И никак иначе
К. Я. Лагунов


У каждого человека своя, неповторимая судьба, свой, не похожий на другие, жизненный путь.

Хочется пройти по жизни не бесследно, оставив в сердцах людей добрую память, а на земле – молодые сады, новые города и дороги.

Неважно, сколько тебе лет, какова твоя профессия, главное, чтобы в груди твоей стучало нестареющее сердце, чтобы всю жизнь тебя манили неторные дороги, чтобы смысл своей жизни ты видел в борьбе.

Вот о таких людях трудной, но романтической судьбы, бесстрашных рыцарях героического поединка с жестокой северной природой, стерегущей сказочные недра Сибири, и рассказывает эта книга.








И никак иначе!

Очерк





ВСТУПЛЕНИЕ


Можно было бы привести множество впечатляющих, прямо-таки ошеломляющих цифр, свидетельствующих о грандиозных переменах, происшедших и происходящих в некогда глухом и далеком сибирском краю, за сотни верст от промышленных центров, городов и дорог.

_Можно_назвать_десятки_новых_поселков_и_городов,_аэродромов,_железных_дорог,_нефте-_и_газопроводов,_появившихся_на_карте_Тюменской_области_за_последние_пять_лет._

_Через_всю_Западно-Сибирскую_низменность_протянулся_гигантский_нефтяной_меридиан._Днем_его_не_увидишь_даже_с_высоты,_зато_ночью_он,_как_звездный_млечный_путь,_распарывает_черную_громадину_тайги._

_В_конторах_бурения,_нефтепромысловых_управлениях,_всевозможных_трестах,_СУ,_СМУ,_мостодорожных_и_иных_строительных_подразделениях_работают_десятки_тысяч_людей_разных_национальностей,_возрастов_и_профессий._В_их_распоряжении_самые_могучие_и_современные_машины._

_Технической_оснащенности_первопроходцев,_осваивающих_сибирскую_нефтяную_целину,_можно_только_позавидовать._В_этом_я_еще_раз_убедился,_шагая_по_бетонным_плитам_тюменского_аэродрома,_мимо_ровной_шеренги_«АН-12»,_в_конце_которой_стоял_крылатый_гигант_–_«АН-22»,_прозванный_«Антеем»._

_Отвыкший_чему-либо_удивляться,_я_все_же_был_поражен_разнообразием_и_обилием_машин,_рассевшихся_на_ обширном летном _поле._Преобладали_«АНы»_и_ «МИ», «АН-22», _«АН-24»,_«АН-10»,_«АН-12»,_ «МИ-6», _«МИ-8»,_«МИ-4»._Воздушные_ богатыри тру_дятся_без_передышки,_перевозя_ тысячи _людей,_таща_на_себе_трубы,_цемент,_ мясо, _передвижные_электростанции,_буровые_ уста_новки,_сахар,_апельсины._И_все_туда_, на _Север,_в_разные_пункты,_через_которые_ про_лег_Тюменский_нефтяной_меридиан,_ где _шла_грандиозная_битва_за_нефть,_ за энер_гетическую_мощь_страны._

_Освоить_сибирский_нефтяной_ континент _немыслимо_без_коренных_преобразований_всех_сторон_жизни_этого_таежного_ края, _для_чего_нужны_не_только_колоссальные_материальные_ресурсы,_но_и_упорный,_ по_истине_самоотверженный_многолетний_ труд _сотен_тысяч_рабочих,_инженеров_и_ техников, _проектантов_и_плановиков,_летчиков_и_ су_достроителей._

_Как_закрепить_в_Сибири_съехавшихся_ со _всех_концов_страны_людей,_создать_им_ нор_мальные_бытовые_условия,_удовлетворить_материальные_и_духовные_запросы?_ Как _добиться_того,_чтобы_в_ходе_освоения_ и _разработки_нефтяных_и_газовых_ месторож_дений_от_неустроенности_быта_и_ жестоко_го_северного_климата_люди_не_ ожесточа_лись,_не_надламывались_духовно_и_ физи_чески?_

_От_правильного_и_своевременного_ ответа _на_эти_коренные_вопросы_во_многом_ зави_сит_исход_великой_битвы_за_ сибирскую _нефть._

_Невероятная_текучесть_кадров,_равнодушие,_безответственность,_безынициативность,_наблюдаемые_в_ряде_коллективов_нефтепромысловиков_и_особенно_строителей,_–_тревожные_симптомы,_свидетельствующие_о_том,_что_эти_вопросы_решаются_недостаточно_оперативно_и_масштабно._

_С_первых_дней_освоения_нефтяных_и_газовых_месторождений_Сибири_в_различных_инстанциях,_на_всевозможных_совещаниях_и_в_печати_идут,_не_затихая,_жаркие_споры_о_том,_каким_путем_вести_разработку._В_этом_жестоком_поединке_сшиблись_два_мнения._

_Первое:_сначала_обустроиться,_создать_рабочим_нормальные_жилищно-бытовые_условия,_построить_все_службы_быта,_дороги,_линии_электропередач,_водопроводы_и_т._п_а_потом_начинать_планомерную_добычу_нефти._

_Второе:_главное_–_добыча_нефти,_все_остальное_–_прикладное._Добывая_нефть,_попутно_обустраиваться,_попутно_создавать_нормальные_условия_жизни_рабочих._Со_временем_ликвидируется_разрыв_между_размахом_добычи,_технической_оснащенностью_и_бытовыми_условиями_рабочих,_все_войдет_в_нужную_колею._Москва_не_сразу_строилась,_а_нефть_нужна_как_хлеб,_и_всякое_промедление_с_добычей_наносит_удар_по_энергетическому_балансу_страны._

_Этот_спор_о_методах_индустриализации_возник_не_у_нас_и_не_теперь._Он_начался_между_командирами_крупнейших_новостроек_еще_в_годы_первых_пятилеток._Сейчас_в_Тюменской_области_он_ приобрел особенную _остроту_не_только_из-за_природных_и_ клима_тических_условий_осваиваемых_ нефтяных _районов,_но_и_потому,_что_за_ эти годы не_измеримо_вырос_советский_рабочий,_ по_высились_его_духовные_и_ материальные _запросы._

_И_хотя_отечественный_и_зарубежный_ опыт _разработки_подобных_месторождений_ цели_ком_подтверждает_первое_мнение_(сначала_обустроиться,_потом_добывать),_все_ равно _многие_руководители_строек,_ предприятий _нефтяной_и_газовой_промышленности_ Тю_менщины_считают_главным,_решающим_цифру_плана,_отодвигая_на_второе_ место _условия_жизни_рабочих._Свою_позицию_ эти _руководители_пытаются_оправдать_ невероят_ными_трудностями_и_дороговизной_ обуст_ройства_в_условиях_северного_бездорожья,_болот_и_тайги._

_Да,_трудности_есть._И_очень_большие._ Но _значит_ли_это,_что_они_непреодолимы?_ Оку_паются_ли_затраты,_нужные_для_их_ преодо_ления?_

_За_ответом_на_эти_вопросы_я_отправился_в_нефтяной_Урай_и_геологический_ Прав_динск._




ГОРОД РОМАНТИКОВ







Я шел медленно, пожалуй, даже робко – так идет археолог по раскопанному им городку тысячелетней давности, пытливо и настороженно оглядываясь по сторонам.

Улицы в Урае – прямые, непривычно широкие, в их просторном пролете терялись и блекли шеренги одинаковых, будто отштампованных, двухэтажных деревянных домов. Солнце щедро кропило поселок золотой пыльцой. Словно зеркальные витрины, ослепительно сверкали большие окна. Тоненькие молодые деревца ровненько выстроились вдоль дороги, как линейные на параде. Ветер покровительственно и властно раскачивал податливый гибкий молодняк.

По глубоким, пережеванным протекторами и гусеницами колеям дороги, утробно рокоча моторами и тяжело переваливаясь, медленно ползли тупорылые, грузные, как мамонты, краны, громоздкие, пышущие раскаленными боками капотов «Уралы». Едва увертываясь из-под громадных колес, носились «бесхозные» псы самых немыслимых размеров и расцветок: начались собачьи свадьбы – первый признак весны. Стосковавшиеся по солнышку ребятишки барахтались в снегу, гоняли самодельные шайбы самодельными клюшками. Грациозно выступали девушки в модных сапожках, под которыми снег не скрипел, а тоненько попискивал. Молодые мамаши легкой пробежкой катили саночки с наследниками.

Дежурный администратор гостиницы «Сибирь» деловито вписала мою фамилию в толстенную потрепанную книгу регистрации и, отыскав в столе нужный ключ, проводила меня до номера. Две смежные комнаты разделялись тяжелой золотистой портьерой. Дорогая зеркального блеска мебель, первоклассный радиоприемник на паучьих ножках, белый телефонный аппарат на прикроватной тумбочке, ванная комната.

– Это, что, люкс? – спросил я.

– Обыкновенный номер.

Я не поверил, заглянул в соседние номера, обошел просторный холл с удобными креслами, фортепиано и магнитолой.

Никому не поверил бы, что в Урае такая гостиница. Тюмень может позавидовать.

Администраторша самолюбиво поджала накрашенные губы и ушла.

– Где у вас можно перекусить? – спросил я горничную.

– В Урае десять столовых. Как выйдите, налево ресторан «Таежный», направо – кафе «Рассвет»...

– Черт возьми, – удивленно пробормотал я, оглядывая просторный ресторанный зал, с музыкальной эстрадой в углу. Три ряда столиков под сверкающими полиэтиленовыми скатертями, легкие изящные стулья, оригинальные яркие панно.

Из-за ширмы, похожей на шахматную доску, выпорхнула тоненькая девушка в короткой узкой юбке и белом переднике, с улыбкой поздоровалась со мной, как со старым добрым знакомым. Мне тоже вдруг показалось, что я давным-давно знаю эту девушку и в ресторан пришел не впервые, и вот сейчас к моему столику подойдет приятель, и мы вдоволь наговоримся с ним.

Я начал обед с таежной брусники, посыпанной сахаром, а закончил свежими пахучими яблоками. Скажу откровенно, меня ошеломило разнообразие и отменное качество блюд, приготовленных из свежих продуктов. Два-три года назад в этих местах в марте месяце не только свежие яблоки или творог, но и свежая картошка считалась диковинкой. Весь общепит тогда «базировался» на макаронных рожках да на консервах – рыбных, мясных, овощных...

Я шагал по хрупкому снежному насту, мимо высоких многоквартирных домов, просторных приземистых коттеджей, вросших в землю вагончиков-балков, крохотных бревенчатых избенок, декоративно-игрушечных насыпушек. Я шел, не выбирая дороги, подсознательно отмечая поразительную разностильность города. Видно, с этих балков и насыпушек одиннадцать лет назад начал свою жизнь нефтяной Урай. Потом появились вон те добротные, двухквартирные особнячки с высокими крытыми крылечками, после выстроились шеренги двух- и трехэтажных домов, а теперь вот заканчивается отделка первых трех пятиэтажных зданий. 91 000 квадратных метров жилья построена в городе за последние пять лет.

Разные дома. Разные люди. Непохожие судьбы. В 1964 году здесь жило семь, а сейчас двадцать четыре тысячи человек.

Читаю названия улиц: Маяковского, Герцена, Лермонтова, Крылова, Чехова, Шевченко... Клуб «Романтик», магазин «Березка», ресторан «Таежный». Кто-то с любовью и добрым вкусом придумывал эти названия,

– Любуетесь нашим городом?

Я вгляделся в незнакомое молодое лицо, но так и не припомнил, встречался ли где-нибудь с этой девушкой.

– Хороший город. Только очень разномастный. И современные дома, и балочки...

– И землянки.

– Какие землянки?

– Обыкновенные. Вон на берегу Колосьи...

Это известие огорчило меня. Вспомнились встречи с жителями земляного «колай-города» в Нефтеюганске, справедливые обиды, упреки, нарекания. И все-таки я пошел к землянкам.

Они прилепились к крутому берегу, как ласточкины гнезда к карнизу. Невообразимо живописные строения из тарных дощечек, горбылей, шифера и теса. Над заваленными снегом крышами дымящимися окурками торчали трубы.

Я долго плутал, то спускаясь к реке, то вновь карабкаясь на крутояр, прежде чем обнаружил подход к крайней землянке. Туда вела крутая лесенка с верху обрыва. На маленькой дощатой площадке у дверей меня встретил хозяин этого фантастического сооружения – светловолосый коренастый мужчина в цветной хлопчатобумажной рубахе с широкими рукавами.

– Можно к вам?

– Милости просим, – хозяин распахнул дверь в дощатые сени.

Внутри землянка имела вполне жилой вид. Большая каменка с плитой и обогревателем. У стены кровать, накрытая покрывалом. У большого, почти во всю стену окна, выходящего на реку, прилепился стол под зеленоватой клеенкой. Вокруг него три стула... Словом, комната как комната, и свету в ней достаточно, и простору на двоих хватает.

Шофер АТК №1 Горюнцев Виталий Павлович вместе с супругой всего несколько месяцев назад приехали в Урай и поселились в этой землянке. Горюнцевы были нимало не смущены своим жильем.

– Поживем и тут, – неторопливо ронял слова хозяин, поглядывая на свои большие тяжелые кулаки и никак не находя им удобного местоположения. – Строится город. К ленинскому юбилею эти хибары подчистую...

– И жаль, – перебила жена, Александра Михайловна. Она говорила легко, весело, с доброй усмешечкой. – Может, вы не поверите, но мне, ей-богу, тут нравится. Речка под окошком. Летом берег зарастет травой и цветами. Знаете, какой воздух? Воду мы из колодца – как слеза. Отведайте. Такой больше нигде не попьешь в Урае. Магазин рядом. В нем все, что надо. Мясо, молоко, яйца, рыба, мука. – Она встала, невысокая, полная и, смешно всплескивая пухлыми руками, продолжала: – Ехала, думала – край света. Волки по улицам рыщут. А тут, – повела рукой вокруг, улыбнулась, – и рыбалка, и ягоды. В магазине яблоки, груши... Даже мороженое. Чего еще? И избушкой своей я довольна. Честно говоря, жалко будет менять ее...

Нет, она не рисовалась, говорила искренне. Я глянул в окно. В самом деле, река у порога, лес рядом, бескрайнее бело-голубое приволье...

Над крылечком соседней землянки красовалась дощечка: «Улица Пионеров, 8». Наверное, в этих времянках, слепленных наспех, кое-как, из первых попавшихся под руки досок, обрезков железа, фанеры и шифера и жили пионеры нынешнего Урая. Со временем они ушли в благоустроенные дома, а их место заняли новоселы, и так повторялось много раз. Видно, в память о тех, кто были первыми, и нарекли эту шеренгу хижин-времянок улицей Пионеров.

На полу в беспорядке громоздились узлы, свертки, чемоданы, ящики. Стены обклеены цветными вклейками из «Огонька», яркими открытками. На подоконнике – сосновые веточки с шишками, бумажные цветы. На столе в бутылке набухли, похожие на крохотных птенцов пушистые шарики вербы. Под потолком качался круглый, как мяч, расфуфыренный бумажный петух. На подушке разлеглась черная, будто из сажи слепленная, кошка, лениво поводя по сторонам нафосфоресцированными глазами.

Две светловолосые девушки склонились над узлом и негромко пели про оренбургский платок. Остролицый мальчик щепал лучину для растопки.

Мой приход не встревожил их. Мне освободили табуретку, а сами кто на чем расселись вокруг.

– Кто вы? – спросил я, нащупывая в кармане записную книжку.

– Мы Пестовы, – ответила старшая, засовывая под косынку прядь светлых волос. У нее было круглое, курносое лицо, такое открытое, простое и по-детски наивное, что, глянув на него, я не стал вынимать блокнот и самописку. Спросил курносую:

– Звать-то как?

– Лида. Я поваром в кафе «Рассвет» работаю. Четвертый разряд.

– Десятый класс вечерней кончает, – горделиво проговорил мальчик.

– Помолчи, Женька. Это моя сестренка, Надя, в девятом учится. А Женька в шестом... Собираемся вот. Мама за ордером пошла. Квартиру дали...

Их отец, колхозный шофер, трагически погиб, когда старшей шел шестой год. Татьяне Степановне Пестовой в ту пору было двадцать девять. С тех пор они и шагают по жизни вчетвером. Окончив восьмилетку, Лида пошла работать. Вместе с матерью (та работает уборщицей), они зарабатывают сто восемьдесят рублей. По здешним заработкам, на четверых – это до смешного мало.

– Ничего, – Лида улыбнулась доверчиво и открыто, – нам хватает. Я, когда дежурю в кафе, там и питаюсь...

– Главное, мы дружные, – подхватила Надя. – У нас все, все, понимаете... – и, не найдя нужных слов, она так затрясла головой, что, казалось, оторвутся пшеничные косицы- рогульки. – Здесь, в Урае, вся родня. И дядя Коля, и тетя Маня...

– И дядя Митя, – наконец-то вклинился в разговор нетерпеливо ерзающий на месте Женька. – На Новый год мы у тети Мани. Весело было...

– Наверное, с шампанского, – не подумав, обронил я.

– Ой, что вы! – Лида взмахнула руками. – Мы с Надей ничего не пьем. Нам и так весело. Сойдемся и поем. И мама с нами. Обнимемся, голова к голове и...

У меня вдруг защекотало в носу, и я почувствовал, что глаза повлажнели. Захотелось обнять их всех, прижать к груди...

А они даже не уловили перемены в моем настроении, и Лида продолжала рассказ о своей жизни. Они все умели делать. Ломали на дрова старые балки. Собирали и рубили доски. Лида показала ладошки, покрытые сухими пятнами мозолей. За водой им приходится ходить с флягой по глубокому снегу.

– Мы ее на санках, а потом тянем по ступенькам... – смеется Надя. – Вцепимся вместе и считаем: раз, два, взяли...

Они хохотали все трое. Заливисто, звонко, счастливо. И я улыбался, а сам думал о таких же вот по возрасту детях «своего круга». Они могли на вкус отличить сухое вино от крепленого, лихо танцевали шейк и твист, но без маминой помощи не умели заштопать чулок или сварить обыкновенные щи. Конечно, хорошо, что советское общество стало настолько богатым, что большинству его членов неведома нужда и наши дети вырастают, не испытывая никаких материальных затруднений, но отсутствие житейских забот, оторванность от обыденного труда никак не способствуют воспитанию у ребят стойкого, целеустремленного характера и сильной воли. Наверное, было бы разумно на летнее время создавать не просто пионерские лагеря, а трудовые пионерские и комсомольские лагеря, где дети и подростки могли бы и трудиться и отдыхать. Ничто не сплачивает так, как труд, нигде лучше, как в труде, не воспитываются честность, коллективизм, трудолюбие, сознание собственной причастности ко всему происходящему на нашей земле и ответственности за это...

Темное густое небо раскрылилось над Ураем. Голодными волчьими глазами холодно посверкивали далекие звезды. Разом вспыхнули невидимые днем огромные лампы дневного света, озарив широченные улицы ночного города.

Круто холодало. По затвердевшим, словно оледенелым, сугробам зазмеились космы поземки. Снег запел под ботинками злобно, ворчливо. Огромные псы, будто черные торпеды, стремительно и бесшумно пересекали улицу, пропадая в лабиринтах сверкающих огнями домов.

Где-то вдали за городом небо тревожно розовело: горел гигантский газовый факел на Сухоборской головной станции, откуда ига им екая нефть начинала свой путь на Тюмень. Только здесь, в Урае, ежегодно сгорало на ветру триста двадцать миллионов кубометров отличнейшего топлива и дивного химического сырья. Такие факелы днем и ночью полыхают не только в Урае, Сургуте, Нефтеюганске, но и по всей Татарии и Башкирии. Миллиарды кубометров газа сгорало просто так. Нужны газобензиновые заводы, а их нет. Нужны заводы по химической переработке газа, а их тоже нет. И добро летит на ветер. Простят ли нам это потомки?..

Наше время отличается не только стремительностью, но и головокружительным калейдоскопом событий. Мы подчас не успеваем даже их зафиксировать. А годы летят. Старятся и умирают люди, выцветают чернила на бесцветных документах, иногда забываются имена, заслуживающие стать предметом гордости не только современников, но и далеких потомков.

Нам нужны летописцы Урая, Нефтеюганска и других городов, поднявшихся в вековом глухоманном урмане или среди безбрежных разливов тундры, нужны летописцы железных дорог, нефтепроводов, газопроводов, на тысячи верст пролегших через нехоженые чащи и топи. Иначе будущему историку невозможно будет во всей полноте воссоздать бессмертный подвиг сибирских геологов, нефтяников, газовиков, строителей, авиаторов, речников, рабочих и крестьян земли Тюменской, подаривших Отечеству блистательную энергетическую жемчужину.

Именно таким летописцем Урая оказался Аркадий Николаевич Санников. Аркадий Николаевич – оптимист, жизнелюб. Улыбка не покидает его мужественное открытое лицо. В невысокой, крепко скроенной фигуре чувствуется большая физическая сила. Он и ходит- то неторопливо, слегка раскачиваясь.

На квартире у Санникова и музей, и архив, и научный центр. В специальной картотеке, в папках и альбомах хранятся сотни интересных записей, фотографий, журнальных и газетных вырезок, отражающих становление нефтяного Урая с первого дня его основания. Санников написал уже большую часть кандидатской диссертации на тему: «Деятельность партийной организации по созданию Западно-Сибирского энергетического района в годы семилетки».

Аркадий Николаевич долго рассказывал мне об Урае.

– Удивительный город. Растет как на дрожжах. За пять лет в три с половиной раза вырос. Удивительные люди. Разные, а накрепко связаны друг с другом, как корни дерева. Что их связывает? Вера в дело. Жажда поиска и единая цель. Посмотрите, как здесь к трудностям относятся. Нынче зимой все разморозилось – и канализация, и водопровод. Такие холода. И что вы думаете? Урайцы стали строчить заявления в горсовет, митинговать, писать жалобы в газеты? Нет. Взяли лопаты, ломы и за дело... Думаете случайно так круто падают цифры нарушений общественного порядка? В прошлом году по сравнению с шестьдесят шестым на одну треть сократилось и количество уголовных преступлений, и число побывавших в медвытрезвителе, а в то же время население на треть выросло. Любят урайцы свой город, дорожат его честью... За что любят? На это в двух словах не ответишь. Отношение к людям здесь доброе. На первом месте – настроение человека, а не цифра плана. Да вы побывайте у Исянгулова и сразу поймете...

Густела северная ночь, становясь морознее, хрупче и звонче. Ярче разгорались звезды, миллионами огненных глаз всматриваясь в нашу планету. Велика она. Нет такой всеобъемлющей карты мира, на которой были б обозначены все реки и озера, все города и села. Нет такой карты мира, на которой бы был отмечен юный город романтиков Урай, откуда начинает свой разбег известный всему миру тюменский нефтяной меридиан.




ПЕРЕДНИЙ КРАЙ



1

С высоты двухсот метров отлично просматривалась бескрайняя белая равнина, на которой небольшими островками темнели перелески да жидкие рощицы. Снежное плато во всех направлениях пересекали змеевидные ленты дорог. По ним струился непрерывный поток машин.

Под метровой толщей снега затаились коварные и страшные шаимские болота. Их глубина порой достигала шести метров. Были такие зыбуны – в самую лютую стужу не замерзали.

Болота.

Болота.

Болота.

6300 квадратных километров.

На этом плацдарме, с каждым днем нарастая, пятый год грохочет жестокое сражение за сибирскую нефть.

Более тысячи «МАЗов», «КРАЗов», «Уралов», «УАЗов», «АТТ», «АТС», «АТЛ» и иных, самых могучих и совершенных машин, десять тысяч буровиков, дизелистов, вышкомонтажников, каратажников, бульдозеристов и такелажников ведут этот, ни днем, ни ночью не затихающий бой. Именно бой, в котором есть все: победа, отступление и даже смерть.

Мемориальная доска на Комсомольской улице:



«ЕГОР ПАНАКШИН,

БОЕЦ СТРОИТЕЛЬНОГО ОТРЯДА

ХАРЬКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА,

СТРОИТЕЛЬ г. УРАЯ 1944 – 1966»


В конце 1966 года во время катастрофы на 692-й скважине трагически погибли Владимир Комаров, Иван Феоктистов, Усман Гайнуллин, Григорий Нечипуренко, Владимир Журавлев, Рафаэль Насыров, Раиф Явгильдин.

На переднем крае битвы за нефть неколебимо стоит отважный коллектив Шаимской конторы бурения, возглавляемый коммунистом Абзалитдином Гизятулловичем Исянгуловым.

В Урае не сыскать человека, который не знал бы Исянгулова. С трибун областных и всесоюзных совещаний, на страницах центральных и областных газет, в радио- и телепередачах не раз рассказывалось о трудовых подвигах этого коллектива.

По пути к конторе бурения я припомнил все, что читал или слышал об Исянгулове и в своем воображении нарисовал его образ. Получилась впечатляющая фигура: резкие, волевые черты лица, энергичные жесты, властный голос.

Контора разместилась в обыкновенном бараке. Это несколько обескуражило меня: неужели для штаба прославленного коллектива нельзя было выстроить достойное помещение?

Абзалитдин Гизятуллович оказался невысоким, грузным, круглолицым. Из-за толстых стекол очков в темной оправе хитровато поблескивали прищуренные глаза. Лукавая улыбка то и дело преображала лицо, делая его простецки-добродушным.

Летом 1964 года буровики Исянгулова впервые ступили на землю Урая. Огромные сосны уперлись кронами в бесцветное небо. Груда хаотично наваленных бревен, и больше ничего.

Только 2 августа того же 1964 года бригада Г. К. Петрова забурилась на новом месте. Однако годовой план по метражу проходки новорожденная контора бурения перевыполнила почти в три раза, сдав промысловикам вместо двух три скважины. С тех пор из года в год нарастают темпы бурения, скорость и метраж проходки, количество сданных промысловикам скважин.

С 1965 по 1968 год включительно ежегодные показатели по метражу выросли с 86 985 до 155 760 метров, а по скважинам с 46 до 93.

Число рабочих и буровых бригад за эти годы не увеличилось. Зато условия работы значительно ухудшились. Втрое возросла удаленность буровых от базы, вчетверо повысилась заболоченность разбуриваемых площадей. Резко увеличилась глубина болот. Вшестеро поднялась доля наклонного бурения.

Все три буровые бригады – Г. К. Петрова, А. Д. Шакшина, С. Ф. Ягофарова – завоевали первое место во Всесоюзном социалистическом соревновании 1968 года, доведя выработку до 50 тысяч метров (в шестьдесят пятом она была 29 тысяч). Всесоюзное первенство в прошлом году заняла и бригада вышкомонтажников Я. С. Вагапова.

– В чем секрет ваших успехов? – спросил я.

Глаза Исянгулова превратились в брызжущие лукавством щелки. Из каждой клеточки круглого лица высунулась смешинка. Еще бы, подобный вопрос он, вероятно, слышал в сто тысячу первый раз.

Абзалитдин Гизятуллович покрутил пуговку на добротном шерстяном костюме, потрогал тугой нейлоновый воротничок, из-под которого выползала узенькая змейка галстука, растопырил короткопалые руки.

– В моем кармане нет ответа. И в ящике стола тоже. Он там, – показал рукой на большую карту, прикрепленную к стене...

Исянгулов сам сидел за рулем. «Волга» неслась легко, без натуги, как добрый конь, поминутно обгоняя похожие на жирафов краны, утробно рокочущие «Уралы» или трактора, волокущие по снегу металлические болера, напоминающие аэростаты.

– Отличная дорога!

– Лежневка. Сами строили. Нам нельзя без дорог. До буровых по семьдесят-девяносто километров, а мы три раза в сутки вахты возим. Горючее, воду, глину, трубы.

По пути мы то и дело останавливались. Из встречных и обгоняемых машин выходили люди. Исянгулов разговаривал с ними на том особенном языке, каким говорят люди, понимающие друг друга с полуслова, по взгляду, по жесту. Коротко, как бы между прочим, он отдавал нужные распоряжения.

– Вон наши вышкари. Вагапов сегодня должен вышку перевозить. Красивое зрелище.

С самого утра вьюжило. К полудню ветер набрал силу и погнал по сугробам снежные вихри. Разбежавшись на гладкой, до синеватого блеска вылизанной болотине, ветер с такой силой наскакивал на сорокаметровую вышку, что казалось: вот-вот сковырнет ее на головы людей.

Звено вышкомонтажников Шайдуллина готовило вышку к перевозке на новое место. Четыре стосильных гусеничных трактора «М-108», как потревоженные жуки, вертелись вокруг буровой. За трактором по снегу волочился стальной витой хвост. Схватился за него Анатолий Никонов, и рокочущее чудище, вмиг присмирев, попятилось. Никонов зацепил конец троса за гусеничный тяжеловоз, прозванный «лифтом», и трактор поволок его к вышке.

Представьте себе две пары спаренных гусениц – это и будет «лифт», на которых, не демонтируя, перевозят буровые.

«М-108», сердито пофыркивая, то передом, то задом стал подталкивать «лифт» к трубе, выпиравшей из металлической опоры вышки. Неповоротливый с виду кран «КП-25» громадной клешней подцепил и легко накренил вышку, и в тот же миг трактор ловко пододвинул «лифт» под трубу. Звякнула защелка, и вышка обула первый из трех гусеничных «лаптей», на которых ей предстояло «протопать» не один километр.

Талгат Шайдуллин вьюном вертелся меж тракторов, то и дело тревожно поглядывая на быстро темнеющее небо. Того и гляди, разгуляется метель, да и стемнеет скоро. Успеть бы засветло по доброй погоде. Шайдуллину не следовало здесь быть: со вчерашнего дня он числился в отпуске и сейчас должен бы блаженствовать в салоне «ИЛ-18», летящего к Черному морю. Но Талгат укоротил свой отпуск на пару дней, необходимых для перебазировки буровой.

Анатолий Никонов вскарабкался на приемный мост, сделал магический жест рукой и «КП-25», рыкнув, перенес крюк-клешню влево...

Анатолий родился за несколько дней до того, как пришло известие о гибели отца, сраженного осколком фашистской мины. Тридцативосьмилетняя Пелагея Егоровна Никонова осталась с шестерыми мал мала меньше на руках.

Солдатскому сыну Тольке выпало на долю голодное сиротское детство. Едва научившись ходить, Толька помогал старшим братьям из дышащей холодом, еще не оттаявшей пашни, выкапывать перезимовавшую картошку, зорить птичьи гнезда, собирать щавель и дикий чеснок. Пятилетний мальчишка отличал любую съедобную зелень.

Крепка сибирская косточка, сильна мужицкая закваска. Все шестеро выросли, встали на ноги. Пять братьев Никоновых ныне механизаторы. Александр вместе с Анатолием работает здесь же, в бригаде Ваганова...

Как ни спешили вышкари (так называют вышкомонтажников), а дотемна смогли лишь обуть вышку в гусеничные «лапти».

К ночи погода совсем испортилась. По небу, налетая друг на друга, мешаясь и кружась, катились темно-серые волны облаков. Словно грузнея, они нависали все ниже и ниже, затмили линию горизонта, и уже невозможно было отличить земли от неба. Всю ночь бестолково куролесила свирепая мартовская метель. Ветер гудел, рычал, выл. «Вот, лешак, вот шайтан», – бормотал спросонья Шайдуллин, слушая голос метели. Проснулся от разом наступившей тишины. Выглянул в окно – стылая безоблачная синева над крышами...

Теперь вышкарями командовал сам Яткар Сахапович Ваганов. Маленький, неуловимо проворный и верткий, он секунды не стоял на месте. «Давай, давай!» – слышался его негромкий голос. Жена Яткара рассказывала, что и по ночам Вагапов бормотал во сне излюбленное: «Давай, давай!»

В каждый «лифт» цугом впряглись по два трактора. С красными флажками в руках Вагапов обежал буровую, ощупал ее взглядом и заспешил прочь. Казалось, земля отталкивала его от своей поверхности и он колобком катился по планете. Насквозь промазученная куртка сверкала на солнце, как кольчуга. На ходу Яткар раскачивал головой, и распущенные уши шапки смешно болтались.

О Вагапове ходит молва как о человеке, который не переносит ленивых, разболтанных, неповоротливых. «Если Вагапов взялся – точка», – говорят вышкари. Принимая в бригаду новичка, Вагапов прежде всего интересовался:

– Умеешь быстро поворачиваться? У нас все бегом. И очень точно. Голова быстро думает. Руки быстро делают. Сумеешь так?

Вот Вагапов поднял над головой флажки, и трактора заревели во всю мощь стосильных двигателей, задрожали от внутреннего напряжения.

Флажки стремительно описали огненную дугу- Трактора сорвались с места, толстенные тросы натянулись, захрустели, заскрежетали гусеницы «лифтов». Сорокаметровая сточетырнадцатитонная вышка слегка качнулась и по-лебединому величаво и гордо поплыла.

Великолепное, ошеломляющее зрелище!

На прозрачно-синем небе четко проступали черные контуры движущейся вышки. На полати верхового уселось малиновое мартовское солнышко. В его лучах ослепительно посверкивали вращающиеся гусеницы. Они взбивали снег, и тот, подхваченный ветром, превращался в серебристую пыль, которая клубилась вокруг урчащих машин.

Позади буровой, будто пес на привязи, на восьмидесятиметровом страховом тросе тащился еще один трактор. За ним вразвалочку ленивой пробежкой плелся порожний грузовик связи (мало ли что случится в пути). Замыкал шествие двадцатипятитонный «КП», угрожающе выставив огромную клешню, готовый в любую минуту поднять, подтянуть, попридержать.

Размахивая флажками, Вагапов семенил впереди, то и дело на ходу поворачиваясь лицом к островерхой красавице. Возле нее, придирчиво посматривая на «лифты» и тросы, вышагивали Никонов, Насреддинов, Шайдуллин.

Ослепительное солнце пересело на самое острие буровой. Хмельной ветер расшвыривал вокруг серебристую пыль из-под машин. Довольные вышкари сдержанно улыбались: все шло как надо. Не зря же в стране никто не может превзойти вагаповцев по скорости монтажа буровых установок.

Я, с трудом оторвав взгляд от плывущей вышки, вдруг заметил, как Вагапов, пьяно качнувшись, остановился, зажмурился, но через несколько мгновений снова зашагал. Если бы знал я тогда, если бы знал...

Это случилось 19 декабря 1967 года.

– Давай, давай! – задорно покрикивал Вагапов, стоя на платформе возле дизелей. Вот он заспешил, неловко оттолкнулся от помоста и упал боком в снег. Под ним оказалась до чугунной твердости смерзшаяся кочка. Бригадир скорчился от ослепляющей боли. Ойкнул, завалился на спину, свернулся калачиком. Почуяв неладное, товарищи окружили Яткара, Тот сучил ногами, скреб ногтями телогрейку. Лицо посерело, потом налилось белизной и стало не отличимым от снега.

– Не трогайте, – невнятно бормотали известковые губы. – Сам я. Сам. Сейчас...

Огромный «Урал», тревожно завывая, бешено мчался серединой дороги. Все живое уступало ему путь.

– Куда гонишь? Куда? – стонал Вагапов, извиваясь от боли. – Все равно... – конец. Не довезешь. Зачем...

От удара о замерзшую кочку у Вагапова на куски разорвалась почка. Нужно было немедленное переливание крови, а ее в больнице не оказалось. Вышкари, сопровождавшие бригадира, стали донорами, и в опустевшие вены Яткара плеснулась огненная струя свежей рабочей крови.

Ночью больного навестил только что вернувшийся из командировки Исянгулов.

– Все... – еле выговорил Вагапов. – Ребятишек...

– Не ерунди, Яткар, Операция прошла отлично. Жить будешь. Голову даю на отрез – будешь. Вышки монтировать будешь.

Он приходил каждый день. Когда положение Вагапова ухудшилось, Исянгулов отправил больного в Тюмень.

Яткар выжил, вернулся в строй.

– Ничего. Все, как прежде. Ребята оберегают, тяжелое не дают поднимать, а я только «давай-давай». Иногда, правда, голова маленько того, земля из-под ног убежать хочет. Закрою глаза, пережду и порядок.

В прошлом году вышкомонтажная бригада коммуниста Яткара Сахаповича Вагапова построила и сдала 93 буровых вместо 87 по плану, добившись первенства во Всесоюзном социалистическом соревновании.

– Побольше бы таких, как Яткар, – говорил Исянгулов. – Отчаянный человек.

Однажды Вагапов окунул в глинистый раствор неразумного тракториста, который собственную выгоду ставил выше интересов бригады. За этот необычный воспитательный прием Вагапов поплатился дорогой ценой. Его фамилию вычеркнули из списка кандидатов, выдвинутых на высокое звание Героя Социалистического Труда, районный прокурор завел следственное дело на Яткара.

Об этом Вагапов вспоминает без улыбки: все еще не перегорела обида на шкурника.

– Ненавижу таких, – Вагапов накалялся все сильнее и сильнее. – Если всяк за себя, всяк под себя... Куда уйдем? Твое – мое – наше – вот как надо. Одного задел – всех обидел. Одного похвалил – всех обрадовал. За это я кого хошь сомну...

И, растопырив пальцы, Вагапов медленно с усилием начал сводить руки, будто и в самом деле что-то сминая, сплющивая ими...

– Давай-давай! – разносится над заснеженными равнинами шаимских болот озорной выкрик неутомимого Яткара. И встают, словно вехи нефтяного меридиана, шеренги буровых, и плывут по болотам, через перелески и топи сорокаметровые стальные громадины. За все пять лет существования конторы бурения ни часу не простояли буровые бригады из-за того, что вышкари коммуниста Вагапова вовремя не смонтировали буровую.

– Давай-давай!..


2

Три богатыря – так называют не только в Урае трех прославленных буровых мастеров – Г. К. Петрова, А. Д. Шакшина, С. Ф. Ягофарова.

Немудрено «выдать» одного рекордсмена, одну рекордную бригаду, куда сложнее добиться, чтобы выдающихся результатов достиг весь коллектив. Три урайских богатыря идут нога в ногу, не забегая и не отставая друг от друга, из года в год наращивая темпы. С 1965 по 1968 год средняя выработка на одну буровую бригаду с 29 000 выросла до 50 000 метров проходки. В прошлом году все три бригады перешагнули пятидесятитысячный рубеж. (Г. К. Петрова – 52 400, А. Д. Шакшина – 51 606, С. Ф. Ягофарова – 50 032).

...Мягко пружиня рессорами, по белой дороге мчался «ГАЗ-69». Исянгулов успевал вовремя подсказать шоферу, как удобнее и короче проехать на буровую, замечал каждую машину на дороге и, как в прошлый раз, останавливал их, перекидывался короткими фразами с бригадиром, инженером, снабженцем и тут же опять подхватывал прерванную нить разговора со мной, ловко наращивал ее и разматывал.

– ...С Петровым мы старые друзья. В Башкирии в одной геолого-поисковой конторе были. Начинал он буррабочим. Сметливый, цепкий парень. Сразу выделился. Много дельных предложений подал. Когда высвободилось место мастера, я Петрова предложил. А у него специальной подготовки нет. Что делать? Давай, говорю, осваивай самостоятельно. Практики не занимать. Бери учебники. Приходи ко мне на консультации в любое время. – Абзалитдин Гизятуллович улыбнулся глазами, привычным жестом поправил очки на переносье. – Так и сделали. Через пятнадцать дней Петров стал законным мастером. Башковитый, – днем работал, ночью зубрил, он что надумал, порешил – не отступится.

Петров три месяца назад расстался со своей бригадой и уехал учиться в Саратов на курсы переподготовки. Оттуда в Москву на Всесоюзное совещание нефтяников. Не сегодня-завтра Григорий Кузьмич должен был вернуться. А пока его замещал инженер Шамиль Мирсаянов.

Прослышав о сибирской нефтяной целине, Шамиль Тимирханович сбежал с первого курса Башкирского нефтяного института и приехал в Тюменскую область.

– Был в Игриме и в Сургуте. Урай больше по душе. Привык к этим болотам, черт бы их взял...

По путевке конторы бурения Шамиль поступил в Тюменский индустриальный институт. После окончания Мирсаянова оставляли в научно-исследовательском институте, но Шамиль вернулся в Урай.

Мирсаянов, видимо, очень темпераментный человек. Во время разговора руки его все время двигались, то перекладывали с места на место какую-то деталь, то комкали мохнатую рыжую шапку. Больше всего Шамиля тревожило то, что бригада Петрова по итогам двух месяцев чуть-чуть приотстала от бригады Шакшина. Нет, никаких ЧП не произошло, и все-таки...

– Культ – вредная штука. Правильно. Все решает коллектив. Верно. А вот нет мастера, и что-то не так получается. Вроде бы все по-старому, а не так. Не хватает его. Как хочешь называй это. Авторитетом руководителя или иначе. Дело мастера боится. Григорий Кузьмич – первоклассный мастер... Я с Башкирии знаю его. Кузьмич и там славился. Умеет он организовать, обеспечить людей. Из-под земли достанет. Вокруг него все вот так, – Шамиль стиснул кулак и потряс им перед собой. – Спайка и дисциплина. Сам работает... Песня. Весело и легко... Часто ночует на буровой, особенно по окончании бурения и при забуривании.

Шамиль пригласил нас обедать. Кареглазая, яркогубая Наташа Воронова пришла поварихой в бригаду Петрова после десятилетки. Наташа знает вкус каждого рабочего. Кононов, к примеру, не терпит гречневой каши, а Иван Заикин больше всего любит глазунью.

По-домашнему уютно в маленьком вагончике, по-домашнему сытно и вкусно кормят буровиков молодые поварихи.

За 45 копеек можно взять обед из трех блюд: борщ со сметаной, котлета с пюре или гречкой и кофе. Здесь есть и фруктовые соки, и свежие яблоки.

Рабочие обедают по одному, по два, чтоб ни на минуту не останавливалась буровая. Мы с Исянгуловым и Шамилем доедали наваристый, ароматный борщ, когда подошел первый помбур Иван Заикин. Я сразу приступил к нему с расспросами о жизни. Поначалу Иван отвечал немногословно, все сетовал, что приотстали от Шакшина, но постепенно разговорился и рассказал, как приехал в Урай, попал в эту бригаду, похвалил своих товарищей. Сам он окончил курсы бурильщиков, но вакантного места в бригаде не оказалось, и он работает помбуром.

У нас каждый знает свое дело, свое место, оттого и получается ладно... Петров – очень оперативный человек. Если взялся, сделает...

– Да все с улыбочкой, – вставила Наташа, – С шуточкой. А посмотрите, как его слушают...

– Много времени на дорогу уходит, – посетовал Иван. – Чтоб с девяти на вахту заступить, мы в семь выезжаем из поселка и только к восьми вечера возвращаемся. Это по доброй дороге. Весной же... – Махнул безнадежно. – Я вот в девятом классе учусь. У нас ведь почти восемьдесят человек в вечерней школе учатся, почитай каждый пятый...

В тот же день возвратился в Урай Григорий Кузьмич Петров. И я встретился с прославленным мастером. Внешне тот ничем не примечателен. Ни ростом, ни шириной плеч. Лицо обыкновенное, с приятной розоватой кожей. Лоб рябит морщинками. Еле обозначившиеся скулы, слегка запавшие щеки. Светло-каштановые волосы гладко зачесаны назад. Голос негромкий, глуховатый.

Григорий Кузьмич говорил неторопливо, сдержанно. Иногда его взгляд ускользал, и плутоватая улыбка преображала лицо, но уже через мгновение оно становилось прежним спокойным и серьезным, а глаза опять, не мигая, смотрели на меня.

Бригада Петрова была создана семнадцать лет назад старым мастером Е. С. Пругло, учителем и наставником Григория Кузьмича.

Между нами произошел следующий диалог.

_Я._ Расскажите немножко о себе.

_Петров_ (пожимая плечами, неохотно). Ничего особенного. Родился и вырос в нефтяном Ишимбае. Из колхозников. После семилетки – РУ-2. Без малого двадцать лет в бурении. Всякое бывало. Сюда приехали добровольно. Завлекательный край и дел по горло. Первую скважину пробурили, а она пустая. Не расстроились: здесь сложная структура. С тех пор пробурил сто тринадцать скважин. Почти половина из них – наклонные.

_Я_. В прошлом году вы пробурили пятьдесят две с половиной тысячи метров. Никто в стране не дотянулся до такого показателя, а вы...

_Петров._ Главное – высокая организация труда. И дисциплина. Ни одного прогула. В быту тоже... Вот Мустафьев. Любил выпить, покуражиться, подебоширить. Сколько с ним и за него всей бригадой повоевали. Теперь добрый работник. Наши рабочие закалены в разведке. Всякое повидали, по-разному жили. Теперь что... Все буровики в благоустроенных квартирах. Без канализации, правда, но жить можно... С материально-техническим снабжением тоже неплохо. Среднемесячная зарплата буррабочего, без всяких премий, крутится возле четырехсот. У бурильщика – четыреста семьдесят, у помбура – четыреста десять. Материальный стимул не на последнем месте. Только главное не в этом. Не хлебом единым... У нас за первенство идет такая борьба. Между бригадами, между вахтами. Каждый месяц подводим итоги. Всей бригадой подсчитываем.

Никто не хочет быть даже вторым. Я вот не успел приехать, наши сразу затрубили: отстали от Шакшина на одну скважину. Не о чем-нибудь, а о скважине...

Больше вопросов я не задавал. Петров не спеша поведал о том, как они осваивали ледовые дороги, как нежданно-негаданно в феврале нынешнего года получили вызов на соревнование от мангышлакского мастера Федищева, который в прошлом году пробурил 44 ООО метров, а на этот год взял обязательство 60 000. Посетовал: не так бы надо начинать это соревнование, предупредить заранее, хотя бы в декабре.

– ...А то бах, как из пушки. Конечно, мы – стреляные, на испуг не возьмешь, – спрятал хитроватую улыбочку в уголках губ, сощурился. – И все-таки... Придется съездить в Мангышлак, посмотреть. Они у нас были, кое- что переняли, пора и нам посмотреть... Шесть- десять, конечно, много. Экий скачок. – В задумчивости провел ладонью по волосам, и те сразу рассыпались на две стороны, открыв светлый ручеек пробора. Видно было: еще не решил, еще сомневается, принять ли вызов, осилят ли, и, как бы оправдывая свое смятение, продолжал чуточку смущенно: – Начало нынче неудачное. Такие холода. Все замерзало. Завод гарантирует работу бурстанков при морозах не ниже сорока градусов, а у нас в январе и феврале за пятьдесят закатывало. То трубы, то раствор замерзали. Простаивали. Тысячи на три-четыре от прошлогоднего отстали. Шестьдесят тысяч! Мы на этот год обязались пятьдесят с хвостиком. Десять тысяч лишних. Многовато... Подумаем. Посчитаем. Может, и примем вызов. Тогда... Взад пятки никогда не ходили...

Я слушал негромкий, ровный голос Петрова, а в памяти вставали встречи с людьми из его бригады – Рахимовым, Костыревым, Коньковым, Литвиновым, Скрябиным. Мимолетные и долгие беседы с ними. Но похожие лица, голоса, манеры, а в главном – все одинаковы, все неколебимо верили в силу своего слаженного, приработавшегося коллектива. «Как порешим – так и будет», – это говорили все: поварихи, кочегары, дизелисты, буровики. И, зная их дела, видя их в работе, наблюдая их взаимоотношения, я не сомневался – так оно и будет.

Нравственная чистота, бескорыстие и сознательная самоотверженность этих людей вызывали чувства гордости и восхищения. Они добровольно пришли в эти болота, сменив современные города на таежный поселок, промерзали до костей, утопали в вонючей грязи, кормили комарье ради того, чтоб распахнуть подземные кладовые, добыть так нужную Родине нефть, чтоб еще краше была мать Россия. Русские и башкиры, татары и чуваши, украинцы и литовцы – люди труда всех национальностей слились здесь воедино, образовав монолитную, всесокрушающую силу.

Какими пустопорожними побрякушками показались мне недавние салонные споры о «проблемах» нашего развития. Я уже не мог без улыбки вспоминать самоуверенных говорунов, которые с необыкновенной легкостью и быстротой выносили безапелляционные приговоры, полагая себя пророками. Смешные, расфуфыренные павлины! Не в кафе и гостиных под звуки «фоно» и «магов» решаются коренные жизненные проблемы, а вот тут, под грохот роторов и лязг лебедок, под рев тысяч моторов, и вершителем этих проблем был Его Величество Рабочий Класс...

Испытание славой – самое трудное, и его выдерживает далеко не всякий. Под тяжестью славы однажды покачнулся и Григорий Кузьмич Петров. Всякое повидал, многое перенес мужик: и кочевую жизнь, и лютые морозы, и удушливый, пропитанный болотными испарениями зной. Были пустые и аварийные скважины, были обиды и огорчения. Все выдержал, не покачнулся. А вот под невесомым желанным грузом славы не устоял. Качнулся раз, другой, и земля поползла из-под ног...

Болезнь проступила не сразу. Поначалу появились еле заметные симптомы: нетерпимость в разговоре с подчиненными, пренебрежение к специалистам и командному составу. Вроде бы, как и прежде, внимательно слушал советы Григорий Кузьмич, а на его лице светилось: «Чего лезешь, сами знаем». Для других решения буркома или парткома – закон, а в бригаде Петрова к ним относились скептически: мало ли каких постановлений понапридумывают кабинетчики. То им подавай технику безопасности согласно инструкций, то наглядную агитацию, то требуют своевременно заполнять Доску показателей соцсоревнования. «Чепуховина, – сердито отмахивался Петров, – главное метры. Удержим первенство, все спишется. Победителей не судят...»

Так в душе мастера поселился коварный червячок самовлюбленности, уверовал Григорий Кузьмич в свою особенность, исключительность. Перестал являться по вызову в партком, партийные собрания стал пропускать: некогда, мол, заседать, бурить надо. Потом на торжественные собрания коллектива, посвященные революционным праздникам, стал приходить лишь по особому, персональному приглашению, и то не иначе, как за стол президиума. Техника безопасности в бригаде грубо нарушалась, агитационно-массовой работой никто не занимался, укрепилось порочное мнение: главное – вкалывай, остальное – трын-трава.

Первым забеспокоился Исянгулов. Стал чаще обычного наезжать в бригаду Петрова, заводил разговор о болячках в бригадных делах. Мастер, морщась, выслушивал директора, бурчал: «Ладно. Сделаем» – и ничего не делал. Тогда Абзалитдин Гизятуллович резко и прямо высказал Петрову все, что думал. Григорий Кузьмич разобиделся, вспылил. Исянгулов еще раз попытался объясниться с закусившим удила мастером, и снова неудачно. С ним разговаривали в парткоме и в буркоме, на партийном и профсоюзном бюро. Возгордился, озлобился Петров. И слушал, да не слышал, и смотрел, да не видел. Назревала катастрофа. Спасла отцовская беспощадность Исянгулова.

По его настоянию поведение Петрова вынесли на обсуждение общего партийного собрания. Разговор был предельно резкий, жестокий, прямой. По предложению Исянгулова прославленному мастеру за высокомерие и зазнайство, за нарушение требований техники безопасности и охраны труда коммунисты после долгих споров и колебаний объявили строгий выговор.

Всю ночь после собрания Григорий Кузьмич не спал, мерял и мерял протоптанную в грязи тропинку от своего вагончика до буровой. Обида душила мастера. Ему, лучшему буровику страны, пробурившему первую скважину в Шаиме, ему, не дающему себе покоя ни днем, ни ночью, ни в праздники, ни в воскресные дни... строгий выговор, перед всем коллективом... Унизили. Опозорили... Росла соленая обида, вскипала горечь...

Рабочие как бы ненароком сталкивались с Григорием Кузьмичом, просили совета, о чем-то докладывали, пытались расшевелить шуткой – напрасно. Все больше ожесточался обиженный мастер.

Исянгулов тоже не спал в ту ночь. Верно ли поступили? Вдруг переборщили, перехватили, перегнули палку? Оттолкнем, озлобим, потеряем прекрасного мастера, отличного организатора. Абзалитдин Гизятуллович то оправдывал, то казнил себя, и от душевной раздвоенности, от противоречивых мыслей, будто с похмелья болела и кружилась голова. Далеко за полночь поднял секретаря партбюро. На рассвете вертолет повез их на буровую Петрова.

Директор и мастер сели лицом к лицу, долго молча глядели в покрасневшие, обведенные синевой глаза друг друга и все поняли без слов.

– Ну как? – устало спросил Исянгулов.

– Порядок, – негромко ответил Петров.

Директор положил небольшую ладонь на покатое плечо мастера, успокаивающе похлопал по нему и глубоко облегченно вздохнул...

Я знал эту историю из документов и, разговаривая с Петровым, колебался, спросить или не спросить об этом. Спросил.

Григорий Кузьмич не обиделся. Улыбнулся с легкой грустинкой. Сказал:

– Все верно было. Главное – вовремя. Могло затянуть в трясину...

– Теперь я за него спокоен, – проговорил Исянгулов, выслушав мой рассказ о встрече с Петровым. – По культуре производства, по технике безопасности, да и по воспитательной работе сейчас мы ставим бригаду Петрова в пример. – Поправил узелок белого галстука, прошелся ладонью по щеке, будто проверяя, чисто ли выбрита, и надолго замолк.

Я тоже молчал. Меня многое удивляло в этом человеке. Хотя бы отутюженный, добротный костюм и белый галстук. И отличное драповое пальто с каракулевым воротником, и начищенные ботинки. В таком наряде Исянгулов разъезжает и по буровым. Ни унтов, ни ставшей на севере униформой меховой куртки у него нет. Все по-городскому. И манера говорить с рабочими корректная, уважительная. Оттого, наверное, не слышно матерков на буровых, оттого, наверное, и не в почете, не в обиходе здесь грубость...

От этих мыслей меня отвлек голос Исянгулова:

– Воспитателей тоже надо воспитывать.

И тут не может быть никакой жалости. Она вредна. Прав был Владимир Ильич, говоря о требовательности к коммунистам, допускающим нарушения государственной дисциплины. Помните... – Прижал ладонь ко лбу, склонил крупную голову, и слово по слову выговорил: «Коммунистов суды обязаны карать строже, чем некоммунистов... Верх позора и безобразия: партия у власти защищает «своих» мерзавцев!» Очень жестоко, беспощадно, но только так и надо. В большом и малом. Только так...

Снова дороги и встречи. С людьми различными по облику и характеру, но очень схожими по делам и мыслям, по устремленности к единой цели. Больше всего мне запомнилась встреча с другим именитым мастером из тройки богатырей – рекордсменом страны Сабитом Фатиховичем Ягофаровым.

Он невысок, с широченными округлыми плечами, огромной выпуклой грудью. Если стукнуть по этой груди, кажется, она загудит, как вечевой колокол. Лицо у Сабита круглое, раскаленное румянцем. Черные волосы зачесаны назад. Под густыми смоляными бровями прячутся небольшие доверчивые глаза. Говоря, Сабит Фатихович скупо жестикулирует, могучие ручищи движутся легко и плавно.

Биография у Сабита стереотипная: колхоз – ремесленное – армия – нефтепромысел.

– Сначала тут показалось трудно. Холодно. Комарье. И вода. Никак не мог привыкнуть. Пахнет болотом. У нас ведь там водица – ах!.. Зимой нынче плохо было. Все мерзнет: и воздух в линиях, и раствор, и люди. Люди у нас железные. Зимой машины крошатся, а они работают. Весной машины тонут, а они работают по колено в месиве. Круглый год страда... Успехи наши не только от дисциплины. Главное, все вместе и в одну точку. От директора до такелажника. Здесь как на конвейере. Не привезли вовремя глину или трубы, не смонтировали буровую, и тут ты хоть лоб разбей, не только рекорда, но и норму не дашь. Простоял день – попробуй наверстай. Мы считаем каждую минуту. Шестьсот двадцать вторую всего шестьдесят шесть часов бурили. Потому у нас пока не завезут на буровую труб сколько надо, не уложат их порядочком, такелажники не бросят работу, хоть ночь-полночь... Залетали и к нам охотники за рублем, да тут им не климат. К нерадивым и пьянчугам у нас... – не договорив, рубанул ладонью воздух. – Но прежде все испробуем, чтобы мог на ноги подняться. Есть у нас один с княжеской фамилией. Отличный работник, но любил заливать за воротник. Повозились мы с ним. Теперь как стеклышко. У нас ведь какой закон? Прогулял, нарушил трудовую дисциплину, напился или еще что-то в этом роде – и становись перед товарищами, красней, прожигай землю глазами. Не один слезу пролил на таком судилище. Это моральная сторона. А материальная? Летом отпуск не получишь – раз. Премии можешь не ожидать – два. Ни холодильника, ни мотоцикла, ни автомобиля, ни стиральной машины тебе в этом году не продадут – три. Путевок ни в санаторий, ни в пионерлагерь не получишь четыре. Квартиру и место в детсад в последнюю очередь – пять. И даже на курсы повышения квалификации и переподготовки не мечтай попасть в течение года. Все это железно соблюдается... Вот в моей бригаде старый дизелист Макаров. Золотые руки. По всем статьям передовик. А мы ему в прошлом году премии не дали. За что? За то, что дети плохо учатся. В школе вывешивают списки нерадивых родителей, а в бригаде – списки нерадивых детей. И те и другие больше огня боятся угодить в эти списки. Может, чересчур строго – не спорю, но польза верная, нам и школе... Мы человека ценим не только по труду, но и по тому, как живет. Если в бригаде есть хоть одно нарушение трудовой дисциплины, не надейся на премию. – Он улыбнулся, опустил глаза. – Мы в прошлом году по всем показателям не раз должны были премию получить, а нам ее дали всего однажды. Сорвется кто-нибудь, оступится, и вся бригада без премиальных. Нет, не жалуюсь. Правильно это. Работать мы здорово научились, пора научиться и жить по-новому...

Ягофаров говорил правду. И материальные, и моральные факторы воздействия здесь используются в полную меру, и это дало прекрасные результаты.

Ни одного уголовного преступления на счету рабочих бурконторы за прошлый и нынешний годы. Всего десять работников осуждены товарищеским судом за минувший год.

Условия работы потяжелее, чем в других северных районах. А производительность труда непрерывно растет. Показатели работы (количественные и качественные) постоянно улучшаются. Падает текучесть.

Почему же?

Потому что здесь все подчинено человеку, все во (имя его и для него. Это не красивая фраза. Прежде чем внедрить какое-то новшество в производство или принять новую форму организации труда, тщательно изучается, какую выгоду будет иметь от этого рабочий человек. Не только метры проходки, тонны, рубли капиталовложений волнуют руководителей конторы бурения, но прежде всего условия жизни и труда рабочих. Потому-то, едва ступив на болотистую, поросшую редким сосняком поляну, где предстояло разместиться конторе бурения, все ее работники – от директора до уборщицы – взялись за топоры, мастерки, носилки и, не прекращая нефтедобычи, стали строить настоящее добротное жилье для себя.

– Руководство правильно поступило,- говорил Ягофаров. – Приехал – на топор, строй дом. Я тоже, бывало, с работы прихожу, беру топор и вкалываю. Не ждали ни смет, ни проектов, ни строителей, потому и удержались. На стройку выходили жены и детишки...

Да, так и строили. И в первый же год своими силами возвели 200 благоустроенных квартир, 2 общежития, детсад, клуб, хлебопекарню, подвели в квартиры паровое отопление.

Кажется парадоксальным тот факт, что за пять последующих лет «настоящие», профессиональные строители Шаимгазстроя, обязанные обустраивать нефтяников, возвели в Урае жилья меньше, и было оно худшего качества, чем построили сами буровики за один год.

В начале 1969 года сварщику Р. Биглову выдали ордер на двухкомнатную тридцатиметровую квартиру в новом доме (1-Д, дом 23). Биглов с семьей жил в балке, но от новой квартиры отказался. Тогда ее предложили дизелисту Имакаеву. Тот написал на ордере: «От квартиры отказываюсь, не хочу морозить детей. Кто строил, тот пусть и живет».

И вполне понятны и оправданы гнев и страстная нетерпимость, которые звучали в речи Исянгулова на первой Урайской городской партконференции в феврале этого года.

– ...Как мы строим? Кому они нужны эти деревянные коробки, в которых жить невозможно, холодно... Добрый хозяин в селе лучше сделает жилье, чем строители в городе... Трест Шаимгазстрой не сдал восьмидесятиквартирный дом, который числится сданным еще в шестьдесят седьмом году...

Строители должны были сдать больницу в октябре 1967, сдали в августе 1968 года, энергопоезд вместо декабря 1967 сдали в декабре 1968 года. Так же было со сдачей бани, прачечной и других культурно-бытовых объектов.

– Человек не может еще повлиять на суровый климат Сибири, – торопливо, от волнения с трудом проговаривая слова, говорил Исянгулов, – еще не может эффективно бороться с заболоченностью... Но ведь можно строить добротное жилье. Одним словом, построить красивый, благоустроенный город нефтяников и компенсировать человеку то, что отнято у него здесь природой... Иначе мы можем потерять наши замечательные кадры...

«Все в людях. Они – причина всех успехов. Главное, чтобы у человека было отличное настроение» – таков девиз А. Г. Исянгулова, и он делает все возможное, чтобы этот девиз получил практическое воплощение.

В столовых на буровых квалифицированные повара готовят вкусные дешевые обеды. Вступили в строй загородный профилакторий и база отдыха рабочих. Исянгулов добивается теперь, чтобы рабочих на буровые возили не в тряских, холодных грузовиках, а в автобусах. Заработная плата рабочих непрерывно повышается вместе с ростом производительности труда и выработкой. В прошлом году по сравнению с 1967 годом она выросла на 7%.

Вот что ответили рабочие на вопрос: «Как живете?»

Н. Кривоносов (крановщик): Жить можно. Работаем вместе с женой. Я один получаю в среднем не менее трехсот. Квартира есть...

А. Никонов (вышкомонтажник): У меня четвертый разряд. Получается по четыреста пятьдесят в месяц. Жена тоже работает. Охота и рыбалка под боком. С жильем порядок...

Н. Сиди ранул о (кочегар): Мы все работаем. И дочь, и муж, и я. Дмитрий – электросварщик, меньше трехсот не приносит. И у меня вокруг двухсот крутится. Дочка тоже в дом... С квартирой хорошо...

С. Песковой (вышкомонтажник): Нас пятеро в семье. Четверо работают. Старшие – Сергей и Галина – учатся в вечерней. В месяц на семью получается не меньше тысячи рублей. Квартира добрая. Все, что надо, есть...

Ф. Костырев (бурильщик): Живем вдвоем с женой. Побольше шестисот в месяц получаем. Дом – полная чаша. От пылесоса до автомобиля – все есть. Учусь в вечерней школе...

Сто двадцать пять рабочих бурконторы (каждый четвертый!) записались в очередь на покупку легкового автомобиля.

– Я противник всяких неблагоустроенных времянок, вроде Мамонтово или Мушкино, где люди ютятся в балках, не имея самых минимальных культурно-бытовых условий. Мы думаем: «А, ладно. Как-нибудь. Народ терпеливый, привычный к трудностям. Перебьемся, а нефть дадим». Черт возьми! До чего это глупая позиция! Не поспит человек как следует, не поест как надо, не отдохнет – вот и раздражительность, и плохое настроение, а это прежде всего сказывается на работоспособности, на производительности. И станет он не о добыче нефти, не об общественном добре думать, а о том, как бы поднакопить деньжат и удрать в настоящий город или поселок, где можно жить по-людски. Нужны нефтяные города, как Октябрьский или Альметьевск. От них дороги, по которым буровики ездили бы на буровые. Нужны все службы быта. И никак иначе...

Абзалитдин Гизятуллович говорил напористо, даже зло. Разговаривая с человеком, Исянгулов смотрит ему прямо в глаза, не закругляет, не прячет острых слов и мыслей. И даже если он видит, что собеседнику неприятно выслушивать то или иное замечание, все равно не смягчает тон, не старается подбросить подстилку провинившемуся, чтоб падать было ловчее.

Да, главное – люди, забота о них, нормальные условия труда и жизни. И они незамедлительно отзовутся на эту заботу по русской пословице: «Как аукнется – так и откликнется».

Бедствием для урайских буровиков являются болота. Зимой еще куда ни шло, они глубоко промерзали, и по ним свободно передвигались, но с наступлением оттепели, болота оживали, становились непроходимыми, и тогда – ставь буровые на прикол, кусай локти и жди новых холодов.

Кто первым подал эту мысль – неизвестно. Бывает, новое рождается незаметно, незримо, как бы стекаясь по капельке.

Идея поединка с непроходимыми шаимскими болотами вызрела, выкристаллизовалась в шестьдесят шестом, когда стали разбуривать Тетеревскую площадь. Тогда-то и завертелись на языке у всех доселе неслыханные слова «ледовая дорога».

Теперь, когда поиски, неудачи и разочарования остались позади, все выглядит примитивно просто. Осенью намечаются линии, по которым будущим летом предстоит разбуривать участок. По этим линиям и строят ледовые дороги. Как только наступят холода, с трассы будущей дороги счищают снег и мох. Обнаженное болото промерзает быстрее и глубже. Чтобы дорога промерзала как можно глубже, с нее все время убирают снег. Так удается проморозить слой в полтора метра. В марте для теплоизоляции на промороженную полосу нагребают толстенный пласт мха и песку, укатывают его – и дорога готова. Весной, когда по открывшимся болотам не проползет никакой вездеход, по ледовым дорогам повезут вышки. На заранее намеченных точках к дорогам тем же способом намораживаются квадратные площадки, на которых и устанавливаются буровые.

В прошлом году ледовые дороги дали возможность в мае-июне пробурить двадцать скважин. В этом году построено более пятнадцати километров таких дорог. Вот-вот грянет весна, вспухнут, оживут бескрайние болота, но буровые не остановятся, и над угрюмыми топями будет разноситься нетерпеливый вагановский голос: «Давай, давай!»

Вышкари Вагапова предложили и внедрили оригинальный метод строительства буровых крупноблочным способом. Прежде дизели, вырабатывающие электроэнергию, и электрокомпрессор стояли рядом с буровой «БУ-75». Вагаповцы установили дизели на одну платформу с вышкой, и теперь они неразлучны. Сейчас монтажники добиваются, чтобы и насос закрепить на вышке и перевозить их одновременно. Крупноблочный метод позволил бригаде Вагапова установить всесоюзный рекорд по скорости монтажа вышек.

Шаимская контора бурения впервые в стране отказалась от узаконенной всеми инстанциями типовой структуры буровой бригады, ликвидировав цеха освоения, пароводоснабжения и подготовительную бригаду, увеличив количество вахт с четырех до пяти-шести. Прежде буровиков не касалось испытание скважин. Между испытателями и буровиками часто возникали конфликты. Одни торопились сдать, другие не спешили принять. Шла бесконечная тяжба из-за разных недоделок, съедая время и силы. Создание пятивахтовых бригад, объединение испытателей и буровиков резко повысило производительность труда.

Мы уже привыкли к тому, что буровые бригады неделями простаивают из-за неподготовленности буровых. В конторе Исянгулова таких простоев нет. Ликвидация цехов освоения и пароводоснабжения позволила довести коэффициент полезного действия (загруженность) буровых и вышкомонтажных бригад почти до 100%.

По примеру буровых сделали комплексными и вышкомонтажные бригады, влив туда водопроводчиков и котломонтажников, это резко повысило маневренность и производительность труда вышкарей. Возросла и заработная плата монтажников. Сейчас она колеблется от 331 до 492 рублей.

Душой этой коренной, принципиальной перестройки был коммунист Исянгулов.

Поиск – одна из отличительных черт характера Исянгулова. К явлениям жизни он относится аналитически, стремясь постичь их причины, распознать взаимную связь и зависимость. Решившись на что-то, Абзалитдин Гизятуллович неколебимо идет к намеченной цели, ломая сопротивление маловеров и консерваторов, устоявшиеся традиции и порядки. Правда, о своей роли в перестройке Исянгулов мне ничего не сказал. Когда я попенял за то Абзалитдину Гизятулловичу, тот улыбнулся:

– Запамятовал.

Запамятовал! Помнит, в каком доме кто живет, у кого где учатся дети, кто с кем дружит, а с кем не ладит и вдруг запамятовал. «Позабыл» он сказать и о том, что пишет кандидатскую диссертацию. Странная и чертовски приятная забывчивость...

Изумительные показатели работы Шаимской конторы бурения были неопровержимым, ярчайшим свидетельством того, что первопричиной трудового успеха рабочего коллектива является забота о человеке. Все для человека, все во имя человека – и никак иначе. Ради этого не надо жалеть ни времени, ни сил, ни средств, ибо все затраты с лихвой окупаются, успех любого дела, в конце концов, зависит от настроения, от душевного состояния человека, его активности и самоотверженности.

Мир обустроен, обогрет и освещен руками рабочего человека. Он и есть та земная ось, на которой держится наша планета. Его нужды, надежды и чаяния должны определять главное направление деятельности любого командира производства. Только так. И никак иначе...




ИМЕНИ ЛЕНИНСКОЙ «ПРАВДЫ»


Мелко вздрагивая всем корпусом, «МИ-8» все сильнее раскручивал лопасти своего винта. Вот они завертелись с такой быстротой и силой, что вокруг вертолета поднялась настоящая снежная буря. Провожающие отбежали от машины, повернулись к ней спиной, согнулись под вихревым напором. Гигантская бело-голубая стрекоза легко оторвалась от земли и, окутанная белыми вихрями, по наклонной рванулась ввысь.

Пассажиры, хрустя леденцами, расстегивали пояса, раздевались. Зашелестели журналы. Запахло папиросами.

Я потянулся к портфелю, предвкушая удовольствие от тех приятных минут, которые проведу наедине с захватывающе-увлекательной, мастерски написанной книгой Уорена «Вся королевская рать».

Сосед по креслу – худощавый мужчина с туго натянутой на скулы нездоровой бледной кожей – тронул меня за плечо.

– Вы писатель?

– Угу.

– Читал ваш роман.

– Угу, – я отыскал нужную страницу, откинул спинку кресла, вытянулся.

– В Правдинск? – Покашлял сухо и трескуче, подождал ответа. – К королю Салманову?

Последние слова он произнес с неприязнью. Сузившиеся глаза пыхнули злобой. Я упрятал книгу в портфель, повернулся к бледнолицему.

– Не любите Салманова?

– За что его любить? – От негодования он даже подпрыгнул в кресле, на тонких губах заблестели пузырьки слюны. – Все ради помпы. Для показухи. Журналисты или писатели нагрянут, сразу их в особняк. Зальет глаза коньяком, попотчует строганиной, они и славословят...

– За что же ему звезду Героя повесили? За кудрявые волосы?

– Может, он что и сделал, – нехотя уступил собеседник, но тут же спохватился и снова закипел, заярился, – только славить такого... такого самодура я бы не стал.

Сквозь грохот мотора в уши мне хлестали короткие и длинные очереди разрывных ядовитых слов:

– ...Устроил финал розыгрыша областного первенства по футболу. Свез шесть команд. Тут дождь. Стадион раскис. Он поднял в воздух «МИ-6», и тот четыре часа крутил винты, сушил футбольное поле. Ни черта не высушил, а каждый час работы «МИ-6» стоит тыща шестьсот рублей...

– ...Ухлопал на теплицу такие деньги... килограмм огурцов по двадцать рубликов обходится...

– ...Учредил должность агронома в геологической экспедиции. Платит ей, как инженеру. Инженер по огуречной рассаде. Хе-хе-хе...

– ...Целый штат тренеров, танцоров, балалаечников незаконно содержит. Другому за это голову под крыло, а этому...

– ...Эрвье ему шлет телеграмму: – «Запрещаю строительство телецентра», а он хоть бы хны. И построил...

Наверное, в этом была какая-то правда, но неприкрытая злоба, с которой выговаривалась эта правда, отталкивала меня. Я, пожалуй, не хуже своего собеседника знал Фармана Курбан-оглы Салманова, которого все в области и за ее пределами звали просто Фарман Курбаныч.

Это он, Фарман Салманов, самовольно и тайком увел свою геологическую партию в Сургут, уверенный в том, что там есть нефть.

Это он, Фарман Салманов, несмотря на самые категорические и угрожающие приказы о прекращении бурения на Сургутской площади, продолжал разведку, рискуя и должностью, и добрым именем, и кое-чем иным. Ему приказывали, его ругали, а он бурил. И накануне снятия с работы за самоуправство послал телеграмму: «Есть фонтан нефти. Это вам понятно? Салманов».

Это он, Фарман Салманов, первым ступил на дикий, заболоченный, поросший густой тайгой берег Юганской Оби, поставил первую палатку на том самом месте, где ныне красуется всемирно известный Нефтеюганск.

Его, Салманова, по праву считают первооткрывателем Сургутского и Усть-Балыкского, Мегионского и Правдинского нефтяных месторождений...

Мы встретились впервые пять лет назад на борту небольшого быстроходного катера, который стремительно скользил по белым бурунам разгулявшейся на весеннем ветру Юганской Оби. Целая флотилия суденышек спешила тогда к Нефтеюганску на праздник по случаю пробной эксплуатации Усть-Балыкского нефтяного месторождения. Первая живая сибирская нефть должна была хлынуть в пузатые трюмы нефтеналивных барж и проследовать в Омск, чтобы раз и навсегда доказать всем сомневающимся, перестраховщикам, маловерам, консерваторам – есть сибирская нефть, есть Западно-Сибирская нефтегазоносная провинция, открыт Сибирский нефтяной континент.

Фарман Салманов стоял на самом носу качающейся посудины. Он стоял неподвижно, всем корпусом слегка подавшись вперед. Его выпуклые блестящие черные глаза были устремлены в одну точку. Резкий встречный ветер сек бронзовые щеки Фармана, озорно трепал черные кудри, в которых ослепительно высверкивали седые пряди и завитки.

Седина била в глаза, кричала о том, что этот поджарый, необыкновенно подвижный, упрямый и сильный мужчина немало пережил за свои тридцать четыре года.

Вот он лег щекой на гофрированную поверхность временного нефтепровода и, бледнея от напряжения, слушал, как плещется в трубе им найденная и добытая сибирская нефть. Глаза Фармана подернулись влагой, губы плотно сомкнулись, и только выпуклое адамово яблоко шевелилось, силясь протолкнуть запечатавший горло комок.

Потом мы рядом сидели за большим хмельным столом, пьяные не от вина, а от огромной всеобщей радости. Тогда я и попытался расспросить Фармана Курбановича о пережитом на пути к этому историческому дню.

– Э-э! – Фарман широко улыбнулся, показав ослепительно белые крупные зубы. – Зачем об этом? В такой час? Пей, веселись. Главное – нефть пошла. Теперь ее не удержать. Всем противникам оплеуха. Для такой победы себя не жалко...

После из документов и от людей я узнал, что азербайджанца Фармана Салманова связывали с Сибирью глубокие и крепкие корни.

Семьдесят лет назад за неповиновение власть имущим в Сибирь был сослан дед Фармана.

Полвека спустя студент Бакинского нефтяного института Фарман Салманов приехал в Сибирь на преддипломную практику. О перспективах Средне-Обского нефтеносного района написал он свою дипломную, об этом же после защитил диссертацию и стал кандидатом геологоминералогических наук.

Не раз министерские кадровики пытались выманить Салманова из Сибири, предлагая весьма высокие посты в Алма-Ате, в Саратове или в Архангельске. Как видно, кадровики судили о людях по анкете, иначе они не тратили бы время на уговоры Салманова.

За пять лет, прошедших с первого знакомства, я много раз встречался с Фарманом. О чем только не переговорили мы, но о себе Салманов никогда не рассказывал. Обычно отшучивался, с ходу переводил разговор на другие рельсы да так круто, что скрипели и пищали тормоза, а то и просто уходил, извинившись, конечно, сославшись на какое-нибудь совершенно неотложное дело, о котором вспоминал вдруг.

Больше всего мы разговаривали о сложности освоения нефтяных месторождений Западной Сибири. Фарман Курбанович соглашался – трудностей, действительно, много, но решительно выступал против попытки прикрыть этими трудностями вопиющую неустроенность быта, присущую многим геологическим экспедициям, нефтепромысловым и строительным управлениям и трестам.

– Но здесь Сибирь, – как-то возразил я. – Непроходимая тайга и болота. Даже глину на самолетах возим. Этого нельзя не учитывать...

– Именно! – веселые морщинки сбежались вокруг смеющихся глаз Фармана, влажно блеснули обнаженные в улыбке зубы, но голос его был вовсе не веселым. – Именно, – повторил он жестче, и веселость вмиг слетела с его лица, оно стало строгим и даже сердитым. – Здесь-то и надо, как нигде, заботиться о быте, чтобы хоть как-то компенсировать те дополнительные тяготы, какие взваливает на человека суровая сибирская природа. Трудностей во всяком деле, как говорят, навалом. Вся суть в том, чего ищешь. Отговорки или пути борьбы с трудностями. Что у тебя тут? – я хлопнул себя ладонью по груди. – Кровегонный аппарат из упругих мышц или настоящее сердце. Человеческое... Если думать не со себе, а о людях, можно и здесь, все можно...

Октябрьским погожим днем у высоченного откоса Иртыша, на котором сгрудились дома когда-то богатого торгового села Горнофилинска, остановился катер. Суденышко еще тянулось к берегу носом, а с него уже спрыгнул человек и, глубоко увязая в сыпучем песке, стал быстро карабкаться вверх по крутому обрыву. Оглядел просторные, светлые дома с добротными бревенчатыми заборами, высокими воротами и тесовыми тяжелыми калитками и решительно направился к крайней избе.

– Здравствуй, соколик, – старуха не спеша поднялась навстречу нежданному гостю, фартуком смахнула воображаемую пыль с табуретки, пододвинула ее пришельцу. – Садись-ко, в ногах-то немного правды.

Так в октябре 1964 года начальник вновь созданной геологоразведочной экспедиции Фарман Курбанович Салманов встретился с самой старой жительницей Горнофилинска – Февроньей Николаевной, облюбовав ее дом для временного жилья. Однако Февронья Николаевна отказала Салманову в приюте, а тот, нимало не опечалившись этим, отправился осматривать местность.

С крутоярья на восток скатывалась холмистая равнина, поросшая пихтачом, кедрами да елями. По склонам крутых буераков, в затененных местах разросся дремучий малинник и смородинник. Ноги заплетались в высоких, пожухлых травах. Пропитанный запахом увядших цветов и трав, прогретый ласковым солнцем бабьего лета воздух был хмельной.

Только к ночи Салманов вернулся на катер.

– Тут будем.

К Горнофилинску потянулись караваны барж. В две шеренги выстроились пятьдесят балков-вагончиков, по двадцать пять с каждой стороны, образовав первую улицу будущего Правдинска, нареченного так в честь газеты «Правда» – символа святой ленинской правды.

Через месяц в Правдинске жило 400 человек. Первые новостройки поселка – пекарни и баня – начали работать уже к началу шестьдесят пятого. А летом того же года в Правдинск нагрянула ватага молодых, озорных и сильных киевских студентов. За каникулы они построили восемь тысяч квадратных метров жилья, и в память о них главная улица поселка стала называться Киевской.

В 1965 году открылись прекрасная двухэтажная школа на 320 мест с актовым залом и отличной мастерской и просторная столовая на 80 посадочных мест.

На втором году существования в Правдинске исчезли балки и землянки: все переселились в благоустроенные, светлые дома. Появились три магазина, детский городок, плодовый сад на 600 яблонь.

В 1967 году правдинцы обзавелись стадионом, хоккейным кортом, двухэтажным Домом культуры, теплицей.

В прошлом году царапнула небо островерхая вышка нового телецентра, вошла в строй первоклассная больница и поликлиника, появился спортивный комплекс.

Вдоль ровных шеренг двухэтажных домов пролегли деревянные тротуары, 3000 тополей, акаций, кленов зазеленели на улицах.

Теперь в Правдинске – 2214 человек. Все 540 квартир радиофицированы, 330 – газифицированы. Правдинск имеет круглосуточную телефонную связь с любым городом Советского Союза. С Правдинского аэродрома: ежедневно улетают самолеты в Ханты-Мансийск и Тюмень, а оттуда в любой город Союза...

Все это я узнал из доклада Фармана Салманова, с которым тот выступал на совещании руководителей геологических экспедиций Главтюменьгеологии, проведенном в Правдинске Тюменским областным комитетом партии.

Я верил и не верил цифрам. Порой в северных районах приходится наблюдать факты недоброго, черствого отношения к быту покорителей сибирской нефтяной целины. Руководящие товарищи нефтяного и газового главков, НПУ, трестов, контор при разговоре о неустроенности нефтяников, строителей, газовиков всегда выдвигали целую обойму серьезнейших «объективных» причин, защищая и, оправдывая эту неустроенность. И вдруг... за четыре года, в глухой вековой тайге, без дополнительных средств, своими руками воздвигнут Правдинск.

Вот он...

Стерильно-белые сугробы посверкивали на ярком мартовском солнце. Холмистая равнина, скатываясь от Иртыша, становилась все положе, глаже, все гуще щетинилась кедрами да елями. Среди снежных холмов и зеленых островков попятившейся тайги затерялись дома поселка. Лишь вблизи угадывался строгий порядок застройки, четко просматривались ровные шеренги большеоконных высоких и вместительных двухэтажных домов.

Пощаженные человеком сосны, ели и кедры делали поселок нарядным и праздничным. Невозможно было без душевного трепета смотреть на выхоленные солнцем, обдутые при- иртышским ветерком стройные пышные ели. Их зелень казалась удивительно яркой из-за снега, осевшего на раскидистых лапах. От небесной голубизны и снежного сияния все вокруг выглядело прозрачным и хрупким.

Дышалось необыкновенно легко. Воздух – холодный, вкусный. Я то вышагивал, как сказочный королевский скороход с доброй вестью в кармане, а то вдруг останавливался и надолго замирал, зачарованный подбитой пушистым снежком елью или закуржавленной березой.

Но не столько природа и внешний вид поселка, сколько жизнь его обитателей поразила меня.

В Правдинске нет отделения милиции, нет медвытрезвителя. На улицах, не в пример областной Тюмени, не видно пьяных, не слышно ругани. В Правдинском ОРСе, возглавляемом Корнеем Ивановичем Диком, за четыре года ни одного случая растраты или хищения, списаний продуктов или товаров из-за порчи. Производственные показатели экспедиции – на высшем уровне. Из месяца в месяц перекрываются задания по бурению, производительности труда, себестоимости метра проходки, приросту разведанных запасов нефти.

– Все дело в хорошем настроении, – Фарман Курбанович заблестел зубами. – Крыша над головой есть. На столе – не пусто. Молоко, сметана, мясо – все, что надо, вплоть до апельсинов. Зимой свежий лук, огурцы, помидоры. Есть где отдохнуть, развлечься. Хочешь – потанцуй, хочешь – посмотри кинофильм, побегай на лыжах, на коньках, посиди в читальне. Есть деньги – покупай дорогую вещь. Девяносто процентов своей зарплаты правдинцы оставляют в наших магазинах. За последние два года продано четырнадцать мотоциклов, сто шестьдесят восемь холодильников, двести шестьдесят восемь стиральных машин, а ковров и всякой подобной всячины – не счесть... Люди хорошо, весело живут, хорошо и работают.

Все это не с неба упало, не на блюдечке с голубой каемочкой, не по щучьему велению... За цифрами пробуренных метров, разведанных запасов, за каждой новостройкой, любым добрым делом незримо стоят сотни людей, добровольно отдавших свой труд, свою энергию, пережегших тысячи тысяч невозвратимых нервных клеток во имя того, чтобы всем сегодня жилось лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.

Человек тянется к доброму, как ночная бабочка к огню. Когда по стране прокатилась весть о диковинном Правдинске, встающем на крутоярье среди вековой нехоженой тайги, сюда отовсюду потянулись энтузиасты, романтики, первопроходцы.

Их встречали как дорогих гостей, со вниманием и лаской. Новички сразу расправляли крылья и – в полет, забирая все выше, круче, стремительнее.

Любая, самая дерзкая мечта здесь встречалась не иронической улыбкой, сомнительным покачиванием головы и недоверчивым хмыканьем, а одобрительно, ибо поиск, дерзновение, риск – наиглавнейшие притягательные качества начальника Правдинской экспедиции Фармана Курбановича Салманова, того самого нефтяного короля Фармана, о котором из уст в уста передаются легенды по всему Приобью.

Люди тянулись к Правдинску отовсюду...

Из Перми приехал выпускник музыкального училища Александр Петрович Лысаконь, нынешний директор Дома культуры «Геолог». Высокий, слегка сутуловатый, с продолговатым, строгим лицом и поразительной белизны седыми волосами, которые вовсе не старят его, а лишь придают лицу мужественное выражение.

– Не люблю хвалиться, – говорил он – но и посетовать не на что. Детская музыкальная студия с классами фортепиано и баяна. Духовой оркестр, эстрадный ансамбль, женский вокальный ансамбль, танцевальный коллектив. Руководители – профессионалы, выпускники Грозненского музыкального училища Илья и Таисья Красиковы, воспитанник Пермского хореографического училища Юрий Беляев, выпускник музучилища Михаил Догадов. Есть еще фотолаборатория, драмкружок...

Из Кустаная приехала сюда агроном Юлия Мефодьевна Белова, владычица небольшого уголка, прикрытого стеклянной крышей, под которой никогда не бывает зимы, и в декабре зеленеет лук, спеют помидоры и огурцы.

– Как прознала о Правдинске, о порядках здешних, сразу подумала: «Вот где твое место». Без яблочка, без помидора что за жизнь, а без агронома – ни того, ни другого не вырастишь в здешнем климате. Сорвалась с насиженного места...

У Юлии Мефодьевны есть задумка – выпестовать в Правдинске настоящий фруктовый сад. Она переписывается с научными институтами, любителями-садоводами. В минувшем году она получила в своем саду первый урожай клубники. Яблони как будто выдюжили, перезимовали. Нынешним летом привезет сюда саженцы слив. Началось строительство еще двух теплиц – под овощи и под цветы.

– Понимаете? Родила женщина. За окном метель, а ей в палату вместе с поздравительной открыткой букетик живых цветов. Живые цветы, как живая вода. Это не роскошь. Вот посмотрите, какая оранжерея будет у нас...

Из Абатска приехал главный врач больницы Геннадий Павлович Шишигин. Из Ханты-Мансийска заведующая детгородком Наталья Андреевна Рябенко...

Я встречался со многими правдинцами, подолгу беседовал, дотошно выспрашивал, все осматривал, ощупывал, пробовал «на зуб» и не переставал радоваться. Сделано добротно, любовно, современно и удобно. Порой просто не верилось, что это – всего-навсего поселок геологов на диком бреге Иртыша.

Меня прямо-таки очаровал детский городок. Настоящее царство детей и цветов.

Оно разместилось в двух теремках, окруженных большой поляной, которая летом превращалась в диковинный, яркий и благоухающий цветник. Вплотную к летней игровой площадке примыкал островок нетронутой тайги.

В теремках – смущающая человека чистота и обилие живых цветов. Всюду, куда ни глянь, самые разные невесть откуда добытые игрушки всех размеров и расцветок – заводные, пищащие, закрывающие глаза.

Есть у детей и живые игрушки. В специальном вольере хрустят клевером длинноухие зайцы, важно прогуливаются величавые лебеди. Иногда в вольере появляется покалеченный филин или иная занедужившая птица. Ее старательно выхаживают все маленькие граждане сказочного государства. Когда же птицу вылечат, в лесу устраивают праздник освобождения и пленницу выпускают на волю.

Есть у малышей настоящая корова и белая лошадь, и поросята. Детей сызмальства приучают к живым голосам природы, и малыши отличают кедр от березы, георгин от астры, знают, кто дает им молоко и мясо, возит продукты и воду. Вот уж где действительно приятное сочетается с полезным. На средства, вырученные от продажи выкормленных поросят, покупаются матрешки, мишки, пароходы, паровозы и ...несть им числа – иные игрушки и забавы, которыми развлекаются ребятишки.

Штат и смета в детгородке обычные, а дела...

Хозяйка ребячьего царства-государства Наталья Андреевна Рябенко – женщина энергичная, жизнерадостная, увлекающаяся и умеющая увлечь.

– Мы все своими руками, – рассказывала она. – И няни, и воспитатели, и дети, и родители работают. Каждую свободную минутку. То на клумбах, то в саду, то в малиннике. Видите, на яблоньках жетончики? Там написана фамилия посадившего дерево. Детишки знают, какое дерево посадил их папа или мама. Среди родителей нет таких, которые отказывались бы нам помочь. Они сами дома штукатурили, белили, красили, зверей нам из лесу приносят. Зато как счастливы ребята, собирая малину из своего сада или кормя лебедей, лисят, подставляя кружку под коровье вымя... На каждом окошке – зимний сад в ящичках. И лук, и рассада для огорода. Здесь все растет: и кабачки, и баклажаны, и патиссоны. А уж цветов... Одних астр пятьдесят сортов. С кем только не обмениваюсь семенами... Главное – труд и желание. Мы знаем, что делается в экспедиции, а наши дела волнуют всех. Так и живем...

Наталья Андреевна вырастила четверых детей. Двое из них приемные. Она самозабвенно любит свою профессию. Эта любовь поддерживает в ней неугасимую жизнерадостность. Рябенко всегда весела, неугомонна, все спорится и ладится в ее сильных руках. Наталья Андреевна не пугается простуды, не страшится расстояний.

Руками плотников, шоферов, буровиков, дизелистов, инженеров, мастеров, бухгалтеров, продавцов, учителей, врачей воздвигнут великолепный Правдинск. Их же руками поддерживается в поселке образцовый порядок.

Такие люди есть и в других геологических экспедициях или нефтепромысловых управлениях. Отчего же на Тюменщине нет другого Правдинска? Где та сила, которая спаяла воедино энергию и энтузиазм целого коллектива, направила этот удивительный сплав в единое русло?

За всем, что есть в Правдинске доброго – большого или малого, – видится фигура легендарного Фармана Салманова. Салманов – геолог и механизатор, футболист и агроном, цветовод и педагог, плановик и бухгалтер, товаровед и кулинар. Он вездесущ и всегда оказывается там, где нужны инициатива и риск, где надо сделать что-то сверх положенного по должности.

Первым вместе с парторгом и своим заместителем Салманов появлялся на всех субботниках и воскресниках, которые проводились в Правдинске еженедельно то по строительству теплицы или телецентра, то по очистке и озеленению улиц, то... Немыслимо перечислить все, что сделано методом народной стройки. Поначалу на воскресники выходили только ближайшие салмановские приверженцы и единомышленники, теперь выходят все.

– Мы что надумали, – Фарман Курбанович широко вышагивал серединой улицы, поминутно отвечая на приветствия встречных, походя вытер нос подвернувшемуся под ноги мальчишке, – как только потеплеет, заново отштукатурим дома, выкрасим в разный цвет. Чтобы на них радостно и весело было глядеть, чтоб не хотел, а улыбался... Какие деньги? Сами сделаем.

Начинать, конечно, придется ему самому. Тут уж ничего не попишешь, так уж повелось в Правдинске...

Пожаловалась библиотекарша: маловато книг в библиотеке. Фарман Курбанович принес из дому пятнадцать книг, положил на стол, сказал сослуживцам на планерке: «Помогнем».

И через неделю библиотека пополнилась полутора тысячами томов.

По генплану предполагалось строить в Правдинске школу и клуб одноэтажные. Запротестовал Фарман Курбанович. Ему в ответ: нет ни проекта, ни средств, ни стройматериалов. «Нет – будет». Поехал в Тюмень, в Свердловск. В конце концов нашлись нужные проекты. Уговорил Тюменьлес, тот передал экспедиции лесоучасток. Обеспечили его нужным оборудованием, и вот тебе – тес, рамы, дверные коробки и многое иное. Из Тюмени, Новосибирска, Омска, Свердловска завезли бетон, кирпич, стекло. А чтобы не выпрыгнуть из сметы, на стройке каждый день работали все правдинцы, от мала до велика. Главк ворчал, грозил, составлял строгие акты, делал начеты, опять же на начальника, а стройка шла и выросли в Правдинске отличное здание школы и добротный Дом культуры «Геолог».

Сколько нареканий выслушал Салманов, дважды из своего кармана заплатил штраф (и не малый) за то, что сохранил естественный лес на территории поселка.

А чего только не перетерпел Салманов, пока шло строительство теплиц! Неважно, что половину стройматериалов изыскали на месте и бесплатно, а основное сделали на воскресниках – все равно пилили, грозили, били и по карману, и по нервам. Теперь теплицы ставят в пример другим начальникам геологоразведочных экспедиций.

Каждый день в Правдинске то пионерский слет, то спортивное состязание, то вечер старшеклассников, то смотр художественной самодеятельности, то... И всюду непременно присутствует Салманов. Какой же праздник без Фармана Курбановича?

Он без зова первым приходит на помощь тем, к кому постучалась в дом беда. Потому и льнут к нему люди с разными просьбами:

– Плохо с отцом. В Тюмень бы его, к специалистам, вы уж...

– Лорка от рук отбилась. Ночевать не приходит, будете в Тюмени, повидайте и как следует...

– Я ей свое твержу, ну виноват, ну погорячился, так ведь детишки у нас... Вы уж...

И Салманов вызывает из Тюмени известного профессора, беседует с отбившейся от рук девчонкой, уговаривает заупрямившуюся жену и делает еще тысячи вот таких же незаметных, но очень нужных людям дел.

– Если все заочники уедут на сессию, что будет? Останавливать производство? Надо придумать...

Салманов придумывает. Из Тюмени приезжает бригада преподавателей индустриального института, на месте проводят консультации и принимают экзамены...

– Володька Савин не ходит на репетиции, уж вы как-нибудь...

Салманов «ненароком» встречается с Савиным, «ненароком» заводит разговор о духовом оркестре, расспрашивает, как идут репетиции, какие новые вещи разучили. Мнется, краснеет, мямлит Володя, в глаза начальнику не глядит, а на следующую репетицию приходит первым.

На все есть время у Фармана Курбановича: и на лесном празднике у детворы побывать, и на школьном вечере поприсутствовать, и с агрономшей о разведении слив подискуссировать, и, конечно же (это ведь самое главное), постоянно наведываться в буровые бригады и управлять сложнейшим механизмом геологоразведочной экспедиции.

– Он у нас двужильный, – ласково говорит о начальнике Наталья Андреевна Рябенко, – его на все хватает.

Да, его хватает. Вот только голова стала сивой, да все чаще напоминает о себе застарелый недуг. Иногда так прихватит. Тогда, отрешенно вздохнув, Салманов отдается в руки эскулапов, но как только полегчало, не взирая на анализы и кардиограммы – вон из больницы к заждавшимся людям.

И нервы нет-нет да вдруг...

Весть о присвоении звания Героя Социалистического Труда настигла Фармана Курбановича в Лондоне, куда он приехал на розыгрыш мирового первенства полюбоваться схватками футбольных асов.

Дважды прочел телеграмму и вдруг почувствовал – не хватает воздуха. Расстегнул ворот рубашки и бегом на улицу. Шел, не видя ничего, слепо задевая прохожих. Чья-то рука легла на плечо, и сочувственный голос на ломаном русском языке проговорил:

– Что с вами, господин?

Опомнился Салманов. В самом деле, что с ним, куда несется, может, невзначай обидел кого в чужой столице? Ответил, как можно спокойнее:

– Ничего особенного. Спешу на матч...

– Зачем же вы плачете?

– Я? Плачу?!

Хотел улыбнуться и не смог. Провел ладонью по щеке, а та мокра от слез...

Зеленокрылый «АН-2» врезался в облака и затерялся в них. Потоки воздуха швыряли самолетик из стороны в сторону, вверх и вниз. Пассажиры чертыхались, кого-то мутило, а мне было чертовски хорошо. И чем круче кренило самолетик, чем глубже и стремительнее проваливался он в воздушные ямы, тем радостнее становилось у меня на душе.

Давно не испытывал я чего-либо подобного. Хотелось озоровать, зубоскалить. Жизнь – отличная штука. Тем, кому выпала доля пройти по земле в наши дни, кому довелось своими руками своротить с места тысячелетнюю глыбищу человеческих заблуждений, несправедливости и самообмана и из ее обломков выстроить вселенский храм справедливости, равенства, счастья и добра, тем по-настоящему повезло в жизни. Не понимающий этого – жалок.

Даже пшеничное зерно, чтобы не умереть бесследно, должно ростком своим пробить земную твердь, выдержать напоры ветра, выстоять под ливнем, претерпеть иссушающий зной и неожиданный леденящий отзимок. И все это для того, чтобы оставить после себя встопорщенный хлебный колосок, в сравнении с которым блекнут и становятся никчемными любые драгоценности, добытые из земных иль океанских глубин.

Все будущее рождается из настоящего в муках и борьбе. Мыслимо ли без самоотверженной, повседневной борьбы, без риска и упорства одолеть свирепый северный климат, таежную глушь и болота, переродить, обновить огромный край, превратив его из дикой, бездорожной, безлюдной глухомани в энергетический гигант мира?

Важно не только взять у природы нефть, выстроить в тайге и тундре новые города, дороги, аэродромы, трубопроводы, но и при этом воспитать десятки рабочих коллективов, привить людям так нужные нам высокие моральные качества строителя коммунизма. Надо, чтобы в борьбе за большую сибирскую нефть люди не надломились, не ожесточились, а закалились душой и телом, уверовали в правоту нашего дела, в близкое торжество коммунистических идеалов.

Это возможно лишь тогда, когда в центре внимания будет человек, с его нуждами и бедами, с его радостями и печалями. Все для человека, все во имя его. Только так. И никак иначе.

Никак иначе.

Надо болеть за каждого человека, думать о каждом человеке, ибо он является малой каплей гигантского, всесокрушающего народного потока, который вращает колесо истории, приближая ее к красной черте КОММУНИЗМА.



    Март – апрель 1969 г.
    Урай – Правдинск – Тюмень