Гришин = Возвращение = Клименко 06.08.2014





Александр ГРИШИН ВОЗВРАЩЕНИЕ





Из неопубликованного





_«БЫТЬ_НАЙДЕННЫМ_В_КАПУСТЕ_НЕ_ЗАЗОРНО...»_



Быть найденным в капусте не зазорно.
Но мама тоже может ошибиться.

Я думаю - меня на крыльях птица
в мир принесла из дали заозёрной,
заветерной, заснежной, запечальной,
заоблачной, замесячной, зазвёздной...

Я
    улечу
              осенней
                          ночью
                                  поздней,
                           уже
               не пряча
    крыльев
за плечами!




ПЕРЕУЛОК КУКУШКИ



Часовая кукушка
в деревянном дворце.
Выходила, старушка,
Покричать на крыльце.
Мол, лентяи, вставайте,
мать накормит борщом...
Я валялся в кровати,
время было ещё.
Что мне делать в такую
пору зимнего дня?

...Жаль, часы не кукуют,
а звонят у меня.




ДОМ СКАЗОЧНИКА



За занавеской жил он, пел и плакал,
и сказки говорил, шептал почти...
и Золушка вздыхала у печи,
и на мою подушку дождик капал,

и оживал сиреневый цветок
на одеяле, и в соседней зале
играл мой кот тихонько на рояле,
и такт отсчитывал его сапог.

Всё позади теперь. Всё было... было...
Весной я возвратился в старый дом
и слушал сказку женщины о том,
как весело она меня любила...




УЛИЦА ПЕРВОЙ ЛЮБВИ



Воспоминанье светлое моё,
мой светлячок, мерцающий
                                         в ночах...
Я помню только бантики её,
как бабочки, сидели на плечах.

Я помню только лёгкий бег её
по улице весенней и вдали -
прыжок... и отдаленье от Земли...
И путь в воспоминание мое.




 * * *



К окну подсолнухи прильнули,
припало небо со звездой,
как будто ждут - не заверну ли
к ним в гости на часок-другой,

как будто молят, мол, пожалуй,
мы ж как-никак, а земляки.
Любимая, зайдём, пожалуй,
Здесь недалёко. Пустяки!

Уже темно, уже прохладно.
Ну убери ладонь со лба.
Мы заплутали, слышишь. Ладо?
У них просторная изба

У них пахучая подушка.
А на коричневом суку
часы певучие - кукушка
считают вовремя «ку-ку».

Любимая, нам будут рады,
остудят лица в роднике,
дадут послушать серенады
на соловьином языке.

О, мы поймём, где заплутали!
Глянь, рядом, вот - подать рукой, -
- к окну подсолнухи припали,
прильнуло небо со звездой.




ЛЮБОВЬ



Любовь. Не окружай сияньем
своим, словно петлёй тугой.
Дай просеку воспоминаньям,
тропинку дай любви другой.

А нет - дай скорость для крушенья,
а нет - дай скорость виражу.
...Пока что я из окруженья
с потерями - но выхожу.




«ПРОСТИ МЕНЯ...»



Прости меня за то, что я вернусь,
войду в твою бессонницу некстати,
и с помощью твоей в твоей тетради
печальными словами обернусь.

А ты, к стиху, забывшись, обращаясь,
меня окликнешь - я не отзовусь.
Прости меня зато, что я вернусь
не возвращаясь...




ОКТЯБРЬ. ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ



Печаль лесов людской богаче
 печали. О, печаль лесов...
В ней что-то от любви без плача,
         и взрослых игр,
                  и детских снов,
                             и бесконечного доверья...

И все же в Пушкинских горах
мы все похожи на деревья...




Я ВЕРУ ПОТЕРЯЛ...



Я веру потерял -
в твоих глазах,
я радость потерял -
в твоих слезах,
я песню потерял -
мой лучший стих...
он утонул в потоке слов твоих,
я твердость потерял -
в твоей мольбе...

Зачем теперь
я все ищу в себе?..




СОЛОВЕЙ



В саду весеннем средь ветвей
 внезапно обнаружил
себя залетный соловей,
но утра не нарушил.

Я лист сорвал календаря
и - настежь дверь.
                 За дверью -
стояла чистая заря,
подернутая трелью.




«ЧЕГО ДРОЖИШЬ, ДУША...»



Чего дрожишь, душа, чего боишься,
бессмертная моя?
В кольце ракет,
нацеленных в меня,
чего таишься,
чего ты стонешь,
ты, которой нет?

Тебе ль, пустому месту,
убиваться?
Тебя ль, пустое место,
убивать?

И научили вакуум взрываться,
чтоб слов пустых не смел я повторять.




ПТИЧИЙ ЯЗЫК


I

Черта. Земля и небо. Далеко
там, за чертой, земле давно не спится,
там молния струится и змеится,
там людям и деревьям нелегко.

А к нам, сюда лишь редкая зарница
 впорхнет в просвет вечерних облаков,
здесь люди попивают молоко
за ужином - и их спокойны лица.

И только, вверх взлетевши высоко,
тот дальний мир оплакивает птица.


II

Я уходил, чтобы не возвратиться
и приходил, смущенный,
                        налегке,
я людям лгал от дома вдалеке
и дома - мол, иду, чтоб возродиться.

Но даже в самом дальнем уголке,
где доводилось мне остановиться,
я никогда не лгал молчащим птицам,
сидевшим на протянутой руке.

Теперь осталось только научиться
стихи писать на птичьем языке...




«Я В БУРЕ ПОСЕЛИЛ СЛОВА...»



_Я_в буре поселил слова -
и буря песней стала.
Траве отдал: «Бери, трава!» -
трава слова шептала.
А звонкие слова свои
я бросил птицам: «Нате!» -
их мне обратно соловьи
вернули на закате.
А лучшие свои слова
собрал и без печали
их вынес людям: «Это вам», -
и люди замолчали.




«ВСЕ СБЕРЕГУ...»



Все сберегу: и мимолетный взгляд,
и песню матери, и залетевший ветер,
газетный снимок, песню друга, вечер...
Всему, что было - нет пути назад.

Потом все уложу в десяток строк.
Когда-нибудь... А поздно или рано -
не от меня зависит... Выйдет срок -
и песня вдруг откроется, как рана...




ПОРА



Пора сбиваться в стаи,
пора,
        пора!
Прозрачней дали стали
и вечера.

Уже окрепли крылья,
и тешит мысль:
последнее усилье -
и можно ввысь!

Мы люди, а не птицы,
но есть родство!
Нам надо в стаи сбиться?
Не для того,

чтобы уйти парадом
в простор иной,
а чтоб держаться рядом
над Родиной.

Во времени осеннем
прощай, игра!
Скликаю поколенье:
пора,
       пора!













Из разных книг





_«МЫ_СТРОИМ_ДОМ...»_



Мы строим дом.
Отец фундамент роет.
Покрикивает:
                 «Санька, шевелись!».
И планы замечательные строит
на нашу замечательную жизнь.

Раствор мешаем,
кирпичи таскаем,
сколачиваем наскоро леса,
над стенами стропила поднимаем,
затягиваем туже пояса.

Зовут на пруд каникулы в разгаре!
Отнекиваюсь, не пускает дом.
Сегодня мать купила на базаре
кило картошки
Хо-хо-хо, живем!

Живем, пока в руках горит работа,
и трезв отец, и не хворает мать,
и не иссякла ссуда от завода!

...а дальше неохота вспоминать.




ПОПЫТКА УТЕШЕНИЯ



Плач соседки:
«Не хочу больше жить! не хочу больше
жить!..»
Что ты, Аннушка! Все забудется.
В безднах памяти боль заблудится.
Ты прости его, дурака, прости.
На все стороны отпусти-пусти.
А сама садись распашонки шить!..
«... не хочу больше жить! не хочу больше
жить!..».
Брось ты, Аннушка! Было б семечко –
времена врастут в наше времечко!
Не пристало нам вкруг себя порхать.
А кому тащить? А кому пахать?
А кому плечо подставлять плечу?
«не хочу больше жить! не хочу! не хочу!..

Знаешь, Аннушка, ведь и сам я тож
себе в пуп смотрел - до чего хорош!
Да лелеял боль, да вплетал в слова.
Однова живем! ан не однова...
Чтоб себя жалеть да себя любить -
не хочу больше жить!

«...не хочу больше жить...».




«МОРОЗНОГО ВОЗДУХА...»



Морозного воздуха полную грудь наберу,
глазами влюбленными вьюжную землю окину,
но прежде, чем выполнит слово свое на миру,
увижу рябину,
                   как пламя,
летящее косо по склону холма,
как знамя, развернутое при атаке высотки...
Цепляясь корнями - летит!
И разорвана тьма
во всём околотке.

Свети, родословное древо Отчизны моей,
где малою ягодкой я, Александр Анатольич,
вбирающий горькую сладость летящих корней,
и сладкую горечь...




«КАК МОЖНО УЕЗЖАТЬ...»



Как можно уезжать от этого простора,
от этих рощ сквозных, где так легко дышать,
от этих двух берез, бегущих с косогора,
как можно убежать?
                              Как можно уезжать?

Другие рощи есть? Березы есть другие?
И есть другой простор, светящийся в снегах?
Допустим. Но спрошу: а звезды жестяные
просвечивают ли в других березняках?

Как можно уезжать от этих красноплодных
рябин? Ты говоришь, рта не дают разжать?
Допустим. Но спрошу: от этих несвободных
пространств, тем более, как можно уезжать?..




БОКОВАЯ ВЕТВЬ



Ветреной ночью смело со ствола
ветвь боковую.
Птицу что пела на ней и спала,
плачет впустую!
Кто возвратит ей утраченный дом?
Вон вместо дома -
до окоема зияет пролом,
до окоема...

Что же? Влетай!
                     Там живут поезда,
стройка клубится.
На электрические провода
Можно садиться!
Русским тебе говорю языком:
всюду ты дома.
До окоёма сияет пролом,
до окоема!..




СТАРУХА



У дома барачного типа
причалила старая липа.
Смотри-ка, осталась цела,
все горести пережила.
В войну, говорят, все скрипела,
все сохла...
                      А после войны
вновь шумное платье надела
по поводу мирной весны.
У липы на черной скамейке
сучит бесконечную нить
старуха Наталья.
                        «Не смейте
старуху Наталью будить!»
так нам говорили. -
Не смейте отдела ее отрывать!..».

У липы на черной скамейке
садилась она горевать
и в вёдро, и в дождь спозаранку,
седин не убравши с лица...

А дочь у нее - партизанка,
а сын у нее - полицай.

Одна была Родине верной,
служил у фашистов другой.
Она - под звездою фанерной,
а он под Полярной звездой.

И вечером, вставши по кругу, -
в песке, на крыльце, у плетня -
игрушечным танком старуху
расстреливала ребятня.
И ты в этих стрельбах из танка
участвовал - не отрицай!
...и дочка ее, партизанка,
и Петька ее, полицай.

У дома барачного типа
цветет и качается липа,
как прежде качалась, цвела.
Старуха давно умерла.
Над нею сирень, да ограда,
да ветер, да птица:
                  «Фью-ить!».

Не надо,
не надо, не надо
Наталью
              войною
                         будить...




ФУТБОЛ



Два портфеля на приколе.
«Толя, пас!» «Алеша, бей!»...
Ни размеченного поля -
просто поле! - ни судей.

Я  футбол такого рода
вспоминаю до сих пор.
Улетает мяч в ворота,
отворенные в простор!..




«В СЕМЬЕ НЕ ГНАЛИСЬ ЗА ВЕЩАМИ...»



В семье не гнались за вещами,
заботы были поважней.
Он, не оставив завещанья,
не по миру пустил детей -

а в мир, где за любой обновкой
не спрячешь своего лица.
В шкафу отцовская спецовка -
все, что осталось от отца.




«СНЕГ ВЫПАЛ - И СТАЛО СВЕТЛО...»



Снег выпал - и стало светло,
и видно далеко.
От холода скулы свело.
Легко.
Одиноко.

Прожить на равнине нагой
не можно украдкой.
Стоишь перед этой зимой,
как перед тетрадкой

неначатой.
             Воля - тропе!
Дыханью не тесно!
Шагнешь - и опорой тебе
российская бездна!..






«ЭТИ ЧУВСТВА - НАПОКАЗ...»



Эти чувства напоказ -
не про нас...

Целоваться при народе?
Да ни при какой погоде!
Клясться в верности стране?
Не-е...

Разгребу снежок лопатой,
на порожке посижу,
на дорогу погляжу.
За улыбкой виноватой -
что скрываю?
Не скажу...




«ПОРА БЫ ВАМ ПОДУМАТЬ О ДУШЕ...»



Пора бы вам подумать о душе.
Как говорится, ходим все под Богом.
Не все ж - о гараже, да тираже,
да опытной красавице под боком.

Пора бы вам подумать о стране,
которую забыли, о державе,
которую профукали - а не
о надобностях собственных и славе.




РАЗГОВОР



Доставай-ка, мать, все, что есть в печи,
вон сыны у ворот - Александровичи.

Сядем вкруг стола, переломим хлеб,
а по правую руку старшой мой - Глеб,

а по левую руку меньшой - Егор.
Неторопкий лепится разговор.

И, в спецовку штопаную одет,
со стены глядит Анатолий, дед.

Где ж носило вас, по каким таким
сторонам глухим столько лет и зим,

внуки, дети, зятья да невесточки,
что ни духу о вас и ни весточки?

Слово за слово, говорим всерьез,
за вопросом новый растет вопрос.

Или мало мы наломали дров
из певавших нам золотых дубров?

Или мало рек расплескали мы
по могилам дедовским? Тьмы и тьмы...

Со своей земли, своего двора
сколько ж вымели злата-серебра,

и пшеницы-проса, и ржи-овса?
да, пожалуй, поболе германца-пса.

Чо ж так благостно языком мели?
Идти некуда со своей земли.

Никакой тропы, никакого пути
ни в которую сторону - нетути.

Коли тут стоять - так о том и речь,
чтоб не брать, а жалеть-беречь,

не парить-летать, сказки сказывать,
а прорехи латать, бездны связывать,

наводить порядок в душе, в миру
корень - к веточке, и добро - к добру,

чтобы тихо небу могла сиять
красно украшенная Отчизна-мать.

Не один сижу за столом в ночи,
вон оплечь сыны - Александровичи!




«ЗАПАХ СВЕЖЕГО СЕНА...»



Запах свежего сена,
мяты и чебреца.
Запалилась, присела
вздремнуть у крыльца.

Бригадира просила?
Подсобила кума?
Нет, сама накосила,
сметала сама.

Журавли откричали,
пронизав синеву.
Долу руки упали -
в листву и траву...




ОДНА



Приберется, накормит кошку,
повечеряет - а потом
к ясно вымытому окошку
подойдет
и упрется лбом.

Долго будут глаза сухие
над колодцем двора висеть.
Что высматривают? Какие
бездны видят? Не разглядеть.




«ХОЧУ В ДОНБАСС, НА РОДИНУ, ИЗ КРУГА...»



Хочу в Донбасс, на родину, из круга
забот. Вот денег соберу - и в путь!
Хочу, хочу услышать мову друга,
задымленного воздуха вдохнуть.

В Донбасс хочу! На день. На два от силы.
Одним глазком - и все, и буду рад.
Там ждут меня. Там отчие могилы
неприбранными с осени стоят.

Лишь поклонюсь Андрею, Лиде, Толе...
А то еще подумают как раз,
мол, запропал, исчез, как ветер в поле.
Но я не ветер в поле, нет! Хочу в Донбасс...




«ВЫМИРАЮТ ЗАБОРЫ...»



Вымирают заборы
отживают свое.
Все мудреней запоры,
недоступней жилье.

Вымирают калитки
из певучих досок.
Ожидаешь улыбки -
а встречаешь глазок

с ободком из латуни
да рентгеновский взгляд...
Весь ты как на ладони!
Жди, когда отворят.




«Я ЗНАЛ ЗАЖИТОЧНЫХ ЛЮДЕЙ...»



Я знал зажиточных людей,
их основательность и хватку,
их уважение к порядку
и к жизни ясной, без затей.

Накормлен их домашний скот,
ухожены их огороды.
И что касается свободы -
у них достаточно свобод.

Они до солнышка встают
и спины крупные горбатят.
И неохотно деньги тратят.
И неохотно в долг дают.

На них плановики страны
далекие расчеты строят,
хоть деньги стоят то, что стоят,
а бескорыстью нет цены...




«СЛЕСАРЯ ПРОПИВАЮТ ПОЛУЧКУ»



Слесаря пропивают получку.
В школьном скверике
сгрудились в кучку.
За гонцом посылают гонца.
И попойке не видно конца.
Не прошибли их строчки Указа,
до хмельной не дошли головы.
Под окошками первого класса
пропивают получку, увы...
И не то ведь
чтоб денег излишек,
и не то чтоб их даром дают...
Денег жаль.
Но жальчей ребятишек -
без отцовского глаза растут,
без отцовской науки да ласки
жестковатой, без присказки-сказки,
без прогулок по шелку травы...
Пропиваются дети, увы...
И не надо шептать мне, косея
От избытка вины ли, вина,
мол, и это Россия... Расея...
дар-рагая мая-а ста-рана...
Нет!
Страна дорогая, разрушу
этот миф, унижающий Русь,
и за каждую русскую душу
повоюю, поспорю, побьюсь!




«ЗАКУРИТЬ НЕ НАЙДЁТСЯ?»



Закурить не найдется? -
дружелюбно вполне
два молоденьких хлопца
обратились ко мне.

Как же, как же! Да вот же...
И печальней всего,
что не вспомню я больше
ничего,
          ничего...

Госпитальной палаты
белизна и покой.
Что случилось ребята,
с вами
             полночью той?
Переделка какая?
Потому и невмочь,
что уже не узнаю,
не сумею помочь...

Выйду будто в ту полночь
и увижу:
              сквозь тьму
мчится «скорая помощь».
А куда?
         А - к кому?!
Помолчу виновато.
Что слова говорить?
Есть пока что, ребята,
у меня закурить!..




БАЛЛАДА



...И пшел, как говорится, прочь,
и ветер встретил, и очнулся,
и задохнулся...
Вам помочь? -
Послышалось. Он оглянулся
и никого не увидал.
Шатаясь, двинулся по кочкам.
И вновь послышалось:
«Помочь Вам?».
Решил, что хорошо поддал.
Постичь бы бедному уму,
который только ветер встретил,
что это ветер,
ветер, ветер
на помощь бросился к нему!




«ОДНИХ — ПРИСТРУНИЛИ...»



Одних - приструнили, других - отстранили,
а третьим сырою землею забили
измученный яростью рот.

Пустые морочит слова приструнённый,
в пустыне качает права отстраненный,
и молча зарытый поет:
Вперед, вперед, рабочий народ!..




«УВОДЯТ ОТ ОТВЕТА...»



Уводят от ответа
проштрафившихся псов.
Задела их газета,
раздела до трусов.

От нас - лояльных, смирных,
стерильных, неживых -
уводят сытых, жирных
собак сторожевых.

Уменьшены зарплаты,
понижены посты.
И временно поджаты
роскошные хвосты.




«ВОН ОПЯТЬ ЗА НИМ ТОЛПОЮ ХОДЯТ...»



Вон опять за ним толпою ходят,
вон опять клубятся там и тут.
Так, толпою, встретят и проводят,
так, толпой, возвысят и сомнут.
Сами примут, сами отрекутся,
сами же себе и возразят.
И по спецкормушкам растекутся,
и по спецканалам пригрозят,

ежели противится природа -
мысль и чувство, птица и волна.
...Так и оторвались от народа -
не на дали, а на времена.
Рядом с безответными в Отчизне
пожили они при коммунизме
с полным удовольствием своим.

...Вон опять толпой идут за ним!




«ПОКА БЕЗНРАВСТВЕННАЯ ВЛАСТЬ...»



Пока безнравственная власть
нас нравственности учит,
желанье что-нибудь украсть
томит его и мучит:
леща в пруду,
сирень в саду,
черешен у соседки,
а там захочется - звезду
иль соловья на ветке.
Уж коли начал - до конца
на все пойдет, каналья.
...трояк из пенсии отца,
Байкал у Прибайкалья
и Забайкалья...




«ОБЕЗЛЮДИЛА ВЛАСТЬ БЕЗ ЗАКОНА...»



Обезлюдила власть без закона Отчизну мою,
и проклятый фашист обезлюдил последние хаты...
На заросшем полынью подворье врубает свою
магнитолу - но только хрипят из нее автоматы.

Разметало магнитными бурями «Хэви металл».
(Соловей засвистал!) Разбросало железные звуки.
«Это он про чего?» На приступочек сел.
                                             Так устал,
что о первой любви позабыл и последней разлуке.

За березовый колок тяжелое солнце зашло.
Тупо булькнула влага вонючая в грязной посуде.
Огляделся неспешно окрест: «Пожевать бы чего?». ...
И в безлюдном краю, наконец,
                                            обезлюдели люди.




           «СТИСНУВ ЗУБЫ И СЖАВ КУЛАКИ...»



Стиснув зубы и сжав кулаки,
для начала до той вон реки,
через реку - до той вон горы,
через гору - до той вон вершины.
И летите вы в тартарары,
обгоняя друг друга, кручины!

Что там? Снег и дожди? Ерунда!
Бурелом на пути? Не беда!
Камнепад впереди? Наплевать!
Протараним, пробьем, переможем.
А вершины нам не миновать,
если связаны с нею подножьем.

Но сначала - до той вон реки,
стиснув зубы и сжав кулаки.




СОСЕДКИ



Независимо Аннушка тащит
свой ковер. Две зарплаты, поди.
Ишь, как Верка-то зенки таращит.
Ничего, погляди, погляди.

Во дворе расстелила. Картина!
На орнаменты дождь моросит.
Новый. Только что из магазина.
Выбивает! На Верку косит.

Слава Богу, дожили. Достаток
(это с коих-то, с коих-то пор!)
появился. Его отпечаток -
да, к примеру, хотя бы ковер

незатейливый, колера вишни,
не персидский (что там говорить!),
потому необычный, что - лишний,
без которого можно прожить.

Как неспешно она выбивает,
как ласкает узоры рука!
Верка Аннушку, ну... понимает
ни ребеночка, ни мужика.

Подойдет. И покупку похвалит,
И к себе пригласит на чаек.
А печенья-варенья наставит!..
Коротают вдвоем вечерок.




«ЗА РЕКОЮ — НЕ КРИЧАТ...»



За рекою - не кричат
лебеди давненько...

Выгоняет поросят
утром бабка Фенька.

Из-под рук ее (о-ох!)
выскользнут перильца.
Сиганут в чертополох
Два ее кормильца.

(Бабы Фенины сыны -
Алексей и Коля -
не вернулися с войны,
пали в чистом поле.)

Опрокинутый плетень,
высохшая вишня...

- Что ты плачешь, баба Фень?
- Лебедей не слышно, -
и отпрянет от плеча,
и уже - издали:
Ах, как лебеди крича-
                              аа-аа-а-ли..




«ОТКУДА КОРОМЫСЛО, ГОРОЖАНКА...»



Откуда коромысло, горожанка?
Давно не пил я солнца на воде.
В пространствах тесных между гаражами
не затаилась ли криница где?

Ох, и вкусна ж вода твоя - на диво!
В ней небо есть, и солнце, и мороз,
в нее наверняка гляделась ива...
А с краном - что? Забарахлил насос?

Скажи, откуда все же коромысло,
откуда эта радуга-дуга?
Бабуля, говоришь? А я-то смысла
Уже не видел в нем совсем, ага!..

Но пригодилось.
Надо ж, пригодилось!
Спешишь?
Уже уходишь ты? Как жаль!
Дай подмогу маленько, сделай милость.
В такую даль идешь!
В таку-у-ю даль...




* * *

Анекдот рассказав для затравки,
улучив подходящий момент,
меж ребят подгулявших на травке,
опускается интеллигент.
И пока молодежь погогочет,
он газетку возьмет - пролистнуть.
Нет-нет-нет, он не хочет, не хочет,
разве что за знакомство, чуть-чуть.
Ну, а дальше - как в скучном спектакле:
треп, ужимки...
                  Знакомый типаж?
Вы такого встречали - не так ли? -
на разгрузке вагонов и барж,
при удельных князьках - в услуженьи,
под опекой чиновных матрон...
Кто бы знал, до чего в униженье
опускаться сподобился он,
кто бы знал...
                 Да и кто же не знает?
Все живем на свету - не в тени.
До начальственных кресел, бывает,
опускается,
до болтовни
на трибуне высокой,
до лавки,
где и все продается, и вся,
до подножного корма, до травки -
ниже некуда, ниже нельзя.

Можно было б заметить... некстати...
Иль сослаться... вздохнув между тем...
 Словом, как-то его «Христа ради» -
объяснить? оправдать?
                  А зачем?
Не дороже в истории новой
достаются и хлеб, и вода,
и конторской зарплаты рублевой
для святого хватает труда,
да еще остается остаток
на свободу, на совесть, на честь,
да на этот неполный десяток
книг, которые стоит прочесть.

Так чего ж я пристыл у березы
перед скучной картиной, чего?
Что ж смотрю - стыдно молвить - сквозь
слезы,
как уже отгоняют его
от кормушки веселой, убогой,
подвернувшейся вдруг, без труда,
как размытой, разбитой дорогой
он идет... я не знаю - куда?




«ДРУГ ПРИШЕЛ С НОЧЕВОЙ...»



Друг пришел с ночевой,
бросил курточку на пол,
не сказал ничего,
не вздохнул, не заплакал.

Долго-долго вдвоем
мы в молчаньи сидели.
А потом: что споем?
И о клене запели,

что забрался в сугроб,
под метелью согнулся...
Пели шепотом, чтоб
Кто-нибудь не проснулся...




РАЗМОЛВКА



Ночная спит округа -
ни лампы, ни свечи.
Пятно рубахи друга
шатается в ночи
и сна меня лишает.
То здесь оно,
то там.
Как бы прожектор шарит
по плитам, по кустам.
В ночном пространстве гулком
погаснуть не спеши!
...по черным закоулкам
моей души.




ГРАНИЦА



Увы, совсем не для
картошки и пшеницы
распахана земля
границы.

Не зацветут сады
на солнышком прогретой,
лишь изредка
следы
растут на пашне этой.

Покуда белый свет
границами расколот,
проросший за ночь
след
распространяет холод...




«РАЗБЕЖАЛАСЬ ДАЛЁКО...»



Разбежалась далёко, но вся мне видна:
Все пригорки,
          все горки,
                   все горы
                            видны.
У меня маленькая
очень маленькая страна -
для тревоги моей.
И для третьей войны...




«НА НЕБО Я СМОТРЕЛ...»



На небо я смотрел,
звездою падающей любовался,
ловить пытался молнии.
                            Пострел,
я ничего на свете не боялся!

На небо я смотрю,
грозы разрывам, замирая, внемлю,
слежу звезды полет
                           и говорю:
«Боюсь всего, что падает на землю...»




«МЫ — ПОСЛЕВОЕННАЯ ПОРОСЛЬ...»



Мы - послевоенная поросль,
поднявшаяся на золе.
Нас мало. Мы выросли порознь.
И порознь стоим на земле.

Давно ли Отчизною, лесом,
что полон был неба и звезд,
 война прокатилась железом -
и сосны смела, и подрост.

Но тут же в пыли придорожной,
под камушком и у реки
проклюнулись осторожные,
цепкие ростки,

взметнули стволы над холмами,
зелёные, двинулись в путь.
...Мы ищем друг друга корнями -
а кроны не можем сомкнуть...




ДОМ



Заброшенный уже, опустошенный...
Как говорится, здесь вопрос решенный -
на слом его? На слом его, на слом!
Неладно сшит он и нелепо скроен,
и этого простора недостоин,
одетого бетоном и стеклом.

Тут не поможет никакая правка.
Пожившего, его прошила травка,
в нем ласточка живет под потолком,
и дождь гостит, и ветерок... Нелепость!
Ну разве крепость дом такой? Не крепость.
А раз не крепость, значит, и не дом.
На слом его? На слом его, на слом!
Его не надо сторожить ночами,
не надо дорожить его вещами
и мебелью не надо начинять.
И штопанный, и латанный, и битый,
свободный, неухоженный, небритый –
В таких мне доводилось ночевать!

Его я встретил, проплутав немало
среди красавцев нового квартала.
За угол завернул и- чёрт возьми!-
чуть в глубине, один, среди ромашек
стоит себе, и занавеской машет,
и манит не закрытыми дверьми.
Войдёшь – глаза на звёзды подними!




«НЕ НА РОЗОВЫЕ КОЛОКОЛЕНКИ...»



Не на розовые колоколенки,
окунувшиеся в зарю, -
на квадраты и прямоугольники
крупноблочных строении смотрю.

Не презрением,а волнением
наполняется сердце моё.
Пережившим войну поколением
переполнено это жильё,

и обласкано, и ухожено,
не оставлено без забот.
Хорошо-то как расположено:
рядом булочная и завод.
Пусть на взгляд беспристрастный художников
не украсят окрестный пейзаж
грубый столик для доминошников
инвалида железный гараж -

здесь мы счастливы были, проказники,
футболисты, «фулиганье»...
Свадьбы, будни, поминки, праздники.
Быт. И все-таки - бытие.

Эти зданьица крупноблочные
(понимаю теперь вполне)
для страны моей - сверхурочные
в годы, выпавшие стране,

небогатые, недородные,
еще пахнущие золой,
 но спокойные, не голодные,
с горизонтом и синевой.

Жизни выправилось течение
и раздвинулось широко.
Нет! Прекрасного назначения -
если вдуматься глубоко -
и квадраты и прямоугольники,
строго вписанные в зарю.
Не про розовые колоколенки,
не про них я сейчас говорю.




ТУФЛИ



Синие мамины туфли,
редкий подарок отца.
Сморщились, краски пожухли -
выдержали до конца.

Выдержали! Послужили,
сделали дело свое.
Как незаметно зашили
Пряжечку руки ее!..

Не обивали пороги
и не боялись дождей,
не выбирали дороги
вытоптанней и кривей.

Стежкой, а где - по колодам,
тропкой, а где - по камням
шли себе вслед за народом
по неотложным делам.

Выдержали. Отходили
ночки свои и деньки.
Русских дорог не забыли
скошенные каблучки.




РЕЧКА БУЛАВИНКА



Здравствуй, речка Булавинка,
моей жизни сердцевинка!
 Вновь у бережка стою.
Узковата, мелковата,
но ни в чем не виновата,
катит капельку свою.

Где ее большие воды?
Воды выпили заводы.
Только капелька одна
и осталась. Но - живая!
Вербы, небо отражая,
в океан устремлена.

Пусть не выйдет за пределы
 русла - поважнее дело
предназначено реке!
Булавинка, Булавинка,
словно мутная слезинка
у Донбасса - по щеке...




«ОТЧЕГО ТЫ, СЕРДЦЕ, СЖАЛОСЬ...»



Отчего ты, сердце, сжалось
у тесовых у оград?
Ну, калитка расшаталась,
не побелен яблонь ряд,
не обложена дорожка
тёмно-красным кирпичом,
не распахнуто окошко -
ну, а ты-то здесь при чем?

Отблеск дальнего мартена
лег на черное окно.
В сквере утренняя смена
разбивает домино.
К неизменному соседу
набежала детвора.
...Уже звать пора к обеду,
звать пора бы, звать пора...

То обеденное время
мне уже не воротить,
не белить весной деревья
и калитку не чинить.
И давно уж, между прочим,
я живу в чужом краю...
Перед домом, перед отчим
домом проданным стою.




 ДОРОГА



Легла дорога за тобой...
...И до тебя легла дорога.
Соединила два порога.
Легла дорога за тобой.

Дорогой той, по виражу
(тальник, березы, речка, горка),
когда мне горько прихожу.
И ухожу — когда мне горько.




«ОКОННАЯ ЗАСНЕЖЕННАЯ РАМА...»



Оконная заснеженная рама,
за стеклами - лишь наледь отдыши, -
 как в детстве, вышивает небо мама,
так просто вышивает, для души.

Мне кажется, она и не вставала,
вот так сидела у окна в тиши,
детей ждала, и небо вышивала,
так просто вышивала, для души.

Войду, услышу: долго дома не был,
соскучилась, ну как живешь, скажи...
А что я ей скажу? Живу под небом,
огромным, сотворенным для души.
А что я ей скажу?..




«СЕРДЦЕ НЕ ОТДЫХАЕТ...»



Сердце не отдыхает,
мучается, не спит.
Яблоня откипит,
роща отполыхает.!
           Сердце не отдыхает!
           Ломится напрямик.
           Флюгер замрёт на миг:
           где это поддувает?
Сердцу не снятся сны
осени ледоставной.
Нету него страны,
нету земли - оставленной,
            брошенной без забот.
            Радуется, стучится!
С ветром не отшумится,
с флюгером не замрёт...




«ЛЮБОВЬ БЫЛА ОДНА...»



Любовь была одна -
последняя, последняя...
У твоего окна -
подснежники, подснежники.

Пробились и глядят
глазами изумленными:
зимующий горсад
с деревьями зелеными!

Он вальс не расплескал
ни в дни, ни в ночи вьюжные,
он птиц не распускал
на зиму в страны южные.

Он мертв для тех, кто сплыл
Потешиться, понежиться.
А я не уходил,
подснежники, подснежники.




«НЕТ, НЕ ОБНИМЕТ...»



Нет, не обнимет
и не придет.
Дом твой обминет,
взгляд отведет.

Улицей - мимо,
площадью - мимо.
Неутомимо.
Неумолимо.

Было вовеки -
будет опять:
все-то реки
катятся вспять,

вспять все дороги к тебе,
все пути.
        Чтобы приблизиться -
        надо уйти.




ДВЕ СЕСТРЫ




I

У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Две сестрички,
два цветочка,
два малиновых платочка,
две косички,
два колечка,
скажут слово -
два словечка! -
две улыбки
из окна,
только песенка одна.




II

Что не едешь, мил-дружочек,
посидели б вечерочек,
посмотрели б на заход.
Вот!..

Надоело жить в разлуке,
по рукам скучают руки,
не такой уж это грех.
Эх!..

Птица хочет быть на воле,
светлячок - в широком поле,
я - у милого в глазах.
Ах!..




III

У высокой
у горы
жили-были
две сестры.
Просто ели,
просто пили,
просто пели,
просто спали,
просто огород садили,
просто урожай снимали:
лук зеленый,
хрен ядреный,
помидоры,
хмель,
горох,
перец красный,
перец черный -
ох! -

да капусту,
да картошку,
да петрушку,
да морковь -
все снимали,
успевали
сестры
Вера и Любовь.




IV

У высокой
у горы
славно жили
две сестры

А за этой за горой,
за горою
бился молот паровой
головою.
Там - ни речек, ни дубрав...
Начадили
трубы черные и автомобили.
Но зато в тени цехов
много было женихов




V

То не тучи, тучи черные,
то не черные ветра -
это мчатся вороненые
удалые трактора.

То не гром гремит простуженный,
не разбойный слышен свист -
это песенку для суженой
запевает тракторист.

Запевает, запевает!
(Вере кудри завивают.)
_Я,_мол, вот он, тут как тут.
(Веру к милому ведут.)

Посадили, увезли.
Ой, лю-ли, ой, лю-ли.




VI

Лозы тихие клонились,
куда ветер веет.
Очи синие смотрели,
Куда Вера едет.

Лозы тихие клонились,
только перестали.
Очи синие смотрели —
горько плакать стали.




VII

У высокой
у горы
жили-были
две сестры.

Разделила их гора -
здесь сестра
и там сестра...




ВИШНИ



Цветущие вишенки в отчем саду
и воздух, замешанный славно
на гари давнишней, на слабом меду
садов, полыхнувших недавно –

я помню! я помню! -
                        дыхание стен,
побелки, покраски и пыли,
и запахи одеколона «Кармен»
от мамы...

Те вишни срубили
Они принесли урожаи свои,
и ныне их место не пусто!
Где вишни шумели, кипели, цвели –
капуста, капуста, капуста- 




«ЧТО Б ТАМ НИ БЫЛО...»

Что б там ни было - песня поется и ласточка вьется...
Слава Богу, не все покупается и продается.

А иначе зачем бы сынов в этом мире оставил -
чтоб телец золотой их бессмертными душами правил?

Чтоб там ни было - солнце восходит и лист кувыркается.
Слава Богу, не все продается и покупается.




ИНФАРКТ



...сердце проснулось.
Он спички нашарил впотьмах.
Дверь отшатнулась.
Он вышел и встал у порога.
Песня отхлынула, звезды рассыпались в прах,
и, ко всему, из-под ног убежала дорога.

«Не оставляйте меня, - прошептал. -
Не оставляйте меня...». И на большее сил не хватило.
Вышли слова. И, немые, замкнулись уста.
«Не оставляйте меня...» тишину разбудило.

(Поздний прохожий замедлил шаги у плетня...)

...Вечность спустя он очнулся в больничной палате.
«Не оставляйте, прошу вас, меня на меня,
не оставляйте, пожалуйста, не оставляйте...»....




«В ЛЕТНЕМ САДУ — ЗИМА...»



В Летнем саду - зима,
В Летнем саду - метель,
снежная кутерьма,
белая карусель.

Видишь: в саду беда!
- Нет, - говоришь, - опять
ночи летят сюда
белые зимовать.




«ПРЕОДОЛЕВАЯ СКУКУ...»



Преодолевая скуку,
в сквере высмотрит подругу,
с ней завалится в кровать,
чтобы жить да поживать.

Или: в магазинной давке
встретит кореша, на лавке
из горла глотнет вермуть,
чтобы молодость вернуть.

Или: в тихонькой конторе
громче прочих в общем хоре
станет он клеймить и жечь,
чтобы радости сберечь.

Мог и я, как говорится,
с той свалиться, с этим спиться,
с теми спеться... А вина
пусть падет на времена?..




«МЫ БЫЛИ ВОЛНАМИ...»



Мы были волнами, волнами,
летящими на волнолом.
Но тонкая пленка над нами,
оставленная кораблем,
текла себе и растекалась,
и рушила каждый изгиб.
Мы были - нас нет... Не осталось
ни водорослей и ни рыб,
бывало, то вспыхнем над кручей,
то к паруснику побежим.
Придавлены пленкой вонючей,
почти не волнуясь, лежим...




70-Е ГОДЫ



Кто совесть, кто карман отягощал,
кто совесть и карман одновременно.
Большая получилась перемена
в моем отечестве. Маразм крепчал.

Уже не волны бились о причал -
а с химзавода шли на брег степенно
то кружевная радужная пена,
то жидкий аммиак... У, как рычал

бульдозер на меня, катил каток,
пустая фраза, как электроток,
пронизывала судорогой тело.

А между тем, упорно и умело
обыденное совершалось дело:
проламывался сквозь асфальт цветок.




«НА ПОСТАМЕНТЕ ЛОШАДЬ МАЕТСЯ...»



На постаменте лошадь мается,
а ночью лошадь не узнать!
Она, с высот своих спускается
травы с газона пощипать,
расправить члены онемевшие,
к фонтану стать на водопой...
легко ль весь день
                                окаменевшею
ей притворяться пред толпой!..
Горячая, зачем от нас она
скрывает норов свой и прыть?
Не ей же, в самом деле сказано:
Здесь по газонам не ходить!..




«ОТЕЦ ПРИЗЫВАЕТ СЫНОВ...»



Отец призывает сынов,
чтоб молвить последнее слово.
Одышка проклятая долго мешает начать.
Он смотрит сурово
на младшего и на старшого.
Дыханья хватает на:
«С миром!.. Жалеючи мать!..»
На белой кровати лежит он,
                               как трещина, сиро.
Соседки пришли,
стали тело его обмывать.
Он с миром простился,
которому не было мира.
Но с эхом из бездны — о мире!
                                ...Жалеючи мать...




«ЧТО ПОСЛЕ НАС...»



Что после нас останется на свете белом?
Дом, кинутый в селеньи опустелом?

Что после нас останется на свете?
В Дома малютки брошенные дети?

Что после нас останется?
Вопрос сквозь жизнь протянется...

Что - после нас?
Was?
Was?..




 








Когда нам крышей было небо





 _ЭТА_ЖЕНЩИНА_НЕ_ПРОДАЕТСЯ...»_

Эта женщина не продается
и тебе, дураку, достается
не за ржавый пятак -
за бесплатно, за так,
как звезда, как вода из колодца.

Как легко с этой женщиной ладить,
как легко эту женщину гладить,
обнимать целовать, от себя отрывать.
Оторвешь - и она оторвется.

Позовешь - и она отзовется.
Разобьешь - и она разобьется...




«ПО ОСЕНИ, ПО ВЛАГЕ РЫЖЕЙ...»



По осени, по влаге рыжей
на службу или в гастроном,
как бы под собственною крышей,
идешь под импортным зонтом.

Пусть ветер тучи катит, катит,
 пусть ясень потемнел и сник -
тебе-то что, когда не каплет
за отложной твой воротник?

Ужель в уют поверил слепо?
Забыл те времена ужель,
когда нам крышей было небо,
а музыкой была капель?..




«ОТЦВЕЛИ СОЛОВЬИ...»



Отцвели соловьи,
и закончились встречи.
Обнимаешь свои
опустевшие плечи.

Вьюга, окна слепя,
снег метет у порога.
Обнимаешь себя,
чтоб согреться немного.

Как продрогла ты вся
от зимы, от разлуки!
Не закутаешься
в свои тонкие руки...




ПЕСНЯ



Как тоскуют парни по любви!
Вот поют, покуда ночь и вьюга:
«Не зови, подруга, не зови,
подруга...».

Ты словам из песни не поверь,
сделай-ка еще одну попытку -
позови! Ну, выбеги за дверь,
за калитку...

Сколько можно, прислонясь к окну,
ждать и ждать его, не уставая?
Позови единственного, ну!
Эх, родная...

Может быть, его настиг буран
в рейсе дальнем -
лесом, гривкой, поймой.
Позови его. Шепни: «Иван,
дорогой мой...».

Как под ним коварный гнется наст!
Как в стекло свинец небесный лупит!
Не предаст машина, не предаст
не полюбит...

Как тоскуют парни по любви!..
Пусть слова у песни без печали:
«Не зови, подруга, не зови...»
Позвала ли?




ПРИТЧА



Тропа... Проселочная... Шлях...
То снег, то пламя краснотала...
Я шел и шел. Мне не хватало
дыханья. Ветер пел: «Приляг».

Я шел. «Остановись, чудак», -
река из-за кустов шептала.
Я плыл. И вот ее квартала
огни. Вот дом ее. Я шаг

прибавил. Я во двор влетел.
«Дошел» — шептал. «Я так хотел», -
шептал. Дошел! Еще немного.

В подъезд нырнул я, как под лед.
Последний лестничный пролет.
Я - настежь дверь! А там - дорога...




«ОНА ВНЕЗАПНО СТАЛА ДАЛЬЮ...»



Она внезапно стала далью -
во все края, во все концы...
И в голосе ее с печалью
вдруг зазвенели бубенцы -

так много было в нем простора...
А ведь была близка, проста.
Мы расставались в коридорах,
мы целовались у моста.

И вдруг!.. Откуда даль такая,
такая пустота в груди?
Стою, растерян, и не знаю,
в какую сторону идти...




СИРЕНЬ



У меня беда,
под глазами тень
мне бессонница
намела.
А еще у меня
зацвела сирень,
у меня сирень
зацвела!

Посылал тебе веточку
каждый день,
чтоб ты, милая,
знать могла:
у меня в Тюмени
цветет сирень,
у меня сирень
зацвела.

Как ответа ждал!..
Но не лень, не лень
твою весточку отвела.
Просто у тебя уже
отцвела сирень,
отцвела сирень,
отцвела...




«СТИРАЕТ ЖЕНЩИНА БЕЛЬЁ»



Стирает женщина белье...
О, сколько писано пиитом
про руки красные ее,
светящиеся над корытом
или над речкой! Видно, люб
поэту способ этот древний,
наверно, эти «хлюп» да «хлюп»
над деревянною деревней
сладчайшей музыкой звучат
для поэтического уха,
а для возвышенного духа
нужны и речка, и закат.

Читаю. Снова про свое
поэты: речка... ветра шалость...
мостки... красавица... белье...

Машина, что ли, поломалась?




«АХ, КАК ДЕВОЧКА ПЕЛА ТОНЕНЬКО...»



Ах, как девочка пела тоненько!
Молодая металась прядь.
Ни силлабикой и ни тоникой
это пенье не передать.

Были ноты над хором подняты,
были сны мои высоки:
будто небом идешь, а под ноги
васильки летят, васильки.

Это пение - как спасение!
Жаль, не тянет до тех высот
моя птица воображения
очертаньями в самолет...




ЛЮБОВЬ ОСЕНЬЮ



...и гляжу я - сквозь нее -
на далекое жнивье,
в нем размокшая дорога утопила острие.

Жарких слов - не говорю,
обнимаю и смотрю,
как сквозь рощу,
что становится прозрачной к ноябрю.




«ДРОЖАЩАЯ РУКА К ВИНУ ИЛЬ СИГАРЕТАМ...»



Дрожащая рука к вину иль сигаретам
потянется, и вдруг - до синевы бела -
всей кровью ощутишь, как счастлива была,
не ведая об этом.

Безвольно упадет ладонь на столик грязный
и в кулачок сожмется («Господи, прости...),
как будто удержать пытаешься - почти

забытый давний миг:
обыденный, прекрасный!..




ИРОНИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА



Как мы жили - Боже правый! -
 как любили - на века! -
за фабричною заставой
в общежитьи ЖККа
                 И кричал я, убегая
                 по весенней мостовой:
                              - До свиданья, дорогая!
                              - До свиданья, дорогой!
Солнце жгло и жгла крапива,
покрывался пылью шлях.
Как валялись мы счастливо
на примятых ковылях!
                   Говорил я, убегая
                   по траве по луговой:
                                 - До свиданья, дорогая!
                                 - До свиданья, дорогой!
Свищет ветер по округе
опустели тополя
И лежим мы друг на друге, и шатается Земля!
                         И шепну я, убегая
                         в бездну осени нагой:
                                           - До свиданья дорогая...
                                           - До свиданья, дорогой...

И шепчу я, убегая
за последний поворот:
- До свиданья, дорогая,
долларов на восемьсот.




КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ КОЛОДЕЗНОГО ЖУРАВЛЯ



Спи, моя степная птица,
люли, люлюшки, люлю,
я пою, когда не спится
у колодца журавлю.

Ты стоишь среди метели,
люли, люлюшки, люли.
Улетели,улетели
твои тезки - журавли...

Спи, моя степная птица,
люли, люлюшки, люлю.
Пусть тебе звезда приснится,
в глубь упавшая твою.

А как брызнет лучик солнца,
люли, люлюшки, люли,
брось его вон в то оконце -
Любе, Любушке, Любви.

Пусть она скорей проснется,
 пусть увидит: сквозь метель
Рвется в небо из колодца
деревянный журавель!




«ВСЕ ПРО ТИШЬ ТВЕРДИШЬ...»



Все про тишь твердишь, все про тишь...
Только как сбежишь от трамвая?
Ты простишь меня, ты простишь -
не тропинка я, не трава я.

Мне и дня не прожить без книг,
монотонных домов бетонных
и ученых друзей моих,
и звонков твоих телефонных.
Все про тишь твердишь, все про тишь,
говоришь: «Я хочу простого
ветра, камешка и простора...»
Ты простишь меня, ты простишь.

Пусть клубится фабричный дым -
он весенним прибьется ливнем.
Не зови меня, не звони мне
колокольчиком полевым.




В ЗЕРКАЛЕ ОКНА



В зеркала все смотришься, в зеркала!..
Взбила волосы, глаза подвела.
Краску тронула на верхней губе.
И ответно улыбнулась. Себе.

А с улыбкой этой рядышком, за
черным зеркалом окошка - слеза,
замечательно себя не тая,
покатилась-полилась.

Не твоя?..






ГРЕХИ ЮНОСТИ




_ПО_СТРАНИЦАМ_ШКОЛЬНЫХ_

_И_СТУДЕНЧЕСКИХ_ТЕТРАДЕЙ_




«РЕКИ РУК ТВОИХ...»



Реки рук твоих
обняли желтое небо,
реки рук твоих
обняли красную землю,
а в глазах твоих
тонет зеленое солнце,
 ах, в глазах твоих
 черные звезды заходят.
В твоих косах
две белые ночи медленно
тянутся,
и сиреневый ветер
поет в твоем горле.
Все в тебе:
и небо,
и солнце,
и звезды, и ветер.

А ты у меня
серой морщинкой
лежишь
поперек
лба...




* * *



Назад! Туда, туда к пяти
часам, на мостовую,
любовь свою перевести,
как стрелку часовую.
Потом через твое «Прости!...»,
разлуку, встречу снова
тебе себя перевести,
как за руку слепого.
И, наконец, перевести
себя, как состоянье!
Назад! Туда-туда - к пяти!
Перевести дыханье...




КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ



Звезды глаз касаются,
серьги спят на стуле...
Спи, моя красавица,
люли-люли...

Месяца венчание
с полночью в июле...
Спи, мое звучание,
люли-люли...

Стынет тень от деревца
здесь на карауле...
Спи, моя метелица,
люли-люли...

Музыкой дотронуться
до тебя могу ли?..
Спи, моя бессонница,
люли-люли...




СТРАННАЯ ПАМЯТЬ



Слова, и губы, и глаза забылись -
все, что тогда казалось вечным мне...
Но помню: желтой птицей на окне -
под мимолетным ветром - шторы бились!.

«Здесь честь покуда не в чести...»
Здесь честь покуда не в чести,
здесь мрака не рассечь...
Куда бы душу унести?
И молодость?
И речь?

Хоть общей не уйти судьбы,
не прыгнуть сквозь века -
а всё ж срываюсь я с резьбы,
тем более - с крючка.




«ЗВОНИЛИ, ЕХАЛИ, ЛЕТЕЛИ...»



Звонили... ехали... летели...
Мелькали горы, страны, лес...
Нет расстояний. В самом деле.
Исчез простор. Простор исчез!

Нет расставаний. Нет кордона.
В любом тревожном далеке
мне нужно трубку телефона
прижать к пылающей щеке,

гудки услышать - и очнуться,
и оказаться вдруг вдвоем,
одновременно улыбнуться
во времени моем-твоем.




«АХ, ЭТА БЫСТРАЯ ЕЗДА...»



Ах, эта быстрая езда...
Ракета и ракита,
решетка, ласточка, беда -
все скоростью размыто,
растянуто. Коль дом - так дом
от края и до края.
Окантовала окоем
ромашка полевая.

Любимой длинные глаза
за параллельным ливнем
и параллельная слеза,
горящая на синем.

Ни убежать, ни потерять!
Летит поверх дорожек -
как бы в линеечку тетрадь -
косыночка в горошек.




РОЩА



В машину села и сказала: «Трогай!», -
на руку мужа голову склоня.
Увидела: деревья - вдоль дороги -
рванулись вдруг цепочками в меня.

Я ждал, Я думал: все гораздо проще.
Идут секунды, месяцы дробя, -
вокруг меня растет все шире роща
деревьев, прибежавших от тебя.






Проклятая пора эзоповских речей





К МУЗЕ



Посмотрит изредка - да нежно,
хоть никакое - а житье...
Есть сумасшедшая надежда
добиться происков ее!
Но первый ни за что не трону.
Какое там! Ни боже мой...
Уйду в глухую оборону.
Зароюсь в землю с головой.
С травой сравняюсь луговой!

А там -
дошлю патрон в патронник…








ПРОКЛЯТАЯ ПОРА

_«ПРОКЛЯТАЯ_ПОРА_ЭЗОПОВСКИХ_РЕЧЕЙ...»_

                                                          В.И. ЛЕНИН.



Проклятая пора
эзоповских речей...
Что рвется из нутра -
проклятье? Нет, ручей!
Воюющий и злой,
отвесный - со стены -
 сметающий долой
подонков?
                 Валуны...

Не стих - ума игра,
забава для ночей...

Проклятая пора
эзоповских речей.

Когда в седую рань,
в березовую тишь
вдыхается: Рязань,
а пишется: Париж...

Ползаешь, как червь по дну,
вдали от вся и всех.
Все лезешь в глубину,
а надо бы - наверх,
к соседу твоему,
запившему в дому,
чтоб рассказать ему
толково что к чему.

Замшелая кора,
валун, Париж, ручей...
Проклятая пора
эзоповских речей!..




УСТАВШИЙ БОЯН



Места не дал вещему Бояну
век, что слепо музыку зорил.
И устал Боян, и вышел на поляну,
огляделся и, вздохнув, талант зарыл.

Тыщи лет назад не так ли в уголь
папоротник свой впечатал след?
Нам бы вытащить зарытого на свет,
нам бы выдвинуть задвинутого в угол!.




 СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ



На площади московской
Навстречу - Маяковский!..

Не опуская взгляда,
смотрю - и из-за пыли
как будто все, как надо...
Лишь дырочку забыли.

Вот здесь, на левой, малую,
горячую и алую,
откуда б, как зубило,
в глаза нам солнце било...




«СКАЗКУ ЗАБЫТУЮ ПРИПОМИНАЕШЬ...»



Сказку забытую припоминаешь:
«Прямо пойдешь - все потеряешь!..
Но не сворачиваешь с полпути:
все-таки надо прямо идти.




МОЛЧАЛИВЫЙ СОЛОВЕЙ



По цене продается по бросовой
моя песня... И ладно, Бог с ней!
Вон в кладбищенской роще березовой
молчаливый живет соловей.

Пилят воздух калеными пилами,
рвут железом и режут стеклом.
Вон летит соловей над могилами
и из горла не выкатит ком.




«ОТНЯЛИ ВОЗДУХУ СТИХОТВОРЕНЬЯ...»



Отняли воздух у стихотворенья.
Ни облако строки не замутит,
ни ласточка в нее не залетит,
 ни ветра озорное дуновенье.

И все же, нет, торгаш не победит,
в конце концов, потерпит пораженье.
Не экономика, а вдохновенье
с народом по душам поговорит.

И на пространство чистого листа
взойдет звезда, потом еще звезда,
потом еще одна - лишь дайте сроки!

Оттуда посмеются от души
над вашею тщетою, торгаши,
и в бездну, наконец, низринут строки.




ЧИТАЯ РИЦОСА



Свободный стих - верлибр...
Ни рифмы, ни полета.
Не смог бы ювелир -
топорная работа.

Ты в стих войдешь едва -
и уж назад ни шагу.
Тяжелые слова
впечатаны в бумагу.

Свободные стихи...
Так вот она - свобода!
Железные тиски
земли и небосвода -

дыханьем развести
 и слабым сердцем вбиться!
Другого нет пути
 поэту - лишь врубиться.

Под сенью верб и лип
 живи! и будь счастливым!
Свободный стих - верлибр -
не всякому по силам.




УЛЕТЕЛА ПТИЦА



Я написал стихи на полстраницы
про ночь, про птицу и про лунный свет.
А утром вижу: улетела птица!
Есть ночь и лунный свет - а птицы нет..
          Ну подвела, ну задала задачу!
          Без птицы стих, пожалуй, пропадет.
          Поди, ищи теперь, лови удачу –
          их сколько вон под окнами поет!
Что делать мне - не приложу ума я...
Такие вот печальные дела.
Но я писал, но я-то точно знаю
я точно помню, что она была!
         И если стих мой опустевший этот
         тебе на стол случайно попадет -
         там нет луны! И ночи тоже нету!
         Есть птица.
Просто
улетела вот...




«ЧТО ТЫ ПЛАЧЕШЬ, МАМА...»



Что ты плачешь, мама,
над судьбой моей?
Мама! разве мало
мне осенних дней
и ночей осенних,
моющих жилье,
и листов осевших
на плечо мое?

Осень! Лужи - рыжи!
Туча - как лемех!
Не печаль - без крыши
(нету крыш для всех),
Не печаль - без денег
(деньги не цветут)...
Сын твой не бездельник,
и ему за труд
платит песней ветер,
птицами - леса,
платят смехом дети,
снегом - небеса...




«ПОЗАРАСТАЛИ ДОРОЖЕНЬКИ К СЛОВУ...»



Позарастали дороженьки к слову.
Все мои нивы рожают полову.

Розово-белая пена садов
Схлынула - не обнажила плодов.

Страшно в глухую годину очнуться:
ветер шумит –
да деревья не гнутся...




«ТОЛЬКО ДВЕРЬ ОТКРЫТЬ...»



Только дверь открыть - и все дела...
Положить на краешек стола
Рукопись и отойти, потупясь,
и снести очередную глупость
вовремя понять, подать и проч.,
выразить желанье превозмочь
недостатки, к месту произнесть
дома заготовленную лесть,
в грудь ударить: - Грешен, что скрывать!
и кивать, кивать, кивать, кивать...

Только дверь открыть - и все дела!
Голова останется цела,
а душа...
                       Бог с нею. И, скажи,
 разве не покойней - без души?
Главное - повежливей расстаться,
улыбнуться, пожелать: «Всего!..».
Но - откроешь дверь, и, может статься,
больше не откроешь
ничего...




ЭЛЕГИЯ



Влетает лунный диск в кленовую аллею,
набросив на горсад серебряную сеть.
И надобно суметь отвлечься (что ж, сумею)
от суеты мирской и в бездну посмотреть,

пока гремит оркестр, и юные наяды
пленяют молодцов, а дамы средних лет
выгуливают псов и свежие наряды,
и прибранных мужей, уставших от побед,

пока пенсионер додумывает думу,
невидящим лицом уставясь в обелиск,
пока бармен Виктор прикидывает сумму,
что выручил...
                          Итак, влетает лунный диск.

Есть нравственный закон во мне. А надо мною
сияет диск луны, исхоженный уже...
Нет неба надо мной!
Я там живу и строю.
Нет бездны надо мной!
А где ж она? В душе,
во мне. И мрак, и свет. Ползучий гад и птица.
Безнравственный закон и нравственный закон.
Поэтому с небес давно пора спуститься
и в души посмотреть живущих испокон,

да, музыкой (а что?), но ведь нередко - болью,
увы, корыстью, но и бескорыстьем, да,
а более всего работой и любовью,
и памятью... Пора вернуться навсегда

к согражданам своим, к земным заботам грубым.
Лишь им благодаря ложится хлеб на стол,
и вырастает сад, и нефть бежит по трубам,
 влетает диск и не
влетает дискобол...




«ПОЭТ ОБЛАСТНОГО МАСШТАБА...»



Поэт областного масштаба
под лампой, светящейся слабо,
у кленов и птиц на виду
читает стихи в горсаду.

Прибились послушать поэта
буфетчицы Лида и Света,
сменяли заботы свои
на вечер стихов и любви.

Пора и поэту прибиться,
войти в эти души и лица
бессменных сограждан своих -
усталых, печальных... Двоих...

Он выбрал далекую точку
и вспомнил забытую строчку,
ту самую, что без чернил
для милой своей сочинил.

За первою строчкой - другую,
такую же недорогую,
придуманную между дел,
когда он писать не умел,

не мог, не хотел, не старался,
в редакциях не отирался,
а просто любил, на беду,
у кленов и птиц на виду.

Обнявшись, глядят на поэта
буфетчица Лида и Света,
то ахнут они, то вздохнут,
то слезы платочком смахнут...




«ВНОВЬ ОБРУШИЛАСЬ В ДУШУ...»



Вновь обрушилась в душу с небес
домовитых скворцов перепалка.
Зеленеет заброшенный рельс,
зарастает ромашками свалка.

Словно выпущенное из пращи,
пролетает над нами светило.
И растет,
и ломает хрящи
сила духа - подъемная сила!




«В КОРИДОРАХ РЕДАКЦИЙ...»



В коридорах редакций - кладбищенская тишина.
Не витийствуют чтой-то на лестничных клетках витии.
Жирно блещет паркет. Золотятся решетки витые.
Над столами мерцают то лысина, то седина.

Молодежный журнал вам напомнит больничный покой -
разговоры про слабое сердце, про печень, про почки...
 Молодые, горячие и неудобные строчки
здесь не могут читать, не держа валидол за щекой.

Ну, а если мелькнет молодое лицо, то оно
так напугано чем-то, что, право, и стыдно, и больно.
И с таким-то в атаку на души людские? Да полно!
Не смешите людей. Хотя это совсем не смешно.
Не смешно, не смешно, что глаза равнодушно скользят
по застиранным строчкам меж точками и запятыми,
что поэтов, которым под сорок, зовут молодыми -
ха-ха-ха! - не смешно, не смешно...

В коридорах редакций заплесневела тишина.
Не за славой забрел я сюда и не в поисках выгод.
Просто выход искал, просто выход искал, просто выход -
но стена и стена, и стена и стена,
и стена...




«УСМЕХНЕТСЯ РАБОТЯГА...»



Усмехнется работяга:
Знамо, стерпит все бумага...
Только чтоб ты в жизни нашей,
дорогуша, понимал?
Ну, скажи, чего ты дашь мне,
 коль в своей хрустальной башне
тяжелее авторучки
ничего не поднимал?

Эту критику приемлю.
Что с того, что камни, землю
в приполярье и пустыне
на горбу своем таскал,
задыхаясь, на пределе?..
Прав, товарищ! В самом деле,
тяжелее авторучки
ничего не поднимал...




«КАК НА ПОЛЯНЕ КОЧКУ...»



Как на поляне кочку,
которая торчит,
редактор режет строчку
которая горчит.

Идет на стих, как трактор
на глухариный ток.
За ним - другой редактор
пройдется, как каток.

И вот уже поляна
сверкает, как шоссе.
И ни тебе бурьяна,
ни перышка в росе.

Давай, кати по свету,
читатель, веселей!
Гражданственности нету?
Откуда ж взяться ей?..




МУЗЫКА



Когда еще гитара не звучала
в полуночи за белою стеной -
 она уже жила!
                           Она ещё молчала,
 плененная натянутой струной.

Когда уже гитара отзвучала,
и полночь разбежалась по холмам
она ещё жила...
                           Она уже молчала,
она опять прислушивалась к нам.




СКРИПАЧ



Все состоит из мелочей...
Но вот на сцене освещенной,
соленым потом освященный,
скрипач со скрипкою своей.

Я нотка в звуковом ключе,
я что-то значу и не значу,
мне не дано понять, кто плачет -
скрипач иль скрипка на плече.

Не разделяю скрипачей
и скрипки никакой стеною.
Есть музыка. А остальное —
все! — состоит из мелочей.




СОН О ХУДОЖНИКЕ



На земле где дождик
льет со всех сторон,
жил да был художник
посреди времен.

В комнате чердачной
жил - не унывал.
Все просвет на мрачной
туче рисовал.

Там душа водила
кисть перед собой!
Жаль, что не хватило
 краски голубой.

Над землей суровой -
 как судьбы итог -
Голубой, багровый,
Звёздный лоскуток.




ПОПЫТКА ТРАКТАТА




1.3ВУК



И хор, и голос, поднятый над хором,
и крик, и шепот, и мольба, и стон -
лишь волны звуковые. И простором
записаны, как на магнитофон.

И неким, следовательно, прибором
возможно нам извлечь из тьмы времен
клич боевой исчезнувших племен
иль Данте, занятого разговором

пустячным - о соседях, о погоде...
Не умирают голоса в природе!
Записывая, вертится Земля.

И страшно знать, что от любого слова -
неправого, бесстыдного, пустого -
смущаются магнитные поля.




2. ИЗОБРАЖЕНИЕ



И вот лечу я, обгоняя свет!
А на Земле, среди сограждан милых,
мое изображение. Не в силах
догнать меня... и смотрит мне вослед,

отстав. А я пласты прожитых лет
за слоем слой снимаю. Как прожил их
бесстрастно мне экран покажет. Нет,
не спрячешься в пространстве!
                                         Стонет в жилах
кровь от бессилья, боли и стыда.
Но хочется - туда, туда, туда,
где были мы и будем молодыми.

Где потные, мы отираем лбы,
когда там разверзаются гробы,
и мертвые становятся живыми.




«НИЧЕГО НЕ НАЖИЛ, КРОМЕ...»



Ничего не нажил, кроме
 болей в сердце да седин.
Отчего ты загрустила,
дорогая?
                  Посидим
сварим на обед картошки,
попируем без забот.
...кроме тополя в окошке,
ишь, как вымахал за год!
Улыбнись мне, молви слово,
 улыбнусь тебе в ответ.
...кроме сына золотого,
рассыпающего свет.
Нам ли гнаться за удачей
да желать иных путей?
...кроме верности собачей
строгой Родине моей.




«НЕ БЕРЕГИ ПОЭТОВ, РУСЬ...»



Не береги поэтов, Русь!
Возьми их без остатка.
Что? Жалуются? Ну и пусть.
Пусть будет им несладко.

Прости слепцов, глупцов прости,
писателей куплетов -
но им грехи не отпусти...
Не береги поэтов!

Не дай им жить, с тобой шутя,
светло и одиноко.
Будь беспощадна, как дитя, будь,
 как дитя, жестока...




«ИСТЕКЛО МОЕ ВРЕМЯ...»



Истекло мое время, ушли мои чувства - куда ж? -
и растаяли мысли в табачных и винных туманах,
из прорех состою, из продаж.
Ветер свищет в душе, голове и карманах.

Ну, и что же - совсем не барахтаться? Да почему ж!
Безнадежное дело свое делать мне в одиночку.
Коли взялся за гуж - то не говорю, что не дюж,
и, как видишь, тащу из пустот стихотворную строчку... 






Неравнодушная Природа





 _«НАДЫШАВШИСЬ_ОГНЕМ_И_СВИНЦОМ...»_

Надышавшись огнем и свинцом,
отравившись безверьем -
повернемся к деревьям лицом,
повернемся к деревьям.
          Там сверкает листва от росы,
          в незабудках опушки,
          и считают года не стальные часы,
          а живые кукушки.
По живому водили резцом,
по живому - мотором...
Повернемся к озерам лицом,
повернемся к озерам.
            Там кувшинку качает волна,
            и в любое мгновенье
            нам возможность послушать дает тишина
            наше сердцебиенье.
Может быть, перед самым концом
с любопытством бесстрашным
повернемся к природе лицом -
рощам, рекам и пашням.
              Там в листве, и волне, и росе,
              и в траве под ногами
              обретем все печали и радости все,
              что потеряны нами.




ПРОСПЕКТ



С площади взяв разбег,
 рощицу сбивши с ног,
с ревом бежит проспект -
в поле, на красный сноп.

К матери так - малыш,
в жаркие ручки чтоб.
Так разлюбивший - в тишь
не разбирая троп.

В поле бежит проспект -
баня... продмаг... базар...
 Вон в золотой рассвет
тычется новый бар!..




«УХОДИТ ОСЕНЬ...»



Уходит осень...
Ярких листьев стая
взлетает вкось - сереет вдалеке.
Последний лист, среди ветвей мерцая,
как ночь любви, висит на волоске.

Я долго в эту ночь не засыпаю,
 лежу, прижавшись к ледяной руке.
...И утром снегом осень засыпает,
хоть лист еще висит. На волоске...




ШКАФ



Гранят, шлифуют...
И из дерева,
измученного на станках,
сияющий выходит шкаф -
 весьма полезное изделие.

Вместилище томов на сто
 печалей, радостей, сомнений,
отчаяний и откровений...
Почти живой! Ну разве что

весной, когда над чернью плит
береза вскинется от ветра
и затрепещет, он ответно
не вздрогнет и не зашумит...




«НА ЧЕРНЫЙ ГОРСАД, НА АСФАЛЬТ»



На черный горсад, на асфальт,
на красные черепицы
высокие слезы летят
 реки, и ручья и криницы.
Недолго им, светлым, летать!
Над Родиною дорогою
прольются -
и станут опять
криницей, ручьем и рекою.




ЛУГ



Целуют лошади траву.
А луг лежит - как лук.
Натягивает тетиву
реки
           сосна без рук.
Ствол обожжен. Пусть растерял
зеленые одежды,
 но стрел своих не расстрелял,
не потерял надежды!

Сюда приходишь, одинок,
наутро или на ночь -
и луг
          сбивает с ног
и опрокидывает навзничь.




СЛЕПОЙ ДОЖДЬ



Солнце в роще зеленой
рассыпало желтых цыплят,
и они, словно зерна,
дождинки клюют, и пищат.

И, слепые, на ощупь,
выбираются из-под ветвей,
 и выходят на площадь
под веселые крики детей:

«Дождик, дождик,
припусти,
дай горошку
подрасти,
вырасти капусте...»

Дождь идет, как поляна
лесная - обратно в леса
через город стеклянный,
через нас, через четверть часа.

Напролом! Будто битва!
И - ни болей, ни бед, ни обид...

Точно груда разбитого зеркала
город лежит!..




«ДЛЯ ОДИНОЧЕСТВА ВРЕМЕНИ...»



Для одиночества времени нет.
Утречком встанешь,
выйдешь из дому - навстречу сосед:
«Что не заглянешь?».

Поговорим. И по узкой тропе
(здесь недалечко)
 во поле выйдешь - навстречу тебе
выбежит речка!




СКАМЕЙКА



Глина да суглинок,
около ручья
между двух рябинок
мокрая скамья.

Сколько шел - не встретил
 ни одной души.
Только дождь, и ветер,
 и скамья в глуши.

Ничего не стоит
ставить на века.
Как умели строить!
Столбики!.. доска!..




ЕЛКА



Нарядилась елка
в розовый снежок,
звездная заколка,
месяца рожок!

Но удар и - где ж ты? -
на снегу ничком
елкины одежды
в воздухе пустом.

Путь ее недолог
после топора.
Вон уже поселок
прет из-за бугра.

Праздничная хата
поперек пути,
вместо снега - вата,
блестки, конфетти.

Пропадай без толку,
 ветра не зови!..

...Разве я про елку,
милые мои?..




«КРАЛСЯ, ЦЕЛИЛСЯ, БИЛ — НЕ ЖАЛКО...»



Крался, целился, бил - не жалко!..
Я не смог бы. Я - не смогу.
Пусть пушистая моя шапка
моет мордочку на снегу.

Что ж! Поежимся среди шума
асфальтированных дорог.
Отогреет пусть моя шуба
милой Родины островок.

Выйдет срок холодам и ветру
выйду за город... Горяча,
 на ладонь мою - как на ветку -
белка скатится хохоча!




«НА ТОМ ХОЛМЕ, ГДЕ СИНЕВЕ РАЗДОЛЬНО...»



На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
как колокольня без колоколов,

и облаков, и облаков касалась,
и обжигала водяную гладь...
Той тишины - казалось мне, казалось -
 не пережить
и не перекричать.

Но вздрогнул лист, -
 роса упала громко...




КАК ЛОВЯТ ПТИЦ



На рынке или у соседки
(неважно где - иль там, иль тут)
певунью покупают в клетке
и в клетке на пустырь несут.

Потом раскидывают сети
и рядом ставят с птичкой клеть,
а сами прячутся в кювете...
И птица начинает петь.

Ах, эта, с голосом, пичуга!
То «тах-тах-тах», то «тих-тах-тах»
поет. Заманивает друга,
летающего в облаках.

И тот летит на встречу пенью!
Вот прилетел, чтоб вместе петь,
чтоб вместе умереть в паренье...
И здесь набрасывают сеть.

Так ловят
птиц.




«ТАКОЕ НЕСЧАСТЬЕ, ТАКАЯ СЛУЧИЛАСЬ БЕДА...»

_              _«НАД_ГОРОДАМИ_УРАЛА_НЕБО_БЕЗ_ПТИЦ...»_

                                                             (ИЗ ГАЗЕТ)



Такое несчастье, такая случилась беда:
мой город оставили птицы. Уже навсегда.
Мой город оставили птицы -
стрижи, снегири и синицы...
Чего ж птицеловы раскинули сети тогда?

Зачем они прячутся в ржавой траве негустой
под облаком, серой напитанным и кислотой?
Поймают они спозаранку,
ну, разве консервную банку,
а - порх! - между пальцами
                                           блик упорхнет золотой.

Ловили, ловили -
да сами поймались... Фью-ить!
Поймались-поймались и нечего тут говорить!
Хотя и противу природы, а стали в последние
годы
не ловчие певчих, но певчие ловчих ловить.




«ИЩУ ЗЕМЛИ В ЗЕМЛЕ РОДНОЙ...»



Ищу земли в земле родной:
известка, крошка
стекольная, кирпичный бой...
И - прет картошка!

Ищу в родной земле - земли:
щебенка, сажа,
 бумага... И - цветы взошли,
и пахнут даже!..




«В ТРИ МИЛЛИМЕТРА ЗДЕСЬ...»



В три миллиметра здесь культурный слой
приподнимает над собой
резную карликовую березку,
морошку терпкую и ягель голубой.

Чум треугольный в воздухе парит!
На этот одинокий чум нацелясь,
в кисах легчайших
мудрый хант спешит,
и в гусеницах лязгает пришелец...




«КОГДА ХОЛОДЕЕТ РУЧЕЙ...»



Когда холодеет ручей, а потом затихает,
и стелется по-над равниной недвижный туман,
по свежему снегу горячий песец протекает,
впадая в капкан.

Повизгивает, вырываясь на волю, собака,
и гонит охотника из дому древняя страсть,
с которою как совладаешь? Однако, однако
расчетлива снасть.




ВОПРОС



Канючил весь путь: «Не спеши!» -
по щечкам размазывал слезы.
И вдруг: «Что такое, скажи,
пространство?». Ах, эти вопросы!..

Несемся, сбиваемся с ног,
ни слез и ни звезд не заметим.
Что значит пространство, сынок?
_Я_как-то не думал над этим...




ПЕЙЗАЖ БЕЗ ЧЕЛОВЕКА...


(ИЗ ФАНТАСМАГОРИИ «МОНТАЖ БЕРЕЗЫ»)



...вновь ушли и не вернулись рати,
вновь разор в Отечестве и чад.
«Некому березу заломати...» -
в женском общежитии кричат
песню...

Помню-помню песни ваши
после смены, в полузабытьи,
девушки от ...надцати и старше,
няни незамужние мои!..

Убегал я из дому без спросу
к песням вашим, пряникам, рукам.
...Как услышу: «Некому березу
заломати...» - слезы по щекам...

Не о прошлом речь - о настоящем,
появившемся из пропастей.
Я, как чудо, в этом, состоящем
из подростков, женщин и детей,
мире появился. Пали рати.
Поколений цепь разор-
                                  вана.

«Некому березу заломати,
некому кудряву...»
Вот она!

Белая... Одна... белее снега-
седины седее... символ наш...
Пейзаж
без человека,
бесчеловечный пейзаж...

«Р-РАЗ — И НЕТУ БЕРЕЗЫ. СВАЛИЛИ...»

Р-раз - и нету березы. Свалили.
Зачерпнули воды в озерке.
Лебединое мясо сварили
и поставили на ветерке

Полукругом уселись. Хохочут.
Наливают по полной. Сопят.
Лебединую песню - не хочут.
Лебединого мяса хотят.




«НА СЛИВЕ...»



На сливе
вызревает слово
«слива»...

И если все окончится счастливо:
и ранние не грянут холода,
и суховеи не пронижут лето,
и будет вдоволь воздуха и света,
и будут в почве пища и вода,
и если, гербицидами пыля,
обнимут самолеты
 листьев песни,
и если не слетит с оси Земля,
и если...




КАМЕНЬ



С какой прилетел стороны -
 не знаю... Оттуда, быть может,
где ветер последней войны
 смиренные горы корежит.
Где стонут они и дрожат,
 охвачены смрадом и пеклом.
 Где птицы на пепле лежат,
а камни летают над пеплом.

Покуда мой разум живой
 ответа насущного ищет -
 и ласточка над головой,
и камень летающий свищет.




ПЕПЕЛЬНИЦА



На уголке стола,
                     теплая и живая,
пепельница жила -
                   раковина морская.
 Пламенем обожгли,
                   спичками засорили.
Рыбы и корабли
                   родственницу забыли.
Молча она стоит,
                   кожей янтарной брезжит
и никаких обид
                   ни на кого не держит,
будто не знала зла
                  и миновала горе.
Слышишь?
Опять о море
                 речь свою повела!




ВИД НА УЛИЦУ



Витрины - в ряд,
 машины в след.
…Смотрел бы в сад,
да сада нет.

В стекло и сталь
 бьет желтый свет.
Смотрел бы в даль,
да дали нет.

На лбу рука,
мне не уснуть.
Еще пока
есть Млечный путь...




«ОТШЕЛЕСТЕЛ ЛИСТОПАД...»



Отшелестел листопад,
птицы пропели.
Вот и окончились, брат,
дни,что звенели.
Луг, что ромашками цвел
миг только краткий,
как в учреждении стол -
чистый и гладкий.
Ветер в калитку стучит:
«Кофт навязали?..».

Голая роща стоит
перед глазами

Выйду на луг не спеша,
сброшу усталость.
Пусть остается душа
с тем, что осталось,
с тем, что стоит в холода
честно и стойко,
 с тем, что со мной навсегда –
с Родиной только.
Пусть остается! болит!
светит слезами.

...Голая роща стоит
перед глазами!..




«ДОЖДИК СЕРЫЙ ЗАСЕЕТ, ЗАСЕЕТ...»



Дождик серый засеет, засеет
на начало утиных охот,
все ложбинки и ямки заселит,
все ручьи воедино сведет.
До далеких озер не пробиться,
не дойти до ближайших болот.
«Вона скоко простору для птицы!», -
 Николай Николаич вздохнет.
Мы в машине фонарик засветим -
а мечтался на зорьке костер...
Что поделает с дождиком этим
 бесполезный железный мотор?

По кабине - все капли да капли,
спят в машине давно мужики,
над кабиной - все кряквы да цапли,
все казарки летят, все чирки.
О природы прекрасная зрелость!
О сентябрьских дождей благодать!
Мне стрелять и делить расхотелось,
захотелось свести и связать
небо с пашней, трагедию с шуткой,
все, что будет, со всем, что прошло,
и охотника спящего - с уткой,
поднимающейся на крыло.




«НАДО ОСТАТЬСЯ ЖИВЫМИ...»



Надо остаться живыми
в грохоте этом и дыме.
И со станком подружиться.
И с шестеренкой кружиться.
Надо поладить с пружиной,
 надо сцепиться с болтом.
Под дождевальной машиной
надо остаться с дождем.

...хлещет, и плещет, и блещет,
в серенькой тучке ворчит,
и на ромашке трепещет,
и по кран-балке стучит!..




«ЧТО РОДНИТ МЕНЯ С МАЛЬЧИШКОЙ...»



Что роднит меня с мальчишкой,
Тем, сбегавшим на реку?
Засыпал в обнимку с книжкой
под кукушкино «ку-ку!».

Это ж надо - даль какую
пробежал я невпопад!..

Все часы его - кукуют,
 все мои часы звонят!




«...А ТУТ ЕЩЕ НЕХВАТКА КИСЛОРОДА...»



...а тут еще нехватка кислорода!
 Серебряная Севера природа
хватает дефицитный кислород,
как рыба, выброшенная на лед,

виясь и трепеща. Смотри, неброска
картина: кочки в изморози, мга,
вот подползает к сапогу березка,
а вот она ползет от сапога.

Смотри-смотри, куда нога ступает!
На местные цветы, сады, леса...
десятилетья здесь не зарастает,
не заживает след от колеса.

Идешь-бредешь, а за тобой - руины,
окрестности, пошедшие вразнос.
Степной широкий ветер с Украины,
скажи-ответь, куда меня занес?

Скажи-ответь, зачем укореняюсь,
врастаю в кочки мшистые и мгу?
Не вьюсь, не трепещу. Да, задыхаюсь,
 но видит небо - ползать не могу.




ПРОТЕСТУЮЩИЙ КИТ



В городе зеленоватом - тишь.
Шахматы под мышкой, ты спешишь
на турнир в микрорайонный скверик.
...Золотой соляркою облит,
в это время выбросился кит
на пустынный океанский берег.
Бух!
И ни туда, и ни сюда.
Подошли рыбацкие суда,
разрезая радужные пятна,
и кита поволокли обратно.

Волокут и спрашивают так:
…Ты чего кидаешься, чудак,
или в океане мало места?
Кит на это: я, мол, в знак протеста!
Мол, невмоготу совсем уже.
Океан замусорили же!
Мать хворает, плачут ребятишки
и гляди, несет подмышкой, тих,
бог сооружений очистных
из костей братишки шахматишки.
Протестую! И на волнолом!..
Все мы с этим связаны китом.




«УЖЕ СКАТИЛ ОН БРЕВНА С ВОЗУ...»



Уже скатил он бревна с возу,
воды колодезной попил,
как вспомнил, охнув, что в березу
всадил топор - и позабыл...

В лесу всю ночь трудилась почва,
и глубина, и даль!..
                         К утру
из топорища вышла почка,
листок забился на ветру!..




«КАК ЛЕГКО ПРИРОДА ПРАВИТ...»



Как легко природа правит!..
На колени граждан ставит
не приемом болевым,
а цветочком полевым...




СНЕГ РОДИНЫ



Когда смешаются в пути
мороз, метель и полночь,
когда и меху не спасти -
приходит снег на помощь.

Укутывает и поет,
и над тобою плачет:
«Вот шубка - на! Вот, шапка, вот
ботиночки, вот плащик...».

Отчизна! Не игла швеи,
 не новые модели -
спасли меня снега твои,
снега твои согрели.




ДОЛИНА



Ты многое можешь - ты слабый. Да что там!..
Ты сможешь пройти по Тарманским болотам
сквозь вой комарья и буранья картечи,
железную трассу забросив на плечи;
ты сможешь пробиться тайгой и Уралом
Полярным - по снежным завалам и скалам,
чтоб как-то однажды прийти на вершину
и, плача, увидеть в тумане долину
с речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой в саду...

Но эта долина - непреодолима!

С речушкою тихой,
с грачом и грачихой
на яблоне старой в саду.




ОСЕНЬЮ



Меня растрогали нагие дерева
и воробьи, озябшие в пыли,
и ветры влажные - глаза мои,
слова растрогали они - и разнесли...

Как у меня кружится голова
от быстрого вращения Земли...




НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

_ПАМЯТИ_АНАТОЛИЯ_ПИВОВАРА_



Молчаливый народ - мужики.
Любят - молча,
 работают молча.
Бабье дело: чесать языки.
Да и времени нету!
                        А Тольча -
 нараспашку! навзрыд! невпопад!
 Будто красная девка, ей-богу!
«Весь на людях живет, - говорят
 о таких. - Ничего, понемногу, -
говорят, - обомнет его жисть,
утишит в круговерти суровой.
Будет молча тоска его грызть
по какой-нибудь юбке бедовой -
промелькнувшей, исчезнувшей...
                  Нет,
ничего-ничего, обломает...».
Тольча слушает - не понимает
или просто хохочет в ответ.
Что ты спросишь с него?
Двадцать лет!

Север, Север...
Случился прорыв -
а еще не промерзла трясина.
Вот в нее-то, ледок проломив,
ухнул «КАТ»,
                      дорогая машина.
Молча трос к полынье подвели,
протащили и дернули - молча.
Что с машиной?
                        Машину спасли.
Что ей будет, машине?!
А Тольча...
В молчаливое встали кольцо.
Книжка... Паспорт...
                              А в паспорте, смято
неотправленное письмецо,
 и позапрошлогодняя дата.
Не посмели прочесть ничего.
Пусть молчат
Тольчи строчки живые.
Это личное дело его -
промолчать для какой-то Марии.
Молчаливый народ - мужики...




ЗАЯЦ НА БЕТОНКЕ



К бетонке зайца светом фар прижали,
в лучах как бы на привязи держали,
за ним гнались четвертую версту.
Дрожали стекла, гонщики дрожали.
«МАЗ» рассекал огнями черноту.

Убийство на свету... Убийство светом!
И я, увы, присутствую при этом,
но ничего поделать не могу.
Летит косой.
Неотвратимо следом
тяжелый «МАЗ» летит через тайгу.

Летит зайчишка, как живой листочек,
клубочек теплый, маленький комочек.
Машина гонит, гонят свет и страх.
Дыхание живое между строчек
вот так же пробивается в стихах!

«Жми, Васька, жми!..». Близка уже расправа.
Ему б свернуть налево иль направо,
 туда, туда, к деревьям, в темноту,
где не грозят ни травля, ни облава.
Ан нет! Предпочитает на свету.

«Жми, Васька! Колесом - и вся недолга!
Орал напарник, вглядываясь зорко
в добычу. - Ну-ка влево сдай чуть-чуть!». ...
Но на дорогу
выбежала елка
и «МАЗу» перегородила путь.

Ну вот и все. Спросил напарник: «Целы?
Вылазь! Кажись, доехали до цели...».
Василий всхлипнул громко: «Нудела-а!».
Над нашей головой шумели ели,
сова кричала, и звезда цвела.

Кричит сова. Бушует непогода.
Звезда глядит упорно с небосвода
на нас, на лес, на дальнее жилье.
Не спит неравнодушная природа,
вступившаяся за дитя свое.






Чрезвычайное происшествие




Сухой закон... Ни-ни! Основ основа,
дабы не падал трудовой накал.
А тут - ЧП. Два ящика спиртного
у сварщика прораб конфисковал.

Как он достал? Доставил как? Не знаю...
 На сотни километров - ни села.
И ни одна собака розыскная
его следов, конечно б, не взяла.

Стоит он, бедный, отвернулся влево,
в плечо запрятал виноватый взгляд:
«Я ж, Никанорыч, эт-та, для сугрева.
Не для питья ж! Мороз под пятьдесят...».

«Ага, замерз! Поди ж ты, незадача, -
здесь Никанорыч сбавил тон чуток, -
щас будет у тебя почти что дача,
щасу меня согреешься, браток.
А ну, давай, сымай шубейку, парень.
Бери-бери поллитру, не робей!
Так, хорошо. Сейчас мы ей и вдарим.
Да вот хотя б об этот угол. Бей!».

Что делать? Тут уж надо постараться.
И сварщик, на приятелей косясь,
мол, не хотел, мол, не вините, братцы,
все он, зануда... И об угол - хрясь...
Аж пот прошиб!.. К спине прилипла роба.
Ему прораб дает вторую: «Бей!»
«Не, Никанорыч, все. Ты сам попробуй.
Рука не поднимается, ей-ей...».

А Никанорыч что? Он не святоша,
он сам, конечно, выпить не дурак.
Но тут такое дело! Люди тоже
стоят, глядят. Ах, так ее растак!
И с разворота - трах! И за другую,
за горло лебединое и - трах!
Сладчайшую, горчайшую, родную,
расейскую - в осколки, в брызги, в прах!

За все! За юность, что прошла туманна,
что не была похожа на весну.
За седину Натальину, так рано
зажегшуюся в косах седину...

На, получай! Разлучница, каналья!
Ах, как он бил - раскованно, легко.
Как жаль, его не видела Наталья!
Увы, живет Наталья
далеко...






Эхо Булата






_ИЗ_ЛИРИКИ_БУЛАТА_СУЛЕЙМАНОВА._

_ВОЛЬНЫЙ_ПЕРЕВОД_С_СИБИРСКО-ТАТАРСКОГО_




ВЕСЛО



Отпусти меня, берег, - умоляет весло.
Море - вот мой товарищ!
С ним легко и светло.
Там восход мой пылает, там закат мой горит.
Отпусти, - умоляет. - Оттолкни, - говорит.

И не хочет, бедняга,
понять одного:
это море швырнуло на камни его...




ЛЕДОХОД



«Девушка уходит, девушка уходит!».
Рано разбудил меня голос у реки.
Над Супрой весенней ветер колобродит,
улепетывают к лесу ручейки.

«Девушка уходит...». Не моя ли девушка?
 Выбегу на улицу, руки протяну:
Гюльбану, любимая, - позову.
Да где уж там!
Вон она на берегу...
Гюль-ба-ну!

«Девушка уходит, девушка уходит!».
Это лед - не девушка, в предрассветный мрак
лед уходит. Песню
новую заводит
и гармонь растягивает
Абдельхак.
«Сторонись, любимая,
берега высокого,
берега высокого
и ревущих вод,
а не то любовь твою,
ох, от ясна сокола,
ох, от ясна сокола
льдина унесет...

Песня разрастается,
а река шатается,
плавится, коробится
вспухшая вода.
Лед уходит - молодость
с нами не прощается.
Лед уйдет - любимая
ни-ког-да!




СТАРИК



Что видит минувшая жизнь из окна?
Мальчишку с мячом, что резвей скакуна
бежит, отдает пас...

«А я в эти годы с темна до темна
байских овец пас...»

Последняя осень горит за окном.
Вон юноша ствол подпирает плечом,
свиданья пробил час.

«А я в эти годы свинцовым дождем
был бит не один раз...».

Влюбленные пары уходят во мглу.
Лицо, словно лист, прилепилось к стеклу.
 Все смотрит и смотрит старик, чуть дыша,
как падает лист предпоследний, шурша...




НИЖНЯЯ ВАРТА



Клочьями рвется, дымит по углам
снежная вата.
Скулы свои подставляя ветрам,
правишь, скажи мне, к каким берегам,
Нижняя Варта?

Вьюжный тулупчик внакидку, вразлет -
жаркое место!
Жжет тебя ветер, морозец печет.
Белая, ты среди черных болот,
словно невеста.

Взгляда влюбленного не отведу,
сердцу отрада.
Ты бы взлетела у всех на виду,
да буровыми пришита ко льду,
Нижняя Варта.
Вот и сошелся с тобою мой путь
Ты - как награда!
Мне теперь надо работы вдохнуть,
чтобы в девон твой перо обмакнуть,
Нижняя Варта.




МАТЬ



Все сына ждет и отдыха не знает.
Уж сколько лет прошло!.. Нет, ожидает.

И на подоле траурной одежды -
надежда!
Ничего, кроме надежды...




ВОЗВРАЩЕНИЕ



«Метеор» несет меня
быстрого быстрей коня
 над волной речной -
домой, домой!
Тормозни-ка здесь, дружок!
Вон высокий бережок.
Хоть глядится каменным,
 да зовется маминым...




«ЧТО С МОИМИ ДОРОГАМИ...»



Что с моими дорогами?
Что ж вы?..
Отпустите в чужие края!

Неподъемная, на подошвы
Налипает родная земля...




ВОЛНЫ



Курсы железным сломав кораблям,
 камни смолов и коряги -
 волны сдаваться идут берегам,
 выбросив белые флаги...




_СЕВЕР_



По зимнику,
тая во мраке,
поземки бегут,
 как собаки.
Все тычутся,
тычутся в ноги
идущих по зимней дороге.
 Лизнут - и в пространство,
как в сажу!
Присяду
и шерстку поглажу...




ОЖИДАНИЕ ВЕРТОЛЕТА



Взлет - посадка,
взлет - посадка...
От балка наискосок
вертолетная площадка -
грохот, буря и песок.

Ожидают вертолета
Мишка Гусев, машинист,
и лоснящийся от пота,
от мазута, от тавота
лист осины, юный лист,
народившийся под свист.

Мишка спросит:
Что - не сладко?
В дальний хочется лесок?

Вертолетная площадка -
грохот, буря и песок,
слезы,песни, крики:
«Здрасьте!»
керосин, духи и пот...
Мишка Гусев ждет запчасти,
лист железной бури ждет.

Накатила, налетела,
закружила... замерла!
Слева ветвь осиротела,
справа ветку от ствола
целиком оторвала -
и прошла... Как не бывало.

Что такое? Боже мой,
лист осины вполнакала
снова светится. Живой!
Как он выдержал? Загадка!

Против смерча - волосок...
Вертолетная площадка -
грохот, буря и песок,
мясо, хлеб, запчасти, трубы,
и удар в плечо: «Держись!»,
просьбы, руки, вздохи, губы...
Словом, жарко, словом - жизнь!

Мишка тронет лист рукою,
Мишка выдохнет - Юнец,
под пуржищею такою
не сломался? Молодец!

Это, брат, и мне знакомо,
бросит Мишка. - Ни шиша!
Против лома
нет приема,
против лома
есть душа!

В глубине земли безбрежной,
молодой, небритой, нежной,
на казымском берегу,
в окруженьи мглы холодной,
посреди воды болотной -
на площадке вертолетной
надышаться не могу!




«ДРУЗЕЙ НЕ ПРИВОДИЛ...»



Друзей не приводил,
был тих он и застенчив.
Соседям подходил
такой сосед за стенкой.

Он в детстве рос иным!..
Но своего добился.
Лишь папиросный дым
 вокруг него клубился.

Влюбился. Но она
о той любви не знала -
такая тишина
вокруг него стояла.

Уехав, не забыл
ни взгляд ее, ни локон,
хоть самосвал любил
на Севере далеком.

И, вглядываясь в тьму
усталыми глазами,
рассказывал ему,
о чем молчал с друзьями...




КОЛЫБЕЛЬНЫЕ В ПОЕЗДЕ «ТЮМЕНЬ-СУРГУТ»



Дети плакали в жестком вагоне
 в середине Сибири, на склоне
дня, несущегося в забытьи.
Полки вздрогнули и заскрипели.
Дети плакали - матери пели
колыбельные песни свои.

_Я_не знаю, что их разбудило.
Поезд врезался в ночь, как зубило.
За окном все опасности - там,
где тайга, комарье и болота,
где у пап их такая работа,
что одним только им по плечам.

На каком-то ночном перегоне
дети плакали в жестком вагоне.
Поезд шел из Тюмени в Сургут.
За окном - полыхало, клубилось!
Ничего-ничего не случилось:
дети плачут - а мамы поют.




«ЛОДКИ, ПОХОЖИЕ НА УЛЫБКИ...»



Дамбы весь день крепили -
вымокли и устали.
Щели в домах забили,
плотно закрыли ставни.

Бурю пророчит сводка.
Бурю! А над домами,
словно улыбка - лодка
в темном зажглась тумане.

Разве она не знает:
миг - и грозит крушенье?
Или она пылает
 берегу в утешенье?

Двери и окна настежь!
Двери скрипят, калитки.
Плывут навстречу в ненастье
лодки, похожие на улыбки.




ЕЩЕ О ЗИМНИКЕ



Мороз?
Он уже недалеко.
Вот-вот он болота скует.
Разверзщаяся дорога
дорогою станет за счет

пространств, неживых от мороза,
живого до крайнего дня
бессмысленного вопроса:
«Зачем ты любила меня?»...

Мы осень с тобой пережили.
Удержишь ледок полыньи?

Пропахли губами чужими
горючие губы твои...






МОНОЛОГИ ЕРОХИНА





ЕРОХИН В ОТПУСКЕ



Гони, таксист, на Моховую!.
Там знаю я одну такую,
Наталью... Знаешь, нет?
Прости.
С ней можно время провести!

Гони! Еще мы, паря, живы,
еще живем не для наживы.
Сегодня скорости хочу -
плачу!

Не трусь, таксист, не хватит грошей -
отдам пиджак... Еще хороший!
Какая фирма, а? Взгляни.
Гони, гони!

Гони, миллионер подпольный!
Еще, гляди ты, недовольный...
Чего дрожишь, как банный лист?
Гони, таксист!..




ЕРОХИН РАЗМЕЧТАЛСЯ



Жаль, на жен не меняют собак...
Кто б не выменял! Разве не так?

Эх, выгуливал бы по овражку
с золотыми глазами дворняжку!.

И за нею шагая упруго,
размышлял бы, как худо без друга...

Поутру, раскуривши закрутку
и спиной опершись на косяк,
я орал бы ей радостно: «В будку!»
иль «К ноге!», так тебя и растак!

А когда б мы спускались к реке
по проспекту, сквозь легкую скуку
отдыхающих, я б ее, суку,
на коротком держал поводке...




ЕРОХИН ВСПОМИНАЕТ ГАЛАКТИОНОВА



Галактионов Витя,
районный наш поэт...
В его нелепой свите
ходил я пару лет.

Писал стихи - куда нам! -
что ни строка - обвал...
И трогательно дамам
он ручки целовал.
Свободная натура,
художник, е-мое!
Ему прокуратура свое,
а он - свое.
Внимала шайка-лейка
ему с раскрытым ртом.

Садовая скамейка
была ему жильем.
Оттуда, слышь, из мрака
летит строка, светла...

Бродячая собака
товарищем была.
И мне она, бывало,
слюнявила щеку,
хоть лапу подавала
не всякому щенку.
Из наших рук подачек
не брал достойный пес.
От комнатных собачек
Он воротил свой нос.
Отважен и неистов,
Стихийных полон сил,
вальяжных медалистов
 на дух не выносил.
Завидит - лезет в драку,
поднявши хвост колом...
Да брось ты про собаку,
о нем давай, о нем!
...залижет кровь без стонов.
Уж я его корю!.

Да что ж Галактионов?

Вот я и говорю.
Пропал. С концами. Нету.
И - камнем - тишина
В пространство или в Лету
 втянуло. Все! Хана.

«Где ж Витины глаголы?» -
Ты спросишь. - Видит Бог,
висит на ветке голой
его стихов мешок,
под ним лежит собака,
навек уже верна...

А мне строка из мрака
сверкает - вот она:

«...СУКУ ЗВАЛИ ЛАСКОЙ...»




ЕРОХИН ПРОСИТ БОРЩА



- Итак, мы, милая, равны.
Забыты распри, охи, ахи.
Мои права тебе даны.
Мои штаны. Мои рубахи.

Как я, ты можешь закурить.
Как я, трудом рекорды множить.
Уже ты можешь сталь варить.
Уже ты борщ варить не можешь...

И вот сижу я хмур и тощ,
пишу тебе стихотворенье,
поскольку голоден - про борщ,
а не про чудное мгновенье.

А было, было... Вечер, вальс
и роза черная в бокале...
Как мы обожествляли вас!
Какие строки посвящали!
Ах, было, было!.. Звон струны. -
А впрочем, я о чем? Зато ведь
еще мы не были равны.
Еще ты борщ могла готовить!

Иной над нами небосклон,
и век иной, и все иное.
Я без борща заснул. И сон
ко мне явился на второе.

Как будто дом. Как будто тишь.
Вот я, покончивший со стиркой...
Вот в кабинете ты сидишь,
склонившись молча над пробиркой.

Рисунки, схемы, чертежи...
Вхожу. Молчу. Соображаю.
Да что ты делаешь, скажи?
И ты мне говоришь: рожаю!

Ты спрашиваешь: в чем секрет?
Вникаю в дело честь по чести.
Струится дым от сигарет.
Сидим. Молчим. Рожаем. Вместе.

Вот-вот раздастся крик «уа!».
Нет, я серьезно. Не до шуток...
Приснится ж на пустой желудок!
Куда же дальше, братцы, а?..




ЕРОХИН О СВОБОДЕ



Набежит — не отмахнусь:
сам отпрянет, жалок,
словно шавка... Не боюсь
подворотных шавок!

Вот в иные времена
были, были драки:
шли прицельно на меня
крупные собаки.

Мощную разинув пасть,
молча налетали.
Главным было - не упасть.
Прочее - детали...

Напугали? Ни фига!
Не того мы рода.
Потому и дорога
мне моя свобода,
что не падает в цене
там, где мох-лишайник...
Не вовне она - во мне,
гражданин начальник!




ПОД СВОИМ КРЫЛОМ



Пока! Пока!

Конечно... Что случится?
Не знаю боли.
Да, неуязвим.

Мне так близка
в открытом поле
птица,
ночующая под крылом своим... 








ОБ АЛЕКСАНДРЕ ГРИШИНЕ - ПОЭТЕ И ДРУГЕ





Сергей Комаров.


АЛЕКСАНДР ГРИШИН:


«ПТИЦА, НОЧУЮЩАЯ ПОД КРЫЛОМ СВОИМ...»

«В никуда, до востребования» - так, на первый взгляд пессимистично, назвал перед смертью книгу избранных произведений тюменский поэт Александр Гришин.

И все же здесь не провинциальный эпатаж, а попытка зримого воплощения духовного послания одного из лучших поэтов Западной Сибири первого послевоенного поколения.

Название книги свидетельствует о высоте и масштабности замысла, о последовательности позиции в соединении мечты и жизни, о поиске отклика, о бескорыстии усилий, о горечи итога и общезначимости драмы художника, о мужестве признания в этом и о надежде на понимание, если хотите, прощение.

А. Гришин в «Избранном» не перетасовывает изданные стихи и сборники, хотя, заметим, мог бы. Он воспроизводит для читателя свой путь (только теперь от «позднего» к «раннему»), давая в заключение «Неизданную книгу», вольные переводы и опыты поэзии для детей. Он как бы говорит нам: вот вся моя жизнь, она теперь ваша, судите ее, я с ней был несвободен, дорожил и боялся, потому что отвечал, мог что-то сделать иначе, теперь уже нет - не переделаю, не переиначу и даже не отвечу, что бы вы ни сказали, потому что это право теперь ваше.

Александр Гришин - поэт малотипичный для Сибири. Он, что называется, «залетный», «переселенец». Его малая родина в Европе, на Украине. Он, по сути, расстался с нею и мог лишь ее вспоминать, мог апеллировать к ней в трудную, кризисную минуту («Хочу в Донбасс, на родину, из круга забот»), И главное - смотреть на нее со стороны, не вживаясь, идеализируя, делая частью своего поэтического мифа. Второй важный момент биографии - учеба в Ленинграде (Санкт-Петербурге) в знаменитом университете, на журфаке. Представьте себе конец 1960-х - начало 1970-х годов. Бродский уже вынужден покинуть страну, умирают Ахматова и Твардовский, умирает прежний «Новый мир». Внимание читающей России переключается с эстетики и поэтики «эстрадников» (Евтушенко, Вознесенский и др.) на эстетику и поэтику «тихой лирики» (Рубцов, Передреев и др.), на «деревенскую прозу». Это конец эпохи «оттепели» и начало того, чему предстоит противостоять. Скажем мягче: по возможности не присоединяться, не растворяться и уж точно - не подпевать. Владимир Соколов замечательно на­звал поэтический сборник той поры «Снег в сентябре».

А как не участвовать, если ты по профессии журналист и живешь в системе, не приемлет которую лишь меньшинство из таких же, как ты, граждан. И при этом ты (пусть некоренное) дитя Ленинграда - города духа и стоицизма, культуры и революции. Ты молод, талантлив, амбициозен. В искусстве, как и большинством петербуржцев, тобой руководит «трезвость сознания и трезвость формы» (И. Бродский).

После окончания университета А. Гришин не едет на малую родину и не остается в северной столице, он отправляется в Тюменский край, где проходил практику. Ему кажется, что это край молодых, неиспорченных людей - людей слова, дела, труда. Он думает: им нужен свой поэт и летописец, здесь за Слово платят честные деньги, здесь есть свобода. Да, Александр Гришин выбрал шанс жить в поколении, которое верит в «город-сад» и строит его. Над этим нельзя смеяться, это было точно так.

Посмотрите, с какой любовью, нежностью он пишет об этих людях («Неотправленное письмо», «Песня», «Чрезвычайное происшествие», «Друзей не приводил»...). Здесь чувствуется знание раннего Евтушенко в изображении фактуры человека страны, но без его многословия, дидактики, сентиментальности. «Трезвость сознания и трезвость формы» определяют результат. Стихотворение «Заяц на бетонке» рождено творческим соревнованием с «Охотой на зайца» Вознесенского, а «Колыбельные в поезде «Тюмень - Сургут» - с «Поездом» Рубцова. И это тоже «трезвость сознания и трезвость формы», проверка себя на смелость, на непровинциальность, на соединяемость регионального материала с ходами нерегиональной поэзии, чтобы высечь искру нового обобщения или, наоборот, заземления. Подобные опыты для поэзии Александра Гришина пери­ферийны, но их появление показательно. Они лишь отростки центральных скреп его поэтического мира: сад, дом, береза. Сознательное использование мотивов и тем мифа - тоже результат культурной «трезвости» Александра Гришина, при­дающий его жизни в слове логику и устойчивость.

В «Избранном» не случайно лишь одно стихотворение посвящено конкретному поэту, его судьбе. Имя его - Владимир Маяковский. Стихотворение «Социалистический реализм» давнее, но программное. Лирический герой увидел «дырочку» в памятнике классику: «вот здесь, на левой, малую, горячую и алую, откуда б, как зубило, в глаза нам солнце било...». Мечта окуплена сердцем и жизнью поэта, природа (солнце) к людям приходит через сердечную драму художника - это путь, который Александр Гришин уважает и принимает. Социальный и личный проекты бытия нераздельны, но принципиальность и высота позиции должны быть постоянно выверяемы, потому что нераздельность опасна: социальное поглощает личное. Это объясняет множественность стихов Александра Гришина о литературном быте и то, почему он ими дорожил. Вот из школьных и студенческих тетрадей:

Здесь честь покуда не в чести,            
Здесь мрака не рассечь...                           
Куда бы душу унести?                                 
И молодость?                                              
И речь?
Хоть общей не уйти  судьбы,
не прыгнуть сквозь века,
а все ж срываюсь я с резьбы,
тем более - с крючка.

Та же тема памятника («Общей не уйти судьбы»), но теперь в пушкинском варианте. И драма в том, что предметно живой душа, молодость, речь. Они инстинктивно сопротивляются общественной ловле. Эта философия искусства будет чудесно прописана в поздней «Неизданной книге» - стихотворение «На постаменте лошадь мается...».

А вот уже и опора на фольклорную мудрость:

Сказку забытую припоминаешь:
«Прямо пойдешь - все потеряешь!..»,
Но не сворачиваешь с полпути:
все-таки надо прямо идти.

Три источника (фольклор, русская классика, советская поэтическая утопия) спорны для позиции Александра Гришина. Здесь отправная точка его творческого поведения - радикализм, мастеровитость, жесткость, одинокость, неслиянность с социумом, все по большому счету с верой в лучшее общество и востребованность будущим. Противник очевиден и рядом:

Стоишь, глядишь не без стыда,
как наши тучные стада
пасутся на полях словесности
затем, чтоб кануть в неизвестности...

И ты сам можешь стать таким же, как противник, войдя в коридоры литературных редакций: «Только дверь открыть - и все дела! Голова останется цела, а душа...» Лирический герой понимает: «Но - откроешь дверь, и, может статься, больше не откроешь ничего...» Вот он, литературный быт великой страны, если хочешь получить что-то сегодня. Но «бескорыстью нет цены», и герой Гришина выбирает иное:

Мы туда, где классическим розам
вновь цвести - не сегодня... потом -
удобрением ляжем, навозом
или, если угодно, дерьмом...

Такой выбор, если он не слова, а жизнь, - трагичен. Мы край «социального заказа» и конъюнктуры, ведь нефть и газ основа нашей бывшей экономики, а значит, все несистемное должно просто выбраковываться, омертвляться в качес­тве не обслуживающего эту основу. Гришин же всегда считал поперек:

«Не экономика, а вдохновенье
с народом по душам поговорит»;

«На этой вот земле под небесами.
Чтоб в люди вывести, отец и мать
учили нас ходить и отдавать.
...Хватать и ползать мы б сумели сами»;
«Рассудок миром властвовать спешит,
О мире ничего не понимая.
Но веку этому душа живая,
увы, иль, к счастью, не принадлежит».

Чувствуете: принципиальность та же, но какая горечь и усталость! Как сказал бы Маяковский: приходит страшнейшая из амортизации - амортизация сердца и души. Вот почему так пронзительно звучат автохарактеристики героя последней «Неизданной книги»: «из прорех состою, из пропаж состою, из продаж.»; «Ветер свищет в душе, голове и карманах»; «и, как видишь, тащу из пустот стихотворную строчку»...

Так о чем же грезило сердце поэта, что скрепляло изнутри его мир?

Во-первых, дом:

Мы строим дом.
Отец фундамент роет.
Покрикивает: «Санька, шевелись!».
И планы замечательные строит
на нашу замечательную жизнь.

В стихотворении еще три строфы, и все они о деталях строительства, созидания. Но последняя строка отделена, нарушает строфную упорядоченность: «...а дальше неохота вспоминать». Почему «неохота»? Потому что не созидание, не строительство будет потом, а разрушение. Художнику же важны мечта, общность, сотворчество поколений. Картинка очертила границы идиллии, выхватила момент судьбы. Дальше то, что разрушало сознание и форму и даже при «трезвос­ти» культуры было опасно для поэзии, гармонически не выговарива ­лось, не округлялось, противоречило замыслу песни. Дальше были трагизм жизни, боль. А о ней лучше помолчать. Но она вырвется в стихе «Отчего же сердце сжалось»:

И давно уж, между прочим,
_Я_живу в ином краю...
Перед домом, перед отчим
домом проданным,
стою...

Самое страшное слово для лирического героя Гришина «проданным». Он всегда боялся продать и продаться. И вот случилось! Но мечта живет, и в стихотворении «Разговор» поэт как будто заговаривает драму:

«Не один сижу за столом в ночи,
вон о плечь сыны - Александровичи!»

Миг любви - «почти забытый, давний» - Гришин проти­вопоставляет «любви в обеденные перерывы», и делает это почти по-маяковски: «А кому-то Вселенной мало для этого дела, да и пространства мало, и времени...»

Однако реальность можно снять уже только иронией («Ироническая песенка»). Но ирония не повседневна в отличии от жизни. Он знает:

«Пропахли губами чужими
горючие губы твои...».

Поэт не может не любить, не может предать свой дом, потому что тогда лишится права на слово, на песню. Это и есть ситуация «молчаливого соловья»:

Вон летит соловей над могилами
и из горла
не выкатит
ком...

Но умер не только личный дом поэта, погиб дом общественный:

Одних - приструнили, других - отстранили,
а третьим сырою землею забили
измученный яростью рот

Пустые морочит слова приструненный,
в пустыне качает права отстраненный,
и молча зарытый поет:

Вперед, вперед,
рабочий народ!..

Вот финал «города-сада»: несвобода, морок, песня в могиле, молчание. Да, может, это поэт и не про «город-сад» вовсе, а про прежнюю систему, которую сменит новая - лучшая? Ошибаетесь:

Где ж вы, города-сады?
Нету и помина.
Грязь. Торговые ряды.
Скудная витрина.
Вновь рожает нам раба,
вновь несет урода
ядовитая труба
нефтехимзавода.

Остроумный читатель пошутит: вымойте улицы, навезите товаров в магазины, на заводах поставьте очистные сооружения и душа поэта успокоится, всему свое время... Но нет, читаю стихотворение «Вид на улицу»: на «улице» все благополучно, по логике остроумного читателя, а Александр Гришин тоскует:

Витрины - в ряд,
  машины - в след.
  Смотрел бы в сад,
  да сада нет.

Про любимый петербургский Летний сад он пишет, про его ночи белые, зимние и восклицает отдельной от строфы строкой: «Видишь: в саду беда!» В стихотворении «Вишни» вспоминает «цветущие вишенки в отчем саду» -и тут же отдельной строкой, как удар топора: «Те вишни срубили».

Нет сада на земле - никакого! Может, есть по названию, но нет по сути. А ведь сад - это синоним рая, из сада были после грехопадения изгнаны богом Адам и Ева. Сад - это синоним красоты и культуры, методичного труда человека, его связи с природой. Сад - это образ устойчивости и плодотворности Жизни, вписанности в годичный цикл, где за умиранием обязательно возрождение. Города-сады Маяковского должны были опредметить ницшеанские по сути вскрики Пети Трофимова из чеховской пьесы: «Вся Россия — наш сад».

«Не получилось», - говорит нам Александр Гришин. Жизни поколений положены на алтарь мечты - а сада нет:

Мы были волнами,
волнами,
летящими на волнолом.
Но тонкая пленка над нами,
оставленная кораблем,
текла себе и растекалась,
и рушила каждый изгиб.
Мы были - нас нет... 
Не осталось
ни водорослей и ни рыб.
Бывало, то вспыхнем над кручей,
то к паруснику побежим,
Придавлены пленкой вонючей,
почти не волнуясь, лежим...

А какая была удивительная мечта - конкретная, с адресом, наперекор зиме, как пример другим, и все личным трудом, и не корысти ради:

Вон там, за Турою, у частных
владений, себе на уме,
возьму я земельный участок
и сделаю дело к зиме.
Нет-нет, я хором не построю,
забором не огорожу -
одних только лунок нарою,
березовый
сад
посажу...

Обратим внимание - березовый сад. Для Александра Гришина именно береза - символ национальной жизнестойкости, памяти, любви и красоты.

Сборник «Быстрая езда» открывался стихотворением «Р-раз и нету березы. Свалили», за ним следовало стихотворение, где одинокий герой поет «о клене», а клену Есенина ведь, «как жену чужую, обнимал берёзку». Далее в «Уже скатил он бревна с возу...» читаем о забытом персонажем топоре в лесу: он всадил топор в березу, но «к утру из топорища вышла почка, листок забился на ветру!..» Сборник «Неравнодушная природа» Александр Гришин закончил фантасмагорией «Монтаж березы». В стихотворении «Как можно уезжать от этого простора»... березы предстанут гарантией охранения покоя предков, памяти о них, в частности, о погибших за Отчизну: «Но спрошу: а звезды жестяные просвечивают ли в других березняках?» Через несколько страничек той же «Не­равнодушной природы» встретим «резную карликовую березку», которую на северной земле «в три миллиметра... культурный слой приподнимает над собой». В «Неизданной книге» образ березы отсутствует. Раз нет дома и сада - не нужен и символ нации. Правда, в цикле-поэме «Монологи Ерохина» герой поминает о неком поэте Галактионове, которому была жильем именно «садовая скамейка», но он сам канул «в пространство или в Лету», а «его стихов мешок» висит на голой ветке, видимо, в том же саду. Вот он - предел.

«Господи, как безнадежно!» - вскрикнет благородный читатель. А общественный деятель засомневается и поморщится: не подтасовано ли, наш же парень, и всего пятьдесят лет, он служил где-то, печатался, ему верили и платили, а он так, если не врут, про страну, ее прошлое, настоящее и будущее - проглядели!.. Дане проглядели. Просто Гришин оказался поэтом. И боль страны, ее мечты и мифы были его болью. Он сказал о них Свое слово, он отстроил Свой мир, в нем есть Свои законы.

«Но где же позитив?» - сольются в недоумении благородный читатель и общественный деятель. Он есть, Александр Гришин заступил границу между «Советским Поэтом» и «Поэтом». «Трезвость сознания и трезвость формы» разорваны драматизмом жизни, ее фактурой. Стихи «Неизданной книги» эмо­ционально более гибки и насыщенны, чем опыты предыдущих сборников. Александр Гришин стал свободнее в ощущении поэзии и жизни.

Кроме того, последний раздел избранного «В никуда, до востребования» - это стихи сыновьям «Улетели улетальки». И в этом решении - тоже надежда, открытость, свобода, вера в сам процесс жизни.

Обращаясь к читателю «Избранного», Александр Гришин замечает: «Мне близка мысль, приписываемая Михаилу Светлову: одно хорошее стихотворение на книгу - книга хорошая, два - книга отличная. Остается только надеяться, что одно хорошее стихотворение, может быть, и получилось». Я назову такие стихи из каждого раздела книги: «Север», «Эта женщина не продается». «Скрипач», «На этой вот земле под небесами», «Мы были волнами, волнами», «Монологи Ерохи­на», «Странная память», «Роща», «Ветер и камыш».

Александр Гришин относит себя к поколению «послевоенной поросли, поднявшейся на золе». Особость пути и мифологии каждого из русских поэтов Западной Сибири этого поколения (например, Владимир Белов, Петр Суханов) вполне объяснима: «Нас мало. Мы выросли порознь. Порознь стоим на земле». Да, они не могут «сомкнуть кроны», но «ищут друг друга корнями». «Зола» бездомья по-своему объединяет их. Отсюда особая жгучесть темы любви, готовность любить и быть любимым, ощущение любви как эфира вечности, как плоти всего существующего:

Эта женщина не продается
и тебе, дураку, достается
не за ржавый пятак -
за бесплатно, за так,
как звезда, как вода из колодца.
Как легко с этой женщиной ладить,
как легко эту женщину гладить,
обнимать, целовать,
от себя отрывать,
оторвешь - и она оторвется.
Позовешь - и она отзовется.
Разобьешь -
и она
разобьется.

Как красив, но хрупок человек любви в мире Александра Гришина и как реален одновременно! Он одарил всех нас этой реальностью - реальностью искусства. Одарил и ушел. Нам жить, нам любить. И, может быть, по законам Александра Гришина, по законам Поэта.

Он верил в неравнодушие природы, человека и мира. Любовь для него была высшей формой этого неравнодушия, этой тайны жизни. Отсюда столь прицельно внимание Александра Гришина к парадоксам, метаморфозам, противопоставлениям. Он проверял каждую строчку на слух, на полетность: летит или не летит, будто она птица, выдержит ли ее воздух. Эта убежденность во многом обеспечила последовательность его пути в искусстве - к большей свободе слова. Александр Гришин вдруг понял, что и сам является единицей «неравнодушной природы» и, значит, имеет право на безоглядную открытость, исповедальность.

Поэт отправил нам свое послание — «до востребования». Его миссия выполнена. Дело за нами.






Анатолий Васильев.

ПАМЯТИ ДРУГА




В начале семидесятых прошлого века (и прошлого тысячелетия!) известный детский писатель Станислав Владимирович Мальцев предложил мне вести литературное объединение при «Тюменской правде», где он был ответственным секретарем. Я согласился.

На заседания объединения приходили девушки и юноши, бабушки и дедушки, а также люди среднего возраста.

Естественно, их приводило сюда не только неравнодушие к литературе, но и собственные попытки сказать свое слово в ней. Написавшие в рифму поздравление маме к дню рождения, в рифму поздравившие соратников с днем Великой Октябрьской революции и по сему случаю кое-что о себе уже возомнившие, искренне удивлялись, что их .творения не имеют никакого отношения к поэзии и навсегда расставались с музой или писали жалобы в обком.

Поэзия жила и искала выход в строках молодежи, особенно девушек. Их опыт был обнадеживающим, но они быстренько исчезали из поля зрения, как я полагал, на кухне, в замужестве.

В общем, знакомая ситуация: иногда мелькнет строка, иногда строфа и редко-редко - стихотворение.

Но вот на очередном заседании появляется тоненький светлый юноша ниже среднего роста. Послушал-послушал спотыкливые декламации и зашелестел разноцветными - зелёными, желтыми, голубыми, красными бумажками, вынутыми из папки.

- Можно я свои стихи почитаю?

«Ну, - подумалось мне, - этот графоман будет похлеще!» Разноцветье листочков, бережное перекладывание их смутили мою просвещенную душу.

- Разумеется, можно.

Он встал, вынес перед собою руку со своим творением, голубые глаза будто наполнились стынью: они всегда становились такими, когда он читал. Вынес перед собою руку и опустил.

На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
 как колокольня без колоколов,

и облаков, и облаков касалась
и обжигала водяную гладь...
Той тишины - казалось мне, казалось -
 не пережить и не перекричать.

Но вздрогнул лист,
роса упала громко...

Он прочитал одно стихотворение, другое. Мне слышались в них отголоски других поэтов, виделось приближение к их образам, интонациям, но несомненным было и другое: перед нами стоял и читал стихи способный ученик русской поэзии.

Слушатели дружно аплодировали, переглядывались, радуясь неожиданной встрече, однако на просьбу высказаться по поводу услышанного, ответили, что на слух хорошо, но надо бы посмотреть глазами. Юноша пустил по рядам свои разно­цветные листочки с отпечатанными на машинке стихами.

Это был студент факультета журналистики Ленинградского университета Александр Гришин, практикант «Тюменской правды».

Моя разновозрастная аудитория посмотрела стихи глазами, сказала: то ничего, то непонятно. Вам предстоит скоро услышать о хорошем поэте Александре Гришине,- сказал я. - Пишите на его уровне.

Окончив университет, Саша оказался в Тюмени в качестве корреспондента «Тюменской правды». После журналистская стезя проводила его через кабинеты многих изданий - везде ему сопутствовал успех! - пока окончательно не уко­ренился он у себя на кухне рядом с кофеваркой и пепельницей. Рядом со стихами, рядом с поэзией, в ней.

Он много печатался, много выступал. Читая стихи, он становился выше, будто вытягивался, слова произносил медленно, казалось, что каждое опробывает на вкус и запах. Многие его вещи западали в душу, откладывались в памяти.

Отцвели соловьи,
И закончились встречи.
Обнимаешь свои
опустевшие плечи.

Вьюга, окна слепя,
Снег метет у порога.
Обнимаешь себя,
чтоб согреться немного.

Как продрогла ты вся
 от зимы, от разлуки!
Не закутаешься
В свои тонкие руки.

Читал я его ему наизусть. Саша счастливо улыбался - он был тщеславен.

Он много печатался, а книгу него было мало. Одна из причин - он хотел во что бы то ни стало издаваться только в Москве, только в элитных издательствах. Свою книгу в «Советском писателе» он ждал двенадцать лет. Двадцатипятилетним юношей отправил в издательство рукопись - тридцатисеми­летним мужчиной получил вторую свою книжку. Первая вышла в Свердловске. Это к примеру.

Он много рассуждал о смысле жизни, о бессмертии, эти вопросы беспокоили его постоянно.

- Вообще-то мы уже увековечены, - говорил он, - наш образ, образ каждого из нас радио-электромагнитными и прочими волнами зафиксирован и передан в космос, - пользовался он в разговоре новыми научными сообщениями. И свято верил в это.

Он любил жизнь, любил природу как воплощение вечной жизни. «Неравнодушная природа» называлась третья книга Саши Гришина.

В те годы у меня была дача в деревне, облегшей речку Айбу в самом центре охотничьего заповедника. Зайцы выскакивали из-под каждого куста, вылетали тетеревиные выводки, лоси переходили дорогу, то же делали лисы, белки перелетали с сосны на сосну, издалека доносилось хрюканье кабанов, над готовой стучали дятлы, на недальних озерах гоготали гуси, крякали утки, ежи наведывались в дом - попить молочка. Вечерами над речкой стоял туман, на противоположном берегу паслись лошади, звук ботала уплывал далеко над водой. Узкой дорожкой через могучий елово-сосновый лес мы совершали вечерний моци­он, яркие звезды, целые созвездия низко висели над нашими головами.

- Никогда не продавай этот рай! - советовал Саша.

В саду и в огороде - все, что твоей душе угодно: огурцы, помидоры дыни, перцы, баклажаны, морковка, петрушка, салат, да просто все-все. И яблоки, и малина, и смородина - белая, красная, черная, и облепиха, и ирга, слива и бар­барис... Но это в разное время лета. А когда мы приезжали на дачу в мае - в пищу мог идти только пастернак.

- Закусываем пастернаком! - поднимали мы рюмочку.

Саша был старше меня на один месяц - родился 5 ноября, а я 6 декабря - но на двенадцать лет моложе, пошучивали мы при случае. Его рассудительность и серьезность никогда не затмевали его молодости. _Я_ об этом разговаривал с ним:

Научи меня быть молодым.
Дни не встанут в розовом дыме,
Просто с пыльной тропинки алтын
Ни гроша не имевший поднимет.

Никаких чудес в решете,
А такая малая малость:
На какой-то далекой версте
Что-то очень мое потерялось

Сам с собой один на один.
Не находит душа причала.
Научи меня быть молодым -
Остается времени мало.

Я об этом разговаривал с ним, и посвятил ему эти стихи.

Любитель природы, Саша за полмесяца до открытия охотничьего сезона начинал подготовку к нему: осматривал свою амуницию, снаряжение, примерял рюкзак, но больше готовил-настраивал себя, ублажая душу воспоминаниями о прошлых сезонах. Был нетороплив, важен, басовые нотки появлялись в его баритоне.

Охотник он был лирический, в Казанском районе, на границе с Казахстаном, в семье его тестя, немного подтрунивали по этому поводу над Сашей, что он и принимал как подтрунивание.

Заявлялся в Тюмень с охотничьими трофеями, и на свой день рождения собирал в дом друзей, их у него было много - все острословы, мудрецы и песенники; - дым коромыслом. Саша восседал во главе стола - широкий, хлебосольный хозяин. Говорил всякие умные речи, мимоходом упоминая почти каждого в застолье: он радовался успехам друзей, с нарочитой снисходительностью поздравлял их, те с такой же снисходительностью принимали его поздравления. Он умел радоваться жизни, всему тому, из чего она состоит. Семейный человек по природе, он с юности тянулся к семейному очагу, вторым тостом у него всегда был тост за родителей виновника торжества.

Саша страдал сердцем. Перенес несколько инфарктов. К осени 1998 его состояние резко ухудшилось. Несмотря на это, в начале сентября мы собрались съездить ко мне на дачу, но поездка не состоялась: Саша передвигался с трудом из- за отечных ног, не рассчитал времени, и мы опоздали на автобус. Через три дня скорая помощь увезла его в больницу, откуда он домой не вернулся.

И нет спасенья от тоски -
Такая жизнь, такое время.
Он становился на носки.
Когда читал стихотворенье

Ни строчки задом-наперед.
А все в согласии с природой.
Он знал, откуда что идет
И кто его рукою водит.

В его палате было всегда многолюдно - впускали всех, кто хотел с ним повидаться. И всем было понятно, что его дело плохо. Он этого не понимал, строил планы на будущее, советовался со мной, как лучше устроить приближающийся праздник - день его рождения. Стоявший за нашими спинами художник Владимир Янке набросал на листе ватмана моментальный профиль Саши и при выходе из палаты показал его мне. Я почувствовал, как по спине поползли мурашки: это был портрет Саши умирающего.

Да, дружище, снега, снега.
Голубые, дружище, белые.
Хоть дорога и недолга,
Мы большие привалы делаем.
Нааукаешься в пустоте -
И под сень берез опрокинешься.
Фотографией на кресте
Ты встречаешься с нами, нынешний.
Ни туда, ни сюда ни на шаг.
Ясновидцы. Астрологи. Стоики.
...Поминальных рюмок куржак
Серебрился на тихом столике.

Он умер 19 октября 1998 года - за три недели до своего 50-летия,

Мир праху твоему, Саша.








СОДЕРЖАНИЕ


Из неопубликованного

_«Быть_найденным_в_капусте_не_зазорно._7_

_Переулок_кукушки_8_

_Дом_сказочника_9_

_Улица_первой_любви_10_

_«К_окну_подсолнухи_прильнули»_11_

_Любовь_12_

_«Прости_меня.»13_

_Октябрь._Пушкинские_горы_14_

_Я_веру_потерял_15_

_Соловей_16_

_«Чего_дрожишь,_душа...»17_

_Птичий_язык_18_

_«Я_в_буре_поселил_слова...»_19_

_«Все_сберегу...»_20_

_Пора21_

Из разных книг 23

_«Мыстроим_дом...»_25_

_Попытка_утешения26_

_«Морозного_воздуха...»27_

_«Какможно_уезжать...»28_

_Боковая_ветвь_29_

_Старуха_30_

_Футбол_32_

_«В_семье_не_гнались_за_вещами...»_33_

_«Снег_выпал_-_и_стало_светло...»_34_

_«Эти_чувства_-_напоказ...»_35_

_«Пора_бы_вам_подумать_о_душе...»_36_

_Разговор37_

_«Запах_свежего_сена...»_39_

_Одна_40_

_«Хочу_в_Донбасс,_на_родину,_из_круга...»_41_

_*Вымирают_заборы...»_42_

_«Я_знал_зажиточных_людей...»_43_

_«Слесаря_пропивают_получку»_44_

_«Закурить_не_найдётся?»_45_

_Баллада_46_

_«Одних_-_приструнили...»_47_

_«Уводят_от_ответа...»_48_

_«Вон_опять_за_ним_толпою_ходят...»_49«Пока_безнравственная_власть...»_50_

_«Обезлюдила_власть_без_закона...»_51_

_«Стиснув_зубы_и_сжав_кулаки...»_52_

_Соседки_53_

_«За_рекою_-_не_кричат...»_54_

_«Откуда_коромысло,_горожанка...»_55_

_«Анекдот_рассказав_для_затравки...»_56_

_«Друг_пришел_с_ночевой...»_58_

_Размолвка_59_

_Граница_60_

_«Разбежалась_далёко...»_61_

_«На_небо_я_смотрел...»_62_

_«Мы_-_послевоенная_поросль...»_63_

_Дом_64_

_«Не_на_розовые_колоколенки...»_65_

_Туфли_67_

_Речка_Булавинка_68_

_«Отчего_ты,_сердце,_сжалось...»_69_

_Дорога_70_

_«Оконная_заснеженная_рама...»_71_

_«Сердце_не_отдыхает...»_72_

_«Любовь_была_одна...»_73_

_«Нет,_не_обнимет...»_74_

_Две_сестры_75_

_Вишни_78_

_«Что_б_там_ни_было...»_79_

_Инфаркт_80_

_«Влетнем_саду_-_зима...»_81_

_«Преодолевая_скуку...»_82_

_«Мы_были_волнами...»_83_

_70-е_годы_84_

_«На_постаменте_лошадь_мается...»_85_

_«Отец_призывает_сынов...»_86_

_«Что_после_нас...»_87_

Когда нам крышей было небо 89

_«Эта_женщина_не_продается...»_91_

_«По_осени,_по_влаге_рыжей...»_92_

_•Отцвели_соловьи...»_93_

_Песня_94_

_Притча_95_

_«Она_внезапно_стала_далью...»_96_

_Сирень_97«Стирает_женщина_бельё»_98_

_«Ах,_как_девочка_пела_тоненько...»_99_

_Любовь_осенью_100_

_«Дрожащая_рука_к_вину_иль_сигаретам...»_101_

_Ироническая_песенка_102_

_Колыбельная_для_колодезного_журавля_103_

_«Все_про_тишь_твердишь...»_104_

_В_зеркале_окна_105_

_Грехи_юности_106_

_«Реки_рук_твоих...»_106_

_«Назад!_Туда,_туда_к_пяти...»_107_

_Колыбельная_для_любимой_108_

_Странная_память_109_

_«Звонили,_ехали,_летели...»_110_

_«Ах,_эта_быстрая_езда...»_111_

_Роща_112_

Проклятая лора эзоповских речей 113

_К_музе_115_

_Проклятая_пора_116_

_Уставший_Боян_117_

_Социалистический_реализм_118_

_«Сказку_забытую_припоминаешь...»_119_

_Молчаливый_соловей_120_

_«Отняли_воздух_у_стихотворенья...»_121_

_Читая_Рицоса_122_

_Улетела_птица_123_

_«Что_ты_плачешь,_мама...»_124_

_«Позарастали_дороженьки_к_слову...»_125_

_«Только_дверь_открыть...»_126_

_Элегия_127_

_«Поэт_областного_масштаба...»_128_

_«Вновь_обрушилась_в_душу...»_129_

_«В_коридорах_редакций...»_130_

_«Усмехнется_работяга...»_131_

_«Как_на_поляне_кочку...»_132_

_Музыка_133_

_Скрипач_134_

_Сон_о_художнике_135_

_Попытка_трактата_136_

_«Ничего_не_нажил,_кроме...»_137_

_«Не_береги_поэтов,_Русь...»_138_

_«Истекломое_время...»_139_

Неравнодушная природа 141

_«Надышавшись_огнем_и_свинцом...»_143_

_Проспек_144_

_«Уходит_осень...»_145_

Шкаф 146

_«На_черный_горсад,_на_асфальт»_147_

Луг 148

_Слепой_дождь_149_

_«Для_одиночества_времени...»_150_

_Скамейка_151/_

Елка 152

_«Крался,_целился,_бил_-_не_жалко...»_153_

_«На_том_холме,_где_синеве_раздольно...»_154_

_Какловят_птиц_155_

_«Такое_несчастье,_такая_случилась_беда...»_156_

_«Ищу_земли_в_земле_родной...»_157_

_«В_три_миллиметра_здесь...»_158_

_«Когда_холодеет_ручей...»159_

_Вопрос_160_

_Пейзаж_без_человека...(Из_фантасмагории«Монтаж_березы»)_161_

_«Р-раз_-_и_нету_березы._Свалили...»162_

_«На_сливе...»_163_

Камень 164

_Пепельница_165_

_Видна_улицу_166_

_«Отшелестел_листопад...»_167_

_«Дождик_серый_засеет,_засеет...»_168_

_«Надо_остаться_живыми...»_169_

_«Что_роднит_меня_с_мальчишкой...»_170_

_«...А_тут_еще_нехватка_кислорода...»_171_

_Протестующий_кит_172_

_«Уже_скатил_он_бревна_с_возу...»_173_

_«Каклегко_природа_правит...»_174_

_Снег_родины_175_

_Долина_176_

_Осенью_177_

_Неотправленное_письмо_178_

_Заяц_на_бетонке_180_

_Чрезвычайное_происшествие_182_

Эхо Булата 185

_Весло_187_

_Ледоход_188_

_Старик_189_

_Нижняя_Варта_190_

_Мать_191_

_Возвращение_192_

_«Что_с_моими_дорогами...»_193_

_Волны_194_

_Север_195_

_«По_зимнику,_тая_во_мраке...»_197_

_Ожидание_вертолета_198_

_«Друзей_не_приводил...»_200_

_Колыбельные_в_поезде_«Тюмень-Сургут»_201_

_«Лодки,_похожие_на_улыбки...»_202_

_Еще_о_зимнике_203_

_Монологи_Ерохина_204_

_Ерохин_в_отпуске_204_

_Ерохин_размечтался_205_

_Ерохин_вспоминает_Галактионова_206_

_Ерохин_просит_борща_208_

_Ерохин_о_свободе_210_

_Под_своим_крылом_211_

Об Александре Гришине — поэте и друге 212

_Сергей_Комаров._Александр_Гришин:_«Птица,_ночующая_

_под_крылом_своим...»_212_

_Анатолий_Васильев._Памяти_друга_222_