Власть огня
К. Я. Лагунов
ГОРОД СЧАСТЬЯ
1
Столица заполярных газовиков и трубостроителей, Надым – самый молодой город Тюменской области. Самый молодой и самый молодежный. Оттого в песне о нем и есть такие строки:
Надым – по силам молодым
И молодым по росту.
И все, чего достиг Надым,
Далось совсем не просто...
– Да, все, чего достиг Надым, далось совсем не просто... – говорит начальник экспедиции Ленгипротранса Фрейзон Залик Моисеевич...
Ему – 67. Годы чуть-чуть подсогнули, но не надломили высокую, плечистую фигуру. Глыбастый лоб. Крупный нос с горбинкой. Вислые, рыжие усы. Усталое лицо помято возрастом и многолетними скитаниями. Говорит он негромко и неторопливо, глуховатым голосом, время от времени делая паузу, чтоб вдохнуть побольше воздуху.
А по стеклам хлещет косой дождь. С песком смешанный.
Всего несколько часов назад на улице было плюс 25. Парная духота. Но ворохнулся близкий Ледовитый, дохнул холодом, разом вымел тепло, остудил воздух, нагнал туч и давай из них выжимать колкие, тонкие струи.
Солнце отчаянно барахталось в темно-серых лохмотьях, нет-нет да и отлепится от них, и тогда обрывался дождь, не таким хлестким и резким казался ветер, а проникающий в каждую щелочку песок меньше раздражал и злил.
Но вот ветер латал пробитую солнцем прореху в тучах. И снова меркло вокруг. И опять сочился дождь. А песок больно сек лицо, пощипывал уголки глаз и рта.
Но солнце опять пробивалось, глушило дождь... И так до бесконечности меняется и меняется декорация за окном...
Дождь...
Солнце...
Гулевой, студеный ветер гонит и кружит вихри песку.
Залик Моисеевич долго смотрит в окно, словно высматривая что-то в хаосе смешанного с песком дождя. Глубоко и громко вздохнув, отводит взгляд и продолжает рассказ:
– Впервые в Надыме я появился после войны. Лет тридцать назад. Что тут было? Ничего. Песок и тундра. Безмолвная. Безымянная. Впрочем, не совсем так. Здешний район тундры называли по имени реки. Не знаю, за что эту строптивую, полноводную и быструю реку ненцы нарекли столь романтично: Надым, что в переводе на русский означает – «счастье». Река счастья! Может, за богатые уловы рыбы? А может, река была самым легким и коротким путем к торговой, хмельной и сытой Мангазее?.. Не знаю. Тундра полна загадок. Один мой приятель так говорил: «Тундра – это песня, еще не спетая, тайна, еще не разгаданная...» Вот от реки и стал этот край называться Надымской тундрой, а его обитатели – надымскими ненцами. Бесстрашные. Гордые. Мужественные люди. Отменные следопыты и охотники. Именно надымские ненцы составили главное ядро мятежного воинства легендарного Ваули Пиеттомина...
Отвлекся я немножко: старею. Становлюсь сентиментальным.
Так вот, тридцать лет назад здесь, кроме песка и тундры, – ничего. Лишь иногда бесшумно мелькнет оленья упряжка и растает в бескрайнем снежном разливе. Белая, промороженная каменная тишина пустыни...
Зиму и лето мы, изыскатели, жили в палатках. Знаете, что такое «гидробудильник»? Мороз. Как бы ни устал, обязательно поднимет среди ночи: топи печурку... Передвигались на оленях. На них и все оборудование. Вплоть до буровых станков. Бурили вручную...
Этот край я вкривь и вкось исходил и изъездил. По восемь – десять месяцев безвылазно в тундре. И жена со мной: чертежницей работала. Прилетим в Ленинград, отдохнем, подобьем бабки, отчитаемся и... снова сюда... Теперь вот дорогу на Уренгой торим...
Что было здесь?
Ничего.
Летом – белый песок.
Зимой – белый снег.
И двадцать, и десять, и семь лет назад…
А теперь вот... город.
Настоящий город.
Надым...
2
На перекрестке троп оленьих,
На стыке северных ветров
Поднялся ты.
На удивленье
Красив.
И строен.
И суров...
Действительно, поднялся, восстал, вырвался из цепкого плена белых песков, из ледяного безмолвия снежной пустыни.
Вырвался.
Распрямился.
Встал.
Но еще не отряхнулся. Не очистился. Не отлепился от серой своры балков.
Один к одному, плечом к плечу встали четыре огромных квартала необычной, с земли невидимой формы. Лишь с высоты становится понятен замысел ленинградских проектантов и архитекторов: четыре квартала нового города образуют четыре дорогих нашему сердцу буквы – СССР. Линии букв – кварталов ломаные, угловатые, похожие конфигурацией на крепостные стены с пугающе глубокими, сумеречными входными арками.
Столь необычная форма кварталов – не прихоть проектантов ЛенЗНИИЭП, она продиктована стремлением оградить горожан от лихих яростных наскоков ураганных северных ветров. Морозы здесь нередко перешагивают пятидесятиградусную ступеньку, а если в такую дикую стужу дохнет вдруг Ледовитый и, подразогнавшись над тундрой, ударит по городу пронзительный и жестокий северный ветрина, сдирая с земли снег и песок и хлеща этой адской смесью по домам, по машинам, по лицам, – вот тогда своими боками поймешь, что такое Заполярье, что такое Надым. Проектанты долго выверяли, исследовали направление ветров, пока, наконец, решились именно вот так разместить свои С-образные кварталы.
И все равно проблема тепла осталась одной из самых болезненно острых и нетерпимых. В удобно спланированных, просторных и светлых квартирах в зимние месяцы холодно, температура воздуха редко поднимается выше десяти градусов тепла, на зиму семья забивается в одну самую маленькую комнатку, день и ночь обогревая ее электрокаминами, рефлекторами, плитками, которые с великой натугой еле поднимают температуру еще на несколько градусов...
Откуда эта гигантская, рассыпчатая и вязкая песчаная грива посреди тундры? Одни отвечают – «следы оледенения», другие – «бывшее русло реки», третьи – еще что-нибудь, такое же приблизительное и бездоказательное. Здесь пока некому да и недосуг заниматься подобными исследованиями.
Как утес, величаво и несокрушимо возвышается город над песчаным морем.
Жесткий въедливый песок липнет к домам, накатывает на них валами, норовя как будто захлестнуть восставший из небытия город. Но тот железобетонными лапищами фундаментов неколебимо сдерживает натиск скрипучих сыпучих песчаных валов. Литые протекторы всесильных «Уралов», «Ураганов», КрАЗов и «Татр»,
стальные гусеницы экскаваторов ГТТ и прочих вездеходов вкривь и вкось полосуют и месят серую проплешину тундры. Вязнут, тонут, глохнут в зыбком и неодолимом, липучем и податливом песчаном месиве, но все- таки идут, идут, волоча на себе трубы, бетонные плиты, арматуру, кирпич. 3700 машин обустраивают нынешний Надым, а во всем довоенном Ямало-Ненецком округе была одна полуторка и единственный маломощный трактор...
Неодолимо и властно вклиниваются в песчаный разлив бетонки. Их пока мало, немыслимо мало. И людям и машинам приходится, увязая в проклятом песке, поднимать новые дома, возводить корпуса заводов, пробивать дороги...
Что такое бетонка в этом бескрайнем разливе песков, поймешь лишь тогда, когда до гулу и дрожи наломаешь ноги, пробираясь по серым, сыпучим, колышущимся осыпям и дюнам.
Идешь по песчаной, вязкой дороге,
Печатаешь след, как индийский слон,
И вдруг – о счастье! – подполз под ноги
Желанный,
Надежный,
Твердый бетон...
К уже завершенным жилым кварталам подступают вплотную новые, растущие микрорайоны. На особицу высится первое в городе девятиэтажное молодежное общежитие. Новые каменные великаны все теснее обжимают те два деревянных домика, что сохранились от Надыма пятидесятых годов. Кое-кто нетерпеливо наседает на строителей, требуя, чтобы поскорее сковырнули «деревяшки». А зря. Надо их сохранить, как сохраняют пока (жаль, если пока) старый деревянный Сургут. Ничто не впечатляет, не убеждает так, как сопоставление, сравнение. Эти «деревяшки» – вершина северного зодчества 50 – 60-х годов нашего века. Рядом с девятиэтажным зданием они громче и убедительнее любых слов свидетельствуют о том, как далеко мы ушли за каких-нибудь пятнадцать лет.
Со всех четырех сторон строящийся каменный Надым обложили кучные стаи балков. Их более 3000 и живет в них добрая половина надымчан.
Стоят балки хаотично, и передом и задом друг к другу. Тут и сребробокие вагончики, и длинные «бочки», и самодельные хибары. Все они обросли сенями, навесами, крылечками, чем и как попало утеплены, украшены, огорожены, опутаны проводами и бельевыми веревками, завалены проволокой, досками, ящиками, поржавелыми батареями парового отопления. Теперь балки обогревают таким способом, сливая не успевшую «обернуться» воду прямо под пол. В балках душно в зной, знобко в ненастье и, конечно же, тесно и неуютно.
Стоят балки.
Разномастные стены.
Железо.
Дерево.
Шифер.
Толь.
А над балками
в небо антенны
Чужую выкрикивают боль,
А может, тоску.
По теплому дому.
По травам зеленым.
По соловью,
А может, еще по чему-то другому...
Веревочкой горе чужое завью.
Завью,
Зашвырну в заполярные дали,
Чтоб в этих
прошитых ветрами балках
Пореже грустили,
поменьше скучали
О том,
что оставили
в дальних краях...
Телевизор и паровое отопление – приятные, желанные перемены в балочном быту. Однако на 12 квадратных метрах вагончика, пусть и утепленного, с телевизором и электричеством, трудно разместить семью даже с одним малышом. А если с двумя? Ведь никаких удобств балок не имеет. Даже вода привозная. Устроить же малыша в детсад – задача чрезвычайно трудная. Занятия в школах ведутся в три смены. В Надыме имеется пока втрое меньше, чем положено по нормам, и жилья, и школьных мест, и мест в детских садах и яслях, и коек в больницах, и т. д. Словом, все те же боли и те же обиды, что и 15 лет назад, когда только начиналось освоение Тюменского нефтяного и газового Севера.
И все-таки Надым – не копия новорожденных городов нефтяного Приобья. Вспомним, как рождались Нижневартовск или Нефтеюганск. Сперва – балки, насыпушки, землянки. Потом – бараки. Потом – двухэтажные, без удобств, брусчатые дома. И лишь после – каменные, благоустроенные, со всеми удобствами.
Надым миновал эту изнурительную, дорогостоящую, непонятную постепенность. Здесь из балка – сразу в многоэтажный дом с квартирами улучшенной планировки. И школы, и больницы, и детские учреждения здесь строятся не по временным проектам, не «абы как», не на авось, а добротно, красиво, прочно. В городе с пятилетним стажем есть прекрасный ресторан, широкоформатный кинотеатр, две музыкальные школы.
Но не только это отличает Надым от молодых нефтяных городов Среднего Приобья.
Что же еще?
Настрой людей.
В изначальной, самой бурной волне первопроходцев, хлынувшей на Тюменский Север, много было случайного, стихийного, ненужного. Вместе с пузырчатой, желтоватой пеной лжеромантики эта волна выплеснула в необжитые края шершавые, острые, увесистые обломки недоброго недавнего прошлого: любителей легкой наживы, поклонников безнаказанности и необузданного разгула страстей и т. п... Столкнувшись с неизбежными, неминуемыми трудностями стремительного освоения сурового края, теплично-столичные романтики начинали вопить о трудностях, лишениях и перегрузках, спеша причислить себя к лику великомучеников и героев борьбы за нефтяную Сибирь. А поднятый со дна нашей жизни уголовно-бичевой мусор пятнал и пачкал то, что делали молодые, сильные, рабочие руки истинных патриотов-первопроходцев, пришедших в Сибирь поднимать новый индустриально-энергетический гигант Страны Советов.
В Надыме ныне не увидишь ни лихачей-бородачей с романтическими завихрениями, ни оголтелых жизнеедов-потребителей. Надымчане мужественно и трезво относятся к неустроенности своего быта. Вот на выбор семь ответов жителей балочных поселочков на избитый, затертый, но и неизменный в подобной ситуации вопрос: «Как живете?»
– Чего спрашивать? Балок есть балок...
– Не навовсе тут. Отстроим город и распрощаемся с этими «бочками»...
– Знали, куда ехали, не к теще на блины...
– Кому-то надо начинать...
– Жить можно. Тепло. Светло. Жена вон целую теплицу в ящиках: и лук, и укроп, и петрушка...
– Мы сюда не праздновать приехали, работать, а дел тут – навалом...
Другие, многие ответы схожи с приведенными. Да, тесно. Детишкам негде развернуться. Чтобы обед сварить, надо и жонглером и эквилибристом быть. Перебои с мясом. Плохо с овощами... И иные, многие беды высказывали жители балков. Но без истерик и драматизма, без выкриков, надрывов и обобщений. С трезвым мужеством и высоким гражданским пониманием своего места и назначения в решении великой, всенародной задачи десятой пятилетки: завершения создания нового энергетического комплекса в Западной Сибири.
Высокая гражданственность и чувство собственного достоинства – вот, наверное, самые типические черты современного надымчанина...
Приехал в Надым американский предприниматель, пришел на поворотную сварку Севертрубопроводстроя. Там все заняты делом и на заокеанских гостей ноль внимания. К одному, к другому сварщику сунулся нетерпеливый американец, а те знай варят, глаз от огненного шва не отводят. Не выдержал, наконец, заокеанский деятель и одному сварщику:
– Мне бы с вами поговорить...
– Вот доварю стык, и поговорим...
Теперь несколько цифр...
Из 3011 рабочих треста Севертрубопроводстрой – 192 с высшим и средне-техническим образованием, а 1397 имеют аттестат зрелости и лишь 336 не окончили восьмилетки…
Одержимость, строгая подтянутость, мужество и деловитость уживаются в надымчанах с веселым добродушием.
В городе много собак. Рослых, красивых, добрых. Они мирно спят во дворах, целеустремленно и деловито проносятся по улицам, охотно бегут на зов. Стоит приласкать пса, погладить по холке, почесать за ушами, и тот доверчиво тычется мордой в колени человека и долго идет за ним следом. Можно увидеть огромную лохматую собаку, развалившуюся поперек узкого горисполкомовского коридора. Посетители перешагивают через нее, осторожно обходят, но никто не бранит, не прогоняет незваного четвероногого друга.
Как-то один из власть имущих решил очистить город от бродячих псов и кинул призыв: всем, кто изловит и приведет собаку – вознаграждение три рубля.
Никто не привел.
Вознаграждение увеличили до пяти рублей.
Результат остался прежним.
Люди понимали, что в Надыме, практически лишенном зелени, белом то от песка, то от снега, безобидные, великодушные, неприхотливые псы – малая, очень дорогая и крайне нужная частичка живой природы, от связи с которой добреет, светлеет, мягчает душою человек...
3
Надым вошел в тундру, как океанский лайнер в тихую покойную гавань. Сразу взволновал веками нетронутую гладь, поднял огромную волну, всех взбудоражил и привлек к себе.
Надым принес в этот неоглядный, ягельный, завьюженный край новую жизнь. Теперь такие понятия, как «промышленность», «индустриализация», «научно-техническая революция», из абстрактных книжных стали для коренных северян зримыми, близкими.
Исконные хозяева тундры – ханты и ненцы, оленеводы и рыбаки, по-разному отнеслись к вторжению Надыма в их владения. Кто-то из стариков ворчал: «Губят рыбу, истребляют, пугают зверя, портят оленьи пастбища» – и предрекал близкую гибель тундры. Да, тундра горит, выгорают великолепные оленьи пастбища. Рассказывают...
Летел вертолет над тундрой. Вертолетчик выкинул в окно горящий окурок сигареты. А когда возвращались, увидели над этим местом клубы дыма и пламя: горела тундра...
Сухой ягель загорается легко, горит жарко и неодолимо. На восстановление выгоревшего ягельного покрова требуется, как минимум, пятнадцать-двадцать, а то и все пятьдесят лет...
Где же надымские оленеводы будут пасти оленьи стада через 10 – 15 лет?
Травяной верхний покров тундры легко раним. Достаточно всего раз пройти по нему вездеходу-тягачу, и остается рубец, который не затягивается со временем, а, напротив, все углубляется и расширяется, превращаясь в овраг.
Как с наименьшим уроном для тундры взять ее несметные подземные богатства, проложив тысячекилометровые дороги и трубопроводы, построив газовые промыслы и города?
Это один из самых неотложных и острых вопросов, порожденных становлением Тюменского энергетического комплекса. К великому сожалению, над этим вопросом не всегда еще думают те, кто обязан ответить на него.
И чем решительней и глубже вторгается в тундру новое, индустриальное, тем нетерпимей становится подобная позиция.
Все дальше от Надыма уводят свои стада надымские оленеводы, а их дети, наперекор отцам, тянутся к этому городу, к новой жизни, спеша внести и свой взнос в великое, общенародное дело становления нового топливно-энергетического комплекса... Каждый из них идет к Надыму своим путем, и нет среди них даже двух одинаковых, зато есть похожие на тот, каким пришла сюда Соня Кельчина...
Ей 20 лет. Олимпийка и брюки подчеркивают природную гибкость и пластичность невысокой, тонкой фигуры. Рыжеватые волосы ниспадают на лоб короткой неровной челкой. Тонюсенькие ниточки бровей, длинные пушистые ресницы, миндалеобразного разреза влажные яркие черные глаза.
У нее бесшумная порхающая походка. Сочный грудной голос. Обезоруживающе добрая открытая улыбка. Вот что рассказывает Соня о себе:
– Я родилась и выросла здесь. На Ямале. Отец – рыбак. Сейчас ему семьдесят два... Сперва поступила в Салехардское культпросветучилище. Подружки туда сманили. Полтора года проучилась и вдруг прозрела – не мое это дело. Хотелось руки приложить к главному, чем живет сейчас Ямал, чтоб поскорей и побольше заполярного природного газа получила Родина. Думаете, не понимаю, что, кем бы ты здесь ни работал, все равно – работаешь на индустриальное будущее. Что вы! Очень даже понимаю. Но и вы поймите... то ли кружком художественной самодеятельности в Надымгазстрое руководить, а то ли своими руками дома здесь строить, газопроводы прокладывать. Есть ведь разница? То-то... Вот и пошла в ГПТУ. Сперва хотела маляром быть, потом каменщиком, а пришла на стройку, увидела электросварщика и все – только сварщицей. Отговаривали: не женская, мол, профессия. А самолеты водить – женская? По нехоженым тропам геологический поиск вести – женская? И вот уже второй год в Надыме сварщицей. У нас вся бригада сварщиков – женщины. Самой младшей – Оле Чумаковой 19 лет, а старшей, Галине Шутиковой – 42. Отличная женская команда. Все у нас общее: и заботы, и беды, и радости... Сварщику работы на строительстве за глаза. То кроим и режем металл, а то его сшиваем и штопаем. Мама моя только шкурки песцовые да оленьи резала, а я из железа могу лоскутное одеяло сварить... По вечерам учимся. Кончила вечернюю среднюю, весной сдала за одиннадцатый класс. Уставала, конечно. В полночь домой, а в семь подъем... Ой, что вы! Бросать и не думала... Подружки что надо. Работа по душе. И жених есть. В институт думаю поступать. А город-то, город, смотрите, как растет? И все это наши руки. Ну, разве я не счастливая?.. Все никак не соберусь отца сюда привезти. Надым называют белым чудом тундры. Вот пускай и полюбуется на это чудо, которое сотворили наши рабочие руки. Когда я иду с работы рядом с товарищами, шаг в шаг, плечо в плечо, локоть к локтю, мне так отрадно становится на душе, что хочется петь. Песня ведь как застолье, всех роднит... Жаль, мама не дожила. Вот бы кто порадовался. Она часто мне говорила: «Ты, дочка, ищи другую дорогу в жизни, моей не ходи». И я нашла. И не только я. Здесь нас, тундровых девчат, уже десятка полтора наберется. И ненки, и ханты. И каждый год прибывают и прибывают... Это наш край. Мы его хозяева. Нам его и поднимать к новой, индустриальной жизни...
К. Я. Лагунов
ГОРОД СЧАСТЬЯ
1
Столица заполярных газовиков и трубостроителей, Надым – самый молодой город Тюменской области. Самый молодой и самый молодежный. Оттого в песне о нем и есть такие строки:
Надым – по силам молодым
И молодым по росту.
И все, чего достиг Надым,
Далось совсем не просто...
– Да, все, чего достиг Надым, далось совсем не просто... – говорит начальник экспедиции Ленгипротранса Фрейзон Залик Моисеевич...
Ему – 67. Годы чуть-чуть подсогнули, но не надломили высокую, плечистую фигуру. Глыбастый лоб. Крупный нос с горбинкой. Вислые, рыжие усы. Усталое лицо помято возрастом и многолетними скитаниями. Говорит он негромко и неторопливо, глуховатым голосом, время от времени делая паузу, чтоб вдохнуть побольше воздуху.
А по стеклам хлещет косой дождь. С песком смешанный.
Всего несколько часов назад на улице было плюс 25. Парная духота. Но ворохнулся близкий Ледовитый, дохнул холодом, разом вымел тепло, остудил воздух, нагнал туч и давай из них выжимать колкие, тонкие струи.
Солнце отчаянно барахталось в темно-серых лохмотьях, нет-нет да и отлепится от них, и тогда обрывался дождь, не таким хлестким и резким казался ветер, а проникающий в каждую щелочку песок меньше раздражал и злил.
Но вот ветер латал пробитую солнцем прореху в тучах. И снова меркло вокруг. И опять сочился дождь. А песок больно сек лицо, пощипывал уголки глаз и рта.
Но солнце опять пробивалось, глушило дождь... И так до бесконечности меняется и меняется декорация за окном...
Дождь...
Солнце...
Гулевой, студеный ветер гонит и кружит вихри песку.
Залик Моисеевич долго смотрит в окно, словно высматривая что-то в хаосе смешанного с песком дождя. Глубоко и громко вздохнув, отводит взгляд и продолжает рассказ:
– Впервые в Надыме я появился после войны. Лет тридцать назад. Что тут было? Ничего. Песок и тундра. Безмолвная. Безымянная. Впрочем, не совсем так. Здешний район тундры называли по имени реки. Не знаю, за что эту строптивую, полноводную и быструю реку ненцы нарекли столь романтично: Надым, что в переводе на русский означает – «счастье». Река счастья! Может, за богатые уловы рыбы? А может, река была самым легким и коротким путем к торговой, хмельной и сытой Мангазее?.. Не знаю. Тундра полна загадок. Один мой приятель так говорил: «Тундра – это песня, еще не спетая, тайна, еще не разгаданная...» Вот от реки и стал этот край называться Надымской тундрой, а его обитатели – надымскими ненцами. Бесстрашные. Гордые. Мужественные люди. Отменные следопыты и охотники. Именно надымские ненцы составили главное ядро мятежного воинства легендарного Ваули Пиеттомина...
Отвлекся я немножко: старею. Становлюсь сентиментальным.
Так вот, тридцать лет назад здесь, кроме песка и тундры, – ничего. Лишь иногда бесшумно мелькнет оленья упряжка и растает в бескрайнем снежном разливе. Белая, промороженная каменная тишина пустыни...
Зиму и лето мы, изыскатели, жили в палатках. Знаете, что такое «гидробудильник»? Мороз. Как бы ни устал, обязательно поднимет среди ночи: топи печурку... Передвигались на оленях. На них и все оборудование. Вплоть до буровых станков. Бурили вручную...
Этот край я вкривь и вкось исходил и изъездил. По восемь – десять месяцев безвылазно в тундре. И жена со мной: чертежницей работала. Прилетим в Ленинград, отдохнем, подобьем бабки, отчитаемся и... снова сюда... Теперь вот дорогу на Уренгой торим...
Что было здесь?
Ничего.
Летом – белый песок.
Зимой – белый снег.
И двадцать, и десять, и семь лет назад…
А теперь вот... город.
Настоящий город.
Надым...
2
На перекрестке троп оленьих,
На стыке северных ветров
Поднялся ты.
На удивленье
Красив.
И строен.
И суров...
Действительно, поднялся, восстал, вырвался из цепкого плена белых песков, из ледяного безмолвия снежной пустыни.
Вырвался.
Распрямился.
Встал.
Но еще не отряхнулся. Не очистился. Не отлепился от серой своры балков.
Один к одному, плечом к плечу встали четыре огромных квартала необычной, с земли невидимой формы. Лишь с высоты становится понятен замысел ленинградских проектантов и архитекторов: четыре квартала нового города образуют четыре дорогих нашему сердцу буквы – СССР. Линии букв – кварталов ломаные, угловатые, похожие конфигурацией на крепостные стены с пугающе глубокими, сумеречными входными арками.
Столь необычная форма кварталов – не прихоть проектантов ЛенЗНИИЭП, она продиктована стремлением оградить горожан от лихих яростных наскоков ураганных северных ветров. Морозы здесь нередко перешагивают пятидесятиградусную ступеньку, а если в такую дикую стужу дохнет вдруг Ледовитый и, подразогнавшись над тундрой, ударит по городу пронзительный и жестокий северный ветрина, сдирая с земли снег и песок и хлеща этой адской смесью по домам, по машинам, по лицам, – вот тогда своими боками поймешь, что такое Заполярье, что такое Надым. Проектанты долго выверяли, исследовали направление ветров, пока, наконец, решились именно вот так разместить свои С-образные кварталы.
И все равно проблема тепла осталась одной из самых болезненно острых и нетерпимых. В удобно спланированных, просторных и светлых квартирах в зимние месяцы холодно, температура воздуха редко поднимается выше десяти градусов тепла, на зиму семья забивается в одну самую маленькую комнатку, день и ночь обогревая ее электрокаминами, рефлекторами, плитками, которые с великой натугой еле поднимают температуру еще на несколько градусов...
Откуда эта гигантская, рассыпчатая и вязкая песчаная грива посреди тундры? Одни отвечают – «следы оледенения», другие – «бывшее русло реки», третьи – еще что-нибудь, такое же приблизительное и бездоказательное. Здесь пока некому да и недосуг заниматься подобными исследованиями.
Как утес, величаво и несокрушимо возвышается город над песчаным морем.
Жесткий въедливый песок липнет к домам, накатывает на них валами, норовя как будто захлестнуть восставший из небытия город. Но тот железобетонными лапищами фундаментов неколебимо сдерживает натиск скрипучих сыпучих песчаных валов. Литые протекторы всесильных «Уралов», «Ураганов», КрАЗов и «Татр»,
стальные гусеницы экскаваторов ГТТ и прочих вездеходов вкривь и вкось полосуют и месят серую проплешину тундры. Вязнут, тонут, глохнут в зыбком и неодолимом, липучем и податливом песчаном месиве, но все- таки идут, идут, волоча на себе трубы, бетонные плиты, арматуру, кирпич. 3700 машин обустраивают нынешний Надым, а во всем довоенном Ямало-Ненецком округе была одна полуторка и единственный маломощный трактор...
Неодолимо и властно вклиниваются в песчаный разлив бетонки. Их пока мало, немыслимо мало. И людям и машинам приходится, увязая в проклятом песке, поднимать новые дома, возводить корпуса заводов, пробивать дороги...
Что такое бетонка в этом бескрайнем разливе песков, поймешь лишь тогда, когда до гулу и дрожи наломаешь ноги, пробираясь по серым, сыпучим, колышущимся осыпям и дюнам.
Идешь по песчаной, вязкой дороге,
Печатаешь след, как индийский слон,
И вдруг – о счастье! – подполз под ноги
Желанный,
Надежный,
Твердый бетон...
К уже завершенным жилым кварталам подступают вплотную новые, растущие микрорайоны. На особицу высится первое в городе девятиэтажное молодежное общежитие. Новые каменные великаны все теснее обжимают те два деревянных домика, что сохранились от Надыма пятидесятых годов. Кое-кто нетерпеливо наседает на строителей, требуя, чтобы поскорее сковырнули «деревяшки». А зря. Надо их сохранить, как сохраняют пока (жаль, если пока) старый деревянный Сургут. Ничто не впечатляет, не убеждает так, как сопоставление, сравнение. Эти «деревяшки» – вершина северного зодчества 50 – 60-х годов нашего века. Рядом с девятиэтажным зданием они громче и убедительнее любых слов свидетельствуют о том, как далеко мы ушли за каких-нибудь пятнадцать лет.
Со всех четырех сторон строящийся каменный Надым обложили кучные стаи балков. Их более 3000 и живет в них добрая половина надымчан.
Стоят балки хаотично, и передом и задом друг к другу. Тут и сребробокие вагончики, и длинные «бочки», и самодельные хибары. Все они обросли сенями, навесами, крылечками, чем и как попало утеплены, украшены, огорожены, опутаны проводами и бельевыми веревками, завалены проволокой, досками, ящиками, поржавелыми батареями парового отопления. Теперь балки обогревают таким способом, сливая не успевшую «обернуться» воду прямо под пол. В балках душно в зной, знобко в ненастье и, конечно же, тесно и неуютно.
Стоят балки.
Разномастные стены.
Железо.
Дерево.
Шифер.
Толь.
А над балками
в небо антенны
Чужую выкрикивают боль,
А может, тоску.
По теплому дому.
По травам зеленым.
По соловью,
А может, еще по чему-то другому...
Веревочкой горе чужое завью.
Завью,
Зашвырну в заполярные дали,
Чтоб в этих
прошитых ветрами балках
Пореже грустили,
поменьше скучали
О том,
что оставили
в дальних краях...
Телевизор и паровое отопление – приятные, желанные перемены в балочном быту. Однако на 12 квадратных метрах вагончика, пусть и утепленного, с телевизором и электричеством, трудно разместить семью даже с одним малышом. А если с двумя? Ведь никаких удобств балок не имеет. Даже вода привозная. Устроить же малыша в детсад – задача чрезвычайно трудная. Занятия в школах ведутся в три смены. В Надыме имеется пока втрое меньше, чем положено по нормам, и жилья, и школьных мест, и мест в детских садах и яслях, и коек в больницах, и т. д. Словом, все те же боли и те же обиды, что и 15 лет назад, когда только начиналось освоение Тюменского нефтяного и газового Севера.
И все-таки Надым – не копия новорожденных городов нефтяного Приобья. Вспомним, как рождались Нижневартовск или Нефтеюганск. Сперва – балки, насыпушки, землянки. Потом – бараки. Потом – двухэтажные, без удобств, брусчатые дома. И лишь после – каменные, благоустроенные, со всеми удобствами.
Надым миновал эту изнурительную, дорогостоящую, непонятную постепенность. Здесь из балка – сразу в многоэтажный дом с квартирами улучшенной планировки. И школы, и больницы, и детские учреждения здесь строятся не по временным проектам, не «абы как», не на авось, а добротно, красиво, прочно. В городе с пятилетним стажем есть прекрасный ресторан, широкоформатный кинотеатр, две музыкальные школы.
Но не только это отличает Надым от молодых нефтяных городов Среднего Приобья.
Что же еще?
Настрой людей.
В изначальной, самой бурной волне первопроходцев, хлынувшей на Тюменский Север, много было случайного, стихийного, ненужного. Вместе с пузырчатой, желтоватой пеной лжеромантики эта волна выплеснула в необжитые края шершавые, острые, увесистые обломки недоброго недавнего прошлого: любителей легкой наживы, поклонников безнаказанности и необузданного разгула страстей и т. п... Столкнувшись с неизбежными, неминуемыми трудностями стремительного освоения сурового края, теплично-столичные романтики начинали вопить о трудностях, лишениях и перегрузках, спеша причислить себя к лику великомучеников и героев борьбы за нефтяную Сибирь. А поднятый со дна нашей жизни уголовно-бичевой мусор пятнал и пачкал то, что делали молодые, сильные, рабочие руки истинных патриотов-первопроходцев, пришедших в Сибирь поднимать новый индустриально-энергетический гигант Страны Советов.
В Надыме ныне не увидишь ни лихачей-бородачей с романтическими завихрениями, ни оголтелых жизнеедов-потребителей. Надымчане мужественно и трезво относятся к неустроенности своего быта. Вот на выбор семь ответов жителей балочных поселочков на избитый, затертый, но и неизменный в подобной ситуации вопрос: «Как живете?»
– Чего спрашивать? Балок есть балок...
– Не навовсе тут. Отстроим город и распрощаемся с этими «бочками»...
– Знали, куда ехали, не к теще на блины...
– Кому-то надо начинать...
– Жить можно. Тепло. Светло. Жена вон целую теплицу в ящиках: и лук, и укроп, и петрушка...
– Мы сюда не праздновать приехали, работать, а дел тут – навалом...
Другие, многие ответы схожи с приведенными. Да, тесно. Детишкам негде развернуться. Чтобы обед сварить, надо и жонглером и эквилибристом быть. Перебои с мясом. Плохо с овощами... И иные, многие беды высказывали жители балков. Но без истерик и драматизма, без выкриков, надрывов и обобщений. С трезвым мужеством и высоким гражданским пониманием своего места и назначения в решении великой, всенародной задачи десятой пятилетки: завершения создания нового энергетического комплекса в Западной Сибири.
Высокая гражданственность и чувство собственного достоинства – вот, наверное, самые типические черты современного надымчанина...
Приехал в Надым американский предприниматель, пришел на поворотную сварку Севертрубопроводстроя. Там все заняты делом и на заокеанских гостей ноль внимания. К одному, к другому сварщику сунулся нетерпеливый американец, а те знай варят, глаз от огненного шва не отводят. Не выдержал, наконец, заокеанский деятель и одному сварщику:
– Мне бы с вами поговорить...
– Вот доварю стык, и поговорим...
Теперь несколько цифр...
Из 3011 рабочих треста Севертрубопроводстрой – 192 с высшим и средне-техническим образованием, а 1397 имеют аттестат зрелости и лишь 336 не окончили восьмилетки…
Одержимость, строгая подтянутость, мужество и деловитость уживаются в надымчанах с веселым добродушием.
В городе много собак. Рослых, красивых, добрых. Они мирно спят во дворах, целеустремленно и деловито проносятся по улицам, охотно бегут на зов. Стоит приласкать пса, погладить по холке, почесать за ушами, и тот доверчиво тычется мордой в колени человека и долго идет за ним следом. Можно увидеть огромную лохматую собаку, развалившуюся поперек узкого горисполкомовского коридора. Посетители перешагивают через нее, осторожно обходят, но никто не бранит, не прогоняет незваного четвероногого друга.
Как-то один из власть имущих решил очистить город от бродячих псов и кинул призыв: всем, кто изловит и приведет собаку – вознаграждение три рубля.
Никто не привел.
Вознаграждение увеличили до пяти рублей.
Результат остался прежним.
Люди понимали, что в Надыме, практически лишенном зелени, белом то от песка, то от снега, безобидные, великодушные, неприхотливые псы – малая, очень дорогая и крайне нужная частичка живой природы, от связи с которой добреет, светлеет, мягчает душою человек...
3
Надым вошел в тундру, как океанский лайнер в тихую покойную гавань. Сразу взволновал веками нетронутую гладь, поднял огромную волну, всех взбудоражил и привлек к себе.
Надым принес в этот неоглядный, ягельный, завьюженный край новую жизнь. Теперь такие понятия, как «промышленность», «индустриализация», «научно-техническая революция», из абстрактных книжных стали для коренных северян зримыми, близкими.
Исконные хозяева тундры – ханты и ненцы, оленеводы и рыбаки, по-разному отнеслись к вторжению Надыма в их владения. Кто-то из стариков ворчал: «Губят рыбу, истребляют, пугают зверя, портят оленьи пастбища» – и предрекал близкую гибель тундры. Да, тундра горит, выгорают великолепные оленьи пастбища. Рассказывают...
Летел вертолет над тундрой. Вертолетчик выкинул в окно горящий окурок сигареты. А когда возвращались, увидели над этим местом клубы дыма и пламя: горела тундра...
Сухой ягель загорается легко, горит жарко и неодолимо. На восстановление выгоревшего ягельного покрова требуется, как минимум, пятнадцать-двадцать, а то и все пятьдесят лет...
Где же надымские оленеводы будут пасти оленьи стада через 10 – 15 лет?
Травяной верхний покров тундры легко раним. Достаточно всего раз пройти по нему вездеходу-тягачу, и остается рубец, который не затягивается со временем, а, напротив, все углубляется и расширяется, превращаясь в овраг.
Как с наименьшим уроном для тундры взять ее несметные подземные богатства, проложив тысячекилометровые дороги и трубопроводы, построив газовые промыслы и города?
Это один из самых неотложных и острых вопросов, порожденных становлением Тюменского энергетического комплекса. К великому сожалению, над этим вопросом не всегда еще думают те, кто обязан ответить на него.
И чем решительней и глубже вторгается в тундру новое, индустриальное, тем нетерпимей становится подобная позиция.
Все дальше от Надыма уводят свои стада надымские оленеводы, а их дети, наперекор отцам, тянутся к этому городу, к новой жизни, спеша внести и свой взнос в великое, общенародное дело становления нового топливно-энергетического комплекса... Каждый из них идет к Надыму своим путем, и нет среди них даже двух одинаковых, зато есть похожие на тот, каким пришла сюда Соня Кельчина...
Ей 20 лет. Олимпийка и брюки подчеркивают природную гибкость и пластичность невысокой, тонкой фигуры. Рыжеватые волосы ниспадают на лоб короткой неровной челкой. Тонюсенькие ниточки бровей, длинные пушистые ресницы, миндалеобразного разреза влажные яркие черные глаза.
У нее бесшумная порхающая походка. Сочный грудной голос. Обезоруживающе добрая открытая улыбка. Вот что рассказывает Соня о себе:
– Я родилась и выросла здесь. На Ямале. Отец – рыбак. Сейчас ему семьдесят два... Сперва поступила в Салехардское культпросветучилище. Подружки туда сманили. Полтора года проучилась и вдруг прозрела – не мое это дело. Хотелось руки приложить к главному, чем живет сейчас Ямал, чтоб поскорей и побольше заполярного природного газа получила Родина. Думаете, не понимаю, что, кем бы ты здесь ни работал, все равно – работаешь на индустриальное будущее. Что вы! Очень даже понимаю. Но и вы поймите... то ли кружком художественной самодеятельности в Надымгазстрое руководить, а то ли своими руками дома здесь строить, газопроводы прокладывать. Есть ведь разница? То-то... Вот и пошла в ГПТУ. Сперва хотела маляром быть, потом каменщиком, а пришла на стройку, увидела электросварщика и все – только сварщицей. Отговаривали: не женская, мол, профессия. А самолеты водить – женская? По нехоженым тропам геологический поиск вести – женская? И вот уже второй год в Надыме сварщицей. У нас вся бригада сварщиков – женщины. Самой младшей – Оле Чумаковой 19 лет, а старшей, Галине Шутиковой – 42. Отличная женская команда. Все у нас общее: и заботы, и беды, и радости... Сварщику работы на строительстве за глаза. То кроим и режем металл, а то его сшиваем и штопаем. Мама моя только шкурки песцовые да оленьи резала, а я из железа могу лоскутное одеяло сварить... По вечерам учимся. Кончила вечернюю среднюю, весной сдала за одиннадцатый класс. Уставала, конечно. В полночь домой, а в семь подъем... Ой, что вы! Бросать и не думала... Подружки что надо. Работа по душе. И жених есть. В институт думаю поступать. А город-то, город, смотрите, как растет? И все это наши руки. Ну, разве я не счастливая?.. Все никак не соберусь отца сюда привезти. Надым называют белым чудом тундры. Вот пускай и полюбуется на это чудо, которое сотворили наши рабочие руки. Когда я иду с работы рядом с товарищами, шаг в шаг, плечо в плечо, локоть к локтю, мне так отрадно становится на душе, что хочется петь. Песня ведь как застолье, всех роднит... Жаль, мама не дожила. Вот бы кто порадовался. Она часто мне говорила: «Ты, дочка, ищи другую дорогу в жизни, моей не ходи». И я нашла. И не только я. Здесь нас, тундровых девчат, уже десятка полтора наберется. И ненки, и ханты. И каждый год прибывают и прибывают... Это наш край. Мы его хозяева. Нам его и поднимать к новой, индустриальной жизни...