На Новой Земле
К. Д. Носилов
ЗОЛОТАЯ СТРОКА
И вот, когда прочитаны и перечитаны сотни страниц его рассказов и очерков, путевых впечатлений и заметок, перелистаны многие документы, перелопачены сотни старых книг и журналов, когда можно стряхнуть с рук желтую пыль обветшавших газетных страниц, когда можно наконец-то свободно вздохнуть, потому что узнал о нем всё, что только и можно было узнать, вот здесь-то и поджидает неожиданный вопрос: кто же он – твой загадочный герой? Чем больше ты узнавал о нём, тем больше он скрывался от тебя, хотя, казалось бы, вовсе и не задавался подобной целью.
Как не появиться невольному вопросу, что мы можем вообще узнать о человеке, жизнь которого даже как бы выставлена напоказ, который написал о себе столько, что хватило бы нескольким биографиям. Будет ли наше знание полным, или ему суждено лишь чуть-чуть приоткрыть завесу над человеческой личностью, а та, неразгаданная, часть будет по-прежнему манить, заставлять искать, мучиться, снова искать?..
Мне нравится один из портретов этого человека. Наверное, не самый лучший и уж наверняка не самый законченный. Художник оставил на белом листе чистые места, не заполнил пространство, он, кажется, боялся определенности, боялся, что сугубая конкретность портрета сделает его неточным. Не подсказывает ли этот портрет, что исчерпывающая законченность пространства или биографического фактажа вовсе не свидетельствует об исчерпанности сути человеческой личности? Может, человеку, как всякому неисследованному континенту, необходимы эти белые пятна, которые и манят, и привлекают к себе, и заставляют искать?
Можно говорить о нём в апологетическом жанре, найти превосходные степени лестных эпитетов. Выдающийся путешественник, замечательный писатель. Яркий публицист. Неистовый энтузиаст освоения Севера.
Он добровольно уезжает на полярный архипелаг Новая Земля, проводит три суровые зимовки, организует там первую российскую метеонаблюдательную станцию – арктический стационар – прообраз будущих отечественных полярок.
Он в труднейших условиях ведёт плодотворные поиски экономичных путей сообщения через Полярный Урал, чтобы соединить Сибирь с морскими путями Европы. На протяжении всей жизни ратует за развитие забытых северных окраин.
Он четыре с половиной десятилетия своей литературной и публицистической деятельности страстно обличает национальную политику царского самодержавия, рисует симпатичные образы полярных аборигенов, призывает к гуманному обращению с угнетёнными «дикарями Севера», раскрывает в своих книгах юному русскому читателю всю красоту, привлекательный колорит Севера и оригинальный мир северного человека, по существу, знакомит читающую Россию с ее дальним Севером.
Он, выбирая места, где не ступала нога человека, совершает трудные путешествия, охватившие весь Северный Урал, Печорский край, полуостров Ямал, Среднюю Азию и Дальний Восток.
Он вкладывает свои средства в проект, который позволял полярным мореходам сократить трассу Северного морского пути на две тысячи миль, что способствовало бы развитию связей между развивающейся Сибирью и промышленной Европой.
Он организует первую советскую экспедицию на заполярный полуостров Ямал, экспедицию, содействие которой оказывал первый Председатель Совета Народных Комиссаров В.И. Ленин.
Он оставил свой след в минералогии, географии, гидрометеорологии, этнографии, антропологии, геологии.
Среди тех, с кем он поддерживал связи, Антон Чехов, Элизе Реклю, Александр Попов, Фритьоф Нансен.
Нет-нет, они не специально собраны, эти хвалебные эпитеты. Это – правда.
Но...
Забытый странствователь, чьи путешествия практически ничего не дали науке. Состоятельный провинциал, сибаритски прожигавший жизнь в приятных прогулках по планете. Средней руки беллетрист, к произведениям которого утратили интерес даже историки литературы. Дилетант, который так и не стал профессионалом в точных науках. Прожектёр, не понимавший условий, в которых жил.
И это тоже о нём. И тоже – правда?
А может, правда не в этих крайних мнениях, а, как всегда, в золотой середине?
Но ведь это не просто его характеристики. Это – и наше отношение к его делам и книгам. Как мы оценим – выдающийся или посредственный. Это – отношение времени к нему. Отношение времени к любой человеческой личности. Когда задумываешься о нем, непременно задумаешься о себе: а что сам – каждый из нас – оставит после себя? Нет, не человечеству. Времени. Что оставляет времени после себя человек?
Он и выдающийся, и средний, и посредственный. В нем всё это есть, как во всякой живущей и противоречивой в своей жизненности личности. Но его незаурядность поднимается над его заурядностью. В его жизни было главное – была попытка. Человеку от природы даны разные возможности, но один покорно смирился с тем, что ему предназначила судьба, другой же, словно не ведая о своём «потолке», пробует пробиться через него то в одном, то в другом месте и при этом набивает себе шишки.
Можно оспорить, был ли он талантливым беллетристом или этнографом, геологом или публицистом. Но безусловно одно – в нём жили талант искателя, привлекательное человеческое качество неутолимости духа, неудовлетворённость ищущей натуры. Даже если оценивать то, что он сделал, по-разному – нестеснительно дерзко или провинциально скромно – даже в этих рамках должно сказать, что подвиг своей человеческой жизни, свой жизненный путь Константин Дмитриевич Носилов прошёл смело, дерзновенно, поэтому-то и сумел, успел немало.
Понимая, что одним определением далеко не исчерпывается его деятельная сущность, буду все-таки называть его так – писатель. Он был прежде всего пишущий человек, и всё, что бы ни делал, старался запечатлеть на бумаге. Это было его способом действия, способом влияния на действительность. Не единственным, но главным,
И все же непонятному року оказалась подвержена его посмертная судьба. Я взялся за исследование жизни нашего замечательного земляка, возможно, только потому, что прямо-таки по сердцу резанула несправедливость той рубрики, которая стояла над газетной заметкой, посвящённой ему, – «Забытые имена». Его имя не один десяток лет было, что называется, и на виду, и на слуху; и вот быстротечное время делает всё, чтобы унести из памяти потомков человеческой личности обаяние его непоседливой и противоречивой натуры. На камнях, на которых он хотел оставить свои знаки, – только тени, только смутное, размытое подобие того, чем он стремился обозначить свою жизнь.
Как ни трудно смириться душе с этим мёртвым и несправедливым словом «забытый», разумом осознаёшь, что для исторического забвения дал повод и сам Носилов. Недаром имя плодовитого писателя мы скорее отыщем в комментарии к Чехову и Толстому, в примечаниях и сносках к описаниям нынешних полярных путешествий, чем в истории отечественной литературы, в летописи освоения Севера. В своих книгах Носилов предельно автобиографичен, но из его очерков можно узнать лишь о его кочевом житье-бытье где-нибудь на полярном архипелаге, в таёжной сибирской глухомани или в голых казахских степях. Он подробно рассказывает о том, что видел, о людях, с которыми встречался. Но, ведя повествование от первого лица, он умудряется ничего не сказать о себе, как бы априори считая, что жизнь его души неинтересна читателям.
«О Носилове можно написать целое исследование.
Ведь он был первым русским человеком, который предлагал проект освоения Ямальского полуострова и рассказывал о народностях Севера, которых царские чиновники и купечество называли самоедами... Мы еще вернёмся к северу Тюменской области, вот увидите!
П.П. Бажов».
В 1903 году в столичном издательстве известного А.С. Суворина вышел солидный том «очерков и набросков» «На Новой Земле» уральского писателя и путешественника Константина Дмитриевича Носилова. За «кулисами» этого издания стоял Антон Павлович Чехов. Взаимоотношения двух коллег особо тесными не назовёшь – за десяток лет эпистолярного знакомства (первым написал Носилов в 1895 году) – всего десяток писем. Лично, кажется, они знакомы не были, хотя и приглашали друг друга: один – в Ялту, другой – на кумыс в киргизскую степь. Но Чехов знал творчество своего уральского собрата, ценил его, помогал немногословно, но действенно.
«Многоуважаемый Константин Дмитриевич. Вы писали мне как-то, что собираетесь издать свои сочинения, – обращался Чехов из Ялты в апреле 1902 года. – Если Вы ещё не решили окончательно, в какой именно типографии будете печатать Вашу книгу, то, приехав в Петербург, побывайте у представителя книжной фирмы «Знание» Константина Петровича Пятницкого. Я уже говорил с ним о Вас. Эта фирма, мне так кажется, для Вас подходящая. Она издала много хорошего... В «Знании» верховодят очень порядочные люди. Книга Ваша пойдёт прекрасно».
Всего несколько строк, а в них – и ненавязчивая поддержка, и деликатность, и умение внушить уверенность.
Ответная благодарность, естественно, не формальна: «Глубоко признателен Вам за дорогие для меня Ваши письма».
Другим великим читателем уральца был Толстой. Заочно познакомил их тот же Чехов. В его «дневниковых записях» за 1897 год читаем: «С 25 марта по 10 апреля я лежал в клинике Остроумова. Кровохарканье. В обеих верхушках хрипы, в правой притупление. 28 марта приходил ко мне Толстой Л.Н.: поговорили о бессмертии. Я рассказал ему содержание рассказа Носилова «Театр у вогулов» – и он, по-видимому, прослушал с большим удовольствием».
Великий Лев не только прослушал. Кто читал его «безумный парадокс» «Что такое искусство», наверное, обратил внимание на большую скрытую цитату из носиловского рассказа. Её, пожалуй, стоит привести, чтобы понять, что же привлекло Толстого, исповедующего кредо, что «настоящее искусство бывает скромно», в незамысловатом вогульском действе, описанном Носиловым.
«Недавно я прочёл рассказ о театре у дикого народа вогулов, – точно пересказывает Толстой содержание (после встреч с Чеховым он, видимо, нашёл приложение к газете «Новое время», где печатался очерк «Вогульский театр»). – Одним из присутствующих описывается такое представление: один большой вогул, другой маленький, оба одеты в оленьи шкуры, изображают один – самку оленя, другой – детёныша. Третий вогул изображает охотника с луком и на лыжах, четвёртый голосом изображает птичку, предупреждающую оленя об опасности. Драма в том, что охотник бежит по следу оленьей матки с детёнышем. Олени убегают со сцены и снова прибегают. Такое представление происходит в маленькой юрте. Охотник всё ближе и ближе к преследуемым. Оленёнок измучен и жмётся к матери. Самка останавливается, чтобы передохнуть. Охотник догоняет и целится. В это время птичка пищит, извещая оленей об опасности. Олени убегают. Опять преследование, и опять охотник приближается, догоняет и пускает стрелу. Стрела попадает в детёныша. Детёныш не может бежать, жмётся к матери, мать лижет ему рану. Охотник натягивает другую стрелу. Зрители, как описывает присутствующий, замирают, и в публике слышатся тяжёлые вздохи и даже плач. И я по одному описанию почувствовал, что это было истинное произведение искусства».
Душан Маковицкий, врач и друг Толстого, в своих «Яснополянских записях» свидетельствует, что и другие носиловские вещи производили на писателя большое впечатление. Запись в марте 1905 года: «Дунаев читал вслух из «Нового времени» от 25 марта «По Гурии». Л.Н. слушал очень внимательно длинное чтение, был взволнован, лицо посинело, как у больного». Февраль 1907 года: «За чаем Л.Н. вспоминал, что читал в «Новом времени» 31 января Носилова из Баку. Как толпа убила двух экспроприаторов. Л.Н.: «Это ужасное событие. Это тип людей, которые не могут удержаться, их энергия так сильна. Стахович и Носилов – какое сопоставление!».
Пожалуй, многие пишущие позавидуют таким читателям и тому, какое впечатление («взволнован, лицо посинело») производило на них написанное.
Обильные цитаты и ссылки на великих в общем-то вынуждены. Не существует не только сколь-нибудь полной, но даже беглой биографии писателя, поэтому в ней так много «тёмных» мест, неясностей – почвы для легенд. Для примера можно привести лишь один факт: в предисловии к книге «Северные рассказы», которая вышла в Свердловске в 1939 году, утверждается, что писатель в свои молодые годы в Париже, в Сорбонне, учился у знаменитого географа Элизе Реклю. А из биографии французского путешественника, известного коммунара, очевидно явствует, что после разгрома Парижской коммуны, высланный реакционным правительством, он уже до самой смерти на родине не появлялся. Когда же Носилов учился у Реклю?
Всегда испытываю смущение, когда пишу это одинокое слово «писатель». Сколь бы емко оно ни было, всей полноты деятельности этого многостороннего человека даже оно передать не может. Этнография, зоология, метеорология, минералогия, геология – во всех этих науках, весьма далеких от писательства, Носилов оставил свой след. Сюда следует приплюсовать общественную деятельность и публицистику в популярном «Новом времени», весьма высоко оцененную таким взыскательным читателем, как Лев Толстой. Носиловская многогранность не вела к дилетантизму, в каждой из этих отраслей знания он работал профессионально, но справедливости ради надо отметить, что нередко остывал и уже не возвращался к занятиям, которыми когда-то увлекался.
Совершая геологические маршруты по Северному Уралу, Носилов впервые отметил распространение в Ляпинском крае мезозойских отложений, а собранная им коллекция верхнеюрских и нижнемеловых окаменелостей попала в Горный музей, где её изучали геологические авторитеты.
В верховых притоках Северной Сосьвы Носилов обнаружил несколько перспективных залежей россыпного золота, и, хотя знаток Урала Б.Н. Городков позднее писал, что Носилов несколько увеличил масштабы своего открытия, всё же оно не прошло бесследно для отечественной геологии.
Зимуя на Северном Урале, Носилов составил детальную карту бассейна Северной Сосьвы и Сыгвы масштаба 50 вёрст в английском дюйме. На протяжении более пятисот километров показаны не только все становища местных аборигенов – манси и ханты, но и те горные породы, которые исследователь наблюдал на своих многочисленных маршрутах.
Носиловские рассказы пестрят заметками о том, что он собирает гербарии тундровой флоры, делает чучела для Санкт-Петербургского зоомузея, составляет этнографическую коллекцию, подготовил подарок для Географического общества – ритуальный медвежий зуб.
Где бы ни приходилось бывать этому неуёмному путешественнику, он педантично, регулярно вёл метеорологические наблюдения. Первую свою метеостанцию Константин Дмитриевич создал на Северном Урале в устье реки Щекурья. Для этой цели приобрёл случайный дом, установил необходимые приборы, полностью руководствуясь строгими инструкциями Главной физической обсерватории. Помнят ли метеорологи Урала, кто стоял у истока регулярных метеонаблюдений за климатом Северного Урала? Среди здешних манси одинокая метеоизбушка получила название «русс-пауль».
Носилов – выдающаяся фигура в отечественной полярной метеорологии. Он первым организовал стационарное метеонаблюдение на арктическом архипелаге, устроив себе трёхлетнюю зимовку на суровой Новой Земле. Я перелистал многие труды, посвященные полярной метеорологии, но не нашёл подобного прецедента: в конце 80-х годов прошлого века Россия такого примера не знала, метео- и радиостанции на островах Ледовитого океана отечественные службы начали организовывать значительно позже. Но вот что странно, имя Носилова у историков метеорологии особым признанием не пользуется. Даже солидная «История открытия и освоения Северного морского пути», рассказывая о других инициативах Носилова, Новоземельскую учёную зимовку игнорирует. В чём тут дело? Наверное, объяснять это следует ведомственными амбициями. Носилов был вольным исследователем, профессионально к соответствующему департаменту не принадлежал и «ведомственными» историографами вынесен за скобки. Хотя на Новую Землю полярный энтузиаст попал не без помощи каких-то русских организаций, заинтересованных в освоении северных окраин. Пока точных документов не найдено, но известно, что дом для новоземельской метеостанции в Малых Кармакулах был срублен в Архангельске из превосходного сухого леса, на казенном пароходе доставлен на архипелаг и там собран. Известно также, что на станции Носилову помогали матросы, зимовавшие вместе с ним – отсюда вывод, что помогала государственная, а не общественная организация. Известно также, что Носилов после первой зимовки успел за короткую полярную навигацию (на Новую Землю пароходы в те времена совершали всего два рейса) съездить в Петербург с отчётом. Где и перед кем он отчитывался? В своих книгах Носилов, сколь бы документальны они ни были, предпочитает о своей службе умалчивать, представляя себя перед читателем свободным художником.
На Новой Земле он появился в 1887 году, имея опыт путешествий и зимовок на Северном и Полярном Урале, енисейскую экспедицию, хотя на арктическом архипелаге наш путешественник оказался прямо «из-под роскошных пальм теплого Египта». Для Новой Земли пора была сложная: к этому времени промыслы русских поморов здесь приходят в упадок, если ещё в середине века у скалистых берегов промышляли тюленя и белого медведя до сотни поморских карбасов, то к моменту появления Носилова на остров подходят только единичные суда самых рисковых промышленников. Вакуума не терпит даже Арктика: новоземельские скалы и воды зверем не оскудели, сюда зачастили вёрткие судёнышки хватких полярных бизнесменов из Норвегии. С каждой новой навигацией норвежские зверобои вели себя всё более нагло, почти уверовав, что они исконные хозяева этих земель и берегов. Даже неразворотливое царское правительство вынуждено было обратить внимание на своё забытое владение. Возникла идея заселения островов: заинтересованные энтузиасты заспорили, кто должен заселить эти малоприютные земли. Существовало два варианта: поморский или самоедский. В конце концов победила точка зрения, что самоеды большеземельской тундры более приспособлены к суровым условиям арктического архипелага и только они смогут здесь выжить и вести промыслы. С 1877 года Общество спасения на водах, которому правительство поручило щекотливое дело колонизации, наладило регулярные рейсы пароходов на Новую Землю и начало завозить на острова семьи самоедов-промысловиков. Дело продвигалось туго: с большим скрипом крутилась бюрократическая машина, да и условия жизни на Новой Земле не прельщали даже терпеливых ненцев. Три носиловские зимовки сыграли едва ли не решающую роль. Летописцы освоения Новой Земли Н. Матусевич и А. Соколов эту роль оценивают однозначно: «Возможность постоянной жизни на Новой Земле подтверждалась теперь ссылками на опыт известного путешественника Носилова». (Отметим попутно, что в их многостраничной книге «Новая Земля», выпущенной в Вологде в 1927 году, новоземельскому «колонизатору» посвящена всего одна эта строка. Вот ещё загадка – почему он постоянно попадает в «полосу отчуждения», о его роли предпочитают много не говорить). Кроме метеостанции, Носилов основал на архипелаге две ненецкие колонии в Малых Кармакулах и на берегу Маточкина Шара, первую самоедскую школу рядом с метеостанцией. Для класса долго искали место и решили, что для этой цели может подойти только жилая комната отца-миссионера, степенного монаха Ионы. «Мы живо принялись за обстановку нашей школы, – пишет Носилов в книге «У рыбаков и звероловов Севера». – Картины, какие у нас только были, поразвесили по стенам: карты распялили тут же, из заголовков газет вырезали подвижные буквы, выкрасили доску охрой... и даже на печку нашу, которая нам особенно мозолила глаза, занимая большое пространство в комнате, прикрепили несколько случайно попавших в наш багаж платков с рисунками». «Дикари» (как бы доброжелательно ни относился Носилов к своим полярным друзьям, он по обыкновению того времени всё же употреблял этот варварский термин) проявили большое усердие и стремление к грамоте. На первое занятие «народного университета» пришли не только дети промысловиков, но и сами охотники в малицах, их жены с детьми, для которых само убранство класса послужило своеобразной «приманкой». «Училась у нас даже кривая бабушка-старушка и была самым весёлым слушателем, и хотя плохо понимала грамоту, но зато чудесно всех передразнивала, кто как читает и учит». Импровизированные педагоги, конечно, могли дать слушателям немного: степенный батюшка Иона провозглашал «Отче наш», пересказывал биографию богоматери, Носилов же учил арифметике на пальцах, а на картинках из атласа демонстрировал своим завороженным слушателям, что богатства животного мира Земли не ограничиваются только тюленями, ошкуями и снежными жаворонками. «Наша аудитория, – жалуется самодеятельный педагог, – не имеет понятия о том, откуда берётся даже хлеб и как он произрастает». Зато учителя распирает гордость – ведь в Малых Кармакулах расположена самая северная в мире школа, «потому что ни на острове Шпицбергене, ни в Голландии, ни на других островах Полярного моря нет так близко к полюсу школ, и эта школа самая ближайшая его соседка». Первая группа новоземельских учеников выучилась читать и писать, особо прилежных Носилов свозил, когда пришёл казённый пароход, в Архангельск на экскурсию, где юные островитяне впервые знакомились с благами городской цивилизации. О приподнятом настроении полярного просветителя свидетельствует хотя бы этот шуточный абзац из его рассказа «Самоедская школа» о том, как школу «ревизовал» белый медведь: «С ревизора, разумеется, сняли шубу, и так как он был убит при исполнении обязанностей, быть может, был командирован нарочно ледяным министерством с самого полюса для ревизии этой школы, то шубу его подарили достойному учителю-батюшке на память».
После отъезда в 1891 году Носилова с архипелага в Малых Кармакулах была открыта настоящая школа, для которой на горке построили особый домик, имелась библиотека и даже настоящий глобус. Но осторожный батюшка Иона так и не привык к опасным «ревизорам». Ещё через пять лет Гидрографическое управление откроет на Новой Земле постоянную метеостанцию с полным штатом служащих.
Новая Земля стала постоянной темой творчества уральского писателя. После суворинского издания он неоднократно обращался к новоземельским будням в своих новых книгах.
Новоземельские рассказы, пожалуй, лучшее в творчестве писателя. Простота и безыскусность, присущие его стилю, естественно и особенно выпукло передают то ежедневное, привычное мужество, на которое обречены добровольные невольники арктического острова.
Свойственная писательской манере искренность приобретает характер беспощадной правды, жестокой откровенности, присущей только высокому искусству. Познакомившись с этими рассказами, отмечаешь у писателя характерную черту – его неиссякаемое жизнелюбие, рождённое теми испытаниями, которые выпали на его долю и долю его далёких друзей. «Жизнь, солнце, счастье, движение кругом – всё говорило о весне, о празднике, и хотелось любить...» – заканчивается жестокий и самый психологичный в творчестве Носилова рассказ «Голод».
«Голод» интересен ещё и тем, что в этом рассказе одним из действующих лиц является маленький сынишка охотника Константина Вылки – Чико (или Тыко) – гениальный ненецкий художник-самородок, в будущем советский «президент» Новой Земли (биографы художника почему-то прошли мимо этого рассказа).
Рассказы Носилова, как правило, очерковы и со временем приобретают те достоинства документа, на основе которых можно составить представление о тех или иных исторических событиях. Так бытоописание в силу верности тона, жёсткой откровенности рассказчика незаметно превращается в летописание.
В характере исследователя Носилова необходимо выделить его общественный темперамент, практическую жилку. Пожалуй, ему не присущи «чистые», созерцательно-академические наблюдения. С нетерпеливостью энтузиаста он рвался к тому, чтобы новое знание имело практический выход. После исследовательских маршрутов по Северному и Полярному Уралу у Носилова родилась идея транспортного перехода через хребет по, как он именовал свой вариант, «проходу Семена Курбского». К тому времени уже существовало несколько проектов транспортной связи европейской Печоры с сибирской Обью, а если ещё шире – Сибири с северной и далее – Западной Европой.
После экспедиции 1884 года в следующем феврале на заседании соединённых отделений математической и физической географии Русского географического общества Носилов, докладывая о своих изысканиях, особо остановился на изученном им Шокурьинском проходе. Проход соединял бассейны Печоры и Сыгвы – притока Северной Сосьвы, и, по мнению путешественника, был идеален для рельсового перехода. Здесь прямой северный бег хребта давал восточную кривизну, образуя широкую седловину. Эту необыкновенную расселину Носилов назвал Уральским провалом. Именно здесь, считал он, дружина князя Семёна Курбского в 1499 году пробралась в Сибирь и «ясашно» подчинила московскому государю северных «княсцов». Перед учёными географами Носилов высказал мысль, что «соединение рельсовым путём бассейнов рек Оби и Печоры не представляет технических затруднений и имеет за собой большие выгоды, заменяя рискованный путь через Карское море из Обской губы.
Известный уральский краевед, писатель Юрий Курочкин, считает, что эту носиловскую идею украл известный сибирский предприниматель: «Оборотистый промышленник Сибиряков опережает молодого исследователя, слава достаётся ему». В статье Курочкина («Уральский следопыт», № 6, 1968 г.) мы можем прочесть более сильные выражения: «проект, к сожалению, был перехвачен обманным образом известным деятелем Сибири А.М. Сибиряковым».
Александр Михайлович Сибиряков не в меньшей степени, чем Носилов, был прекрасным знатоком Сибири, идеей транспортного соединения Сибири с Европой заразился давно, причём Северо-Уральский тракт мыслился им как небольшая часть трансконтинентального водно-сухопутного пути, который бы соединил ни много ни мало – Белое море с Байкалом. В 1884 году, когда Носилов только появился у вершин Сабли и Телпос-Иза, по Сибиряковскому тракту уже везли сибирский хлеб, сало, меха. Трудно представить, как сын небогатого сельского священника Носилов мог конкурировать с миллионщиком Сибиряковым, хотя в конце концов сибирские проекты подчистую разорили золотопромышленника. Да и стоит ли вообще противопоставлять одного ревнителя Севера другому, как это сделал Курочкин? Слишком их было мало, энтузиастов освоения, потому что тогдашняя Сибирь скорого барыша не сулила.
Известна оценка Носиловым Сибиряковского тракта. «Санный путь и слабосильные олени, – писал он, – не могли перевозить всей массы грузов, и, вероятно, поэтому путь этот не развился как следует». Сам же Константин Дмитриевич постоянно ратовал за железную дорогу. Через четверть века после своего первого посещения Северного Урала он снова писал в «Московских ведомостях» в статье «По поводу водного пути с Оби на Печору»: «Водораздел, которым триста лет тому назад удачно воспользовался для прохода князь Курбский со своими войсками, чтобы завоевать нам Березовский край... я и избрал, ознакомившись с другими водоразделами, в 1884 году для обследования с целью соединения Оби с Печорой водным путём, отбросив мысль соединить Обь с Печорою водным путём, я остановился на этом водоразделе только как на единственно-удобном для проложения рельсового пути, который мог бы быть тут устроенным без особых затруднений в техническом отношении».
По расчетам Носилова, следовало проложить всего 135 вёрст железнодорожной колеи, чтобы соединить юрты Хорум-пауль на сосьвинской притоке Сыгве и село Усть-Щугор у впадения Щугора в Печору. Запасной вариант требовал ещё меньших расходов – предполагалось уложить только 90 верст рельсов. В то время ещё не отказались от мысли проложить канал между уральскими реками, текущими на восток и запад, поэтому Носилов выдвигал аргумент, что железнодорожный путь будет действовать круглый год, в то время как рабочее время канала не превысит в здешних условиях и пяти месяцев. По его мысли, строительство дороги через Северный Урал повлекло бы и сооружение крупного, предположительно в районе Пустозёрска, порта на Печоре, что «в стратегическом отношении ещё выгоднее, чем иметь один порт на Северном ледовитом океане» – Архангельск.
Рельсовый путь по «проходу Курбского», считал уральский энтузиаст Севера, «это единственный естественный выход, кроме Северного морского пути, к которому мы когда-нибудь придём окончательно, для вывоза хлеба из Сибири в Европу, и чем скорее мы осуществим его без лишних затрат, тем будет это лучше».
Не имея солидных средств, как, скажем, его «конкурент» А. Сибиряков, Носилов мог только будоражить общественное мнение, тормошить неразворотливых чиновников. Сразу после Северо-Уральской экспедиции, исследователь добился приёма и сделал доклад министру путей сообщения К.Н. Посьету. Министр, по словам Носилова, «крайне интересовался» изысканиями. Но экспедиция этого министерства собралась на Урал лишь через четверть века и выбрала она не удобный «проход» Курбского–Носилова, а горы между Илычем и Северной Сосьвой. Писатель вынужден был признать эту министерскую затею «рискованным предприятием, которое в корне подорвало бы всякие радужные надежды на этот путь из Сибири в Европу».
Позднее, когда в годы империалистической войны в русской прессе завязалась дискуссия о Великом северном сухопутном пути, Константин Дмитриевич отстаивал свою идею транспортного форсирования Северного Урала.
Другой «транспортной страстью» Носилова стал ямальский волок-канал. На Ямале Константин Дмитриевич впервые появился летом 1893 года. Прекрасно зная историю этих мест, он задался целью отыскать речной путь через полуостров, которым в мангазейские времена шли на своих кочах отважные поморы, добиравшиеся до «златокипящей вотчины государевой» на реке Таз в столицу пушного торга – острог Мангазея. Поморам на их крохотных судёнышках было опасно огибать полуостров, и они, укорачивая и спрямляя путь, шли по системе рек и озер Ямала, на «горбе» полуострова – водоразделе, перетаскивая свои карбасы волоком. Однако легендарный путь разочаровал исследователя. «Река Мутная оказалась маленькой речонкой, реки Зелёной вовсе нет, и путь оказался гораздо севернее, по другим рекам, через устье реки Морды».
Идея Ямальского канала родилась у Носилова во время путешествия весной и летом 1897 года, когда он проехал на оленьей упряжке по Ямалу почти две с половиной тысячи тундровых вёрст. За эти месяцы и был тщательно исследован водный путь через полуостров, путешественник уже не сомневался, что он, «обладая всем, чтобы быть удобным и дешёвым, скоро будет единственным путем в Сибирь и совершенно исключает плавание по ледяному Карскому морю». Этот «более короткий, удобный, безопасный, прямой» путь, естественно, не мог не вступить в конкуренцию с известной ледокольной идеей адмирала Степана Макарова, поэтому в пылу полемики наш земляк старался преуменьшить значение адмиральских начинаний. «Увлекаться приятно вообще, – сокрушал Носилов своего оппонента, которого по этому случаю неизменно вежливо величал «почтенным вице-адмиралом», – благодаря увлечениям, самое трудное, несбыточное порой дело становится возможным: увлечения разгоняют сомнения, но разгонят ли они льды Ледовитого океана – я что-то сильно сомневаюсь». В принципе, всю эту тираду об увлечениях можно смело отнести и к самому Носилову, но уж таковы законы дискуссии, когда один энтузиаст попрекает другого избытком увлечённости.
С высоты нашего времени, зная, что победителем в споре вышел со своими ледоколами прославленный адмирал, мы можем оценить проект Носилова как большое заблуждение. Однако разве это даёт право считать затею с ямальским каналом авантюрой чистейшей воды, «обдорской Панамой», как хлёстко выразился один из пишущих о Носилове. Да, исследования бывают несвоевременными, но бесполезными – никогда. А Носилов раз за разом возвращался на Ямал, плавал в водах Обской губы на своей яхте «Салетта», проделал трехсотверстный путь по льдам Карского моря от устья Юрибея до мыса Харасавей, ни на минуту не сомневаясь в жизненности и необходимости своего проекта и дожидаясь своего часа. Этот час настал, когда в Сараево прогремел выстрел в эрцгерцога Фердинанда. Вступив в войну с Германией, правительство России стало искать альтернативные пути и, как всегда в подобных случаях (ещё недавно такое же наблюдалось во время русско-японской войны), обратило внимание на Север. В начале 1915 года многие сибирские газеты сообщили о том, что «высочайше», то есть царём, утверждено положение совета министров о «предоставлении концессии путешественнику К.Д. Носилову на устройство речного водного пути через полуостров Ямал между Обской и Байдарацкой губами Карского моря». Писатель-концессионер предлагал «буксировать суда из Обской губы в губу Байдарацкую через реку Салетта (Лымбони по-самоедски), озеро Талын-то, лежащее на водоразделе Ямала, р. Тыловку, вытекающую из последнего, и р. Юрибей на расстоянии 300 верст до о. Литке, у мыса Марра-сале, где находится радиотелеграфная станция министерства путей сообщения и где предполагается существование порта для перегрузки сибирских судов на морские». Южный вариант носиловского канала на две тысячи вёрст сокращал путь судам и – главное, по мысли проектёра, – исключал встречу со льдами Карского моря. В подобных случаях достоинства проекта чаще всего преувеличиваются, а его недостатки, соответственно, преуменьшаются.
Носилов старался поставить дело основательно и на широкую ногу. Специально организованное товарищество он рассматривал как англо-франко-русское (одних русских денег, как всегда, не хватало). В течение трёх сезонов, начиная с 1914 года, на полуострове в районе предполагаемого канала работала партия изыскателей под руководством инженера И.И. Эльпорта. В печати Носилов развернул кампанию за учреждение срочной пароходной линии Тюмень-Лондон. Он считал, что всё это поможет начать быстрейшее освоение богатств северного края.
Однако эта незаурядная энергия стопорилась косностью царских чиновников, несмотря на то, что Носилов уже давно махнул рукой на поддержку государства и полагался только на частные средства. Великий Октябрь не поставил точку в ямальской эпопее. Первый Председатель Совнаркома хватался за любую идею, которая бы способствовала развитию Севера. Не прошла, видимо, мимо него и одна из докладных записок Носилова. Из биографической хроники В.И. Ленина известно, что он всячески содействовал Ямальской экспедиции под руководством уже знакомого нам И.И. Эльпорта. 4 сентября 1921 года Сибревком в Омске получил ленинскую телеграмму: «Предлагаю срочно принять меры, чтобы местные власти не задерживали в Омске Ямальскую экспедицию, оказывали полное содействие отправлению ее к местам работы в боевом порядке. Исполнение телеграфируйте».
Трудно было в 1921 голодном году в разрушенной гражданской войной Сибири организовать изыскательскую экспедицию. Так или иначе, Эльпорт не справился с задачей. Спор же о Ямальском канале окончательно решили в том же году. По указанию Главного гидрографического управления в составе отдельного Обь-Енисейского отряда сформировали береговую Юрибейскую партию, в задачу которой и вменялось обследование спорного варианта. Вывод формировался однозначно – путь непригоден. Менялись условия плавания, флот наращивал тоннаж и мощности, советский Север для освоения требовал не поморских кочей, а современных кораблей.
Казалось бы, исследования проведены впустую. Но, повторюсь, в науке даже отрицательный результат всегда плюс. Впервые на полуострове проводились широкомасштабные гидрографические и топографические работы, кроме того, в отчете руководителя сибирских гидрографов Б.А. Сергеевского мы находим упоминание о том, что к береговой партии был прикомандирован геолог Теплоухов. «На восточном берегу у озера Сяо-То встречены куски породы, горящей с сильной копотью и при горении размягчающейся. Теплоухов высказал предположение, что это горючий смолистый сланец». Этот специалист, даже инициалы которого неизвестны, был первым профессиональным геологом, который пришёл на землю Ямала. И если сегодня в недрах арктического полуострова обнаружены десятки крупных месторождений природного газа и газового конденсата, если здесь открыта мощная заполярная нефть, то разве не со скромных успехов геолога Теплоухова начиналась «сенсация века» – ведь всегда должен быть первый, кто привлекает внимание к какой-то территории. В этом косвенная заслуга и Константина Носилова с его «несвоевременным, опоздавшим» проектом Ямальского канала. Вспомним провидческие слова Павла Бажова: «Мы ещё вернёмся к северу Тюменской области, вот увидите!»
Но надо полагать, что сам Константин Дмитриевич, которому шёл уже седьмой десяток, узнав гидрографические новости, воспринял их как погребальный звон. Можно ли в течение долгих десятков лет отстаивать идею, не веря в её жизнеспособность? Да, он заблуждался, но не знал этого. Иногда мы судим человека с точки зрения своего времени, когда уже знаем приговор истории. Мы-то знаем, но он? Каждый энтузиаст защищает свою идею, видя в ней панацею, так и Носилов искренне верил в свою миссию «канального» облагодетельствования Тюменского Севера.
И снова носиловский парадокс. Мы знаем его как отчаянного путешественника, смелого полярного зимовщика, большого северного патриота. Но, выступив против адмирала Макарова, он автоматически записал себя в ретрограды, а как автор идеи канала в обход Карского моря попал в трусы, потому что всех потенциальных противников Северного морского пути его сторонники зачисляли в разряд боящихся льдов.
Нет, положительно жизнь этого человека полна противоречий, и если кто захочет, то к его благородным попыткам всегда сможет приноровить знак минус.
Во второй половине девятисотых годов Носилов познакомился с известными издателями супругами Е.Н. и Д.И. Тихомировыми, которые выпускали журналы «Юная Россия» («Детское чтение») и «Педагогический листок». Это знакомство переросло в крепкое содружество, самое плодотворное для Носилова. В издательстве Тихомировых вышло восемь книг его рассказов и очерков: «Золотое время», «На диком Севере» (два томика), «В снегах», «На охоте», «В лесах», «Таня Логай», «У рыбаков и звероловов Севера».
Эти книжки – история его жизни и путешествий, летопись встреч на его жизненных дорогах, гимн человеческому мужеству и дружбе.
Я всё хочу понять секрет очарования этих непритязательных рассказов и книг. Мы не найдём в них литературных красот, да автор и не стремится поразить читателя блеском словесного мастерства. Скорей наоборот, подзаголовки предупреждают: «из впечатлений», «из жизни», «из путевых наблюдений».
Конечно, подкупает искренность тона, беспощадная правдивость рассказчика, простое, безыскусное описание неординарных ситуаций, в которые постоянно попадает автор. Не безразличен и северный фон повествования. Всё это заставляет забывать некоторые издержки стиля, не останавливать внимание на длинностных и скучных описаниях в духе беллетристов прошлого века. Но есть в этих книгах что-то ещё, исподволь подкупающее, подогревающее читательский интерес. Личность самого автора? Да, наверное, и это, потому что Носилов как бы ведёт нас с собой по торной тропе своей жизни. Но когда отложишь стопку прочитанных книг и задумаешься, вдруг придёт осознание того, что все они – книги о друзьях. Как никто другой, Носилов умел находить друзей и быть надёжным другом. Старый ли слепой манси дедушка Савва, новоземельский ли юный художник Юдик, отважный ли охотник на белых медведей самоед Фома, новоявленный ли полярный просветитель отец Иона – они не просто герои, но и друзья автора, и это недекларируемое дружество вводит читателя в большую северную семью людей простых и отважных.
Носилову много приходилось жить среди тех людей, которые в царской России носили официальную кличку «инородцев» – ненцев, манси, коми, ханты. Он и сам порой не стеснялся писать слово «дикари». Но существо его отношений с этими «дикарями» было подлинно гуманистическим, начиная с самого первого путешествия на Северный Урал. «По прибытии моём сюда инородцы сразу стали ко мне в самые дружелюбные отношения, которые я поддерживаю прививкой оспы, медицинской помощью и частыми визитами в их юрты, где за угощением сырой рыбой и мясом много толкую с ними, – писал он в отчёте в «Известия императорского географического общества». – Они очень любознательны, гостеприимны и откровенны; часто приезжают ко мне пить чай, а если случается, что кто-нибудь болен или даже и не болен, но я начинаю уверять в том, что он болен, то они под предлогом исследования болезни позволяют делать антропологические измерения и только стесняются, когда я близко и пристально смотрю в глаза для определения их цвета». Исследователю часто приходилось играть роль третейского судьи, разбирая тяжбы, возникавшие между здешними охотниками и рыбаками. От манси Носилов получил уважительный титул «хонпетрус» – царский писарь. Его уважительное отношение к мужественным аборигенам Севера было взаимным. Павел Бажов называл это носиловское качество – «пробудить в людях сочувствие к обездоленным, воспитывать в человеке человеческое». Пожалуй, более точно пафос творчества Носилова и не выразишь.
Я смотрю на его портрет, где он изображён в меховой дохе с какой-то новейшей двустволкой в спокойных руках. Высокий лоб, широкий разлёт бровей, упрямый рот, внимательный, вперед устремлённый взгляд. Казалось бы, портрет не сомневающегося, уверенного в себе человека. Но вглядимся в глаза и увидим в них мечтательность, неизжитую, не прошедшую детскость. Этот уверенный первопроходец так и не спрятал в себе сельского мальчишку, мечтавшего о дальних странствиях. Носилов прожил богатую, сложную и нетрафаретную жизнь, но вот осуществились ли все его мечты?
И ещё один урок носиловской жизни. Он себя считал партикулярным человеком. Частным человеком. Работая во славу России, он старался всё делать сам, как можно меньше зависеть от государства. Обращался к нему положительно в редких случаях. Говоря по-современному, он человек, сделавший себя сам. Ответственный за себя. Свою ответственность он ни на кого не перекладывает. Его достижения и его неудачи – только его. Носиловские. За советские годы мы отучились от такой личной ответственности русского человека. Жизнь Константина Носилова напомнит нам об этом правиле человека цивилизованного мира.
Анатолий Омельчук
К. Д. Носилов
ЗОЛОТАЯ СТРОКА
И вот, когда прочитаны и перечитаны сотни страниц его рассказов и очерков, путевых впечатлений и заметок, перелистаны многие документы, перелопачены сотни старых книг и журналов, когда можно стряхнуть с рук желтую пыль обветшавших газетных страниц, когда можно наконец-то свободно вздохнуть, потому что узнал о нем всё, что только и можно было узнать, вот здесь-то и поджидает неожиданный вопрос: кто же он – твой загадочный герой? Чем больше ты узнавал о нём, тем больше он скрывался от тебя, хотя, казалось бы, вовсе и не задавался подобной целью.
Как не появиться невольному вопросу, что мы можем вообще узнать о человеке, жизнь которого даже как бы выставлена напоказ, который написал о себе столько, что хватило бы нескольким биографиям. Будет ли наше знание полным, или ему суждено лишь чуть-чуть приоткрыть завесу над человеческой личностью, а та, неразгаданная, часть будет по-прежнему манить, заставлять искать, мучиться, снова искать?..
Мне нравится один из портретов этого человека. Наверное, не самый лучший и уж наверняка не самый законченный. Художник оставил на белом листе чистые места, не заполнил пространство, он, кажется, боялся определенности, боялся, что сугубая конкретность портрета сделает его неточным. Не подсказывает ли этот портрет, что исчерпывающая законченность пространства или биографического фактажа вовсе не свидетельствует об исчерпанности сути человеческой личности? Может, человеку, как всякому неисследованному континенту, необходимы эти белые пятна, которые и манят, и привлекают к себе, и заставляют искать?
Можно говорить о нём в апологетическом жанре, найти превосходные степени лестных эпитетов. Выдающийся путешественник, замечательный писатель. Яркий публицист. Неистовый энтузиаст освоения Севера.
Он добровольно уезжает на полярный архипелаг Новая Земля, проводит три суровые зимовки, организует там первую российскую метеонаблюдательную станцию – арктический стационар – прообраз будущих отечественных полярок.
Он в труднейших условиях ведёт плодотворные поиски экономичных путей сообщения через Полярный Урал, чтобы соединить Сибирь с морскими путями Европы. На протяжении всей жизни ратует за развитие забытых северных окраин.
Он четыре с половиной десятилетия своей литературной и публицистической деятельности страстно обличает национальную политику царского самодержавия, рисует симпатичные образы полярных аборигенов, призывает к гуманному обращению с угнетёнными «дикарями Севера», раскрывает в своих книгах юному русскому читателю всю красоту, привлекательный колорит Севера и оригинальный мир северного человека, по существу, знакомит читающую Россию с ее дальним Севером.
Он, выбирая места, где не ступала нога человека, совершает трудные путешествия, охватившие весь Северный Урал, Печорский край, полуостров Ямал, Среднюю Азию и Дальний Восток.
Он вкладывает свои средства в проект, который позволял полярным мореходам сократить трассу Северного морского пути на две тысячи миль, что способствовало бы развитию связей между развивающейся Сибирью и промышленной Европой.
Он организует первую советскую экспедицию на заполярный полуостров Ямал, экспедицию, содействие которой оказывал первый Председатель Совета Народных Комиссаров В.И. Ленин.
Он оставил свой след в минералогии, географии, гидрометеорологии, этнографии, антропологии, геологии.
Среди тех, с кем он поддерживал связи, Антон Чехов, Элизе Реклю, Александр Попов, Фритьоф Нансен.
Нет-нет, они не специально собраны, эти хвалебные эпитеты. Это – правда.
Но...
Забытый странствователь, чьи путешествия практически ничего не дали науке. Состоятельный провинциал, сибаритски прожигавший жизнь в приятных прогулках по планете. Средней руки беллетрист, к произведениям которого утратили интерес даже историки литературы. Дилетант, который так и не стал профессионалом в точных науках. Прожектёр, не понимавший условий, в которых жил.
И это тоже о нём. И тоже – правда?
А может, правда не в этих крайних мнениях, а, как всегда, в золотой середине?
Но ведь это не просто его характеристики. Это – и наше отношение к его делам и книгам. Как мы оценим – выдающийся или посредственный. Это – отношение времени к нему. Отношение времени к любой человеческой личности. Когда задумываешься о нем, непременно задумаешься о себе: а что сам – каждый из нас – оставит после себя? Нет, не человечеству. Времени. Что оставляет времени после себя человек?
Он и выдающийся, и средний, и посредственный. В нем всё это есть, как во всякой живущей и противоречивой в своей жизненности личности. Но его незаурядность поднимается над его заурядностью. В его жизни было главное – была попытка. Человеку от природы даны разные возможности, но один покорно смирился с тем, что ему предназначила судьба, другой же, словно не ведая о своём «потолке», пробует пробиться через него то в одном, то в другом месте и при этом набивает себе шишки.
Можно оспорить, был ли он талантливым беллетристом или этнографом, геологом или публицистом. Но безусловно одно – в нём жили талант искателя, привлекательное человеческое качество неутолимости духа, неудовлетворённость ищущей натуры. Даже если оценивать то, что он сделал, по-разному – нестеснительно дерзко или провинциально скромно – даже в этих рамках должно сказать, что подвиг своей человеческой жизни, свой жизненный путь Константин Дмитриевич Носилов прошёл смело, дерзновенно, поэтому-то и сумел, успел немало.
Понимая, что одним определением далеко не исчерпывается его деятельная сущность, буду все-таки называть его так – писатель. Он был прежде всего пишущий человек, и всё, что бы ни делал, старался запечатлеть на бумаге. Это было его способом действия, способом влияния на действительность. Не единственным, но главным,
И все же непонятному року оказалась подвержена его посмертная судьба. Я взялся за исследование жизни нашего замечательного земляка, возможно, только потому, что прямо-таки по сердцу резанула несправедливость той рубрики, которая стояла над газетной заметкой, посвящённой ему, – «Забытые имена». Его имя не один десяток лет было, что называется, и на виду, и на слуху; и вот быстротечное время делает всё, чтобы унести из памяти потомков человеческой личности обаяние его непоседливой и противоречивой натуры. На камнях, на которых он хотел оставить свои знаки, – только тени, только смутное, размытое подобие того, чем он стремился обозначить свою жизнь.
Как ни трудно смириться душе с этим мёртвым и несправедливым словом «забытый», разумом осознаёшь, что для исторического забвения дал повод и сам Носилов. Недаром имя плодовитого писателя мы скорее отыщем в комментарии к Чехову и Толстому, в примечаниях и сносках к описаниям нынешних полярных путешествий, чем в истории отечественной литературы, в летописи освоения Севера. В своих книгах Носилов предельно автобиографичен, но из его очерков можно узнать лишь о его кочевом житье-бытье где-нибудь на полярном архипелаге, в таёжной сибирской глухомани или в голых казахских степях. Он подробно рассказывает о том, что видел, о людях, с которыми встречался. Но, ведя повествование от первого лица, он умудряется ничего не сказать о себе, как бы априори считая, что жизнь его души неинтересна читателям.
«О Носилове можно написать целое исследование.
Ведь он был первым русским человеком, который предлагал проект освоения Ямальского полуострова и рассказывал о народностях Севера, которых царские чиновники и купечество называли самоедами... Мы еще вернёмся к северу Тюменской области, вот увидите!
П.П. Бажов».
В 1903 году в столичном издательстве известного А.С. Суворина вышел солидный том «очерков и набросков» «На Новой Земле» уральского писателя и путешественника Константина Дмитриевича Носилова. За «кулисами» этого издания стоял Антон Павлович Чехов. Взаимоотношения двух коллег особо тесными не назовёшь – за десяток лет эпистолярного знакомства (первым написал Носилов в 1895 году) – всего десяток писем. Лично, кажется, они знакомы не были, хотя и приглашали друг друга: один – в Ялту, другой – на кумыс в киргизскую степь. Но Чехов знал творчество своего уральского собрата, ценил его, помогал немногословно, но действенно.
«Многоуважаемый Константин Дмитриевич. Вы писали мне как-то, что собираетесь издать свои сочинения, – обращался Чехов из Ялты в апреле 1902 года. – Если Вы ещё не решили окончательно, в какой именно типографии будете печатать Вашу книгу, то, приехав в Петербург, побывайте у представителя книжной фирмы «Знание» Константина Петровича Пятницкого. Я уже говорил с ним о Вас. Эта фирма, мне так кажется, для Вас подходящая. Она издала много хорошего... В «Знании» верховодят очень порядочные люди. Книга Ваша пойдёт прекрасно».
Всего несколько строк, а в них – и ненавязчивая поддержка, и деликатность, и умение внушить уверенность.
Ответная благодарность, естественно, не формальна: «Глубоко признателен Вам за дорогие для меня Ваши письма».
Другим великим читателем уральца был Толстой. Заочно познакомил их тот же Чехов. В его «дневниковых записях» за 1897 год читаем: «С 25 марта по 10 апреля я лежал в клинике Остроумова. Кровохарканье. В обеих верхушках хрипы, в правой притупление. 28 марта приходил ко мне Толстой Л.Н.: поговорили о бессмертии. Я рассказал ему содержание рассказа Носилова «Театр у вогулов» – и он, по-видимому, прослушал с большим удовольствием».
Великий Лев не только прослушал. Кто читал его «безумный парадокс» «Что такое искусство», наверное, обратил внимание на большую скрытую цитату из носиловского рассказа. Её, пожалуй, стоит привести, чтобы понять, что же привлекло Толстого, исповедующего кредо, что «настоящее искусство бывает скромно», в незамысловатом вогульском действе, описанном Носиловым.
«Недавно я прочёл рассказ о театре у дикого народа вогулов, – точно пересказывает Толстой содержание (после встреч с Чеховым он, видимо, нашёл приложение к газете «Новое время», где печатался очерк «Вогульский театр»). – Одним из присутствующих описывается такое представление: один большой вогул, другой маленький, оба одеты в оленьи шкуры, изображают один – самку оленя, другой – детёныша. Третий вогул изображает охотника с луком и на лыжах, четвёртый голосом изображает птичку, предупреждающую оленя об опасности. Драма в том, что охотник бежит по следу оленьей матки с детёнышем. Олени убегают со сцены и снова прибегают. Такое представление происходит в маленькой юрте. Охотник всё ближе и ближе к преследуемым. Оленёнок измучен и жмётся к матери. Самка останавливается, чтобы передохнуть. Охотник догоняет и целится. В это время птичка пищит, извещая оленей об опасности. Олени убегают. Опять преследование, и опять охотник приближается, догоняет и пускает стрелу. Стрела попадает в детёныша. Детёныш не может бежать, жмётся к матери, мать лижет ему рану. Охотник натягивает другую стрелу. Зрители, как описывает присутствующий, замирают, и в публике слышатся тяжёлые вздохи и даже плач. И я по одному описанию почувствовал, что это было истинное произведение искусства».
Душан Маковицкий, врач и друг Толстого, в своих «Яснополянских записях» свидетельствует, что и другие носиловские вещи производили на писателя большое впечатление. Запись в марте 1905 года: «Дунаев читал вслух из «Нового времени» от 25 марта «По Гурии». Л.Н. слушал очень внимательно длинное чтение, был взволнован, лицо посинело, как у больного». Февраль 1907 года: «За чаем Л.Н. вспоминал, что читал в «Новом времени» 31 января Носилова из Баку. Как толпа убила двух экспроприаторов. Л.Н.: «Это ужасное событие. Это тип людей, которые не могут удержаться, их энергия так сильна. Стахович и Носилов – какое сопоставление!».
Пожалуй, многие пишущие позавидуют таким читателям и тому, какое впечатление («взволнован, лицо посинело») производило на них написанное.
Обильные цитаты и ссылки на великих в общем-то вынуждены. Не существует не только сколь-нибудь полной, но даже беглой биографии писателя, поэтому в ней так много «тёмных» мест, неясностей – почвы для легенд. Для примера можно привести лишь один факт: в предисловии к книге «Северные рассказы», которая вышла в Свердловске в 1939 году, утверждается, что писатель в свои молодые годы в Париже, в Сорбонне, учился у знаменитого географа Элизе Реклю. А из биографии французского путешественника, известного коммунара, очевидно явствует, что после разгрома Парижской коммуны, высланный реакционным правительством, он уже до самой смерти на родине не появлялся. Когда же Носилов учился у Реклю?
Всегда испытываю смущение, когда пишу это одинокое слово «писатель». Сколь бы емко оно ни было, всей полноты деятельности этого многостороннего человека даже оно передать не может. Этнография, зоология, метеорология, минералогия, геология – во всех этих науках, весьма далеких от писательства, Носилов оставил свой след. Сюда следует приплюсовать общественную деятельность и публицистику в популярном «Новом времени», весьма высоко оцененную таким взыскательным читателем, как Лев Толстой. Носиловская многогранность не вела к дилетантизму, в каждой из этих отраслей знания он работал профессионально, но справедливости ради надо отметить, что нередко остывал и уже не возвращался к занятиям, которыми когда-то увлекался.
Совершая геологические маршруты по Северному Уралу, Носилов впервые отметил распространение в Ляпинском крае мезозойских отложений, а собранная им коллекция верхнеюрских и нижнемеловых окаменелостей попала в Горный музей, где её изучали геологические авторитеты.
В верховых притоках Северной Сосьвы Носилов обнаружил несколько перспективных залежей россыпного золота, и, хотя знаток Урала Б.Н. Городков позднее писал, что Носилов несколько увеличил масштабы своего открытия, всё же оно не прошло бесследно для отечественной геологии.
Зимуя на Северном Урале, Носилов составил детальную карту бассейна Северной Сосьвы и Сыгвы масштаба 50 вёрст в английском дюйме. На протяжении более пятисот километров показаны не только все становища местных аборигенов – манси и ханты, но и те горные породы, которые исследователь наблюдал на своих многочисленных маршрутах.
Носиловские рассказы пестрят заметками о том, что он собирает гербарии тундровой флоры, делает чучела для Санкт-Петербургского зоомузея, составляет этнографическую коллекцию, подготовил подарок для Географического общества – ритуальный медвежий зуб.
Где бы ни приходилось бывать этому неуёмному путешественнику, он педантично, регулярно вёл метеорологические наблюдения. Первую свою метеостанцию Константин Дмитриевич создал на Северном Урале в устье реки Щекурья. Для этой цели приобрёл случайный дом, установил необходимые приборы, полностью руководствуясь строгими инструкциями Главной физической обсерватории. Помнят ли метеорологи Урала, кто стоял у истока регулярных метеонаблюдений за климатом Северного Урала? Среди здешних манси одинокая метеоизбушка получила название «русс-пауль».
Носилов – выдающаяся фигура в отечественной полярной метеорологии. Он первым организовал стационарное метеонаблюдение на арктическом архипелаге, устроив себе трёхлетнюю зимовку на суровой Новой Земле. Я перелистал многие труды, посвященные полярной метеорологии, но не нашёл подобного прецедента: в конце 80-х годов прошлого века Россия такого примера не знала, метео- и радиостанции на островах Ледовитого океана отечественные службы начали организовывать значительно позже. Но вот что странно, имя Носилова у историков метеорологии особым признанием не пользуется. Даже солидная «История открытия и освоения Северного морского пути», рассказывая о других инициативах Носилова, Новоземельскую учёную зимовку игнорирует. В чём тут дело? Наверное, объяснять это следует ведомственными амбициями. Носилов был вольным исследователем, профессионально к соответствующему департаменту не принадлежал и «ведомственными» историографами вынесен за скобки. Хотя на Новую Землю полярный энтузиаст попал не без помощи каких-то русских организаций, заинтересованных в освоении северных окраин. Пока точных документов не найдено, но известно, что дом для новоземельской метеостанции в Малых Кармакулах был срублен в Архангельске из превосходного сухого леса, на казенном пароходе доставлен на архипелаг и там собран. Известно также, что на станции Носилову помогали матросы, зимовавшие вместе с ним – отсюда вывод, что помогала государственная, а не общественная организация. Известно также, что Носилов после первой зимовки успел за короткую полярную навигацию (на Новую Землю пароходы в те времена совершали всего два рейса) съездить в Петербург с отчётом. Где и перед кем он отчитывался? В своих книгах Носилов, сколь бы документальны они ни были, предпочитает о своей службе умалчивать, представляя себя перед читателем свободным художником.
На Новой Земле он появился в 1887 году, имея опыт путешествий и зимовок на Северном и Полярном Урале, енисейскую экспедицию, хотя на арктическом архипелаге наш путешественник оказался прямо «из-под роскошных пальм теплого Египта». Для Новой Земли пора была сложная: к этому времени промыслы русских поморов здесь приходят в упадок, если ещё в середине века у скалистых берегов промышляли тюленя и белого медведя до сотни поморских карбасов, то к моменту появления Носилова на остров подходят только единичные суда самых рисковых промышленников. Вакуума не терпит даже Арктика: новоземельские скалы и воды зверем не оскудели, сюда зачастили вёрткие судёнышки хватких полярных бизнесменов из Норвегии. С каждой новой навигацией норвежские зверобои вели себя всё более нагло, почти уверовав, что они исконные хозяева этих земель и берегов. Даже неразворотливое царское правительство вынуждено было обратить внимание на своё забытое владение. Возникла идея заселения островов: заинтересованные энтузиасты заспорили, кто должен заселить эти малоприютные земли. Существовало два варианта: поморский или самоедский. В конце концов победила точка зрения, что самоеды большеземельской тундры более приспособлены к суровым условиям арктического архипелага и только они смогут здесь выжить и вести промыслы. С 1877 года Общество спасения на водах, которому правительство поручило щекотливое дело колонизации, наладило регулярные рейсы пароходов на Новую Землю и начало завозить на острова семьи самоедов-промысловиков. Дело продвигалось туго: с большим скрипом крутилась бюрократическая машина, да и условия жизни на Новой Земле не прельщали даже терпеливых ненцев. Три носиловские зимовки сыграли едва ли не решающую роль. Летописцы освоения Новой Земли Н. Матусевич и А. Соколов эту роль оценивают однозначно: «Возможность постоянной жизни на Новой Земле подтверждалась теперь ссылками на опыт известного путешественника Носилова». (Отметим попутно, что в их многостраничной книге «Новая Земля», выпущенной в Вологде в 1927 году, новоземельскому «колонизатору» посвящена всего одна эта строка. Вот ещё загадка – почему он постоянно попадает в «полосу отчуждения», о его роли предпочитают много не говорить). Кроме метеостанции, Носилов основал на архипелаге две ненецкие колонии в Малых Кармакулах и на берегу Маточкина Шара, первую самоедскую школу рядом с метеостанцией. Для класса долго искали место и решили, что для этой цели может подойти только жилая комната отца-миссионера, степенного монаха Ионы. «Мы живо принялись за обстановку нашей школы, – пишет Носилов в книге «У рыбаков и звероловов Севера». – Картины, какие у нас только были, поразвесили по стенам: карты распялили тут же, из заголовков газет вырезали подвижные буквы, выкрасили доску охрой... и даже на печку нашу, которая нам особенно мозолила глаза, занимая большое пространство в комнате, прикрепили несколько случайно попавших в наш багаж платков с рисунками». «Дикари» (как бы доброжелательно ни относился Носилов к своим полярным друзьям, он по обыкновению того времени всё же употреблял этот варварский термин) проявили большое усердие и стремление к грамоте. На первое занятие «народного университета» пришли не только дети промысловиков, но и сами охотники в малицах, их жены с детьми, для которых само убранство класса послужило своеобразной «приманкой». «Училась у нас даже кривая бабушка-старушка и была самым весёлым слушателем, и хотя плохо понимала грамоту, но зато чудесно всех передразнивала, кто как читает и учит». Импровизированные педагоги, конечно, могли дать слушателям немного: степенный батюшка Иона провозглашал «Отче наш», пересказывал биографию богоматери, Носилов же учил арифметике на пальцах, а на картинках из атласа демонстрировал своим завороженным слушателям, что богатства животного мира Земли не ограничиваются только тюленями, ошкуями и снежными жаворонками. «Наша аудитория, – жалуется самодеятельный педагог, – не имеет понятия о том, откуда берётся даже хлеб и как он произрастает». Зато учителя распирает гордость – ведь в Малых Кармакулах расположена самая северная в мире школа, «потому что ни на острове Шпицбергене, ни в Голландии, ни на других островах Полярного моря нет так близко к полюсу школ, и эта школа самая ближайшая его соседка». Первая группа новоземельских учеников выучилась читать и писать, особо прилежных Носилов свозил, когда пришёл казённый пароход, в Архангельск на экскурсию, где юные островитяне впервые знакомились с благами городской цивилизации. О приподнятом настроении полярного просветителя свидетельствует хотя бы этот шуточный абзац из его рассказа «Самоедская школа» о том, как школу «ревизовал» белый медведь: «С ревизора, разумеется, сняли шубу, и так как он был убит при исполнении обязанностей, быть может, был командирован нарочно ледяным министерством с самого полюса для ревизии этой школы, то шубу его подарили достойному учителю-батюшке на память».
После отъезда в 1891 году Носилова с архипелага в Малых Кармакулах была открыта настоящая школа, для которой на горке построили особый домик, имелась библиотека и даже настоящий глобус. Но осторожный батюшка Иона так и не привык к опасным «ревизорам». Ещё через пять лет Гидрографическое управление откроет на Новой Земле постоянную метеостанцию с полным штатом служащих.
Новая Земля стала постоянной темой творчества уральского писателя. После суворинского издания он неоднократно обращался к новоземельским будням в своих новых книгах.
Новоземельские рассказы, пожалуй, лучшее в творчестве писателя. Простота и безыскусность, присущие его стилю, естественно и особенно выпукло передают то ежедневное, привычное мужество, на которое обречены добровольные невольники арктического острова.
Свойственная писательской манере искренность приобретает характер беспощадной правды, жестокой откровенности, присущей только высокому искусству. Познакомившись с этими рассказами, отмечаешь у писателя характерную черту – его неиссякаемое жизнелюбие, рождённое теми испытаниями, которые выпали на его долю и долю его далёких друзей. «Жизнь, солнце, счастье, движение кругом – всё говорило о весне, о празднике, и хотелось любить...» – заканчивается жестокий и самый психологичный в творчестве Носилова рассказ «Голод».
«Голод» интересен ещё и тем, что в этом рассказе одним из действующих лиц является маленький сынишка охотника Константина Вылки – Чико (или Тыко) – гениальный ненецкий художник-самородок, в будущем советский «президент» Новой Земли (биографы художника почему-то прошли мимо этого рассказа).
Рассказы Носилова, как правило, очерковы и со временем приобретают те достоинства документа, на основе которых можно составить представление о тех или иных исторических событиях. Так бытоописание в силу верности тона, жёсткой откровенности рассказчика незаметно превращается в летописание.
В характере исследователя Носилова необходимо выделить его общественный темперамент, практическую жилку. Пожалуй, ему не присущи «чистые», созерцательно-академические наблюдения. С нетерпеливостью энтузиаста он рвался к тому, чтобы новое знание имело практический выход. После исследовательских маршрутов по Северному и Полярному Уралу у Носилова родилась идея транспортного перехода через хребет по, как он именовал свой вариант, «проходу Семена Курбского». К тому времени уже существовало несколько проектов транспортной связи европейской Печоры с сибирской Обью, а если ещё шире – Сибири с северной и далее – Западной Европой.
После экспедиции 1884 года в следующем феврале на заседании соединённых отделений математической и физической географии Русского географического общества Носилов, докладывая о своих изысканиях, особо остановился на изученном им Шокурьинском проходе. Проход соединял бассейны Печоры и Сыгвы – притока Северной Сосьвы, и, по мнению путешественника, был идеален для рельсового перехода. Здесь прямой северный бег хребта давал восточную кривизну, образуя широкую седловину. Эту необыкновенную расселину Носилов назвал Уральским провалом. Именно здесь, считал он, дружина князя Семёна Курбского в 1499 году пробралась в Сибирь и «ясашно» подчинила московскому государю северных «княсцов». Перед учёными географами Носилов высказал мысль, что «соединение рельсовым путём бассейнов рек Оби и Печоры не представляет технических затруднений и имеет за собой большие выгоды, заменяя рискованный путь через Карское море из Обской губы.
Известный уральский краевед, писатель Юрий Курочкин, считает, что эту носиловскую идею украл известный сибирский предприниматель: «Оборотистый промышленник Сибиряков опережает молодого исследователя, слава достаётся ему». В статье Курочкина («Уральский следопыт», № 6, 1968 г.) мы можем прочесть более сильные выражения: «проект, к сожалению, был перехвачен обманным образом известным деятелем Сибири А.М. Сибиряковым».
Александр Михайлович Сибиряков не в меньшей степени, чем Носилов, был прекрасным знатоком Сибири, идеей транспортного соединения Сибири с Европой заразился давно, причём Северо-Уральский тракт мыслился им как небольшая часть трансконтинентального водно-сухопутного пути, который бы соединил ни много ни мало – Белое море с Байкалом. В 1884 году, когда Носилов только появился у вершин Сабли и Телпос-Иза, по Сибиряковскому тракту уже везли сибирский хлеб, сало, меха. Трудно представить, как сын небогатого сельского священника Носилов мог конкурировать с миллионщиком Сибиряковым, хотя в конце концов сибирские проекты подчистую разорили золотопромышленника. Да и стоит ли вообще противопоставлять одного ревнителя Севера другому, как это сделал Курочкин? Слишком их было мало, энтузиастов освоения, потому что тогдашняя Сибирь скорого барыша не сулила.
Известна оценка Носиловым Сибиряковского тракта. «Санный путь и слабосильные олени, – писал он, – не могли перевозить всей массы грузов, и, вероятно, поэтому путь этот не развился как следует». Сам же Константин Дмитриевич постоянно ратовал за железную дорогу. Через четверть века после своего первого посещения Северного Урала он снова писал в «Московских ведомостях» в статье «По поводу водного пути с Оби на Печору»: «Водораздел, которым триста лет тому назад удачно воспользовался для прохода князь Курбский со своими войсками, чтобы завоевать нам Березовский край... я и избрал, ознакомившись с другими водоразделами, в 1884 году для обследования с целью соединения Оби с Печорой водным путём, отбросив мысль соединить Обь с Печорою водным путём, я остановился на этом водоразделе только как на единственно-удобном для проложения рельсового пути, который мог бы быть тут устроенным без особых затруднений в техническом отношении».
По расчетам Носилова, следовало проложить всего 135 вёрст железнодорожной колеи, чтобы соединить юрты Хорум-пауль на сосьвинской притоке Сыгве и село Усть-Щугор у впадения Щугора в Печору. Запасной вариант требовал ещё меньших расходов – предполагалось уложить только 90 верст рельсов. В то время ещё не отказались от мысли проложить канал между уральскими реками, текущими на восток и запад, поэтому Носилов выдвигал аргумент, что железнодорожный путь будет действовать круглый год, в то время как рабочее время канала не превысит в здешних условиях и пяти месяцев. По его мысли, строительство дороги через Северный Урал повлекло бы и сооружение крупного, предположительно в районе Пустозёрска, порта на Печоре, что «в стратегическом отношении ещё выгоднее, чем иметь один порт на Северном ледовитом океане» – Архангельск.
Рельсовый путь по «проходу Курбского», считал уральский энтузиаст Севера, «это единственный естественный выход, кроме Северного морского пути, к которому мы когда-нибудь придём окончательно, для вывоза хлеба из Сибири в Европу, и чем скорее мы осуществим его без лишних затрат, тем будет это лучше».
Не имея солидных средств, как, скажем, его «конкурент» А. Сибиряков, Носилов мог только будоражить общественное мнение, тормошить неразворотливых чиновников. Сразу после Северо-Уральской экспедиции, исследователь добился приёма и сделал доклад министру путей сообщения К.Н. Посьету. Министр, по словам Носилова, «крайне интересовался» изысканиями. Но экспедиция этого министерства собралась на Урал лишь через четверть века и выбрала она не удобный «проход» Курбского–Носилова, а горы между Илычем и Северной Сосьвой. Писатель вынужден был признать эту министерскую затею «рискованным предприятием, которое в корне подорвало бы всякие радужные надежды на этот путь из Сибири в Европу».
Позднее, когда в годы империалистической войны в русской прессе завязалась дискуссия о Великом северном сухопутном пути, Константин Дмитриевич отстаивал свою идею транспортного форсирования Северного Урала.
Другой «транспортной страстью» Носилова стал ямальский волок-канал. На Ямале Константин Дмитриевич впервые появился летом 1893 года. Прекрасно зная историю этих мест, он задался целью отыскать речной путь через полуостров, которым в мангазейские времена шли на своих кочах отважные поморы, добиравшиеся до «златокипящей вотчины государевой» на реке Таз в столицу пушного торга – острог Мангазея. Поморам на их крохотных судёнышках было опасно огибать полуостров, и они, укорачивая и спрямляя путь, шли по системе рек и озер Ямала, на «горбе» полуострова – водоразделе, перетаскивая свои карбасы волоком. Однако легендарный путь разочаровал исследователя. «Река Мутная оказалась маленькой речонкой, реки Зелёной вовсе нет, и путь оказался гораздо севернее, по другим рекам, через устье реки Морды».
Идея Ямальского канала родилась у Носилова во время путешествия весной и летом 1897 года, когда он проехал на оленьей упряжке по Ямалу почти две с половиной тысячи тундровых вёрст. За эти месяцы и был тщательно исследован водный путь через полуостров, путешественник уже не сомневался, что он, «обладая всем, чтобы быть удобным и дешёвым, скоро будет единственным путем в Сибирь и совершенно исключает плавание по ледяному Карскому морю». Этот «более короткий, удобный, безопасный, прямой» путь, естественно, не мог не вступить в конкуренцию с известной ледокольной идеей адмирала Степана Макарова, поэтому в пылу полемики наш земляк старался преуменьшить значение адмиральских начинаний. «Увлекаться приятно вообще, – сокрушал Носилов своего оппонента, которого по этому случаю неизменно вежливо величал «почтенным вице-адмиралом», – благодаря увлечениям, самое трудное, несбыточное порой дело становится возможным: увлечения разгоняют сомнения, но разгонят ли они льды Ледовитого океана – я что-то сильно сомневаюсь». В принципе, всю эту тираду об увлечениях можно смело отнести и к самому Носилову, но уж таковы законы дискуссии, когда один энтузиаст попрекает другого избытком увлечённости.
С высоты нашего времени, зная, что победителем в споре вышел со своими ледоколами прославленный адмирал, мы можем оценить проект Носилова как большое заблуждение. Однако разве это даёт право считать затею с ямальским каналом авантюрой чистейшей воды, «обдорской Панамой», как хлёстко выразился один из пишущих о Носилове. Да, исследования бывают несвоевременными, но бесполезными – никогда. А Носилов раз за разом возвращался на Ямал, плавал в водах Обской губы на своей яхте «Салетта», проделал трехсотверстный путь по льдам Карского моря от устья Юрибея до мыса Харасавей, ни на минуту не сомневаясь в жизненности и необходимости своего проекта и дожидаясь своего часа. Этот час настал, когда в Сараево прогремел выстрел в эрцгерцога Фердинанда. Вступив в войну с Германией, правительство России стало искать альтернативные пути и, как всегда в подобных случаях (ещё недавно такое же наблюдалось во время русско-японской войны), обратило внимание на Север. В начале 1915 года многие сибирские газеты сообщили о том, что «высочайше», то есть царём, утверждено положение совета министров о «предоставлении концессии путешественнику К.Д. Носилову на устройство речного водного пути через полуостров Ямал между Обской и Байдарацкой губами Карского моря». Писатель-концессионер предлагал «буксировать суда из Обской губы в губу Байдарацкую через реку Салетта (Лымбони по-самоедски), озеро Талын-то, лежащее на водоразделе Ямала, р. Тыловку, вытекающую из последнего, и р. Юрибей на расстоянии 300 верст до о. Литке, у мыса Марра-сале, где находится радиотелеграфная станция министерства путей сообщения и где предполагается существование порта для перегрузки сибирских судов на морские». Южный вариант носиловского канала на две тысячи вёрст сокращал путь судам и – главное, по мысли проектёра, – исключал встречу со льдами Карского моря. В подобных случаях достоинства проекта чаще всего преувеличиваются, а его недостатки, соответственно, преуменьшаются.
Носилов старался поставить дело основательно и на широкую ногу. Специально организованное товарищество он рассматривал как англо-франко-русское (одних русских денег, как всегда, не хватало). В течение трёх сезонов, начиная с 1914 года, на полуострове в районе предполагаемого канала работала партия изыскателей под руководством инженера И.И. Эльпорта. В печати Носилов развернул кампанию за учреждение срочной пароходной линии Тюмень-Лондон. Он считал, что всё это поможет начать быстрейшее освоение богатств северного края.
Однако эта незаурядная энергия стопорилась косностью царских чиновников, несмотря на то, что Носилов уже давно махнул рукой на поддержку государства и полагался только на частные средства. Великий Октябрь не поставил точку в ямальской эпопее. Первый Председатель Совнаркома хватался за любую идею, которая бы способствовала развитию Севера. Не прошла, видимо, мимо него и одна из докладных записок Носилова. Из биографической хроники В.И. Ленина известно, что он всячески содействовал Ямальской экспедиции под руководством уже знакомого нам И.И. Эльпорта. 4 сентября 1921 года Сибревком в Омске получил ленинскую телеграмму: «Предлагаю срочно принять меры, чтобы местные власти не задерживали в Омске Ямальскую экспедицию, оказывали полное содействие отправлению ее к местам работы в боевом порядке. Исполнение телеграфируйте».
Трудно было в 1921 голодном году в разрушенной гражданской войной Сибири организовать изыскательскую экспедицию. Так или иначе, Эльпорт не справился с задачей. Спор же о Ямальском канале окончательно решили в том же году. По указанию Главного гидрографического управления в составе отдельного Обь-Енисейского отряда сформировали береговую Юрибейскую партию, в задачу которой и вменялось обследование спорного варианта. Вывод формировался однозначно – путь непригоден. Менялись условия плавания, флот наращивал тоннаж и мощности, советский Север для освоения требовал не поморских кочей, а современных кораблей.
Казалось бы, исследования проведены впустую. Но, повторюсь, в науке даже отрицательный результат всегда плюс. Впервые на полуострове проводились широкомасштабные гидрографические и топографические работы, кроме того, в отчете руководителя сибирских гидрографов Б.А. Сергеевского мы находим упоминание о том, что к береговой партии был прикомандирован геолог Теплоухов. «На восточном берегу у озера Сяо-То встречены куски породы, горящей с сильной копотью и при горении размягчающейся. Теплоухов высказал предположение, что это горючий смолистый сланец». Этот специалист, даже инициалы которого неизвестны, был первым профессиональным геологом, который пришёл на землю Ямала. И если сегодня в недрах арктического полуострова обнаружены десятки крупных месторождений природного газа и газового конденсата, если здесь открыта мощная заполярная нефть, то разве не со скромных успехов геолога Теплоухова начиналась «сенсация века» – ведь всегда должен быть первый, кто привлекает внимание к какой-то территории. В этом косвенная заслуга и Константина Носилова с его «несвоевременным, опоздавшим» проектом Ямальского канала. Вспомним провидческие слова Павла Бажова: «Мы ещё вернёмся к северу Тюменской области, вот увидите!»
Но надо полагать, что сам Константин Дмитриевич, которому шёл уже седьмой десяток, узнав гидрографические новости, воспринял их как погребальный звон. Можно ли в течение долгих десятков лет отстаивать идею, не веря в её жизнеспособность? Да, он заблуждался, но не знал этого. Иногда мы судим человека с точки зрения своего времени, когда уже знаем приговор истории. Мы-то знаем, но он? Каждый энтузиаст защищает свою идею, видя в ней панацею, так и Носилов искренне верил в свою миссию «канального» облагодетельствования Тюменского Севера.
И снова носиловский парадокс. Мы знаем его как отчаянного путешественника, смелого полярного зимовщика, большого северного патриота. Но, выступив против адмирала Макарова, он автоматически записал себя в ретрограды, а как автор идеи канала в обход Карского моря попал в трусы, потому что всех потенциальных противников Северного морского пути его сторонники зачисляли в разряд боящихся льдов.
Нет, положительно жизнь этого человека полна противоречий, и если кто захочет, то к его благородным попыткам всегда сможет приноровить знак минус.
Во второй половине девятисотых годов Носилов познакомился с известными издателями супругами Е.Н. и Д.И. Тихомировыми, которые выпускали журналы «Юная Россия» («Детское чтение») и «Педагогический листок». Это знакомство переросло в крепкое содружество, самое плодотворное для Носилова. В издательстве Тихомировых вышло восемь книг его рассказов и очерков: «Золотое время», «На диком Севере» (два томика), «В снегах», «На охоте», «В лесах», «Таня Логай», «У рыбаков и звероловов Севера».
Эти книжки – история его жизни и путешествий, летопись встреч на его жизненных дорогах, гимн человеческому мужеству и дружбе.
Я всё хочу понять секрет очарования этих непритязательных рассказов и книг. Мы не найдём в них литературных красот, да автор и не стремится поразить читателя блеском словесного мастерства. Скорей наоборот, подзаголовки предупреждают: «из впечатлений», «из жизни», «из путевых наблюдений».
Конечно, подкупает искренность тона, беспощадная правдивость рассказчика, простое, безыскусное описание неординарных ситуаций, в которые постоянно попадает автор. Не безразличен и северный фон повествования. Всё это заставляет забывать некоторые издержки стиля, не останавливать внимание на длинностных и скучных описаниях в духе беллетристов прошлого века. Но есть в этих книгах что-то ещё, исподволь подкупающее, подогревающее читательский интерес. Личность самого автора? Да, наверное, и это, потому что Носилов как бы ведёт нас с собой по торной тропе своей жизни. Но когда отложишь стопку прочитанных книг и задумаешься, вдруг придёт осознание того, что все они – книги о друзьях. Как никто другой, Носилов умел находить друзей и быть надёжным другом. Старый ли слепой манси дедушка Савва, новоземельский ли юный художник Юдик, отважный ли охотник на белых медведей самоед Фома, новоявленный ли полярный просветитель отец Иона – они не просто герои, но и друзья автора, и это недекларируемое дружество вводит читателя в большую северную семью людей простых и отважных.
Носилову много приходилось жить среди тех людей, которые в царской России носили официальную кличку «инородцев» – ненцев, манси, коми, ханты. Он и сам порой не стеснялся писать слово «дикари». Но существо его отношений с этими «дикарями» было подлинно гуманистическим, начиная с самого первого путешествия на Северный Урал. «По прибытии моём сюда инородцы сразу стали ко мне в самые дружелюбные отношения, которые я поддерживаю прививкой оспы, медицинской помощью и частыми визитами в их юрты, где за угощением сырой рыбой и мясом много толкую с ними, – писал он в отчёте в «Известия императорского географического общества». – Они очень любознательны, гостеприимны и откровенны; часто приезжают ко мне пить чай, а если случается, что кто-нибудь болен или даже и не болен, но я начинаю уверять в том, что он болен, то они под предлогом исследования болезни позволяют делать антропологические измерения и только стесняются, когда я близко и пристально смотрю в глаза для определения их цвета». Исследователю часто приходилось играть роль третейского судьи, разбирая тяжбы, возникавшие между здешними охотниками и рыбаками. От манси Носилов получил уважительный титул «хонпетрус» – царский писарь. Его уважительное отношение к мужественным аборигенам Севера было взаимным. Павел Бажов называл это носиловское качество – «пробудить в людях сочувствие к обездоленным, воспитывать в человеке человеческое». Пожалуй, более точно пафос творчества Носилова и не выразишь.
Я смотрю на его портрет, где он изображён в меховой дохе с какой-то новейшей двустволкой в спокойных руках. Высокий лоб, широкий разлёт бровей, упрямый рот, внимательный, вперед устремлённый взгляд. Казалось бы, портрет не сомневающегося, уверенного в себе человека. Но вглядимся в глаза и увидим в них мечтательность, неизжитую, не прошедшую детскость. Этот уверенный первопроходец так и не спрятал в себе сельского мальчишку, мечтавшего о дальних странствиях. Носилов прожил богатую, сложную и нетрафаретную жизнь, но вот осуществились ли все его мечты?
И ещё один урок носиловской жизни. Он себя считал партикулярным человеком. Частным человеком. Работая во славу России, он старался всё делать сам, как можно меньше зависеть от государства. Обращался к нему положительно в редких случаях. Говоря по-современному, он человек, сделавший себя сам. Ответственный за себя. Свою ответственность он ни на кого не перекладывает. Его достижения и его неудачи – только его. Носиловские. За советские годы мы отучились от такой личной ответственности русского человека. Жизнь Константина Носилова напомнит нам об этом правиле человека цивилизованного мира.
Анатолий Омельчук