Стихотворение
Александр Анатольевич Гришин
Александр Гришин
Стихотворения
* * *
Сердце не отдыхает,
мучается, не спит.
Яблоня откипит,
роща отполыхает.
Сердце не отдыхает!
Ломится напрямик.
Флюгер замрет на миг:
где это поддувает?
Сердцу не снятся сны
осени ледоставной.
Нет у него страны,
нету земли, оставленной,
брошенной без забот.
Радуется, стучится!
С ветром не отшумится,
с флюгером не замрет...
* * *
Крался, целился, бил — не жалко!..
Я не смог бы,
я не смогу.
Пусть пушистая моя шапка
моет мордочку на снегу.
Что ж! Поежимся среди шума
асфальтированных дорог.
Отогреет пусть моя шуба
милой Родины островок.
Выйдет срок холодам и ветру,
выйду за город...
Горяча,
на ладонь мою — как на ветку —
белка скатится,
хохоча.
СКРИПАЧ
Все состоит из мелочей...
Но вот на сцене освещенной
соленым потом освященный
Скрипач со скрипкою своей.
Я нотка в звуковом ключе,
я что-то значу и не значу,
мне не дано понять, кто плачет —
скрипач иль скрипка на плече.
Не разделяю скрипачей
и скрипки стенкою стальною.
Есть музыка. А остальное...
Все состоит из мелочей.
* * *
Она внезапно стала далью
во все края, во все концы.
И в голосе ее с печалью
вдруг зазвенели бубенцы —
так много было в нем простора...
А ведь была близка, проста.
Ну расставались в коридорах,
ну целовались у моста —
и вдруг... Откуда даль такая,
такая пустота в груди?
Стою, растерян, и не знаю,
в какую сторону идти...
ПРИТЧА
Тропа... проселочная... шлях...
То снег, то листья краснотала...
Я шел и шел. Мне не хватало
дыханья. Ветер выл: «Приляг».
Я шел. «Выбрасывай же флаг»,—
река из-за кустов шептала.
Я плыл. И вот ее квартала
огни. Вот дом ее. Я шаг
прибавил. Я во двор влетел.
«Дошел»,— шептал. «Я так хотел»,—
шептал. Дошел! Еще немного.
В подъезд нырнул, словно под лед.
Последний лестничный пролет.
Я — настежь дверь! А там — дорога...
* * *
Пусть не кормила хлебом
сдобным — речь не о корме.
Только под этим небом
дышится глубоко мне.
В драке живешь ли, в холе,
в неге поешь ли, в бойне —
только на этом поле
слышится далеко мне.
Тайная перекличка
колокола с трамваем.
Дальняя электричка
сердце зацепит краем...
РЫБАЦКИЙ ПОСЕЛОК
Дамбу весь день крепили —
вымокли и устали.
Щели в домах забили,
плотно закрыли ставни.
Бурю пророчит сводка.
Бурю! А над домами,
словно улыбка — лодка
в темном зажглась тумане.
Разве она не знает:
миг — и грозит крушенье?
Или она пылает берегу в утешенье?
Нет!
Сразу окна — настежь.
Двери скрипят, калитки.
...Распарывают ненастье
лодки,
похожие на улыбки.
СНЕГ РОДИНЫ
Когда смешаются в пути
мороз, метель и полночь,
когда и меху не спасти —
приходит снег на помощь.
Укутывает, и поет,
и над тобою плачет:
«Вот шубка — на! Вот шапка, вот
ботиночки, вот плащик...»
Отчизна! Не игла швеи,
не новые модели —
спасли меня снега твои,
снега твои согрели.
НАДЫМ — ПУНГА (репортаж)
Строителям системы
магистральных газопроводов
Надым — Пунга
I
Четвертые сутки —
пурга,
пурга...
Не ветер ревет —
ветр!
За четверо суток
Надым — Пунга
не выросла
ни на метр.
Простор — неподатлив,
простор — как стена:
то топь,
то река,
то кедр...
Здесь полчеловека
приходится на
квадратный
глухой
километр.
Лишь полчеловека!..
Пурга,
пурга
сбивает,
слепит,
гнет.
И человека
Надым — Пунга
четвертые
сутки
ждет.
II
Сугробы.
Над ними —
дым,
дым.
Не спит городок.
Живой.
Четвертые сутки
в плену сидим
у этой
природы
злой.
В транзисторе — треск.
Оторвала волну
пурга.
Не пробить ее!
Четвертые сутки
сидим в плену:
парторг,
бригадир
и я.
Парторг — молчалив.
Бригадир — из задир.
— Ты шо,— говорит,—
ты шо,
пурги испугался?
В уютненький мир
схотелось?
Пурга — хорошо!
Повоет, поноет
денек-другой,
а там и, глядишь,
звезда
проклюнулась.
И, отдохнувши,—
в бой!
Нагоним!
Тепло — беда...
Болото проснется.
Гнилье пойдет
на трассу.
Не хватит рук,
чтоб вырвать его
и пойти вперед.
Всем планам
тогда — каюк...
То рвалась беседа,
а то — текла
про теплый
болотный
ад...
Здесь больше боятся
тепла,
тепла!
И вспомнилось:
год назад
в болотах таких же,
на ветре крутом
среди
самотлорских
снегов
о том же твердил мне,
о том,
о том,
другой бригадир — Машков.
III
(говорит Машков)
— Болото — не награда...
И так бывает, друг:
то «Жигули», то «Лада» ,
Везут людей на юг.
Наскучила ли смелость
метельных наших дней.
Местечка захотелось
уютней и теплей...
Работать — нам.
Им — ладить.
Нам — драка.
Им — расчет.
Им телевизор гладить,
нам — трактор К-700.
Террасы —им.
Нам — трассы
непроходимые.
Пусть душат их матрасы,
а нас — любимые!
Мы будем жить как надо
среди болот и вьюг.
Болото — не награда,
Но мы пробьемся, друг.
IV
На пятые сутки,
в обед,
когда
метели слабел удар:
дверь — в холод!
И с ходу:
— Парторг! Беда!
Цистерна!..
Бензин!..
Пожар!..
И — в снежную кашу!
На склад,
на склад,
где прячется
взрыв
пока...
— Мартынов!
Савельев!
Паньков!
Назад! —
Легла
на рычаг
рука.
Бульдозер взревел,
и — туда, туда
все, кроме беды,
забыв.
— Подальше цистерну!
Подальше!
Пода...
И — пламя в глаза!
И — взрыв!..
...Его на руках
занесли в балок
и сбились
в кулак,
в семью.
— Ну, как ты?
И тихо сказал парторг:
— Давайте,
ребята,
мою
любимую...
V
(песня)
Он родился и рос
среди русских берез,
среди белых снегов
и туманов,
среди дружеских рук,
среди девичьих кос,
среди дедовских пашен
и станов.
Но однажды ушел,
юн и волосом рус,
по осенним
пылающим листьям.
И сказал он:
— Друзья,
если я не вернусь,
считайте меня
коммунистом.
Сигаретный дымок
под дождями промок,
у строителей взгляды
усталы.
Он поднялся тогда
и пошел на восток,
и шепнул:
«Я им солнце достану!»
Так ушел он,
напялив потертый картуз,
по заснеженным тропам
скалистым,
на прощанье сказав:
— Если я не вернусь,
то считайте меня
коммунистом.
Сколько он отшагал,
помнят трещины скал,
помнят камни
и синие льдины.
Только как-то однажды
осел и упал,
за три шага упал
до вершины.
Но, на локоть поднявшись,
сказал:
— Доберусь!
Пусть проносятся вьюги
со свистом!
Но простите, друзья,
если я не вернусь...
Считайте меня
коммунистом!
VI
Да, нелегко...
Тайгою — не степями ж!
Но коммунист
бросается в прорыв...
Давай закурим,
Николай Степаныч,
ты заслужил
минутный перерыв.
Ты на ладони
голову уронишь,
пока в балке
покой да тишина,
и вспомнится
далекий твой
Воронеж,
квартира в центре города,
жена.
А ты в бою,
а ты в тайге —
не в парке!
Не год, не два,
считай, пятнадцать лет...
Недаром же
отчаянные парни тебя
любовно называют
Дед.
Деды,
деды...
У вас судьба какая!..
Война, беда.
Вся ваша жизнь,
как взрыв!
А после — снова
на переднем крае,
о старости и отдыхе
забыв.
Какой там отдых,
если «трасса» — слово
военное,
и каждый день —
как бой!
Какая старость,
если снова,
снова
во имя жизни
жертвуешь собой!..
...Балок да тишь.
Минута передышки
окончилась.
Расцвечивают ночь
электросварки
голубые вспышки.
И Барсуков
отбрасывает
прочь
усталость.
Он уходит.
Полночь вспорота!
Идет бригада
курсом на Пунгу.
Идет бригада
весело и молодо
сквозь ночь
и ослабевшую пургу.
VII
Направо, налево —
тайга,
тайга...
Летит
сквозь болота,
и ветр,
и прочие стены:
Надым — Пунга,
а дальше:
Пунга — Центр.
Налево, направо —
снега,
снега...
Но через
метельный
вой
огонь свой доносит
Надым — Пунга
на стройки
и к нам домой.
Пусть будет теплей
на земле моей
от этих огней,
от этих огней!
И от сильных людей
на земле моей
пусть будет светлей!
ДОЛИНА
Ты много можешь: ты слабый. Да что там!..
Ты сможешь пройти по Тарманским болотам,
сквозь вой комарья, сквозь бурана картечи,
железную трассу забросив за плечи;
ты сможешь пробиться тайгой и Уралом
Полярным, по снежным завалам и скалам,
чтоб только однажды прийти на вершину
и, плача, увидеть в тумане долину
с речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой
в саду...
Но только долина —
непреодолима.
С речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой
в саду.
ЧЕЛОВЕК И МАШИНА
Когда рабочий над станком
склоняется все ниже,
ниже, машина, я в поклоне том
подобострастия не вижу.
Хотя взяла ты высотой,
хотя его огонь твой ранит,
хотя ты громче песни той,
что он поет, когда устанет,
хотя ни солнце, ни трава
тебе не нужны, чтоб крутиться,
хотя он может ошибиться,
а ты права, всегда права —
не трать напрасно зла, не трать!
Ведь если боль железо схватит,
в нем хватит сил тебя понять,
В тебе —
его понять
не хватит.
* * *
Телескопа стеклянное око
загляделось на небеса.
Голубые мои глаза,
вам до зренья такого далеко.
Запахнитесь и ждите вестей...
Чу! Из глуби, ни валко ни шатко,
во вселенную сверхскоростей
скачет сердце мое, как лошадка.
Добежит! Добежит до ручья,
где застыло стеклянное око,
и увидит далеко-далеко,
даже дальше, чем думаю я...
ОКРАИНА
Где нивы светлые? Где темные
леса? Где речка?
Пушкин
Бьют по железу...
Солнце задраено.
Бьют по железу
там, на окраине,
где занавески
от копоти в трауре,
где за невесту —
в первом же раунде!
Бьют по железу
утром и вечером.
Там с полонезом
делать мне нечего.
Бьют по железу,
пе-
ре-
во-
рачивают,
бьют по железу —
душу вколачивают.
(Разве не слепо,
разве не глупо —
от дровосека
до лесоруба?
Умные были,
били по лесу —
речку убили...)
Бьют — по железу!
(Били в живое,
не по протезу —
а в полевое...)
Бьют — по железу!!
(Били советом,
били приказом,
били сонетом,
били отказом,
жирных обедов
не пожалели —
били поэтов...)
Бьют — по железу!
И для поэзии
главное дело —
бить по железу,
чтоб потеплело,
чтоб не молчало
так одинаково,
чтоб закричало
или заплакало,
словно живое,
словно живое,
как еще может
лицо дождевое...
Ах, как нужны вы
мне до зарезу,
светлые нивы...
(Бьют по железу!)
Синие речки,
лоси — по лесу,
конь—без уздечки..
(Бьют по железу!)
Теплые слезы,
холодные росы...
(Сколько руды
навезли рудовозы!..)
Бьют по железу,
пе-
ре-
во-
рачивают,
бьют по железу —
душу вколачивают!
От лесоруба —
до человека!
Бей по железу
железного века!
Бей по железу
сердцем и молотом!
Бьют по железу...
Искры — за городом.
МЕТЕОСТАНЦИЯ
Метеостанция!..
Стихия
в меня — не мимо.
Живу не на краю России,
а в центре мира.
Спасибо, кто меня увез
от мод и танцев.
Живу среди болот и звезд.
Метеостанция!..
Мой дождь — он к вам еще идет,
мой ветер — мчится,
сегодняшний мой небосвод
на ваш ложится.
Метеостанция!..
Туманы,
закаты, числа...
О, пусть восток вас не обманет,
горящий чисто.
Метеостанция! ..
Мне слепо
смотреть негоже.
Мое сегодняшнее небо
придет к вам позже.
И нужно, чтобы вы успели,
чтобы успели,
пошить одежду для метели
или капели.
ОСЕНЬЮ
Меня растрогали нагие дерева,
и воробьи, озябшие в пыли,
и ветры влажные — глаза мои, слова
растрогали они — и разнесли...
Как у меня кружится голова
от быстрого вращения Земли...
* * *
О чем печалишься ночами?
Замаяли дела?
Обидел ни за что начальник?
Ушла любовь? Пришла?
Иль надоел уют морозный?
Иль аппетит пропал?
Попал в глаза дым папироеный?
Пожарищ дым попал?
* * *
Несовместимость тканей... Это
твердит газета без конца.
Мир ждет — но нет, но нет ответа.
Не приживляются сердца.
А рядом — яблони и вишни
из одного растут ствола.
Так что? Мы из природы вышли
или она вперед ушла?
* * *
На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
как колокольня без колоколов,
и облаков, и облаков касалась,
и обжигала водяную гладь...
Той тишины — казалось мне, казалось —
не пережить и не перекричать.
Но вздрогнул лист,
роса упала громко...
МАЯТНИК
Мои часы
остановили бег,
мне маятника звук
не ранит слух —
то тополиный пух
летит, как снег,
то снег летит,
как тополиный пух.
ПОБЕГ
...Меня не надо в этом убеждать.
Вот корень, ствол,
вот ветвь, где листья живы,
и вот побег.
Побег бежит от ивы —
но никуда не может убежать.
* * *
Длинная дорога,
трудная дорога,
сладкая дорога
(пусть ушибов много!),
горькая дорога
по лесной опушке —
от поющей мамы
к заводной игрушке...
ПЛЫВЕТ ПО ВЕТРУ ДОМ
Плывет по ветру дом
с оградою и садом —
то передом, то задом,
то остреньким бочком.
Плывет по ветру дом —
свободный и весенний,
нагруженный весельем,
застольем, барахлом.
Плывет по ветру дом —
тихоня и зазнайка.
А юная хозяйка
мне машет рукавом.
СУМАСШЕДШИЙ ТРАМВАЙ
В городке, где мороженого
и конфет — через край,
жил один невозможный,
ненормальный трамвай.
Регулярные рейсы
по кольцу своему
и железные рельсы
надоели ему!
И тогда на конечной
он на землю вдруг — прыг!
И, веселый, беспечный,
припустил напрямик
к лесу, речке, палатке
по зеленой траве...
Я ж сказал: неполадки
у него в голове!
ШКАФ
Гранят, шлифуют...
И из дерева,
измученного на станках,
сияющий выходит шкаф —
весьма полезное изделие.
Вместилище томов на сто
печалей, радостей, сомнений,
отчаяний и откровений...
Почти живой! Ну разве что
весной, когда над чернью плит
береза вскинется от ветра
и затрепещет, он ответно
не вздрогнет
и не зашумит.
ДОРОГА
Легла дорога за тобой...
...И до тебя легла дорога.
Соединила два порога.
Легла дорога за тобой.
Дорогой той, по виражу
(тальник, березы, речка, горка),
когда мне горько, прихожу.
И ухожу, когда мне горько.
ЛИСТ
Уходит осень. Ярких листьев стая
Взлетает вкось — сереет вдалеке.
Последний лист, среди ветвей мерцая,
подобно дню, висит на волоске.
Я долго в этот день не засыпаю,
лежу, мечтая, на твоей руке.
А утром: снегом осень засыпает,
но день еще висит на волоске.
* * *
...А будешь уходить вот этим садом
в мой непокой,
и чтоб я понял: «Кончено!» — с досадой
махнешь рукой,
знай: не увидишь на лице отчаянья,
я не пойму,
я и тогда за светлый знак прощанья
твой взмах приму.
* * *
Ах, эта быстрая езда...
Ракета и ракита,
решетка, ласточка, беда —
все скоростью размыто,
растянуто. Коль дом — так дом
от края и до края.
Окантовала окаем
ромашка полевая.
Любимой длинные глаза
за параллельным ливнем,
и параллельная слеза,
горящая на синем.
Ни убежать, ни потерять!
Летит поверх дорожек —
словно в линеечку тетрадь —
косыночка в горошек.
РОЩА
В машину села и сказала: «Трогай!» —
на руку мужа голову склоня.
Увидела: деревья вдоль дороги
рванулись вдруг цепочками в меня.
Я ждал. Я думал: все гораздо проще.
Идут секунды, месяцы дробя,—
вокруг меня растет все шире роща
деревьев, прибежавших от тебя.
СИРЕНЬ
У меня беда,
под глазами тень
мне бессонница
намела.
А еще у меня
зацвела сирень,
у меня сирень
зацвела!
Посылал тебе веточку
каждый день
самолетом,
чтоб знать могла:
у меня в Тюмени
цветет сирень,
у меня сирень
зацвела.
Как ответа ждал!..
Но не лень, не лень
твою весточку
отвела.
Просто у тебя уже
отцвела сирень,
отцвела сирень,
отцвела.
* * *
Назад! Туда, туда — к пяти
часам, на мостовую,
любовь свою перевести,
как стрелку часовую.
Потом через твое «Прости»,
разлуку, встречу снова
к тебе себя перевести,
как за руку слепого,
и, наконец, перевести
себя, как состоянье!
Назад! Туда, туда — к пяти:
перевести дыханье...
* * *
Звонили... ехали... летели...
Мелькали горы, страны, лес...
Нет расстояний. В самом деле.
Исчез простор.
Простор исчез!
Нет расставаний, нет кордона...
В любом тревожном далеке
мне нужно трубку телефона
прижать к пылающей щеке,
гудки услышать — и очнуться,
и оказаться вдруг вдвоем,
одновременно улыбнуться
во времени моем-твоем.
* * *
Оконная заснеженная рама,
за стеклами — лишь наледь отдыши,—
как в детстве, вышивает небо мама,
так просто вышивает, для души.
Мне кажется, она и не вставала,
вот так сидела у окна в тиши,
детей ждала и небо вышивала,
так просто вышивала, для души.
Войду, услышу: долго дома не был,
соскучилась, ну как живешь, скажи...
А что я ей скажу? Живу под небом,
огромным, сотворенным для души.
А что я ей скажу?
* * *
Что ты плачешь, мама,
над судьбой моей?
Мама! Разве мало
мне осенних дней
и ночей осенних,
моющих жилье,
и листов, осевших
на лицо мое?
Осень! Лужи — рыжи!
Туча — как лемех!
Не печаль — без крыши
(нету крыш для всех),
не печаль — без денег
(деньги не цветут)...
Сын твой не бездельник,
и ему за труд
платит песней ветер,
птицами — леса,
платят смехом дети,
снегом — небеса...
Что ж ты плачешь, мама,
над моей судьбой?
Мама, разве мало
быть самим собой
посреди природы,
Родины, родни?..
* * *
«Стирает женщина белье...»
(из поэтических сборников)
Стирает женщина белье...
О сколько писано пиитом
про руки красные ее,
светящиеся над корытом
или над речкой!
Видно, люб
поэту способ этот древний,
наверно, эти хлюп да хлюп
над деревянною деревней
сладчайшей музыкой звучат
для поэтического уха,
а для возвышенного духа
нужны и речка и закат.
Читаю. Снова про свое
поэты: речка... ветра шалость...
мостки... красавица... белье...
Машина, что ли, поломалась?
* * *
В желтой раме осени —
озера овал.
Дерево на озере
свет нарисовал.
Заглянул — отчаялся:
черен листьев лик.
А вверху качается
золотой двойник.
Свет смотрел печально.
Сам себя винил.
Вдруг себя нечаянно
в воду уронил.
Были листья черные —
в тысячи свечей
вспыхнули лимоны
солнечных лучей!
В желтой раме осени —
озера овал.
Дерево на озере
свет нарисовал!
ЛУГ
Целуют лошади траву.
А луг лежит — как лук.
Натягивает тетиву
реки
сосна без рук.
Ствол обожжен. Пусть растерял
зеленые одежды.
Но стрел своих не расстрелял,
не потерял надежды.
Сюда приходишь, одинок,
наутро или на ночь —
и луг
сбивает с ног,
опрокидывает навзничь.
СЛЕПОЙ ДОЖДЬ
Солнце в роще зеленой
рассыпало желтых цыплят,
и они,
словно зерна,
дождинки клюют
и пищат.
И слепые, на ощупь,
выбираются из-под ветвей,
и выходят на площадь,
и выводят на площадь детей.
Дождь иде.т, как поляна
лесная — обратно в леса
через город стеклянный,
через нас, через четверть часа.
Напролом! Будто битва!
И—ни болей, ни бед, ни обид...
Точно груда разбитого
зеркала — город лежит.
* * *
Вымирают заборы,
отживают свое.
Все мудреней запоры,
недоступней жилье.
Вымирают калитки
из певучих досок.
Ожидаешь улыбки —
а встречаешь глазок
с ободком из латуни
да рентгеновский взгляд...
Весь ты как на ладони!
Ждешь, когда отворят.
МОНОЛОГ В КОМНАТЕ
— Пропал мой верный календарь,
в безвременье плутаю.
Июль теперь или январь —
не ведаю, не знаю.
Надеть мне шубу или плащ?
Никто не даст совета.
Вот горе горькое... Хоть плачь!
За что мне мука эта?!
Как жить-то без календаря? —
и дверь толкнул. За дверью
стояла чистая заря, подернутая трелью.
* * *
Любовь была одна —
последняя,
последняя...
У твоего окна —
подснежники, подснежники.
Пробились и глядят
глазами изумленными:
зимующий горсад
с деревьями зелеными.
Он вальс не расплескал
ни в дни, ни в ночи вьюжные,
он птиц не распускал
на зиму в страны южные.
Он мертв для тех, кто сплыл
потешиться, понежиться.
А я не уходил,
подснежники,
подснежники.
* * *
Нет, не обнимет
и не придет.
Дом твой обминет,
взгляд отведет.
Улицей — мимо.
Площадью — мимо.
Неутомимо.
Неумолимо.
Было вовеки,
будет опять:
все ее реки
катятся вспять,
вспять все дороги к тебе,
все пути.
Чтобы приблизиться —
надо уйти.
ЗИМА В ЛЕТНЕМ САДУ
Погасли фонари — и город стал,
как роща
березовая: весь зажегся изнутри!
Я жил здесь и любил счастливее
и проще,
чем надо бы любить...
Погасли фонари.
Серебряно-светло на Невском и на Стрелке,
погасли жемчуга, рубины, янтари.
...Кто другом был и с кем ел из одной
тарелки,
стал добрым толстячком...
Погасли фонари.
Мой город! Не прошу участья и совета.
Мне двадцать семь, и я —
что там ни говори! —
и счастлив, и влюблен. Небес полнощных
света
довольно для души.
Погасли фонари.
* * *
В Летнем саду — зима,
в Летнем саду — метель,
снежная кутерьма,
белая карусель.
— Видишь: в саду беда!
— Нет,— говоришь,—опять
ночи летят сюда
белые
зимовать.
ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ
Стоят часы,
тикая,
стоит река
талая.
Любовь моя —
тихая,
любовь моя —
тайная.
Тихи мои
заводи,
полны мои
неводы.
В душе моей
замяти,
в глазах моих
нет беды.
В моих глазах,
милая,
в моих глазах,
славная,
горит река
белая,
дрожит ветла
дальняя.
Что я тебе
сделаю?
Живи себе
тайною
там, за рекой
белою,
там, за ветлой
дальнею.
ДВЕ СЕСТРЫ
I
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Две сестрички,
два цветочка,
два малиновых платочка,
две косички,
два колечка,
скажут слово —
два словечка! —
две улыбки
из окна,
только песенка одна.
II
«Что не едешь, мил-дружочек,
посидели б вечерочек,
посмотрели б на заход.
Вот!..
Не могу я жить в разлуке,
по рукам скучают руки —
не такой уж это грех.
Эх!..
Птица хочет быть на воле,
светлячок — в широком поле,
я — у милого в глазах.
Ах!..»
III
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Жили-были,
поживали,
ничего не наживали,
ничего не покупали,
ничего не продавали,
просто ели,
просто пили,
просто пели,
просто спали,
просто огород садили,
просто урожай снимали;
лук зеленый,
хрен ядреный,
помидоры,
хмель,
горох,
перец красный,
перец черный —
ох! —
да капусту,
да картошку,
да петрушку,
да морковь —
все снимали,
успевали сестры
Вера и Любовь,
IV
У высокой
у горы
славно жили
две сестры.
А за этой за горой,
за горою
бился молот паровой
головою.
Там — ни речек, ни дубрав...
Начадили
трубы черные и ав-
томобили.
Но зато в тени цехов
много было женихов.
V
То не тучи, тучи черные,
то не черные ветра —
это мчатся вороненые
удалые трактора.
То не гром гремит простуженный,
не разбойный слышен свист —
это песенку для суженой
запевает тракторист.
Запевает, запевает!
(Вере кудри завивают.)
Я, мол, вот он, тут как тут.
(Веру к милому ведут.)
Посадили, увезли.
Ой, лю-ли, ой, лю-ли.
VI
Лозы тихие клонились,
куда ветер веет.
Очи синие смотрели,
куда Вера едет.
Лозы тихие клонились,
только перестали.
Очи синие смотрели —
горько плакать стали.
VII
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Разделила их гора —
здесь сестра,
и там сестра.
Крикнем хором, староверы:
«Эй, строитель, гору рви!
Жить нельзя Любви без Веры,
как и Вере без Любви!»
КАК ЛОВЯТ ПТИЦ
На рынке или у соседки
(неважно где — иль там иль тут)
певунью покупают в клетке
и в клетке на пустырь несут.
Потом раскидывают сети
и рядом ставят с птицей клеть,
а сами прячутся в кювете.
И птичка начинает петь.
Ах, эта, с голосом, пичуга!
То «тах-тах-тах», то «тих-тах-тах»
поет. Заманивает друга,
летающего в облаках.
И он летит навстречу пенью!
Вот прилетел, чтоб вместе петь,
чтоб вместе мир обнять в паренье...
Но тут набрасывают сеть.
Так ловят птиц.
УЛЕТЕЛА ПТИЦА
Я написал стихи на полстраницы
про ночь, про птицу и про лунный свет.
А утром вижу: улетела птица.
Есть ночь и лунный свет — а птицы нет...
Ах, подвела, ах, задала задачу!
Без птицы стих, пожалуй, пропадет.
Поди, ищи теперь, лови удачу —
их сколько вон под окнами поет!
Что делать мне — не приложу ума я...
Такие вот печальные дела.
Но я писал, но я-то точно знаю,
я точно помню, что она была!
И если стих мой опустевший этот
тебе на стол случайно попадет —
там нет луны, и ночи нету.
Есть птица. Просто улетела вот...
* * *
Ах, как девочка пела тоненько!
Молодая металась прядь.
Ни силлабикой и ни тоникой
это пенье не передать.
Были ноты над хором подняты,
были сны мои высоки:
будто небом идешь, а под ноги
васильки летят, васильки.
Это пение, как спасение!
Жаль не тянет до тех высот
моя птица воображения
очертаньями в самолет...
ВЕРЛИБР
Яннису Рицосу, поэту и коммунисту
Свободный стих — верлибр...
Ни рифмы, ни полета.
Не смог бы ювелир —
топорная работа.
Топор, да голова,
да сердце в наказанье...
Тяжелые слова,
Стесненное дыханье.
Свободные стихи...
Так вот она — свобода!
Железные тиски
земли и небосвода —
дыханьем развести,
и красным сердцем вбиться!
Другого нет пути
поэту — лишь врубиться.
Под сенью верб и лип
живи! и будь счастливым!
Свободный стих — верлибр —
не всякому по силам.
* * *
У придорожного куста
автомашина буксовала.
А ночь — густа,
а даль — пуста,
и далеко до перевала.
Рука водителя крепка,
она ломает ветки споро.
Под колесо грузовика
заталкивает для упора.
Я понимаю: ночь густа,
я понимаю: даль пуста,
я понимаю, слава богу.
Главами сильными куста
гляжу на слабую дорогу.
Содержание
«Сердце не отдыхает...» 3
«Крался, целился, бил — не жалко!..» 4
Скрипач 5
«Она внезапно стала далью...» . . 6
Притча 7
«Пусть не кормила хлебом...» . . 8
Рыбацкий поселок 9
Снег Родины 10
Надым — Пунга 11
Долина 21
Человек и машина 22
«Телескопа стеклянное око...» . . 23
Окраина 24
Метеостанция 27
Осенью 28
«О чем печалишься ночами?..» . 29
«Несовместимость тканей... Это...» . 30
«На том холме, где синеве раздольно...» 31
Маятник . 32
Побег 33
«Длинная дорога...» 34
Плывет по ветру дом .... 35
Сумасшедший трамвай .... 36
Шкаф 37
Дорога . 38
Лист 39
«...А будешь уходить вот этим садом...» 40
«Ах, эта быстрая езда...» ... 41
Роща 42
Сирень 43
«Назад! Туда, туда — к пяти...» . 44
«Звонили... ехали... летели...» . . 45
«Оконная заснеженная рама...» . 46
«Что ты плачешь, мама...» ... 47
«Стирает женщина белье...» ... 48
«В желтой раме осени...» ... 49
Луг 50
Слепой дождь 51
«Вымирают заборы...» .... 52
Монолог в комнате 53
«Любовь была одна...» . . . 54
«Нет, не обнимет...» 55
Зима в Летней саду 56
Тайная любовь 58
Две сестры 59
Как ловят птиц 63
Улетела птица 64
«Ах, как девочка пела тоненько!..» 65
Верлибр 66
«У придорожного куста...» ... 67
Александр Анатольевич Гришин
Александр Гришин
Стихотворения
* * *
Сердце не отдыхает,
мучается, не спит.
Яблоня откипит,
роща отполыхает.
Сердце не отдыхает!
Ломится напрямик.
Флюгер замрет на миг:
где это поддувает?
Сердцу не снятся сны
осени ледоставной.
Нет у него страны,
нету земли, оставленной,
брошенной без забот.
Радуется, стучится!
С ветром не отшумится,
с флюгером не замрет...
* * *
Крался, целился, бил — не жалко!..
Я не смог бы,
я не смогу.
Пусть пушистая моя шапка
моет мордочку на снегу.
Что ж! Поежимся среди шума
асфальтированных дорог.
Отогреет пусть моя шуба
милой Родины островок.
Выйдет срок холодам и ветру,
выйду за город...
Горяча,
на ладонь мою — как на ветку —
белка скатится,
хохоча.
СКРИПАЧ
Все состоит из мелочей...
Но вот на сцене освещенной
соленым потом освященный
Скрипач со скрипкою своей.
Я нотка в звуковом ключе,
я что-то значу и не значу,
мне не дано понять, кто плачет —
скрипач иль скрипка на плече.
Не разделяю скрипачей
и скрипки стенкою стальною.
Есть музыка. А остальное...
Все состоит из мелочей.
* * *
Она внезапно стала далью
во все края, во все концы.
И в голосе ее с печалью
вдруг зазвенели бубенцы —
так много было в нем простора...
А ведь была близка, проста.
Ну расставались в коридорах,
ну целовались у моста —
и вдруг... Откуда даль такая,
такая пустота в груди?
Стою, растерян, и не знаю,
в какую сторону идти...
ПРИТЧА
Тропа... проселочная... шлях...
То снег, то листья краснотала...
Я шел и шел. Мне не хватало
дыханья. Ветер выл: «Приляг».
Я шел. «Выбрасывай же флаг»,—
река из-за кустов шептала.
Я плыл. И вот ее квартала
огни. Вот дом ее. Я шаг
прибавил. Я во двор влетел.
«Дошел»,— шептал. «Я так хотел»,—
шептал. Дошел! Еще немного.
В подъезд нырнул, словно под лед.
Последний лестничный пролет.
Я — настежь дверь! А там — дорога...
* * *
Пусть не кормила хлебом
сдобным — речь не о корме.
Только под этим небом
дышится глубоко мне.
В драке живешь ли, в холе,
в неге поешь ли, в бойне —
только на этом поле
слышится далеко мне.
Тайная перекличка
колокола с трамваем.
Дальняя электричка
сердце зацепит краем...
РЫБАЦКИЙ ПОСЕЛОК
Дамбу весь день крепили —
вымокли и устали.
Щели в домах забили,
плотно закрыли ставни.
Бурю пророчит сводка.
Бурю! А над домами,
словно улыбка — лодка
в темном зажглась тумане.
Разве она не знает:
миг — и грозит крушенье?
Или она пылает берегу в утешенье?
Нет!
Сразу окна — настежь.
Двери скрипят, калитки.
...Распарывают ненастье
лодки,
похожие на улыбки.
СНЕГ РОДИНЫ
Когда смешаются в пути
мороз, метель и полночь,
когда и меху не спасти —
приходит снег на помощь.
Укутывает, и поет,
и над тобою плачет:
«Вот шубка — на! Вот шапка, вот
ботиночки, вот плащик...»
Отчизна! Не игла швеи,
не новые модели —
спасли меня снега твои,
снега твои согрели.
НАДЫМ — ПУНГА (репортаж)
Строителям системы
магистральных газопроводов
Надым — Пунга
I
Четвертые сутки —
пурга,
пурга...
Не ветер ревет —
ветр!
За четверо суток
Надым — Пунга
не выросла
ни на метр.
Простор — неподатлив,
простор — как стена:
то топь,
то река,
то кедр...
Здесь полчеловека
приходится на
квадратный
глухой
километр.
Лишь полчеловека!..
Пурга,
пурга
сбивает,
слепит,
гнет.
И человека
Надым — Пунга
четвертые
сутки
ждет.
II
Сугробы.
Над ними —
дым,
дым.
Не спит городок.
Живой.
Четвертые сутки
в плену сидим
у этой
природы
злой.
В транзисторе — треск.
Оторвала волну
пурга.
Не пробить ее!
Четвертые сутки
сидим в плену:
парторг,
бригадир
и я.
Парторг — молчалив.
Бригадир — из задир.
— Ты шо,— говорит,—
ты шо,
пурги испугался?
В уютненький мир
схотелось?
Пурга — хорошо!
Повоет, поноет
денек-другой,
а там и, глядишь,
звезда
проклюнулась.
И, отдохнувши,—
в бой!
Нагоним!
Тепло — беда...
Болото проснется.
Гнилье пойдет
на трассу.
Не хватит рук,
чтоб вырвать его
и пойти вперед.
Всем планам
тогда — каюк...
То рвалась беседа,
а то — текла
про теплый
болотный
ад...
Здесь больше боятся
тепла,
тепла!
И вспомнилось:
год назад
в болотах таких же,
на ветре крутом
среди
самотлорских
снегов
о том же твердил мне,
о том,
о том,
другой бригадир — Машков.
III
(говорит Машков)
— Болото — не награда...
И так бывает, друг:
то «Жигули», то «Лада» ,
Везут людей на юг.
Наскучила ли смелость
метельных наших дней.
Местечка захотелось
уютней и теплей...
Работать — нам.
Им — ладить.
Нам — драка.
Им — расчет.
Им телевизор гладить,
нам — трактор К-700.
Террасы —им.
Нам — трассы
непроходимые.
Пусть душат их матрасы,
а нас — любимые!
Мы будем жить как надо
среди болот и вьюг.
Болото — не награда,
Но мы пробьемся, друг.
IV
На пятые сутки,
в обед,
когда
метели слабел удар:
дверь — в холод!
И с ходу:
— Парторг! Беда!
Цистерна!..
Бензин!..
Пожар!..
И — в снежную кашу!
На склад,
на склад,
где прячется
взрыв
пока...
— Мартынов!
Савельев!
Паньков!
Назад! —
Легла
на рычаг
рука.
Бульдозер взревел,
и — туда, туда
все, кроме беды,
забыв.
— Подальше цистерну!
Подальше!
Пода...
И — пламя в глаза!
И — взрыв!..
...Его на руках
занесли в балок
и сбились
в кулак,
в семью.
— Ну, как ты?
И тихо сказал парторг:
— Давайте,
ребята,
мою
любимую...
V
(песня)
Он родился и рос
среди русских берез,
среди белых снегов
и туманов,
среди дружеских рук,
среди девичьих кос,
среди дедовских пашен
и станов.
Но однажды ушел,
юн и волосом рус,
по осенним
пылающим листьям.
И сказал он:
— Друзья,
если я не вернусь,
считайте меня
коммунистом.
Сигаретный дымок
под дождями промок,
у строителей взгляды
усталы.
Он поднялся тогда
и пошел на восток,
и шепнул:
«Я им солнце достану!»
Так ушел он,
напялив потертый картуз,
по заснеженным тропам
скалистым,
на прощанье сказав:
— Если я не вернусь,
то считайте меня
коммунистом.
Сколько он отшагал,
помнят трещины скал,
помнят камни
и синие льдины.
Только как-то однажды
осел и упал,
за три шага упал
до вершины.
Но, на локоть поднявшись,
сказал:
— Доберусь!
Пусть проносятся вьюги
со свистом!
Но простите, друзья,
если я не вернусь...
Считайте меня
коммунистом!
VI
Да, нелегко...
Тайгою — не степями ж!
Но коммунист
бросается в прорыв...
Давай закурим,
Николай Степаныч,
ты заслужил
минутный перерыв.
Ты на ладони
голову уронишь,
пока в балке
покой да тишина,
и вспомнится
далекий твой
Воронеж,
квартира в центре города,
жена.
А ты в бою,
а ты в тайге —
не в парке!
Не год, не два,
считай, пятнадцать лет...
Недаром же
отчаянные парни тебя
любовно называют
Дед.
Деды,
деды...
У вас судьба какая!..
Война, беда.
Вся ваша жизнь,
как взрыв!
А после — снова
на переднем крае,
о старости и отдыхе
забыв.
Какой там отдых,
если «трасса» — слово
военное,
и каждый день —
как бой!
Какая старость,
если снова,
снова
во имя жизни
жертвуешь собой!..
...Балок да тишь.
Минута передышки
окончилась.
Расцвечивают ночь
электросварки
голубые вспышки.
И Барсуков
отбрасывает
прочь
усталость.
Он уходит.
Полночь вспорота!
Идет бригада
курсом на Пунгу.
Идет бригада
весело и молодо
сквозь ночь
и ослабевшую пургу.
VII
Направо, налево —
тайга,
тайга...
Летит
сквозь болота,
и ветр,
и прочие стены:
Надым — Пунга,
а дальше:
Пунга — Центр.
Налево, направо —
снега,
снега...
Но через
метельный
вой
огонь свой доносит
Надым — Пунга
на стройки
и к нам домой.
Пусть будет теплей
на земле моей
от этих огней,
от этих огней!
И от сильных людей
на земле моей
пусть будет светлей!
ДОЛИНА
Ты много можешь: ты слабый. Да что там!..
Ты сможешь пройти по Тарманским болотам,
сквозь вой комарья, сквозь бурана картечи,
железную трассу забросив за плечи;
ты сможешь пробиться тайгой и Уралом
Полярным, по снежным завалам и скалам,
чтоб только однажды прийти на вершину
и, плача, увидеть в тумане долину
с речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой
в саду...
Но только долина —
непреодолима.
С речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой
в саду.
ЧЕЛОВЕК И МАШИНА
Когда рабочий над станком
склоняется все ниже,
ниже, машина, я в поклоне том
подобострастия не вижу.
Хотя взяла ты высотой,
хотя его огонь твой ранит,
хотя ты громче песни той,
что он поет, когда устанет,
хотя ни солнце, ни трава
тебе не нужны, чтоб крутиться,
хотя он может ошибиться,
а ты права, всегда права —
не трать напрасно зла, не трать!
Ведь если боль железо схватит,
в нем хватит сил тебя понять,
В тебе —
его понять
не хватит.
* * *
Телескопа стеклянное око
загляделось на небеса.
Голубые мои глаза,
вам до зренья такого далеко.
Запахнитесь и ждите вестей...
Чу! Из глуби, ни валко ни шатко,
во вселенную сверхскоростей
скачет сердце мое, как лошадка.
Добежит! Добежит до ручья,
где застыло стеклянное око,
и увидит далеко-далеко,
даже дальше, чем думаю я...
ОКРАИНА
Где нивы светлые? Где темные
леса? Где речка?
Пушкин
Бьют по железу...
Солнце задраено.
Бьют по железу
там, на окраине,
где занавески
от копоти в трауре,
где за невесту —
в первом же раунде!
Бьют по железу
утром и вечером.
Там с полонезом
делать мне нечего.
Бьют по железу,
пе-
ре-
во-
рачивают,
бьют по железу —
душу вколачивают.
(Разве не слепо,
разве не глупо —
от дровосека
до лесоруба?
Умные были,
били по лесу —
речку убили...)
Бьют — по железу!
(Били в живое,
не по протезу —
а в полевое...)
Бьют — по железу!!
(Били советом,
били приказом,
били сонетом,
били отказом,
жирных обедов
не пожалели —
били поэтов...)
Бьют — по железу!
И для поэзии
главное дело —
бить по железу,
чтоб потеплело,
чтоб не молчало
так одинаково,
чтоб закричало
или заплакало,
словно живое,
словно живое,
как еще может
лицо дождевое...
Ах, как нужны вы
мне до зарезу,
светлые нивы...
(Бьют по железу!)
Синие речки,
лоси — по лесу,
конь—без уздечки..
(Бьют по железу!)
Теплые слезы,
холодные росы...
(Сколько руды
навезли рудовозы!..)
Бьют по железу,
пе-
ре-
во-
рачивают,
бьют по железу —
душу вколачивают!
От лесоруба —
до человека!
Бей по железу
железного века!
Бей по железу
сердцем и молотом!
Бьют по железу...
Искры — за городом.
МЕТЕОСТАНЦИЯ
Метеостанция!..
Стихия
в меня — не мимо.
Живу не на краю России,
а в центре мира.
Спасибо, кто меня увез
от мод и танцев.
Живу среди болот и звезд.
Метеостанция!..
Мой дождь — он к вам еще идет,
мой ветер — мчится,
сегодняшний мой небосвод
на ваш ложится.
Метеостанция!..
Туманы,
закаты, числа...
О, пусть восток вас не обманет,
горящий чисто.
Метеостанция! ..
Мне слепо
смотреть негоже.
Мое сегодняшнее небо
придет к вам позже.
И нужно, чтобы вы успели,
чтобы успели,
пошить одежду для метели
или капели.
ОСЕНЬЮ
Меня растрогали нагие дерева,
и воробьи, озябшие в пыли,
и ветры влажные — глаза мои, слова
растрогали они — и разнесли...
Как у меня кружится голова
от быстрого вращения Земли...
* * *
О чем печалишься ночами?
Замаяли дела?
Обидел ни за что начальник?
Ушла любовь? Пришла?
Иль надоел уют морозный?
Иль аппетит пропал?
Попал в глаза дым папироеный?
Пожарищ дым попал?
* * *
Несовместимость тканей... Это
твердит газета без конца.
Мир ждет — но нет, но нет ответа.
Не приживляются сердца.
А рядом — яблони и вишни
из одного растут ствола.
Так что? Мы из природы вышли
или она вперед ушла?
* * *
На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
как колокольня без колоколов,
и облаков, и облаков касалась,
и обжигала водяную гладь...
Той тишины — казалось мне, казалось —
не пережить и не перекричать.
Но вздрогнул лист,
роса упала громко...
МАЯТНИК
Мои часы
остановили бег,
мне маятника звук
не ранит слух —
то тополиный пух
летит, как снег,
то снег летит,
как тополиный пух.
ПОБЕГ
...Меня не надо в этом убеждать.
Вот корень, ствол,
вот ветвь, где листья живы,
и вот побег.
Побег бежит от ивы —
но никуда не может убежать.
* * *
Длинная дорога,
трудная дорога,
сладкая дорога
(пусть ушибов много!),
горькая дорога
по лесной опушке —
от поющей мамы
к заводной игрушке...
ПЛЫВЕТ ПО ВЕТРУ ДОМ
Плывет по ветру дом
с оградою и садом —
то передом, то задом,
то остреньким бочком.
Плывет по ветру дом —
свободный и весенний,
нагруженный весельем,
застольем, барахлом.
Плывет по ветру дом —
тихоня и зазнайка.
А юная хозяйка
мне машет рукавом.
СУМАСШЕДШИЙ ТРАМВАЙ
В городке, где мороженого
и конфет — через край,
жил один невозможный,
ненормальный трамвай.
Регулярные рейсы
по кольцу своему
и железные рельсы
надоели ему!
И тогда на конечной
он на землю вдруг — прыг!
И, веселый, беспечный,
припустил напрямик
к лесу, речке, палатке
по зеленой траве...
Я ж сказал: неполадки
у него в голове!
ШКАФ
Гранят, шлифуют...
И из дерева,
измученного на станках,
сияющий выходит шкаф —
весьма полезное изделие.
Вместилище томов на сто
печалей, радостей, сомнений,
отчаяний и откровений...
Почти живой! Ну разве что
весной, когда над чернью плит
береза вскинется от ветра
и затрепещет, он ответно
не вздрогнет
и не зашумит.
ДОРОГА
Легла дорога за тобой...
...И до тебя легла дорога.
Соединила два порога.
Легла дорога за тобой.
Дорогой той, по виражу
(тальник, березы, речка, горка),
когда мне горько, прихожу.
И ухожу, когда мне горько.
ЛИСТ
Уходит осень. Ярких листьев стая
Взлетает вкось — сереет вдалеке.
Последний лист, среди ветвей мерцая,
подобно дню, висит на волоске.
Я долго в этот день не засыпаю,
лежу, мечтая, на твоей руке.
А утром: снегом осень засыпает,
но день еще висит на волоске.
* * *
...А будешь уходить вот этим садом
в мой непокой,
и чтоб я понял: «Кончено!» — с досадой
махнешь рукой,
знай: не увидишь на лице отчаянья,
я не пойму,
я и тогда за светлый знак прощанья
твой взмах приму.
* * *
Ах, эта быстрая езда...
Ракета и ракита,
решетка, ласточка, беда —
все скоростью размыто,
растянуто. Коль дом — так дом
от края и до края.
Окантовала окаем
ромашка полевая.
Любимой длинные глаза
за параллельным ливнем,
и параллельная слеза,
горящая на синем.
Ни убежать, ни потерять!
Летит поверх дорожек —
словно в линеечку тетрадь —
косыночка в горошек.
РОЩА
В машину села и сказала: «Трогай!» —
на руку мужа голову склоня.
Увидела: деревья вдоль дороги
рванулись вдруг цепочками в меня.
Я ждал. Я думал: все гораздо проще.
Идут секунды, месяцы дробя,—
вокруг меня растет все шире роща
деревьев, прибежавших от тебя.
СИРЕНЬ
У меня беда,
под глазами тень
мне бессонница
намела.
А еще у меня
зацвела сирень,
у меня сирень
зацвела!
Посылал тебе веточку
каждый день
самолетом,
чтоб знать могла:
у меня в Тюмени
цветет сирень,
у меня сирень
зацвела.
Как ответа ждал!..
Но не лень, не лень
твою весточку
отвела.
Просто у тебя уже
отцвела сирень,
отцвела сирень,
отцвела.
* * *
Назад! Туда, туда — к пяти
часам, на мостовую,
любовь свою перевести,
как стрелку часовую.
Потом через твое «Прости»,
разлуку, встречу снова
к тебе себя перевести,
как за руку слепого,
и, наконец, перевести
себя, как состоянье!
Назад! Туда, туда — к пяти:
перевести дыханье...
* * *
Звонили... ехали... летели...
Мелькали горы, страны, лес...
Нет расстояний. В самом деле.
Исчез простор.
Простор исчез!
Нет расставаний, нет кордона...
В любом тревожном далеке
мне нужно трубку телефона
прижать к пылающей щеке,
гудки услышать — и очнуться,
и оказаться вдруг вдвоем,
одновременно улыбнуться
во времени моем-твоем.
* * *
Оконная заснеженная рама,
за стеклами — лишь наледь отдыши,—
как в детстве, вышивает небо мама,
так просто вышивает, для души.
Мне кажется, она и не вставала,
вот так сидела у окна в тиши,
детей ждала и небо вышивала,
так просто вышивала, для души.
Войду, услышу: долго дома не был,
соскучилась, ну как живешь, скажи...
А что я ей скажу? Живу под небом,
огромным, сотворенным для души.
А что я ей скажу?
* * *
Что ты плачешь, мама,
над судьбой моей?
Мама! Разве мало
мне осенних дней
и ночей осенних,
моющих жилье,
и листов, осевших
на лицо мое?
Осень! Лужи — рыжи!
Туча — как лемех!
Не печаль — без крыши
(нету крыш для всех),
не печаль — без денег
(деньги не цветут)...
Сын твой не бездельник,
и ему за труд
платит песней ветер,
птицами — леса,
платят смехом дети,
снегом — небеса...
Что ж ты плачешь, мама,
над моей судьбой?
Мама, разве мало
быть самим собой
посреди природы,
Родины, родни?..
* * *
«Стирает женщина белье...»
(из поэтических сборников)
Стирает женщина белье...
О сколько писано пиитом
про руки красные ее,
светящиеся над корытом
или над речкой!
Видно, люб
поэту способ этот древний,
наверно, эти хлюп да хлюп
над деревянною деревней
сладчайшей музыкой звучат
для поэтического уха,
а для возвышенного духа
нужны и речка и закат.
Читаю. Снова про свое
поэты: речка... ветра шалость...
мостки... красавица... белье...
Машина, что ли, поломалась?
* * *
В желтой раме осени —
озера овал.
Дерево на озере
свет нарисовал.
Заглянул — отчаялся:
черен листьев лик.
А вверху качается
золотой двойник.
Свет смотрел печально.
Сам себя винил.
Вдруг себя нечаянно
в воду уронил.
Были листья черные —
в тысячи свечей
вспыхнули лимоны
солнечных лучей!
В желтой раме осени —
озера овал.
Дерево на озере
свет нарисовал!
ЛУГ
Целуют лошади траву.
А луг лежит — как лук.
Натягивает тетиву
реки
сосна без рук.
Ствол обожжен. Пусть растерял
зеленые одежды.
Но стрел своих не расстрелял,
не потерял надежды.
Сюда приходишь, одинок,
наутро или на ночь —
и луг
сбивает с ног,
опрокидывает навзничь.
СЛЕПОЙ ДОЖДЬ
Солнце в роще зеленой
рассыпало желтых цыплят,
и они,
словно зерна,
дождинки клюют
и пищат.
И слепые, на ощупь,
выбираются из-под ветвей,
и выходят на площадь,
и выводят на площадь детей.
Дождь иде.т, как поляна
лесная — обратно в леса
через город стеклянный,
через нас, через четверть часа.
Напролом! Будто битва!
И—ни болей, ни бед, ни обид...
Точно груда разбитого
зеркала — город лежит.
* * *
Вымирают заборы,
отживают свое.
Все мудреней запоры,
недоступней жилье.
Вымирают калитки
из певучих досок.
Ожидаешь улыбки —
а встречаешь глазок
с ободком из латуни
да рентгеновский взгляд...
Весь ты как на ладони!
Ждешь, когда отворят.
МОНОЛОГ В КОМНАТЕ
— Пропал мой верный календарь,
в безвременье плутаю.
Июль теперь или январь —
не ведаю, не знаю.
Надеть мне шубу или плащ?
Никто не даст совета.
Вот горе горькое... Хоть плачь!
За что мне мука эта?!
Как жить-то без календаря? —
и дверь толкнул. За дверью
стояла чистая заря, подернутая трелью.
* * *
Любовь была одна —
последняя,
последняя...
У твоего окна —
подснежники, подснежники.
Пробились и глядят
глазами изумленными:
зимующий горсад
с деревьями зелеными.
Он вальс не расплескал
ни в дни, ни в ночи вьюжные,
он птиц не распускал
на зиму в страны южные.
Он мертв для тех, кто сплыл
потешиться, понежиться.
А я не уходил,
подснежники,
подснежники.
* * *
Нет, не обнимет
и не придет.
Дом твой обминет,
взгляд отведет.
Улицей — мимо.
Площадью — мимо.
Неутомимо.
Неумолимо.
Было вовеки,
будет опять:
все ее реки
катятся вспять,
вспять все дороги к тебе,
все пути.
Чтобы приблизиться —
надо уйти.
ЗИМА В ЛЕТНЕМ САДУ
Погасли фонари — и город стал,
как роща
березовая: весь зажегся изнутри!
Я жил здесь и любил счастливее
и проще,
чем надо бы любить...
Погасли фонари.
Серебряно-светло на Невском и на Стрелке,
погасли жемчуга, рубины, янтари.
...Кто другом был и с кем ел из одной
тарелки,
стал добрым толстячком...
Погасли фонари.
Мой город! Не прошу участья и совета.
Мне двадцать семь, и я —
что там ни говори! —
и счастлив, и влюблен. Небес полнощных
света
довольно для души.
Погасли фонари.
* * *
В Летнем саду — зима,
в Летнем саду — метель,
снежная кутерьма,
белая карусель.
— Видишь: в саду беда!
— Нет,— говоришь,—опять
ночи летят сюда
белые
зимовать.
ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ
Стоят часы,
тикая,
стоит река
талая.
Любовь моя —
тихая,
любовь моя —
тайная.
Тихи мои
заводи,
полны мои
неводы.
В душе моей
замяти,
в глазах моих
нет беды.
В моих глазах,
милая,
в моих глазах,
славная,
горит река
белая,
дрожит ветла
дальняя.
Что я тебе
сделаю?
Живи себе
тайною
там, за рекой
белою,
там, за ветлой
дальнею.
ДВЕ СЕСТРЫ
I
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Две сестрички,
два цветочка,
два малиновых платочка,
две косички,
два колечка,
скажут слово —
два словечка! —
две улыбки
из окна,
только песенка одна.
II
«Что не едешь, мил-дружочек,
посидели б вечерочек,
посмотрели б на заход.
Вот!..
Не могу я жить в разлуке,
по рукам скучают руки —
не такой уж это грех.
Эх!..
Птица хочет быть на воле,
светлячок — в широком поле,
я — у милого в глазах.
Ах!..»
III
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Жили-были,
поживали,
ничего не наживали,
ничего не покупали,
ничего не продавали,
просто ели,
просто пили,
просто пели,
просто спали,
просто огород садили,
просто урожай снимали;
лук зеленый,
хрен ядреный,
помидоры,
хмель,
горох,
перец красный,
перец черный —
ох! —
да капусту,
да картошку,
да петрушку,
да морковь —
все снимали,
успевали сестры
Вера и Любовь,
IV
У высокой
у горы
славно жили
две сестры.
А за этой за горой,
за горою
бился молот паровой
головою.
Там — ни речек, ни дубрав...
Начадили
трубы черные и ав-
томобили.
Но зато в тени цехов
много было женихов.
V
То не тучи, тучи черные,
то не черные ветра —
это мчатся вороненые
удалые трактора.
То не гром гремит простуженный,
не разбойный слышен свист —
это песенку для суженой
запевает тракторист.
Запевает, запевает!
(Вере кудри завивают.)
Я, мол, вот он, тут как тут.
(Веру к милому ведут.)
Посадили, увезли.
Ой, лю-ли, ой, лю-ли.
VI
Лозы тихие клонились,
куда ветер веет.
Очи синие смотрели,
куда Вера едет.
Лозы тихие клонились,
только перестали.
Очи синие смотрели —
горько плакать стали.
VII
У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Разделила их гора —
здесь сестра,
и там сестра.
Крикнем хором, староверы:
«Эй, строитель, гору рви!
Жить нельзя Любви без Веры,
как и Вере без Любви!»
КАК ЛОВЯТ ПТИЦ
На рынке или у соседки
(неважно где — иль там иль тут)
певунью покупают в клетке
и в клетке на пустырь несут.
Потом раскидывают сети
и рядом ставят с птицей клеть,
а сами прячутся в кювете.
И птичка начинает петь.
Ах, эта, с голосом, пичуга!
То «тах-тах-тах», то «тих-тах-тах»
поет. Заманивает друга,
летающего в облаках.
И он летит навстречу пенью!
Вот прилетел, чтоб вместе петь,
чтоб вместе мир обнять в паренье...
Но тут набрасывают сеть.
Так ловят птиц.
УЛЕТЕЛА ПТИЦА
Я написал стихи на полстраницы
про ночь, про птицу и про лунный свет.
А утром вижу: улетела птица.
Есть ночь и лунный свет — а птицы нет...
Ах, подвела, ах, задала задачу!
Без птицы стих, пожалуй, пропадет.
Поди, ищи теперь, лови удачу —
их сколько вон под окнами поет!
Что делать мне — не приложу ума я...
Такие вот печальные дела.
Но я писал, но я-то точно знаю,
я точно помню, что она была!
И если стих мой опустевший этот
тебе на стол случайно попадет —
там нет луны, и ночи нету.
Есть птица. Просто улетела вот...
* * *
Ах, как девочка пела тоненько!
Молодая металась прядь.
Ни силлабикой и ни тоникой
это пенье не передать.
Были ноты над хором подняты,
были сны мои высоки:
будто небом идешь, а под ноги
васильки летят, васильки.
Это пение, как спасение!
Жаль не тянет до тех высот
моя птица воображения
очертаньями в самолет...
ВЕРЛИБР
Яннису Рицосу, поэту и коммунисту
Свободный стих — верлибр...
Ни рифмы, ни полета.
Не смог бы ювелир —
топорная работа.
Топор, да голова,
да сердце в наказанье...
Тяжелые слова,
Стесненное дыханье.
Свободные стихи...
Так вот она — свобода!
Железные тиски
земли и небосвода —
дыханьем развести,
и красным сердцем вбиться!
Другого нет пути
поэту — лишь врубиться.
Под сенью верб и лип
живи! и будь счастливым!
Свободный стих — верлибр —
не всякому по силам.
* * *
У придорожного куста
автомашина буксовала.
А ночь — густа,
а даль — пуста,
и далеко до перевала.
Рука водителя крепка,
она ломает ветки споро.
Под колесо грузовика
заталкивает для упора.
Я понимаю: ночь густа,
я понимаю: даль пуста,
я понимаю, слава богу.
Главами сильными куста
гляжу на слабую дорогу.
Содержание
«Сердце не отдыхает...» 3
«Крался, целился, бил — не жалко!..» 4
Скрипач 5
«Она внезапно стала далью...» . . 6
Притча 7
«Пусть не кормила хлебом...» . . 8
Рыбацкий поселок 9
Снег Родины 10
Надым — Пунга 11
Долина 21
Человек и машина 22
«Телескопа стеклянное око...» . . 23
Окраина 24
Метеостанция 27
Осенью 28
«О чем печалишься ночами?..» . 29
«Несовместимость тканей... Это...» . 30
«На том холме, где синеве раздольно...» 31
Маятник . 32
Побег 33
«Длинная дорога...» 34
Плывет по ветру дом .... 35
Сумасшедший трамвай .... 36
Шкаф 37
Дорога . 38
Лист 39
«...А будешь уходить вот этим садом...» 40
«Ах, эта быстрая езда...» ... 41
Роща 42
Сирень 43
«Назад! Туда, туда — к пяти...» . 44
«Звонили... ехали... летели...» . . 45
«Оконная заснеженная рама...» . 46
«Что ты плачешь, мама...» ... 47
«Стирает женщина белье...» ... 48
«В желтой раме осени...» ... 49
Луг 50
Слепой дождь 51
«Вымирают заборы...» .... 52
Монолог в комнате 53
«Любовь была одна...» . . . 54
«Нет, не обнимет...» 55
Зима в Летней саду 56
Тайная любовь 58
Две сестры 59
Как ловят птиц 63
Улетела птица 64
«Ах, как девочка пела тоненько!..» 65
Верлибр 66
«У придорожного куста...» ... 67