Власть огня
К. Я. Лагунов
ВЛАСТЬ ОГНЯ
1
Маленький Саша любил сидеть у огня, будь то костер, распахнутая топка горящей печурки или закопченная горловина пылающей русской печи. Сидеть и, щурясь, прикрываясь ладонью, зачарованно и неотрывно смотреть на бойкую, колдовскую пляску пламени.
Огонь согревал голодное военное сиротство мальчика, помогая выстоять, выжить. Даже перезимовавшая в поле картофелина, попав на раскаленную сковороду, превращалась из коричневой слизкой мякоти в съедобную лепешку. А липовая кора с лебедой и картофельной кожурой, побывав в огне, становилась хлебом...
Мальчик подолгу рассматривал в кузнице остывшие поковки, с готовностью откликался на просьбу кузнеца подать молот или щипцы и был безмерно счастлив, если тот позволял покачать меха горна... Тогда, наверное, и зародилась в мальчике мечта стать кузнецом, повенчать огонь с металлом. В их союзе чуялась Саше великая сила, способная вершить чудеса, и он хотел овладеть этой силой.
Поначалу путь к огненной мечте казался мальчику прямым и коротким: подрасти, накопить силенок, стать сперва молотобойцем, а потом и кузнецом. Но, посмотрев кинофильм о сталеварах, мальчишка удлинил и усложнил этот путь. Теперь он надумал, окончив в деревне семилетку, уехать в большой город и поступить на завод. Но ни одним из этих путей Саша не пошел – в действительности все получилось иначе...
Отвоевав, воротился домой контуженный отец. Привел мачеху. Начал попивать, сперва по поводу, по случаю, потом – без всякой причины. Опьянев, скандалил. И первым под неправую хмельную руку отца всегда попадал Саша. Мачеха не заступалась, напротив, громко и въедливо упрекала мальчишку в непочтительности, отчего отец закипал еще пуще. А когда, набуянясь, отец падал срубленным деревом и затихал в хмельном угарном сне, обиженный, заплаканный парнишка подсаживался к пылающей печурке, глядя в огонь, шептал:
– Убегу. Придет лето, и убегу.
Он убежал.
Долго блуждал по незнакомому, чужому и холодному городу, разыскивая детдом. От милиционеров прятался.
Спрашивать боялся. К концу дня очутился в детприемнике.
– Фамилия?
– Иевлев.
– Имя?
– Александр.
– Откуда?
– Из Злобино... Тетенька, отправьте меня в детдом...
Послевоенные детдома не могли вместить всех, кого осиротила война, и, выяснив, что у мальчика в деревне есть отец, Сашу водворили домой.
Он снова убежал. Явился в детский дом и на вопрос «фамилия?» без заминки выпалил:
– Козлов. Мать померла, отец с войны не вернулся...
Вот так одиннадцатилетний Александр Иевлев превратился в Александра Козлова, стал воспитанником детского дома, поступил в третий класс, освоился с городской жизнью, обрел новых друзей.
Промелькнули два года, пришла пора прощаться с детдомом. Четырнадцатилетнего подростка трудоустроили... нет, не кузнецом, как он мечтал, а учеником парикмахера.
И вот Саша стал подносить парикмахерам горячую воду, мыть бритвенные приборы, подметать полы и делать еще многое, что полагалось подмастерью. Но мечта о заводе, где рабочие властвуют над огнем и металлом, не оставляла его...
– Чего это ты, парень, нос на сторону от своего ремесла? – сердито выговорил Саше его наставник, старый мастер. – Который раз показываю тебе эту стрижку, а ты...
– Я на завод хочу! – вместо оправданий выкрикнул Саша.
И с такой беззащитной, беспомощной, обнаженной болью выкрикнул, что мастер отпрянул, а после небольшой паузы сказал:
– Чудак рыбак, рыбу ловишь, щи буровишь. Чего ж ты тут годы теряешь? Дуй в ФЗО!..
Как, оказывается, все просто, а он-то... И Козлов пришел в ФЗО. Как скоро и легко пришел, так и ушел: не приняли.
И опять подкатила судьба под ноги Саше крутую развилку, и надо было самому решать и самому делать...
Директор Харьковского ремесленного училища бегло взглянул на невысокого лобастого парнишку, поймал его смущенный взгляд:
– Чего тебе?
И снова склонился над бумагами.
Пришлось Саше выговаривать заранее подготовленный длинный и прочувствованный монолог в чуть лысеющую директорскую макушку. Та слегка колыхнулась, и до Козлова донеслось:
– Набор окончен. Ни одного места. Приходи через год.
И больше не поднял головы. Не видел, как медленно, боком вышел парнишка из кабинета и, плотно притворив за собой дверь, обессиленно привалился к стене.
Зацепив его локтем, мимо тяжело протопал грузный усатый мужчина, ведя за руку подростка. Решительно толкнув дверь директорского кабинета, просунул в проем сперва парнишку, потом протиснулся сам. В приоткрытую дверь Саша невольно слышал весь разговор в кабинете. Усатый привел в ремесленное сына, и директор принял.
И опять перед глазами мальчика маячит розовеющая от гнева голая директорская макушка. Вот она качнулась, приподнялась. Секунду директор хлопал ресницами, изображая на лице изумление. Недовольно сморщился. В голосе скрипнуло раздражение.
– Я же сказал тебе. Прием окон...
– Для меня окончен. А для этих... папенькиных сынков?.. – голос потоньшал от обиды, накалился, зазвенел. – У меня нет папы. И дяди нет... – В голосе слезливые нотки, и губы предательски дрогнули. – Но у меня... у меня есть... комсомол. Я пойду в горком комсомола. Все расскажу. Если я детдомовец, так...
– Давай заявление...
Вот так Александр Козлов вышел на рабочую тропу.
Он овладел слесарным и токарным мастерством, стал малой, но неотъемлемой частицей могучего и спаянного рабочего коллектива.
Холодный, тяжелый, твердый металл не сразу, но все-таки покорился молодым, еще не очень сильным, но чутким Сашиным рукам. Трудолюбивый, любознательный, упорный юноша скоро стал мастером. А потом у него появились свои ученики. Но все это почему-то не принесло удовлетворения. Чего-то еще не хватало в жизни. Чего?
Он овладевает все новыми специальностями: крановщик, шофер, экскаваторщик и, наконец, электросварщик.
Вот на этой – все-таки огненной! – профессии и закончился Сашин долгий поиск самого себя, своего места в жизни.
Ни покоя, ни размеренной плавности бытия не принесло Александру Козлову его братание с огнем и сталью. Начались бесконечные скитания по стройкам трубопроводов. Оха – Комсомольск, Бухара – Урал, Туймаза – Иркутск...
Чтобы управлять рождающимся в руке сварщика всесильным ослепительным пламенем, надо было постичь душу огня, познать предел его силы – надо было многое знать. Александр Козлов экстерном, в один год, закапчивает шестой, седьмой и восьмой классы средней школы и сразу поступает в заочный техникум, становится дипломированным специалистом...
Все это было уже за спиной, когда коммунист, электросварщик Александр Дмитриевич Козлов прибыл в 1972 году в Надым, в трест Севертрубопроводстрой...
2
Шестой год доживает Александр Дмитриевич в Надыме, в 98-м балке вагон-городка СУ-11. Привык за это время и к дикой стуже, и к сшибающим с ног ветрам, и к головокружительным температурным перепадам. Привык к балку: два купе по шесть квадратов, а между ними – узенький темный тоннель коридорчика. Привык к редким выходным: «Труба пошла – жми до отказа». И еще ко многому неизбежному для строителей северных трубопроводов. А вот к длинным отпускам никак не привыкнет.
Всякий раз перед отъездом в теплые края Александр Дмитриевич непременно скажет жене:
– Ну, уж нынче – шабаш. Отгуляем все, что положено.
– Полно, Саша, не зарекайся, – привычно возразит мужу улыбчивая Ольга Николаевна. – Больше, чем на месяц, все равно тебя не хватит.
Так оно и случается всегда.
К концу четвертой отпускной недели Александр Дмитриевич вдруг начинал замечать изъяны в окружающем: и солнце жжет сверх меры, и немыслимая духота, и обеды невкусные. Побрюзжав по мелочам, Козлов наконец высказывал главную и единственную причину недовольства:
– Сколько можно бездельничать? У нас – что? Обязательства? Задание?..
И начинал припоминать, что оставил недоделанным, и принимался расхваливать надымский климат, северную природу, и Ольга Николаевна в конце концов уступала, и они летели в Надым.
– Дома догуляем, – успокаивал он жену. – Порыбачим, за ягодами в тундру...
Но дома сразу отыскивались наиважнейшие, безотлагательные дела и... отпуску конец. Так бывало каждый год.
Так случилось и в 1977-м, и вместо 25 сентября Козлов возвратился из отпуска и приступил к работе 6 июля.
На сей раз дело ему поручили впрямь неотложное и желанное: после зимней спячки оживить, наладить и вывезти на режим БТС-142 (трубосварочную базу). Скоро самая горячая пора для трубостроителей – зима. Мороз скует болота. Можно будет рыть в них траншеи и укладывать трубопровод. К холодам надо было все трубы сварить в плети, а без БТС этого не сделать.
Эту, пока единственную на Севере, БТС называют детищем Козлова. И вот почему...
Несколько лет назад привезли в Надым необходимое для БТС оборудование. Заезжие специалисты смонтировали его, но, увы... Трубосварочные агрегаты не заработали.
Минул год. Другой...
Кто только не возился с линиями БТС, но пустить ее так и не смогли. В доводке нуждалась конструкция БТС, нужно было сделать ее более жесткой, чтобы при сварке трубы не «ходили», не прогибались, не перемещались линии, иначе о качестве сварки нечего было думать. И еще многое предстояло доделать, довести, выверить и даже переконструировать.
Приезжали проектанты-строители из Киева, изучали, доводили, отлаживали и уезжали ни с чем. БТС не работала, и хотя объемы работ от года к году круто росли, а пуск БТС намного ускорил бы и удешевил сварку, некоторые сварщики-асы и кое-кто из инженеров-специалистов радовались втайне, что затея с пуском трубосварочной базы проваливается: незыблемыми оставались прежние расценки и возможности фантастических заработков, ничего не надо пересматривать, пересчитывать.
Тогда-то и пригласил Козлова главный сварщик треста Валерий Матвеевич Дыскин:
– Ты был на БТС хоть раз?
– Рядом работаю. Мимо хожу. Если глаза не закрывать, не хочешь, да увидишь. Только что там видеть? Груда металла под снегом...
Козлов говорил спокойно и плавно, с еле приметной вмятинкой-картавинкой в речи. Это спокойствие и царапнуло Дыскина по нервам. Сбивая разом вспыхнувшее раздражение, он гулко кашлянул. Козлов угадал настроение главного сварщика треста, но ни словом, ни жестом его не охладил. Только крутой высокий лоб Козлова прочертили извилистые морщины да светлые, серо-зеленые глаза чуть прищурились, стянув к уголкам пучки тонких, еле приметных морщинок.
Взгляды мужчин на несколько мгновений сошлись, и Дыскин понял, что Козлов ничего не ответит сейчас начальству, потому что и сам-то еще не знает, как поступить, а слов на ветер швырять не станет. Поняв это, протянул руку Козлову и, отводя взгляд, буркнул:
– Повидайся с Панченко. Будь здоров...
Главный сварщик СМУ-5 Анатолий Иванович Панченко неподдельно обрадовался появлению Козлова:
– Очень кстати. Пойдем-ка на БТС...
На площадке БТС – высокие сверкающие сугробы. Очертания иных были настолько необычны, что под снегом без труда угадывались какие-то крупные и твердые предметы. Кое-где из белого наста высовывался заиндевелый, припудренный снежком металл. Царапучий, задиристый ветерок наждачил лица мужчин, гонял белые стружки по обдутой жесткой кровле снежных барханов.
– Где-то тут должны быть лопаты, – озираясь по сторонам, обронил Панченко.
Козлов вроде нехотя принял лопату, не спеша вонзил ее в податливую насыпь и, кхакнув, отшвырнул огромный ком. Еще один замах, еще, и вот показались из-под снега гидравлические снижатели. А потом Козлов и Панченко стали так орудовать лопатами, будто хотели друг перед другом похвастаться ловкостью и силой. Оба порядком намахались и пропотели, прежде чем расчистили линии сварочной базы.
– Хорошо поработали, – довольно выговорил Панченко, втыкая лопату в сугроб. – Видишь, какая техника пропадает?
– Вижу, вижу, – проворчал Козлов, осторожно выгребая снег из нутра сварочной будки. – Поменьше бы на дядю надеялись...
– Вот ты и берись, – без всякой подготовки высказал Панченко главное. – Документация в порядке. Чертежи, схемы – все в ажуре. Посиди. Покумекай. И за дело. Уверен – наладишь...
– А я не уверен, – раздумчиво протянул Козлов, обходя медленно установку и вглядываясь в мертвые, словно окостенелые от холода механизмы. – И не дави на меня, Анатолий Иванович. Смотрел я уже эти чертежи. Многое в них и на деле приблизительно да кое-как...
– Например? – нетерпеливо перебил Панченко.
Козлов вздохнул, осуждающе глянул на главного сварщика, но ответил спокойно и деловито:
– Например, обработка торцов труб под фаску. Разве этим станком обработаешь как надо? Редуктор ненадежен. Планшайба велика...
– Черт бы их побрал! – взорвался Панченко. – И тех, кто изобретал. И тех, кто утверждал!
– А режим сварки? – словно не замечая вспышки собеседника, так же спокойно продолжал Козлов. – Если по заводскому варианту... ни напряжение, ни сила тока не обеспечат хорошего шва.
– Прав ты. Ну и что? – сердито, с вызовом спросил припертый к стене Панченко.
– Да ничего. – Козлов повернулся спиной к БТС и медленно пошел прочь. Панченко двинулся следом. – Дай подумать. С духом собраться. Чтоб уж коли сказал – сделал.
– Давай. – Панченко легонько, примиряя и поощряя, хлопнул сварщика по плечу и свернул в сторону...
На другой день Козлов вновь наведался на БТС. Здесь его и застал начальник технического отдела треста, бывший главный инженер СМУ-5 Иван Григорьевич Дорошенко – подобранный, крепко и ладно скроенный, в легкой куртке нараспашку, с непокрытой головой.
Их связывала давняя дружба. Когда-то Дорошенко помог Козлову выстоять и победить в неравной, жестокой схватке с подлостью. Но об этом – позже.
– Привет, Саша. – Дорошенко долго не выпускал из своей руки твердую ладонь сварщика. – Никак, надумал эту махину оживить? Давно пора.
– Боюсь... – тихо и откровенно признался Козлов другу, засматривая ему в глаза. – Тут такие специалисты зубы выкрошили, а я...
– Есть на прицеле другой, кто скорей и лучше тебя сделает?
– Н-не знаю...
– Риска стал бояться, Саша?
– Балаболить попусту не хочу.
– Само собой! – невесть чему возрадовался Дорошенко. – На то ты и бог огня. – И вдруг, резко сменив тон на строго доверительный, негромко и проникновенно: – Тебе от этой БТС теперь никуда. Откажешься – все равно не отвяжешься, из головы не выкинешь. По ночам, урывками будешь долбить и долбить этот орешек.
– Твоя правда, – сдался Козлов.
И бригада Козлова начала работы по пуску БТС. Работали отчаянно и лихо. По винтику перебрали и выверили все узлы и линии, сразу же приноравливая, приспосабливая их к работе в местных условиях. Сперва Александр Дмитриевич вырывался хоть на час, чтоб добежать до столовки и наскоро пообедать. Потом стал носить еду с собой.
Заводские чертежи нужно было серьезно корректировать. Снижатели оказались несовершенными, работали несинхронно. Вместо одного станка для обработки торцов сразу поставили два, чтобы одновременно обрабатывать торцы труб с обеих сторон. И многое, многое другое пришлось доделывать, переконструировать, совершенствовать, чтобы оживить, наконец, БТС. И все в полевых условиях, вручную.
Прошло два месяца. Но день пуска БТС все отодвигался. Гуще и громче становился рой голосов, недовольных Козловым. Сомневались. Ждали. Насмехались.
Как-то на БТС заглянул Профессор – так заглазно называли здесь этого опытнейшего сварщика-аса, у которого в свое время многому научился и сам Козлов, а потом, освоившись с северными условиями, бросил вызов Профессору, вступил с ним в яростный, непримиримый поединок и блистательно выиграл его. Но Профессор не отказался от своих правил, не отступил от своей «методы», лишь попятился чуть, затаился, выжидая «свой час», и вот теперь, предвидя неизбежный скорый крах выскочки Козлова, явился на БТС.
Худущий, с синими полукружьями подглазин и пугающе темными провалами ввалившихся, заросших щетиной щек, Александр Дмитриевич поднял на Профессора покрасневшие глаза, поймал мстительно-торжествующий взгляд и снова склонился над механизмом.
– Колдуешь? – с деланным спокойствием и даже заинтересованностью спросил Профессор.
– Угу, – безразлично прогудел Козлов.
– Пока вы с этим гробом возитесь, можно было наварить...
– Пустим – наверстаем.
– Не пустишь, – жестко и непререкаемо, как приговор, произнес Профессор. – И хорошо, что не пустишь. От всех твоих новшеств нам, сварщикам, никакой радости.
Резко выпрямился Козлов и, глядя прямо в жалящие глаза Профессора, хрипловатым от волнения голосом медленно, тяжеловесно проговорил:
– Кабы твоя личная радость с нашей общей, с государственной, радостью бок о бок, в одной упряжке, ты бы такое не высказал. Опомнись! Оглянись. Пожалей доброе имя свое. Пощади рабочее звание.
– В газетку тебе надо, Козлов. Статейки пописывать. Можно и в пропагандисты: ты же партийный... – Он нарочно исковеркал слово и выговорил его с этакой нарочито глуповатой неприязнью.
– Ступай-ка ты отсюда, – тихо и безнадежно, оттого оглушительно сказал Козлов. – Твое время прошло, Профессор. Жизнь переменилась. И люди – не те. Все другое, кроме тебя. Не чуешь разве?
Побагровело лицо Профессора, ярость исказила, перекосила его. Глухо выругавшись и плюнув зло под ноги, Профессор зашагал прочь...
БТС все-таки пустили, наладили, вывели на режим, и Козлов с бригадой сварили на ней 56 километров плетей – более половины всего, что сделало управление.
3
Надымский трест Севертрубопроводстрой главным образом сооружает трубопроводы диаметром 1420 миллиметров. По этим гигантским многосоткилометровым стальным подземным тоннелям под огромным давлением идет тюменский газ на Урал, в Москву, за рубеж. И малая, крохотная неточность в сварке может обойтись государству в миллионы рублей. Вот почему каждая одиннадцатиметровая труба имеет свой паспорт: номер, вес, длина, диаметр, толщина стенок. Каждый сваренный стык проверяется не на слух, не на глаз и даже не на ощупь, а с помощью рентгеновского снимка. Каждый стык!
Электросварщик – самая почетная и значимая профессия среди строителей трубопроводов. Далеко не всякий сварщик может варить трубу. И в Севертрубопроводстрое есть сварщики, которые по 10 – 15 лет варят металлоконструкции, но трубу варить не могут, не получается. Воротясь из отпуска, электросварщик никогда не встанет сразу к трубе, сперва войдет, как говорят, в форму, а уж потом... Особенно сложна «потолочная сварка», когда шов над головой сварщика, и добротно сварить его, не уронив металл, – это подлинное искусство.
Сварщик – это первая скрипка в многотысячном оркестре трубостроителей. И понятна и оправдана та настороженность, с которой сварщики принимают в свой клан новичка.
Зная это, Козлов нимало не обиделся на то, как встретили его, новичка, прославленные мастера огненного шва, когда, став новоиспеченным надымчанином, он впервые пришел в бригаду к опытнейшему сварщику- асу, которого все почтительно называли «Профессором». То и дело Козлов видел рядом словно ненароком замешкавшегося товарища, а то и самого бригадира – Профессора, или главного сварщика управления, ловил на себе их пытливый, настороженный взгляд и делал вид, что не замечает любопытных.
Нет, они не злорадствовали по поводу ошибок новичка, охотно советовали, вносили северную поправку в немалый опыт Козлова, поддерживали, заступались, помогали. И скоро Александр Дмитриевич вышел на бригадную норму, сварив за смену шесть плетей.
– Вот так и держи, – сказал ему Профессор и подал руку, как равному...
Признание товарищей – самая высокая, самая дорогая награда рабочему. Сощурив в улыбке светлые, голубовато-серые глаза, Козлов доверительно и вместе с тем проникновенно сказал:
– Шесть плетей – не предел. Это я точно тебе говорю. И докажу... вскорости. Можно и девять, и десять варить. Главное – непроизводительные прострелы во времени свести на нет. И я надумал, как это сделать. Слушай...
По натуре своей Козлов был творцом. Он легко увлекался идеей, быстро вспыхивал, зажигая и увлекая других. И сейчас, увлеченно заговорив о путях более экономного и результативного расходования рабочего времени, Александр Дмитриевич не приметил, как посуровел лик Профессора, а его внимательный, из-под прищура взгляд налился отчужденностью. Но он не прервал Козлова и, лишь когда тот выговорился, Профессор стал ронять тяжелые фразы:
– Извилины у тебя в порядке. И хлеб ты не задарма ешь. Рад... – Выдержал небольшую паузу. – Верно ты сказал: можно девять и даже двенадцать плетей сварить. И ты, и я, и вот он – запросто сделаем. А зачем?
Беспомощно захлопал длинными выгоревшими ресницами Козлов.
– Как «зачем»? Да ведь производительность...
– Ты только ступил на Север, а мы тут вот так... – оттопыренным большим пальцем правой руки Профессор чиркнул себя по лбу, по-над бровями. – Пару лет назад добрый сварщик получал здесь две с половиной тысчонки в месяц да еще харч бесплатный на трассе. Теперь полгоры – потолок. И это все твоя производительность постаралась...
– Но если время и силенки позволяют... – сраженный неожиданной речью Профессора, неуверенно начал Козлов.
– Тебе позволяют, другому нет. А норму-то всем по тебе обкарнают. Это у нас живехонько...
– Не пойму тебя, – вконец смешался Козлов. – Ты же бригадир, отменный мастер. Я видел, как ты работал под огнем, – залюбуешься!..
Профессор поморщился от похвалы. Кто же в Надыме не знал, что он – лучший, непревзойденный сварщик, за то и кличут его так. Зато как прорыв, так с поклоном к нему – сам начальник управления. И все делают возможное и невозможное, чтобы получилась у Профессора его минимальная полсотня за рабочий день. Когда-то, совсем недавно, в таких критически авральных случаях Профессор сквозь зубы цедил небрежно: «Сотню на день, и будет сделано, начальник». И ему платили сотню, а он делал. Благодаря таким вот Козловым пришлось до середины попятиться. Но уж от половинного-то рубежа он не отступит ни шагу! Потому, не дослушав Козлова, Профессор резко, даже грубо спросил:
– Ты зачем приехал на Север?
– Р-работать, конечно...
– Работать и заработать, – уточнил Профессор, нажав на приставку «за».
– Н-ну... Само собой...
– Вот и зарабатывай. Придет черед, без тебя норму подымут. Усек? А время лишнее... Ты вот шахматами, говорят, увлекаешься. Можно турнирчик сообразить. Не то в картишки с ребятами. Иль на рыбалку. Словом, кончил дело – гуляй смело. И завязали об этом. Понял?
И в этом «понял» Козлову почудились и вызов, и угроза, и насмешка, и, окончательно сбитый этим с толку, он долго молча глядел в прямую, жесткую, несгибаемую спину уходящего Профессора.
На другой день Козлов сварил девять плетей. Через неделю – десять. Наверное, он вскоре переступил бы и этот рубеж, если бы не захлестнула его идея труборезной машины...
Изобретательство – главный движущий стержень в жизни Козлова. Суметь самостоятельно рассчитать и выразить в чертеже свою задумку – это желание заставило тридцатилетнего Козлова – еще до Надыма – прийти в школу, где училась его старшая, Людмилка, и, страшно смущаясь, краснея и переминаясь с ноги на ногу, уговаривать директора, чтобы разрешил великовозрастному пятикласснику экстерном сдать за восьмилетку. Потом он заочно окончил техникум.
В Надым Козлов приехал уже патентованным изобретателем, автором пескоструйного пистолета для очистки металлической поверхности и автором вращающихся роликов опоры, которые впоследствии явились решающим звеном в конструкции установки для поворотной сварки: ПАУ-1001 (она ныне – непременная составная часть технической вооруженности сварщиков-трубостроителей всей страны).
Только Ольга Николаевна доподлинно знала, какой ценой дались мужу и эти изобретения, и многие очень интересные и ценные рационализаторские предложения и усовершенствования. Надо было, не бросая основной работы, выношенную, выстраданную идею превратить в расчет, потом в чертеж, потом материализовать в готовый, действующий прибор или механизм. И все это – вручную, своими силами, изыскивая, покупая, выпрашивая нужные материалы и детали.
До сих пор трубу резали вручную, по шаблону, причем делать это мог далеко не каждый сварщик, а лишь мастер высшего класса, да и у того не всегда получалось как надо. Задуманная Козловым труборезная машина до предела упрощала процесс, практически исключала возможность брака.
Он по-прежнему ежедневно варил по десять плетей вместо «застолбленных» шести «профессорских». Для этого пришлось спрессовать рабочий день и, как говорится, вкалывать от звонка до звонка. А по ночам, вместо отдыха, он сидел, согнувшись, над листом и чертил, перечерчивал, стирал и снова вычерчивал узлы и детали будущей труборезной машины.
– Брось ты, Саша, свою машину, – не раз просительно заговаривала жена. – Живи, как все...
– Что значит, «как все»? – и требовательно прикипал взглядом к темным, восточного разреза глазам жены.
– Не две жизни тебе отпущено. На работе в полтора раза больше других варишь, и еще эта труборезная... – Заметив, как дрогнуло, наливаясь белизной, лицо мужа, спешила отступить. – Да изобретай ты, изобретай. Разве я не понимаю? Разве я против? Только нельзя же так-то мордовать себя... – Голос у нее начинал дрожать. – Ты ведь у меня один....
Он виновато ласкал, успокаивал жену, рассказывал что-нибудь смешное, обещал не спешить, не загонять себя. Обещал – и не делал: не мог.
Как радовались они, когда сделанная им вручную, на ощупь, на глазок труборезная машина прекрасно прошла испытание!
– Еще один козырь Профессора побили, – говорил он жене, – Теперь любой сварщик может преспокойно резать под любым углом. Завтра чертежи на визу Владимиру Михайловичу и – в главк. А оттуда на завод...
Владимир Михайлович встретил Козлова сухо, с какой-то необъяснимой, обидной настороженностью. Даже сесть забыл пригласить. Взял чертежи, долго их исследовал и, наконец, изрек с недоброй затаенной ухмылкой:
– Та-ак. Значит, изобрел? Надумал переворот в трубостроительстве совершить? Сперва – норму под каблук. Всем по носу! И товарищам, и кто над ними. Теперь вот...
– Разве труборезная машина не нужна?
– Очень нужна. Сверх всякой меры.
– Тогда что же...
– Ты торопыга, Козлов. Вот эту деталь, по-моему, надо облегчить, – обвел кружочком на чертеже непонравившуюся деталь. – Доводи, приноси, подпишу...
Недобрый осадок остался от этого разговора на душе Козлова. Но душа душой, а дело делом. И он выполнил пожелание Владимира Михайловича и снова явился к нему с новым чертежом.
– Уже? – изумился Владимир Михайлович, беря чертеж. – Так-так... Опробовал?
– Опробовал. Порядок.
– Лучше теперь? – и напрягся, ожидая ответа.
Надо было улыбнуться, сказать прочувствованно:
«Да. Намного лучше. Спасибо за совет и помощь. Век не забуду...» – или что-нибудь другое, подобное. А еще бы лучше завершить излияние признательности предложением поставить фамилию Владимира Михайловича рядом с фамилией изобретателя. А Козлов:
– Нет. Не лучше. Зря только время потратили.
Дрогнуло лицо Владимира Михайловича, и заструились по нему мрачные тени.
– Ну-ну, ну... И все-таки... Придется тебе переделать еще вот этот узел...
– Зачем? – угрюмо спросил Козлов, а в голосе, в глазах его проглянула обида.
– Ты – изобретатель, тебе видней зачем. Подумай. Не додумаешься – приходи, посоветуемся.
Разгневанный Козлов кинулся к инженеру БРИЗа, но тому уже успел позвонить Владимир Михайлович, и штатный покровитель изобретателей встретил творца труборезной машины более чем холодно: сбивчивую, жаркую речь Козлова слушал вполуха, то и дело названивая куда-то по телефону. А когда Козлов «излил душу», «шеф изобретателей» сказал:
– Думаю, надо прислушаться к совету Владимира Михайловича.
– Но ведь машина работает. Вы же видели. Отлично работает.
– Если на клетке осла написано «слон», не верь своим глазам. Слыхал такое?..
Тогда Козлов кинулся за поддержкой к вышестоящему начальству, к самому Льву Николаевичу. Но тот и слушать не стал.
– Машины и без тебя есть кому изобретать. Лучше думай, как качественно варить, – пророкотал Лев Николаевич, глядя поверх головы Козлова.
– Разве я плохо варю?
– Во всяком случае, не со Знаком качества.
– Неправда!
– Значит, я болтун, а ты – никем не понятый праведник?
– Я – коммунист! – выкрикнул Козлов.
– И я не эсер. Ха-ха-ха!
Тут в напряженном, напруженном до предела психическом механизме Козлова что-то беззвучно лопнуло, и, более не управляя собой, он выкрикнул неожиданно даже для себя:
– Вы просто чинодрал! Бюрократ!
Опомнился от собственного крика, ужаснулся случившемуся и стремительно выскочил из кабинета...
Три дня спустя перед ошеломленным Козловым положили рентгеновские снимки двух якобы им сваренных стыков и оба – с браком. Это была подделка, подлая и гнусная. Но попробуй докажи это, если от бригадира до высокого начальства все не чаяли, как бы поскорее избавиться от настырного, неугомонного изобретателя, «срывающего» привычные нормы, мешающего им жить по-старому...
Его отстранили от работы, громко, на все управление ославили бракоделом.
В небольшую, веселую и дружную семью электросварщика пришла лихая черная беда. Дочери отводили глаза от отца. Между собой разговаривали вполголоса, старались пореже выходить из своего полубалка. Ольга Николаевна поддакивала, потакала мужу, как безнадежно больному, и потихоньку начала готовиться к отъезду...
– Ну что, новатор-трансформатор, – затая издевку, деланно веселым, дружелюбным тоном сказал Профессор. – Жаль с тобой расставаться, а ничего не поделаешь. Придется тебе вместо трубы металлоконструкции варить. Остынешь немножко, поймешь, что к чему, – приходи, приму...
– Не приду. И металлоконструкции варить не буду, – в тон Профессору, так же негромко и вроде бы миролюбиво, ответил Козлов. – В деревне у нас говорили: «Хлюзда на правду выведет». Попомни меня, Профессор, и года не пройдет, как норма на сварке подскочит раза в два – минимум!
– Благодаря твоим изобретениям? – подкусил Профессор, взглядом давя ненавистного человека.
– Не я, так другие сковырнут тебя с твоей любимой житейской кочки. Эх ты! И слепому видно: чем ниже производительность, чем больше трудностей у треста – тем тебе ловчее своим козырем ходить: вышибать по сотне за день...
– Вали отсюда! – взревел Профессор. – Катись! Таким чистоплюям юродивым на Севере делать нечего...
И первым, поворотясь круто, ушел, свирепо топоча сапогами...
– Проштрафился – искупай вину делом, не болтовней, – грубо оборвал Козлова Лев Николаевич.
Владимир Михайлович с Козловым вовсе не стал объясняться. Зато руководителей близлежащих управлений обзвонил, упредил, чтобы ни в коем разе не привечали у себя «выскочку и смутьяна, неумеху и бракодела» Козлова.
– Погоди, погоди, что-то я слышал о нем… – с трудом дослушав длинную, гневную, обвинительную речь Владимира Михайловича, сказал главный инженер соседнего СМУ-5 Иван Григорьевич Дорошенко. – А-а, вспомнил. Он, говорят, труборезную машину изобрел.
– Этот арап чего хочешь изобретет. Авантюрист и склочник! Не желаешь себе беды – гони его сразу. По-дружески советую...
Не привык Дорошенко чужим аршином людей мерить. И к похвале, и к хуле относился одинаково настороженно. Верил больше себе, личным наблюдениям, личному деловому знакомству. Как вокруг ни расхваливали Профессора, какими высокими званиями ни венчали этого виртуозного, блистательного сварщика, а Дорошенко, приглядевшись к нему, заявил: «Ненадежный». – «Это почему? – изумился один из руководителей. – Да будь у нас все такие сварщики...» – «Будь у нас все сварщики, как Профессор, мы б давно без штанов ходили, и стали бы наши трубопроводы золотыми». – «М-мо-жет быть, – чуть смутился оппонент. – Но почему не надежный?» – «Он как надломленная трость, – ответил Дорошенко. – В трудный момент обопрись на нее, она – хрусть и острием в руку».
...Только положил Дорошенко трубку, закончив неприятный, долгий разговор с Владимиром Михайловичем, как на пороге появился Козлов.
– Проходи, садись, Александр...
– Дмитриевич.
Козлов тяжело сел.
Какое-то время мужчины молча разглядывали друг друга. Открытое лицо, внимательные, распахнутые светлые глаза, легкая, подобранная фигура – все в пришельце показалось Дорошенко добропорядочным и не вызывало неприязни.
– Знаю, зачем пришел, – сказал Дорошенко.
– Тем лучше. Не надо тары-бары разводить, время тратить.
– Плохо о тебе говорят.
– Не по наговорам человека ценят, по делам...
– Делами тебя и бьют.
– А вы сами поглядите. Тогда и решите: делами или словами бьют меня...
– Добро. Поехали к Дидуку.
Прославленный мастер-бригадир Борис Дидук тоже был достаточно наслышан о Козлове, однако ничем не выдал этого. И в ответ на представление Дорошенко: «Вот, Борис, привел тебе нового сварщика», бригадир сказал:
– Пускай одну плеть сварит. Поглядим.
Козлов варил, а Дидук с Дорошенко стояли подле. Ни глаз мастера, ни рентгеновский глаз не обнаружили изъяна в швах Козлова.
– Беру в свою бригаду, – тут же решил Дидук.
– Удачи, Саша. – Дорошенко стиснул руку Козлова, а в это время в кабинете Дорошенко томились в ожидании хозяина сам Лев Николаевич с Владимиром Михайловичем.
– Что стряслось? – весело спросил Дорошенко, догадываясь о причине нежданного визита.
Предчувствие не обмануло. Прослышав, что он увез Козлова в бригаду Дидука, бывшие начальники опального изобретателя ринулись защищать честь своего мундира. Тут и произошел между ними и Дорошенко незабываемый, жесткий и прямой мужской разговор...
4
С тех пор, как говорят, утекло много воды. Козлов стал признанным мастером-бригадиром. «Золотая голова» – называет его Дорошенко. Чертежи труборезной машины Козлова ушли на завод. Недавно Александр Дмитриевич разработал и защитил технологию внутреннего автоматического подвара. Прежде это делали вручную. Стоит сварщик и, задыхаясь от дыма и гари, по сути вслепую, делает внутреннюю подварку шва.
Идею внутреннего автоматического подвара одобрили далеко не все и вовсе не сразу. «Опять срежут расценки», – ворчали некоторые сварщики. «Мало радости технологию менять на ходу», – не скрывали неудовольствия отдельные специалисты. Но главный сварщик управления Панченко решительно и сразу поддержал Козлова. И вот уже новый прием вошел в производство, пустив прочные и крепкие корешки.
Сейчас в бригаде Козлова электросварщики варят уже по 17 плетей. А мастеру опять мало. Он рассчитывает довести выработку до... 64 стыков!
– И это мы сделаем на Тром-Егане, – говорит мастер. – Сейчас нас крепко поддерживают. Только думай, шевели мозгами. И двигай, двигай дело вперед. Сейчас вот закончил заявку на изобретение о перевозке пригрузов. Жду не дождусь труборезной машины с завода. На Тром-Егане она нам очень сгодится...
На Тром-Егане...
РАССКАЗЫВАЕТ АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ КОЗЛОВ:
– Я вам так скажу, да вы это и сами видите: в балке, конечно, не рай, но жить можно. Мы теперь вдвоем с женой остались, дочери разлетелись: старшая – в Тюменском индустриальном, на мою дорожку выходит, будет трубопроводы строить, младшая – в Красноярске учится. А вот когда мы все вместе почти год в полубалке ютились, шесть квадратов на четверых и все взрослые – мало радости. Да еще балок попал дырявый, с неба течет – с потолка капает... У дочерей была двухъярусная кровать и у нас с женой – двухъярусная. По очереди ложились. По очереди вставали. Когда получили наконец целый балок – конца радости не было. И нам и дочкам – по полбалка...
Квартиру мне здесь дали бы. Предлагали. А зачем? Еще неделя-две – и заберу свою Ольгу да в Тром-Еган, на трассу. Сложим пожитки в одну половину балка, а другую кто-нибудь займет – тут с жильем, сами знаете...
В Тром-Еган никак не меньше чем на год. А то и на два. Там наш трест будет строить участок газопровода Комсомольское – Челябинск.
Я только-только из Тром-Егана. Думал, знаю Сибирь: поколесил по ней досыта, повидал немало, но такого простора, красоты такой, как в Тром-Егане, не видывал. Одно слово – тайга. По всей будущей трассе – ни жилья, ни дорог, ни тропинок, глухомань нетронутая, как в сказке.
В январе нас туда забросили. На вертолете. Потом вагончик кинули. И мы там до самого лета восьмером. Стеллажи поворотной сварки готовили. Дело это только на поглядку простым кажется. Надо, чтоб склад оказался под боком. И чтоб выход на трассу был. Да еще ветреную сторону надо нащупать, да так расположить стеллажи, чтоб большую часть года ветерок-то в спину. В сварке нет мелочей. Тут как в хирургии: ошибся – не переиграть...
Труба, хоть и из стали, а живая. Ее чувствовать и слышать надо. Когда автоматом варишь – все на слух. Не прожег ли, не переусердствовал ли? Варишь и слушаешь, как огонь со сталью разговаривает. Нельзя, чтоб они ссорились. В лад надо. Когда огонь и металл вместе – вот это силища. Все-таки Прометей непременно был. Если ж его и придумали – правильно сделали...
Мы не боги. Понимаю. Не заношусь. Но когда в твоей руке рождается пламя – всемогущее и яростное, но подвластное тебе, только тебе, – это, я вам скажу, настоящее счастье и есть...
Бывает, ослабнешь душой или недуг какой прихватит, тоскливо и одиноко станет и даже безнадежно. А возьмешь в руку держак электрода или сварочный аппарат, высечешь из них живую, бунтующую, неукротимую струю огня – и разом полегчает на душе, окрепнет, нальется силой одрябшее тело. А когда заструится по желобу шва кровавая змейка расплавленной стали, готовая вот-вот спрыгнуть с тела трубы, юркнуть в снег, и ты, карауля это «вот-вот», замрешь всем существом своим, слушая, как шуршит, скользя по стали, огневка, как тихонько похрустывает, покряхтывает металл, и
сдерживаешь, не позволяешь упасть даже единой огненной капле, – вот тогда все беды и заботы земные отлетают, ты как бы сливаешься с пламенем, становишься частью его и тоже плавишь, мягчишь и кромсаешь стальную твердь, властвуешь над ней... Это ни с чем не сравнимое, неизбывное чувство собственного всесилия, всевластия над огнем и металлом – самое дорогое, что дарует человеку огненная профессия электросварщика...
К. Я. Лагунов
ВЛАСТЬ ОГНЯ
1
Маленький Саша любил сидеть у огня, будь то костер, распахнутая топка горящей печурки или закопченная горловина пылающей русской печи. Сидеть и, щурясь, прикрываясь ладонью, зачарованно и неотрывно смотреть на бойкую, колдовскую пляску пламени.
Огонь согревал голодное военное сиротство мальчика, помогая выстоять, выжить. Даже перезимовавшая в поле картофелина, попав на раскаленную сковороду, превращалась из коричневой слизкой мякоти в съедобную лепешку. А липовая кора с лебедой и картофельной кожурой, побывав в огне, становилась хлебом...
Мальчик подолгу рассматривал в кузнице остывшие поковки, с готовностью откликался на просьбу кузнеца подать молот или щипцы и был безмерно счастлив, если тот позволял покачать меха горна... Тогда, наверное, и зародилась в мальчике мечта стать кузнецом, повенчать огонь с металлом. В их союзе чуялась Саше великая сила, способная вершить чудеса, и он хотел овладеть этой силой.
Поначалу путь к огненной мечте казался мальчику прямым и коротким: подрасти, накопить силенок, стать сперва молотобойцем, а потом и кузнецом. Но, посмотрев кинофильм о сталеварах, мальчишка удлинил и усложнил этот путь. Теперь он надумал, окончив в деревне семилетку, уехать в большой город и поступить на завод. Но ни одним из этих путей Саша не пошел – в действительности все получилось иначе...
Отвоевав, воротился домой контуженный отец. Привел мачеху. Начал попивать, сперва по поводу, по случаю, потом – без всякой причины. Опьянев, скандалил. И первым под неправую хмельную руку отца всегда попадал Саша. Мачеха не заступалась, напротив, громко и въедливо упрекала мальчишку в непочтительности, отчего отец закипал еще пуще. А когда, набуянясь, отец падал срубленным деревом и затихал в хмельном угарном сне, обиженный, заплаканный парнишка подсаживался к пылающей печурке, глядя в огонь, шептал:
– Убегу. Придет лето, и убегу.
Он убежал.
Долго блуждал по незнакомому, чужому и холодному городу, разыскивая детдом. От милиционеров прятался.
Спрашивать боялся. К концу дня очутился в детприемнике.
– Фамилия?
– Иевлев.
– Имя?
– Александр.
– Откуда?
– Из Злобино... Тетенька, отправьте меня в детдом...
Послевоенные детдома не могли вместить всех, кого осиротила война, и, выяснив, что у мальчика в деревне есть отец, Сашу водворили домой.
Он снова убежал. Явился в детский дом и на вопрос «фамилия?» без заминки выпалил:
– Козлов. Мать померла, отец с войны не вернулся...
Вот так одиннадцатилетний Александр Иевлев превратился в Александра Козлова, стал воспитанником детского дома, поступил в третий класс, освоился с городской жизнью, обрел новых друзей.
Промелькнули два года, пришла пора прощаться с детдомом. Четырнадцатилетнего подростка трудоустроили... нет, не кузнецом, как он мечтал, а учеником парикмахера.
И вот Саша стал подносить парикмахерам горячую воду, мыть бритвенные приборы, подметать полы и делать еще многое, что полагалось подмастерью. Но мечта о заводе, где рабочие властвуют над огнем и металлом, не оставляла его...
– Чего это ты, парень, нос на сторону от своего ремесла? – сердито выговорил Саше его наставник, старый мастер. – Который раз показываю тебе эту стрижку, а ты...
– Я на завод хочу! – вместо оправданий выкрикнул Саша.
И с такой беззащитной, беспомощной, обнаженной болью выкрикнул, что мастер отпрянул, а после небольшой паузы сказал:
– Чудак рыбак, рыбу ловишь, щи буровишь. Чего ж ты тут годы теряешь? Дуй в ФЗО!..
Как, оказывается, все просто, а он-то... И Козлов пришел в ФЗО. Как скоро и легко пришел, так и ушел: не приняли.
И опять подкатила судьба под ноги Саше крутую развилку, и надо было самому решать и самому делать...
Директор Харьковского ремесленного училища бегло взглянул на невысокого лобастого парнишку, поймал его смущенный взгляд:
– Чего тебе?
И снова склонился над бумагами.
Пришлось Саше выговаривать заранее подготовленный длинный и прочувствованный монолог в чуть лысеющую директорскую макушку. Та слегка колыхнулась, и до Козлова донеслось:
– Набор окончен. Ни одного места. Приходи через год.
И больше не поднял головы. Не видел, как медленно, боком вышел парнишка из кабинета и, плотно притворив за собой дверь, обессиленно привалился к стене.
Зацепив его локтем, мимо тяжело протопал грузный усатый мужчина, ведя за руку подростка. Решительно толкнув дверь директорского кабинета, просунул в проем сперва парнишку, потом протиснулся сам. В приоткрытую дверь Саша невольно слышал весь разговор в кабинете. Усатый привел в ремесленное сына, и директор принял.
И опять перед глазами мальчика маячит розовеющая от гнева голая директорская макушка. Вот она качнулась, приподнялась. Секунду директор хлопал ресницами, изображая на лице изумление. Недовольно сморщился. В голосе скрипнуло раздражение.
– Я же сказал тебе. Прием окон...
– Для меня окончен. А для этих... папенькиных сынков?.. – голос потоньшал от обиды, накалился, зазвенел. – У меня нет папы. И дяди нет... – В голосе слезливые нотки, и губы предательски дрогнули. – Но у меня... у меня есть... комсомол. Я пойду в горком комсомола. Все расскажу. Если я детдомовец, так...
– Давай заявление...
Вот так Александр Козлов вышел на рабочую тропу.
Он овладел слесарным и токарным мастерством, стал малой, но неотъемлемой частицей могучего и спаянного рабочего коллектива.
Холодный, тяжелый, твердый металл не сразу, но все-таки покорился молодым, еще не очень сильным, но чутким Сашиным рукам. Трудолюбивый, любознательный, упорный юноша скоро стал мастером. А потом у него появились свои ученики. Но все это почему-то не принесло удовлетворения. Чего-то еще не хватало в жизни. Чего?
Он овладевает все новыми специальностями: крановщик, шофер, экскаваторщик и, наконец, электросварщик.
Вот на этой – все-таки огненной! – профессии и закончился Сашин долгий поиск самого себя, своего места в жизни.
Ни покоя, ни размеренной плавности бытия не принесло Александру Козлову его братание с огнем и сталью. Начались бесконечные скитания по стройкам трубопроводов. Оха – Комсомольск, Бухара – Урал, Туймаза – Иркутск...
Чтобы управлять рождающимся в руке сварщика всесильным ослепительным пламенем, надо было постичь душу огня, познать предел его силы – надо было многое знать. Александр Козлов экстерном, в один год, закапчивает шестой, седьмой и восьмой классы средней школы и сразу поступает в заочный техникум, становится дипломированным специалистом...
Все это было уже за спиной, когда коммунист, электросварщик Александр Дмитриевич Козлов прибыл в 1972 году в Надым, в трест Севертрубопроводстрой...
2
Шестой год доживает Александр Дмитриевич в Надыме, в 98-м балке вагон-городка СУ-11. Привык за это время и к дикой стуже, и к сшибающим с ног ветрам, и к головокружительным температурным перепадам. Привык к балку: два купе по шесть квадратов, а между ними – узенький темный тоннель коридорчика. Привык к редким выходным: «Труба пошла – жми до отказа». И еще ко многому неизбежному для строителей северных трубопроводов. А вот к длинным отпускам никак не привыкнет.
Всякий раз перед отъездом в теплые края Александр Дмитриевич непременно скажет жене:
– Ну, уж нынче – шабаш. Отгуляем все, что положено.
– Полно, Саша, не зарекайся, – привычно возразит мужу улыбчивая Ольга Николаевна. – Больше, чем на месяц, все равно тебя не хватит.
Так оно и случается всегда.
К концу четвертой отпускной недели Александр Дмитриевич вдруг начинал замечать изъяны в окружающем: и солнце жжет сверх меры, и немыслимая духота, и обеды невкусные. Побрюзжав по мелочам, Козлов наконец высказывал главную и единственную причину недовольства:
– Сколько можно бездельничать? У нас – что? Обязательства? Задание?..
И начинал припоминать, что оставил недоделанным, и принимался расхваливать надымский климат, северную природу, и Ольга Николаевна в конце концов уступала, и они летели в Надым.
– Дома догуляем, – успокаивал он жену. – Порыбачим, за ягодами в тундру...
Но дома сразу отыскивались наиважнейшие, безотлагательные дела и... отпуску конец. Так бывало каждый год.
Так случилось и в 1977-м, и вместо 25 сентября Козлов возвратился из отпуска и приступил к работе 6 июля.
На сей раз дело ему поручили впрямь неотложное и желанное: после зимней спячки оживить, наладить и вывезти на режим БТС-142 (трубосварочную базу). Скоро самая горячая пора для трубостроителей – зима. Мороз скует болота. Можно будет рыть в них траншеи и укладывать трубопровод. К холодам надо было все трубы сварить в плети, а без БТС этого не сделать.
Эту, пока единственную на Севере, БТС называют детищем Козлова. И вот почему...
Несколько лет назад привезли в Надым необходимое для БТС оборудование. Заезжие специалисты смонтировали его, но, увы... Трубосварочные агрегаты не заработали.
Минул год. Другой...
Кто только не возился с линиями БТС, но пустить ее так и не смогли. В доводке нуждалась конструкция БТС, нужно было сделать ее более жесткой, чтобы при сварке трубы не «ходили», не прогибались, не перемещались линии, иначе о качестве сварки нечего было думать. И еще многое предстояло доделать, довести, выверить и даже переконструировать.
Приезжали проектанты-строители из Киева, изучали, доводили, отлаживали и уезжали ни с чем. БТС не работала, и хотя объемы работ от года к году круто росли, а пуск БТС намного ускорил бы и удешевил сварку, некоторые сварщики-асы и кое-кто из инженеров-специалистов радовались втайне, что затея с пуском трубосварочной базы проваливается: незыблемыми оставались прежние расценки и возможности фантастических заработков, ничего не надо пересматривать, пересчитывать.
Тогда-то и пригласил Козлова главный сварщик треста Валерий Матвеевич Дыскин:
– Ты был на БТС хоть раз?
– Рядом работаю. Мимо хожу. Если глаза не закрывать, не хочешь, да увидишь. Только что там видеть? Груда металла под снегом...
Козлов говорил спокойно и плавно, с еле приметной вмятинкой-картавинкой в речи. Это спокойствие и царапнуло Дыскина по нервам. Сбивая разом вспыхнувшее раздражение, он гулко кашлянул. Козлов угадал настроение главного сварщика треста, но ни словом, ни жестом его не охладил. Только крутой высокий лоб Козлова прочертили извилистые морщины да светлые, серо-зеленые глаза чуть прищурились, стянув к уголкам пучки тонких, еле приметных морщинок.
Взгляды мужчин на несколько мгновений сошлись, и Дыскин понял, что Козлов ничего не ответит сейчас начальству, потому что и сам-то еще не знает, как поступить, а слов на ветер швырять не станет. Поняв это, протянул руку Козлову и, отводя взгляд, буркнул:
– Повидайся с Панченко. Будь здоров...
Главный сварщик СМУ-5 Анатолий Иванович Панченко неподдельно обрадовался появлению Козлова:
– Очень кстати. Пойдем-ка на БТС...
На площадке БТС – высокие сверкающие сугробы. Очертания иных были настолько необычны, что под снегом без труда угадывались какие-то крупные и твердые предметы. Кое-где из белого наста высовывался заиндевелый, припудренный снежком металл. Царапучий, задиристый ветерок наждачил лица мужчин, гонял белые стружки по обдутой жесткой кровле снежных барханов.
– Где-то тут должны быть лопаты, – озираясь по сторонам, обронил Панченко.
Козлов вроде нехотя принял лопату, не спеша вонзил ее в податливую насыпь и, кхакнув, отшвырнул огромный ком. Еще один замах, еще, и вот показались из-под снега гидравлические снижатели. А потом Козлов и Панченко стали так орудовать лопатами, будто хотели друг перед другом похвастаться ловкостью и силой. Оба порядком намахались и пропотели, прежде чем расчистили линии сварочной базы.
– Хорошо поработали, – довольно выговорил Панченко, втыкая лопату в сугроб. – Видишь, какая техника пропадает?
– Вижу, вижу, – проворчал Козлов, осторожно выгребая снег из нутра сварочной будки. – Поменьше бы на дядю надеялись...
– Вот ты и берись, – без всякой подготовки высказал Панченко главное. – Документация в порядке. Чертежи, схемы – все в ажуре. Посиди. Покумекай. И за дело. Уверен – наладишь...
– А я не уверен, – раздумчиво протянул Козлов, обходя медленно установку и вглядываясь в мертвые, словно окостенелые от холода механизмы. – И не дави на меня, Анатолий Иванович. Смотрел я уже эти чертежи. Многое в них и на деле приблизительно да кое-как...
– Например? – нетерпеливо перебил Панченко.
Козлов вздохнул, осуждающе глянул на главного сварщика, но ответил спокойно и деловито:
– Например, обработка торцов труб под фаску. Разве этим станком обработаешь как надо? Редуктор ненадежен. Планшайба велика...
– Черт бы их побрал! – взорвался Панченко. – И тех, кто изобретал. И тех, кто утверждал!
– А режим сварки? – словно не замечая вспышки собеседника, так же спокойно продолжал Козлов. – Если по заводскому варианту... ни напряжение, ни сила тока не обеспечат хорошего шва.
– Прав ты. Ну и что? – сердито, с вызовом спросил припертый к стене Панченко.
– Да ничего. – Козлов повернулся спиной к БТС и медленно пошел прочь. Панченко двинулся следом. – Дай подумать. С духом собраться. Чтоб уж коли сказал – сделал.
– Давай. – Панченко легонько, примиряя и поощряя, хлопнул сварщика по плечу и свернул в сторону...
На другой день Козлов вновь наведался на БТС. Здесь его и застал начальник технического отдела треста, бывший главный инженер СМУ-5 Иван Григорьевич Дорошенко – подобранный, крепко и ладно скроенный, в легкой куртке нараспашку, с непокрытой головой.
Их связывала давняя дружба. Когда-то Дорошенко помог Козлову выстоять и победить в неравной, жестокой схватке с подлостью. Но об этом – позже.
– Привет, Саша. – Дорошенко долго не выпускал из своей руки твердую ладонь сварщика. – Никак, надумал эту махину оживить? Давно пора.
– Боюсь... – тихо и откровенно признался Козлов другу, засматривая ему в глаза. – Тут такие специалисты зубы выкрошили, а я...
– Есть на прицеле другой, кто скорей и лучше тебя сделает?
– Н-не знаю...
– Риска стал бояться, Саша?
– Балаболить попусту не хочу.
– Само собой! – невесть чему возрадовался Дорошенко. – На то ты и бог огня. – И вдруг, резко сменив тон на строго доверительный, негромко и проникновенно: – Тебе от этой БТС теперь никуда. Откажешься – все равно не отвяжешься, из головы не выкинешь. По ночам, урывками будешь долбить и долбить этот орешек.
– Твоя правда, – сдался Козлов.
И бригада Козлова начала работы по пуску БТС. Работали отчаянно и лихо. По винтику перебрали и выверили все узлы и линии, сразу же приноравливая, приспосабливая их к работе в местных условиях. Сперва Александр Дмитриевич вырывался хоть на час, чтоб добежать до столовки и наскоро пообедать. Потом стал носить еду с собой.
Заводские чертежи нужно было серьезно корректировать. Снижатели оказались несовершенными, работали несинхронно. Вместо одного станка для обработки торцов сразу поставили два, чтобы одновременно обрабатывать торцы труб с обеих сторон. И многое, многое другое пришлось доделывать, переконструировать, совершенствовать, чтобы оживить, наконец, БТС. И все в полевых условиях, вручную.
Прошло два месяца. Но день пуска БТС все отодвигался. Гуще и громче становился рой голосов, недовольных Козловым. Сомневались. Ждали. Насмехались.
Как-то на БТС заглянул Профессор – так заглазно называли здесь этого опытнейшего сварщика-аса, у которого в свое время многому научился и сам Козлов, а потом, освоившись с северными условиями, бросил вызов Профессору, вступил с ним в яростный, непримиримый поединок и блистательно выиграл его. Но Профессор не отказался от своих правил, не отступил от своей «методы», лишь попятился чуть, затаился, выжидая «свой час», и вот теперь, предвидя неизбежный скорый крах выскочки Козлова, явился на БТС.
Худущий, с синими полукружьями подглазин и пугающе темными провалами ввалившихся, заросших щетиной щек, Александр Дмитриевич поднял на Профессора покрасневшие глаза, поймал мстительно-торжествующий взгляд и снова склонился над механизмом.
– Колдуешь? – с деланным спокойствием и даже заинтересованностью спросил Профессор.
– Угу, – безразлично прогудел Козлов.
– Пока вы с этим гробом возитесь, можно было наварить...
– Пустим – наверстаем.
– Не пустишь, – жестко и непререкаемо, как приговор, произнес Профессор. – И хорошо, что не пустишь. От всех твоих новшеств нам, сварщикам, никакой радости.
Резко выпрямился Козлов и, глядя прямо в жалящие глаза Профессора, хрипловатым от волнения голосом медленно, тяжеловесно проговорил:
– Кабы твоя личная радость с нашей общей, с государственной, радостью бок о бок, в одной упряжке, ты бы такое не высказал. Опомнись! Оглянись. Пожалей доброе имя свое. Пощади рабочее звание.
– В газетку тебе надо, Козлов. Статейки пописывать. Можно и в пропагандисты: ты же партийный... – Он нарочно исковеркал слово и выговорил его с этакой нарочито глуповатой неприязнью.
– Ступай-ка ты отсюда, – тихо и безнадежно, оттого оглушительно сказал Козлов. – Твое время прошло, Профессор. Жизнь переменилась. И люди – не те. Все другое, кроме тебя. Не чуешь разве?
Побагровело лицо Профессора, ярость исказила, перекосила его. Глухо выругавшись и плюнув зло под ноги, Профессор зашагал прочь...
БТС все-таки пустили, наладили, вывели на режим, и Козлов с бригадой сварили на ней 56 километров плетей – более половины всего, что сделало управление.
3
Надымский трест Севертрубопроводстрой главным образом сооружает трубопроводы диаметром 1420 миллиметров. По этим гигантским многосоткилометровым стальным подземным тоннелям под огромным давлением идет тюменский газ на Урал, в Москву, за рубеж. И малая, крохотная неточность в сварке может обойтись государству в миллионы рублей. Вот почему каждая одиннадцатиметровая труба имеет свой паспорт: номер, вес, длина, диаметр, толщина стенок. Каждый сваренный стык проверяется не на слух, не на глаз и даже не на ощупь, а с помощью рентгеновского снимка. Каждый стык!
Электросварщик – самая почетная и значимая профессия среди строителей трубопроводов. Далеко не всякий сварщик может варить трубу. И в Севертрубопроводстрое есть сварщики, которые по 10 – 15 лет варят металлоконструкции, но трубу варить не могут, не получается. Воротясь из отпуска, электросварщик никогда не встанет сразу к трубе, сперва войдет, как говорят, в форму, а уж потом... Особенно сложна «потолочная сварка», когда шов над головой сварщика, и добротно сварить его, не уронив металл, – это подлинное искусство.
Сварщик – это первая скрипка в многотысячном оркестре трубостроителей. И понятна и оправдана та настороженность, с которой сварщики принимают в свой клан новичка.
Зная это, Козлов нимало не обиделся на то, как встретили его, новичка, прославленные мастера огненного шва, когда, став новоиспеченным надымчанином, он впервые пришел в бригаду к опытнейшему сварщику- асу, которого все почтительно называли «Профессором». То и дело Козлов видел рядом словно ненароком замешкавшегося товарища, а то и самого бригадира – Профессора, или главного сварщика управления, ловил на себе их пытливый, настороженный взгляд и делал вид, что не замечает любопытных.
Нет, они не злорадствовали по поводу ошибок новичка, охотно советовали, вносили северную поправку в немалый опыт Козлова, поддерживали, заступались, помогали. И скоро Александр Дмитриевич вышел на бригадную норму, сварив за смену шесть плетей.
– Вот так и держи, – сказал ему Профессор и подал руку, как равному...
Признание товарищей – самая высокая, самая дорогая награда рабочему. Сощурив в улыбке светлые, голубовато-серые глаза, Козлов доверительно и вместе с тем проникновенно сказал:
– Шесть плетей – не предел. Это я точно тебе говорю. И докажу... вскорости. Можно и девять, и десять варить. Главное – непроизводительные прострелы во времени свести на нет. И я надумал, как это сделать. Слушай...
По натуре своей Козлов был творцом. Он легко увлекался идеей, быстро вспыхивал, зажигая и увлекая других. И сейчас, увлеченно заговорив о путях более экономного и результативного расходования рабочего времени, Александр Дмитриевич не приметил, как посуровел лик Профессора, а его внимательный, из-под прищура взгляд налился отчужденностью. Но он не прервал Козлова и, лишь когда тот выговорился, Профессор стал ронять тяжелые фразы:
– Извилины у тебя в порядке. И хлеб ты не задарма ешь. Рад... – Выдержал небольшую паузу. – Верно ты сказал: можно девять и даже двенадцать плетей сварить. И ты, и я, и вот он – запросто сделаем. А зачем?
Беспомощно захлопал длинными выгоревшими ресницами Козлов.
– Как «зачем»? Да ведь производительность...
– Ты только ступил на Север, а мы тут вот так... – оттопыренным большим пальцем правой руки Профессор чиркнул себя по лбу, по-над бровями. – Пару лет назад добрый сварщик получал здесь две с половиной тысчонки в месяц да еще харч бесплатный на трассе. Теперь полгоры – потолок. И это все твоя производительность постаралась...
– Но если время и силенки позволяют... – сраженный неожиданной речью Профессора, неуверенно начал Козлов.
– Тебе позволяют, другому нет. А норму-то всем по тебе обкарнают. Это у нас живехонько...
– Не пойму тебя, – вконец смешался Козлов. – Ты же бригадир, отменный мастер. Я видел, как ты работал под огнем, – залюбуешься!..
Профессор поморщился от похвалы. Кто же в Надыме не знал, что он – лучший, непревзойденный сварщик, за то и кличут его так. Зато как прорыв, так с поклоном к нему – сам начальник управления. И все делают возможное и невозможное, чтобы получилась у Профессора его минимальная полсотня за рабочий день. Когда-то, совсем недавно, в таких критически авральных случаях Профессор сквозь зубы цедил небрежно: «Сотню на день, и будет сделано, начальник». И ему платили сотню, а он делал. Благодаря таким вот Козловым пришлось до середины попятиться. Но уж от половинного-то рубежа он не отступит ни шагу! Потому, не дослушав Козлова, Профессор резко, даже грубо спросил:
– Ты зачем приехал на Север?
– Р-работать, конечно...
– Работать и заработать, – уточнил Профессор, нажав на приставку «за».
– Н-ну... Само собой...
– Вот и зарабатывай. Придет черед, без тебя норму подымут. Усек? А время лишнее... Ты вот шахматами, говорят, увлекаешься. Можно турнирчик сообразить. Не то в картишки с ребятами. Иль на рыбалку. Словом, кончил дело – гуляй смело. И завязали об этом. Понял?
И в этом «понял» Козлову почудились и вызов, и угроза, и насмешка, и, окончательно сбитый этим с толку, он долго молча глядел в прямую, жесткую, несгибаемую спину уходящего Профессора.
На другой день Козлов сварил девять плетей. Через неделю – десять. Наверное, он вскоре переступил бы и этот рубеж, если бы не захлестнула его идея труборезной машины...
Изобретательство – главный движущий стержень в жизни Козлова. Суметь самостоятельно рассчитать и выразить в чертеже свою задумку – это желание заставило тридцатилетнего Козлова – еще до Надыма – прийти в школу, где училась его старшая, Людмилка, и, страшно смущаясь, краснея и переминаясь с ноги на ногу, уговаривать директора, чтобы разрешил великовозрастному пятикласснику экстерном сдать за восьмилетку. Потом он заочно окончил техникум.
В Надым Козлов приехал уже патентованным изобретателем, автором пескоструйного пистолета для очистки металлической поверхности и автором вращающихся роликов опоры, которые впоследствии явились решающим звеном в конструкции установки для поворотной сварки: ПАУ-1001 (она ныне – непременная составная часть технической вооруженности сварщиков-трубостроителей всей страны).
Только Ольга Николаевна доподлинно знала, какой ценой дались мужу и эти изобретения, и многие очень интересные и ценные рационализаторские предложения и усовершенствования. Надо было, не бросая основной работы, выношенную, выстраданную идею превратить в расчет, потом в чертеж, потом материализовать в готовый, действующий прибор или механизм. И все это – вручную, своими силами, изыскивая, покупая, выпрашивая нужные материалы и детали.
До сих пор трубу резали вручную, по шаблону, причем делать это мог далеко не каждый сварщик, а лишь мастер высшего класса, да и у того не всегда получалось как надо. Задуманная Козловым труборезная машина до предела упрощала процесс, практически исключала возможность брака.
Он по-прежнему ежедневно варил по десять плетей вместо «застолбленных» шести «профессорских». Для этого пришлось спрессовать рабочий день и, как говорится, вкалывать от звонка до звонка. А по ночам, вместо отдыха, он сидел, согнувшись, над листом и чертил, перечерчивал, стирал и снова вычерчивал узлы и детали будущей труборезной машины.
– Брось ты, Саша, свою машину, – не раз просительно заговаривала жена. – Живи, как все...
– Что значит, «как все»? – и требовательно прикипал взглядом к темным, восточного разреза глазам жены.
– Не две жизни тебе отпущено. На работе в полтора раза больше других варишь, и еще эта труборезная... – Заметив, как дрогнуло, наливаясь белизной, лицо мужа, спешила отступить. – Да изобретай ты, изобретай. Разве я не понимаю? Разве я против? Только нельзя же так-то мордовать себя... – Голос у нее начинал дрожать. – Ты ведь у меня один....
Он виновато ласкал, успокаивал жену, рассказывал что-нибудь смешное, обещал не спешить, не загонять себя. Обещал – и не делал: не мог.
Как радовались они, когда сделанная им вручную, на ощупь, на глазок труборезная машина прекрасно прошла испытание!
– Еще один козырь Профессора побили, – говорил он жене, – Теперь любой сварщик может преспокойно резать под любым углом. Завтра чертежи на визу Владимиру Михайловичу и – в главк. А оттуда на завод...
Владимир Михайлович встретил Козлова сухо, с какой-то необъяснимой, обидной настороженностью. Даже сесть забыл пригласить. Взял чертежи, долго их исследовал и, наконец, изрек с недоброй затаенной ухмылкой:
– Та-ак. Значит, изобрел? Надумал переворот в трубостроительстве совершить? Сперва – норму под каблук. Всем по носу! И товарищам, и кто над ними. Теперь вот...
– Разве труборезная машина не нужна?
– Очень нужна. Сверх всякой меры.
– Тогда что же...
– Ты торопыга, Козлов. Вот эту деталь, по-моему, надо облегчить, – обвел кружочком на чертеже непонравившуюся деталь. – Доводи, приноси, подпишу...
Недобрый осадок остался от этого разговора на душе Козлова. Но душа душой, а дело делом. И он выполнил пожелание Владимира Михайловича и снова явился к нему с новым чертежом.
– Уже? – изумился Владимир Михайлович, беря чертеж. – Так-так... Опробовал?
– Опробовал. Порядок.
– Лучше теперь? – и напрягся, ожидая ответа.
Надо было улыбнуться, сказать прочувствованно:
«Да. Намного лучше. Спасибо за совет и помощь. Век не забуду...» – или что-нибудь другое, подобное. А еще бы лучше завершить излияние признательности предложением поставить фамилию Владимира Михайловича рядом с фамилией изобретателя. А Козлов:
– Нет. Не лучше. Зря только время потратили.
Дрогнуло лицо Владимира Михайловича, и заструились по нему мрачные тени.
– Ну-ну, ну... И все-таки... Придется тебе переделать еще вот этот узел...
– Зачем? – угрюмо спросил Козлов, а в голосе, в глазах его проглянула обида.
– Ты – изобретатель, тебе видней зачем. Подумай. Не додумаешься – приходи, посоветуемся.
Разгневанный Козлов кинулся к инженеру БРИЗа, но тому уже успел позвонить Владимир Михайлович, и штатный покровитель изобретателей встретил творца труборезной машины более чем холодно: сбивчивую, жаркую речь Козлова слушал вполуха, то и дело названивая куда-то по телефону. А когда Козлов «излил душу», «шеф изобретателей» сказал:
– Думаю, надо прислушаться к совету Владимира Михайловича.
– Но ведь машина работает. Вы же видели. Отлично работает.
– Если на клетке осла написано «слон», не верь своим глазам. Слыхал такое?..
Тогда Козлов кинулся за поддержкой к вышестоящему начальству, к самому Льву Николаевичу. Но тот и слушать не стал.
– Машины и без тебя есть кому изобретать. Лучше думай, как качественно варить, – пророкотал Лев Николаевич, глядя поверх головы Козлова.
– Разве я плохо варю?
– Во всяком случае, не со Знаком качества.
– Неправда!
– Значит, я болтун, а ты – никем не понятый праведник?
– Я – коммунист! – выкрикнул Козлов.
– И я не эсер. Ха-ха-ха!
Тут в напряженном, напруженном до предела психическом механизме Козлова что-то беззвучно лопнуло, и, более не управляя собой, он выкрикнул неожиданно даже для себя:
– Вы просто чинодрал! Бюрократ!
Опомнился от собственного крика, ужаснулся случившемуся и стремительно выскочил из кабинета...
Три дня спустя перед ошеломленным Козловым положили рентгеновские снимки двух якобы им сваренных стыков и оба – с браком. Это была подделка, подлая и гнусная. Но попробуй докажи это, если от бригадира до высокого начальства все не чаяли, как бы поскорее избавиться от настырного, неугомонного изобретателя, «срывающего» привычные нормы, мешающего им жить по-старому...
Его отстранили от работы, громко, на все управление ославили бракоделом.
В небольшую, веселую и дружную семью электросварщика пришла лихая черная беда. Дочери отводили глаза от отца. Между собой разговаривали вполголоса, старались пореже выходить из своего полубалка. Ольга Николаевна поддакивала, потакала мужу, как безнадежно больному, и потихоньку начала готовиться к отъезду...
– Ну что, новатор-трансформатор, – затая издевку, деланно веселым, дружелюбным тоном сказал Профессор. – Жаль с тобой расставаться, а ничего не поделаешь. Придется тебе вместо трубы металлоконструкции варить. Остынешь немножко, поймешь, что к чему, – приходи, приму...
– Не приду. И металлоконструкции варить не буду, – в тон Профессору, так же негромко и вроде бы миролюбиво, ответил Козлов. – В деревне у нас говорили: «Хлюзда на правду выведет». Попомни меня, Профессор, и года не пройдет, как норма на сварке подскочит раза в два – минимум!
– Благодаря твоим изобретениям? – подкусил Профессор, взглядом давя ненавистного человека.
– Не я, так другие сковырнут тебя с твоей любимой житейской кочки. Эх ты! И слепому видно: чем ниже производительность, чем больше трудностей у треста – тем тебе ловчее своим козырем ходить: вышибать по сотне за день...
– Вали отсюда! – взревел Профессор. – Катись! Таким чистоплюям юродивым на Севере делать нечего...
И первым, поворотясь круто, ушел, свирепо топоча сапогами...
– Проштрафился – искупай вину делом, не болтовней, – грубо оборвал Козлова Лев Николаевич.
Владимир Михайлович с Козловым вовсе не стал объясняться. Зато руководителей близлежащих управлений обзвонил, упредил, чтобы ни в коем разе не привечали у себя «выскочку и смутьяна, неумеху и бракодела» Козлова.
– Погоди, погоди, что-то я слышал о нем… – с трудом дослушав длинную, гневную, обвинительную речь Владимира Михайловича, сказал главный инженер соседнего СМУ-5 Иван Григорьевич Дорошенко. – А-а, вспомнил. Он, говорят, труборезную машину изобрел.
– Этот арап чего хочешь изобретет. Авантюрист и склочник! Не желаешь себе беды – гони его сразу. По-дружески советую...
Не привык Дорошенко чужим аршином людей мерить. И к похвале, и к хуле относился одинаково настороженно. Верил больше себе, личным наблюдениям, личному деловому знакомству. Как вокруг ни расхваливали Профессора, какими высокими званиями ни венчали этого виртуозного, блистательного сварщика, а Дорошенко, приглядевшись к нему, заявил: «Ненадежный». – «Это почему? – изумился один из руководителей. – Да будь у нас все такие сварщики...» – «Будь у нас все сварщики, как Профессор, мы б давно без штанов ходили, и стали бы наши трубопроводы золотыми». – «М-мо-жет быть, – чуть смутился оппонент. – Но почему не надежный?» – «Он как надломленная трость, – ответил Дорошенко. – В трудный момент обопрись на нее, она – хрусть и острием в руку».
...Только положил Дорошенко трубку, закончив неприятный, долгий разговор с Владимиром Михайловичем, как на пороге появился Козлов.
– Проходи, садись, Александр...
– Дмитриевич.
Козлов тяжело сел.
Какое-то время мужчины молча разглядывали друг друга. Открытое лицо, внимательные, распахнутые светлые глаза, легкая, подобранная фигура – все в пришельце показалось Дорошенко добропорядочным и не вызывало неприязни.
– Знаю, зачем пришел, – сказал Дорошенко.
– Тем лучше. Не надо тары-бары разводить, время тратить.
– Плохо о тебе говорят.
– Не по наговорам человека ценят, по делам...
– Делами тебя и бьют.
– А вы сами поглядите. Тогда и решите: делами или словами бьют меня...
– Добро. Поехали к Дидуку.
Прославленный мастер-бригадир Борис Дидук тоже был достаточно наслышан о Козлове, однако ничем не выдал этого. И в ответ на представление Дорошенко: «Вот, Борис, привел тебе нового сварщика», бригадир сказал:
– Пускай одну плеть сварит. Поглядим.
Козлов варил, а Дидук с Дорошенко стояли подле. Ни глаз мастера, ни рентгеновский глаз не обнаружили изъяна в швах Козлова.
– Беру в свою бригаду, – тут же решил Дидук.
– Удачи, Саша. – Дорошенко стиснул руку Козлова, а в это время в кабинете Дорошенко томились в ожидании хозяина сам Лев Николаевич с Владимиром Михайловичем.
– Что стряслось? – весело спросил Дорошенко, догадываясь о причине нежданного визита.
Предчувствие не обмануло. Прослышав, что он увез Козлова в бригаду Дидука, бывшие начальники опального изобретателя ринулись защищать честь своего мундира. Тут и произошел между ними и Дорошенко незабываемый, жесткий и прямой мужской разговор...
4
С тех пор, как говорят, утекло много воды. Козлов стал признанным мастером-бригадиром. «Золотая голова» – называет его Дорошенко. Чертежи труборезной машины Козлова ушли на завод. Недавно Александр Дмитриевич разработал и защитил технологию внутреннего автоматического подвара. Прежде это делали вручную. Стоит сварщик и, задыхаясь от дыма и гари, по сути вслепую, делает внутреннюю подварку шва.
Идею внутреннего автоматического подвара одобрили далеко не все и вовсе не сразу. «Опять срежут расценки», – ворчали некоторые сварщики. «Мало радости технологию менять на ходу», – не скрывали неудовольствия отдельные специалисты. Но главный сварщик управления Панченко решительно и сразу поддержал Козлова. И вот уже новый прием вошел в производство, пустив прочные и крепкие корешки.
Сейчас в бригаде Козлова электросварщики варят уже по 17 плетей. А мастеру опять мало. Он рассчитывает довести выработку до... 64 стыков!
– И это мы сделаем на Тром-Егане, – говорит мастер. – Сейчас нас крепко поддерживают. Только думай, шевели мозгами. И двигай, двигай дело вперед. Сейчас вот закончил заявку на изобретение о перевозке пригрузов. Жду не дождусь труборезной машины с завода. На Тром-Егане она нам очень сгодится...
На Тром-Егане...
РАССКАЗЫВАЕТ АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ КОЗЛОВ:
– Я вам так скажу, да вы это и сами видите: в балке, конечно, не рай, но жить можно. Мы теперь вдвоем с женой остались, дочери разлетелись: старшая – в Тюменском индустриальном, на мою дорожку выходит, будет трубопроводы строить, младшая – в Красноярске учится. А вот когда мы все вместе почти год в полубалке ютились, шесть квадратов на четверых и все взрослые – мало радости. Да еще балок попал дырявый, с неба течет – с потолка капает... У дочерей была двухъярусная кровать и у нас с женой – двухъярусная. По очереди ложились. По очереди вставали. Когда получили наконец целый балок – конца радости не было. И нам и дочкам – по полбалка...
Квартиру мне здесь дали бы. Предлагали. А зачем? Еще неделя-две – и заберу свою Ольгу да в Тром-Еган, на трассу. Сложим пожитки в одну половину балка, а другую кто-нибудь займет – тут с жильем, сами знаете...
В Тром-Еган никак не меньше чем на год. А то и на два. Там наш трест будет строить участок газопровода Комсомольское – Челябинск.
Я только-только из Тром-Егана. Думал, знаю Сибирь: поколесил по ней досыта, повидал немало, но такого простора, красоты такой, как в Тром-Егане, не видывал. Одно слово – тайга. По всей будущей трассе – ни жилья, ни дорог, ни тропинок, глухомань нетронутая, как в сказке.
В январе нас туда забросили. На вертолете. Потом вагончик кинули. И мы там до самого лета восьмером. Стеллажи поворотной сварки готовили. Дело это только на поглядку простым кажется. Надо, чтоб склад оказался под боком. И чтоб выход на трассу был. Да еще ветреную сторону надо нащупать, да так расположить стеллажи, чтоб большую часть года ветерок-то в спину. В сварке нет мелочей. Тут как в хирургии: ошибся – не переиграть...
Труба, хоть и из стали, а живая. Ее чувствовать и слышать надо. Когда автоматом варишь – все на слух. Не прожег ли, не переусердствовал ли? Варишь и слушаешь, как огонь со сталью разговаривает. Нельзя, чтоб они ссорились. В лад надо. Когда огонь и металл вместе – вот это силища. Все-таки Прометей непременно был. Если ж его и придумали – правильно сделали...
Мы не боги. Понимаю. Не заношусь. Но когда в твоей руке рождается пламя – всемогущее и яростное, но подвластное тебе, только тебе, – это, я вам скажу, настоящее счастье и есть...
Бывает, ослабнешь душой или недуг какой прихватит, тоскливо и одиноко станет и даже безнадежно. А возьмешь в руку держак электрода или сварочный аппарат, высечешь из них живую, бунтующую, неукротимую струю огня – и разом полегчает на душе, окрепнет, нальется силой одрябшее тело. А когда заструится по желобу шва кровавая змейка расплавленной стали, готовая вот-вот спрыгнуть с тела трубы, юркнуть в снег, и ты, карауля это «вот-вот», замрешь всем существом своим, слушая, как шуршит, скользя по стали, огневка, как тихонько похрустывает, покряхтывает металл, и
сдерживаешь, не позволяешь упасть даже единой огненной капле, – вот тогда все беды и заботы земные отлетают, ты как бы сливаешься с пламенем, становишься частью его и тоже плавишь, мягчишь и кромсаешь стальную твердь, властвуешь над ней... Это ни с чем не сравнимое, неизбывное чувство собственного всесилия, всевластия над огнем и металлом – самое дорогое, что дарует человеку огненная профессия электросварщика...