Ветка полыни
К. Я. Лагунов
ЭХО
Глянешь со стороны, как Родион Петрович широко и твердо шагает по улице, как легко и ловко управляется с большим и сложным комбайном, и никогда не подумаешь, что на обеих ногах у него протезы.
Не сразу и не легко приручил Родион Петрович свои протезы. Ведь протез есть протез. Кожа, дерево и металл. Их не оживишь. Но Родион Петрович оживил. Упрямый мужик. Еще до войны, когда молодого Родиона избирали председателем, колхозный кузнец сказал о нем: «Покрепче железа будет».
И все-таки протезы нет-нет да и напоминали о себе строптивому хозяину. Чаще всего это случалось в страду. За долгий жаркий день вымотается любой здоровый человек. Что же и говорить тогда о человеке без ног?..
Но даже в самую горячую пору страды редко выпадали такие деньки, как сегодняшний.
С утра поломался комбайн, и они с помощником провозились почти до полудня, отыскивая и устраняя поломку. А потом, чтобы выполнить дневное задание, им пришлось припоздниться.
Только в десятом часу вечера Родион Петрович приехал домой. Остановив мотоцикл у калитки, он долго неподвижно сидел в седле, расслабив натруженные мышцы. Все тело было налито чугунной усталостью. Ноги ныли и горели, будто их настегали крапивой.
Войдя во двор, Родион Петрович невольно зажмурился от нестерпимо яркого света. В дальнем углу двора, под вишней, стоял стол, а над ним пылала двухсотсвечовая электролампа.
Возле стола сидел единственный сын Родиона Петровича, четырнадцатилетний Степка. На коленях у Степки – баян, на столе перед ним – ноты. Месяц назад в колхозе открылась музыкальная школа, и Степка оказался в числе ее первых учеников.
Увидев отца, Степка еще ниже склонился над нотами и так старательно растянул меха баяна, что его голоса, наверное, стали слышны на том конце улицы.
«Ишь, как старается, – радостно подумал о сыне Родион Петрович. – Мы в его годы и балалайки в руках не держали, а он уже на баяне по нотам наигрывает».
Поставил мотоцикл под навес, скинул рубаху и, тяжело ступая, раскорячисто пошел к умывальнику. На ходу спросил сына:
– Мать дома?
Тот ответил не сразу. Доиграл такт до конца и, приглушив баян, сказал:
– Ушла в сельпо за керосином.
«Мог бы и сам сходить», – хотел сказать Родион Петрович, но сдержался, вспомнив недавний разговор с женой.
– Балуем мы его, – сказала тогда жена о сыне. – У других дети-то в эти годы не хуже мужика с любым делом управляются. А наш только и умеет на фотоаппарате щелкать да велосипед крутить.
– Будет ворчать, – сердито прикрикнул тогда на жену Родион Петрович. – Не велико счастье сызмальства в назьме ковыряться. Хватит и того, что мы с тобой рук от земли никак не отмоем. Пусть к культуре привыкает, а мы уж как-нибудь и за него отработаем.
– Праздная жизнь, как ржа, разъедает душу, – уперлась жена. – Без труда настоящего человека не вырастишь.
– Мы за то и воевали, чтоб нашим детям беззаботно жилось, – закипятился Родион Петрович. – Еще успеет, наработается.
– Спохватишься потом, да поздно будет, – и жена ушла, в сердцах хлопнув дверью.
Вспомнив этот разговор, Родион Петрович поморщился и, поборов усталость, проворно зашагал к рукомойнику. Воды в нем не оказалось. Ведра тоже были пустые. Надо было идти за водой, но проклятые ноги не на шутку разболелись, и идти никуда не хотелось.
«Пошлю Степку. Пусть промнется», – решил Родион Петрович и, взяв ведро, повернулся к сыну. Тот медленно тянул меха баяна, старательно выговаривая при этом: «раз и, два и...»
Родион Петрович вздохнул и пошел за водой.
Минут через пятнадцать он вернулся с полными ведрами. Степка по-прежнему пиликал на баяне.
Посреди двора Родион Петрович поскользнулся на арбузной корке и, выругавшись, упал, опрокинув на себя оба ведра.
Мокрый, грязный и злой, поднялся он с земли и вдруг услышал за спиной приглушенный звук, похожий на всхлипывание.
Зажав ладонью рот, Степка смотрел на отца и задыхался от смеха.
К. Я. Лагунов
ЭХО
Глянешь со стороны, как Родион Петрович широко и твердо шагает по улице, как легко и ловко управляется с большим и сложным комбайном, и никогда не подумаешь, что на обеих ногах у него протезы.
Не сразу и не легко приручил Родион Петрович свои протезы. Ведь протез есть протез. Кожа, дерево и металл. Их не оживишь. Но Родион Петрович оживил. Упрямый мужик. Еще до войны, когда молодого Родиона избирали председателем, колхозный кузнец сказал о нем: «Покрепче железа будет».
И все-таки протезы нет-нет да и напоминали о себе строптивому хозяину. Чаще всего это случалось в страду. За долгий жаркий день вымотается любой здоровый человек. Что же и говорить тогда о человеке без ног?..
Но даже в самую горячую пору страды редко выпадали такие деньки, как сегодняшний.
С утра поломался комбайн, и они с помощником провозились почти до полудня, отыскивая и устраняя поломку. А потом, чтобы выполнить дневное задание, им пришлось припоздниться.
Только в десятом часу вечера Родион Петрович приехал домой. Остановив мотоцикл у калитки, он долго неподвижно сидел в седле, расслабив натруженные мышцы. Все тело было налито чугунной усталостью. Ноги ныли и горели, будто их настегали крапивой.
Войдя во двор, Родион Петрович невольно зажмурился от нестерпимо яркого света. В дальнем углу двора, под вишней, стоял стол, а над ним пылала двухсотсвечовая электролампа.
Возле стола сидел единственный сын Родиона Петровича, четырнадцатилетний Степка. На коленях у Степки – баян, на столе перед ним – ноты. Месяц назад в колхозе открылась музыкальная школа, и Степка оказался в числе ее первых учеников.
Увидев отца, Степка еще ниже склонился над нотами и так старательно растянул меха баяна, что его голоса, наверное, стали слышны на том конце улицы.
«Ишь, как старается, – радостно подумал о сыне Родион Петрович. – Мы в его годы и балалайки в руках не держали, а он уже на баяне по нотам наигрывает».
Поставил мотоцикл под навес, скинул рубаху и, тяжело ступая, раскорячисто пошел к умывальнику. На ходу спросил сына:
– Мать дома?
Тот ответил не сразу. Доиграл такт до конца и, приглушив баян, сказал:
– Ушла в сельпо за керосином.
«Мог бы и сам сходить», – хотел сказать Родион Петрович, но сдержался, вспомнив недавний разговор с женой.
– Балуем мы его, – сказала тогда жена о сыне. – У других дети-то в эти годы не хуже мужика с любым делом управляются. А наш только и умеет на фотоаппарате щелкать да велосипед крутить.
– Будет ворчать, – сердито прикрикнул тогда на жену Родион Петрович. – Не велико счастье сызмальства в назьме ковыряться. Хватит и того, что мы с тобой рук от земли никак не отмоем. Пусть к культуре привыкает, а мы уж как-нибудь и за него отработаем.
– Праздная жизнь, как ржа, разъедает душу, – уперлась жена. – Без труда настоящего человека не вырастишь.
– Мы за то и воевали, чтоб нашим детям беззаботно жилось, – закипятился Родион Петрович. – Еще успеет, наработается.
– Спохватишься потом, да поздно будет, – и жена ушла, в сердцах хлопнув дверью.
Вспомнив этот разговор, Родион Петрович поморщился и, поборов усталость, проворно зашагал к рукомойнику. Воды в нем не оказалось. Ведра тоже были пустые. Надо было идти за водой, но проклятые ноги не на шутку разболелись, и идти никуда не хотелось.
«Пошлю Степку. Пусть промнется», – решил Родион Петрович и, взяв ведро, повернулся к сыну. Тот медленно тянул меха баяна, старательно выговаривая при этом: «раз и, два и...»
Родион Петрович вздохнул и пошел за водой.
Минут через пятнадцать он вернулся с полными ведрами. Степка по-прежнему пиликал на баяне.
Посреди двора Родион Петрович поскользнулся на арбузной корке и, выругавшись, упал, опрокинув на себя оба ведра.
Мокрый, грязный и злой, поднялся он с земли и вдруг услышал за спиной приглушенный звук, похожий на всхлипывание.
Зажав ладонью рот, Степка смотрел на отца и задыхался от смеха.