БАЗАР
1
Зимнее солнце багряно садится в сугробы,
Кипень поземки в окошке куделится, дышит.
Кинешь в печурку полешек березовых, чтобы
Было теплей. Через час уже горница пышет.
Станут у мамы мелькать за вязанием спицы,
Мыкать телок и дымиться отца самокрутка.
Бог Саваоф будет мирно дремать на божнице,
Волк незастреленный выть за околицей жутко.
Хрумкают сумерки квашеной —
в бочке капустой,
Паром картошки исходит чугун полведерный.
Соль на столе. А вот с хлебушком скудно,
не густо.
Но доживем до целинной эпохи задорной!
Вот еще годик, другой — и достаток вернется.
Сталин в Кремле, потому и не будет иначе.
Любо смотреть, как чухонец лощеный клянется
В дружбе к России... А “шмайсер”
на хуторе прячет.
Видно, и нас не минуют военные громы,
Глянь, “суверенов” повсюду расставлены мины.
Вот и евреям создали Израиль искомый,
Пусть себе едут и строят свои палестины.
Пусть себе едут... А вечер все длится. И длятся
Жаркие схватки, победы и горести — в книжке,
Вьюга в окошке, но — чу! Там в ворота стучатся!
Это цыгане. Вон — куча мала! — ребятишки.
Ну, заходите! Бывают “ташкенты” на свете!
С кучей подушек ввалили и радости ворох!
Батька семейства —
две Красных Звезды на жилете! —
Сразу, понятно, сошелся с отцом в разговорах.
Все поуляжется, стихнет к заре деревенской,
Утром лишь свист — и умчат в свои дали цыгане,
После, потом приблазнится в печали вселенской:
Ах, ведь могли — и меня полусонного — в сани!
Ах, ведь могли... И не знал бы “реформ” и “застоя”,
Толком не ведал бы о поэтическом даре,
Честно считал бы, что время пришло золотое,
Вроде кацо продавал бы урюк на базаре.
Нет, миновало... На все, видно, промысел
Божий,
Вдосталь и так нахлебались недавней Голгофы.
Вышел я в мир, очарованный утром погожим.
Кто тогда ведал о нынешнем дне катастрофы?!
Вышел я в мир. Из сугроба торчал коноплянник.
Каждый забор был украшен вещуньей-сорокой.
Шел я и шел по земле очарованный странник!
Пашню пахал и в моря зарывался глубоко.
Мог бы и в космос! Но дел там не выпало
срочных.
Парус поднял и прошел все порты знаменито.
Всласть торговался на ярких базарах восточных,
Думал, о Господи, сколько лежит дефицита!
Вольные мысли... Бывали там — выговор, взбучка.
Главное — цел! И, надев сингапурские “шкары”,
С борта сошел: а в Отчизне такая ж толкучка —
Жвачка, и “сникерсы”, и вперемежку Гайдары.
Сколько их сразу набухло во вражеском стане!
Враз продала нас кремлевская сытая свора.
Лучше б тогда уж меня умыкнули цыгане,
Лучше б утоп я в родных окуневских озерах!
Меченый дьявол и прочих мастей пустозвоны
Всласть уж топтались на бренных останках Союза.
Лучше б меня Филиппинского моря циклоны
Смыли за борт, растерзав под винтом сухогруза.
Нет, миновало... Иная нам выпала повесть —
Пестовать заново русскую честь и отвагу.
В “новой Расее", где все продается, и — совесть,
Выход один: Сталинград! и за Волгу — ни шагу!
Дело уж к вечеру. Думы испытанной пробы.
Вот я, поживший, стою на краю тротуара.
Зимнее солнце садится в дома, как в сугробы,
Словно бы в ад, кровенеют ворота базара.
2
Сколько товаров, на ценники глянуть хотя бы,
Возле ларьков — атмосфера рыбацкой путины.
Гоголь вздохнул бы, прикинув базара масштабы:
Редкая птица достигнет его середины!
Как плагиат, здесь гонконгские “щели” и “ниши”,
С верой в навар, по-китайски улыбчивы зубы.
Две только разницы: там для прохлады
“кондишен”,
Здесь же торговцы дубеют в романовских
шубах,
“Друг, заходы!” — и с улыбкою слаще варенья,
Кличет один, воссияв из ларька-паланкина,
Русский доцент и вчерашний учитель черченья
Рядом бодрятся с челночным шмутьем
из Пекина,
Глянешь, прикинешь, немеют рассудок и чувства:
Что за бюстгальтер? Войдет два ведерка
картошки!
В целой РФ не найдется достойного бюста,
Разве в глубинке, и то при хорошей кормежке.
Дальше, как с силосом ямы, раскрыты баулы —
Сытый товар и серьезней зазывные трели,
Запах ядреный — набор кожухов из Стамбула.
Сдуру примеришь, тепло, как с турчанкой
в постели!
Сколько я знал знаменитых мехов! Но бараньего
Не было лучше — на шапки и варежки царские!
Или — ондатра с озер! С одного лишь Кабаньего
План годовой закрывала в морозы январские.
Край мой охотничий! Щедрость озер. А леса его!
Лисы, зайчишки! Их тропы как грамота нотная.
Глянешь теперь на пушнину бород
“под Басаева”:
“Друг, заходы!” — а в прищуре тоска пулеметная.
Что говорить тут! За русский народ не ответчики
Ни радикалы, ни власти валютная братия.
Входишь в “структуры”, все те же сидят
партбилетчики,
Вместо марксизма макают тебя в демократию.
Нет уж, увольте! Хоть здесь налегке
путешествую,
Гроздью цыганок оброс, как афганец лимонками.
Батюшки-свет! Как предтеча второго пришествия,
Бывший райкомовец ходко торгует иконками.
В крылышках, в нимбах — тут вся
олигархия райская,
Нынче — лафа. ФСБ за кордоны не вытурит.
Да и Сибирь — это вам не пустыня Синайская,
Круче “телец”, и мощней фарисеи и мытари.
Были и нет! — легионы охранных ораторов,
Пали чекисты, скукожилась “наша” милиция.
Кто половчее, освоил дуду “реформаторов”,
В меру стараясь, а — вдруг победит оппозиция?!
“Ладно, земляк, дай иконку, вот эту, с Николою! —
Мелочь сую, как туземцу стекляшечки с бусами, —
Выстоит Русь?” Он кивает головкою квелою,
Выдохнув так, что — ищи огурец и закусывай.
Дальше, о диво! О дева! Юбчоночка куцая,
Презервативы колготок и глазки алмазовы,
Вся из себя, сексуальная вся революция,
Задом покрутит, балдеешь, как шприц
одноразовый.
Тут — не слабо! И таких в телевизоре вечером
Полный букет, НТВ с ОРТ состязаются.
В корень смотрел с ускореньем и гласностью
Меченый:
Только и дел, что торгуют, жуют, раздеваются.
“Друг, заходы!” — вот уж третий в приятели
мылится.
Что ж, я привык дипломатию гнуть с иноземцами.
Гнев всенародный кипит и когда-нибудь
выльется, —
Где вожаки?! Да все там же, в торговле,
в коммерции.
3
Бизнес, о бизнес! (Нет хватки, пойди и поплачь).
Факт налицо: дефициты фарцовые кануты!
В сквере, где раньше взмывал по-над сеткою мяч,
Нынче шнуры, словно струны реформы натянуты.
Э-э, не смущайся! Народ оторви тут да брось,
Всюду бывал. Вон глаза как подшипники-ролики.
Тампаксы, памперсы, трусики — видно ж
насквозь!—
С Польши, конечно. И здесь преуспели католики.
Тополь-коряга, ты помнишь, была тут скамья?
В пору июня сидел я с есенинским томиком.
Нынче — прилавок, развал, вавилоны белья,
А по теплу, по ночам, упражняются гомики.
Рыночный курс! Он хитер и весьма вороват,
Строго хранят его смуглого облика “визири”.
С “верой в добро!” — поддержал его электорат,
И паханат — до дебилов донес в телевизоре.
Три на четыре — рекламное чудище-блеф:
“Пей кока-колу!” (В загранках напился,
не жаждаю).
А в уголочке — листовочка КПРФ:
“Не поддавайтесь! Имейте понятие, граждане!”
Я-то имею. А массы опять — в дураках.
Вот и взываю: проснитесь! — за Родину ратуя.
“Белым” — смешно ведь! — считался
при большевиках,
“Розовым” нынче! — у всех нас судьба полосатая.
Жил бы в 30-х, в шинели б ходил, как нарком.
Но и — в тельняшке! — отважно метафоры
копятся.
Улицей Ленина топаю хрустким снежком, —
Что ж депутаты названье сменить не торопятся?!
Модное ретро! Но, глянь, новорусская стать, —
Важная дама, плацдармы для страсти обильные:
Сколько несчастных копытных пришлось
ободрать,
Чтобы покрыть эти плечи и грудь сексапильные?!
Дальше — бомжихи, носы, как в обивке гробы.
Гей, демократы! Вы страсть как пеклись
о сословиях!
Эти “графини” в подвале, у теплой трубы,
Тоже кайфуют — в антисанитарных условиях.
Улица Ленина! Каждый себе — индивид.
Не ожидала? Ну что же, прими паче чаянья:
Тихою куклой таджичка-беглянка сидит,
Шепот арыка в глазах ее спекся с отчаяньем.
Эх, далека, велика — эсэнговая ширь!
Столь тюбетеек от Каспия-моря —до Беринга!
Чуют мотыжники: лучше уж к русским в Сибирь,
Но не в Украину, где сало да вильная Жмеринка.
Сам на пределе, замкнулся в себе, как в броне,
Кто посочувствует? Клен или тополь-уродина?
Мне бы вот тоже — ко крёстным в Каракас. Но мне
Пишут оттуда: “Ты счастливей нас,
ты — на Родине”.
4
Времечко, время! Шумит, как худой унитаз.
Бритоголово мерцают братаны и кореши.
Что им романтика — та, что возвысила нас?!
Руки умыли. Ну что ж, с облегченьем, нувориши!
Продано. Продано. Всё! Даже стыд и позор.
Бонзы обкомов — не бонзы, “хозяева справные”.
Сытые офисы их флибустьерских контор,
Ладан куря, освятили попы православные.
Шапку, что ль, оземь? И с криком “Спаси-сохрани!”,
Кровью умывшись, сразиться с ворьем
и пройдохами,
Только не сдаться, как Гипротюменский НИИ,
Тот, что осыпан лотками-ларьками, как блохами.
К свету зову, а в изданиях — тень на плетень,
Быстро привыкли к вранью и повадкам одонышей.
Кто-то рискнул и рублевку кладет за “Тюмень
Литературную” — в ней я крушу гайдаренышей.
Кто-то узнал меня, давит прищуром, как рысь,
У-ух, ненавидит! “Мотай, — говорю, —
пошевеливай...”
Ладно еще, что поэты не все продались,
Но конформистов до жути полно, хоть
отстреливай.
(То ль еще будет... Вон митинг пошел на редан,
Близ Ильича расправляет он флаги багряные.
Редкий оратор ворью не сулит Магадан,
И не грозится набить “эти хари поганые”).
Грустно, конечно: приблудышам рифмы не впрок,
Бездари эти припомнят мне строки скандальные.
Раньше бы, тьфу, поматросил-гульнул вечерок,
Бросить пришлось, даже “пойла” пошли
самопальные,
Продано. Продано. Все! И растоптано в прах.
Время, как бомж, что торчит
на скамейке-колодине.
Сколько в тельняшке еще продержусь на ветрах?
Но не забуду: “Ты счастливей нас, ты на Родине!”
5
Зимнее солнце садится в дома, как в торосы,
Мрак исторический прет, как волна штормовая.
Словно в 17-м, слышите, братцы-матросы,
Так же бескровно почтамт городской занимаю.
Ну, посылай, — говорю, — ситуация схожа!
То, что успел застолбить и к огласке готово.
Ельцину? Не-е. Беловежец совсем ненадежен,
Знамо, своим — на родное село Окунёво.
Жил бы отец, поддержал по-гвардейски бы:
“Бросьте
Мучить народ, ведь таких мы вершин достигали!”
Нет уж бойца. Поспешил он залечь на погосте,
Ночью в шкафу лишь звенят на мундире медали.
Грустно звенят... Под крестом православным
и мама.
Редко — крестов. Больше звездочек, все —
фронтовые.
Там соловьи уж — в трудах! — подустали
немало,
Я бы сменил их. Но только б внимали — живые!
“Что ж, земляки!..” И быть может, окстятся
и внемлют,
Раз хоть поверят тревожному слову поэта?!
Мать бы их за ногу, что они ждут еще, дремлют,
Пялятся молча на власовский флаг сельсовета?!
Кончились жданки. Да! Катится молох развала:
Вырезан скот, и не сеется в поле пшеница.
Силюсь понять я: кукушка ль беду куковала?
Или Всевышний карает суровой десницей?
Рад бы поверить, что сплошь —
“цереушные планы”,
Рад бы и пьянство списать на
“масонские козни”,
Если б масоны силком нам плескали в стаканы,
Иль принуждали растаскивать склады-завозни.
Ну, земляки! Ну припомните сами, не труся,
Как мы хлеба поднимали на наших увалах:
Строем “ДТ” шли с плугами, потом “Беларуси”
Сцепки борон волокли — урожаям на славу!
Самый удачливый шел в том напоре былинном
С пламенным флагом на пыльном
горячем капоте, —
С нашим, победным! Он гордо парил
над Берлином!
Неповторимо. В державном и сталинском взлете.
Что же теперь — при свободах? А речь о продаже
Русской земли — покупай, мол, гектары любые!
Разве не ясно, что нету коммерции гаже?
Это же полный аншлаг, земляки дорогие.
Где ваши вилы, как в том феврале, в 21-м,
Грозные пики, что гневом, не водкой налиты?
Ельцин, конечно, ОМОНы науськает.
Нервы! Нервы шунтами у всей демократии шиты.
Родина! Грустно... Я сам в этой гадской, кротовой,
В жизни смурной накаляюсь гремучей гранатой.
Как амбразура, зияет и ящик почтовый...
Хватит базара! Придет он и — ГОД 45-й.
1997-1998