Ветка полыни
К. Я. Лагунов
ПОД СТАРЫМ ТОПОЛЕМ
Серые редкие сумерки вдруг загустели, и сразу стало темно. На черном небе засветились яркие, крупные звезды. Они висели над головой так низко, что, казалось, с любой крыши их можно достать руками. Со стороны невидимых в ночи гор примчался ветерок и разворошил верхушки задремавших деревьев. Их шорох походил на короткие, глубокие вздохи. Они отзвучали, и снова стало тихо. Только старый тополь что-то сонно бормотал над головой.
Тополь рос в центре небольшого, но густого сквера, раскинувшегося под окнами родильного дома. Под тополем стояла полукруглая деревянная скамья, засиженная до блеска.
Я сидел на этой скамье, лениво курил и ни о чем не думал. Над моей головой по-стариковски беззлобно и беспричинно ворчал и ворчал тополь. Я смотрел на звезды, слушал черную тишину ночи, и мне было очень хорошо.
Вдруг гулко, как выстрел, хлопнула парадная дверь роддома. Я вздрогнул, прислушался и сразу услышал шаги двух человек. Один шел тяжело и редко, шаркая подошвами по асфальту. Другой – торопливо. Судя по дробному стуку каблуков, это была женщина.
Они остановились в двух шагах от меня. Чиркнула спичка. Раз, другой, третий. Хрустнула коробка, и снова – чирк, чирк. И вот вспыхнул крохотный огонек, послышался глубокий вдох. И снова стало очень тихо. Я напряг зрение, но сквозь кусты ничего не увидел, кроме трепетного мерцания горящей папиросы.
– Ну, что ты, Петюша, задумался? Идем, – ласково позвала кого-то невидимая мне женщина.
– Слушай, – голос у него был хриплый, напряженный. – Я все знаю. А сюда ходил, передачки носил из жалости, чтобы тебе перед другими не стыдно было.
– Что ты говоришь... – слабо выкрикнула она, и мне представилось, что в это мгновение женщина покачнулась, как от удара.
– И сейчас за тобой пришел от жалости, – будто не слыша ее, ожесточенно говорил он. – Днем бы не пришел. Соврал заведующей, что весь день пробуду в рейсе. Она разрешила... Вот и пришел...
– Петенька, – простонала женщина.
– Не тронь меня, – с глухим бешенством прохрипел он. – Иди к нему.
– Петя. Милый. Постой. Опомнись. Одумайся. Да ты постой. Ну, послушай, – бессвязно и торопливо выкрикивала она рвущимся голосом. – Ведь твой ребеночек. Честное слово. Да ты взгляни на него. Копия. Как две капли воды. Твой он... Ну, постой, погоди... Виновата я. Ударь за это, побей, убей, а ребеночек твой.
– Уйди!
Она не уходила. Тогда ушел он.
Его шаркающие, тяжелые шаги заполнили своим шумом весь переулок.
– Петя!! – захлебываясь рыданиями, несколько раз крикнула она вслед ему. Он не остановился и, видимо, даже не оглянулся.
Плача и причитая, она ушла в противоположную сторону.
Подождав немного, я вышел из сквера и медленно побрел домой. Впереди на тротуаре показался бегущий мне навстречу человек. Он бежал, спотыкаясь, нелепо размахивая руками. И глухо, с надрывом кричал:
– Валя! Валька!
Это был он.
К. Я. Лагунов
ПОД СТАРЫМ ТОПОЛЕМ
Серые редкие сумерки вдруг загустели, и сразу стало темно. На черном небе засветились яркие, крупные звезды. Они висели над головой так низко, что, казалось, с любой крыши их можно достать руками. Со стороны невидимых в ночи гор примчался ветерок и разворошил верхушки задремавших деревьев. Их шорох походил на короткие, глубокие вздохи. Они отзвучали, и снова стало тихо. Только старый тополь что-то сонно бормотал над головой.
Тополь рос в центре небольшого, но густого сквера, раскинувшегося под окнами родильного дома. Под тополем стояла полукруглая деревянная скамья, засиженная до блеска.
Я сидел на этой скамье, лениво курил и ни о чем не думал. Над моей головой по-стариковски беззлобно и беспричинно ворчал и ворчал тополь. Я смотрел на звезды, слушал черную тишину ночи, и мне было очень хорошо.
Вдруг гулко, как выстрел, хлопнула парадная дверь роддома. Я вздрогнул, прислушался и сразу услышал шаги двух человек. Один шел тяжело и редко, шаркая подошвами по асфальту. Другой – торопливо. Судя по дробному стуку каблуков, это была женщина.
Они остановились в двух шагах от меня. Чиркнула спичка. Раз, другой, третий. Хрустнула коробка, и снова – чирк, чирк. И вот вспыхнул крохотный огонек, послышался глубокий вдох. И снова стало очень тихо. Я напряг зрение, но сквозь кусты ничего не увидел, кроме трепетного мерцания горящей папиросы.
– Ну, что ты, Петюша, задумался? Идем, – ласково позвала кого-то невидимая мне женщина.
– Слушай, – голос у него был хриплый, напряженный. – Я все знаю. А сюда ходил, передачки носил из жалости, чтобы тебе перед другими не стыдно было.
– Что ты говоришь... – слабо выкрикнула она, и мне представилось, что в это мгновение женщина покачнулась, как от удара.
– И сейчас за тобой пришел от жалости, – будто не слыша ее, ожесточенно говорил он. – Днем бы не пришел. Соврал заведующей, что весь день пробуду в рейсе. Она разрешила... Вот и пришел...
– Петенька, – простонала женщина.
– Не тронь меня, – с глухим бешенством прохрипел он. – Иди к нему.
– Петя. Милый. Постой. Опомнись. Одумайся. Да ты постой. Ну, послушай, – бессвязно и торопливо выкрикивала она рвущимся голосом. – Ведь твой ребеночек. Честное слово. Да ты взгляни на него. Копия. Как две капли воды. Твой он... Ну, постой, погоди... Виновата я. Ударь за это, побей, убей, а ребеночек твой.
– Уйди!
Она не уходила. Тогда ушел он.
Его шаркающие, тяжелые шаги заполнили своим шумом весь переулок.
– Петя!! – захлебываясь рыданиями, несколько раз крикнула она вслед ему. Он не остановился и, видимо, даже не оглянулся.
Плача и причитая, она ушла в противоположную сторону.
Подождав немного, я вышел из сквера и медленно побрел домой. Впереди на тротуаре показался бегущий мне навстречу человек. Он бежал, спотыкаясь, нелепо размахивая руками. И глухо, с надрывом кричал:
– Валя! Валька!
Это был он.