Денисов Штормовая погода
Unknown
Николай Денисов
ШТОРМОВАЯ ПОГОДА
_Моя_Тюмень_
_Поэма_
1
По родне и по рожденью —
Местный, тутошних корней,—
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил.
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском,
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
Но везде — и в тундре голой,
И в полях, у деревень,
Мне Тюмень была — глаголом,
Существительным — Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном —
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно,
Вся — от отчего села До Ямала, до
Бердюжья Домом творчества была.
_2_
Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб — река...
Вот лечу в Тюмень. И косит
Быстрый лайнер облака.
Хорошо перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки,
Неживые до поры,
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...
Она!
Град-столица нефтяная,
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
На ветрах, снегах, железе,
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!
_3_
Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом — нате:
— Привет, старик! Откуда ты?
— С небес! —
Затискал враз,
Ладонь его, как терка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще — динамик,
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И — пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
— А помнишь ты?..—
И что-то держит властно.
— Ну как же, как... —
Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла —
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из той поры — крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись — поскребыши войны.
Один был выход:
Жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли.
Глоток, другой —
И хмель пошел по венам,
И стыд глаза не колет,
Пей до дна!
А во хмелю и море по колено,
И ложь вождей не столь уже страшна...
— До встречи, что ль? —
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
— Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!
4
И то сказать...
Стою, припоминаю
Такой же день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет,
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора,
Откуда стужей свищет,
Из облака,
Из снега,
От ворот —
Отец заходит,
Кнут за голенищем,
Конфеты городские достает:
— Обдунь и ешь!
— Обдуну...
— Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе...—
Картинка,
А на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе,—
В каком-то там Березове,
Опальный.
На крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный,
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа — родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне Над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено,
Кладет в кормушку верному коню.
_5_
Не похвальба роскошная, не фраза:
Мы шли вперед на приступ и — «ура!».
И вот он факт борезовского газа,
И век уже не тот, что был вчера.
Он торопил,
Подбадривал: скорее!
Он обещал,
Он верил: заживем!
Пылал Вьетнам,
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заем.
Но каравай и корочку — по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно:
Машинный ты иль пеший,
Тележный или санный —
Не вопрос! —
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший —
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал,
Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест бердюжских —
Удержика-ка! —
Таежным ветром стронуло народ.
В Урай, в Сургут —
Под северные звезды!
На Самотлор,
Там тоже горячо.
— Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! —
Ушел мой друг,
Котомку — на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на елках калачи!)
«Ну кто со мной?» —
Гремело в околотке.
Деды не одобряли:
— Трепачи! —
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух Отчаянно горланил
И конь — в лугах —
Все боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я — прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...
_6_
Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле —
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций —
Все на нефтяной волне —
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы
(Ах, вгонит мороз в тоску!),
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки — о’ кэй! — фигуры! —
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идет Самотлор — в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой.
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.
_7_
Он народился резвым и речистым,
И громогласно — сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били — все о нем! — в колокола.
Хвалили все — кто одою,
Кто — песней,
Все восторгались —
Слава и виват! —
И смехотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И все ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка,
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз И не кричит «ура!».
Вот отпуск взял,
Дедов степенных сглазил:
— Ну что, не надоели севера?!
А Ване— что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки тульскую достанет,
Да развернет:
Порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит дотемна:
— Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...—
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерстки, то шутя-любя,
Но непременно к зеркалу вернется:
— Не век же любоваться на себя!
Вот мы гремим:
Победы и успехи!
И рапортуем, гордости полны,
А ведь латаем дыры и прорехи
Авральной экономики страны.
Я так скажу про нашу «Быль и сказку»,—
И пробежит по кнопочкам слегка,—
В слова уходит крепкая закваска,
Хозяйственная сметка мужика...
— Все так, Иван,—
Дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон,—
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба? —
Сощурится хитро.
— Не знаю, дед!
А если б знал,
Как надо! —
Давно уж был бы член Политбюро...—
Так до кичиг сидят,
А там затопят — за печью печь,
Механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом —
Тугой рюкзак на плечи —
Сквозь глушь тайги — урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да намять о былом.
_8_
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка — былая река! —
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник — в молчании — страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сойки.
Лишь дятел-трудяга — тук-тук! —
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто черная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог —
Стремительный взлет ускоренья?
_9_
Пастуший чум — собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь — все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие — из Арктики! — шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина — два вершка.
Наелись — во! — морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто.
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума,
Хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка — театральный реквизит.
Он на флакон — пустой! — одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки зодиака
И в нас бросает вещие слова:
— «Тройной» начальство выпило, однако,
А ненцу ладно — «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный,
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешен на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет:
«Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
— Куда же ты, постой! —
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб — жилье.
Уж это точно сказано — не мною! —
Но согласимся: каждому — свое.
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет — за каменным Уралом —
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще — особый, не особый,—
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером — не мед.
А что — Иван?
Хитро соображая,
Он скажет так:
— А ну ребром вопрос!
Хороший дождь — прибавка урожаю,
И, без сомненья, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
газку подбрасывай,
не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий —
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
А там — в тайгу?
В моря — в штормовый грохот?
В поля родные —
в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная —
Судьба.
Unknown
Николай Денисов
ШТОРМОВАЯ ПОГОДА
_Моя_Тюмень_
_Поэма_
1
По родне и по рожденью —
Местный, тутошних корней,—
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил.
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском,
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
Но везде — и в тундре голой,
И в полях, у деревень,
Мне Тюмень была — глаголом,
Существительным — Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном —
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно,
Вся — от отчего села До Ямала, до
Бердюжья Домом творчества была.
_2_
Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб — река...
Вот лечу в Тюмень. И косит
Быстрый лайнер облака.
Хорошо перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки,
Неживые до поры,
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...
Она!
Град-столица нефтяная,
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
На ветрах, снегах, железе,
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!
_3_
Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом — нате:
— Привет, старик! Откуда ты?
— С небес! —
Затискал враз,
Ладонь его, как терка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще — динамик,
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И — пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
— А помнишь ты?..—
И что-то держит властно.
— Ну как же, как... —
Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла —
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из той поры — крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись — поскребыши войны.
Один был выход:
Жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли.
Глоток, другой —
И хмель пошел по венам,
И стыд глаза не колет,
Пей до дна!
А во хмелю и море по колено,
И ложь вождей не столь уже страшна...
— До встречи, что ль? —
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
— Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!
4
И то сказать...
Стою, припоминаю
Такой же день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет,
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора,
Откуда стужей свищет,
Из облака,
Из снега,
От ворот —
Отец заходит,
Кнут за голенищем,
Конфеты городские достает:
— Обдунь и ешь!
— Обдуну...
— Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе...—
Картинка,
А на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе,—
В каком-то там Березове,
Опальный.
На крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный,
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа — родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне Над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено,
Кладет в кормушку верному коню.
_5_
Не похвальба роскошная, не фраза:
Мы шли вперед на приступ и — «ура!».
И вот он факт борезовского газа,
И век уже не тот, что был вчера.
Он торопил,
Подбадривал: скорее!
Он обещал,
Он верил: заживем!
Пылал Вьетнам,
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заем.
Но каравай и корочку — по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно:
Машинный ты иль пеший,
Тележный или санный —
Не вопрос! —
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший —
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал,
Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест бердюжских —
Удержика-ка! —
Таежным ветром стронуло народ.
В Урай, в Сургут —
Под северные звезды!
На Самотлор,
Там тоже горячо.
— Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! —
Ушел мой друг,
Котомку — на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на елках калачи!)
«Ну кто со мной?» —
Гремело в околотке.
Деды не одобряли:
— Трепачи! —
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух Отчаянно горланил
И конь — в лугах —
Все боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я — прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...
_6_
Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле —
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций —
Все на нефтяной волне —
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы
(Ах, вгонит мороз в тоску!),
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки — о’ кэй! — фигуры! —
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идет Самотлор — в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой.
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.
_7_
Он народился резвым и речистым,
И громогласно — сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били — все о нем! — в колокола.
Хвалили все — кто одою,
Кто — песней,
Все восторгались —
Слава и виват! —
И смехотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И все ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка,
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз И не кричит «ура!».
Вот отпуск взял,
Дедов степенных сглазил:
— Ну что, не надоели севера?!
А Ване— что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки тульскую достанет,
Да развернет:
Порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит дотемна:
— Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...—
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерстки, то шутя-любя,
Но непременно к зеркалу вернется:
— Не век же любоваться на себя!
Вот мы гремим:
Победы и успехи!
И рапортуем, гордости полны,
А ведь латаем дыры и прорехи
Авральной экономики страны.
Я так скажу про нашу «Быль и сказку»,—
И пробежит по кнопочкам слегка,—
В слова уходит крепкая закваска,
Хозяйственная сметка мужика...
— Все так, Иван,—
Дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон,—
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба? —
Сощурится хитро.
— Не знаю, дед!
А если б знал,
Как надо! —
Давно уж был бы член Политбюро...—
Так до кичиг сидят,
А там затопят — за печью печь,
Механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом —
Тугой рюкзак на плечи —
Сквозь глушь тайги — урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да намять о былом.
_8_
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка — былая река! —
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник — в молчании — страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сойки.
Лишь дятел-трудяга — тук-тук! —
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто черная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог —
Стремительный взлет ускоренья?
_9_
Пастуший чум — собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь — все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие — из Арктики! — шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина — два вершка.
Наелись — во! — морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто.
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума,
Хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка — театральный реквизит.
Он на флакон — пустой! — одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки зодиака
И в нас бросает вещие слова:
— «Тройной» начальство выпило, однако,
А ненцу ладно — «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный,
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешен на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет:
«Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
— Куда же ты, постой! —
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб — жилье.
Уж это точно сказано — не мною! —
Но согласимся: каждому — свое.
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет — за каменным Уралом —
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще — особый, не особый,—
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером — не мед.
А что — Иван?
Хитро соображая,
Он скажет так:
— А ну ребром вопрос!
Хороший дождь — прибавка урожаю,
И, без сомненья, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
газку подбрасывай,
не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий —
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
А там — в тайгу?
В моря — в штормовый грохот?
В поля родные —
в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная —
Судьба.