Очерки из жизни в Сибири
Н. А. Лухманова
НЕИСТОВАЯ НАДЕЖДА
I
Маленький зеленокрылый самолетик Ан-2, натужно урча мотором, неотвратимо напористо втискивался в густые облака. Его качало и подбрасывало, как на ухабах. Пассажиры охали, ахали, ойкали...
Рядом со мной сидела очаровательная Лариса Георгиевна Беспалова – известный филолог, упорно и много работающий в области литературного краеведения. Надо было отвлечь ее от самолетной болтанки, разговорить, но на все мои вопросы Лариса Георгиевна отвечала односложно и очень кратко.
Мы летели в Тобольск на собрание общественности города, посвященное памяти писателя-тоболяка Николая Наумова, где Беспаловой надлежало сделать заглавный доклад. Вот за эту струну я и ухватился. Расчет оказался верным: литературное краеведение – ее «конек», и, оказавшись на нем, Лариса Георгиевна вмиг разговорилась...
– Не повезло старой купеческой Тюмени, – сказал я. – И зияет на литературном небосклоне тюменская дыра...
– Ошибаетесь... О Тюмени написано достаточно. И неплохо написано. Возьмите хотя бы очерки Лухмановой «В глухих местах». Великолепная, мощная вещь...
Лариса Георгиевна не то что заинтересовала, а прямо-таки околдовала меня своим рассказом о тюменских очерках Лухмановой. Воротясь из Тобольска в Тюмень, я сразу же принялся за поиски книги Лухмановой «Очерки из жизни в Сибири», большую часть которой и составляют тюменские очерки «В глухих местах»...
II
Ровно сто лет назад, в 1896 году, в Санкт-Петербурге вышла первым изданием книга Н.А. Лухмановой «Очерки из жизни в Сибири. В глухих местах. Белокриницкий архиерей Афанасий. (Из личных воспоминаний автора, пробывшего 5 лет в «глухих местах»)».
Я открывал эту книгу, как потайную калитку в неведомое, торопясь и волнуясь. Мне не терпелось увидеть родную Тюмень столетней давности – кондово-богомольную, купеческо-домостроевскую, старообрядческо-разбойную.
На первой же странице, у входа в эти загадочные неведомые «глухие места», меня встретил богатейший тюменский купец Артамон Кругорогов – владелец огромного кожевенного завода. Могутный мужик, хребтом своим выбившийся в люди. Неукротимый и всевластный «самодур и зверь, прикрытый внешним лоском наносной цивилизации, не верящий ни богу, ни чёрту... единственной религией его была нажива».
Круторогов был не один. Вокруг него юлил, вымаливал гривенник разорившийся, спившийся купец Емелькин в халате на голое тело, с бледным лисьим ликом. На потеху отупевшим от обжорства и пьянства купцам в канун ледостава и в конце ледохода голого Емелькина швыряли с крутоярья в Туру. Трясущийся, посиневший, он вылезал на берег и под улюлюканье толпы снова летел в реку. И так продолжалось до трех раз. На «гонорар» Емелькина за подобное представление начиналась дикая пьянка пригретой им голытьбы...
Я читал не торопясь, будто хорошее легкое вино пил – по глоточку, по страничке. Смеялся до слез над проделками Емелькина, глубоко и искренне сочувствовал сыну Круторогова Ивану, «мозги которого не вынесли отцовской ломки и жизни, полной неразрешимых для него противоречий».
Все здесь было необычным, интересным. Непривычные имена: Минодора, Досифея, Агафоклея, Фелицата, Секлетея. Невиданные дома с молельнями и подземельями, где решивший уйти в мир иной надолго скрывался от людских глаз, выдалбливая себе из бревна домовину, потом укладывался в нее и помирал. Странные взаимоотношения людей – своих и чужих.
Все непривычно. Все поразительно, захватывающе интересно. И все описано так неназойливо скрупулезно, так ярко и образно, что я не единожды позавидовал таланту и писательскому мастерству Лухмановой.
Посмотрите, как броско, впечатляюще и ярко всего несколькими мазками живописует она портреты своих героев...
«Местами на голове пролысины, словно моль выела. Лицо корявое, нос толстый, а глаза острые, черные, сидят во впадинах глубоко, как мыши в норах» (беглый дьякон Савка).
«...Высокий коренастый старик с лицом красным и грубым, как дубленая кожа, густыми светлыми, как серебро, волосами и глазами черными, гордыми и хищными, как у орла» (Самсон Глазов).
А вот в двух строках исчерпывающая характеристика Евмения Овечкина... «Взгляд у него был тяжелый, силища необыкновенная, характером прижимист, но справедлив...».
Столь же немногословно, но ярко и емко написаны картины сибирской природы во все времена года. Рассветы и закаты, ведро и непогодь. Читаешь описания тайги, и неприметно наплывает на тебя терпкий аромат багульника и разогретой сосновой смолы, слышатся треск валежника под чьими-то ногами, разноголосый птичий трезвон. Изобразительная палитра Лухмановой необыкновенно разнообразна и ярка, и пользуется писательница ею очень умело. Это видно не только на картинах природы, но и быта обитателей «глухих мест». О чем бы ни повествовала Лухманова – об охоте или злодейских проделках варнаков, о семейных ссорах или юродстве сломленного Ивана, или еще о чем-то ином, – она делает это удивительно красочно, впечатляюще, увлекательно.
Есть в повествовании и озорство, и веселье, и страсть. Они многоцветны и многоголосы. Но если внимательно вглядеться в это кажущееся разноцветье, оно потускнеет, обретя серый понурый цвет. Если чутко вслушаться в, казалось бы, бескрайнее многоголосье той повседневности, непременно вздрогнешь от наплыва горестных мотивов, которые неприметно, но неодолимо обретут мощное трагическое звучание...
III
Трагическая нота возникает с первых эпизодов жизни тюменского купца Круторогова. Сперва, пока идет рассказ о проделках Емелькина, трагическое мешается с комическим, и трудно не улыбнуться, даже не захохотать, читая о пьяных «забавах» бывшего хозяина, бывшего богача, а ныне дешевого скомороха Емелькина.
Но вот появляется перед читателем красивый, умный, образованный, но спившийся, ставший юродивым сын Круторогова – Иван, которого сломали, «сняв все мягкое, человеческое с юной души», и, как только он появляется, комическое отслаивается от трагического, отслаивается и отлетает прочь. И разворачивается перед нами щемящая душу картина, полная сломленных судеб, сгубленных чувств, несостоявшихся мечтаний, несбывшихся надежд.
Вот история богатого заводчика Евмения и его жены – молодой, неописуемо красивой, цветущей Фелицаты. Она – бесприданница. Ее выдали замуж не по любви, не по согласию – по воле благодетеля, пригревшего сироту Фелицату. Она не любит звероподобного мужа, до дрожи боится его пудовых кулачищ.
Иногда, разодев красавицу жену в дорогие наряды и украсив драгоценностями, Евмений вывозил ее в клуб. Там одинокая, тоскующая, жаждущая любви Фелицата встретила инженера Александра Вязьмина. Он заговорил, околдовал красавицу, и та без памяти влюбилась. Инженер тоже воспылал любовью. Приехав с друзьями на завод Евмения, чтоб поохотиться, Вязьмин споил мужа Фелицаты и соблазнил красавицу.
Смертельно пьяный Евмений все-таки усмотрел грехопадение жены и утром учинил над ней расправу…
Так начинается эта рвущая душу история любви. Взбесившегося Евмения утихомиривает его мать и увозит грешницу Фелицату на покаяние и духовную казнь в Ивановский монастырь. Там измученная женщина уходит в зимний лес и погибает сознательно и добровольно.
В конце этого очерка на полях книги кто-то написал: «Это же не роман, а какая глубь психологическая и художественная. Еще одна трагедия неразделенной любви. Еще одна «Гроза» с еще одной Катериной»... Целиком согласен с этой оценкой.
Другая любовная драма, описанная в книге, сутью своей схожа с «Ромео и Джульеттой» Шекспира. Великое, прекрасное и святое чувство любви гибнет под ударом предрассудков. Эта горестная, великолепно написанная история прекрасной, но трагической любви Ильи и Варвары является осевой в очерке «Кержаки в тайге».
На этом, пожалуй, можно завершить разговор о книге Лухмановой «В глухих местах». Содержание книги надежно и необоримо подпирало ее название. Такой была Тюмень в восьмидесятых годах прошлого века. Оглядка на нее позволяет нам четче видеть и понимать все, что произошло и происходит в нашем, теперь уже не глухоманном и, пожалуй, не таежном, а нефтяном крае.
IV
Справедливо говорят: «Уши писателя торчат из его книги». Но ведь по ушам невозможно угадать, что за человек автор поглянувшейся книги, узнать его судьбу, его творческую и жизненную биографию. А мне очень и очень хотелось узнать о Лухмановой как можно больше.
В «Литературной энциклопедии» ей не уделили ни строчки. В «Большой советской энциклопедии» тоже не нашлось ей места. Словом, на блюдечке с голубой каемочкой нужные сведения не поднесли. Пришлось заняться «раскопками», по золотничку добывая желаемое. И с первых же шагов поиска я натолкнулся на странности, которые не могу объяснить и до сих пор.
По одному авторитетному печатному источнику Надежда Александровна Лухманова родилась в 1840 году, по другому, столь же авторитетному и печатному источнику, – в 1844 году, а по третьему, не менее авторитетному, – в 1848 году.
Я подрастерялся, не зная, какому же источнику отдать предпочтение. Гадать же на кофейной гуще мне не хотелось – не тот случай. Я прикидывал, высчитывал, искал новые источники, но так и не решался назвать дату рождения писательницы. И тут, словно бы специально для того, чтобы еще и еще раз доказать мне правоту евангельских заповедей... Помните?.. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».
Так вот, вероятно, чтоб я не забыл, не разуверился в неотразимой правоте евангельского пророчества «ищите, и найдете», мне в руки угодила когда-то многократно переиздававшаяся, очень популярная в свое время автобиографическая книга Лухмановой «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)».
На первой же странице своей автобиографической повести Лухманова сообщает, что в Павловский институт она поступила восьмилетней девочкой. А в конце первой части этого повествования (стр. 107–109) она рассказывает о своей неожиданной встрече с императором Александром II, «уже четыре года как вошедшим на престол». Узнав о несчастье в семье девочки, император распорядился «девочку отдать в Павловский институт». «Через несколько месяцев меня приняли в Павловский институт», – заканчивает Лухманова рассказ об этой встрече.
Теперь чуть-чуть займемся арифметикой. Александр II вступил на престол в 1855 году. Прибавим к этому четыре года, которые он уже царствовал, прежде чем встретиться с восьмилетней Надей Лухмановой. Получается 1859 год. Если тогда она была восьмилетней девочкой, стало быть, родилась она не ранее 1850 года.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Оспаривать Лухманову, доказывая ей, что она не ведает, когда родилась, – смешно и глупо. 1840 – 1844 – 1848 – 1850-й. Четыре ступеньки длиною в десять лет. Пробежаться бы по ним настоящим и будущим филологам-краеведам, документально обосновав, наконец, ту единственную ступень, с которой шагнула в этот мир прекрасная русская писательница Надежда Александровна Лухманова. Ну, дерзайте, господа филологи, литературоведы, историки отечественной литературы! Дерзайте. Ищите. Исследуйте. Сквозь чащу придумок, фальсификаций и откровенной лжи пробивайтесь к истине!
А мы еще немного поговорим о книге «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)». В отечественной литературе есть немало великолепных произведений автобиографической прозы. К их числу с полным основанием можно отнести и названную книгу Лухмановой.
Книга состоит из двух частей. Первая часть – рассказ о безоблачном веселом детстве Нади в семье эконома Павловского кадетского корпуса (Петербург), потомственного дворянина, надворного советника Александра Федоровича Байкова.
Удивительно легко, нарядно и празднично написана эта часть. По маленьким сценам – живым картинкам, по неназойливым, хотя и подробным описаниям природы, обстановки, портретов действующих лиц, крепко подогнанным и связанным воедино, складывается незабываемо волнующая, объемная и яркая картина быта этой обеспеченной, избалованной достатком большой и дружной семьи.
Дом Байковых – полная чаша. Там умели повеселиться, знали цену себе, свято блюли дедовские порядки. Приживалки. Няньки. Гувернантки. Кухарки...
Нет нужды пересказывать эту книгу. Она написана настолько поэтично, образно, ярко и весело, что любой пересказ не принесет и сотой доли того удовольствия, какое получит тот, кто прочтет «Двадцать лет назад». Тут есть над чем от души посмеяться, есть над чем поразмышлять, есть о чем погрустить. Но, пожалуй, главным достоинством лухмановской повести-исповеди о детстве является искренность.
Писательница не скрывает, например, своего сложного, двойственного отношения к матери – властолюбивой, деспотичной притворщице, помыкавшей мужем, повелевающей детьми, которых могла собственноручно высечь розгами за непослушание. Она не обеляет, не приукрашивает образ обожаемого отца – любителя повеселиться, перекинуться в картишки, доброго, честного, благовоспитанного, умеющего повелевать подчиненными, но не смеющего перечить капризам жены.
Повесть Лухмановой о своем детстве удивительно светла и ароматна. Из нее не только «торчат уши автора», в ней явственно слышится биение писательского сердца – доброго, всепрощающего, жаждущего непрестанно дарить людям радость и только радость. Вот на этом родовом корешке всепрощения и доброжелательства произрос, вызрел и закалился характер Надежды Александровны, характер неуемный и страстный, характер мятущийся в поисках приложения своих духовных сил и таланта...
Вторая часть книги «Двадцать лет назад» – великолепная, ярчайшая картина жизни Павловского института благородных девиц второй половины прошлого века. Здесь перед нами открывается совсем неведомая нам страница прошлой жизни русского общества. До прочтения этой книги Лухмановой институт благородных девиц был для меня, например, пустым звуком.
Как всякий талантливый писатель, Лухманова не рассказывает, а показывает, живописует, рисует, изображает целую плеяду юных представительниц имущих классов России конца прошлого века. Все они – разные, несхожие и внешне, и характером, и мировоззрением, по есть то, что их единит, роднит – это высокая духовность и нравственная чистота.
Сколько благородства, трогательной наивности, сколько поразительной непорочности, необычной земной святости во взаимоотношениях девочек, юных институток, в их мыслях, чувствах и поступках.
Книга полна солнца, весенней свежести и веселья. Язык повествования сочен, ярок, выразителен. Короткими, четкими, резкими мазками рисует Лухманова портреты своих сокурсниц и преподавателей, классных дам. А с каким неподдельным юмором, озорно и достоверно описаны забавные похождения и проделки Надиных подруг по институту! Страницы повести об институтской жизни героини не прочитываются, а буквально проглатываются, как говорят, на одном дыхании. Читая их, вдоволь насмеешься и погрустишь, и о многом подумаешь. Как-то неприметно, неназойливо, между прочим, писательница нет-нет, да и коснется социальной струны, напомнив читателю о том, что в этом мире не все равны, что есть в нем богатые и бедные. Для юных институток солдат-истопник – не мужчина, а просто солдат, почти неодушевленный предмет. И лакей – не человек, а слуга, холуй, робот.
Не случайно книга Н.А. Лухмановой «Двадцать лег назад» много раз переиздавалась. В рецензии на нее, опубликованной в журнале «Русская школа» (№ 4, 1897 г.), указывалось, что «воспоминания несомненно правдивые... Книга написана талантливо, и девочки зачитываются ею до увлечения».
Глубоко убежден, что и нынешние девочки, и не только девочки, будут зачитываться книгой Лухмановой «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)».
V
Одной из самых примечательных особенностей писательского мастерства Надежды Лухмановой является умение проникать в духовный мир своих героев, обнажать потайную «психологическую» пружину их поступков. С анатомической скрупулезностью и тщательностью исследует она природу каждого слова, каждого шага своего подлинного либо вымышленного персонажа романа, повести, очерка, пьесы. И не случайно у нее есть целая книга «Психологические очерки», в которую вошли пять больших очерков: «Переселенцы», «Около счастья», «Идеал», «Окно», «Винт».
Вот очерк «Переселенцы» – о переселенческих семьях, ринувшихся в Сибирь за мужицким счастьем, за счастливой долей, за вольною волей. Трудный и горький путь лежал у них за спиной по пути к Тюмени, где и нашли они временное пристанище в ожидании парохода. Очерк и начинается с описания переселенческого лагеря, «где были разбросаны шалаши, четырехугольные, конусообразные, сколоченные из досок, составленные из жердей, покрытые рогожами или войлоком...».
Внешне эффектный пестрый и яркий облик лагеря никак не соответствует настроению тех, кто в этом лагере живет. Из огромной «безотрадной переселенческой разнохарактерной толпы» писательница выхватывает всего две судьбы: красавицы Настасьи, у которой здесь умер от тифа отец, и Андрея, который в пути схоронил жену, оставшись с гремя малолетками на руках.
Bor эти «два одиночества», их душевные переживания, их путь друг к другу и составляют основное содержание психологического очерка Лухмановой. Очерк невелик – всего 30 книжных страниц небольшого формата. Но сколько человеческих страданий, сколько мыслей и чувств вобрали в себя эти страницы! В них сконцентрирован, спрессован, спружинен такой материал, которого достало бы на добрый роман. Психологическая глубина. Донный, мощнейший подтекст. Поразительная экономность, пружинная упругость и гибкость письма – типические черты многогранного творчества Лухмановой.
VI
Кто-то из современников назвал ее неистовой Надеждой. На мой взгляд, этот «ярлык» всеобъемлюще и точно выражает суть характера и жизнедеятельности Надежды Александровны Лухмановой.
Она трижды выходила замуж. Родила и вырастила двух сыновей – Бориса и Дмитрия. Оба стали кадровыми офицерами, известными писателями. Активно сотрудничала в популярнейших журналах «Новое время», «Русское богатство», издавала свой еженедельный журнал «Возрождение», постоянно печаталась в газетах «Всемирная иллюстрация», «Правда», «Петербургская жизнь», «Петербургская газета», «Биржевые ведомости». Она переложила с французского более двадцати пьес, писала оригинальные пьесы. Будучи членом общества защиты детей, систематически выступала с публичными лекциями о воспитании молодежи. И писала. Писала. Писала. Повести. Романы. Рассказы. Очерки. Публицистические статьи.
А когда началась русско-японская война, Надежда Александровна добровольно едет на фронт сестрой милосердия и одновременно собственным корреспондентом газет «Петербургская жизнь» и «Южный край». Какой надо было иметь запас жизненной энергии, какой неистребимой, неукротимой жаждой жизни обладать, какое нести в себе гражданское мужество, чтобы в пятьдесят четыре года взвалить на свои плечи тяготы прифронтовых будней, скитаний по госпиталям, воинским частям, городам и поселениям Дальнего Востока. И при всем при том в этой обстановке, кроме газетных информаций и статей, написать еще две книги: «Японцы и их страна» (1904 г.) и «Ли-тунь-чи (Из воспоминаний сестры милосердия о Маньчжурии)» (1906 г.).
Судьба русской женщины, ее место и роль в обществе, влияние среды на реализацию ее духовного и творческого потенциала – вот главная тема всего творчества Надежды Лухмановой, которая легко прослеживается в ее прозе, публицистике и драматургии.
Сюжеты и герои ее произведений не надуманны, выхвачены из жизни, из самой глуби жизненной, с ее стремнины. Потому романы, повести, очерки и статьи Лухмановой и замечались, и горячо обсуждались современниками – литературными критиками, учеными, писателями. Особенно много откликов приходилось на долю публицистических выступлений Надежды Александровны. И это неудивительно, ибо ее публицистика беспощадно хлестала по самым болевым точкам жизни общества.
В подтверждение сказанного достаточно сослаться на книгу ее публицистики «Вопросы и запросы жизни», изданную в Москве в 1904 году. В сборнике этом более шестидесяти статей Лухмановой. Если попытаться мысленно объединить их, выкристаллизовав главное направление, главные темы, их окажется три – нравственное состояние общества, положение в нем женщины, воспитание детей.
Об этих «проклятых вопросах» своего времени Лухманова не только писала, она разъезжала по городам России, выступая с публичными лекциями на те же темы, будоража общественное мнение, привлекая внимание общественности, прессы и властей к решению болевых проблем России. Просвещенная Россия с неослабевающим вниманием следила за развернувшейся в печати полемикой Н.А. Лухмановой с В.В. Розановым, который высоко ценил публицистику писательницы, решительно ограждал ее от незаслуженных критических наскоков. Среди раздраженных критиков Лухмановой были и такие именитые писатели, как В.Г. Короленко.
Она была воинствующей патриоткой России, страстной, непримиримой противницей космополитизма, любого проявления низкопоклонства перед иностранным и иностранщиной. Эта черта ее мировоззрения является своеобразным лейтмотивом многих публицистических произведений Лухмановой.
Вот, например, строки из ее статьи «Душа ребенка» в книге «Вопросы и запросы жизни» (Москва, 1904 г.).
«А мы – русские, в стране которых никогда не заходит солнце, мы, охранившие культуры Запада и сдержавшие своими силами напор диких азиатских племен, мы, орлы, летавшие и за Балканы, и через С.-Готард, пославшие в 13-м году войска в Париж отдать французам их визит и возвестившие оттуда мир и успокоение всей Европе, мы, гордые бояре, державшие долго в презрении иностранцев за их куцый наряд и короткую душу, мало-помалу дали им себя загипнотизировать, уверить нас, что мы неумытые татары, что наша сила не стоит их ловкости, что куцый фрак красивее золотом шитого охобия, что корсет и шиньон... оригинальнее занизанного жемчугом сарафана и толстой девичьей косы. Что русский язык груб, что не поддастся он ни песне, ни ласке, что наша литература, наши поэты, наши художники – только скоморохи... Мы всему этому поверили... мало-помалу открестились от всего русского, выполоскали из души все самобытное, национальное...
И растет наш русский ребенок с нерусской душой, с критическим взглядом на все русское и страстным желанием быть «европейцем»... Что останется в нем русского, национального?..» (Стр. 176, 179).
Как современны, как своевременны, как бесспорно приложимы к нашей действительности эти рассуждения Лухмановой почти столетней давности! Правда, ныне эта проблема стоит еще острее, звучит еще трагичнее, чем во времена Лухмановой, ибо тогда Россия была великой державой, а ныне она – американские задворки.
VII
Двадцать лет возглавлял я Тюменскую областную писательскую организацию. За эти годы мы не единожды пытались издать однотомник наиболее значительных произведений Лухмановой в Средне-Уральском книжном издательстве. Областные власти нас поддерживали, книгу включали в проект издательского плана, но когда проект превращался в реальность, Лухмановой там не оказывалось. В конце концов наше благое намерение так и осталось висеть в воздухе.
И вот нашелся человек, который сделал то, что многие годы казалось невозможным. Не жалея сил и времени, не взирая на затраты, по всей стране по книжечке, по публикации собирал произведения Надежды Александровны Лухмановой. Свел в однотомник, который ты, дорогой читатель, держишь сейчас в своих руках.
Перелистай его внимательно. Глянь на оглавление.
Если тебе небезразличны судьбы России и родного края. Если тебя волнует прошлое, в котором зарыты корни настоящего и будущего. Если ты хочешь вырастить своих детей достойными гражданами Отчизны... Если все это так, не раздумывая приобретай эту книгу и в тот же вечер принимайся за чтение. Уверен, ты узнаешь много интересного и нового о своем крае, о России, о жизни наших прародителей. Буду счастлив, коли, дочитав книгу Лухмановой до конца, ты согласишься со мной.
Константин Лагунов.
Н. А. Лухманова
НЕИСТОВАЯ НАДЕЖДА
I
Маленький зеленокрылый самолетик Ан-2, натужно урча мотором, неотвратимо напористо втискивался в густые облака. Его качало и подбрасывало, как на ухабах. Пассажиры охали, ахали, ойкали...
Рядом со мной сидела очаровательная Лариса Георгиевна Беспалова – известный филолог, упорно и много работающий в области литературного краеведения. Надо было отвлечь ее от самолетной болтанки, разговорить, но на все мои вопросы Лариса Георгиевна отвечала односложно и очень кратко.
Мы летели в Тобольск на собрание общественности города, посвященное памяти писателя-тоболяка Николая Наумова, где Беспаловой надлежало сделать заглавный доклад. Вот за эту струну я и ухватился. Расчет оказался верным: литературное краеведение – ее «конек», и, оказавшись на нем, Лариса Георгиевна вмиг разговорилась...
– Не повезло старой купеческой Тюмени, – сказал я. – И зияет на литературном небосклоне тюменская дыра...
– Ошибаетесь... О Тюмени написано достаточно. И неплохо написано. Возьмите хотя бы очерки Лухмановой «В глухих местах». Великолепная, мощная вещь...
Лариса Георгиевна не то что заинтересовала, а прямо-таки околдовала меня своим рассказом о тюменских очерках Лухмановой. Воротясь из Тобольска в Тюмень, я сразу же принялся за поиски книги Лухмановой «Очерки из жизни в Сибири», большую часть которой и составляют тюменские очерки «В глухих местах»...
II
Ровно сто лет назад, в 1896 году, в Санкт-Петербурге вышла первым изданием книга Н.А. Лухмановой «Очерки из жизни в Сибири. В глухих местах. Белокриницкий архиерей Афанасий. (Из личных воспоминаний автора, пробывшего 5 лет в «глухих местах»)».
Я открывал эту книгу, как потайную калитку в неведомое, торопясь и волнуясь. Мне не терпелось увидеть родную Тюмень столетней давности – кондово-богомольную, купеческо-домостроевскую, старообрядческо-разбойную.
На первой же странице, у входа в эти загадочные неведомые «глухие места», меня встретил богатейший тюменский купец Артамон Кругорогов – владелец огромного кожевенного завода. Могутный мужик, хребтом своим выбившийся в люди. Неукротимый и всевластный «самодур и зверь, прикрытый внешним лоском наносной цивилизации, не верящий ни богу, ни чёрту... единственной религией его была нажива».
Круторогов был не один. Вокруг него юлил, вымаливал гривенник разорившийся, спившийся купец Емелькин в халате на голое тело, с бледным лисьим ликом. На потеху отупевшим от обжорства и пьянства купцам в канун ледостава и в конце ледохода голого Емелькина швыряли с крутоярья в Туру. Трясущийся, посиневший, он вылезал на берег и под улюлюканье толпы снова летел в реку. И так продолжалось до трех раз. На «гонорар» Емелькина за подобное представление начиналась дикая пьянка пригретой им голытьбы...
Я читал не торопясь, будто хорошее легкое вино пил – по глоточку, по страничке. Смеялся до слез над проделками Емелькина, глубоко и искренне сочувствовал сыну Круторогова Ивану, «мозги которого не вынесли отцовской ломки и жизни, полной неразрешимых для него противоречий».
Все здесь было необычным, интересным. Непривычные имена: Минодора, Досифея, Агафоклея, Фелицата, Секлетея. Невиданные дома с молельнями и подземельями, где решивший уйти в мир иной надолго скрывался от людских глаз, выдалбливая себе из бревна домовину, потом укладывался в нее и помирал. Странные взаимоотношения людей – своих и чужих.
Все непривычно. Все поразительно, захватывающе интересно. И все описано так неназойливо скрупулезно, так ярко и образно, что я не единожды позавидовал таланту и писательскому мастерству Лухмановой.
Посмотрите, как броско, впечатляюще и ярко всего несколькими мазками живописует она портреты своих героев...
«Местами на голове пролысины, словно моль выела. Лицо корявое, нос толстый, а глаза острые, черные, сидят во впадинах глубоко, как мыши в норах» (беглый дьякон Савка).
«...Высокий коренастый старик с лицом красным и грубым, как дубленая кожа, густыми светлыми, как серебро, волосами и глазами черными, гордыми и хищными, как у орла» (Самсон Глазов).
А вот в двух строках исчерпывающая характеристика Евмения Овечкина... «Взгляд у него был тяжелый, силища необыкновенная, характером прижимист, но справедлив...».
Столь же немногословно, но ярко и емко написаны картины сибирской природы во все времена года. Рассветы и закаты, ведро и непогодь. Читаешь описания тайги, и неприметно наплывает на тебя терпкий аромат багульника и разогретой сосновой смолы, слышатся треск валежника под чьими-то ногами, разноголосый птичий трезвон. Изобразительная палитра Лухмановой необыкновенно разнообразна и ярка, и пользуется писательница ею очень умело. Это видно не только на картинах природы, но и быта обитателей «глухих мест». О чем бы ни повествовала Лухманова – об охоте или злодейских проделках варнаков, о семейных ссорах или юродстве сломленного Ивана, или еще о чем-то ином, – она делает это удивительно красочно, впечатляюще, увлекательно.
Есть в повествовании и озорство, и веселье, и страсть. Они многоцветны и многоголосы. Но если внимательно вглядеться в это кажущееся разноцветье, оно потускнеет, обретя серый понурый цвет. Если чутко вслушаться в, казалось бы, бескрайнее многоголосье той повседневности, непременно вздрогнешь от наплыва горестных мотивов, которые неприметно, но неодолимо обретут мощное трагическое звучание...
III
Трагическая нота возникает с первых эпизодов жизни тюменского купца Круторогова. Сперва, пока идет рассказ о проделках Емелькина, трагическое мешается с комическим, и трудно не улыбнуться, даже не захохотать, читая о пьяных «забавах» бывшего хозяина, бывшего богача, а ныне дешевого скомороха Емелькина.
Но вот появляется перед читателем красивый, умный, образованный, но спившийся, ставший юродивым сын Круторогова – Иван, которого сломали, «сняв все мягкое, человеческое с юной души», и, как только он появляется, комическое отслаивается от трагического, отслаивается и отлетает прочь. И разворачивается перед нами щемящая душу картина, полная сломленных судеб, сгубленных чувств, несостоявшихся мечтаний, несбывшихся надежд.
Вот история богатого заводчика Евмения и его жены – молодой, неописуемо красивой, цветущей Фелицаты. Она – бесприданница. Ее выдали замуж не по любви, не по согласию – по воле благодетеля, пригревшего сироту Фелицату. Она не любит звероподобного мужа, до дрожи боится его пудовых кулачищ.
Иногда, разодев красавицу жену в дорогие наряды и украсив драгоценностями, Евмений вывозил ее в клуб. Там одинокая, тоскующая, жаждущая любви Фелицата встретила инженера Александра Вязьмина. Он заговорил, околдовал красавицу, и та без памяти влюбилась. Инженер тоже воспылал любовью. Приехав с друзьями на завод Евмения, чтоб поохотиться, Вязьмин споил мужа Фелицаты и соблазнил красавицу.
Смертельно пьяный Евмений все-таки усмотрел грехопадение жены и утром учинил над ней расправу…
Так начинается эта рвущая душу история любви. Взбесившегося Евмения утихомиривает его мать и увозит грешницу Фелицату на покаяние и духовную казнь в Ивановский монастырь. Там измученная женщина уходит в зимний лес и погибает сознательно и добровольно.
В конце этого очерка на полях книги кто-то написал: «Это же не роман, а какая глубь психологическая и художественная. Еще одна трагедия неразделенной любви. Еще одна «Гроза» с еще одной Катериной»... Целиком согласен с этой оценкой.
Другая любовная драма, описанная в книге, сутью своей схожа с «Ромео и Джульеттой» Шекспира. Великое, прекрасное и святое чувство любви гибнет под ударом предрассудков. Эта горестная, великолепно написанная история прекрасной, но трагической любви Ильи и Варвары является осевой в очерке «Кержаки в тайге».
На этом, пожалуй, можно завершить разговор о книге Лухмановой «В глухих местах». Содержание книги надежно и необоримо подпирало ее название. Такой была Тюмень в восьмидесятых годах прошлого века. Оглядка на нее позволяет нам четче видеть и понимать все, что произошло и происходит в нашем, теперь уже не глухоманном и, пожалуй, не таежном, а нефтяном крае.
IV
Справедливо говорят: «Уши писателя торчат из его книги». Но ведь по ушам невозможно угадать, что за человек автор поглянувшейся книги, узнать его судьбу, его творческую и жизненную биографию. А мне очень и очень хотелось узнать о Лухмановой как можно больше.
В «Литературной энциклопедии» ей не уделили ни строчки. В «Большой советской энциклопедии» тоже не нашлось ей места. Словом, на блюдечке с голубой каемочкой нужные сведения не поднесли. Пришлось заняться «раскопками», по золотничку добывая желаемое. И с первых же шагов поиска я натолкнулся на странности, которые не могу объяснить и до сих пор.
По одному авторитетному печатному источнику Надежда Александровна Лухманова родилась в 1840 году, по другому, столь же авторитетному и печатному источнику, – в 1844 году, а по третьему, не менее авторитетному, – в 1848 году.
Я подрастерялся, не зная, какому же источнику отдать предпочтение. Гадать же на кофейной гуще мне не хотелось – не тот случай. Я прикидывал, высчитывал, искал новые источники, но так и не решался назвать дату рождения писательницы. И тут, словно бы специально для того, чтобы еще и еще раз доказать мне правоту евангельских заповедей... Помните?.. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».
Так вот, вероятно, чтоб я не забыл, не разуверился в неотразимой правоте евангельского пророчества «ищите, и найдете», мне в руки угодила когда-то многократно переиздававшаяся, очень популярная в свое время автобиографическая книга Лухмановой «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)».
На первой же странице своей автобиографической повести Лухманова сообщает, что в Павловский институт она поступила восьмилетней девочкой. А в конце первой части этого повествования (стр. 107–109) она рассказывает о своей неожиданной встрече с императором Александром II, «уже четыре года как вошедшим на престол». Узнав о несчастье в семье девочки, император распорядился «девочку отдать в Павловский институт». «Через несколько месяцев меня приняли в Павловский институт», – заканчивает Лухманова рассказ об этой встрече.
Теперь чуть-чуть займемся арифметикой. Александр II вступил на престол в 1855 году. Прибавим к этому четыре года, которые он уже царствовал, прежде чем встретиться с восьмилетней Надей Лухмановой. Получается 1859 год. Если тогда она была восьмилетней девочкой, стало быть, родилась она не ранее 1850 года.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Оспаривать Лухманову, доказывая ей, что она не ведает, когда родилась, – смешно и глупо. 1840 – 1844 – 1848 – 1850-й. Четыре ступеньки длиною в десять лет. Пробежаться бы по ним настоящим и будущим филологам-краеведам, документально обосновав, наконец, ту единственную ступень, с которой шагнула в этот мир прекрасная русская писательница Надежда Александровна Лухманова. Ну, дерзайте, господа филологи, литературоведы, историки отечественной литературы! Дерзайте. Ищите. Исследуйте. Сквозь чащу придумок, фальсификаций и откровенной лжи пробивайтесь к истине!
А мы еще немного поговорим о книге «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)». В отечественной литературе есть немало великолепных произведений автобиографической прозы. К их числу с полным основанием можно отнести и названную книгу Лухмановой.
Книга состоит из двух частей. Первая часть – рассказ о безоблачном веселом детстве Нади в семье эконома Павловского кадетского корпуса (Петербург), потомственного дворянина, надворного советника Александра Федоровича Байкова.
Удивительно легко, нарядно и празднично написана эта часть. По маленьким сценам – живым картинкам, по неназойливым, хотя и подробным описаниям природы, обстановки, портретов действующих лиц, крепко подогнанным и связанным воедино, складывается незабываемо волнующая, объемная и яркая картина быта этой обеспеченной, избалованной достатком большой и дружной семьи.
Дом Байковых – полная чаша. Там умели повеселиться, знали цену себе, свято блюли дедовские порядки. Приживалки. Няньки. Гувернантки. Кухарки...
Нет нужды пересказывать эту книгу. Она написана настолько поэтично, образно, ярко и весело, что любой пересказ не принесет и сотой доли того удовольствия, какое получит тот, кто прочтет «Двадцать лет назад». Тут есть над чем от души посмеяться, есть над чем поразмышлять, есть о чем погрустить. Но, пожалуй, главным достоинством лухмановской повести-исповеди о детстве является искренность.
Писательница не скрывает, например, своего сложного, двойственного отношения к матери – властолюбивой, деспотичной притворщице, помыкавшей мужем, повелевающей детьми, которых могла собственноручно высечь розгами за непослушание. Она не обеляет, не приукрашивает образ обожаемого отца – любителя повеселиться, перекинуться в картишки, доброго, честного, благовоспитанного, умеющего повелевать подчиненными, но не смеющего перечить капризам жены.
Повесть Лухмановой о своем детстве удивительно светла и ароматна. Из нее не только «торчат уши автора», в ней явственно слышится биение писательского сердца – доброго, всепрощающего, жаждущего непрестанно дарить людям радость и только радость. Вот на этом родовом корешке всепрощения и доброжелательства произрос, вызрел и закалился характер Надежды Александровны, характер неуемный и страстный, характер мятущийся в поисках приложения своих духовных сил и таланта...
Вторая часть книги «Двадцать лет назад» – великолепная, ярчайшая картина жизни Павловского института благородных девиц второй половины прошлого века. Здесь перед нами открывается совсем неведомая нам страница прошлой жизни русского общества. До прочтения этой книги Лухмановой институт благородных девиц был для меня, например, пустым звуком.
Как всякий талантливый писатель, Лухманова не рассказывает, а показывает, живописует, рисует, изображает целую плеяду юных представительниц имущих классов России конца прошлого века. Все они – разные, несхожие и внешне, и характером, и мировоззрением, по есть то, что их единит, роднит – это высокая духовность и нравственная чистота.
Сколько благородства, трогательной наивности, сколько поразительной непорочности, необычной земной святости во взаимоотношениях девочек, юных институток, в их мыслях, чувствах и поступках.
Книга полна солнца, весенней свежести и веселья. Язык повествования сочен, ярок, выразителен. Короткими, четкими, резкими мазками рисует Лухманова портреты своих сокурсниц и преподавателей, классных дам. А с каким неподдельным юмором, озорно и достоверно описаны забавные похождения и проделки Надиных подруг по институту! Страницы повести об институтской жизни героини не прочитываются, а буквально проглатываются, как говорят, на одном дыхании. Читая их, вдоволь насмеешься и погрустишь, и о многом подумаешь. Как-то неприметно, неназойливо, между прочим, писательница нет-нет, да и коснется социальной струны, напомнив читателю о том, что в этом мире не все равны, что есть в нем богатые и бедные. Для юных институток солдат-истопник – не мужчина, а просто солдат, почти неодушевленный предмет. И лакей – не человек, а слуга, холуй, робот.
Не случайно книга Н.А. Лухмановой «Двадцать лег назад» много раз переиздавалась. В рецензии на нее, опубликованной в журнале «Русская школа» (№ 4, 1897 г.), указывалось, что «воспоминания несомненно правдивые... Книга написана талантливо, и девочки зачитываются ею до увлечения».
Глубоко убежден, что и нынешние девочки, и не только девочки, будут зачитываться книгой Лухмановой «Двадцать лет назад (Из институтской жизни)».
V
Одной из самых примечательных особенностей писательского мастерства Надежды Лухмановой является умение проникать в духовный мир своих героев, обнажать потайную «психологическую» пружину их поступков. С анатомической скрупулезностью и тщательностью исследует она природу каждого слова, каждого шага своего подлинного либо вымышленного персонажа романа, повести, очерка, пьесы. И не случайно у нее есть целая книга «Психологические очерки», в которую вошли пять больших очерков: «Переселенцы», «Около счастья», «Идеал», «Окно», «Винт».
Вот очерк «Переселенцы» – о переселенческих семьях, ринувшихся в Сибирь за мужицким счастьем, за счастливой долей, за вольною волей. Трудный и горький путь лежал у них за спиной по пути к Тюмени, где и нашли они временное пристанище в ожидании парохода. Очерк и начинается с описания переселенческого лагеря, «где были разбросаны шалаши, четырехугольные, конусообразные, сколоченные из досок, составленные из жердей, покрытые рогожами или войлоком...».
Внешне эффектный пестрый и яркий облик лагеря никак не соответствует настроению тех, кто в этом лагере живет. Из огромной «безотрадной переселенческой разнохарактерной толпы» писательница выхватывает всего две судьбы: красавицы Настасьи, у которой здесь умер от тифа отец, и Андрея, который в пути схоронил жену, оставшись с гремя малолетками на руках.
Bor эти «два одиночества», их душевные переживания, их путь друг к другу и составляют основное содержание психологического очерка Лухмановой. Очерк невелик – всего 30 книжных страниц небольшого формата. Но сколько человеческих страданий, сколько мыслей и чувств вобрали в себя эти страницы! В них сконцентрирован, спрессован, спружинен такой материал, которого достало бы на добрый роман. Психологическая глубина. Донный, мощнейший подтекст. Поразительная экономность, пружинная упругость и гибкость письма – типические черты многогранного творчества Лухмановой.
VI
Кто-то из современников назвал ее неистовой Надеждой. На мой взгляд, этот «ярлык» всеобъемлюще и точно выражает суть характера и жизнедеятельности Надежды Александровны Лухмановой.
Она трижды выходила замуж. Родила и вырастила двух сыновей – Бориса и Дмитрия. Оба стали кадровыми офицерами, известными писателями. Активно сотрудничала в популярнейших журналах «Новое время», «Русское богатство», издавала свой еженедельный журнал «Возрождение», постоянно печаталась в газетах «Всемирная иллюстрация», «Правда», «Петербургская жизнь», «Петербургская газета», «Биржевые ведомости». Она переложила с французского более двадцати пьес, писала оригинальные пьесы. Будучи членом общества защиты детей, систематически выступала с публичными лекциями о воспитании молодежи. И писала. Писала. Писала. Повести. Романы. Рассказы. Очерки. Публицистические статьи.
А когда началась русско-японская война, Надежда Александровна добровольно едет на фронт сестрой милосердия и одновременно собственным корреспондентом газет «Петербургская жизнь» и «Южный край». Какой надо было иметь запас жизненной энергии, какой неистребимой, неукротимой жаждой жизни обладать, какое нести в себе гражданское мужество, чтобы в пятьдесят четыре года взвалить на свои плечи тяготы прифронтовых будней, скитаний по госпиталям, воинским частям, городам и поселениям Дальнего Востока. И при всем при том в этой обстановке, кроме газетных информаций и статей, написать еще две книги: «Японцы и их страна» (1904 г.) и «Ли-тунь-чи (Из воспоминаний сестры милосердия о Маньчжурии)» (1906 г.).
Судьба русской женщины, ее место и роль в обществе, влияние среды на реализацию ее духовного и творческого потенциала – вот главная тема всего творчества Надежды Лухмановой, которая легко прослеживается в ее прозе, публицистике и драматургии.
Сюжеты и герои ее произведений не надуманны, выхвачены из жизни, из самой глуби жизненной, с ее стремнины. Потому романы, повести, очерки и статьи Лухмановой и замечались, и горячо обсуждались современниками – литературными критиками, учеными, писателями. Особенно много откликов приходилось на долю публицистических выступлений Надежды Александровны. И это неудивительно, ибо ее публицистика беспощадно хлестала по самым болевым точкам жизни общества.
В подтверждение сказанного достаточно сослаться на книгу ее публицистики «Вопросы и запросы жизни», изданную в Москве в 1904 году. В сборнике этом более шестидесяти статей Лухмановой. Если попытаться мысленно объединить их, выкристаллизовав главное направление, главные темы, их окажется три – нравственное состояние общества, положение в нем женщины, воспитание детей.
Об этих «проклятых вопросах» своего времени Лухманова не только писала, она разъезжала по городам России, выступая с публичными лекциями на те же темы, будоража общественное мнение, привлекая внимание общественности, прессы и властей к решению болевых проблем России. Просвещенная Россия с неослабевающим вниманием следила за развернувшейся в печати полемикой Н.А. Лухмановой с В.В. Розановым, который высоко ценил публицистику писательницы, решительно ограждал ее от незаслуженных критических наскоков. Среди раздраженных критиков Лухмановой были и такие именитые писатели, как В.Г. Короленко.
Она была воинствующей патриоткой России, страстной, непримиримой противницей космополитизма, любого проявления низкопоклонства перед иностранным и иностранщиной. Эта черта ее мировоззрения является своеобразным лейтмотивом многих публицистических произведений Лухмановой.
Вот, например, строки из ее статьи «Душа ребенка» в книге «Вопросы и запросы жизни» (Москва, 1904 г.).
«А мы – русские, в стране которых никогда не заходит солнце, мы, охранившие культуры Запада и сдержавшие своими силами напор диких азиатских племен, мы, орлы, летавшие и за Балканы, и через С.-Готард, пославшие в 13-м году войска в Париж отдать французам их визит и возвестившие оттуда мир и успокоение всей Европе, мы, гордые бояре, державшие долго в презрении иностранцев за их куцый наряд и короткую душу, мало-помалу дали им себя загипнотизировать, уверить нас, что мы неумытые татары, что наша сила не стоит их ловкости, что куцый фрак красивее золотом шитого охобия, что корсет и шиньон... оригинальнее занизанного жемчугом сарафана и толстой девичьей косы. Что русский язык груб, что не поддастся он ни песне, ни ласке, что наша литература, наши поэты, наши художники – только скоморохи... Мы всему этому поверили... мало-помалу открестились от всего русского, выполоскали из души все самобытное, национальное...
И растет наш русский ребенок с нерусской душой, с критическим взглядом на все русское и страстным желанием быть «европейцем»... Что останется в нем русского, национального?..» (Стр. 176, 179).
Как современны, как своевременны, как бесспорно приложимы к нашей действительности эти рассуждения Лухмановой почти столетней давности! Правда, ныне эта проблема стоит еще острее, звучит еще трагичнее, чем во времена Лухмановой, ибо тогда Россия была великой державой, а ныне она – американские задворки.
VII
Двадцать лет возглавлял я Тюменскую областную писательскую организацию. За эти годы мы не единожды пытались издать однотомник наиболее значительных произведений Лухмановой в Средне-Уральском книжном издательстве. Областные власти нас поддерживали, книгу включали в проект издательского плана, но когда проект превращался в реальность, Лухмановой там не оказывалось. В конце концов наше благое намерение так и осталось висеть в воздухе.
И вот нашелся человек, который сделал то, что многие годы казалось невозможным. Не жалея сил и времени, не взирая на затраты, по всей стране по книжечке, по публикации собирал произведения Надежды Александровны Лухмановой. Свел в однотомник, который ты, дорогой читатель, держишь сейчас в своих руках.
Перелистай его внимательно. Глянь на оглавление.
Если тебе небезразличны судьбы России и родного края. Если тебя волнует прошлое, в котором зарыты корни настоящего и будущего. Если ты хочешь вырастить своих детей достойными гражданами Отчизны... Если все это так, не раздумывая приобретай эту книгу и в тот же вечер принимайся за чтение. Уверен, ты узнаешь много интересного и нового о своем крае, о России, о жизни наших прародителей. Буду счастлив, коли, дочитав книгу Лухмановой до конца, ты согласишься со мной.
Константин Лагунов.