоте всего 100–150 метров утки пошли на север прямо над дачными домиками и летели часа два-три.

Понятно, что утром пролета уже не будет. Пошел в скрадок вечером и не увидел вообще никаких птиц. Даже не расставлял манщики. И не зря, только почти в темноте какая-то утка низко перелетела пойму и села под противоположный берег. 3 мая, собираясь в город, видел трех лебедей, колонной летевших на юг, и трех крупных чаек, которые шли на север.

Необычно ранней весной 1997 года ледоход на Иртыше, как и охотничий сезон, открылись 26 апреля в субботу. Мы с Андреем поехали на выходные прибрать после зимы дачный участок, а заодно и поохотиться. Вечером сходили к устью Вьюшки. Я сел с чучелами на разливе прямо перед просекой, Андрей на озере около лежневки. Уток мало. Всего четыре пары пролетели от устья в долину речки. Я заведомо далеко обстрелял чирков и шилохвость над разливом. Но охота есть охота, и не всегда следуешь расчету или известным правилам, иногда азарт берет свое.

Утром уехали домой, потому что Андрей рвался на дальнюю охоту по воде. Меня же его друзья привезли на дачу 30 апреля. И вечером я, конечно, убежал на Вьюшку. Сидя в своем скрадке перед ярко раскрашенными манщиками, видел и новые краски в лесу, появившиеся всего за три дня. Стволы берез заметно побелели, кроны пихт позеленели, стали более яркими и темно-зеленые кедры. Над лугом летали два канюка, парил в небе и постоянный житель прибрежного леса малый подорлик.

Наблюдал чудесный, нежный, розово-золотой закат. Передо мной на небе возникло любимое сочетание цветов справа, с юго-запада, сплошное золото, а слева, над лесом, пронзительная синь. И причем тут утки? Ну залетело в речку за вечер несколько штук. Могли бы вообще не летать, и без них хорошо. Правда, идиллия под конец была несколько нарушена. На горе, где стояла буровая, остановились две машины. Из них в полном смысле вывалились с десяток веселых людей в спортивных костюмах, явно приехавших отдохнуть на природе. Они громко кричали, врубили музыку и развели огромный костер. При наличии уток точно бы испортили охоту в радиусе одного-двух километров.

У меня они просто отбили желание идти на утреннюю зорьку. И правильно сделали, иначе я пропустил бы другую природную картину токование двух азиатских бекасов.

В начале дня увидел, как над той же низиной летал бекас, а над другой, уже вырубленной под дачи, второй. Сейчас я был ближе и явственно различил все звуки, сопровождающие полет. Натужное «тух-тух-тух» при наборе высоты, затем в зените, радостное, типично куличиное «чив-чив-чив» с поднятыми крыльями, а в пикировании почти грохот со свистом.

Где-то к обеду проснулись отдыхающие и начали с похмелья бесноваться, открыв беспорядочную канонаду прозвучало около тридцати выстрелов подряд. Вечером, когда я пришел на место, они уже уехали. Наверное, кончилась водка. Зорька была не такая красочная, как предыдущая. Самаровская гора в легкой дымке. Закат бледнее, в его лучах вода не порозовела, а стала матовой, как будто кто-то снял слой стекла со светло-голубой поверхности. И как звуковое сопровождение громкий концерт проснувшихся лягушек. Сходство только в одном уток очень мало.

Утром третьего мая снова остался на даче, предстояло много хозяйственных дел, но на вечерник пошел. Спускаясь с просеки, сначала услышал, а потом увидел трех серых журавлей. Они с курлыканьем летели на север. Но уток, хотя ледоход давно прошел, стало еще меньше. Нигде по сторонам не стреляли. Пасмурно и тепло, атакуют комары-кусаки. За Иртышом поднимается дым от сильных палов. Самаровская гора словно в тумане. Предзакатный хор лягушек звучит оглушительным ревом. В густых сумерках в манщики села пара кряковых. Я их вспугнул, но стрелять не стал, в темноте не разобрать, где селезень, где утка. Дослушал вечернее пение дроздов, которое к закату становилось все громче, и собрал чучела.

Из в общем-то однотипных прогулок-вылазок с дачи можно, пожалуй, выделить только две. Раз пошли к мосту-лежневке, а просека вся в сугробах, местами покрытых настом, местами мягких, подтаявших. Подбирались с большим трудом, порой проваливаясь по пояс. Но мало того, и берег был еще в снегу Упавший в него сбитый Андреем чирок провалился так глубоко, что еле нашли. А 29 апреля 2001 года, когда ходил вечером на ближний мыс, у поселка геологов, так резко похолодало, что не заметил, как манщики вмерзли в лед, разбивая который палкой, я поскользнулся и сел в воду

В начале нового века я чаще ездил открывать весенний сезон с Андреем на катере. На Вьюшке был в последний раз восьмого мая 2003 года, а в 2006 году дошел только до заснеженной просеки и вернулся.




НА СРЕДНЕЙ ОБИ

В 1972 году, открыв весенний сезон на Иртыше, мы с Геннадием Пластининым успели съездить и на разливы по Средней Оби, где охота открывалась на десять дней позднее. Поехали около 20 мая, уже на закрытие. Для экономии времени и бензина, сразу от лодочной станции, которая располагалась тогда в северной части города, вошли в протоку Малая Неулевая. Через пять километров попали в протоку Ходовая, по ней километров 15 ехали до Большой Неулевой, по которой предстояло добраться до разливов около полузаброшенной деревни Конево. Это был третий населенный пункт от города по старому зимнему почтовому тракту вверх по Оби.

Первый, деревня Шапша, километрах в 25 от Ханты-Мансийска, которая сначала не пострадала от укрупнения колхозов, затем была подсобным хозяйством геологов, учебным хозяйством института природопользования, а теперь является административным центром ряда окрестных населений. Некоторые люди связывают это с божьим промыслом, потому что в Шапше до половины прошлого века действовала последняя церковь на территории двух национальных округов.

Второй – заброшенную год назад как из-за укрупнения колхозов, так и по причине ликвидации конно-почтового сообщения, деревню Сумкино проехали километров через двадцать. Мы заходили в нее прошлой осенью, когда жители уже покинули свои дома. И какие в основном добротные пятистенки и несколько крестовых, многие под железными крышами, рядом большие огороды с еще не убранной картошкой. Мне, как бывшему сельхознику, место показалось и очень удобным для животноводства. С одной стороны 71уга не были отделены от горы каким-либо водоемом не нужны мост или лодочный перевоз к сенокосам, пастбищам и местам доения коров. Учитывая то большинство домов и хозяйственных помещений старой постройки, несколько странно и удивительно было узнать потом в архиве название созданного здесь в 1931 году колхоза «Беднота».

От Сумкино Большая Неулевая повернула в пойму обской стороны, примерно двадцатикилометровой дугой, замкнув ее у третьего пункта по бывшему почтовому тракту заброшенной деревни Конево. Ее название уходит в конец XVII – начало XVIII века, когда согласно сохранившимся в музее документам самаровские крестьяне или, как их тогда называли, ямские охотники, стали покупать там у хантов земли. Сначала с правом ловить рыбу и косить сено, а позже с правом владеть и селиться, что они и стали делать в конце XVIII века, заложив деревню Коневу, в 1848 году в ней построена церковь во имя святого пророка Илии, в 1886 году открыта церковно-приходская школа. В начале XX века село Коневское стало ключевым во всей округе. К его Пророко-Ильинскому храму были приписаны церкви деревень Зенково, Змановской, юрт Новоселовых и часовня в выселках Городище с тремя церковно-приходскими школами.

В 20-х годах село снова стало деревней Коневой. В 1931 году в ней был создан колхоз «Первое мая», входивший в первую десятку из 45 артелей округа. На акварели, сделанной в 1947 году уроженцем Конево профессором-микробиологом Ю.Е. Коневым, можно насчитать более 40 разных построек. И вот финал. На низком пойменном не то острове, не то полуострове, окруженном со всех сторон водой, виднелось три-четыре посеревших от времени, неухоженных строения, у берега пара лодок.

Среди последних жителей селения был знакомый Геннадия, но заезжать к нему не стали, так как нужно успеть к вечерней зорьке, тем более, что уток по дороге мы видели и пролетных, и местных. Свернули налево, в идущую к Оби протоку, а из нее в большой круглый сор с широкой горловиной. Рядом с ней я выбрал мыс, окруженный полукруглыми заливами. Напарнику понравилось место недалеко от стана, который оборудовали на северной стороне водоема у высоких тальников. Геннадий отвез меня на мой мыс, помог расставить с лодки часть манщиков и уехал к себе. Мне осталось поставить остальных вброд, нарезать веток, сделать скрадок и ждать уток.

Теплый и тихий вечер вселял надежду, что они будут. Но полетели почему-то позднее обычного, когда уже стало темнеть. Первым заметил еще далеко над сором соксуна. Он шел прямо на меня, на высоте метров 25, удобной для красивого королевского выстрела. Беру своевременно на мушку, но странно – силуэт птицы даже на фоне светло-голубого неба показался каким-то размытым, как будто в легком тумане. И вроде бы прицеливание давно доведено до автоматизма делаю нужный рывок, накрывая утку стволами, мимо. И так несколько промахов подряд. Всех уток, как говорят фотографы, видел не в фокусе, без резкости изображения. Но ведь часто приходилось стрелять навскидку в густых сумерках. Да и в этот раз почти в полной темноте снял чирка, стремительно пролетевшего над манщиками.

Геннадий тоже постреливал и раза три выезжал подбирать трофеи. Когда он подъехал за мной, то первым делом удивился, что после стольких моих выстрелов не видел и не слышал, как падали утки. Мне оставалось только сослаться на приступ «куриной слепоты», которая, как известно, с рассветом проходит. Сор нам понравился, теперь вся надежда на утро. Но в полночь, во время ужина у костра вдруг стали ощущать из-за кустов со стороны Оби холодное дыхание севера. Слегка согревшись водкой, сковородой яичницы с салом и фирменным «лечо», выпив по паре кружек чая, забрались в спальные мешки, застегнули двери в палатку, чтобы вздремнуть до зари.

Утром вода у берегов покрылась тонкой зеркальной корочкой льда. Охота невозможна. Однако до закрытия целых два дня, возможно, потеплеет. Мы хотели подождать, обработали и сварили уток, совместив поздний завтраке ранним обедом. На светлом, прозрачном, без единого облачка небе ярко сияло, но совершенно не грело солнце. Ветра не было, а холод усиливался и пронизывал насквозь. Такое случалось, когда вторгшиеся массы арктического воздуха задерживались в Приобье на несколько дней.

Подумав, решили все-таки эвакуироваться и сначала съездить за манщиками, чтобы не везти их домой навалом, мокрыми и во льду. Я сел за весла, Геннадий дернул шнурстартер, поскользнулся на обледеневших еланях и спиной упал в воду через низкий борт «Казанки». Хорошо, что у самого берега, на который он мгновенно выбрался. Промок основательно, сбросил сапоги и одежду, выпил полкружки водки и залез в спальный мешок.

Я до предела раскочегарил костер, все мокрое повесил поближе к огню, но так, чтобы не сгорело. Процесс сушки предстоял длительный. Достаточно вспомнить, как сушил шерстяные носки. Поднесу на палке к костру, носок уже подпаливается, а пятка еще не совсем оттаяла. Часа через три появился Геннадий в запасной сменной одежде, веселый и бодрый, как будто не купался в ледяной воде. Времени, чтобы собраться и засветло уехать домой, уже не хватало. За манщиками все же съездили. Благодаря безветрию они оставались на месте, но тех, что стояли ближе к берегу, пришлось выбивать изо льда дюралевыми веслами. На стане положили их ближе к костру, чтобы обтаяли и подсохли. Еще долго сушили одежду, поворачивая той или другой стороной. Согревались чаем, а Геннадий для профилактики и водкой.

То, что ночь была холодной, мы чувствовали даже в палатке и спальных мешках. Утром, не торопясь, загрузили лодку и поехали в Конево, где Геннадий зашел к своему знакомому и вернулся с трех-четырехлитровой кастрюлей, полной обработанных уток.

– Что это, посылка родственникам в город?

– Нет, подарок нам, неудачникам.

Я от своей доли гордо и принципиально отказался. А как же, ведь в моей многолетней охотничьей практике никогда не случалось привозить уток, «добытых» таким образом, еду не пустой, а с чирком. Геннадий уговаривать не стал, ответив пословицей: «губа толще, брюхо тоньше», в смысле, ну и ладно, мне больше достанется.

Обратно, по течению, ехали быстро, ледяных заберегов не было. По Ходовой из-за кустов и мысов начали подниматься утки, иногда они пролетали над протокой. Я расчехлил ружье и во время короткой остановки снял на предельном расстоянии красноголового нырка, обеспечив вполне нормальный для дома суп из пары уток. Вблизи Иртыша, на Малой Неулевой, где сезон закрыли больше недели назад, утки, ставшие благодаря интенсивной охоте «грамотными» и каким-то образом информированными, спокойно сидели по всем берегам и часто взлетали на расстоянии выстрела. И русскую пословицу на этот случай долго искать не надо: видит око, да зуб неймет.

Обскую охоту 1973 года мы собрались открыть на Рыбном сору, расположенном близко к речной магистрали. Попасть в него можно было через одноименную протоку отходящую от Большой Неулевой налево, не доезжая устья Ходовой километра три. Поэтому из Малой Неулевой поехали сразу в Большую. Заход в сор рядом с устьем Рыбной направо. Было тихо, тепло, но как-то необыкновенно пасмурно темно-серое небо казалось совсем рядом из-за плотной и низкой облачности. По дороге уток видели мало, но уже на подъезде к сору от шума мотора они стали взлетать. А в самом Рыбном подняли не только стаи уток, но и сотни полторы гусей.

Подумали, раз столько вспугнули, значит, еще прилетят. Быстро расчехлили ружья и остановились у берега. Несколько стай действительно прилетели, но лодку, конечно, замечали и не приближались. Только какой-то одинокий чироктерескунок стал моей добычей. Объехали сор и не нашли ни одного удобного для засидки места высокие кусты всюду подходили близко к воде, а кое-где были подтоплены. Пока пытались примоститься, пошел снег, сначала мелкий, влажный, потом все крупнее, гуще, и наконец, такой сплошной завесой из крупных снежинок, что силуэты кустов растворились, словно в молоке. Подул север, что явно не на один день. Оставалось возвращаться домой. С трудом прошли, как в тумане, десять километров до впадения в Большую Неулевую протоки Шапшинский Полой, где стояла избушка нашего общего знакомого Владимира Федоровича Вторушина.

Местный житель, охотник и рыбак во многих поколениях, он семнадцатилетним ушел на фронт, был матросом Черноморского флота, а с 1942 года в морской пехоте защищал Ленинград на знаменитом «Невском пятачке». После войны работал капитаном речных катеров, потом пролупрофессионально занимался охотой и рыбалкой на своем семейно-наследственном угодье. Здесь, как его деды и прадеды, стрелял уток на окрестных озерах и разливах. Проехав несколько километров по протоке, гусевал на песчаной отмели Оби, где у него был углубленный станок с брезентовой крышей. Чучела выставлял только самодельные, набивные, не признавая профилей.

Охотиться Владимир Федорович предпочитал один, но иногда приглашал остановиться в избушке друзей, в основном фронтовиков. Чаще они сами заезжали к нему, летом на машинах или мотоциклах, весной и осенью на лодках по дороге на охоту или с охоты. По характеру он чем-то напоминал Кириллыча такой же спокойный, добрый, рассудительный и не без юмора, всегда имел в запасе новую охотничью историю (почему-то не люблю слово «байка»), мог дать дельный совет. Общаться с Владимиром Федоровичем довелось, к сожалению, не на охоте, а в редакции, куда он заходил ко мне с кем-нибудь из охотников-фронтовиков или во время случайных встреч в городе.

В избушке я был тогда в первый и единственный раз. Небольшая, но удобная и теплая, она слала нашим приютом от непогоды на две ночи. Маленький дощатый тамбур, обращенный крыльцом на юг, служил местом хранения рыболовно-охотничьих атрибутов и сухих дров. Оконце напротив входных дверей в домик смотрело на запад. Перед ним столик, справа широкие нары и железная печка у входа, слева во всю стену вдвое удлиненные нары. И все, как положено в охотничьей избушке: семилинейная керосиновая лампа заправлена, рядом спички в жестяной баночке от чая, под потолком мешочек с сухарями, у печки охапка сухих дров.

Пока Геннадий ее растапливал, я взял ружье и вышел осмотреться. С юго-западной стороны за кустами большое и, видимо, глубокое озеро, потому что у берега привязана маленькая дощатая лодка, а из воды торчат сетные колья. Ближе к избушке озеро поменьше, мелкое и без тальников вокруг. Уже рядом с избушкой заметил пару летевших от Полоя гоголей и снял селезня. Он упал на снег белым брюхом вверх, и найти трофей удалось только с помощью Геннадия.

Гоголя ободрали, чирка ощипали и в суп. При наличии всяких специй и домашних закусок ужин получился очень приличным для вынужденного «вечера отдыха». Разве плохо в трико и без бродней сидеть у печки, когда на дворе зимняя снежная круговерть, ни зги не видно? Потом расстелили на нарах спальные мешки и, не прикрываясь ничем, на боковую. Выйдя на рассвете на крыльцо, увидели, что снег прекратился, но холодный ветер не стих. Снова залегли спать и проснулись от шума приставшей мотолодки.

Приехали близкие друзья Вторушина и наши знакомые, Александр Павлович Лысов и Михаил Михайлович Конев, известнейшие в городе охотники-фанаты старой закалки. Конев фронтовик, Лысов в годы войны был оружейным мастером, потом служил в войсках МВД. Объединенные одной страстью, внешне они сильно отличались друг от друга. Александр Павлович небольшого роста, стройный, энергичный, темноволосый с аккуратно постриженной бородкой. Михаил Михайлович высокий, степенный, с седой шевелюрой. Ночь они промерзли в палатке, а в дороге промокли от залетающих в открытую, без ветрового стекла «Казанку» холодных водяных брызг. Запасы еды, не говоря о питье, у них закончились. И нашей задачей было согреть, накормить и обсушить гостей.

Во время позднего обеда налили им по чарке водки, что согласно старорусским «мерам вместимости» означало ровно сто двадцать граммов, а потом понемногу в чай. Расспросили о результатах охоты. Утки на их разливах летали плохо. Лысов взял пару серых. Копев с улыбкой сказал, что добыл политрука. Для меня такое определение утиной породы было новостью. Оказалось, это местное и весьма аполитичное по тем временам название селезня-широконоскй, имеющего лапы ярко-красного цвета, в чем, видимо, заметили сходство со знаками различия воинского звания Красной армии политрук (политический руководитель).

Нашим руководителем как-то естественно стал Лысов. Во-первых, решил проблему с горячим ужином, сказав, что Вторушин, с которым он договаривался о встрече, должен был приехать еще позавчера, но вероятно, задержался из-за снегопада. Поэтому нужно обязательно проверить сети на озере, поручив это Геннадию как самому молодому, и тот уже через час с небольшим принес ведро серебристых карасей среднего размера.

Во-вторых, заявил, что вечером в любую погоду пойдет на это озеро охотиться. И действительно, после отдыха и сушки одежды он надел полушубок, взял мешок с манщиками и ушел, назначив Конева и Пластинина ответственными за уху. Я из принципа не мог отставать от ветерана и построил скрадок из маскировочной сети на ближнем озере, вброд расставил манщики. Просидел недолго, не видел ни одной утки, замерз на открытом всем ветрам водоеме и ушел в избушку Лысов до темноты тоже не досидел и принес хохлатую чернеть.

Не буду описывать наш долгий и поистине шикарный ужин, где всем наливалось уже по две чарки. Главное – разговоры. Центром внимания стал Александр Павлович. Он был сыном профессионального ишимского охотника, жившего продажей дичи, и буквально сыпал байками из далеких 20-х годов. Особенно запомнилась одна, полностью опровергающая традиционное любовно-уважительное отношение к ружью. Их сосед, распродав осенью уток, ежегодно продавал и пропивал свое ружье. На недоуменные вопросы собратьев по пуху и перу традиционно отвечал: «Ничего, Марьюшка купит». Каждой весной жена приносила ему с рынка дешевое ружье, и цикл повторялся.

На рассвете Александр Павлович как на работу отправился в скрадок. Потянулся за ним и я. Уток по-прежнему не было, погода стала улучшаться. Можно собираться домой. Пока мы с Геннадием загружали лодку, подошел Лысов и опять с хохлатой чернетью.

Александр Павлович был моим другом по охоте лет двадцать. Несколько лет мы охотились вместе на осенних лугах, когда он приезжал на трехколесном ирбитском мотоцикле. Много раз сидели у ночного костра. Часто общались и в городе. Он входил в правление нашего редакционного клуба охотников, который ежемесячно готовил одно-двухстраничные газетные приложения «Охота и природа». Избирался членом правления охотобщества и охотился до конца своих дней. И в заключение еще один штрих к вышесказанному несколько строк из газеты «Новости Югры» за 15 августа 1991 года:

«Поздравление товарищу

Сегодня исполняется 70 лет старейшему члену общества охотников с довоенным стажем, ветерану труда Обского Севера, участнику Великой Отечественной войны Александру Павловичу Лысову.



_Дорогой_Александр_Павлович!_

_Окружной_совет_ветеранов,_правленые_Ханты-Мансийского_райохотобщества,_друзья_и_товарищи_по_охоте_сердечно_поздравляют_Вас_с_юбилеем_и_награждением_Почетной_грамотой_горкома_КПСС._Желаем_Вам_крепкого_здоровья,_успехов_в_общественной_деятельности,_личного_счастья_и,_конечно,_ни_пуха_ни_пера!»_



Как видно, оба выезда на левобережье Средней Оби нельзя назвать удачными ни пострелять, ни природой насладиться. Хотя, конечно, сам факт поездки на любую охоту, а в последнем случае возможность общения со старыми охотниками, наверное, важнее всего.

Угодья поближе к правому коренному берегу Оби нашли в конце 70-х годов во время постоянных осенних охот напротив полузаброшенной деревни Чучели. В 1931 году здесь, на месте хантыйских юрт, была создана производственная артель, нареченная именем окружной газеты «Остяко-Вогульская правда», потом обычный социальный комплекс: школа, клуб, медпункт В наше время там оставался дом рыбоприемного пункта с сараем, а на рейде всегда стояли один или два плашкоута несамоходных судна для перевозки улова в охлажденном льдом виде.

Базировались мы на высоком мысу почти безбрежного пойменного острова, на месте старого рыбацкого становища, о чем свидетельствовали заросли ромашки и других цветов, сопутствующих человеческому жилью, и удобное расположение. Рядом широкий обской рукав, богатый ценной рыбой, а от мыса многокилометровый ручей ведет к карасиным озерам. Три из них, большие, почти соприкасающиеся друг с другом и окруженные луговыми пространствами, показались подходящими для весенней охоты.

Впервые поехали в середине мая 1979 года. Мы с Алексеем Щеголевым на «Казанке». Николай с Андреем, заканчивавшим девятый класс, на «Оби». Дорога знакомая из Малой Неулевой в Большую. По ней тогда еще встречались признаки человеческой деятельности: остожья, стоянки и избушки сенокосчиков, места летнего выпаса скота, а в одном месте пересекала телефонная линия на деревянных опорах. Заехав в Рыбную, никакого скопления уток, а тем более гусей на сору не видели за прошедшие годы их порядочно распугали.

В извилистых и сравнительно узких протоках ветер не очень чувствовался. На широченной Оби даже средней силы запад, дувший навстречу течению, поднимал крутую рябь, лодки на скорости трясло. Вскоре миновали интересный остров, высокий, горбатый, поросший вековыми кедрами и пихтами, а по краям развесистыми березами. На нем еще сохранялись большой дом и второй поменьше, на берегу нагромождение металлома. Возможно, остатки подсобного хозяйства или рыбоприемного пункта. Когда проехали, заметили, что мыс его заострен и, как корабельный нос, рассекает встречные волны реки.

Одновременно вниз по Оби и тоже навстречу, только воздушным течениям, в синеватом небе с редкими серо-белыми барашками облаков невысоко летела семерка лебедей. Точно столько, сколько на знаменитой картине Аркадия Александровича Рылова «Свежий ветер», которую я видел еще школьником в Третьяковской галерее. Там все так же, только остров скалистый и заснеженный, вместо речных плескунцов пологие морские волны да вдали белопарусный корабль.

Течение сильное, до Чучелей ехали долго, с остановкой для дозаправки моторов. У своего острова сразу свернули в ручей. Он разлился не очень широко, на два-три корпуса мотолодки, что затрудняло управление в извилистом русле, но глубины хватало благодаря крутым берегам, по сторонам которых, обращенным к северу, еще лежали большие сугробы снега. Километров 10–15 ехали среди лугов. Около озер кусты, старые и густые, росли только вдоль ручья, а дальше почти до следующего, второго рукава Оби, обширные луговые пространства. Среди них три озера, как единственные большие водоемы, могли быть особенно привлекательными для пролетных уток.

Мы выбрали среднее, известное нам как самое широкое, с несколькими заливами и мысами между ними для возможных засидок. Стан определили под защитой ближайших кустов. Пока ребята разгружались и разбирали сети на карасей, я обошел половину водоема от тупика до тупика, вспугнув две стайки и несколько парных и одиночных местных уток. Озеро, вытянутое примерно с севера на юг, имело сухие берега, покрытые сплетенной снегом и ветром, годами не покошенной травой, высотой по колено. Там, где травники хорошо вызрели, просохли и были покрепче, их грязно-серые колоски стихающий ветер плавно раскачивал над головой. Для маскировки такие очень подходят. Немаловажно, что и дно твердое и пологое можно расставлять манщики и собирать трофей вброд. Но если охотиться без лодки, не мешает вырубить длинную палку багор с развилкой на конце.

Место для Андрея подсмотрел самое «забойное», в южном конце озера, на узком вытянутом мысу, отделявшем с северо-востока полукруглый залив. Утки в нем плавали, когда я подходил, а потом снова прилетели. Себе по середине восточной стороны озера, между двумя заливами нашел небольшой мысок с куртиной высокой травы. Тем временем братья выехали на резиновой лодке рыбачить, Андрей занимался обустройством стана, я помог ему поставить палатку и сделать кострище. Куча дров была уже натаскана, ибо топливом Николай всегда занимался в первую очередь.

Оставалось попить чаю и собираться на охоту. Приехавшие Щеголевы сказали, что будут сидеть на западной стороне и кусты для скрадков нарубят неподалеку. Поэтому мы заготовили ветки на стане, уложили вместе с патронами и манщиками в резиновую лодку, и Андрей повез все к скрадкам. Скорость груженого резинового «утюга» позволила мне прийти к своей засидке раньше и принять имущество. Я показал Андрею мыс, где ставить скрадок, и занялся своим, в полной мере использовав природный фактор островок высокой травы. Братья устроились напротив меня ближе к стану.

Вечером ветер окончательно стих, солнце склонилось к закату. К озеру стали подлетать утки. Раздались первые выстрелы. Стрелял и Андрей. Потом он садится в лодку. Ну, думаю, наверное, за трофеем. Нет, едет ко мне. Подъезжает весь мокрый. Оказывается, собрался оттащить манщик подальше от берега, сделал два-три шага спиной вперед и сел в воду, то ли поскользнувшись, то ли запнувшись за что-то. Я дал ему хлебнуть коньяка из фляжки и посоветовал первым делом переодеться на стане во все сухое, развести костер, развесить около него сапоги и верхнюю одежду затем включить газовую горелку под тентом лодки, хорошо там прогреться и высушить все остальное.

Купанием Андрей сорвал вечерник себе и подпортил всем нам. Завидев медленно плывущую «резинку», утки несколько раз испуганно взмывали над озером. До темноты мы с Николаем взяли по три штуки. У Алексея место оказалось хуже. Он добыл один трофей, пораньше закончил охоту и сходил за лодкой. После зорьки братья проверили сети, поймав очень крупных карасей-лаптей. Поскольку у костра предстояло сидеть долго, чтобы досушить одежду Андрея, да мы и не обедали днем, заварили уху в ведре, куда еле влезли четыре икряных рыбины в разрезанном виде.

Утром Андрей раньше всех убежал к своему скрадку. Мы еще допивали чай, когда он начал стрелять и взял реванш добыл шесть уток, мы с Николаем опять по три, Алексей две. Братья снова проверили сети, однако улов оказался значительно меньше. Доели старую уху и проспали до вечера. После отдыха стало понятно, почему перестали ходить караси небо затянуло низкими серыми тучами. Показалось, что такое к дождю, утки будут летать много и низко. С энтузиазмом стали варить новую уху, настолько вкусны крупные свежие караси.

Заканчивая почти торжественный обед, стали ощущать легкий холодок, с неба вместо долгожданного дождя пошел редкий мелкий снег, потом все крупнее, гуще, налетел плотный снежный заряд. Мы бросились собирать все, что может промокнуть, частью уносили в палатку частью в лодку. Когда на стане мы оставались вдвоем с Алексеем, услышали тревожные голоса белолобых гусей. Потеряв ориентировку, они кружились над озером. Только зарядили ружья, а гуси над станом. Мы успели выстрелить, и один гусак упал. Заряд вскоре ушел. Мы обмыли престижную добычу. Но поскольку снег продолжал валить и не таял, приняли решение на охоту не ходить.

На рассвете увидели удручающую картину: все бело, на озере ледяные закраины, а самое неприятное, что быстротекущий ручей во многих извилинах забило смесью снега и льда. Мы в западне ни сети с манщиками снять на резиновой лодке, а главное не проехать на Обь. Ветер стих, снег перестал, а сухой холод остался. Только через два дня потеплело, и мы сияли сети, манщики и «лагерь Нобеля», именем которого мы назвали свою экспедицию.

В заключение провели традиционный ритуал дележа добычи, состоявшей из трех кучек по семь уток и гуся как отдельной номинации. Андрей показывая на одну из них, спрашивал кому. Николай, стоявший спиной, отвечал. Мне достался гусь. С ним, утками и крупными карасями мы гордо предстали перед женской частью нашей семьи, особенно беспокоившейся за долгое отсутствие Андрея, за что ему и влетело в школе и дома.

Следующей весной Николай Щеголев ездил на озера со своим знакомым не так поохотиться, как наловить побольше карасей. Но вышло наоборот они угадали на массовый пролет хохлатых чернетей и красноголовых нырков, которые иногда стаями садились к манщикам. Сидя на моем и Андреевских местах, охотники добыли на двоих сорок уток. То ли из-за их пальбы, либо по другой какой причине, карась в многочисленные сети попадался мало. Ход его они безрезультатно прождали несколько дней.

После таких охотничьих итогов ехать туда в 1981 году решили сразу. Что касается рыбалки, Николай частично отнес неудачу, относительную конечно, на счет снастей и всю зиму мастерил в гараже новые ловушки-фитили, своего рода складные верши или морды. Гнул из толстой проволоки разновеликие кольца и навязывал на них конический мешок из мелкоячеистой сетки с горловиной, запускавшей, но не выпускавшей рыбу обратно.

Для поездки образовалась целая экспедиция. Кроме братьев Шеголевых и нас с Андреем, который, будучи студентом-первокурсником, специально прилетел на охоту, пользуясь немыслимой теперь дешевизной авиабилетов, взяли двух спутников, не охотников. Один из них, слесарь-наладчик типографии Александр Малофеевич Хоменко, помогал Николаю не то раздобыть, не то подточить какую-то железяку, узнал о сборах и попросился с нами. Он был давним смежником не только нашего гаража, но и всей редакции, потому что от его мастерства порой зависел своевременный выпуск газеты на допотопном тогда полиграфическом оборудовании. Высокий, подвижный, худощавый, чернявый, с кудрявой шевелюрой, добрый и приветливый по характеру, Малофеич (так его звали в обиходе и будем дальше называть мы) слыл завзятым рыбаком, грибником-ягодником, сборщиком кедровых орехов и других даров леса. И он ехал просто побыть на природе.

Другого участника, фотокорреспондента редакции Владимира Загваздина, я попросту отправил в приказном порядке поснимать весенние этюды для газеты, зная, что будут не только художественные фото, по поэтичные текстовки к ним и отдельные, а чаще иллюстрированные миниатюры о тех или иных явлениях природы и временах года. И они появились. Забегая вперед, приведу только две цитаты. Сначала ассоциативно из фенологической заметки «Утро года»:

_«Для_меня_весна –_пора_маленьких_неожиданных_открытии_и_встреч..._В_природе_нет_застоя,_она_вечно_обновляется._Весна_начало_тому_обновлению._

_Как_часто_мы,_огрубевшие_в_сутолоке_дней,_по_весне_начинаем_беспричинно_улыбаться_неведомо_чему_и_ловим_себя_на_желании_пойти_пускать_с_ребятишками_кораблики_или_босиком_шлепать_по_вспененным_лужам._В_такую_пору_хочется_начать_новую,_неведомую_жизнь,_простить_причиненную_обиду._

_Огромные_душевные_силы_открывает_в_нас_весна._Быть_может,_потому_мы_и_ждем_каждый_год_прихода_желанного_утра_года»._

Или вот, с философским подтекстом, из зарисовки «Водополье»:

_«Все_взаправдашнее_на_малых_реках._Заводи_и_омуты,_перекаты_и_тихие_ – _«ленивые»_плесы._Только_вот_сколько_ни_живи_тут,_а_ледохода_не_увидишь»..._

В самом начале 70-х годов он работал фотографом в местной студии телевидения, которая, не имея связи с другими телеканалами, вещала только на город и внестудийные передачи иллюстрировала собственными кинорепортажами, а чаще фоторядом. Снимков приходилось делать много, Володя часто ездил по округу, и наша редакция часто просила у него производственные фотографии. В газете впервые увидел и его мастерские фотоэтюды с текстовками и отдельные, в полном смысле художественные зарисовки о природе, которые, к сожалению, изредка звучали в местных радиопередачах, Мне так все это понравилось, что я попросту переманил Загваздина к себе.

Подобное сочетание фотографии и литературы в те годы наиболее ярко выражалось в работе фотокора «Комсомолки» Василия Пескова, с которым мне довелось познакомиться через несколько лет в Москве. Нашел у них много общего не только в творчестве. Как и Василий Михайлович, Володя считал себя не охотником, а скорее противником охоты, также проявлял предельную скромность в быту и одежде. Замечалось даже некоторое сходство во внешности: сильная, плотная, русская фигура, кустистые брови и небольшие бакенбарды-бачки под висками. Но если во взгляде Пескова не угасала искринка, а на лице полускрытая доброжелательная улыбка, в лице Загзваздина, в глазах с грустинкой, припухлых губах чувствовалось что-то детское, нежное, беззащитное, какая-то невысказанная тоска.

Таким образом, к традиционной стрелковой команде добавились любитель тихой охоты Малофеич и фотоохотник Владимир Загваздин. Наша флотилия состояла из трех лодок впереди Николай с Малофеичем на «Оби», затем мы с Андреем и Алексей с Володей на новых «Прогрессах–4». На реке полный штиль, солнце светило с совершенно безоблачного неба, и наши суда скользили по воде, как по зеркалу. Остановились на том же месте, а стан, точнее кострище и стол, оборудовали не в кустах, а у огромного, занесенного половодьем бревна, на склоне крутого берега рядом с лодками. Все они были с тентами, поэтому палатка не понадобилась. Выгрузили все, что нужно для охоты, рыбалки и стола, надули матрацы, расстелили спальные мешки и жилье готово.

Николай и Малофеич, долгие годы живший на Конде, в краю карасиных озер, наверняка по дороге обдумали всю стратегию рыбной ловли. Они первым делом вытащили кучу фитилей и стали готовить к постановке. По совету Малофеича извлекли из багажника, на всякий случай, старую-престарую карасиную сеть, но в надежде на фитили разбирать пока не стали. Алексей с Андреем занялись дровами, мне поручили костер и сервировку привального чаепития. Володя фотографировал всю нашу суету, не забывая об окрестных видах.

Торжественного застолья не проводили близилась вечерняя зорька. На берег озера вынесли манщики и патроны, нарубили кустов для скрадков и спустили на воду разъездные лодки, мою раскладную дюралевую и рыбацкую, двухместную резиновую. С нее Николай и Малофеич начали выставлять фитили, придавая им нужное положение при помощи кольев. Алексей со всеми Щеголевскими манщиками ушел на соседнее озеро готовить засидки себе и Николаю. Володя отправился в ближайший березняк с двумя трехлитровыми котелками на заготовку сока.

Я пошел к своему мысу налегке, только с ружьем и длинной палкой, остальное отвез Андрей. В этот раз на более ходкой дюральке он меня обогнал, оставил мой груз и уехал к себе. Кстати, из его залива опять поднялись утки. В моем скрадке, служившем две весны подряд, остов полностью не разнесло ветром и не смыло наводнением. Я дополнил его ветками, нарезал для маскировки длинной, редкой, сухой травы и обтянул маскировочной сетью. Расставил с помощью палки-багра манщики, сел на канистру и зарядил ружье.

Вскоре рыбаки насторожили свои ловушки. Малофеич высадил Николая у тропы к его озеру и ушел на стан. Через несколько минут я почувствовал дым костра, где до сумерек просидели за разговорами Володя и Малофеич. Несмотря на хорошую погоду, утки летали хуже, чем на первой охоте. К Андрею подлетали чаще, я видел несколько красивых выстрелов. Выезжал он за трофеями и на лодке. Щеголевы тоже постреливали. В общей сложности за зорьку взяли штук пятнадцать очень даже неплохо. Поскольку я давно уже оценивал свои результаты по числу королевских выстрелов, его их из пяти результативных такой только один.

После зорьки рыбаки посмотрели фитили. Все они оказались пустыми, поэтому пользуясь тем, что ночь была светлой, не поленились поставить сеть. Уже где-то в полночь отметили открытие обской охоты, а стрелки имели право на поздравление с полем.

До рассвета встали только охотники. Часа в три мы с Андреем сидели в скрадках. Массового лета не было, но утки время от времени появлялись. Видел и слышал, как падали трофеи у Андрея. Для меня утренник стал самым добычливым взял шесть штук. Представлялась возможность сбить на штык пару шилохвостей. Но только один упал, как и положено при королевском выстреле, перед скрадком. Второй утянул метров за 150 и опустился в траву. Я уже посчитал его потерянным. Но место заметил Малофеич, когда собирал с Володей урожай березового сока. Я видел, как он вышел из рощи и быстро нашел битую утку

Часов в десять он появился у резиновой лодки, значит, предстоит проверка снастей и пора кончать охоту. И вдруг, впервые за десять лет охоты под Ханты-Мансийском услышал голос самой северной утки-морянки. Низко над водой летела пара. Длиннохвостый самец с криком «ав-ав-аовляк, ав-ав-аовляк» в соответствии с птичьим этикетом летел сзади. Я обстрелял его с маленьким упреждением, чтобы не задеть самку, и перебил только крыло. Он слету нырнул, показался вне выстрела и исчез. Но на пути у него оказалась сеть, откуда его потом выпутали рыбаки вместе с богатым уловом крупных карасей. В фитили опять не попалось ни одной рыбки.

Подготовкой ухи полностью занимался Малофеич со своим богатым кондинским опытом. Очищенную чешую аккуратно собрал для последующего использования на холодец. С кишок тщательно ободрал внутренний жир, который по-кондински назывался «сабза» и обеспечивал специфический вкус и беловатый цвет бульона. Икру и воздушные пузыри уложил обратно в тушки. Варил по две закладки из трех рыб, так как больше в ведро не входило. И никакой картошки, только лук, соль, перец горошком и лавровый лист. И вот перед каждым на обрезках полиэтиленовой пленки лежит по дымящемуся икряному карасю, стоят кружки с такой крепчайшей ухой, что слово «наваристая» здесь просто слабовато. А водка холодненькая, только из сугроба, и таким же образом охлажденный березовый сок. Признаюсь, такая картина до сих пор у меня в глазах.

После шикарного обеда охотники спали в лодках, Володя фотографировал пробуждающиеся лес и воды, Малофеич установил банки под сок и занимался заготовкой березовой чаги. К вечеру небо стало хмуриться, подул легкий северо-восток, поднявший на озере небольшую серую рябь. Перед моим скрадком образовалась узкая полоска затишья, и вода даже поблескивала. Но манщики развернуло на ветер и отнесло от берега, насколько позволяли шнуры. Уток было еще меньше. Мы с Андреем взяли по четыре штуки. Двух, шилохвость и хохлатую чернеть, я не смог достать даже с помощью палки, и их унесло на противоположный берег.

К ночи ветер усилился, сильно похолодало. Но мы уютно посидели у костра под защитой высокого берега и густых кустов. Водку закусывали холодцом, приготовленным Малофеевичем на базе рыбного бульона и естественного загустителя из рыбьей чешуи. Под утро ветер стих, но от заморозка края озерных берегов слегка подстыли. На зорьке долго не задержались, уток практически не было, взяли по одной – две штуки и стали снимать чучела и рыбацкие снасти. Потом прощальный костер, загрузка мотолодок и по зеркальной воде домой.

Последний раз на Средней Оби мне довелось побывать в конце 80-х годов с теми же владельцами удлиненной «тэбээски». До устья Иртыша по течению шли довольно быстро, но свернув в Обь, заметно потеряли скорость. Ниже Чучелей заехали в длинную протоку, где они знали карасиные озера. Катер поставили в нужном им месте независимо от мест для охоты. Я вышел осмотреться и увидел перед собой слияние почти под прямым углом двух проток, одна из которых уходила за кусты справа от меня. Из-за них на предельном расстоянии вылетел кряковой селезень и после выстрела четверкой упал в воду, но голову не отпускал. Из второго ствола добить не смог, однако он оставался на месте и опустил голову только после обстрела гусиной дробью.

За кустами была узкая простреливаемая горловина большого сора, где я решил сесть. Сходил на катер за резиновой лодкой и манщиками, подобрал селезня и построил скрадок. Поскольку ездили на выходные, у меня были только четыре зорьки, и я их полностью использовал, выполнив норму за себя и спутников, имевших охотничьи билеты.




ПО НИЖНЕЙ ОБИ

Первая капитальная поездка на Нижнюю Обь состоялась в мае 1975 года. Замечу, что она же стала и первым вообще экспедиционным выездом на охоту Фотокорреспондент Владимир Загваздин предложил нам поохотиться около промысловой избушки его брата по Ендырской протоке за северной границей заказника «Елизаровский». Брат, профессиональный охотник, зимой добывал там пушнину, а остальное время жил в деревне Ягурьях, находившейся также на Ендырской протоке, примерно на полпути к месту предполагаемой охоты, до которого неблизко два дня езды.

Братья Щеголевы, мы с Андреем и Загваздин с учетом двойного запаса горючего не могли разместиться в двух мотолодках, поэтому позвали с собой нашего знакомого по осенним охотам Анатолия Сафонова, владельца «Казанки» с мотором «Вихрь–20».

Толя Сафонов (царство ему небесное!) был охотником совершенно необыкновенным и самоотверженным. Инвалид с детства, страдающий церебральным полиомиелитом, он мог с трудом опираться только на одну ногу, вторая была полностью парализована. Тяжело передвигаясь даже на костылях, страстный охотник не пропускал ни одного сезона. Ездил один на мотолодке, в сухую осень подъезжал к озерам и протокам на своем «Москвиче». На угодьях, чтобы костыли меньше проваливались в землю, прикреплял к ним кружки из толстой резины.

На первый взгляд он производил впечатление худощавого и даже тщедушного человека: сужающийся к чуть заостренному подбородку овал лица, тонкая длинная шея и две узкие складки вокруг рта, подчеркивающие легкую впалость щек. Но широкие плечи и мощные бицепсы, разработанные ходьбой на костылях, говорили о его физической силе, которая явно подпитывалась внутренней энергетикой. Благодаря большой силе воли состояние здоровья не отразилось на характере Анатолия веселый и компанейский, он имел много друзей, ценил и понимал юмор, а его живые глаза частенько поблескивали из-под очков ироничным огоньком. Тем не менее болезнь, хотя и незаметно для окружающих, брала свое и рано свела его в могилу.

Итак, состав экспедиции сформирован, а экипажи судов сложились следующим образом: Николай с Андреем, Анатолий с Загваздиным, я с Алексеем. Выехали прохладным и пасмурным утром. На Иртыше под защитой высоких береговых кустов и Обской горы сильного волнения не ощущалось. Когда вышли из протоки Березовская прямица на широкое и длинное плесо Нижней Оби, северный ветер, дувший навстречу мощного течения двух соединившихся рек, поднял такие крутые валы-плескунцы, что Алексей не успевал среди них маневрировать, и в лодке без ветрового стекла нас с ног до головы обдавало брызгами. Облаченный в практически непромокаемый хантыйский гусь (вся вода, попавшая на него, стекала вниз), я сменил за рулем одетого в полушубок Алексея и вспомнил свой многолетний опыт езды во время штормов в низовьях Оби. Остальные лодки шли следом до Ендырской протоки, где уже не было сильного волнения.

По ней мы ехали до Ягурьяха с двумя дозаправками. Во время последней сцепили вместе три лодки и, плывя по течению, коллективно поужинали. Под вечер стало стихать и прояснивать, над протокой начали летать утки. Андрей во время дрейфа снял с высоты шилохвость, открыв счет трофеям.

К деревне причалили в сумерках. Володя провел нас к дому брата, который тогда лечился в Ханты-Мансийске. Собственно, это был не дом, а серая от времени, давно не ремонтированная большая, но убогая изба с более чем скромной обстановкой. Вскипятили на плите чайник и комфортно поужинали за столом, сидя на табуретках. Хорошо выспались на расстеленных спальных мешках.

Утром, когда вышли во двор, Андрей, увидев большую кучу бутылок с зелеными блестящими этикетками, философски заметил:

– Такие бедные, а пьют сухое вино.

Но бутылки были из-под дешевой, противной на вкус и не безопасной для здоровья вьетнамской водки.

Мы прошлись с Загваздиным по Ягурьяху, где было всего три-четыре более-менее ухоженных дома с обустроенными усадьбами, там жили люди, имевшие стабильный заработок. Самый лучший принадлежал киномеханику. Деревня дважды подвергалась вынужденному запустению: сначала после ликвидации созданного еще в 1930 году колхоза «Новый путь», затем после закрытия образованного здесь охотничье-промыслового хозяйства.

Выехав утром дальше, после полудня увидели справа по ходу пару домиков заказника «Елизаровский», тогда еще местного значения. На его территории весной останавливаются для кормежки и отдыха стаи краснокнижных краснозобых казарок, охраняемых законом лебедей-кликунов и других водоплавающих птиц. Летом тут резерват лосиного поголовья, их «родильный дом» и место нагула, где ежегодно собирается более 150 лосей, в основном лосихи с лосятами. Егерями заказника работали знакомые Загваздина, и он предложил причалить, чтобы поздороваться.

Встретили там старого друга редакции, районного охотинспектора Гелия Николаевича Котова. Показав единственный и плохо обустроенный кордон, он посетовал, что и егерей мало, и техники не хватает, словом, статус областного заказника явно не отвечает ценности охраняемых в нем видов. И кто знал тогда, что именно Котову предстоит через несколько лет практически с нуля создавать здесь особо охраняемую природную территорию государственного значения.

И, думаю, хронологии повествования не помешает рассказ-вставка о своеобразном пути этого интереснейшего человека от охотника-добытчика с детских лет, затем страстного любителя, охотинспектора до профессионального эколога. Мы познакомились в 1970 году в редакции газеты, куда он перед каждым сезоном передавал для публикации постановление об открытии охоты и свою статью-обращение к охотникам. Сначала как районный инспектор, а с 1976 года уже как начальник государственной охотничьей инспекции национального округа. И тогда, несмотря на множество новых организационно-хозяйственных забот, его главным делом оставалась охрана животных и мест их обитания. С помощью дипломированных специалистов-охотоведов (В.П. Новиков, А.М. Антипов и другие) проводились работы по учету промысловых зверей и птиц, определялись оптимальные сроки и нормы добычи.

Эти проблемы, осложняемые бурным развитием нефтегазового комплекса, Котов поднимал в газетных статьях и выступлениях по окружному радио. Несомненно, что и его точные, порой поэтичные зарисовки и заметки-наблюдения о природе и братьях наших меньших оказывали эмоциональное воздействие на читателей и радиослушателей.

В 1982 году мне удалось взять последнее интервью у Котова в ранге главного охотинспектора. Как всегда, в начале было обращение к охотникам с призывами, о которых сейчас, казалось бы, должны знать все, но тем не менее ежегодно и неоднократно твердят современные охотинспекторы: не нарушать сроки и правила охоты, иметь при себе необходимые документы, охотиться там, где предписано путевкой, соблюдать нормы отстрела.

В связи с более легкой доступностью оружия и заметным падением дисциплины охотников не устарела, а наоборот, обострилась и стала актуальнее тема техники безопасности. Гелий Николаевич напомнил, что при следовании на охоту и обратно в транспортном средстве ружье должно быть обязательно зачехлено; на угодьях, не доходя 200 метров до привала, его нужно разрядить, при встрече с другим охотником откинуть стволы у переломки, а полуавтомат взять на плечо. В наше время, когда весной и летом во всех концах России то и дело горят леса, особенно уместны и Котовские советы охотникам по предотвращению лесных и не менее опасных луговых пожаров.

На заключительный вопрос, что он понимает под культурой охоты, Гелий Николаевич ответил:

– Культуру создают люди, а поэтому культура охоты начинается с охотников. И требуется от них всего-то придерживаться добрых и давних российских охотничьих традиций взаимоуважения, уважения к дичи и Природе в целом. Например, элементарно культурный охотник не станет весной бродить по лугам, распугивая все живое, а будет охотиться из укрытия, причем располагаться не ближе 300 метров от другого скрадка, стрелять только на верном расстоянии и обязательно добивать подранков.

В 1982 году постановлением Правительства Российской Федерации «Елизаровский» получил долгожданный статус Государственного республиканского заказника, а один из инициаторов его создания Гелий Котов был назначен первым руководителем и оставался в этой должности пятнадцать лет. Прежде всего он наметил места новых кордонов, увеличил егерский состав, добился оснащения дополнительной техникой и занялся обустройством центральной усадьбы. Со временем там, кроме жилых домов, появился домик-музей, дизель-генераторная, гараж для снегоходов и другие постройки.

Уже со следующего года началось систематическое проведение биотехнических мероприятий, направленных на охрану природы, улучшение мест обитания животных, создание условий для изучения обитателей заказника. В числе первых обустройство водоема для расселения ондатры и строительство дуплянок для гнездования гоголей и лутков. Примечательно, что более охотно они селились возле искусственного пруда вблизи центральной усадьбы. По просьбе Котова нефтяники отсыпали плотину на ручье, заливавшемся водой весной, и получился водоем, немелевший до осени. Развешивание искусственных гнезд, а в отдельные годы число их доходило до тысячи, способствовало привлечению этих уток в угодья заказника и облегчало их кольцевание. Мечение птиц и не только дуплогнездников, вошло в систему, когда Котов пригласил на работу профессионального орнитолога М. Венгерова. Был налажен обмен информацией с Московским центром кольцевания, учеными других регионов; в специальных изданиях и периодической печати вышло несколько публикаций о результатах работы, где указано место встречи помеченных там птиц.

Благодаря усилению охраны стали редкими случаи браконьерства, а более спокойные условия существования способствовали увеличению количества обитателей заказника, в том числе и краснокнижников. По учетным данным одного из сезонов, здесь гнездилось тридцать пар орланов-белохвостов. 17 мая 1984 года была отмечена встреча трех пролетных белых журавлей-стерхов, позже еще было несколько их залетов.

А в сентябре 1995 года произошел почти невероятный случай, когда белый журавль сам сдался охотоведам. Как рассказал Котов, сначала птица появилась около Ягурьяха, подружилась с детьми, брала из рук корм. На лапе было надето дюралевое кольцо с номером и прикреплена часть какого-то датчика. Затем журавль перелетел к селу Елизарово, снова потянулся к людям и поселился на кордоне заказника. Днем ловил рыбу на перекате реки, ночевал в летней кухне, а утром стучал в окно дома, требуя корм. Пришельца благополучно отправили в журавлиный питомник при Окском заповеднике.

На своем примере зная, что любовь к природе закладывается с детства, Гелий Николаевич организовал на базе заказника ежегодную практику юных натуралистов Ханты-Мансийска. Каждое лето двадцать лет подряд школьники приезжали на центральную усадьбу Под руководством охотоведов и преподавателей станции юных натуралистов они совершали увлекательные экскурсии на угодья, вели фенологические наблюдения, изучали повадки животных, проходили курс выживания и получали егерские навыки. Многие из них занимали призовые места на местных и международных предметных олимпиадах, а некоторые стали профессиональными зоологами.

В 2008 году исполняется сорок лет природоохранной деятельности Гелия Николаевича Котова. Четверть века он работает и практически живет в заказнике «Елизаровский». И хотя десять лет назад по состоянию здоровья перешел на рядовую должность, продолжал оставаться душой коллектива и генератором идей. Теперь он на пенсии, но по-прежнему среди самых заметных авторов журнала «Югра» по разделу «Природа вокруг нас». В майском номере 2008 года опубликована его поэтичная статья-этюд «Весна пришла» о фенологических изменениях в городе и в лесу, на болотах и в поймах рек. 11риведу только ее последние строки, полные на мой взгляд, большого смысла:

_–_«Сверкает_весеннее_солнышко_

_–_Дарит_всем_людям_и_братьям_меньшим_тепло_и_ласку_

_–_Исцеляет_старые_недуги,_вселяет_надежду_на_будущее»_

В дни празднования 75-летия автономного округа Гелию Николаевичу присвоено почетное звание заслуженного эколога Югры. Выступая на церемонии награждения, он взволнованно обратился к собравшимся: «Помните, что все мы, люди, большие и маленькие, великие и не очень, являемся частицей Природы, и наш долг всегда помнить об этом и беречь как зеницу ока Землю, на которой мы живем.»

...После кордона до места охоты еще полдня езды. По дороге Загваздин предложил остановиться у большой кудрявой березы, одиноко растущей на луговом берегу. Он вышел один, задумчиво постоял у дерева, как у чего-то родного. Это было все, что осталось на месте деревушки, где родился Володя. Вторую остановку «по требованию» сделали у старой триангуляционной вышки, на верхней площадке которой каждый год гнездились орланы-белохвосты. Володя фотографировал птиц, словно старых друзей, и, казалось, разговаривал с ними.

Наконец, на высоком мысу показалась избушка, вокруг отходящие или вливающиеся в Ендырскую заливы, проточки и курьи. С них иногда взлетали утки, вспугнутые шумом моторов. Значит там найдем места, удобные для засидок.

Избушка чем-то напоминала вторушинскую, так же ориентирована: окно на запад, крыльцо на юг, только побольше и выше. Создалось впечатление, что именно здесь, а не в деревне, было главное жилье Загваздина-старшего, настолько все было обустроено, чисто и уютно. На хозяйских нарах матрац, одеяло и подушки. Как и в других промысловых избах, на столе заправленная керосиновая лампа, спички и соль, под потолком, чтобы не достали мыши, мешочки с сухарями и какой-то крупой, у железной печки сухие дрова, рядом ведро и посуда. На стенах висят капканы и правилки для шкурок. В тамбуре рыболовные спасти и запас дров, а также топор и керосиновый фонарь «Летучая мышь».

Вечерело, и нам оставалось только разместиться на ночлег и готовить ужин, чем все и занялись, кроме братьев, которые сразу уехали рыбачить в указанную Володей курью. Пока мы разгружались и обустраивались, они добыли огромную щуку, попавшую в сеть при установке. Слегка подсоленная икра украсила привальную трапезу, которую мы устроили за импровизированным столом около избушки и закончили уже при свете фонаря.

В ближайшей роще заухал филин, Володя стал куда-то собираться.

– Пойду в лес, посоветоваться с батькой, а заодно развешу банки под березовый сок.

Утром, когда Володя ходил за соком, в лесу дважды прокуковала кукушка, в чем мы усмотрели только сам факт ее появления. Но через некоторое время газета напечатала миниатюру «Кукушка». Заканчивалась она так:

_«И_вдруг_издалека_звонко_донеслось:_

_–_Ку-ку!Ку-ку!_

_И_сразу_березовый_лес_приосанился,_наполнился_какой-то_новой_силой_и_красотой,_стал_еще_задумчивее._

_Кукушка_неожиданно_умолкла,_будто_поперхнулась._Эхо_ее_незамысловатой_песни,_полное_грусти,_отзвенело_и_умерло_под_сенью_леса,_а_лес_вслушивался_и_ждал_продолжения._

_Дунул_ветерок,_и_вздрогнули_березы,_уронив_на_землю_капли_слез_по_недопетой_песне_про_сиротливую_кукушкину_жизнь.»_

А из рассказа «Женька», за именем которого явно скрывается сам автор, нам стало понятно, что значит «посоветоваться с батькой»:

_«...Женька_сиял_лыжи,_отряхнулся._На_суку_ели_стоял_филин._Нахохленный_и_злой._

_–_Здорово,_батька!_

_Филин,_понятное_дело,_промолчал._

_Женька_схватил_шестик,_решил_толкнуть_филина_в_бок._Филин_заметил_это,_потоптался_на_суку,_дескать,_живой_я,_по_делам_тут_присутствую..._

_Филин_не_усидел_на_суку._Встряхнулся,_затоптался_с_лапы_на_лапу,_взмахнул_круглыми_крыльями_и_улетел_бесшумно_в_глухомань_додумывать_свои_темные_бесконечные_думы._«Все_на_этом_свете_пустая_маята,_суетность_и_тлен»,_думал_он,_засыпая_чутким_сном_на_кедровом_суку...»_

Нам в этот день предстояло искать место для охоты. Анатолию Володя сразу предложил посидеть у озера почти рядом с избушкой, куда вела старая, сухая и твердая тропа. Он унес и расставил его манщики, нарубил веток и помог делать, а фактически построил складок. Братья Щеголевы определились с засидками во время рыбалки, чуть ниже избушки по течению. Мы с Андреем поехали в другую сторону и облюбовали длинную изогнутую курью, где вспугнутые нами утки поднимались не только с воды, но и с берегов. Сыну сделали скрадок в заливе у тупика, мой на пологом мысу в середине водоема. Пока обустраивались, некоторые стаи возвращались на водоем, и мне удалось застрелить пару шилохвостей. Раза два были слышны выстрелы Щеголевых, но чаще со стороны избы, где с самого утра охотился Анатолий.

На стане нас ждал накрытый стол. Володя сварил на костре уху из щуки по рыбацкому рецепту, без картошки и специй, только с солью, сказав, что так лучше чувствуется собственный вкус рыбы. На стене висели несколько уток, добытых Анатолием, а сам он, работавший экономистом в торговой организации, открывал бутылку дефицитного коньяка.

Обед затянулся. Немного отдохнув, Володя взял телеобъектив и направился снимать орланов, остальные на охоту. Наша курья оказалась больше кормовым, чем пролетным местом. Утки изредка прилетали с разных сторон, но хорошо реагировали на манщики, особенно у Андрея. Проходные стаи видели иногда вдали на большой высоте. Не припомню даже ни одного красивого выстрела, хотя трофеев было достаточно, и не только у нас.

После утренней зорьки, которая стала еще скучнее вечерней, с десяток уток коллективно ощипали, опалили и сварили большое ведро шурпы уже с картошкой и специями. Пить пришлось, хотя и морщась, захваченное в Ягурьяхе «сухое вино» горькую вьетнамскую водку. За прошедшие трое суток дороги и охоты все порядочно устали, поэтому проспали до вечерника. Стало холоднее, потянул север. Утки почти не летали. В сумерках я обстрелял красноголового нырка, который утянул к противоположному берегу Тяжелая утка упала с глухим шлепком, не подняв брызг. Когда я подъехал на «резинке», наткнулся на тонкий ледок, образовавшийся у заветренной стороны. Залив Андрея начал застывать полностью, и мы двинулись на стан.

Из-за холода и раздувающегося ветра ужинали в избушке, а в полночь она затряслась и заскрипела от налетевшего шторма. Вдруг что-то зашумело и загремело на крыше, у потолка, посыпался песок. Сдуло бездонное ведро, выполняющее роль печной разделки. Буря стихла только к полудню. Установив и набив землей ведро, приступили к сборам. Охотники съездили за манщиками. Володя снял и принес чучела Анатолия. Переночевать все-таки решили в избушке, чтобы выехать на рассвете, так как обратный путь был против течения.

В Ягурьяхе только немного отдохнули и заправились оставленным бензином. День разгулялся тихий и очень теплый. Навстречу стая за стаей на разной высоте, по всем сторонам летели утки разных пород, краснозобые казарки, гуси, белолобые и пискульки. Они словно знали, что в этот день закрылся сезон охоты. На массовый пролет очередной волны водоплавающих птиц мы опять опоздали.

Снова побывать на Нижней Оби довелось только через десять лет. Большой охотничьей командой на катере «Ярославец» выехали известной читателям дорогой 12 мая теплым, солнечным и безветренным утром. У Нижнего устья Байбалака двое спутников перегрузились на мотолодку и уехали на свои угодья. Первых уток заметили только на Ендырской протоке. Вдоль нее увидели несколько разливов, у некоторых стояли старые скрадки. На овальном озере, окаймленном с одной стороны тростником, плавали пара загнездившихся лебедей, утки и гусь-подранок, безуспешно пытавшийся взлететь, заслышав шум катера. Еще один лебедь сидел в небольшой затопленной низине среди сухого луга. Уток стало больше, они слетали и с воды, и с берегов. Спугнули несколько куликов-сорок, большого веретенника и пару ручейников.

Остановились у круглого карасиного озера в районе Большой речки, недалеко от лесистой горы. Пока искали места, я сделал дуплет по гоголям, сбил хохлатую чернеть и красиво с высоты чирка-свистунка. Выбрали, на первый взгляд, пролетный для речных уток разлив. На мысу, отделяющего его от широкой протоки, сел Андрей с восьмилетним сыном Кириллом, вооруженным легким полуавтоматом «Бенелли» 12 калибра и золотистой ретривершей Джесси. Мой скрадок в центре проточки, впадающей в залив, а в глубине него разместился пятнадцатилетний внук Костя с подаренным мною штучным Иж–12. Сослуживцы Андрея, Василий и Алексей, в расчете на нырковых уток уехали подальше от леса.

К девятнадцати часам все находились в засидках. В течение часа вне выстрела пролетели две пары свиязей и в вышине проходная стая широконосок. В девятом часу Андрей королевским выстрелом снял крякового селезня, упавшего в траву за скрадком. Джесси быстро его разыскала и принесла, затем сплавала за чернетью, упавшей в воду.

Подул легкий южный ветерок. В пологих лучах солнца засветилась желтая некошеная трава, а на воде появились золотисто-голубые пятна. Перед закатом за кустами, на противоположной стороне разлива, вспыхнуло темно-красное зарево. Само солнце выглядело, как колобок, чуть подрезанный сверху темной чертой узкого облака, которое потом переместилось на середину диска и превратило его в золотую ладью. Отражение ее в размер солнца, но бледнее, возникло у моего берега и постепенно погасло. Второй раз наблюдал, как солнце на закате делилось горизонтальным облаком на половинки. И мне вспомнилось поэтичное описание этого явления Володей Загваздиным в газетной миниатюре «Встречи»:

_«Солнце_сквозь_тучку_проскочило_одним_боком_, _пополам_переломилось,_одна_краюшка_в_воду_упала_и_поплыла,_другая_вслед_за_нею_по_небосводу»._

На утренник приехали около половины третьего. Уток почти не было, на меня сзади дважды налетали чирковые парочки, Андрей добыл селезня свиязи. Радовал только красивый рассвет. Небо от северо-запада до северо-востока постепенно стало розовым. Вода у леса, казавшаяся сначала черной, превратилась в чисто зеркальную, затем в золотисто-розовую разных оттенков. В ней фотографически точно отражался в перевернутом изображении прибрежный березняк.

В семь часов мы были на катере. Ни я, ни Костя даже не стреляли. Вскоре приехали довольные Василий с Алексеем, привезли 19 хохлатых чернетей. Сказали, что утка шла «очень густо» и предложили отвезти меня на их место. Зная, что нырки могут лететь почти до полудня, я с радостью согласился. А когда при подъезде увидел снижающуюся к манщикам утиную стаю, еще больше убедился в правильности своего решения. Но только сел в скрадок, как лет прекратился. Мимо меня пролетели лишь большой веретенник, одинокий лебедь-кликун и две стайки тундровых жаворонков. Не услышав стрельбы, ребята быстро приехали за мной. Была двойная уха из головы крупной щуки и карасей, а на закуску, конечно, зернистая, янтарная щучья икра.

После раннего обеда вдвоем с Андреем съездили к нашему старому другу Валерию Нуждину, который на своем грузовике с теплой кабиной приехал по Няганской дороге к мосту через лесную речку. Там мы наконец-то хорошо поохотились, взяли с десяток уток, в том числе красиво сбили с высоты по чирку.

Вечер снова провели на своих разливах. Андрей взял несколько уток, которых и с воды, и с суши доставляла к скрадку Джесси. Я охотился с этой собакой осенью в паре со спаниелем, по впервые посмотрев, как она работает весной, с полной уверенностью скажу, что ретривер лучшая порода для охоты на уток в наших краях. Нам с Костей опять не повезло. Он стрелял всего два раза, но далеко. Я прозевал одну шилохвость, когда делал записи в блокноте. Мог бы, наверное, взять и другую, снижавшуюся к манщикам. Но внук вздумал напоить меня чаем из термоса и спугнул потенциальный трофей. У Василия с Алексеем нырки на вечерней заре были менее активны прежнего результата достичь не удалось.

Четырнадцатого мая уже не охотились, а поехали домой, окруженные со всех сторон дымом горящих лугов. Они полыхали на многие километры вокруг. Таких сплошных палов я никогда не видел. На черных, обгоревших берегах вороны и чайки справляли свои пиры, подбирая попавшую в огонь живность. Зловещую картину намеренно подожженной поймы дополняли грязно-серый дым и невысокие темно-красные языки пламени.

Через два года ездили в эти края на собственном небольшом, но быстроходном и удобном катере «Арктур», с кабиной на три спальных места, оснащенном 115сильным подвесным мотором. Третьим был многолетний напарник Андрея по охоте Василий Шумей. Охотник с детства, тогда он с плохоньким ружьем добывал пропитание для многодетной семьи. Теперь это был опытный, культурный и хорошо оснащенный охотник, отличный стрелок. Он имел дорогой бокфлинт «Браунинг», предназначенный специально для стрельбы водоплавающих птиц, и чистопородного золотистого ретривера Мартина британского происхождения, который также был с нами, как и Джесси Андрея, «европейка» по генеалогическим корням.

Насколько удобно вывезти катер на тележке из гаража, тут же, во дворе, загрузить его и отбуксировать к месту постоянной стоянки на лодочной станции. Там сдали на хранение автомобиль и в 14.30 поехали вниз по Иртышу. Через полчаса миновали поселок Кирзавод, еще через 15 минут проехали Луговое. Как раньше, по Ендырекой протоке стали взлетать утки. Было пасмурно и прохладно, +12. Ветер северо-восточного направления стал меняться на восточный. Восток, по-северному «гнилой угол», и грозит ненастьем.

Намеченное место оказалось занятым. Примерно час искали другое. Видели несколько очень хороших разливов, но луга вокруг них были дочерна выжжены палами. Остановились на протоке Маленая, между двух соров, у крутого бурого берега. На нем высокие старые-престарые тальники вперемежку с березами. С солнечной стороны ветки деревьев покрылись мелкой листвой, а кустарниковые ивы украсились пушистыми, зелено-желто-золотыми цветочными почками. На земле коричневый ковер опавших листьев. Молодая трава изредка пробивалась на влажных луговых участках, ближе к сору.

К 19 часам оборудовали стан. Поставили на полукруглых дугах большую палатку с тамбуром. Внутри спального отсека две раскладушки, под потолком газовая горелка, дающая свет и тепло. Рядом установили тент с ветрозащитным экраном, там разборный столик, под ним круглый светильник мини-люстра со множеством лампочек. Здесь же плитка с маленьким баллончиком и таганком для чайника или сковородки. Тем не менее без большого костра не охота, а значит, нужно кострище и запас дров. Кроме сухих таловых, заготовили бензопилой березовых. И не зря. Термометр, повешенный на сучок, показал +6. Заморосил дождь, а мы начали строить скрадки. Мне ребята сделали засидку на сыром берегу сора, поэтому далековато от воды. Манщики, чтобы их лучше видели пролетающие утки, выставили на предельном для стрельбы расстоянии. Поставили и сделанные мною четыре металлических профиля больших кроншнепов. Скрадок получился почти непродуваемым прочные колья по форме подковы плотно обтянули желто-зеленым брезентом. Ветер мог проникать только сзади, где была откидывающаяся «дверь» на петлях. Для сиденья принесли выпиленную чурку и уехали по протоке на другой конец широкого сора, к его горловине.

ДОЖДЬ УСИЛИЛСЯ, ЗАДУЛ ПРИБОЙНЫЙ ВЕТЕР. УТКИ ОКОЛО МЕНЯ НЕ ПРОЛЕТАЛИ. НЕ ПОДНИМАЯ РУЖЬЯ, ПРОСИДЕЛ, А ВЕРНЕЕ, ПРОМЕРЗ ДО ПОЛОВИНЫ ОДИННАДЦАТОГО. РЕБЯТА СТРЕЛЯЛИ МАЛО, НО ДОБЫЛИ ШЕСТЬ УТОК. ПОДСУШИЛИСЬ у ЖАРКОГО КОСТРА И КОМФОРТНО ПОУЖИНАЛИ ЗА СТОЛОМ ПОД ТЕНТОМ. МЫ С АНДРЕЕМ И ДЖЕССИ СПАЛИ В ПАЛАТКЕ, ВАСИЛИЙ С МАРТИНОМ В КАЮТЕ КАТЕРА. ДЛЯ МЕНЯ НОЧЬ, КАК ГОВОРИЛ ОДИН МОЙ ЗНАКОМЫЙ ЖУРНАЛИСТ, «БЫЛА КОШМАРНОЙ». ЯВНОЕ ПЕРЕОХЛАЖДЕНИЕ ВЫЗВАЛО РЕЗКУЮ БОЛЬ В ЛЕВОМ БЕДРЕ – НЕ МОГ НИ СОГНУТЬ, ни разогнуть ногу. С трудом уснул после того, как сын сделал профессиональный массаж и подложил скатанный из чего-то валик.

Утром, конечно, было не до охоты. Андрей и Василий уехали в четыре часа, а я вышел из палатки в восемь. Непрекращавшийся дождь за полсуток добавил мрачных красок в пейзаж: под ногами мокрая и почерневшая листва, черными стали обращенные к дождю и ветру стволы старых талин, потемнел и берег протоки. Взглянув на сор, уже вдохновился. С двух сторон засидки, правда, на приличном расстоянии плавали несколько утиных стаек. Не удержался и пошел в скрадок. Но снова ветер и секущий дождь в лицо. Выдержал лишь два с половиной часа. За это время над манщиками промчались чирок-трескунок и пара свистунков, не успел выстрелить. Четверку чирков обстрелял, но уже далеко, так как поздно заметил. Видел проходную стаю свиязей.

Ребята взяли за зорьку пять уток. Рассказали о редчайшем случае. Красноголовый нырок-подранок нырнул и запутался в поводке манщика. А когда всплыл, Мартин вынес его вместе с чучелом. Пока варили ведро утиной шурпы и сушили одежду, над нами со стороны протоки несколько раз пролетали кроншнепы, стрелять которых весной нельзя. Один, заметив мои профили, призывно засвистел. Видели и токующую пару самец летел сзади, приподнимал крылья и издавал трели. Дождь и ветер не прекратились. Пообедав под тентом, разошлись по спальным местам. Когда проснулся, почувствовал, что ветер дует порывами, а дождь в такт ему периодически стучит по крыше, как будто кто-то бросает горстями горох. А это старая северная примета того, что ветер стихнет или переменится. Но к вечеру он, наоборот, усилился и зашумел в верхушках старых тальников.

Дождя не было, и Андрей предложил постоять вечерник на узком кормовом озере недалеко от стана. Оно со всех сторон окружено густыми кустами, и утки, возможно, прилетят в защищенное от ветра заталье. Мы спугнули стайку кормящих чирков и с надеждой встали по берегам. Но вдруг начался настоящий ливень, мгновенно промочивший нас. Чтобы обсушиться, развели такой большой костер с добавлением к разгоревшемуся талу березняка, что капли дождя около него не долетали до земли, испаряясь в воздухе, как в пустыне. Под тентом выпили водки, съели остатки супа и две сковородки Васиной фирменной поджарки из колбасы с репчатым луком, приправленных майонезом и разными специями.

Ночью меня беспокоила не нога, а обидное отсутствие трофеев и заботы о том, чтобы не проспать очередную зорьку. Около двух часов я выходил проверить погоду и обрадовался – не было ни дождя, ни ветра. Примета вроде бы оправдалась. Но под утро даже в спальнике ощутил холодок. По палатке что-то сухо застучало. Думал, снова дождь, выглянул в дверь снег идет. Посмотрел на термометр ноль градусов, вокруг все бело: и земля, и ветки деревьев, – и даже толстые стволы с заветренной стороны. Разбудил ребят. Андрей посмеялся: «Раз твоя родная северная обстановка, давай отметим 65-летие первого выезда на весеннюю охоту твоим любимым и традиционным европейским завтраком». Думаю, они заранее готовились к этому юбилею. На столе появился кофе со сгущенкой, бутерброды с колбасой и сыром. И уже совсем не по моему меню открыли бутылку шампанского.

И снова на охоту по своим местам. Я пошел в валенках с галошами, снега выше щиколотки. Пейзаж самый зимний. На противоположном берегу сора белый берег, белые от кухты низкие кусты ивняка, а над ними темные высокие талины и кроны берез, снег с которых сдуло ветром. Кстати, примета оказалась верной и по второму варианту. Теперь восток сменился на сильный север, и дверь-занавеска уже не защищала от него спину. Манщики отнесло на глубину и частично перевернуло. Утки пролетали около них всего три раза. Я безрезультатно обстрелял чирка и хотел уже уходить.

Часов в девять неожиданно появился Андрей и сказал, что у них, в затишье, утки летают и уже добыто штук десять. Мы сразу же поехали туда. Когда я переходил через гриву к их скрадку, Мартин гордо выносил из воды белогрудого селезня шилохвости. Я сел с ним и наконец-то сбил чирка и шилохвость. Ребята взяли еще трех и уехали снимать мою засидку и готовить обед. Я остался в надежде пострелять.

Заметно потеплело. Высоко пролетели несколько стай гуменников. Проходных уток еще меньше, а местные совсем перестали летать. Тем временем Василий снял мои манщики и скрадок, Андрей зажарил трех уток в пиве. Меня привезли на обед. Стало еще теплее. К вечернику расширили засидку моим брезентом на троих и добавили мои манщики. Получилась стая около 70 штук и в основном пластмассовые, объемные, в том числе импортные. Зимний пейзаж полностью исчез. Ветер сменился на 180 градусов, прояснило. Скрадок был ориентирован на юго-восток, и заходящее солнце оказалось за спиной. А перед собой мы наблюдали так называемую противозарю с переливами красок снизу вверх: зеленоватые, розовые, синие, бледно-лиловые, снова розоватые и сине-серые. В контросвещении от них менялись цвета и на воде: голубой, синий, зеленоватый, золотисто-розовый, серый. Низкие лучи солнца осветили манщики, они стали стереоскопично-выпуклыми и словно приподнялись над водой.

Утки почти не летали. Ребята взяли по одной, а я в сумерках и на темной стороне горизонта вообще не успевал их замечать. Сидели почти до полной темноты. Проверили обрывок сети, поставленной в узкий ручей. Поймали окуня, подлещика и несколько сорог и подъязков. Ночью совсем не спали, варили уху, сидели у костра. Около трех часов поехали к скрадку. Я сразу залез в кабину под два спальника и проспал часа два. У ребят было шесть трофеев, в том числе редкий селезень серой утки-полукряквы, которого я впервые получил возможность подробно рассмотреть и описать. Василий, а за ним Андрей, ушли спать в катер, предоставив мне возможность поохотиться одному.

Просидел пару часов, снял хохлатую чернеть и пару чирков. Достал вброд только чирка, остальных уток отнесло ветром, хотя рядом была резиновая лодка. Несмотря на то, что мне шел семьдесят пятый год, сесть в лес я мог еще легко, но вот как выходить, если ногу вдруг опять стянет судорога? Другого чирка так и не нашли. Чернеть видел в траве у залива Василий, когда шел к скрадку. Думали подобрать на обратном пути, но вороны нас опередили. Налет был лишь один, и мы красиво выбили из стаи по шилохвости. Одна упала в воду, другая на берег. Обеих Мартин принес прямо в скрадок.

Подошел Андрей, собрали и упаковали манщики, покрытие скрадка и на стан. Там сборы заняли часа три – нужно было разобрать «строения», кое-что подсушить, посидеть за отвальным завтраком. Экстрим забылся, потому что дождь и ветер, холод и снег не так уж редко сопровождают весеннюю охоту. На термометре плюс десять, полный штиль. Вода зеркальная и катер заскользил по ней легко, как по воздуху

В августе 2007 года отметил две юбилейные даты 65 лет со дня добычи первого ружейного трофея, а также пятнадцатый (!) сезон осенней охоты с русским спаниелем Радой. И сейчас, при первой возможности снова готов взять в руки ружье.

Как писал Иван Сергеевич Тургенев: «В охоте я черпаю силы для души и тела...»




БИБЛИОГРАФИЯ. ПРИРОДА, ОХОТА, ЭКОЛОГИЯ В КНИЖНО-ЖУРНАЛЬНЫХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА





ОТДЕЛЬНЫЕ ИЗДАНИЯ

1. Планета любви: из зап. охотника Обского Севера / Н. Б. Патрикеев. М., 1995. 100 с.

2. Болотно-луговая охота со спаниелем: из зап. охотиика Обь-Иртышья / Н. Б. Патрикеев. Ханты-Мансийск, 1996, 125 с.; ил.

3. 30 лет со спаниелем: из зап. охотника Северо-Западной Сибири / П. Б. Патрикеев. Тюмень: Вектор Бук, 1998. 181 с.; ил.

4. Весенняя охота на Ямале: зап. охотника Северо-Западной Сибири / Н. Б. Патрикеев. Салехард: Красный Север, 2004. 109 с.; ил.

5. Осенне-зимняя охота по перу на Ямале: зап. охотника Северо-Западной Сибири / Н. Б. Патрикеев. Салехард: Красный Север, 2004. 124 с.; ил.

6. Охотничьи тропы Югры: на рус, англ., нем. яз. / Н. Б. Патрикеев; [пер. на нем.: Т. Лапчинская, Е. Леонтьева ; пер. на англ. М. Грошева; под ред. В. Зауэра]. Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2005. 60 с.; ил.




РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ ОБ ОХОТЕ

7. Горностай; Орел и щука; Счастливый чирок: рассказы / Н. Б. Патрикеев // Следы на тополе. Тюмень, 1958.С. 3-8.

8. Первое поле; На лугах со спаниелем / Н. Б. Патрикеев // Стерх. 1993. № 1. С. 60–61.

9. Повторы / Н. Б. Патрикеев // Охот. газета. 1993. № 1/2. С. 1. Из содерж: В первый полет; Следы на траве.

10. Сходные случаи / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1993. № 2. С. 59–61. Из содерж.: В мечте и наяву; Страсть сильнее страха; Следы на траве.

11. Планета любви: Рожденный с ружьем / Н. Б. Патрикеев //Ямал. меридиан. 1994. № 1. С. 56–60. То же // Охотник. 1994. № 3. С. 38–39.

12. Планета любви: Первое поле / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 2. С. 57–62.

13. 30 лет со спаниелем: Джой моя радость; 11риполярный дебют / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. № 2. С. 59–61.

14. Планета любви: Отцовская школа / Н. Б. Патрикеёв // Ямал. меридиан. 1994. № 3. С. 37–42. То же // Охотник. 1994. № 6. С. 41–43.

15. Планета любви: Осенние тропы / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 4. С. 36–39.

16. 30 лет со спаниелем: Джой моя радость; На Обь-Иртышских лугах / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. № 4. С. 58–60.

17. Планета любви: Спаниели в Салехарде / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 5. С. 60–62.

18. 30 лет со спаниелем: Джек утиный ас / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. № 5. С. 60–62.

19. Планета любви: Весна на Ямале / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 6. С. 49–53. То же // Другая жизнь. 1995. № 4. С. 13.

20. 30 лет со спаниелем: С Ледой на болотную дичь / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. № 6. – С. 59–61.

21. 30 лет со спаниелем: Рада ищейка и водолаз / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. № 12. С. 50–52. То же // Охотник. 1997. № 4. С. 23.

22. 30 лет со спаниелем: док. повесть / Н. Б. Патрикеев // Охот. просторы. 1995. Кн. 1 (3). С. 106–120.

23. Таежный десант / Н. Б. Патрикеев // Охотник. 1995. № 5.-С. 40–41.

24. Весенняя тяга вальдшнепа / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995 № 6. С. 42–44.

25. Болотно-луговая охота со спаниелем: Королевские кулики / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995. № 8. С. 43–46.

26. Болотно-луговая охота со спаниелем: Красная дичь // Югра. 1995. № 9. С. 45–47.

27. Болотно-луговая охота со спаниелем: Попутные птицы / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995. № 10. С. 44–46.

28. Со спаниелем в тайге / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995. № п.-С. 44–46.

29. Первое поле незабываемое / Н. Б. Патрикеев // Охотник. 1996. № 2. С. 39.

30. Охота со спаниелем на болотную и луговую дичь в Западной Сибири / Н. Б. Патрикеев // Охот. б-чка. 1996. № 8. С. 18–43.

31. 30 лет со спаниелем: На лугах Обь-Иртышья / Н. Б. Патрикеев // Эринтур. 1997. Вып. 2. С. 227–242.

32. Охотились и на фронте / Н. Б. Патрикеев // Охотник. 1997.-№3.-С. 14–15.

33. 30 лет со спаниелем: От лайки до спаниеля / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1997. № 7. С. 46–48; № 8. С. 45–48.

34. Осень в тайге / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1997. № 9. С. 49–51. То же // Охотник. 1997. № 5. С. 42–43.

35. Птичьи гончие спаниели / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1997. -№ 11.-С. 50–51; № 12.-С. 45–48.

36. Со спаниелем в лесу / Н. Б. Патрикеев // Российская охот. газета. 1997. 1 окт. С. 6.То же // Югра. 2006. № 10. С. 71–74.

37. Ранняя звезда: на охоте / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2004 -№ 10/11 С. 113–120; № 12.-С. 70–77.

38. За белыми куропатками / Н. Патрикеев // Югра. 2006. № 11.-С. 83.

39. С Джойкой на глухаря / Н. Патрикеев // Лесная Россия. – 2006 -№ 12.-С. 43–45.

40. Те годы помнятся всю жизнь: отрывок из одноименной книги об охоте на боровую дичь / Н. Б. Патрикеев // Северяне. 2007. № 3. С. 7.

41. Лебединая песня: зап. охотника / Н. Б. Патрикеев // Лесная Россия. 2007. № 5. С. 44,45.

42. Гуси на лесных озерах / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2008. № 4. С. 68,69.

43. От ретривера до спаниеля / Н.Б. Патрикеев // Югра. 2008. № 5. С. 72–77.




КОЛЬЦЕВАНИЕ И ПЕРЕЛЕТЫ ПТИЦ

44. Летят перелетные птицы / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1992. № 1. С. 22–25.

45. Летающие адреса / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1992. № З.-С. 60–61.

46. Кольца рассказывают / Н. Б. Патрикеев // Охотник. 1993. № 2. С. 5–6.




ОХРАНЯЕМЫЕ ПТИЦЫ ОБЬ-ИРТЫШЬЯ

47. Стерх белый журавль / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1993. № 1. С. 68.

48. Орлан-белохвост; Соколы; Скопа / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1993. № 2. С. 66–68.

49. Гусь-пискулька; Краснозобая казарка / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1993. № 3. С. 67–68.

50. Черный аист; Черный журавль / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1993. № 4. С. 67–68.

51. Кроншнеп-малютка; Малый кроншнеп / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1993. № 5. С. 68.

52. Малый лебедь / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. – 1993 № 6. С. 66.

53. Белоклювая гагара; Орел царь птиц / П. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 1. С. 63–64.

54. Тайны белого журавля / Н. Б. Патрикеев // Стерх. 1994. № 1. С. 24–27.

55. Лебедь-кликун / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. – 1994 -№2. -С. 66.

56. Пуночка / Н. Б. Патрикеев // Ямал, мериднан. 1994. № 3. С. 68.

57. Серый журавль; Кулик-сорока; Лебедь-кликун / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1994. № 4. С. 56.

58. Соколиные птицы / Н. Борисов // Ямал. меридиан. 1994. № 6. С. 54. под псевд.

59. Ястребиные птицы: Под защитой закона / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1995. № 1. С. 68.

60. Стерх родом с Ямала / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 3. С. 43–45. под псевд.

61. Тайна черного журавля / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 4. С. 44–49. под псевд.

62. Водоплавающие / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 5. С. 43–45. под псевд.

63. Хищные / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 6. С. 44. под псевд.

64. Кроншнепы: (из Красной книги) / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 7. С. 44–45. под псевд.

65. Под защитой закона: (охраняемые птицы) / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1996. № 8. С. 44–45.

66. Дневные хищники: (охраняемые птицы) / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1996. № 9. С. 47.

67. Ночные хищники: (охраняемые птицы) / Н. Обдорский // Югра. 1996. № 10. С. 44,45. под псевд.

68. Совиные птицы / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. – 1996 № 5. С. 44.

69. Белого гуся в Красную книгу Ямала / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 2008. № 5. С. 38, 39.




ЭТЮДЫ И СТАТЬИ

70. Наедине с природой / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1992. №8.-С. 21–23.

71. Высокий смысл / Н. Б. Патрикеев // Охотник. 1993. № 1. С. 13–14.

72. Куда дуют ветры (с Новой Земли) / Н. Патрикеев, Б. Слезкин // Стерх. 1993. № 2. С. 27–28.

73. Концерт для арфы с оркестром / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1994. -№ 11.-С. 54–55.

74. Гуси Обь-Иртышья / Н. Б. Патрикеев // Стерх. 1995. № 2(7). С. 58.

75. Весна света / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995. № 3. С. 46.

76. Гуси Обского Севера / Н. Б. Патрикеев // Ямал. меридиан. 1995. № 3. С. 97-99.

77. Весна птиц / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1995. № 5. С. 45–46.

78. Осенний бал природы: заметки фенолога / Н. Б. Патрикеев // Югра. 1996. № 8. С. 46–47.

79. Будь благороден; Постижение / Н. Б. Патрикеев // Сев. просторы. 1997. № 3/4. С. 75–76.

80. Wasserwildjagt in Wastsibirien = Охота на водоплавающую дичь в Западной Сибири // Jager = Охотник. 2004. Гамбург. № 6. С. 73.

81. Югра территория охоты / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2004 № 6. С. 82-85.

82. Лебеди Югры / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2006. № 4. С. 76–79.

83. А. А. Дунин-Горкавич и Югра как территория охоты // Материалы первой научно-практической конференции, посвященной памяти А.А. Дунина-Горкавича. Нижневартовск, 2006. С. 30–33.

84. Гуси Югры / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2006. № 5. С. 72–75.

85. Сейчас вылетит птичка / Н. Б. Патрикеев // Лесная Россия. 2006. № 4. С. 44–47.

86. Охотничьи луки аборигенов Севера / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2006. № 8. С. 70–71.

87. А. А. Дунин-Горкавич и охотничий промысел Обь-Иртышья на рубеже 19–20 веков / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2005 № 8. С. 79-84 ; № 9. С. 80-85.

88. Огнестрельное оружие охотников Севера. 1. Фитильные, кремневые и пистонные ружья / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007. № 1/2. С. 96-99

89. Ружья центрального боя на базе военных винтовок / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007. № 3. С. 70–72.

90. Первые модели отечественных ружей / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007. № 4. С. 65–67.

91. А. А. Дунин-Горкавич охотовед Севера // Материалы второй научно-практической конференции, посвященной памяти А.А. Дунина-Горкавича. Нижневартовск, 2006. С. 7–11.

92. К истории лебединого промысла // Там же. С. 16–18.

93. Ловушки-самострелы охотников Обь-Иртышья / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007. № 6. С. 72–75.

94. Охотничьи лодки аборигенов Севера / Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007. № 10. С. 70–73.

95. А. А. Дунин-Горкавич и луки охотников Обь-Иртышья // Материалы третьей научно-практической конференции, посвященной памяти А.А. Дунина-Горкавича. Нижневартовск, 2008. С. 33–35.

96. «Мягкое золото Югры» // Н. Б. Патрикеев // Югра. 2007 № 3. С. 65–67.




РАБОТЫ ДРУГИХ АВТОРОВ, ПОДГОТОВЛЕННЫЕ К ИЗДАНИЮ И ПЕРЕИЗДАНИЮ Н. Б. ПАТРИКЕЕВЫМ

97. Песня; Шуточный рассказ охотника / Зап. В. Денисенко // Югра. 1993. № 4. С. 47. [Материал взят из ф. Салехардского музея].

98. Няруй: Ненец, легенда; Медвежонок: Ненец. сказка: Песня старого ханта / Зап. В. Денисенко // Ямал. меридиан. 1993. № 6. С. 59 – [Материал взят из ф. Салехардского музея].

99. На фронте борьбы с волками // Сиб. тракт. 1993. № 10. С. 12 [Ст. перепеч. из журн. «Урал. охотник». 1925 № 3].

100. Панов, И. Надым //Ямал. меридиан. 1994. № 2. С. 42–44 [Очерк перепеч. из журн. «Урал. охотник». 1933. №4].

101. Ямальские загибы / Н. Обдорский // Ямал. меридиан. 1994. № 5. С. 39–40. [Материал перепеч. из журн. «Урал. охотник». 1933. № 1].

102. Крен влево / Н. Обдорский //Ямал. меридиан. 1994. № 6. С. 45–48. [Материал перепеч. из журн. «Урал, охотник». 1933. № 1].

103. «Сибирка на Ямале. Год 1876 / Н. Борисов // Ямал. меридиан. 1995. № 3. С. 59–63. [Из кн. А. Брема «Путешествие по Сибири» СПб, 1891. С. 314–318].

104. Виницкий, В. Вверх по Малой Сосьве // Югра. 1997. № 10. С. 42–45. [Ст. перепеч. из журн. «Урал, охотник». 1933. № 3].

105. Виницкий, В. Кондо-Сосьвипский охотсовхоз // Югра. 1996 № 2. С. 49–51. [Ст. перепеч. из журн. «Урал, охотник». 1933№ 4]. 1997




ЛИТЕРАТУРА О Н. Б. ПАТРИКЕЕВЕ КАК ПИСАТЕЛЕ-ЭКОЛОГЕ

106. [Н.Б. Патрикеев] // Материалы по фенологии. П., 1962. Вып. 3. Сибирь и Дальний Восток. С. 8.

107. [Н.Б. Патрикеев] //Ямал. меридиан. 1992. № 1. С. 23.

108. Поздравление коллеге // Югра. 1992. № 8. С. 23.

109. [Н.Б. Патрикеев] // Охотник. 1994. № 2. С. 14.

110. [Н.Б. Патрикеев] // Ямал. меридиан. 1994. № 2. С. 41.

111. Энтузиаст // Охот. просторы. 1994. № 2. С. 253254.

112. Поздравления автору // Ямал. меридиан. 1995. № 1. – С. 37.

113. Булгаков, М. Книга с двойным дном / М. Булгаков //Ямал. меридиан. 1995. № 2. С. 59. [Рец. на кн.: Патрикеев Н.Б. Планета любви. М., 1995].

114. Ревякин, Н. [О кн. «Планета любви»] / Н. Ревякин // Охотник. 1995. № 5. С. 40.

115. Фокин, С. Записки охотника Обского Севера / С. Фокин // Моск. охот. газ. 1995. № 46. С. 8. [Рец. на кн.: «Планета любви»].

116. Козлов, Н. С ружьем, на калданке и посуху Н. Козлов // Югра. 1995. № 12. С. 44. [Рец. на кн.: «Планета любви»].

117. [Аннотация на кн. «Болотно-луговая охота со спаниелем»] // Охот. просторы. 1996. Кн. 4 (10). С. 241.

118. Захаров, И. Краеведение на подъеме / И. Захаров // Югра. 1995 № 10. С. 38. [Рец. на кн.: «История Югры газетной строкой» и «Болотно-луговая охота со спаниелем»].

119. Булгаков, М. Двадцать лет спустя: [обзор охот. лит.] // Охота и охот. хоз-во. 1996. № 12. С. 39.

120. Фокин, С. Записки охотника-спаниелиста / С. Фокин // Моск. охот. газ. 1996. № 52. С. 8. [Рец. на кн.: «Болотно-луговая охота со спаниелем»].

121. [Н.Б. Патрикеев] // Сев. просторы. 1997. № 3/4. С. 74.

122. [Н.Б. Патрикеев]; 30 лет со спаниелем // Охотник. – 1996 № 5. С. 42. [Рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»]. 1997

123. Пашук, А. Бескорыстное увлечение, состояние души / А. Пашук // Югра: дела и люди. 1998. № 2. С. 62. [Рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»].

124. «30 лет со спаниелем» // Охот. просторы. 1998. Кн. 2(16). С. 222. [Рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»].

125. Зуйков, Б. Записки современного охотника /Б. Зуйков // Охотник. 1998. № 4. С. 42. [рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»].

126. Тимофеев, Г. Н. Летописец югорской земли / Г. Н. Тимофеев // Югра. 1998. № 12. С. 40–42.

127. Фокин, С. [О кн. «30 лет со спаниелем»] / С. Фокин // Охот. собаки. 1998. № 1.

128. Фокин, С. Единение с природой / С. Фокин // Югра. 1998№ 4. С. 50–51. [Рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»].

129. Азов, Ю. Охотничьи записки Новомира Патрикеева / Ю. Азов // Эринтур. Ханты-Мансийск, 1999. Вып. 4. С. 272–274. [Рец. на кн.: «30 лет со спаниелем»].

130. Патрикеев Новомир Борисович // Югория: энциклопедия Ханты-Мансийского автономного округа. Екатеринбург; Ханты-Мансийск, 2000. Т. 2. С. 344–345.

131. Патрикеев Н.Б. // Сибирь в лицах. Новосибирск, 2001.-С. 516.

132. Патрикеев Новомир Борисович // Большая Тюменская энциклопедия. Тюмень, 2004. Т. 2. С. 14.

133. Патрикеев Новомир Борисович // Ямал: энциклопедия Ямало-Ненецкого автономного округа. Салехард, 2004. Т. 2. С. 274–275.

134. Каргаполов, Е. П. Жизнь в цветах: о восприятии цвета Новомиром Патрикеевым / Е. П. Каргаполов //Творчество писателей Севера. Ханты-Мансийск, 2004. С. 149166.

135. Патрикеев Новомир Борисович // Охотники о природе и охоте: биобиблиогр. справ. «Охотничьи просторы. 1950–2003» / сост. Н. К. Носкова. М., 2004.

136. Рябов, А. Певец северной природы / А. Рябов // Югра. 2004. -№ 10/11.-С. 112.

137. Рябов, А. Новомир Патрикеев: тропою испытаний / А. Рябов // Югра. 2005. № 6. С. 81.

138. Конев, В. Д. Певец северной природы / В. Д. Конев // Конев, В. Д. Эта чудесная наша природа. Омск, 2006. С.123,124.

139. Севастьянова, С. На острие пера / С. Севастьянова // Книги с автографами из коллекции Н. Б. Патрикеева. Ханты-Мансийск, 2007. С. 4–11.

140. Огрызко, В. Патрикеев Новомир Борисович / В. Огрызко // Североведы России / В. Огрызко. М., 2007. С. 349.

141. Севастьянова, С. Живу со временем в ладу / С. Севастьянова // Югра. 2007. № 9. С. 88-93.

142. Седунов, И. Во славу Ямальской Отчизны / И. Седунов // Ямал. меридиан. 2007. № 10. С. 40–42.




БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ПОСОБИЯ

143. Н.Б. Патрикеев: библиогр. указ. / сост. И. Шевелева; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 1993. 12 с.

144. Н.Б. Патрикеев: библиогр. указ. / сост. Т. Пуртова; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 1995. 5 с.

145. Югорские краеведы / сост. В. Белобородов, Т. Пуртова. Шадринск, 1995. С. 90-91.

146. Н.Б. Патрикеев: библиогр. указ. / сост. Т. Пуртова; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 1996. 8 с.

147. Н.Б. Патрикеев: библиогр. указ. / сост. Т. Пуртова; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 1996. 7 с.

148. Ученые и краеведы Югры: биобиблиогр. словарь / В. К. Белобородов, Т. В. Пуртова. Тюмень, 1997. С. 213–215.

149. Академик Н. Б. Патрикеев: библиогр. указ. кн.-журн. публикаций / сост. Т. Пуртова; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 1997. 40 с.

150. Академик Н.Б. Патрикеев: библиогр. указ. кн.-журн. публикаций: дополнения за 1997–1999 гг. / Гос. центр, б-ка; сост. Т. Пуртова. Ханты-Мансийск, 2000. 6 с.

151. Новомир Борисович Патрикеев: библиогр. указ. / сост. Т. Пуртова; Ханты-Мансийская окр. б-ка. Ханты-Мансийск, 2002. 36 с.

152. Новомир Борисович Патрикеев// Писатели Югры: библиогр. указ. Екатеринбург, 2004. С. 203–213.






СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ЖУРНАЛОВ


Другая жизнь (Тюмень)

Лесная Россия (Москва)

Лукич (Тюмень)

Московская охотничья газета (Москва)

Охота и охотничье хозяйство (Москва)

Охотник (Москва)

Охотничьи просторы альманах (Москва)

Охотничьи собаки (Москва)

Охотничья газета (Москва)

Российская охотничья газета (Москва)

Северные просторы (Москва)

Северяне (Салехард)

Сибирский тракт (Тюмень)

Сибирское богатство (Тюмень)

Советская печать (Москва)

Старт (Ханты-Мансийск)

Стерх (Санкт-Петербург)

Эринтур альманах (Ханты-Мансийск)

Югра (Ханты-Мансийск)

Югра: дела и люди (Ханты-Мансийск)

Ямальский меридиан (Салехард)

Jager (Охотник) (Hamburg (Гамбург))





    Составитель Т. Пуртова, Государственная библиотека Югры





notes


Сноски





1


Все приведенные выше цифровые данные уточнены по энциклопедии «Югория». Ханты-Мансийск, 2000. ТТ. 1–3.