Я – ваш корреспондент
Р. С. Гольдберг


Сборник журналистских материалов, принадлежащих перу главного редактора газеты «Тюменский курьер» Рафаэля Гольдберга.

С первого номера «Тюменского курьера», который вышел в свет 2 октября 1993 года, газета открывается колонкой главного редактора. Официально – колонка. Неофициально, между сотрудниками газеты, – «проповедь». А по мнению автора – просто разговор с читателем на самые разные темы – политические, житейские, о проблемах городской жизни и о выборах губернатора... Разговор откровенный, прямой. Как говорится, что вижу и думаю – о том пишу. За одиннадцать с лишним лет в газете опубликовано примерно 1600 этих монологов–бесед–«проповедей». По ним можно отслеживать, как жила наша страна и как жила Тюменская область, что волновало журналиста и что волновало читателя. Автор надеется, что, перелистав эти страницы, читатель сможет еще раз вспомнить, пережить и осмыслить не самый легкий период в истории России, сопоставить день минувший и день нынешний.

Колонки сохранены в том виде, как они были напечатаны в свое время. Автор подверг их лишь небольшому техническому сокращению и некоторой стилистической правке.





Я – ваш корреспондент





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


ББК 26.89

Г 63



Гольдберг Рафаэль Соломонович. Я – ваш корреспондент. Тюмень: «Тюменский курьер», 2005 – 528 стр.

Сборник журналистских материалов, принадлежащих перу главного редактора газеты «Тюменский курьер» Рафаэля Гольдберга.

С первого номера «Тюменского курьера», который вышел в свет 2 октября 1993 года, газета открывается колонкой главного редактора. Официально – колонка. Неофициально, между сотрудниками газеты, – «проповедь». А по мнению автора – просто разговор с читателем на самые разные темы – политические, житейские, о проблемах городской жизни и о выборах губернатора... Разговор откровенный, прямой. Как говорится, что вижу и думаю – о том пишу. За одиннадцать с лишним лет в газете опубликовано примерно 1600 этих монологов–бесед–«проповедей». По ним можно отслеживать, как жила наша страна и как жила Тюменская область, что волновало журналиста и что волновало читателя. Автор надеется, что, перелистав эти страницы, читатель сможет еще раз вспомнить, пережить и осмыслить не самый легкий период в истории России, сопоставить день минувший и день нынешний.

Колонки сохранены в том виде, как они были напечатаны в свое время. Автор подверг их лишь небольшому техническому сокращению и некоторой стилистической правке.



Спонсор издания – Тюменский государственный университет.



© Гольдберг Р.С. Я – ваш корреспондент.

© Гольдберг Р.С., Сидоров П.А. (оформление), 2005.

© Клюкина–Урлапова Г. (фото на обложке).

ISBN 5–89951–014–5




С ВНИМАНИЕМ К ЧИТАТЕЛЮ


Газета живет один день, читать в ней позавчерашние новости – неинтересно. Уже на другой день газетный лист употребляется «по назначению». Случается, им оклеивают стены под обои. Приходит время делать ремонт, старые обои отдираем, а под ними – старые газеты. Боже, как увлекательно читать газеты давних лет: вспоминать, грустить, сопоставлять с тем, что имеем сегодня.

Имя Рафаэля Гольдберга ассоциируется с городской газетой «Тюменский курьер». Он создал эту газету в 1993 году. «Тюменский курьер» стал составляющей нашего городского быта, своего рода летописью города. С ее страниц сухим языком постановлений и распоряжений власти разговаривают с горожанами. На ее страницах веер разнообразных хроникальных заметок воссоздает каждодневную панораму городской жизни.

Рафаэль Гольдберг после окончания в 1965 году журфака Уральского госуниверситета работал в молодежной газете «Тюменский комсомолец», потом – на областном радио, в 1986–1990 годах в газете «Тюменская правда». В 1990 году он стал одним из основателей «Тюменских известий». А в 1993 году родился «Тюменский курьер».

Публицистичность – непременное свойство журналиста, пишущего о дне текущем. Но публицистичность не исключает исследовательского любопытства к реальным событиям и фактам, к полноте картины.

В 1988 году Гольдберг опубликовал очерковую книгу «Мертвая дорога – легенды и факты». В ней он рассказал о памятных 501-й и 503-й северных стройках. Дерзновенная идея проложить железную дорогу чуть ли не по широте Полярного круга была почти реализована трудом десятков тысяч заключенных. Гольдберг писал обо всем этом страстно, но документировано.

В 1996 году по инициативе Рафаэля Гольдберга в Тюмени на месте массового захоронения жертв политических репрессий был поставлен памятник. А в 1999 году он издает двухтомную «Книгу расстрелянных» – скорбный список более 7000 жертв.

При работе над «Книгой расстрелянных» мало было журналистской дотошности. Да и гражданской страстности недостаточно. Нужно было беспокойство сердца и совести человека, желающего очистить день нынешний от скверны прошлого. А очистить можно только знанием. И памятью. Неправда, что память мешает жить. Именно память побуждает, творя день нынешний, не забывать о дне вчерашнем.

А теперь о том, что стало поводом к этой заметке. С момента основания газеты «Тюменский курьер» ее главный редактор систематически ведет авторскую колонку. Это колонка главного редактора – лица официального и делового. Но природная ироничность журналиста, его страстная убежденность, что именно в том, о чем он пишет, решается судьба дня текущего, придают материалам колонки характер живого разговора с читателем. Разговора пристрастного. Ибо беспристрастность есть признак равнодушия.

Равнодушным Рафаэль Гольдберг не может быть по определению. Он тогда не будет Рафаэлем Гольдбергом. А коль он неравнодушен, то нет ему резона прятаться за официальным и деловым тоном.

Сотни заметок в течение десяти с лишним лет – это непрерывный, неравнодушный разговор автора с читателем «Тюменского курьера». Это день текущий, как он увиделся автору. И потому, собранные в одной книге, заметки эти, безусловно, заинтересуют читателя. Заинтересуют тем, что ему самому вспомнится уже прожитый день. Прожитая история нашего родного города. Заинтересуют и тем, что он ближе и лучше узнает их автора – Рафаэля Гольдберга.



    Геннадий Куцев, профессор. Почетный гражданин Тюмени




Я – ВАШ КОРРЕСПОНДЕНТ





«ЕСТЬ МНЕНИЕ: НЕ БУДОРАЖИТЬ»


_9_октября_1993_года_

...Тюменская мэрия, третье октября, ноль–ноль часов. В пустом здании – несколько милиционеров с автоматами и встревоженный Степан Киричук, за которым неотступно следует майор милиции, тоже с десантным автоматом через плечо. Вот, приставили, сказал мэр, как бы извиняясь. Мэр дозванивается до руководителей ведомств, приказывает взять под охрану водозабор, аэропорт, хлебозавод... А улицы пусты. Можно подумать, что город спит. Молчат телефоны в приемной. Только телевизор и всклокоченные московские дикторы... Но как только ТБ меняет тональность, как только появляется предположение, что попытка вооруженного захвата власти в Москве не удалась, телефоны в приемной городской администрации оживают...

Прошла неделя. Появились оценки, попытки анализа. Но на пресс-конференциях и узких совещаниях зазвучали советы журналистам, подобные тому, что вынесен в заголовок. Понимаю всю предусмотрительность этого тезиса. И в то же время не могу не видеть в нем попытки выключить народ из политической жизни. Убаюкать.

Мол, спи спокойно, дорогой товарищ народ. Есть власть, которую ты выбрал. Власть, которая готова за тебя все решить. Вот, например, недавно эта власть решала, кого тебе поддерживать – президента или спикера. Куда выходить – к Белому дому или к Моссовету (лучше бы, конечно, сидеть дома!). Или, если ты в провинции, думай о заготовленной впрок картошке – утром, проснувшись, узнаешь, кто там в столице взял верх в кровопролитной борьбе.

А разве нам с вами самим безразлично, кто придет к власти? Разве это безразлично и тем, кто предлагает «не будоражить»? Судя по всему, нет: почти всю неделю в вестибюле областной администрации (и мэрии тоже) дежурили автоматчики.

Интересно рассуждает власть, называющая себя демократической. А вот недемократические партии, те почему-то не забывают взывать к народу...

Не будоражить! Есть тут вечное желание накинуть платок на общественный роток. Но есть и другое: многие старатели на данной общественной ниве сами не прочь осторожно приглядеться. Вроде известного из литературы обывателя периода гражданской войны, который поутру пытается по висящему на соседнем доме флагу определить, какая власть наступила в городке, а определившись, выставляет из окна соответствующее полотнище.

После недавних московских боев перед страной все те же два пути: к демократии или к диктатуре. Будем тихо ждать, что принесет нам завтра, чей голос зазвучит по радио, чье лицо увидим на экране телевизора?

Власть прохлопала московский взрыв, штурм Останкино, разгром мэрии. Где гарантии, что она не прохлопает что-нибудь еще? Власть наша все еще туга на ухо. Все еще не уверена в себе. Все еще нет–нет да использует термин «демократия» в качестве бранного слова. Ее все еще нужно если не будоражить, то хотя бы будить: не спи, проспишь страну, проспишь Россию!




ПОЛИТИКА ДЖАЗА


_5_ноября_1994_года_

В конце недели все устали от политики. Не так ли?

Поэтому я хочу предложить вам рассказ об одной из американских встреч. Добавлю – об одной из самых прекрасных встреч.

Самый южный из американских штатов – Луизиана. Самый неамериканский город – Новый Орлеан. Там даже небоскребы посчитаешь по пальцам, стоят они сиротливо в центре города, как будто даже покачиваются – земля в дельте Миссисипи смешана с водой.

По Миссисипи до сих пор ходит колесный пароход «Natchez», на котором, говорят, плавал еще Марк Твен.

Но самое замечательное – неказистый сарай в одном из переулков Французского квартала. Свистящая и аплодирующая толпа. Лицом к публике – семеро мужчин с музыкальными инструментами.

Играют джаз. Играет джаз.

Тот самый джаз, который, собственно, и вышел из Нового Орлеана. Который создали отцы и деды вот этих же самых музыкантов...

Я сижу на полу в первом ряду. На какой-то тощей подушечке. Над моей головой то и дело вонзается в публику кулиса тромбона.

Играет джаз. Играют джаз...

(Помните, как в «Бременских музыкантах»: «О, как жаль, что вас не было с нами...» Так и я, буквально лишаюсь слова, вспомнив, как Preservation Hall Jazz Band играет «Когда святые маршируют». Под эту музыку не только святые – покойники должны пуститься в пляс.)

А в центре джаз–бэнда сидит старый–престарый чернокожий. В правой руке (левая не поднимается) он держит трубу и ухитряется еще что-то выделывать на ней негнущимися пальцами. Отыграв, он кладет трубу на старый портфель. Потом медленно лезет в карман, выуживает оттуда очки и клочок бумаги (а тем временем ведет партию тромбон, потом банджо, потом бас, потом фортепиано и кларнет). Старик медленно-медленно вздевает очки на нос и мучительно всматривается в бумажку. (А ударник выдает то, что во времена моего студенчества называлось «брек», гремят аплодисменты и стихают). Старик кивает сам себе, складывает бумажку, за нею отправляет в карман и очки, берет одной рукой трубу и топает огромным ботинком.

Снова вспыхивает музыка. Потом она опять гаснет, старик опять священнодействует с бумажкой, очками и трубой, опять топает – пиршество духа и чувств продолжается.

Старика зовут Перси Хамфри. Ему 89 лет. Он внук профессора Джеймса Б. Хамфри, который еще в 1880 году на окрестных плантациях учил музыке чернокожих.

Совсем недавно в джазе играли двое Хамфри – кларнетист Билли 1900 года рождения, и трубач Перси. Вилли умер в июне 1994 года. Сейчас в «Preservation Hall Jazz» играет только Перси.

Кстати, этот джаз – не «Диксиленд», не шуточная музыка, не написанная музыка. Новоорлеанский джаз – музыка, которая приходит из души людей, сохраняющих эту традицию всю свою жизнь. Так написано в одной из вырезок, которые мне, «нашему другу из Сибири», подарили в этом музыкальном сарае.

Потом я подошел к старому Хамфри, который ждал такси. Я сказал, что приехал из города, в котором родился один из знаменитых американских композиторов Ирвинг Берлин. Старик кивнул и сказал, что очень рад, что его джаз нравится людям из такого далека. Он отвечал кратко и как-то очень отстраненно. Как будто и после концерта жил в музыке, которая для нас отзвучала только что, а для него звучать не перестает.

Позднее руководитель неправительственной организации «Американский совет по внешней политике» Герман Пинчнер сказал мне, что американский джаз – это символ политической системы Соединенных Штатов. Один ритм, одна тема, а партию каждый ведет свою.

...Не удержался, опять заговорил о политике.




Я – ВАШ КОРРЕСПОНДЕНТ


_12_августа_1995_года_

Мои однокурсники отмечали двадцатилетие со дня окончания университета. Вдруг Лера Каменецкая сказала: «Как ты нас всех обманул!». И объяснила: никто не ожидал, что я проработаю в Тюмени двадцать лет...

А 12 августа исполняется уже тридцать лет с моего первого рабочего утра в редакции «Тюменского комсомольца».

Если честно, то я и сам не ожидал, что так случится. Но случилось же. Но, может быть, стоит написать что-то вроде творческого отчета. Под названием «30 лет работы».

Что дали мне эти годы? Что дал я сам?

На второе ответить сложновато, хотя в некоторых не слишком скромных публикациях я достаточно внятно оценил свое место в тюменской журналистике. Но одно дело – статьи, претендующие на научность. А другое – прямой разговор с читателем.

Если вы читаете эту колонку дальше, значит, я что-то дал читателям и коллегам. Тем более, что среди коллег немало тех, кто работал со мной в одной запряжке: одиннадцать лет в «Комсомольце» и десять лет на радио. Стоит ли считать свои командировки по Тюменской области? Наверное, их сотни. Был какой-то год – двести дней ездил, летал. Моим любимым афоризмом было: журналистика – лучший способ утолять свое любопытство за государственный счет.

Любопытства не стало меньше. Просто городская газета предоставляет меньше возможностей для командировок. А может быть, сейчас я просто возвращаю городу, в котором живу, то внимание, что прежде поглощалось Севером.

Ну, а что мне дали эти тридцать лет?

Синие снега Ямала. И режущая глаза зелень листвы, когда в один прыжок перелетаешь из Арктики в Тюмень. И большие города на том месте, где собирал голубику или слушал крики полярных куропаток. И ощущение грани между жизнью и смертью на промороженном зимнике. И вертолетные аварии, которые миновали чудом. И пожар во время шторма на Нижней Оби...

Лучше я скажу о главном (как если бы я знал, что для меня главное).

Меня всегда упрекали, что я ничего не понимаю в людях. Может быть. Но они мне очень нравились, люди, с которыми я встречался то на борту вертолета, то на Великом Белом Пути – зимнике, то в трассовом вагончике, куда вваливался ночью, незваный, но получал кров, постель и ужин в обмен всего на два слова: «Я – корреспондент»... Может быть, очень может быть, что я ничего не понимаю в людях, но отчего так тепло на душе, когда я вспоминаю Олега Шапошника, Валентина Солохина, Колю Смехова, Николая Дмитриевича Глебова, Володю Глебова, Васю Сидорейко, Геннадия Левина, Веру Панасевич, Володю Габруся, Гришку Быстрицкого... Господи, как мелькают лица в моей памяти, сколько имен и фамилий, сколько голосов на магнитофонных катушках и кассетах...

Да, я тогда ничего не ответил Лере Каменецкой. Хотя... ответ у меня есть. Очень простой ответ. Я просто жил свою собственную жизнь. Не подвергался наградам и не отмечен наказаниями. С 1965-го по 1990-й год числился в одной и той же должности – заведующий отделом. Возможно, это был мой «потолок». Возможно, мешало что-то другое. Но я не собираюсь обижаться на прошлое. Да, я не тащил себя за уши. Жил и работал в свое удовольствие. Вот тут подлинная правда. Мне и тогда нравилась и сейчас нравится моя работа. Я никем другим себя не представляю.

Когда-то мать, не слишком одобрявшая мой выбор, сказала: «Ну что ж, если из тебя ничего не вышло, ты еще можешь сделаться журналистом». И вот я сделался журналистом.




НУ ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ ПРО САЛЕХАРД?


_19_сентября_1995_года_

В середине шестидесятых годов тогдашний первый секретарь Ямало-Ненецкого окружкома комсомола Володя Артеев принципиально пел популярную в народе песню «про Сахалин» только с такими словами.

Тогда Салехарду до 400-летия не хватало ровно тридцать лет. С тех пор миллионы кубокилометров воды унесла в Ледовитое море красавица Обь. Ушли за этой водою многие из тех, кого я знал. Ушел и Володя Артеев, в последние свои годы – народный депутат России и глава администрации Салехарда.

У каждого из нас, кто не раз и не два в эти годы бывал в полярном городке, свой Салехард.

В празднующем юбилей и помолодевшем от этого праздника Салехарде я пробыл всего несколько часов. И, как говорится, навспоминался.

Вспоминал, пока ехал из аэропорта в город по непривычно гладкому асфальту и здоровался с такими робкими и такими желтыми березками на Антальском мысу. (Здесь когда-то действовала паромная переправа: в то время как нынешняя мертвая дорога была живой каторгой... А здесь, слева, где начато строительство кирпичных домов, стояли клетки с песцами – звероферма совхоза «Салехардский»... А здесь у школы № 3 был первый в округе крытый каток, Саша Панютин был душой этого строительства).

Вспоминал, когда машина скользнула мимо постаревших двухэтажных домов к ресторану «Три чума» и памятнику «Полярный круг» (Тут был микрорайон геологов, и сколько часов прошло в беседе с Василием Тихоновичем Подшибякиным, громадным, громогласно хохочущим, – я вскоре встречусь с ним, белоголовым, с обтянутыми скулами, но превозмогающим груз лет)...

И потом, когда уже начнется торжественный концерт и добрые снова городу, вязью выведенные в адресах, будут сказаны со сцены, и песни прозвучат, старые и новые, я внезапно пойму, и сам удивлюсь неожиданному открытию: оказывается, что мою журналистскую жизнь можно измерить и салехардским аршином. Достаточно представить ее состоящей из отрезков между поездками в Салехард. Вы помните это:

...А я иду по деревянным городам,

Где мостовые скрипят, как половицы...

Или:

...Город деревянный на реке,

Словно палец безымянный на руке...

В Салехарде, действительно, были уложенные «елочкой» мостовые.

Много песен сложено об этом удивительном, наверное, более очаровательном для тех, кто бывает здесь наездами, чем для его коренных жителей, городе. А для меня сохранилась из тех же шестидесятых эта:

...Обь моя,

Удивительно ты хороша...

Автора не помню, может, и не знал никогда. Но ни слов, ни мелодии не забуду. Я повидал эту громадину–реку всякой. И в весеннем ледоходе. И в золотящем соры июле. И в сентябрьском шторме, едва не утопившем наш катер на траверзе Катравожа... Но Обь – достойна отдельного рассказа. А я о Салехарде. О городе, когда-то открывшем для меня Север.

Один из гостей города, он оказался справа от меня на торжественном концерте, все удивлялся: это – настоящее? это – настоящая ненецкая песня? это – настоящий танец?

И мне подумалось: еще для одного человека приоткрылся краешек души этого города.

Гостям бегло рассказывали об истории Салехарда. А в ней столько возвышенного! А в ней столько трагичного! Даже нынешняя несобранность ямальской столицы – от людских слез и людской беды.

Селили ссыльных крестьян отдельно, на рыбокомбинате, – и до сих пор чувствуется холодок между двумя частями города. Лагерем был нынешний центр, тут была 501–я стройка, тут из колючей проволоки и бараков в муках рождался нынешний Салехард. (И там, где была окружная больница, и там, где педучилище, и там, где столовая «на втором отделении», – все это был лагерь. И это – тоже история Салехарда).

Я не претендую на полноту картины и потому хотел бы заменить ее полнотою чувств. Я не знаю, почувствовали ли вы в этих словах мое пристрастное отношение к Салехарду. Одно из главных чудес города на Полярном круге: этот не слишком уютный и не слишком красивый форпост человечества в Арктике обладает редкостным даром – у него есть обаяние, которое покоряет. У него есть тепло, которое согревает. И я бы хотел, чтобы у каждого из нас был такой город, где даже после нескольких лет отсутствия вас узнают. И вы узнаете.

Ну что тебе сказать про Салехард? Впрочем, возьми мои глаза, и ты – увидишь.




ВОЗВРАЩЕНИЕ СПЕЦРЕЙСА


_19_февраля_2000_года_

Получил письмо от Филипенко. От губернатора Ханты-Мансийского округа. Мол, уважаемый (ая) имярек! Имею честь пригласить на торжественный вечер, посвященный добыче 7 миллиардов тонн нефти в Ханты-Мансийском округе... И пояснение, что торжество состоится в ханты-мансийском центре искусств 19 февраля, а утром надо быть в аэропорту, где будет ждать спецрейс...

Боже ты мой, сколько воспоминаний связано с этим словом «спецрейс»! Когда-то для тюменских журналистов спецрейс был привычен, как утренний автобус. Сколько раз по свистку очередного события или по служебной надобности и я, и многие из тех, кто подобно мне, получил приглашение в Ханты на 19 февраля, громоздились на борт очередного спецрейса. Иногда это был насквозь дырявый Ан–2. Или Ли–2 (самолет, первоначальное имя которого было – «Дуглас»). На таком я направлялся в первую нефтяную командировку с фотокором Володей Ивановым (оба – «Тюменский комсомолец») в Урай, на пуск первого нефтепровода Шаим–Тюмень. Это было 23 октября 1965 года.

Урай, нефтяной Клондайк. Разливанное море грязи, по которому с ревом проплывали артиллерийские тягачи – АТЛ, АТС и АТТ. Грязь не успевала застыть, она была как раз по кабину. Сойти на берег можно было только в том случае, если тягач причаливал к обочине.

Урай, октябрь 1965–го. Семен Аркадьевич Косой, разрешавший отгрузку первых тонн нефти для заполнения готового отрезка нефтепровода. Вертолеты в поселке Запор, таскавшие на внешней подвеске трубные плети к месту монтажа. Сонная деревушка Сатыга на берегу озера с красивым названием Леушинский Туман, ставшая приютом для монтажной колонны. Монтажники варили в чайнике рябчиков, великодушно предоставив заезжим корреспондентам право выпотрошить птиц.

Первое знакомство с бродячим людом – строителями трасс. Потом многие из них стали знамениты, стали Герои труда – Валентина Беляева, Ильсур Шайхутдинов, Яков Полторацкий...

На годы спецрейсы стали обыденным транспортом для тех, кому надо попасть в точку, куда ничто не летает. Типичный диалог: «Самолета не будет». – «А спецрейса?». Я помню спецрейсы зимы 1966 года на Ямале: военные Ан–12, устроившие по просьбе геологов и газовиков «учения» продолжительностью в целую зиму, полеты по треугольнику – Салехард–Воркута (заправка)–Тазовский. Большое испытание для нервов и, извините, мочевого пузыря: в военных самолетах удобства, сами понимаете, отсутствовали.

Спецрейсы в Сургут и из Сургута, куда прибыл Львовский студенческий отряд, одним из бойцов которого был нынешний губернатор Тюменской области Леонид Рокецкий. Спецрейс в Октябрьский, где сооружался переход большой трубы Уренгой–Помары–Ужгород через Обь, знакомство с трактористом Пилюгиным, который протаскивал дюкер, а двумя днями позднее вместе с трактором провалился под лед. Но тогда не принято было сообщать о трагедиях... Спецрейс из Сургута на Тромъеган – 4 мая 1977 года, в мой день рождения, встреча с прорабом Николаем Смеховым, теперь он – начальник мостоотряда. А Филипенко тогда работал старшим инженером в мостопоезде №442, строил большой мост через Обь...

Если собрать в нитку километры, которые журналисты с этого последнего спецрейса пролетели на вертолетах и самолетах, сколько витков бы намотали мы вокруг земного шарика! Сколько жизней оставили за собой, сколько лиц, голосов и событий вобрали в свою память, впечатали в газеты и журналы.

Последние могикане большого освоения, мы снова загружаемся на борт спецрейса. Хочется думать, не как почетные гости, но как практикующие журналисты, те, кто видел, как все начиналось. Кто запечатлел увиденное торопливым пером и оставил в вечности.




ТРАНСПОРТНЫЕ СТРОИТЕЛИ, МОЯ ЛЮБОВЬ…


_16_января_2001_года_

Ветеран Тюменьстройпути (как бы ни менялись названия этой фирмы, мне никогда не отказаться от привычного имени – Тюменьстройпуть) Сергей Кочкин, как и подобает начальнику планового отдела, сумел втиснуть в несколько килобайт юбилейного текста 50 лет славного труда. Разумеется, переведя их в километры пути, кубометры песчаного грунта и гравия, в просеки, в здания и сооружения. Если зацепить смежников, то необходимо прибавить то, что перевезено мехколоннами, намыто земснарядами, пересчитать все мосты от внеразрядных до самых крохотных и отметить все ИССО (искусственные сооружения).

Но цифры – это для начальника планового отдела.

Для журналиста транспортное строительство – прежде всего люди. Особенно, если журналист в течение нескольких лет продвигался на Север, от Сургута к Уренгою, вместе со строительством временных поселков, отсыпкой железнодорожной насыпи и укладкой рельсов. Мне повезло, что таким журналистом в течение нескольких лет был именно я. А моим северным домом были поселки с дивно звучащими названиями – Ульт–Ягун, Ханымей, Пурпе, Пякупур.

В ночь с 12 на 13 января 1977 года я ехал по зимнику из Сургута на станцию Ноябрьскую, на 201-й километр трассы. Ехал 14 часов. Машина прыгала по ухабам, снег скрипел под колесами. Этот снег в свете фар казался черным, а рубцы от колес на нем – ослепительно белыми. Как будто все перевернулось в этом мире, как будто мы попали в какую-то северную страну, где все наоборот…

На месте нынешней станции Ноябрьская стояли четыре палатки, в палатках вместо кроватей – настил из жердей (первые кровати прибыли с машиной, на которой я приехал). Я уснул, как умер. Проснулся утром, когда палатка отогрелась и мне на лицо стало капать...

Дом северной трассы. Как я благодарен ему! Иногда это была такая же палатка. Или комната в общежитии размороженного поселка Ханымей в декабре того же года. Или теплый дом шофера Юры Смольникова, которому я обязан не только тем, что мог вовремя попасть, куда нужно, и в срок «выпасть» обратно, но даже жизнью в самом прямом смысле этого слова. И еще всегда дававшие мне кров трассовые квартиры Алеши Пелипенко, который был тогда прорабом в Ноябрьской, и Вали Антонюка – в Пурпе... Могу продолжать – велик список адресов, где ждал меня кров и ужин.

Замечательное время. Безбоязненное. Спрыгиваешь с машины на зимнике ночью и, повесив репортерский магнитофон на плечо, шагаешь в темноту. Туда, где светятся редкие огоньки трассового поселочка. Если это Пякупур, то ищешь дом Коли Смехова, либо бригадира монтажников Валеры Дьячека.

Странный человек Валера – потребовался год, чтобы он стал разговаривать со мною «через микрофон». И привычки у него были странные. Приезжает на точку, где должен быть мост, но сперва начинает строить себе дом. Нормальный дом, с отоплением и чтоб обязательно окнами на будущий мост. И чтоб не больше ста шагов до работы. И так – мост за мостом, дом за домом...

Я пишу эти строки и словно вновь возвращаюсь в те годы. Вижу лица, не тронутые временем. Где вы, друзья, мы так давно не виделись? Разметала всех трасса, разбросала жизнь. Нет веселого и живописного человека – главного инженера управления Олега Шапошника. Нет и его заместителя Евгения Павловича Алексеева, который когда-то работал вместе с легендарным изыскателем Александром Кошурниковым. Погиб на зимнике Женя Траурих. Мало кто остался в живых из командиров треста Уралстроймеханизация...

Но они живы в моей памяти. В моем звуковом архиве, которым хранится на областном радио. Среди сонма голосов на магнитной пленке до сих пор звучит и голос Дмитрия Ивановича Коротчаева, начальника строительства. Отчетливо слышу, как сочно он растягивает слова, как твердо произносит украинское «л» в слове Тарко–Сале, которое звучало у него: «Тарко–Салэ».

Бытовал тогда анекдот в Тюменьстройпути: как по двум путевкам может отдохнуть все управление? Просто: начальник с женой отбывают в отпуск. Правда, незабвенный Олег Шапошник всегда вносил коррективы в эту формулу: «Отец родной уезжает на месяц, а заданий оставляет на два...».

В этом году в июне Дмитрию Ивановичу исполнилось бы 90 лет.

Транспортные строители, моя любовь... Как сказал когда-то Коля Доровских (и его уже нет среди нас), это не профессия, это – образ жизни. Я бы еще сказал, что всякий, кто когда–либо соприкасался с этой профессией, пусть ненадолго, несет ее отпечаток на себе всю оставшуюся жизнь.




ГОРОД НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ





ГОРОДИЩЕ МОЕ, ГОРОДИЩЕ


_29_июля_1995_года_

В день города хочу поговорить о Городище.

Собственно, мое-то оно относительно. Но зато всегда перед глазами. Смотрю на него круглый год из окна, с тридцатиметровой высоты.

Малое Городище – один из старейших городских районов. Вы видели, как по весне оно словно вспыхивает белым огнем? Это цветут старые яблони, их полным полно на Городище. Летом его приземистые дома прячутся в зелени. А зимой – представляете? – белые сугробы–крыши, упругие дымы подпирают небо...

Но это взгляд сверху. К сожалению, четыре века, струясь сквозь тюменские улицы, как бы обтекали Городище, оставляя его все таким же низеньким, деревенским. Деревенское Городище. Я думаю, что рифмованные сравнения типа «Тюмень – деревень» родились на Городище.

Вот и последние бурные десятилетия тоже скользнули мимо него. Окраины росли вширь и ввысь. Бежали из центра улицы. Перешагивали через реку мосты, а через железные рельсы – виадуки. Городище же оставалось.

Сделайте двести шагов от мэрии по улице Герцена. Один квартал – и вы упретесь в лопухи, в непроезжесть, заваленную мусором и золой.

Не то заповедник, не то кусок города, куда шли строители, но какие-то неотложные дела задержали их в пути на десять–двадцать лет. Правда–правда, был когда-то проект построить на месте Городища университетский городок. Возвели на краю оврага студенческое общежитие по улице Красина. В другом месте – корпус исторического факультета. Но не потревожили они сонного спокойствия Городища, не принесли ему современного ритма жизни.

Была, рассказывают, идея у бывшего заместителя мэра Александра Гулько – создать УКС–2 по переустройству Городища. Крепкие дома – сохранить, хозяевам дряхлых – давать квартиры, на месте развалюх построить коттеджи. Не состоялось.

Город остался сам по себе. Городище – само по себе. Не то сноса ждет, не то надеется, что кто-то все это купит и перестроит. Но пока – живет. А как оно живет без дорог, без канализации, без водопровода? Ответ прост: как и четыреста лет назад. И любая непогодь превращает Городище в бастион, который никакой моторизованной бригаде не взять.

И подумалось мне, когда шел я по улице Орловской, не лучше ли сохранить Городище? Сохранить его облик. Облик «столицы деревень». Только проложить дороги, нормальные «человеческие – дороги. А то ведь даже глава районной администрации на своей новой служебной машине не рискнет сунуться в глубь Городища.

Мне рассказали, что Борис Ельцин, в бытность свою первым секретарем Свердловского обкома, за девять лет сделал проезжими все городские улицы с частной застройкой. Отчего же не он был секретарем в Тюмени?

И еще один довод. С моей, подчеркну, непрофессиональной точки зрения, Городище – самый красивый городской район. Среди плоской, как мелкая тарелка, надоедливой равнины – вдруг появляется изрезанный, изломанный ландшафт. Каньоны, овраги, буераки, а по-местному – лога. Представляете, сколь красивым могло бы это оказаться, куда бы валили толпы раскошеливающихся туристов – увидеть настоящую, без стилизации, кондовую Тюмень. Да что туристы – жили бы тут те самые коренные тюменцы, далекие предки которых пришли когда-то сюда вслед за Василием Сукиным, Данилой Чуйковым и Иваном Мясным. Как люди жили бы.

Мечты, однако.




ЖУРНАЛИСТЫ ЗАДАЮТ ГЛУПЫЕ ВОПРОСЫ


_26_сентября_1995_года_

Действительно, бывает. И ничего страшного тут нет. Главное, чтоб на глупые вопросы ответы были умные.

И вот очередной предельно глупый вопрос: почему у города забирают улицу?

Конечно, маленькую, конечно, второстепенную. Но пойдите и сами убедитесь: ладят чугунный забор и к нему двое ворот. А дело в том, что на углу улиц Урицкого и Челюскинцев построил себе здание «Тюменьпрофбанк». И решил «Тюменьпрофбанк» превратить улицу Урицкого в стоянку служебных и личных машин.

Я понимаю господина Новоселова, руководителя банка: красиво жить не запретишь. Но ведь городские улицы, согласно все еще действующему Земельному кодексу РСФСР, являются землями общего пользования (как пути сообщения). На них «...разрешается возведение строений и сооружений в соответствии с целевым назначением этих земель» (ст. 76).

Главный специалист городской инспекции архстройнадзора Татьяна Голенкова сперва рассуждала точь-в-точь, как я. Подготовила предписание № 100. Мол, давайте по-хорошему. А ей в ответ бумаги, что все уже давно (в январе 1992 года) согласовано – главным архитектором Игорем Литовкой. И это согласование подтверждено «на период аренды земельного участка» в 1995 году.

Есть и соответствующее распоряжение городской администрации № 1893. Правда, оно составлено весьма тонко. Ни о каких воротах речи нет. А есть речь о том, что 305 кв. метров предоставляются под автостоянку. Причем, в распоряжении уточняется, что нужно «обеспечить по мере необходимости беспрепятственный проезд автотранспорта через предоставленный в аренду земельный участок для жителей прилегающих жилых домов».

Есть и согласие этих самых жителей.

Хотелось бы возразить. Я думаю, что весьма уважаемые мною жители двух домов по улице Урицкого не являются собственниками улицы. Они могут давать или не давать согласия относительно дома, квартир, вероятно, двора. Улицы принадлежат всем. Даже мне, если раз в год мне придет блажь проехать по улице Урицкого. Равным образом и я не могу запретить ни этим жителям, ни сотрудникам «Тюменьпрофбанка», ни господину Литовке пользоваться улицей, на которой я живу. А устраивать отдельно взятую зону спокойствия можно только за счет других улиц, где, по мысли создателей данного архсооружения, вероятно, живут люди второго сорта. (Как тут не вспомнить недавние времена, когда ГАИ обвесила знаками улицу Хохрякова, едва на ней поселился секретарь обкома КПСС?)

Да, кстати, о ГАИ. Заместитель начальника облГАИ Сапожников разрешение банку подписал. Интересно: один заместитель начальника – подполковник Магера – соглашается со мною, что все улицы города должны равномерно работать в соответствии с расчетной нагрузкой. А другой – соглашается с «Тюменьпрофбанком». Кто из них правая рука начальника облГАИ, кто левая – меня не касается. Но хорошо бы, чтобы эти две руки знали, что они делают.

Меня пытались убедить, что все делается правильно. Что банк должен быть в безопасности. И что жителям никаких неудобств не будет: мол, подъедут они к воротам, сделают «би–би», и вооруженная охрана с готовностью распахнет одну или две створки.

Что касается второго, то я не так наивен, чтоб в это поверить. А что касается первого, то это – проблема «Тюменьпрофбанка» и только его. Пусть этим занимаются его службы, не умаляя прав остальных горожан.




ЕЛКИ И ЛАВОЧКИ


_8_февраля_1997_года_

Тюмень – добрый город или не очень? Я как-то не задумывайся над этим. А однажды услышал от соседки, женщины уже в годах, но веселого нрава и улыбчивой, что город, в котором живу уже четвертый десяток лет, недобрый город.

– Отчего так вы решили? – спрашиваю.

И она рассказала. Шла по улице, по самой центральной, по улице Республики. И увидела, как старушка остановилась у стены какого-то здания, рукой оперлась и глаза закрыла. Соседка моя подошла к ней и спрашивает: «Вам плохо?». А женщина отвечает, что она... просто остановилась передохнуть. Из магазина идет, сумка тяжелая руки оттянула, а присесть негде. Вдоль улицы, да–да, той самой, центральной, с прекрасным демократическим именем – улица Республики, нет ни одной скамейки. Кое–где на площадях – есть. Кое–где в скверах – есть. Кое–где на остановках – тоже есть. А просто так, на улицах, чтобы передохнуть, поговорить со знакомым – так этого нет. Не водится. Не принято. Не продумано.

А как продумано?

Да так, словно все еще продолжаются заснятые на кинопленку трудовые марши первых пятилеток: только быстро, только строем, только бегом...

Даже площадь у городской администрации с 1981-го по 1995 год не имела ни одной скамейки. Как будто власть, и старая, партийная, и нынешняя, постперестроечная, больше всего боялась, что народ станет у нее под окнами отдыхать, размышлять, ничего не делать. Мол, вперед, к великим свершениям, быстро, еще быстрее... Усилиями, в том числе и журналистов «Тюменского курьера», эту традицию удалось сломать. Теперь летом мамаши сидят с детишками. Старушки, ковыляющие в мэрию со своими проблемами. Мужички с бутылочкой пива... И, вы знаете, мир не перевернулся.

А от скамеек, которые будут просто так, без какой–либо идеологической цели, а от доброты душевной разбросаны там и сям, тоже, я думаю, не убудет. Может, в ту или иную голову даже мысль хорошая придет: сделать, в свою очередь, доброе дело и для кого-то другого?

Слышу трезвый и многоопытный голос. Мол, усядутся на этих скамейках хулиганы, станут «водку пьянствовать», гоготать на всю улицу, к девушкам приставать, оскорблять город своим внешним видом и поведением.

Согласен. Непременно станут. А что делать, если они выросли в городах недобрых, к мягкости душевной не располагающих. Если кроме бей–круши, они других призывов не слышали? Что же, и нам теперь, ожесточась, обматывать дома колючей проволокой, чтобы не прислонялись? Так это же будет не город, а тюрьма для особо опасных преступников...

Конечно, сограждане наши нередко, как говорится, оставляют желать... Вот был я на днях возле памятника жертвам политических репрессий, что на улице Полевой. Пушистый снег, дворник Иван Аммосович разметает дорожки. Рассказывает, что гости к памятнику наведываются часто. Одни цветы оставляют, а другие их – утаскивают. И еще рассказал Иван Аммосович, что часть сосенок, которые так любовно были высажены осенью, расти не будут. Чья-то злая рука обломала у них вершинки. Может быть, та же рука, что в Новый год спилила макушку ели возле городской администрации?

А может быть, они, хозяева этих рук, не столько злые, сколько невоспитанные и необразованные? Например, не знают, что ели и сосны относятся к вершиногонным: если у этого дерева сломать верхушку, оно расти не будет. И никто им этого в детстве не объяснил. Только ругали и ругали. Вместо того, чтобы сесть рядом на лавочку и все по-хорошему рассказать.

Впрочем, что это я? Забыл, что лавочек на улицах нет...




НЕТ У РЕВОЛЮЦИИ КОНЦА?


_4_апреля_1998_года_

Весьма уважаемый мною начальник инспекции по охране и использованию памятников истории и культуры Виктор Аликов недавно обратился в городской совет по топонимике с письмом. Виктор Аликов предлагает переименовать 24 улицы областного центра. Те, что в 20–х годах нашего века были в свой черед переименованы «по политическим мотивам», в зависимости «от идеологических установок и злобы дня».

Виктор Аликов абсолютно прав, утверждая, что имя улицы – «это знак судьбы», «памятник истории и культуры города». Вернув улицам прежние имена, мы «восстановим историческую справедливость, обретем связь времен, связь поколений, вернем городу его историю».

Прекрасная цель, кто спорит?

В предложенном списке – улицы Кирова, Кузнецова (не Николая, а другого, А.Н. Кузнецова, рабочего, погибшего в 1919 году), Осипенко, Орджоникидзе, Первомайская, Семакова, Хохрякова, Коммунистическая, Комсомольская, Красноармейская, Ленина...

Я мог бы в качестве весомого довода против переименования предложить поразмышлять хотя бы о том, в какую сумму нам всем это обойдется – новые таблички, печати и бланки, штампы в паспортах о регистрации, домовые книги, путаница в работе почты... Тем более, что и сам Виктор Аликов пишет: реализация предложения создаст «определенные трудности для работников связи, водителей, горожан».

Но тут спора нет. Спор, как видим, лежит в сфере исторической и, более того, идеологической.

Переменим, говорит, и восстановим, говорит, связь времен...

Каких времен?

Если грубо, то, видимо, века будущего, двадцать первого, с веком минувшим, девятнадцатым. А наш, двадцатый, куда денется? Он, вероятно, дня связи времен не годится? Он – «черная дыра»? Мы сами, наши родители, наши дети – это не часть истории?

Почему этот ужасный, кровавый, суматошный, несправедливый, но – наш единственный, наш двадцатый век должен пройти бесследно для истории? Почему временная цепь должна пропустить это звено? А, например, восемнадцатый век, век кровавого пугачевского восстания, век жестокого, на человеческих костях, строительства Петербурга, век бироновщины и Салтычихи, век цареубийств, – должен в истории оставаться?

Мне думается, что не стоит совету по топонимике еще раз повторять ошибки двадцатых годов. Тогда «по идеологическим соображениям» заменили названия Царевой улицы и Казачьей, и Спасской, и Подаруевской, и Успенской... А разве сейчас нам не предлагают заняться тем же самым? И точно из таких же идеологических соображений, хотя и с другим знаком, повторить вивисекцию над историей, над человеческой памятью.

Причем, из так и непонятных мне «идеологических соображений» письмо совету по топонимике предлагает одним улицам возвратить их прежние имена, а улице Герцена, например (помните знаменитое «К топору зовите Русь!»? Это Александр Иванович написал), нет. И улице Республики тоже.

Почему-то знаменитую летчицу Полину Осипенко надо срочно позабыть, а полярников–челюскинцев, а полярного же исследователя Георгия Седова – нет...

Сделаем вид, что двадцатого века не было? Но та самая связь времен, о которой с чисто революционным рвением печется Виктор Аликов, и которая сохранила для него и для его письма старые названия тюменских улиц, сбережет и те таблички, что так спешно он хочет убрать.

Может быть, не стоит спешить? Может быть, предоставить все естественному ходу вещей? Верю, что история разберется без нашей насильственной помощи. К тому же, нам пока, действительно, есть чем заняться.




НАШЕ ПРОШЛОЕ ПОЛУСТЕРТО


_11_марта_1998_года_

Представим себе Тюмень через сто или двести пет. Гуляющие по улочкам нынешнего «исторического центра» будут любовно созерцать потемневшие от времени краснокирпичные домики с мемориальными табличками на стенах «Частный особняк в стиле неокапитализма. Конец XX века. Охраняется государством».

Дыхание седой старины станет навевать нашим потомкам мысли «о времени и о себе».

Кто знает, как оно будет? Хочу лишь надеяться, что потомки лучше нас сумеют сберечь то, что останется от нашей эпохи.

...Лет двадцать назад, когда я переехал с улицы 50 лет Октября на Ялуторовскую, у меня было больше свободного времени. Часто вечерами или по выходным дням я гулял по старым улицам Тюмени. Смотрел на причудливые завитки резьбы, на рельефную кирпичную кладку. Пытался угадать, о чем думали строители, кому давали приют эти стены, что они видели и слышали, о чем помнят и что напоминают нам? Иногда мне казалось, что старинные здания – словно давние книги, при желании на их страницах можно прочесть прошлое.

Сегодня старая Тюмень быстро исчезает с лица земли. Кое–кто утверждает, что этому способствуют новые хозяева земельных участков, которые торопятся на освободившемся месте выстроить будущие «памятники старины». Не знаю. Куда чаще вижу самое обыкновенное разгильдяйство.

Стоит на углу Комсомольской и Водопроводной выгоревший изнутри деревянный особняк с ободранными наличниками и провалившейся крышей. Всего-то делов – был доверен какой-то «совершенно секретной части», военнослужащие слегка загуляли, электропроводку замкнуло весьма некстати...

Двумя годами раньше сгорел красивый старый дом, который городские власти вверили попечению тюменского казачества. Дома теперь нет. Казачество, как утверждают в мэрии, претендует на новую жилплощадь. Извините за вопрос: до очередного пожара?

Ничего не скажут тем, кто родился сейчас, слова «Серебряный дом». Его нет, он сгорел...

Получается, что мы сами уничтожаем свое прошлое.

В начале лета 1986 года сотрудница моего отдела в «Тюменской правде» Наталья Бубнова прибежала в редакцию в смятении. Оказывается, принято решение снести памятник культуры – дом по ул. Ленина, 46. И построить на его месте какое-то вспомогательное сооружение для Главтюменьнефтегаза. Кажется, вычислительный центр. Газета вступилась. Газета помогла. Дом стоит до сих пор и даже стал приютом для общества охраны памятников истории и культуры.

А вот усадьбу по улице Первомайской, 17–21 сохранить не удалось...

Словом, сколько живу в Тюмени – редкие удачи и частые потери. Меняются правительства и даже политический строй. Меняются городские начальники и депутаты. Меняются главные архитекторы. Не меняется лишь взгляд на созданный руками предков город, как на ничейное имущество.

С каким удовольствием я перечислил бы ответственных лиц, чьи подписи благословили двухэтажную надстройку над бывшим горсоветом (ул. Республики, 19). Кто разрешил выстроить напротив типовое здание «Тюменьгорстроя». Кто повелел снести старый ресторан «Сибирь» и украсил главную улицу города магазином «Океан»...

«Типовухи» стоят и на Дзержинского, и на Кирова. А во что превращена бывшая Спасская, ныне улица Ленина?

Поэтому я готов смириться с новыми особнячками – все-таки разнообразие. Жаль, что за это новое мы платим безвозвратными потерями.

Мы стоим у одра старой Тюмени и будто бы ждем, когда она испустит последний вздох. Чтобы засучить рукава и приняться за строительство. Только кто – через сто или двести лет – станет хранить и лелеять то, что создаем мы, что должно передать дух нашей эпохи?

Я не хочу сказать, что никто не думает о прошлом и его сохранении для будущего. Но, цитирую документ, недавно подписанный Степаном Киричуком, «тем, кто пытается строить, мы навязываем кабальные условия; тем, кто пытается отселить людей из памятника, мы ничего не предлагаем взамен; кто взялся реставрировать, тому мы навязываем свою проектную документацию, своих авторов, свои идеи, порой не бескорыстно...».

Будущее вырастает из прошлого. И когда-то оно тоже станет прошедшим. Разве не больно думать: то, что составляет вашу гордость и вашу радость, будет сломано безжалостной рукой. Неужели и через сто лет будущий мэр Тюмени обратится к горожанам с такими же словами, как и Степан Киричук: «Печальное состояние зданий, почти прекратившаяся работа по восстановлению памятников архитектуры приводят меня в состояние угнетения, болезни и отчаяния»?




ГОРОД НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ РОССИИ


_13_мая_1998_года_

В тот год, когда я заканчивал университет и мне на распределении досталась Тюмень, выпускник вуза обязан был отработать год. В тот единственный год дипломов на руки не давали, а давали временное удостоверение о высшем образовании. А диплом – через год.

Таким образом, я ехал на работу в Тюменскую область ненадолго. И если бы не облетал за этот год Север, кто знает, куда и в какие края подался бы я с дипломом журналиста на руках...

Эти воспоминания plusquamperfekt не давали мне покоя в прошлое воскресенье, когда я по семейным делам съездил в Екатеринбург. Выехал, как положено, по Московскому тракту – из Тюмени. А в обратную сторону – по Сибирскому тракту.

Как сказал бы популярный герой из детской книжки: «Душераздирающее зрелище этот самый Московский тракт». Объясняю открытым текстом: Екатеринбург даже на въезде – город. Тюмень – нет. Можете обижаться, патриоты Тюмени. Но я уверен, что патриотизм не в том, чтобы хвалить, а в том, чтобы чистить.

Как бы мы по-тюменски ни называли этот тракт, с точки зрения всей республики он есть тракт Сибирский. Главная улица России. Для любого города стоять на главной улице – великая честь. И требует соответствующего отношения.

Однако наши подъезды к Тюмени по этому тракту засыпаны мусором, рваной бумагой, полиэтиленовыми пакетами, пластиковыми бутылками... Словно это не главная улица, а тупик.

То ли все это выбрасывают вольные сибиряки, проезжая по дороге, то ли ветер сдувает с грузовиков-мусоровозов. Не знаю, да дело и не в этом. Потому что не только подъезды, но и город наш засыпан мусором по самые брови, и пейзаж этот не меняется.

Почему я вспомнил про свой диплом и про то, что когда-то ехал в Тюмень только на год? На 365 дней – от августа 1965-го до августа 1966-го – срок небольшой.

Сложилось иначе. Я прожил уже в Тюмени большую часть своей жизни и не уехал из нее в более трудные времена, чем сейчас. Не уехал, когда меня едва ли не выпихивали из нее. Не уехал и тогда, когда господин Репетов и его друзья написали на заборе перед самым моим домом, что, мол, «Россия для русских». Я понимал, что Репетов – еще не вся Россия и, может быть, даже не Россия вовсе.

Тюмень стала моим домом. Но мне больно, что дом этот так не ухожен. Пару дней назад я обнаружил незнакомый березовый скверик возле заправки у бывшего ресторана «Стрела». Но лучше бы я его не видел. Клочок зелени, зажатый между домами и насыпью моста через железную дорогу, все в том же пластике, пленке, рваной бумаге...

Несколькими шагами дальше на перекрестке двух улочек – свалка. Как мне пояснили, никаких ящиков для мусора в здешних местах не бывает. Валят отходы на перекресток. А когда куча превышает допустимые размеры, ее кто-то куда-то вывозит.

Я не знаю, почему надо писать в газете, что город покрыт свалками. Я не знаю, зачем в городе существуют какие-то службы по очистке. Я не знаю, почему водитель дорогой машины, на которой – личной! – он зализывает каждую царапину, спокойно выбрасывает на дорогу коробку от сигарет или пластиковую бутылку...

Так сложилось, что большинство жителей Тюмени, подобно мне, – приезжие. Но отчего же, дорогие мои, этот выбранный нами дом так похож на временное пристанище, на замусоренный вокзал – с кочевым людом, со специфическим запахом и специфическим – только до ближайшего поезда! – отношением?

Куда едем-то?




КРАСОТА – ДЛЯ ВСЕХ


_25_августа_2001_года_

Итак, тюменская синагога, которой я по роду своих общественных обязанностей довольно плотно занимаюсь последние полтора года вообще и последнюю неделю, в частности...

Ну как мне это раньше представлялось? Культовое сооружение весьма специфической направленности. Так сказать, для узкого круга лиц, число которых, по официальной статистике, к тому же неуклонно сокращается. (Могу, конечно, поспорить, поскольку, по моим наблюдениям и подсчетам, чем больше народу из нашей общины уезжает, тем больше остается. Объяснить не могу. Но – факт). Пошли дальше. Пока за зеленым забором тарахтел кран, чего-то варили и бренчали железом о железо, интерес к синагоге проявляли, в основном враждебные силы – малочисленные, но очень энергичные.

Зато когда этот кирпичный особнячок в два с половиной этажа (первый из них на четыре пятых успел врасти в землю за 90 лет) вдруг расцвел в красках и стали видны необычные рельефы (не знаю, в силу каких традиций, но в здании нет ни одного прямого угла), – сразу появилось столько интересующихся. Причем, большинство интересующихся необыкновенно доброжелательно спрашивает: а что тут будет? Одобряет – какая красота расцвела на месте бывшей помойки! Председатель городского комитета по культуре Надежда Коломийцева вдруг обеспокоена: стараниями архитектуры здание синагоги зажато между двумя большими строениями, а как бы сделать, чтобы его с улицы Ленина было видно? Нельзя ли, мол, соседнюю новостройку хоть чуточку подвинуть вглубь участка?

Я, признаюсь, был готов к любой реакции. Но массовое доброжелательство меня просто подавило. Просятся посмотреть. Вместе со мной лазают по шатким стремянкам, пачкаются в цементе и алебастре. Пробуют на палец, прочна ли окраска (а ведь синагогу рабочие раскрашивали вручную, кисточками, кирпичик за кирпичиком).

Кстати, о рабочих. Понятно, что реконструкцию синагоги никак не назовешь ударной стройкой, да и где они сегодня – ударные стройки, примета организованного энтузиазма, мобилизация городов, областей и республик. Тем не менее, на небольшом пятачке по адресу ул. Кирова, 44 сошлись самые разные люди. Русские (начальник строительства, электрик, сварщик, плотники). Татарин (бригадир). Грузин и азербайджанец (отделочники). Армянские специалисты по гипсу (восстановили лепнину на стенах). Таджики (штукатуры и маляры) сейчас работают на потолке... Кажется, есть узбек...

Наверное, я кого-то не назвал. Написал лишь то, что очевидно, что бросается в глаза. Не станешь же спрашивать у человека, который полирует желтую, как сливочное масло, мраморную колонну, кто он по национальности. Да и неважно это. Важно, что красота, сотворенная почти сто лет назад, вернулась в наш город. Что ее возродили из пепла не просто адепты какой-то конкретной религии, а люди, поклоняющиеся чему-то очень важному, общему и вечному.

Поклоняющиеся красоте.




УХОДЯЩАЯ И ПРИХОДЯЩАЯ НАТУРА


_7_февраля_2002_года_

Между вечером и ночью. Хрусткий снег. Пустынное поле, прилегающее к первой школе. А по периметру – черные двухэтажные дома с вытянутыми прямоугольниками желтых окон. Очень красиво. И очень печально. И вдруг меня кольнуло: еще пара–тройка лет, и эта картинка нашей жизни сотрется, исчезнет навсегда.

Все чаще ловлю себя на мысли, что старый город уходит. Наверное, это нормально. Наверное, этому надо радоваться. Новые дома красивее, удобнее, в них тепло, не скрипят половицы, не дует из окон и по полу, на лестнице не пахнет кошками. «Мертвый – в гробе тихо спи, жизнью пользуйся живущий!». Но отчего мне так хочется выбрать солнечный день, пройтись по улицам деревянного города с фотоаппаратом в руке и успеть задержать мгновения прошлой жизни, тепло чьего-то бытия?

В тот же день, только утром, я побывал на заседании городского земельного комитета. Кажется, впервые после губернаторских выборов. Сколько было за это время тревог и волнений: перераспределения полномочий, перемещения чиновников, ликвидация одних должностей и утверждение новых.

Мы любим смеяться над чиновниками, которые до судорог держатся за свои кресла. Но подумаем: а что тут смешного? Что есть у чиновника, кроме его службы? Собственности нет. (Или – пока нет). Творчества нет. И любовь, и страсть, и драма с комедией, и смысл жизни, и история с географией – все в его рабочем кабинетике, где стул и стол, и любимая кофейная чашка, и стопка бумаг, нередко с уничтожающей резолюцией чиновника же, но рангом повыше... Но вернемся в комитет, где уже другие люди, вперемешку городские с областными, решают судьбу Тюмени.

Конечно, не так глобально все звучит. Идет, например, речь о том, что ОАО «Связьтранснефть» просит предоставить в аренду участок площадью в 225 кв. м. на Старом Тобольском тракте – антенну поставить. Или – СМП–280 намерен построить дом в районе улиц Щедрина–Тарской–Горького. Склад... Нежилое строение... Шиномонтажка... Участок под овощи... Всего 54 пункта повестки дня.

Власть решает: предоставить или отказать, продлить ли аренду, какой назначить коэффициент арендной платы – десять или всего два? А в сумме получается, что в этой пачке листков – вся наша жизнь, вся государственная политика и даже устремленность в будущее.

Самое интересное было для меня даже не в этом. А в том, куда в начале двадцать первого века склоняется индекс посягательств тюменцев?

Да, кто-то до сих пор обивает пороги жилищного комитета мэрии, имея лишь четырех–пятизначный номер своих надежд. А кто-то, как Анна Викторовна, просит лишь, чтобы ей предоставили в аренду дополнительный участок площадью 1136 квадратных метров под посадку овощных культур. Отметим: дополнительный! А другие сбиваются в ООО и водружают автозаправку: и кормятся сами, и детей учат...

Есть люди, страстно желающие слезть с государственных рук, даже отстраниться от государства, чтобы не зависеть. Да, у государства в целом к этому еще сложное отношение, но мне подумалось, что среднее и малое чиновничество уже не комплексует по этому поводу и все чаще разрешает – и дом с квартирами на продажу, и участок под овощи...

Не все гладко, и есть масса подводных камней, но не о них речь и не о земельщиках или архитекторах, и не о всесильных ведомствах и богатых фирмах, которые в состоянии поколебать даже магию термина «генеральный план». А совсем о другом, что еще трудно выразить в словах, но – чувствуется, что оно прорастает...

Вот такие заметки написались у меня на полях «Реестра земельных участков, предоставляемых муниципальным образованием «Город Тюмень» на рассмотрение совместной комиссии по выработке решений о предоставлении и передаче земельных участков гражданам и юридическим лицам» от 5 февраля...




СТРОИТСЯ МЕМОРИАЛ, А НАС НИКТО НЕ СПРАШИВАЕТ


_23_апреля_2002_года_

Еще каких-нибудь две с половиной недели – и наступит 57-й День Победы. Конечно, ему никогда не стать таким горько–радостным, каким он был в сорок пятом году. Или как в шестьдесят пятом, когда вернулись парады Победы, когда, повинуясь песенному призыву, фронтовики надели ордена и обновили ленточки на колодках. Или как в восемьдесят пятом, когда бывшие союзники, мы и американцы, ревниво и обидчиво пересчитывали свой и чужой вклад в преодоление фашизма...

Время идет. На днях скончался последний в Тюмени Герой Советского Союза Петр Панов. В сентябре ему было бы 90. От многомиллионной победившей армии, стоявшей под ружьем в 1945 году, остались сотни, а кое–где и десятки бойцов.

Несмотря на это, а может, именно по этой самой причине, власти хотели бы вернуть общество к чувствам, от которых оно отстранилось. Есть предложение отпраздновать День Победы–2002 как следует. Это значит – военный парад. Это значит – демонстрация трудовых коллективов и чтобы по восемнадцати человек в шеренге. Ну и, естественно, неорганизованные граждане, возложение цветов к Вечному огню... Потому мостоотряд–36 форсирует работы в районе дворца «Геолог», где и сооружается Вечный огонь №2.

Собственно, мне уже приходилось высказывать свои сомнения относительно этого мемориала. Хочу продолжить.

Идея мемориала с Вечным огнем в районе «Геолога» появилась лет двадцать назад в совете ветеранов Ленинского района. Тогда, рассказывают, к памятнику воинам, умершим в тюменских госпиталях от ранений, добирались через Текутьевское кладбище, и фигура скорбящего воина стояла лицом на запад. Потом памятник развернули, выстроили кирпичную стенку, замаскировали соседние гаражи, положили плиты с фамилиями фронтовиков (с большим, надо сказать, количеством ошибок). Наконец, решили строить большой комплекс. Партии, исповедовавшей научный атеизм, уже не было, поэтому первое, что пришло в голову, – поставить церковь или часовню. Так сказать, в пику недавнему прошлому. Мусульмане спросили: отчего не мечеть? А кто-то вовремя вспомнил стишок из Маршака: «Всё советские народы против общего врага...». И за недостатком места стали искать образное, а не конфессиональное решение. Так появилась свеча – в память всех вместе и каждого в отдельности.

По мнению специалистов архитектуры, идея оригинальная, хотя собственно исполнение оставляет желать.

«Сроки жмут, – признался один из тех, кто имеет непосредственное отношение к мемориалу. – А сама мысль хороша».

Между тем, события приобретают несколько неожиданный разворот. Некий бизнесмен выразил готовность поставить на этой же площадке, но ближе к мосту, храм. Говорят, получил благословение архиепископа Димитрия. Властям, по слухам, идея тоже нравится. Более того, как утверждают знакомые с историей вопроса чиновники, кроме храма должна быть построена и часовня (по инициативе милицейского начальства) в память убиенных в горячих точках. Тем временем на этой же относительно небольшой площади уже разбит сквер и посажены елочки родными тех, кто сражался в афганской и чеченских войнах...

Все в отдельности разумно, необходимо и понятно. Все вместе вызывает вопросы.

Например, как быть с павшими на фронтах верующими иных конфессий? Они памяти не заслужили? Как быть с теми, кто поднимался в атаку на призыв «коммунисты, вперед!»? Как быть с комсомольцами и другими атеистами? Или их, не спрашивая, отнесем «по исторической принадлежности»?

И самое главное: почему никто не советуется с горожанами? Почему готовый, как сказал главный архитектор города Валерий Кулачковский, проект не выставить на всеобщее обсуждение?

В последний раз такое сделал горком партии, когда решалась судьба памятника ребятам и девушкам фронтовой поры. Тому уже больше десяти лет. Памятник стоит в сквере напротив университета – там, где хотели его видеть бывшие школьники, и такой, каким они хотели его видеть.

Слишком много разных идей и желаний, много самолюбий сошлось на мемориальном комплексе у «Геолога». Получится ли от их механического сложения образ народного подвига и народной трагедии?




И БЕЗ ТОГО МНОГО!


_17_августа_2002_года_

To be or not to be – that is a question…

У. Шекспир «Гамлет»

Снова в театральных и архитектурных (а также некоторых иных) кругах муссируется вечный – потому что с прошлого века! – вопрос. Строить или не строить в Тюмени новый драматический театр? А если строить, то где?

Впрочем, многим тюменцам последний вопрос покажется риторическим. Ибо в довольно давние времена нынешняя площадь 400-летия Тюмени носила имя – Театральная. Поскольку пространство в восточной части площади отводилось под строительство именно драматического театра. Позднее, в юбилейном 1986 году, генпланом того времени здесь было точно определено место – под драмтеатр.

Новые времена – новые песни. Из всех искусств для нас важнейшим является маркетинг. Торговые драмы, разыгрываемые в нашей жизни сегодня, посильнее, чем «Фауст» Гете. (Например, трагедия из современной жизни под названием «Страсти в тюменском ЦУМе»).

Потому с ритмичностью смены времен года просыпается идея: на месте предполагаемого храма искусства возвести вполне осязаемое капище Меркурия. Под современным, естественно, названием. Гипермаркет.

В пользу такого решения на одном из заседаний градостроительного совета, где обсуждался вопрос «о возможности размещения торгового центра на площади 400-летия Тюмени», говорилось, что площадка для театра слишком просторна, что театр «работает только вечером», а «земля должна работать постоянно», что фирма, застраивающая площадь, вложила сюда много средств и намерена возвести тут «суперсовременный гипермаркет мирового уровня», а для театра она готова оплатить снос частного сектора в другом месте...

Однако большинство членов градостроительного совета решило, что лучшей площадки для драмтеатра в городе нет. И дважды совет идею гипермаркета отклонил.

Аргументы главного архитектора Тюмени Валерия Кулачковского: даже место под будущий театр город своими силами освободил от ветхого жилья; «гипер же супер» заполонит площадь автомобилями клиентов; что касается торговых центров, то прилегающий к площади район от недостатка их не страдает.

Аргументы Константина Стержантова, начальника отдела областного управления архитектуры и градостроительной политики: пора остановиться в попытках реконструировать бывший склад, что ныне исполняет роль театрального здания; Тюмени нужен новый театр, а в магазинах и так уже весь город. (По официальным данным, в Тюмени один магазин примерно на пятьсот жителей).

Конечно, на строительство театра потребуются бюджетные деньги, которых всегда не хватает. На гипермаркет же предлагаются деньги частные. Сулящие поддержку тому же бюджету в качестве налогов, извлекаемых в виде прибылей из наших карманов.

Пора бы остановить покушения на бывшую Театральную площадь и попытки превратить ее в площадь Рыночную. Пора бы прекратить ежегодную реанимацию многострадального убожества, именуемого зданием тюменского театра драмы. Пора бы, наконец, оглянуться окрест раздираемой в клочья площади 400-летия и увидеть бесконечный ряд супер– и не супермаркетов – слева, справа и напротив...

Некогда российский император Николай Павлович, преследуемый просьбами о разрешении открыть то или иное предприятие, на очередном прошении высочайше изволил собственноручно начертать: «И без того много!». Отчего бы нынешним отцам области и города не взять на вооружение столь же категоричный способ отказа, который бы отрезал даже саму мысль о поиске обходных путей.




ГОРОД ДЕРЕВЯННЫЙ НА РЕКЕ…


_18_марта_2003_года_

1 мая ДОКу «Красный Октябрь» исполняется 70 лет...

Нет, неправильно. Правильно так: 1 мая ДОК Красный Октябрь» празднует свое семидесятилетие.

Впрочем, и это тоже спорно. История нашего юбиляра весьма запутана. При желании легко доказать, что предприятию и 70, и 95, и 60 лет.

Тезис первый. О 70-летии. Страна строилась, возрастала потребность в столярных изделиях и строительных деталях. Трест «Союзстандартстрой» обратился в наркомат земледелия, и вопрос строительства был «решен положительно». Намеревались пустить ДОК 1 января 1933 года – не получилось. Сорвали и срок 1 апреля. Только 1 мая состоялся пробный пуск оборудования...

Тезис второй. О 95-летии. Летом 1908 года на правом берегу Туры купцы Иван Саввич Новоселов и Иван Афанасьевич Новоселов поставили лесопильный завод. После революции заводу было присвоено имя «Красный Октябрь». Когда лесозавод вошел в состав ДОКа, он передал ему и «краснооктябрьское» имя.

Но это было 60 лет назад... Первые годы лесозавод поставлял сырье для доковских цехов, оставаясь самостоятельным. А в 1943 году предприятия объединились и стали называться – ДОК «Красный Октябрь».

А теперь – о городе деревянном на реке... Про Тюмень это сказано. Город, сработанный «одним топором да долотом», уникальными зданиями которого – стены из серебряных от возраста бревен, окна в узорчатых наличниках, бахрома резьбы под карнизами – до сих пор любуются свои и приезжие. Давно пришли сюда люди и, как сказано в летописи, «поставиша град Тюмень». Что значит «поставиша»? Срубили лес, сложили в лапу стены, вытесали доски и покрыли крышу. Из бревен же, поставленных стоймя, соорудили тын. И стал город.

Сегодня нам вряд ли удастся обнаружить имя того, кто срубил первый дом. Только неявный след можно обнаружить в архивных бумагах.

«…на строение домовое сосновый лес покупают приплавной сверху от Верхотурья по реке Туре». «Отчего бы приплавной?» – спросим. Сибирь же. Тайга. Вокруг Тюмени лесу не хватало?

Не хватало. «Сосновый бор... длиною верст на десять шириною на версту, на строение из него не вырубают, потому что в нем удобного к строению лесу нет, хотя по признакам и был, однако ж в прежния времена городскими жителями весь сронен (свален – Р.Г.)» (из Описания отдельных сел и деревень, расположенных около Тюмени, ноябрь 1783 г. – Памятники тюменской деловой письменности. – ТГУ, стр. 258).

Как указывают старинные документы, сплавляли кругляк, а уж в Тюмени его разделывали. Сохранилось обязательство крестьянина Антона Бурмакина о постройке двух паромов – от 15 июля 1786 года – «из соснового прочного лесу... сделать дна из брусьев и сплотить и намостить вокруг из кровельного тесу, который прибить четвертными железными гвоздьми…».

А уж потом пришел 1908-й, когда два Ивана Новоселова на северо–западной оконечности Тюмени поставили лесопилку.

Ах, если бы здания могли говорить, они бы рассказали, в каких домах были использованы для строительства доски и балки новоселовского заводика? Вероятнее всего, в тех, что появились уже после 1908 года. Но мы можем только предполагать. Может быть, это была нынешняя архитектурно–строительная академия (1914), дом городского архитектора Чакина (те же годы), дом присяжного поверенного Вановского на улице Крупской (1919), тюменская синагога (1911–1912). Не исключено, что и знаменитый тюменский деревянный мост, простоявший более 50 лет, собран из балок того же завода.

Кто разгадает тайну, которую хранит деревянное зодчество старой Тюмени?




ЛЮДЯМ МОЖНО ДОВЕРЯТЬ, ЛЮДЯМ НУЖНО ДОВЕРЯТЬ


_31_января_2004_года_

Поначалу разговор с главным архитектором области Сергеем Песковым не получался. Мои вопросы, инициированные не столько личным интересом к проекту будущего бульвара (впрочем, и личным тоже), сколько опросом читателей и их звонками в газету.

Отсюда и назойливые вопросы о площади насаждений, о наборе аттракционов, об использовании «большой машины» для пересаживания взрослых деревьев. А то ведь рисуют завлекательные картинки зеленым цветом, где будто бы должны гулять мамаши с детьми, не фиксируя, что для маленьких детей полезны большие деревья... Песков не удержался и сказал: «Вижу, что вам проект не нравится!».

Пришлось открыться и перевести разговор в иную плоскость. А именно – почему нас, вот именно, не меня, а нас, полмиллиона жителей города, так никто не спросил, что мы думаем о реконструкции городского сада? Безразличны ли мы к исчезновению этого символа тюменского центра, этого, если хотите, памятника тюменской истории, которому нынешним летом исполняется 68 лет? Хотим ли мы лишиться и стадиона «Центральный»? Почему, извините, распорядители средств областного бюджета не сочли нужным хотя бы посоветоваться с создателями значительной части этого бюджета?

Сергей Песков сказал, что де и времени почти нет, начнем советоваться – к юбилею не успеем. Да и, считает главный архитектор области, голоса противников, а таковые есть, и они, как правило, возражают куда громче, чем сторонники, могут расхолодить строителей, нацеленных результат...

Очень может быть. Но, во–первых, никто и заставляет соглашаться с каждым мнением. А, во–вторых, критические голоса вынудят строителей тщательнее делать свое дело.

Главное, если кто-то заинтересован в том, чтобы тюменцы любили свой город, то им следует доверять нечто большее, чем только сбор мусора на газонах.

На моей памяти есть такие примеры. Когда в 1988–1989 годах выбирали проект памятника «Прощание», были очень острые дискуссии. Тот вариант, что сейчас украшает сквер против университета, выбрали именно большинством голосов. Хотя и другие проекты были не хуже.

В течение последнего времени я довольно много разговариваю с теми, кто за бульвар, и кто против. И убежден – многие возражения противников реконструкции происходят недостатка информированности, к которой добавляется обида – с нами не советуются, нас не считают нужным поставить в известность, нас не хотят даже спросить, а ведь мы живем в этом городе больше и дольше, чем те, кто начинает этот проект...

Город – суть среда обитания. В нем живут начальники и бомжи. Старики и дети. Депутаты и архитекторы. Шоферы и велосипедисты. Город один на всех. Он будет красив и ухожен не только тогда, когда росчерк пера высокого начальника выделит деньги на его украшение, но и тогда, когда это украшение станут любить и беречь те, кто живет в этом городе.

Потом, когда мы разговорились с Сергеем Песковым, выяснилось, что он учился архитектуре в городе, который я очень люблю. Это Хабаровск, я там стажировался перед окончанием университета и навсегда запомнил свободные бульвары, построенные на месте двух забранных в коллекторы речек-вонючек Плюснинки и Чердымовки, вроде нашей Тюменки. И мы с Песковым вдруг на несколько минут забыли о спорном бульваре и стали фантазировать – отчего бы в Тюмени не повторить этот хабаровский опыт на месте нашего «пятихвостого» оврага, который пока исполняет роль мусороотвала для частного сектора? Нашли общий язык.




ПРЕКРАСНЫЕ ПОРТРЕТЫ СОВРЕМЕННИКОВ





ПРЕКРАСНЫЕ ПОРТРЕТЫ СОВРЕМЕННИКОВ


_11_января_2000_года_

Я держу в руках сборник, который, как мне думается, может подвести черту под уходящим веком. Самое интересное, что составитель – профессор Владимир Бакштановский такой задачи вовсе не ставил. Он в течение ряда последних лет исследовал тему «успешных профессионалов», давая им возможность сказать о времени и о себе. Очередной выпуск, озаглавленный «Городские профессионалы», собрал под свою обложку промышленников и профессоров, чиновников высокого ранга и профессиональных политиков, учителей и инженеров, художников и журналистов.

И как-то само по себе получилось (профессор клялся, что все произошло «само») – книжка объединила символическое число людей, готовых исповедаться перед собой и перед двадцатым веком. Ровно двадцать. Двадцать биографий, двадцать монологов–исповедей, двадцать взглядов, двадцать мировоззрений.

Отчет о двадцатом веке. О целом веке, хотя самому старшему из героев лишь немного за шестьдесят.

Обо всем веке, написал я, и готов доказать, что это не преувеличение. Почти каждый начинал рассказ не с себя, а со своих отцов или дедов, как будто строил мост из прошлого в будущее. Более того, мне подумалось, что эту книжку, все двадцать судеб, можно сравнить с мостом из века девятнадцатого в двадцать первый. И это тоже символика.

Разве случайно, что наша страна пытается сегодня исправить «октябрьский переворот», октябрьский поворот, который повел государство по экспериментальному пути. А теперь мы (или многие из нас) возвращаемся на путь общечеловеческого развития, без попыток идти другим путем», без риска нехожеными тропами вскарабкаться к вершинам цивилизации. Карабканье не получилось. Пришлось идти, потеряв почти сто лет и миллионы сограждан.

Я не знаю, кто из авторов–героев, кто из городских профессионалов станет «средним классом», приметы которого ищет в нашем обществе профессор Бакштановский. Каждый из двадцатки формулирует свое отношение к этому классу по-разному, каждый иначе воспринимает ценности и достижения этого краеугольного камня цивилизации. Но если читать этот сборник подряд, то видишь, откуда появляются трассы, что ведут из прошлого в будущее.

Из российской истории. Оттуда, где был Смольный институт, в котором училась бабушка Клары Баклановой (потом в биографии Клары Баклановой нашлось место и поселкам спецпереселенцев в Вагайском районе). Оттуда, где было имение купца Калмыкова, в котором был управляющим дед Владимира Борисова. Где были корни и Анатолия Омельчука...

Листаю страницы. Какая жажда понять – зачем я пришел в этот мир? Что мне удалось и почему? Чей голос звучит в моем, чью походку напоминает мой шаг, на кого я похож?

Рубеж веков, условное время, придуманная черта, как линия перемены дат... Но отчего же именно в этом случае мы задумываемся о собственном предназначении, о жажде скорости, что живет у нас в душе и не дает нам покоя? О время, помоги нам разобраться в самих себе и друг в друге!

Портреты современников моих. Тех, рядом с которыми посчастливилось жить и работать. Мне нравятся мои современники. Мне нравится мое время. Впрочем, разве у меня, разве у вас есть выбор?




ДЕСЯТЬ ЛЕТ КАК ОДИН ДЕНЬ, ИЛИ ЧТО ТАКОЕ РОЛЬ ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ


_23_октября_1997_года_

Когда-то в школе, а потом в университете мы проходили тему «Роль личности в истории». Ссыпаясь, как помнится, на Плеханова, преподаватели убеждали нас (а мы потом, кому повезло, охотно повторяли на экзамене), что единственной движущей силой истории является народ, что личность только при сем присутствует. И потому большой роли не играет, поскольку играть не может... Не стану далее подвергать испытанию ни свою память, ни ваше терпение.

Скажу лишь, что именно история в конце концов показала: какова роль личности.

На днях исполнилось ровно десять лет (а теперь и еще два дня) с тех пор, как на октябрьском пленуме ЦК КПСС кандидат в члены политбюро, первый секретарь Московского горкома партии (помните такого? Его звали Ельцин Борис Николаевич) встал и высказал «ряд вопросов, которые у меня лично (т.е. у Ельцина, конечно) накопились».

Не знаю, как вы, а я хорошо помню и этот пленум, и суету в зале, и злого Лигачева Егора Кузьмича, и какого-то очень торжественного Горбачева Михаила Сергеевича, и череду первых секретарей, с восторгом клеймивших отбившегося от стаи, и передового рабочего от Метростроя, заверявшего, что «рабочий класс никогда не подведет коммунистическую партию»...

Я перечитал сейчас материалы этого действительно исторического пленума (журнал «Известия ЦК КПСС», № 2 за 1989 год, стр. 209-287), и мне стало не по себе. Как близко это было. И как страшно. Один против всех. И все – против одного.

Но какой до холодка в спине восторг: встал один из винтиков системы, один из камушков непоколебимой кремлевской стены, и – система рухнула, осыпалась стена...

А что было потом, помните? Девятнадцатая партконференция и слова того же Ельцина «о прижизненной реабилитации». И выборы народных депутатов СССР. Ельцин прошел «на ура». А потом выборы на съезде членов Верховного Совета, Ельцину не хватило места, Алексей Казанник уступил ему свое. А потом возмутитель спокойствия – межрегиональная депутатская группа во главе с Сахаровым и Афанасьевым, которая, как мне казалось, являла собой действительно ум, честь и совесть эпохи... И всюду Ельцин, такой разный.

Сегодня многие из нас недовольны Борисом Ельциным. Критикуют и справа, и слева. И по центру. И снизу. Один только господь-бог молчит. Понимает, видно, что можно требовать от человека, а чего – нельзя.

Был бы Борис Николаевич не человек, а машина или компьютер. Заложили программу, включили скорость – и вперед. Без ошибок. Без колебаний. Вдоль по генеральной линии. Или, наоборот, поперек.

А он – такой же, как мы. Один из нас. Всего раз вдруг встал и сказал. Не как машина, не как символ. Как человек. Сказал, как уперся. Видно, допекло, как допекает многих из нас.

Вставали, кстати, и до него. Но – тогда время не приспело. А тут пришло время. Погодился, как говорят, Борис Николаевич.

Я не знаю, будет ли Борис Ельцин самым лучшим президентом России? Я даже не знаю, будут ли другие президенты России? Но он, только он переменил течение времени.

Нам, конечно, не нравится. Вроде, наобещал царствие небесное при нашей жизни и не выполнил. А народ не любит, когда ему обещают и не делают. Хотя народ-то, движущая сила истории, как сказано выше, мог бы и не ждать милостей от природы, от начальников, от депутатов, которых сам же и выбрал. А лучше бы соответственно бывшему партийному гимну – своею собственной рукой...

А Ельцин, что Ельцин? Он свое сделал. Теперь наша очередь. Вот и все про роль личности в истории.

Если имеется личность, то история всегда рада ей оказать услугу. А что касается пророков в своем отечестве, тут судьба их, как правило, печальна. Но кто-то должен быть пророком.




«Я ПРОСТО БЫЛ НА ФРОНТЕ»


_25_июня_2002_года_

...Двадцать второго июня... ровно в четыре часа... Киев бомбили, нам объявили,.. что началася война...

Откуда-то из самой глубины детства возникает в памяти незамысловатая мелодия. Давно было. Мне думалось, что на сей раз можно обойтись без обращения к этой странице нашего общего прошлого. Но оказывается, чем дальше уходим мы от прошлого, тем острее оно звучит в нас.

На площади у мэрии – галерея портретов почетных граждан. Там есть несколько человек, чьи рассказы о военных годах я хорошо помню. Юрий Максимович Шешуков рассказывал про похоронку, полученную на него родными. Маргарита Николаевна Угрюмова в шестнадцать лет пришла на военный завод, говорила про 12– часовые смены. Но больше всего я помню рассказы Виктора Феоктистовича Югринова, прошедшего в войну все офицерские ступеньки – от командира артиллерийского взвода до командира дивизиона.

Он нехотя раскачивал свой рассказ, артиллерист Югринов: «Я ни в каких выдающихся операциях не участвовал. Я был на Северо–Западном фронте».

Войну Югринов встретил в армии, имея на руках предписание ехать в военное училище. Ехать не хотелось, и он даже обрадовался – «Теперь уж точно не поеду! Я командир только посмеялся: «Теперь уж точно поедешь».

Училище было ускоренным. В том же сорок первом Виктор Югринов – командир взвода «сорокапяток».

«Не смейтесь – это довольно сильное орудие против бронетранспортеров, легких танков, пехоты. Пушка прямой наводки, и эффект давала значительный».

Понимаете, что такое – пушка прямой наводки? Это открытая позиция, ты видишь противника, и противник тебя видит. Кто быстрее, кто точнее?

В первом бою комвзвода Югринов потерял полрасчета. Командир орудия ошибся, застрял на перекрестке. Расчет выкосил немецкий пулеметчик.

Тут я понял, что на войне тоже думать надо. Ведь все равно пришлось воевать дальше двумя орудиями и с неполным расчетом: в бою пополнения не поступает. Этой точки зрения я придерживался до конца войны».

Он говорил, я помню, неторопливо. Разбирал боевые эпизоды, как учитель математики трудную задачу. По памяти расставлял расчеты на склоне холма. Их, на конной тяге, он вывел не сразу, а побатарейно, первая прикрыла огнем остальные, и задача была выполнена. А сосед справа стал разворачиваться всем дивизионом и потерял людей и коней.

В конечном счете, сохранность жизни людей, которыми командуешь, это тоже не менее важная задача деятельности любого командира. Решение проверит бой. Война учит меньше ошибаться. Война учит меньше принимать волевых решений. Пусть мой масштаб невелик, но реальность – та же самая».

Военная реальность Югринова – северо–запад, река Ловать, деревня Рамушево и тот кровавый коридор, через который снабжалась немецкая 16–я армия, и который наши пытались ликвидировать на болотистых равнинах полтора года. Что и случилось уже в конце сорок третьего...

И снова слышу характерный говорок Виктора Феоктистовича о той войне незнаменитой.

Нам похвастать участием в крупных, известных всем операциях нельзя. Но разве могут поделиться таким опытом некоторые южные фронты, как занятие обороны на болоте? В целом фронт не звучал. А жизнь на фронте – это работа, и на нашем Северо–Западном такая же, как на любом другом. Пусть в сводках говорят, что у нас имеют место бои местного значения». Для меня-то, взводного, какая разница – бой местного значения или бой, определяющий крупную операцию? Мой-то взвод наступает, мой-то взвод должен задачу выполнить, мои солдаты гибнут... А там, действительно, так и было...».




У ДОН КИХОТА ЕСТЬ ИМЯ


_1_октября_1996_года_

Редакция решила учредить приз дня альтруистов.

Конечно, заказать чугунную статуэтку романтического рыцаря из Ламанчи каслинского литья было не самым трудным в нашем предприятии. Самое главное, мы в глубине души (теперь в этом можно признаться!) очень сомневались: а найдется ли в нашем городе столько подвижников, которые могли бы претендовать на приз бескорыстия?

Подвижников-то всегда хватает! Деловых, хватких, умеющих жестко говорить «нет», даже если хочется сказать «да». А мы искали – бес–ко–рыст–ных!

Представьте себе, на редакционной летучке, где подводились, с соблюдением всех демократических процедур, итоги нашего конкурса, было представлено аж девять кандидатов на наш скромный приз. И состоялась публичная защита кандидатов.

Среди тех, кого назвали журналисты «Тюменского курьера», была и Нина Сидоровна Питомец, учитель математики из школы №21.

Если вы учились в двадцать первой, вы не забудете Нину Сидоровну. Свирепого адепта царицы наук. Всегда уверявшей, что из нее вышел бы отличный председатель колхоза. Был и такой случай в ее биографии: однажды она уступила другой учительнице выделенную ей квартиру...

Юрий Зимин, журналист, издатель детской газеты «Лесовичок». Факт из речи, произнесенной о нем: «Будучи уже на пенсии, он из своих скромных денег покупает призы для редакционных конкурсов, поскольку изо всех бездоходных газет «Лесовичок» – самая бездоходная».

Галина Александровна Гольдина, врач и организатор медицины. Ее усилиями создан тюменский хоспис.

Валерий Григорьевич Важенин, директор подросткового спортивного клуба «Старт». Он же – главный тренер, он же едва ли не отец родной для пацанов Южного микрорайона.

Всеволод Владимирович Бессараб, организатор шахматных турниров и джазовых фестивалей, собирающих тысячи любителей.

Михаил Борисович Добржицкий, преподаватель математики (везет нам на математиков, может, это самая бескорыстная профессия?), работал на соответствующей кафедре ТИИ, сейчас на пенсии, но все так же вдалбливает математические знания в головы тех, кому они пригодятся уже в будущем веке.

Альбина Ульяновна Погорельцева, участковый терапевт поликлиники №2. Как говорилось, «врач божьей милостью и потрясающая женщина»...

А первым победителем первого конкурса «Дон Кихот» большинством голосов назвали Лидию Васильевну Касьянову. Лиду Касьянову, прядильщицу камвольно–суконного комбината.

Вы помните это имя в недавнем прошлом? Делегат комсомольского съезда, передовая работница. Лида год за годом работала «за себя и за того парня», на двойной зоне обслуживания. И отдавала вторую зарплату то в Фонд мира, то в Детский фонд. Наверное, не было такого фонда, который не получал бы от Лиды денежных переводов.

Я думаю, что в нашем решении в пользу Лиды Касьяновой есть глубокий смысл. Наше прошлое, – каково бы оно ни было, – это наше прошлое, и мы должны помнить о нем. Должны гордиться такими, как Лида Касьянова. А факт, что претендентов оказалось так много, говорит лишь о том, что наш конкурс имеет право на жизнь.




ДАВИД ВОЗВРАЩАЕТСЯ В РОССИЮ


_9_июля_1994_года_

У каждого из нас – собственное отношение к Александру Солженицыну, который сейчас возвращается в Россию. Возвращается в нее постепенно, шаг за шагом, как будто вглядываясь, как будто сопоставляя эту глубинную, настоящую страну с той, которую он изобразил в своих книгах, воссоздал в своем воображении, которую представлял себе в долгие годы, сложенные из материального чужбинного благополучия и нравственной тоски по родной земле.

А тоска эта была и есть. Иначе не возвратился бы Александр Исаевич именно теперь, когда многие, спасая «зажженные светы» культуры, уходят, уезжают, бегут. Иначе не выбрал бы этот неспешный путь, а предпочел бы ему триумфальное, на белом коне, возвращение в мир падкого на моду политиканства, нового и старого диссидентства. Но он – выбрал такой путь. Значит, так ему нужно.

Способны ли мы оценить реальный вклад этого человека – не экономиста, не политика, не государственного деятеля – в перемены, которые произошли с нашей Родиной? Думаю, что не все. Думаю, что не сейчас.

Сам Александр Исаевич попытался образно сформулировать свою роль достаточно иронично, озаглавив одну из своих работ «Бодался теленок с дубом».

Я бы предпочел другой образ. Библейский юноша Давид. Тираноборец. Освободитель. Сокрушитель Голиафа.

Я не знаю, что тогда придавало ему силы восстать против колосса, ворочающего судьбами планеты? А что придавало силы Андрею Сахарову делать то же самое?

Как несхожи их судьбы внешне, и насколько подобны они! Тот же характер, та же одержимость, тот же вызов, та же готовность к борьбе, не сулящей успеха.

Многие политики–демократы сегодня тоскуют о Сахарове. Нет духовного лидера! Я не знаю, как отнесутся демократы к Солженицыну и как отнесется Солженицын к демократам. Возможно, они не сразу поймут друг друга. Но я хочу надеяться, что они смогут хотя бы разглядеть друг друга, ведь до сих пор их знакомство было, в основном, «бумажное». Они знали Александра Солженицына по его книгам, которые читали, рискуя. Он знал их по газетным страницам, возможно, в восторженном западном отражении, либо бранном – отечественном.

Хотя тот и другие – одного поля ягоды.

Можно читать книги Солженицына и гордиться этим. Можно не читать и тоже гордиться. Я знаю и тех, и других. Но сегодня Солженицын стал реальностью нашей жизни. В сложный расплав российского общества введен новый катализатор. Захочет Александр Солженицын заниматься политикой или не захочет – это уже от него не зависит. Реакция формирования общественной системы продолжается, катализатор начал действовать. Результаты этого сложнейшего процесса каждый из нас почувствует на себе.

Что касается меня лично, то не ценных указаний, не мудрого ответа на мучающие общество (и меня в том числе) вопросы жажду я. Обществу недостает нравственного ориентира. Чтобы бороться и противостоять Голиафу толпы. Так добро пожаловать, Давид!




РЕДКОЕ КАЧЕСТВО


_1_сентября_2001_года_

«Король лакея своего назначил генералом.

Но он не может никого назначить добрым малым...»

Из Роберта Бернса

В числе тех, кого непременно вспоминают в дни нефтегазовых праздников, – Виктор Иванович Муравленко. Перечисление одних его официальных титулов составит несколько машинописных страниц. Герой труда. Профессор. Депутат. Создатель тюменской нефтяной промышленности. Заместитель министра... Но мне представляется важным отметить только одну черту этого действительно незаурядного человека.

Не буду спешить. А просто расскажу кое–что, потом читатель сам решит, о чем, собственно, речь.

Мне мало пришлось общаться с начальником Главтюменьнефтегаза. Руководитель многотысячного коллектива и молодой журналист молодежной газеты с небольшим тиражом – величины несоизмеримые. Впрочем, люди такого масштаба, как Муравленко, как Коротчаев, как Эрвье, как Барсуков, были далеки от всякого чинодральства. Они, конечно, дорожили своим временем и своим положением, но следовали собственным правилам, в основе которых лежало уважение к человеку как к таковому, независимо от рангов и званий. Обладая сильным чувством собственного достоинства, они признавали право на это чувство за всеми людьми.

Маленькое отступление. На одном из юбилеев в Ханты-Мансийске меня неприятно поразило обилие упитанных молодых людей, окруженных телохранителями. Был концерт, в котором принимал участие великий артист Михаил Ульянов. Он читал монолог из «Ричарда III» и сбился. И тут за моей спиной раздался громкий барский голос: «Работай, старик, работай!». Мол, мы тебе заплатили, так ты уж старайся, отрабатывай гонорар...

Не могу себе представить, чтобы нечто подобное произнес кто-то из отцов тюменского освоения, из людей, куда более значительных, чем сегодняшние парвеню, всплывите на нефтяной пене.

И снова о Муравленко. В конце декабря 1968 года мне было поручено взять интервью у Виктора Ивановича. Страшно подумать, сколь наивными и щенячьими были мои вопросы. Но сколь серьезными были ответы Муравленко! Думаю, что тогда он вытаскивал из моих вопросов то, чего я даже не вкладывал в них. Но ни разу не дал мне понять о той дистанции, что нас на самом деле разделяла.

Жизнь и смерть Муравленко до сих пор вызывают много вопросов. Особенно его внезапная кончина после разговора с тогдашним министром нефтяной промышленности Мальцевым. Они встречались в министерстве на Софийской набережной, потом Муравленко сел в машину и скоропостижно скончался, не успев добраться до своего номера в гостинице «Россия».

Года четыре назад вместе с телеоператором Русланом мы стояли у этого самого здания, где раньше было министерство, пытаясь запечатлеть последний маршрут знаменитого нефтяника – путь от жизни до вечности. Потом поехали на встречу с бывшим министром. Мальцев наотрез отказался говорить о последней встрече с Муравленко и сниматься тоже отказался. Признаться, это наводило на некоторые размышления... Что же мог сказать бывший министр своему заместителю по Тюмени, чтобы это вызвало фатальный сердечный приступ?

– Да ничего он Муравленко сказать не мог! – категорически заявил в тот же день Николай Константинович Байбаков, бывший в свое время нефтяным министром, а позднее – председателем Госплана СССР. – Вы, очевидно, не понимаете, что такое был Муравленко и что – министр? Виктор Иванович мог ногой открывать дверь в кабинет Мальцева. Другое дело, что он никогда себе этого не позволил бы. А Мальцев и помыслить не мог, чтобы хоть словом вызвать неудовольствие Муравленко. Слишком это были неравновеликие фигуры...

Из рассказов людей, работавших рядом с Муравленко и бережно сейчас хранящих память о нем, складывается образ не только масштабный, но и трагический. Он был человек, и ничто человеческое не было ему чуждо. И вместе с тем даже в жесткие годы Виктор Иванович оказался способен на поступок неординарный.

Среди немногочисленных тюменских диссидентов был Александр Иванович Ганюшкин, придумавший «Социалистическую партию Советского Союза» и расплатившийся за свою идею по полной программе. Ганюшкин работал в одном из подразделений Главтюменьнефтегаза. Но когда его арестовали и, как тогда водилось, отправили в Казань, в специальную психиатрическую лечебницу, кто, единственный, помог его семье?

Муравленко. Герой и лауреат, депутат и начальник главка. Сохранилось письмо, которое добралось в Тюмень из Казани: Ганюшкин благодарил Виктора Ивановича за помощь.

Незначительный факт, скажете вы. Как знать... Не сейчас это было, а в то время, когда многие и многие, боясь лишиться постов, званий, благорасположения высшего руководства страны, такого не делали и не сделали бы никогда. Муравленко поступил, как порядочный человек. Впрочем, как вы уже поняли, он и был порядочным человеком.

Качество, не частое во все времена.




КАМИКАДЗЕ КЛАРА


_27_ноября_1999_года_

Это не я придумал. Так на торжественном праздновании 65-летия Клары Барбаковой, ректора международного института экономики и права, доктора философских наук, академика и прочая, и прочая, среди многих шутливых и еще большего количества трогательных слов ей было присвоено соратниками и почетное звание «камикадзе». В российском сознании – это летчик, взлетающий без шасси, а значит и без надежды вернуться. В буквальном переводе с японского «камикадзе» – ветер богов.

Боже мой, причем тут «камикадзе»? Благополучнейшая женщина, создатель и руководитель престижного вуза, обладатель ученых степеней и дипломов, окруженная всеобщей любовью и уважением, а также почти не скрываемой ревностью руководителей иных учебных заведений, что само по себе совершенно естественно.

И вместе с тем... И вместе с тем.

Вероятно, только господь бог, если он существует, знает: чего стоила Кларе Барбаковой ее успешная карьера. Из каких терниев сплетался ее лавровый венок. Какие слезы стоят за ее великолепной улыбкой.

Счастливица в науке. Каждой своей защиты она достигала ценой невероятного напряжения.

Олег Барбаков, старший сын, сказал, что его мама защищалась тринадцать раз. Тринадцать! Уже самая мистическая недвусмысленность этой цифры говорит о многом. Но спросите у тех, кто защищался хоть единожды и не сейчас, в либерально–равнодушную пору, когда цена докторского или кандидатского диплома – в полном смысле слова только цена, а прежде, в эпоху ВАКа-громовержца, в эпоху партийных рекомендаций и неусыпного бдения за общественными науками, спросите у них: что такое одна защита? А потом умножьте эти нервы, эти слезы, это напряжение на 13.

Каждую свою, кажущуюся ныне такой благополучной ступеньку Клара Барбакова завоевывала. И в науке. И в обществе. И в личной жизни.

Она никогда не отступала. Не сдавалась даже тогда, когда цена, уплаченная за победу, казалась больше самой победы. Помню одну такую историю. Супруги Барбаковы собирались ехать на отдых. Кажется, в Болгарию по профсоюзной путевке. И вдруг Клару вызывают в облсовпроф и отказывают. Ссылаясь на донос сильно пьющего человека. Времени в обрез. Решение принято самим руководством облсовпрофа. Плюнь и забудь?

Клара Барбакова не могла себе этого позволить. Роскошь отступления не для нее. Она принимает бой. Она доказывает, что все в доносе – облыжно, что там нет ни слова правды. Она вынуждает высокого профбосса отступить...

Несколько лет назад, когда Клара Барбакова строила свой ныне всеми уважаемый институт, город был засыпан грязными оскорбительными листовками. И все о ней. О ее институте. А также о чистом воздухе, который «отнимает у местного населения здание института».

О брошенном детском садике, который «неправедными путями был изъят у народа». О деньгах налогоплательщиков, «которые сыпались в эту бездонную бочку по имени «международный колледж»...

И всякий раз Клара, как камикадзе, принимала бой, ввязывалась в него без видимой надежды на успех. И побеждала.

Если бы ее враги видели Клару Барбакову, окруженную друзьями и учениками, слышали все, что о ней говорили, боюсь, что они... невзлюбили бы ее еще больше. Потому что ничто так не гложет злое сердце, как устремленные на других любящие глаза, как слова благодарности, адресованные другому.

Она привыкла ходить по стеклу. Она привыкла пробиваться сквозь стены. Она привыкла.




РОЖДЕННАЯ СВОБОДНОЙ


_19_ноября_1998_года_

От автора. Если представить наши страну в виде обширного, все левеющего моря, то щука, которая, как известно, существует лишь затем, чтоб карась не дремал, на всю Россию одна. А именно – Валерия Новодворская.

Всероссийская упрямица, носительница ужасно радикальных взглядов, но чем-то, тем не менее, страшно симпатичная начальница Демократического союза повстречалась мне на прошлой неделе в Москве.

В отличие от московского ОМОНа, с которыми у Валерии Ильиничны, говорят, очень натянутые отношения, она производит очень приятное впечатление. Блестяще образованна (с лету цитирует стихи Ибсена и постулаты Кьеркегора). Говорит великолепно, в отличие от официальных политиков, депутатов, президентов и премьеров. Хорошо понимает вопрос и не уклоняется от ответов. Правда, очень близорука и на букет бумажных цветов на нашем столике показала: живые?

Конечно, много из того, что мы слышим из уст Новодворской на митингах или в уличных интервью, звучит очень резко и дает очередной повод обвинить госпожу председателя в забвении интересов России и антипатриотизме. Хотя мне показалось, что Новодворская сильнее многих из нас печется о вящей славе России. Только она хочет, чтоб это была настоящая слава, а не распространяемая по принципу «хоть кисленький, да свой».

Мы – уличные побирушки, и несколько процентов сверхинтеллектуалов не меняют картину. Эти люди – как несколько зернышек риса в навозной куче. Да, иностранцы ведут себя у нас как белые среди диких индейских племен. Но у племен было свое понятие о чести. Я не помню, чтобы они выпрашивали у белых подачки. Они себя обеспечивали. Мы хуже распоследнего племени. Что они, Запад, должны о нас думать, и как нам жить, стыдясь своей страны, зная, что у нас нет будущего и нет нас? У Кьеркегора сказано: нет будущего – оно прошлое, а прошедшее еще не наступило... XXI век будет, нас не будет.

– Что же делать?

– Мы не можем сделать всего. Но личность может попытаться. Например, положить белый камень. Как при казни Сократа. Тогда оказалось больше черных камней. Положи белый, и это тебя оправдает перед Историей. У каждого есть белые камни. Белый камень – это бескомпромиссная позиция по отношению к советам, к коммунистам, к фашистам, даже к социал-демократам. Зачем напрягаться, если Явлинский будет делить пирог, который ему еще не испекли... Пока человек рассчитывает хоть на кого-то, здесь не будет ни открытого общества, ни капитализма.

– Вас называют партией без электората...

– Нам глубоко безразлично, изберут нас или нет. Мы ни за кого не цепляемся, даже за собственную жизнь. У нас партийная программа: каждый заранее согласен пожертвовать собой...

От автора. Не слабо. Вы еще не бросили читать? Но я хотел бы, чтоб вы вдумались в глубинный смысл того, о чем говорит Валерия Новодворская. Мне видится в ее словах сердечная боль за нашу страну. Страну, которая унижена и разорена своими властителями. Властителями, которые большую часть этого, уходящего, наконец, века сражались с собственными народом. Цари. Белая армия. Красная Армия. Сталин. Хрущев... Но продолжим.

– В чем разница между «Яблоком» и ДВР?

– Гайдар – это Сатин (Из пьесы Горького «На дне» – Р.Г.). Мы – нищие, надо выбираться. Он предлагает единственно реальную программу: как потопаешь, так и полопаешь. Тонкие технологии потом. Никто тебе ничего не отстегнет. Явлинский – это Лука, это «честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»... Явлинский не верит в то, о чем он говорит. Он хочет попасть наверх. Это Гайдар знает, что первый день президентства Лужкова – его последний день на свободе. Нет, я Григорию Явлинскому руки не подам. Мы его поддержали в 1996 году. Было условие: не проходит в первом туре – отдает голоса Ельцину...

– Что вы думаете о дне примирения, 7 ноября?

– Смесь ужа с ежом – колючая проволока. Это первый признак ельцинской капитуляции. Дальше – на Поклонную гору, с ключами, ждать Зюганова. Переименуем обратно Сталинград, Ленинград. Может, будет коллективная партийная власть. Есть белый шар – нежелание им служить. Выпускать газету «Ты записался в антикоммунисты?». Явлинский положит черный шар. Это вариант 1933 года – брать власть легитимно, как сделал Гитлер. Вот у американцев это невозможно. Есть основа – свободный народ. И этот народ не менялся с 1620 года, с Пенсильвании. Им требовать было не у кого. А мы сломали железный занавес и теперь пытаемся сразу влезть в витрину магазина, вместо того чтобы начать с процесса построения капитализма. Мы свою историю проиграли. Ничего не делали 1000 лет. А мир отстающих не ждет.

– Вы действительно ничего не боитесь?

– Я их ненавижу, слишком ненавижу, чтобы бояться. Я рождена свободной в стране рабов. В США все исповедуют эту истину. А здесь я – либеральный революционер. Мы построили утопию, исказили человеческую породу. Обратной мутации не бывает. Мы с Гайдаром много спорили: эволюция не получается, на революцию нет средств, нет человека. На этом и сошлись. Мы исполняем свой нравственный долг. Как у Ибсена: «Иди, будь верен до конца...». Нет, свободу насильственно не выбирают.

– Вы не связываете свои надежды с молодыми?

– Боюсь, что абсолютное большинство выросло такими же приспособленцами, как их отцы и деды. Это они отступили от ДВР. Это они в Чечне воевали. И это их катастрофа...

От автора. Мне и самому не очень нравятся пророчества Новодворской. Но я надеюсь, что она хочет задеть нас с вами за живое. Чтобы мы возмутились ее прогнозом, чтобы переломили себя и переломили историю, что вяло влечет Россию в неизвестность.

Но спросим себя – чего мы на самом деле хотим для своей страны? Чтоб была сильная, богатая, независимая, красивая... Что у нас есть для всего этого? Тот самый белый камушек, о котором говорит Новодворская. И правда. Даже если она горькая. Повторю: мне думается, что Новодворская сильнее многих из нас печется о вящей славе России. Только она хочет, чтоб это была настоящая слава.




О ДОБРОТЕ И МУЖЕСТВЕ


_13_апреля_2002_года_

Группа товарищей, в которую входит и журналистский коллектив «Тюменского курьера», предлагает присвоить звание почетного гражданина нашего города писателю Владиславу Крапивину.

Как одному из этой группы товарищей мне поручено рассказать читателям о нашем кандидате.

Согласно положению, почетное звание присваивается жителям города, либо тем, кто имеет в Тюмени недвижимое имущество, а также уроженцам города...

Соответствует. В трех шагах от здания мэрии когда-то стоял домишко, куда из тюменского роддома в октябре 1938 года принесли мальчика по имени Слава. Здесь он ходил в школу №25. Отсюда уехал учиться в Уральский госуниверситет.

Согласно положению, соискатель должен иметь выдающиеся заслуги в сфере... культуры, искусства, общественной деятельности, подтверждаемые наградами, премиями, почетными званиями...

Соответствует. Начав печататься еще студентом второго курса, за сорок пять лет литературной деятельности Владислав Крапивин выпустил 129 книг на русском языке. На украинском, молдавском, латышском, татарском и других языках народов СССР – 24 книги. На болгарском, английском, японском, польском, немецком, испанском и других – 52 книги. Отмечен премией Ленинского комсомола, премией имени Аркадия Гайдара, Российской литературной премией имени Александра Грина – «За творчество, преисполненное доброты и мужества».

Согласно положению, соискатель должен иметь выдающиеся заслуги перед Российской Федерацией, подтверждаемые государственными наградами...

Соответствует. Владислав Крапивин награжден двумя орденами и медалью.

Но отложим премии и высокие знаки отличия. Есть город, где родился писатель и откуда он уехал молодым, бывая в Тюмени лишь наездами. Это правда и неправда одновременно. Потому в каждой книге Крапивина есть улицы, каких было много в старой Тюмени. Они там под другими названиями, но легко узнаваемы. И тюменские овраги, и тюменская река, и кривобокие домишки на Городище. Здесь растут и мужают крапивинские мальчишки, здесь их испытывает жизнь на мужество и доброту, на верность и стойкость, на преданность и честность.

Даже в самых фантастических книгах Крапивина – о неведомых странах и далеких планетах – присутствует тюменская реальность. Потому что река его детства, река его памяти, река его чувств – неисчерпаема.

Я упомянул строку из положения о почетном гражданине, ту, где говорится «о недвижимом имуществе». А как быть с книгами Крапивина – этим движимым имуществом, которое вы обнаружите в каждом читающем доме. Уже третье поколение тюменцев зачитывается ими, с щемящим холодком узнавая на печатных страницах то кинотеатр «Темп» из «Тополиной рубашки», то 25-ю послевоенную школу из повести «Непроливашка», то исчезающие за последние годы столетние тополя на улицах Герцена, Первомайской, Хохрякова.

Приметы места и приметы времени, они так дороги нам. Но быть может, самое главное, что читатель находит в этих книгах и множит в своей душе, – благородные чувства.

Впрочем, можно нанизывать и нанизывать слово за словом и строку за строкой. А можно дотянуться до книжного шкафа, достать с полки что-то вроде «Голубятни на желтой поляне» или «Выстрел с монитора»...

Хорошенькое дело, я должен хвалить Крапивина! У вас есть глаза? Читайте!

От автора. Третий состав Тюменской городской Думы большинством голосов... провалил кандидатуру Крапивина. Чтобы через год абсолютным большинством (15 – 1) отдать это звание Райкову.




НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ШАРПАТОВ


_30_марта_2000_года_

В воскресенье я был приглашен надень рождения к летчику Шарпатову. Герою России исполнилось 60 лет.

Мне понравилось. Особенно, когда началось массовое поздравление юбиляра всей его мариэлской и татарстанской родней. Все такие же, как Шарпатов, – упорные и неуступчивые. Вот я и проговорился, в одном из первых абзацев высказал то, что, по-моему, является самым главным в этом человеке. На Урале таких называли поперешными. У них на всякий случай – свое собственное мнение, которое они высказывают вне зависимости от настроений и убеждений других.

Между прочим, как возникало само собой из юбилейных речей, многие тернии, через которые судьба волокла за собою Шарпатова (либо он сам продирался), взращены именно благодаря этим же качествам нашего героя. Шарпатов – дискретный человек. Для него существует только «да» или «нет». Он, мне кажется, не понимает таких близких многим из нас слов, как «может быть», немножко», «это с какой стороны посмотреть»...

И, конечно, я вспомнил его последнее увлечение – попытку стать кандидатом в депутаты Госдумы от одного из политических блоков. Идейных расхождений с блоком не обнаруживалось, доверчивый Шарпатов согласился войти в партийный список. А потом начались какие-то непонятные ему перемещения по вертикальной оси списка: надо место повыше для Ивана Ивановича, потом еще одно – для Петра Петровича. Шарпатов вспылил и сказал, что ничьей игрушкой не был и сейчас не станет. А ставить на такого бескомпромиссного кандидата по одномандатному округу никто не захотел...

Вторая юбилейная шарпатовская тема – Кандагар.

Афганский город, где талибы посадили татарстанский самолет, который пилотировал Шарпатов, тамошняя тюрьма, обвинение в торговле оружием, угроза суда по шариатским законам и расстрела, фантастический побег на собственном самолете. Кто из поздравлявших юбиляра мог не коснуться этой темы? Кто не захотел хотя бы краешком оттенить и степень своего участия, сочувствия, поддержки? Что поделаешь – у победы много родителей...

А еще я стал участником небольшой дискуссии, выяснявшей, за что, собственно, Шарпатов, отличный летчик, на счету которого 16 тысяч часов, или полных 666 дней в воздухе, получил звезду Героя?

Один мой сосед по праздничному столу ответил: за мужество. Красиво, но требует разъяснения.

Другой сказал: за то, что самолет спас...

Да фиг с ним, возражаю я, с самолетом. Кусок железа, точнее, алюминия да плюс титановое покрытие пола. Дорогая, конечно, машина. Но, полагаю, была и она застрахована. Да и есть ли на свете хоть что-то материальное, за что стоит платить бесценной и неповторимой человеческой жизнью? (Мне вспомнилась одна из трагедий советского времени, когда сельский паренек Толя Мерзлов погиб, спасая загоревшийся трактор. Сколько тракторов с тех пор наклепали заводы? Сотни тысяч. А сколько таких Толиков Мерзловых появилось на свете? Ни одного).

Шарпатов, сказал я собеседникам, сделал самое большое, что может сделать один человек для других. Он спас шесть человеческих жизней и свою, седьмую, в придачу. Вы только представьте себе, какая просека в человечестве вырубилась бы в будущем, если бы эти парни не вернулись домой, если бы Владимир Шарпатов перестал думать о побеге, перестал поддерживать жизнь стареющего в условиях афганского высокогорья Ил–76!

Впрочем, если хорошенько задуматься, Шарпатов сделал то, что обязан был сделать всякий нормальный человек. Нормальный, вы понимаете?




ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ БОЯЛСЯ


Я всеми принят. Изгнан отовсюду...

    Франсуа Вийон

_22_мая_2001_года_

Проникновенные снова, которые в дни 80-летнего юбилея Сахарова напечатаны в газетах, звучат по радио и телевидению, вызывают у меня двойственное чувство.

Нет, я не сомневаюсь в масштабности этой политической фигуры. Все, что о нем сейчас говорится, справедливо. Но вот в чем вопрос: а если бы Сахаров был сейчас жив (80 лет – не возраст)? Все ли, кто скорбит о нем, столь же возвышенно отмечали бы его юбилей?

Сахаров–памятник удобнее. Он не ловит политиков на непоследовательности. Не бросает вызова. Не упрекает в отказе от идеалов. Теперь можно навести на него «хрестоматийный глянец». Украсить пышными титулами. Вспомнить о нем только хорошее. И не думать, что в отношении, например, чеченской кампании он был бы в оппозиции правительству, как был в свое время в оппозиции Михаилу Горбачеву, вместо того, чтобы быть ему обязанным по гроб жизни за одно только освобождение от шестилетней ссылки в Горький.

Мне вспоминается, как в 1989 году я летел в Москву вместе с одним из ученых-тюменцев. И как этот видный ученый с возмущением рассказывал о том, что де Сахаров рвется в народные депутаты СССР. И еще настаивает, чтобы быть избранным непременно от академии наук. Кстати, и тогда получилось по-сахаровски. Первые результаты выборов «от академии» были аннулированы, и Сахаров стал-таки депутатом, и именно от академии наук...

Сахаров, которые не боялся показаться странным. Сахаров, который ради будущего готов был забыть и забывал все свои высочайшие прошлые заслуги и награды...

Символом Сахарова, который умер от сердечного приступа одиннадцать с половиной лет назад, в моем представлении является двухэтажный дом в Москве на берегу Яузы неподалеку от Курского вокзала. Там расположен музей и общественный центр «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова.

Это здание легко найти. Около него вздыбились несколько бетонных плит – в копоти и краске. Это доставленные из Берлина фрагменты стены, которая 30 лет разделяла немецкую столицу, которая не раз была обагрена кровью беглецов и была разрушена уже в 90–е годы.

Символ порушенных прав человека, символ расколотого враждой мира сегодня символизирует те страницы нашей истории, против которых выступал Андрей Сахаров.

В этом доме на берегу Яузы собрано множество документов и материальных свидетельств, говорящих о преступлениях против человечества. Среди экспонатов этого музея есть и простой большемерный кирпич из Тюмени.

Больше ста лет назад этот кирпич вместе с другими лег в стены дома купца Брюханова на улице Царской. Шестьдесят лет назад эти стены слышали допросы, стоны и глухие подвальные выстрелы. Потом дом ПКБД рухнул, из кирпичей был построен памятник на месте захоронений жертв сталинских репрессий. А вот этот – стал экспонатом сахаровского музея.

А еще в библиотеке этого музея есть целая стена из книг. Это списки жертв политических репрессий. Репрессий, ставших символом двадцатого века.

Напоминание об уроках истории, которые не должны повториться, – самый лучший памятник Андрею Сахарову.

С кем был бы сегодня академик Сахаров? Не знаю. Не исключаю, что он мог бы снова оказаться один против всех. Он не боялся.




ПОКА КИРИЧУК В ОТПУСКЕ


_16_января_2003_года_

Хорошо, что Киричук сейчас в отпуске. Где-то среди лесов и снегов. Когда еще прочтет эти строки, да пока соберется как-то на них отреагировать – поздно.

Впрочем, да будь он и здесь, на расстоянии телефонного звонка по внутренней связи, что переменилось бы? Всему городу (если считать за весь город корреспондентов двунадесяти печатных и электронных изданий) известно любимое и постоянное обращение Киричука к прессе: «Спасибо за все, что вы написали!». И хотя в этом «всём», как правило, не обходится без горшка–другого отборных помоев, тем не менее – «спасибо!».

А по какому, собственно, поводу мы ведем прямую речь о городском мэре? Повод очень даже нормальный. 10 лет назад Степан Михайлович Киричук был назначен на пост главы администрации Тюмени.

Сколько воды утекло. Сколько мостов построено. Сколько улиц раскопано и снова заасфальтировано. И раскопано опять. Сколько бывшего «ведомственного» жилья город вынужденно принял на свои плечи, старался ремонтировать, поддерживать тепло и уговаривать жителей аккуратно платить за свет и горячую воду. Сколько труб полопалось. Сколько открыто частных магазинов и газет. Сколько, сколько, сколько...

Сколько грубых слов было произнесено в адрес Киричука. И благодарственных тоже. Сколько раз его корили за мягкость и «бесхребетность» (мы же выросли с мыслью, что власть обязана терпеть от народа все).

Тут опять стоит вспомнить о двойственности человеческой натуры. Мы хотим жесткости, рассчитывая, что она будет адресована кому-то другому. Мы хотим понимания, когда это касается нас самих. Сколько раз приходилось слышать недовольство, что мэр уж очень покладист в отношениях с губернатором, например. Вот, мол, в Омске или Екатеринбурге – как уж принципиально, что даже на выборах ходят друг против дружки. Я тоже, может быть, люблю смотреть, как другие дерутся. Но в драке тепло бывает только тем, кто друг другу юшку из носа пускает. А зрителям? Так и мы, зрители, видя бой со стороны, поворчав, возвращаемся по расчищенным улицам (знаю, что кто-то и по нерасчищенным) в свои теплые дома, где есть свет и вода.

Конечно, мэр к каждому из нас оборачивается каким-то своим лицом. На заседаниях городской Думы он – хитрый резонер, который способен повернуть дышло голосования в интересах дела. Ловкий политик, который умеет говорить и с представителями весьма радикальных течений. Со старыми железнодорожниками – человек, который не забыл, как с ними на перегоне забивал костыли. В Совете Европы – последовательный сторонник местного самоуправления, и я очень подозреваю, что его дискуссии с губернатором по этому вопросу вовсе не напоминают жеманную беседу барышень из института благородных девиц: «шер! – машер!».

А что мы? А мы не всегда воспринимаем «всехных» людей. Мы до сих пор – «кто сегодня поет не с нами, тот против нас!». Мы хотели бы перетащить его на свою сторону. А он предпочитает быть мэром всех тюменцев. И основания есть весомые – дважды выигрывал выборы уже в первом туре подавляющим большинством голосов. Такие мы – сердимся, но понимаем, что от добра добра не ищут.

Хорошо, что никакие выборы еще не объявлены, и острый глаз избиркома не предъявит нам иск о нарушении избирательного законодательства.

Очень давняя картинка. День города. По главной улице Тюмени неторопливо катят два экипажа. В первом сидит тогдашний губернатор. Во втором кабриолете – мэр. И в эту вторую повозку, повинуясь приглашению мэра, все подсаживают и подсаживают ребятишек. Родители подсаживают, доверяют мэру самое дорогое, что у них есть. Так и катила эта повозка в сиянии детских улыбок и улыбками же – родительскими – окруженная.




ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС СОЛОХИНА


_16_сентября_2000_года_

Валентину Федоровичу Солохину 67 лет. Из них чуть больше половины он работает на тюменской земле.

Валентин Федорович Солохин – мостовик. Он строил самые большие мостовые переходы на всем главном ходу от Тюмени до Нового Уренгоя.

Могу перечислить. Железнодорожный мост через Иртыш у Тобольска построен пятнадцатым мостоотрядом. Начальник отряда – Солохин.

Мост через Юганскую Обь построен пятнадцатым мостоотрядом. Начальник отряда – Солохин.

Мост через Большую Обь у Сургута. Построен 29-м и 15-м мостоотрядами. Начальники отрядов – Моисеев и Солохин.

Потом были мосты через Аган и Тромъеган, через Ватинский Еган, через Пурпе и Пякупур. Солохин уже руководил строительством всех мостов на пространстве от Ямбурга до Ишима, он стал управляющим трестом «Мостострой-11», а начальниками отрядов – его ученики Николай Смехов, Валерий Донадзе, Николай Руссу...

Сколько было в те годы неожиданных встреч на трассе, когда из снежного сумрака выскакивал кургузый «уазик» Солохина. И тотчас оказывалось, что какой-то непреодолимый пятнадцатиметровый мостик уже никого не задерживает, что пролетные строения и шкафные блоки становятся, как надо, укладка пути движется на Север, туда, где на очередном перегоне скрипит на морозе стрела крана, ставя на место алмазную от инея конструкцию...

Но больше всего Солохин любил, отставив текущие дела и заботы, поговорить о будущем. Мне кажется, что в нем всегда звенела прекрасная формула, которую в другом времени и в другом месте озвучил Мартин Лютер Кинг. Да–да, эта самая: «У меня есть мечта!».

Мечтой Солохина был мост. Самый большой и на самом глубоком месте. Он не мог спокойно говорить о проекте дороги на северо–восток, через Енисей. Там надо было ставить опоры на сорокаметровой глубине, но Солохин волновался не из-за этого. Он волновался: а вдруг этот, еще не существующий даже на ватмане мост отдадут кому-нибудь другому! И очень гордился, рассказывая, как его начальник, агитируя за проект, сказал еще более высокому руководителю: «А начальник строительства у меня уже есть!» – «Кто такой?» – «Да вот он, Солохин!».

Ах, как он расписывал будущую стройку. Каких специалистов собирался взять туда с собою. Мостовики, голубая кровь...

Потом все переменилось. Увяла, словно ее никогда и не было, идея продолжения Севсиба на северо–восток. Солохинские мальчики строили мосты и мостики. Я не знаю, продолжали ли они мечтать о Большом Мосте? Или думали, что самое прекрасное уже в прошлом.

Но в 62 года, говорят, что это возраст покоя, Солохин начинает новое, начинает уникальное, с инженерной точки зрения, строительство. Автодорожный мост, которому предстоит окончательно связать Заобье с Большой землей. Сургут, Нижневартовск, Ноябрьск, Муравленко, Надым – все эти бывшие поселки, вахтовые городки, точки на карте, где благодаря нефти появилась жизнь, а благодаря дороге – жизнь стала нормальной.

В субботу Солохин сдает свой уникальный мост. Его длина – 2109,9 м, а с подходами – почти 15 километров. Центральный вантовый пролет, подвешенный к 50-метровому пилону, 408 метров. Таких мостов в стране до сих пор еще не было.

Ожидается много гостей. По крайней мере, два города – Сургут и Нефтеюганск – соберутся у северной и южной опор моста. Рассказывают, что будет салют, и что губернаторы первыми собираются проехать по мосту. А в 20 часов 16 сентября мост собираются открыть для движения.

Звездный час Солохина. Звездный день. Звездная жизнь.




ENFATN TERRIBLE VOVA ROGATCHEFF


_9_сентября_2000_года_

Некая читательница «Тюменского курьера» реагировала только на вторничный номер газеты. Звонила и возмущалась: когда же вы перестанете печатать культурные обзоры?

И так неделю за неделей. Неделю за неделей по вторникам редактор упомянутой газеты, не повышая голоса, повторял, что он считает еженедельные обзоры «Такая культурная жизнь», созданные пером доцента и культуролога Владимира Рогачева, – украшением газетной полосы. А ежели читательница чевой-то там не в состоянии уразуметь – подпускал редактор ядовитого сарказма – то ей надо больше работать над собой, развиваться. Так, как делает это он, редактор.

Последняя строка – не юмор и не сарказм. Чистая правда. Прочитав за семь лет 350 обзоров Владимира Рогачева, я весьма подковался в плане тюменской культуры. И тем не менее, открывая очередной файл под литерами «год», не могу не восхищаться неутомимым поиском маэстро.

Как-то странно получалось: много лет вращаясь практически в одном и том же секторе тюменского пространства, мы имели с Рогачевым чисто шапочное знакомство. Почти не соприкасались. В то время, когда я мерил валенками километры газопроводов и железных дорог, Владимир Александрович, молодой преподаватель пединститута, а затем и университета, потрясал девичьи сердца и умы на лекциях и в студенческом театре, которым он руководил, конечно. Златоуст и эрудит, он блистал в интеллигентных кругах, я же был своим среди буровиков, геологов и рыбаков в низовьях Оби.

Шли годы. И настало время «Курьера». Я тысячу раз благодарен тому дню, когда родилась идея рубрики «Такая культурная жизнь», и Рогачев согласился ее вести.

Я знаю много достойных журналистов. Я знаю немало сильных журналистов. Но я почти не знаю таких, кто способен с обязательностью автомата из недели в неделю и из года в год не пропустить ни одного вторника, не сорвать ни одного выпуска.

Каждый понедельник между тремя и четырьмя часами в коридоре «Курьера» раздаются торопливые шаги (представляете, как может спешить человек весом под 90 килограммов?), и на стол машинистки ложатся четыре страницы, заполненные убористым почерком. Ни одного пропуска за семь лет...

Я не стану перечислять темы: литература, театр, образование, краеведение... Все, что только может иметь отношение к безграничному понятию «культура».

В знаменитом романе про журналистов (Роберт Сильвестр «Вторая древнейшая профессия») есть эпизодический персонаж, театральный обозреватель. Он был убежден, что газеты издаются исключительно для того, чтобы в них печатали театральные рецензии. Я сильно подозреваю, что Владимир Рогачев подобным образом воспринимает и нашу газету. Во всяком случае, любые мои попытки воспользоваться властью и слегка подрезать» не в меру растянутый обзор, порождают обиды и выяснение отношений – вплоть до следующего обзора. Сколько раз Владимир Александрович возникал в редакции в самой середине газетной дискуссии с удивлением на лице: как это мы можем обсуждать что-нибудь , кроме вопросов культуры?

Две колонки убористого текста в неделю, не считая рецензий, зарисовок, творческих портретов, информаций. Две колонки обо всем на свете, а по сути – об одном и том же. О человеке в культуре. О культуре в человеке. Рогачев знает всех и вся. И, к сожалению, ужасно дорожит этим знанием, а потому предпочитает разругаться со всей редакцией, но не обидеть неловким словом или критическим замечанием коллегу из страны по имени Культура.

С одной стороны, о подобном сотруднике мечтает каждый нормальный редактор. Редактор, которому вечно не хватает материалов. Но в то же время редактор, выискивающий место на полосе для заметки про мусор на захолустных улочках, про грязь на площади, про транспортные маршруты, выдачу детских пособий и еще про десять тысяч городских проблем, готов возненавидеть того же обозревателя, который кропает свои обзоры и не хочет сокращаться, поскольку не понимает, что не одной культурой жив город...

Честно говоря, я не доволен тем, что написал о Рогачеве. Здесь есть наш герой, которому сегодня исполняется 60. И в то же время здесь его нет.

А где он? Он – в своих обзорах. Там его можно найти, перечитав их один за другим. Всего–навсего 350.




ВЛАДИМИР СПИВАКОВ: «ЛЮБОВЬ – ЭТО ДЕЙСТВИЕ»


_25_мая_1996_года_

Корреспонденты «Тюменского курьера» встретили Владимира Спивакова на дороге Екатеринбург–Тюмень. Был четверг, пять часов вечера, шел дождь... Посреди пустого шоссе стоял дирижер оркестра «Виртуозы Москвы.

–Давно вы в последний раз были дома?

– Я в прошлом месяце был дома, в России. Мы играли концерты в Киеве. Это уже теперь не Россия, но... Но для меня это – дом, это – друзья, это – культурное поле, которое не разрушено, и я делаю все для того, чтобы оно не разрушалось. И надеюсь, что как-то способствую этому. Памятная дата – десятилетие Чернобыля – отмечалась концертами, и мы в них приняли участие. Я привез хор из Италии, выдающийся хор из Рима «Санта Чичилия», мы исполняли реквием Моцарта... Еще десять лет назад «Виртуозы Москвы оказались единственным коллективом, который приехал в Киев через десять дней после трагедии, и мы тогда, я помню, не могли начать концерт, потому что в зале все плакали и аплодировали минут двадцать. И мы на сцене тоже плакали. Мы приехали не для прессы, не для телевидения, не для паблисити, а для того, чтобы разделить с людьми боль душевную. И они это помнят.

– В вашей программе – Моцарт и Вивальди. Сейчас очень часто музыканты обращаются к Моцарту. В этом что-то есть?

– В этом что-то есть. Потому что Моцарт, его музыка... Она светит всем. Безусловно, есть и трагические страницы в его творчестве, но все-таки больше света. Больше надежды. Это как раз то, в чем мы все нуждаемся. В добром слове. И Моцарт возвращает нас к истокам добра.

– На вашем концерте зал будет полон. Вы что-то скажете... Сибирь – не самый легкий для жизни край, здесь, может быть, живут не самые тонкие ценители классической музыки, но битва за билеты на ваши концерты была настоящая... Что в связи с концертом в Тюмени вы могли бы сказать? Что вы хотели бы сказать этим людям?

– Этим людям я скажу все, что смогу, на концерте – своей музыкой. Конечно, я очень переживаю, билеты, наверное, не дешевые на концерт. Скажу только, что я не беру денег за концерты, я все отдаю в свой фонд, который помогает детям. Вольным детям, в частности. Талантливым детям России. Марина Цветаева как-то сказала: любовь – это действие. Я считаю, что каждый человек в меру своих возможностей действием должен показывать свою любовь к родине. К людям.

– Куда вы направляетесь из Тюмени?

В Москву, в Минск, в Могилев. И после этого я вылетаю в Рим с сольными концертами. А 6 июня, в день рождения Пушкина, будет концерт в Париже под патронажем первой леди Франции Бернадетты Ширак. Этот концерт будет необычный, это будет благотворительный концерт. Сбор средств пойдет на реконструкцию детской больницы города Рыбинска.

– Вы производите впечатление человека, которому все удалось. У вас есть мечта?

– У меня есть мечта, чтобы здесь все было хорошо. Чтобы дети спокойно росли. Чтобы родители были спокойны за их будущее. Я очень надеюсь, что проголосуют так, как нужно проголосовать. Потому что хоть и медленно наша телега движется вперед, но все-таки движется. И не хочется, чтобы мы вернулись назад. Не хочется.




СМЕРТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТА


_4_августа_1998_года_

Так получилось, что меня в те дни не было в городе. И я не смог проводить в последний путь моего, наверное, самого давнего друга – Георгия Илларионовича Томашевского. Жора – так мы его называли еще в Челябинске.

Когда-то, сорок лет назад, одна наша общая знакомая, выросшая в Ленинграде на Петроградской стороне и по этой причине глядевшая несколько сверху вниз на выпускников уральских школ, сказала: «Среди вас только один по-настоящему воспитанный молодой человек. Это Жора».

И была абсолютно права.

Есть такое понятие – неистребимая интеллигентность. Жора, что называется, всосал ее с молоком матери. Может быть, не все знают, что бывший главный отоларинголог города, заведующий кафедрой лор-болезней Тюменской медицинской академии Георгий Томашевский происходил из семьи, которая сумела оставить заметный след в российской истории.

Его пра-прадед (или пра-пра-прадед?) Максим Салин был помощником архитектора Монферрана на строительстве Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. После окончания грандиозного сооружения Монферран подарил Максиму Салину серебряную чарку (она сохранилась, и мне довелось держать ее в руках) и направил учиться в академию художеств.

Его дед был морским офицером, участвовал в русско-японской войне, несколько лет провел в плену.

Его отец работал на Китайско-Восточной железной дороге, и благодаря этому обстоятельству сам Георгий родился в Шанхае. Его дядя, автор ряда книг по внеземным цивилизациям, которому сейчас далеко за 90, живет в Калифорнии. (Могу предположить, что два последних обстоятельства в свое время сыграли роковую роль, когда кандидату медицинских наук Георгию Томашевскому не дали защитить докторскую диссертацию. Пропали впустую годы командировок на Север, потраченные на изучение причин падения слуха у буровиков).

Томашевский был лор–врачом и до смешного напоминал Айболита. Своей неторопливой и располагающей манерой земского врача, плавно журчащей речью, привычными, что называется, «отработанными» шуточками («Будет жить!», – говорил он и как бы вытирал пот со лба рукавом). От тех, кто с ним сталкивался в качестве пациента, мне приходилось слышать, что больному становилось легче от одного только разговора с доктором Томашевским. но за этой домашней внешностью скрывался блестящий аналитический ум. По отзывам многих, да и мне самому приходилось в этом убеждаться, Томашевский был очень сильный диагност. Я мог бы сказать подробнее, но это – личное.

Отличный врач. Потомок славного рода. Добрый друг. Но я написал в заголовке – интеллигент. Действительно, вокруг него распространялась атмосфера интеллигентности, терпимости, внимания, доброжелательности. Он был неким успокоителем в сумасшедшем мире, окружающем нас.

Сегодня его нет, и мы стали менее защищены.

...Звонит телефон. Но уже никто не скажет в трубку: «Рафа? Это Жора говорит...».




НАТАША


_7_октября_2003_года_

Все слова кажутся пустыми, ненужными, неуместными. Все слова не могут отменить случившегося.

25 нет назад на областном радио, в дряхлом особняке по улице Хохрякова, 53 появилась новая сотрудница. Маленькая, худенькая, в больших очках в черной оправе. Наташа Астафьева.

Ее приход на радио совпал с трагедией. Тяжелый грузовик занесло на обледенелой дороге, удар пришелся по автобусу. Погиб один человек – корреспондент «Тюменской правды» Миша Астафьев. Наташа осталась с двумя детьми–погодками. Очень маленькими детьми. И она – начинающий, по сути, журналист. Редакция информации. Сельская редакция. Потом наша, промышленная.

Однажды кто-то из нас привез с дальнего Севера, из поселка трассовиков, присловье: «Папы нет, мамы нет – трасса, трасса, трасса!».

Мало кто из нынешних молодых коллег в состоянии представить себе журналистскую работу на переломе от семидесятых к восьмидесятым. Когда прокладывались сверхдальние газопроводы Уренгой–Челябинск, Уренгой–Новопсков, Уренгой–Помары–Ужгород... Наташа с репортерским магнитофоном на плече (шестая модель «Репортера» весила 6700 граммов) летела в один из северных городов, там, не переводя дыхания, пересаживалась на попутный плетевоз и по стылому зимнику ехала в дальнюю точку. Возвращалась, расшифровывала пленки, выходила в эфир и снова уезжала. Радиопрограмма «Трасса» – о большой трубе на Ужгород. Цикл «Притяжение Уренгоя». За каждым звуком, за каждой люфт-паузой стояли километры пути – по земле и по воздуху.

А Геля и Паша незаметно подрастали, ходили в обычную школу и музыкальную. Голос Наташи узнавали радиослушатели. Уже тогда ей была свойственна профессиональная цепкость. Взявшись за тему, она могла вести ее годами, развивая и углубляя.

Я думаю, что тюменские автомобилисты не забыли ее поддержки, когда внедряли сетевой график вывозки зерна с колхозных и совхозных токов. Осенние маршруты в сельской глубинке – были ли они легче северных зимников? Скандальные очереди у хлебоприемных пунктов, слякоть, уборка зерна по снегу... Она прошла и через это. Потом Наташа занялась строительством: в Тюмени пытались внедрить службу единого заказчика. Снова графики и расчеты, ведомственные интересы, чересполосица мнений, «круглые столы» и попытки преодолеть сопротивление даже самих строителей...

При этом Наташа оставалась веселым и дружелюбным человеком. Она не любила жаловаться, предпочитала посмеяться над собой. Вспоминается, как она периодически отказывалась от привычной стрижки и серьезно заявляла: «Косы рощу!». А потом очередная командировка, и опять короткая стрижка.

Время, между тем, текло. В апреле нынешнего года Наташа, уже не сотрудник областного радио, а корреспондент Первого телевизионного канала, руководитель Уральского бюро, отмечала свой юбилей. Жизнь прекрасна. Дети выучились и выросли. Есть опыт и силы. Есть известность и жажда работы. Ее поздравляют губернаторы и специально приехавшие на юбилей сокурсники. Потому что она – все та же Наташка Астафьева, девочка, выросшая в городе трудармейцев Краснотурьинске, потом – студентка, потом – наш специальный корреспондент.

У нее был редкий, как мне представляется, дар. Сохранять уровень отношений, который складывался когда-то и над которым годы не властны. Сокурсники в ней видели сокурсницу. Коллеги-радийцы – товарища по эфиру. Новые власти – представителя столичного телеканала. А это был один и тот же человек, только очень многогранный.

Обидно одно – о Наташе приходится писать «была».

Откуда же взялся этот чертов «камаз» на ее торопливом пути из Нижневартовска? Я не могу отделаться от суеверной мысли, что это из прошлого выплыл тот давний грузовик, что однажды уже переломил ее судьбу. И сейчас он ударил ее снова...

Когда-то я рассказывал Наташе, что есть стихи, которые к ней очень подходят. Запомнилась строчка: «маленькая женщина, вперед!».

Что же ты так неосторожна, маленькая женщина?




МАСТЕР ФРЕД


_8_мая_1997_года_

Во первых строках спешу сообщить, что я жив и здоров.

Я делаю такое странное вступление к своей колонке, потому что мои читатели и друзья, а также живущие на Ямале родственники, усердно просматривающие программу «Тюменский меридиан», были в пятницу невольно встревожены.

Так вот, у меня все в порядке.

Скончался в Екатеринбурге от сердечного приступа мой старый друг и коллега, почти тезка и почти однофамилец – Альфред Гольденберг.

Фред Гольд, так мы его называли, и так он называл себя сам. Он, конечно, был больше поэтом, чем журналистом. Правда, исходил, изъездил и пролетел практически весь Ямал. Но работал он журналистом, был корреспондентом на радио в Салехарде, причем, в лучший период этого коллектива, когда в нем сошлись замечательные люди, талантливые и яркие, непохожие, но объединенные страстью к Северу.

Валерий Мартынов. Анатолий Омельчук. Владимир Третьяков. Фред Гольд. Анастасия Лапсуй. Большая комната салехардского дома радио, пара крохотных студий – все это был дом, широко раскрытый для всякого заезжего люда.

Чисто редакционный галдеж, визг перематываемой пленки, какие-то истории, выколачиваемая по телефону информация откуда-нибудь из Панаевска или Гыды. И среди этой толчеи невозмутимый, точно восточный божок, Фред. Поэт.

Помню, как мне пришлось исполнять при нем роль оператора. Я решил записать на пленку его стихи для тюменского радио, по командировкам которого и я мерил Север с магнитофоном на плече.

Мы вошли – он в тесную студию, я в аппаратную.

Фред сел к микрофону и сказал: «Шпарю все подряд».

Он читал быстро, динамично, не сбиваясь и не запинаясь, сильно и эмоционально, без поэтических завываний.

Двадцать лет прошло. Я до сих пор помню строчки из многих, читанных тогда стихотворений. «Анастасия, бабушка моя...». «Я вижу эту женщину впервые, в последний раз ей вслед бросаю взгляд...», «В еловый брус вонзается пила...».

Эти строки вонзились в мою память как занозы. И голос. И та непонятная и увлекающая страсть, с которой они звучали.

Еще было стихотворение о том, как на зимнике сдох движок у трубовоза, и двое – шофер и журналист – оказались перед лицом гибели. (Знакомая история, я тоже мог бы рассказать такую). Смерть смотрела в лицо. Хотя «еще была в кармане водка и сала шмат в портфеле у меня».

Но тогда смерть ушла ни с чем. Из-за поворота выполз трактор:

Чудак-мужик, он гнал навстречу трактор.

Простой тягач с названьем кратким «жизнь».

Я пишу все это по памяти. Но в моем фонде на тюменском радио должна сохраниться эта запись.

А однажды Фред появился в Тюмени. Чуть–чуть, как мы говорили тогда, поддатый. И рассказал, что написал поэму «Сад наслаждений» о художнике Иерониме Босхе, но ее не хотят печатать.

–Давай запишем ее на пленку!», – мы опять пошли в студию, Фред начал читать...

– Вы, мастер Босх, писали сей алтарь?

– Я, господин.

– Вы красок не жалели?

– Нет, господин...

...Это был диалог с кем-то не ведомым мне, кто допрашивал самого поэта, и от кого зависело: будет напечатан Босх или не будет? Я положил пленку в коробку и написал на ней «Мастер Фред». Не забудьте, это был еще конец семидесятых, и до издания Босха – так далеко.

Через много лет Фред праздновал свою юбилей. Полвека. За столом я сказан: «А слабо тебе наизусть прочитать всего Босха!». Фред только усмехнулся: «...Вы, мистер Босх, писали сей алтарь? – Я, государь. – Вы красок не жалели?..»

...Не знаю, обратил ли внимание читатель, я часто пишу о тех, кого знал и кого больше нет. И это не просто желание проститься. Мне кажется, что среди многих наших неумений присутствует и неумение проводить человека в последний путь. Мы как будто стыдимся своих чувств. Будто бы весь наш долг состоит в том, чтобы зарыть поскорее.

Родился. Жил. Умер. И больше никогда его не будет. Как когда-то не будет и нас. Мы же не пыль на ветру. Мы – люди.




ПОХОРОНЫ ГЕНЕРАЛА


_24_мая_1997_года_

Во вторник Василий Тихонович Подшибякин умер. А в четверг генерального директора Ямалнефтегазгеологии похоронили в Тюмени на Червишевском кладбище. Пришли в ДК «Геолог» старые друзья по геологоразведке, прилетели с Ямала руководители окружной администрации во главе с Юрием Нееловым. Из Москвы – Лев Ровнин, давным-давно – главный геолог тюменского главка, потом – министр геологии РСФСР.

Пришли многие. Проститься с Подшибякиным. Повидаться друг с другом.

1 января 1998 года Василию Тихоновичу исполнилось бы 70 лет. Ровно половину жизни он отдал Ямалу.

Он родился в Тульской области, учился в Москве, распределился в Новосибирск, оттуда попал в село Нижневартовское, в экспедицию к Салманову, со Средней Оби – на речку Вогулку в Березово, главным инженером экспедиции. Потом – Нарыкары, потом Уренгой. Потом – Газ–Сале, снова Уренгой, Салехард, опять Уренгой... Север, Север, Север...

Я познакомился с Подшибякиным в феврале 1966 года в Газ–Сале, он был начальником Тазовской экспедиции. Мы летели в вертолете из Тазовского, и, странное дело, он увидел, что я распахнул полушубок (а морозы в ту зиму стояли в Тазу под пятьдесят), и сам начал застегивать на мне пуговицы.

Человек ушел, а вспоминается все больше не героическое, а смешное. Такой он был человек. Насмешник с внешностью викинга. (Он и в гробу, после нескольких лет болезни, после операций за границей и в Тюмени, лежал громадный человечище. Подшибякин).

Что скрывать, он хорошо относился к журналистам, умел, как говорится, заливать им по первое число, славословил Ямал, который, действительно, любил. Рассказчик, сам знаю, был отменный. Вспоминается его рассказ, больше похожий на вымысел, как он с разбега вскакивал в разгоняющийся перегруженный самолет Ан-2. С шестипудовым Подшибякиным самолет не мог набрать нужной скорости для взлета.

Да, он хорошо относился к журналистам и писателям, долгое время держал на должности помбура в бригаде Петра Дудки одного из тюменских литераторов. Можно сказать, кормил. И о нем же во всеуслышание рассказывал, что мол, хранит все его собрание сочинений... во внутреннем кармане пиджака.

Я был как-то на «собрании хозяйственного актива» Главтюменьгеологии. Начинался ноябрь, план по бурению был безвозвратно завален, одна из самых трудных экспедиций (помнится, Подшибякин и тогда возглавлял Тазовскую) – в провале. Эрвье рвал и метал. Потом слово получил Подшибякин и, хотя до конца года оставалось около двух месяцев, всерьез стал заверять, что руководимый им коллектив постарается план выполнить.

Начальники других экспедиций от хохота лезли под стулья, а Подшибякин все так же невозмутимо уверял в неминуемой трудовой победе.

Он был очень непрост. Но он был не только Героем труда, но и героем своего времени. Его многие любили – даже за вспыльчивость, но больше – за веселый нрав, за стойкость. Он – был. Он был настоящим генералом в то время, когда сегодняшние «генералы» еще под стол пешком ходили и не мечтали о нынешней власти.

Таких, как он, людей его положения и его заслуг, в Тюменской области остались единицы. Я начал считать, и мне хватило пальцев одной руки.

И последнее. За место на кладбище для Василия Подшибякина, Героя труда, первооткрывателя, распечатавшего почти все главные газовые кладовые Ямала, заплатили 5 000 000 рублей. За несколько квадратных метров для человека, которому наша область, наша страна обязаны столь многим, что им теперь уже никогда не расплатиться.

Генерал умер.




СОСЕД ПОМЕР


_30_января_2001_года_

Звали его Григорий Немыкин. А должность занимал такую: председатель совета ветеранов Центрального округа. Поскольку совет находится в блоке «Б» городской администрации, то Григорий Никитич был ближайшим соседом редакции газеты «Тюменский курьер». И потому обращался ко мне не иначе как «сосед».

«Как дела, сосед?». «Что не заходишь, сосед?». «Не мешают тебе мои певуньи, сосед?»...

«Певуньи» – это бабушки–ветеранки, которые раз в неделю собираются в крохотной комнатке совета и под аккордеон, на котором играет одна из них, поют старые песни.

Григорий Никитич не по годам был азартен. Вот как-то разошелся он во взглядах с одним из кандидатов в Государственную Думу. Другой бы тихонько отрулил в сторону. Не таков Немыкин. Приходит и кладет на стол листок, исписанный крупным неровным почерком. Грамматика, конечно, оставляет желать... Но зато темперамент! «Здорово я ему врезал!» – ждет восхищения Григорий Немыкин. Я соглашаюсь, что здорово, но печатать отказываюсь. Немыкин изумляется. С трудом объясняю, что по смыслу-то правильно, но вот лексика – такой газеты обычно не пользуются. «Ну ты убери пару слов», – соглашается Григорий Никитич. А успокаивается только тогда, когда я объясняю, что именно прямая солдатская лексика и составляет всю прелесть его выступления. Уберешь слова – не будет Немыкина.

Как-то мне пришлось руководить созданием небольшого выступления Немыкина в нашей газете. Тогда мы начали публиковать «Осколки большой войны». Однажды я случайно услышал его рассказ про отступление из Крыма летом 1942 года и восхитился сочностью и свежестью картины, пронесенной через полвека с лишним. Прошу: «Напиши, Григорий Никитич!». Никитич безотказен. Приносит полтора листка: «В то время, как вся страна изнемогала в борьбе с фашистскими захватчиками...». И далее – по справочнику «Великая Отечественная война. 1941–1945». «Григорий! – застонал я. – Где же рассказ?».

– Понимаешь, сосед, мне хотелось написать получше. Правильно. Сразу обо всем...

– А мне – только о том, что ты видел своими глазами, что сам пережил... Ладно, рассказывай все сначала...

...В опубликованном «осколке» выжженная крымская степь, растерявшийся командующий, толпы солдат с винтовками, прижатые немцами к берегу Керченского пролива. Случайный баркас, за борт которого уцепился красноармеец Немыкин. Немецкие самолеты, как стрижи, летающие над водой. Потом взрыв бомбы, разломивший баркас пополам. И та полуявь–полубред, когда он плыл через пролив и пришел в себя только на противоположном, кавказском берегу...

Есть и другие «осколки», составляющие картину наших частых встреч, порой на бегу, когда я, торопясь, проносился мимо увалисто шагающего председателя совета. На днях он поймал меня за руку и, вздыхая, сказал: «Знаешь, почти каждый день хороню. Помирают мои старики».

Пришел день и час. Помер и Григорий Немыкин. Солдат. Ветеран. И начальник ветеранов. Точнее, не начальник, конечно, а опекун – и самих ветеранов, и тех, кто еще доживает после них, их вдов. Нам всем его будет недоставать. Он был добрый человек. Сосед, одно слово.




РУКА ХИРУРГА – РУКА СУДЬБЫ


_17_января_2002_года_

Итоги сезона «Актуальные вопросы кардиологии» на III терапевтическом форуме подводил академик РАМН Анатолий Мартынов: «Хирург первого ряда... Сложная судьба... Взял на себя ответственность за престиж всей медицины...». О ком говорил Мартынов?

Об академике Ренате Акчурине. До лета 1996 года Акчурин был известен, главным образом, специалистам. А потом приобрел мировую известность, когда оперировал президента Бориса Ельцина.

Тогда, на президентских выборах 1996 года, Зюганов сделал отчаянную попытку возвратить к власти коммунистов. Тогда Борис Ельцин практически исчез из виду. Рука хирурга Акчурина вернула президента в строй и повлияла на ход истории.

Естественно, что заседание секции кардиологов, проходившей в конференц–зале ОБИЛ открывал доклад академика Акчурина. А потом главный врач больницы Михаил Коган показывал гостю операционные и лаборатории, больничные палаты и коридоры, приспособленные, чтобы по ним без помех могли пройти каталки с пациентами. Порой слышалось: «Этот прибор – единственный в стране...».

Когда осмотр закончился, пришла очередь небольшого – восемь минут 17 секунд – интервью с великим хирургом.

– В операционном блоке вы сказали: «Эта больница – лучшая за Уралом». Вы действительно так думаете?

– Такие учреждения являются гордостью российского здравоохранения. Надежды на альтруизм в 2002 году уже заканчиваются. Идет новое тысячелетие, пора подумать о том, что медики не духом единым живы, а инвестициями, новым оборудованием, новыми технологиями... Это все продемонстрировано здесь. Ваша больница – реальное воплощение программы медицины высоких технологий, о которой три года назад шумела вся Россия. Здесь это уже выполнено.

– В чем смысл общения, которое имеет место на подобной встрече? Да, приезжает крупный хирург. Да, рассказывает о результатах, хотя их можно найти в статистике. Но ведь в руках хирурга не современное оборудование, о котором он увлеченно говорит, а только лазерная указка.

– В зале – не только хирурги (хотя немало белых халатов со всех этажей ОБИЛ пришли именно на доклад легенды отечественной кардиохирургии. – Р.Г.), здесь собралось сообщество терапевтов. Основа основ всей медицины. А хирурги получают только 25–30 процентов от всех больных, которых смотрит терапевт. Не больше. И мне кажется, правильно, что я не показываю операции. Лекция подобрана так, чтобы терапевты понимали: есть ряд безнадежных больных, которых они должны отправлять к хирургам. Потому что еще есть надежда.

– Вопрос немного комплиментарный... Вы – очень известный кардиохирург. После 1996 года, наверное, самый известный. Вы сделали операцию, которая, можно сказать, изменила судьбу страны. Ведь в 1996 году Россия могла бы пойти по другому пути, если бы Борис Ельцин навсегда остался в Центральной клинической больнице...

– Это только работа. Если я буду влезать в политические вопросы, то мне не надо быть хирургом.

– В начале 90–х годов в Тюмень приезжал из США детский кардиохирург доктор Марк. Я тогда спросил, что чувствует человек, который исправляет ошибки господа бога?

– Я мог бы ответить словами своей бабушки, которая была очень набожная и верующая. Бабушка говорила: ты должен помнить, что ты ничего не исправляешь. То, что создано Всевышним, уже создано. Ты только помогаешь больному. Мы ничего не исправляем. Это детские кардиохирурги исправляют дефекты. Это очень сложная проблема, я думаю, что она в будущем будет решена с помощью генно–инженерных операций. А мы исправляем только дефекты нашей социальной запущенности: злоупотребление алкоголем, курение, переедание, наркомания. Все это приводит человека к сердечно–сосудистым заболеваниям. Мы исправляем дефекты и, к сожалению, «обречены на успех всю жизнь».

– А разве в благополучных странах меньше сердечно-сосудистых заболеваний?

– Не только в благополучных, но и в слабо развитых уровень примерно такой же. Только причины разные. Поскольку по-разному относятся к своему народу политические партии, верхи разных государств. Вот я только что был в Дубай. Я впервые увидел, что есть страна, где нефть и газ не крадут, а вкладывают в строительство школ, больниц, детских учреждений. Объединенные Арабские Эмираты, где шейхи – наместники Аллаха на земле – вкладывают деньги в сохранение народа. А страна существует с 1988 года.

– Вы продолжаете наблюдать своего самого знаменитого пациента? Как он себя чувствует сейчас, каковы отдаленные результаты вашей операции?

– Доктор Хетцер проверил моего бывшего пациента (я надеюсь, что бывшего, потому что там все в порядке с хирургической точки зрения) и высказал мнение, что результаты операции превосходные. Я думаю, что этим все сказано. Я встречался с Борисом Николаевичем, это я ему посоветовал ехать за «вторым мнением» в другую больницу. Все нормально.

– И еще два вопроса. Коротких. Довольны ли вы собой?

– Никогда. Никогда. Второй вопрос?

– Мартин Лютер Кинг сказал когда-то: «I have a dream» – «У меня есть мечта». А у вас есть мечта?

– Наверное, их так много, что все не перечислить. Маленькая есть. Я хочу, чтоб мой внук стал врачом. Ему уже полтора года.

– Будем надеяться, что мои внуки услышат об известном враче Акчурине. Как его, кстати, зовут?

– Ренат.




ДЕНЬ СВЯТОГО НИКОГДА


_28_сентября_2004_года_

Не помню, когда и откуда зацепилась в моей памяти эта стихотворная строка? О том, что рано или поздно, но наступает день, когда невозможное становится возможным, когда немые поют, слепые прозревают, а безногие танцуют тарантеллу.

День Святого Никогда, когда человек исповедуется перед самим собой и сам себе искренне отпускает грехи, День Честности и Справедливости.

Если этот день когда-нибудь наступит, я хотел бы поговорить с одним человеком. Конечно, у меня была такая возможность – больше тридцати лет мы жили в одном городе, встречались и изредка даже беседовали. Но как-то так складывалось, что беседы эти были чрезвычайно не обязательны, хотя и вежливы. Ибо существовал меж нами отчетливый холодок. Во всяком случае, у меня. Потом человек ушел, а я вдруг обнаружил, что еще десять лет тому назад (сейчас уже – одиннадцать) в небольшом провинциальном издательстве, что находится в городе Шадринске, небольшим тиражом вышла в свет его книга-исповедь. И по этой книге, по всем ее двумста сорока страницам получается, что никаких противоречий с этим человеком у нас не было. Что существовавший меж нами барьер был искусственный. Но... человека нет, нельзя повиниться, нельзя поделиться сокровенным. Можно только сесть к компьютеру и попытаться написать вот эту колонку, начав ее словами: «Уважаемый Константин Яковлевич!..».

Да–да, все верно – человек, о котором мне хочется говорить и книга которого вот уже год лежит на моем рабочем столе, это Константин Яковлевич Лагунов. А книга–исповедь – его эссе «Пред богом и людьми».

Всегда, по крайней мере, на моей памяти, Константин Лагунов производил благополучное впечатление. Руководитель тюменских писателей. Много печатался. Был, как мне казалось, уважаем и обласкан. При случае был в состоянии поднять руку, то бишь, перо на местных громовержцев. Даже на самого Эрвье, слегка переиначенным прозвищем которого («папа Юлий» вместо «папа Юра») был обозначен главный герой скандального романа «Ордалия». А еще в те же годы в журнале «Новый мир» был напечатан очерк «Нефть и люди», где звучали упреки и в адрес всесильных руководителей нефтяного главка.

Безоблачен ли был Константин Яковлевич? Отнюдь. Но и сомнения, как казалось моим коллегам и сверстникам, он разрешал в чисто партийном ключе. Приходил в здание с колоннами, где лобастый человек говорил с усомнившимся в основах автором, и все в мире становилось по местам – стратегия и тактика нефтяного освоения, факты равнялись на оценки, разумеется, партийные... Все шло, как предначертано...

Но поскольку наши пути практически не пересекались, я мог только наблюдать за патриархом, читать написанное им. Есть свидетели, что «Красные петухи» я прочел за одну ночь.

Потом пришло новое время, Константин Яковлевич опубликовал в «Тюменской правде», где тогда работал я, громадную – на целую полосу – статью «Берега гласности». Название говорит само за себя, и в тот период казалось едва ли не призывом к возвращению цензуры. Ну и... Через мой отдел (пропаганды, разумеется) потоком шли письма. Я готовил к печати и те, что «за», и те, что «против». Естественно, лично тяготея к последним. Вот здесь, как мне думается, окончательно был утерян шанс к взаимопониманию.

Мне думалось: да о чем нам с Лагуновым разговаривать, ежели мы так розны во взглядах? Что думал сам Константин Яковлевич, я уже никогда не узнаю.

А потом... А потом, когда Константина Яковлевича уже не стало, я прочел простенько изданную книжечку «Пред богом и людьми». И запоздало понял, что никакой розности нет. Вот только сказать это самому Константину Яковлевичу я не могу.

«Как присохший бинт от свежей раны, отрывал я себя от прошлого. С кровью. С болью отрывал. Не смог. Прошлое во мне так же, как и я в прошлом. И мой, пусть крохотный камешек, но все же есть в том страшном сооружении, где семь десятилетий корчился в душевных муках, задыхался в бесправии мой многострадальный, несчастный народ... Господи! Прости мне недобрые дела мои, ибо не ведал, что творил. Верни мне веру, вороти надежду...».

Я закрываю книгу–исповедь Лагунова на последней странице, чтобы открыть ее снова на первой.




ЧТО ТАМ, НА ГОРИЗОНТЕ? ВЫБОРЫ





«СКАЖИТЕ, ЗА КОГО ГОЛОСОВАТЬ?»


_3_октября_1995_года_

С этим вопросом обратилась ко мне знакомая вахтерша в одном из тюменских учреждений.

Что сказать? Делай, как я? Вот, мол, мои симпатии, мои аргументы в пользу этих симпатий, мы все проголосуем, как надо, и наступит благоденствие?

А если не наступит? Тогда вот он и виноватый – кто насоветовал.

Нет, не боязнь ошибки и последующей ответственности заставляет меня быть сдержанным в советах. Считаю, что каждый должен сделать выбор сам. Даже если это выбор – «Выбор России».

Дорогие мои земляки! Не спрашивайте ничьего совета. Вы должны выбирать не то, что нравится соседу по подъезду, и не то, что советует авторитетный политик, важный чиновник, сладкогласый профессор...

Я могу лишь поделиться опытом, как это делается.

С 1987 года, когда мы начали анализировать собственную историю, начали отступать от официальных постулатов, сколько мук я претерпел над чистым листом бумаги. Еще существовала официальная линия в историографии. Но уже обнаруживались факты, крушащие и историографию, и саму историю. Как часто я откладывал перо и спрашивал себя: а что я думаю на самом деле? И вот выяснив то, что «на самом деле», я уже мог писать и быть готовым даже к анонимным письмам, которые грозили мне карой от «имени рабочего класса». (Одно из таких писем, подписанное «Д. Волынец», до сих пор хранится в моем архиве. И где-то существует «готовый к бою Д. Волынец»).

Попробуйте сделать так же. Спросите себя: за кого вы на самом деле хотите голосовать?

Если, например, вы и на самом деле хотите, чтобы наш парламент по-прежнему являл собою хулиганское толковище на провинциальной танцплощадке, где матюгаются и таскают женщин за волосы, – ваш выбор ясен. Голосуйте за ЛДПР. Если вы соглашаетесь, что милицейские отставники могут вступать в предвыборный союз с сидящими под следствием криминальными авторитетами, – ваш выбор «Русская партия». Если готовы любой ценой начать объединение бывших союзных республик – вы с Руцким и его «Державой»...

Конечно, трудно отделить предвыборную риторику, отработанную неизвестными мастерами словесности, от конкретных целей и задач той или иной партии. Но никто не скажет, что это невозможно. Как человек, много лет проработавший со словом, могу свидетельствовать: чем больше тумана в той или иной программе, тем вероятнее, что она преследует прямо противоположные цели. Чем больше украшений на партийной обертке, тем меньше в ней содержания.

Я говорю о привлечении «блестящих актерских имен в избирательные списки. Но давайте предположим, что в партийных списках окажется имя Вячеслава Тихонова. Кого мы станем с вами поддерживать, отдав этой партии свой голос? Максима Исаева–Штирлица? Или молодогвардейца Ивана Земнухова? Или самого Тихонова, который как человек и общественный деятель нам не слишком известен?

А может, нас просто покупают? Спекулируют на наших симпатиях к героям, в облике которых нам представляются те или иные актеры. Но актеры – лицедеи. Сегодня – герой. Завтра – «вор в законе». Как скажет режиссер, как распорядится сценарий.

Мне бы хотелось, чтобы мы с вами сами режиссировали свою будущую жизнь. Не о модном платье («Что сегодня носят?») речь. О жизни.

Поэтому не спешите. Времени еще у нас с вами, у избирателей, более чем достаточно. Сядьте и подумайте: чего вы хотите на самом деле? Я уверен, что вы разберетесь. Это же так просто. Спросите себя.




ПОДАЛСЯ В ДУМУ – ЕСТЬ ЧТО СКРЫВАТЬ?


_21_сентября_1995_года_

Странное творится на старте нынешней избирательной кампании. Впечатление, что одна половина страны ищет у другой половины поддержки на предстоящих выборах в Государственную Думу. Если события станут развиваться прежними темпами, скоро кандидатов окажется больше, чем избирателей. Такой страсти не припомню даже на романтических выборах 1989 года.

Откуда наросло столько заступников трудового и остального народа? Так бы и ломал голову избиратель, когда бы следом за обнародованием обширных федеральных списков не шла вторая волна, волна разоблачений: кто есть кто в этих списках?

И выясняется много любопытного. Что, например, обозначенный бизнесменом на самом деле является представителем весьма специфического бизнеса и права свободного передвижения по территории России временно лишен. А газеты называют имя за именем.

Называют даже конкретные суммы – сколько стоит попасть в «федеральный список». Чем «авторитетнее» партия или движение, тем дороже обходится криминальному авторитету возможность попасть в ее список.

А поскольку у авторитетов-то деньги есть... Дальше ход моих рассуждений ясен.

Зачем это делается – тоже не секрет. Опыт, проделанный господином Мавроди, плавно, без напряженной работы над собой, переместившимся из тюремной камеры в зал заседаний Думы, вопиет о применении.

Есть за тобой грехи – иди в Думу! Депутатский мандат – лучше бронежилета. Депутаты тебя не выдадут. В Думе – все свои, и все там можно...

Не много ли написано? Думаю, нет. Ибо в нашей стране депутатским мандат превратился в индульгенцию – свидетельство об отпущении грехов. (Самое пикантное, что депутаты, в том числе и с сомнительным прошлым, должны утверждать, например, кандидатуру генерального прокурора. Могут и не утвердить).

На днях Элла Памфилова, в прошлом – борец с депутатским привилегиями, в очередной раз предложила внести ограничения в правило о депутатском иммунитете. Чтобы оно не распространялось, например, на уголовные преступления. Судя по всему, поддержки у нынешней Думы эта идея по-прежнему не находит.

Да и как с этим могут согласиться господа, которые то рвут на куски флаг сопредельного государства, то бьют старика–священника и срывают с него крест, то таскают женщин за волосы?

Когда были избраны народные депутаты СССР, я слушал их речи, беседовал с ними и восторгался: каких людей рождает наша страна! Умных, образованных, интеллигентных – соль земли!

События нынешнего времени вызывают тоже сильное чувство. Чувство стыда за тех, кого мы с вами выбрали.

И что с того, что я не голосовал ни за флагоборца Лысенко, ни за женоненавистника Жириновского. Мы-то с вами, все вместе, их выбрали. И вполне можем выбрать еще и еще раз.

Чужая душа, конечно, потемки. Но ведь эти люди не особенно и скрываются. Значит, чем-то они нас с вами устраивают? Бот только интересно – чем? И если это наши лучшие представители, то каковы мы сами?




НАИВНЫЕ СЛОВА


_21_декабря_1995_года_

Это мои – наивные слова. Наивные, потому что все может оказаться не так. Потому что мы живем в мире, которые только приобретает реальные очертания и не всегда хочет смотреть на себя и на остальное без розовых (или черных) очков. Но наивность – сродни надежде. Она, как остров, встающий среди бушующих волн.

А теперь – прогноз.

Хотите, я скажу, что с нами будет? Мы будем жить и работать с новым правительством, как боролись и жили, и работали с предыдущими правительствами. И даже (если!) Геннадий Зюганов станет премьером или президентом, он столкнется с теми же проблемами, которые смели Егора Гайдара, которые заставляют лысеть Черномырдина и то и дело укладывают на больничную койку Ельцина.

Геннадий Зюганов, заявляя сегодня о всеобщей поддержке, чуть ли не о любви народа (хотя – какая там любовь? 60 процентов пришедших на выборы голосовали не за него), неужто забыл, как в 1990-м народ митинговал, чтобы убрать из старой конституции 6–ю статью, «на вечные времена закреплявшую место КПСС в жизни советского общества»?

Хотите, я скажу, что будет, если народу не понравится политика Геннадия Зюганова как представителя правящей партии? Будет то же самое, что уже было и что произошло сейчас.

В разных текстах то намекают, то открыто шпарят, что все в России организуют какие-то спецслужбы. Спецслужб не видел. А народ, митингующий на площади, видел. И как один из секретарей обкома шнырял в толпе, надев «для конспирации» темные очки, тоже видел.

Помните: народ, с народом, для народа...

Народ всегда прав. И если кому-то кажется, что народ неправ, то народ прав все равно.

Народ может себе позволить быть непоследовательным. И это мы должны помнить, когда строим прогнозы, конструируем надежды, когда поучаем или когда сокрушаемся: «решение народа демократично, но нецелесообразно».

Обеспечить себе любовь народа ни один политик не в состоянии. Как только он в эту любовь уверовал – политику крышка! Так что стоит ли голоса избирателей, отданные в переходный период, считать выражением любви?

Пушкин был гений. Он все знал наперед. И предупреждал: «поэт, не дорожи любовию народной!».

А народ? Он, «подобно ветреной Венере», сегодня выбирает одного, завтра влюбляется в другого (и сметает все под лозунгом «Борись, Борис!»), послезавтра стоит под дождем и раскрыв рот, внимает заклинаниям третьего («Не правда ли, какой душка Владимир Вольфович?»).

Народ выбирает. Не всегда самого лучшего, самого честного, самого умного. Но всегда того, кто сумел ему больше понравиться.

Плохо? Может быть. Но это и хорошо: через четыре года «старая любовь» уйдет в отставку, президентское кресло займет другой покоритель народных сердец.

Позволю себе продолжить монолог наивного человека и процитировать самого страшного из демократов, Уинстона Черчилля: «Демократия – наихудший вид правления, за исключением всех остальных».

Я не голосовал за КПРФ. Я не голосовал за «Наш дом». Я не голосовал за ЛДПР. Я, отдельно взятый избиратель, голосовал так. Народ решил – иначе. Ну что же: будем жить так, как решил народ. Соблюдая закон. Закон, который одинаков для избирателей и для избранных.

Единственное, чего хочу и на что надеюсь: на следующих выборах нынешние победители проиграют и уйдут. Придут другие. Придут, а потом тоже уйдут в свой черед. Повинуясь воле такого непостоянного в своих симпатиях и такого замечательного народа.




НАШ ПАРОВОЗ У СВЕТОФОРА. НА СВЕТОФОРЕ – ЗЕЛЕНЫЙ И КРАСНЫЙ


_18_июня_1996_года_

...Есть цифры результатов голосования Тюменской области на выборах президента, вы их уже знаете. Вчера утром я побывал в облизбиркоме, и Виталий Карышев, член комиссии, разъяснял и пояснял.

В целом Тюменская область (юг) проголосовала не так «по-ельцински», как город Тюмень, но тоже интересно. Борис Николаевич получил 39 процентов, Геннадий Андреевич – 27, а Александр Иванович – 13. Владимир Вольфович – почти 9 с половиной, а Григорий Алексеевич – почти шесть. Это так сказать, первая пятерка.

Вторая пятерка, на всех, приобрела лишь два процента сторонников. Точнее, 2,02.

В Ханты-Мансийском округе вторая пятерка получила чуть больше, почти три процента. Борис Ельцин – 52,8%, Александр Лебедь – 15,29 и Геннадий Зюганов – около тринадцати, он и стал третьим.

На Ямале – тройка лидеров построилась в том же порядке, только цифры другие: Ельцин – 56,26; Лебедь – 15,76; Зюганов – 9,7.

Таким образом, если раньше все ломали себе голову, что такое «третья сила» и как она выглядит, то, независимо от того, как мы этому относимся, сила сия оказалась одетой в десантный комбинезон.

Но я забегаю вперед. Виталий Карышев, согласно статусу, не имеет права комментировать итоги выборов. Его дело – информация. А она вот какова.

Из 28 южных территорий в пятнадцати районах претенденту–коммунисту отдали предпочтение перед сегодняшним президентом. В Абатском районе – на 300 голосов, в Голышмановском – на тысячу. Зато в одном Ленинском округе Тюмени Борис Ельцин получил на 30 с лишним тысяч голосов больше.

Города сегодня за Ельциным. Деревня – пятьдесят на пятьдесят. Зато Заводоуковский район, бывший до последнего времени оплотом коммунистических настроений, отдал Борису Николаевичу больше голосов, чем Зюганову.

...За комментарием мы с редактором «Сибирского посада» Владимиром Князевым направились к губернатору Леониду Рокецкому. Заметно было, что общие результаты голосования в Сибири произвели на него сильное впечатление. Омск – впереди Зюганов, Курган – Зюганов, Оренбург – Зюганов. Постоянно подчеркивая, что он, Рокецкий, должен быть выше партийных пристрастий, Леонид Юлианович, тем не менее, видимо, не забывал, да и мы помнили хорошо, что свои взгляды губернатор очертил однозначно: за Ельцина. И в сиюминутных размышлениях о ходе и итогах голосования он, естественно, возвращался к работе собственного штаба, задавал вопросы и сам на них отвечал. Он хотел понять, отчего ряд районов, считавшихся консервативными, – Ишим, Ялуторовск, Заводоуковск, проголосовал за продолжение реформ, и почему этого не сделали другие? В Казанке, Упорово, Абатском разрыв невелик. Значит, что-то не сделали, не убедили, не достучались. Почему несмотря на призыв Союза мусульман поддержать Ельцина, районы с компактным проживанием мусульман дали большой процент голосов за Зюганова?

– Я поеду в эти деревни и буду говорить с ними откровенно, – обещает Леонид Рокецкий.

– Но как бы они ни голосовали, вы, от имени президента, по-прежнему будете строить в деревнях газопроводы, дороги и мосты?

– Буду строить. Я ведь строю их для людей, а не для избирателей.

Вопросы. Вопросы к нам, к себе, к избирателям. По мнению Леонида Рокецкого, несмотря на горячую кампанию «Голосуй, а то проиграешь!», молодежь отнеслась к выборам прохладно. Он повторяет: «Они (молодые избиратели – Р.Г.) поехали в жару купаться и предоставили возможность старшим выбрать им судьбу, выбрать страну. Разве это правильно?».

Не на все вопросы мы слышим ответ. Да и наивно на это рассчитывать в первое утро после выборов, после ночи, когда губернатор ждал подсчета голосов. Пусть нет полной победы, но нет и поражения. А это значит, что надо просто работать.

...И я хотел бы свой комментарий писать не по таким горячим следам. Вот лишь несколько мыслей, которыми я хотел бы с вами поделиться.

16 июня обнаружило в обществе глубокий раскол. Грубо говоря: треть избирателей за Ельцина. Треть – за Зюганова. Это опасное противостояние. Потому что и те и другие живут в одной стране, в одних и тех же городах и даже в соседних квартирах. Как сделать, чтобы противостояние на выборах не раскололо нас на враждующие группировки? Какой лидер окажется более терпимым в этом расколе? Какой не позволит противоречию превратиться в непримиримое разделение? Мне кажется, что сегодня избиратель не должен делить несобранные голоса. Упражняться в сослагательном наклонении.

В стране два реальных кандидата. Их шансы очень близки. И только мы с вами сделаем выбор против одного в пользу другого. Кто станет лидером всей страны, а не отдельно взятой партии? Кто объединит нас, кто объединит располовиненную Россию.

Наш паровоз стоит перед светофором. На какой свет поедем?




МЕСТЬ – ОРУЖИЕ ЭЛЕКТОРАТА


_29_июня_1996_года_

Известный политолог Игорь Клямкин предостерегай избирателей от влюбленности в того или иного кандидата. Видимо, ученый полагает, что к такому ответственному делу, как государственное строительство, лучше подходить не как к любовному роману, а как к уравновешенному браку, в котором стороны закрепляют свои отношения контрактом.

К сожалению, наша собственная практика в этом вопросе больше строится на романтизме, чем на договоре. Не зря же политики и журналисты первым делом ищут в претенденте некую «харизму». Насколько можно судить, харизма – какой-то природный дар обаяния, убеждения масс, способность влюбить их в себя...

Правда, ни прежняя романтическая влюбленность, ни нынешнее толкование про харизму не может обеспечить долгой и прочной любви. Наоборот: чем сильнее первоначальное чувство, тем яростнее желание... отомстить.

Обратимся к фактам собственной истории. Вот Хрущев, увлекший нас обещаниями «за двадцать лет построить коммунистическое общество». Оно еще живо, «нынешнее поколение советских людей». И до сих пор многие не могут простить Никите Сергеевичу (освободившему миллионы зэков-«политиков» из сталинских лагерей, а остальных – избавившему от страха перед властью), что он не исполнил этого своего обещания.

Следующий «любимый, обожаемый», что «в сновиденьях нам являлся», – Горбачев. Ехидствует по его адресу пресса. Та самая, которую он, собственно, освободил... Гласность. Отсутствие запретных тем. Первый закон о печати. Разрешено все, что не запрещено.

За что же так ненавидят ныне Михаила Сергеевича, сделавшего все, что позволили ему обстоятельства?

(Небось, считаете, что я употребил слишком сильное слово «ненавидят»? Да нет, это еще слабо сказано – от всеобщего обожания до 0,51 процента в первом туре выборов президента. Ах, Михал Сергеич, ну отчего вы стихов не пишете? Могли бы и к себе отнести строчки: «Поэт, не дорожи любовию народной!»).

...Постепенно добрались мы и до ныне президентствующего. Давно ли вся страна скандировала: «Борис, ты прав!»? Давно ли многие из нас готовы были вслед за ним ринуться на танк, под танк и куда угодно? С одной стороны, харизма виновата. А с другой, любовь, обожание, восторг, ощущение Мессии: мол, обязательно спасет, грехи искупит, замолит...

Прошло, как пишут в романах, пять лет. Куда, куда вы удалились? Что имеем на сегодняшний день? «Оккупационный режим. Антинародное правительство. Власть, погрязшая в коррупции. Президент, которым вертит его окружение...». (Я уже не напоминаю о заметках по поводу утреннего сна в аэропорту Шаннон, попыток дирижировать немецким оркестром).

Я не говорю: что случилось с Ельциным? Я спрашиваю: что случилось с нами? «Все те же мы», – отвечает прилежно цитируемый классик.

Месть и ненависть – испытанное оружие электората.

Ах, как было б хорошо, если бы накануне выборов мы заключали с нашими потенциальными избранниками нечто вроде брачного контракта. И лидер не тратился бы на харизму. И мы бы не метались душевно между «люблю» и «ненавижу». А по окончании срока полномочий решали: то ли дать еще один срок господину А., то ли пойти по алфавиту дальше: г-н Б., г-н В., г-н Г...

Пока этого нет. Мучаемся, спорим, ссоримся. В одном многоквартирном доме, рассказывают, бабушки уже рассаживаются по разным лавочкам. Тут – ельцинистки, там – зюгановки. Дочки одной страны, продукты одной эпохи. Стоит ли нам так не любить друг друга? Даже во имя дорогого кандидата?




НОРМАЛЬНАЯ СТРАНА


_6_июля_1996_года_

Признаюсь, за последнюю неделю мы общими усилиями подняли температуру в стране. Политические партии. Пресса. Отдельные особо возбужденные представители противоборствующего электората. Блиц-турнир Александра Лебедя в Кремле.

Сегодня я смотрю на итоговые, хотя и предварительные цифры второго тура, и мне кажется, что даже предположение о том, что Геннадий Зюганов мог выиграть эти выборы, – невероятно.

Но это мысли наутро после выборов. А о чем я думал двадцатью четырьмя часами ранее – лучше помолчу.

Среда стала для журналистов рабочими сутками. Одни искали информацию на избирательных участках, другие – в следственном изоляторе. Третьи – на улицах. Уже вечером я поехал в здание областной администрации.

По пути встретил секретаря обкома КПРФ Владимира Чертищева. Он шел домой. Спрашиваю: как настроение? «Уверен, что победим» – ответил Владимир Сергеевич.

...В кабинете Рокецкий был один. До окончания выборов оставался час.

Помните прогноз: придет больше 60 процентов – победит Ельцин. Меньше чем 50 – Зюганов. А сельский юг голосовал очень своеобразно. Высокая (местами за 80 процентов) явка в селе, исправно, и, по словам губернатора, вопреки всякой логике поддерживающем лидера коммунистов. И вялое, враскачку, несмотря на тройной залп «Тропиканки», голосование городов.

Было, как никогда, много призов для избирателей. В Ишиме Виктор Рейн, тамошний мэр, вручил 90–летней избирательнице полугрузовичок «Газель». Тюменский мэр Степан Киричук лично отвез Анастасии Антоновне Ковковой на улицу Профсоюзную громадный сервиз. Сотрудники штаба в поддержку Ельцина сбились с ног в поисках еще одного призера – Александра Александровича Башкирова. УАЗ–469 он выиграл, но, как оказалось, живет не там, где прописан. Главы администраций и городов весь день выходили в эфир и звали, звали, звали – голосовать...

Впрочем, странно, если бы было иначе. Служилые люди президента Ельцина, сотрудники его администрации, открыто (в большинстве случаев) провозгласившие о поддержке ельцинского курса, – играли в этой же команде.

Последний час выборов. Последние минуты. Входит Юрий Конев – он только что приехал из Тобольска. Входит Степан Киричук. В руках листки с расчетами. Надеется, что 3 июля пришло на выборы больше тюменцев, чем 16 июня. Рокецкий недоверчиво оттопыривает губу и записывает цифру, которую ему «обещает» Киричук. Потом опять что-то считает на маленьком калькуляторе.

Выборы закончились, участковые комиссии считают голоса. Можно ехать домой, губернатор? Все, что можно, уже сделано? Но тут оживает телефон.

– Здравствуйте, уважаемый, – ласково обращается губернатор к очередному главе. И сыплются цифры, примерные прогнозы. Вот и первая неприятная новость: в деревне Балаганы Викуловского района Зюганов набрал четыреста голосов, а Ельцин только 89... Губернатор мрачнеет. Он, конечно, понимает, что 63 процента всех избирателей проживает в четырех городах юга, но явка в деревнях выше, да и «красный пояс» теперь есть практически в каждой области. У нас он – половина сельских районов. Правда, в отличие от первого тура, даже в этом поясе у Зюганова нет такого очевидного преимущества. А в Ялуторовском районе «поменялся цвет». Ельцин собрал на 59 голосов больше коммунистического лидера. Кто-то шутит, мол, эти шесть десятков и спасут Россию...

Города – за реформы. Ялуторовск – у Ельцина на тысячу голосов больше. Ишим – на четыре тысячи. Тобольск – на восемь тысяч. Но главное слово – за Тюменью, где 210 участков и больше трети избирателей. Тюмень, Тюмень, куда стремишься ты, дай ответ...

Тем временем, идет информация по России. Чукотка, Приморье, Хабаровск, Томск, Красноярск... Но впереди еще центральные области, еще Москва и Питер, где, по предварительным данным, туго с явкой... Сумеет ли восток перевесить, сумеет ли Тюмень создать запас, если у нее своя ахиллесова пята, аграрный юг? (В итоге, 14 районов все же отдали предпочтение Зюганову).

Губернатор закончил расчеты «по косвенным данным». Говорит, что область, без округов, даст 54–55 процентов... На этом мы прощаемся – почти два часа ночи. В утренней сводке по югу стоит цифра: 55,82 процента за Ельцина, 38,16 – за Зюганова. Городские цифры еще выше.

Ну, что же, выборы, может быть, самые серьезные за последние годы, позади. Только, мои уважаемые земляки, давайте не станем считать, что теперь все сделает Борис Ельцин. Делать-то все равно надо нам самим.




ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО МЫ НЕ ЗНАЕМ


«Кто вас знает?.. Я даже не пытаюсь заглянуть в бездну, которая вас извергла...».

    бр. Стругацкие «Трудно быть богом». СП, 1985 г.

_24_декабря_1996_года_

Итак, первый тур выборов губернатора Тюменской области позади. Есть над чем подумать. Давайте поразмышляем, только без баек о замках в Пятково и без чернильных бомб, бьющих по нарисованным лицам.

Из семи претендентов на тюменский «престол» остались двое: Сергей Атрошенко и Леонид Рокецкий. В первом туре губернатор избран не был, необходимо организовывать второй тур, что само по себе ставит ряд трудно разрешимых проблем.

Здесь и весьма вероятное «непризнание» властями Ханты-Мансийского округа результатов первого тура. Там пришло на выборы всего лишь 15,76%, а по местному закону требуется – 25. В то время как областной закон утверждает, что надо считать по области в целом. Как разрешится эта проблема – пока неизвестно.

Так же под большим вопросом и участие этого округа во втором туре: грозились, если выборы не финишируют с первого захода, дальше в игру не вступать... Согласно областному же закону второй тур проходит по правилам первого: «проходной балл» для выборов – 25%, для кандидата – 50. Сомневаюсь, что обе эти планки могут быть преодолены. Где-то в третьем часу ночи с воскресенья на понедельник я слышал мнение, что областная Дума намерена попытаться изменить эту часть закона о выборах на «простое большинство». Председатель облизбиркома Александр Жихарев: «Думе надо было раньше думать». А если, мол, второй тур не состоится, то и Тюменская область не состоится...

Тем временем, штабы Рокецкого и Атрошенко, скорее всего, предпримут чрезвычайные усилия. Во-первых, для того, чтобы подобрать оказавшийся «свободным» электорат. А во-вторых, чтобы продолжить игру на поле противника.

Первый тур каждому указал на его слабые места. Для Рокецкого таким слабым местом оказался Ленинский округ Тюмени, здесь Леонид Юлианович сумел выиграть у Сергея Петровича всего 155 голосов. Атрошенко уступил губернатору в двух остальных городских округах, и практически без сопротивления сдал сельскохозяйственный юг. За исключением города Ишима (38% против 35%) и Казанского района (47% против 25%). Суммарные данные голосования на юге области – 21,29% у Атрошенко и 43,6% у Рокецкого.

Зато север высказался за Атрошенко. Пусть на долю процента, но «за».

Несколько слов о других кандидатах. На третьем месте тесной группой встали – Геннадий Райков (8,45%), Александр Черепанов (8,40%) и Владимир Чертищев (7,58%). У Валерия Вагина и Валерия Пантелеева – чуть больше процента на двоих.

Но пока, до очередных выборов, мы можем забыть о них. Остались двое. Леонид Рокецкий и его неистощимый преследователь Сергей Атрошенко.

Я пытаюсь сравнить эти две фигуры в нашем марафоне. Если одна из них для меня достаточно ясна, то что сказать о второй?

Пытаюсь представить день, когда выборы, наконец, закончатся. И в бывшем кабинете первого секретаря обкома КПСС утвердится, допустим, новый человек.

Я вполне могу себе представить первый день на этом посту и Райкова, и Черепанова, и Чертищева (его-то я в этом кабинете уже видел), и Вагина, и даже Пантелеева. Но я не могу даже предположить исполнение Сергеем Атрошенко роли первого лица области.

Да нет, с фантазией у меня все в порядке. Мне просто недостает информации. Думали ли вы, уважаемые читатели, что мы ведь практически ничего не знаем о Сергее Петровиче, кроме того, что он сам о себе рассказывает? Вот выглядывает из предвыборной мути верхушка чего-то плавающего. Чуть-чуть – движения «Тюмень-2000». Чуть-чуть – одноименной газеты. Чуть-чуть полувлюбленных в неотразимого политика бабулек... Тень португальского побережья. Горсточка осчастливленных вкладчиков. Отрывки порочащих документов.

А что серьезного? Например, откуда деньги на столь беспримерную избирательную кампанию? Говорят об умопомрачительных выплатах за тюменский вариант «Кукол». Расходы на бесплатную газету я сам могу посчитать. А фрахт самолета в Эмираты?

И снова – кто платит? Кому так сильно надо, чтобы именно Сергей Петрович, удачливый, как он говорит, банкир и неудачливый, как знаем мы, студент, стал тюменским губернатором? Или, может быть, правы социопсихологи, предполагая, что кто-то (опять кто-то!) отрабатывает на тюменском полигоне вариант предстоящих в обозримом будущем новых президентских выборов? То ли заморские банки, как писали газеты, щедро финансируют эксперимент? То ли через эти заморские ходы подпитывают кампанию по завоеванию губернаторства некие российские структуры?

Не знаю. И никто не знает. Никто даже не предполагает, что за команда придет вместе с Атрошенко в дом по улице Володарского, 45 на другое утро после выборов. И мне это мое незнание – не нравится. Мгла.

Что с нами случилось?

Нам бы остыть чуть. Нам бы поразмышлять. Нам бы сказать: да мы еще, милок, тебя не знаем. Нам бы Горация великого вспомнить, предостерегающего: куда, куда стремитесь вы...?!

Судьба дала шанс: подумать. Хорошо бы им воспользоваться.




НЕИЗВЕСТНЫЙ В ПОЛУМАСКЕ


_9_декабря_1999_года_

Кандидатов в депутаты нашей городской Думы – за сотню. Через десять дней станет ясно – кто вытащил счастливый жребий, показался избирателям, а кто должен отложить свои претензии еще на четыре года, либо искать себе другое ристалище.

Пока кандидаты состязаются, главным образом, в мечтах и в искусстве разместить побольше слов в газетном прямоугольнике восемь на десять сантиметров.

Лично мне представляется нынешняя кампания ужасно вялой. Можно подумать, что молодая российская демократия находится при последнем издыхании, что избирателям и самим кандидатам все равно, кто соберется на первое заседание нового состава Думы.

Впрочем, тут, наверное, перестарался избирком. Опасаясь за нравственность прессы, избирком в своих инструкциях обложил прессу, как зека. Журналисты и вовсе лишены права выражать свои симпатии и антипатии, свои наблюдения. А вот публиковать открыто оплаченные материалы с пометкой «на правах рекламы» – пожалуйста! Опять все поставили с ног на голову. По формулировке обожаемого Виктора Степановича Черномырдина – хотели, как лучше, получилось, как всегда.

Словом, сел я в машину и поехал на встречу с избирателями одного достаточно известного в городе человека, кандидата в депутаты городской Думы. Одной встречи мне показалось мало, поехал на следующую, куда-то на Бабарынку, вернулся в редакцию поздно и вот пишу, уже не думая: что скажет на следующий день избирком.

Кандидат сперва встречался с работниками музея в доме Машарова. Он – производственник. Так сказать, грубый материалист. Они – хранители духовного наследия, субстанции хотя и дорогостоящей, но небесспорной. Они ему про необходимость сохранять памятники старины, он «про четыре тысячи тюменских развалюх, которые кто-то внес в реестр городских сокровищ», про то, что надо жалеть людей, которым в этих памятниках доводится жить, да еще добавил, что, по его мнению, эти памятники кем-то специально вносятся в списки нетленок, чтобы законсервировать городскую землю и продать ее потом под коттеджи.

Музейным работникам речь не сильно понравилась, и я даже стал опасаться за кандидата: можно ли так лезть на рожон? А он и про жилье не стал лукавить, не обещал райской жизни. Заметил, что на предприятии, которым руководит, люди квартиры покупают за деньги. И даже цифры назвал, сколько куплено. Словом, не обещал манны небесной, ничего не сулил.

Вторая встреча состоялась в педколледже на Бабарынке. Сошлись сколько-то учеников колледжа и местные жители этой самой окраинной из всех городских окраин. Заводы окрестные стоят. Улицы не освещены. Почты нет. Телефона нет. Здравпункта нет.

А кандидат встал перед ними во весь рост и заявил, что он – директор благополучного и преуспевающего завода. Доложил об успехах, сформулировал цель своего похода в Думу, как и в прошлый раз, больше говорил о том, что собирается сделать, а не о том, что получат от этого избиратели. Конечно, и городские власти не забыл, но без надрыва, без патетики. Ни одного обещания. Ему говорят «про запущенный район», а он отвечает: «Могу только сочувствовать». Ему про автобусы, а он: «Давно не слышал, чтобы наши заводские опаздывали на работу из-за автобуса». Кто-то интересуется льготами, кандидат утверждает, что «льготы – на 90 процентов обман». Его спрашивают, как прожить на стипендию в 67 рублей, а он: «Не знаю. Не должно быть такой стипендии».

Похоже, что вся его вселяющая уверенность фигура, деловой тон переломили настроение собравшихся. Слышу голос из задних рядов: «Хоть кто-то в городе работает хорошо. Как же нам на Бабарынке улучшить жизнь?»... А нам?




ПОЦЕЛУЕМ ТАК УДОБНО ЗАТЫКАТЬ РОТ


_17_февраля_2000_года_

Желающий ввести жену в свой дом
Имеет много общего с глупцом,
Который, заклинанье сотворя,
В мешок, где прыгает клубок
Из сотни змей и одного угря,
Спокойно опускает руку...

За что можно любить или не любить президента? Не знаю, как в других странах, а в нашей – я понял. У нас любят только спортивных и здоровых.

Ну в самом-то деле! Какой вид из себя являл на финише президентской карьеры Борис Николаевич? Без слез не глянешь! То ли дело раньше, году этак в девяностом-девяносто первом. Хоть в теннис, хоть на танк, хоть с моста в речку, чтобы, значит, искупаться. И любила его страна безоглядно. На выборах 1991 года Рыжкова, Бакатина, Макашова, Жириновского (кто там был еще – уж и не упомню!) Ельцин обошел, как стоячих. Но наступила болезнь, дряхлость пришла, и куда что девалось? Ветреная Россия вмиг охладела к сердечному дружку. Хорошо, что Геннадий Зюганов не пригож, а то неизвестно, чем бы закончились выборы 1996-го.

К концу 1999 года Россия смотрела на Ельцина с нескрываемым раздражением. И было видно, приглядывала себе кого-нибудь помоложе. Так истосковалось ее легкомысленное сердце, что едва Борис Николаевич провел последнюю президентскую «рокировочку», как Россия тут же согласилась. Точно по Пушкину:

Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь ,
И дождалась... Открылись очи;
Она сказала: это он!

Россия влюбилась. России важно, что он молод. Хорошо двигается. Он – офицер. Он имеет какого-то там цвета пояс по каратэ (не беда, что 99 процентов граждан в этом смысле просто дальтоники). А в воскресенье показали, как он классно катается на горных лыжах и как ловко костюмчик сидит на нем...

И уже никто, кроме самых занудных политобозревателей, не вспоминает про политическую программу кандидата в президенты с 48-процентным рейтингом. Только Борис Немцов, которого Россия тоже когда-то немножко любила, напоминает, что на самом деле президентская кампания Путина не ведется. Что в его штабах нет специалистов... Но кто прислушивается к советам неудачливого ухажера?

В микрофоны на улицах и площадях, в телефоны редакций газет бьются восторженные голоса: «Ах, душка! Ах, энергичен! Ах, как он разделывается с Чечней!..». Потревожим прах еще одного поэта и услышим: «Ах, няня, няня... Няня, ах! Его же носят на руках...».

На прошлой неделе, едва гадкие «Куклы» попытались зло пошутить над новой российской любовью, как цвет отечественной интеллигенции обратился в правительство с жалобой: «Нашего любимца забижают!». А когда про прежнего «старикашечку» еще и не такие гадости говорили, писали и снимали, цвет интеллигенции молчал в тряпочку. Нет, не зря вождь всех народов так не любил интеллигенцию и отзывался о ней исключительно с определением «гнилая».

Может быть, подождем с поцелуями? Тем более, что ими так удобно затыкать рот.

26 марта, «заклинанье сотворя», мы надеемся выбрать светлое и спокойное будущее для нашей страны.

...Глупец наверно вытащит гадюку.
Но так как счастье служит людям зря,
Он вытащит, пожалуй, и угря.




НЕОБЪЯВЛЕННАЯ КАМПАНИЯ


_21_ноября_2000_года_

Хотя свисток облизбиркома, разрешающий охоту всех на всех, еще не прозвучал, поскольку официального старта кампании до сдачи подписных листов, либо внесения залога быть не может, на самом деле выборы губернатора Тюменской области идут во всю.

Две, последовавшие одна за другой в понедельник пресс-конференции: губернатора Тюменской области Леонида Рокецкого и первого заместителя полномочного представителя президента Сергея Собянина – полное тому подтверждение. Конечно, оба главных претендента на главное тюменское кресло старательно объясняли, что их встречи с журналистами носят обычный характер (Рокецкий подчеркнул, что «давно, мол, не встречались», а Собянин отметил, что он в зале заседаний областной Думы «совершает рабочую поездку по территории»). Тем не менее, обе стороны отлично знали, зачем они тут собрались.

Правда, от Рокецкого, активно, по данным различных источников, зондировавшего в эти дни «позицию Москвы», ждали каких-нибудь сенсационных заявлений. Прозвучала если не сенсация, то, во всяком случае, определенность. «Я пойду на выборы!» – с силой произнес губернатор. В то же время в течение примерно получаса он утверждался в мысли и как бы делился этой мыслью с прессой, что выдвижение Собянина стоит рассматривать как попытку указать действующему губернатору его место – «стойло где-то в районе Ишима»...

Нечасто на пресс-конференциях Леонида Юлиановича приходится слышать так много резких слов: «Враги Тюменской области» (об авторах провокационного письма в областную Думу); «Пусть свое мнение жене на кухне рассказывает» (об одном из сотрудников администрации, который высказывает несогласие с губернаторской точкой зрения); «Ругательные слова в адрес губернатора – это их заработная плата» (об одной из областных газет)...

Словом, «немножко нервно», как говаривал Владимир Владимирович (Маяковский, конечно). Можно предположить, поскольку о том, что было на самом деле, мы не узнаем никогда, что «консультации» с федеральными властями оказались малообещающими. А зная упрямый характер Леонида Юлиановича, который он не раз блестяще демонстрировал еще на заре своей областной карьеры, противостоя трем сотням депутатов облсовета одновременно, можно рассчитывать, что он намерен сражаться и сражение будет непростым.

Я спросил у Волошина и Латышева: не получится ли курский вариант? Нет, сказали они. Правда, я должен быть очень аккуратным, – сказал Рокецкий.

А закончилась пресс-конференция губернатора такими словами:

– Я иду на выборы, я достойно работал, я не вижу основания уступать людям, которые работали против нас... – И добавил: – Не забудьте написать, что я люблю и уважаю округа...

...Напротив, находясь «в рабочей поездке по региону», Сергей Собянин был ровен и уклонялся от чисто предвыборных тем. Зато охотно пояснял, что он имел ввиду, когда говорил о необходимости «четвертого бюджета», общего для всех трех территорий. По словам Сергея Собянина, прежние попытки создать какую-то «всехную» структуру – совет трех Дум, совет трех губернаторов – не вышли за рамки совещательности. Областные программы недостаточны для социальной сферы, образования и т.д. Исполнение этих программ не обязательно.

«Много вопросов», сказал Собянин, вызывает система областной Думы, когда депутаты–северяне собираются только для того, чтобы делить и контролировать бюджет юга. Необходимо создать орган, который будет наделен правом распоряжаться четвертым бюджетом...

(Правда, пока еще неведомо, на какой тогда основе должен избираться исполнитель третьего бюджета, губернатор Тюменской области. Собянин считает, что нынешняя система выборов в Тюменской области «вредна, неэффективна, порочна «, но для перемен нет необходимости «менять Конституцию страны», можно обойтись системой договоров. Впрочем, теперь уже мы лезем в предвыборные дебри...).

Собянин дал информацию к размышлению, сказав, что нефтяники округа разместили на Урале заказы на сумму более 50 миллиардов рублей. А на тюменских машиностроительных предприятиях – 500-600 миллионов рублей, в сто раз меньше. По его словам, это «колоссальные возможности для подъема юга».

Впрочем, за предстоящие два неполных месяца читатели еще не раз получат возможность познакомиться со взглядами обоих главных кандидатов на выборах 2001 года.




ХРОНИЧЕСКАЯ ДИЗЕНТЕРИЯ «ГРЯЗНЫХ ТЕХНОЛОГИЙ»


_21_декабря_2000_года_

В Известиях» (8.12.2000) историк Борис Илизаров обнародовал сенсационный факт. Он утверждает, что Сталин большую часть своей жизни страдал хронической дизентерией. Заболевание это непрерывно держано в напряжении вождя громадной страны, наложило отпечаток на его поведение и деятельность, вынудило вести жизнь кремлевского затворника.

Одна из примет нынешней политической жизни – грязные предвыборные технологии – представляется мне столь же прилипчивой и неискоренимой. Чем чаще политики призывают к чистым выборам, тем больше грязи и компромата в борьбе.

Хроническая дизентерия не проходит.

Ее симптомы мы обнаруживаем и на телеэкране. Некий странный господин, заброшенный к нам по воле рока, демонстрирует немотивированную одержимость в борьбе с политиками, о которых неделю назад и не подозревал. Своего рода нелюбовь с первого взгляда. Задача – мочить! – то ли заказчиками, то ли самими исполнителями упрощается до идиотизма. Вместо того, чтобы помочь избирателю выбрать из достойных самого достойного, ему предлагают выбирать из недостойных не самого гадкого, так что ли?

Ход рассуждений примерно таков. Ах, наш кандидат нехорош? Тогда ваш еще хуже! Выбирай! Хочешь – того, кто «украл целую немецкую кредитно–бартерную линию». Хочешь – этого, кто «поработил нефтегазовый север, а теперь намерен покорить свободолюбивый аграрный юг». Хочешь – третьего, который сам за серьезного оппонента не считается, но готов продать свою «репутацию» вместе со сторонниками.

Среди исполнителей любых заказов – Геннадий Золотухин. Человек с таким злым выражением лица, что при виде его хочется перевести детей на другую сторону улицы. Не берусь цитировать его упражнений на страницах «Вечерней Тюмени», поскольку они в большинстве за гранью приличий и в стороне от здравого смысла. Впрочем, это издание Регионального центра российской прессы, учрежденного еще в 1996 году по адресу ул. Володарского, 45, раскручивалось специально к нынешним выборам. Раскручивалось и продолжает раскручиваться на грязи и скандале. У издателей, с которыми я встречался на прошлой неделе в зале суда, весьма своеобразные представления о журналистской практике.

Когда судья или адвокат просят их привести доказательства тех или иных голословных утверждений, ответчики начинают переглядываться и переспрашивать: «Мы это напечатали?». А когда выясняется, что напечатали, то начинаются словесные кружева, в том числе и просьба обязать истцов... самих принести в суд доказательства, которых не нашлось у «Вечерней Тюмени».

Одиннадцать лет назад состоялись первые свободные посткоммунистические выборы. Сколько было надежд! И что выросло на поле свободы?

Боюсь, если так пойдет и дальше, нормальные граждане перестанут ходить на выборы. Нормальные граждане перестанут баллотироваться в депутаты, губернаторы, президенты.

Я понимаю, что иному соискателю губернаторского положения может сильно хотеться. Но почему это «хотение» должно сквозить изо всех щелей организма?

В очередной раз захотелось позавидовать американцам. Когда налицо оказался конституционный кризис, Альберт Гор вышел к телекамерам и заявил, что отказывается от борьбы. Заметим, не за губернаторское кресло в проблемной Тюмени, а за пост главы мощнейшего в мире государства. Потому, сказал Гор, что демократия дороже. Наверное, у Гора порядок с желудочно–кишечным трактом.






ЧАЦКОГО В ИЗБИРКОМ!


_26_декабря_2000_года_

Облизбирком своим решением №343 от 21 декабря признал, что заметка в «Тюменском курьере» о посещении кандидатом в губернаторы Сергеем Собяниным завода «Сантехкомплект» суть нарушение п. 3 ст. 41 Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав...» и п. 6 ст. 54 Избирательного кодекса Тюменской области. И потому на редактора газеты велено оформить протокол об административной ответственности и направить его в суд...

Нет, я не спорю. Но процитируем Александра Андреевича: «Не образумлюсь! Виноват! И слушаю – не понимаю...».

Десятый раз кряду перечитываю небольшую корреспонденцию Владимира Макарова «Тяжелое занятие – выборы». И не понимаю, что же такого нехорошего в ней заметил неизвестный гражданин Рашев В.В., чтобы немедля схватиться за шариковую ручку и отправить жалобу в избирком (вх. №921)?

Ну, посетил г-н Собянин завод «Сантехкомплект» – так имеет право. Более того, обязан. Ну, прошел по предприятию и осмотрел образцы передовой технологии производства труб в гидроизоляции. Имеет право.

Ну, встретился с двумястами тружеников в актовом зале. Ну, «ясным, простым языком рассказал о себе». (А зачем бы он туда приходил? Передовую технологию изучать?).

Дальше в кавычках выдержки из «простой и ясной речи» кандидата. Сказал, что считает себя молодым человеком и хотел бы принести пользу региону, в котором вырос. О соперниках – ни слова. Семь фраз по поводу предвыборной программы. В достаточно общих выражениях – всего только одну цифру процитировал наш корреспондент. О том, что бюджет города надо бы увеличить в три раза. Подумаешь, бином Ньютона – да Галина Кулаченко с Александром Кореляковым по этому поводу в нашей же газете тысячи слов сказали. И с подробными выкладками! И обошлось.

Избирком считает – агитация и пропаганда. «Тюменский курьер» и его редактор считают – информация.

Смею думать, что, являясь в прошлом заведующим отделом пропаганды в областной партийной газете, могу отличить пропаганду от информации. Пытаюсь обсудить с высшим в области арбитром этот вопрос и получаю совет: а вы пишите только о том, что такая встреча состоялась.

Нормально! А с читателем, который мне будет смеяться в лицо, станет объясняться избирком?

Избирком объясняет: вот если бы вы на той же странице написали, как другой кандидат встречается с другим коллективом, а третий – с третьим и т.д... А то ведь жалуются...

Тогда разрешите рацпредложение – пусть избирком создает пресс-центр и сам рассылает по средствам массовой информации свои заготовки – кто и с кем встречался. И сам, естественно, отвечает, если что не так. А радостный читатель сможет терпеливо изучать это отшлифованное законами и избирательным кодексом творчество (как говорится в журналистских легендах: столб – это хорошо отредактированная сосна!) и определять различия между кандидатами исключительно по фотографиям.

Мне говорят: должны быть равные возможности.

Извините, равных возможностей не бывает даже у однояйцевых близнецов. Как уравнять милейшего Чертищева и небезызвестного Александра Черепанова, в газете которого потомки жертв политических репрессий называются «недорепрессированными»? Как сопоставить двух тезок, двух Сергеев – Атрошенко и Корепанова? Как быть, если Собянину и Рокецкому в сумме ровно сто лет, но и они поделились не поровну – одному только 42, а другому все 58?

Как быть, наконец, с собственными взглядами журналистов и со статьей 29 Конституции РФ, согласно которой каждому гарантируется свобода мысли и слова, гарантируется и свобода массовой информации, а цензура запрещается? Разве вышеупомянутое решение избиркома №343 – не цензура?

И еще раз – о равных возможностях. Почему о них вспоминают только тогда, когда речь идет о нормальных текстах? А вот г-н Золотухин вешает на одного из кандидатов всех собак, но никто из соперников почему-то не протестует. Никто не бросается с жалобой в избирком – почему де Золотухин обошел нас своим пристальным вниманием?

Почему так, уважаемые и лично мне симпатичные Валерий Серков и Александр Жихарев? Дайте ответ.




АХ, ЧТО МЫ НАТВОРИЛИ…


«Демократия – это политическая система, где люди избирают себе вождя, который затем говорит: заткнитесь и слушайте меня!». М. Вебер.

    (Эпиграф к книге Собянина «Демократия, ограниченная фальсификациями»)

_20_января_2001_года_

Уходит, уходит, уходит, проваливается в прошлое, во вчера и в позавчера все, что только что составляло смысл жизни, за что кто-то был готов платить конвертами, плотно набитыми зелененькими, а кто-то упрямо рисковал карьерой, поскольку вопреки всему верил в возможность невозможного.

Но невозможное стало возможным, и есть время подумать о том, что все-таки произошло. Что мы сделали. На самом деле.

Рискну предположить, что не все готовы согласиться со мной и одобрить то, что произошло на нынешних выборах.

А произошло вот что. Впервые за последние сто лет на территории, которая ныне называется Тюменской областью, произошла нормальная демократическая смена власти.

Просто выборы. И просто смена караула, с которой, скрепя сердце, должна согласиться, уже соглашается противоположная сторона.

Какая же это демократия?! – возопит гражданин и начнет швыряться кассетами с «порочащей» ту или иную сторону видеопленкой, пачками газет, где один из кандидатов воровски курит в кулак, а другой, пардон, как бы это поаккуратнее сказать, да! приводит в порядок свое лицо...

Такая демократия, какие мы с вами демократы. Мы только учимся. И первый урок, первые выборы, где друг другу противостояли не политик и гражданин со странной биографией, а два равноценных политика, пусть с разными взглядами на прошлое и будущее, но люди цивилизованные и не хватающиеся за пистолет в качестве последнего аргумента.

Первый опыт. Первые издержки. И вот уже председатель избиркома говорит о необходимости скорректировать закон о выборах. Он отмечает недостатки кампании, где целью становились не аргументы, а стремление подвести соперника к снятию с дистанции. И он снова и снова подчеркивает, что выборы – это, прежде всего, соревнование программ кандидатов и работа на избирателей, а не состязание мастеров «черного пиара».

Мне вспоминается и моя небольшая дискуссия с председателем Центризбиркома Александром Вешняковым о том, что по нынешним законам и кодексам главное лицо выборов – сам гражданин избиратель – по сути лишен права участвовать в дискуссии, в агитации. Центризбирком изначально считает его жуликом, готовым продаться одному из кандидатов за бутылку водки или пачку старых макарон. Ему «от берега» отказывают в гражданственности, в ответственности за судьбы государства и родной территории. Ему велено молчать и, как иронизирует председатель ЦИКа, дозволяется обсуждать достоинства кандидатов только у себя на кухне в обществе жены, соседа и жены соседа. Демократия...

Впрочем, наши претензии к выборам, наше стремление их улучшить – это тоже шаги демократии. Трудные шаги. Но только в рабство легко попасть, а выходить из него всегда трудно. Тем ценнее еще непонятый нами опыт уроков 2001 года. Положительный, я считаю, опыт.

Р.S. Книжка, иронический эпиграф к которой приведен в самом начале колонки, не имеет отношения к тюменскому губернатору. Ее написал А.А. Собянин, член команды академика Сахарова на выборах 1989 года и член ЦИК в 1993 году от «Выбора России».




ТАЙНЫ МАДРИДСКОГО ДВОРА


_11_апреля_2002_года_

Чтение бумаг, коими должны руководствоваться избирательные комиссии, обеспечивающие свободное, равное, тайное и прочее волеизъявление народа, приводит меня в состояние, в котором перманентно пребывал герой детских книжек – ослик Иа-Иа. Он то и дело вопрошал в пространство: «Почему или по какой причине? И какой из этого следует вывод?».

Например, мой любимый вопрос: почему материал, агитирующий против одного из кандидатов, должен оплачивать кто-то из его соперников? (Избирательный кодекс Тюменской области, ст. 57 п. 6.1). И как это согласуется со свободой печати и другими демократическими принципами новой России? На всех уровнях власти я задавал этот вопрос, но не получил ответа.

Особенно трудно понять резкие телодвижения избирательных комиссий, когда за пару-тройку дней до выборов внезапно отстраняется от участия в кампании один из соперников: кто-то успевает настучать, что кандидат–имярек утаил от широкой общественности 1 (один) ржавый «запорожец» и 1/16 (одну шестнадцатую) долю собственности деревенского дома в селе Пупкино.

«Полный отпад». Никто не спрашивает (кроме меня, видимо) и, естественно, никто не спешит объяснить: а какой, собственно, смысл в сведениях об имуществе – квартирах, земельных участках и автомобилях, которые обязан предъявить кандидат? Помните, как был снят с дорожки Александр Руцкой, курский губернатор? «Утаил» то ли комнату, то ли целых пол-квартиры. Не понимаю: зачем таил? По избирательному законодательству имущественного ценза не предусмотрено. Заявляй хоть сто квартир во всех 89 субъектах Федерации, хоть ни одной. Разницы нет. Причин скрывать тоже не может быть. Проверка памяти? Но почему за это снимают? Или нарочно оставляют зацепки, по которым можно отстранить? Примем, как подсказывает практика, делается это в условиях жесточайшего цейтнота, когда времени не остается, чтобы опровергнуть очередной «стук».

Еще одно правило, которое представляется странным. За несоблюдение его Нина Нежиборская, руководитель ассоциации «Особый ребенок» и помощник депутата Госдумы Вадима Бондаря, только что лишена права участвовать в выборах в Тюменскую городскую Думу. Мол, «государственный чиновник (помощник депутата!) и должна бы уйти в отпуск». Между тем, статья 48 Избирательного кодекса имеет в виду совсем не это. Она лишь утверждает, что кандидат «не вправе использовать преимущества своего должностного положения».

Что понимается под «использованием преимуществ»? Этих пунктов шесть: привлечение подчиненных, использование помещений государственных или муниципальных органов, телефонов и другой оргтехники, принадлежащей им же, использование транспорта, находящегося в том числе и в муниципальной собственности (городских автобусов, что ли? – Р.Г.), доступ к СМИ...

Нина Нежиборская – не губернатор, не мэр и не начальник ГУВД. Ее возможности «использовать преимущества своего должностного положения» отсутствуют. Как и возможности сотрудника пожарного пресс-центра Глазова. Разве что Александр Глазов мог бы в промежутках между агитационной работой проверять наличие огнетушителей в избирательном округе и тем самым склонять руководителей фирм голосовать за него... Иными словами, закон требует от избиркома доказывать использование вероятных преимуществ. И ничего более.

В лабиринте нечетко прописанных и смутно понимаемых разделов закона и сами члены городского избиркома позабыли – кого, за что и в какие сроки они могут отстранять. Теперь приходится включать задний ход.

«Ну и какой из этого следует вывод?» – спросил бы нас игрушечный ослик Иа-Иа.




ЧТО ТАМ, НА ГОРИЗОНТЕ? ВЫБОРЫ!


_1_августа_2002_года_

Прибывшие из Москвы лидеры генерального совета новой партии «Единая Россия» произвели на тюменских журналистов, как мне показалось, довольно скромное впечатление.

Хотя сами лидеры старались, чтобы было наоборот. Давали понять, что вот–вот в их партию вступит сам президент. Говорили о постоянной конфронтации с правительством. Рассказывали, что в неких деревнях происходит повальное вступление в «Единую Россию» и даже женщины вступают. Верилось, скажу откровенно, с трудом: с чего бы это вдруг вчерашние колхозники начали строиться в шеренги и ряды и записываться в «Единую Россию», о которой пока что ничего неизвестно?

Вот и собравшиеся журналисты тюменского юга откровенно любопытствовали: что за партия такая? Что на знамени ее – кроме массово тиражируемого партийными организациями XXI века определения «Центристская»? Есть ли, к примеру, программа?

На что председатель генсовета (генеральный председатель?) Александр Беспалов ответствовал, что пусть другие партии пишут толстые программы, заимствуя их друг у друга. «Единая Россия» – партия конкретных дел. По делам ее и узнаете ее. Единственное, что твердо обещали гости, – на выборах 2003 года партия получит в Госдуме большинство. Таким образом, она рассчитывает выдвигать из своей среды председателя правительства и кандидата в президенты.

Перспективы, конечно, радужные, но отчего-то они энтузиазма не вызвали. Возможно, потому, что наш брат хорошо еще помнит «партию всего народа». Потом единовременную переориентацию оставшихся без руководства и без народа партийцев на другие организации с непременным «демократическая...». Потом очередная партия «всея Руси» – «Наш дом – Газпром» (так, кажется?). Потом массовая примерка медвежьей шкуры...

Затрудняясь или не желая отвечать на конкретные вопросы, председатель стал растолковывать одному из присутствующих сущность закона о партиях, как бы барьера, который не должен допустить к рычагам управления государством, то есть к выборам, разные случайные организации. Между тем, судя по свежим данным, новый закон-барьер вполне напоминает старое решето. Сквозь него и в полном соответствии с ним успели зарегистрироваться уже (на 23 июля) 23 партии. Почти что по одной на каждого известного политика – от Михаила Горбачева до Иосифа Кобзона. До выборов в Госдуму еще целых 16 месяцев. Так что избирательный список 1999 года, в котором было представлено 26 партий и движений, вполне будет перекрыт. И на законных основаниях.

Лидер партии – не самый известный политик в стране. Не Шойгу, не Шаймиев, не Черномырдин. Временами он вызывал острое сочувствие и желание оказать поддержку, как товарищу, плавающему у классной доски.

Например, когда он рассуждал, что президент у нас – центрист, а правительство – правое. И потому «Единая Россия» поддерживает президента и борется с правительством. (А ты сидишь и думаешь: правительство сформировал сам президент, из чего вытекает, что либо президент – правый, либо правительство – центристское, и, борясь с правительством, не борется ли «президентская партия» и с президентом? Мой ворчливый сосед, с которым я поделился сомнениями, сказал: «нанайская борьба!»).

Или когда лидер убеждал, что чем больше народа придет на выборы, тем более качественным окажется состав Государственной Думы. А куда, например, качнется маятник выборов, если к избирательным урнам придут бомжи-маргиналы, обиженные налогами мелкие торговцы, безработная и обозленная молодежь? Думаю, что в урне может оказаться тот самый «реприманд неожиданный».

И не факт, что записавшиеся в «Единую Россию» всей деревней отдадут ей свои голоса на выборах–2003. Да и «новые активисты», встречавшиеся с головкой партии как раз перед пресс-конференцией, тоже. Тем более, что лица многих из них нам давно знакомы по участию в других партиях.

Ну и самое сногсшибательное утверждение, что каждый чиновник должен обязательно иметь партийный билет («покрашен», по словам Александра Беспалова). Представим себе, что поддержкой бизнеса занимается член КПРФ, тарифами за пользование лифтом – человек из СПС, а Минпечати возглавляет соратник Геннадия Райкова...

Члены генерального совета «Единой России» продолжают свое рекламное путешествие по стране. Выборы на горизонте.




«НЕРУКОПОДАВАЕМЫЕ»





У СИЛЬНОГО – ВСЕГДА?


_16_июня_1994_года_

Одна из особенностей нашего общества, одна из ярких черт российского менталитета, который в своих крайних проявлениях может быть просто бунтарским, – это признание очевидного превосходства за сильным. Даже дети заучивают, читая классиков:

У сильного всегда бессильный виноват... Сила ломит и соломушку... Сила есть – ума не надо... Плетью обуха не перешибешь...

А теперь история, непосредственно касающаяся только двух человек. Хотя, по-моему, она имеет отношение ко всей стране.

Недавно в коридоре одного из судебных зданий мне довелось наблюдать горестную сценку. Видимо, после разговора с судьей вышли из кабинета противоборствующие стороны. Шли рядом, но явная черта между ними пролегала. Один был улыбчив, другой – чернее тучи. И улыбающийся бросил мрачному: «Ну, понял теперь, как ... против ветра?». Он употребил довольно распространенный глагол, который я все же повторять не хочу.

Может, у него все документы были собраны лучше, чем у того, мрачного. Может, он и вовсе был кругом прав. Не в том дело, и не это меня остановило. Нет.

А то, что этот чиновник средней руки полагал себя ни больше, ни меньше, а ветром! Он полагал, что в силу должности своей стал вровень с силами природы.

Стало быть, не смей – против ветра. Стало быть, и дальше гнись перед сильным (а теперь и перед богатым?). Как стараются не дать нам всем снять с шей рабское ярмо. Не дать усомниться в правоте того, кто сидит выше. Не стало разного рода комитетов – от центрального до районных, а традицию блюдут. Как же – носители ветра. Громовержцы. Хотя если разобраться, то и в этом случае, который мне стал знаком в деталях, новый начальник, придя в контору, отменил решения начальника прежнего, которые были подписаны и проголосованы и согласно им дело-то было сделано. Но ему захотелось – по другому. Он же – ветер!

Захотелось – и повернул. Захотел и не выдал подписанные документы с государственными печатями. Захотел и отнял то, что принадлежало другому. Возможно, для себя. Возможно, для дела. Возможно, для того, чтобы выгодно передать кому-то еще более сильному, так сказать, ветру первого ранга. Более того, убедил и другого чиновника, рангом повыше, что так надо, и тот согласился. Пети, человек–пушинка, в другую сторону. Никто твоего желания не спрашивает. Никто твоей волей не интересуется. Дали – отняли. Будешь хорошо себя вести, дадут какой-нибудь кусочек. И человек пошел сдаваться. Признавать поражение. Соглашаться с несуществующей виной. И опять – раб.

Но начальнику мало было – выиграть. Ему надо было раздавить и унизить. Ему надо было, чтобы не только он сам считал себя ветром, но и другие тоже. Только разве он ветер? Так, застоявшийся воздух в кишечнике. Застоявшийся с очень давних времен.




ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ


_15_февраля_1996_года_

Все чаще мы слышим лихие истории о «приобретении высшего образования». Взято мною в кавычки, поскольку речь идет не о тех, кто грызет гранит науки, кто «без отрыва от производства» даже пытается осмыслить мир в чеканных формулировках и четких формулах, в чьей душе сам бог возбудит жар к искусствам творческим, высоким и прекрасным... Речь о тех, кто как бы небрежно подходит к прилавку и лениво цедит сквозь зубы: «Заверните!».

Представьте себе, заворачивают! Кому обычный синенький диплом. Кому «корочки» кандидата наук.

Конечно, можно бы радоваться – такая тяга к знаниям! Такой всплеск интеллектуализма! Такой прорыв из тьмы невежества к свету науки!

Можно бы радоваться, когда бы оно так и было. Но весь вопрос лишь в одном – сколько? Существует, говорят, даже такса на диссертацию, на автореферат, на благожелательный отзыв. А одна известная редакции мамаша загодя покупает своему недорослю свидетельство «за среднюю школу» и сохраняет за не посещающим занятия шанс продолжить образование...

Еще Борис Годунов, по свидетельству Пушкина, понимал, что «наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни». А что сокращает диплом, приобретенный за рубли, марки, тугрики и фунты стерлингов?

Если речь о враче – то жизнь пациента. Если о строителе – то устойчивость сооружения. А если о летчике, учителе, журналисте, инженере транспорта?

А если люди поучиться не успели? Ведь высшие партшколы и академии общественных наук, по окончании которых неизбежно светили кому диплом о высшем образовании, кому кандидатская степень, приказали долго жить. Каждый теперь должен пробиваться в одиночку. Вот и покупают.

А наука? Не спешите жалеть науку. Наука тут ни при чем. Науке ни тепло, ни холодно. У науки не убудет. Эти дипломы светят совсем в других кругах и имеют совсем другую ценность. Мне даже кажется, что их обладатели хвалятся уже не красными пиджаками, а своими дипломами друг перед другом, как мужики на ярмарке коровами, или помещики – борзыми, или «новые русские» – мерседесами» и «линкольнами».

Впрочем, я, кажется, не вполне прав. Наука-таки может пострадать. Не исключено, что в силу элементарной брезгливости действительно толковые люди станут сторониться этой ярмарки тщеславия.

На днях мне рассказали об одной научной конференции, где было необходимо цитировать некие канонические тексты. И обнаружилось столь большое количество особ, элементарно не владеющих навыками устной речи, что можно усомниться в пройденном человечеством пути от языка жестов к нормальному языку.

А давайте вглядимся в портрет бывшего городского головы и мецената Андрея Ивановича Текутьева. Купец-воротила. Он же – попечитель учебных заведений. Он же – создатель библиотеки имени Пушкина и строитель городского театра. По-настоящему, а не по-современному крутой. Человек практического склада и высокого мнения о себе. Он-то знал себе цену и без покупной лепнины.

Между прочим, в те времена была хорошая традиция отмечать заслуги человека перед университетом званием, например, почетного доктора. Впрочем, в те дикие времена и университетские профессора были весьма ревнивы и вряд ли согласились бы продать парвеню пропуск в свой круг. К купцам тогда принято было обращаться – ваше степенство! А сейчас как? Ваше остепенство?

Впрочем, как сильно все меняется на нашей земле, которая подарила миру слово «интеллигенция».

В советские времена его, случалось, ехидно заменяли словом «образованция». Был резон. Теперь, вероятно, пришла пора нового термина. Ну, скажем, «дипломция». Большой, полагаю, будет спрос.




ЛЕНТА МЕБИУСА


_17_февраля_1996_года_

В кинотеатре в первом ряду сидел маленький мальчик и в самых волнующих местах вскрикивал: «Ай, едрит твою!».

(Из «Мещерских рассказов» К. Паустовского)

Поздним вечером я возвращайся с работы. Шел мимо драматического театра. Видимо, антракт – люди толпятся у входа. Несколько молодых людей, скорее, юношей стоят чуть поодаль. Курят.

Они тоже из числа зрителей. Вдруг один из них, не обращаясь ни к кому конкретно, а просто от полноты чувств, прокричал на всю улицу: «Сука!».

Вот так. Просто, без затей. И все, пятеро их было или шестеро, вошли в театр. На встречу с искусством.

Я остановился в некоторой растерянности. Не то, чтобы меня так уж сильно поразило услышанное мною. Работа в литейном цехе Челябинского тракторного завода 35 лет тому назад меня вполне в этом плане образовала.

Остановило меня сочетание несочетаемого. Уличный вопль и театральный вечер, который предполагает возвышенное состояние души. Зачем туда был приглашен или приведен сей юный тюменец?

Представьте себе: он сядет на свое место в зале и снова станет одним из нас. Станет изображать переживание, аплодировать, а может быть, даже выйдет с букетом и проговорит актеру проникновенные слова...

Немного не то. Как портянка в салате.

...В одном из первых в этом году номеров газеты мы рассказывали о дикой истории в студенческом общежитии. Студент пятого курса кухонным ножом ударил, едва не убил, девочку–первокурсницу.

Потом мне сообщили, что преподаватели факультета, который едва не закончил этот полуубийца, очень раздосадованы. Вы думаете, тем что случилось?

Нет. Тем, что об этом было напечатано в газете.

Позднее позвонил отец студента. Грозил подать в суд. И еще сказал: мой сын так любил ее!

Что-то с нами происходит. Только как понять: куда мы идем? От культуры к дикости? Или все-таки – от дикости к культуре?

Кто из них в начале цепочки, а кто в конце? Юноша, матерящийся у театрального подъезда, или взрослый человек, готовый оправдать удары ножом, если они сделаны «во имя любви»?

Наш век, двадцатый век, заканчивается. Остаются позади все его ужасы, вся кровь, земля, покрытая тюрьмами и лагерями, бесконечные войны. Но, может быть, я все-таки не прав? Может быть, не надо сооружать логическую конструкцию типа «мальчик пришел в театр и матерится»? Надо построить другую: «пусть он матерится, но он пришел в театр...». Я в затруднении. Где начало того конца, которым оканчивается начало? У полоски Мебиуса – одна сторона, хотя ты отчетливо видишь, что их две. Черное и белое, белое и черное, чернобелое и белочерное...

Остается ждать приход нового века. Остается ждать утра. Остается надеяться. Наивно все это. Очень наивно. А без этого как?




БУДУ ВЕЧНО ПЬЯНЫЙ В ДЫМ?


_4_декабря_1997_года_

Да-да, был когда-то и такой рефрен в знаменитой песне «Не расстанусь с комсомолом». Про комсомол сейчас мало кто вспоминает, зато про «пьяный в дым» – повсеместно. Даже политики, даже государственные мужи всех и всяческих рангов (от президента и дальше вниз) не упустят возможности подбодрить пьющую публику. И при этом отвратительному, с моей точки зрения, действу придается привлекательный и благородный оттенок патриотизма. От государственного патриотизма до патриотизма на уровне местного водочного завода.

Конечно, некоторая борьба с водкой еще ведется. Но главным образом, с водкой чужой. Заграничной. Закордонной. Забугорной. Заречной. Та, «другая водка, естественно, травит наше население, в ней изобилие сивушных масел. Она выделывается из технических видов спирта. Бяка и гадость. Не пейте, люди добрые!

Другое дело, водочка, которую разливают на милом сердцу заводишке, стоящем на соседней улице в нашем областном центре. Она и мягка, и сладка, и потенцию, как пишут без стыда на этикетке, увеличивает.

А самое главное – эта водка приносит в местную казну деньги. Те самые деньги, без которых не могут существовать ни здравоохранение, ни образование, ни, тем более, культура.

Силлогизм, следовательно, вырисовывается такой: хочешь, чтобы жила страна родная, покупай и пей. Не будешь пить – пропадет Россия.

И куда же девались все патриотически настроенные граждане, которые буквально вчера рвали в клочья темные силы, усердно спаивавшие Россию? Помните, как они камня на камне не оставляли от масонского заговора, заливавшего алкоголем разум нашей бедной и доверчивой Отчизны? Теперь и они больше думают об акцизах?

Что-то поменялось в датском королевстве. Да и не только в нем. Если сперва пить все-таки стеснялись, если, будучи замечен в водочной очереди, человек в очках и шляпе стыдливо опускал глаза, то ныне – мы на пути формирования новой культуры. Настоянной на водке. Помните, празднование 50-летия Победы? Приглашенным ветеранам как самый дорогой подарок вручалась стеклянная фляжка.

Конечно–конечно, не пустая. А с водкой, трогательно названной «Русская». (А может лучше было бы назвать ее, как побежденного врага, – «Немецкая»?). Но какой-то смысл в подарке можно найти, ассоциировать его с фронтовыми ста граммами. Но дальше – дальше стало хорошим тоном вручать спиртное. Правда, некоторую неловкость дарители все-таки испытывают. И потому не суют приглашенным в руки банальную поллитровку. А выбирают сувенирную посуду. Какой-нибудь заковыристый псевдохрустальный жбан, почему-то напоминающий по форме центральный купол храма Христа-Спасителя.

Мэрия проводила прием журналистов. Каждый получал подарок. Жбан с водкой.

Одна телекомпания, в свое время немало часов эфира употребившая на разоблачение пакостей зеленого змия, на юбилее раздавала гостям пакеты. В пакетах – те же жбаны с той же водкой. А чтобы гости не подумали о хозяевах плохо, на каждом жбане душевное название – «Родная».

Да, мы распропагандируем нашу «Родную» водку, мы соберем денег на здравоохранение (!), на образование и даже на культуру хватит. Но для кого?

На днях газета «Известия» привела данные, согласно которым 17 процентов новорожденных детей должны быть отнесены к умственно отсталым. Видимо, это на них рассчитана пропаганда «родных», «двоюродных» и прочих «социально и душевно близких» напитков.

Чтоб сказанное мною не выглядело ханжеством, замечу: в «Тюменском курьере» за появление на работе в нетрезвом состоянии принято увольнять. Вы знаете, это наказание применяется крайне редко. Не дают повода.




МАЛЬЧИКИ И ШКОЛА


_10_февраля_1998_года_

В некоторых странах приняты законы о защите чести и достоинства детей.

Мальчик отказывается ходить на уроки физкультуры. Сбивчивые объяснения мальчика не находят отзвука в родительских душах. Подумаешь, «физкультурница» наградила мальчишку подзатыльником, когда он не слишком ревностно выполнял какое-то упражнение! Пустяк! Подзатыльник не относится к членовредительству.

Мальчик не хочет ходить на уроки физкультуры. Ему не нравятся подзатыльники и раздающий их учитель. А ему советуют закалять характер: мол, мало ли подзатыльников получит он от судьбы?

Боюсь, что читатель скорее примет точку зрения практичных и рациональных родителей.

Давно это было. Но я до сих пор помню злобные школьные дразнилки, помню, как травили заик, как смеялись над слабыми... И, вспоминая это, я почему-то чувствую раздвоенность в душе. С одной стороны, у нас великая страна, она создала прекрасный трогательный язык и чувствительную литературу (тут и «над вымыслом слезами обольюсь», и мир, не стоящий «слезинки ребенка»). С другой, – и это было совсем недавно – закон, позволяющий двенадцатилетних детей приговаривать к высшей мере наказания. (Почему-то не могу забыть строчку из письма маленького сына Генриха Ягоды, его отправили в лагерь после расстрела отца: «Бабушка, я еще не умер...»).

Вы думаете, что все это в прошлом? Но как же быть с нашей Думой, которая только что приняла закон, запрещающий иностранным гражданам усыновлять российских детей–инвалидов? Думцы говорят о благих побуждениях, о генофонде России, о коварных иноземцах, которые будто бы покупают детей «на запчасти». Однако доподлинно известно только одно – в России детей–инвалидов не усыновляют. Наоборот, их оставляют в родильных домах, их, нежеланных, выбрасывают в мусоропровод и на помойку... А закон лишает их даже надежды на счастье, на крохотный шанс. Пусть один на миллион, но все же шанс...

Кто-то из великих говорил, что о стране можно судить по тому, как в ней относятся к женщине. Мы – не великие, но мы – отцы и матери, дедушки и бабушки, давайте судить по отношению к детям.

Ребенок в нашей стране бесправен. Для родителей он – собственность. Для школы – составляющая педагогического эксперимента, предмет, на котором можно сорвать зло, недовольство президентом, «не выдающим зарплату». А если я скажу, что ребенку обидно, когда его дернут за ухо, вы засмеетесь – телячьи нежности!

Не знаю, не знаю... Ребенок – тот же человек, только еще маленький и слабый. Он вырастет. А потом сам станет рвать ухи – так научили.

Недавно мы рассказывали о том, как в школе подрались учитель и ученик. Мы рассчитывали, что читатели завалят нас письмами. Мы были готовы к любой точке зрения: в защиту ученика, в осуждение ученика. Мы только не знали, какая точка зрения возобладает. А читатель отмолчался. Он не увидел ничего, что могло бы его затронуть... Так, обыкновенная история.

Вчера московское радио возвратилось к истории полковника Савельева, погибшего при освобождении шведского дипломата. Корреспондент радио и сотрудник центра общественных связей ФСБ обсуждали публикацию газеты «Московский комсомолец». «Когда я выключил магнитофон, – рассказывал корреспондент, – сотрудник ЦОС высказался в адрес газеты, используя неформальную лексику. И я с ним согласился...».

Вот как. Офицер позволяет себе обматерить не понравившуюся заметку. Журналист с ним соглашается и говорит об этом «на всю Россию». В следующий раз, вероятно, магнитофон уже не будут выключать.

Оба – офицер и корреспондент – тоже были когда-то мальчиками в школе.




ТОНКАЯ ШКУРКА ЦИВИЛИЗАЦИИ


_26_ноября_1998_года_

Рассказывают: английского джентльмена выбросило на необитаемый остров. Представьте себе – он брился ежедневно!

Невероятная история

Всю эту неделю я отработал судебным репортером. Полный день отсиживал в зале суда, где федеральный судья Николай Николаевич Кокорин начинал смену с неизменного «доброе утро».

Естественно, что и мои мысли неизменно крутятся вокруг того, что я слышу от судей, подсудимых, адвокатов. В связи с этим меня мучает вопрос, который хотел бы задать и вам: куда же подевался «строитель коммунизма», апологет морального кодекса, носитель лучших гуманных качеств? Где же он – представитель самой читающей страны в мире, носитель передовой морали, созидатель светлого будущего? Неужели вот эти еще очень молодые люди (чуть не сказал по «Кавказской пленнице» – студенты, комсомольцы, спортсмены) – и есть итоговая продукция того общества, которым мы только что гордились? Что же выходит? Едва был снят пресс государственных ограничений, как из-под тоненькой шкурки цивилизации вылезло вот это самое мурло. А может быть, это мурло там сидело всегда, и мы только заклеивали его глянцевыми социалистическими этикетками?

Во время перерыва в заседании я поделился своими сомнениями с адвокатами. Адвокаты, люди, профессионально «входящие в положение», уверяли меня, что любой гражданин в принципе способен...

Способен на что? Срывать шапки на улице? Грабить детей? Продавать школьникам наркотики? Убивать? Цивилизованный человек – не способен. Просто человек – не способен. Социалистическая шкурка оказалась или слишком тоненькой, или просто иллюзией, а?

Никого не хочу обидеть. Адвокатов, в том числе. Но человек часто измеряет других собственным аршином.

На процессе, о котором я рассказываю, один из обвиняемых заплакал над судьбой своих подопечных по спорту. Сказал: смотрите, как их искалечило государство. Послало в Чечню, и они там стали убийцами.

Но сам он? В Чечне не был, он стал убийцей дома. Те двое уже давно находились под его опекой и продолжали убивать. Государство далеко, а он, наставник, был рядом и не пытался их остановить. Напротив, похоже, он пытался использовать их чеченский синдром в своих целях. И сам – стрелял первым...

Значит, главное происходит не в мире, что вокруг нас, а в нас самих. Это в нас сидит тот, другой, и никто не знает, когда он выйдет наружу. Можно, наверное, вызвать его. А можно погасить, растворить...

Недавно «Литературная газета», интеллигентнейшее издание, напечатала беседу с автором детективов, который публикуется под псевдонимом «Монах». С каким торжеством говорит он о своих тиражах, с каким превосходством упоминает о своем прошлом, которое дает ему почву «для творчества». Я читал эти труды. Да, «знание вопроса» там присутствует. Только не надо называть это литературой.

Нет, я не против детективных романов, я сам их люблю. Только не ту разноцветную чернуху, авторы которой рассыпают по страницам трупы так же легко, как и бойцы «ялуторовской команды».

Когда-то русская литература по праву считалась самой гуманной в мире. Вслед за Пушкиным, гордившимся, что чувства добрые я лирой пробуждал». Сегодняшней литературе, мне кажется, гордиться нечем. Или почти нечем...

Уходит век. Уходит слава нашей страны. Уходит прежний цивилизованный образ. Какое лицо мы увидим в зеркале утром 1 января 2001 года?

Р.S. Выхожу из суда, сажусь в машину. Водитель Денис закрывает книжку. – Что читаешь? – Льва Толстого...




НЕРУКОПОДАВАЕМЫЕ


В конце мы будем помнить не слова наших врагов, но молчание наших друзей.

    Мартин Лютер Кинг

_25_марта_2000_года_

Не очень ловкое словечко – нерукоподаваемые. Но, к сожалению, все синонимы к нему находятся почти что на грани приличия. Впрочем, все равно не я придумал это слово, а Людмила Нарусова, вдова Анатолия Собчака.

В недавнем интервью газете «Известия она сказала, что «исстари человек, оклеветавший другого, предавший, становился нерукоподаваемым для русского интеллигента. Элита не принимала таких. Ибо интеллигентность – это нравственная категория, а не принадлежность к какой-то профессии и не образовательный ценз. И наблюдать, как теперешняя интеллигенция рукоплещет нерукоподаваемым, больно».

Последнее десятилетие освободило нас, но многое освободило и в нас. Теперь стали говорить и писать открыто то, что раньше шептали за углом либо писали в доносах в парткомы. Стало возможным делать то, чего, даже по советской морали, стеснялись. Да, та мораль была в чем-то и фальшивой, но одновременно и сдерживающей.

Теперь тайное стало явным. Но обнаружился в обществе дефицит мужества. Один может сказать даже с трибуны любую гадость, а другим – неудобно. Настолько неудобно, что они стесняются назвать низость низостью. Стесняются показать свое отношение к ней. И суетливо, а чаще просто не задумываясь, пожимают руку человеку, поступившему так, как сами они поступить возможным не считают.

Не графья, понятно. Все мы не графья. Но могу признаться, наберется к началу седьмого десятка моей жизни человек пять или десять, которым я не подаю руки. Не считаю возможным.

На эту тему я не так давно беседовал с двумя серьезными коллегами. Спросил прямо: вы-то отчего готовы пожать руку господину такому-то? Вы его уважаете? Для вас честь – общаться с ним?

Отнюдь. А вот насчет руки, говорят: знаешь, как-то не принято отталкивать протянутую ладонь. Да и вообще, проще не обострять, не придавать значения...

Я, конечно, понимаю коллег. Обострять хлопотно. Объяснить самому себе столь решительный шаг трудно. Не убудет же...

Понимаю, но не соглашаюсь. Жизнь коротка. И каждый вправе себе сказать, что за прожитые годы он имел и друзей, и врагов. Достойных друзей. И врагов, которые не заслуживают рукопожатия. Я доволен, что у меня сегодня есть те и другие.

Вот если бы в наше общество вернулось старое интеллигентское правило. Чтобы каждый мог знать: совершив низость, он рискует оказаться нерукоподаваемым. Когда-то из-за этого стрелялись. Сегодня это может оказаться просто неприятным.

И то – хлеб.




УКАЗ О ВОЛЬНОСТИ ДВОРЯНСКОЙ


_25_июля_2000_года_

Сквозь книжные курганы доносится до нас голос госпожи Простаковой, которая на всякое «должен» ответствовала: «А указ о вольности дворянской на что нам даден?»

Дворяне ныне – редкость. Служилую нишу занял чиновник. Занял сплошь, капитально, солидно.

Однако практика показывает, что при такой сплошной занятости со службой не все в норме. Хотя я часто и от души браню прежние советско–партийные времена, но должен сказать, что тогда, при всем махровом бюрократизме, с исполнением было куда лучше. Уж ежели что в «Правде» напечатано, ежели сверху спущен очередной руководящий циркуляр, то можно смело идти и требовать. Трепетал «партейный» чиновник перед центральным органом. А негромкий телефонный голос «из ЦеКа!» мог даже свернуть гору или вызвать цунами средних размеров. Или, что не в пример конкретнее, в одночасье приводил к сносу, скажем, Ипатьевского дома в тогдашнем Свердловске или возбуждал строительство циклопического канала для переброски сибирских рек в ныне независимые государства Центральной Азии.

Выли времена. Прошли былинные. Десять лет демократической вольницы породили и воспитали касту столоначальников, которая никого и ничего не боится. Сколь угодно сотрясай воздух – хоть устно, хоть письменно – губернатор, мэр или хоть бы сам президент, если чиновник чего не хочет, того не будет никогда.

Конечно, в первом круге ответственных лиц – заместителей там или помощников – еще подобие исполнительности присутствует. И у председателей комитетов и начальников управлений можно правду найти. А вот дальше, в полумраке ползучих отношений круговой поруки, в кланах и чиновничьих тейпах (если по-чеченски выражаться), в недосягаемости инструкций и параграфов, – вот вольность дворянская, простите, чиновная!

Граждане стараются попасть на прием лично к мэру, а то и к губернатору. Не понимают, что все решает «старомозгий Плюшкин с перышком перержавленным», как писал поэт, мечтавший волком выгрызть бюрократизм. Иначе – тихий маленький чиновник, неведомый широкой общественности, но всесильный.

Обращали внимание, сколь часто грозятся наши первые лица, что они де круто возьмутся за неисполнительных чиновников и полетят клочки по закоулочкам. Часто грозятся, да клочков отчего-то не видно.

Не страшен чиновнику мэров норов. Не знаю отчего, но знаю – не страшен. Может, потому, что чиновник знает: мэр один, а их, чиновников, много. И готов тот отчаянный чиновник выйти на площадь и навроде Зои Космодемьянской завопить при народе: «Нас миллионы, всех не перевешаешь!» А впрочем, имея в виду указ о вольности дворянской, сидит господин чиновник на аппаратном совещании, слушает гневную речь в свой адрес и думает: «Да имел я вас в виду!».

Совсем недавно мне пришлось наблюдать, как грозный начальник трижды отдавал одно и то же распоряжение временно исполняющей обязанности. И.о. нимало не спорила с руководителем, отчего он проникался уверенностью, что в его команде имеет место принцип «сказано – сделано». И мог думать о себе исключительно возвышенно и с почтением.

Однако быстро выяснилось, что, несмотря на тройное заклинание, никто не спешил и не собирался выполнять указание одного из отцов города. Не оспаривал, но и не собирался.

В редакционной почте и в звонках, которые мы получаем, таких историй – без числа. Госпожа Простакова по-прежнему строго следует указу о вольности дворянской. Так, как сама его понимает.




ХВОСТ ПО-ПРЕЖНЕМУ ВИЛЯЕТ СОБАКОЙ


_1_марта_2001_года_

Жизнь коротка. Поэтому я пользуюсь телефоном. Там надо разузнать, куда запропастилась импортная техника, купленная на денежки налогоплательщиков, но до сих пор обретающаяся на таможенном дворе. В другом месте – подробности шумного успеха тюменских скрипачек. В третьем – решить кое-какие редакционные проблемы, договориться о встрече, попроситься на интервью.

А поскольку, как говорилось в очень–очень старом анекдоте, я еще и немножко пишу, то даме, занимающей должность помощника редактора газеты «Тюменский курьер», приходится полный рабочий день нажимать кнопки телефона.

Дама – человек предельно деликатный и разговаривает предупредительно: «Не мог бы Р.С. (это – я) поговорить с Иваном Ивановичем (Михаилом Петровичем, Валерием Валерьевичем... Возможны варианты)?». А потом открывает дверь в кабинет и сокрушенно заявляет, что «тот» секретарь сказал: нету, выехал, у него совещание, он занят, оставьте ваш телефон, мы обязательно перезвоним...

Не спешите обвинять меня в высокомерии, хотя если хорошенько задуматься, то в большинстве случаев я не по личному интересу звоню, а для читателя, во имя читателя, ради читателя. Так, намедни, пытаясь третью неделю подряд достучаться до слуха моего хорошего знакомого, но – начальника, я взял трубку и, представившись секретарю, потребовал соединить меня с имярек. Естественно, я не дама, и после короткой перебранки разобидевшаяся секретарша все же пошла в кабинет к своему начальнику. Мы в несколько минут утрясли застоявшийся за три недели вопрос, но, когда я попенял хозяину кабинета, что, мол, три недели, мол, обещали перезвонить... он страшно удивился. Ему никто не передавай ничего.

Потом история повторилась. Уже с другим человеком и другим секретарем. Потом еще раз.

И у меня народился естественный вопрос: для чего существуют секретари? Облегчить жизнь начальнику? Принести чаю–кофе? Помочь разыскать нужного человека? Или отгородить от тех, кто по секретарскому разумению мешает высокому руководителю решать высокие дела?

За свою жизнь я перевидал тысячи начальников. Могу судить. Почти не знаю таких, кто не предавался бы в моем обществе вольным беседам на темы, весьма далекие от занимаемой должности. И потому хочу поразмышлять вместе с вами: от кого и от чего оберегает девушка–цербер своего хозяина? На каком таком основании именно она берет на себя право решать: достоин человек на том конце телефонного провода хоть на миг завладеть вниманием руководителя? Почему хвост виляет собакой?

Как человек, постоянно работающий с телефоном, докладываю: нередко добытая с таким трудом информация не стоит затраченных на это усилий. Может быть, цербер охраняет пустоту?

Впрочем, я не всегда прав. Знаю немало очень ответственных и очень достойных людей, у которых заведено: разговаривать с теми, кто звонит. Даже если это не журналист и, тем более, не редактор. Просто – звонит, значит, надо. Могу доложить, что уважаемая мною помощник редактора «Тюменского курьера» скорее оторвет от рукописи этого редактора, чем позволит читателю – на том конце телефонного провода – уйти ни с чем. Мне бывает трудно потом вернуться к тексту, но сознаю, что она – права.

А может, нам вместе стоит попробовать бороться с этим? Общими усилиями составим списки начальников, до которых нельзя дозвониться. Может быть, при следующей ротации они лишатся возможности говорить с согражданами через секретаря?

Зря хвост виляет собакой. Никому от этого нет пользы. Ни хвосту. Ни тем более собаке.




СТУДЕНЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ И РЕЦЕПТ ПОЛКОВНИКА


_27_сентября_2001_года_

Представьте себе картинку – студент медицинской академии, сын приличных родителей, дает интервью одной из тюменских газет, в котором фигурирует не под собственным именем и фамилией, доставшейся от дедов и прадедов, а под привлекательным прозвищем – «Фюрер». И, сами понимаете, монологи при этом произносит соответственные: евреев надо выслать, негров перебить и тому подобное.

Свобода! – скажет читатель. Закон – отвечу я. Можно бы на этом и разойтись, но есть некоторая закавыка, которая содержится в самой первой строке моей колонки. Вы угадали – это упоминание о том, что данный фигурант и апологет «белого движения» – медицинский студент. В скором времени – врач.

И вот он, в белом халате, входит в палату – и начинается что? Правильно – селекция. Деление на белых и черных, на православных, мусульман, иудеев. Одних – лечить, других – «мочить»?

Отсюда недалеко и до вершины медицинского фашизма. Вы снова угадали, читатель, – я имею в виду доктора Иозефа Менгеле. Медицинское светило из Освенцима. Светило замораживало узников, чтобы разработать рекомендации для летчиков, которых могли сбить над Северным морем. Светило, поместив узников в специальную камеру, понемногу выкачивало оттуда воздух и наблюдало, как человека буквально разрывало на части: изучались опасности, подстерегавшие пилотов на больших высотах. В свое время писали, что сам Герман Геринг, в прошлом летчик, наградил естествоиспытателя Менгеле «железным крестом».

Надо ли понимать ситуацию таким образом, что наша медицинская академия готовит смену доктору–убийце? Конечно, нет. Это чистой воды самодеятельность отдельно взятого индивидуума. И если она для кого-то окажется трагедией, то, прежде всего, для семьи «Фюрера» и для него самого. Если он по молодости не знает, то отчего не напомнить: избежав петли международного трибунала, Менгеле до конца дней был вынужден скрываться, менять имена и паспорта, боясь, как бы его не выкрали агенты Моссад и тоже не повесили.

Тем не менее, сегодня проблема существует. В то время, как страна, породившая нацизм, сегодня с его проявлениями борется, в том числе, и на государственном уровне, страна, нацизм победившая, вопреки смыслу и логике, становится территорией, где он возрождается.

Слухи о том, что в Тюмени появились скинхеды – увы! – не слухи. Мне удалось познакомиться с материалами, которые они распространяют, пропагандируя свою историю, свои задачи и даже свои «подвиги».

По данным тюменских спецслужб, куда мы обратились за разъяснениями, абсолютное большинство «бритоголовых» (точнее: скинхед – кожаная голова) – студенты. Будущие герои «белой расы» получают «гражданские специальности» в медицинской и строительной академиях, в гуманитарном университете и даже в институте искусств и культуры.

Мы понимаем, что вышеназванные учебные заведения нельзя упрекнуть в том, что такие людоедские убеждения разделяют их воспитанники. Но нам просто хотелось, чтобы те, с кем «кожаные головы» изучают строительные механизмы или детские болезни, историю культуры или другие благородные предметы, выработанные человечеством, состоящим из людей с кожей белого, черного, желтого цвета, знали об этом. Хотя бы – знали.

Р.S. Один мой знакомый полковник считает, что такого рода студенческие болезни хорошо лечатся не домашними средствами, а отчислением из вуза и отправкой в вооруженные силы. Если они уж так рвутся защищать «белые идеалы».




ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ


_11_января_2003_года_

Не знаю: возможно, у отдельных граждан начинаются космические обострения, но с какой-то непонятной мне периодичностью в нашем городе начинается борьба с основным человеческим инстинктом. Во всяком случае, с его отображением в средствах массовой информации.

Выглядит все это довольно странно: некая дама, уже не средних лет, подходит в сопровождении милиционера или двух к газетному киоску и, завидев полу- или совершенно обнаженную натуру на глянцевой обложке, с визгом: «Порнография!» требует изъятия. Причём утверждает, что действует с одобрения «Областной экспертной комиссии по оценке эротического характера распространяемой и демонстрируемой продукции».

Название комиссии я не придумал, а списал с официального бланка, где, кроме прочего, сообщается, что сия комиссия создана распоряжением губернатора Тюменской области еще в августе 1997 года. Почему именно эротика стала мишенью для вышеозначенной комиссии, сейчас установить трудно, поскольку нет губернатора, учредившего комиссию. Но дело живет.

И пока веселые милиционеры, влекомые от киоска к киоску настойчивой дамой, в свободные от дежурств часы с интересом перелистывают добычу, попытаемся установить по источникам, что за зверь такой напустился на нашу область, из-за которого потребовалось создавать специальную комиссию, даже принимать какие-то законы?

«Эротика (от греч. Eros – любовь, страсть), в широком смысле – совокупность всего, что связано с половой любовью, в более узком – психологические аспекты сексуальности, ее развития и проявления в общении, моде, искусстве и т.д.». (Большой энциклопедический словарь, Москва, 1998, стр. 1412).

Ну, скажут, энциклопедический словарь – что-то явно не наше. Да и древние греки, сами знаете, какие у них были нравы.

Ладно. Обратимся к чисто отечественным источникам. Толковый словарь русского языка Ожегова и Шведовой. «Эротика – чувственность, обращенность к половой жизни, к изображению ее» – Москва, 1997, стр. 912. Расхождений, как видим, практически нет.

Чего боятся борцы с основным инстинктом? Что кто-то узнает, как живут мужчины и женщины? Что такое плотская любовь, и отчего бывают дети?

Вы меня извините за резкость, господа члены вышеупомянутой уважаемой комиссии! Но даже самые целомудренные из вас появились на свет по той же причине, что и последний, не к ночи будь помянут, развратник. Кого и от чего вы хотите уберечь? А если убережете, то чем замените пугающее некоторых дам половое воспитание, от которого все равно никуда не деться?

Основной инстинкт – он потому и называется основным, что сильнее всего на свете. И рано или поздно оберегаемое вами население все узнает. Только не из красивых журналов, не из предостережений газеты «СПИД-инфо» или журналов «Playboy» и «Cool», отнесенных вами к «эротическим «, а из подворотни, из подвала, из пакостных, как их называли еще лет двести назад (они и тогда существовали!), картинок. Но только какой предстанет эта едва ли не лучшая сторона человеческой жизни в интерпретации, на которую вы не в силах оказать никакого влияния? Думаю, ужасной. Ибо когда основной инстинкт выбрасывают в окно, он вползает через подвал.

А если запрещать, то почему только журналы и газеты, которые, издаются на совершенно законных, легальных основаниях? А статуи и картины в музеях – античных и более поздних мастеров – им-то за что послабление? Литература – «Декамерон» и «Кентерберийские рассказы», «Ромео и Джульетта»? Прошерстим страницы «Трех мушкетеров», там ведь строчка: «...через час восторги влюбленной пары утихли». Пушкина процитировать? «Она, пророчествуя взгляду неоцененную награду...». Пастернака? «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье...».

Давайте запретим все, что формирует чувство и чувственность, что является школой эмоционального воспитания, превратим «делание детей» в механический процесс, «унизительную гимнастику», как писал Константин Симонов.

Но разве «делание детей» – менее важная задача, чем делание молотков, метел, мебели, фарфоровой посуды? Однако никто не сомневается, что там надо учиться. А здесь, видимо, не надо.

Отчего же чиновники так легко соглашаются с тем, кто, вероятно, и сам чувствовать не способен?




В.Х.О.Д.


_13_февраля_2003_года_

...И наступил период, когда люди стали говорить совершенно иначе. Вместо вольно растянутой лексики, плавной, как реки на равнине вошел в моду рубленный, резкий, сокращенный стиль. РВС. Совнарком. ЧеКа. ВСНХ. Губнаробраз. Шкраб. Комуч. Главковерх. Поарм. Гулаг. Политпросвет. Сопс. Главначпупс...

Вот первое, что в голову пришло, что вспомнилось. Наверное, кое–что следует расшифровать. Итак, за этими сокращениями скрываются: Реввоенсовет, Совет народных комиссаров, Чрезвычайная комиссия, Высший совет народного хозяйства, губернский отдел народного образования, школьный работник, комитет Учредительного собрания, верховный главнокомандующий, политотдел армии, главное управление лагерей, политическое просвещение, совет по производительным силам, главный начальник по управлению согласованием (последнее – из пьесы Маяковского «Баня»).

Та эпоха кончилась. А птичий язык чиновников, уродливый воляпюк продолжает свирепствовать, как эпидемия гриппа. Чем дальше, тем хуже.

Дома района, в котором я живу, перешли из ведения РЭУ–3 в новое подчинение. И на планшетах, объявляющих об этом, написано: «МУП УК по ЖКХ»... Шедевр? Впрочем, есть и покруче. Вы, наверное, сами заметили: в нашем городе исчезли школы, лицеи, детские сады. А что осталось?

Вместо школ, лицеев и гимназий у нас теперь простое, как мычание, – МОУ. Муниципальное образовательное учреждение. А для младшего возраста – стыдно сказать! – и вовсе МУДО. Ах, убоюся плывущего от Госдумы к Совету Федерации закона о русском языке, который запрещает выражаться подобным образом. Но ведь и в бумагах пишут это, что означает: Муниципальное учреждение дошкольного образования.

Так оглянемся же вокруг себя, что еще не «обаббревиатурено»?

Например, нету еще ГОУБОТГУ (государственное образовательное учреждение высшего образования Тюменский госуниверситет). ЧПОППТ (частное предприятие общественного питания «Пицца–Тюмень»). ДПИАГТ (департамент по управлению имуществом администрации города Тюмени). ДОИНАТО (департамент образования и науки администрации Тюменской области)...

Зато сколько откровений содержится в простой бумаге под названием «План работы органов местного самоуправления города Тюмени на 10–14 февраля 2003 года».

Совещание главных врачей ММЛПУ... ДЮЦ «Пламя»... ТГДМЦ «Алый парус–... ЦРТДиЮ «Контакт»... Нравится?

Покойный поэт Алексей Крученых, собрат Маяковского по футуризму, т.е. по будущему времени, создавший некогда «дыр бул щыл», довольно потирает руки, глядя на нас из поднебесья: пришел-таки долгожданный futurum!

Вчера я обсуждал эту проблему с теми, кто вставляет в рабочие планы этих самых звуковых уродцев. Милые дамы всерьез уверяли меня, что без этих «МУП-ПУП» никак нельзя. Что они–де отражают принадлежность данного учреждения то ли к муниципии, то ли к государству. Правда, наш народ–языкотворец отличается большим упрямством. И я думаю, что на воляпюке как говорили, так и будут говорить одни только чиновники, которые даже при страшной массовости своей – большинства не составляют. А дети по-прежнему будут ходить в детский сад и школу, в кружок во Дворец школьника, перекусывать на ходу в «Пицце-Тюмень». Слова-уродцы так и не привьются нам, как не привился «поцелуй посредством носа».

Вот и все.

Кстати, о заголовке. Рассказывают, что в приснопамятные времена приехал мужик из деревни в город. И стал искать нужное учреждение. Идет от вывески к вывеске. Вот и еще одна. Стал мужик шевелить губами: «Вэ... ха... о... дэ». Нет, говорит, не моя организация! А написано-то было всего-навсего – вход!




МЫ И ДЕТИ


_31_мая_2003_года_

В одной книжке, которую я очень люблю, главный герой – космический пилот, залетевший на отсталую планету, слышит слова «детская преступность» и переспрашивает: «Преступления против детей?». «Нет, – отвечают ему, – преступления детей». «Вздор, – говорит пришелец. – Дети не могут совершать преступлений».

У древних римлян было выражение – tabula rasa, чистая доска. «Чистой доской» приходит в мир ребенок. И взрослые пишут на этой доске. А потом сердятся: какие ужасные дети растут! Но дети тут вовсе ни при чем. Это мы с вами, родители, написали на чистом пространстве будущее своих детей. Будущее детей своих детей. Общее будущее.

При переменах в политике, в государственном устройстве первыми страдают дети. О беспризорниках революции и гражданской войны я только читал. Беспризорников Отечественной войны видел сам – в детский дом в городе Асбесте, где моя мать работала завучем, непрерывно прибывали детские транспорты из освобожденных западных областей. Беспризорников нашего времени вы видите собственными глазами. На автобусных остановках по вечерам. На вокзале. У прилавков магазинов, где они негромко просят: «Дяденька, купите хлебца». Я думаю, что вы тоже покупаете. А потом идете домой к собственным детям и, наверное, молитесь про себя, даже неверующие, чтобы ваших сыновей и дочерей миновала чаша сия.

Чаще всего мы не знаем, о чем думает ребенок, когда вы, купив ему буханку хлеба за шесть рублей и пакет молока за двенадцать, садитесь в машину? Я боюсь заглянуть в эти глаза и боюсь прочесть эти мысли.

Дети не виноваты. Даже если и виноваты они. Но всегда есть кто-то старший, ответственный, кто дал им жизнь, обещал поддержку и кров, а потом растерялся и поплыл по течению, позабыв о главном долге, который есть у всего живого. О долге перед своими детьми.

Неподалеку от моего дома – тюменский Дом малютки. Я часто вижу, как гуляет эта малышня. Они неплохо одеты, хотя мне кажется, что и шапчонки сидят криво, и пальтишки застегнуты не на все пуговицы. Может быть, я придираюсь, но дело не в этом. Самое ранящее – как они идут вереницей, цепляясь друг за друга, когда держаться должны за крепкую руку отца или добрую ладонь матери. Брошены. Оставлены на произвол судьбы, на добрую волю государства. А у государства то дефолт, то выборы, то Чечня. И каким бы добрым ни был губернатор Собянин (мне приходилось видеть, как меняется его лицо, когда на елке его окружают детдомовские или дети из – неблагополучных семей»)– но на всех обездоленных его просто не хватит.

Признаюсь, меня страшно раздражают спекуляции по поводу усыновления российских детей иностранцами. Фальшивые вопли о «разбазаривании генофонда», о том, что де «российских детей лишают Родины». Родина ребенка – это его родительский дом, его мама и папа. В первую очередь. Не хотите, господа депутаты и господа журналисты, чтобы наши дети уезжали за океан, так наберитесь мужества и замените этим сиротам родителей. Не можете? Тогда не фарисействуйте.

Конечно, дети имеют право на Родину. Но прежде всего, они имеют право на теплый дом. Теплый не в смысле центрального отопления. А теплый в смысле ласки, любви, сердечности, заботы.

Если они обретут там (где бы это «там» ни находилось) любовь и дом, значит, там их Родина. А все прочее не стоит слов. Потому что платить за политические лозунги детским счастьем такое же преступление, как и оставлять новорожденных в родильном доме, лишая всего, что должно детям принадлежать по праву рождения.

1 июня – день защиты детей. От кого мы должны их защитить? От нас самих?




КАНАЛ НАЦИОНАЛЬНОГО ПОЗОРА


_29_января_2004_года_

...Я в восторге от Нью–Йорка–города. Но кепчонку не сдерну с виска. У советских – собственная гордость...

Вспоминаете Владимира Владимировича Маяковского? Там же стихи о советском паспорте и другие строки, что твердили наизусть старшие и младшие школьники. Кончился советский период. А что же стало с гордостью? Не с советской, с обычной, человеческой? Сбросили с парохода современности, сдали в химчистку вместе с рифмованными строчками «агитатора, горлана, главаря»?

Не могу забыть увиденного в конце лета 1992 года в Берлине. У Бранденбургских ворот кипела торговля. Чем же торговали разворотливые офени непонятного гражданства? Представьте, они продавали нашу военную форму – шинели, шапки–ушанки, фуражки, мундиры. Знаки различия. Армейские нагрудные знаки. Торговцам не было числа – они выстроились вдоль остатков берлинской стены, ее тогда снесли еще не всю.

Я смотрел на это зрелище во все глаза, а в памяти моей звучали голоса тех, о ком много приходилось писать, с кем приходилось дружить. Это были солдаты 130-й ордена Кутузова Идрицко–Берлинской стрелковой дивизии Калинин, Рыжков, Пустовалов. Они рассказывали, как били прямой наводкой по рейхстагу, втащив пушку на третий этаж «дома Гиммлера». Как выковыривали из окопов на площади перед рейхстагом немецкую морскую пехоту. Как сражались уже в самом здании рейхстага, где через этаж были то наши, то фашисты, то опять наши. Как замполит неустроевского батальона лейтенант Берест в кожаной тужурке и чужой (поновее!) фуражке принимал капитуляцию эсэсовцев, оборонявших подвал...

А теперь на этой площади непонятные барыги, не советские и не немецкие, торгуют формой армии, взявшей Берлин и уничтожившей немецкий фашизм...

...Прошел еще десяток лет. Сегодня по этому городу бродят граждане страны–победительницы и, по воле создателей очередного телевизионного шоу, просят милостыню у счастливых наследников побежденной некогда страны. Можно ли было придумать что-то более унизительное для российского национального чувства?

Не хватило ума? Не хватило вкуса? Или просто чья-то провокация, чтобы сыграть на руку ретивым депутатам, давно требующим цензуры на телевидении?

Мне просто стыдно. Я лично могу ответить только одним – не включать канал, который демонстрирует наш национальный позор.




ИЗ ЖИЗНИ «МАТРЕШЕК»





ГУБЕРНАТОР ОБВИНИЛ ЯМАЛЬСКОЕ РУКОВОДСТВО В СЕПАРАТИЗМЕ, А ЮРИЙ НЕЕЛОВ НАЗВАЛ ОБЛАСТНУЮ АДМИНИСТРАЦИЮ «ОТЖИВШЕЙ СТРУКТУРОЙ»


_17_января_1995_года_

Вчера началось первое в этом году заседание областной Думы. Депутаты не сразу находили свои места. Прежде они занимали места согласно своим избирательным округам. И получалось, что слева сидели представители Юга, а справа – Севера. Руководство Думы решило это противостояние ликвидировать и рассадить всех по алфавиту. Правда, всех проблем этот шаг не разрешил.

А депутатам на свою первую в этом году сессию пришлось собраться на день раньше, чем намечалось.

Поводом стал скандал, разразившийся в связи с подписанным Ю. Нееловым и предъявленным областным властям уставом Ямало-Ненецкого округа.

Документ вызвал резкое неприятие губернатора Леонида Рокецкого, который выступил по телевидению и в свойственной ему манере сказал все, что он по этому поводу думает. Самое мягкое из сказанного им (он повторил это на вчерашнем заседании Думы) – то, что документ существенно ограничивает права жителей Тюменской области и на Севере, и на Юге. Что он приближает к нам то, что происходит в Чечне.

Быть может, поэтому за два часа до начала работы Думы Юрий Неелов в представительстве округа (бывшее здание облоно на берегу Туры) провел пресс-конференцию. Он сказал, что целый год две администрации округов и две Думы пытались найти точки соприкосновения с областными структурами. Что налицо, конечно, конституционный казус, который когда-нибудь будет разрешен. «Но жить-то, – говорит Ю. Неелов, – надо сегодня». И потому им был подписан устав, в котором содержатся и те самые, вызвавшие такое раздражение строчки. Вот они: «5. В настоящий период автономный округ входит в состав (в административно–территориальные границы) Тюменской области».

Юрий Неелов убеждал журналистов, что документ носит не политический, а экономический характер. Что он необходим для того, чтобы не дать умереть хозяйству округа. Ибо экономика оленеводческих совхозов, рыбозаводов дышит на ладан. Нефтяные и газовые предприятия вышли из подчинения окружных властей. Юрий Неелов повторял, что округ «никуда не собирается выходить, что он сам – рожденный в Салехарде, имеющий жену, которая родилась в Урае, не может призывать к разделу родной ему Тюменской области»... «С тех пор, как я назначен, Ямал никогда не ставил вопроса о выходе из области...»

Аргументы, конечно, эмоционально сильные, но надо ли понимать, что к разделу области призывают только те, кто родился где-нибудь в других краях?

Мой вопрос Юрием Васильевичем был понят, и он сказал, что Леонид Юлианович тоже заботится об области, учитывает ее специфику, но мало учитывает специфику Ямала.

Вместе с тем, глава администрации округа подчеркивал, что принятый окружной Думой и подписанный им устав еще не вступил в законную силу. Ибо есть условие, что он вступает в силу лишь с момента опубликования. Но как же тогда понимать сопроводительную записку на имя Рокецкого, где сказано буквально следующее: устав подписан и направлен в средства массовой информации?

(Если я, располагая полным текстом устава, напечатаю его в данном средстве массовой информации, он вступит в законную силу? Я считаю: вступит. Юрий Неелов говорит: нет).

Словом, ямальское руководство уверяет, что это областная администрация накаляет обстановку. Ибо, цитирую, «отмирающая структура, чтобы выжить, постоянно ищет скандала»...

Читателю может быть понятно, в какой нервной атмосфере началось заседание Думы. Леонид Рокецкий – не актер, паузу выдерживать не умеет, поэтому когда ему предложили выступить первым, он согласился. И вкратце повторил свои тезисы. Затем Николай Бабин, председатель ямальской Думы, и Юрий Неелов отвергали обвинения в сепаратизме, говорили об экономической необходимости устава, который не несет отпечатка политических амбиций, а наоборот, должен заполнить правовой вакуум.

Обсуждение было бурным, хотя и несколько односторонним. Выступили юристы, обращая внимание на несоответствие ряда статей устава действующей Конституции. Выступил ряд депутатов. Но были это, главным образом, депутаты-южане. И были категоричны.

«До принятия областного устава других не принимать. Иначе нашу Думу придется распустить». В. Юдин.

«Основа уставов округов – устав области». С. Шерегов.

«Разве область сегодня ненцам мешает? Нет, мешает наша разобщенность». А. Клепалов.

«Нужны конкретные шаги по сохранению единства области». П. Плавник.

«Все признали, что есть нарушения Конституции. А больших и маленьких нарушений не бывает». С. Киричук.

Как всегда, тонким политиком показал себя глава администрации Ханты-Мансийского округа Александр Филипенко.

Он согласился, что в уставе не должно быть противоречий федеральным законам. Но «высказаться по этому поводу должны не Иванов или Петров, а Совет Федерации, Государственная Дума».

А. Филипенко отметил, что разломалась хозяйственная вертикаль, «державшая» прежде область. Но ведь налицо «взаимодействие бюджетов, хозяйствующих субъектов... Что отсутствует? Когда областная власть говорит, а все остальные стоят по стойке смирно... Смелые, решительные, но не всегда продуманные шаги не способствуют решению вопроса...»

Александр Васильевич предложил убрать с пути всех трех субъектов пресловутый камень преткновения и внести во все три устава одинаковый пункт: округа входят в состав области, но их отношения регулируются федеральным законом.

До конца дня принять решение не успели, эту процедуру перенесли на утро вторника. Вопрос будет решаться, видимо, уже в отсутствие всех трех глав. Как депутаты верхней палаты, они должны сегодня вылететь в Москву на заседание Совета Федерации.

В конце отчета о первом дне работы Думы – информация.

Чукотский округ без проблем расстался с Магаданской областью. Горно–Алтайская АО с Алтайским краем... Нет проблем во взаимоотношениях и других субъектов Федерации. Только три исключения: Ямало-Ненецкий, Ханты-Мансийский и Таймырский округа. Почему? Пусть на этот вопрос попробует ответить сам читатель.




НАЦИОНАЛЬНЫЙ ОКРУГ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС


_25_апреля_1995_года_

Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!

Конечно, я имею в виду то самое территориальное образование, которые с 1930 года называлось «национальный округ», а с октября 1977-го – «автономный». Вот теперь я сижу и думаю: неужели Леонид Ильич, или те, кто сочинял для него текст Конституции СССР, были настолько прозорливы, что смогли предусмотреть сегодняшнюю ситуацию с округами и аккуратно вынули из этого понятия его «национальную сущность», чтобы никто не смел спекулировать на бедственном положении северных народов.

Между тем, могу со всей ответственностью заявить: когда округа отталкивались от областного берега и пускались в самостоятельное плавание, на их вымпелах вот такенными буквами была написана «забота о коренных народах Севера».

И Александр Кузин (вы еще помните этого политика?) в интервью мне переживал, что из-за границ областей, перегородивших Север, ямальским ненцам трудно найти себе невест. И что самое правильное – соединить три ненецких округа вместе. Помню, как на знаменитой (чтобы не сказать постыдной в поспешности оказаться первыми или хотя бы не отстать) октябрьской сессии окружного Совета в Салехарде – 1990-й год – депутаты коренной национальности громче всех поддерживали «самоопределение». А из депутатов самым громким был Хотяко Езынги, вскоре избранный президентом ассоциации «Ямал – потомкам».

Александр Кузин, завершив политическую карьеру, в последнее время представлял на Ямале концерн «Газпром». В сентябре 1994 года координационный совет движения освободил Хотяко Езынги, перешедшего к тому времени на работу в «Надымгазпром» советником генерального директора, от забот об ассоциации «Ямал – потомкам».

Каковы же успехи?

15 апреля в Салехарде состоялся очередной съезд ассоциации. «Надо прямо сказать, – выступал на этом съезде новый президент Александр Евай, – за этот год социально–экономическое положение народов Севера значительно ухудшилось и продолжает ухудшаться».

Можно привести примеры. Например, такой: более 80 процентов коренного населения (пять тысяч семей) либо не имеет жилья, либо владеет ветхим и для проживания неприспособленным...

Между тем, на состоявшемся на прошлой неделе совещании по «сложно построенным субъектам Федерации» национальная проблема фактически не была затронута.

Нет, не так. Замминнац Александр Котенков попытался было придать разговору «национальное звучание». Но едва только он, отметив, что «мудрая сталинская национальная политика была направлена на сохранение малочисленных народов», спросил: «А сколько ханты, манси, ненцев в этом зале?», как получил резкую и не слишком вежливую отповедь от окружных представителей. Один указал», что здесь областные структуры, а второй громко бросил гостю: «Вы путаете национальные и автономные округа, а нам читаете лекции!».

Пропустим грубость и вычленим смысл. Мол, если бы округ был национальным, то можно бы и позаботиться о народностях–национальностях. А коли нет, то и голову ломать нечего. Не дело столь высокого собрания обсуждать судьбы жителей Яптик-Сале, когда-то пославших в областной совет депутата Кузина.

Правда, московские власти грубость проглотили и больше национальный вопрос не трогали. Может, приберегали его как самое мощное оружие для будущих политических боев за неделимую Россию. А может, оставили. Как несущественный. Мне почему-то больше верится во второе. Представляется, что ненцев, ханты, манси и селькупов, как неприспособившихся к рыночной экономике, оставят тихо доживать в тайге и тундре. В разграбленном, замазученном, обесчещенном их древнем доме.

Р.S. Недавно рассказали, что и детей теперь из тундры вывозят в школы без прежней страстности. Хорошо, мол, пусть живут на природе. А мне подумалось, что просто денег жалеют – на вертолеты и самолеты. Да и то сказать, соберешь, потом держи их на всем готовом. И еще одна весть из недавних. В центре газодобычи – Белоярском районе – есть национальный поселок Казым. И если есть поселок в районе, куда до сих пор не дошла газификация, то это опять же Казым...




«ПАКТ О НЕНАПАДЕНИИ» ПОДПИСАН


_28_сентября_1995_года_

В среду в 13 часов 13 минут Леонид Рокецкий, Юрий Неелов и Александр Филипенко скрепили своими подписями договор об отношениях исполнительной власти...

Пакт о ненападении. Конечно, речь не о том историческом документе, некогда открывшем ворота войне в Европе. Речь о малом противостоянии трех конструктивных элементов, некогда составлявших единую Тюменскую область. За последние пять лет многократно принимались попытки как-то узаконить ставшие произвольными семейные отношения трех субъектов. Но все неудачно. Вот и последнее по времени соглашение о разграничении полномочий тоже не имело успеха. Так и жили трое в одной тюменской лодке безо всякой правовой базы, как сказал секретарь административного совета Тюменской области Валерий Первушин.

Заседали. Инициатор – Рокецкий – терпеливо нажимал:

«Давайте примем за основу». Но у Филипенко возникал «еще один принципиальный вопрос»: не прозвучит ли договор диссонансом к уставу области? Сомневался Неелов: «Нас никто не поймет, если мы подпишем этот договор, который не согласуется с уставом».

Возникло предложение: поставить не три подписи (глав исполнительной власти), а шесть. Благо, что думские головы, все три, тоже присутствовали: Барышников, Бабин, Собянин.

Первушин (мягко): «Вы же на прошлом заседании административного совета просили сосредоточиться на исполнительной власти...».

Киричук: «Чем дольше любой документ не подписывается, тем дольше с ним нельзя выйти на федеральный уровень».

Рокецкий: Подписываем?».

Неелов: «Я не против, но...»

При всем уважении к высоким договаривающимся сторонам (каждая из которых боялась поступиться даже малостью приобретенных прав), при том, что я разделяю опасение округов оказаться, как и прежде, во всевластии областных чиновников, нельзя было отделаться от ощущения некоторой театральности происходящего. Северные главы с авторучками в пальцах перепахивали текст вдоль и поперек. И подумалось: неужели столь серьезный документ они видят впервые? Неужели, думал я, на административный совет представлена такая «сырая» бумага, которую Александр Филипенко должен «чистить» (сушить?) прямо на ходу?

И тут же прозвучало, что и экспертные группы всех трех сторон уже пришли к согласию, и первые заместители глав его подписали.

«Документ сложный, тяжелый, – сказал Юрий Неелов. – Непросто его подписывать. Но мы уже год воюем и должны показать, что можем договориться».

Рискну предположить, что договориться «большую тройку» заставили не столько совершенство «почищенного» Александром Филипенко документа, сколько возрастающее давление и снизу, и – еще больше – сверху. Из Москвы. А сравнение с театром принадлежит не мне, а тому же Филипенко. Только он еще покруче выразился.

Ну и ладно. Худой мир куда лучше всем надоевшей доброй и затянувшейся ссоры. Хотя проблема матрешки, так ловко созданной кем-то нефтелюбивым (так и хочется сказать классическое: «англичанка гадит!»), конечно, осталась. Но это – вечная тема. Как любовь. К нефти и газу.




ЧУДЕН ХАНТЫ-МАНСИЙСК ПРИ ВСЯКОЙ ПОГОДЕ


_15_декабря_1995_года_

Я летел в Ханты-Мансийск, иронизируя про себя над внезапно проснувшейся повсеместно страстью отмечать любую дату, мало-мальски претендующую на юбилей. Вот и эта, кратная одновременно пяти и тринадцати, помпезно отмечаемая в бывшем национальном, а ныне автономном округе годовщина, мне казалась несколько искусственной. Правда, многое из того, что я увидел в этот декабрьский день в Ханты-Мансийске, не то чтобы заставило переменить точку зрения, но, во всяком случае, значительно смягчило мои взгляды.

_Опасный_рейс_

Насколько мне лично известно, губернатор Рокецкий не сразу решился, как пишут в официальных протоколах, почтить своим присутствием «65–летний юбилей Ханты-Мансийского автономного округа». Уверяли, что были какие-то потребности оказаться в этот день члену Совета Федерации в Москве.

Но так или иначе, а подарок выбран (чугунный Ермак каслинской работы, весом в пять килограммов первосортного металла и стоимостью в 20 миллионов рублей), почетный адрес отпечатан, спецрейс вылетает из Тюмени 9 декабря в 9 утра по местному времени.

В салоне 12 пассажиров, в том числе и группа Центрального телевидения. Легкий завтрак, свежие газеты, среди которых ямальская «Красный Север» с весьма радикальными публикациями о взаимоотношениях области и «входящих в нее округов, территории которых в территорию области не входят». (За полную бессмысленность взятой в кавычки фразы автор не отвечает).

И вот внизу показались Самаровская гора, заснеженное русло Иртыша, протоки. Полет неожиданно стал опасным: несколько пассажиров спецрейса вскочили с мест и ринулись к иллюминаторам. Среди них – заместитель главы администрации Юрий Конев, руководитель налоговой полиции генерал-майор Юрий Кузнецов. Они тыкали пальцами куда-то вниз и, перебивая друг друга, называли речки, улицы, имена. Весят эти официальные лица немало, и смею думать, пилотам было нелегко удержать в равновесии самолет.

Причина же столь темпераментного шума была проста: многие крупные областные начальники происходят именно из Ханты-Мансийска, тут их родная земля и родовая вотчина.

Подумав, автор пришел к умозаключению, что причина бурных потрясений в области не в том, кто из лидеров где живет, а в том, что у каждого из них под ногами. Достаточно было бы переименовать округа из национальных не в автономные, а, скажем, в Ханты-Мансийский нефтяной округ и Ямало-Ненецкий газовый округ, и все стало бы на свои места.

Вскоре всплеск эмоций утих, в Ханты-Мансийске было минус 26, и это оказалось единственным недружелюбным актом местных сил по отношению к гостям.

_На_что_гляжу –_о_том_пою_

Скрупулезно перечислять все события, которые происходили во время трехдневного празднования, не стану. Поскольку я прибыл в Ханты-Мансийск по собственной инициативе, позволю себе и дальше выбирать тему для рассказа произвольно.

Выставка: округ за 65 лет. Толчея невероятная. Месиво лиц, телекамер, микрофонов. Экспонаты и витрины робко жмутся к стенкам. Журналисты, словно вороны на поле брани, пируют. Столько знаменитостей, столько важных гостей сразу! В одном углу терзают главу администрации округа Александра Филипенко. В другом – улыбается, но отвечает министр Юрий Шафраник. Господи, многих я не видел столько лет! Геннадий Левин, когда-то буровой мастер и самый молодой в стране Герой социалистического труда. Геннадий Шмаль (надо ли перечислять все его «когда-то»?). Целый сонм бывших первых руководителей окружкома партии: Виктор Китаев, Петр Телепиев и самый «последний из первых» Валерий Чурилов (выглядит Валерий Андреевич, президент финансовой корпорации «Югра», тоже хорошо)...

Для большинства из них этот день – день встречи. Встречи друг с другом, встречи с собственным прошлым, по-разному оцениваемым, но одинаково невозвратным. И вот тут-то я и подумал: может быть, тут скрыт смысл труднообъяснимых юбилеев последнего времени? Может быть, они помогают людям пережить вхождение в непредсказуемое настоящее? Как говорится, немного смазки? Тогда я – «за». Потому что нет таких денег, которые адекватны – роскоши человеческого общения» (Антуан де Сент-Экзюпери).

Да, а на выставке Александру Филипенко казаки подарили шашку. В здоровенном, похожем на скрипичный футляре. Филипенко шашку принял и тут же вспомнил, что, по некоторым данным, его родители происходят из казаков. (Модная тема, премьер Черномырдин тоже как-то обнародовал миру свои казацкие корни). А если бы подарили скрипку? Пришлось бы искать родство с Давидом Ойстрахом?

_Губернатор_сражался,_как_лев_

Вы думаете, что Леонид Рокецкий дал на эти сутки обет молчания? Ничуть не бывало. Может, он и сдерживал себя в общении с Александром Филипенко (Ханты-Мансийск) и Юрием Нееловым (Салехард). Зато на пресс-конференции отвел душу.

Из «расколов» минувшего пятилетия на территории области безусловно удался один. Милиционеры, педагоги, врачи, чиновники, ученые пусть не без трудностей, но общаются друг с другом. Зато с большим успехом было разорвано прежде единое информационное пространство.

Нету бывшего сектора печати обкома КПСС. Комитет по печати администрации области руководит только южными районками. Нет областной организации Союза журналистов. Каждый сам по себе. И поет с того информационного клочка суши, на котором обитает.

Понятен восторг, с которым ханты-мансийские коллеги набросились на Рокецкого. И дали ему повод говорить откровенно и резко. О цифрах, об отчислениях, об областных программах, о коварстве Москвы, обдирающей до липки» спорящие между собою территории. На журналистском сленге это называется: «заткнул оппонентов». Даже один из самых темпераментных апологетов автономии Владимир Копнов из «Новостей Югры стих и как-то незаметно покинул пресс-конференцию.

А мне подумалось, что пора собрать областной журналистский клуб, раз уж союза не получилось, чтобы периодически обсуждать важные проблемы без читателей.

_Чуден_Ханты-Мансийск_при_всякой_погоде_

А зимой он просто великолепен. Чистый воздух позволяет ходить без одышки. Национальная гордость города – березы, посаженные когда-то по воле партии. (И почему она в Тюмени оказалась такой безвольной?). И вот по этим синим в сумерках сугробам местное население валом валило, стремясь оказаться свидетелем заключительного аккорда праздника – салюта.

А перед этим был еще один аккорд, даже не один, а два – вручение подарков и концерт. К памятным адресам были приложены: чугунный «Ермак» (один), национальный башкирский костюм (один), в который, к общему удовольствию, облачился Александр-бей Филипенко, и целая картинная галерея с пейзажами Омска, Томска, Удмуртии, Коми, Мордовии, Ямала (много). Все это вместе с концертом продолжалось на полчаса дольше, чем запланировано. Народ топтался на улице, но не роптал.

Однако салютные приспособления на морозе, усилившемся до 30 градусов, разгорались с трудом. Шипение шутих, в опасной близости от которых изготовилась наблюдать фейерверк областная делегация, вызвало ряд шуток. Одна из них: «Откуда у вас это снаряжение? Да от двадцать первого года немножко осталось!» – очень понравилась.

Но потом все разгорелось, закрутилось, забухало орудие, приколачивая к темному северному небу разноцветные гроздья салюта.

Пушка празднично гремела, а я, отталкиваясь от слов о 1921 годе, вспоминал о тех, о ком на празднике никто, по-моему, не вспомнил. О тех, кто, собственно, и построил эту часть города, Перековку. О крестьянах, которых сначала сюда сослали, а потом где-то здесь же схоронили. Без памятника, без креста. Да, сначала был 1921 год, а потом и 1937-й. В огне которого сгорели и жертвы, и герои двадцать первого года.

...Филипенко стоял в легких туфлях, пританцовывал, а когда стало вовсе невмоготу, пригласил гостей к столу. Стол был – нормальный северный стол, но подробнее рассказать о нем не могу, поскольку у Рокецкого, уютно сидевшего в окружении своих северных коллег, выработалась скверная привычка – вставать в разгар застолья и ехать в аэропорт. Он остался верен себе.

В аэропорту расстались очень дружелюбно. И мне подумалось, что люди, их взгляды, их вкусы, их желания – это отдельно. А обстоятельства, вынуждающие их поступать так, а не иначе, – отдельно. И еще думал: а если бы главой администрации области стал бывший сургутский мостовик Филипенко, а главой администрации округа – бывший сургутский строитель Рокецкий? Переменилось бы что-то в отношениях трех субъектов Федерации?




ОКАЗЫВАЕТСЯ, ДОНОСЫ ПИШУТ ДО СИХ ПОР


_31_октября_1996_года_

На днях в доме с колоннами мне передали письмо. Вот оно, полностью.

«Администрация Тюменской области.

В городской газете «Тюменский курьер» за 17 октября 1996 года главным редактором Рафаэлем Гольдбергом в заметке «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» отмечено «…я снова услышу по радио голос очередного «аборигена», который, характерно «гэкая», скажет: «А почему наш окрух должен кому-то подчиняться?»

Явный намек на украинскую национальность! Наверное, главный редактор не способен оценить тот вклад, который внесли славные украинцы в становление нефтегазодобывающего комплекса Западной Сибири, не владеет информацией, сколько на Севере руководителей различных предприятий, организаций, рабочих по национальности украинцев? И вообще, какой вклад «гольдберги» внесли в становление великой России? Иванов Иван Иванович не стал бы делать язвительные намеки на украинцев, это может только главный редактор «с русской фамилией» Р. Гольдберг в общем-то неплохой газеты «Тюменский курьер».

Постоянный читатель газеты «Тюменский курьер».

За неплохую газету – спасибо. А об остальном я готов поговорить. Лучше бы, конечно, глаза в глаза, но постоянный читатель пожелал остаться неизвестным.

Продолжим. Постоянного читателя кольнула одна фраза из моей колонки, посвященной, кстати, разделу на части именно российской территории. Но я ведь ничего не придумал. Как не придумал и второго названия Ямало-Ненецкого округа – «Татаро-Донецкий». Могу лишь сообщить, что мне одинаково неприятны разговоры о самостийности округа, независимо оттого, кто их произносит: глава Ямальской Думы Сергей Корепанов, его заместитель Ефим Керпельман или тот самый, «гэкающий», чью фамилию, прозвучавшую по радио, я не запомнил.

Смею думать, что за тридцать с лишним лет моей журналистской работы, главным образом, на тюменском Севере, немного найдется ямальских городов и поселков, в которых меня не знают. Три города, которыми гордится Ямал, – Новый Уренгой, Надым, Ноябрьск – выросли у меня на глазах. И я способен оценить вклад не только славных украинцев, но и славных русских, славных белорусов, славных татар, славных башкир, славных азербайджанцев и славных армян, славных молдаван, славных таджиков, славных латышей и славных эстонцев, славных бурят и не менее славных, хотя и немногочисленных финнов, славных вепсов и славных коми, славной мордвы и славных удмуртов, славных узбеков и славных калмыков, славных евреев и славных литовцев... А еще были очень славные ханты, манси, селькупы, ненцы – тундровые и лесные.

Правда, я с трудом идентифицирую моих многочисленных славных друзей по пятому пункту, всех тех, с кем делил на северных трассах кусок хлеба, глоток водки, тесную кабину «Урала» или «Магируса», с кем мерз и с кем радовался красному стыку, серебряному костылю, стотысячному метру проходки и миллионной тонне нефти.

Но, кроме того, половина моей семьи, носящей все ту же, как пишет мой аноним, «русскую фамилию», имеет честь принадлежать к коренным жителям Ямала, и хотя бы в силу этого мне лично не безразлична судьба отдаляющейся от Тюмени территории.

И последнее. О том «вкладе «гольдбергов» в становление великой России». Моя мама была сельской учительницей и до 73 лет учила ребятишек русскому языку. Я думаю, что это – вклад. Кроме того, она учила, что писать доносы – нехорошо. Что нельзя писать фамилию человека с маленькой буквы. И что свои письма надо подписывать. Я послушный сын. Я подписываюсь...




ТРОЯНСКИЙ ТАБУН


_23_декабря_1997_года_

Следует ли ожидать в самое ближайшее время появления в Тюмени административно–депутатского десанта с Ямала, направленного на юг с единственной целью – привести к управлению Тюменской областью команду Юрия Неелова?

Ничего себе вопросик, а?

Впрочем, один мой старый приятель из числа облеченных ямальскими полномочиями намедни открытым текстом сообщил, что это десантирование вот-вот начнется. А другой, не менее ответственный, уточнил: «запрягают». Мол, соберутся новые депутаты областной Думы и возьмутся за перетряхивание власти.

С одной стороны, я им, конечно, не поверил. Слухи. А с другой – мне и самому бросается в глаза уж очень большая заинтересованность северного руководства в делах южного и, говоря по-ямальски, суверенного субъекта Федерации. Помню, как осенью, находясь одновременно в отпуске и на больничном, губернатор Неелов собрал журналистов и изложил им свою концепцию строения «двухэтажной» Думы Тюменской области...

В принципе, этот интерес по-житейски понятен. Нынешнее поколение ямальских руководителей в значительной степени происходит из комсомольских лидеров, причем, не столько ямальского, сколько чисто тюменского розлива. С Тюменью столь многое их связывает, что они не могут не хотеть вернуться. Но вернуться, предполагаю, во власть и властью.

В этом плане они мало напоминают прежнюю популяцию северных руководителей. Рангу них был разный, но тип – практически одинаковый, северный. Их можно было не любить. Но нельзя было не уважать. За знание Севера, за привязанность к нему.

«С тех пор, как в самолете изобрели клозет, авиация перестала быть уделом сильнейших», – говорил Валерий Чкалов. С тех пор, как Север обжит и освоен, тот, кто занимает там руководящие посты, вовсе не обязан демонстрировать качества первопроходца.

На мой взгляд, привычка рано или поздно берет верх. Вывшие тюменские жители, они же – высшие чины ямальской администрации, рано или поздно начинают грезить о тюменском юге. Надеюсь, что материальное будущее их обеспечено, нет причин цепляться за край земли.

Эта фантастическая картинка в воображении стала гораздо четче рисоваться мне, когда я прочел обращение свежеобразованного движения «Единомышленники» к новому составу областной Думы.

Известно, что оно собиралось в Тобольске и что «его инициатором (так в тексте. – Р.Г.) стали люди, которые в недалеком прошлом были связаны с комсомолом». Движение пыталось войти в новую Думу, но...

В принципе, в письме новой Думе ничего страшного нет. Что же меня смущает?

Авторы заявляют о своей готовности критически относиться к решениям органов власти как областных, так и окружных. И демонстрируют эту критическую настроенность. Но только к областным структурам. Прежде всего, к прежнему составу областной Думы.

Ах эта нехорошая бывшая областная Дума! Оказывается, считают «единомышленники», ее депутатам «было сложно объективно разобраться в происходящих событиях...». Оказывается, они «не в полной мере осознали». Оказывается, – односторонне вводили в действие областные законы» и допускали «непродуманные действия». Вызвали серьезный многолетний конфликт на федеральном уровне своей несогласованной законодательной инициативой». «Не всегда аргументировано отклоняли предложения, поступающие от автономных округов». Не по достоинству» оценили ряд предложений, «исходящих от автономных округов»...

Не оценка деятельности, а приговор суда. Зато в адрес двух других дум – никакой (хотя и заранее обещанной!) критики. Видимо, авторы обращения полагают, что окружные думы действовали безупречно.

После такого подхода вовсе не вызывают удивления и рекомендации: «критически проанализировать областные законы, принятые и введенные в действие прежним составом областной Думы»; «рассмотреть... право роспуска Думы губернатором области»...

Хорошие предложения. В стиле «до основанья, а затем...». Кое-как, со скрипом, но улеглись волнения последних лет. Состоялись выборы – губернатора, а теперь и депутатов областной Думы, которые, напомню, прошли более эффективно, чем в прошлый раз. В один тур. Сегодня, как и три с лишним года назад, избраны полномочные представители всей области. Как поведет себя Дума – не знаю. И «единомышленники», видимо, не знают. Иначе не стали бы торопливо писать инструкцию «Как Думе жить дальше?». Естественно, без поддержки Думы «троянский табун» так и останется пастись на просторах Ямала.

Кажется, этот выпас называется «тебеневка».




Я В ПЛЕНУ ПОЛЯРНОГО КОЛЬЦА


_11_апреля_2000_года_

Справка. Знаете ли вы, что в Ямало-Ненецком округе живет примерно 500 тысяч человек? Знаете ли, что в ямальских стадах примерно 500 тысяч оленей? Если бы люди захотели, то смогли бы сразу откочевать в более удобные края. Но не кочуют же. Остаются на Севере...

Салехард. Суббота. Инаугурация (проще – вступление в должность) губернатора Юрия Неелова.

Все у меня смешалось в этой встрече с полярным городом. Радость узнавания. Огорчение незначительностью перемен. Возвращение в прошлое.

В отличие от чопорности официальных мероприятий в других городах территории, в Салехарде, как мне показалось, в этом смысле мало изменилось с далеких комсомольских времен, когда на отчетно-выборную конференцию сюда слеталась братва из чертовой таежной и тундровой глухомани. Буровики из Тибей-сале, строители из Надыма, геофизики из Сеяхи, лесорубы из Ратты, монтеры пути из Пурпе. И вот так же крепко обнимались и кричали что-то невнятно восторженное...

Салехард, который в последние годы был центром сильного брожения, даже бунтарства, который новое поколение местных политиков не воспринимало иначе, как отдельно взятое пространство, упивающееся своим финансовым и иным могуществом, в чем-то чисто человеческом, как мне показалось, не изменился. А может быть, просто потому, что мне самому так много говорит Салехард, его старые и новые улицы, его история, то мрачная, как тени мертвых бараков, оставшихся от 501-й стройки, то скандальная – бурного последнего десятилетия.

Впрочем, было грустно: Салехард вроде бы и поспешает за своими соперниками, которые получили городской титул в последние десять–двадцать–тридцать лет.

Но как медленно украшается он. Как медленно уходит его провинциальный облик. Правда, есть и другое опасение: не остыло бы с этими переменами душевное тепло, которое всегда исходило от слова – Салехард.

Впрочем, я отвлекся от цели своего приезда.

Большой зал заседаний. На сцене, осененной двумя знаменами – российским и окружным (видимо, знамени Тюменской области, куда официально входит округ, не нашлось во всем Салехарде), – Юрий Неелов. Вручение губернаторских регалий и чтение клятвы. Приветствия московских чиновников и депутата Госдумы от округа Виктора Черномырдина. Вывший премьер, вошедший в легенды своим красноречием, и на этот раз не ударил лицом в грязь: «Я как Черномырдин...» – сказал он...

А потом был прелестный концерт. Не покупной–привозной, а свой–нашенский. Песня о надымском парке (когда-то я писал репортаж в защиту этих надымских лиственниц). О селе Мужи, «маленькой столице» на крутом берегу Горной Оби, где дремлющие белые ночи, самые красивые в мире. Песни о Тазовском и о Новом Уренгое, и о городе Губкинском... Параллельно шла хроника, и едва ли не каждый кадр был словно взят из моей собственной памяти...

Поверьте, это не бахвальство. Просто лучшие годы моей жизни связаны с ямальской параллелью. Мне казалось, что они остались в прошлом, но в эту добрую субботу я снова встретился с ними.

О чем еще не сказал? Конечно, о неистовом Лагее, Гаврииле Лагее, ненецком певце, который из тундры угодил в училище, потом в консерваторию, потом на стажировку в Италию. Голос его летел, как ветер, что падает с Полярного Урала на гладь бескрайней Оби...

Конечно, можно бы и попридираться. Но какой смысл придираться к собственному прошлому? Им можно либо гордиться, либо стыдиться его. Но оно было таким, каким было. И переменить в нем нельзя ни одной запятой. Так и нынешний Салехард идет дорогой, которую выбрал. Что-то скажет об этих годах тот, кто лет через 30 или 40 станет смотреть сегодняшнюю хронику?




РАЗГОВОР С ВНУТРЕННИМ ГОЛОСОМ


_27_января_2001_года_

Инаугурация. Чиновный люд и общественные организации рвутся своими тазами посмотреть на событие. Да в филармонии всего-навсего 1200 мест. А с Севера еще летят самолеты с гостями.

Рискну предположить, что потусоваться около нового начальника хочется многим и многим. А, может быть, убедиться, что десятилетие южно-северного противостояния, наконец, закончилось и не вернется?

Внутренний голос язвит: ты думаешь, что с избранием кандидата северных округов все проблемы тюменской «матрешки» закончились? Разве Леонид Рокецкий, который в своих последних выступлениях на публике несколько раз касался этой темы, так уж не прав?

Чем дальше отходит от нас нервная атмосфера выборов, тем чаще рассудок возвращает нас к вечным тюменским вопросам.

Например: губернатором какой территории избран Сергей Собянин? Полутора миллионов квадратных километров или небольшого довеска от Увата до Сладково? А если всей области, то каковы теперь должны быть отношения между Юрием Васильевичем, Александром Васильевичем и Сергеем Семеновичем?

Конечно, сегодня они воодушевлены победой, вариант «трех С» оказался просто замечательным, хотя и за него пришлось немало побиться, чтобы 24 процента избирателей Юга смогли узнать Собянина, понять Собянина и поверить Собянину.

Но внутренний голос не унимается. Его не выключишь, как радиоприемник.

Так что же будет с территорией, обозначенной как Тюменская область? Может ли конституционный конфликт, заложенный в документах Федерации в 1993 году, благополучно разрешиться законом и явить миру новый субъект Федерации – аграрно-промышленную Тюменскую область, от Увата до Сладково? А уж потом будут договоры, будут инвестиции, какие принято вкладывать в строительство земли, где отдыхают от трудов праведных ветераны геологоразведки и нефтегазодобычи.

Правда, этот самый простой способ упорядочить отношения губернаторов и выбросить «яблоко раздора» противоречит декларациям, которые исходят из правительства, из администрации президента, из Государственной Думы. Там, наверху, говорят о сокращении числа субъектов Федерации, об укрупнении территорий. Насколько серьезно говорят, собираются ли начинать именно с нашей «матрешки» – неизвестно.

И еще – перемена субъекта может потребовать новых выборов, которые легкими не будут. Хорошо, если все будет отдалено во времени и позволит Сергею Собянину перейти от слов к делу, успеть реализовать хотя бы часть своих обещаний.

А внутренний голос восхищается. Восхищается ловкостью чиновника в высшем эшелоне власти страны, который семь или уже восемь лет назад заложил несколько фугасов под государственное устройство России. Разделяй и властвуй! Крупнейшие регионы страны – Тюменская область с округами, Красноярский край с округами – столько сил, времени и денег убивают на выяснение отношений. И в силу этой непрекращающейся междоусобицы никакого противостояния центральной власти оказать не могут.

Сравните с нашим соседом, губернатором Свердловской области Эдуардом Росселем. Сколько раз он, как мятежный барон, сотрясал государство! И теперь готов бросить вызов властям новых образований – федеральных округов. Потому что нет конфликта, который бы тлел у него под ногами. Ну не рвется оборонный центр Нижний Тагил из-под руки Екатеринбурга. И не надо Эдуарду Эдгаровичу бить челом Конституционному суду, кланяться в пояс президенту или главе администрации, чтобы вынес справедливое решение, чтобы рассудил, чтобы поддержал хоть словом...

Нет, говорит, внутренний голос, наши губернаторы центру милее. Потому что от него больше зависят. А зависят, потому что оставлена и сильно нарывает заноза, глубоко загнанная в тело субъектов.

И кто же сможет поручиться, что верховная власть, обеспокоенная крепким союзом трех частей недавно еще расколотой теми же верхами территории, не постарается принять какой-нибудь закон, который нарушит только что установившееся равновесие? Потому что не нами сказано: разделяй и властвуй!

Не хочется думать о грустном, об опасном в день инаугурации. Когда уже отвоевались, откричались за несколько месяцев. Замолчи, внутренний голос! Мы же договорились жить дружно. Мы же договорились! Договорились...




ПРЕЗИДЕНТ ПРИЕХАЛ. НА ТЕРРИТОРИИ – МИР И ДРУЖБА


_6_марта_2003_года_

Прошу воспринимать заголовок без иронии. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут», – сказан некогда певец британского империализма Редьярд Киплинг. Впрочем, что нам эти утверждения? Вот уже второе десятилетие все мы, живущие на территории бывшей советской Тюменской области, наблюдаем за попытками перекроить карту Западно-Сибирской низменности. И в полном согласии с лунной цикличностью возникают идеи. Объединения Ненецкого, Ямало-Ненецкого и Долгано-Ненецкого округов... Отделения Мансийской республики и придания ее Уралу... Образование Югорской области...

И конечно, всякий раз приводятся очень весомые аргументы, на что, естественно, противоположная сторона, чувствуя себя ущемленной, отвечает не менее весомо. Н все оказываются при деле. Местные инициаторы и продолжатели славных идей. Их правительственные и думские покровители.

Совсем, как в старом анекдоте про деда, который покупал яйца – по 10 рэ за десяток, варил их и продавал, уже вареные, – по 10 рэ за десяток. В прибыли – юшка, но дед при деле. Правда, в нашем случае есть еще некая шекспировская радость тех, кто заваривает кашу, – главные участники событий, губернаторы теряют покой и сон, бесконечно апеллируют к президенту и выше, отношения между ними, возможно, даже осложняются... Ну, и число тех, кто «при деле», резко увеличивается.

Так, недавно экспертный информационно-политический канал «УралПолит.Ru» распространил информацию о том, что «власти Ханты-Мансийского и Ямало-Ненецкого автономных округов начали массированную кампанию по присвоению своим территориям статуса самостоятельных субъектов Федерации». (Правда, доселе не удавалось слышать о том, что существуют «не самостоятельные субъекты», но это, похоже, никого из читателей не интересует). Несколько повышают температуру воздуха телодвижения депутатов, которые тоже начинают самоопределяться по названной проблеме. Распространяются слухи, что и губернаторы ставят друг перед другом вопрос ребром, как некогда крестьянин перед Василием Ивановичем Чапаевым: «Ты за коммунистов али за большевиков?». Кстати оказывается зам. главы администрации президента Дмитрий Козак со своими законопроектами о разграничении предметов ведения и полномочий между различными органами власти и местным самоуправлением. Словом, если верить прессе и слухам, – страна на грани очередной революции. Представляете себе повод для революции – кто будет решать судьбу жителей поселка Кышик или деревни Харсаим?

И тут приезжает, наконец-то, президент. Наконец-то, он все рассудит. Пригрозит пальцем инициаторам «ХМАО-Югры» или бойцам за «неподлеглый Ямал». То-то будет заварушка, сколько голов полетит, сколько важных постов окажутся вакантными!

Тихо, Панове! Господа губернаторы тоже не лыком шиты. Огорченные тем, что «население региона (обратите внимание – региона!) возбуждено разного рода слухами о чуть ли не ликвидации автономных округов», три губернатора заявляют, что они «поддерживают законопроекты о разграничении полномочий между тремя уровнями власти в РФ». Так говорится в их обращении к жителям области и округов.

Более того, согласно утверждают три высших должностных лица территории, что в какой бы конечной редакции эти законопроекты ни были приняты, это не изменит сложившегося статус-кво во взаимоотношениях органов государственной власти области и округов», что они «приложат все усилия для сохранения тенденции к развитию социального, экономического и культурного сотрудничества, укреплению доверия между законодательными и исполнительными органами государственной власти в регионе».

Многообещающие слова: «в какой бы конечной редакции...». И не состоится, как обещал два года назад прогност Андрей Караулов, – выход округов из состава России». И берега Ямала не станет омывать иное море, кроме Карского. И по-прежнему будут течь по просторам страны Югории Обь с Иртышом. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут. А возмутители спокойствия на разных должностях – с точкой RU или без оных – найдут себе какое-нибудь другое занятие.

От автора. История с автономиями не закончена. Казалось, что 2004-й год поставит точку в затянувшемся перетягивании каната. Но произошло неожиданное. Подписанный в июле 2004 года договор трех субъектов сохранил противостояние еще на пять лет.

Продолжение следует...




ХОТЕЛОСЬ БЫ ЗАБЫТЬ, НО ЗАБЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ





ХОТЕЛОСЬ БЫ ЗАБЫТЬ, НО ЗАБЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ


_1_октября_2002_года_

В 1937 году, 30 сентября, «Омская правда» перепечатана надиктованную по телефону передовую статью из «Правды» – «Пора омским большевикам заговорить полным голосом». «Правда» потребовала – омские большевики и «Омская правда» с ними заголосили.

О чем, собственно, речь? О том, что Омский обком ВКП(б) и его секретарь тов. Бунатов «политически спелы» и окружили себя «жуликами и проходимцами, троцкистско-бухаринскими предателями, которые изо дня в день на глазах у Обкома творили свое контрреволюционное дело, подрывали производственную мощь колхозов, наносили огромный урон животноводству .

«Правда» – не церемонится. Гвоздит поименно. Зав. областным земельным управлением Дмитриев, который «около года орудовал»... Зав. отделом науки и школ обкома Голосов – «бухаринский последыш». Зав. промышленно–транспортным отделом Тиунов – «выходец из левых эсеров, активно боролся против большевиков». Председатель горсовета – колчаковец, директор лесного треста – сын попа, руководитель легкой промышленности – засорил аппарат врагами...

Не обошли и местную прессу. Ту же «Омскую правду», что так оперативно перепечатала руководящую статью. Ибо ее «аппарат до последнего времени находится в руках врагов, около десяти человек уже изгнано, но некоторые из оставшихся не внушают доверия». И тюменскую газету «Красное знамя» редактировал «колчаковец» Тихонов... Понятно, что пора заговорить, пора «прогнившую троцкистско-бухаринскую мразь убрать»...

Заговорили и стали убирать. Всего через два месяца с небольшим начальник Омского УНКБД капитан госбезопасности Валухин докладывает в Москву наркому Ежову, что «операция по приказу 00447 закончена. Всего осуждено по первой категории 11050 человек, по второй – 5002». И тут же Валухин просит утвердить «сверх лимита по первой категории еще 50 человек».

Поясню: по первой категории – к высшей мере наказания. По второй – к различным срокам лишения свободы.

И Москва утвердила. Но не просьбу управления НКВД, а просьбу Омского обкома, который к тому времени успел, видимо, очиститься от скверны и от секретаря Булатова с окружающей его «мразью». Впрочем, капитан Валухин об этом узнал своеобразно. Потому что депутат Верховного Совета СССР от Тюменского округа, орденоносец Валухин, в свою очередь, попал в лимит...

Омские большевики заговорили. Вал репрессий начал вспухать. Как признался мне в интервью бывший оперуполномоченный Тюменского горотдела НКВД Ляпцев, сотрудники подбирали подходящих «фигурантов» из политических ссыльных, участников крестьянского восстания 1921 года, раскулаченных, священнослужителей, бывших офицеров, членов небольшевистских партий и создавали из них «контрреволюционную организацию». Надо было отчитаться, не дожидаясь очередного призыва «заговорить».

Всего через десять дней, 10 октября 1937 года, омская «тройка» приговорила к высшей мере наказания несколько сотен сибиряков. В «Книге расстрелянных» содержатся данные о 671 осужденном по приговору трибунала только на территории нынешней Тюменской области. Если бы «тройка» работала круглые сутки, то она должна была потратить на каждого осужденного целых две минуты. Но поскольку полагалось время на обед, ужин и сон, то выходит, что при двенадцатичасовом «рабочем» режиме на решение судьбы каждого крестьянина либо дворника отводилось не больше минуты. Только по одному делу, состряпанному тобольскими чекистами, расстреляли 217 человек. Из них, заметим, 58 служили у Колчака, а 29 – в Красной армии.

Это не досужие расчеты. Как утверждал тот же Ляпцев в 50–е годы на допросе в тюменской прокуратуре, первое время тройка слушала доклады с показаниями, а когда дел стало больше, то в течение часа я докладывал дела на 50–60 человек». «Палачи мы – не палачи, – говорил мне Ляпцев, – но такая была обстановка».

Москва, вызвавшая террор, старалась, чтобы огонь в адовой печи не затухал.




ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ?


Ночь. Стук в дверь:

– Откройте, это гестапо.

Разбуженный хозяин ругается. Голос из-за двери:

– Ну, извините...

    Анекдот

_25_января_1997_года_

Как-то мне пришлось коротать вечер в окружении работников правоохранительных органов. Среди прокуроров, судей, адвокатов, милиционеров оказалось и несколько сотрудников ФСБ, знакомых мне еще по тем временам, когда начиналась работа над «Книгой расстрелянных».

Короче, я взял бокал, подошел к ним и произнес тост: за то, чтобы вы никого не будили стуком в дверь и чтобы вас никто не будил!..

Наверное, уже никто не помнит, по какой схеме происходили массовые репрессии. Сначала сотрудники НКВД ревностно исполняли приказы руководства. Потом из палачей они превращались в жертв. Позднее и новые исполнители, в свою очередь, попадали на ту же бесконечную карусель.

Сегодня, когда приходится слышать грусть по былой мощи органов безопасности, по их всесильности и «авторитету», мне все время хочется напоминать о том, к чему привели эта мощь, эта всесильность и этот авторитет.

Я читал, что для солдат бундесвера в качестве «прививки» в обязательном порядке организуют просмотры фильма «Список Шиндлера». Такой прививкой для сотрудников безопасности когда-то была работа в архивах НКВД–КГБ.

Восемь лет назад началась работа над нашей «Книгой расстрелянных». Два отставных подполковника безопасности Юрий Коршунов и Юрий Беляков день за днем спускались в подвал, где был расположен архив, и листали дело за делом. Заполняли карточку на каждого невинно расстрелянного: свыше 7000 карточек. Я помню рассказы Юрия Ивановича и Юрия Николаевича о том, что они испытывали, читая эти дела. Придуманные дела, искусственные дела, фальшивые дела и дела «дурацкие», как сказал однажды Юрий Николаевич.

День за днем. Дело за делом. Жизнь за жизнью. И все это люди, которые были убиты только потому, что жили в то время и в том месте, куда пришли за ними ночью, постучали и увели за собой.

Я помню ощущение боли и тоски, собственной невозможности что-то изменить, обиды, жалости. Мне почему-то казалось, что жертвы репрессий каждый день умирают... у меня на письменном столе. Как будто они еще были живы. И оставались живы до тех пор, пока я не выстучу на своей пишущей машинке десять букв «расстрелян» и не поставлю дату...

Я знаю наверное, что и другие испытывали подобное. Как-то мне пришлось брать интервью у Александра Николаевича Яковлева, секретаря ЦК, возглавлявшего в ту пору комиссию по реабилитации. Он сказал, что его взгляды на сталинский период изменились тогда, когда он взял в руки не справки, составленные помощниками, а подлинные дела.

Я думал обо всем этом, слушая рассказ нынешнего первого заместителя директора ФСБ генерал-полковника Анатолия Сафонова. Будучи в свое время начальником Красноярского управления КГБ, он обязывал всех сотрудников управления участвовать в подготовке материалов для реабилитации. Тема добра и зла, предательства и наказания, сказал генерал–полковник Сафонов, – вечная.

Конечно, проходит время. Приходят новые люди. Приходят новые сотрудники и в службу безопасности. Я легко могу себе представить, что (так уж устроен человек) кого-то из них больше греет ощущение мрачной силы, исходившее от КГБ еще совсем недавно. «Вооруженный отряд партии–, «меч революции» – это звучит куда привлекательнее, чем «организаторы и исполнители массовых репрессий». И не исключаю, что кто-то может решить, что... репрессий как бы не было. Не хочу никого обидеть. Но поскольку люди – это люди, и им, к сожалению, свойственно повторять одни и те же ошибки, я считаю своим долгом напомнить о том, что было совсем недавно.

С единственной целью, чтоб никогда больше...

Ни к вам, ни ко мне...




К ПРИМИРЕНИЮ ГОТОВЫ ТОЛЬКО ЖЕРТВЫ


_6_ноября_1997_года_

Совсем, кажется, недавно – лет пятнадцать назад – утром седьмого ноября я клал в карман маленький пропуск–«вездеход» и сквозь оцепление шел на главную городскую площадь, чтобы вместе с коллегами по областному радио вести прямой репортаж с демонстрации трудящихся.

Иногда дождь и слякоть (чему радовались коллеги с ТВ: от солнца бликовали камеры), иногда бодрящий морозец. Звуки музыки, флаги, возбужденные лица. Лучшие люди области у твоего микрофона гордо рапортуют об успехах, восторженно говорят о нашей стране и этом празднике. Они тоже взволнованны, у них блестят глаза, и это волнение передается тебе, одновременно ты не забываешь следить, чтобы микрофон был в порядке, чтобы какой-нибудь , нет, не диссидент, не вольнодумец, а просто перебравший ради праздника гражданин не вступил в очерченный квадрат да не ляпнул чего-нибудь этакого на всю область... А на площади колонны дружно отзываются на радостный голос ныне популярного литератора («Да здравствует героический народ Никарагуа, стойко борющийся с происками американской военщины! Ура!»), а в ту пору – участника группы ликования. Так это официально называлось...

Словом, хорошо было. Однако времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Сейчас в старые мехи бывшего праздника пытаются влить новое вино. Назвать день октябрьского переворота (официальное название до 1927 года) днем примирения и согласия.

Хотелось бы спросить: кого и с кем? И о чем все-таки условились «высокие договаривающиеся стороны»?

Как справедливо в свое время заметил уважаемый Санчо Панса, для всякого поцелуя нужно иметь, как минимум, две головы. Для примирения и согласия требуется тот же минимум.

Я что-то не заметил стремления к примирению и согласию у левых партий. Хотя именно на их партийном боевом счету и сам факт переворота, и его трагические последствия. О примирении говорят либералы. О согласии пишут еще уцелевшие узники совести. Со стороны это выглядит странно.

Как только разговор заходит о покаянии, все дружно кивают на Сталина или Берию. А нас, мол, тогда не было и на свете, в чем каяться?

Эй вы, бывшие жертвы, дети и внуки раскулаченных, сосланные в ссылку во чреве матери, потомки прощенных «врагов народа», выросшие в нужде и вечном страхе, который до сих пор генетически будит вас по ночам! Это вы должны примириться и простить. За загубленное детство. За превращенных в пепел отцов, чьи имена столько лет вы сами скрывали. За многолетнюю ложь в официальных бумагах. За мучительные анкеты с вопросами о репрессированных родственниках. За суды, которые до сих пор отказывают вам в праве вернуться в дом отца или деда, поскольку бывшая власть не удосужилась сохранить документы об изъятии или слишком сильно потратилась на ремонт и теперь требует от вас (от вас!) компенсации.

Опять вы. Как мне видится, никто, кроме вас, не стремится ни к примирению, ни к согласию.

Я читал о том, как немецкий канцлер, прибыв в Варшаву, встал на колени на месте испепеленного гетто. И просил прощения. Он, бывший в годы войны ребенком, каялся. Не за себя – за народ, к которому принадлежал. Когда просят прощения – надо прощать.

Примирение. Для того чтобы оно состоялось, нужны встречные шаги с обеих сторон. Нужно желание тех, кто обожествлял и оправдывал палачей собственного народа. Нужно раскаяние. Нужна просьба о прощении. А жертвы, потомки жертв, они готовы простить. Но они не хотят больше бояться ни за себя, ни за своих детей.




И ПРОШЛОЕ СТАНЕТ ПРОШЕДШИМ


_29_октября_1998_года_

Юлиус Фучик, убитый в пражском гестапо, сказал когда-то прозорливые слова. О том, что придет день, когда настоящее станет прошедшим. И люди станут говорить о безымянных. Фучик напоминал, что не было безымянных, что у каждого из погибших было имя. Так пусть же эти люди станут близки вам, как вы сами...

Этот день пришел. На безымянных могилах ставят памятники. В день поминовения жертв сталинского режима у этих камней зажигают свечи. Сюда приходят старики и старушки, которые шестьдесят–семьдесят лет назад были детьми. Они остались сиротами «во имя партии и государства». Они большую часть этих трудно прожитых лет провели в страхе – перед ночным стуком в двери, перед окриком человека в форме, перед брошенными, как камень, словами «кулацкое отродье» или «сын врага народа».

Вчера состоялось возложение венков и цветов к памятному знаку у асфальтового завода и к мемориальному камню на улице Федорова. Мне дважды пришлось выступать. И сейчас я хотел бы повторить только два тезиса.

Прежде всего, я хотел бы сказать спасибо этим избитым жизнью людям за то, что они все пережили и дожили до наших дней. Они пришли сюда, как живой укор – миру и государству. Их морили голодом и холодом. Им не давали учиться. Их не на всякую работу принимали. Но они выстояли. Сгибались под ударами судьбы. Не сломались. Они вырастили детей и внуков, которые до седьмого колена должны помнить о том, что пытались сделать с их родом от имени Родины. Пытались. Но не удалось. Не удалось.

И еще я просил этих битых жизнью людей, чтобы они навсегда перестали бояться. Чтобы они громко и открыто говорили о том, что с ними было совершено. Говорили своим детям и внукам. Чужим детям и внукам. Ради того, чтобы страшный урок истории не остался только скупым параграфом в учебнике истории. Ибо их живая память – единственное, что хранит лица и имена давным-давно сгинувших людей.

В их памяти эти люди пашут землю и ласкают детей. Ходят по зеленой траве или белому снегу. Быть может, собравшиеся у памятника – единственные, кто помнит улыбку на давно стершихся лицах. Единственные, кто слышит давно умолкнувшие голоса.

К памятникам пришли – по зову сердца или долгу службы. Пришли немногие. Не исключаю, что кое для кого этот шаг потребовал гражданского мужества. Не зря же в последние дни мы слышим такой поток ностальгии по прошлому. Сперва он носит оттенок воспоминаний об ушедшей молодости. О восстановлении каких структур заговорят завтра?

Подумайте о том, что за цена уплачена за право оставаться разными – разных взглядов, убеждений, вероисповеданий.

Пусть эти камни не разъединяют нас, но объединяют. Пусть станут знаками примирения общества. Для этого нужна малость – прийти и вспомнить. Посочувствовать. Пожалеть.

...Учителя шестого микрорайона привели к камню своих учеников. Одна девушка читала стихи Зинаиды Гиппиус, которая после октябрьского переворота вынуждена была оставить Россию и умерла в эмиграции. В стихах Зинаиды Гиппиус нет ненависти. В них – поиск понимания, в них тяга к прощению и согласию.

Любая гражданская война заканчивается. Мы все – граждане одной страны. Нам надо работать. Но, торопясь делать свое дело, помните о тех, кто превратился в прах, кто погиб без вины. Может быть, именно их рук, их ума, их уроков нам не хватает сейчас, и оттого наши беды?




НИКТО НЕ ЗНАЕТ ПОДЛИННЫХ МАСШТАБОВ РЕПРЕССИЙ


_10_апреля_1999_года_

Зябкина Мальвина Лукинична, дочь Луки Яковлева, конюха тюменского лесозавода «Красный Октябрь», ссыльного, расстрелянного в Тюмени 7 июля 1938 года, получила в апреле 1991 года компенсацию за отца. И перечислила в фонд «Книги расстрелянных» 70 рублей.

Ровно восемь лет спустя в Центре международной торговли состоялась презентация только что вышедшей книги. Первый черно–красный двухтомник был вручен Мальвине Лукиничне. На странице 226 первого тома – имя ее отца. «Дождалась», – сказала она и заплакала.

А Нина Николаевна, дочь арестованного и расстрелянного по «офицерскому делу» Николая Монокина, с трудом подбирая слова, сожалела лишь о том, что ее мама не дожила...

У меня странное чувство. Десять лет я говорил и обещал, что будет издана эта «Книга». Сегодня она перестала принадлежать мне одному. Кто-то из моих коллег, пришедших на презентацию, даже сказал, что она задевает.

Нет, это не книга задевает. Это старая боль задевает. Старая боль, которая коснулась едва ли не каждого человека в нашей стране. Я не знал, что у вице–губернатора Валерия Первушина есть во всеобщей трагедии собственная страница. И у заместителя губернатора Ямало-Ненецкого округа Фуата Сайфетдинова – своя. И у журналиста и издателя Юрия Мандрики – своя.

Говоря о книге, каждый как будто обнажал что-то сокровенное, приоткрывал то, что годами таилось в душе, в чем не признавались даже самим себе. Я подумал, что подлинных масштабов большого террора не знает никто. И, наверное, так никогда и не узнает.

Мой однокурсник Сергей Фатеев сказал, что перелистывая книгу вместе со своим 92–летним отцом, журналистом Александром Фатеевым, нашел в списках трех родственников из деревни Елань Нижнетавдинского района.

Я заметил, что каждый, кто брал в руки эти томики, торопился открыть ту страницу, где могла бы оказаться его собственная фамилия.

Нам удалось сообщить о времени смерти и месте последнего приюта семи тысяч двухсот девяноста пяти жертв большого террора. А о скольких еще ничего не знают? «Не знаю, где...» – это о Костине. «Разыскать не могу...» – это о Колчанове. Мария Алексеевна Меляева не ведает судьбы отца, Алексея Сергеевича Тихонова, арестованного в 1930 году...

Я благодарен первым читателям «Книги расстрелянных» за добрые слова. За слезы на их глазах. За скорбь в парадном зале, где не столько праздновали выход книги, сколько поминали тех, кто пал от руки палача.

Работая над книгой, я думал, что она опоздает. Что она выйдет в те дни, когда репрессии станут давно прошедшим, забытым и отброшенным. К сожалению, это не так. Более того, сейчас, когда мы ощущаем угрозу реванша, когда к власти стремятся те, кто ни в чем не раскаялся и ничего не забыл, мне думается, что «Книга расстрелянных» может оказаться пусть крохотным, но камушком на пути тех, кто пытается вернуться.

Рано или поздно урок должен стать уроком. Кто-то пожелал мне продолжить эту работу. Нет, больше всего на свете я хотел бы, чтоб эта книга о репрессиях была последней.

Несбыточно? Наивно? Но так хочется, чтобы это случилось.




ЕСТЬ НАД ЧЕМ ПОДУМАТЬ…


_25_мая_1999_года_

Мне бы хотелось поблагодарить всех, кто высказал добрые слова в адрес «Книги расстрелянных». Более того, я хотел бы разделить это чувство со многими.

Прежде всего с теми, кто подобно полковнику Петрушину, торопил ее выход в свет. И не только торопил, но и подпитывал ее новыми поворотами, новыми сюжетами, новыми именами. А еще с двумя отставниками–подполковниками государственной безопасности Беляковым и Коршуновым, которые собрали всю груду имен, составивших основу книги. К сожалению, мою признательность может услышать только один из них – Юрий Коршунов. Потому что подполковник Беляков скончался после тяжелой болезни, и я предполагаю, что работа в архиве, каждодневное переворачивание листков, из которых в буквальном смысле слова сочилась боль, усугубили его состояние.

А теперь о том, что думаю.

Конечно, исполнителю любой работы всегда приятно, когда звучат слова благодарности от тех, кому она адресована, кем она замечена.

Вот только что были в редакции две женщины. Анна Ивановна Каплун и Татьяна Захаровна Костина.

Дочери расстрелянных крестьян из не так уж далеко расположенных друг от друга деревень – Панушково Тобольского района и Белая Дуброва Нижнетавдинского района. Две судьбы. А точнее, одна, разделенная надвое.

Анна Ивановна, дочь Ивана Андреевича Панова, колхозного счетовода. Когда отца арестовали и расстреляли, осталось пятеро. Младший – восьмимесячный. Спасибо матери, сохранила всех.

У отца Татьяны Захаровны – Артеменко Захара Осиповича был хутор. Полтора гектара земли. И шестеро детей. Сами работали. Потом раскулачивание, выгребли, говорит Татьяна Захаровна, все. Даже детям на день не оставили поесть. Потом (отец уже вступил в колхоз) забрали и отца. В школе Татьяна спиной чувствовала взгляды – дочь врага народа. Родители запрещали своим детям играть с девочкой, на которой было невидимое, но явственное клеймо. Росли, говорит Татьяна Захаровна, как щенята. Все двери были закрыты. Так хотелось учиться, а высунуться боялась. Привыкла.

Сегодня из большой семьи Артеменко осталась одна Татьяна Захаровна. Остальные – на Червишевском. Старший брат успел на войну сходить, вернулся с медалями. «Спасибо матери, сохранила нас».

Есть слезы. Есть обида. Но, трудно мне это понять, нет протеста. Нет гнева. И потому, не могу я не думать, если возникнет новый тиран, да придет ему мысль повторить то, что уже было, неужели, как и при Сталине, наш народ смиренно примет свою судьбу? Неужели России на роду написано – терпеть? И только терпеть?

Великое, конечно, качество – терпение, но обидно: жертвы терпят, благодарят чиновников за грошовые подачки, смиренно обивают пороги присутственных мест в надежде отсудить и возвратить имущество, что было нажито отцами и дедами.

Как не вспомнить ответ детям репрессированного, который дали районные власти на тюменском юге. Мол, иск признаем, но вернуть ничего не можем. Денег в районе нет. Стариков и старух заставляют искать документы, которые бы подтвердили, что именно им принадлежал дом или сколько-то гектаров пашни. Хотя все деревня могла бы это подтвердить, а нынешнее колхозное поле наверняка имеет местное название, и в названии этом сохранилось имя человека, что был убит прежними властями, которым нынешние – правопреемники.

...Вынесет все, сказал о народе поэт. И широкую, ясную грудью дорогу проложит себе.

Помните, чем заканчивается это четверостишие? Опаской, что «жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе».

Есть над чем подумать, как вы считаете?




НА ПОЛЕВОЙ – ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР


_31_октября_2000_года_

У памятника, сложенного из «расстрельных» кирпичей (они четыре года назад были взяты из развалин бывшего «Дома НКВД»), бьется на октябрьском ветру пламя сиротливых свечей. Тесно сдвинутые в пучок, свечи гнутся под ветром, особенно яростным здесь, на раскрытом пространстве. Огоньки словно стелются по кирпичному основанию памятника, едва не гаснут, но снова и снова распрямляются.

Вот так и память людей, что в пятый раз приезжают сюда в день поминовения жертв политических репрессий. Шесть десятков лет политические ветры, дующие с государственных вершин, пытались погасить сохранившиеся с детства воспоминания. Суровые октябрьские ветры. Задувшие в октябре 1917 года, они перевернули страну. В конце концов, октябрьский шквал разбил утлые семейные лодки и пустил в холодное самостоятельное плавание отлетевшие щепки – сирот из крестьянских и прочих семей.

Каждый раз в октябре, сходясь на Полевой, они не могут сдержать слез.

Каждый раз в октябре, сходясь на Полевой, они смотрят в пламя на кончике свечи, словно пытаются увидеть в нем полузабытые, давно истлевшие черты.

Каждый раз в октябре, сходясь на Полевой, они оглядываются на знакомые лица (мы еще живы!) и грустно радуются новым – значит, кто-то еще победил свой застарелый рабский страх.

Из новых лиц на Полевой я увидел Марию Васильевну Сорокину, дочь Мамонтова Василия Тимофеевича из деревни Тихвиной Ялуторовского района. Мария Васильевна выбрала из «Книги расстрелянных» 15 фамилий земляков, жителей трех соседних деревень. Она мечтает поставить в память о них в сельсоветском центре хотя бы одну плиту. Она ходит по властям, местным и районным. У местных то ли денег нет, то ли нет указаний. А районные отвечают, что сперва надо завершить жатву, а потом приняться за памятники. Вот и страда кончилась, а память о безвинно погибших все еще никого не волнует...

Что я мог посоветовать этой немолодой женщине? Ходить, требовать, добиваться. Как и сам я одиннадцать лет ходил «по начальникам», убеждая поддержать издание «Книги расстрелянных», которых «власть убила, власть и должна искупать вину...».

Среди сгрудившихся то ли от ветра, то ли от горя людей стоял, прислонясь плечом к березе, и губернатор Рокецкий. Почти закрыв микрофоном лицо, он говорил о времени, откуда мы все вышли, о веке, который наконец-то от нас уходит, столько горя причинив почти каждому из нас. То была трудная и простая речь, точнее, размышления, разговор с самим собой, без пафоса и без призывов...

Когда почти все разъехались, у памятника на Полевой осталась небольшая группа студентов исторического факультета ТГУ. Меня попросили провести с ними небольшой семинар «по современной истории». Мы говорили о 1937 годе, о том, как в тюменском пединституте, предтече университета, обнаружили «контрреволюционную группу». Как расстреляли профессора географии, недооценившего подвиг Джеймса Кука, человека из народа, и преподавателя физики, восхвалявшего качество дореволюционного хлеба, а преподавательницу литературы, которая на занятии вместо Пушкина заговорила о «нерекомендуемом» Достоевском, отправили в лагеря на 10 лет... Уроки истории...

На октябрьском ветру догорели упрямые сиротские свечи. Октябрьский ветер так и не сумел их погасить. Их пламя будет долго теплиться в сердцах. Потому что забыть о прошлом невозможно.




ТЕПЛЫЙ СКЛАД – ЛУЧШИЙ ПАМЯТНИК ЖЕРТВАМ РЕПРЕССИЙ?


_26_мая_2001_года_

В октябре исполняется пять лет, как на улице Полевой, где в конце 30–х годов сталинские палачи тайком хоронили тела расстрелянных, стоит памятник жертвам большого террора. Не исключено, что к этому времени рядом с ним появится еще один объект столь же важного политического значения. Фирма «Зодчий», которой руководит Николай Ростовщиков, воздвигает на месте захоронений склад-арочник.

Памятник, к которому дважды в год – 5 мая и 30 октября – собираются потомки репрессированных, воздвигнут усилиями одного банка, одного университета и одной редакции. Хотя по соседству стоял и еще дымил еще асфальтовый завод, и вырабатывал свою продукцию деревообделочный цех Горремстройтреста. Асфальтовое чудище благополучно скончалось. Горремстройтрест или его наследники отделились от площадки, где стоит памятник, высоким забором. Неизвестно чьи гаражи исчезли в неизвестном же направлении, и стала возможной давняя идея – разбить на этом месте парк в память о тех, кто был убит безо всякой вины, тайно, злодейски. Их больше двух тысяч. И думалось, что каждый, кого коснулось это горе, сможет посадить на улице Полевой дерево. Деревья живут дольше людей, и память будет жить долго. Чтобы не повторились преступления.

Городские власти на всех уровнях горячо поддерживали эту идею. Более того, было сказано, что организацию этого парка, отвод земли и прочее надо поручить руководству Калининского территориального округа.

Пришла и прошла весна, время посадки деревьев. Площадка, окружающая памятник репрессированным, забита поддонами с кирпичом, стоит кран, сложены металлические конструкции – каркас будущего арочника. И рабочие охотно докладывают, что все это хозяйство «принадлежит фирме «Зодчий», где руководит Николай Николаевич Ростовщиков».

А Валерий Борисов, начальник территориального управления по Калининскому округу, в телефонном разговоре со мной утверждает, что никому разрешения на строительство не давалось.

И главный архитектор города Валерий Кулачковский подтверждает, что у его службы разрешения на строительство никто не запрашивал. Естественно, и согласия не было. А стройка движется. И это мимо нее три дня назад промчалась кавалькада руководящих лимузинов во время объезда города. Ехали быстро, видимо, поэтому никто, кроме меня, не обратил внимания на кирпичные запасы на месте предполагаемого мемориального парка.

Я думаю, что после публикации будет либо звонок в редакцию, либо визит ответственных лиц из фирмы «Зодчий». В связи с этим хочу предупредить, что обязательно зададим вопрос: «В согласии ли с собственной совестью «зодчие» разворачивают строительные работы на костях невинно погибших людей?»

Это им стреляли в затылок в доме НКВД на углу Семакова и Республики. Это их тела везли под покровом ночи на западную окраину Затюменского кладбища. Это их детям и женам врали, что живы, но отправлены в дальние лагеря «без права переписки». Это их потомкам позднее выдавали фальшивые документы, что мужья и отцы скончались в лагерях от разнообразных болезней. И только более чем через полвека прозвучала правда о трагических судьбах. И вот репрессированных еще раз репрессируют, превращая их безымянные могилы в строительную площадку.

Впрочем, в Тюмени – все по-по-тюменски.

Напротив нынешнего памятника – большое пространство. Когда-то там было старинное Затюменское кладбище. Хоронили купцов. В войну купеческие памятники перевели на флюс в литейке завода «Механик». А потом стерли его с лица земли, поставили радиомачты. А недавно открыли на бывших могилах еще и автозаправку.

Не исключено, что уже завтра власти возопиют о бездуховности молодежи, будут клеймить беспамятство, скорбеть о падении нравственности. Так отчего не подумать об этом падении сразу с утра? Отчего не спросить с себя за допущенное кощунство?




ЗАБЫТЫ И УНИЖЕНЫ ВТОРИЧНО, ЧЕРЕЗ 65 ЛЕТ


_19_марта_2002_года_

Повторяю: на Полевой, 109, где недавно коптил асфальтовый завод, в конце тридцатых годов прошлого столетия хоронили тела расстрелянных сотрудниками НКВД. Много позднее их реабилитировали. А в 1996 году поставили памятник жертвам большого террора. Тогда же появилась идея – в память погибших посадить деревья. Мемориальный парк.

«Курьер», инициатор памятника, предложил свои услуги, но власти сказали: пусть этим займется Калининская администрация. Потом было много разных событий, а на месте предполагаемого парка, словно чудом, стали расти склады-арочники. Архитектура города сказала: «Ах!». Земельный комитет сказал: «Какое безобразие!». Выписали предписание фирме «Зодчие» – самовольную застройку прекратить.

Ура?

Однако склады росли, а по соседству с ними потихоньку поднимался и кирпичный гараж. И чем больше мы писали, тем быстрее гараж рос. 12 ноября городская архитектура снова пишет: «Немедленно прекратить!». Фирма, которая уже не ООО «Зодчие», а ООО МСК «Стройинвестсервис», того же генерального директора – Н.Н. Ростовщикова, думает про себя: «Тьфу на вас!» и продолжает строить, выводя гараж под крышу. Несмотря на то, что нету: соответствующих разрешений, согласованной с комитетом по архитектуре и градостроительству проектной документации, распоряжения администрации города о разрешении строительства, что является нарушением Градостроительного кодекса, Гражданского кодекса и распоряжения главы г. Тюмени от 28.07.98 – одновременно...

Заместитель губернатора области Борис Петренко дает указание уже областной архитектурной службе – разобраться, но г-н Ростовщиков, думая, вероятно, все то же: «Тьфу на вас!», продолжает строить. И более того – приступил к укладке фундаментов очередного арочника.

Слов нет. А что есть? Есть желание отмечать скорбные юбилеи. 25 ноября исполнилось ровно 65 лет со дня расстрела и захоронения наших земляков там, где так активно строит г-н Ростовщиков.

Расстреляны:

Гегелев Сидор Иванович, пчеловод из Первомайки Нижнетавдинского района;

Сало Семен Прокопьевич, секретарь Букинского сельсовета;

Садыков Ахмед–Салих, конюх городской стройконторы;

Васильев Алексей Егорович, сторож городской больницы,–

Вепрев Трифон Федорович, плотник из Агарака Юргинского района.

25 ноября 1937 года расстрелян и закопан на Полевой... Ростовщиков Александр Михайлович, директор Омутинского раймельуправления...

Я не знаю, родственник расстрелянный Ростовщиков тому Ростовщикову, что застраивает место захоронения? Или просто фамилии совпадают? Но я помню и другую историю, связанную с Полевой, 109.

Осенью 1996 года ко мне пришел молодой человек и попросил отыскать место гибели его деда – Михаила Львова, колхозника (как странно – из того же Омутинского района!). Я нашел карточку и назвал адрес, мы приехали на Полевую, где ничего не было, – только асфальтовый завод. Молодой человек – Владимир Львов – спросил, что он может сделать? Я сказал: давайте построим памятник. И стал памятник...

Я не знаю, родственник ли Николай Ростовщиков Александру Ростовщикову. Или просто однофамилец. Но я знаю, что безвинные жертвы не заслужили, чтобы над их прахом грохотали краны и бульдозеры. Вместо деревьев, которые мы предлагаем там посадить.

Я не знаю, есть пи кто-то там, наверху (вы понимаете, что я имею в виду вовсе не городскую администрацию и ее структуры). Но вот что хотел бы напомнить. Две организации пытались разместиться на Полевой. Обе прогорели. Что ждет третью, так откровенно попирающую законы людские и божеские?

Но продолжим: 26 ноября расстреляны – Ботников Павел, столяр; Самойлов Артемий, кузнец. 29 ноября – Герасимчук Владимир, прораб фанерки; Дубенин Степан, колхозник... Юбилеев, как видим, еще много.




МЕРТВЫЙ ХВАТАЕТ ЖИВОГО


_21_сентября_2002_года_

Московский градоначальник Лужков всегда казался мне здравомыслящим человеком. Теперь он предложил восстановить памятник Дзержинскому на Лубянке. Мол, просторной площади нужна доминанта. Так сказать, ось. Ну и получилась ось. Черта. Граница. Разлом, по которому раскалывается общественное мнение нашей страны.

Причем, спорящие стороны вовсе не озабочены архитектурными рассуждениями московского мэра. Стенка на стенку – в Думе и на площади – озабочены не столько политическим прошлым, сколько политическим будущим страны. Той опасной гранью, на которой год за годом балансирует наше так и не ставшее толерантным общество. Одни, вразуми их, господи, взыскуют порядка, которого в осененные Лубянкой годы «было больше». Другие, и я, признаюсь, с ними, обеспокоены, как бы кровавое прошлое не стало кровавым настоящим.

Тут смешалось все. Облик самого железного Феликса» и его чекистские отряды. Его дореволюционное прошлое, и последние дни, когда он едва ли не стал теоретиком и главным защитником новой экономической политики. Большой террор, который вызрел при нем и буквально захлестнул страну.

Я думаю, что уж если упокоился Феликс Эдмундович со своими чугунными собратьями по двадцатому веку у московского выставочного зала, то так бы тому и быть. И пусть Лужков оставит статую и нас в покое.

Однако убежден, что та и другая сторона спорят вовсе не о самом Дзержинском – каторжнике, председателе ВЧК, председателе комиссии по улучшению жизни детей (кстати, куда девались родители этих беспризорников?), наркоме путей сообщения и председателе ВСНХ. Они спорят о той эпохе, символом или, если хотите, жупелом которой стал Дзержинский. И будь он лично раснаипрекраснейшим человеком, все равно шлейф кровавый стелется по истории. Ох как стелется...

Что поделать, если прошлая эпоха превращала в жупел едва ли не все, к чему прикасалась? Явления эти легко меняли знак с точностью до наоборот. Что ярко свидетельствует о том, сколь мало правды было в конструируемом нами облике.

Вспомним обращение поэта к юношам – делать жизнь с товарища Дзержинского. К пионерам – расти таким, каким был Павлик Морозов. Сперва – пионер–герой. Потом, на том же фактическом материале, погубитель родного отца. Несчастный мальчишка, попавший в жернова истории и принявший мученическую смерть. Пусть документы вовсе не дают основания упрекать в предательстве Павлика, но ведь жупел!

Именем Дзержинского, портрет которого висел в кабинетах НКВД, пытали, расстреливали, гноили в безвестности миллионы людей. Есть в Москве памятник им? Только Соловецкий камень на Лубянке да могила неопознанного праха у крематория в Донском монастыре. Громадный архив в музее имени Сахарова не в счет. В Тюмени, одном из немногих городов России, установлены памятные знаки на всех известных захоронениях жертв сталинского и чекистского террора. И там, где расстреливали, тоже. Правда, нет парка на Затюменском кладбище, где схоронили, точнее, просто закопали больше двух тысяч человек. На отведенной для мемориального парка площади построены два склада-арочника и спешно возводится третий. Конечно, не памятник Дзержинскому, но все же... Символ.

Добьется Лужков своего. Потихоньку вернут «железного Феликса» на место, и ляжет через пока еще Лубянскую площадь тень от высоченного памятника. Длинная тень. На всю Россию хватит.




МНОГО ЕЩЕ РАБОТЫ


_3_февраля_2004_года_

Есть способ заставить себя сделать тяжелую работу, от которой ничего, кроме хлопот, не ожидаешь. Надо заявить во всеуслышание, что ты намерен сделать ее к такому-то и такому дню. И все.

Нынешний год для темы, которой я занимаюсь семнадцатый год, особенный. 1 декабря исполняется 70 лет со дня убийства Кирова и датированного тем же днем документа, который позволил оперативно и без проволочек карательным органам убивать тех, кого стали называть «врагами народа». В связи с этим я хотел бы напечатать «Книгу расстрелянных», третий том.

Я надеюсь, что в этой книге будут впервые опубликованы редчайшие документы – изложенная в письмах и заявлениях судьба человека, который по роду занятий и общественному статусу должен бы оказаться властителем умов, а оказался жертвой палачей. Он медленно умирал в каменном мешке, пытаясь убедить своих мучителей в лояльности к советской власти, но не отказывался от принципов, к которым обязывал его сан.

И в этом томе будут списки жертв террора. Причем, не только «большого террора» но и «красного террора».

Помнится, в 1999 году, когда первая «Книга расстрелянных» вышла, кто-то из читателей упрекал меня, что, мол, взят только один период репрессий, а жертвы двадцатых годов мною забыты. Я отвечал, что расследовать более ранний период мог бы кто-то другой.

«Другого» не нашлось. Сейчас я работаю над составлением картотеки тех, кто был убит в 1919-м, 1920-м, 1921-м. Этих людей расстреливали особые отделы, тюменская губчека, революционный военный трибунал Сибири... Сколько было организаций, для которых человеческая жизнь ничего не стоила. Иных, ложно обвиненных в соучастии в крестьянском восстании 1921 года (говорю – ложно, потому что тюменская облпрокуратура в 1992–1993 годах реабилитирована их «за отсутствием состава преступления»), расстрелянных в бывшем «доме Жернакова», февральской ночью свозили по Масловскому взвозу к Туре и спускали под лед...

В документах, с которыми я сейчас работаю, есть информация, которая раньше мне была недоступна. Это – список сирот, которые оставались после расстрела отцов. Или после того, как отца увозили в концентрационные лагеря НКВД.

Откроем произвольно компьютерный файл...

Иван Павлов, кладовщик стройконторы из Маслянки. Осталось шестеро детей от года до десяти. Получил десять лет лагерей. О дальнейшей судьбе «данных нет». Исчез, словно никогда не был. Что пережили шестеро, мал мала меньше, мы никогда не узнаем.

Тимофей Павлов. Рыбак. Сослан из Астрахани в Новый Порт, на Ямал. Расстрелян в Салехарде. Детей семеро – от восемнадцати до двух лет.

Еще один Иван Павлов – из совхоза «Багайский». Было три сына, четыре дочери. Иван Андреевич расстрелян в Омске. Территория, где закапывали тела жертв – в конце улицы 20 лет РККА, не сохранилась, попала под застройку. Что снится жителям этих домов?

Степан Павлов, фельдшер тюменской горбольницы. Расстрелян. Остались две дочери.

Григорий Пальянов, колхозник из Аромашево. Осиротели четверо, от двенадцати до двух лет.

Иван Панасюк из Казанского района. Получил семь лет и отправлен в Горшорлаг НКВД (видимо, в Горную Шорию). Дочери Зое было четыре, сыну Васе – один месяц. За что взяли? «Готовил переход на сторону врага». В феврале 1938 года? Из Казанского района в любую сторону скачи – не доскачешь.

Анна Панкина из Сургута, якобы «завербованная латвийской жандармерией», получила семь лет и оставила шесть детей от 14 лет до четырех месяцев от роду...

Патрахин Андрей – пятеро детей... Пенежин Семен – четверо... Пермяков Никита – шестеро...

Можно без комментариев? 




РАЗВЕЯНЫ ДЫМОМ


26 ЯНВАРЯ 1995

27 января советские войска освободили Освенцим. Лагерь уничтожения. В нем погибли, «по неуточненным данным», полтора миллиона человек.

Сколько их было «по уточненным» - не знает никто. И никогда не узнает. Во всяком случае, есть   свидетельства, что оставшихся в живых бойцов варшавского гетто прямо из железнодорожных вагонов отправляли в печь. Не записывая, не накалывая номеров, не считая.

В Освенциме я не был. Но я повидал советские лагеря на правобережье реки Таз и по обоим берегам реки Турухан. Об этих лагерях уничтожения мы знаем даже меньше, чем о гитлеровских лагерях. И цифры погибших в них скачут еще больше, чем цифры испепеленных. Когда говорят об убитых, счет идет на миллионы.  И расхождения в подсчетах - тоже на миллионы .

В Освенциме я не _был_.Но я побывал в Майданеке, в мертвом и пустом лагере, что стоит на окраине польского города Люблина.

Я не захотел идти туда вместе со всей нашей туристической группой. Мы пошли туда только с моей дочерью, которой тогда еще не исполнилось и девятнадцати лет.

... Огромное зеленое поле. Мокрое, моросил дождик. На этом мокром поле - мокрые бараки. И где-то далеко-далеко, - бесстыдно торчащая труба крематория.

Мы проходили мимо немых бараков, и мне казалось, что и бараки, и это поле, и само небо, плачущее дождем, онемели от того, что им пришлось видеть.

Возле самого крематория нас нагнала туристская группа. Кажется, из Луцка. Она была с экскурсоводом, сухонькой пожилой пани, которая по-русски рассказывала историю Майданека, самой большой  могилы в  истории человечества. Потому что только по данным _лагерной_ канцелярии, в Майданеке было сожжено четы ре миллиона человек. 

...Впереди, там, где зияли пасти печей, где стояли ржавые тележки, на которых в печи закатывали тела убитых газом «Циклон–Б», послышались громкие голоса. Несколько парней обсуждали... технологию загрузки печей. Обсуждали квалифицированно, с массой технических терминов. Можно было подумать, что речь шла о завалке руды, а не о сожжении человеческих тел.

Экскурсовод смотрела на них, как на сумасшедших. Но она сдержалась. Сдержались и мы. Мы только повернулись и пошли назад. Туда, где под громадной каменной чашей высилась гора слежавшегося человеческого пепла. Все, что осталось от тех, кого здесь сожгли перед самым наступлением Советской Армии. Этот пепел просто не успели вывезти на поля...

Недавно в Германии я побывал в старинной синагоге, разрушенной во время «хрустальной ночи» и восстановленной после войны по решению германского правительства. Был как раз канун субботы, когда верующие должны собираться на молитву. Но синагога была пуста. Женщина, одновременно хранительница и экскурсовод, объяснила, что уже давно здесь не читают молитв. Потому что не могут собрать требующихся по религиозному канону десятерых мужчин. Возможно, тех самых, что стали пеплом в печах Майданека. Их вернуть невозможно. О них можно только помнить.

Иногда я корю себя, что смолчал там, у печей. Но можно ли убедить людей, которые стоят перед человеческим пеплом и обсуждают технологию сожжения? Наступали сумерки. Мы шли вдоль мокрых бараков Майданека. И в такт шагам, в такт ударам крови в виски, звучала в ушах песня, которую давно когда-то написал Александр Городницкий о таком же лагере смерти:

Треблинка, Треблинка, чужая земля!
Тропинкой неблизкой устало пыля.
Схожу я, робея, за тот поворот.
Где дымом развеян мой бедный народ...




ВОЙНА В СОЗНАНИИ… ОРГКОМИТЕТА


_31_января_1995_года_

На прошлой неделе обнародованы условия конкурса сочинений и творческих работ, посвященного 50-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, – «Война в моем сознании». Эти условия вызвали у меня вопросы, которыми я хочу поделиться с читателем.

В первую очередь – жесткий императив, заложенный в условия конкурса. Сочинения школьников и студентов «ДОЛЖНЫ ОТРАЗИТЬ героизм, патриотизм, веру в победу советских людей... а также объективно (?!) осудить трусов и равнодушных, заклеймить оборотней и предателей, воспеть мужество советского солдата, матроса, офицера, генерала, маршала, адмирала...».

Все правильно. И все так знакомо. Так, как было в сороковые, пятидесятые, семидесятые. Словно и не было десятилетия гласности, когда мы столько узнали неизвестного о такой известной войне.

Нисколько не ставя под сомнение героизм и патриотизм одних и преступления, совершенные другими, тем не менее хотел бы обратить внимание, что история не может быть окрашена только в такие резкие, без полутонов и переходов, краски.

И потому я хотел бы спросить: а кто напомнит и напишет о брошенных в окружении миллионах солдат и офицеров?

О бездарных, не понимающих войны моторов военачальниках, что годились лишь на то, чтобы «личным примером» поднимать солдат в бессмысленные атаки?

О генералах, несправедливо обвиненных в поражениях и расстрелянных?

О разведчиках, которым не поверили?

О мирном населении, убаюканном сказками о войне «малой кровью» и «на чужой территории», а потом брошенном на произвол судьбы?

Если нужно, я могу напомнить цифры. Например, назвать число красноармейцев, оказавшихся в плену к концу первого года войны. Или – бессмысленно брошенных в пекло в дни харьковского наступления в 1942 году, а потом попавших в плен. Я могу, если нужно, напомнить фамилии. Например, фамилию реабилитированного уже в наши дни командующего Западным фронтом Павлова. Или – Рихарда Зорге и других разведчиков. Или – миллионы людей, заполнявших концлагеря...

Наверное, Шолохов со своей «Судьбой человека» противоречит условиям конкурса. И Солженицын со своим Иваном Денисовичем. Хотя они и соответствуют пожеланию организаторов конкурса «создавать работы на базе произведений писателей – непосредственных участников войны». Разве участие само по себе есть свидетельство таланта, достоверности, свободы от официальных догм? Вспомните один только факт, когда Александр Фадеев стал «улучшать» свой роман «Молодая гвардия», ОТРАЖАТЬ в нем руководящую роль партии... И наоборот, когда Виктор Некрасов написал, по словам Константина Симонова, самую правдивую книгу об окопах Сталинграда и был вынужден покинуть Родину...

Я не берусь диктовать какие-то другие условия. Да, оргкомитет вправе формулировать правила игры так, как считает нужным. Но пусть тогда все это будет озаглавлено не «Война в моем сознании», а Война в сознании... оргкомитета». Все будет правильно, и ни у кого никаких претензий.

Р.S. На днях президент подписал указ, который восстанавливает права бывших советских военнопленных. С них наконец-то официально снято клеймо трусости, клеймо предательства. Им возвращаются права участников войны. Тема для сочинения?




БИЛЛ КЛИНТОН КАК УКРАШЕНИЕ НАШЕГО ПРАЗДНИКА?


_28_марта_1995_года_

Судя по газетам, высшее российское руководство пребывает в полном восторге. Президент Соединенных Штатов Билл Клинтон наконец-то определился в своих симпатиях и обещал приехать в Москву на празднование 50-летия нашей Победы. А к Джону Мейджору в Великобританию, куда зван на 8 мая, тоже по случаю окончания Второй мировой войны, не поедет. Возможно, это повод для ликования, сточки зрения высокой политики.

С моей же точки зрения, рядового гражданина, безразлично – приедет к нам спортивный Билл или нет. Сам он не только не участвовал в войне, но и не помнит ее по причине слишком позднего рождения. Осуждать его за это нельзя, просто – факт. Но и связывать с его приездом или отсутствием наш родной праздник я не стану–

Как говорила моя мать, гость в дом – бог в дом.

А на нет и суда нет. Это уже я добавляю.

Потому что я хорошо, так уж случилось, помню самый первый день Победы, тот дождливый и сутолочный день в маленьком уральском городе Асбесте. Мы, большие и маленькие, праздновали Пашу Победу. И всегда было так: это день Нашей Победы. Я хотел бы быть вежливым, но поступаться причастностью (был при этом, жил при этом!) к событию, от исхода которого зависела сама судьба цивилизации, не стану.

Слишком много, слишком дорого заплачено. Каждый заплатил – собой, родными, детством, инвалидом в семье или полной безотцовщиной. Это – наш праздник. Он не станет ни больше, ни меньше, если будут на нем иноземные гости, бывшие союзники или бывшие враги. По мне, этот день вообще никого не касается. Эта наша личная гордость и наша личная скорбь.

Поэтому меня так удивляли дипломатические хлопоты по организации визита Клинтона именно в эти дни. Как удивляли и обиды прошлого года, вот де не пригласили наших на пятидесятилетие высадки в Нормандии. Как-то маловато было в этой суете достоинства, приличествующего державе–победительнице. Или без заграничной справки Победа – уже не Победа?

...В начале года была у меня командировка в Германию. Один из тюменских служащих, ведущий тему российско-немецких контактов, помявшись, сказал: если случится разговор о юбилее Победы, не поговоришь ли о какой-то помощи нашим ветеранам?..

Может быть, я не прав, но я отказался. Я сказал, что с детства привык считать себя гражданином страны–победительницы. Что намекать бывшим побежденным о помощи солдатам, разгромившим фашизм, унизительно.

Мы говорили с немцами из Целле о многом – о войне и концлагерях, об уничтожении евреев и о дневнике Анны Франк, погибшей неподалеку от Целле. Мы говорили откровенно и были полны, как мне кажется, обоюдного желания завершить Вторую мировую войну, все еще тлеющую в нашем сознании. Мы говорили о сотрудничестве двух территорий. Лишь одной темы мы не касались. Темы милостыни. Мы с вами этого не заслужили. И не должны оскорблять подобными просьбами память наших отцов.




ФОРМУЛЫ И НАША ЖИЗНЬ


_8_апреля_1995_года_

Мы все-таки ужасно странные люди. Придумаем себе какую-нибудь формулу и носимся с нею, как дурень с писаной торбой. Считаем: раз сформулировано, значит, непременно осуществится.

Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме...

Каждой семье к 2000-му году отдельную квартиру...

И на Марсе будут яблони цвести...

Словом, как-то так получается, что самое главное – сформулировать. Выбросить лозунг. А будет ли он реализован и как реализован, – совершенно несущественно.

А теперь о предмете особенно деликатном сейчас, когда до пятидесятилетия дорогой нашей Победы остался ровно месяц. Хочу напомнить еще одну формулу: Никто не забыт – ничто не забыто». Со второй частью этой формулы мы потихоньку разбираемся. И доброе помним, и подвиги славим, и о жертвах не забыли, о цене победы и цене поражений сказали и еще скажем. Но вот «никто не забыт»? Правда, никто?

Я не хочу говорить сегодня о преданных и оставшихся безымянными солдатах Второй ударной армии. Я не хочу напоминать о неизвестных бойцах, павших в величайших битвах и мелких штыковых атаках. Я хочу напомнить о тех, чью память нам с вами ничего не стоило сохранить. Были бы только желание и аккуратность.

Теперь скажу, о ком речь. О солдатах и командирах, о курсантах и медсестрах, которые умерли от ран и болезней не на передовой, а в самом что ни на есть тылу. В городе Тюмени, в двенадцати его госпиталях, и были похоронены без спешки. Потому что ни пушки не громыхали, ни отступать–наступать не надо было.

Существует список в фонде Дмитрия Васильевича Юдина в областном архиве. Прислан еще в 1969 году из министерства обороны СССР, из архива военно-медицинских документов. Сообщается в сопроводительном письме, что «умершие выявлены только по семи госпиталям, а по остальным документов на умерших нет».

Таким образом, неполный этот список содержит 251 фамилию. А на плитах мемориала, что установлены в 1985 году на восточной окраине Текутьевского кладбища, их только 228.

Можно принять, что кого-то увозили родственники, хоронили дома. Но под номером 2 в списке есть (а на плите отсутствует) курсант Эдуард Коварш, уроженец Винницкой области, умер в апреле 1942 года. Тогда в Винницкой области была восточная ставка Гитлера...

Начинаю сверять. На первых двенадцати страницах обнаруживаю 89 фамилий, которых нет на плитах мемориала. 89 плюс 228 получится 317 умерших от ран и болезней. Минус 251. Откуда взялись еще 66, которых нет в списках военно-медицинского архива?

Возможно, когда высекали фамилии в камне, сумели изувечить их до такой степени, что исчезло всякое сходство с документом. Это не преувеличение. На плитах – кощунственное количество ошибок. Самое малое, когда Титученко превращается под торопливой и равнодушной рукой в «Типученко», Марданшин – в «Мерданшин», Ливинурм в «Ливинури»... Хуже, когда сочиняется отсутствующее у мусульманина отчество. Хуже, когда вместо сержанта Александра Величенко, в разных местах дважды (!) встречается «Беличенко» с теми же инициалами...

Конечно, и в списках этих достаточно много непонятного. Так, на странице 14 указаны похороненные на... Воскресенском кладбище. Было ли такое в Тюмени? Может быть, страница из другого текста? Вряд ли. В списке – курсанты Тюменского пехотного училища Алексей Марышев, Виктор Шулков, Виктор Николичев, Александр Науменко, Евгений Ломов...

Простая истина и элементарное право каждого человека – табличка с именем и фамилией на месте вечного упокоения и черточка между двумя датами. Желательно без ошибок. Никто не забыт.

Вы, действительно, верите, что – никто?




ГЛОТОК СВОБОДЫ


_26_марта_1996_года_

Недавние выборы в нашем городе, такие шумные и такие нервные, заслонили от многих важную дату.

40-летие Двадцатого съезда. В центральных, или, как принято ныне говорить, московских газетах, было несколько публикаций.

Меня не удивило, что газеты левого толка, как и положено, попытались разметать остатки памяти о хрущевском перевороте. Но ведь и либеральные газеты говорили о крупнейшем событии столетия с большой долей скепсиса. Их тон мне напомнил комсомольские дискуссии двадцати–тридцатилетней давности. (Помните? А что дал мне ваш комсомол? Нет, ты скажи, что ты дал комсомолу?). Да что газеты! Если и человек, подчеркивающий свою причастность к шестидесятникам, говорит о секретаре–реформаторе не иначе как «Хрущ». Правда, и о нынешнем президенте – всего–навсего «этот Боря».

Не побоюсь утверждать: если бы не было подобных грому небесному решений Двадцатого съезда, мировой процесс мог бы пойти по совершенно другому пути. Потому что для миллионов людей робкая полуправда хрущевского внезапного доклада разрушила облик «светлого будущего всего человечества». Она дала понять, что на самом деле происходило в одной, отдельно взятой стране. Но это в мире. А в нашей стране, в той самой, что оказалась объектом коммунистического эксперимента?

О! Мы, как всегда, куда более критичны! «Что нам дал Двадцатый съезд?» – спрашивают демократы–критики и тут же вполне убедительно доказывают, что почти ничего и не дал. Так, поматросил и бросил.

На мой же взгляд, ответ содержится не в словах и оценках, а в самом существовании этих слов и оценок. Он в том, что мы можем спросить: а что он дал, вместо того, чтобы твердить наизусть очередные исторические решения очередного высокого форума.

Итак, что дал Двадцатый съезд? Он просто освободил мысли, запертые в миллионах черепных коробок. Он научил нас говорить то, что мы думаем. Пусть эти слова долгое время звучали лишь на кухне, вполголоса. Пусть для тех, кто произносил их вслух на площадях или в письменном виде, еще оставались лагеря и психушки. Человек еще рисковал свободой, работой, гражданством. Но он уже не рисковал жизнью.

Двадцатый съезд, как подснежник, еще не делал весны, но предвещал ее приход. Он вселял надежду. И опасение: как бы не вернулась зима. Не случайно в течение всего двадцатилетия – от отставки Хрущева и до весны 1985 года – постоянно возникали слухи – о предстоящей реабилитации Сталина». И в 1969 году я слышал от одной из сотрудниц партийного аппарата, что «уже готово реабилитирующее постановление, которое вот-вот будет напечатано». Помню, с каким чувством я разворачивал «Правду» за 21 декабря 1969 года и читал на второй странице внизу редакционную статью, без подписи, естественно, «К 90-летию И.В. Сталина». И как радовался ее спокойному тону и тому, что реабилитации палача не случилось. Я не мог знать, какая внутрицековская борьба предшествовала этой статье, я лишь радовался: еще подышим!

А потом наступил декабрь 1979 года, теперь уже столетие, и опять томительное ожидание, подогреваемое слухами. Сегодня я понимаю, что эти слухи, словно эхолот, сознательно запускались в общество, чтобы зондировать общественное мнение: готов или не готов народ возвратить Сталина на пьедестал. Судя по результатам, народ не был готов.

И ведь это при том, что реабилитация была к середине шестидесятых фактически свернута, а родственникам по-прежнему лгали о том, что расстрелянные «умерли в лагерях от воспаления легких». При том, что доклад Хрущева, известный на Западе, в нашей стране по-прежнему оставался неизвестным. (Как распевали на кухнях, этих советских гайд-парках, «о Сталине мудром, родном и любимом закрытые письма читает народ»).

Я, например, впервые увидел текст этого доклада напечатанным не в «Правде», как бы это должно быть, а в польской газете «Трибуна люду» не то в 1988-м, не то в 1989 году...

Двадцатый съезд дал нам возможность заглянуть в самих себя. Нет, он не освободил нас. Свобода не приходит извне, если раб ее не жаждет. Двадцатый съезд сказал о том, что свобода существует.

Двадцатый съезд сам был, как глоток свободы. Как ни парадоксально, но ему одинаково обязаны и защитники этого съезда, и хулители его. Он помог нам найти самих себя. И освободить себя «своею собственной рукой». Наверное, поэтому мне было обидно читать высказывания молодых, что они осуждают Двадцатый съезд. И было, как ни странно, радостно читать это. Если люди, не боясь, говорят то, что думают, значит, дело Двадцатого съезда не пропало. Даже если о нем сегодня мало кто помнит.




ЗАБЫТЫЕ СОЛДАТЫ


_20_апреля_1996_года_

Если посмотреть со стороны, никого так в нашей стране не уважают, как солдат второй мировой, разгромивших фашизм. Если глянуть правде в глаза, картина получается другая.

...Мой московский приятель битый час допрашивал меня о поездке в Польшу. Беспокоился: в газетах, мол, пишут, что могилы советских солдат там оскверняют.

Обо всей Польше я говорить не могу, но там, где пришлось, побывать, особенно на западных землях, в крохотном древнем Кощчане и в шестисоттысячной Познани, столице Великопольши, поляков упрекнуть не в чем. Кладбища в порядке, могилы прибраны, по случаю возложения нашей делегацией цветов был выставлен почетный караул Войска Польского.

Если что и цепляло глаз, то виноваты в том вовсе не поляки. Виновата наша страна. Россия, точнее, Советский Союз. Наши солдаты лежат в чужой земле безымянными.

...Тщательно ухоженное кладбище в небольшом, тысяч тридцать жителей, городке. Друг против друга два монумента. Обращенный на четыре стороны света мавзолей в память польских солдат, погибших в Африке, в Европе, в России. И островерхий шпиль с красной звездой. Покой, тишина.

Но как бьют по глазам таблички на могилах наших ребят. Длинные ряды одних и тех же букв: безымянный, безымянный, безымянный... Мелькнет чье-то имя, и снова – безымянный, безымянный, безымянный...

Эти парни уплатили свой долг Родине. Долг, о котором так любили и так любят напоминать политики, а пуще того, политиканы. Парни отдали все, что могли, все, что имели, и даже сверх того – самих себя положили на жертвенный алтарь Победы. Ни одна страна не заплатила так дорого. Даже побежденные.

А вот Родина свой долг не выплатила до сих пор. И, думаю, уже никогда не заплатит. Оставила лежать их в чужой земле без имени, без надежды, что придет когда-нибудь родной человек и уронит слезу – не вообще, а по нему, конкретному Ивану, Мыколе, Хамиту, Науму.

Еще как-то можно смириться с пропавшими без вести при отступлении, в концлагерях. А в победных боях, когда позади уже оставались свои, когда были специальные команды, которые и созданы были для того, чтобы прибрать, памятник поставить и место приметить.

Да в том же городке, о котором я веду речь, ведь был стационарный госпиталь, и тяжелораненые захоронены тоже здесь. Отчего же и им не дали имени?

Пришли они ниоткуда и ушли в никуда? И не было у них отцов–командиров, подымавших в атаку? Не было Верховного? Не осталось документов, списков, смертных медальонов, таких черных пластмассовых трубочек?

Старые солдаты, помнится, рассказывали мне, что когда границу перешли, велено было медальоны сдать. По какой причине? Какую главную военную тайну могли разгласить кусочки пластмассы и бумажные справки: кто, откуда, где родные?

У меня есть простое объяснение насчет главной тайны. Этой тайной была цифра потерь. Ведь если написать фамилии, то вполне могло бы оказаться, что под одной звездочкой схоронены десятки солдат. Кто-нибудь да мог задаться целью и сложить эти числа. Разве случайно, что эти данные до последнего времени были страшным государственно–партийным секретом? Вдруг да кто-нибудь точно узнает, какую цену страна заплатила за Победу и какими полководцами были на самом деле наши славные и талантливые маршалы?

Писали скромные цифры. У цифр нет ни имен, ни фамилий. Можно написать пять, имея в уме пять тысяч. И уверять, что выиграли страшную битву «малой кровью, могучим ударом». Была такая бравая довоенная песня.

Мертвые солдаты не построятся в шеренги, к ряду в ряд, не проведут перекличку, по порядку номеров не рассчитаются. Не опровергнут официальные данные.

Лежат, как испепеленные узники концлагерей, лишенные, если, конечно, мертвые слышат, даже звука родного голоса над прахом.

Обидно. И вдвойне обидно, когда видишь, что в Познанской цитадели, тут же за могилами наших, лежат сбитые над Польшей английские летчики. Почти все названы по имени, написано, кто из Йоркшира, а кто из Бредфордшира, а кому-то родные написали «Спи, дорогой Джонни!» и, может, ему легче спать в польской земле после тех мук, которые принял парень из королевских воздушных сил?

Кто вернет имя нашим солдатам? Верховный давно умер. Ушли маршалы, послушно повторявшие его приказы. Ушли из жизни командиры, может быть, еще хранившие в памяти их имена. Уходит время. А они все еще ждут.




НАДО ЛИ ИСПРАВЛЯТЬ ИСТОРИЮ, ВЫРЫВАЯ ИЗ НЕЕ СТРАНИЦЫ?


_6_августа_1996_года_

Любим ли мы историю? Странный вопрос: да больше всего на свете! Но, как уже однажды формулировал классик, странною любовью. Способ показать свою любовь к истории у нас один – повыдирать из нее все, что не нравится, что не радует глаз, что оскорбляет слух. Наш слух.

Произошло странное совпадение. В четверг на прошлой неделе я посетовал, что в редакциях нет бюро проверки, которые контролировали бы истинность журналистских утверждений, точность начертания фамилий, достоверность фактов.

А уже в пятницу в «Тюменских известиях» читаю беседу Елены Дубовской с архитектором Константином Стержантовым, в которой содержится предложение исключить из списка памятников истории дом Сольца по ул. Сакко, 32.

Цитирую: «Личностью Сольца общественность (какая такая общественность – не указано. Видимо, так представляют себя собеседники. – Р.Г.) заинтересована не потому, что он возглавлял тюменскую группу РСДРП в 1907–1909 годы, а потому, что был председателем «тройки НКВД. Выходит, сохраняется дом палача».

Круто. Палач – и все тут.

Тогда и мы попробуем без церемоний. Невежеством веет от каждого слова в приведенном мною пассаже.

Про «общественность» я уже упоминал. Далее: председатель «тройки» НКВД...

Как известно, были внесудебные органы со схожим названием: «тройки» областных и краевых управлений наркомата внутренних дел. «Тройки» УНКВД. (Разница в одну букву, но существенная). Судьбу «обычных» граждан решали именно эти тройки, на местах. В состав их входили начальник местного управления НКВД, прокурор и первый секретарь обкома партии. Естественно, для бывшего старшего помощника прокурора Союза ССР Сольца места в «тройке» не было. В столице, правда, была «двойка». Но и тут Сольц чином не вышел: в «двойку» входили ровно двое – нарком госбезопасности (или внутренних дел) и прокурор Союза.

В самом же наркомате, чтобы вершить суд и расправу, существовали особое совещание и особая комиссия НКВД. Была и военная коллегия Верховного суда...

Я перечисляю эти беззаконные конструкции для того, чтобы подчеркнуть, что собеседники в «Тюменских известиях» не слишком разбираются в предмете, о котором взялись судить.

Теперь непосредственно о Сольце. Об утверждении, что основатель тюменской организации РСДРП был палачом.

Если бы господа хорошие дали себе труд познакомиться с документами, которые хранятся в тюменском госархиве (там есть даже специальный фонд Р2131 «Личные документы Сольца А.Д.»), они вряд ли стали бы походя марать имя давно умершего человека, который сам не может защитить свою честь.

Сольц, начиная с 1920 года, был сотрудником Центральной контрольной комиссии партии. С 1921 года – членом Верховного суда СССР. Сольц был начальником уголовно–судебного отдела прокуратуры СССР. И, как утверждают документы и воспоминания, «всеми доступными средствами пытался бороться с репрессиями».

Он работал в прокуратуре Союза, заведовал бюро жалоб, его послужной список содержит перечень командировок по лагерям и местам заключения, где он разбирал жалобы крестьян, арестованных (мотив командировок приводится в списке: то Лодейное Поле, то Темлаг, то Горький, то Украина, то Минск...) по страшному указу от «седьмого восьмого тридцать второго» (от 7 августа 1932 года), по которому даже за сбор колхозных колосков и даже ребенка имели право осудить на многолетнее заключение... Попробуйте себе только представить, что означала в те годы даже попытка усомниться в приговоре «тройки». «Органы не ошибаются», а тут какой-то Сольц из бюро жалоб...

Сольц пытался помочь и помогал многим. А 14 февраля 1938 года его убрали из прокуратуры, он объявил голодовку, тогда его отвезли в психиатрическую больницу. Потом он какое-то время служил в музее народов СССР и умер 30 апреля 1945 года.

Сольц – по свидетельствам многих и многих – был среди тех немногочисленных партийцев, кто пытался бороться с машиной уничтожения. И нет горше иронии, что именно его называют палачом.

Утверждение, что Сольц имел хоть какое-то отношение к НКБД, абсолютно не соответствует действительности, – говорит полковник Петрушин, историк по образованию и сотрудник ФСБ по должности. – Об этом знают все, кто держал в руках книги – «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова и «Отблеск костра» Юрия Трифонова. Этот человек, как мог, противостоял террору...

И последнее. Попытки «пересмотреть» историю предпринимает каждая формация. И каждая поступает одинаково. Замалчивает, стирает, вырывает страницы, которые кажутся нехорошими. Все это (и прежде, и сейчас) называется: «давать объективную оценку».

Когда-то по объективным причинам переименовали улицу Александровскую в Царскую. Затем, по тем же мотивам, Царскую – в улицу Республики... Меняются времена, но не меняются нравы. Лучший способ правки – сокращение. Ленинград делается Петербургом, не меняя своей сущности. То же и со Свердловском...

Ломать – не строить. Зуд усовершенствования. Но как мало он имеет общего с созиданием. А может быть, лучше оставить историю в покое? Она сама разберется, что ей необходимо, а что несущественно.

Правда, трудно бороться с желанием сказать свое слово в истории, особенно, если и сказать-то нечего?




ПО МИННОМУ ПОЛЮ ИСТОРИИ


_14_июня_1997_года_

Как много странностей в газетах.

Понимаю, что пришло в средства массовой информации новое поколение. Возможно, что в школах оно училось без должного прилежания. Не беда – жизнь длинная. Беда, что в редакциях не требуют ныне точности.

Вот сотрудник одной из массовых газет все чаще стал писать на темы исторические. А писать на такие темы с налету – что рвать ромашки на минном поле.

Недавнее эссе этого автора по поводу суверенитета России показалось мне сомнительным. Нимало не собираюсь оспаривать его трактовку экспансии Российской империи на все четыре стороны света.

Что толку спорить о мнениях, обсуждать разницу во взглядах? Другое дело, когда речь идет о фактах.

Например, утверждается, что «до образования СССР не было на карте мира ни Казахстана, ни Кыргызстана, ни прочих туркестанских образований – все это называлось российскими провинциями».

Может быть. Может быть, на картах, по которым учился сей автор, в книгах, которые он читал, «туркестанских образований» и на самом деле не было.

Только куда же подевалась известная мне со школьных лет Согдиана, отважные воины которой сокрушили забравшиеся на Памир фаланги Александра Македонского? Кто стер с карты, что лежала в портфельчике юного нашего друга, государство Хромого Тимура? С кем так долго воевали солдаты Бековича и Скобелева? Ах, с Хивинским ханством! Столицей какого государства была основанная еще в 1 веке Бухара? До середины XIX века – Бухарского ханства, следующие сто лет и Бухарского эмирата. (Кстати, откуда пришел на сибирскую землю хан Кучум? Из независимой Бухары, шестнадцатый век...). Было еще и Кокандское ханство, основанное в 740 году...

Эти страны были на карте задолго до того, как им «выпала честь» стать российскими провинциями и советскими республиками.

И еще один тезис, на мой взгляд, требует уточнения: до большевиков национальный вопрос в России решался цивилизованно и без идеологических затей».

Про затеи – не знаю. А про «цивилизованные решения» кое–что вспоминается. Например, упоминаемая автором Польша, которая усилиями русских, прусских и австрийских штыков была разделена и трижды восставала против счастья быть в границах Российской империи – в 1796, в 1830 и в 1863 годах. А башкиры массово присоединялись к Пугачеву. А казахи? Всю степь в 1916 году охватило восстание Амангельды Иманова. Конечно, сегодня про большевиков никто доброго слова не скажет. Но справедливо ли в качестве примера «цивилизованного решения национального вопроса» предлагать опыт европейского жандарма, как называли Россию в XIX веке? А еще в том же веке российские штыки «усмиряли Кавказ».

Так что «мина замедленного действия» была установлена, о мой ученый друг, не в 1922 году, а гораздо раньше. Тогда, когда, по вашим словам, «Русь... жила и расширяла свои владения – на востоке, на западе, на юге...». Иными словами, когда создавалась империя. Вид государственного устройства, возможно, кому-то милый, но исторически обреченный. Ибо ни одна империя (Римская, Ацтекская, Германская, Французская, Австрийская, Британская, Поднебесная) не сохранилась.

Я хотел бы думать, что старые мины больше не будут взрываться под ногами новых поколений российских граждан. А это возможно в том случае, если граждане будут знать историю получше, чем их предшественники, не делая заявлений относительно будто бы несуществовавших «прочих туркестанских образований».




МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ


_20_мая_1995_года_


1.

Есть события, прекрасный смысл которых трудно, порой невозможно оценить тотчас. Необходимо время, необходимо расстояние. Но все же попробуем...

Из всего яркого, запоминающегося, что происходило в Москве, когда праздновалась Победа, на меня самое сильное впечатление произвела поездка германского канцлера Гельмута Коля на кладбище, где похоронены немецкие военнопленные. Его не смутила общая атмосфера праздника. Он не стал прятать в душе свои чувства и ликовать внешне при прохождении парада. Он не стал имитировать то, чего не чувствовал, не мог чувствовать, не мог торжествовать.

Он сделал то, чего не мог не сделать – поехал поклониться праху своих, праху немцев, которые, будем же справедливы, как ни трудно об этом думать, как ни трудно это писать, тоже жертвы войны. И хотя Гельмут Коль был приглашен к нам на празднование победы над фашизмом, в этот день мир отмечал и победу над его страной, поверженной дважды – в 1933-м и в 1945-м...

Какие бы чувства я не испытывал при мысли о людях одной со мной национальности, каждый второй из которых был сожжен в крематории либо просто убит, я не могу не понять и канцлера Коля.

А Рональда Рейгана я когда-то понять не мог. Да что я – все «прогрессивное человечество» не поняло его в 1985 году, когда он возложил цветы на могилы немецких солдат. «Человечество» возмущалось. И только в этом году я увидел снимок близко и разглядел, что Рейган возложил цветы и на немецкие, и на русские могилы, на могилы наших военнопленных, погибших в концлагере Берген–Бельзен. И стихи на камне, у которого стоит президент, написаны на русском языке.

А вы знаете, что и в Тюмени есть немецкие могилы?

В заречной части города находился до 1948 года лагерь №93 для военнопленных. Две тысячи из них остались здесь навсегда в безымянных могилах, над которыми нет ни камня, ни креста. Правда, местные жители знали и помнили об этом. Потому что русские могилы полукольцом окружают немецкие, но не касаются земли, в которой покоятся бывшие враги.

Лишь в самое последнее время часть кладбища была срыта бульдозером, и в котловине устроен гаражный кооператив.

Сохранился кусок поляны, несколько берез и затянутые зеленой травой, но отчетливо различимые прямоугольники старых могил.

Будь моя воля, я бы просто поставил на поляне камень с латинским крестом и написал бы что-то вроде «Покойтесь в мире». Очень надеюсь, что так оно рано или поздно будет.

_24_июля_1997_года_


2.

Неделю назад над каменной плитой, где по-немецки и по-русски выбито примиряющее «Покойтесь в мире», снова звучала немецкая речь. Меня попросили рассказать то, что я знаю об истории лагеря–93, группе депутатов ландтага (земельного парламента) Нижней Саксонии.

Может быть, давным-давно, когда я был мальчишкой–первоклассником, а война только-только закончилась, мне бы не доставил переживаний этот рассказ о немецких солдатах, пришедших с оружием в руках на нашу землю. О том, что сначала им повезло – их не убило под Сталинградом, на Курской дуге, в Корсунь-Шевченковском котле. Они попали в плен, и их увезли в Сибирь. Которая и стала им последним пристанищем.

Сейчас, полвека спустя, старая боль стихает. Сейчас начинаешь думать о тех ранах, которые прошедшая война наносит обеим сторонам. И как трудно рассказывать знакомый, почти что вызубренный сюжет, если рядом с тобой стоит седоволосый немец, а по щекам его текут слезы.

Хорст Мильде, президент ландтага Нижней Саксонии, депутат от социал-демократической партии Германии. Я не мог спросить, о чем он плачет. Я мог только догадываться.

Хорст Мильде родился в городе, который называйся Бреслау и который уже более пятидесяти лет зовется Вроцлав. Город сейчас не принадлежит Германии, а является центром самого западного польского воеводства.

Конечно, это – возмездие. Это – геополитика, Потсдамские соглашения и тому подобное. Но в 1945 году Хорсту было всего 12 лет.

А когда мы шли с кладбища, меня остановила за рукав Эдда Годе, вице–президент ландтага. И рассказывала о своем отце, который воевал в России. И попал в плен. И умер от дизентерии в лагере военнопленных, который находился в Одессе. Эдда родилась в 1940 году. Скорее всего, она не помнит, каким был, как выглядел ее отец. Она только знает слова – отец, Одесса...

Говорит, что хотела бы поехать в Одессу, хотя бы узнать, хотя бы увидеть такое же, как в Тюмени, полузаброшенное кладбище...

Прошло больше пятидесяти лет. Заканчивается век, вошедший в историю как один из самых кровавых. Все, что случилось с Эддой, с Хорстом, да и со мной, – было давно. Очень давно...

Но почему же мы все этом помним? Почему слезы пролиты над могилами людей, даже имена которых затерялись где-то в архивах?

И сегодня политики (немецкие, русские, американские) принимают решения, которые эхом отзовутся далеко–далеко в будущем, будут ранить в самое сердце людей, которые еще, может быть, даже не родились. И уж, во всяком случае, не могут нести тяжести вины за то, что случилось и еще случится.

Решают одни. Плачут – другие.

Несправедливо.

А разве мир когда-нибудь думал о том, что – справедливо, а что – нет?




МАЯТНИК


_17_марта_1998_года_

На прошлой неделе российские социал-демократы с почтением отмечали столетие I съезда РСДРП. Состоявшийся в марте 1898 года в Минске, этот съезд объединил разрозненные группы С–Д в партию.

О том, чтобы коммунисты праздновали эту дату, что-то не было слышно. Впрочем, КПСС всегда относилась с холодком к своему социал-демократическому прошлому. Историки партии подчеркивали, что партия ленинского типа началась только со II съезда, на котором соратники Ленина впервые получили большинство и стали с тех пор называться большевиками.

Не наблюдалось, кстати, никакого паломничества и на перекресток старых тюменских улочек, носящих ныне названия Крупской и Каширской. Хотя стоящий там на углу старый дом, памятник архитектуры, глядящий на обе улицы двенадцатью своими окнами, имеет непосредственное отношение к юбилею русской социал-демократии.

Я вовсе не утверждаю, что первый съезд эсдеков состоялся в Тюмени, а не в Минске. В книгах все написано правильно. Просто в этом доме жил полтора десятка лет и отсюда отправился в последний путь – на Текутьевское кладбище – один из тех, кто был инициатором первого съезда. Виктор Алексеевич Вановский.

Студент – изгнанный за организацию политического кружка с «Волчьим билетом». Унтер–офицер Невского Его Королевского Величества Короля Эллинов полка – арестованный «За пропаганду». Ссыльный – бежавший из ссылки, из Степного края (ныне Омская область). Подпольщик... Ссыльный... Частный поверенный... Член партии меньшевиков... Глава тюменской коллегии защитников... Это все он.

Правда, в истории партии среди делегатов минского съезда не упоминается Виктор Вановский. Но есть Александр Вановский, младший брат. Поскольку за Виктором, организатором и руководителем московского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», шла активная слежка, он отправил в Минск брата Александра. Попросив его «все аккуратно записывать». Для младшего билет в Минск стал пропуском в историю. (Впрочем, особого счастья и ему это не принесло. В начале двадцатых годов Александр уехал из Хабаровска в Японию, преподавал в Токийском университете историю русской литературы, где и был случайно, но уже после XX съезда, обнаружен корреспондентом Гостелерадио Владимиром Цветовым).

Но вернемся к Виктору Вановскому и к Тюмени.

После восстания 1905 года Виктор был отправлен в ссылку. В село Демьянское. Потом был переведен в Тобольск. А после таинственной гибели одного из надзирателей тобольской тюрьмы (он, распорядившийся о телесном наказании политического заключенного, был «приговорен к смерти» и застрелен на улице) Вановский с другими ссыльными отправлен по этапу в Ялуторовск.

Сколько в этом маленьком городе, еще со времен декабристов приобретшем славу «места поселения , было интересных людей. Всех политических оттенков. Тогда они жили достаточно дружно. Это позднее одни поднимали кронштадтский мятеж, другие – штурмовали восставшую крепость по льду Финского залива.

Здесь сорокалетний Вановский занялся юриспруденцией, стал частным поверенным, получил разрешение на практику и доверенность на ведение дел от богатого купца–старообрядца Кириака Колмогорова.

В 1917-м ему уже было за пятьдесят, он еще вернулся в партию меньшевиков, но в 1919-м вышел из нее и далее в партиях не состоял. Разрабатывал губернские документы, учил юристов и народных судей. О революционном прошлом вспомнил лишь в начале тридцатых годов, когда обратился в общество политкаторжан – похлопотать о пенсии. Пенсию дали. Персональную. Республиканского значения. Один раз Виктор Алексеевич даже успел ее получить. 2 июля 1954 года.

А 6 июня – умер. Шел по улице, постукивая своей любимой дубовой папочкой. И упал.

Он вовремя умер. Шел 1934 год. Позади был 17-й съезд ВКП(б). Тот самый съезд, на котором Сталин, как утверждают историки, лишь путем фальсификации голосования сохранил впасть. Через пять месяцев после смерти Вановского будет убит Киров. Начнется расправа с оппозицией. Потом будет 1937-й...

Я думаю, что и его, семидесятилетнего, бывшего меньшевика, не пощадили бы. Это не предположение. Агриппина Семеновна, вдова Виктора Алексеевича, была арестована в 1938-м, на допросе от нее требовали показаний о том, что покойный муж «являлся членом нелегальной организации «... Ей повезло – Ежова сняли раньше, чем следователь добился от Вановской «признания»...

Вот так. Бегло. О столетней истории и людях, которые были не просто свидетелями ее, а главными фигурами на этом российском театре. О Вановском почти ничего не писали до 1988 года. И после 1988 года – тоже. Наверное, потому, что Россия как-то прошла мимо социал-демократии. Говорят, что есть шанс вернуться. Боюсь, что опять промахнемся. Вольно маятник размахался.




В ТЮМЕНИ ГЛАСНОСТЬ НАЧАЛАСЬ РОВНО 10 ЛЕТ НАЗАД


_23_марта_1998_года_

Вы помните главную тюменскую тайну? Нет, вы не помните главной тюменской тайны прошлых лет! Это не список членов бюро обкома за день до конференции. И не суммарные запасы углеводородного сырья. И не тщательно скрываемый секрет об упавшем деревянном мосте, о котором больше месяца не разрешалось сообщать в прессе. И не количество жертв при взрыве аммиачной селитры в Юрге.

Главная тайна Тюмени – это... Тс–с...

Впрочем, на календаре 1998 год, стоит ли оглядываться назад? А еще десять лет и пять дней назад я обратился по инстанции с просьбой разрешить напечатать в областной партийной газете очерк о партийной же тайне – о том, что с июля 1941 по март 1945 года тело Ленина сохранялось в Тюмени. И в очередной раз получил отказ со ссылкой на ЦК КПСС, который почему-то полагает, что знать об этом полную правду – нецелесообразно.

Этот секрет, о котором, впрочем, хоть чуточку, но знал каждый житель города и половина области, пытались предать гласности многие журналисты. Лояльные, , партийные, приобщенные. Но тщетно.

Помню, как в 1985 году в поезде Москва–Варна ко мне подошел московский коллега и спросил вполголоса: знаю ли я о... Знаю, ответил я. Отчего не пишу? Оттого, что не разрешают. «И у меня вычеркивают упоминание об этом», – сказал автор книги «У кремлевской стены» Алексей Абрамов.

А я был готов на все. Даже на молчание на неопределенный период. Я просил: пока живы очевидцы, соберем воспоминания, пусть написанный материал ждет своего часа. «Не–а», – отвечали мне, вероятно, полагая, что партия всегда будет решать, что можно, а что нельзя, и что партийные тайны до века будут сберегаться за семью печатями...

Я успел съездить в Москву, встретиться с Дмитрием Семеновичем Купцовым, бывшим в военные годы первым секретарем тюменского горкома, побеседовать с бывшим сотрудником лаборатории В.И. Ленина Ильей Борисовичем Збарским, сыном академика Збарского. И со многими другими, кто, как говорится, был причастен.

Более того, я даже написал этот очерк и опять пошел, за неделю до очередного, 118-го дня рождения Ильича, в обком. Мне снова пообещали перезвонить в цека, а через два дня повторили знакомое: «Не-а».

А потом произошло странное. Позвонил Алексей Абрамов и сказал, что на горизонте «посветлело». Что-то случилось в цека, но 19 апреля 1988 года газета «Труд» публикует материал Алексея Абрамова. А на следующий день, уже никого не спрашивая (ибо у великой и ужасной советской цензуры было одно замечательное правило: факт, опубликованный в центральной газете, можно было «воспроизводить»), я принес свой очерк Объект Збарского» в секретариат и ответсек Володя Фатеев заверстал его на третью полосу. Очерк занял целую страницу. Потом были отклики, письма, звонки и фотографии, новые подробности, большие и маленькие.

А потом позвонил Тарас Шевченко, бывший сотрудник УБД, и рассказал, как ему доверили фотографировать изготовленный в Тюмени стеклянный саркофаг для Ленина, как изъяли пленку и тщательно пересчитали даже пробные отпечатки. Позднее из «особой папки» в партархиве мне достали «совершенно секретную фотографию» этого саркофага! Саркофаг увезли куда-то в Москву...

Через два года с небольшим перестала существовать и сама цензура, еще через год – цека партии...

Где-то между этими событиями я предложил Средне-Уральскому книжному издательству сборник очерков, в числе которых был и «Объект Збарского». И получил письменный ответ: «Не актуально». Папку с рукописью сунул в шкаф, а теперь достал и с большим интересом разглядывал карточки, перечитывал письма... История!

Как быстро меняется мир. Как мало меняемся мы.




НАС ОГРАБИЛИ – И МЫ НАВОРУЕМ, ИЛИ СУДЬБА ЗАКОНА О РЕСТИТУЦИИ


_18_апреля_1998_года_

Тема моей колонки, слава богу, не имеет отношения ни к Тюменской области, ни к городу, в котором живем. Она касается бывшего Союза и нынешней России.

Итак, как ни бился господин президент, Федеральное Собрание преодолено вето, которым Борис Николаевич тщился не допустить принятия закона о реституции. Согласно закону, перемещенные ценности – произведения искусства, книги, архивные документы, которые в результате второй мировой войны, а точнее, в результате доблестных действий трофейных команд оказались не в той стране, которой всегда принадлежали, а совсем–совсем в другой, – возвращению не подлежат.

Полководцы и в древности, и в совсем недавние времена на три дня отдавали взятый город на разграбление. Двадцатый век, полагая себя цивилизованным, придумал слово «репарации».

Страна–победительница, дабы залечить раны, потребовала и получила от побежденных материальную компенсацию. Станки, механизмы, товары... Помню, как я учился фотографии и печатал снимки на бумаге «Агфа»... Тогда и мне это казалось абсолютно справедливым: вон как они разорили нашу страну!

Правда, сладкий час победителя принес в нашу страну не только освященные потсдамскими и иными соглашениями репарации. Как рассказывали вполголоса тогда и как открыто пишут сегодня, высшие командиры везли трофеи поездами. Строевые пробавлялись, чем и как сумели. Но кто бы стал обращать на это тогда внимание? А сейчас и подавно все быльем заросло.

Но, как оказалось, это было не все, что вывезено.

В 1955 или 1956 году вдруг выплыли из небытия сокровища Дрезденской галереи – «Сикстинская мадонна Рафаэля, «Шоколадница» Лиотара, «Святой Себастьян (не помню чей), «Мальчик» Пинтуриккио... Их, писали газеты, когда-то «Красная Армия спасла от гибели в шахтах Силезии», а теперь они возвращались во дворец саксонских королей Цвингер... Хрущев решил – отдать!

Шли годы. Сегодня оказалось, что победители вывезли произведения искусства и целые библиотеки. Вывезли многое, что было награблено фашистами в третьих странах. Например, семейный архив великих герцогов Лихтенштейн.

Война давно закончилась. Давно отпущены по домам последние пленные. А «трофеи» до сих пор томятся в плену. Книги из немецких библиотек за это время не раскрывала ни одна рука. Часть книг погибла от небрежного хранения, съедена мышами. В последнее время у картин обнаружились хозяева, нередко тоже жертвы фашизма.

В конце концов, многое принадлежало народу, стране, с которой у нас теперь наипрекраснейшие отношения. Стране, которая дает кредиты на развитие нашей усталой от пятилетних планов промышленности. Эти картины, книги и документы – часть не нашей истории, не нашей культуры. А та, чужая культура, без этого не считает себя полноценной...

Доводы о возмездии не представляются мне весомыми.

Мне кажется, что я имею право так говорить. Я бы тоже мог взывать к мести – есть пепел Майданека, Дахау, Треблинки. Но я хочу, чтобы вторая мировая война наконец-то закончилась. Навсегда. И помня о погибших, среди которых было шесть миллионов таких, как я, я стал одним из инициаторов сооружения плиты на заброшенном кладбище немецких военнопленных. Я придумал надпись, которая там высечена: «Покойтесь в мире».

Кроме «материальной компенсации», «наказания» и «справедливости», на которых настаивают противники возвращения перемещенных ценностей, есть еще и нормы приличия.

Простите за грубость, но термин «перемещенные ценности» не представляется мне корректным. Это – военные трофеи, то есть награбленное имущество. В принципе, все это украдено. И тот факт, что это, быть может, украдено у вора или отнято в «возмещение» украденного, – немногое меняет.

Мы – страна – никогда не сможем гордиться этими сокровищами. Мы – страна – никогда не сможем открыто выставить эти полотна или показать их вместе с другими картинами зарубежным зрителям, поставить книги на библиотечные полки, историки не смогут работать с наворованными документами и писать свои труды.

Я не понимаю наших депутатов. Я уверен, что большинство из них не возьмет чужого рубля. Так почему же они считают, что стране это делать можно? Разве репутация государства менее значима, чем репутация отдельного человека?

Да, фамилия основателя российской столицы была Долгорукий. (Деревенские люди, я думаю, знают, что означало это прозвище). Но ведь с тех пор прошло почти девять веков. Пришла пора с какими-то привычками расставаться.




ЭТОТ ДЕНЬ Я ПОМНЮ КАК ВЧЕРА


_9_мая_1998_года_

Май сорок пятого, дождь на булыжной мостовой в маленьком городе Асбесте, толпы на улицах, поникших пленных, которые разрисовывали потолки в детском доме, где работала моя мать.

Помню себя, воспитанника старшей группы детского сада. Мы убегали от воспитательницы и выискивали на улицах фронтовика, чтобы хором сказать ему: «Здравствуйте!».

Первое время после войны казалось, что фронтовиков даже больше, чем остальных мирных жителей. Наверное, потому, что мы были маленькие, смотрели на мир снизу вверх и видели, прежде всего, шинели, гимнастерки, кителя. Тогда еще многие носили ордена и медали, нашивки за ранения, на выгоревших плечах темнели прямоугольники от снятых погон.

А время брало свое. Первыми ушли не самые старые, а самые храбрые – кто был чаще и сильнее ранен. В учреждениях и на предприятиях над планшетами с фотографиями солдат и командиров вместо «Они воевали» стали писать «Наши ветераны»...

Я помню, как впервые отказался приехать на телестудию Яков Неумоев, кавалерист, Герой Советского Союза: ноги не держат, нет сил выйти из дома. Давно слег бывший матрос Черноморского флота и военный журналист Юрий Рупинский...

«Кому из нас под старость День лицея торжествовать придется одному?» – спрашивал себя молодой, 27-летний, но гениально прозорливый Александр Пушкин.

На недавней встрече у тюменского мэра догадливые устроители вместе с героями войны пригласили героев труда. Потому что героев–фронтовиков остались единицы. А тех, кто мобилен, говоря по-современному, и того меньше...

Уходит двадцатый век, и, как мне кажется, он торопится забрать с собою все, что было для него характерно, все, что ему принадлежало по праву.

Вторая мировая война была самым значительным событием в нашем веке. И, как ни горько говорить, как ни жестоко, может быть, для конкретных людей, но пусть война, нагромоздившая горы трупов, останется за чертой меж двадцатым веком и двадцать первым. Пусть в новый век перейдет память о погибших, воспоминания о героях, ужас и отвращение, связанные со словами «концлагерь», «фашизм», «крематорий».

Двадцатый век, наш век, был все ужасным столетием. Он должен вызывать сожаление и сострадание. Но всему есть пределы. В том числе и пределы человеческому восприятию.

Еще в 1989 году я, будучи в Люблине, сам съездил в бывший концлагерь Майданек, крупнейший в Европе, там погибло 4 миллиона человек. Через семь лет, уже в Германии, мне предложили посетить еще один концлагерь – Берген-Бельзен. И я отказался. Сказал: еще один?

Я и Майданек-то не забыл, его каменоломни, колосники его крематория, все еще засыпанные пеплом. Сказал: не хочу больше смотреть на лагеря, тюрьмы, камеры пыток, горы человеческого пепла и читать на могильных плитах поздние слова сожаления и раскаяния.

Конечно, мы никогда не забудем, не должны забыть тех, кто сделал все, чтобы это страшное осталось там, далеко позади. Но чтобы и оно не смогло перешагнуть черту между вчера и завтра. И потому – вечная слава солдатам, которая останется, надеюсь, и тогда, когда уйдет самый последний из них.

А пока они живы, скажите им, старым и согбенным: «Здравствуйте!».




ДОРОГА В ТРЕПТОВ-ПАРК


_6_мая_2000_года_

Когда Советский Союз перестал быть, возникла проблема. Проблема с захоронениями советских воинов и памятниками при них в сопредельных и отдаленных государствах. Где раньше они сохранялись, с одной стороны, благодарной памятью освобожденных народов, а с другой – присутствием воинских частей СА. Между прочим, памятник герою–разведчику Николаю Кузнецову со Львовщины пришлось-таки перевезти в уральский город Талицу.

Помню тревожные газетные публикации о самом большом и самом известном мемориальном кладбище советских воинов – в берлинском Трептов-парке. За Берлин было заплачено по высшей мерке – десятки тысяч солдат и офицеров погибли при штурме Зееловских высот, пали в уличных боях, легли на ступенях рейхстага. 8 мая 1949 года в Трептов-парке были торжественно перезахоронены пять тысяч воинов – из братских могил в разных частых Берлина. В начале 90–х газеты писали о запустении на этом кладбище, о заброшенных могилах, о попытках вандализма.

9 мая прошлого года я оказался в Берлине. Обновленный рейхстаг сверкал возвращенным из английского плена куполом. На его ступенях вились очереди желающих взглянуть на Берлин с высоты птичьего полета. По Унтер-ден-Линден мимо российского и английского посольств проходили группы немецких солдат в черных и красных беретах. И фотографировались на фоне Бранденбургских ворот. Было воскресенье, тихое майское воскресенье.

Но Трептов-парка в маршруте, составленном российской турфирмой, не было, а руководительница поездки наотрез отказалась сделать небольшой крюк и выделить нам четверть часа на Трептов-парк.

...Примерно через час автобус притормозил у загородного паркинга. Группа вышла из автобуса и наскоро помянула павших, пустив по кругу бумажные стаканчики. Мне из автобуса была хорошо видна основная достопримечательность этой стоянки – платный туалет.

Я до сих пор думаю, что 9 мая 1999 года мы упустили какой-то очень важный момент, какой-то шанс в своей биографии. Может быть, это мысленное обращение к нашим павшим, оставленным в чужой стране, помогало бы нам в трудную минуту, когда надо встать выше себя?

Хотя, возможно, я преувеличиваю. Может быть, к монументу в Трептов-парке и без нас в этот день пришло много народу. Только мы этого уже никогда не узнаем. Потому что нас там не было...

Но судьба была ко мне благосклонна. В том же году, в августе, я вновь оказался рядом с Берлином. Поездкой руководил Вячеслав Медведев, которому не надо было объяснять, что такое Трептов-парк, что такое память... Вместо того, чтобы повернуть направо, к Варшаве, наш автобус поехал прямо. В Берлин.

Не раз и не два с переводчицей областной администрации Алиной Петровной нам приходилось выходить из автобуса и расспрашивать о дороге к Трептов-парку. Удивительно – немцы знали об этом мемориале, знали, где он находится, подсказывали направление...

Через час мы подъехали к лесному массиву, пешком пересекли его и вышли к большой зеленой чаше – мемориальному кладбищу. Синее небо с белыми облаками. Изумрудная трава. Прямоугольники братских могил и подпирающая немецкое небо фигура воина в плащ–палатке с немецкой девочкой на руках.

И абсолютный, классический, педантичный, чисто немецкий порядок. Травка подстрижена. Ни обрывка бумаги, ни пластиковой бутылочки, ни пустой коробки из-под сигарет. В отдалении ходит садовник. Серебряная дуга фонтана сверкает из-за холма, на котором стоит памятник. Жаркое лето 1999 года в Берлине, траву надо поливать.

Мне до сих пор жаль, что инструменты губернаторского оркестра, с которым я путешествовал, были упакованы, и тюменские парни не смогли сыграть марш победы над могилами наших павших. Но этот марш все равно звучал у меня в ушах. Я надеюсь, что не у меня одного.

Может быть, не все знают, что этот памятник напоминает о событиях, которые на самом деле произошли в Берлине 25 апреля 1945 года. Старший сержант Трифон Лукьянович, в довоенном прошлом – слесарь минского радиозавода, спас из-под обстрела немецкую девочку. Это случилось на Эльзенштрассе в том же берлинском районе Трептов, где теперь стоит памятник. Трифон Лукьянович был тяжело ранен и спустя пять дней умер. Возможно, что и его останки четыре года спустя были перенесены и под траурную музыку захоронены в Трептов-парке.

И еще я думаю, что пять тысяч наших ребят будут спать в этом парке вечным сном – никто их покоя не нарушит.




ВИРТУАЛЬНАЯ СТРАНА


_18_июля_2000_года_

Много лет писан, как это называлось, «на военно-патриотическую тему». В том числе – о танкистах. В том числе – о тех, кто сражался под Прохоровкой, где проходило, цитирую, величайшее в мировой истории танковое сражение. Плюс сюда же – художественные фильмы о том, как горят танки, как идут на таран, как в крохотной речке бок о бок гасят загоревшиеся комбинезоны наши и немецкие танкисты...

А в выходные прочел в газете «Известия», которую полагаю одной из самых солидных в России, прямо-таки убийственную информацию.

О Прохоровке. О том, что там сражалось 273 немецких танка и 850 советских. И что «безвозвратные потери» у нас составили 334 бронемашины, а у вермахта – 5 (пять). И что Сталин хотел было строго наказать нашего командующего генерала Павла Ротмистрова, а потом передумал и сделал из этого красивую легенду – о крупнейшем в мире танковом сражении и великой советской победе.

Я был ошарашен и смущен. Уж слишком разительны цифры. Но давайте вспомним ряд других советских мифоногем, на которых воспитывалось не одно поколение. Например, о славных летчиках Кожедубе и Покрышкине, которые сбили 62 и 59 самолетов врага и стали трижды Героями Советского Союза. А совсем недавно мы узнали, что лучший немецкий ас сбил (страшно подумать!) свыше трехсот наших самолетов. Кажется, даже 320.

Мне ужасно не хочется верить тому, что написано о Прохоровке. Я думаю, что дожившие до наших дней ветераны–танкисты так и не поверят этому. Но я вспоминаю, что нам называли Зою Космодемьянскую, девушку-мученицу, партизанкой, а она была диверсанткой, и ее выдал товарищ по отряду. Что Герой Советского Союза Александр Матросов был не школьником-хулиганом, а подростком-ссыльным.

Вчерашняя история не выдерживает испытания временем и фактами. Она распадается. В этих руинах мы обнаруживаем совсем другие факты – героические и трагические, которые остались неизвестными, потому что из некруглой судьбы этих героев миф не получался. Так, мы с большим опозданием узнали о герое–подводнике Маринеско, потому что он был судим после войны, а звание Героя получил уже в шестидесятые. Лейтенант Берест, поднявший знамя Победы на купол рейхстага и втащивший туда его официальных знаменосцев, стал Героем уже после войны – он попал под поезд, спасая девочку...

Очевидно, что существуют все же две истории. Официальная, она же – виртуальная, искусственная. И настоящая, но неизвестная.

Напрашивается вопрос: может ли нормальная страна существовать без мифов? Ведь подобные мифы были в немецкой истории, в американской, во французской, в английской...

А пока – создание мифов продолжается. Из стопки газет на даче вытащил листок – на растопку. И зачитался, возмущаясь. Автор, стремясь доказать превосходство духовности над бездуховностью, утверждал, в частности, что колхозы – продолжение традиций русской крестьянской общины. Поставьте эти твердой рукой написанные строки рядом с подробным и страшным исследованием курганского историка Александра Базарова «Дурелом, или Господа колхозники». И поймете, что наш земляк пытается нам, как говорится, «впарить» еще один миф.

Земля прекрасна безо всяких мифов. Военных, советских, патриотических. Сама по себе. Сама по себе она никогда не станет врать.




ИСТОРИЧЕСКИЙ МОМЕНТ


_12_мая_2001_года_

В канун праздника Победы внук попросил меня прийти к нему в класс. «Зачем?» – спрашиваю. – «Расскажешь про день Победы». – «Илюшка! – возмущаюсь я. – Да мне в день Победы было всего семь лет...».

Что себе думают нынешние молодые о прошлом веке? Что знают о нем? Что для них этот выстраданный когда-то праздник, о котором на все лады вдруг, но после соответствующего воззвания президента, забубнило все радио и все телевидение?

Я думал об этом, стоя 9 мая в плотной толпе, прижатой к барьерам ограждения подле краеведческого музея. Холодно. Посиневшие милиционеры с трудом удерживают «свободный коридор». Виднеется из-за людских голов и милиционеров часть площади у Вечного огня. По площади ходят милицейские начальники в парадных мундирах с сотовыми телефонами. Время течет. Люди ждут. Милиционеры из оцепления по очереди перебрасывают с плеч на плечи одну на всех теплую куртку с лейтенантскими погонами. Рядом со мной молодые супруги, оба в инвалидных колясках, согревают между собою мальчика лет восьми...

Наконец, по коридору медленно проползли на свободное пространство нарядные джипы с густо тонированными стеклами, потом несколько «волг». Из машин вышло руководство. Потом прошло несколько генералов – армейских и милицейских. Вот заиграл оркестр, состоялось возложение цветов и гирлянд, прозвучал концерт, слышимый нами, но не видимый. Начальники прошли через толпу назад, к уже отъехавшим машинам. Девчонки, стоявшие на той стороне прохода, похлопали начальникам, которые улыбались в ответ.

Потом толпа расступилась еще больше: шли ветераны, которые, как оказалось, больше часа, ожидая начала церемонии, стояли у Вечного огня, на юру и на ветру. Шли замерзшие и усталые, уже почти не в силах реагировать на аплодисменты, которыми их встречала толпа, терпеливо ждавшая своей очереди возложить цветы к Вечному огню, поклониться памяти павших.

В первый раз я писал о том, что происходит 9 мая на этой площади, 32 года тому назад, когда открывали в Тюмени этот монумент... Еще помню, как в 1980 году записывал на магнитофон ответы тюменцев на простой вопрос: «Почему вы пришли сюда?». Ветеран хотел помянуть боевых товарищей, что лежат в земле между Волгой и Одером. Женщина, держа сына за руку, с трудом сдерживала слезы и рассказывала о погибшем отце, который сгорел в танке под Варшавой.

Я не успел «довспоминать». Оцепление сняли, толпа хлынула к парапету. Молодые пробирались торопливо, яростно, как будто боялись что-то упустить. Я заметил, что руки у многих были пустые. Людская волна докатилась до парапета, где лежали хвойные гирлянды и цветы, и остановилась. Как мне показалось, растерянно.

Мы положили цветы и уступили место другим. А «молодняк», как о них говорят, все стоял у парапета, как будто никак не мог сообразить, что надо делать? Зачем-то ждали? Куда-то стремились? Что теперь?

Военный оркестр под управлением блистательного Николая Соколова отыграл и ушел. Хор, который пел для ветеранов и областных начальников траурного Моцарта и современную песню «Поклонимся великим тем годам», давно закончил свое выступление. Осталось ощущение опоздания. Ощущение, что праздник был не для всех.

...Да, он был для ветеранов. Хотя стоило бы подумать, что держать стариков час на выстойке в ожидании, пока все соберутся, жестоко. Хотел бы напомнить, что моложе семидесяти пяти лет ветеранов почти нет. А моему старому другу Дмитрию Васильевичу Юдину, который там тоже был, вскоре исполнится 82. Они в своей жизни настоялись и находились. Отчего бы не поберечь их старые ноги? Может быть, приготовить для них, на всякий случай, скамейки?

...Да, праздник был для начальников, для штатских и военных властей. Но у меня такое впечатление, что и они оказались заложниками, статистами в спектакле неловкого и недогадливого режиссера.

А для остальных тысяч тюменцев, которые по традиции начинают этот майский день с поминовения павших? Разве для них этот день не должен быть полон высоких и трагических чувств? Разве они не могут, не имеют права быть полноправными участниками и свидетелями скорбного торжества?

Да, площадка мала и тесна. Но ведь существует техника, которая позволяет проецировать происходящее на громадные экраны, видные с любой точки. Может быть много вариантов, я назвал только один. Есть право каждого на скорбь. Потому что нет в нашей стране семьи, которая не внесла бы жертвенного вклада в Победу.

Не перестаю думать: к чему так стремилась молодежь на площадь у Вечного огня? Что она увидела? Чему научилась? Школой воспитания каких чувств стал для нее этот день? А для детей, которых было там так много?

Кто-то сказал: «Этот день должен пробудить у подрастающего поколения чувство уважения к истории родной страны». Должен был. Получилось ли это? Не знаю.

Вечером в горсаду молодежь радостным визгом приветствовала фейерверк. Говорят, было красиво.




БЫЛА ЛИ ВОДА МОКРЕЕ?


«Не говори: «отчего это прежние дни были лучше нынешних?» – потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом...»

    Экклезиаст, гл. 7, стих 10

_10_января_2002_года_

Весьма уважаемый и почитаемый человек говорил на днях по местному радио о времени и о себе. О боях–пожарищах, о друзьях-товарищах, о прекрасном прошлом, когда трава была зеленее, вода мокрее, люди честнее, жизнь лучше, страна могучее. И тому подобное.

А потом человек в эфире перешел к нашему времени и приговорил. Страна наша, сказал он, провалилась в какую-то пропасть и никак не может выбраться оттуда. Словом, гасите, братцы, свет – кина не будет.

Не раз и не два, а много приходилось мне дискутировать с представителями славного прошлого. Не приняв нынешнего времени, они спешат объявить его провалом, преисподней и так далее.

Весьма спорно, что прежнее было лучше настоящего. Ибо если представить прошлое не страницей учебника истории на хорошей бумаге, а реальностью, в которой ты живешь свою единственную жизнь, оно, это бывшее, вовсе не покажется ни добрым, ни светлым (а кстати, кто-нибудь хоть раз читал что-то вроде: да здравствует светлое прошлое?), ни лучшим, чем теперешнее. Даже совсем недавнее, когда был могучий Советский Союз, вооруженный ядерными ракетами, которого все на свете боялись и которому подчинялись – от страха, и соглашались – из страха, и считались – по той же самой причине.

Грустить от того, что нас теперь никто не боится? Может быть, в силу отсутствия какой бы то ни было личной воинственности, меня это чье-то бесстрашие не пугает. Извините, пожалуйста, носители бывшей силы, но я предпочитаю, чтобы нашу страну уважали без примеси страха – за ум, за умелые руки, за великую литературу, за замечательных инженеров и ученых, за выдающихся художников, за самых красивых на свете женщин, за чистые леса и голубые реки...

Кстати, многое из перечисленного имеет место, и за это нас продолжают любить и уважать, даже при отсутствии наличия самых больших в мире вооруженных сил.

Мне кажется, что мы (и я тоже) еще не вполне поняли, что с нами произошло и происходит. Что совсем недавно мы не просто пересекли линию перемены дат. Что мы не просто стали писать текущий год с другой цифры. Что смена тысячелетия – не только условность. Сменилась эпоха. Изменяется человек. Появляется новая реальность. В прежнюю воду, какой бы мокрой она нам ни казалось, уже не войти.

Мой уважаемый еще современник! Как ни грустно, но наше время, время двадцатого века, века–волкодава, по определению поэта, заканчивается. Как частный случай это, безусловно, печально. В плане общественного прогресса – правильно и закономерно.

Да, жаль, что прошло время, когда мы были молодыми. Когда мир улыбался нам, и мы могли радоваться среди боя, что остались живы. Или что нас приняли в университет, когда многие, подобные нам, жили в колхозах без паспортов, словно крепостные. Когда невзначай сказанное слово могло стоить не только свободы, но и всей жизни... А мы были молодыми, и уже потому жизнь казалась прекрасной, а страна – на подъеме, виделась устремившейся в космос, туда, где на пыльных тропинках далеких планет обязательно останутся наши следы (ирония: поэт, написавший это, вскоре был лишен советского гражданства, а песня исполнялась без упоминания авторства). А мы были молодыми и об этом могли себе позволить не думать.

Конечно, давайте жить долго. Но не будем превращать наши личные ощущения в приговор для страны. Замечательной страны. С прекрасным будущим. Хотя к нему еще идти и идти, и идти... Впрочем, движение и есть жизнь.




СТАЛИН УМЕР


...Придет серенький волчок,

тебя схватит за бочок...

    Старинная колыбельная

_4_марта_2003_года_

«Завтра праздник – Сталин умер». Эту фразу придумал не я, но слышал ее собственными ушами в марте 1953 года от мальчишки–первоклассника. Между прочим, сына секретаря Бродоканмакского райкома партии. Конечно, я понимаю, что пацан имен в виду всего-навсего, что в связи с трауром не надо идти в школу. Но что там глаголет устами младенца?

Прошло каких-то полвека, и демократическая общественность впадает в транс от данных социологического опроса: 37 процентов опрошенных оценивают Сталина положительно, 29 процентов – отрицательно, 34 – затрудняются с ответом. «Вот видите, до чего мы дошли! Больше всего голосов подано за Сталина».

Старая методологическая проблема – зал наполовину полон или наполовину пуст? Я оптимистичен. Прошло каких-то полвека, и каждый третий из опрошенных затрудняется оценить заслуги бывшего вождя народов в истории нашей страны. Заслуги в индустриализации, в коллективизации, в борьбе с правым и левым уклонами, в Великой Отечественной войне. А если прибавить сюда еще 29 процентов, которые против?

Пятьдесят лет назад, думаю, соотношение голосов было бы 99 и один. У меня нет данных, кого опрашивали – возраст, социальное положение... Но думаю, что выборка весьма репрезентативна, и она в полной мере отвечает действительным взглядам людей. Сейчас люди думают именно так. Сейчас. Но никто не рискнет утверждать, что завтра будет то же самое и что тенденция (возрастание симпатий к Сталину) будет иметь место.

В принципе, в том, что получилось, виновно сегодняшнее руководство страны и его недавние предшественники, собиравшие многотысячные митинги в свою поддержку, и эти многие тысячи скандировали: «Ты – прав!», надеясь на перемены. Но перемены не шли, а ползли. Результатами их воспользовались единицы, а остальные быстро превратились из людей в «электорат».

B за всем этим расплывались, будто в тумане, реальности жизни при Сталине, а на поверхности оставались мифы о мудром вожде, великом полководце, лучшем друге советских пионеров. И это при том, что до сих пор суды и прокуратуры продолжают невероятную по объему работу по реабилитации невинно убиенных, сосланных, обвиненных в сталинских же «полководческих» ошибках, попавших из гитлеровского плена в лагеря...

А, – скажете вы, – это все давно известно! Не все и не всем. Да, есть такие, которых убедить нельзя, потому что не хотят знать правды о лагерях и расстрелах. А есть такие, кто узнать не успел, а сейчас об этом стали просто меньше говорить. И даже совершенно доступный Солженицын пользуется меньшим спросом. Видимо, исключительно в силу своей доступности.

Наверное, среди 37 процентов, высоко оценивших деятельность Сталина, не обязательно старики–ветераны, бывшие сотрудники НКВД и МВД. Есть и молодые участники партийных митингов, «бросающих вызов властям». Не вступая с ними в дискуссии, хотел бы напомнить, что в сталинские времена их инициатива в лучшем случае обошлась бы им в 25 лет лагерей – в шахтах Воркуты, на лесоповале или на строительстве железной дороги Салехард-Игарка. Именно столько – «четвертак» – получил участник нелегального кружка воронежской молодежи Анатолий Жигулин, будущий поэт.

И все же, несмотря на все обстоятельства, на трудности жизни и разочарование в том, что из себя представляет российская демократия, только 37 процентов симпатизируют Сталину. Но ведь это не значит, что они готовы жить в условиях сталинизма и хотели бы такой же участи для своих детей. Просто детям на ночь поют страшилку про серенького волчка, о котором никто утром уже не вспоминает.

Сталин мертв. И дело его мертво.




ПАМЯТНИК ОБКОМУ ПАРТИИ


_13_января_2004_года_

Письмо двум администрациям, областной и городской, и двум Думам. Сообщается (цитирую выборочно), что «в октябре 2004 года Борису Евдокимовичу Щербине исполнилось бы 85 лет...». И в связи с этим «общественность страны считает необходимым достойно отметить 85-летие Б.Е Щербины».

О тех, кто выступает от имени общественности страны, чуть позднее. А пока о том, что уже «создан организационный комитет по проведению мероприятий», что «данью уважения памяти выдающегося человека, оставившего на тюменской земле добрый след, было бы проведение в области серьезных мероприятий, посвященных 85-летию Б.Е. Щербины, создание и открытие памятника в центре города Тюмени... Средства на создание памятника (при необходимости) обеспечит организационный комитет. Просим рассмотреть и поддержать...». Вот.

Я в затруднении. С одной стороны, за 12 лет, что Щербина возглавлял обком партии, область из аграрно-рыболовной стала нефтегазовой. С другой, за те 50 лет, что прошли после отъезда первого секретаря в Москву, много переменилось. И даже страна стала другая. И партия, верным солдатом которой он был с 1939 года, уже в нетях. Убежденные ленинцы стали чуть ли не социал-демократами и даже в церковь ходят.

Впрочем, пространный текст, автор которого легко уловим по интонациям, то и дело сбивается с вклада Щербины на вклад непосредственно обкома партии. Точнее, самой партии.

«Обком партии стал подлинным координатором... Обком добивался развития строительства... Именно обком партии выдвинул задачу... Обком партии сознавал...».

Наверное, можно по-разному оценивать личный вклад Бориса Евдокимовича в то, что произошло. Умел он, вправду говоря, добиваться цели, «ставя задами на грани возможного».

Но реализовывали эти задачи другие люди, которым почему-то общественность страны не призывает ставить памятники в центре Тюмени. Нет в центре города памятника Эрвье, который, как утверждают, едва не вылетел в 1964 году из списка кандидатов на Ленинскую премию. Ведь всего десятью годами раньше партийный секретарь тюменского геологоразведочного треста требовал, чтобы «этого самозванца Эрвье сняли с работы».

Нет памятника геологу. Нет памятника нефтянику. Строителю нефтегазопроводов. Транспортному строителю. Всем тем, кто положил ради этого жизнь в буквальном, а не в переносном смысле. Кто преобразовал партийную волю в города, промыслы, железные дороги.

За четыре десятилетия мне не раз приходилось видеть, какой ценой реализовалось то, за что предлагают теперь увековечить бывшего первого секретаря. А какой, например, оставила «нефтяную столицу» партийная власть... Но отложим эту тему, хотя она тоже ждет беспристрастного исследователя.

Однако предлагать поставить памятник партийному работнику и в его лице – партии, после всего, что за эти годы мы узнали о том, что наша бывшая, и моя, впрочем, тоже, партия сделала с нашей страной, это... неправильно.

Хотя бы по одной простой причине. Вывшей партийной власти удалось уклониться от важнейшего политического акта, который должен был, по моей мысли, подвести черту под кровавым двадцатым веком. Я говорю о покаянии.

Авторы письма утверждают, что «в многогранной бурной жизни тюменщины вряд ли сыщется хоть одна грань, которая не испытала бы на себе благотворного прикосновения Щербины». Неправда, есть такая грань.

Я знаю, что до сих пор цивилизованный мир ищет способы реабилитации тех, кто оказался жертвой другого тоталитарного режима. Но кто из подписавшихся от имени «общественности страны» думает о том, что пережили и до сих пор переживают потомки миллионов, по чьим семьям и судьбам прокатился сталинский, энкаведешный, партийный каток? Вместо этого они предлагают в центре Тюмени поставить памятник человеку, который олицетворял здесь партийную власть в те годы, когда жертвы тщетно ждали реабилитации. Когда скрывали судьбу своих исчезнувших отцов и дедов, нервно просыпаясь от приснившегося ночного стука в дверь. Реабилитации они дождались, когда партия рухнула. Но так и не дождались извинений. О чем будут думать тысячи их потомков, проходя мимо памятника разбежавшейся партии, который предлагается установить в центре Тюмени?




И БУДЕТ НАМ СПАСИБО ОТ ТОВАРИЩА ЗЮГАНОВА!


_3_июля_2004_года_

Говорят, что вопрос почти что решенный – в сквере имени Немцова поставят памятник Щербине. Говорят, что памятник очень хороший, все получается замечательно и художественно. Зачем же, говорят мне, в эпоху, когда кругом общее примирение и согласие, приплетать к вопросам исключительно творческим какие-то гадкие политические соображения?

Но что поделать, если «политические соображения» у автора этих строк преобладают над художественными образами?

Революционер–подпольщик, один из руководителей Тюменской губернии Николай Немцов пал жертвой террора, развязанного коммунистической партией. Партией, от имени которой руководил Тюменской областью Борис Щербина. Не стыковка. Ставить в сквере, названном именем жертвы, памятник представителю партии, благословившей репрессии (чего стоят только коллективные вопли: «ату их! ату!» на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, после которого и полетела голова Николая Михайловича) – есть по меньшей мере кощунство.

Сегодняшнее поколение мало что знает о конкретной деятельности Щербины. И это поколение, и следующие, скорее всего, будут воспринимать памятник как монумент партии, делам партии, эпохе партии.

Но я точно знаю, кто будет счастлив узнать новость – это председатель КПРФ Геннадий Зюганов. Человек, который без устали твердит об антинародной клике, захватившей в стране власть. И о том, что рано или поздно народ одумается и возвратит ее коммунистам, которые опять восстановят Советский Союз. Пожалуй, Зюганов посчитает, что вот оно, начинается... И будет нам всем спасибо от товарища Зюганова.

Я вынужден повторяться.

В Тюмени нет достойного памятника людям, своим конкретным трудом превратившим север в индустриальный край. Нет памятника строителю, нет геологу, нефтянику, авиатору...

Руки не доходят? А вот ради памятника партийному боссу – рады стараться.

Вывшие партийные лидеры, соратники Щербины, в большинстве неплохо себя чувствуют и при раннем российском капитализме. Они готовы и в состоянии оплатить стоимость памятника тому времени, из которого вышли. А щепетильные тюменские архитекторы (видимо, чувствуя себя выше «идеологических разногласий» даже спорят на градостроительном совете: достаточно ли благородно выглядит бывший партийный секретарь в эскизах...

Я знаю достаточно много людей, быть может, тысячи или десятки тысяч, которые вправе воспринять сооружение этого памятника как издевательство над своей судьбой. Это, прежде всего, потомки тюменских раскулаченных крестьян. Потомки расстрелянных, которым тоже нет нормального памятника, а есть неказистые самоделки на выделенных с большим трудом клочках земли.

Вам кажется резким слово «издевательство–? А как же иначе должны это понимать, например, потомки крестьянина Фоки Трофимовича Викулова из деревни Кукушки Исетского района?

Фока Викулов был раскулачен, арестован в 1930-м и пять лет провел в Вишерском концлагере. Отбыл наказание, вернулся, был снова арестован и расстрелян 24 сентября 1937 года. Именем партии. Именем советской власти. А когда пришла пора расплачиваться за содеянное, то районная власть издала поразительный по цинизму документ. Цитирую: «Представленные материалы о возмещении стоимости конфискованного имущества наследнице репрессированного Викулова Ф.Т. рассмотрены на заседании Исетского районного совета народных депутатов. В связи с отсутствием в районном бюджете средств гр. Нохриной А.Ф. (дочери Фоки Викулова – Р.Г.) отказано в возмещении ущерба...».

Стало быть, денег нет? А куда делись – не одного же Фоку Трофимовича раскулачили – свыше семи тысяч расстрелянных только по нашей области? А отправленных в лагеря и того больше. Но нету денег. А на памятник партийному секретарю – есть. И место такое хорошее отведено, в художественных, естественно, целях.

А в воспитательных? А в иных?




СПИКЕР И ВОЖДЬ


_6_января_2005_года_

Спикер Государственной Думы, он же лидер партии «Единая Россия» Борис Грызлов накануне Нового года одним махом оскорбил память миллионов жертв сталинского режима.

Он отметил «незаурядность» бывшего вождя. Он сказал, что с течением времени должно измениться и «отношение к этому человеку», хотя «перегибы во внутренней политике, безусловно, его не украшают». Г-н Грызлов перечислил все стандарты сталинистов – победу в Отечественной войне, переговоры с союзниками, «итогом которых стало открытие второго фронта».

Я думаю, что спикер Госдумы не вполне в курсе дела. Клише, используемые им для облагораживания облика Сталина, недостоверны.

Я готов напомнить факты, о которых запамятовал спикер Грызлов.

Факт первый. Что означала подготовка к войне по-сталински? Были «пущены в расход» почти все высшие военачальники с опытом гражданской войны, с опытом испанской войны, с опытом дальневосточных конфликтов. Уничтожение высшего и среднего командного звена подробно исследовано историком Н. Черушевым в его книгах «1937 год: элита Красной армии на Голгофе и «Удар по своим. Красная армия 1938–1941 гг.».

Факт второй. Будущий «инициатор второго фронта» вступил во вторую мировую войну на стороне агрессора. После провокации в Гливице, на германо-польской границе, немецкие войска вошли в Польшу с запада. Советские – двигались им навстречу с востока, согласно подписанному незадолго до того «Пакта о ненападении», более известного, как «Протокол Молотова–Риббентропа». Не знаю, решился бы Гитлер развязать войну, если бы не было этого соглашения? А может быть, согласные союзники быстро сломали бы шею фашизму, и не позволили превратить Европу в гигантский могильник. Вместо этого был устроен совместный парад советских и немецких войск в Бресте, куда через два года обрушится бронированный кулак вобравшего мощь покоренной Европы вермахта.

Факт третий. Не доверяющий никому Сталин отбросил предупреждения разведки, где не только сообщалось о неминуемом нападении на Советский Союз, но и называлась его точная дата. Вместо обещанной «войны на чужой территории» наши войска покатились по своей. Покатились на восток, оставляя за спиной мирных граждан, чьими телами вскоре были заполнены противотанковые рвы Ростова, Минска и других городов... По данным историков, к концу 1941 года в фашистском плену оказались свыше трех миллионов солдат, офицеров и генералов.

Сталинский военный гений привел немцев под Москву. Оставил в окружении Ленинград, где погибли сотни тысяч невоенных людей. Поспешная попытка вернуть Харьков в начале лета 1942 года провалилась и привела к Сталинграду. Всем известно, как вели по Москве пленных немцев. Но почти никто не знает, что еще раньше «парад позора» состоялся в Нюрнберге. Несколько тысяч советских офицеров, попавших в плен после провала Харьковской операции, босые, прошли под конвоем по улицам этого города.

Наша страна, наши солдаты преодолели. Это правда. Но Сталин сделал все, чтобы цена победы была неимоверно высокой. Каждый из 1418 дней войны уносил 20000 жизней наших солдат.

И еще несколько цифр, чтобы измерить «гений полководца». Общеизвестно, что в нашу страну вторглись 190 немецких дивизий. Менее распространены наши цифры. В трех особых западных округах стояли под ружьем 170 дивизий. С началом войны из внутренних округов были переброшены навстречу вторжению еще 75 стрелковых дивизий, 12 танковых и 11 моторизованных. Каждый месяц 1941 года военкоматы призывали по миллиону солдат. Такую бы силу да в умные руки!

Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Нам остается только сожалеть о жертвах. И удивляться политикам, которые не знают конкретных цифр. Или знают, но лукавят?

Зачем?




ЛИЧНЫЙ ВЗГЛЯД, ИЛИ СТРОЙ, ПРИ КОТОРОМ НЕ ХОДЯТ СТРОЕМ





НЕ БУДИТЕ СПЯЩУЮ СОБАКУ НАЦИОНАЛИЗМА


_11_декабря_1993_года_

Честно говоря, не хотелось вступать в предвыборные дискуссии. И в нынешней далекой от идеала кампании участвовать я не собирался. Полагал ограничиться тем, что 12 декабря опущу свои четыре бюллетеня в урну, расставив требуемые значки соответственно давним симпатиям и взглядам. Единственное, к чему призвал бы, пользуясь положением политического обозревателя, – к непременному участию в выборах. Потому что и сегодня у каждого из нас не слишком много прав, но есть право выбирать свободно, и им надо пользоваться.

Что побудило взять слово? Плакат, который увидел у гастронома «Центральный». Правда, впрямую ко мне он не относится, и я бы не стал спорить. Потому что там написано: «Русские должны быть хозяевами своей земли». Но там добавлено: «Голосуйте за Н. Павлова».

Эта простая мысль не так проста. Давайте продолжим логически-национальный ряд. Украинцы должны быть хозяевами своей земли. Казахи должны быть хозяевами своей земли. Молдаване должны быть... Латыши... Татары... Ненцы...

Только где тот сумасшедший землемер, который окажется в состоянии провести опасный передел и не перессорить народы? Насколько известно, в команде бывшего народного депутата России от тюменского юга, бывшего члена бывшего Верховного Совета таких умельцев нет. Мне вспоминается разговор с одним из членов этой команды – бывшим народным депутатом СССР Сергеем Васильевым. Он в ту пору очень активно возражал против того, что земли Северного Казахстана оказались по ту сторону границы. Я сказал, что земельные споры всегда оборачиваются очень большой кровью. Готов ли он взять на себя грех за пролитую кровь? Мой собеседник ответил: готов...

И вот в связи с этим мне подумалось, что Николай Александрович не перестал подбрасывать дрова в костры межнациональных проблем. Они есть, эти проблемы, но разве их решишь «организованным переселением народов». Видимо, бывший народный депутат и возможный член Государственной Думы делает вид, что не понимает, чем чреваты подобные призывы.

А теперь представим себе, что Николай Павлов избран доверчивыми тюменцами и транслирует домашнюю заготовку с трибуны Государственной Думы. А подобные ему депутаты в сопредельных территориях повторяют, переставляя слова, конечно: «Казахстан для казахов, Молдова для молдаван, Украина для украинцев, Татария для татар, Салехард для ненцев...» Что дальше?

А дальше, создав для себя же поле деятельности, Николай Павлов встанет насмерть у микрофона, отстаивая права русских, которые – притесняются казахскими, украинскими, молдавскими, татарскими, эстонскими и ненецкими националистами». И опять ему будет не до своих доверчивых избирателей.

Поверили же они ему в 1990 году, что Тюмень, купающаяся неизвестно в чем, не хуже Кувейта, купающегося в золоте. Дайте только срок! Дали. А Николай Александрович позабыл не только о Тюмени, но о Кувейте, предпочтя ему иракского диктатора.

Согласен. Выбрать депутата хуже Павлова – можно. Выбрать депутата опаснее – нельзя. Сам он, конечно, стал на время в словах аккуратнее, чем раньше. Но команда, может, и не спрашивая лидера, пробалтывается.

Это раньше из Тюмени хоть три года скачи – ни до какой границы не доскачешь. А сейчас вот она – государственная граница с Казахстаном. Надо ли будить спящую собаку национализма? Даже если кто-то и мечтает прискакать на ней в Государственную Думу.

При всей внешней воинственности Николай Александрович не может скрыть своей глубокой штатскости.

Ибо не нами замечено: только штатский выпячивает напоказ свою «Воинскую стать». Зато кадровый военный, полковник, уроженец Абатского района, говорил мне на днях, что ни по какой причине мы не должны воевать с нашими бывшими согражданами, а ныне соседями. Потому что делить с ними нам нечего, а границы пусть остаются только на карте. Полковник знает, что говорит. И вообще в серьезных вопросах лучше доверяться профессионалам. Правда, полковник в Государственную Думу не баллотируется.




БЛАГОСЛОВЛЕННОЕ МЕНЬШИНСТВО


_28_июля_1994_года_

Есть же дураки, которые плюют против ветра!

А почему? Не дураки – почему, а почему, собственно, плюют против ветра? Не хотят мягко спать и сладко есть? Или им, как герою «Белого солнца пустыни», «желательно, конечно, помучиться»?

Я часто пытаюсь себе представить, как выбирают свой путь поручики, шагающие не в ногу, телята, бодающиеся с дубом.

Написав очередное, что будет названо пасквилем, очерняющим историю, человек ходит вокруг письменного стола. Рука с пером тянется убрать один абзац, подправить второй, смягчить третий. А он отдергивает руку. А он спрашивает себя: ты именно это хотел написать? Это? Тогда – вперед и прямо. А потом, назавтра, когда дело сделано, его бьет нервная дрожь. Не от страха, нет. А от надежды – есть ли хотя бы один человек, который понял, ради чего это написано? И если такой человек находится, можно выдержать все.

Да, кто-то таких считает дураками. Кто-то – злыми или завистливыми. А они – просто-напросто совершенно наивные человеки. Они считают, что словом можно вылечить. Что словом можно исправить, переменить, улучшить, построить, воззвать.

Между прочим, им трудно живется. Как никто, они жаждут понимания. Как никто, его не находят. Их легко обидеть, и потому их обижают все, кому не лень.

Я не хочу обидеть большинство, тем более что и сам – один из многих. Но как часто мне приходится ломать себя, останавливать торопливый бег за чем-то сиюминутным и заставить себя выслушать, хотя бы выслушать человека, говорящего непонятное, по-моему – ненужное неважное. А если он – прав, говорю я себе, а не прав я?

Пока удалось научиться немногому: пониманию, что не обязательно должна быть только одна – правильная точка зрения. А их, правильных, может быть две или пять. Десять. Только за одной стоят миллионы голов, а за другими – единицы. Единица – вздор? Единица – ноль? Голос единицы тоньше писка?

Я поставил к известным стихам вопросительные знаки. И сделал это в надежде, что мы постараемся расслышать одинокие, предупреждающие голоса в суматохе и сутолоке жизни.

Меньшинство. Даже если оно не право, оно всегда необходимо. Оно крайне необходимо только для того, чтобы мы все, мы – остальные, имели возможность усомниться: а правильно ли делаем, а туда ли идем всею громадною толпою? И если это сомнение есть, пусть даже отброшенное после нескольких минут размышления, – дело сделано. Социальная функция меньшинства исполнена.

Я пишу эти очень короткие заметки с единственной целью – поддержать инакомыслие. Ободрить человека, думающего иначе, поступающего иначе. Ты – необходим. Ты – общий сигнал тревоги.

Пусть тысячи и тысячи раз большинство окажется право, а меньшинство – в проигрыше. Но оно будет сигналить и сигналить – ради того одного–единственного раза, когда оно окажется право. И тем спасет большинство.

Уважайте меньшинство. Пожалуйста.




В ЗАЩИТУ ЗАВЛАБОВ


Лаврентий Берия вызывает Сергея Королева. Говорит: американцы изобрели какую-то ракету. Так нельзя ли придумать что-нибудь подобное, но с поправкой па наши условия – на конной тяге и на санном ходу...

    Анекдот

_14_февраля_1995_года_

Кто только ни ругал за годы советской власти и уже годы после нее не знающих жизни ученых, уткнувшихся в свои пробирки (вариант – в древние фолианты) и, в силу оторванности от реалий, то и дело уводящих страну (варианты – науку, сельское хозяйство, металлургию и т.д.) от правильного пути.

Между тем, давным–давно весьма слабый в математике житель России (Пушкин Александр Сергеевич) не ставил свое личное невежество в отдельных отраслях наук обязательным для всей страны. Напротив, внедрял в молодое поколение совсем другую мысль: учись, мол, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни.

Но это – девятнадцатый век. В двадцатом – в нашей стране основным признаком пригодности человека к руководящей деятельности стало социальное происхождение и социальное положение. Из крестьян, из рабочих – первый сорт. Из интеллигенции – второй. А уж из дворян, из попов – один путь. В завлабы, наверное.

А надо ли так напирать на полную непригодность вышеупомянутых завлабов к руководящей работе? И надо ли намекать, что допускать к ней можно только тех, кто в грехе завлабства не замечен?

Мне лично все эти упреки представляются чисто российской ошибкой, которая, собственно, и привела к тому, что мы имеем то, что имеем. Однако блюстители чисто пролетарского происхождения продолжают стоять на своем.

Вот недавно Аркадий Иванович Вольский, выступая по радио, бросил очередной булыжник в старших научных сотрудников и завлабов. Мол, пора их сменить специалистами, которые знают, что существует заводская проходная и что через нее надо каждый день ходить...

Правда, не совсем ясно, кого он имеет в виду и кого предлагает менять. Президента? Премьера? Или пытается, по старой памяти, бросить тень на тень отца Гамлета?

Но мне стало жалко незадачливых завлабов (хотя, если не ошибаюсь, должность ученого, которого называли совестью России, была именно – заведующий лабораторией. Это Андрей Сахаров). Ничего-то они не знают. А вот же тянутся безмозольными ручками к штурвалу России.

Теперь об Аркадии Ивановиче. Он-то все знает, и все у него есть – и заводская проходная, и знание, что через нее надо ходить каждый день... Одного не наблюдается – успехов в деятельности. Зачем он со своим знанием заводской жизни полез мирить кавказские народы – сначала в Карабахе, а потом в Чечне? Не примирил. Может быть, потому, что для этого требуется знание более тонких материй? Но нет, продолжает считать Россия: главное – завод, мозоли, умение пахать. И вообще, нет вершин, которых не могли бы взять те, кому взять их очень хочется. Вот и слушали не этнопсихолога Галину Старовойтову, а промышленника Аркадия Вольского. Результат?

Я не знаю, ходили ли через заводскую проходную отец «немецкого чуда» Людвиг Эрхард, американский менеджер Ли Якокка, (я, кстати, ходил, но не считаю это ни моим достоинством, ни недостатком – просто факт), Альберт Эйнштейн, Шарль де Голль, Уинстон Черчилль? Но каждый из них сыграл решающую роль в жизни своей страны и всего мира.

Слушайте, может быть, уже хватит про мозоли?




ЧТО МЫ ДОЛЖНЫ СТРАНЕ?


_28_февраля_1995_года_

Одна из моих коллег, сама воспитывающая сына, как-то в дискуссии воскликнула:

– Кто имеет права на моего ребенка? Государство? Оно выплачивает на мальчишку нищенское пособие, на которое не купить и половину пары обуви! И это государство почему-то считает себя вправе распоряжаться жизнью моего сына! Жизнью, которая принадлежит только моему мальчику и мне?

Вопрос – не риторический. Несколько лет назад мы бы легко ответили коллеге строками – раньше думай о Родине, а потом о себе. И – все. Но сегодня есть Чечня. Есть чеченский конфликт, который многое изменил в нас и наших представлениях.

Мы спорили и задавали вопросы, которые оставались без ответа.

Почему и в мирное время, когда не объявлено никакой войны, армейский офицер способен распоряжаться жизнью и смертью солдата? И почему, как правило, за эти смерти и болезни никто не отвечает? Почему только генерал считает себя вправе толковать высшие нравственные категории, такие, как любовь к Родине? И почему он делает это так, как ему удобно? Почему присваивают это право министр обороны и президент, глава той или иной парламентской фракции?

Возможно, мои слова кому-нибудь не понравятся, но я думаю, что единственным хозяином человеческой жизни является сам человек. И ни в коем случае не государство, не его высокие и не очень высокие должностные лица.

Во всяком случае, наше государство доказало, что доверять ему свою жизнь не стоит. Ни прошлое государство, ни нынешнее. Хотя бы потому, что оно эту жизнь не ценит и никогда не ценило.

Доказательства? Они просты.

...В Польше, около Познанской цитадели, превращенной в руины еще в 1945 году, есть военные кладбища. И оставшиеся от первой мировой. И захоронения офицеров и генералов (в том числе и русских эмигрантов), умерших между 1920 и 1939 годами. И могилы Второй мировой – советских воинов и небольшое отдельное кладбище британских летчиков. На каждой могиле английского солдата – подробнейшие сведения. Кто, из какой части, где родился, когда погиб.

А среди наших все больше неизвестные, неизвестные... Неизвестный сержант... Лейтенант такой-то и три неизвестных солдата...

Почему? Только потому что у британцев лучше налажен учет?

В редакцию пришло письмо из Лос-Анджелеса. Валентина Сванидзе просит разыскать близкого родственника. Юрий Петрович Апальков, младший лейтенант, был летчиком-разведчиком, воевал на Северо-Западном фронте. 25 февраля 1945 года вылетел на разведку и не вернулся... Дошли сведения, что он был сбит, попал в плен, из плена – в советский лагерь, где след его потерялся...

50 лет прошло. Валентина Сванидзе давно («еще до начала вашей перестройки и гласности») переехала из СССР в США, но она продолжает искать и просит откликнуться каждого, кому хоть что-нибудь известно о Юрии Апалькове, 1922 года рождения. Ей рассказывали, что его встречали где-то в Сибири... Может быть, осталась семья...

...Прошлой осенью я встречался с главным следователем комиссии США по розыску американских военнослужащих Элом Грэхемом. Он сказал, что иных солдат американцы ищут уже больше полувека. И не перестают искать.

...Вдумайтесь в цифры, которые сообщил газете «Известия» полковник Андрей Каширин, заместитель начальника военно-мемориального отдела Генерального штаба.

Знаете ли вы, что на территории России существует 16241 воинское захоронение? В них спят вечным сном два миллиона семьсот пятьдесят семь тысяч сто двадцать семь человек.

Но имена известны – лишь у половины. Это на своей-то земле!

Известно – 1 467 416 имен. А в списке погибших – 757 127 солдат. Не считая, конечно, тех, что не подобраны еще до сих пор, что еще лежат в новгородских лесах.

Это в России. А среди похороненных в Польше наших солдат известен поименно только каждый пятнадцатый. В Румынии – менее десяти процентов. В Восточной Германии и Венгрии – каждый шестой. В Чехии и Словакии – каждый седьмой. Миллионы, о которых родные до сих пор не знают – где убит, где похоронен?

В торжестве заседаний, в громе славы по случаю Дня Победы не забыть бы о без вести пропавших, о безымянных, о захороненных на скорую руку, без таблички, без звездочки, без креста...

Можно вздохнуть – вот цена Победы!

А мне думается, что Победа здесь вовсе ни при чем.

Это – степень, мера, знак уважения государства к человеку, именем которого оно существует. Государства, Конституция которого высшей ценностью провозгласила человеческую жизнь. Государства, которое требует, чтобы ему был отдан долг чести. Почему же оно свои долги отдавать не хочет?




ЧИНОВНИКИ ЛОЖАТСЯ РАНО


_11_апреля_1995_года_

Фильм, который я смотрел в ночь с субботы на воскресенье по каналу «ТРТР», назывался «Рейд на Энтеббе». Он рассказывал о потрясшем (и даже возмутившем!) мир налете израильских коммандос на столицу Уганды. В июне 1976 года немецкие и палестинские террористы угнали самолет компании «Эр Франс», летевший по маршруту Тель-Авив – Афины – Париж. Более ста граждан государства Израиль оказались в заложниках. В обмен террористы требовали освободить из тюрем Франции, Германии и Израиля своих единомышленников. Европейские державы согласились на ультиматум.

До контрольного срока оставалась одна ночь. И в эту ночь три самолета прошли над Красным морем, над Восточной Африкой, незамеченными сели в аэропорту Уганды и освободили заложников. Вея операция заняла 55 минут. В ходе ее погиб один десантник – полковник Йонни Нетанияху...

Учитывая имя и фамилию автора этих строк, кинорассказ о небывалом в современной истории рейде должен был вызывать гордость и восторг. Но у меня он вызвал лишь горечь и печаль.

Потому что ни прошлое наше государство, ни, как оказалось, нынешнее, совершенно неспособно и даже не желало и не искало повода проявить себя защитником собственного гражданина. Государство наше, прошлое и настоящее, все время искало себе лавров защитника каких-нибудь других народов («Руки прочь от народов Латинской Америки!» – помните?). Но я не помню ни одного серьезного политического демарша, не говоря уже о рейде отборных коммандос, ради спасения жизни гражданина СССР.

Лучше ли сейчас гражданину России?

Недавняя история в Польше, где полиция прямо на вокзале била русских граждан. Еще более недавняя – в Болгарии, где опять же полиция, состоящая из вчерашних «братушек», била каждого, кто заговаривал по-русски. Я могу напомнить о наших моряках в китайских портах, где у них отнимают корабли. И о других моряках – в африканских портах и южноамериканских.

Я не хочу анализировать оборотные стороны прежней официальной любви и дружбы между народами. Но я хочу понять, почему великое государство трусливо поджимает хвост, когда избивают, унижают и оскорбляют то, что является наивысшей ценностью? И пусть мне не суют под нос мятые бумажки с «дипломатическими нотами», которые, вероятно, воспринимаются нашими бывшими друзьями и союзниками в качестве обычной мягкой бумаги...

На каждом шагу наше государство демонстрирует, что с его гражданами можно так обращаться. Потому что оно само с ними так обращается. Государство нас не ценит, не любит, не уважает. И вот еще одно тому свидетельство – «Основные направления государственной политики в отношении соотечественников, проживающих за рубежом».

Как вы думаете, Великая Россия стремится согреть всех ее сынов и дочерей, волею судьбы (волею государства! – Р.Г.) оказавшихся за ее новыми границами? Как бы не так!

«Стратегической линией политики России по отношению к соотечественникам за рубежом является содействие их добровольной интеграции ... адаптации к местной культуре...». Речь идет о 25 миллионах этнических русских – рязанских, курских, уральских, сибирских... Каждый шестой гражданин России оказался за ее границами, и теперь всем предлагается «добровольно интегрироваться»? С точки зрения демографии, такая политика – самоубийство.

Но, может быть, высшие государственные чиновники не могут позволить себе смотреть фильм «Рейд на Энтеббе», который начинался в 22.45 по московскому времени? Им надо рано вставать и все заботиться, заботиться, заботиться о нашей стране.




АТОМНАЯ БОМБА И ПОКАЯНИЕ


_8_августа_1995_года_

Наш мир, я часто думаю об этом, достаточно безумен.

В эти дни человечество отмечает пятидесятую годовщину с тех пор, как американский бомбардировщик «Энола Гей» сбросил на Хиросиму первую в истории атомную бомбу. А еще через пару дней – вторую, на Нагасаки. Отмечает по-разному.

Японский император Акихито выехал на место взрыва и встречался с жертвами и детьми жертв этой бомбардировки. Японский премьер официально попросил прощения у японских граждан за то, что правительство (в котором он лично не состоял) не спасло их от трагедии. Правда, говорят, что «наугрызавшиеся» за 50 лет американцы сегодня в массе ближе к официальной точке зрения времен президента Трумэна, когда утверждалось, что «Малыш» и «Толстяк» (так ласково звали первые бомбы) приблизили окончание второй мировой войны.

Но речь не о японцах и не об американцах. Речь о покаянии.

Я не помню, чтобы в нашем веке и в нашей стране звучали слова покаяния. Разве лишь одно исключение. Когда хоронили мальчиков, погибших в Москве в августе 1991 года, помните, Ельцин сказал тогда: «Простите вашего президента, что не уберег...»

А других примеров – нету.

Никто не просил прощения у солдат, над которыми поставили ядерный эксперимент во время Тоцких учений. Никто не просил прощения у жертв Чернобыля. Никто не вставал на колени от имени правительства в первом концлагере на Соловках. Никто не просил прощения у солдат срочном службы, перемолотых в ходе операции по «молниеносному захвату» Грозного. Никто не просит прощения у граждан России, оказавшихся изгоями за пределами нынешних российских границ.

Я вспоминаю и вспоминаю. И мне приходит на память германский канцлер, вставший на колени на месте бывшего гетто в Варшаве. И венок 1 сентября в маленьком немецком городке в память о погибших в разных странах летчиках из местной авиаэскадрильи. Все чужие примеры.

Сейчас много говорится о восстановлении российской духовности, о возвращении христианской морали. А мораль эта немыслима без покаяния. Более того, раскаявшийся грешник всегда был нравственно выше никогда не грешившего праведника.

Двадцатый век доставил много горя и много боли нашей стране. Вина самой страны тоже была. В послушании. В исполнительности. В служебном и неслужебном рвении. Но вина властей куда больше.

Они вели и звали. Они нацеливали и поощряли. И тихо (а иногда и шумно) сходили с исторической сцены без малейшей попытки покаяться. Вез того, чтобы сказать: простите, братцы!

Обезлюдевшая, усталая, изверившаяся страна. Страна, которая даже забыла само слово «покаяние».




ТРУБЯТ ПОХОД ФЕЛЬДЪЕГЕРЯ


_7_октября_1995_года_

Успокойтесь – я не информирую о начале новой кавказской кампании (со старой-то еще не разделались).

Не успокаивайтесь – начинается поход генералов и других воинских чинов в Государственную Думу.

Не успокаивайтесь, даже если вашу душу сильно греет пример де Голля или генерала Пиночета.

Несколько лет назад я оказался в Польше в разгар предвыборной борьбы. Тогда президентом страны и одним из кандидатов на этот пост был генерал Ярузельский. Вспоминаю плакат оппозиции, который мне очень понравился: «Генералов – в казармы!». Я думаю, что это и сейчас неплохо бы звучало. Именно сейчас, когда министр обороны генерал Грачев во всеуслышание призвал военнослужащих бороться за места в Госдуме.

Зачем это нужно?

Зачем это нужно генералам – одной из самых привилегированных каст как в советском, так и в постсоветском обществе, – понятно. Три или четыре года общество, состоящее, главным образом, из гражданских лиц, пытается выйти из милитаризованного состояния. Генералы этого, естественно, не хотят. Им по-прежнему нужна достаточно большая армия, чтобы всем хватило дивизий, корпусов и армий, чтобы можно было бросать полки и бригады в мясорубку, подобную чеченской, и еще оставалось. Чтобы всем хватило дач, денщиков и мерседесов. Чтобы можно было летать по личным делам военными самолетами и безбоязненно торговать военным имуществом (чуть что – «свои» депутаты в Госдуме прикроют). Чтобы можно было объявлять необъявленные войны и проигрывать их, не боясь ответственности.

Я понимаю, что это – тяжелые обвинения. Но ведь в них все – правда. А самая большая правда в том, что нынешние генералы, которые продолжают клясться именами Суворова и Жукова, проигрывают одну войну за другой. Они вчистую проиграли афганскую кампанию. Даже при очень большом желании не назовешь победным чеченский поход.

Совсем недавно и как-то очень незаметно прошла поправка к закону о воинской службе. Срок службы опять – два года. И самое интересное, что закон, вопреки мировой практике, обрел обратную силу: два года станут служить даже те, кто призывался на полтора. (Против этой поправки голосовал, кажется, только «Выбор России»)... И это при «штатской» Думе! Можно представить себе, чего захотят думцы в генеральских мундирах: безразмерного бюджета, призыва студентов в армию с любого курса, усиления военно-идеологического противостояния, при котором они могли бы продвигаться по службе и без участия в боевых действиях. А в перспективе – введения казарменного режима в одной отдельно взятой стране. (Единственное, в чем я абсолютно убежден: наши генералы войны не хотят. Они же не могут не знать настоящей боеспособности руководимых ими войск. Но пугать войною, мол, «кто не уважает свою армию, будет кормить чужую», нас станут по-прежнему).

Правда, недавние выборы мэра в Волгограде (где на гражданский пост претендовал заместитель командира гвардейского корпуса полковник Скопенко, обещая навести в городе армейский порядок, но отклика в душах избирателей не нашел), вселяют некоторый оптимизм.

Место генералов – в казармах. Пока требуется навести порядок там. В частях, подразделениях, батареях, на кораблях. А мы попробуем навести порядок в гражданской нашей жизни. Но мирным способом. Все-таки нас, гражданских, штатских, – куда больше. Гражданские кормят, одевают, строят, детей растят. Дело человека с ружьем – смотреть, чтобы нам не помешали.




ЛОМАТЬ, ЛОМАТЬ, ЛОМАТЬ. КОГДА ЖЕ СТРОИТЬ?


Первым законом государства должно быть уважение к закону.

    Жан-Жак Руссо



Замечено: там, где часто меняют законы, народ перестает их уважать.

    М. Логачев, председатель окружной избирательной комиссии

_4_ноября_1995_года_

Две недели назад в Москве встречались журналисты, ведущие мониторинг новых выборов. 16 регионов России – от Питера до Владивостока. Два дня дискуссий, обмена информацией. Два дня попыток сформулировать собственное отношение к выборам.

Мне, кстати, очень помог один из выступавших москвичей. Призвал (как он признался позднее, – чтобы разогреть аудиторию) бойкотировать выборы. Так получилось, что отвечать пришлось мне.

Я сказал, что по-моему, беда страны не в качестве законов, а в том, что в России никакие законы не исполняются. Одинаково не исполняются. И те, что «Хорошие». И те, что «плохие». Не исполняются инструкции. Не исполняются правила дорожного движения. Не исполняются правила противопожарные и внутреннего распорядка, уставы караульной и прочих служб...

Больше уложений я не могу вспомнить. Но если вспомню, то выяснится, что они тоже не исполняются.

Это означает, что революционный дух всеобщей ломки еще не перебродил ни в государстве, ни в нас самих. Мы все еще хотим «улучшить законы», видимо, надеясь, что они сами по себе сделают жизнь сытой, спокойной и счастливой.

Во всяком случае, некоторые партийные программы прямо декларируют смену Основного Закона страны. В предвыборной платформе компартии РФ, на странице пятой, записано, что «необходима реорганизация политической системы. Стране нужна конституция подлинного, то есть советского народовластия».

О необходимости изменить действующую Конституцию РФ говорили в среду на встрече с журналистами и тюменские кандидаты от ЛДПР.

Я абсолютно уверен, что для населения страны приговоренная партийными программами к свержению Конституция – просто незнакомка. Мы еще не выучили эту Конституцию. Мы еще не научились жить и работать по этой Конституции и ее подзаконным актам. А нам уже предлагают – свергнуть, сместить, поменять. Нас убеждают: вот наша (КПРФ или ЛДПР – Р.Г.) Конституция – это то, что надо для блага России и блага ее граждан! Что же мы? Закрыв глаза, бросимся, как наивные институтки, на очередной сладкозвучный голосок?

Насколько был предусмотрителен хитроумный Улисс: прежде, чем слушать губительные напевы сирен, он велел обездвижить себя, привязать к мачте. А мы – мы развесим уши и слушаем, слушаем, слушаем. А затем – бежим, бежим, бежим. Куда?

Как часто мы, слушая призывы к переменам, начинаем верить, что наши беды – от «плохой» Конституции. А может, наши беды от того, что никакая Конституция – ни хорошая, ни плохая – не исполняется?

И потому не стоит спешно откликаться на призывы «все переменить». Как бы не променять шило на свайку. (Для неосведомленных – свайка это такой острый гвоздь, то же шило).

...Пишу все это и думаю: не напрасны ли призывы? Ломать – не строить. Неужели опять – до основанья?




ДЕМОКРАТЫ ПРОИГРЫВАЮТ, ДЕМОКРАТИЯ ПОБЕЖДАЕТ


_19_декабря_1995_года_

Итак, пришло время думать над тем, что же свершилось в декабрьские дни 1995 года?

Совершенно не претендую на глубокий анализ, просто предлагаю некоторые впечатления и некоторые же мысли по поводу этих впечатлений.

Вечером в понедельник я так и не знаю: «зацепился» за пятипроцентную отметку Егор Гайдар или нет?

А вообще выборы блестяще доказали, на что мы способны и на что неспособны абсолютно.

Прежде всего, они состоялись. Они состоялись потому, что практически все общество, все политические силы, быть может, впервые с советских времен действовали вместе. Все партии говорили, просили, умоляли. И я подумал, что есть еще порох, когда вот так, когда вместе, когда объединяясь...

Конечно, грустно, мне грустно, что те люди, что были для всего мира и для нас с вами (были, были – вспомните!) символами демократии, сегодня вынуждены уйти, освободить место на политическом ристалище, может быть, на время, а может быть, и навсегда. Но самое важное: это решилось не танками, а свободным волеизъявлением большинства населения страны. Думаю, что это и есть демократия. Когда правительства приходят и уходят, когда депутаты приходят и уходят, когда президент приходит и уходит, – и это для каждого отдельно и для страны в целом не становится трагедией.

Уроком? Да, уроком должно стать. И для демократов. И для других, для прагматиков, для коммунистов: когда придет их черед, чтобы уходили так же спокойно, проигрывая с достоинством.

Кстати, вы обратили внимание на то достоинство, с которым, как пишут в газетах, «так называемые демократы – (кавычки, безусловно, не мои), с каким достоинством они проигрывают. И я пожелал бы их торжествующим сегодня противникам проигрывать в свой черед так же достойно. Никто не должен иметь гарантии на вечное правление. Никто не должен быть лишен надежды.

...В нынешних выборах смешалось для меня грустное и радостное. Но хочу надеяться, что грусть преходяща, сиюминутна. А надежда на нормальное течение нашей истории – сбудется.

А все-таки жаль, что все демократы пошли разными путями. Вы сложите-ка голоса «Яблока» и «Выбора России» и убедитесь, что Россия – нормальная демократическая страна.




ПТИЦЫ ЛЕТАЮТ? ЭТО ЛОГИЧНО!


_6_января_1996_года_

Интересно, куда подевались тюменские демократы?

А вы еще помните их? Например, Народный фронт»? Помните, как он сорганизовался и провалил выборы народного депутата по югу области? Тогда сам Геннадий Богомяков, первый секретарь обкома КПСС, баллотировался без альтернативы в народные депутаты СССР, а выборы... не состоялись. Население не пришло, послушалось призывов «Народного фронта».

А митинги «Демократического союза», когда на помощь тюменцам приезжали их товарищи по партии из Омска и Свердловска? А социал-демократов, республиканцев, демократическую платформу в КПСС читатель еще помнит?

Ау! Где же вы теперь?

Иных уж нет, а те – далече. Демократическое движение Тюмени, как использованная, отработанная ступень ракеты, осталось далеко в прошлом. На выборах в областную Думу демократы не выставлялись. В городскую – тоже. Некоторое шевеление происходило на недавних выборах в Госдуму. Но – безуспешно.

Не сравнить сегодняшнее взбулькивание с фракцией, например, демократов в облсовете, боевых представителей из Харпа и Нового Уренгоя, сотрясавших трибуны и голосованием решавших судьбы законопроектов и политиков.

Я спрашивал территориального лидера «Демвыбора России» в Тюмени Вадима Бондаря: отчего не выходили на выборы самостоятельно либо в блоке? Отвечает: не нашли фигуры, вокруг которой можно было бы объединиться. А куда же они делись, эти фигуры? Тот же Володя Гришкевич, когда-то бесстрашно лезший в драку с ортодоксами? Верховский? Крекнин? Ляхевич? Неужели кончился политический завод?

Хотя я еще вижу эти лица, я встречаю их в некоторых комитетах и кабинетах администрации. Вывших социал-демократов и бывших республиканцев. Одного встретил на рынке – он занялся частной торговлей. Я пытаюсь понять: неужели в самом деле Россия пережила демократию, словно корь или ветрянку? Может, правы политологи, утверждающие, что демократия как организованная политическая сила противопоказана нашей стране?

Мне приходит в голову отчаянная догадка: наши стихийные бунтующие демократы какое-то время послужили знаменем, рычагом, сигналом к перемене декораций. Потом их заласкали и убаюкали песнями победы. Неокрепшие, не закаленные в борьбе мускулы одрябли. Когда же наступило время нормальной, не митинговой борьбы, не хватило ни сил, ни характера, ни ума, ни хитрости. Первое поражение на выборах 1993 года раскололо демократическое движение. Два года в Думе только дробили ряды, плодили партии и партийки. Уходили к более ориентированным на победу финансисты, дававшие деньги «на демократов». Новые выборы нанесли еще один удар.

И если бы речь не шла об идее, которая в течение трехсот лет доказывает свое преимущество в качестве формы правления, государственного устройства, я сказал бы: пора задернуть занавес. Пьеса Демократия в России» сыграна.

Я сказал бы так, если бы не знал сотни людей – политиков, хозяйственников, администраторов, офицеров, которые упрямо и упорно, порой без надежды на победу, голосуют за демократов. Голосуют не во имя сегодняшних парламентских кресел. Не во имя политических или экономических дивидендов. Голосуют потому, что знают: время демократов еще не наступило, но оно придет. Оно обязательно придет, придет естественно, как естественно для человека чувство свободы. Как естественно дыхание. Как логичен полет птицы.




ДО ПОСЛЕДНЕГО ЗАЛОЖНИКА…


_23_января_1996_года_

Ситуация в Первомайском вызывает противоречивые чувства. Каждый источник информации – от официальных кругов до газет и телевидения – сообщает разные цифры.

Генералы Барсуков и Куликов в «эксклюзивном интервью» газете «Российские вести» говорят о том, что ушли из Первомайского «15 бандитов, из них шестеро уже задержаны». В той же газете президент, выступая на заседании глав государств СПГ: было в Первомайском «более 300 бандитов, из них убито 153, 30 взяты в плен». Значит, вышли из кольца больше ста боевиков. И увели три десятка заложников...

Тем не менее, «это успех, – говорит возглавлявший операцию Михаил Барсуков, директор ФСБ, – потому что основная часть группировки Радуева разгромлена.

Ни одна газета, ни одна телестанция этого восторга не разделяют. Может быть, из-за давнишней нелюбви между бывшим начальником главного управления охраны президента и журналистами. У нас никаких отношений с ГУО и Барсуковым не было. Попробуем просто оценить операцию, которая, по словам того же генерала, «не имеет аналогов в мире».

Если с точки зрения успеха, нормального, без кавычек, то Михаил Иванович явно преувеличивает. А захват «Альфой» дворца Амина в Кабуле? А рейд израильских коммандос в Уганду, когда погиб всего один спецназовец, но все заложники были освобождены?

Правда, с тем, что операция «не имеет аналогов в мире», надо, пожалуй, согласиться. Трудно подобрать пример столь малоуспешных действий. Пример забвения трех основных задач, которые, по моему штатскому разумению, должны лежать в основе таких акций.

Это – спасение ВСЕХ заложников; полное уничтожение ВСЕХ террористов; сохранение материальных ценностей.

В Первомайском не получилось ни первого, ни второго, ни третьего.

В прошлом году, в Буденновске, многие корили премьера Виктора Черномырдина, который согласился на прямые переговоры с Басаевым.

Я думаю, что все оправдано, пока остается хоть малейшая надежда освободить заложников, не подвергая их риску быть погибнуть от рук освободителей.

Но от «освобождения» в Первомайском у меня создалось впечатление, что и для спецслужб, и для террористов мирное население, которое оказалось в заложниках, собственной ценности не имеет.

Да, если не уничтожены все террористы, это создает опасность дальнейшей эскалации терроризма. Но повторюсь – преступно платить чужими жизнями, жизнями штатских людей за свои ошибки. Специалисты, милицейские и военные, называют много ошибок. Одна из них, например, в том, что боевикам позволили окопаться в Первомайском, а не нашли более удобной засады. Те же специалисты иронизируют по поводу «специально подготовленной обороны» в этом поселке, по поводу неизвестно откуда взявшихся боеприпасов»...

Наверное, происшедшее можно считать успешным, если рассматривать его как войсковую операцию. Когда ставится цель отбить у противника тот или иной населенный пункт и войска идут к цели, не считаясь с потерями. Ну что же, населенный пункт Первомайский, занятый было противником, возвращен России. И за ценой, как водится, не постояли.

Слышу возражения: что делать, если террористы все больше и больше распоясываются?

Не знаю, я не специалист по борьбе с терроризмом. Я знаю только одно: величайшая ценность – это человеческая жизнь. Если же спецслужбы готовы бороться с терроризмом «до последнего заложника», чем же они тогда отличаются от террористов?

«Единственная задача, главная задача – спасти жизнь людей» (Юрий Кобаладзе, пресс-секретарь Службы внешней разведки).




ЛЕВОЕ ДЕЛО, ОПАСНОЕ ДЕЛО


_27_февраля_1997_года_

Не знаю, право, насколько популярна у тюменской молодежи и студенчества газета Тюменской областной организации РКСМ «Левое дело», приложение к «Трудовой Тюмени».

Приложение это занес ко мне в редакцию розовощекий юноша, один из активистов РКСМ. Понятно, кто в молодости не был радикалом, у того нет сердца. Но не радикальные «левацкие идеи» насторожили меня, когда я старательно изучил «Левое дело». А те идеалы, которые газета предлагает молодежи.

Пытаясь удержать юношество от желания «встать на колени перед монстром американского империализма , газета знакомит молодого читателя с идеями Чучхе (кстати, на днях один из главных идеологов Чучхе попросил политического убежища в южнокорейском посольстве в Пекине).

Ладно, идеи Чучхе – как поцелуй посредством носа (по словам Андрея Вознесенского), вряд ли привьются в России. Куда опаснее, на мой взгляд, страстный панегирик, посвященный бойцам «Светлого пути» – перуанского левацкого движения «Сендеро луминосо». Обширная статья, объемом больше газетной полосы формата А3 – не что иное, как воспевание терроризма. Да–да, терроризма, то есть, по энциклопедическому словарю, «политики устрашения, подавления политических противников насильственными мерами, вплоть до физического уничтожения».

Я пытался объяснить розовощекому юноше, что крови уже пролито достаточно. Что жертвы оказываются неоплатными. Он улыбался и не верил мне. Он верил, вероятно, авторам «Левого дела», где пропагандируется подготовка «народной войны». Пока, правда, на примере Латинской Америки. Но сквозь текст прорастает восхищение беззаветными бойцами «задело народа», которые начали с вербовки и обучения, с проведения мелких операций с целью захвата оружия, а главная роль, естественно, отводится боевой организации.

Интересно, правда? Представляете себе объединение людей, «не желающих участвовать в выборах, а рвущихся к живому делу»?

Лидер «Сендеро луминосо» Абимаель Гусман, пишет «Левое дело», начал со студенческих выступлений, потом ушел в подполье, а «17 мая 1980 года раздаются первые выстрелы и взрывы». Как понравятся вам, друзья мои, такие перспективы?

Я не говорю о том, хорошо или дурно учение Мао, не стану напоминать про лозунг «винтовка рождает власть»... Просто, в отличие от розовощекого юноши я хорошо помню, что такое «культурная революция», когда великому китайскому пианисту хунвэйбины ломали пальцы. Я помню европейские «гастроли» террористической группы «Черный сентябрь». Я помню серию убийств, которые на счету немецкой левацкой группировки «Роте армее фракцион». Я помню трагедию аналогичного движения в Японии «Красная армия банзай» ... А вы, читатели и сограждане активистов «Левого дела», еще не позабыли «красные бригады» в Италии?

Ни одно из этих движений не достигло широко рекламируемых политических целей. Зато преуспели в убийствах совершенно неповинных людей. Убивали на стадионах, в поездах, в аэропортах. И с гордостью брали на себя «ответственность» за преступления.

Я примерно втрое старше нечаянного гостя. И глубоко убежден, что наивысшую цену на свете имеет человеческая жизнь. Никто не имеет права отнимать ее, даже с красивыми словами и «благородными» целями.

«Светлый путь» – как красиво названа эта практически уничтоженная группировка. Регулярные войска перестреляли в сельве тех самых студентов, которые поверили призывам Гусмана и ушли с ним воевать. «Всего за последнее время было схвачено и убито 1500 членов партии «Сендеро луминосо». Это цитата из «Левого дела».

Террористы любят красивые лозунги и имена. Одного из них родители нарекли – Ильич Рамирес Санчес. Очень знаменитый террорист, говорят, даже №1 среди этого рода людей. Правда, чаще его называли кличкой «Шакал».

Я бы согласился с тем, что все это – мальчишеский радикализм. Если не маленькая информация в той же газете «Левое дело «: «Комсомольцы города провели под руководством офицера запаса Виктора П. учебные стрельбы из огнестрельного оружия».

А Ленин говорил: «Мы пойдем другим путем».




ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ


_27_марта_1997_года_

Во вторник я пришел домой относительно рано и смог посмотреть по телевизору Пресс-клуб». Я люблю эту передачу. Многих там, на экране, знаю лично. Кого-то – много лет. Чьи-то взгляды отвергаю, чьи-то разделяю.

На этот раз обсуждали «русскую идею» и как вариант «национальную идею». Снова я с кем-то был согласен, а кого-то на дух не переносил, например, Эдуарда Лимонова с его сиюминутной готовностью драться. Не совсем понятно, правда, за что.

Я слушал. И вот какие мысли вызвала у меня эта бурная, едва до кулаков не дошло, дискуссия.

Сначала о драке: что же это за идея, если ради нее кому-то хочется вышибать мозги из оппонентов. Знакомо очень. Так нас всех уже волокли к светлому будущему, к прекрасной идее за волосы, а кто не желал волочься, тех – под стену, тех – в ров, по девять граммов свинца на человека.

Теперь об идее. Как-то так сложилось, что мы в России все еще не можем без идеи. Нужны лозунги и призывы, нужны формулы и этапы большого пути. А дома мы как обходимся без лозунгов, без идеи, без идеологии? Просто живем. Растим детей и цветы. Работаем, пока не свалимся с ног, и такая работа многим из нас доставляет удовольствие. Хорошая идея?

Помнится, в «Литературке» на 16-й полосе был герой, который так привык к загазованному воздуху, что когда выехал на природу, едва не умер от избытка кислорода. Хорошо, что рядом стоял автомобиль, он лег к выхлопной трубе, отдышался...

Так и тут. Идеология заменяла нормальный воздух. Оказавшись без нее, судорожно ищем выхлопную трубу.

Самое непонятное для меня – это поиск государственной идеологии, поиск национальной идеи. Она ведь есть в каждом из нас. Совершенно нормальная, совершенно естественная идеология, без белых букв на кумаче, без истошных воплей, без митингов. Загляните-ка каждый в свое сердце, вы без особого труда найдете там стержни, на которых держится ваша душа. Их немного, их ровно столько, сколько надо.

А профессиональные искатели идеи меня пугают. Потому, что они, как и прежде, готовы сделать из национальной идеи демаркационную линию, контрольно-следовую полосу, чтобы опять делить мир на хороших (по их разумению) и плохих (по их разумению).

Опять читаю и слышу: где же русские границы, где русская государственность?

Вам эти вопросы ничего не напоминают? Если вы забыли, я подскажу: 1988–1991 годы. Кажется, тогда во весь голос» прозвучали требования: даешь российский ЦК, даешь российскую академию наук!

Дали (на некоторое время) ЦК. Дали академию наук. Но потеряли государство, потеряли страну, которая была. В повальном бегстве из СССР национальных республик не последнюю роль сыграли искатели российской государственности.

Мало накроили? Надо еще? Хорошо, допустим, будет русская государственность (хотя непонятно, как это должно выглядеть на карте). А что будет с государственностью татарской? Якутской? С автономными республиками Поволжья? С северными национальными окраинами и Северным Кавказом?

Знаете, есть такие детские книжки–раскраски. Может быть, мечтатели возьмут в руки карандаши и попробуют нарисовать на оставшейся еще карте России, как это будет выглядеть. Пусть сначала попробуют, а потом зовут за собой.

Между прочим, мой сосед, бывший тракторист, а потом прораб, сформулировал совершенно прекрасную идею, которую с таким напрягом ищут президент и его команда, депутаты, писатели, философы, политики. Сосед сказал просто: нашей стране нужны три вещи – Вера, Надежда, Любовь.

Зовут соседа Алексей Михайлович.




СТРОЙ, КОГДА НЕ ХОДЯТ СТРОЕМ


_10_июня_1997_года_

Праздник из новых, который стоит перед нами, еще не слишком привычен. И, мне кажется, впервые за все годы есть возможность встретить его вполне спокойно. Вез «марша кастрюль». Вез «голосуй или проиграешь». Вез референдума, без плебисцита, без натянутого нерва.

Правда, каждый называет его по-своему. День независимости. День России. День республики.

У меня название День независимости» вызывает сложные чувства. Прежде всего потому, что я не знаю – от кого независимость? От СССР, который, в принципе, и начал кончаться потому, что Россия искала себе суверенитета? От других бывших союзных республик, которые без памяти ринулись врассыпную, едва ослаб железный обруч «нерушимой дружбы»?

День России? А остальные дни в году – чьи? Острова Пасхи?

Думаю, что теперь вам понятна моя оговорка: 12 июня «день Республики".

Где-то у Ильи Эренбурга (я помню, где, но роман тот считается слабым, и автор не включил его в собрание сочинений) написана фраза, которую я многие годы повторял как примету чего-то несбыточного: «нравится режим, как разношенные ботинки».

Республика – самый древний общественный строй из цивилизованных. Афины были республикой. Древний Рим поначалу – республика. Господин Великий Новгород... Самое интересное, что после многих поисков и метаний от монархии к тоталитаризму, маятник человеческих исканий останавливается у республиканской черты. Даже иные монархии по форме оказываются по сути – республиками. Испания – республика и Великобритания – тоже.

Правда, сердитый читатель, которому обрыдла правительственная чехарда, который устал искать среди огромной толпы сомнительных лидеров – политиков, президентов, претендентов и кандидатов в претенденты – самого лучшего, конечно, возмутится. И это, скажет, – республика? И это – демократия? И начнет коверкать по доброй российской привычке эти два слова, извлекая из них всю сочность своего активного неприятия окружающей среды, с остальными днями недели впридачу.

Дорогой мой читатель! Есть Республика. Есть Демократия. К моему глубокому сожалению, с нашим строем и нашим бытием у слов, написанных мною с большой буквы, лишь фонетическое совпадение. Небольшое внешнее сходство. Как говорится, та же фабрика, что и у Гаврика, только труба пониже и дым, естественно...

Российская республика – малыш, ребенок. Как легко ей вскружить голову, как легко обмануть, выманить драгоценный камушек свободы и дать взамен кучу стекляшек.

А впрочем, кто, как не мы, «обманываться рад»? Помните советскую расхожую истину: «свободный труд свободно собравшихся людей»? Помните советские же издевки насчет капиталистического рая: «свобода умирать с голоду»? Мы верили этому? Я, по крайней мере, верил. Потому что сравнить мне, почти всю жизнь прошагавшему в строю (фигурально, конечно), было не с чем.

Сегодня я могу сравнивать. Пусть у меня больше беспокойства, чем раньше, пусть я чаще думаю с тревогой о завтрашнем дне. Я согласен. Я думаю, что еще грядет в России республика. Нормальная республика. Демократическая. И много лет спустя какой-нибудь российский политик, браня свое настоящее, скажет: «Демократия – наихудший вид правления, за исключением всех остальных».

Впрочем, это уже сказано. По такому же поводу. Уинстоном Черчиллем.




О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ ДЛЯ АТАМАНОВ


_16_августа_1997_года_

В соответствии с заголовком, начну с цитаты.

«...Атаманы клочились меж собой. Крепок был атаман Козолуп. У него морщина поперек упрямого лба залегла изломом, а глаза из-под седоватых бровей посматривали тяжело. Угрюмый атаман! Хитер, как черт, атаман Левка. У него и конь смеется, оскаливая белые зубы, так же, как и он сам. Жох, атаман! Но с тех пор, как отбился он из-под начала Козолупа, сначал глухая, а потом и открытая вражда пошла между ними.

Написал Козолуп приказ поселянам: «Не давать Левке ни сала для людей, ни сена для коней, ни хат для ночлега».

Засмеялся Левка, написал другой.

Прочитали красные оба приказа. Написали третий: Объявить Левку и Козолупа вне закона» – и все...». Конец цитаты.

Длинновато, но со знанием дела. Ибо написано это дедушкой Егора Гайдара, красным командиром и замечательным писателем Аркадием Гайдаром.

К сожалению, с чтением Гайдара у наших казаков напряженка. Внук, тот время от времени печатается в газетах и журналах, а про деда забыли всерьез и надолго.

С самого начала возрождения казачества в постсоветские времена мы слышим и видим одно и то же. Шум, споры, толковище. Всякий недовольный собирает в курень пять–десять товарищей и объявляет себя станицей, линией, войском.

Конечно, заманчиво: выйти перед многолюдным собранием и, не ломая шапки, объявить себя полковником, войсковым старшиной, атаманом. По-человечески можно понять.

Люди имеют право объединяться с единомышленниками и расходиться с теми, чьих взглядов не разделяют. Это вполне демократично.

Правда, если при этом не получает редакция, даже не претендующая на звание третейского судьи, письма как снаряды с обеих сторон…

В одном утверждается, что «Роммель Ю.А. не проявляет достаточной активности» и посему «казачий полковник Кальчев М.Д. уполномочен на организацию работы по взятию членами казачьих обществ Тюменской области обязательств по несению государственной и иной (какой – иной? – Р.Г.) службы, а Роммель Ю.А. лишается таковых»...

А в другом – что «сборище, прошедшее 29 июля в ДК «Строитель» (где, видимо, выступал вышеупомянутый уполномоченный М. Кальчев. – Р.Г.) считаем нелегитимным, мы не давали никаких полномочий гос. Кальчеву и не признаем самозванного «наказного атамана». Ниже 15 подписей атаманов Южно-тобольского отдела Тюменского линейного казачьего войска.

Ко всей этой проблеме примешалось еще отношение казаков к единству области (у ямальцев – одно, у тюменцев, естественно, противоположное). На пресс-конференции, посвященной казачьим склокам, звучат слова «раскол» и «раздрай».

Откровенно скажу: не журналистское это дело устанавливать – какие казаки «правильные», а какие, наоборот, самозванцы. Пусть бы сами сперва определились. Я же, читая письмо из главного управления казачьих войск при президенте, не могу отделаться от мысли, что вопрос упирается не только в то, кому какие погоны носить. Но и в то, кто получит доступ к деньгам, выделяемым на казачье движение.

Может быть, это делят и разделить не могут?

А пока казаки таскают (в переносном, конечно, смысле) друг друга за чубы и пишут грозные приказы, может произойти то, о чем предупреждал дедушка Гайдар. Помните? Пришли красные и объявили Козолупа и Леньку вне закона. И все.




«НЕ ТРОГАЙ ИХ. ОНИ УСТАЛИ»


_25_ноября_1997_года_

Я жил в поселке, главными достопримечательностями которого были два кирпичных завода и лагерь. Не пионерский лагерь, как вы сами понимаете. Заключенные работали на кирпичных заводах, и благодаря этому достопримечательности находились в некотором равновесии. Часть заключенных относилась к так называемым расконвоированным, имела право передвигаться по поселку в одиночку. Иногда расконвоированные заглядывали во дворы – нет ли какой-нибудь работы? Помню, как один такой «условно свободный» колол в нашем дворе дрова, а потом отдыхал на травке, разувшись.

Меня поразила татуировка на его босых ногах. «Не трогай их» – на одной. «Они устали» – на другой.

Мне кажется, эта классика зоны полно определяет нашу политическую жизнь. ««Не трогай нас. Мы устали».

Десять лет мы с вами живем в стрессе. Крах партийной системы. Распад Союза. Непрерывный экономический шторм. Разрушенное общественное равновесие: новые собственники лезут, словно грибы из-под асфальта. Такое впечатление, что двадцатый век торопится нам выдать все, что у него оставалось в загашнике, все, что мы не успели пережить. А мы – устали. И – не трогай нас.

Правда, если судить по газетам и телевидению, – жизнь бурлит, и бурлят чувства. Вот гляньте: как брызжут слюной с телеэкрана возмущенные обозреватели, каким сарказмом обдают то, что совсем недавно мазали елеем. Как издеваются над авторами книги об истории приватизации в России: «союз писателей, подельщики».

Но почему-то очередное разоблачение не задевает граждан. Народу безразличны гонорары Чубайса и остальных. Народ рассчитывал, что реформы наконец-то кончатся и наступит нормальная жизнь. Но возникает опасность очередного поворота на полдороге с перепряжкой лошадей.

Смею предположить, что народу это не нравится. Народ в этом веке уже ходил стройными колоннами и требовал: «Собакам – собачья смерть!». Это было 60 лет назад. Народ плакал в связи со смертью вождя, а потом гневался, узнав, что вождь был тираном и убийцей. Народ с удовольствием повторял, что «нынешнее поколение будет жить при коммунизме», а потом записывался на талоны – на мясо, на масло, на мыло.

Похоже, что народу все это надоело. По крайней мере, выборы депутата Госдумы в Екатеринбурге, когда не набралось и двадцати пяти процентов желающих голосовать, являются серьезным симптомом. И симптомом опасным. Сегодня «уставшие» избиратели игнорируют выборы, а завтра, воскликнув вслед за Шекспиром «Чума на оба ваши дома!», выберут чудище, рядом с которым гнуснопрославленный (термин Гайдара-дедушки) мэр Ленинска-Кузнецкого покажется ангелом.

На днях я был на конференции в только что созданном Национальном институте прессы. Там не раз и не два выступающие сокрушались по поводу упавших тиражей газет. Мне думается, что это падение – самозащита. Народ защищается от стрессов. Народ отрицает ужастики. Народ не намерен сопереживать ведомственным страстям и в очередной раз расстраиваться от того, что ссорятся между собою банкиры и депутаты, президенты и их охранники, министры и председатели думских комитетов. Народ устал внимать купленным потокам обвинений, лживых информаций.

Говорят, что готовится к выпуску газета, которая должна называться «Хорошие новости». Представляете, из какой пучины черноты надо всплыть, чтобы захотеть читать такое издание?

...Итак, давно прошедшее лето. Расконвоированный зэк дремлет на травке. На худых ногах татуировка: «Не трогай их. Они устали». Достойный финал для нашего века?




МЕЖДУ БЫТИЕМ И СОЗНАНИЕМ


Бытие определяет сознание.

    К. Маркс

_31_августа_1998_года_

Ах, эта чертова торговля! Заполонила улицы, хватает тебя за полы пиджака или за штаны, навязывает носки, колготки, якобы парижские рубашки, якобы японскую аппаратуру. Мучается, страдает, боится рэкета и милиции, таскает тюки туда и сюда, мокнет под дождем и мерзнет под снегом. Но не уходит. Но живет. Предложите этим мученикам рынка вернуться в прежний уют чертежных контор, проектных и сметных бюро – убежден, согласится не всякий. Точнее, не всякая, ибо большинство из уличных торговцев – женщины, кормилицы семей, краеугольные камушки будущих династий российского среднего класса.

Но вспомним. Непременная мишень фельетонов, символ воровства и мошенничества, презираемое и осуждаемое вслух торгашеское сословие. Это – официально. А неофициально? По торжественным дням целый город... подъезжает к заветным дверям» магазинов, ОРСов, баз, складов. Это – посвященные. Непосвященные – давятся в очередях, перед которыми «выбрасывают» (замечательное, между прочим, словечко!) мясо, колбасу, болгарские помидоры в банках, носки, туалетную бумагу – великий социалистический дефицит, парфюмерию...

Из связки «бытие и сознание» власти принадлежала первая часть, народу – оставалось только сознание. Ибо скудную жизнь массы назвать бытием нельзя было никак. При всем при том, «торгаш» в официальной коммунистической морали, воспитывающей в народе высокую духовность, было словом бранным.

Отчего так?

Ответ прост. Социализм предпочитал свободе торговли свободу распределения. Власть рас–пре–де–ля–ла. Торжественно! Таинственно! Избирательно!

Вы помните профсоюзные талончики «на ковер» и «на холодильник»? Вы помните служебные отоварки?

Было ли место в этой распредсистеме торговцу? Не было места. Он выполнял руководящую волю. И при этом, утаивая свою часть, тоже распределял ее – между своими и близкими.

Власть почти ликвидировала торговлю в ее нормальном понимании. Власть унижала торговлю и нас с нею, лишая права свободной покупки. Власть сменилась, но брезгливое отношение к торговле, как к чему-то второстепенному, подсобному, нечистому, – сохранилось.

Хотя весь мир живет торговлей. И не спорт является послом мира, как многократно утверждалось, а торговля. Ибо там, где говорит рынок, умолкают пушки.

Но тем не менее, власть не желает уступать и не упускает повода, чтобы указать торговцам, кто в этом доме главный. И таможенные ужесточения на торговых путях «челноков». И периодические войны городского значения – местных властей с мелочными местными торговцами. Все это свидетельствует, что в общественном сознании и, прежде всего, в сознании лиц, принимающих решения, торговля – второсортное занятие. Низкое.

...На днях я проходил вдоль «фруктового ряда», что разместился на улице Республики напротив магазина «Океан». Две женщины, хозяйки большого лотка, двигались за ним как-то очень синхронно. Довольно молодые, они мне показались даже похожими, может быть, сестры? А потом я подумал, что они похожи совсем другим – ощущением свободы, которым веяло от их лиц и фигур.

Когда-то мой друг и почти однофамилец поэт Фред Гольд написал тонкие любовные стихи, которые заканчивались так: «Я вижу эту женщину впервые. В последний раз ей вслед бросаю взгляд...».

Я повторяю: «Я вижу эту женщину впервые...» и думаю о свободе торговли.




ПЕЧАЛЬНЫЙ МАРШ


_13_октября_1998_года_

Оказывается, Петр I был еврей.

Эту потрясающую новость я узнал за несколько минут до начала митинга, что состоялся на Васильевском спуске в Москве.

Поначалу народ к Кремлю подтягивался слабо. Конечно, на Ильинке стояли крытые грузовики и автобусы с ОМОНом. На улице Степана Разина – парочка пожарных машин. Но самые нетерпеливые из москвичей уже топтали зеленую травку у гостиницы «Россия» и в который раз выясняли вечное: «Кто виноват?». Та группа, что обвинила великого реформатора России в семитском происхождении, а в связи с этим и в разрушении старообрядчества (незаслуженно лишив, по-моему, патриарха Никона его лавров), была здорово раскалена. Все говорили, перебивая друг друга и друг друга не слушая.

Тут же какой-то иностранец восторженно фотографировался в обнимку с юнцом, что размахивал флагом РСФСР. Щелкнул затвор, иностранец пошел себе в гостиницу, а юнец присоединился к кучке таких же, как он, что потягивали на травке пиво. Молодые люди казались вполне трезвы, пока старшему из них, плотному и круглолицему, не пришла в голову идея попробовать голос. Он запел известную песню про то, как «по танку вдарила болванка», и про «четыре трупа возле танка». Больше цитировать не могу, поскольку канонический текст парень щедро и пьяно украшал инкрустацией из мата.

Я знал, что начало митинга откладывается. Только что в кабинете члена судебной палаты по информационным спорам Виктора Монахова я слушал прямую трансляцию заседания Госдумы, депутаты напоминали спикеру, что в 14.00 их ждут на Красной площади, но...

А перед этим на станции метро «Китай-город» милиционер обходил киоски и предупреждал, что охраняет их только до двух часов. Тут же в метро хлынул поток отпущенных с работы клерков из околокремлевских учреждений и комплекса Старой площади. Они спешили не на митинг – домой. Центр Москвы замирал...

Самое главное вы видели. Красные знамена над толпой. И голубые профсоюзные стяги. И черные. И стилизованная свастика вдалеке, где, видимо, стояли баркашовцы. Людское море – в прямоугольнике от кремлевской стены до гостиницы «Россия» и от Василия Блаженного до первого пролета моста. Старые марши и старые голоса. Старые обвинения и старые оскорбления. Их вы слышали тоже.

Но самое сильное мое впечатление – лица москвичей, когда митинг расходился. Шло так называемое «молчаливое большинство». Оно было очень молчаливым. И очень грустным.

Шли служащие, которые надеялись узнать, когда им станут выдавать зарплату, а получили очередную порцию трескотни. Люди хотели понять, на что им надеяться и как им жить дальше, а увидели, как сжигают чучело президента (по ТБ сказали: подобие). Быть может, они поняли, что в очередной раз оказываются пешками в чужой игре?

Не знаю. Лезть с вопросами к расстроенным людям мне не хотелось, но их глаза и лица были и без слов красноречивы. Люди шли к метро с пророческим и грозящим названием – «Площадь Революции», но марш их был устал и печален.




НОВОСТИ О СТАРОСТИ


_3_ноября_1998_года_

Новое – это хорошо забытое старое. Поэтому – не забывай!

Спикеры обеих палат Егор Строев и Геннадий Селезнев согласились. А лидеры левых партий готовы их поддержать. В чем согласие-то?

А в том, чтобы больше не устраивать в стране президентских выборов, а собрать депутатов обеих палат, добавить к ним несколько сотен или десятков «толковых людей», посовещаться и избрать главу государства.

Как и во всякой новости, в этой есть две стороны. Хорошая и плохая.

Хорошая заключается в том, что товарищи левые уже не надеются прийти к власти нормальным демократическим путем. Посредством прямых и открытых выборов. Опасаются, что несмотря на протесты, несмотря на стук шахтерских касок и перекрытие Транссиба, страна вовсе не рвется в XXI веке продолжать эксперимент века двадцатого «под их знаменем и под их водительством».

А плохая новость состоит в том, что несмотря на уроки 1991 года, когда ни один человек, ни партийный, ни беспартийный, не осмелился открыто заступиться за партию коммунистов, нас опять пытаются убедить, чтобы мы добровольно отказались от своих прав. И прежде всего – от права самим выбирать главу своего государства.

То есть, вернуть все, как было. Как было раньше, когда узкий круг посвященных договаривается между собой и выбирает главу страны.

Так выбирали покладистого Брежнева вместо малоуправляемого Хрущева. Потом нам объявили, что в связи со смертью Леонида Ильича руководить комиссией по похоронам станет товарищ Андропов, а мы уже знали, что глава комиссии – это и есть преемник в руководстве. Так и случилось: пленум единогласно избрал председателя похоронной комиссии генеральным секретарем. А через год с небольшим – новые похороны, председатель новой комиссии становится новым генеральным. Затем и в третий раз та же похоронная демократия. А нам говорят, что это – настоящая демократия. Мы слышим в адрес народа, на столетие отлученного от возможности решать собственную судьбу, упреки в иждивенчестве, в неспособности «правильно выбирать», в неумении работать, даже в вороватости. Боже, какими неразумными и слабыми видимся мы с высоты спикерских кресел! Да что же мы такое, если нам нельзя вверять решение судьбы страны, в которой родились, в которой живем и в землю которой ляжем, каждый в свой черед?

Да, мы совсем недавно сбросили партийный недоуздок. Да, мы еще не очень привыкли вести себя, как серьезные и ответственные, как свободные люди. Не беда – научимся. И выбирать научимся. И отличать честных людей от болтунов, здоровых от больных, демагогов от скупых на обещания.

Но плавать учатся все-таки в воде. Отдавать добытое дорогой ценой, снова ступать на дорогу, уже политую когда-то большой кровью, наверное, не стоит.

Маленькие дети, которые еще не голосуют, но которым уже принадлежит весь завтрашний век, нам этого никогда не простят. Они скажут, что мы предали их будущее. Как сказано об этом в Книге книг – за чечевичную похлебку, да? Но разве нас легко обвести вокруг пальца?

Помните, если нам не доверяют, если нас боятся, значит, мы на что-то способны. Значит, мы чего-то стоим.




«Я К ВАМ ПЕШУ, ЧАВО ЖЕ БОЛИ?»


_23_февраля_1999_года_

Газеты сообщили, что представители комитетов по образованию Совета Федерации и Государственной Думы господа Сударенков и Мельников вместе с некоторыми депутатами внесли проект закона «О государственном образовательном стандарте общего образования».

В этом проекте содержатся положения, которые, с моей точки зрения, могут отбросить нашу страну в каменный век. Так, если верить газетам, господа депутаты считают, что гражданам России вполне достаточно, если они будут изучать родной язык три часа в неделю.

Жаль, что никогда не удастся увидеть черновик этого законопроекта. Неужели он столь безупречен с языковой точки зрения, что дает авторам право думать, будто для овладения русским письменным достаточно и трех часов в неделю?

Разделить депутатского оптимизма не могу. Язык Пушкина по праву принадлежит к одному из труднейших. Его шесть падежей. Его три склонения. Его беглые гласные и чередующиеся согласные. Его скользящие ударения. Полная невозможность объяснить, почему «огурец» пишется так, а «заяц» – иначе.

Да вы послушайте, как говорят сами депутаты, министры и премьер-министры (языковые изыски Виктора Степановича Черномырдина уже вошли в историю, точнее, в анекдоты).

Я помню, как министр, выходец из нашей области, выступал на официальном приеме за рубежом. Англичане оказались не в состоянии понять, «о чем звук». Тогда речь прислали к нам, пресс-секретарь перевел ее с русского на русский, потом опять изложили по-английски, и напечатали в газете на розовой бумаге.

По долгу службы мне приходится читать документы, письма, деловые бумаги людей, имеющих высшее образование. Иные из них имеют несчастье относиться и к журналистскому цеху. Я пишу «несчастье», потому что человек, не владеющий основным инструментом своей профессии, дважды несчастен: для себя и для других.

Включите любую тюменскую радиостанцию. Вас буквально захлестнет поток словесности – бессмысленный и беспощадный. И эти еще из лучших. А как пишут, как говорят инженеры? Финансисты? Врачи? Я не напоминаю о чиновниках и бизнесменах – они рассчитывают, что все исправят машинистки. Совсем, как героиня комедии «Недоросль», уверенная, что география – наука для извозчиков.

Наступление на язык идет давно. С помощью телевизора, где давным-давно спрягается один–единственный глагол to fuck. С помощью телефона, который отучил большинство из нас от лингвистической практики написания писем. С помощью ди-джеев – законодателей вкуса. С помощью бульварной иностранной литературы, которую переводят, как я совершенно уверен, не люди, а компьютеры. С помощью бульварных же газет. Тем более, что недавние законодатели вкуса – толстые журналы – для большинства читателей недоступны.

Я пытаюсь понять ход рассуждений законодателей. Возможно, и они считают, что изо всех словарей русского языка можно оставить для употребления только широко известный в узких кругах словарь Флегона «Beyond the russian dictionary», изданный в Лондоне в 1973 году. Он содержит около 40 тысяч слов лексики, когда-то считавшейся «ненормативной», а в последнее время ставшей-таки вполне нормативной. Но куда же смотрят остальные депутаты обеих палат, столь часто взыскующие об упадке духовности? Ведь духовность начинается с языка, с литературы. А о литературе, кстати, в проекте закона «О государственном образовательном стандарте общего образования» вообще нет упоминания.

Может быть, это розыгрыш? Да нет, газета одна из самых солидных. Впрочем, неуважение к языку так ложится в ряд с неуважением к человеку вообще, что история вряд ли окажется неправоподобной.

Что будет потом? «Казнить нельзя помиловать» – еще не самое страшное, что может произойти. В обществе исчезнет механизм общения. Люди перестанут понимать друг друга. Правда, это уже было. Вавилонское столпотворение.

Не могу отказать себе в удовольствии припомнить цитату из Ломоносова: «... А ежели бы он (Карл V, римский император. – Р.Г.) русскому языку был искусен, то нашел бы в нем великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого и нежность итальянского. А сверх того красоту и сильную в выражениях краткость греческого и латинского языков».

Что найдут в нем потомки наши? И станут ли искать после трех языковых уроков в неделю?




ВЛАСТЬ, ТЫ СЕБЯ УВАЖАЕШЬ?


– Сергей Владимирович, а ведь твой гимн – г..!

– Пусть г... А слушать будешь стоя!

    Из писательских историй

_13_марта_1999_года_

Если хорошенько задуматься, то Сергей Владимирович Михалков – один из авторов текста гимна Советского Союза (написанного совместно с Г. Регистаном) абсолютно был прав. Нравится тебе гимн или нет, он – ГИМН. Он – символ. Он – идея, он – олицетворение страны... Словом, как бы ты к нему ни относился, но – «Слушать Будешь Стоя»!

Намедни одна ветвь власти давала нам урок. Урок вежливости.

Президент, вставши с больничного одра, загнав до полусмерти составителей своего послания Федеральному Собранию, явился на заседание обеих палат. И что же наши законодатели? Картина достойна бессмертной кисти автора «Заседания Государственного Совета». Картина довольно постыдная: одни депутаты, которых, видимо, мамы и папы хорошо воспитывали, вежливо встали, приветствуя Высшее Должностное Лицо Государства. Другие – безотцовщина, вроде г-на Жириновского – продолжали сидеть.

Я догадываюсь, как они себя оправдывали. Мол, я этого президента не люблю, моя партия за него не голосовала, а я был инициатором его отстранения от должности... Слова! А смысла нет. Вернее, он есть, но – отрицательный. Я лично думаю, что эти господа-товарищи, демонстрируя столь открытое неуважение к президенту как символу государства, показали свое подлинное отношение к самому государству.

Конечно, отношение это очень мелкое. Сидящие депутаты, вероятно, думали, что они плюют на президента. А они наплевали на меня, гражданина России. И на вас всех, граждан России, голосовавших за Ельцина или против него.

Не надо любить Бориса Николаевича, он далеко не девушка. Можно протестовать, бороться, спорить, выступать в печати. Но есть, в конце концов, этикет, нормы цивилизованного общения. Выборы закончились. И до новых выборов Президент, независимо от того, какую фамилию он носит, должен пользоваться всеми правами главы государства. Вплоть до королевского салюта в двадцать один залп.

Представим себе, что г-н Ельцин (или г-н Строев, или тов. Селезнев), будучи при исполнении, посещают другую страну и вдруг не получат тех почестей, которые следуют по протоколу. Любой нормальный гражданин страны, которую представляет каждый из перечисленной троицы, должен испытать чувство оскорбления. Оскорбили не лично Ельцина-Строева-Селезнева. Оскорбили нашу страну. Чужим мы спуску не дадим. Да чужие себе этого и не позволят. А как быть со своими?

Между тем, когда дело касается самих себя любимых, депутаты куда как щепетильнее. Вот недавний пример. Журналисты ОРТ что-то там сняли, а депутаты усмотрели неуважение к своему статусу. Наказание последовало тотчас: виновных (или невиновных, но показавшихся виновными) лишили аккредитации.

Говорят, что в стране четыре ветви власти. Кто скажет, что между ними нормальные отношения? Депутаты воюют с президентом и с судами, готовится законопроект, чтобы ограничить независимость судей. Судьи объявили тотальную войну средствам массовой информации – вестник «Законодательство и практика СМИ» уже наполовину составлен из сообщений о проигранных газетами процессах. Журналисты тоже в состоянии конфронтации со всеми остальными...

Нет, я не призываю к всеобщему братству. Я призываю вести себя достойно. Власть требует уважения? Правильно. И демонстрировать это уважение должна сама же. Помните, один из лозунгов перестройки – «начни с себя»?

Михалкова на нас нет. Отца, естественно.




КТО ЗДОРОВ И КТО БОЛЕН В РОССИИ


Не спешите хоронить Ельцина. Он еще простудится на ваших похоронах.

    Прогноз

_6_января_2000_года_

Ну, что вы теперь скажете? «Удрал-таки штуку» Борис Николаевич. В часы, когда продвинутое человечество активно готовилось к встрече двухтысячного года, он сел перед телекамерой и сделал заявление, которое, по крайней мере, в нашей стране, отодвинуло на второй план даже принципиальнейший спор: закончился двадцатый век, или мы с ним еще помучаемся?

Пока трудно оценить, что значит для страны заявление Ельцина о досрочной отставке с поста президента.

Могу предположить, что подуставшее от президента население потеплеет к нему душой и простит многое из того, за что его ругало. Что вы хотите – нет у нас привычки бросать каменья вслед уходящему.

Второе. Вывший президент в секунду спутал планы большинства из тех, кто уже охотно примерял габариты ельцинского кресла к собственному заду. Только что закончились думские выборы, на которых большинство кандидатов в главные российские начальники показало не лучшие результаты. Они полагали, что имеют в запасе полгода для формирования штурмовых отрядов. Но увы! Придется вступать в бой за Кремль с ходу, без переформирования, без отвода на запасные позиции. Судя по тому, что Юрий Лужков отказался 31 декабря от выступления по телевидению, можно догадаться, что выпад президента достиг цели. Да и зюгановский лепет о том, что это левые вынудили Ельцина уйти в отставку, трудно принять всерьез.

Самое важное, как мне представляется, – Ельцин сумел организовать передачу эстафетной палочки, которую нес восемь с половиной лет, в самый удачный для своей команды момент.

Я могу думать, что 31 декабря 1999 года было задумано президентом Ельциным не накануне. Может быть, даже довольно давно. Мне кажется, что он шел к нему с весны 1998 года.

Вы помните тогдашнюю «рокировочку», когда в одночасье отправлен в отставку многолетний премьер и разрекламированный «наследник престола» Виктор Степанович? Отправлен странно, немотивировано, обидно с похожим на издевку советом, пусть, мол, сосредоточится на подготовке к президентским выборам. Что вышло из этой подготовки, все знают: «Наш дом» остался без думской крыши.

Потом начался калейдоскоп: Кириенко, Примаков, Степашин, Путин... Кого искал Ельцин? Преемника? Гаранта собственной безопасности?

Хорош был или плох первый российский президент, но трусом его еще никто не называл. И у меня для этого нет ни желания, ни оснований. Мне все-таки хочется думать, что Борис Ельцин искал преемника, которому можно доверить дело своей жизни. Главное дело. Может быть, именно то, ради чего, простите за красивость, его призвала история.

Именно поэтому с занудством, которое многие принимали за старческий маразм, Ельцин менял Черномырдина на Кириенко, Примакова на Степашина, а затем на его едва ли не близнеца (по послужному списку) Владимира Путина. Можно предположить, какой мучительный поиск стоял за премьерской чехардой. Мы этого поиска не замечали. Да и не только мы...

Хочется думать, что Борис Ельцин не ошибся. Как мы в свое время не ошиблись в нем. Я хотел бы напомнить вам 1989, 1990 и 1991 годы – годы политического триумфа Бориса Ельцина.

Сегодня карьера Бориса Ельцина закончилась. Как она продолжится в нашей жизни, в судьбе России?




ПРЕДСТАВИМ СЕБЕ НОВЫЙ, 2037 ГОД…


_10_февраля_2000_года_

Вчера Геннадий Андреевич Зюганов начал свою деятельность в качестве кандидата в президенты России и на волнах общероссийского радио стал рассказывать о тех радостях, которые получит народ в случае его, зюгановского, избрания.

Лидер КПРФ старался удержать непривычный для него благодушный тон, но партийная школа брала свое. Он то и дело сбивался на прежний ритм, и тогда доставалось многим. И «ельцинистским губернаторам», которые с трудом обеспечивают развитие производства в своих территориях. И Минтимеру Шаймиеву, «укравшему на выборах в Думу» голоса у КПРФ. И «предателю» Руцкому. И Аману Тулееву, который раскалывает монолитные ряды коммунистов. Раскольникам из близких по электорату движений – Подберезкину, Илюхину и др. – попадало больше всего. Если бы не они, мечтал Геннадий Андреевич, то партия легко бы получила большинство в третьей Госдуме. Правда, все, кто в Думе правее коммунистов, доброго слова не дождались тоже. Одни «купили себе места в Думе». У других, вроде Явлинского, аппетит не по заслугам – хотел получить самые важные думские комитеты, хотя вправе претендовать лишь на один...

Многие обозреватели, в том числе и либерального толка, объявляют Зюганова чуть ли не социал-демократом, стремятся отмыть его красноту до легкого розоватого оттенка. Однако достаточно послушать самого лидера левых, чтобы убедиться в его стальной непримиримости ко всем, кто шагает не в ту ногу, не так, как хотела бы КПРФ. Зато соратники самого Зюганова – обладатели исключительных достоинств, интеллектуальных, нравственных, научных...

Кстати, не было недостатка – для электората – в посулах и обещаниях. У Геннадия Андреевича на все есть ответ, как быстренько сделать жизнь совсем хорошую. Ради этого он, став президентом, готов отказаться от большинства президентских же полномочий. А пока – целых семь пунктов предвыборной программы кандидата в президенты. Пункты настолько простые, что остается только удивляться, почему действующая власть не может их разглядеть? Не иначе – только из вредности и желания усугубить страдания руководимого ею народа.

Геннадий Андреевич знает все. Откуда взять деньги, чтобы моментально повысить все зарплаты до минимального прожиточного уровня в тысячу рублей. Как распорядиться, чтобы цены на товары стали доступными. Чтобы подешевел бензин. Правда, пункт с пунктом складывался не сразу. Как взять деньги, например, у тех, кто перевел их за границу? Какими посулами заставить вернуться в Россию тысячи «самых образованнейших умов»? Обещанием «тысячи рублей в месяц»?

В потоке слов, что текли из радиоприемника, улавливалось что-то очень знакомое. Слова, конечно, были чуть-чуть иные, но что-то совпадало. Наивность? Или расчет на наивность? Помните, например, такое: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»? Даже срок определялся – всего двадцать лет. В начале шестидесятых годов в Свердловске доверчивая бабушка сердилась на вытолкнувшую ее очередь: «Да разве с такими доживешь до коммунизма?». Бабушка точно – не дожила. А мы дожили – до закупок хлеба в Канаде, до талонов на мясо, водку, мыло, стиральный порошок, до бумажной колбасы. И было это все, когда «гнусными демократами» еще и не пахло, когда самые отъявленные из них еще были правоверными коммунистами с верою во все не наступавшее светлое будущее.

Если беспокоишься о будущем, чаще заглядывай в прошлое. Не забывай. Чтобы не вернулся век двадцатый, год тридцатый.




ПАРЛАМЕНТАРИИ ПЕРЕПУТАЛИ ДУМУ С ПИВНОЙ


_4_апреля_2000_года_

Вспомните ироническую песню времен глубокого застоя. Лирический герой перечисляет позиции, в которых его родная страна «впереди планеты всей». Это – перекрытие Енисея, изготовление ракет большой и средней дальности, а также – область балета. Поскольку ни на что другое лирического героя не хватило, мы вправе предположить, что по остальным «областям» наша страна занимает места со второго до последнего.

Особенно сильное отставание наблюдалось и наблюдается – в женском вопросе. В советское время утвердилось, что более всего женщину украшают комбинезон трактористки, халат доярки. А ежели удастся спроворить шлем летчика либо войлочную шляпу и синие очки горнового, то это – необычайное достижение как для конкретной женщины, так и для страны в целом.

Все отличающее женщину от мужчины, а именно – нежность, красота, способность вызывать высокие чувства и воспоминание о чудном мгновении, ее роль в продолжении рода человеческого, – не то, чтобы вовсе не ценились, но имели значение скорее прикладное.

И общество в массе своей с этим совершенно согласно.

Вот под гоготание (я бы даже сказал под жеребячье ржание) первый и последний вице–президент СССР Геннадий Янаев отвечает на вопрос о его, вице-президентовом здоровье. Спросите, говорит, у моей жены... Пошляк, он и закончил свою карьеру пошло.

Минувшее десятилетие показало, что наше общество и его цвет – депутатский корпус – ничуть не изменились.

Более того... Лидер фракции бьет женщину по лицу и таскает ее за волосы прямо в Думе, а при этом пользуется депутатской неприкосновенностью, вместо того, чтобы получить свою 206–ю. Что – он подвергся остракизму? В любой стране, кроме нашей. В нашей он... баллотируется в президенты и занимает пост вице–спикера Госдумы.

Вот и не последнее достижение поданному вопросу на самом высоком уровне. Я имею в виду обмен репликами между красой и гордостью коммунистической фракции, бывшим слесарем завода «Брянский арсенал» товарищем Шандыбиным Б.И. и Любовью Слиской, первым заместителем спикера Думы. Повторять не стану. Скажу лишь, что тов. Шандыбин оскорбил не только всех женщин, но и всех слесарей, среди которых немало достойных мужчин, вполне различающих, что можно говорить при дамах и с государственной трибуны, а что – в заплеванной пивной.

Конечно, у Думы, которая все чаще пытается смотреть на нашу страну как бы глазами Совета Европы, тоже взыграло самолюбие. Дума запечатала Шандыбину рот, отключила его микрофон, правда, всего лишь на месяц. Но вот что интересно: сделано это не единогласно. 79 депутатов проголосовали за право Шандыбина говорить, что хочет, кому хочет и где хочет.

Ну, Шандыбин – он Шандыбин и есть. На депутатов у меня тоже надежды мало. Но более всего я поразился, когда смотрел программы политических обозревателей в конце недели. Вы думаете, они осудили Шандыбина, эти рыцари политических баталий? Нет. Выдумаете, они защитили простодушного брянского слесаря? Тоже нет.

Они не обмолвились ни одним словом о том, что произошло... Путин, пермский ОМОН, поиски генерала Шпигуна, снова Путин в ядерном городе Озерске – вот и все, что жевали и пережевывали Сванидзе, Доренко, Киселев. Это все важные события. А что в Думе – подумаешь, что-то не то сказал одиозный депутат. Так не убил же!

Все вместе они убивают то лучшее, что делает человека человеком, а страну – приличной страной.




АВТОБУС, КОТОРЫЙ ЗАБЛУДИЛСЯ


_20_апреля_2000_года_

Летней ночью прошлого года автобус, который вез нас из России во Францию, едва не потерялся в асфальтовой сетке дорог вокруг города Нюрнберга. Водитель плохо читал карту, и вскоре мы с Вячеславом Медведевым вынуждены были взять на себя роль штурманов.

Определились, где стоит автобус, прикинули маршрут, вышли на автобан в сторону Страсбурга, где через щель между Францией и Швейцарией нам предстояло проскользнуть в департамент Верхние Альпы.

Автобус заревел двигателем. Медведев остался на переднем сиденье контролировать ситуацию. А мне уже не спалось. В голове стучало – это же Нюрнберг!

Сейчас, в преддверии очередной круглой даты мне хочется возвратиться в ту летнюю ночь, в свои воспоминания о самом главном в истории этого города.

Я вспоминал старую кинохронику: нюрнбергские партайтаги, факелы над прямоугольниками марширующих солдат, истошные вопли фашистских вождей.

Но я вспоминал и университетские семинары по военной журналистике, которые вел Борис Самуилович Коган, сам воевавший (у нас почти все преподаватели вернулись на факультет после перерыва на войну). Мы читали репортажи из Нюрнберга Бориса Полевого, Сергея Крушинского, Ильи Эренбурга, Семена Нариньяни...

В восприятии прошлой войны Нюрнбергский процесс занимает недостойно малое место. А он – один из величайших ее итогов, наравне со Сталинградом, Курской дугой, Берлинской операцией, хотя и совершился без единого выстрела, и «пострадавших» было всего одиннадцать.

Нюрнбергский процесс был всего лишь второй в истории человечества попыткой осудить агрессию (первая – Венский конгресс 1815 года, где судили Наполеона). Нюрнберг осудил тех, кто развязал мировую войну, кто уничтожал мирное население завоеванных стран, кто построил лагеря смерти, кто проводил опыты на живых людях...

Нюрнбергский процесс, или, как еще нередко говорят о нем, нюрнбергский протокол, не только пригвоздил к позорному столбу немецкий фашизм, не только назвал СС преступной организацией, не только повесил руками сержанта Вудса 11 высших главарей рейха. Он поставил превыше всего – превыше закона отдельной страны и приказа старшего начальника – человеческую совесть. Одно из решений послевоенного Нюрнберга – приказ командира не освобождает солдата от ответственности, если это безумный, преступный приказ...

Я вспоминал той ночью разные страницы «нюрнбергского сидения», как его называли журналисты.

Например, вот эта. При первом появлении Геринга на скамье подсудимых все обратили внимание на его помятый вид. На что известный острослов фельетонист Семен Нариньяни сказал: «Ничего. Отвисится». Он почти угадал. Правда, Герингу за пару часов до казни удалось принять яд. Но остальных десятерых его партайгеноссен благополучно повесили. И среди них – блестящих исполнителей тех преступных приказов – руководителя ОКБ (Оберкоммандовермахт) Кейтеля и начальника генштаба Иодля...

Недавно я обнаружил, что нынешние двадцатилетние почти ничего не знают о Нюрнбергском процессе. Это наша вина, а не двадцатилетних. Это мы с вами забыли об уроках второй мировой войны. А потом удивляемся: где же иммунитет против фашизма? Позволю себе предположить – он в старом дворце правосудия в немецком городе Нюрнберге.




ОХОТА НЕ ТОЛЬКО НА ГУСЕЙ


«В исключительных случаях мера пресечения может быть применена в отношении лица, подозреваемого в совершении преступления, и до предъявления ему обвинения. В этом случае обвинение должно быть предъявлено не позднее десяти суток с момента применения меры пресечения. Если в этот срок обвинение не будет предъявлено, мера пресечения отменяется».

    Ст. 90 уголовно-процессуального кодекса...

_15_июня_2000_года_

Исключительно туманная статья УПК. Примерьте ее к себе. Пусть некоему чиновнику из правоохранительных органов, хотя бы и генеральному прокурору, помстится, что именно вы и никто иной виноваты в покушении на ... (нужное вписать). По этой статье «в исключительном случае» вас могут поместить в следственный изолятор, где специалисты начнут «работать» с вами.

Что значит – «работать»? Люди, знакомые с особенностями отечественной пенитенциарной системы, полагают, что объем признаний ваших будет прямо пропорционален числу дней, которые вы проведете в изоляторе. Они же сказали, что к такому методу получения информации следствие прибегает, если «обвинение сыроватое». Или в нем «чего-то не хватает».

А теперь – к конкретному и последнему по времени случаю, когда эта сама по себе одиозная статья сработала. Одиозная, потому что никак не совпадает с общепринятым понятием – о презумпции невиновности. Это принцип, согласно которому никто не должен доказывать свою невиновность, поскольку по определению считается невиновным заранее. А обязанность доказывать возлагается на правоохранительные органы.

Факт – помещение в Бутырскую тюрьму Владимира Гусинского, руководителя холдинга «Медиа–Мост». Того самого, в который входят самые, вероятно, популярные сейчас в стране средства массовой информации: НТВ (телевидение), «Эхо Москвы» (радиостанция), «Сегодня «(газета), «Итоги» (журнал).

Московская пресса встала на дыбы. Объединились в протесте даже такие антиподы, как Лужков и Доренко.

Нам пытаются, сбивчиво и косноязыко, объяснить, что речь идет о каких-то деньгах, которые Гусинский взял в кредит у Газпрома... Всплывает десятилетней давности история с «Русским видео»... При этом никто ничего определенного не говорит, обвинение (см. статью 90 УПК) не предъявлено. Генеральный прокурор путешествует по Восточной Сибири. Президент пытается что-то прокомментировать из Испании, и впервые на его уверенном лице проступает тень смущения. Премьер Касьянов тоже «в нетях». Кто же власть в стране?

Можно, конечно, потирать ручки: дотянулись-таки до одного из ворюг–олигархов цепкие длани закона. Только позвольте спросить: а почему, если начали брать олигархов, начали с Гусинского?

Почему не с Березовского (ах, он депутат!)? Не с Абрамовича (тоже депутат!)? Не с Потанина? Не с Алекперова? Не с Вяхирева? Не с Богданова? Ничего против каждого не имею, но не мною сказано: все состояния в России составлены с нарушением закона.

Что отличает Гусинского от других? Прежде всего, концентрация в его руках средств массовой информации, отчетливо оппозиционных правительству и президенту. А также администрации президента. Прибавьте сюда и вечно тлеющий скандал из-за программы «Куклы» с мистической маской Владимира Путина, которая предстает то в роли кошмарного героя сказок Гофмана, то императора Павла I... Прибавьте сюда же агрессивное неприятие медиа–империей Гусинского кампании умиротворения, которая проводится в Чечне. Причем, чем больше нас убеждают в «завтрашнем замирении», тем отчетливее НТВ и другие тычут в нос нам и правительству доказательствами противоположного свойства.

Вполне уверен, что причина «забутыривания» Гусинского лежит не в сфере финансов, а в сфере СМИ. И чем больше темнят все причастные и непричастные лица, чем больше намекают на некую информацию, которую еще не пришло время открыть, тем сильнее я сомневаюсь в том, что у прокуратуры есть хоть что-нибудь за душой.

«– Если я буду резко выступать, против меня сразу же возбудят уголовное дело...

– Как против Гусинского?

– Совершенно верно.»

Фрагмент пресс-конференции депутата Госдумы Геннадия Райкова, 14 июня.




ДЕНЬ ЗАВТРАШНИЙ ИЛЬ ДЕНЬ ВЧЕРАШНИЙ?


24 июля 2000 года

Поражаюсь, с каким едва ли не мазохистским наслаждением отдельные сограждане пророчат возвращение тоталитарного государства. Любые полшага – и начинается гул: они идут, они уже у порога, прощай, демократия...

Пугают друг друга. И все страшилки связывают с именем Путина. Между тем, готов биться об заклад, что самая страшная угроза находится не в просвищенной ветрами гласности Москве, а в затхлой провинции. Где до сих пор убеждены, что «в нашей области застоя не было». Где с большой помпой и под самым носом у новой демократической власти (которая, надеюсь, не забыла, что такое диссидентство, мордовские лагеря и брежневский паноптикум партийных мумий) утверждают мемориальные доски в память почивших в бозе партийных секретарей, а их партийным же преемникам избранные демократическим путем депутаты присваивают только что утвержденные почетные звания. Так что самое страшное – не в силовиках в масках, которые врываются в офис Гусинского. Самое страшное – в нашем нежелании замечать, что бесстыдное прошлое весьма гордится собой. Более того, оно хочет, чтобы и мы продолжали им гордиться. Тогда уж отчего бы не включить в обязательное исполнение в программе «Письма и песни» марш коммунистических бригад или песню про Ленина, который «такой молодой, и юный Октябрь впереди».

А ведь все это позади. Более того, прежние товарищи сегодня с удовольствием именуют себя господами, многие их них имеют свое дело (по современному – бизнес) и чувствуют себя неплохо. Не жалко, не завидно. Напротив, радостно. Именно в твердости, с какой бывшие партийные боссы стоят на новых буржуазных ногах, гарантия того, что прежнее уже никогда не сможет вернуться. Только зачем утверждать, что не только настоящее их, но и прошлое было прекрасным?

Но телевидение, но горячие публицистические головы продолжают нас попугивать. А некоторые отставники охотно им подыгрывают. Вот, к примеру, недавно московский клуб ветеранов КГБ обратился к президенту с предложением – возвратить на постамент в центре Лубянской площади «Железного Феликса». Мол, прекрасный памятник, и Феликс тоже прекрасный. Правда, идея трошки не додумана. Место в центре Лубянки пока занято. Там лежит камень, доставленный в Москву из первого советского концлагеря, первого из сотен таких лагерей из Соловков. Так что товарищам отставникам, которые сильно уповают на бывшего своего сослуживца и спецслужбиста, надо еще поработать над тем, как возвратить соловецкий камень туда, откуда его привезли. И заодно подобрать ему соответствующее сопровождение из числа наиболее убежденных демократов. Так сказать, почетный караул. Он же – контингент...

Кстати, не забудьте в таком случае императорские останки вернуть под Свердловск, на старую Коптяковскую дорогу... И минируйте по новой храм Христа Спасителя...

Неправда ваша, славные ветераны славных карательных органов. Смею думать, что президент Путин и во сне не мечтает возглавить комитет государственной безопасности. Конечно, ему бы не мешало занять у своего предшественника чуточку недоверчивости к тем, кто его окружает, и чуточку терпимости к средствам массовой информации.

Я думаю, что зов ветеранов КГБ – не более, чем проверка президента: «наш ли он человек?». И допускаю, что не все надежды тех, кто видел в молодом преемнике Ельцина будущее России, сбудутся. Но абсолютно уверен, что надежды «дзержинцев» на Путина не сбудутся никогда.




КОНТРИБУЦИЯ


Контрибуция – платежи, налагаемые государством-победителем на побежденных.

    Толковый словарь русского языка, стр. 292

_13_июля_2000_года_

Внезапное и массированное наступление на «жирных котов» вызывает у меня, как и у всех советских людей, чувство глубокого удовлетворения. Есть исключительно советский пунктик: хорошо бы поделить. Поделить то, что успели ухватить при общем расхвате господа Гусинский, Алекперов, Потанин. Они успели, когда не успели мы. А теперь и мы успеем.

Правда, успеем ухватить не столько, сколько успели эти и другие олигархи. Правда, еще не вполне ясно: достанется ли нам с вами хоть что-то из ухваченного–перехваченного. Но все равно приятно.

Пусть у нас не будет, зато и у других не станет. Равенство, стало быть, и опять же братство...

Хотя что-то меня гложет. Что-то мешает пролетарски искренне радоваться происходящему. Может быть, потому, что за последние годы я утратил классовую чистоту, которую обрел некогда в горячем цехе ЧТЗ. А может быть, просто научился не только радоваться каждому новому шагу родного государства, но и размышлять: зачем такое делается, и что из этого получится?

Насчет «зачем?». Тут не все – тайна за многими печатями. У дверей обещанное президентом повышение пенсий. А страна у нас пенсионерская, стареющая, денег на пенсии надо много, не то пенсионеры поумирают, кто будет тогда за «Единство» голосовать, не одни же только чиновники из администраций? Поэтому кто-то вспомнил, что олигархи много чего должны. На то они и олигархи, что всегда кому-нибудь должны–обязаны. Должны или нет на самом деле – выяснится когда-то позднее. А пока общественное мнение, как дуло пистолета, целится в лоб олигарха и требует: плати!

Один мой знакомый юрист вчера, пессимистически свесив нос, вздыхал. Мол, весь этот передел затеян, по мнению правоведа, с единственной целью – отнять. И, может быть, обогатить. Но не нас с вами, мудро вздыхал мой знакомый, а новых чиновников, которые вошли во власть, когда все богатство уже поделено. Им тоже хочется ухватить лакомый кусок... Впрочем, юристу виднее. Я не столь радикален, но есть и у меня основания для беспокойства. Ладно, разорят Потанина, отберут «Норильский никель». Ощиплют «ЛУКойл» к вящей радости конкурентов (короткой, думаю, радости, поскольку за Алекперовым придет и их черед). У Гусинского отнимут НТВ и газеты с журналами. А что потом?

Потом все опять станет ничье? Или потом все опять станет общее? Или в очередной раз станет чье-то – до следующего передела?

Шей да пори – не будет пустой поры. Но будет ли полон карман государства, если на примере олигархов каждый, способный к чему-нибудь , ясно увидит: государство наше разбойничье. Ему чужое благосостояние поперек горла. Оно складывать–умножать никак не научится. А только вычитать. По-школьному – отнимать.

Вот это нежелание примириться с возможной капиталистической реальностью, которая, как бы я ни противился этой мысли, видимо, есть один–единственный путь к обогащению страны – через обогащение индивидов, мне напоминает попытку слесаря–неумехи закрутить в гайку болт с давно сбитой резьбой. Крутит, а резьба соскакивает. Он опять крутит. Пора бы выкинуть или болт, или гайку, но сила есть – ума не надо...

Когда-то родимая советская власть начала бороться с богачами первым ей понятным способом. Контрибуцией. К чему это привело – большинство сограждан еще помнит. Надо ли, чтобы ту же школу проходили наши дети, внуки и правнуки?




ЧИНОВНИК ВЫСОКОГО РАНГА


_24_августа_2000_года_

В стране, потерявшей в ходе военно-морских учений 118 (или 130?) офицеров и матросов, траур. Собирают пожертвования семьям погибших. Официальные и неофициальные лица на все лады комментируют достоверные и не очень версии происшедшего. Словом, всем есть дело. Непонятно только, чем занят один человек. Самый важный. Самый высокопоставленный. Президент Российской Федерации Владимир Путин.

Я понимаю, что «почетный подводник» на самом деле таковым не является. Я понимаю, что неправильно и несправедливо требовать от президента, чтобы он непосредственно руководил спасением самой большой и самой, как утверждают, дорогостоящей российской атомной подводной лодки (говорят, что ее цена – миллиард долларов). Тут он не специалист.

Но я не понимаю другого, почему человек, около полугода назад принесший клятву на верность служения российскому народу, продолжал пребывать на черноморском берегу, когда на берегу моря студеного бились в безысходности жены и родители погибающих или уже погибших моряков? Кто, как не руководитель страны, обязан был первым утешить женщин, в одночасье ставших вдовами военнослужащих, погибших при исполнении служебных обязанностей? Пообещать, глядя в глаза осиротевшим детям, что Родина не оставит их, потерявших кормильцев?

Путин не прервал отпуска. Путин не приехал на место трагедии, не согрел добрым словом. Слова: мол, присутствие на месте трагедии «чиновника высокого ранга» только помешает спасательным работам.

Слово произнесено. Место в истории определено. Не президент, а «чиновник высокого ранга».

Немного в новейшей нашей истории таких примеров. 12 лет назад случилось землетрясение в Спитаке. В те дни, я помню, высшее политическое руководство страны находилось с официальным визитом в ООН. И все тотчас вернулись домой. Член политбюро и министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе объяснял причины столь спешного возвращения: «Надо совсем не иметь совести, чтобы в эти трагические дни быть вдалеке от тех, кто нуждается в помощи».

Возможно, будет найден тот, кто «неправильно» посоветовал президенту оставаться в Бочаровом Ручье. Только я не понимаю, почему в таких случаях надо «советоваться» и «консультироваться», а не поступать, повинуясь чувству?

Объявлен траур. Назван номер счета, на который совестливые и сердобольные граждане могут перечислить средства для помощи родственникам погибших. Потому что самим морякам уже помочь нельзя. Люди у нас совестливые, они откликаются. А государство? Или оно и так уже потерпело ущерб – потеряло лодку стоимостью в миллиард долларов?

Государство потеряло только лодку. Моряков потеряли только их семьи.

Р.S. Сообщили, что Путин посетил Северный флот. На десятый или одиннадцатый день после трагедии.




ХОТЕЛИ КАК ЛУЧШЕ. ПОЛУЧИЛОСЬ ПО ЧЕРНОМЫРДИНУ


_15_декабря_2000_года_

По словам тех, кто внезапно инициировал тему государственного гимна, они хотели объединить Россию, успокоить спортсменов, которым трудно на победной трибуне Олимпиады обойтись без слов, что могли бы повторять вслед за государственной мелодией. И вообще, как можно войти в новое тысячелетие без гимна? У всех соседей будут гимны, а у нас нет?

Что касается спортсменов, то малоубедителен этот довод. Число победителей олимпиад от России настолько мало по сравнению со всем населением страны, что и хлопотать-то за них неудобно. Они составляют мизер даже по сравнению с тем меньшинством, которое заявляет, что ни при каких обстоятельствах не будет вставать, заслышав гимн.

Относительно объединения. Пока получилось как раз наоборот. Вместо дружных объятий под бравурное «Союз нерушимый...» – откровенный раскол. Вместо демократического централизма, одним из принципов которого является подчинение меньшинства большинству, – дерзкие выкрики, отказы вставать вместе со всеми.

Я, правда, не очень себе представляю, как победившее большинство будет миролюбиво взирать на сидящих то тут, то там представителей «гимновой» оппозиции. Как бы в воодушевлении того... Не придушили кого-нибудь из протестантов.

Увы, и я не в восторге от выбора г-на Путина. И мне представляется странным желание пороть горячку по не самому актуальному вопросу, которое прорезалось у нашего президента на подходе к большому финишу. Как известно, дни, числа, календарь – все условности. Тем более, что значительная часть населения мира живет совсем по другим календарям. У нее никакого третьего тысячелетия не наступает.

Мне почему-то представляется, что все эти мотивы – некая шумовая завеса, призванная скрыть за словами о необходимости согласия совсем другие стремления. Например, проверка мобилизованности рядов «Единства и примкнувших к нему. Уверен, если бы г-н президент с той же степенью убедительности воззвал депутатские массы голосовать за песню Широка страна моя родная», результаты были бы ничуть не хуже.

А если, наоборот, за «Боже, царя храни»? Мол, историзм, мол, монархия тут только в словах, а текст можно написать новый... Проголосовали бы, как думаете?

У меня есть еще три замечания, они же – сомнения.

Первое. Считаю не слишком корректным, когда день вчерашний диктует дню завтрашнему, какие ему песни петь и на какой призыв вставать.

Второе. Считаю наивным заявления меньшинства, которое грозится не вставать «под гимн Александрова-Михалкова». Встанут, как миленькие. Стадный принцип. (Вот Сахаров бы не встал). «А слушать будешь стоя», – говорил Сергей Владимирович. Знал, что говорил.

Третье. Наивный священник Александр в «Гласе народа» возмущался тем, что государственные регалии разделили, как сорока–ворона сваренную кашу – тебе, тебе, тебе. Однако думаю – пока. Пока забрали гимн. Потом – флаг. Потом останется скрутить шеи орлу – хоть и две, а все меньше, чем миллионы протестующих против намечающихся перемен.

И последнее – впридачу. Говорят, что свобода живет там, где уважают права меньшинства.

А где уважают права меньшинства? А где их не уважают? То-то.




ХИБАКУСЯ


_28_апреля_2001_года_

Это нормальное японское слово. Им в стране Восходящего Солнца называют жертв атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки и их потомков. В нашей стране нет специального термина, который бы определял, скажем так, невольных «участников» многочисленных ядерных экспериментов, которые гласно, а чаще скрыто проводились прежними и новыми правительствами над народом собственной страны.

Причем, количество этих экспериментов было больше, чем боевых взрывов бомб сорок пятого года, чем испытаний французского ядерного оружия на атоллах Тихого океана. И если о тех стало известно благодаря шумным протестам мировой общественности, то о масштабах происходившего за нашим железным занавесом мы сами могли только догадываться.

Мне уже приходилось писать, что впервые полную карту подземных ядерных взрывов в Тюменской области я увидел на страницах американского совершенно несекретного издания «Oil and gas journal». Самый первый из взрывов был произведен где-то в районе деревни Чугунаево Нижнетавдинского района в 1969 году. Подробности мне рассказывал директор тамошнего совхоза Модест Денисов. Потом он стал председателем обкома профсоюза работников сельского хозяйства. А потом скоропостижно скончался от болезни, которая, в частности, вызывается воздействием жесткого излучения.

Широка страна моя родная. Очень красивая страна. С густыми лесами. С чистыми реками. Где так приятно вдохнуть воздух соснового бора. Напиться из родника...

Когда пьешь воду – не забывай об источнике. Кто из нас мог предположить, что в ходе осуществления советской, а теперь уже и российской ядерной программы замечательная страна так изгажена, так отравлена?

На западе – ядовитый след Чернобыля. На севере – заброшенный полигон «Новая Земля» и гептиловый ветер космодрома «Плесецк», который доносится аж до Уватского района. С юга – переполненное ядерной дрянью озеро Карачай и химкомбинат «Маяк» в полутора десятках километров от очаровательного уральского городка Касли, известного художественным чугунным литьем. Надо ли напоминать о шумном взрыве на «Маяке» в 1957 году? Не лучше ли еще раз сказать, что с 1949 года в прозрачную речку Течу, а через нее – в Исеть, Тобол, Иртыш и Обь, никого не спрашивая и никого не оповещая, «Маяк» сбрасывал отходы атомного производства.

Насколько это было серьезно? Настолько, что эти события внесены в Налоговый кодекс, основной финансовый документ страны, – предоставляется льгота.

Я не упомянул восток? Но и с этой стороны, как говорил герой детской книжки, «ничуть не лучше»: там и Томск–7, и красноярский завод оружейного плутония...

И это, конечно, далеко не полный список. Перелистай, дружок, свою биографию – какие там адреса–названия? Может быть, Оренбуржье, Тоцкий район? Или – Ямальский район Тюменской области, где тебе повезло находиться весной 1961 года, когда в Заполярье взорвали «большую бомбу», в приказном порядке выведя население северных поселков в открытую тундру? Или ты ловил пескарей в реке Исеть, в донных отложениях которой до сих пор сохраняются радионуклиды?

Поэтому не смейся над странно звучащим японским словом «хибакуся». Может быть, оно имеет самое прямое отношение к тебе?

В эти дни, вероятно, в связи с «круглой датой» – 15 лет со дня взрыва Чернобыльской АЭС – много говорится об этой катастрофе. Политики и ученые привычно скорбят, оценивают и переоценивают случившееся. Тем временем Дума соглашается на ввоз нового количества ядерных отходов. Может быть, господа думцы считают, что страшный приговор «хибакуся» их не коснется? Или – хуже уже не будет?




МЫСЛИ ВСЛУХ


«Это начало чего-то».

    Владимир Познер

_13_сентября_2001_года_

В старом фильме «Пурпурная роза Каира» к романтической девушке герой сходит с экрана. Во вторник вечером к нам с телевизионного экрана сошел монстр.

Наверное, не я один принимал происходящее в Америке за очередной блокбастер, который почему-то крутили сразу по четырем телеканалам. Мне даже подумалось: сочиняли – и вот, накликали.

Впрочем, я не об ужасах прошлой ночи. Просто 11 сентября 2001 года мир разломился надвое. На вчера и завтра. Сегодня перестало существовать. Оно обрушилось одновременно с башнями–близнецами, вместе с мифами о замечательном американском спецназе, о все понимающих аналитиках, об отважных спасателях. Остался только заваленный обломками 450-метрового здания человек с мобильным телефоном и с тающей надеждой, что к нему придут и его спасут.

В эту ночь мы воочию убедились, на каком тоненьком волоске висит мир.

Президент Путин сказал просто и точно: вызов цивилизованному человечеству. И президент Буш добавил: нападению подверглась сама демократия.

Правда, в отличие от него, считающего демократией только Америку, я полагаю, что опасности подверглась демократия в целом – как система, как общественный строй. Ибо первые шаги и в Америке, и у нас, и в Европе были направлены на усиление полицейских мер. На ограничение прав и свобод. А они, как давно установлено, прежде всего ударяют не по террористам, которые никаких норм не соблюдают, а по законопослушным гражданам. Хорошо, если эти меры ограничатся периодом розыска и ареста виновных во взрывах. Плохо, если общество согласится на постоянное ограничение в обмен на обещание покоя... По сути, сменит один террор на другой, на государственный.

Наверное, со мной никто не согласится. Как не согласится и с осуждением мною злорадства, приправленного плохо скрываемым раздражением, которое показал наш мониторинг. Он, конечно, не может претендовать на представительность. Но факт, что даже в час трагедии мы сочли возможным попрекнуть американцев: а сами, мол, что делали? Пили еще круче: так вам и надо! (Тогда давайте осудим японцев: напали на Перл-Харбор, вот вам атомная бомба!)

Хотя, если разобраться строго, случившееся в Америке – никакое не возмездие. Посетители и сотрудники международного торгового центра в большинстве своем, как и многие американцы, люди очень аполитичные. Разве они участвовали в операции – Буря в пустыне»? Или сидели за штурвалами натовских самолетов, которые бомбили Белград? Видимо, они просто расплачиваются за свое американское гражданство? И дети тоже?

Что больше всего поразило меня в тот вечер?

Ликование в арабском квартале Восточного Иерусалима. Восторженные дети. Аплодирующие зрелищу смерти мужчины. И радостно танцующая полная женщина в очках.

Мужчины, как правило, не слишком добры. Дети – у них есть еще шанс поумнеть. Но женщина, танцующая при виде свежей могилы, в которой за считанные минуты похоронены тысячи людей... Это выше моего понимания.

Мир, действительно, на переломе. Как писали меньше, чем за неделю до этой трагедии – Известия», нам угрожает новая война миров: «в столкновениях наций и рас – заведомый перевес на стороне потемок человеческого сознания».

Наверное, нам придется выбирать – по какую сторону баррикад окажется наша родина? Неужели рядом с теми, кому мы продаем оружие, стараясь не думать, что оно может стрелять и в нас?




ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА


_19_октября_2002_года_

Итак, перепись закончена. По предварительным данным, в Тюмени переписались примерно 90 процентов от прежнего официального состава. Но я не об этом.

Удивила и огорчила странная тяга населения, титульной нации, – к дроблению. Ну, идея казаков явить из себя отдельную общность и, более того, – национальность – всем набила оскомину, приобретя со временем устойчивый оттенок маскарада. Однако право писать национальностью лишь принадлежность к той или иной местности – штука не шуточная, а напротив, опасная.

Вот архангелогородцы во главе с губернатором массово пишутся теперь «поморами». В обоснование национального выбора приводят причины вовсе не этнические и не лингвистические, даже не, извините, расовые какие-нибудь отличия, а исключительно экономический букет. Деревни, мол, хиреют, рыбу ловить бесплатно, как коренным народам, не дают, за использование природных ресурсов не платят. А поморам (видимо, есть надежда!) и за недра заплатят, и рыбы дадут?

Продолжим мысль. Отчего же тогда не народ, не национальность – уральцы? Живут компактно. Особенности выговора – есть. (Помню, при поступлении в университет сдавал английский язык, так преподавательница смеялась над моим челябинским произношением: «Ural’s dialect»). Или – сибиряки? Тут даже характер национальный, стойкий. А волгари – чем хуже? А вологодское оканье – разве не вправе претендовать на статус национального языка?

Словом, можно, и – все вперед! Точнее, назад. К удельным княжествам. К племенам, что тыщу лет назад олицетворяли собою Русь. Вятичи. Кривичи. Поляне. Ну и, естественно, древляне, что так сурово были наказаны княгиней Ольгой за то, что не захотели быть обворованными князем Игорем...

Шутки в сторону. Вам не кажется, дорогие читатели, что такие местные национальные объединения, подкрепленные глубоким желанием безвозмездно ловить рыбу, ведут к распаду? К раздроблению культуры. К культивированию местных наречий, вследствие чего через сколько-то лет граждане одного края России перестанут понимать своих кровных родственников с другого конца страны. Ведь все это было только что, каких-нибудь десять–двенадцать лет назад. Помните, как отделились прибалтийские республики и тотчас перестали понимать» язык, которому учились в школе?

Не могу не сослаться на образ «плавильного котла» двунадесяти народов, каким стала на земле Америка. Что же мы норовим растащить российский котел по своим территориальным горшкам?




СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ ГОСУДАРСТВА


_28_января_2003_года_

Две информации из прессы.

Первая – американское правительство разослало своим согражданам, находящимся за рубежом (по точным подсчетам посольств, это около четырех миллионов человек), распоряжение: срочно приготовиться к возвращению домой.

Вторая – Тверской суд Москвы решил, что государство не несет ответственности за моральные страдания заложников, попавших в руки террористов на спектакле «Норд–Ост».

Когда-то, еще студентом, я готовил в газете, где был на практике, подборку материалов под патриотическим названием «Два мира – две юности». Было это сорок лет назад, и ничто не могло поколебать моего убеждения, что «наша юность» – вся из себя любимая и защищенная. А «ихняя» – угнетенная и никому не нужная.

Теперь бывшая юность здесь и там выросла и в состоянии самостоятельно понять, кого и где любят и защищают. Американцев зовут домой, под защиту звездно–полосатого флага, в связи с намерением правительства начать военные действия в Ираке. Поскольку это может вызвать нападения террористов на американцев, живущих в других странах мира, им велено собирать чемоданы. Можно, конечно, позлорадствовать: мол, так им, агрессорам, и надо! А лучше задуматься: что же это за правительство такое, которое думает не только о том, чтобы наломать холку нехорошему Саддаму, но и как бы уберечь своих, которые решений о начале военных действий не принимали.

Более того, могу предположить, что если вспугнутые войной американцы, побросав чемоданы, помчатся к кораблям, которые, безусловно, будут высланы, то правительство обязательно оплатит стоимость утраченного имущества. Такое, кстати, уже было – 12 лет назад во время ирако–кувейтского конфликта.

Но бог с ним, с имуществом. Я и раньше знал и даже писал об этом, что наше государство никогда не интересовалось судьбой и жизнью отдельно взятого гражданина, хоть у себя в стране, хоть за рубежом. (Примеров полно – российские летчики, пропавшие без вести в Африке, попавшие в тюрьму в Индии, подставленные недобросовестным заказчиком и отсидевшие год у талибов в Кандагаре...). Кто за них вступился? Послал спецназ на выручку? Пригрозил каким-нибудь эмбарго, хоть на покупку бананов? Нет. Нет. И нет.

И даже теперь, когда все, что произошло в Москве, так или иначе связано с деятельностью или, точнее, с бездеятельностью правительства, что решает «Отделенная от двух первых» третья власть? Что иск надо предъявлять террористам. А правительство вовсе ни при чем.

Но разве это не правительство почти десять лет неумело воюет в Чечне? Разве не правительственные структуры прохлопали рейд боевиков в центр Москвы на Дубровку? Разве не правительство принимало решение о штурме и применении газа, убившего больше ста человек? Разве не правительство не обеспечило средствами спасения отравленных газом людей, которых вынесли из взятого штурмом Дворца культуры?

Теперь их родным говорят: подавайте в суд на боевиков! Но боевики убиты при штурме. Куда же обращаться?

Я понимаю: трагедия, большие иски, большие деньги... Но в чем отличие государства от малых сих? Да в том, что государство никогда и ни при каких обстоятельствах не имеет права разводить руками. Государство всегда «при чем».




ШИЛО ПОКА В МЕШКЕ


_17_июля_2003_года_

Прежние времена. Маршал Советского Союза принимает парад на Красной площади. Объезжает войска.

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

– Здравия желаем, товарищ маршал Советского Союза!..

Подъезжает к следующим:

– Здравствуйте, товарищи танкисты!

– Здра–а–а!..

– Здравствуйте, товарищи летчики!

– Здра–а–а!

Подъезжает к войскам КГБ:

– Здравствуйте, товарищи чекисты!

– Здравствуйте–здравствуйте, гражданин маршал...

Вот такой старый–престарый анекдот вспомнился мне в связи с некоторыми событиями, которые кстати или некстати происходят в последнее время. Поскольку в нем отражена незащищенность человека в нашей стране.

Прошу прощения у московских милиционеров, поскольку, чтобы быть понятым читателями, должен употребить кличку, которую пустил в мир их собственный министр господин Грызлов, – «оборотни в погонах». Прошу прощения, поскольку суда еще не было, ничего не доказано. А видеоряд из организованного репортажа, где сыщик, работавший по делу «Норд–Оста», лежит с запомненными за спину руками, не убеждает. Напротив, показное рвение прессы, что словно стая борзых, роняя пену, спешит встроиться в кампанию, вызывает тем больше сомнений, чем яростнее вопли.

Может быть, милиционеры виноваты. Даже очень может быть. Но скажет это суд, а не министр. Пока для меня снова министра мало что значат. Тем более, что он, напомню, сам откровенно нарушает закон и Конституцию, объявляя преступником человека до суда. А если он станет управлять Думой?

Мне довелось пережить на своем веку много кампаний – политических и хозяйственных. В иных, по недостатку либо опыта, либо знания, и сам принимал участие. И потому сегодня я оказываюсь в положении анекдотического ковбоя, который «слишком много знал». А знал он, всего-навсего, что дважды два равно четырем.

Так вот, дважды два по-прежнему – четыре. Пока не доказано – преступника нет.

Я знаю, что в милицейских кругах к этой кампании относятся настороженно. Если не сказать, отрицательно. Профессионалы повторяют: еще ничего не доказано.

Понимаю их чувства. Когда тебе подобные становятся мишенью, легко ли продолжать выполнение служебного долга?

Я понимаю их чувства. Я-то помню, как в восьмом классе, где я сидел за второй партой, учительница вслух читала газету с сообщением об аресте врачей...

Благословенна Россия! Знаете, что нравится в нашей стране больше всего? Простая вещь – у нас нет ни одного шила, которое бы удалось утаить в мешке. Какой бы печатью он ни был запечатан – министерской, печатью личной охраны президента или генерального прокурора. Или самого президента. Придет время, мы с вами все узнаем: кто придумал, зачем придумал и с какой целью? И для кого?

Один задумывает, как въехать в Думу на белом коне. Другие штурмуют, видимо, со столь же вескими доказательствами, ЮКОС, надеясь устроить очередной передел собственности, «Теперь уже правильный и законный». Увы – переделов правильных не бывает. Грабящий «награбленное» – тоже грабитель. И если пришедшие во власть новые чиновники стремятся исправить, по их мнению, «историческую несправедливость», то они могут поднять волну, которая потопит и их тоже. Ведь они не вечны. Следом придут молодые волчата, у которых тоже окажутся острые зубки. Главное, подать пример, что все можно. А желающие последовать найдутся.

Впрочем, узнаем и это. Шила в мешке не утаишь.




ВЫСШУЮ НАГРАДУ ПОЛУЧИЛ КАЖДЫЙ, ВЕРНУВШИЙСЯ С ВОЙНЫ


_5_июля_2003_года_

Ветераны Отечественной и мы... Мы и ветераны... Деликатная тема. Прежде всего, потому, что с каждым годом растет дистанция между новым поколением, которое ни в Чапаева, ни в войну уже не играет, и бывшими солдатами, количество которых все сокращается и по городу составляет небольшое, хотя и четырехзначное число. Кому из них под старость День победы торжествовать придется одному? Грустно...

Я пишу все эти, может быть, необязательные слова с единственной целью – оттянуть начало разговора, к которому по должности автора регулярной колонки вынужден приступить.

Разговор о новом памятнике к 60-летию Победы.

Признаюсь, я всегда был противником второго вечного огня в нашем городе. Мне решительно не нравится подобная фаллическому символу мемориальная свеча у вечного огня №2. Но я не стал бы ворошить эту тему, когда бы не осенившая кого-то идея – занести на скрижали имена всех фронтовиков, в свое время пришедших с войны, но не доживших до наших дней. (Говорят, что поначалу идея выглядела еще грандиознее – записать и тех, кто еще стоит в ветеранском строю, но удалось убедить, что этого делать не надо).

Вот и сюжет. Меня, в отличие от хорошо владеющих математикой чиновников, способных перевести тысячи фамилий в кубометры гранита, беспокоит не материальная, а нравственная сторона вопроса.

Мемориалы существуют для памяти о тех, кто не пришел с войны. Кто пал между Волгой и Шпрее. Сгорел в самолете. Не вернулся из морского похода. В этом долг и почести, которые живые должны отдать павшим.

Насколько правомерно уравнивать с ними тех, кто вернулся? Да, воевал, да, рисковал жизнью и даже был ранен? Но ведь вернулся же. Завел семью. Увидел внуков и даже правнуков. Исправно получал юбилейные медали и даже ордена, которых не чеканили для мертвых, да и к чему мертвым медали? А к последнему юбилею оставшихся в живых даже повысили в званиях.

Сохранить память о них, расширив мемориал у «Геолога»? Но память о них в том, что они успели сделать после войны. А так же в их потомках.

А те, не вернувшиеся, так и остались единственной строчкой на холодном камне памятника. Мы уже ничего не можем сделать для них. Ни пенсию повысить, ни орден дать, ни еще одну звездочку на погон. Многие и детей завести не успели – просека в человечестве.

Те, кто уцелел, кто выжил, кому просто повезло, – получили высшую награду для солдата. Жизнь.

Так случилось. И нет тут чьей-то заслуги, как нет и ничьей вины. Ни живые не виноваты в том, что они живые. Ни мертвые, потому что мертвые. Мне думается, что уцелевшие в кровавой военной страде, не должны претендовать на то, что по праву принадлежит только павшим на ее фронтах.

В конце концов, Победу свершили не только те, что на фронте. Оставшимся в тылу разве было легче? Отчего же не предложить увековечить на отдельном памятнике, например, солдатских вдов? Им-то было каково?

Тюмень – тыловой город. Он работал на Победу, как любой другой населенный пункт нашей страны. И тот, что теперь в России, и тот, что оказался по ту сторону новой границы. Такая выпала доля.

И если уж непременно хочется и можется поставить еще один памятник к очередному юбилею, то, будь моя воля, я поставил бы памятник «Тыловой Тюмени». Ее женщинам. Ее детям. Они тоже воевали. Праздник 9 мая – во многом их праздник.




ВСЕ ПОВТОРЯЕТСЯ В «МАТРОССКОЙ ТИШИНЕ»


_28_октября_2003_года_

Совсем недавно на встрече президента с олигархами г-н Ходорковский сидел как раз напротив Путина. Теперь нефтепромышленник сидит в другом месте.

Слушаю радио, смотрю новости в телевизионных выпусках субботы и воскресенья: это уже было, было...

Глава ЮКОСа Михаил Ходорковский взят под стражу и доставлен в «Матросскую тишину». Сказано от имени генеральной прокуратуры, что он подозревается в совершении семи преступлений. Добавляется, что под стражей Ходорковский будет вплоть до 30 декабря, ибо в освобождении под залог и под подписку о невыезде отказано. Уточняется, что в «Матросской тишине» один из самых имущих людей России содержится в относительно хороших условиях – в камере всего пять человек.

Заканчивается телевизионная информация о Ходорковском, реклама пропагандирует масла, выпускаемые фирмой ЮКОС. Есть ««здоровые силы» в нашей стране. Они вовсе не собираются разрушать мощнейшую нефтяную компанию. Напротив, хотели бы получить ее в свои руки вполне работоспособной и прибыльной.

Должны ли мы полагать, что пересмотр результатов приватизации (или что то же самое – передел собственности), о котором столько раз говорили ориентированные влево политики, начался?

Или, что еще хуже, Ходорковского «прессуют» в «Матросской тишине» потому, что он нарушил табу и сам стал проявляться в качестве политика?

Или все дело в том, что на предстоящих выборах глава ЮКОСа решил поддерживать правые партии, а всем прочим в финансах отказал?

Можно гадать хоть так, хоть эдак – яснее не становится. Туман, который напускает вокруг дела ЮКОСа генеральная прокуратура, убеждает в одном: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Чем больше упорствует прокуратура, громоздя обыск на обыск, тем сомнительнее, что в руках следствия что-то ощутимое.

Зато политические лидеры спешат со спасательным кругом: «Граждански ориентированные партии должны поддержать действия генеральной прокуратуры».

Вот и критерий найден. Кто верит в недоказанную виновность Ходорковского, тот гражданин. А кто не верит, стало быть, отщепенец, штрейкбрехер и вообще, человек не той ориентации.

И семи десятков лет не прошло, а мы готовы повторять уроки прошлого. В феврале-марте 1937 года на пленуме ЦК БКП(б) Молотов выступил с докладом «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов». «Наша первейшая задача, – говорил Вячеслав Михайлович, – заключается в том, чтобы... развернуть борьбу с вредительством и вредителями действительно по-большевистски». Развернули.

Люди, в личном мужестве которых сомневаться невозможно, присоединялись к хору, понося невинно расстрелянных людей. «С величайшим гневом и возмущением услышали мы по радио о гнусных преступлениях Тухачевского и других...» (Шмидт, Водопьянов, Молоков с острова Рудольфа). «Приветствуем приговор Верховного суда. Гордимся достойными учениками Сталина – товарищем Ежовым и его сторонниками» – Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров со станции «Северный полюс»). «Пароды СССР предадут имена изменников вечному проклятию» – (Экипаж ледокола «Садко»).

Я не стану говорить об уроне, который получит инвестиционная политика России. Не стану писать о недоверии к власти, которое рождается при таких известиях. Я просто думаю: неужели прав Роман Абрамович, резко свернувший свой бизнес в родном Отечестве?

И еще один вопрос: это происходит накануне скорбного дня памяти жертв политических репрессий. Совпадение?




А ТЫ ВСТУПИЛ В ПАРТИЮ?


_15_января_2004_года_

Вовремя поставленный вопрос заставляет человека размышлять о вещах, которые еще пять минут тому назад мирно покоились где-нибудь на периферии его сознания. Вот так и вчера меня «настроил на размышления» Фонд общественного мнения.

С одной стороны, вопросы простые: в местной или зарубежной валюте я сохраняю свои трудовые накопления и что думаю о падении доллара? (Да, да, нет, да – и переходим к водным процедурам).

С другой стороны, мне предлагалось спрогнозировать результаты ближайших президентских выборов. Кто победит (конечно, В.В.), сколько процентов голосов наберет (примерно, 70) и кто займет второе место?

С первыми двумя справился просто. Примерно с такой же точностью на них ответили бы и те, кто собирается выставить свои кандидатуры на мартовских выборах. Над третьим задумался я. Но ответил, что, по моему разумению, вторым окажется г-н Глазьев, если конечно, ничего не произойдет и его имя окажется в списках.

Других писателей у нас нет» (Сталин), другого народа тоже. А переменчивость настроений в отечестве – мы все уже успели к ней привыкнуть. От «Горбачеву ура!» до Борис, ты прав!», от поддатого дедушки, дирижирующего оркестром, до «Да здравствует Вл. Вл. Путин!». Теперь даже самых идеалистов–политологов не удивляет повальное вступление чиновного (прежде всего, чиновного!) люда в партию «Единая Россия». В партию, о которой до сих пор никто ничего определенного сказать не может, кроме того, что она поддерживает В. В. Путина и В.В. Путин ее поддерживает.

Массовое стремление в новые ряды далеко оставляет за собой известный по историческим источникам «ленинский призыв» 1924 года.

Складывается впечатление, что ныне «единоросовая партийность» для чиновников что-то вроде сдачи теста на лояльность. (А как они злорадствуют над теми, кто не догадался или не захотел, подобно им, перескочить из ДВР в НДР, потом – дальше). Еще немного, еще чуть–чуть и в вестибюлях присутственных мест мы увидим броские плакаты: молодой человек в форме с синими петлицами упрется в вас перстом и требовательно спросит: «А ты вступил в «Единую Россию»?

Точные данные еще не обнародованы, но если так дело пойдет, то по численности великая новая партия превзойдет 18-миллионный отряд КПСС. Тем более, что в КПСС все–таки, если помните, был отбор, комиссия ветеранов, партийная комиссия, бюро райкома, откуда выходишь мокрый, как мышь...

Если вам слышится ирония в моем тексте, то вы ошибаетесь. Это сочувствие. Это опасение. Потому что я еще не забыл, как рухнула монолитная структура единомышленников. Как самые принципиальные и непримиримые, едва Ельцин топнул ногой, взяли свои портфельчики подмышку и тихонько расползлись по домам, не помышляя не только о сопротивлении, но и о протесте.

Но еще до Ельцинского топанья КПСС раскололась на фракции и платформы, которые вели между собой непримиримую борьбу. Советы начали выставлять из кабинетов и этажей партийные комитеты. (Не верите? Спросите у Токаря и Райкова, что было меж ними в 1991 году?). А как Руцкой оторвал от партии большой отряд, назвав его «Народная партия – коммунисты за демократию»? Не с этого ли съезда, участником которого в начале августа 1991 года был Геннадий Иванович, и взято название его новой партии?

Кстати, никто отчего-то не удивляется смиренному вступлению нардепов во главе с Райковым в ряды единоросовой фракции. Я слышал объяснения нашего депутата по радио и понял только одно: чтобы не остаться на обочине политической жизни (и не только политической, да?), надо присоединяться к большинству.




ВСЕ ОТДАДИМ САМИ


_10_февраля_2004_года_

Депутаты Федерального собрания считают, что без поводыря страна забредет «не туда»?

Кто сказал, что «для веселия планета наша мало оборудована»? Ошибся горлан и агитатор. Такие политические кульбиты, что выкидывает матушка Россия, заставят кого хочешь животики надорвать. Ну, в самом деле, давайте вспомним!

Жили себе жили в огромном Советском Союзе. Хотя отдельные недалекие политики и обзывали нашу страну империей зла», дразнили «Верхней Вольтой с ракетами», но покушаться на ее целостность и суверенитет боялись.

Не жилось – затеяли перестройку. Не спалось – захотелось отдельного русского ЦК, такой же академии наук и собственного суверенитета в собственной стране. Получили – сократили население вдвое, потеряли четырнадцать республик из пятнадцати, НАТО у самых границ, террористки гуляют в полутораста метрах от Кремля.

Сбросили балласт», самое время заняться наведением порядка. Работать. Дать волю тем, кто умеет дело делать. Поменьше политики, побольше экономики. Тем более, что Конституция позволяет. Даже бывшая компартия с остатками большевистских отрядов мирно пережевывает свои оппозиционные воспоминания, мечтая о спокойной, но депутатской старости.

Так нет, снова призрак бродит по России. Не то монархизма, не то клерикализма, не то еще чего-то, неопознанного пока и непонятного.

Вошли в очередной виток выборов. Все ясно – кто на каком месте окажется. Настолько ясно, что вечные окремлевские мечтатели (т.е. мечтатели о Кремле) «тов. Зюганов и г-н Жириновский и мараться в этой кампании не стали. Чего, мол, зря ноги бить и глотку драть. Да и главный соискатель, он же претендент, он же без пяти минут снова президент, даже от бесплатного телевизионного времени отказался.

Не знаю я, кому и в каком месте жмет наша многострадальная Конституция, которую специалисты называют одной из самых прогрессивных в мире. У кого руки чешутся еще раз переголосовать и «усовершенствовать , как будто все, что Конституции было назначено, уже выполнено–перевыполнено.

Вот и очередная свежая идея – продлить срок президентских полномочий до семи лет. А то, мол, за четыре года ничего серьезного совершить не успеешь (конечно, если оглянуться на четыре года назад, кое с чем в этой формуле можно согласиться). Но если хорошенько задуматься, то нетрудно догадаться, что и за семь лет тоже можно ничего не совершить.

Вот что смущает. С одной стороны, избирательная кампания уже объявлена. Сказано, что победивший кандидат должен занимать пост президента ровно четыре года. Стало быть, всякие попытки изменить что-то в условиях уподобят выборы футбольному матчу, в котором вышедшим на поле командам раздают перчатки и предлагают провести первенство по боксу.

Второе. Один из инициаторов почти удвоения срока президентских полномочий спикер Совета Федерации г-н Миронов (сам, кстати, кандидат в президенты!) упрямо настаивает на этой идее, а Владимир Владимирович скромно отказывается. Напоминает пиаровский ход, призванный подчеркнуть неколебимую твердость основного кандидата в защите Основного закона.

Третье. А вдруг случится ужасное и на первое место выйдет бывший охранник Жириновского? Мы хотим, чтобы он возглавлял страну не четыре, а целых семь лет?

Четвертое и самое интересное – в частных разговорах эту идею повсеместно порицают. Осмелятся ли сказать во всеуслышание? Например, на референдуме?

Несколько лет назад в такой же колонке я цитировал старую песню: «Никто пути пройденного у нас не отберет!..». Я и сегодня готов повторить эти слова. Никто пути пройденного у нас не отберет. Мы сами все отдадим.




КАПИТУЛЯЦИЯ?


Куда, куда стремитесь вы, безумцы?

    Квинт Гораций Флакк

_27_марта_2004_года_

Что-то в мире стало ветрено, зябко. Под разговоры о наступлении терроризма и прогнозы о «третьей мировой рассыпаются коалиции. Печатаются комментарии, признающие, с одной стороны, необходимость борьбы с террором, а с другой – предостерегающие, что борьба эта должна быть аккуратной, цивилизованной, что ли... Как будто на дворе конец 30–х годов века двадцатого, и Чемберлен сходит с трапа самолета, возвратясь из Мюнхена, и кричит встречающим британцам: «Я привез вам мир!». Хотя привез на самом деле войну. Вот что такое – капитуляция.

Но оставим мировые проблемы и обратимся к внутренним. К свободе. К демократии. К правам человека.

«Российская газета», которую я последнее время стал усиленно читать, задала вопрос и получила ответы. Вопрос весьма актуальный: «В какой степени вы готовы пожертвовать личной свободой ради безопасности?»

Отвечали несколько человек, в высшей степени интеллигентных, свободомыслящих (по крайней мере, в моем представлении). Как говорится, властители дум и даже представители свободных профессий: режиссеры, актеры, деятели кино и – один адвокат.

Вы, конечно, думаете, что представители свободных профессий гордо отвечали, что «сладким словом – свобода» они не пожертвуют никогда? Я тоже так думал, пока не бросил беглый взгляд на газетную страницу и увидел перечень имен известных не только своими творческими достижениями, но и свободомыслием тоже.

Вот несколько цитат.

«Если человек живет честно и не делает ничего предосудительного, то скрывать ему нечего», – говорит звукорежиссер И.Б. (обозначим собеседников газеты пока только инициалами).

«Готов пожертвовать многим, причем уже сегодня», – приступает к ответу режиссер и многолетний член молодежных жюри Ю.Г.

«Отношусь к этому крайне положительно и готов жертвовать своими свободами... В наше неспокойное время это просто необходимо», – это слова актера М.Д.

«...Спецслужбы же знают, какие категории граждан представляют потенциальную угрозу для общества, а какие нет...», – режиссер и актер М.Р.

Все-то прошло полтора десятка лет, а лучшие представители гражданского общества уже сами напрашиваются на ограничения. Доверяют спецслужбам «самим определять, кто опасен, а кто нет. Понимаете, еще не издан закон. Еще только спросили (причем, не власти, а журналисты!), как они отнесутся к отказу от личной свободы, и они тут же с готовностью отрапортовали.

«Милая социал-демократическая душечка! В чьих-то объятиях ты окажешься завтра?», – вопрошал некогда Ленин. Судя по всему, он хорошо знал, что такое отечественная интеллигенция. И не любил ее за некоторые качества. Например, за готовность капитулировать еще до того, как капитуляция потребовалась. И глупа же будет власть, если не воспользуется такой покладистостью.

Что же касается ужесточения и наступления на личные свободы, то «спецслужбы, которые сами знают» про категории граждан, охотнее ограничат законопослушных. Доходней оно и прелестней. И безопасней тоже.

Раскроем скобки. Вышеприведенные цитаты принадлежат Игорю Вепринцеву, Юлию Гусману, Михаилу Державину и Марку Розовскому.

Но был и пятый. Очень пожилой человек, адвокат Генрих Падва. Он сказал:

«...все должно быть в разумных пределах. Границей дозволенного контроля являются конституционные права граждан. Безопасность – это хорошо, но свободы человека должны так же охраняться...».

А как мы с вами думаем?




КРАСНОАРМЕЕЦ СУХОВ, Я И УПРАВДОМ


_25_ноября_2004_года_

Хватит писать о политике и пора по примеру Остапа Бендера переквалифицироваться в управдомы.

Зачем писать о том, что беспокоит немногих, что обсуждает, по советской привычке, на кухне узкий круг интеллигентов и продвинутых в политике граждан? И без того сколько интересного вокруг.

Например, общая суета вокруг ТРНЦа. Одна часть местных чиновников его никак не может уконтрапупить, а другая – не может поставить на ноги. Теперь этот ТРНЦ вроде Буратино, только что выловленного собакой из пруда. Не то скорее жив, не то скорее мертв...

Или – проблема льгот на городском транспорте. Нам говорят, что все сохранится. А после высшие должностные лица дают понять, что обещание было маленько поспешным... Тоже многих касается.

Только что сообщили, что все уже решено и сговорено: в пятницу в 12 часов в сквере Николая Немцова будет торжественно открыт памятник... Борису Щербине. Как бы поделили: кому сквер, кому памятник. И никому неинтересно, что в свое время в сквере обещались поставить памятник революционеру, который пал жертвой репрессий. Репрессий, одобренных коммунистической партией, верным сыном, секретарем обкома и членом ЦК которой был Щербина.

Дважды об этом писал я сам, публиковала газета и читательские письма. Памятник сделали.

Сказал я о новости одному из столпов местной демократии. Столп, к моему удивлению, стал меня въедливо допрашивать: насколько был хорош и кристально ли честен расстрелянный Николай Михайлович? Не знаю, сказал я, и брать на анализ кровь жертвы не буду. Память ее священна хоть по христианским законам, хоть по демократическим. Забавно, что новая впасть, выбирая между партийцем успешным и партийцем расстрелянным, сделала выбор в пользу успешного.

Очень быстро сворачивается демократический период российской истории. И еще более грустно, что такие «свертки» уже бывали.

Понадеяться на облеченную народным доверием правящую партию? Хочется. Но «рука миллионнопалая, сжатая в один кулак», демонстрирует странное. Не так давно на пресс-конференции депутат Государственной Думы от «Единой России», отвечая на мои вопросы о «4–7 ноября», сказал, что ему лично не перемены эти не нравятся, но он проголосует за перестановки. И председатель областной Думы на пресс-конференции почти слово в слово повторил сказанное старшим думцем – не нравится, непонятно, но буду голосовать. Мол, такова партийная дисциплина.

Я не понимаю, как это понимать – не согласны, но проголосуют во имя дисциплины. А во имя здравого смысла уже нельзя? Получается, что, как в старые времена, кто-то немногочисленный диктует партии, и она послушно берет под козырек?

А ежели этот «кто-то немногочисленный» ошибается? Или даже многочисленный – ошибается? Как быть?

Да и не в этом дело, в конце концов. Где, когда, какой великий выбирал путь, чтобы протоптанней и легче? Меня беспокоит готовность облеченных нашим доверием сограждан голосовать вопреки даже не моим, а их собственным убеждениям. Впрочем, каждый знает, как такое явление называется.

Ах, память, моя память, как я устал от тебя: то было, и это было, и третье, и четвертое, и пятое. Всем, кто помнит, ясно, чем и что заканчивается. Но... как сказал красноармеец Сухов, желательно, конечно, помучиться...




АФГАНСКИЙ СИНДРОМ


_11_декабря_2004_года_

Кто сейчас помнит идеологические литавры, под грохот которых советский войска вводились в Афганистан. Тут и помощь братскому афганскому народу. И радио–призыв Бабрака Кармаля о помощи (позднее оказалось, что передача ушла в эфир с советской территории). И тревога, что вот-де американские базы с согласия предателя Хафизуллы Амина будут размещены в «мягком подбрюшье Советского Союза». И кто б тогда за всеми не повлекся? Под дружный «одобрямс» войска вошли, чтобы через десятилетие с небольшим с конфузом убраться обратно.

С тех пор сменилась власть, строй, государство. Но изменилась ли внешняя политика? Стала ли она более взвешенной, осторожной, благоразумной? Утратила ли она прежнюю силовую имперскую тональность? Вот это, мне думается, не случилось.

События в Украине приводят российские властные структуры в смятение. Логика все та же, «афганская». А куда пойдет Украина? А куда она придет? А с кем она станет дружить и против кого?

Если мне не изменяет память, Украина – суверенное государство, которое через два или три дня после путча 1991 года со всех ног драпануло из Союза нерушимого. Украина стала дружить с НАТО. Украина в лучших традициях начала прошлого века стала спорить с бывшей метрополией за проливы, чуть дело не дошло до «дипломатии канонерок». Слава богу, договорились.

Теперь в Украине странно протекающие выборы. Понятно, что нам небезынтересен их результат. Но зачем так явно обнаруживать нашу заинтересованность? Она же может сыграть совсем наоборот – против этих самых интересов.

Обращает на себя внимание некоторая неадекватность в сравнении с Белоруссией. Сколько терпимости демонстрирует России по отношению к Александру Лукашенко, который (в отличие от обходительных украинских политиков) не летает на полдня советоваться с российским президентом, который не упускает случая ««штеко будлануть» российских министров, премьеров, Государственную Думу, который аккуратно всякий раз переводит стрелки экономических проблем на восточного соседа. Зато любо-дорого посмотреть, как популярнейшая телевизионная передача первого канала скрупулезно исследует украинские события с одной–единственной точки зрения: выгодно это нам или нет? Отчего бы не задаться простым вопросом: выгодно ли это Украине?

Хотя логика должна бы подсказать: будет в Украине мир и спокойствие, будут и у нас с нею добрые отношения. Нам бы чуточку потерпеть: пусть братская страна разберется в своих проблемах. Нам бы не спешить, заявляя по примеру гоголевского городничего, что в Украине «англичанка гадит». Нам бы не выступать сперва с преждевременными поздравлениями «победителю президентской гонки», а потом дезавуировать собственные слова, говоря, что спокойно примем волю украинского народа.

Я не знаю, кто победит в третьем (он же – второй) туре президентских выборов. Но кто бы ни победил, Украина останется там, где она расположена на карте. «И Запад есть Запад, и Восток есть Восток, и с мест они не сойдут». Будем сотрудничать, торговать газом, договариваться о базе Черноморского флота – с теми, кого выберут сами украинцы. Лишь бы они перестали смотреть на Польшу и куда там еще – одни и на Россию – другие. Может быть, кто еще сожалеет, что Россия Украине не начальник, но изменить этого факта никто не в силах. Надо принять его за данность, и пусть даже со скрипом, но сохранять лицо. Чтобы не поощрять раскол, не вызывать трений. От трений, случается, вспыхивает большой костер.




ХОРОШИЙ ЖУРНАЛИСТ – ЖИВОЙ ЖУРНАЛИСТ





ХОРОШИЙ ЖУРНАЛИСТ – ЖИВОЙ ЖУРНАЛИСТ


_15_марта_2003_года_

Это не я придумал. Это сказана на встрече с корреспондентами «Тюменского курьера» Анн Нива из парижской газеты «Либерасьон». Та самая Анн Нива, которая уже в наши дни побывала в Чечне под бомбами и под обстрелом и, как она говорит, чудом осталась жива. Как любой человек, побывавший там, где «ради нескольких строчек» можно расстаться со своей единственной жизнью, она имеет право говорить то, что считает нужным, и имеет право быть услышанной. Но сейчас речь не о ней. О нас с вами, уважаемые читатели.

Как бы ни менялась жизнь, некое идеальное представление о нашей профессии сохраняется. Это идеальное представление почему-то, считают иные читатели, дает им право говорить о прессе вещи обидные.

Понятно, что «поэт в России больше, чем поэт», а журналист, хоть и не поэт вовсе, тоже чего-то там обязан. Закрывать собою амбразуру. Ломиться в двери, куда не каждого пускают. Защищать малого и слабого. Достойная роль. Мне нравится. Хотя сколь часто человек, требующий от журналистов мужества и заранее упрекающий нас в его отсутствии, не спешит (как бы это помягче сказать?) сам встать в тот же строй.

Вот совершенно рядовое письмо. Даже подписано – Сидоров. (Как бы нарочно – Иванов, Петров, Сидоров...). Ну Сидоров, значит, Сидоров. И пишет читатель Сидоров о своем несогласии с решением властей закрыть первую и третью горбольницы. Нам это решение тоже представляется не совсем продуманным, так что особых расхождений нет. Писали уже об этом. Но почему-то пенсионер А. Сидоров считает необходимым заранее поставить нас к стенке.

«Я понимаю, – пишет он, – что трудно решиться опубликовать мнение, отличное от мнения администрации». С чего Сидоров это взял? Почему считает, что вправе предполагать о нас самое дурное?

А я верчу письмо и конверт, в который оно было упаковано, и пытаюсь найти хотя бы намек: кто таков автор письма? Человек корит нас заранее за недостаток мужества, а сам, извините, побоялся даже указать домашний адрес или хотя бы лично принести свою статью, «в которой изложил мнение беднейших слоев населения».

В статье нет ничего, что мешало бы нам опубликовать ее. Есть слова о том, что нужно бороться за свои права. И что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

В отличие от читателя Сидорова, я не стану упрекать его в трусости. Может, просто забыл написать домашний адрес. Но поскольку лично пенсионера А. Сидорова не имеем чести знать, мы чуть–чуть задержали публикацию. Во–первых, обидно. А во–вторых, хочется все-таки познакомиться. И сразу после знакомства – напечатать, в ближайшем номере.

Будем, как говорится, взаимно вежливы и станем уважать друг друга. Так что не бойтесь, А. Сидоров, мы читателей и авторов писем не сдаем. Это и в законе написано. Главное, чтоб мы могли друг на друга рассчитывать.

Р.S. Я подписался, а адрес редакции – на последней странице газеты.




ГАЗЕТА КАК ПАМЯТНИК КУЛЬТУРЫ…


_6_января_1994_года_

Как-то интересно у нас получается. Есть хлеб – нету гласности. Завоевали гласность – сразу исчезает хлеб. Вот и сейчас, как показали социологические исследования в ходе избирательной кампании, забота о хлебе насущном у граждан Тюмени на первом месте, а беспокойство о гласности – на последнем. Девятнадцатом, кажется.

Но это все скоро может кончиться. Не могу обещать, что хлеба станет в избытке. Но могу предсказать, что гласность вот–вот иссякнет. Нет, газеты никто не запретит, не бойтесь. Они кончатся сами собой, по экономическим причинам.

В ближайшие полгода умрут все нормальные газеты в России. Нормальные, т.е. те, что сообщают новости, пишут о проблемах и людях. Останутся только рекламные и эротические издания. Первые и сейчас уже распространяются бесплатно. А вторые, сколь ни поднимай на них цену, говорят о таких жгуче-интересных вещах, что их все равно будут покупать.

Почему умирают газеты? Потому что им не хватает денег. Потому что бумага дорогая и становится все дороже. Потому что дорожают типографские услуги. И почтовые. И транспортные, умножаясь с почтовыми. И потому, что Союзпечать, став Роспечатью, просит уже не 15 рублей за разрешение положить номер газеты на прилавок, а 33.

Чего же вы возмущаетесь, вправе уколоть нас читатель. Вы же сами взывали к реформам, поддерживали перестройку, призывали голосовать за Ельцина и Гайдара. Кушайте, что заказывали.

Да, блюдо оказалось весьма острым.

Посмотрите на цену сегодняшнего номера «Тюменского курьера» и подумайте, что его себестоимость больше 90 рублей. От крохотного этого пирожка отщипывает каждый, стоящий на газетном конвейере. Редакции отщипнуть не у кого. Она только может предложить свою продукцию читателю, надеясь, что именно ее логотип будет замечен в газетном развале.

И в этот момент правительство России принимает постановление №1233 о переоценке основных фондов на предприятиях народного хозяйства. Это, как утверждают, вызовет шестикратное повышение расходов на издание газет. Его не выдержит никто.

Я могу согласиться, что это удар по газетам. Но не могу согласиться, что это касается только самих газет. Это удар по гласности. Удар по свободе слова. Удар по праву граждан на получение полной информации обо всем, что происходит в мире. В конце концов, это удар по единству России, ибо действующие каналы массовой информации способствуют тому, что мы ощущаем себя единой страной.

Неужели мы так привыкли к свободе печати и гласности, что даже не заметим, когда они исчезнут? Неужели свободным газетам суждено превратиться из живых в памятники культуры?




А В ЦИРКЕ МУЗЫКА ИГРАЕТ!


_5_июля_1994_года_

Через площадь от цирка шапито доносится музыка. Оркестр. Звуки постепенно становятся различимыми, потом преобразуются в песню, потом из какого-то безмерного далека приходят слова. Вспоминаются:

Ах, поцелуй меня, Перепетуя!

Я тебя так безумно люблю.

Для тебя чем угодно рискуя...

Очередная пятница, позади газетный день, позади наша пятничная редакционная летучка.

Мы обсудили свою работу. Мы похвалили наших фотокорреспондентов и обозревателей. Мы поругали наших обозревателей и фотокорреспондентов. Мы успели поругаться и помириться. Мы стали перечислять, что мы еще не сделали и о чем мы еще не написали. Обрадовались: много. Позвонил Сергей Фатеев из Останкино, спросил, как перевести с ненецкого «Хэ», и рассказал, что видел, как патриарх Алексий читал «Тюменский курьер». Мы не знали, как перевести «Хэ», но сказали, что «Хо» – это береза. Мы порадовались за патриарха. И за нашу газету.

Потом вернулся с развозки наш министр почты Дмитрий Жилин – в первый раз во втором полугодии, вымотанный длинным маршрутом, уставший от вопросов и разговоров. Развез газету новым подписчикам. Мы тоже порадовались, потому что надеемся, что «система ДЖ» будет работать надежнее, чем почта, и приживется. Правда, выяснилось, что даже перестарались: по одному из адресов 1 июля газета была доставлена аж дважды. Посмеялись.

Подумали и придумали, как сделать проблемный репортаж из снимка Сергея Киселева: идут по улице дети, держась за плетеную веревку. Леонид Ткачук настаивал, чтобы в заголовке обязательно были слова «пост-тоталитарные дети». Ну это вряд ли, сказал редактор.

Потом пришел шумный Владимир Рогачев, и дальнейшая работа стала проблематичной. Ему дали еще пять минут и отправили в первобытное состояние журналиста–надомника. Потом изучали комментарий Виктора Горбачева к итогам подписки 94–2. Порадовались за самую массовую газету, сохранившую свое главное качество. Огорчились за «Наше время», которое, нарушив пиратское правило – никогда не менять название корабля, за последние три года теряет подписчиков. Кто-то из корреспондентов не согласился с Виктором Горбачевым, отметив, что «Тюменский курьер» – единственная газета, которая многократно увеличила свой тираж. «Хорошо считающему» предложили больше и лучше писать, а считают тиражи пусть другие газеты.

Тем временем на улице солнце и дождь, говорят, сменяли друг друга. (Все равно из наших окон ничего не видно). А еще там происходили разные события, о которых пока не написал «Тюменский курьер». Корреспонденты уходили в город, туда, где их дома и где происходят эти «разные события», достойные стать украшением первой и остальных полос «Курьера».

Редактор, как правило, уходит последним. Для него прошедшая неделя еще не закончилась, а будущая уже началась. И в пятницу только он знает, что будет на той неделе на первой–второй–третьей–четвертой полосах газеты. А что еще там будет, не знает никто. Потому что оно еще не произошло. Вот придет понедельник, очередной день творения газеты...

...Я неторопливо иду по солнечной улице. На той стороне – цирк с его заплатанным куполом, на ремонт которого все еще не могут найти денег. От цирка доносится музыка, которую я слышал еще в студенческие годы. Я вспоминаю слова:

Ах, поцелуй меня, Перепетуя!

Я тебя так безумно люблю...

Смешная, вечная песенка. И так хорошо на душе.




НИКТО ПУТИ ПРОЙДЕННОГО У НАС НЕ ОТБЕРЕТ


_7_июля_1994_года_

Я вновь возвращаюсь к теме – свобода печати.

Конкретно на тюменскую землю свобода печати, по моему мнению, пришла в 1990 году. В тот год в Тюмени появились две новые газеты, вышли из одних рук и взросли на одной почве, хотя сегодня они – разные. Это «Тюменские ведомости» и «Тюменские известия». Газеты совершенно нового типа, выросшие в условиях свободы прессы. Более того, «Известия» вышли в свет спустя два месяца после отмены цензуры.

Ио сегодня среди тех, кто еще четыре года назад радовался свободе, не только свободе печати, а свободе вообще, кто клялся свободой, кто сделал карьеру на этом, – много таких, кто считает, что теперь свободы достаточно, можно бы и убавить, говорит высокопоставленный чиновник и предлагает «идеологически обеспечить» очередное непопулярное решение.

Он, этот чиновник, на каждом шагу повторяет про четвертую власть и в то же время делает все, чтобы эта, с позволения сказать, «власть» не прознала, чем занимаются власть действительно имущие.

Простейший пример. В арбитражном суде города Тюмени рассматривается конфликтное дело между администрацией дома отдыха имени Оловянникова, который уже обкорнали, обсадили частными стройками, и городской архитектурой. «Тюменский курьер», который успел опубликовать заметку по данной теме, счел своей обязанностью послать на заседание корреспондента.

Нормально? Да, во все времена и народы.

Тем более, что в процессуальном кодексе статья восьмая говорит, что заседания арбитражного суда «проводятся открыто».

Тем не менее, арбитр (а в прошлом – городской прокурор Шанаурин, говорят, законник до мозга костей) попросил корреспондента покинуть помещение.

Я, главный редактор, звоню, прошу объясниться. Ссылаюсь на закон о средствах массовой информации.

Эффект – ноль.

Напоминаю о статье из процессуального кодекса.

Эффект – меньше нуля. Отрицательная величина.

Господин Шанаурин заявил, что кодекс – одно, а здесь руководствуются сложившейся практикой. Очевидно, как в британском суде, где применяется прецедентное право. Что значит: то, что было, достойно повторения.

Более того, арбитр отказал и в предоставлении объективной информации о принятом им решении. Мол, спрашивайте у любой из сторон.

Ничего себе «четвертая власть», если ею может помыкать кто угодно. И третья, видать, не лучше. Отчего не предположить, что практика решений за закрытой дверью, о существовании которой поведал арбитр, таит что-то такое, о чем миру лучше не знать. (Хотя закон предполагает отсутствие гласности только в случаях рассмотрения дел, связанных с государственной или военной тайной).

А недавняя поездка по Тюмени и области патриарха Алексия II? Чего стоит одна только встреча в аэропорту, где прессе, которая должна рассказать о приезде верховного иерарха сотням тысяч людей, было отведено место, откуда ни снимать, ни взять интервью невозможно. Зато чиновники толпились на самых удобных местах, вероятно, именно себя полагая главными героями этой встречи. Как же! Если они ничего не увидят, что же они расскажут своим домашним и другим чиновникам, рангом поменьше, которые еще не дозрели до титула «и другие сопровождающие (встречающие) лица»?

Они, вероятно, думают, что ущемили журналистов?

Ничего подобного. Они проявили неуважение к людям, от имени которых управляют.

Многие из этих чиновников видели, как «службы безопасности» аэропорта толкали и пихали журналистов (очевидно, за неимением террористов?), как угрожали отнять камеры, как мешали снимать. И что же?

Ничего. Для «правового государства» – нормально.

К чиновникам обращались за помощью.

Эффект – ноль.

Закон о средствах массовой информации запрещает препятствовать журналисту в исполнении им служебных обязанностей. Но чиновник разве считает себя обязанным исполнять законы? Его интересуют только те законы, по которым лишь к нему, непосредственно, «счастье приходит». Хотя если бы в чиновничью голову хоть чуточку фантазии, голова бы догадалась, что дурной пример – заразителен.

Что в таком случае и издаваемые им законоподобные акты так же не будут исполняться.

Можно бы предположить, что вопиющий случай, о котором стало широко известно, будет предметом демарша к властям от организации Союза журналистов. Увы! Руководитель этого союза, советник министра Шафраника Виктор Строгальщиков и Виктор Горбачев, редактор самой массовой газеты (фотокорреспондента которой Юрия Чернышева так невежливо «поперли» из «дома политпроса»), не проронили ни слова. Во всяком случае, пока.

Так что же? Порвем знамена на портянки и будем служить верно? Не читателю, но чиновнику, счастливо хихикая, когда нас будут похлопывать по плечу и шутливо именовать «властью» с порядковым номером «четыре»?

Надежда, говорят, умирает последней. А первой – свобода. А среди свобод первой умирает свобода печати.

Нет. Никто пути пройденного у нас не отберет. Если ради чего и стоит жить, так это ради свободы.

В том числе, и свободы печати.




РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ ДРЕВНЕЙШИМИ ПРОФЕССИЯМИ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ПРИНЯТО ДУМАТЬ


_12_января_1995_года_

Основание дня столь категоричного утверждения мне дал вторничный номер газеты «Наше время». В нем безымянный автор и безымянный художник позволили себе отозваться о «Тюменском курьере» в выражениях, едва ли приемлемых между приличными людьми.

Право «Нашего времени» и его редактора Анатолия Кострова избирать себе мишени, лексику, графику. Не претендую на роль цензора.

Вместе с тем я очень хорошо понимаю, что вывело из себя главного редактора Кострова. Падение тиража, финансовые трудности, повышение тарифов Роспечати. А тут еще маленький «Курьер» посмеялся над тем, что «Наше время» в одном из предновогодних номеров продало фирме «Мебико» всю свою первую полосу.

Ну, продало и продало. Нам фирма тоже предложила за первую полосу 2500000 рублей. Но мы отказались. Не потому, что очень богатые, не потому что очень гордые. Но первая полоса – все-таки лицо газеты. Кроме того, наша газета распространяется, главным образом, в розницу, и мы не можем предлагать читателю вместо информационного блока поздравление «Мебико».

На том и разошлись. Каково же было мое удивление, когда сразу четыре газеты воспроизвели эту рекламу.

Наше напоминание показалось Анатолию Кострову обидным? А почему, собственно? Ну, продал ты свою первую полосу, поместил рядом с логотипом, рядом со словами «молодежная газета» торговую марку «Мебико». Не изображай оскорбленную добродетель. И уж тем более, сохраняй приличия, редактор Костров. Не надо опускаться до оскорблений.

Я же не стану судиться с газетой, в которой сам проработал 11 лет. Я не стану судиться с редактором Костровым, поскольку был членом журналистского жюри, которое из пяти кандидатов именно его назвало новым редактором «Тюменского комсомольца». Повторяю, грубость – признак слабости.

А что касается бесконечного муссирования наших «подписных показателей», я уже не раз писал, что наша газета создает и развивает собственную сеть подписки и розницы. И эта сеть реализует, с выгодой для редакции, в разные дни от половины до трех пятых тиража «Тюменского курьера». Именно благодаря этой сети, тираж субботнего номера нашей газеты выше, чем у «НВ». Пишу об этом с удовольствием, потому что нормально отношусь к конкуренции, к журналистскому соперничеству. Если оно, конечно, не превращается в поливание друг друга помоями.

Конечно, журналисты все друг про друга знают. Знают, кто что публикует и чего не публикует. И почему. Кто на кого оглядывается и кто кого поддерживает под локоток. Это только перед читателем мы можем расправлять перышки и воображать себя если не орлами, то соколами. Для коллег каждый из нас – открытая книга. Публикация в «Нашем времени» не была для нас неожиданностью. Просто я до последнего дня надеялся, что разум возьмет верх над эмоциями. Этого не случилось. Значит, в нашем общественном сознании, отражением которого являются средства массовой информации, происходят весьма существенные перемены. Хорошо еще хоть чувство стыда осталось, даже если оно принимает столь уродливые формы.




РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН


_7_мая_1995_года_

Независимо от того, по какому поводу цитируется классический фрагмент, в нем всегда ощущается попытка человека определить свое местоположение в хороводе планет и светил, круговращении земли, смене времен года и времени суток. «Ты хочешь знать, кто я, что я, куда я еду?..».

Упаси бог, не хочу. Я хочу сначала узнать это о себе: «Кто я? Что я? Куда я еду?..».

Распалась связь времен... Наверное, это периодически случается не только со староанглийскими королями, а и с каждым из нас. Случается неожиданно: «А поворотись-ка, сынку!.. Здравствуй, племя младое, незнакомое...».

А теперь возвратимся из космических высот к нашей юдоли. По традиции, начало мая – журналистские праздники: пятое – День печати; седьмое – День радио. Вечером пятого я был приглашен радиостанцией «Европа плюс Гермес» на праздник. Было очень много молодых, я их знаю по именам в радио– и телеэфире, реже – в печатных изданиях (газета, сохраняющая навсегда следы твоей профессиональной деятельности, вызывает у начинающих большее опасение, чем работа в эфире). Молодые веселились, как умели (отчего-то молодые журналисты и прежде, в мои студенческие годы, и теперь языком работают куда лучше, чем ногами. Видно, профессиональное...).

Словом, смотрел я и думал, подобно Винни–Пуху: отчего, почему и по какой причине?

Отчего, например, в молодой журналистской среде слабо чувствуется школа? Почему молодые пребывают вне убеждений, любых убеждений? По какой причине в потоке слов наших преимущественно молодых и молодежных радиостанций трудно уловить мысль, почти невозможно услышать законченную фразу?..

Они ведь способны, раскованны, они любят профессию.

Причина?

Она в заголовке. Распалась связь времен.

Сегодня нет или почти нет в журналистике тюменской людей среднего возраста. Пе только хранителей традиций, вроде меня, но и носителей массового профессионального общественного мнения. Людей, крепко практикующих, авторитетных. Кто не только в состоянии сказать: а поворотись-ка, но на кулачки вызвать (в переносном, конечно, смысле).

Эти люди, конечно, никуда не делись. Они есть. Но они, в массе своей, ушли из практической, черновой, полевой журналистики, они – либо журналистские начальники, либо – пресс-атташе (что куда как более кормно), либо – продюсеры.

Сегодня журналистика перестала быть крестной тропой. Она стала более приятной и менее опасной. (Мне возразят: убивают же! Да, убивают, но как раз тех, кто идет по профессии, как по крестному пути). Она даже стала очень легкой. Это – хорошо. И журналистика стала послушна многим, она стала даваться в руки без труда (тезис о второй древнейшей – не развиваю).

Знаю, все станет на свои места. Жизнь не любит рутины. Она обязательно предложит профессиональные испытания сегодняшним любимцам публики. Все ли их выдержат?

Брюзжащие заметки? Отнюдь. Мне жаль тех, кто детскими болезнями будет вынужден болеть в зрелом возрасте. Это очень больно.

Надо бы помочь. Но – распалась связь времен.




С ГРУСТЬЮ – О ДНЕ РОЖДЕНИЯ


_30_сентября_1995_года_

В понедельник у «Тюменского курьера» день рождения. А в понедельник газеты, как вы знаете, в нашей стране не выходят. В понедельник делается газета уже на вторник. Газетный, как мы говорим, день. Не до воспоминаний.

Сегодня, правда, тоже не самый сладкий редакторский день, но все же сохраняется некоторое ощущение свободы. Вроде бы еще два дня в запасе. Вроде бы пишешь «вперед», а не догоняешь вечно уходящий от тебя поезд событий, поезд жизни.

Два года назад мы придумывали первый номер «Тюменского курьера». Два года назад мы не спали всю ночь, получили в типографии наше дитя и развозили его по городу, раздавали людям на автобусных остановках. А в городе в тот день проходил марафон пополам с дождем, нас останавливали милицейские патрули, и мы дарили им первый номер газеты. Он действовал как пропуск.

Как много изменилось за эти два года... Наверное, потускнели наши надежды. История России – маршрут в полутемном коридоре: идешь и натыкаешься на кем-то расставленные стулья (парламентские?), на брошенные чемоданы (признак очередной эпохи великого переселения народов?). Уже, похоже, кончается терпение, хочется лечь и отдохнуть прямо среди этого хаоса. Но ты же понимаешь: нельзя! Лег, остановился – все равно, что умер. А тут еще в полумраке раздаются взывающие и манящие голоса: давай вернемся! через три шага надо повернуть направо или налево, там будет хорошо! беги быстрее, к весне все нехорошее закончится...

Снова осень, снова выборы, только еще более хлесткие, чем в 1993 году, только еще более нагло врущие кандидаты. Господи, сколько же надо терпения и сил, чтобы отбиться от их липких призывов. Чтобы найти в толпе того, кому можно верить. Кому нужно верить.

А нам с вами так хочется верить. Так мы устроены – доверчивые и мало приученные к борьбе. Это даже странно: весь век боролись то за покорение Северного полюса, то за освоение целины, то за настриг шерсти, то с пьянством – а за себя бороться не научились.

...Я хотел поговорить о «Курьере», а заговорил – о времени. Впрочем, бегущий курьер всегда был одним из символов быстротекущего времени. Он живет и работает среди вас, друзья. И смею думать, прежде всего, для вас. Так преодолеем. Все вместе.

Спасибо, что вы есть.




ВРЕМЯ И СВОБОДА ПЕЧАТИ


_21_октября_1995_года_

Позвонили из Москвы: клуб «Фридом пресс» проводит очередное заседание. Если мне интересно...

Интересно, конечно.

Какие высокие и яркие слова: свобода печати, независимость журналистов... А вот редактор «Тюменской правды» Горбачев в своем юбилейном интервью бухнул откровенно: в журналистике нельзя быть полностью независимым. Я его понимаю и абсолютно с ним согласен. Если кто-то изо всех сил кричит о своей независимости, я все время хочу его спросить, как Сашка из «Гамбринуса»: «А за сколько?» За сколько ты независим? Кто дал тебе деньги, чтобы ты стал независим?

Увы, увы, увы. С 1990 года журналистика, едва почувствовав свободу, тут же начала ее терять. Помните, август 1991 года и слух о закрытии партийной печати? Я тогда писал в «Тюменских известиях»: газеты нельзя закрывать только потому, что они принадлежали одной партии, а теперь к власти пришла другая. Хватило ума – не закрыли. Но оставили страх: при желании закрыть можно.

Сегодня можно закрыть одну, завтра – если все переменится «другую.

Вы обратили внимание: началась предвыборная кампания, и как осторожны провинциальные газеты? Я помню, на выборах 1990 года «Тюменский комсомолец» бил, не глядя на лица. Это он фактически «завалил» секретаря временного бюро обкома КПСС Виктора Китаева. Сегодня что-то никто не сражается так безоглядно. Сегодня редакторы думают: этого выберут, я продержусь. А если того – мне и моей газете может быть крышка!

Упаси бог, не арестов боятся провинциальные редакторы, не официальных запретов на издание. Но у каждого из них на шее крепкая петля. Экономическая.

Не стану, из корпоративных чувств, обнажать экономические нити, на которых подвешена та или другая газета. И о своих помолчу. Но сегодня в России нормальная газета не может быть не убыточной. Такие цены на бумагу. Такие тарифы почты. Такие цены на все типографские расходные материалы. Издатель одной из тюменских ^независимых» газет, любой разговор начинает так: «Ты такого-то (называет фамилию) знаешь? А деньги у него есть?».

Как журналисты – мы все хотим быть свободными. Как редакторы – мы не имеем такой возможности. Я понимаю, что читателю это не нравится. Можете поверить, мне это не нравится тоже. Но что мы с вами можем? Изменить экономическую ситуацию? Или (как во сне) обнаружить в какой-то деревне забытый склад с газетной бумагой по ценам 1990 года?

Свобода печати... Ах, свобода печати! Как мы мечтали о тебе в восьмидесятые и как радовались в начале девяностых! Отчего же так тревожно нам при этих словах «свобода печати»?

И все-таки – свобода печати!




ЕСЛИ ТЕБЯ РУГАЮТ – ЗНАЧИТ, ТЫ СУЩЕСТВУЕШЬ


_28_сентября_1996_года_

Нынешняя моя должность требует довольно частого общения с чиновничеством различных степеней и рангов. «Люди как люди», – сказал бы в данном случае булгаковский Воланд и был бы абсолютно прав.

Чиновничество, оказавшись на рабочей плоскости общественных жерновов, одновременно является и мелющим инструментом, и мукою. За все отвечает. Мало что может. Ругаемо сверху и ненавидимо снизу. Любимый объект публицистов и репортеров, нестираемая мишень для критики. И так далее.

И аз грешен, неоднова глумился над представителями крапивного племени. И я же нередко оказывался человеком, которому чиновник, начальник, помощник начальника страстно плакался на непонимающее общество, а пуще того, на газеты.

О газеты! О свобода печати! О каленые стрелы критики! Вспоминаю, как всего каких-то десять лет назад редактор крупного партийного органа с гордостию демонстрировал мне, что ему удалось в одном номере напечатать шесть (!) критических материалов. То было раннею весною перестройки и считалось, без преувеличения, достижением. Сегодня на редактора, которому вздумается считать число критических сообщений и устанавливать какой–либо баланс «отрица–положи...», посмотрят, как на сумасшедшего. Прекрасное время – гуляй, журналистика! Пуляй во что попало! Хошь в президента, хошь в продавца киоска на твоей автобусной остановке. В президента даже безопаснее. Потому что сам он ничего такого не прочитает. А его полномочный представитель даже если прочитает, все равно не уполномочен в отношении защиты чести и достоинства. И только наивный старомодный читатель, доверчиво полагающий, что все печатные снова суть правда, повосхищается журналистской смелостью.

Я верю в оздоровляющую силу критики. По себе знаю. Но и у меня за последние годы скопилась внушительная папка критических публикаций, посвященных персонально мне. Господи, в чем только меня ни обвиняли, чему только ни учили. Но вот какую странность я заметил: чем толще становилась моя ругательная копилка, тем спокойнее я воспринимаю каждую очередную заметку. И в том случае, когда только ехидно намекают, мол, есть редактор, трижды в неделю утомляющий читателя своими разглагольствованиями. И в том случае, когда меня грубо навеличивают по имени и отчеству, разворачивая в цепочку семь букв имени, одиннадцать букв отчества, да еще ядовито, по слогам, отчеканивая фамилию.

Я привык. Более того, если меня неделю–другую никто не ругает, я по утрам пристально смотрюсь в зеркало: уж не умер ли? Или то, что мною делается в газете, ни у кого не вызывает никаких чувств?

Так вот, когда знакомый чиновник тоскливо сидит над изрисованным в кровь газетным листом, когда он бросается за советом, едва завидя меня в дверях, когда терзается: что сказать, что ответить, ведь достали, оболгали, передернули, исказили, перешли наличности, в душу наплевали... Вот тогда я спокойно сажусь напротив него, брезгливо отодвигаю исчерканный красным или желтым карандашом лист (как, возможно, кто-то отодвигает лист и с моей публикацией) и говорю ему...

Говорю: тебя ругают в газете? Значит, ты существуешь. Значит, ты кому-то небезразличен. Значит, твоя песенка еще не спета. А это так важно, что ты хоть кому-то небезразличен, даже если этот небезразличный сегодня готов стереть тебя в порошок.

И вся-то наша жизнь есть борьба. Если нет ничего другого.




ПРОЦЕСС ПРОТИВ ДАРВИНА И ГАЗЕТЫ «ТЮМЕНСКИЙ КУРЬЕР»


_17_декабря_1996_года_

Сначала о Дарвине. В 1925 году в штате Теннесси (США) состоялся уникальный судебный процесс «штат Теннесси против Дж. Скопса». В историю он вошел под названием «обезьяний процесс».

Суть: законы штата Теннесси не признают эволюционного учения Дарвина. На основании этих законов тамошний суд присудил учителя биологии Дж. Скопса к денежному штрафу. В историю мировой науки «обезьяний процесс» вошел как пример попытки не признавать те или иные научные достижения или течения.

Почему я позволил себе сравнить состоявшийся в Центральном суде Тюмени процесс «Геннадий Райков против газеты «Тюменский курьер» с событиями 1925 года?

17 октября с.г. «Тюменский курьер» перепечатал статью из московской газеты «Сегодня» «А у нас в Тюмени газ. А у вас?», использовав при этом полученную по официальным (выделено мною. – Р.Г.) каналам в электронном виде публикацию в «Сегодня». Между электронной и «бумажной» версиями оказались разночтения, в одном из которых депутат и кандидат в тюменские губернаторы Геннадий Райков усмотрел урон своей чести и достоинству.

Я не стану касаться содержания публикации, которую Центральный суд Тюмени признал не соответствующей действительности. Тема моей колонки – о том, что сближает оценки суда с решением третьей власти штата Теннесси. Правда, при желании я могу найти и в истории родной страны события из того же ряда. Так, в середине и конце сороковых годов советское руководство пожелало считать не имеющими места две науки – кибернетику и генетику. Та и другая официально получили имя «буржуазной лженауки» (см. Энциклопедический словарь, изд. 1953 г.). Что это принесло нашей стране? То, что я, например, пишу эту заметку на компьютере, придуманном в США, а изготовленном в Южной Корее...

Таким образом, не собираясь кого бы то ни было обидеть сравнением, я мог бы выстроить нормальный логический ряд и найти в этом ряду место решению Центрального суда.

Центральный суд фактически отказал в праве на существование электронным газетам и электронным версиям обычных газет. К сожалению, из хода судебного разбирательства и из резолютивной части решения суда, которая была оглашена (весь вердикт в письменном виде будет выдан редакции позднее. Тоже две версии – Р.Г.), стало ясно, что Лидия Богомолова, председательствовавшая на процессе, больше склонна доверять совершенно фантастическим рассказам Геннадия Райкова о якобы созданном против него в областной администрации «заговоре с целью не допустить его избрания губернатором Тюменской области –. Каковой «заговор» якобы сейчас расследуется комитетом по безопасности Госдумы РФ, и редактору «Тюменского курьера» предстоит отвечать на этом процессе, но уже в уголовном порядке».

Ни единого доказательства существования «заговора» ни Геннадий Райков, ни его адвокат Юрий Басов на суде не предъявили. Его ссылки на разговоры с теми или иными должностными лицами администрации ничем не были подтверждены. Просьба представителя «Тюменского курьера» пригласить в суд чиновника, о котором шла речь, была отклонена без мотивации.

Зато судом совершенно не были приняты во внимание, хотя и приобщены к делу, доказательства и документы, представленные «Тюменским курьером». А среди них были справки и служебные письма, а также заверенные представительством президента РФ в Тюмени копии электронных материалов, абсолютно идентичные тому, что опубликовано в «Тюменском курьере».

Не хочется думать, что решающую роль сыграло различие в общественном статусе между сторонами. Думать об этом не хочется, а что тогда прикажете думать? Что думать, если о профессиональных вещах рассуждают люди, которые распространяемую многотысячным тиражом газету называют «оригиналом», а электронную версию – «черновиком», и суд этому внимает, не пытаясь даже назначить маломальскую экспертизу?

Неужели даже утробное сотрясение воздуха высокопоставленных лиц производит большее впечатление, нежели аргументы и документы рядовых граждан?

Должен отметить, что на суде речь шла и о мировом соглашении, по которому депутат Райков отказывался бы от возмещения материального ущерба (напомню, что по решению суда, газета должна выплатить депутату четыре миллиона рублей из просимого истцом миллиарда). Правда, при этом «Тюменский курьер» должен был опубликовать свои извинения. Мы отказались. Тогда Геннадий Райков сказал, что раз мы продолжаем упорствовать, то и он будет настаивать на иске в полном объеме. Извиниться нетрудно. Тем более, что по-человечески мы даже сочувствуем Геннадию Ивановичу. Более того, мы согласились и с текстом извинения, просив заменить в нем лишь одно слово на другое: вместо «публикация» поставить «перепечатка». Поскольку текст, предоставленный читателям, являлся лишь перепечаткой электронной версии статьи из газеты «Сегодня», а не самостоятельной публикацией.

Опубликовав же текст, предложенный истцом, газета должна была признать:

что заведомо хотела нанести Геннадию Райкову «нравственные страдания»;

что «незаконным путем» раздобыла «черновик статьи Ольги Романовой», журналистки из «Сегодня»;

что участвует в «заговоре», якобы составленном областной администрацией с целью недопущения избрания Геннадия Райкова губернатором, и что такой «заговор» якобы существует;

что именно мы доставили текст статьи в редакции полутора десятков районных газет юга, которые его перепечатали...

То есть, как видите, речь, с нашей точки зрения, шла вовсе не о том, состоял ли депутат в числе создателей «Сибирской страховой компании» (что само по себе, на наш взгляд, не может ни прибавить, ни умалить репутации Геннадия Райкова). Речь шла о том, насколько порядочны мы в исполнении своих профессиональных обязанностей, четко определенных ст. 19 Декларации прав человека, ст. 29 Конституции РФ и «Законом о средствах массовой информации».

Согласиться с этим было нельзя. И мы пошли на риск проиграть дело, но отстаивать принципы свободы печати.

Тюменский суд попытался (или постарался?) не заметить то, что очевидно всем, что стало одной из реальностей нашей жизни: само существование электронных газет. А ведь и в тюменской глухомани уже сегодня достаточно пользователей именно электронных вариантов СМИ, есть подписчики электронной версии и у «Тюменского курьера».

Что ж, мы проиграли сражение, но не проиграли войну за свободу печати.

В заключение приведу фрагмент самой первой статьи «Закона о средствах массовой информации». В ней, в частности, говорится:

«В Российской Федерации поиск, получение, производство и распространение массовой информации... не подлежат ограничениям, за исключением предусмотренных законодательством Российской Федерации».

Насколько я понял из решения суда, все четыре положения этой статьи – поиск, получение, производство и распространение – поставлены в вину «Тюменскому курьеру».




НЕ СТАЛ ГУБЕРНАТОРОМ ПО ВИНЕ «ТЮМЕНСКОГО КУРЬЕРА»?


_30_января_1997_года_

Вчера коллегия областного суда под председательством судьи Балыбердина рассмотрела две кассационные жалобы на решение суда первой инстанции по иску депутата Государственной Думы и бывшего кандидата в губернаторы Тюменской области Геннадия Райкова к газете «Тюменский курьер».

Как оказалось, решение судьи Центрального суда Богомоловой не устроило ни истца, ни ответчика. Депутат посчитал, что «решение суда о взыскании компенсации за моральный вред в размере четырех миллионов рублей не обосновано и не соответствует размеру принесенного ему морального вреда...».

В свою очередь, «Тюменский курьер» не согласился с решением. Поскольку суд не принял во внимание, что текст, опубликованный в газете «Тюменский курьер», является дословным воспроизведением материала, распространенного другим средством массовой информации, и потому в соответствии с требованиями ст. 57 Закона «О средствах массовой информации», редакция газеты не несет ответственности...».

И вот новое разбирательство. Позади выборы губернатора, на которых Геннадий Райков «сошел с дистанции» еще в первом туре. Позади расследование, проведенное областной прокуратурой, которая отказала депутату в возбуждении уголовного дела против редакторов газет «Российский выбор» и «Тюменский курьер». Казалось бы, чего еще?

Вчера в суде я услышал практически все тот же набор аргументов. Что мы продемонстрировали «Целенаправленную и злонамеренную клевету». Что «нелегальным путем» получили информацию. Что мы вели «целенаправленную работу по дискредитации» кандидата, из-за чего его рейтинг упал, «своего результата они (то есть, мы) добились».

Тяжело, конечно, когда тебя обвиняют в сознательном искажении чужого текста. Хотя читатели знают (и я повторил это в суде): все, что я хотел сказать о кандидате в губернаторы Геннадии Райкове, сказано в моей колонке и подписано моей фамилией. У меня нет привычки скрывать свои взгляды. И тем более, нет оснований делать больно кому бы то ни было таким странным для профессионального журналиста способом, каким является приписывание тех или иных фраз или имен в чужие тексты.

Среди представленных в суд самим Геннадием Райковым документов есть и такой, в котором зафиксирован факт расхождения между электронной версией и собственно печатной газетой «Сегодня». И как мне думалось, дело абсолютно ясное. Есть газета – «Сегодня». Есть документ, который зафиксировал наличие двух вариантов одной статьи. Чего же боле?

Впрочем, судебная коллегия по гражданским делам, как мне показалось, более интересовалась не фактом существования или несуществования электронной версии, не подлинным авторством ошибки, в результате которой Геннадий Райков был назван среди учредителей забытой ныне Сибирской страховой компании, а мотивами, которыми руководствовалась редакция, публикуя этот, безусловно сенсационный на то время материал.

Его сенсационность заключалась не в наличии или отсутствии в тексте фамилии «Райков» (на пяти колонках убористого текста эта фамилия упоминается всего лишь три раза; как мог «журналист–злоумышленник» рассчитывать, что читатель будет специально разыскивать в статье, посвященной проблеме «область–округа», фамилию именно этого кандидата?).

Напомню, тогда речь шла о вероятных выборах губернатора 27 октября, о противостоянии северных Дум. Именно это, а не желание «ущучить» продиктовано решение: публиковать статью немедленно!

Я не смог объяснить судье, почему журналисты спешат, почему они стремятся быть оперативными. Не смог объяснить, что для меня, специалиста, «электронная версия» – та же газета. Если бы я считан, чувствован, жил иначе, возможно, подался бы не в журналисты, а в судьи или депутаты.

Я, к сожалению, не мог избавиться от ощущения, что именно меня и газету «Тюменский курьер» Геннадий Райков считает виновниками своего неуспеха на выборах губернатора. (Я не стал бы лишний раз упоминать эту больную тему, но речь о том завел сам депутат). Адвокат истца попрекал нас даже теми грубыми надписями на заборах, которые в большом числе появились в ходе предвыборной кампании.

Что же, посчитаться с газетой куда проще, чем убедить избирателей. Избирателей тысячи. Каждому не расскажешь. А газета – вот она...

Мало того, что нас сделали ответственными за чужую ошибку. Мало того, что суд отказался пригласить и выслушать тех, кто эту ошибку создал. Депутат сделал совершенно не относящееся к судебному заседанию заявление о том, что сейчас предпринимаются попытки изменить закон «О средствах массовой информации», чтобы у таких газет, как «Тюменский курьер», можно было отнимать лицензию... (Красивое слово «лицензия». Только какое оно имеет отношение к газетам? Газеты получают свидетельство о регистрации).

Итак, судебная коллегия не вняла просьбе Геннадия Райкова увеличить сумму компенсации до 300 (трехсот) миллионов рублей и оставила в силе решение первой инстанции – четыре миллиона.

Правда, от необходимости приносить извинения мы решением судебной коллегии освобождены.

И на том спасибо.

Р.S. Пытаюсь понять: в чем же мы неправы? В том, что не подождали неделю, пока придет в Тюмень газета «Сегодня» с «правильным» текстом?

Это вообще-то интересная тема. По закону граждане имеют право на информацию. Чиновники создали свою систему быстрого информирования. В ходе президентской кампании тогдашний глава администрации президента распорядился шире использовать системы Почта «для организации систематического информирования российской общественности». А теперь своим решением суд как бы ставит под сомнение это важнейшее право человека, вольно или невольно отстаивает исключительное право чиновника на закрытую от общества информацию.

Р.Р.S. Материалы нового «обезьяньего» процесса в качестве наглядного примера попали в учебные пособия и справочники, издаваемые Союзом журналистов РФ.




ЕСТЬ ЖЕЛАНИЕ «ПОДЕРЖАТЬ ЖУРНАЛИСТОВ ЗА ВЫМЯ»?


_7_июня_1997_года_

Сразу извинюсь за очень грубую конструкцию заголовка. Но ее мне подсказала аналитическая записка члена экспертного совета при комитете по информационной политике и связи Госдумы И. Яковенко.

Записка, комментирующая изменения и дополнения в Закон «О средствах массовой информации называется «Пришло ли время коснуться «священной коровы»?»

Под «священной коровой» надо понимать свободу печати, тот российский закон, который был принят 27 декабря 1991 года.

Сейчас эти поправки обсуждают депутаты Государственной Думы. Поскольку они нигде в качестве проекта, кажется, не опубликованы, мне их переслали по факсу из Москвы.

Не решусь предсказать, как решат депутаты. Но у меня поправки вызвали двойственное впечатление. Наряду с отсутствующими в Законе новыми реалиями, в частности, обменом информацией через компьютерные сети, в поправках отчетливо прочитывается желание – укоротить прессу.

Скажу сразу: я к этому отношусь отрицательно. Не только потому, что сам я – журналист и мне, естественно, хочется иметь побольше степеней свободы. Из громко декларируемых демократических достижений России, если серьезно оглянуться вокруг, мы имеем только одну. Эта демократическая единица, это войско, состоящее из одного солдата, называется – свобода печати.

Даже при беглом прочтении в тексте поправок обнаруживаются ужесточения нового Закона, если он будет принят, против старого.

С одной стороны, например, и новые варианты начисто отрицают цензуру массовой информации. А с другой, имеется вкрадчивое уточнение, что «наложение запрета на распространение материалов не допускается, кроме случаев, установленных законом». Стало быть, законом можно ввести и частичную цензуру?

Непростые отношения, которые существуют между учредителями газет и иных средств массовой информации и их редакторами, новый закон может упростить.

Учредители, наследие переходного периода, упраздняются. Их место занимают собственники, то есть издатели. Издатель, а не редактор, не редакция, не редакционный коллектив определяет, каким будет радио или газета. Издатель и редактор заключают договор, в котором содержатся основные требования издателя (не закона!) к содержанию средства массовой информации.

А на что же имеет право редакция? Осуществлять свою деятельность «на основе профессиональной самостоятельности». Что бы это значило? Самостоятельность от профессии?

А если редакция сама является издателем? Тогда, чтобы обеспечить ей больше свободы, новые положения закона лишают ее права заниматься какой–либо иной, не связанной с издательской, деятельностью.

По смыслу – хорошо. Не надо торговать лесом, нефтью, покрышками. Но в условиях, когда все нормальные газеты убыточны, когда себестоимость каждого номера едва ли не вдвое превышает выручку от продажи газет, как жить редакциям? Искать другого издателя, который купит газету и предъявит «основные требования к содержанию»?

Кстати, «изменения и дополнения» не уменьшают числа противоречий. С одной стороны, декларируется большая рыночность документа. А с другой стороны, ни одно физическое или юридическое лицо не может быть одновременно издателем ежедневной газеты и держателем лицензии на телевещание.

Особенно большой трансформации подверглась статья 48 «Аккредитация–. Все помнят недавний скандал с журналистами ОРТ, аккредитованными при Госдуме. И жесткие формулировки заставляют предположить, что этот фрагмент документа создавался по довольно горячим следам. Статья дополнена четвертой частью, согласно которой редакция может быть лишена аккредитации, если ее журналист «неоднократно распространял не соответствующие сведения». Связать коллектив общей ответственностью, один за всех – все за одного... Боже, каким нафталином понесло от этой формулировки! Какой знакомой интонацией! Как это похоже на закон, на сталинский закон, согласно которому семья солдата, попавшего в плен или изменившего присяге, подвергалась репрессиям...

Зато напрочь выброшено всякое упоминание, что аккредитованный журналист имеет право присутствовать на заседаниях, совещаниях и других мероприятиях, проводимых аккредитовавшими органами... Зачем тогда аккредитация? Толкаться в присутственных коридорах, пытаясь по выражению лиц, допущенных на мероприятие, угадать, о чем шла речь? Да уж, свобода печати лицом к лицу...

И еще об одной предлагаемой новинке, которую, я думаю, «любящие прессу» депутаты примут на «ура».

Последняя, 63–я статья станет гласить о том, что нарушение положений настоящего закона влечет наступление дисциплинарной, административной или уголовной ответственности... Не хотел бы оказаться правым. Но полагаю, что в случае принятия такого Закона о средствах массовой информации нам гарантировано не просто закрепощение печати, а возвращение в мир Большой Немоты.

Надеюсь, не все еще хорошо забыли о нашем недавнем прошлом?




В ГАЗЕТЕ «ТЮМЕНЬ–2000» РАБОТАЮТ СЛЕПЫЕ, ГЛУХИЕ И НЕМЫЕ


_17_июня_1997_года_

Вынужденно повторяю журналистские азы: факты надо проверять. Фамилии надо переспрашивать. Если называешь цифры – пересчитай. Этими простыми правилами руководствуются и столичные коллеги, и журналисты–новички из самой маленькой газеты в самом глухом районе. А для г-на Петрова и его сотрудников эти правила – видимо, новость.

«Тюменский курьер» довольно пристально изучается никому не ведомыми сотрудниками «Тюмени–2000», преуспевшими лишь в изобретении псевдонимов. И то верно: неловко же ставить собственную фамилию под тем, что написано и напечатано. Тем более, что немало информации просто уворовывается со страниц газеты, которую ругают. Но может быть, все это и есть свобода брехливой печати, которую исповедуют эти господа?

В последнее время практически все, что пишет о нашей газете «Тюмень–две штуки», есть просто ложь и беспардонная ложь.

Так, «парламентский обозреватель» г-н Кононенко написал, что за публикацию поправок к уставу города «Курьер» запросил больше, и депутаты выбрали газету «Семейный бюджет».

Ложь. «Курьер» запросил меньше. Выбор депутатов определился тиражом «Бюджета».

Так, одна дамочка написала, что мы «втихаря открыли памятник жертвам политических репрессий».

Ложь. Открытие памятника при большом стечении народа показали и по программе ОРТ.

Список можно продолжить, но уж больно противно.

Последняя (по времени) ложь напечатана 11 июня. О том, что на издание Книги памяти жертв политических репрессий из городского бюджета планируется выделить газете Тюменский курьер» 150 миллионов рублей».

Я не знаю, что больше поразило воображение неизвестного мне г-на Вахитова. То, что издание «Книги расстрелянных» (так правильно называется собранная мною и написанная мною книга – список невинных людей, расстрелянных на территории нынешней Тюменской области в годы большого террора) – около тысячи страниц! – стоит 150 миллионов рублей? Или то, что эти деньги планируется выделить из городского бюджета?

А откуда должны быть взяты деньги на печатание этой книги? Собирать добровольные подаяния? Я – против. Как убивать, так от имени государства, а печатать списки убитых – на пожертвования детей и внуков расстрелянных?

«Тюмень–2000» печатает жалкий лепет про задуманный редакционный совет, про конкурс на лучший вариант издания. Позвольте напомнить, о мои подслеповатые недруги, что книга уже есть, что она была от первой до последней страницы напечатана в газете «Тюменский курьер». Два с половиной года продолжалось ее печатание, а до того – шесть лет сбора информации, обработки, верстки. А теперь невесть откуда появилась «задумка о редакционном совете»? Может быть, хоть кто-то из вас слышал о существовании авторского права?

Вы печатаете: «Кто-то без нашего ведома отдал это «Тюменскому курьеру»... «Это» – не отдано. «Это» – создано. «Это» бесплатно напечатано, и тысячи людей узнали из списков о судьбе своих близких. Сколько раз люди – сыновья и внуки – плакали в моем кабинете, когда узнавали, что дорогие им имена не развеяны по ветру, а собраны и сохранены. Это надо было увидеть и услышать. Но чтобы увидеть и услышать, надо иметь глаза и уши.

В конце концов, г-н Вахитов мог бы спросить. Но для этого необходимо иметь малость – желание спрашивать. Г–да из «Тюмени–2000» спрашивать не любят. Это же так трудно – спрашивать. Гораздо легче упрекать в том, что мы делаем деньги «на святом долге». И снова ложь. И про 150 миллионов – ложь.

Печатание «Книги» стоит, пожалуй, больше 150 миллионов. Но таких денег на «Книгу» нет, и, я думаю, никогда не будет у города. Я их не требовал, не просил. Я сделал то, что мог. Напечатал в газете, где работаю редактором. И каждый день из газетного архива раздаю старые номера «Тюменского курьера», когда к нам приходят и просят газетный лист с фамилией отца, матери, дяди, деда...

Я не стану судиться. Ни с г-ном Петровым, редактором. Ни с г-ном Кононенко, обозревателем. Ни с тем, кто трусливо прячется за псевдонимом «Е. Хидный». (Хотя что прятаться – он и без псевдонима хорошо мечен). Ни с г-жой Липатовой, что скрылась под псевдонимом «Н. Молчанникова». Ни с г-ном Вахитовым... Большая компания мелких врунишек собралась. А сколько их еще вырастет до следующих выборов?

А судиться не стану. Много чести.




НЕ ПРОДАЕТСЯ ВДОХНОВЕНЬЕ…


_21_октября_1997_года_

И закончим вслед за поэтом – «но можно рукопись продать».

На мой взгляд, общество наше – ни советское, ни постсоветское – не очень справедливо к прессе. У общества как были, так и остаются две точки отсчета, когда речь заходит о прессе. Почему-то сограждане привыкли требовать от прессы куда больше (смелости, ума, гражданского мужества, аналитичности, прозорливости, безошибочности etc.), чем готовы проявить сами. Приятно, конечно, но – нелогично.

Вот и сейчас, в конкретном случае «Тюменского курьера», мне часто приходится слышать, что мы не соответствуем, не заостряем, не разим чем-то железным, не бичуем пороки и не врачуем раны... Совсем как встарь: коллективный пропагандист, агитатор, организатор»... Только с отрицанием «не».

Мне иногда говорят: «Вы (т.е. газета) должны»... Я спрашиваю: кому и сколько? Я спрашиваю: кому и сколько должны молодые сотрудники «Тюменского курьера», своим малым числом закрывая информационную прорву полумиллионного города?

Между тем, сколько желающих упрекнуть! Причем, все больше со стороны не самых бескорыстных коллег, тех, кто отрабатывает щедро оплаченный цирковой номер, кто «разгребая общественную грязь», на самом деле всего лишь исполняет заказ. Я не вправе винить их за это. Они сами выбрали свою судьбу, свой род и вид журналистики. Я всего лишь определяю их поведение как ханжество. Но нельзя же ставить другому в вину твои собственные недостатки!

...Боже мой, что значит – издавать газету! Как я сочувствую Гале Головановой из «Нашего времени». Ей еще труднее, чем мне. (Опустим детали). А газета выходит...

Наш уважаемый читатель – я пишу «уважаемый» совершенно искренне – не всегда бывает справедлив. Да, он имеет право на свое мнение. Но, как говорит один знакомый полковник ФСБ, не нравится – не ешь! Читатель вдруг начинает протестовать, например, против культурологических обзоров, не давая себе труда подсчитать, что за четыре года один и тот же автор опубликовал 200 (двести!) материалов на одну и ту же тему – культурная жизнь в провинции. И таких примеров, я думаю, в России больше нет.

Читатель может себе позволить говорить (по телефону) с журналистом на любых тонах. Журналист – не может. Сначала потому, что в «Курьере» с первого дня было введено такое правило. Потом – потому, что оно стало привычкой, традицией.

Да, «Тюменский курьер» никогда не ставил себе задачу свергнуть правительство, областную, городскую или окружную администрацию. Но «Тюменский курьер» точно так же не задавался целью мыть спинку правительству или разнокалиберным администрациям.

Просто мы в «Курьере» смеем думать, что со всем в этом мире можно разобраться без хамства, без оскорбления, без мордобоя. Даже самый виноватый человек в чем-то может оказаться прав. И у него есть человеческое достоинство.

А что до продажи рукописей – то все элементарно просто. То, что вы читаете, – рукопись (точнее, компьютеропись). Я написал – вы купили. Но купили не меня, а рукопись. Это она продается. Вон ее цена – в правом верхнем углу.

...Когда-то давно замечательному артисту Олегу Ефремову один официант сказал: «Сейчас я вас обслуживаю. А приду в театр – меня обслуживаете вы. Квиты». Так и мы с вами.




КАТОРЖНИК И ГАЛЕРА


Несколько мыслей по поводу нового праздника для древнейшей профессии (второй).


_13_января_1998_года_

Сильно подозреваю, что не все, в том числе и умудренные сединами коллеги, твердо обозначают, чему, собственно, посвящен тринадцатый день января, отчего-то считающийся днем российской прессы. Скорее всего, лекции по истории журналистики они прочно позабыли. Как, впрочем, и я. Единственная ассоциация у меня связана не с лекциями, а с давним КВНом. Представитель некой команды пытался ответить на вопрос о первом русском журналисте, долго пыхтел и вздыхал, наконец, махнул рукой и отчаянным голосом сказал: Петр Первый. Он все мог!». И выиграл.

Так вот, насколько я помню, именно Петр триста лет назад приступил к изданию «Ведомостей о военных и иных делах, достойных знания и памяти, происшедших в Российском государстве и во иных окрестных странах». Примерно так – длинно и витиевато – называлась первая печатная русская газета.

Но большинство журналистов все еще отмечает советский день печати, что приходился на 5 мая – в ознаменование появления в 1912 году большевистской газеты «Правда». Привыкли.

В праздничные и предпраздничные» дни, в Москве и в Тюмени, мне пришлось быть свидетелем и участником нескольких дискуссий, посвященных настоящему и будущему профессии. О чем спорили?

О падении престижа профессии. О том, что распался Союз журналистов, что работники «пера и топора» разобщены, не встречаются, не проводят совместные акции, кампании...

Не знаю, право. Мы стали все такие разные. Пытаюсь представить себе восстановленный Союз журналистов. Снова пленумы. Общие решения. Согласованные действия... Не получается. Мне думается, что в это нам ребячество не впасть. Помнится, что советский Союз журналистов был создан сорок лет назад, когда появилась необходимость коллективного членства в Международной организации журналистов.

Наверное, прав Строгальщиков, понимая журналистский союз как союз профессиональный. Профсоюз. Наверное, прав Строгальщиков, удивляясь, что редакции до сих пор входят в профсоюз работников культуры. Там, в профсоюзе, наши друзья и хорошие люди. Но у клубов, библиотек, театров нет проблемы защиты гласности, с ними не судятся из-за спектаклей, нет покушений на директоров. А на редакторов – есть. Там – другие профессии. Хорошие – но другие.

Журналистика до сих пор и для меня самого – непонятная вещь. Это не профессия даже. Это образ жизни. Это стиль поведения. Это нацеленность на открытие закрытого, рассекречивание секретного, распознавание тайного и тут же – «по секрету всему свету».

Сегодня общими, и нашими в том числе, усилиями создан мир, в котором «полсотни стреляющих строчек (как пелось когда-то в студенческой песне) чаще всего стреляют в своего автора.

Журналистика. Когда ко мне приходят студенты, и я начинаю им рассказывать о нашей профессии, о ее красотах и опасностях, о ее зависимости и независимости, о ее неподкупности и продажности, о ее восторгах и разочарованиях, я никогда не знаю наверное: кто из них сейчас уйдет, чтобы уже никогда не вернуться?

Я говорю им открыто: уходите и не возвращайтесь. Эта профессия потребует вас целиком. Это – гигантская акула из фильма «Челюсти». Она проглотит вас... И, знаете, они уходят. И, знаете, они возвращаются.

Политики любят шутить: четвертая власть! Спросите у каторжника, прикованного к галере: какая он власть? Спросите у каторжника, прикованного к галере: что ему снится? Свобода? Или пенное, взбитое тяжелыми веслами море?




НАШЕ ВРЕМЯ – «ТЮМЕНСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ»


– Что вы пожелаете газете в день юбилея?

– Жить.

    Ответ на вопрос молодой журналистки

_12_февраля_1998_года_

Наверное, я отношусь к тому поколению журналистов, для кого слова «Наше время» читаются только как «Тюменский комсомолец».

И сейчас, когда бывшей комсомольской газете исполняется 45 лет. И в обозримом будущем. Что бы ни писалось на логотипе газеты, в каком бы виде она ни выходила, в каких кабинетах ни размещалась бы – только Тюменский комсомолец». Дело не в приверженности комсомольским символам, песням–речевкам, ударным стройкам, студотрядам, ленинскому зачету и тому смутному, что на официальном языке нашего времени называлось внутрисоюзная жизнь».

Дело в том, что это было просто – наше время. Время нашей молодости. И у каждого, кто прошел через крутое горнило «Тюменского комсомольца», сохранилось ощущение, что это были лучшие годы нашей жизни.

Конечно, и другие годы были ярки и интересны для меня. Радийное десятилетие, простеганное трассой железной дороги Сургут–Уренгой, нитками газопроводов Уренгой–Челябинск, Уренгой–Новопсков, Уренгой–Помары–Ужгород. Десятилетие, составленное из зимников, из заснеженных буровых, из размытых силуэтов лодок-бударок на темной обской воде. И снова газета, перестроечные годы, которые позволили заглянуть в глубь времени. Заглянуть и ужаснуться – «мертвая дорога», массовые расстрелы, поиски безымянных и затерянных могил – ужаснуться и сострадать...

Но все равно. Но все равно это было после «Тюменского комсомольца». И это было благодаря Тюменскому комсомольцу», который сделал из меня, человека с дипломом журналиста, просто – журналиста. У которого уже не спрашивают о наличии диплома и почти никогда не интересуются редакционным удостоверением.

Трудно оценить то, что сделано «Тюменским комсомольцем», маленькой «планово-убыточной», так это официально называлось, четырехполоской объемом в один печатный лист. Это потом газета получила большой формат. Но и оставаясь маленькой, газета была большой журналистской школой.

В этой школе (естественно, я ручаюсь только за те годы, которые известны лично мне) давали трудные задания. В этой школе, случалось, редактор бросал в корреспондента его малоудачной рукописью. В этой школе брали новичка за шкирку и отправляли куда-то за Полярный круг, куда не только Макар телят не гонял, но никто не слыхивал ни о Макаре, ни тем более, о телятах. Зато в этой школе редактор или зав. отделом никогда не переписывали статью или очерк за литературного сотрудника, как слишком часто случалось в «больших» газетах. И в этой школе редактор шел отдуваться за твою публикацию в обком партии или комсомола, получал там по первое число, но никогда не имел привычки валить вину на младшего...

Я не знаю, должен ли я гордиться тем, что выучился в этой школе? Я не знаю, должна ли эта школа гордиться тем, что выучила меня? Мы существовали друг для друга, и каждый отдавал все, что имел. А если что-то получалось не так, то не было в том ни твоей вины, ни вины «Тюменского комсомольца».

Да, были в газете люди, память о которых мне дорога. И были другие, которые для меня все равно что не существуют. Но в моей памяти «Тюменский комсомолец» – отдельно, и они – отдельно.

Я не склонен пересчитывать: сколько из рядов «ТК–1» (потому что «Тюменский курьер» – это «ТК–2») вышло редакторов, а сколько писателей. Просто я глубоко уверен, что лучшие журналисты нашего города вышли из «Тюменского комсомольца», а другие лучшие журналисты – просто их ученики.

45 лет. Почти полвека. Подо сих пор живы и активно работают в газетах те, кто встречал пятилетие «Тюменского комсомольца», его десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет... Значит, страшная и сладкая журналистская каторга все же пошла им на пользу, не только давала физические силы работать, но и возбуждала способность к творчеству...

Невозможно дважды войти в одну и ту же воду – говорили древние. Им виднее. Но я сижу перед монитором компьютера и за его голубым экраном различаю картинки давно закончившихся командировок на Харасавэй (1975) и в поселок Нижневартовский, поселок, потому что города еще не было, (1971), вижу белых куропаток на берегу Ево–Лхи, где стоит Новый Уренгой (1974), и ржавые рельсы заброшенной станции Надым (1969)... И тысячи лиц, с которыми я говорил от имени «Тюменского комсомольца».

Они еще живут во мне.

Они умрут со мной...




ЗВУК ВОЕННОГО ПАРАДА


_16_мая_1998_года_

Впечатление от праздничного парада по телевизору складывается из двух компонентов: картинка и звук.

Наверное, не все помнят, что когда-то демонстрации и парады в Тюмени двигались не в сторону музея, на запад, а наоборот. И трибуны были на стороне, где Дом советов, колонны двигались, равняясь направо.

Потом построили памятник Ленину, начальство с трибунами перебралось поближе к вождю. Получилось – равнение налево. Как-то не очень. И партийные власти распорядились: повернуть колонны вспять. Напрасно тогдашний председатель комитета по телевидению и радиовещанию Владимир Костоусов спорил, что солнце будет светить прямо в объективы камер, что будет плохое изображение. Поскольку солнце повернуть не могла даже партия, а равняться следовало направо, все стало так, как оно есть сегодня.

В те годы и мне приходилось выходить в солнце, в дождь и в снег на главную площадь Тюмени и вместе с моими товарищами вести прямой репортаж. Времена были суровые, цензура не дремала и давала (или не давала) разрешение на то, что ты скажешь, и на то, что тебе ответит твой собеседник. Дурость, с одной стороны. А с другой – мы работали над текстами, мы лезли в историю и заглядывали в будущее. Поскольку весь текст тщательно читался начальством, репортаж, который вели до десятка журналистов, должен был выглядеть как единое литературное произведение.

А тут я едва не пожалел, что цензуры уже не существует. Причем, не только той, которую называли ЛИТО, но и другой – собственной, журналистской.

Ибо блюдо, которым нас, оказавшихся в праздник по разным причинам дома, потчевали в качестве сопровождения к картинке парада, было сырым и несъедобным.

Я понимаю: прямой репортаж, цензуры нет и в помине, говори, что хочешь. Вот и говорят. Провинциальный такой разговорчик. «А кто у нас идет?» – вопрошает ведущий, и мне кажется, он сейчас засюсюкает: кто у нас такой маленький, кто у нас такой сладенький?

На экране – курсанты. Нам сообщают, что это идет ТВВИКУ. Идут девушки из юридического института МВД – ведущий острит. Кто-то «потерял ногу», ведущий «похлопывает» его по плечу: «Ничего, научится...».

Я мог бы вполне продолжать цитировать свои записи, но, право, текст репортажа не стоит того. Странное сочетание пустоты, банальностей и высокомерия (чего стоят бесконечные упоминания о том, где побывал автор!). А ведь у микрофона был не самый худший представитель самой главной местной телекомпании.

Текст выдает человека с головой. Прямой репортаж – тем более. А ведь был праздник. И право сопровождать его комментарием – достаточно высокое право. И ответственное.

Мне жаль, что я вынужден говорить обидные для коллеги слова. Но он сам дал нам повод. И еще: я не хочу, чтобы и зрители думали, что поверхностный треп – норма для тюменских журналистов.

В заключение хочу предложить пространную цитату из лучшего, на мой взгляд, описания военного парада. Это было прохождение почетного караула 8 мая 1945 года, когда на берлинском аэродроме Темпельгоф встречали членов союзных делегаций, прибывших для подписания акта о безоговорочной капитуляции. О конце войны.

Автор репортажа – военный журналист Александр Кривицкий.

«...Видел я гимнастический шаг шотландских стрелков, танцующую походку французской роты зуавов, ритмическую развалочку взвода американской морской пехоты, легкое упругое движение чехословацкого военного строя, видел, правда, только в кинохронике, прусские гусиные упражнения. Но истинно воинский блеск почетного караула 8 мая 1945 года затмил все...

...Караул пошел, «щетиною сверкая», штык в штык, мимо генералитета, и этот марш был поистине редкостным зрелищем. Рота за ротой шла размашисто, тем сочетанием свободного, суворовского шага с тяжелым, кованым ударом всей ступней, который и составлял строевую красу лучших воинских парадов в России. Рослые, красивые, молодые мужчины – солдаты Советской Армии шли повзводно, квадратами, казалось, отлитыми из стали...».

Р.S. Между прочим, Александр Кривицкий, автор книги «Ночь и рассвет», друг и коллега Константина Симонова по газете «Красная звезда», был страшным заикой.




ВЛАСТЬ МЕЧТАЕТ О ФРАНКЕНШТЕЙНЕ


_11_июня_1998_года_

Говорят, что на недавней встрече членов «Большого Урала» в Уфе губернаторы в кулуарах обсуждали проблему средств массовой информации. Суть: газет и телекомпаний не меряно, всем помогать – бюджет надорвешь. Выбрать одну–две – недемократично. Где же выход?

Все правда. И то, что много. На все вкусы (или, как говорят умные люди, на все цвета политического спектра). И то, что все просят денег. И то, что всем (или почти всем) периодически приходится подбрасывать, чтобы костер творчества совсем не угас. Так и в Тюмени, не получают подкормки разве что чисто рекламные издания, либо объявляющие открытую войну данному руководству, как незабвенная «Тюмень–2000». Насколько мне известно, в аппарате администрации думают мысль, как бы... уменьшить число потребителей газетной бумаги и пользователей полиграфического оборудования. Нет, конечно, речи о закрытии не идет. Упаси боже, на восьмом году демократической революции! Зондируется другое: нельзя ли как-нибудь эти газеты, такие разные, по мнению журналистов, и такие одинаковые, по мнению отдельных чиновников, соединить, присовокупить, сцементировать?

Раньше, конечно, все было проще. Все молодые работали в одной газете («Тюменский комсомолец»). Все старые – в другой («Тюменская правда»). А тех, кто по разным причинам не прижился ни там, ни сям, отправляли на радио–телевидение. Вот так, в трех загончиках и хрупали свой овес или жевали сено.

Потом пришла перестройка, первый закон о печати, началась резкая поляризация общества и журналистов,

В том числе. И пошло деление. Поскольку внезапно оказалось, что люди-то – очень И дошли мы до жизни такой, создав головную боль администрации не только Тюменской области, но и Свердловской, и Челябинской, и даже Республики Башкортостан.

Идея объединения, безусловно, очень интересная. Деньги будут даваться кучнее и больше. И, может быть, чаще. Если соединить вместе, например, «Тюменскую правду» с «Нашим временем», переложив их «Тюменским курьером».

Попробуем себе представить, как это все произойдет. Первая страница, натурально, для ветеранов партии и комсомола. Чтобы, значит, восстанавливать Советский Союз в границах бывшей Российской империи. И за колхозы. Но – против правительства и президента.

На одной из внутренних полос – материалы сотрудников бывшей (к тому времени) городской газеты. Разные информации с разной степенью достоверности, но большой пиетет по отношению к президенту – уважают верховную исполнительную власть, зато ругают законодательную. Чем главнее Дума, тем больше ругают. Ближе к четвертой полосе – молодежная тематика, синкопы там, рассуждения молодого Суразакова про крайности в эротическом искусстве. И очень много уважаемой фирмы БКК...

Почему-то у меня получилась сущая ерунда. Хуже, чем лебедь, рак и щука, которых в одну телегу впрячь не можно. Хуже, чем конь и трепетная лань, которые везти с поклажей воз взялись. Боюсь только, что у чиновника, кто эту идею станет реализовывать, получится не лучше, чем у того венского врача, который набрал частей от разных человеческих тел и создал, естественно, чудовище. Чудовище Франкенштейна.

Что же делать? – спросит читатель. Выход, мне кажется, есть. Необходимо, по примеру других территорий, подготовить областной закон о поддержке средств массовой информации. Очертить правовое поле. Определить условия существования: отношения с налогами, с государственными телефонными службами (ведь для журналиста телефон – тоже орудие груда), с тарифами на бумагу, с полиграфическими и почтовыми услугами. А дальше – дать возможность развиваться. Дать возможность прессе идти своим собственным путем. Ибо проверялось уже не раз: со свободы слова начинается развитие общества. С ее отсутствия – начинается его гибель.

Может быть, не надо повторять пройденное?




ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА


_24_апреля_1999_года_

Название навеяно осколками курса электротехники, который пришлось изучать на заре туманной юности. Приборы в электрическую цепь, как мне смутно помнится, могут соединяться либо последовательно, либо параллельно. Кажется, преподаватель уверял, что параллельно – лучше, не происходит потерь мощности.

Зато в своей нынешней профессии мне бы хотелось быть последовательным. Дружить с теми, кто нравится. Не писать о тех, кто несимпатичен. Даже если бы он, как теперь нередко принято, и сулил осыпать скромное наше издание золотым дождем.

До сих пор как-то удавалось балансировать. Не лезть на рожон, но и не играть в поддавки. Впрочем, иные оппоненты, даже вполне официального демократического (точнее, социал-демократического) колера, готовы смеяться мне в глаза, если я намекну, что «Тюменский курьер» обладает большим иммунитетом по отношению к властям, чем многие другие средства массовой информации.

Конечно, в современной России это просто смешно. Как-то в беседе с одним весьма и весьма высокопоставленным лицом я попытался обратить внимание этого лица на то, что его и других чиновников усилиями либо небрежением тюменская пресса теряет последние клочки свободы, в которых еще было бы можно показаться на публике.

Не стану называть имена и издания. Все известно всем. Самое печальное, что ряд демократически ориентированных изданий становятся официальными органами той или иной ветви власти. А вы уже, поди, позабыли, что такое – орган печати?

Словом, самое время затосковать по «Тюмени–2000». Хотя, если хорошенько задуматься, «Т–2000» являла собой образец самой послушной, самой откровенной узкопартийной прессы, для которой весь мир был окрашен только в два цвета – свой и чужой. Своего требовалось превозносить. Чужого – лупцевать без оглядки. И лупцевали, поскольку было «уплочено».

Конечно, в черно–белое помешательство могут впадать немногие. Чаще в ходу более тонкая работа. Так, например, одна из «унитарных» газет со скрежетом зубовным пишет о подлом чиновничестве, о продажности этого клана, раздирающего Россию. И тут же весьма комплиментарно упоминает собственного благодетеля, который многим из страстно ненавидимых чиновников является прямым начальником.

И еще становится интереснее, когда узнаешь, что автор-страстотерпец, прилюдно опорочив чиновничество, идет в те же кабинеты, взыскуя материальных благ. Поскольку хоть и плохое чиновничество, но бесплатными благами, например, квартирами, распоряжается пока что только оно.

Буду неправ, если стану резко противопоставлять Тюменский курьер» другим изданиям. И я ложусь и встаю с одними и теми же мыслями: бумага! типография! зарплата сотрудникам! А утешение, что на дворе все еще переходный период, совсем не утешает...

На прошлой неделе я принимал участие в семинаре Отношения между законодателями и СМИ», который организовали Союз журналистов и Совет Европы. Я был единственным «азиатом» среди присутствующих. Коллеги из центральной России, из областей, которые привычно называют «красным поясом», говорили об умирании газет, о том, что пресса становится ручной, хотя она и издается на средства налогоплательщиков, о том, что процесс превращения СМИ в государственные унитарные предприятия ширится, и никто не пытается его остановить...

На прежних подобных журналистских сходках мой голос, как правило, звучал оптимистичнее других. Но не в этот раз. Кризис или не кризис, но информационное пространство Тюменской области быстро приватизируется, и рано или поздно подобный вопрос станет перед каждым издателем: продаться или умереть?

Интересно, почему проблема свободы печати волнует Совет Европы, который прислал двух долговязых скандинавов выяснять, что тут у нас делается, и совершенно не беспокоит отечественных законодателей всех уровней?

Может, все дело в том, что власти взяли от свободы печати все, что могли, и все, что хотели? А может, у каждого из них имеется свой личный счет «болей, бед и обид», и ради этой давно лелеемой раны они готовы покончить со свободой печати?

Я пишу эту колонку в преддверии 3 мая. Для тех, кто не знает, напомню – это Всемирный день свободы печати, установленный в памятном нам всем 1991 году.

Р.S. Самый ругаемый в стране человек – президент. Я отношусь к нему положительно. Он понимает, что такое свобода печати.




ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ, И МЫ МЕНЯЕМСЯ ВМЕСТЕ С НИМИ


_8_июня_1999_года_

Вчера мне с утра хотелось поступиться принципами.

Дело в том, что счета за бумагу и типографские услуги поступают в редакцию куда энергичнее, чем средства от продажи газет. Причем, за неполный год цена на бумагу выросла впятеро, услуги полиграфического предприятия, которому наша газета пока что верна, несмотря на многочисленные приглашения и посулы, – на 30 процентов.

Так вот, вчера утром я вспомнил, что на моем столе уже более двух недель лежит соблазнительный рулончик факс–бумаги. Рулончик пришел из Новосибирска. Предлагалось опубликовать статью лидера одного политического движения, претендующего на общероссийскость. Некоторые позиции лидера шли вразрез с линией Тюменского курьера», что и послужило поводом для вежливого, но все-таки отказа.

Я подумал, что принципы, конечно, хорошо, но газета должна кушать. Так, может, закрыть глаза на некоторые идейные расхождения и купить на эти деньги тонну бумаги? Пять минут я иду до работы, и этого времени оказалось достаточно для полного грехопадения, как говаривали в старину.

Но... Но бог спас и меня, откровенного атеиста. Когда мы связались с адресатом, то выяснилось, что нужда в публикации уже отпала. Идейная чистота была спасена, чего не скажешь о редакционной кассе.

А теперь некоторые размышления.

Начало девяностых годов стало периодом расцвета свободной журналистики в Тюменской области. Создавались новые газеты. Старые переходили в руки редакционных коллективов, которые с радостью сбрасывали ярмо партийного диктата. Местные власти говорили о свободе печати с темпераментом Фиделя Кастро, который гордо, помнится, именовал свой остров–ящерицу не иначе, как «свободная территория Америки».

Возможно, так было надо. Возможно, так было модно. Возможно, демократический плащ вполне надежно драпировал мундир тоталитарного идальго. Возможно, теперь обоюдоострое оружие свободной печати одинаково утомило обе стороны. Возможно, локальным задачам прагматиков мешает даже кажущееся своеволие прессы. (Впрочем, вышли мы все из одного времени, и разве не прав блестящий умница Шварц, утверждая, что занявший место дракона – драконом же и становится?).

И вот – рассказывал на семинаре ялуторовский редактор Леша Иванов – устав в борьбе за существование, шефы «районок» с удовольствием бросаются в объятия власти. Им бы выжить. Потому что жить на зарплату районного газетчика нельзя. Это говорит, заметим, редактор одной из трех крупнейших районных газет юга Тюменской области.

А что происходит с так называемыми «большими газетами»? Их откровенное рвение вынуждает усомниться в наличии какой бы то ни было позиции. А что делать?

На высоком собрании бранили «Наше время» за... вульгарные заголовки. Справедливо! Кто ж так пишет: «В Сладково отсеялись клево»; «Водка «спортивная» – на вкус не противная».

Прямо скажем, не Пушкин (так совпало, что речь на собрании в целом шла о юбилее Александра Сергеевича). Хотя трудно не понять, что за лозунг про водку, размещенный над логотипом газеты, заплатили как раз те самые водочные короли, кто, быть может, только и поддерживает эту газету.

Заметьте, я не осуждаю никого. Ни газеты – они борются за жизнь. Ни власти, у них своя борьба, может быть, нам неведомая. Я просто хочу сказать, что свободной страны без свободной прессы не бывает. И этого факта нельзя изменить никаким постановлением никакой Думы – ни очень большой, ни совсем маленькой. Не говоря уже о средних.

Tempora mutantur et mos mutantur in illis. Как известно, древние всегда правы.

А латинская фраза означает: «Налетай – подешевело». В моем вольном переводе.




ИДИ И ПИШИ


_13_января_2000_года_

Разлюбезное дело – поговорить о молодежи. Вспоминать: а вот в наше время...

Я действительно горжусь нашим временем, от которого в практикующей журналистике остались только осколки. Я горжусь географией, которая, подобно татуировке, въелась нам в кожу. Я горжусь событиями, свидетелем которых довелось стать, они и сегодня ярко светятся в памяти...

Мне грустно – о чем будут вспоминать, достигнув края журналистской тропы, нынешние радиокомментаторы, ведущие музыкальных программ и пустопорожних бесед с мальчиками и девочками по ту сторону эфира? Алло, как вас зовут? Марина? А зачем вы нам позвонили, Марина?.. «А зачем ты сел (или села) к микрофону?» – думаю я.

Могу судить: новая смена панически боится настоящей, не виртуальной, не молодежной жизни. Она не умеет говорить и спрашивать, она с трудом окунается в жизнь.

Выл недавно у меня спор с молодым автором, у которого появилась интересная возможность непосредственно понаблюдать жизнь бездомных. На предложение – скрыться самому за маской человека без жилья, перекати–поля – мой собеседник растерялся. Он сказал, что может это сделать только в том случае, если руководитель благотворительного заведения, куда стекаются бомжи, будет знать о его «задании»... Мне подумалось, что юный друг предпочел бы, вероятно, иметь охранную грамоту от журналистики. Возможно, даже в виде татуировки на лбу...

Не раз и не два приходилось отправлять во времена оны в северные командировки молодых журналистов и студентов–практикантов. И парней, и девушек. Приходилось говорить, во что одеваться и обуваться. Учить слушать сводку погоды перед отлетом. Давать адреса и телефоны надежных людей на севере дальнем и крайнем. Я что-то не припомню отказов ехать или лететь. Я помню, как они возвращались – из только что родившихся поселков и с трасс, из рейдов санных поездов к только что открытым месторождениям, как потом им звонили в редакцию геологи и строители, сварщики и вертолетчики... И они стали хорошими журналистами.

В таких командировках вырабатывалось отношение к жизни. Север влюблял в себя. Север становился университетом. А школа так сладко ругаемых совещаний, на которых мы, тоскуя, отсиживали часы? А теперь? Кто из вас не замечал сессии, конференции, симпозиумы, куда на полуслове вваливается парочка – с телекамерой и микрофоном? Несколько планов, несколько строчек в блокноте, и так же, на полуслове, будущие светила массовой информации растворяются в дверях...

В мои планы не входит ругать молодых коллег за то, что они – такие. Я скорее намерен им посочувствовать. Единственное, о чем я просил бы их спросить самих себя: зачем пришли в журналистику, о чем расскажете людям, если не научились интересоваться тем единственным, ради чего наша профессия существует – читателем, слушателем и зрителем?

Газета живет один день. Теле– и радиосюжет и того меньше. А журналист ради этих дней или часов разрезает на кусочки, на фрагменты свою жизнь.

Тогда что же влечет юных на факультеты и отделения журналистики? Желание покрасоваться в кадре? Отправить свой неустоявшийся голос в плавание по эфиру? Увидеть свою фамилию, набранную в начале газетной колонки прописным петитом? А когда все это надоест – что потом? Торговать пивом и ругать тех, кто не научил, не показал, не привил любовь к профессии?

На днях в редакцию пришел 20–летний мальчик. Хочу, говорит, попробовать что-нибудь написать... Дали ему карандаш и листок бумаги и отправили на улицы города – смотри и пиши. А вдруг что-то получится?

Ровно 33 года тому назад такой же мальчик вот так же пришел в редакцию, где я работал. Знаете, у него получилось...




ИЗБИРКОМ НЕ ЛЮБИТ ЖУРНАЛИСТОВ. ЖУРНАЛИСТЫ НЕ ЛЮБЯТ ИЗБИРКОМ. НО ВСЕ ДЕЛАЮТ ОДНО И ТО ЖЕ


_29_апреля_2000_года_

Два дня в московской гостинице «Арбат» около сорока провинциальных журналистов вместе с экспертами Совета Европы обсуждали уроки разноступенчатых выборов, случившихся в России в течение последнего времени.

Самые острые дискуссии разгорелись вокруг новых законов о выборах и о том, что они не стыкуются с законом о средствах массовой информации. Член Центральной избирательной комиссии Сергей Большаков, не доспорив – в первый день семинара, назавтра приехал еще, пытаясь убедить прессу, что избирательный закон, приостановивший (по его же словам) действие закона о СМИ – явление совершенно нормальное. И что в таком законодательном «пунктире – ничего страшного нет. Таков закон, говорил член ЦИК с решающим голосом, а кому эта практика не нравится, «вполне может выбрать себе более удобную страну–.

Коллеги нападали, приводя примеры из практики, пытаясь действовать логикой (одна уральская редакторша даже спрашивала, изучал ли уважаемый член избиркома когда-нибудь логику?). А господин Большаков, уповая на разумность судов, утверждал, что самое правильное в нашем журналистском деле – не нарушать. Есть проблемы – обращайтесь в суд...

Правда, с точки зрения «Курьера», которая была тут же оглашена, суду, даже самой высокой инстанции, стопроцентно доверять не стоит. Наше двукратное обращение в Верховный суд РФ принесло в редакционный архив два документа, в которых верховная третья власть черным по белому придает одному из федеральных законов обратную силу. А поскольку «опыты быстротекущей жизни», вопреки Борису Годунову, тоже чему-то учат, то и темпераментные филиппики представителя избиркома не всегда и не всех убеждали. Правда, когда гостю семинара было сказано, что он судит обо всей российской журналистике и поучает ее, исходя из профессионального облика господина Доренко, господина Леонтьева и господина Минкина, он несколько стушевался и стал менее категоричен.

Тем не менее, есть над чем подумать. Коллективные размышления продолжались и в рамках дискуссии с другими приглашенными – экспертами Совета Европы и Национального института прессы, юристами Фонда гласности и телекомпании ТВ–центр, социологами.

Мне, кстати, показалось, что этот состав участников семинара, не питая, в принципе, симпатий к закону и к хозяину средства массовой информации, послушному этому закону, куда менее склонен к принципиальному бунтарству, чем журналисты и редакции, что участвовали в освобождении СМИ десятилетие назад.

Мне показалось, что они как-то очень дорожат своим рабочим местом. Между тем, помнится, что даже в советские времена, когда в большом областном городе было всего лишь две приличных газеты и один комитет по радио и телевидению, а в маленьком – только одна газета, то и тогда были случаи, что вся редакция в одночасье подавала заявления и уходила, не соглашаясь с политикой партийного ли комитета или главного редактора. Отчего же такая робость сегодня, если число СМИ возрастает по экспоненте, а толковый молодой журналист продержится в безработных не более четверги часа?

Может быть, причиной тому – резкая смена поколений, что произошла на наших глазах в последние два–три года? Может быть, причина тому – отсутствие у новобранцев базового образования, которое, хотите вы того или нет, но закладывало принципы профессии...

Может быть. В заключение сообщения о горячем обмене мнениями, что состоялся в гостинице «Арбат», я хотел бы сказать, что в нашем эксперименте нам не удалось соединить право и совесть. Они так и остались в оппозиции друг к другу. Жаль.




ПОКА МЫ НЕ ВЫШЛИ В ТИРАЖ


_22_июня_2000_года_

Есть два газетных правила. Одно действует время от времени. Второе – всегда.

Первое – почти никто не читает подписей под заметками. (По этой причине в последнее время по западному образцу многие отечественные газеты выносят фамилию автора перед текстом). Но речь не об этом.

Правило второе – никто и никогда не смотрит на порядковый номер. Довольствуются числом и днем недели. А теперь посмотрите в правый верхний угол первой газетной страницы. Что там в скобках? 997. Со 2 октября 1993 года в свет вышло уже 997 «Тюменских курьеров».

А 29 июля выйдет «круглый», тысячный номер. И еще одна дата, о которой почти никто не помнит и которую мало кто знает. Почти день в день, 30 июля того же года, то есть семь лет назад, были подведены итоги первого городского конкурса на право издавать городскую газету. На этом конкурсе, где состязались три журналистские группы, право издавать городскую газету получила группа «ГРЕАМ» (та самая аббревиатура, которая вот уже семь лет не дает покоя отдельным «доброжелателям»: не могут ее полностью расшифровать).

Концепция, представленная группой «ГРЕАМ», начиналась словами: «Предположительное название – «Тюменский курьер». Назначение – информационное. Уровень политизации – минимальный. Общественные цели – призыв к сотрудничеству, конкретной работе, обращенный ко всем группам населения...» Постоянный читатель может сравнить, насколько мы оказались последовательны в своих пожеланиях.

Мне же представляется, что главное удалось выдержать. Что ни к какому «топору» тысяча номеров «Курьера» не призывала. Как умела, рассказывала о городе, специализировалась, главным образом, в малых жанрах, что выходило нередко боком. Особенно, когда мы участвовали в городских конкурсах.

Впрочем, читатель, как нам кажется, успел привыкнуть к нашей манере. А электронные собратья без проблем тиражируют в своих эфирных выпусках курьерские информации. Причем, как правило, безо всяких ссылок. Жаль, конечно. По, как говорил один из моих университетских преподавателей, если у тебя воруют, значит у тебя есть, а у них – нету.

Но разговор сегодня не о них. Разговор о нас. О тысячном номере. Он выйдет в свет в конце будущей недели. Я думаю, что тысячный номер должен таить кое-какие сюрпризы. Мы хотим перейти на новую модель субботнего номера, и первым ее опытом станет 29 июля.

Тысячный номер «Тюменского курьера» совпал с днем рождения города Тюмени. Слышу упреки: подгадали специально! Поверьте, нет. По моим расчетам, которые были сделаны еще в начале 2000 года, праздник наш приходился на первую декаду августа. Нам так было бы удобнее. Не мешали бы соревнования по роликовым конькам, которые всегда мы проводим в День города. Прием лучших тюменских дворников в редакции в пятницу и соревнования представителей этой благородной профессии, которые, кстати сказать, в последний раз проводились в Тюмени ровно сто лет назад. Бедному жениться – ночь коротка, а журналисту свое праздновать – ни времени, ни места не достанет.

Ничего. Главное мы почти что сделали. Отпечатали 997 номеров, осталось еще три.

Величье колесо журналистской жизни – кто знает, когда ему суждено остановиться? Когда-то пели в факультетской песне про «наш немудрящий багаж», про то, что «в сердце полсотни стреляющих строчек, пока мы не вышли в тираж»...




МУЖИК НОМЕР ПЯТНАДЦАТЬ


_2_сентября_2000_года_

Обратил ли внимание читатель, сколь потускнела информационная палитра местной прессы? А она потускнела. Ибо добывание информации на местах медленно, но верно возвращается к доперестроечному периоду.

Пока это забота одних только журналистов. Завтра, когда ничего сделать уже будет нельзя, взвоет и общество.

Примеры хотя и разношерстны, но попытаться воссоздать по ним скелет зверя, который пожирает наше (и ваше!) конституционное право на информацию, можно.

Пожар на телебашне. Министр внутренних дел Рушайло сообщает, что отныне (цитирую по газете «Известия») вся информация о пожаре будет идти через его ведомство.

Хорошо? Очень хорошо – не надо бить ноги, собирая вести по крохам. Дают, в рот кладут. Естественно, уже пережеванное и частично даже переваренное. Иначе – зачем такая забота?

Ну, это у них в Москве. А вот у нас в провинции... А что в провинции?

Корреспондент нашей газеты пытается выяснить, сколько и кто перечислил денег родственникам погибших на «Курске» моряков. В банке отвечают, что, во-первых, эта информация закрыта. А во–вторых, ее отдают только телекомпании ТРТР. Лишь обращение к самому высокому банковскому руководителю позволяет выполнить ст. 29 Конституции РФ – о праве собирать и распространять информацию.

Еще одна идея, которую обкатывают пока вслух, – аккредитовать журналистов, коим будет разрешено посещать пресс-конференции нашего губернатора. Аккредитовать и даже выдать соответствующие карточки.

Вопрос «Зачем?» не вызывает растерянности. Чтобы был порядок. Чтобы приходили ответственные и квалифицированные люди. На первый взгляд, действительно, благо. А на второй – очередная попытка «урегулировать» процесс сбора информации. Кто-то получит аккредитационную карточку, кто-то нет. Так? Нет, говорят, не так – получат все, кто заявит о таком желании. Но если получат все желающие, в чем смысл карточки?

Интересна тема ведомственных секретов и ведомственных пресс-центров, этого партийно-советского наследия. Прежде они воспевали своих хозяев. Сегодня качественную информацию из силовых структур можно получить, как правило, только через пресс-центр. Оперативным работникам, насколько я понимаю, то ли официально, приказом, запрещено общаться с прессой, то ли просто «не рекомендуется».

Говорю это с достаточным основанием. Ибо общаюсь равно как с начальниками, так и с рядовым составом милиции, ГИБДД и т.д. Начальники, судя по всему, доверяют моим способностям и информируют. Но ежели вдруг начальника нет на месте, то и малейшего подтверждения факту, который я видел собственными глазами, никакой лейтенант не даст.

В 10 часов вечера очередной дежурный по городу с упорством отсылает меня «к пресс-центру», хотя мы оба понимаем, что пресс-центр давно пьет дома пиво, либо спит без задних ног.

Не добиться от человека в форме, охраняющего то ли покой граждан, то ли ведомственную тайну, даже его собственной фамилии. Он назовет, словно робот, какой-нибудь номер, двенадцать или пятнадцать, и был таков...

Извините, уважаемые товарищи милицейские (и не только милицейские) начальники! Разве вы еще не убедились, что главная утечка действительно секретной информации происходит не от журналистов, которые ею не обладают, а от таких же, как вы, людей в мундирах?

Может, от того же мужика номер пятнадцать или двадцать? Не журналист, вспомните, продал в СМИ списки личного состава лодки «Курск», а человек с погонами и в мундире. Не журналисты чаще всего оказываются среди бандитов, а люди с погонами и в мундирах. Зачем же вы так опасаетесь прессы? Зачем вы множите тайны – не от журналистов, а от налогоплательщиков?

Десять лет назад мы получили свободный доступ в помещения власти.

Десять лет назад мы ощутили расцвет гласности. Десять лет назад мы поверили в то, что стране, действительно, нужна правда. Всего десять лет назад...

Слушай, мужик номер пятнадцать, давай посмотрим друг другу в глаза, давай поверим, что мы нужны друг другу, что мы союзники в главном – в желании сделать нашу Родину самой замечательной страной на свете.




МОЖЕТ ЛИ ПРЕССА ВЕСТИ СЕБЯ СОЛИДНО?


_9_декабря_2000_года_

Отвечаю прямо. Может, но не хочет.

Сначала сделаем извлечение из Книги книг. «Разве я сторож брату моему?» – ответил Каин на вопрос господа бога. Однако увертка принята не была, и господь постановил: примерно Каина наказать.

Теперь самое время вспомнить не самое ласковое определение нашей профессии – каинова печать – и понять, что все мы – черненькие и беленькие, старенькие и маленькие, толстенькие и худенькие, грамотные и не слишком – отвечаем друг за друга и все вместе за профессию. Хотя, в отличие от медиков, гиппократовой клятвы не произносим, но ведь не станешь носить на груди надпись: к нижеперечисленным изданиям моя благородная газета никакого отношения не имеет...

В силу этого грустного обстоятельства приходится высказываться и тогда, когда тебя не спрашивают. Хотя тем, о ком высказываешься, «это очень обидно». Так справедливо подметил святой Булат Окуджава.

Ну вот, с грустью смотрю я на днях, как одна независимая телекомпания дает в эфир репортаж о другой независимости – на этот раз печатной – с откровенным заголовком: «Лжецы». Собственно, каких-то доказательств лжи, с одной стороны, равно как и правоты с противоположной, никто не предъявлял. Зато имело место беспардонное тыканье даме–редактору микрофоном в самую... извините, лицо. И вставление ботинка в закрываемую дверь. Я как-то не понял – то ли интервью хотят взять, то ли чайник со свистком продать?

Понятно, что сегодня все журналисты потихоньку овладевают маркетингом, но чтобы до такой степени...

Кстати, что это я все о журналистах да о журналистах? Разве меньше их виноваты те, кто спускает этих борзых с поводка? Кто оплачивает и стиль, и звук, и текст? О мои и не только мои наивные коллеги, друзья и недруги! Когда бы вы знали, что случится потом!

А потом ваш заказчик станет искать встречи с тем, кого вы так старательно... обрабатываете, хлеб отрабатываете, и даст понять, что он готов хоть завтра унять вас и, если захотите, даже примирить с тем, кого вы только что, извините великодушно, парафинили.

Говорю это со всей ответственностью и грустью, потому что выборы проходят, хозяева меняют друзей, вкусы, интересы. Чем тогда утешаться? Воспоминаниями, которые одновременно угрызения совести?

Кому не приходилось слышать от людей, которые стали всем благодаря демократам 1991 года, что они сильно демократов презирают? А за что презирать? Разве что за наивность, за то, что в силу собственного понимания приличий пропустили этих сильно работающих локтями людей вперед – к деньгам и власти.

Но я все же не о них. О журналистике и, главным образом, о новой. У кого учитесь, друзья? У Запада? Кто вам сказал, дорогие мои, что вся зарубежная пресса продажна? Вас обманули. Приличные люди есть везде. В Китае, в России, в «Голосе Америки» и уж, безусловно, в самой приличной газете Запада «Вашингтон пост». Старушка «Вашингтонская почта», к примеру, создала такой жесткий кодекс для своих сотрудников, что запрещает им даже обедать с теми, у кого они собирают материал. Именно корреспонденты этой газеты получили мировую известность, когда бросили вызов главе самой великой державы – США. Так что продавать газету – нормально. Извращение – продавать себя.

Придет новое утро. Я открою очередную газету и снова увижу клочья пены на страницах. Искусственная и хорошо оплаченная злоба. На какую новую жертву спустит тебя с цепи очередной хозяин? А потом отблагодарит сахарной косточкой.

А потом?

А что потом?




ЖАЛЬ, ЧТО КАНДЕЛЯБРЫ В ДЕФИЦИТЕ


_4_января_2001_года_

Еще в царские времена, когда совсем не было выборов, зато имени место шумные многодневные ярмарки, на эти ярмарки съезжалось много заинтересованного народу. В том числе карточные шулера, которые умели незаметно вынуть нужную карту из рукава и ловко пользовались краплеными колодами. Так что севшие с ними метать «банчок» провинциальные помещики возвращались домой без денег, а нередко и без имения. Шулера перекочевывали на другую ярмарку. А которых имали – были биты канделябрами по кумполу.

Ныне ярмарки – большая редкость. Чаще случаются выборы. Так что теперь любители передернуть карту вынужденно переквалифицировались.

Тому пример и нынешняя кампания по выборам губернатора. Одна странность: упомянутые специалисты не прячутся, как прежде, по гостиничным нумерам, а лезут на самый что ни на есть свет. На телеэкран. Уверены, что в либеральные времена канделябры уже не в моде, а избирательный закон куда как неповоротлив. Потому шалить они (упаси боже, употреблять старорежимное «шулера», следует говорить «пиармены») готовы под носом у самого председателя Центризбиркома.

Перед Новым годом Александр Вешняков, прибывший в Тюмень знакомиться с нравами нашей избирательной кампании, давал пресс-конференцию. Как водится, короткие вопросы – о льготах отдельным кандидатам, которые упрямо не уходят в отпуск, несмотря на «рекомендации с самого верха»; о том, что рядовой гражданин лишен возможности участвовать в агитации за своего кандидата; о давлении на отдельных должностных лиц, которым начальство велит активизироваться в подготовке к выборам; об особом режиме избирательной кампании в Тюменской области... Долгие ответы г-на Вешнякова, г-на Латышева...

«Шалуны» с вопросами не лезут, но старательно снимают. Веронику Наумову из «Тюменских известий» – в профиль. Ларису Вохмину из «Тюменской правды» в три четверти. Владимира Битюкова из «Регион–Тюмень» в фас. Автора этих строк – практически в затылок.

О чем спрашивали вышеперечисленные руководители средств массовой информации, зритель программы «Секунды» так и не выяснил. Ему не сказали. Вместо записи наших голосов в эфире прозвучало чье-то шипение: тюменские «прособянинские» журналисты, оказывается, «ябедничали г-ну Вешнякову на своих коллег, которым слова на пресс-конференции не дали».

Брехня. И «Тюменской правде сегодня» дали слово. И «Сибирскому посаду». И «РИА–Урал»... Если бы господа из «Паралакса» рискнули дать фонограмму видеозаписи, то шулерские приемчики сразу бы вылезли наружу.

Впрочем, нечистоплотность «Секунд» в Тюмени уже входит в поговорку. В очередном сюжете, что показали вчера, два молодых человека, стыдливо глядя в пол, жаловались на «беспредел, который творится в Тюменской области». Мол, к ним в молодежную организацию, поддерживающую Рокецкого, ворвались люди (какие?), показали «корочки» (какие?), перерыли документы (какие?) и едва не удушили девушку (какую?).

Словом, «беспредел». Хотя больше напоминает страшную историю в стиле «кто-то кое–где у нас порой». Которую и опровергнуть нельзя, потому что в ней ничего конкретно не утверждается.

Впрочем, можно и опровергнуть. Потому что один из юношей в кадре сильно напоминает человека, который когда-то работал в «Курьере», где ему старательно напоминали: «Если тебе показывают документы, читай, что там написано...» Что же ты, Юра? Учили тебя, учили...

Скоро финал. Специалисты по передергиванию карт поедут на очередную ярмарку. Под мерное бормотание – честные выборы, честные выборы, честные...




«МОМЕНТ ИСТИНЫ» С АНДРЕЕМ КАРАУЛОВЫМ


_11_января_2001_года_

Журналист Андрей Караулов прибыл в Тюмень, чтобы поддержать на выборах товарища Рокецкого. Так он сам сказал. Андрей Караулов прибыл не с пустыми руками. Он привез посвященный Леониду Рокецкому фильм. Фильм, конечно, называется Правда. Ничего, кроме правды!». И должен открыть тюменцам, вероятно, не понимающим своего счастья, какой замечательный человек – этот кандидат в губернаторы.

Такую важную мысль, по словам Караулова, в фильме подтверждают люди, которые являются совестью России» – писатель Виктор Астафьев, губернатор Свердловской области Эдуард Россель, а также президент Белоруссии Александр Лукашенко и ряд других.

Андрей Караулов пророчествовал, как Кассандра. Он витийствовал: «То, что произойдет в это воскресенье, так драматично, так ужасно!». Он рассказывал о тайном сговоре Бориса Березовского и полпредов президента (о бедный доверчивый президент Путин!), которые собрались в московском отеле «Мариотт» и условились поделить Россию. Он напоминал, что Тюменская область – это последний регион России, что не пускал к себе людей, «которых мы в Москве называем – семья». Он предупреждал, что когда начнется передел территорий, округа могут выйти из состава России...

Правда, исходным материалом для дискуссий гость владел слабо. Так, он не мог пояснить, отчего, лишившись платы за недра (60% областного бюджета), жители области недосчитаются только 20 процентов своих доходов. Он не смог уточнить, каким образом ЯНАО и ХМАО «географически» выйдут из России. А более всего его обидел вопрос: не собирается ли столь заинтересованный в будущем Тюменской области человек переехать к нам на постоянное жительство?

Господин (или все же товарищ?) Караулов считает, что он лично должен быть заинтересован в выборах именно губернатора Тюменской области, главного топливного региона страны.

Хорошая идея! Но тогда надо внести изменения в избирательный закон, и глав важнейших территорий избирать на царство – всей страной – тюменского губернатора (нефть и газ), краснодарского (хлеб и сахар), иркутского (каскад гидростанций на Ангаре и Илиме), чукотского (золото)...

Но послушаешь «мобилизованных и призванных» доброхотов, которые исключительно по доброте душевной рвутся открывать нам глаза и помогать рассмотреть не замеченных нами пророков, и опечалишься. Выборы закончатся. Радетели наших интересов отбудут к себе на Садовое кольцо, а мы останемся расхлебывать. И каждый день ощущать на себе последствия этой, конечно же, бескорыстной агитации.

Сверкнул перед нами свежим загаром коллега и отбыл. А в ближайшую пятницу в 18.30 на втором канале он попытается уже и вас, дорогие читатели, убедить в том, что все в его фильме и есть истина. А не какой-то там момент.




ПРАВО ЕСТЬ. И ПРАВА НЕТ


Неважно, как голосуют. Важно, как считают.

    И. Сталин

_15_января_2001_года_

Эта весьма практичная мысль бывшего тирана припомнилась мне после вчерашней небольшой дискуссии в областном избиркоме. Только мне захотелось ее несколько перефразировать: неважно, что написано в законе. Важно, как его толкуют.

Спор давний и непримиримый. О праве журналистов высказываться по поводу тех или иных кандидатов. О праве устраивать с кандидатами и относительно кандидатов дискуссии в открытой печати.

Избирательный кодекс (закон) Тюменской области в этом плане весьма сдержан. Ничего такого, что откровенно бы нарушало основные права и свободы граждан, в том числе, и свободу слова, свободу печати в законе не сказано. Сказано, что надо обеспечить равные возможности ведения предвыборной агитации. Что надо предоставить бесплатное эфирное время и бесплатную площадь всем кандидатам поровну. Ежели публикуется оплачиваемый материал, то на это должно быть указано.

Однако нигде не нашел я ни слова, ни полслова о том, что журналист (он же – гражданин) лишается права высказываться самостоятельно по поводу того или иного кандидата. Говорится лишь о том, чего не должно говориться (возбуждение расовой, национальной и религиозной розни и т.п.). Единственный странно звучащий пункт 6.1, который журналисты могли бы отнести к себе, обнаружился в статье 57. Сказано, что «не допускается публикация и распространение материалов, агитирующих против любого кандидата, без оплаты из избирательного фонда другого кандидата». Смысл, как я его понимаю: газета и журналист могут напечатать что-то «Против», но не от себя лично, а только если за это заплатит какой-нибудь другой кандидат.

Вот в этом, собственно, и весь спор. Имеет пи право журналист писать то, что думает, или он – «тварь дрожащая» (по Достоевскому)? Впрочем, у меня возникло устойчивое ощущение, что господа-толкователи закона предпочитают другое словосочетание, с определением «продажная».

Уже несколько лет, от выборов к выборам, избирком тюменский стремится ограничить возможность прессы самостоятельно высказываться. Мотив все тот же – платят! Платят черным налом, а они (то есть мы) и рады стараться. Вот сейчас и на мой вопрос: а если мы пригласим кого-то из кандидатов в редакцию на «круглый стол», дабы дать возможность читателям составить мнение о нем, всплеснули руками. Ни в коем случае! Вы же не пригласите всех!

Эта жесткость мне стала понятна, когда я пролистнул вестник областной Думы чуть дальше и наткнулся на публикацию, одним из авторов которой является Тамара Комар, секретарь облизбиркома. Она справедливо пишет, что те, на чьей стороне СМИ, как правило, выигрывают. И спрашивает: а разве это справедливо? И говорит о «заведомой пристрастности СМИ». А поскольку пресса «заведомо пристрастна», то она «существенно искажает будущее волеизъявление граждан».

Таким образом, на одном, не подкрепленном доказательствами тезисе, строится целое здание, которое завершается рядом вполне противозаконных пассажей.

Что «журналистские комментарии и так называемые авторские программы» по вопросам, связанным с выборами, должны быть запрещены». (А говорят, что «каждому гарантируется свобода мысли и слова» – Конституция РФ, ст. 29.1).

Что «сигнальные экземпляры листовок и другой распространяемой печатной продукции (газет тоже?) должны визироваться в избирательных комиссиях». (А говорят, что «цензура запрещается» – Конституция РФ, ст. 29.5).

Особенно любопытна мысль, что законодатели, правоприменители и само журналистское сообщество должны не допустить «информационного противостояния.

Увы мне! Увы нам всем! Что делать, если вся жизнь, печатная и непечатная, общественная, семейная, думская, научная и прочая, состоит исключительно из информационного противостояния? Другой жизни не бывает. О другой сказал бард: «А на кладбище все спокойненько».

Политизированную избирательную кампанию мои оппоненты считают «больным местом». Ну это вряд ли. Нормальное общество не может не быть политизированным. Это его достоинство, гражданского-то общества, о котором говорит президент, созывая гражданский форум.

И губернатор, как видно, стремится к тому же. Институт прессы как элемент такого общества не должен изображать из себя пять холодных сосисок.

Общеизвестно, что мои политические симпатии весьма отличаются от симпатий кандидата в депутаты Александра Черепанова. Мое право не желать возвращения к власти его товарищей по партии адекватно нелюбви Черепанова к демократам. И мы равны в своих правах.

Конечно, худо думает о нашем брате секретарь облизбиркома. К сожалению, нередко мы даем ей для этого основания. Так что теперь? Ликвидировать прессу, чтоб не мешала «свободным выборам»? Заткнуть рты журналистам, чтоб не поднимали волну? Или вообще запретить печатать в газетах предвыборные материалы, пусть кандидаты воюют листовками?

Смысл выборов – в противостоянии позиций, точек зрения, лиц. Иначе надо вообще отменить выборы и заменить их назначением. Как раньше, когда выдвижение фактически равнялось избранию.




ПРЕЗИДЕНТ СНОВА «В ЗАБЛУЖДЕНИИ»


_5_апреля_2001_года_

Извините, но я вовсе не хочу обсуждать, сколько должен Гусинский Вяхиреву, какой процент комиссионных получат Кох и Иордан, завладев телевизионной компанией, каковы зарплаты и гонорары у звезд независимой журналистики. Одно требует документального подтверждения. Другое – не скажут. Третье мне лично неинтересно.

Мне лично интересно получать информацию, а НТВ делает это лучше других (вот пусть и зарабатывает больше). Но меня пытаются уверить, что все дело в экономике, что налицо элементарный передел собственности, что Гусинский взял деньги в долг у Вяхирева и вовремя не отдал, потому и говорить не о чем.

Типичная российская картина – что-то вроде «Сибирского алюминия», истории с КРАЗом, с Качканарским горнообогатительным комбинатом или тюменским судостроительным заводом. Похоже, да не очень.

Потому что речь идет не только о той собственности, что воплощена в телекамеры, вещательную лицензию, мебель в кабинете Евгения Киселева. Речь о другой собственности, о которой почему-то молчат.

Эта другая собственность – мы с вами, уважаемые телезрители канала НТВ. Это нас хотят заполучить «Газпром–Медиа», Рэм Вяхирев, Альфред Кох и те, кто стоит за ними. Это ради нас и из-за нас идет ожесточенный спор в Государственной Думе и Совете Федерации. Причем, одна из сторон, которой мы так нравимся, даже не хочет спрашивать наше мнение. Словно мы – вещь. Словно мы – приложение к каналу, вроде стульев в приемной Киселева.

Ах, как все просто – власть переменить, журналистов тоже (Впрочем, они поменяются сами. Кто же поверит сладким словам Бориса Йордана и Альфреда Коха, что они ни в коем случае не хотят посягать на свободу творчества?) – и все? А мы что – как животные, которым в мозг впаяли проводник, будем послушно нажимать все ту же восьмую кнопку? Это вряд ли – без «Гласа народа», без «Итогов» и без «Итого», без «Кукол и, самое главное, без прекрасных информационных программ, из которых мы нередко узнавали «другую точку зрения» – в отличие от официальной. Мы узнавали о Чечне. О лодке Курск». О многих событиях в нашей собственной стране. И о роли власти в этих событиях.

Эта «другая правда», на мой взгляд, и есть настоящая причина заварушки вокруг НТВ.

Единственное, над чем хотелось бы поразмышлять, какова же роль «гаранта Конституции» в этом вопросе? Роль президента Путина, который на днях отметил первую годовщину своей триумфальной победы на выборах 2000 года.

Два дня я смотрю телевидение. И слышу изумленные голоса: что же президент? Может, он не в курсе дела? Может, его «подставили», как говорит спикер Селезнев? Может, его «вводят в заблуждение», как пытается смягчить ситуацию Михаил Горбачев, не теряющий надежды на встречу с президентом и на возможность решить вопрос мирным путем?

А мне представляется, что господин президент глубоко обижен на НТВ. И за давние «Куклы», когда его изобразили в виде «крошки Цахес» из сказки Гофмана. И за тот же «Курск», когда ему не дали отсидеться от трагедии на курорте. И за Чечню, потому что, кажется, только из-за НТВ никак не удается доложить народу о полном и окончательном замирении с горцами.

Злопамятность, конечно, вполне человеческое качество. Но только не для президента. Но только не так легко обнаруживаемое.

Не могу не вспомнить Бориса Ельцина, которому доставалось за всех правителей страны. Но не было ни одного ответного выпада. Ни одного судебного процесса. Ни одного закрытого средства массовой информации. Ни одного шага, направленного против свободы печати (а чего стоят видеосюжеты с дирижированием оркестром в Германии или пантомима про снайперов, которые стерегут боевиков у села Первомайского).

А Владимир Владимирович поступает, как обычно. Как в случае с «Курском» и в других острых ситуациях. Он хранит молчание. Он – в стороне. Он почти ни при чем. Неужели опять поведение президенту диктует его первая профессия?

Судя по вчерашним вечерним сюжетам, профессионалы гласности переиграли рыцарей плаща и шпаги вместе с газовыми магнатами. Прямо или косвенно в поддержку лучшего телевизионного канала страны выступили руководители обеих палат Федерального Собрания. Популярные политики. Деятели культуры и искусства. Видные юристы. Молниеносный захват, кажется, не получился.

Наверное, опять придется президенту кого-то «назначить виноватым». Это уже входит в традицию.

Р.S. А Газпром угрожает проверить, правильно ли отчитывались журналисты НТВ по командировкам в Чечню.




НЕ НРАВИТСЯ – НЕ ЕШЬ


_27_июля_2001_года_

Уж не знаю, чем я полюбился «Трудовой Тюмени». Вроде бы и не пристаю к сотрудникам этой газеты (заметьте, газеты, а не «газетенки», как изволят писать о «Курьере» наши яростные оппоненты). И с главным редактором Александром Черепановым всякий раз вежливо здороваюсь. Хотя есть основания и не делать этого. Потому что «Курьер» еще и не родился, а Черепанов обратился по этому поводу в горсовет с письмом, которое приличные люди и письмом-то не называют.

Понятно, дело давнее. Можно бы не вспоминать. Но не дают покоя газете РКРП наш скромный «Курьер» и его, видимо, нескромный редактор. То постоянная авторша «Трудовой Тюмени» из Ишима, некто Сажина, начнет похлопывать меня по плечу и обращаться на ты, как будто мы с ней не один год провели рядом в аудиториях Уральского университета. То «Книга расстрелянных» доводит писателей до белого каления, и они, впав в такое состояние, когда человек уже не отдает себе отчета, обзывают потомков жертв политических репрессий – «недорепрессированные».

Правда, полного представления о «Трудовой Тюмени» и ее авторах составить не могу. Уж извините, господа хорошие. Вы – сами по себе. Я – сам по себе. Недосуг мне читать вас постоянно. И пишете вы плохо. Грубо пишете. Мне это неинтересно. Потому как чтение грубостей вместо аргументов притупляет ум. А поскольку в вашей редакции работают люди не моложе меня, не стоит нам тратить по пустякам свой интеллект.

Может, согласимся: я вас не читаю, вы не читайте меня. Нормально. Не нравится, не ешь. Разные мы.

Так настроился я на мирный лад, но один из нештатных сотрудников приносит очередной номер «Трудовой Тюмени» за июль. И снова некто А. Ушаков, совершенно незнакомый мне лично человек, начинает меня поучать, анализировать написанное мною в довольно-таки развязном тоне. И что примечательно – есть, есть духовное сходство с тем давним письмом А. Черепанова, в котором он пытался «открыть глаза» городскому совету, учредившему «Тюменский курьер». Теперь и А. Ушаков открывает глаза, но только мэрии: неужели Степану Михайловичу не стыдно финансировать газету, «сотрудники которой обращаются друг к другу, как фашистские главари?». Понятно, что Ушаков изучал быт и нравы фашистских бонз по художественным фильмам. А больше ничего не изучал. Иначе бы прознал как-нибудь , что заниматься доносительством – нехорошо.

Что «тыкать» шестидесятилетнему Отто Коху – нехорошо. Что путать имена и отчества – нехорошо. Что писать фамилию человека с маленькой буквы – нехорошо. Что бросать плакатом в женщину, депутата Госдумы, куда столько раз безуспешно стремился ваш друг и лидер Черепанов, – нехорошо.

Я понимаю, что когда нет аргументов в споре, то все годится. И попрекать Хакамаду, что у нее папа – японец. Что Кох – немец. А Гольдберг – еврей. Ну и что? Подумаешь, бином Ньютона. Никто этого и не скрывает. Нет в этом стыда, как нет и оснований для излишней гордости. Все, как говорится, от бога, в которого теперь и коммунисты со страшной силой верят.

И последнее. Ушаков велит Коху спросить у меня, куда я задевал свой партийный билет члена КПСС. Отвечаю: никуда не задевал. Вот уже десять лет лежит спокойно в секретере. С тех самых пор, как Ельцин топнул ногой и вся партийная элита, взяв портфельчики, разошлась по домам. 22 года был я в партии. Вместе со многими приличными людьми. И с неприличными тоже.

Но то была другая партия, которой сейчас нет. А то, что представляют собой Ушаков, Черепанов и другие, если судить по их поступкам, публикациям, плакатам на митингах, то и слава богу, что в этой партии я не состою.

Словом, ребята, давайте жить дружно. Не нравится вам «Курьер» – не читайте. Но не грубите. А то придете опять карточку для газетки просить – не дам.




ПИСЬМО МОЛОДЫМ КОЛЛЕГАМ


_15_сентября_2001_года_

Давным-давно, когда большинство сотрудников нынешних газет (и «Тюменского курьера», в частности), нынешних телерадиокомпаний еще не родились, происходили замечательные события, которые прославили землю, где мы сейчас живем.

Это было, когда Эрвье еще не был героем и лауреатом, но был живым и энергичным человеком едва ли средних лет. Это было, когда семья Быстрицкого переезжала с Крайнего Севера на крайний юг, а потом обратно, на Крайний Север. Это было, когда известным в Тюмени Шаповаловым был не Игорь Александрович, первый секретарь горкома и член бюро ОК, а другой человек, геолог, которого звали Иван Григорьевич... И все это происходило, как говорил в свое время тележурналист Витя Строгальщиков, «сейчас и здесь».

Tempora mutantur et mos mutantur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Если рассмотреть этот латинский постулат применительно к газетной жизни, то вместе с ушедшим временем мы выбросили и трепетное отношение к газетным ошибкам. Мне (везенье это или невезенье?) довелось мальчишкой работать в издательстве рядом с Великими Старухами. Они были, конечно, женщинами только средних лет, просто мне казались иными. И помнили ужасные времена, когда газетная ошибка буквально стоила жизни. Та эпоха кончилась, а отношение к ошибкам у них осталось. И всем коллективным старанием они вдалбливали в меня серьезное отношение к газетному тексту.

С тех пор я разучился читать, как читают все люди. Воспринимая текст, я одновременно ищу ошибки – грамматические, логические, фактические. Я ищу противоречия в изложении и разнобой в написании фамилий. Наверное, это уже неискоренимо.

И не пижонства ради, а просто автоматически, я, беря в руки газетный лист (все равно – свой или чужой), делаю все то же привычное дело. В память о тех, с кем работал вместе и кого уже давно нет на свете.

Я в восторге от молодых журналистов. Но не понимаю, почему они так неохотно обращаются к словарям? Почему не роются в документах? Почему так небрежно записывают имена и фамилии?

Когда-то в столичных газетах существовали бюро проверки, которые уточняли каждый факт, каждую фамилию. Берегли репутацию. Уважали читателя. Тогда можно было сказать: а вот в «Известиях» напечатано... Это означало то же, что вырублено топором.

Только один пример из сегодняшней практики. В тех же «Известиях» за 25 августа с.г. пишут о первых днях тюменской нефтяной истории (вот для чего мне понадобилось потревожить имена великих геологов). Пишут, что до лета 1961 года «промышленного фонтана никак не получалось». Что кто-то «из местного начальства разрешил пробурить пару несанкционированных скважин». Пишут о газораспределительных (?) станциях на тюменском Севере – в Старом Уренгое и Краснотурьинске (?). О том, что «первую экспедицию за тюменской нефтью возглавлял молодой геолог Фарман Салманов». О том, что «нашли первую нефть в 1961 году, тогда, когда все и думать про нее забыли». И прочее.

Пусть Краснотурьинск находится в Свердловской области, а установки комплексной подготовки газа – в Новом Уренгое. Отнесем к серии охотничьих рассказов разрешение местного начальства «пробурить пару несанкционированных скважин» (на те деньги разведочная скважина, как мне помнится, стоила не меньше миллиона рублей). Но есть даты, есть цифры и есть имена.

Отчего бы не напомнить, коли к случаю пришлось, что первый промышленный фонтан нефти получен был не в 1961 году, а 21 июня 1960 года в Шаиме, неподалеку от теперешнего города Урая. Бурила его бригада мастера Семена Урусова, а на вахте, когда пошла нефть, стоял бурильщик Алексей Распопов. И возглавлял эту экспедицию Михаил Шалавин, а вовсе не Фарман Салманов.

Свою первую нефть, но не в Шаиме, а в Усть-Балыке, «молодой геолог Фарман Салманов» нашел только через год. Да, это был куда более мощный нефтяной пласт, но факт остается фактом. Сначала был Шаим. И первый нефтепровод построен именно из Шаима в Тюмень, окончен 21 декабря 1965 года. А Усть-Балык – Омск стал следующим.

Я понимаю, что прошли годы. Многое представляется не так, как было, а так, как хотелось бы. Но, мои дорогие коллеги, помните: обо всем уже написано в книгах. Есть документы. И когда в очередной раз кому-то захочется сообщить, что Волга, к примеру, впадает в Тихий океан, отчего бы не взглянуть на карту?




СЛЕЗАЙТЕ, ГРАЖДАНЕ. ПРИЕХАЛИ. КОНЕЦ


_17_ноября_2001_года_

Как и обещал, прихожу в облизбирком со своими вопросами – о праве журналиста печатать собственное мнение. О праве средства массовой информации вести самостоятельную пинию в избирательной кампании.

Не секрет, что год от года избирательный закон становится все жестче. Но и в нем есть замечательные места. Например, вот это: «В Тюменской области гарантируется гражданам свободное проведение предвыборной агитации в установленные законом сроки». Ура, можно сказать.

Значит, обращаюсь я к заместителю председателя облизбиркома, редакция может пригласить к себе на «круглый стол» любого из кандидатов и устроить нормальное ток–шоу?

– Не–а, – говорит Александр Жихарев. – Если только кандидат оплатит это из своего избирательного фонда.

– А могу я сам, лично, писать то, что думаю о кандидатах?

Естественно, слышу старую песню про избирательный фонд. Дальше диалог: «Я – гражданин? – Гражданин. – А свободное проведение предвыборной агитации? – Это не для журналистов...».

Я спрашиваю: где «про это написано». В законах, областном и федеральном, о журналистах конкретно не сказано. В постановлении Верховного суда тоже ничего не обнаруживается. Наконец, мой многолетний оппонент начинает соглашаться. Смею, стало быть, свою точку зрения иметь и публиковать ее, не требуя денег с того, о ком пишу.

Через несколько минут все повторяется, но уже в кабинете председателя облизбиркома Валерия Серкова.

Снова ссылки на законы. Снова «а где это точно написано?». Снова «платно–бесплатно». Сидящий тут же член избиркома доктор юридических наук Ольков иронизирует в пространство: «Да если и возьмут журналисты деньги, это же надо будет доказывать!».

С большим удовольствием констатирую, что конкретного запрета на «Журналистскую агитацию, не связанную с изъятием денег у кандидатов», законы не содержат.

Может быть, это и спорно, но средства массовой информации есть основная форма подключения граждан к выборам. Кроме самой процедуры голосования, конечно. Но ведь хочется и поспорить, и высказаться, и обменяться аргументами, и попробовать сформулировать свое отношение к происходящему, да не на базаре и не на кухне.

К сожалению, избиркомовцы, а может быть, и сами законодатели тоже, мало знакомы с «шарлотским проектом». Суть – почувствовав после выборов 1988 года, что американцы утратили интерес даже к избранию президента, редакция газеты «Шарлотт обзервер», штат Северная Каролина, решила помочь гражданам взять демократию в свои руки. Связав эрозию гражданской позиции и падение читательского интереса, журналисты поставили в центр избирательной кампании читателя. Его интерес, его требования к кандидатам. Газета решила «выйти из автобуса на улицу и определить для себя, что хотят знать избиратели».

Это не только перевернуло работу газеты, которая за несколько лет получила четыре Пулитцеровских премии – высших журналистских награды в США, но и восстановило существо избирательного процесса.

Кстати, еще в 1993 году, на первых в России выборах в Совет Федерации, «Тюменский курьер» попытался использовать гражданские инициативы «шарлотского проекта». Но потом появились новые избирательные законы, которые сделали инициативы невозможными. И чем дальше, тем все меньше свободы для предвыборной агитации, а значит – и для осознанного выбора.

Можно предсказать, чем все это закончится. Как только жизнь в стране более-менее наладится, граждане перестанут посещать выборы, где им отводится функция приставки к машине для голосования.

А пока у «Тюменского курьера» есть идея. Согласно закону, мы обязаны предоставить кандидатам, выбравшим в качестве трибуны нашу газету, до трети полосы. Бесплатно. Мы предлагаем использовать эту площадь для публикации материалов «круглого стола», который проведем вместе с кандидатом, пожелавшим ответить на вопросы журналистов «Курьера». Вопросы – наши. Ответы – ваши. Чтоб нам не сказали потом: все, приехали...




ТРОЯНСКИЙ КОНЬ ПО ИМЕНИ «ПРЕСС-ЦЕНТР»


_13_января_2002_года_

Каждый год приносит что-то новое в провинциальную журналистику. Еще год назад основной опасностью были клонированные издания ИД «Провинция» и другие отпрыски размножавшихся при помощи Интернета столичных изданий. Сейчас, как мне представляется, проблема в другом.

Каждый день электронная почта и факс «Тюменского курьера» доставляют в наш секретариат массу сообщений. Информации о том, что свершилось или должно свершиться. Приглашения на презентации. Пресс-релизы. Готовые информации – правительственного пресс-центра «Тюменская линия». Туда сбегал, это перепечатал, в третье место позвонил относительно подробностей. День прошел, номер сверстан, жизнь прекрасна! А потом выкладываешь на стол номера выходящих в городе газет и хватаешься за голову – однояйцевые близнецы!

С телевидением еще интереснее. Переключаешь каналы четырех городских телекомпаний – сюжет в сюжет, лицо в лицо, даже синхроны повторяются.

Эфир заполнен. Журналистики нет.

А при чем же пресс-центр, он-то в чем виноват?

Не знаю, как в других газетах. У редакторов не принято делиться секретами внутренней жизни. Но всякий раз необходимость ставить – потому что свои проморгали – информацию «Тюменской линии» или другого более расторопного, чем наша газета, агентства, у нас становится поводом для скандала. Почему не знали, почему прохлопали, почему другие работают лучше, дальше смотрят, больше видят? Почему, почему, почему?

А ведь кто-то, я вижу, ставит эти информационные блоки. Удобно. Не надо бегать, не надо тратить бензин дня автомобиля. Читатель все равно не заметит.

Не заметит? Может быть. Но рано или поздно читатель увидит, что «средство массовой информации» «А» ничем не отличается от «средства массовой информации» «Б». Но и это не главная беда.

Главная беда в том, что пропадает желание, как почти пропало уже умение самому найти интересную информацию, вставить, как это прежде говорилось, «фитиль». Так писал об этом не последний, сами понимаете, репортер прошлого века – Константин Симонов: «И чтоб между прочим был «фитиль» всем прочим. А на остальное – наплевать».

Несколько опасностей подстерегают вторую древнейшую профессию. Исчезают творческий азарт и само творчество. Вырастает поколение, убежденное, что журналистикой может называться, в том числе, и переписывание пресс-релизов, заготовленных впрок пресс-центрами, заинтересованными в создании благоприятного образа своей конторы. Вырастает поколение, убежденное, что оригинальность и похожесть – одно и то же. Вырастает поколение, убежденное, что главное не в том, чтобы найти сюжет или информацию, которых нет у других СМИ, а в том, чтобы поспеть туда, куда поспевают другие. В движенье мельник жизнь ведет, в движенье!

Сегодня мы скользим по наклонной плоскости, следуя за троянским конем по имени «Пресс-центр». С согласия благодушных и сытых редакторов и учредителей. Лишенные в большинстве базового образования и не имеющие журналистской школы. Что там, в конце тоннеля? Если бы я был Кассандрой, то не побоялся бы увидеть там далеко день, когда обогнавшее журналистику общество грустно перелистает типовые страницы газет с размноженными под копирку информациями, пощелкает переключателями каналов с одинаковыми сюжетами и скажет: а зачем нам, собственно, столько средств массовой информации?

Р.S. А в гибели Трои был виноват не деревянный конь и не коварные ахейцы, а сами глупые троянцы.




ЭХО «МОНОПОЛЬКИ»


Репортер – это тот, кто должен ногами наверстать то, чего нет в голове.

    Эгон Эрвин Киш

_29_января_2002_года_

В свете событий, происходящих, точнее, уже происшедших, вокруг ТВ–6, наш заочный спор с генеральным директором «Тюменской пинии» Владимиром Зуйковым, безусловно, выходит за иронические рамки цитаты, которую я выудил из книжки неистового репортера Эгона Эрвина Киша.

Теперь к теме. Возможно, я ломлюсь в открытую дверь, и Зуйков спорил не со мной. Но «после чего – вследствие чего». Я не уверен, что интервью, которое уважаемый Владимир Парменович давал обозревателю студии «Паралакс», как-то связано с моими упреками в адрес официальных пресс-центров. Я позволил себе утверждать, что средства массовой информации, вскармливаемые искусственным молочком из ведомственных и иных пресс-центров, обречены на утрату профессионализма. А несколькими днями позднее я увидел в телевизоре Володю Зуйкова, который утверждал, что будет лучше, если информацию будут готовить информационные агентства, а СПИ – «пусть займутся аналитикой».

Спасибочки, конечно. Я ценю высокую степень ответственности, которую предлагает «Тюменскому курьеру» и ему подобным Владимир Зуйков. Однако совсем не намерен следовать этому совету. Хотя бы по одной-единственной причине, а мог бы набрать их с десяток.

Конечно, когда Владимир Зуйков искренне хочет облегчить тюменским газетам жизнь, он имеет в виду совершенно определенное агентство – «Тюменскую линию». Нормальное агентство. Развивающееся. Близкое к важным источникам информации. Нередко утирающее нос (вариант: вставляющее фитиль) многим, в том числе и «Тюменскому курьеру». Но! Есть, есть возражение.

Когда-то было всесильное ТАСС. Его сведении были обязаны публиковать все газеты Советского Союза. ТАСС был уполномочен сообщить, и боже избави кого-нибудь шагнуть за пределы этих полномочий. Шаг вправо, шаг влево – сами знаете...

А российский читатель все так же доверчив. Пьет воду, не размышляя об источнике. И как сказал мне один из сотрудников губернаторской пресс-службы, тех, кто задумывается над информацией, – не более пяти процентов.

Пусть так. Солженицын был вообще один на всю Россию. В августе 1968 года с протестом против ввода войск в Чехословакию вышли к Лобному месту восемь. А что получилось из этого «бодания телят с дубом»? Дуб рухнул. Рухнула империя. И никто за нее не заступился. Даже самые верные, самые заслуженные и орденоносные адепты. В том числе и читатели надежной информации.

Так что не стоит ни недооценивать пяти процентов, ни уповать на дезодорирующие свойства официальной информации.

Простите, что вынужден повторять очевидное. Не будет другой информации, появится третий источник – слухи, «вражеские голоса». А между тем, как только появилась в стране не зависимая от правительства пресса, все эти голоса умерли сами собой.

Я не хотел бы напоминать, что делала «Тюменская линия» год тому назад. Да, она должна была гнуть и официально гнула свою официальную линию. Потом прошли выборы, появилась новая официальная линия. Все путем. Как там говорилось в старом анекдоте: колебался вместе с генеральной линией?

Пусть не обижается на меня Владимир Зуйков. Слишком много лет знакомы. Не в обиду это написано. А единственно ради тех строк, что содержатся, кстати, и в Основном законе: мол, каждый имеет право искать и распространять информацию. Потому и слышу в речах уважаемого Владимира Парменовича эхо старой монопольки. Слышу эхо, но рассчитываю, что оно эхом и останется.

Ибо проблема наших разногласий – в самом существовании свободной информации. Коллеги и подчиненные Владимира Зуйкова сами определяют степень своей зависимости или независимости. Точно так же я не готов согласиться с Людмилой Попович, редактором Ямской слободы», что ее издание полностью свободно. Просто это другая степень зависимости.

Об этот забор расколочено много журналистских голов. Потому что никто не произносит полностью фразу о независимости прессы. Забывают добавить два коротеньких слова – от власти.

«Монополька» – (простореч., дореволюц.) 1. Казенная винная лавка, монопольно торговавшая водкой.

(Толковый словарь русского языка под редакцией проф. Д.Н. Ушакова. М. 1938, т. 2, стр. 256).




СВОБОДА СЛОВА В ТРАНСКРИПЦИИ


_2_июля_2002_года_

В книге Яна о завоевании Чингиз–ханом Средней Азии есть потрясший меня когда-то эпизод. Впрочем, и сегодня вспоминаю о нем не без содрогания.

К арыку, где прятались от завоевателей несколько дехкан, подскакал монгольский всадник. И бросил им сверху веревку: «Эй, вы! Свяжите-ка друг другу руки!». И они стали вязать друг друга...

Так вот, в прошлую субботу, когда профессор Бакштановский ставил перед журналистами задачи морального выбора, прозвучал некий пассаж, который напомнил мне читанную в детстве книжку о Чингиз-хане. Мол, лучше журналисты сами подпишут конвенцию, то бишь обязательство честной и чистой работы, чем власти введут эти ограничения, изменив и ужесточив существующий закон о средствах массовой информации. Во всяком случае, именно так я понял призывы поддержать конвенцию.

Огорчает даже не готовность забежать впереди властей (а то хуже будет!), не известная наивность (закон соблюдают, как мы знаем, не все, а конвенцию соблюдать станут?). Огорчает добровольное согласие отказаться от, мне кажется, единственного завоевания, которое наше общество сумело сохранить в бурях минувшего грозового десятилетия. Да–да, я имею в виду именно свободу слова.

И опять мы смотрим на власть снизу вверх, как хорезмские крестьяне, и ждем: вот–вот подскачет узкоглазый всадник на мохнатой лошаденке и бросит нам веревку, чтобы мы связали друг друга. И уже вроде бы готовимся: как половчей исполнить еще не прозвучавший приказ, чтобы вервие не слишком натирало руки...

Хотя, если присмотреться, то у власти – свои задачи, у общества – свои. Задачи власти во всех уровнях – жестко регламентированы временем. Там глобальные проблемы, там сроки тех или других выборов, если не успел сделать что-то заметное, доделывать будет другой.

Общество же, напротив, не ограничено во времени. У него нет полномочий ни на пять, ни на четыре года. Его работа бесконечна и упряма, как труд Сизифа – кати вверх свой камень или неси крест, что, в общем-то, одно и то же. И в этом плане свобода слова (свобода печати – как частный случай) – одно из немногих орудий, которыми пользуется общество на своем бесконечном пути.

Можно сколь угодно рассуждать об ошибках власти, которая «не понимает, что нельзя силой привести к светлому будущему, что человек – сам кузнец своего счастья...». Но не это меня тревожит. А то, с какой легкостью сонмы новичков–журналистов готовы отказаться от завоеванных свобод. Они, не знавшие цензуры, почему-то убеждены, что достаточно будет вести себя правильно и аккуратно», согласно подписанной корреспондентскими массами конвенции, и все проблемы будут сняты. Они не понимают, что прожорливая цензура, раз получив право отделять угодное от неугодного, уже не остановится.

Но что поделаешь, если такова наша традиция? Хотя, если говорить совершенно серьезно, то власти, умной и ответственной власти, гораздо ценнее откровенное слово, чем старорежимное «чего изволите?» или классическое «Иван Иваныч, вы – гений!».




«ЦЫГАНОЧКА» С ВЫХОДОМ


_5_декабря_2002_года_

Значится, так! Деревенский клуб. Гармонист рвет меха: та–ра–та–та–ра... Первый парень на деревне выходит в круг: и пошел, пошел в охоту, наступая и грозя, да как выдумает что-то, что и высказать нельзя!

Это уже из «Василия Теркина». Оттуда и продолжим: позабытый, деревенский» танец – «цыганочка с выходом».

Сейчас, думается мне, такую «цыганочку» уже и в деревнях не пляшут. Зато, что касается выхода, – он в последнее время опять входит в моду. Правда, называется немного по-другому – «выход к прессе». Замечали?

Прежде, в советские, и после – в ранние демократические времена, власть просто бросалась в объятия прессе. Даже не к ночи помянутые члены ГКЧП, едва закупорили Горбачева в Форосе, сразу созвали пресс-конференцию. Правда, неудачно: в телевизоре показали трясущиеся пальцы Янаева, а вопрос-утверждение молоденькой журналистки: «Да это же переворот!» – буквально нокаутировал всю восьмерку.

Достигнув пика при Ельцине и сопутствующих ему губернаторах, страсть общения власти со средствами массовой информации стала понемногу остывать. Регулярные пресс-конференции сменились непонятными брифингами. Которые даже этимологически не предполагали длительного общения. Ибо образованы от английского «brief» – краткий. А теперь вместо них все чаще (и все короче!) используется «выход к прессе».

Ну, выход – он выход и есть. Навроде, как актер выходит на поклоны к публике, когда весь спектакль сыгран и сказать больше нечего. Этот поклонился, те похлопали. Этот в гримуборную. Те – по домам.

Так, некоторое время тому назад уральский полпред проводил в Тюмени очень важное совещание – по вопросам безопасности, борьбы с терроризмом. Совещались в здании ФСБ. Зазвали тьму журналистов. Которых, сами понимаете, дальше прихожей не пустили. Отмаявшись несколько часов, коллеги удостоились – нет, не пресс-конференции, которая соответствовала бы серьезности темы и момента. А всего-навсего выхода высокого должностного лица и нескольких слов «а ля фуршет». Или, как сказал бы тот же деревенский танцор, «встоячка».

Не случайность, не ошибка, не спешка, которой можно было бы все объяснить. Мода – убежден я.

Вот и недавнее явление премьер-министра М. Касьянова массам в городе на Полярном круге тоже ознаменовалось максимальной дистанцированностью от прессы. Сопровождать и фотографировать высокого гостя, осматривающего Салехард и достижения его властей, было дозволено лишь ограниченному контингенту представителей шестой великой державы. То есть, прессы. Остальные довольствовались выходом. Правда, без «цыганочки», которая либо подразумевалась, либо ее должны были отплясывать фотокорреспонденты, судорожно пытаясь запечатлеть величественное лицо премьера.

Я понимаю, когда на выходе поп–звёзды, которым, как правило, сказать нечего. Да от них ничего не ждут.

Зато политики, вершащие судьбы, и, признаемся, так часто совершающие судьбоносные же ошибки, должны бы корректировать свои действия хотя бы по вопросам журналистов, общающихся с народом не через посредство пресс-секретарей и не из-за спин личной охраны.

Почему бы не вспомнить простое правило: разговор с журналистом – не есть разговор с ним, а через его посредство – через газету или экран – прямое обращение к читателю–избирателю–гражданину в одном лице.

Диалог с журналистами, может быть, даже спор, ценен еще одним. Пользы от прикормленного немного. Он и так споет, что заказано. Но с оппонентом, за которым стоят другие оппоненты, диалог тем более необходим, что в нем аргумент бьется аргументом и довод побеждается доводом.

А нам предлагают соло на микрофоне и «цыганочку с выходом».




РЕПОРТАЖ О РЕПОРТАЖЕ


_5_января_2003_года_

О журналистах писать легко – они все о себе уже написали сами.

О журналистах писать трудно – они о себе уже сами написали все.

Вчера в издательство «Уральский рабочий» сдана верстка книги «Неоконченный репортаж». Она посвящена Александру Ефремову, журналисту, который 12 мая 2000 года погиб в Чечне вместе с двумя тюменскими милиционерами.

«Солдат войну не выбирает, куда послали, там и стой». Это строка из репортажа «Чеченский абсцесс–1». Солдат войну не выбирает? Так то – солдат. Штатский репортер Александр Ефремов свою войну, свою судьбу выбрал сам. И когда стремился попасть в Чечню впервые. И когда добился международного гранта, чтобы вернуться туда в 2000 году. Как оказалось, в последний раз.

Работы Ефремова – это фронтовой репортаж. Бойцы–персонажи не позируют. Они работают – работают стремительно. Если остановился – есть опасность, что тебя догонит не щелчок фотокамеры, а сухой выстрел из развалин. Репортер работает в том же фронтовом режиме уличной войны.

«Война – совсем не фейерверк, а просто тяжкая работа», – писал две войны тому назад поэт–фронтовик Николай Майоров. Александр Ефремов эту тяжкую работу запечатлел.

«Когда вечером закатное солнце, проваливаясь в руины, заливает своими кроваво–огненными потоками город, начинает казаться, что черные, разорванные взрывами скелеты домов – это мрачные Церберы, стерегущие ворота в Преисподнюю». (Из репортажа «Жизнь под прицелом»).

Саша, несомненно, был одарен литературно. Его тексты жестки.

Жестки не деталями («Мертвецы лежат, улыбаясь в жутком безгубом оскале – собаки объели...»).

Жестки бескомпромиссным выводом: «В Грозном стреляют. И чем дольше длится мораторий, объявленный президентом, тем стреляют больше. И будут дальше стрелять. Нужно видеть глаза «мирных жителей», которые, сидя на корточках, исподлобья провожают взглядом армейские машины, чтобы понять – это надолго».

Самый характерный репортаж – «Катаяма – логово «Росомахи». Он, мне думается, относится к лучшим образцам отечественной военной публицистики.

Поначалу автор нетороплив и пунктуален, словно он – солдат, обустраивающийся на точке, исполняет наставление об организации обороны. Автор пишет, понимая, что надо делать – где ставить мины, где рыть ячейки, где размещать сторожевые посты. Есть время заметить, что делается вокруг. «Весна в Чечню пришла. Над горами в ультрамарине неба боевые штурмовики–«грачи» распускают цветы из инверсионных струй».

Сюжет нарастает, и складывается твердый стиль военного корреспондента: «Уверенность некоторых СМИ в окончании войны в Чечне верна лишь отчасти», «боевой опыт в условиях войны в городе приобретается не посредством приказа». Но чем дальше, тем заметнее, что военный репортаж становится репортажем антивоенным.

Война в изображении молодого человека, любящего армейский строй, армейский стиль жизни и лаконичный язык приказов, – вызывает протест: «Официальная пропаганда совершенно бессовестно врет, говоря о скором прекращении войны и минимальных потерях российских войск. Дело обстоит несколько иначе...» («Жизнь под прицелом»).

Может быть, одним из первых среди журналистов, скрупулезно и темпераментно вычисляющих, кому выгодна война в Чечне, Саша Ефремов написал о военно-промышленном комплексе, «обкатавшем в чеченских боях новую суперсовременную технику»:

В любом случае ВПК уже получил свои дивиденды от чеченской бойни: обкатали и проверили в реальных боевых условиях БТР–80А, БМД и БМП–3. Кроме того, в связи с большими потерями старой бронетехники, грядет и новый большой заказ на вооружение. При этом, возможно, удастся пробить финансирование и некоторых ранее замороженных проектов перспективных вооружений...».

...Две войны сошлись в Саше. Та, которую он получил в качестве генетической памяти от мамы – санинструктора Антонины Ефремовой. И вторая, которую выбрал сам. Классический репортер все привык измерять собственным опытом, если угодно – собственной шкурой. Сам хотел понять, что чувствует человек, в которого стреляют на войне. Он пишет и об этом. Пишет без рисовки.

«...Нас обстреляли по дороге, ведущей из Черноречья в Заводской район Грозного. Пули просвистели в тот момент, когда сотрудники СОБРа высаживали спецкора (самого Сашу. – Р.Г.) у монумента с воззванием «Люди, берегите мир!». Боковой ветер украл звук выстрела, и невозможно было определить, откуда стреляли. Единственное, что мы поняли, – стрелял не снайпер. Снайпер бы не промазал».

И все. Никаких «вся жизнь промелькнула перед глазами» и прочей литературщины. Репортаж есть репортаж.




ИСТОРИЯ – ПУНКТИРОМ


_13_мая_2003_года_

Вообще-то история сплошная. В пунктир ее превращают особенности человеческой памяти. Памяти не тренированной, не подготовленной и не отягощенной знаниями.

К чему это философствование сразу после завершения всенародных торжеств по случаю очередной годовщины Победы? Увы, мои грустные размышления как раз и вызваны тем, что пришлось мне увидеть и услышать в праздник.

Но сначала – о хорошем. О том, что было много всего напридумано. Что погода оправдала возложенные на нее надежды. Что наворовавшая на семьдесят тысяч рублей государственных флагов молодежь вышла с этими флагами на демонстрацию и по мере сил тоже украшала обездоленный город. Что было сказано немало добрых и искренних слов. Что ветеранов на этот раз не заставили через силу шагать в колоннах, а дали возможность с комфортом любоваться ликующим городом в тенечке. Что хорошо – то хорошо.

Зато огорчили коллеги. Местные и столичные. Смело ухватившие в руки микрофоны в полной уверенности в собственной способности говорить что угодно и сколько угодно.

Но элементарный анализ текстов показывает, что их, способных говорить что угодно и когда угодно, именно в этот святой день не стоило выпускать в эфир. Хотя бы потому, что их профессиональный уровень не давал им права открывать рта. Потому что в их речи изобиловали ошибки и неточности. Потому что предмет, который они пытались комментировать и о котором пытались беседовать, знаком им весьма поверхностно и даже примитивно. Когда столичный журналист (отличились не только провинциалы!) называет металлическое сиденье в самолете «дуглас» – рабочим местом десантника.

Когда он представляет ветерана и называет его «участник дивизии» (все равно, что крестьянина назвать участником колхоза). Мне становится грустно, и я переключаюсь на местный канал. Но в промежутке слышу из радиоприемника хорошо знакомый голос, который рассказывает о героической гибели Второй ударной армии. Той самой армии, которую генерал Власов повел на прорыв ленинградской блокады и погубил в Синявинских болотах и Мясном Бору.

Сдавшийся немцам генерал Власов на первом допросе показал: «около 60 тысяч человек из находившейся в моем распоряжении армии либо взяты в плен, либо уничтожены, при прорыве вышло около 3500 раненых, и пробились незначительные части...». Каков «героизм»! Останки брошенных Власовым под Мясным Бором солдат находят каждую весну поисковики, отправляющиеся в Долину смерти.

Вчера Роман Мамонтов передал мне оттиск дивизионной газеты «Боевая Красноармейская», датированный 24 июня 1942 года. Чудом сохранился свинцовый набор, заключенный в полосу. Как известно, 24 июня было приказано выходить из окружения... «Кто как сможет». Поэтому типографию бросили... Командарма Власова взяли в плен 13 июля...

Теперь и о телевизионном репортаже. Там мне тоже удалось услышать кое–что новенькое «из истории Отечественной войны». Например, об «оккупированном Ленинграде». А я-то до сих пор полагал, что оборона Ленинграда выдержала натиск фашистских дивизий!

Было и другое. Очевидное ожидание ведущего: когда же приглашенный к микрофону ветеран перестанет «воспоминать». Славословие в адрес участвующих в демонстрации ЗАО и ОАО, словно не о прошедшей войне идет речь, а выдаются в эфир «рекламные паузы».

Впрочем, достаточно. История требует напряженной работы. История не терпит пунктира. Иначе, извините, получается профанация.




БЕЗМОЛВНЫЙ ХОР


_29_июня_2003_года_

В ночь на воскресенье был отключен канал, на котором работала лучшая в наши дни телевизионная команда страны. Канал «ТВС». В третий и, кажется, в последний раз Евгений Киселев отлучен от эфира. На этом, как мне представляется, история независимого российского телевидения временно прекращается. Министр печати и телерадиовещания Михаил Лесин под молчание отключенного передатчика вошел в историю.

Я не собираюсь скрупулезно пересчитывать сумму задолженности канала, куда после разгрома ТВ–6 (а еще раньше был разгром «старого» НТВ), взошла бригада Киселева. Но создавая в свое время телекомпанию «Ладья, имею некоторое представление, сколько усилий требуется для достижения хотя бы баланса расходов и доходов. Думаю, что предоставляя киселевской команде, снятой с «шестерки», новый канал, инициаторы «Перехода» наверняка знали, чем и когда это закончится. Просто ждали удобного момента.

Некоторые, уже самые последние по времени объяснения рассчитаны на чрезвычайно доверчивых людей. Как, например, процитированные в воскресенье на «Эхе Москвы» слова министра, что де «ТВС надо было закрыть, потому что развитие спорта очень важная тема». Видимо, речь идет исключительно о развитии спорта в столице, потому что партнеры ТВС в провинции не обязательно станут транслировать этот сигнал.

А что же «продвинутая» общественность, к которой обращался ТВС? Она не рвется в бой. Хор безмолвный. Более того, кое-кто из «продвинутых» с большим удовольствием принимался мне перечислять суммы долгов ТВС, оправдывая официальную точку зрения.

Повторюсь: не оспаривая достоверности приведенных цифр, я полагаю, что причина ликвидации ТВС, прежде всего, политическая.

Канал, созданный некоммерческим партнерством «Медиа-Социум», был оппозиционным к власти. И потому сохранять его перед парламентскими выборами, на которые возлагает столько надежд «Единая Россия», опасно. Настолько опасно, что власти решили даже махнуть рукой на «46 миллионов государственных денег, которые канал занял у государства и которые в случае закрытия ТВС повисают в воздухе». Так сказал об этом в прошлую среду министр Лесин. Неясно, кто и когда теперь сможет вернуть эти деньги в бюджет? Канал «Спорт»? Вероятнее всего, он-то будет полностью существовать на бюджетные деньги. И станет обходиться еще дороже.

Что-то происходит со свободой слова. Президент–гарант снова безмолвствует. Лесин таскает каштаны из огня. Только записные оппозиционеры из СПС заявляют, что «отключение ТВС, во–первых, ущемляет конституционное право граждан на информацию, а во–вторых, подтверждает, что государство ведет последовательную политику по ограничению свободы слова и вытеснению независимых средств массовой информации».

Я не рассчитываю, что министр Лесин или сам президент прочтут эти строчки и задумаются над тем, что происходит. Я пишу это исключительно для читателей «Тюменского курьера». Они должны знать, что не все журналисты готовы стать в тот самый безмолвный хор, который затем можно запросто перестроить в колонну, в которой, сами знаете, куда ведет шаг влево или вправо. И не все готовы автоматически верить тому, что лихорадочно изрекает господин министр упорядоченной печати и усмиренного телерадиовещания.

Я только знаю, что рано или поздно все станет на свои места. Все сестры получат свои политические серьги, и кому-то в свое время достанется строчка в учебнике истории. На той странице, где будет изложена борьба с независимым телевидением.

Кстати, что бы ни говорили о Борисе Ельцине, но свободу слова он не тронул и пальцем.




СВОБОДНО. ДЕМОКРАТИЧЕСКИ. НО – МОЛЧА


_30_августа_2003_года_

Вот таким мне представляется участие региональной прессы в избирательном марафоне, которому 7 сентября даст отмашку президентский указ.

Накануне этого события в большом зале областной администрации состоялось совещание редакторов. Говорилось, что «выборы – серьезное испытание для СМИ», что они должны в своих публикациях демонстрировать достоверность, объективность, беспристрастность . Так сказать, позитив.

Зато в выступлениях Виктора Бояркина, руководителя территориального управления Минпечати, и Александра Жихарева, зампредседателя облизбиркома, звучало громадное количество «нельзя», за игнорирование которых средство массовой информации может быть приостановлено выпуском, а то и вовсе закрыто, а редактор оштрафован на немыслимое количество МРОТ.

Ну, а что «льзя»? Кроме достоверности, объективности, беспристрастности? Да почти что ничего. Вице–губернатор Владимир Якушев даже посочувствовал журналистам, заметив, что «непросто написать материал, чтобы он не создавал ни положительного, ни отрицательного образа избирательного блока». Сто раз прав Владимир Владимирович! Такой материал не то, что непросто написать. Его написать невозможно. Более того, кому такой материал нужен? Кандидату? Избирательному блоку? Непосредственно избирателю? Самому журналисту?

Поспешно принятые к новым выборам законы мало того, что напрямую противоречат Основному закону – Конституции страны. Они еще и сами себе противоречат.

Так, в Федеральном законе о выборах депутатов Государственной Думы написано, что «представителям организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации» (я понимаю, что под этими представителями подразумеваются исключительно журналисты – Р.Г.) «запрещается... выпускать, распространять ЛЮБЫЕ агитационные материалы» (ст. 57 п. 5). Любые – значит, все? Нет, говорит Александр Жихарев, не все.

(Вообще-то правильно говорит, потому что в других местах этого документа и в иных документах о выборах идет речь об обязанности публиковать материалы на бесплатной основе – государственным и приравненным к ним СМИ, о публикации платных материалов с обязательным указанием, что оплачены из фонда соответствующего депутата).

Спорим мы с уважаемым Александром Васильевичем и не можем дотолковаться: есть знак равенства между словами «любые» и «все» или нету? На языке избиркома эти слова имеют разное значение. На языке словаря Ожегова (стр. 336) – одинаковое. Цитирую: «любой – какой угодно, всякий, каждый».

Правда, к сожалению, Сергей Иванович Ожегов не призван под знамена избиркома. Зато, сказал Жихарев, у них есть большие специалисты–эксперты по языку, и назвал какие-то никому не известные фамилии.

А еще было сказано, что хотя агитировать нельзя, зато информировать можно. Ура! Но кто определит ту или иную публикацию – благородная законная информация она или, напротив, гнусная, мерзкая, всеми порицаемая агитация (тьфу!)?

Избирком определит.

Без комментариев (см. выше).

Оговорюсь сразу. Ничего дурного ни о Викторе Федоровиче (Бояркине), ни об Александре Васильевиче (Жихареве) сказать не хочу. Ибо не они все это говорят, а их должности.

На «Эхе Москвы» реклама, приглашающая в ресторан, предваряется вкрадчивой искушающей фразой: «Куда пойдем?». Хочу повторить – куда пойдем, с такими законами о выборах и с такими депутатами, выбранными в этих условиях?

И последнее на сегодня. Много лет назад гениальный хирург Демихов, делавший первые в стране операции по пересадке органов, рассказывал мне, что его не выпускают из СССР, мол, вдруг не вернется. На самом деле, считал Демихов, те власти боялись: а вдруг он – вернется?

Так и сейчас, я думаю, авторы жестких поправок к избирательным и прочим законам боятся не того, что пресса сорвется с цепи и станет продаваться направо и налево. А наоборот: вдруг журналисты будут писать без денег, а по совести. Как бы такая свобода каким-нибудь любимым партиям не вышла боком.

Лучше уж – молчок.




МОДНАЯ ДОЛЖНОСТЬ – ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ


_25_сентября_2003_года_

Не проходит дня, чтобы кто-то из моих сотрудников не пожаловался на отсутствие доступа к телу какого-то руководителя. Этим барьером оказывается человек, который по долгу службы должен действовать абсолютно противоположным образом.

Профессия пресс-секретаря распространилась буквально в последние годы. До того практикующий журналист звонил в приемную, просил соединить с начальником, либо договаривался о личной встрече, либо тут же по телефону выяснял то, что его интересовало.

Мне в жизни повезло, что в годы моих первых опытов пресс-секретарей не было. Ни у Юрия Георгиевича Эрвье. Ни у Виктора Ивановича Муравленко. Ни у Дмитрия Ивановича Коротчаева. Ни у многочисленных управляющих трестами и начальников управлений в Сургуте и Новом Уренгое, в Салехарде и Тобольске, в Нижневартовске и Надыме. Благодаря этому, моя память, на которую я до сих пор не жалуюсь, хранит массу подробностей о великих людях, превративших урманную Тюменскую область в цивилизованный край. О чем будут вспоминать мои молодые коллеги на излете своей карьеры? О бронированной пресс-службе? О телефонном дознании, за которым чаще всего читалось отчетливое: да кто ты такой, чтобы беспокоить моего драгоценного начальника?

Вчера сотрудница «Курьера» звонит весьма уважаемому и, признаюсь, неплохо относящемуся к нашей газете руководителю городского Санэпиднадзора. Приемная тут же переводит стрелки: «У нас разговаривают с журналистами только через пресс-секретаря». Кто постановил, кто распорядился? А о том, что все эти «через» суть прямое нарушение законодательства – спорить с приемной бесполезно. Сотрудница звонит этой самой п/с, излагает суть дела и что слышит? Нет, вы обратите внимание, что она слышит: «Я не в курсе дела, но сейчас зайду к начальнику и спрошу его, а вы перезвоните...». Юрий Вадимович, может быть, для вашего пресс-секретаря вести должность санэпидконсультанта?

Есть и другой опыт. Корреспонденту говорят: пусть позвонит ваш главный, потому что наш начальник ниже редактора ни с кем из прессы не разговаривает. Благодарю, конечно, за честь. Но хотел бы напомнить, что газету делают не редакторы, а корреспонденты. От качества их работы, от их информированности зависит, как будет написано о том участке работы, за который отвечает столь чванливый руководитель.

Кто-то чего-то не понимает. Не понимает руководитель, избирающий себе заслонку в форме пресс-секретаря. Не понимает пресс-секретарь, превращающийся в швейцара при телефоне.

Мне представляется, что все должно быть совершенно наоборот. Пресс-секретарь ищет контактов с прессой, создавая (надеюсь, что совершенно объективно!) светлый и благородный облик как родной конторы, так и ее отца–командира. В этом его работа.

Мне думается, что правильно понимают эту установку и Александр Романов, и Гуля Сидоркина и еще немалое число журналистов, ушедших на непростую работу п/с. Но их поведение понимается нормальным, и спасибо им достается нечасто. Зато в памяти больше застревают другие. В принципе-то даром кушающие свой хлеб и мешающие нам заработать наш.

А все мода...




ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ. ОСТАЛЬНОЕ – РАБОТА


_4_октября_2003_года_

Стремительно облетают дни–листья. Еще в начале недели мы как бы находились в отдалении от десятилетия нашей газеты. Еще в среду на последней планерке обсуждали план юбилейного номера, а он отстоял от нас страшно далеко, где-то в неясном завтра. Но – с шелестом перелистнулись шесть страниц очередного выпуска «Курьера», крутится-вертится шар голубой, юбилейная точка на редакционном календаре уходит в прошлое, уменьшается и вот уже почти пропадает вдали.

А в нашей дизайнерской принтер уже выбрасывает черно-белые страницы следующего номера, которому нет никакого дела до того, что было вчера.

И все же – остановись мгновенье, ибо ты прекрасно!

А для чего, собственно, нужны праздники, юбилеи, дни рождения? Чтобы слышать приятные слова «о самой-самой лучшей газете» или «самой–самой любимой газете»? Приятно, но, поверьте, не более. Важнее другое. Важнее миг, когда разновозрастное журналистское племя вдруг чувствует себя корпорацией, коллективом, командой. Пусть не навсегда, пусть только на один день, на один час. Но, поверьте, этот день-час не забывается. Как сказала молодая сотрудница, что всего лишь полгода носит в кармане зелененькое корреспондентское удостоверение, внезапно она поняла, что ей нравится быть в команде маленького информационного парусника под названием «Тюменский курьер».

В четверг, в настоящий день рождения газеты, мы не планировали празднования. Газетный же день, во-первых. Во-вторых, «круглый стол» с губернатором Сергеем Собяниным. И потому ограничились лишь короткой встречей с читателями в зале кинотеатра «Темп».

Но – сердцу, извините, не прикажешь. Друзья, как водится, приходят без приглашения. Первые дизайнеры Курьера – (1993 год!) Андрей Соколов и Сергей Логинов. Королева красоты и «мисс Деликатность» (по выбору нашей газеты) Танечка Сапоженкова. Юрий Хозяинов – хозяин фирмы «Нэсси». Посланница 34-го лицея с традиционным рыбным пирогом. Коллеги из «Тюменской области сегодня» и «Красной армии», которая радиостанция. И еще телефонные звонки и факсы, громадный адрес от банка «Дипломат», где уже десять лет хранятся наши более чем скромные капиталы. Спасибо всем, хотя мы и не всех назвали.

И все же, повторюсь, самым трогательным было общение с теми, кто пришел в кинотеатр «Темп» и терпеливо ждал пятнадцать или двадцать минут, пока «Курьер», попрощавшись с губернатором, аллюром мчался через две улицы.

И снова чувство общности, свойственности, близости. Чувство, что не надо выбирать слов, когда тебе улыбаются из зала, когда негромко, но искренне аплодируют каждому из старых и новых сотрудников газеты, поднимающихся на сцену. Мне думается, что эту близость и родство ощутил не только я. Но и остальные журналисты. Потому что и их голос выдавал волнение. Потому что и в их словах было так много искренности, которая сама по себе возникает при встрече тех, кто симпатизирует друг другу.

Многие лица были знакомы. Лариса Михайловна Соколова... Яков Николаевич Эзау... Евгений Евгеньевич Афанасович... Простите, называю не всех.

Я не помню, кто из наших сотрудников сказал читателям: «Вы и мы – две части одного целого». Не помню, честное слово. Но готов подписаться под этим признанием.




У МЕНЯ ЕСТЬ МЕЧТА





ВОСПОМИНАНИЕ


_7_марта_1995_года_

Моя мама была учительницей. Я не помню, чтобы она мне читала книжки, чтобы покупала какие-то игрушки. В театр, правда, водила. И в местный, челябинский. И на гастролеров. А возвращаясь из Москвы, всегда сперва рассказывала, в каком театре побывала, каких артистов видела и слышала. Гордилась перед моими тетками-москвичками, что они за год столько не бывают в театрах, сколько она за одну поездку.

Моя мама была учительницей русского языка и литературы. Очень любила Чехова. Всегда смеялась: когда умру, положите со мною ветку белой сирени и томик Чехова. (Она и умерла в пору цветении белой сирени).

Моя мама была учительницей. Главное воспоминание детства – тетрадки. Горы тетрадок, которые она приносила из школы. И керосиновая лампа в окружении этих гор. Когда я подрос и проявил отчетливые признаки грамотности, она просила меня (могу в этом сегодня признаться) проверить тетрадки и писать на бумажке дробью – сколько и каких ошибок у моих товарищей по школе. А позднее я стал и оценки ставить. Но никто об этом не знал, это был наш секрет.

Потом я учился, сначала металлургии. И она каждое утро будила меня на электричку, чтобы и не опоздал в институт. Каждое утро – в половине шестого.

Потом и расстался с металлургическим факультетом и уехал в Свердловск на факультет журналистики. Мама посмеивалась надо мной (и сердилась одновременно – она не считала журналистику достойной профессией): если, говорила, из тебя ничего не вышло, не отчаивайся – ты еще можешь сделаться журналистом...

Она писала регулярно и сердилась, если отвечал с опозданием. Я не понимал тогда, чего она беспокоится. Господи, сколько же писем я ей задолжал, мне никогда не рассчитаться с этим долгом!

Я окончил университет и чудом не уехал на Дальний Восток (Вовка Дементьев уговорил поменяться на распределении, Вовка, который умер где-то в Средней Азии года четыре назад). С тех самых пор, вот уже 30 лет я работаю в Тюмени. Помню, как мама приехала ко мне в первый раз – посмотреть. Уезжая, сказала фразу, которой горжусь до сих пор: «Я всю жизнь боялась, что ты станешь лодырем, но что ты будешь столько работать, не могла себе представить...». Она сама проработала в школе до 73-х лет. По лестницам – только бегом. Не хотела, чтобы ее считали старухой... В этом году десять лет, как моя мама умерла.

Зачем я пишу об этом? Для того, чтобы повторить такую простую, такую банальную мысль: делайте все вовремя! И если вы питаете к вашей маме добрые чувства, а вы их, несомненно, питаете, говорите о них сейчас. А не вспоминайте потом, когда вам уже некому об этом сказать.




ЛИЦЕЙСКИЙ ДЕНЬ


_22_октября_1996_года_

...19 октября, мой самый любимый день в году.

Нет, это не мой день рождения, и никто из дорогих мне людей не родился 19 октября. Хотя, если вы еще раз пробежите глазами заголовок этой колонки, вы поймете, что я имею в виду.

Да-да, это 19 октября, когда был открыт Царскосельский лицей, так много давший России, ее культуре. Какие строки каждый год посвящал этому дню Пушкин:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен –

Неколебим, свободен и беспечен...

Повод ежегодно, хотя бы мысленно, отмечать лицейский день у меня лично есть. Дело в том, что университет, который я окончил свыше тридцати лет назад, был тоже основан 19 октября.

Не знаю, как теперь относятся к своим учебным заведениям нынешние выпускники, а для меня пять лет в университетском здании по улице 8 марта, 62 в Свердловске – один из самых светлых периодов моей жизни.

Интересное время, начало шестидесятых годов. Мне кажется, что мы тогда больше времени уделяли беганью по редакциям, а не лекциям. И публикация пятнадцати строчек в «Насменке» (так мы называли свердловскую областную молодежную газету «На смену!») нас радовала едва ли не больше, чем приличная оценка в зачетке.

А наши практики, когда целый курс разлетался по стране от Прибалтики до газеты «Золотая Чукотка» (кто не знает, это в Билибино), а через полгода собирался – рассказов о приисках, морских буксирах, о том, как на Сахалине варят крабов, хватало еще на полгода...

Но я о главном. Несмотря ни на что, мы учились. И, вы знаете, выучились. Я даже не знаю, что было самым ценным: та сумма знаний, которые мы получали на лекциях, или коридорные дискуссии, когда наши дорогие (как я теперь думаю) и занудные (как думал тогда) преподаватели, выпускники нашего же факультета, сражались с нами на равных, без профессорского высокомерия. Да и откуда было ему взяться, если среди них тогда не было ни одного официального профессора, потому что многие ушли с факультета на фронт, а вернувшись, доучились. Профессора от журналистики появились много лет спустя...

Наш факультет, наша библиотека на втором этаже, где особо уважаемым и начитанным студентам выдавали книги на дом, конечно, на одну только ночь. Вы поверите, что я тоже был «уважаемым и начитанным»?..

Я пишу эти строки и снова вижу перед собой ужасную крутую лестницу, по которой надо было взобраться на пятый этаж, в нашу, только нашу, только нашего потока, пятидесятую аудиторию. Я вижу лицо добрейшего декана Александрова и злющего зам. декана Павлова, которому наш, уже пятый курс, «дал прикурить» на открытом собрании, и, как ни странно, нас поддержали наши преподаватели. (Правда, максимум, чего мы добились: Павлов получил... творческий отпуск для разработки цикла лекций.) Наш куратор Чичиланов до третьего курса не спускал с нас глаз, а на третьем вдруг сказал: «Что я вам – цербер, что ли?»... Мой дипломный руководитель Владимир Валентинович Кельник, наверное, даже не подозревает, что я до сих пор храню черновик диплома с его пометками. Сентиментально, да?

Полувоспоминания-полудискуссию я хотел бы закончить словами Пушкина:

Учись... Наука сокращает

Нам опыты быстротекущей жизни...

Запомните, друзья мои, – быстротекущей...




КНИЖКИ ИЗ ПРОШЛОГО ВЕКА


_19_февраля_1998_года_

Не читайте старых писем, советует писатель. А старые книжки можно читать? Я попробовал...

В первый раз «всего Джека Лондона» я прочитал в девятом классе. Это было издание20–х годов, «Земля и фабрика». Я читал взахлеб, по ночам: Клондайк, золотоискатель Смок и его друг Малыш, морозы, при которых плевок долетает до земли звенящей льдинкой...

Сказки южных морей, охота за головами на Соломоновых островах, акулы и крокодилы, коварные островитяне и обаятельные гавайские красавицы...

Потом повезло – я купил у знакомой продавщицы из книжного магазина все четырнадцать томов приложения к «Огоньку». За сумасшедшие деньги – двенадцать рублей 60 копеек.

На работу в Тюмень – еще через семь лет – я взял с собой, в первую очередь, Джека Лондона. Сейчас старина Джек стоит на самой верхней полке моего книжного шкафа. Мол, если чей-то завистливый взгляд и зацепится за книжки, то зуб все равно не достанет.

На днях поставил стремянку и полез под потолок. Взял два последних тома и прочел в один присест – за субботу и воскресенье.

Ну что мне вам сказать? Ни восторга, ни восхищенья от красоты слога, ни упоенья закрученным сюжетом, ни возмущенья (в одном из двух томов опубликованы романы об ирландских терьерах – Джерри и Майкле, которых терзают то дикари, то цирковые дрессировщики). Вскоре я поймал себя на том, что включаю третью скорость» и стремительно перелистываю страницы, поскольку быстрому чтению обучен.

Одно слово – разочарование. Я не могу понять, что с нами произошло – со мной и с Джеком. Точнее, конечно, со мной. Поскольку у Джека – полный порядок, все страницы на месте, сохранность отличная.

Конечно, за последние тридцать лет я немало поколесил по тюменскому Северу, причем, современная техника позволяла мне за один присест покрывать такие пространства, что и не снились моему любимцу. Я видел, как люди рождались и умирали. Я видел, как проваливались под лед трактора и горели на зимнике тяжелые трубовозы. Мне повезло: вертолет, из которого меня высадили в Сургуте, улетел без меня, упал и сгорел. Мне повезло: в шторм на Нижней Оби вспыхнул пожар на почтовом катеришке неподалеку от Катравожа, пожар мы потушили. Мне повезло: весной я переходил Пур около Тарко–Сале и видел, как мои следы заливает вода... А еще был скрип мерзлого металла на буровой, была радость встреч и грусть расставаний.

Словом, была жизнь, которая («Клянусь черепахами Тасмана!» – воскликнул бы Джек Лондон) мне вовсе не приснилась.

Нет, я не собираюсь взвешивать на безмене моих воспоминаний то, что прочитал в книжках и что пережил сам. Может быть, теперь я лучше чувствую – где, собственно, жизнь, а где, извините, литература...

Мне все-таки жаль своих разочарований. Пока четырнадцать томов Джека стояли себе на верхотуре, я хранил в памяти свои яркие впечатления тех времен, когда впервые раскрывал эти страницы. И я боюсь, что теперь их место займет то, что я почувствовал при новой встрече с красивыми героями красивых книг. А ведь там, на полках еще стоят другие любимые книги – Хемингуэй и Стейнбек, Фолкнер и Уайлдер. Что же теперь?

Зашла в редакцию коллега и сказала, что тоже разлюбила – Хемингуэя и Ремарка...

Р.S. Перечитал колонку. Подумал, что Пушкин почему-то не наскучил. Недавно перечитал «Евгения Онегина» и комментарии Юрия Лотмана к нему. Все время почему-то надеялся, что Татьяна ответит Евгению на его проснувшееся чувство...




У МЕНЯ ЕСТЬ МЕЧТА


_5_мая_1998_года_

Мне сказали, что для этой колонки больше подходит другая фраза, также принадлежащая знаменитому человеку. Вот эта – «Подводя итоги». Но только мне она не нравится. Поскольку никаким «подведением итогов» я заниматься не собираюсь. Поскольку глубоко уверен: еще не вечер. (Извините за нескромность. Впрочем, скромность для журналиста – не самое важное качество. Будешь сильно скромничать – коллеги затолкают. Отсюда совет: цените себя, уважайте ваш гениальный мозг, который в состоянии вместить 4,5 на 10 в шестнадцатой степени единиц информации).

Между прочим, 3 мая, канун моего дня рождения – Всемирный день свободы печати. Угораздило родиться между нынешним международным и бывшим советским днями печати. (В советское время на «моем» листочке в численнике всегда писали: «Завтра – День печати». Совет: родитесь вовремя).

Круглая дата – повод для размышлений. В частности, была ли у меня мечта стать редактором «Тюменского курьера»?

Собственно, первые четыре года послешкольной жизни были посвящены металлургии, что совершенно естественно для всякого уважающего себя уральца. Песню пел про красоту горячего металла... А потом была первая заметка в челябинской газете «Комсомолец», факультет журналистики, назначение в Тюмень...

Так что в смысле профессии – ни о какой другой не мечтаю, вполне доволен этой. Не знаю, как я профессии, а мне она не надоела.

С редакторством – сложнее. Все-таки бразды правления я ухватил довольно поздно. И были тому весьма объективные причины, ни думать о них, ни, тем более, перечислять – нет охоты.

Что мне в редакторской должности? Деньги? Региональная «нормальная» журналистика – не самое прибыльное занятие. Слава? Но большинство читателей не смотрит на подпись под материалом, тем более, не разыскивает девять букв твоей фамилии в самом конце номера. (Не каждый из тех, кто когда-то вырезал из «Тюменской правды» очерки о «Мертвой дороге», это – самая громкая моя публикация, знал их автора. Совет: не летайте высоко, вас могут не заметить).

Все вместе взятое – имя и должность – для меня просто-напросто степени свободы.

Возможность советоваться с самим собою и отвечать за себя самого. Делать то, о чем мечтаешь. Делать так, как хочешь...

Мой юный читатель, мечтающий, быть может, о журналистике, если ты читаешь эти строки – остановись! Пусть не услаждает твой слух бряцание этих слов. Ибо нет в журналистике ничего более трудного, страшного и опасного, чем свобода.

Да, я сам выбираю, о чем писать. Да, я сам выбираю, на чью сторону мне встать. Но одновременно я выбираю и вторую сторону моей свободы, не известную тебе и таинственную, как обратная сторона Луны. Это свобода отвечать за свое решение. Полная свобода.

На первом курсе университета мы постигали искусство артиллерии. Незабвенный майор Слюнько, решительно игнорируя падежи, утверждал: «Угол бросание равен углу попадание».

Если кто-то думает, что журналист все равно, что наводчик возле орудия, он ошибается. «Угол бросание равен углу попадание». Ты – наводчик, и ты – мишень. Если твоя макушка хоть на миллиметр высунется из ровных рядов, тут же по ней начнется пальба. Ты свободен выбирать цели? А какова свобода у мишени? И вот уже барышня с телекамерой, не выговаривая из 33–х букв алфавита даже твердого знака, начинает садить по тебе прямой наводкой. Ты – мишень, ты не можешь спрятаться. Хотя знаешь, почему пальба, отчего пальба и по какой причине... И даже по чьей команде...

Честно говоря, я не сокрушаюсь относительно своей судьбы. Хотя в ней уместилось многое и горькое из того, что выпало на долю земли, где я родился. Ночной топот сапог в подъезде, отравленные выбросы ядерных заводов, автомобильные и авиакатастрофы, которые не коснулись по чистой случайности. Они тоже – часть моей жизни.

Так что за свободу заплачено сполна.

У меня есть мечта... Чтобы время свободы не пролистнулось, как листочек календаря.

У меня есть мечта... Чтобы журналистика так и осталась второй древнейшей профессией и никогда не сомкнулась с первой.

У меня есть мечта... Чтобы по-прежнему кто-то, вдохнув утром запах типографской краски с газетной страницы, чувствовал, что это – на всю жизнь.

И еще у меня есть мечта... Ах, до чего же она проста и невелика! Я хочу и впредь, чтобы вы по утрам раскрывали «Тюменский курьер», начиная с редакторской колонки.

Вы прочли? Спасибо.

Р.S. Кстати, вчера позвонил из Москвы Витя Строгальщиков и предложил свою комбинацию из этих, мучающих меня заголовков: «Подводя итоги» и «У меня есть мечта». Вариант Строгаля: «У меня есть мечта – подвести итоги».




ГОД ПУШКИНА


_6_января_1999_года_

Многие абсолютно убеждены, что 1999 годом заканчивается двадцатый век. Хотя это вовсе не так. Любой, кто в состоянии оперировать цифрами от единицы до двух тысяч, знает, что в двух тысячелетиях, в двадцати веках должно быть полных 2000 лет. А полные 2000 лет истекут 31 декабря 2000 года в 24.00.

Боюсь, что мы все так любим праздники, что не упустим случая дважды отпраздновать то, на что с лихвою хватило бы одного раза. Все условно. В том числе, и так называемый «Новый год». Начавшееся в четвертом веке противостояние Восточной и Западной ветвей христианской церкви привело к тому, что в 1582 году папа Григорий XIII ввел новый календарь, естественно, григорианский, православная церковь осталась при календаре юлианском. Теперь все события по этому календарю наступают на 13 дней позднее. Отсюда, кстати, и «старый Новый год». Смысла не имеет, а празднуется с удовольствием.

Но это присказка.

Главным событием года почитаю день рождения конкретного человека, который хотя и не был никогда слишком низкого мнения о себе, тем не менее, и не думал, какое влияние он окажется на историю России.

Александр Сергеевич. Человек, который дал нам больше, чем жизнь. Больше, чем свободу. Больше, чем хлеб.

Пушкин дал нам язык. Дал возможность говорить на этом языке и думать на нем. Дал слово, чтобы мечтать о свободе и, если потребуется, платить за нее жизнью.

Пушкин родился 200 лет назад. И был убит на дуэли 162 года назад. Он, можно сказать, мелькнул на небосводе истории. Но будет более точным сказать, что он выжег на этом небосклоне свой след.

Так уж получилось, что Пушкин сопровождает нас от первых дней до последних. В юности ты с восторгом ощущаешь брызжущее энергией родство с тем, кто в садах лицея... безмятежно расцветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». На склоне, теряя сверстников, размышляешь, «кому из нас под старость день лицея торжествовать придется одному?».

Для меня всегда доставляла тайную радость мысль, что Уральский университет, выпускником которого являюсь, был учрежден в день, который сам Пушкин считал особым в своей жизни и посвящал ему самые трогательные стихи.

У нас какое-то трепетное отношение к Пушкину. Всеобщая любовь. Независимо от возраста, моды, погоды и режима. Не почтение, какое нередко вызывают столпы русской литературы, а любовь.

Помните, «душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит»? Он слишком живой для 200-летнего. Он – современник. Он – один из нас. Он – велик и прост одновременно. Он вечно непоследователен во всем, от женитьбы на Наталье Николаевне до болтовни на тему о тайном обществе. И потому мы его воспринимаем, по словам другого поэта, как «живого, а не мумию .

Весельчак и задира, мрачный ревнивец и неистовый труженик пера, хмельной философ и язвительный вольнодумец, целомудренный певец женской красоты и автор довольно скабрезных стишков. Все это он: от «движенья быстры, он прекрасен» (о Петре) до «кишкой последнего попа последнего царя удавят» (о царственных потомках великого реформатора).

Пушкин – для всех. Он выше нас всех вместе взятых и вровень с каждым из нас...

Трудно писать о Пушкине. Но я счел бы эти слова не истраченными впустую, если бы вы сейчас отложили газету и открыли пушкинский томик. Произвольно. Где откроется.

Может, вам выпадет «мой дядя самых честных правил», а может, «тяжелозвонкое скаканье по потрясенной мостовой»?

Начнем год с Пушкина.




ШЕСТЬДЕСЯТ – ЭТО ТРИ РАЗА ПО ДВАДЦАТЬ…


_20_марта_1999_года_

Извините, вот так я изложил свой возраст. Что за пижонство, скажете вы. Попробую объяснить...

В последние годы как-то так сложилось, что самой активной политической силой на выборах оказываются те, кто, мягко говоря, весь в прошлом. Кому за пятьдесят. За шестьдесят. За семьдесят.

Эти активные избиратели считают, что именно они знают, что нужно их детям и внукам. И, естественно, выбирают тех, кто это нужное обещает обеспечить.

Абсолютно несправедливо: наши дети и наши внуки вполне взрослые. Они сами и должны выбирать – депутатов, президента, политический строй.

Мы, извините, сломанное поколение. Наше прошлое до сих пор держит нас. Откровенно: не все из нас считают собственное прошлое таким безупречным. Просто мы были молоды. Даже стояние в хлебно–колбасных очередях не было в тягость. И вот красим в розовое свой вчерашний день. Трогательно вспоминается и догматизм преподавателей, и осторожность руководителя моего диплома, который, желая добра, писал на полях: такую формулировку я не могу позволить».

Выло другое время. И вопреки моему собственному желанию, я в том времени остаюсь до сих пор.

Но ради своих детей и ради ваших я не хочу, чтобы оно вернулось. Пусть то, что есть сегодня, разнузданное как новостройка, временами ужасное, все равно оно лучше прошлого.

У нас, кому за пятьдесят и далее, нет собственного опыта, который бы пригодился для будущего. Мы способны лишь взывать к прошлому. Мы в состоянии лишь вернуть ужасные фантомы, о которых большинство из нас успело забыть. И оттого слегка идеализируем то, что было.

Имеем ли мы право решать за тридцатилетних, пусть даже у них нет нашей памяти, нашего знания? Имеем ли мы право решать хотя бы за восемнадцатилетних, даже если они нетвердо знают основные события величайшей войны двадцатого века – войны Отечественной?

Один из моих друзей на днях с возмущением рассказывал, что его ученики не знают, что случилось в 1945 году. Это нехорошо. Но когда-нибудь оно должно было случиться. Должно рано или поздно прийти поколение, которое не знает большой войны. Для которого она – глубоко прошедшее. И битвы. И блокады. И концлагеря. И голод. Рано или поздно это должно было произойти. Как это ни обидно, но я считаю: чем скорее настоящее станет прошедшим, тем лучше для человечества. Войны – не самое лучшее из воспоминаний.

Забывать – это так по-человечески. Ну в самом деле, кто, кроме специалистов, помнит все события, связанные со Смутным Временем, когда под вопросом было даже само существование России? Кто точно помнит Василия Шуйского и Тушинского вора? Кто может рассказать биографию Козьмы Захарьича Минина, по прозвищу Сухорук? А ведь этот человек спас Москву и Россию. Всего-то прошло 386 лет... Много? Но что такое много или мало с точки зрения Истории? Когда-то факты потрясали мир, сегодня они – достояние узкого круга знатоков.

Безусловно, общество должно ценить прошлое, ценить тех, кто отдал ему годы и жизни. Но общество должно быть сосредоточено на будущем. И потому с полным правом шестидесятилетнего избирателя могу сказать: не оглядывайтесь на меня, молодые. Решайте сами, каким должно быть ваше будущее, оно для вас без пяти минут – настоящее. Распоряжайтесь. И никому не отдавайте права решать собственную судьбу. Точно так когда-нибудь поступят ваши дети.

Правда, мне всего лишь три раза по двадцать.




АХ, АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ!


_5_июня_1999_года_

Конечно, Александр Сергеевич прежде всего принадлежит себе самому, потом всему человечеству, потом России. Но все-таки у каждого из нас есть собственный Пушкин. У кого он – приятель по школьной парте, у кого – организатор студенческих проказ...

Мое первое знакомство с Пушкиным состоялось в самом раннем детстве. Мне было, может быть, три или четыре года. Но я отчетливо помню, как иногда мама пела безумно пугающую меня песню:

Сижу за решеткой в темнице сырой

Вскормленный в неволе орел молодой...

Или сам текст, или ее пение, или все вместе приводили меня в ужас. Я кричал: не надо! не хочу!

Долго–долго я не мог понять, почему я так не любил эти пушкинские строки, эту мелодию. Лишь через много лет я узнал трагедию моей семьи и понял, почему мать пела эту песню, о ком она ее пела и почему пела так...

На годы между мною и Пушкиным сохранился холодок. Я предпочитал Лермонтова – с его загадочной судьбой, романтическим происхождением, непонятной грустью.

Пушкин встретился в университете, с которым он странным образом был породнен. Наш УрГУ имени Горького был основан в священный день для Пушкина. Не знаю, отчего, но меня всегда согревало это случайное совпадение дат, символ студенческого братства:

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Все те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село...

С годами все отчетливее понимаю, сколь разны два великих русских поэта.

Лермонтов: «Выхожу один я на дорогу». Но Пушкин: «Бог помочь вам, друзья мои!».

...Только что перечел самые сильные, на мой взгляд, пушкинские строки – последние строфы восьмой главы «Евгения Онегина». Вы помните? Последняя встреча Татьяны и Онегина. Встреча, после которой обнаружилась пропасть между двумя сердцами. Пропасть, которую невозможно перешагнуть.

Татьяна...

...Письмо какое-то читает

И тихо слезы льет рекой,

Опершись на руку щекой.

О, кто б немых ее страданий

И сей быстрый миг пи прочитал!..

И дальше:

Онегин, я тогда моложе,

Я лучше, кажется, была,

И я любила вас...

Цитировать – ужасно. Но мне кажется, что в этих строках – сгусток чувств, что поставили любящего поэта к рубежу на Черной речке. К рубежу, который был ничто по сравнению с пропастью, разделившей поэта и Наталью Николаевну...

Как давно это было. Это случилось только что. Ах, Александр Сергеевич, какую силу Вы имеете над людьми...




ОДНА НАДЕЖДА НА ДЕТЕЙ


_24_июля_1999_года_

Не так давно я беседовал с одним известным и преуспевающим бизнесменом. Мне нужна была его фотография для газеты, а снимок не получался. Глаза не получались. Я просил: забудьте о ваших делах, забудьте о встречах, долгах, обязанностях, инспекциях и проверках. Подумайте о хорошем, о легком!

Не получалось. А получался какой-то бегун на короткие дистанции, который считает секунды до стартового выстрела.

Примерно то же выражение глаз я нередко вижу в собственном зеркале, когда бреюсь по утрам. Эти десять минут иногда мне отравляют весь день. Словно тот, кого я вижу в зеркале, заряжает меня тревогой. Что же из нас ушло, что исчезло с фотографий, портретов, да и с наших собственных лиц?

Выражение лица как отражение эпохи... Не костюм, не техника вокруг, не антенны на крыше, не мебель, а именно лицо может позволить нам точно хронометрировать то, что изображено. Я представляю, как много лет спустя исследователь возьмет в руки фотоснимок наших дней и, не глядя на надпись на обороте, скажет: Это фото конца XX века. Вы видите, какое выражение глаз. Такого нигде в истории больше нет...».

Я люблю рассматривать старинные фотографии. От моей семьи их сохранилось немного – такой век выпал на нашу долю. Но больше всего я люблю групповой портрет, сделанный в июле 1925 года. Коричневатый фотоснимок размером в почтовую карточку.

В центре – моя бабушка Анна Борисовна. Прямая спина. Высоко поднятый подбородок. Властный взгляд. Сколько достоинства на лице этой женщины, рано оставшейся без мужа, вырастившей и выучившей пятерых детей. Четверо из них около нее. Старшая, учительница, пытливо всматривается в нас сквозь стеклышки пенсне. Самая младшая сидит у ног матери, взгляд доверчивый – она готова улыбнуться. Старший сын – мой отец, агроном–экспериментатор. На снимке он задумчив. Рядом с ним моя мать – узкое лицо, тонкая рука на подлокотнике кресла. Сосредоточена. Младший брат отца, буйно рыжий, в веснушках. Он инженер-механик, вечно что-то изобретал. Похоже, что только бабушка своею властью остановила его веселое движение. И его жена, моя тетка. Крупная, стоит прямо, как гренадер, улыбается.

1925 год. Они еще ничего не знают о своей судьбе. Бабушка – о том, что ей предстоит пережить своих сыновей. Один погибнет в застенках Лубянки и будет похоронен там, где сейчас расположены дачи комсостава ФСБ. Второй умрет на операционном столе. Ее невесток, живших в разных городах, судьба в конце концов сведет в Челябинске, где они упокоятся на Успенском кладбище. Старшая дочь всю жизнь проживет в Ленинграде одна, радуясь коротким наездам племянников из Москвы, Новосибирска, Горького и с Урала. Младшая станет генеральшей, дождется мужа с фронта, а потом переживет всех на этой фотографии – в городе Горьком, а ныне – Нижнем Новгороде. Кстати, я не сказал, что снимок этот сделан именно в Нижнем, в той его части, которая называется Канавино.

У каждого из вас есть дома старые фотографии. Посмотрите на них. А потом на себя в зеркало. И опять на них. Постараемся быть хоть чуточку похожи на своих предшественников. Попробуем почерпнуть от них мужества, стойкости. И самое главное – достоинства.

Есть и другой выход – посмотреть в глаза маленьких детей. Сколько мудрости там вы увидите. Сколько веры в собственные силы. Может быть, они захотят с нами поделиться?




ШАИМ, ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД…


_23_декабря_2000_года_

Как-то к нам в университет приехал Борис Полевой. Редактор «Юности». Ходячая легенда. Из разговора с нами, студентами факультета журналистики, я на всю жизнь запомнил совет, которым пользуюсь с первых дней профессиональной работы. Вот он: аккуратно ведите свои блокноты.

Поэтому в 35–ю годовщину первого тюменского нефтепровода Шаим–Тюмень мне достаточно только открыть пять зеленых «копеечных» тетрадок, чтобы вспомнить свою первую поездку на Север, на территорию Ханты-Мансийского округа, в край пробуждающейся нефти.

Я прилетел в Урай за 11 дней до начала заполнения трубопровода диаметром в 500 миллиметров нефтью. Головной участок трассы грохотал круглые сутки. Тяжелая техника не давала замерзнуть грязи на перемолотых зимниках. В точке с чудным названием «Запор» один за другим зависали тяжелые вертолеты Ми–6, цепляя на крюк по две плети.

Дело в том, что последняя баржа с трубами для этой трассы замерзла на Половинке. Трубы по воздуху доставляли в Запор, где сварщики мастера Валентины Беляевой сваривали их в плети, а вертолеты несли на трассу. Иногда плети падали в тайгу, со свистом, как тяжелые авиабомбы. Перебираясь с одного участка на другой, где-то в районе Сотника, я наткнулся в тайге на такую трубу–бомбу. Она была смята в чудовищную гармошку, а местами толстый металл разорвался.

Сколько в этих тетрадках фамилий, тогда впервые напечатанных в тюменских газетах! Много лет спустя, когда пришло время самой большой трубы – газопровода Уренгой–Помары–Ужгород – эти имена возвратились к нам. Уже в иной славе. Валентина Беляева стала начальником потока и Героем социалистического труда. Ильсур Шейхутдинов, бригадир изолировщиков, – начальником потока и Героем социалистического труда...

Перелистываются желтые странички моих тетрадок. Николай Иванович Князев – лучший экскаваторщик. Вертолетчик Владимир Яковлевич Семенюк...

Полетай с трубами, если не испугаешься», – сказал мне Геннадий Михайлович Мясников, инструктор обкома на стройке. И я полетел.

Внизу «берендеевская тайга». Сквозь отверстие в полу вертолета видно, как раскачиваются две 35-метровые плети, с жуткой скоростью летящие над тайгой. Сбросят их на участке, там, где бригадир сварщиков-монтажников Яков Афанасьевич Полторацкий варит захлесты (соединяет отрезки трубопровода, сваренные разными бригадами) и углы поворота, и летят за новой порцией трубы.

Неожиданно для себя обнаруживаю в тетрадке документ: «Начальнику Шаимского НПУ тов. Журавлеву Э.К.

Прошу отпустить сырую нефть из Сухоборского парка для заполнения нефтепровода до 108 км (включая 16 км коллектора от Сухоборского парка до головных сооружений) в пределах 26 тысяч тонн...

Зам. директора строящихся газопроводов министерства газовой промышленности СССР А. Варановский. 2.11.65 г.»

А потом пришло 21 декабря. Митинг в Антипино, севший неподалеку вертолет, из которого выскочил Яков Полторацкий с двумя доверху наполненными нефтью колбами в руках. Первая трасса была закончена. А нефтяная история нашего края еще только разворачивалась.

А еще в тетрадку был вложен снимок Владимира Иванова, который он сделал где-то в районе Сотника. Хотите верьте, хотите – нет, но это я иду вдоль трубы, которую через несколько часов должны опустить в траншею.




МОИ ДРУЗЬЯ


_23_января_2001_года_

Сто лет я не прикасался к своим книгам. С прошлого века. А тут, в первые выходные после выборов, решил начать новую жизнь. Перенести свой кабинет из одной комнаты в другую.

Это, понятно, стол. Это кресло. Управился бы за час-полтора. Но вот несколько тысяч книг, собранных с тех пор, как я научился бегло читать... Разобрать книжные шкафы, полки, стеллажи. Перенести в другую комнату. Собрать и снова поставить в привычном порядке.

Драгоценного Джека Лондона, издания 1958 года, в фиолетовых обложках – под самый потолок. Чехов в тридцати томах – туда же, но гораздо правее. Направо – русская классика. Рядом – стеллажи с поэзией, русской и зарубежной...

Перетаскивая книги, не можешь не открыть старый том в коричневом переплете: «Тигр, о тигр светлогорящий в глубине полночной чащи, кем придуман огневой, соразмерный – невзрачный, на плохой бумаге, томик Марины Цветаевой, казанское издание. Горькие, пронзительные, пророческие стихи...

Ставишь на полку книгу за книгой, словно касаешься руки друга, словно греешь ладони в тайге у костра. Переплеты. Выгоревшие за долгие годы. На иных легкий налет пыли – давненько я не брал их в руки. Вот затертые до дыр сборники фантастики – приличное собрание, наверное, лет за сорок. Первые книжки Стругацких «Шесть спичек», «Путь на Амальтею», «Страна багровых туч» – романтические повести с верой в коммунистическое будущее, навеянные идеями двадцатого съезда, когда не только братья Стругацкие верили в чистоту и неизбежность такого пути.

Это потом появятся «Пикник», «Улитка на склоне», «Град обреченный», «Обитаемый остров» – с простой и горькой мыслью: дорогу к счастью надо проходить самостоятельно. Прыжки через исторические эпохи никому не удаются...

А мои помощники в этом переезде, мои домашние уже бунтуют: может быть, отчего-то отказаться? Может быть, кому-то отдать? Это же старье!

Старье... Фейхтвангера я привез с Дальнего Востока. Книжку стихов Вознесенского «Ахиллесово сердце» – из Увата. Она лежала в магазине на полке (1967 год!), густо покрытая черной пылью... Собранные за много лет книжечки «Искателя», не рассчитанные на длительное хранение. Поэтические сборники, автограф Толи Кукарского на книжечке, где уместились, кажется, пятеро поэтов, – «От одного из похороненных в этой братской могиле»...

И целый стеллаж «политики», которой я так или иначе занимался в течение 36 лет работы в Тюменской области. И еще десяток полок, собранных с первых перестроечных лет. Я не могу писать это слово – перестройка – в кавычках, как делают сегодня многие политики и очень многие журналисты, торопясь откреститься от собственного прошлого и не желая испытывать благодарности ко времени, которое, собственно, и привело их к нынешнему благополучному состоянию. Впрочем, только наивный может рассчитывать на благодарность, время – всегда реалистично, даже если оно – самое романтическое время.

...По стремянке – верх и вниз. Со стопками книг – вниз и вверх. Справочники, пособия, комментарии, словари. Одни изодраны от частого употребления. Другие, кажется, никогда не открывались. Вот, например, суахили-русский словарь. Зачем мне книга, если я никогда не встречался с человеком из Ганы? А вдруг? И, уподобляясь то ли Плюшкину, то ли хлестаковскому слуге Осипу, повторяю: пригодится!

Впрочем, такое случалось не раз. И «Русская монетная система» вдруг оказывалась необходимой, и «Папство, двадцатый век»...

Но все-таки растет, правда, очень медленно, стопочка книг, которые я решаюсь отдать. Уникальные издания двадцатых-тридцатых годов обещаны центру современной документации. Там они сохранятся лучше, чем у меня. Среди них и «Краткая история ВКП(б)» под редакцией Кноррина. Несчастный автор потом стал жертвой той самой партии, историю которой он с таким восторгом живописал. Но написал он «неправильную» историю, а правильную через два года создал сам Иосиф Виссарионович...

Книги встали на полки. Со щелканием задвинулись стекла. Дружеская пирушка завершена. Точнее, просто прервана.




СВЕЗЛИ НА ДАЧУ СТАРЫЕ ЖУРНАЛЫ…


_15_мая_2001_года_

В курганах книг...

железки строк случайно обнаруживая,

вы с уважением ощупывайте их,

как старое, но грозное оружие...

Во время очередного приступа борьбы за жизненное пространство мои домашние потребовали, чтобы я отвез на дачу журнальные книжки за 1987–1992 годы. Сказано – сделано. А нынешней весной я оказался временно нетрудоспособным, отставленным от тяжелых физических работ. И после очередного призыва: «Ты бы полежал лучше!» – я ухватил из стопки с меня ростом номер «Октября» за 1987 год и зачитался.

Помните те шесть лет журнального бума? Помните наши почтовые ящики, с трудом вмещавшие «Октябрь», «Знамя», «Новый мир» и пять–шесть газет? Золотое время писателей и публицистов, которые стали в те годы властителями умов. Страна совершала поворот «все вдруг», и нам казалось, что только пресса, только писательское слово в состоянии, подобно перископу на подводной лодке, увидеть неизвестное, объяснить неведомое.

Позади бурное десятилетие. Не все, о чем мечталось, о чем думалось и грезилось, сбылось. Сапоги реальности топтали свою собственную дорогу, весьма часто не совпадающую с маршрутами, назначенными для нашей страны в те внезапные, долгожданные, спорные годы.

Как интересно читать сейчас аккуратно сложенные журналы. Воспоминания Нонны Мордюковой о съемках фильма «Молодая гвардия». Политический портрет Сталина работы Дмитрия Волкогонова. Статья Людмилы Сараскиной, в которой она соединяет роман Достоевского «Бесы» с проблемами «Мужиков и баб» Бориса Можаева, видя корни «бесовщины» эпохи великого перелома аж в Петре Верховенском...

Мне вспоминаются те годы стремительными, жадными, словно автомобильная гонка при выжатом «до полика» акселераторе. Ах какая была спешка! Какое любопытство! Какой жгучий интерес и какая вера в то, что наконец-то обретен истинный путь и будет он «протоптанней и легче»! Мол, хватит исторических экспериментов, пора выбираться на столбовую дорогу человечества и, следуя по оставленным мировым прогрессом маякам, догонять ушедших далеко вперед. Сейчас–сейчас, пройдем на большой скорости этот крутой поворот и, если не сбросит центробежная сила в кювет, значит, устоим. Значит, выдержим.

...Я перелистываю бережно сохраненные журналы как реликвии эпохи. Я не думаю, что это была пора одних только ошибок. Скорее, пора поиска. Поиска себя в этом мире и мира для себя и своей страны. Интересно читать и сравнивать: кто оказался розовым мечтателем, кто – безудержным авантюристом, а кто – непонятым гением?

Иногда мне кажется, что захлестнутые девятым валом новых публикаций, мы слишком поспешно листали страницы, чтобы поймать самое главное, самое откровенное. Оказывается, понимаю я сейчас, что читать надо было медленно, едва ли не по слогам, шевеля губами, взвешивая каждый тезис и каждое слово. Куда там! Мы торопились жить и чувствовать спешили.

Десять–пятнадцать лет неузнаваемо изменили наш мир. Так отчего же не перелистать чертежи, по которым этот мир и мы вместе с ним перекраивались? Может быть, увидим что-то, в свое время не замеченное? Может быть, поймем что-то друг в друге и в самих себе?

Увлекательнейшее, черт возьми, занятие – читать старые журналы.




ГРУСТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ДЕТСТВО


_23_августа_2001_года_

Путешествие состоялось два дня назад, а фактически – гораздо раньше.

Возвращаясь из командировки в Челябинск, я решил чуть-чуть сократить путь. Вместо удобной курганской трассы с хорошим асфальтом и почти полным отсутствием сотрудников ГИБДД выбрал дорогу через Шадринск. Еще не осознавая отчетливо, что большая часть этой дороги проходит вдоль реки с вальяжным названием Теча. Реки моего детства.

Бывший районный центр Бродокалмак стоял в окружении однотипных деревень, которые назывались: Тирикуль, Теренкуль, Тавранкуль и Кошкуль. Бродокалмак был их столицей. В столице было две школы – «белая» и «красная» (цвет не политики, а стен). Были райком партии, госбанк, клуб с высоким крыльцом и книжный магазин «Когиз». Было четыре библиотеки, в которые я был записан, и обходил их раз или даже два в неделю. И две извилистые речушки, они одинаково назывались «Брусунка» и одинаково впадали в Течу. Еще через Течу был мост, его сносило половодьем, каждую весну он строился заново. В память об этом мосте на моем левом боку белый шрам – нырял с моста и напоролся на железную сваю, что осталась от одного из прежних мостов...

Я уже вспоминал чьи-то слова: не читайте старых писем. Перефразируем – не возвращайтесь туда, где проходило ваше детство.

Машина ползет по донельзя разбитой центральной улице Бродокалмака. Слева и справа – заросшие крапивой пустыри. Тут были дома, жили мои одноклассники, учительница физики Надежда Федоровна, староста нашего класса Вася Пирогов.

«Красная» школа, где в учительской квартире я жил с матерью, сохранилась. Навстречу теплому закату открыто окно, под которым стояла моя кровать. Так же высятся громадные тополя – когда привозили сено для нашей коровы и сваливали его под деревьями, я любил прыгать с них в пахучую сухую траву, а мама очень сердилась.

А «белая» школа, где были старшие классы, стоит по ту сторону Брусунки, без окон, без дверей. Такой же обшарпанный бывший госбанк. Куда-то исчезла библиотека, а в бывшем райкоме – по-видимому, жилье... На улицах почти нет людей. Даже у клуба, где всегда толпились ребятишки. Да и похоже, что это уже не клуб...

Я узнаю дома и мостики, я вспоминаю, как на причудливой Брусунке мы устраивали запруды и бегали босиком по мягкой траве...

Я не свернул к берегу Течи. Потому что лучше, чем в детстве, я знаю, что сделали с этой ласковой рекой, где звали к себе чистая вода и желтый песок. Выше по течению был и остается химкомбинат «Маяк». В те далекие годы, когда ничего не знали об экологии и ничего – о заводе, где делали атомные бомбы, в Течу периодически сбрасывали отходы этого завода. Досбрасывались – в 1957 году взорвался отстойник на озере Карачай, страшное облако прошло через Южный Урал, Курганскую и Тюменскую области.

Тогда Течу закрыли. То есть она продолжала течь, но ни пить, ни купаться уже не разрешали. Реку здесь и ниже огородили бетонными столбами с колючей проволокой. Я только читал об этом, но на этот раз и увидел.

Не в Бродокалмаке, а дальше – в Нижней Петропавловке, которая сейчас в таком же запустении. Над рекой разбитая, словно после бомбардировки, церковь, а по берегу – извилистый ряд бетонных столбов. Только проволоки, как мне показалось, уже нет. От реки доносится детский визг. У церкви, на самой дороге, сидит девушка – продает ведро лесной вишни. Ждет...

Все должно быть в системе. Но природа не терпит однообразия. Вдоль Течи, я всегда это помнил, одно за другой стояли три села – Бродокалмак, Русская Теча и Петропавловка. О двух я вам рассказал.

А Русская Теча – словно в другом измерении. Совершенно цветущее село. Нет брошенных домов с проваленными крышами и пустыми окнами. Гладкий асфальт. Чистая трава у ворот. Люди, сидящие на лавочках или гуляющие по улице. Все другое. И оттого еще больнее мысль о двух еле живых селениях, из которых прошлое уже ушло, а новое время проскочило мимо, как асфальтовый большак.




ПРЕДПОЛАГАЕМ ЖИТЬ


_30_декабря_2004_года_

Календарь перелистывается, словно счетчик в такси. Вот и 2004-й, только-только начавшийся, истончился до двух листочков. Не успели привыкнуть друг к другу, а уже надо прощаться. Привет, мы больше никогда не увидимся!

Разве что память – твое собственное вечное кино. Заказывай и смотри. Вспоминай и радуйся, или огорчайся, смотря по сюжету.

Хорошо мне, встану у окна, что на одиннадцатом этаже, и смотрю на ночной город, цветной, праздничный. Вижу, что Тюмень (а мое окно выходит на Городище) стала... гуще. Этажи громоздятся. Все здания разные. Стараются архитекторы и строители, кто во что горазд. Как будто мы с вами не в Тюмени живем, а в тропической Гаване, где архитекторы договорились, что в городе не будет двух одинаковых зданий. Если так продолжится, Тюмень превратится в архитектурный музей, соберет все стили и вкусы.

Иной горожанин ворчит, мол, строят не те и не так. Так и парижане протестовали против башни инженера Эйфеля. Теперь башня – символ французской столицы.

Что станет символом будущей Тюмени?

Немного грустно, но совершенно ясно, что не деревянные улочки старого центра. Они сохранятся в рисунках и фотографиях. Но символом станет красный камень, цветной бетон, пестрота черепичных крыш.

Может быть, будущий символ – здание «ЛУКойла», похожее на Тадж-Махал. Когда я сказал это хозяевам, один из них даже обиделся – что за Тадж-Махал? Это мавзолей султана Шах–Джахана и его жены Мумтаз-Махал в индийском городе Агра. «ЛУКойл-Махал» не слишком напоминает индийскую гробницу, но восточные мотивы столь явственны для меня. Возможно, другой горожанин прочтет это иначе, но такова архитектурная письменность Тюмени: каждый читает ее по-своему.

Может быть, символом станут кольца развязок вдоль улицы Мельникайте. Может быть, набережная Туры. Ее еще тоже нет, но с той стороны реки уже просматривается «коробчатый» высокий берег, с ломаной линией крыш, за которыми прячется зимнее солнце...

Впрочем, поживем–увидим. А нам еще надо проститься с 2004 годом в этой последней в году редакторской колонке. У меня лично были неплохие отношения с уходящим. Можно сказать, дохнуть не давал. Масса политических событий – для журналиста. Масса издательских проектов для человека, который работает сороковой год в территории. Так сошлось, что многие замыслы прошлых лет вызрели именно в эти двенадцать месяцев.

И совместный с Алексеем Щукиным фотоальбом «Рядовые великого похода», который вобрал в себя впечатления многих дальних командировок на краешек тюменской земли. Туда, где творились события, что стали историей нефтегазового освоения.

И третий том «Книги расстрелянных», где удалось опубликовать неизвестные прежде документы..

Мы сдержали обещание и выпустили книгу нашего друга и обозревателя по вопросам культуры Владимира Рогачева. Я – редактор этой книги, мне неловко хвалить то, что сделано при моем участии. Но профессор Наталья Дворцова нашла, мне кажется, очень нужные слова об этой книге и ее авторе, Владимире Рогачеве. Она сказала, что публикации главного тюменского культуролога, собранные в книге, воспринимаются совершенно иначе, чем раньше на газетной полосе...

Но... год заканчивается, а работа – нет. Нам еще многое предстоит сделать. За многое бороться. Многое принять таким, как оно есть. Нам еще предстоит сохранить себя и то, что нам дорого. Нам предстоит еще отстаивать то, что нам досталось от прошлого.

Словом, как сказать однажды мой коллега – журналист Юрий Калещук, предполагаем жить.




НЕСКОЛЬКО СТРОК ЛИРИКИ





СОЛНЫШКО ЗАСВЕТИЛО ЯРЧЕ, ВЫ ЗАМЕТИЛИ?


_27_января_1994_года_

Оторвите взор от затоптанного снега. Еще холодно, но зима уже обещает закончиться. Еще продолжают взрываться котлы и лопаться трубопроводы, но садоводы и огородники мысленно отыскивают в сарае свои любимые лопатки. Жизнь продолжается, и хотя недостатка в мрачных прогнозах по-прежнему нет, они воспринимаются гораздо легче.

Человек должен быть в чем-то легкомысленным. Человек должен быть расчетливым, но в то же время никто не запрещает ему думать, что рядом с обязательными несчастьями есть такой прекрасный, такой удивительный и всегда (ну, если не всегда, то очень часто!) вывозящий нас «авось». Такие уж мы, люди, живущие на стыке двух континентов – Европы и Азии.

Вспоминаю, как в апреле 1980 года я был в командировке в Тарко-Сале. Первый поезд пришел, был митинг, и был на митинге я, корреспондент радио.

После митинга транспортные строители и гости пошли на банкет. А я отправился в аэропорт, что на противоположной стороне Пура. Самосвал высадил меня у реки и уехал.

Белая река и ни одного следа. «Пошли, корреспондент, – дернул меня за рукав крепко поддатый парень в монтажной куртке. – Не боись, я проведу, я туда уже столько раз за водкой ходил...». Он спустился с берега на заснеженный лед. Я – следом. 50 метров, сто... Неожиданно в следах моего попутчика проступила вода! А он, не останавливаясь, валил в сторону Тарко-Сале. Я шел по его намокающим следам, придерживая ненавистный тяжелый магнитофон, и слышал стук собственного сердца...

«Авось», мой родимый «авось» не подвел и на этот раз. Мы вышли, мы не провалились...

...Прошлый год, 1993-й, был не то, что несладким, а временами просто невыносимым. Из личного в смеси с общественным нередко складывалось такое, по сравнению с чем давний переход через Пур вспоминался спокойно. «Не боись, – уговаривал я себя. – Будет утро и все в мире покажется другим. Лучше будет, добрее...». Действительно, наступало утро, что-то – вчера громадное, как бревно, оказывалось не больше щепочки на дороге, что-то утрясалось, с непримиримыми накануне противниками удавалось найти общий язык...

Надо верить в лучшее. Как верят в нашу землю, в нашу страну очень многие люди в России и за ее пределами. «Тюменский курьер» начал печатать главу из книги о будущем России, которую вместе с Дэниелом Йергином написал мой друг профессор Густафсон. На том экземпляре, который Густафсон подарил мне, есть русские слова, адресованные моей семье: «Я желаю для вас такую Россию, где можно жить спокойно и достойно. И не сомневаюсь в том, что к 2010 году она такой и будет».

В 2010 году моему внуку Илюше будет 23 года. И я принимаю пожелание Тэйна Густафсона.




ТЮМЕНЬ САЖАЕТ КАРТОШКУ


_25_мая_1996_года_

Вы обратили внимание, как почти вымер город в минувшие выходные? Все, кто обладает хотя минимальным клочком земли (допустим, метр на метр), отбыли к месту дальнейшего прохождения службы.

При этом никто не знает, кто распоряжается этим процессом. Просто в среду или в четверг по городу молниеносно, как эпидемия гриппа, проносится слух: в выходные сажать картошку! Кто сказал? Кто велел? Неизвестно. Но ты уже подчинен, заражен и заряжен. Ты уже думаешь о лопате, ты озабочен семенами, ты уже с тревогой смотришь на небо – не ударил бы дождик! Короче, большая и лучшая половина твоей души и почти все тело уже за городом.

И даже на выставке, где акварели трогательной Светланы Атахановой соседствовали с фантасмагориями Михаила Шемякина, я то и дело слышал едва различимый шепот: картошка, картошке, картошкой, о картошке...

Странные мы.

Однажды был у меня в гостях американский профессор Тэйн Густафсон (Джорджтаунский университет, Вашингтон, федеральный округ Колумбия). Угощался, чем бог послал – с моего огорода. И накалывая на вилку очередной соленый помидор, сказал профессор задумчиво, что в Америке профессора помидоров не выращивают. Я удивился: не едят что ли? «Едят, – сказал Густафсон-политолог, – но берут в магазине». Странные американцы! Есть выращенное невесть где, неизвестными руками, на неизвестной почве! Да разве можно любить американо-магазинный помидор так, как любишь свой, взращенный сначала на подоконнике, потом в теплице или под пленкой, поливаемый водой и собственным потом, пикированный и пасынкованный... Да он же к концу лета становится почти что родственником, этот помидор.

А картофельная эпопея! Посадка, прополка, окучивание (две серии), копка, сушка, закладка на хранение какая американская политология даст вам такое знание жизни, какое вы приобретаете на своих сотках и приусадебных участках?

Помните, что сказал по этому поводу Александр Андреич Чацкий, тот самый, что из «Горе от ума»? А вот что: «И кто б тогда за всеми не повлекся?».

Вы поняли, что и я – повлекся. Правда, потом кое–что отдает в спине, полные ботинки земли вычернили пол в прихожей. Зато когда редакционный водитель сказал, что он в выходные посадил картошку, я смог достойно поддержать тему.

Знаете, как приятно чувствовать себя в единении с народом?

Р.S. А по радио кто-то надрывался: «Ах, картошка, объеденье...». Мы в свое время пели лучше. И с картошкой. И без.




СНОВА ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ


_25_мая_1998_года_

Вчера я шел из одной администрации в другую и остановился у обновленных щитов перед мэрией. И прочитал слова Степана Киричука, обращенные к каждому из нас, следовательно, и ко мне тоже. О любви к Тюмени и о том, что каждый из нас должен хоть чуточку чувствовать себя в ней хозяином.

Между тем, на дворе – самая любимая мною тюменская пора. Дни яблоневого цвета.

В городе теплее, и яблони зацветают раньше. Белой пеной окутаны деревья на площади у кинотеатра «Юбилейный». Как первые красавицы города, выстроились белые-белые деревья вдоль улицы Мельникайте.

Картина эта трогательна и прекрасна. Как бы задержать эти мгновения, как бы дать каждому вдосталь налюбоваться, ведь лицезрение цветов смягчает нравы, человек становится добрее, нежнее, он перестает глядеть на мир исподлобья.

Что-то происходит с природой – с каждым годом яблони зацветают позже и позже. Может быть, ошибаюсь, но такое у меня чувство. Очевидно, с возрастом все сильнее ждешь каждую новую весну, и даже день опоздания длится, как неделя.

Я помню, как в 1982-м или в 1983-м году яблони расцвели к 9 мая. Я тогда работал на радио и делал очерк о тюменских мальчиках с улицы Крупской, которые ушли на фронт из старого двухэтажного дома и не вернулись. Кажется, их было пятеро. На доме была самодельная мраморная доска, которую по собственной инициативе установил брат одного из невернувшихся...

Тогда этих мальчиков еще помнили. Сейчас и дом снесли, и доски, естественно, нет. На новую девятиэтажку, поставленную на этом месте, никто не сообразил прикрепить мраморный четырехугольник в память о тех, кто уже никогда не придет...

Это грустное отступление тоже навеяно яблоневым цветом. Во дворе старого дома с мемориальной доской буйно цвела яблоня.

Окно моего домашнего кабинета выходило в сторону Городища, и мне была хорошо видна белая голова этой яблони, она словно подсказывала, напевала тональность моего рассказа.

Известно, что яблони – отчаянные оптимистки. Чтобы ни произошло, они цветут, потому что пришла весна и надо надеяться на лучшее.

Что же в цветущей яблоне такого, что глаз не оторвешь? Нежность. Чистота. Доверчивость. Открытость. Чистейшей прелести чистейший образец, как сказал когда-то Александр Пушкин о Наталии Николаевне, а я рискую повторить эти слова в преддверии цветения и моего сада.

Конечно, наши загородные яблоньки цветут чуть позднее, на просторе нет того тепла, что образуется меж городских стен. Но и они однажды встретят вас во всем великолепии подвенечного платья.

Остановитесь, оглядитесь. Чувствуете, как годы спадают с ваших плеч под тихий шорох яблоневых лепестков...

В Тюмени яблони цветут...




ЛЫСЫЙ ЧИНОВНИК НА ЛЫСОЙ ЗЕМЛЕ


_23_июня_1998_года_

Начну с откровенного признания.

По неизвестной мне причине я не употребляю в пищу (проще – не ем) помидоров. Ничего патологического. Не люблю и все. Дело в том, что в уральских деревнях, где прошло, как принято говорить, мое действительно босоногое детство (Гагарка, Мехонка, Арамиль, Чебеньки, Бродокалмак), помидоры не произрастали. И впервые я увидел это растение лет в пятнадцать, когда основные вкусы уже сформированы.

В тех же деревнях я усвоил и другую привычку: относиться с почтением ко всему живому. В том числе, к растениям.

Не стану резко противопоставлять себя и других воспитанников Урала и Сибири питомцам иных краев. Но мне сдается, что у них более хладнокровное отношение к лесам в целом и отдельным деревьям, в частности. Подумаешь, срубили дерево! Щас посадим новые!

Наивные рассуждения, не правда ли? Тогда я готов принять ваши, если в них будет объяснено: отчего власти Тюмени, и прошлые, и нынешние, так хлещут леса и парки города?

Вот парочка воспоминаний, относящихся к разным исторических эпохам (известно, что чиновник свое царствование рассматривает не иначе, как эпохальное).

В 1986 году на одном из верхних этажей здания по улице Первомайской, 20 родилась светлая идея: вырубить кусочек городского сада, уже тогда поименованного центральным парком, устроить на освобожденном от растительности месте оздоровительно-развлекательный комплекс. Спортивный зал, сауна...

Однако был на дворе 1986 год, и в отдельных номерах партийной газеты количество критических материалов достигало шести. Этот – про баню и спортзал на месте общего горсада – как раз был шестым. Крику с восьмого и седьмого этажей в связи с публикацией было много, но стройку пришлось отменить.

А вот когда строили аэропорт Рощино и решили пробить к нему короткую дорогу, было еще рано. И потому дорогу проложили ни влево, ни вправо, а ровнехонько через ЕДИНСТВЕННУЮ В СИБИРИ дубовую рощу, высаженную и взлелеянную старым лесоводом Беспаловым. И сорокалетние дубы срубили.

Все больше зданий хороших и, может быть, разных появляется в нашем городе. И под каждым погребена память о дереве.

Правое крыло дворца «Геолог» стерло с лица города яблоневый сад. Остались крошки. Построили кволити-отель «Тюмень», срубили клены и, как обещали, посадили прутики. Я не напоминаю про многочисленные сады для гуляний, которыми даже в литературе прославилась Тюмень.

А много ли наросло с тех пор?

Вот депутаты посадили сквер у кинотеатра «Современник» и дали ему свое имя. Но общую тенденцию не побороть – похоже, что и этот единственный новый сквер обречен стать строительной площадкой. Надо ли утешаться, что не ресторан собираются строить, а церковь? У обреченных деревьев религии нет.

Выкорчевали старые тополя в центре города – под автостоянку. По традиции обещают – посадить прутики. И гордятся, что все разрешения есть, согласовано и подписано. Только у деревьев забыли спросить. Да у тех горожан, кому тополя давали тень и прохладу.

Какое будущее ожидает наш город – лысый чиновник на лысой земле? Радуйтесь. Вы этого сами добивались.




ШЕПОТ СОЛНЦА


_18_марта_1999_года_

Я читал заметки одного публициста, который необыкновенно убедительно рассуждал, что человечество должно расселяться только в теплой полосе Земли. Чтобы не испытывать дискомфорта, не тратиться на отопление и на меховую одежду, заниматься земледелием, которое не считается рискованным. Я даже начал с ним соглашаться. Душа устала от длинной зимы, душа горюет по внезапно оборвавшемуся прошлогоднему лету, в душе копится зависть к разным французам, которые проводят свою жизнь среди виноградников и парижских каштанов...

А потом кое-какие хозяйственные дела заставили меня сесть за руль автомобиля и проехать полтора десятка километров от Тюмени до небольшого клочка земли, который почему-то считает меня своим собственником.

Было холодно, несмотря на щадящий прогноз. Я прошел, царапая рукавом куртки о соседский забор, ступая по собственным следам, оставленным две недели назад. Слепило солнце. Резкие, как на хорошо пропечатанном снимке, тени домов нечетной стороны улицы лежали на снегу.

Я поднялся на крыльцо и ручкой лопаты сбил свисающие вдоль крыши сосульки. Они упали и музыкально разбились, словно сыграли крохотную пьеску. Я смотрел на эти осколки, а в ушах все еще звучали, как будто застывшие, звуки этой пьески, сыгранной на ледяном ксилофоне.

В недостроенном доме по-прежнему пахло свежим деревом. Через щель над карнизом надуло сугроб, и он сидел на столе, словно чужая заблудившаяся кошка. Деревянная обшивка веранды просвечивала насквозь. Розовые кругляши и полосы дышали, потому что солнце не стояло на месте, а медленно двигалось вдоль дома.

Через окно, выходящее в сад, я видел белую поляну на месте грядок с земляникой, левее – высокий вал, под которым прятались от мороза туго связанные кусты малины. Черные силуэты яблонь слегка оттенялись снежными шапочками, и можно было себе представить, как через полтора–два месяца те же яблони будут стоять в кипенье яблоневых лепестков.

Как тихо! Если прислониться к освещенной солнцем стене и закрыть глаза, можно себе представить, что уже лето, гудят пчелы, шепчутся листья на вершине старой яблони, робко трепещет молодой листик на яблоньке–первогодке. Начинаешь считать и думать, что какие-то из этих деревьев будут цвести и тогда, когда радоваться их красоте будешь не ты. Это естественно. Мир должен меняться и обновляться, должны приходить новые деревья и новые люди.

А пока все еще спит под снегом. Только кровь стучит в висках, и теплый лучик солнца заставляет смежить ресницы.

С дороги доносится басовитый лай. Сторож Володя со своей собакой обходит кооператив. Собака молодая, но крупная, старается показать характер. Мы разговариваем со сторожем о погоде и о солнце. Собака поворачивает морду от одного говорящего к другому. Стережет: а вдруг я обижу ее хозяина?

На душе становится очень покойно. И если бы не необходимость вернуться в город и писать вот эту колонку, так и стоял бы на улице, слушая шепот солнечных лучей и музыку падающих сосулек.

А там, где всегда тепло, ничего такого не бывает.




ВРЕМЯ ДОЖДЯ


Вода благоволила литься...

    Леонид Мартынов

_10_июля_2001_года_

Не сердитесь за эти строки, промокшие насквозь пешеходы, водители, махнувшие рукой на заляпанные грязью стекла и бока своих автомобилей, разочарованные июлем дачники, что стоят среди раскисших грядок с невызревшей клубникой. Потому что все равно – благословен дождь!

Нет, я серьезно. Всем погодам предпочитаю дождливую. В дождь хорошо спится и хорошо думается. В дождь приходит особое настроение, неторопливое и шуршащее, как стекающие по плащу капли. Отгороженный от мира стеной дождя, человек слышит ток крови в своих артериях, слышит свои мысли. Представьте себе, что вы сидите перед распахнутым окном, за которым струится дождь: барабанит по листьям, скользит по траве, переполняет чаши поднятых к небу цветов.

Самое первое воспоминание в моей жизни связано именно с дождем. Я вижу улицу уральского городка, она поросла травой-муравой, только что прошел теплый летний дождь, и я бегу по лужам босиком. Мне, наверное, года три. А улица называлась – Степана Разина.

Потом была другая, взрослая жизнь. Другие улицы и проселки. Другие дожди.

Вот Дальний Восток. В сильный дождь я поднимаюсь на Волочаевскую сопку. И пытаюсь себе представить и штурмовые ночи Спасска, и волочаевские дни. А вот низовья Оби, штормовой ветер, резкий хлещущий дождь и внезапный пожар на борту «ярославца», катера связи. Горящая посудина пляшет на волнах недалеко от устья Соби. Пожар чудом удалось потушить, так и не протрезвевший капитан катера с горя ушел спать, а мы вдвоем с мальчишкой–практикантом из местного ПТУ попеременке вели катер к Салехарду.

Сейчас мне кажется, что чуть не вся жизнь моя прошла под знаком дождя. Был дождь в Новом Орлеане, и мы купались в Мексиканском заливе... Холодный замораживающий дождь в городе Измаиле на Дунае... Ледяной дождь в Нижневартовске, когда все дороги внезапно покрылись скользким стеклом... Шквальный дождь в Доломитовых Альпах – в самый последний день замечательного лавандового фестиваля «Фанфары без границ»... И еще один дождь – на озере Увильды, который, не переставая, лил шестнадцать дней. Мы жили в палатке, готовили пищу на костре, пробовали даже купаться, а чаще гуляли по лесу под неспешный шорох дождя.

География дождя. Как много оттенков даже в лексике. По–русски дождь – спутник. Он, как правило, идет. На чувствительных французов моросящая влага наводит грусть: «Плачется в моем сердце, как дождится над городом», – вспоминаю я старые стихи. У поляков по-своему – deszcz pada – падает дождь, а вовсе не идет... То самое, что было в минувшее воскресенье, – белые, абсолютно прямые струи воды. Тюменский дождь с польским акцентом...

Словом, думается мне, прав Эльдар Рязанов – у природы нет плохой погоды. И дождь – ее украшение.

Радуйтесь дождю! Помните, человек ведь тоже растение. Мыслящий тростник, назвал его кто-то из классиков.




ALTEA ROSEA И Я


_11_сентября_2001_года_

Быстротечно нынешнее лето. Еще был август на дворе, точнее – в саду, а красавцы гладиолусы, как мне хорошо видно с дачного балкона, уже стояли, будто разноцветные пугала, с ошметками пестрых бутонов на макушках. И первого сентября внуку на традиционный букет не набралось. Впрочем, парень не слишком огорчился этим обстоятельством. Он пошел в девятый класс, шагать по улице с пучком шпажника ему не слишком, видимо, удобно.

Зато помню, как лет двадцать назад его мама шла в ту же школу с прадедушками нынешних цветочных торопыг, которые были точно с нее ростом. И еще помню, что в том давнишнем букете было несколько редких зеленых гладиолусов.

Но угнездимся на дачном балконе и окинем взором цвета осеннего сада. Каким встречает он первый сентябрь нового тысячелетия?

В очередной раз расцвела Altea rosea nigra.

Двух–с–половиной-метровая черная мальва заслуживает, чтобы ее титуловали полностью. Семь лет назад я привез ее из родового имения Томаса Джефферсона, отца американской демократии, автора Конституции США. Имение называется Монтиселло и находится в штате Вирджиния. Я купил три или четыре пакетика цветочных семян в крохотном магазинчике, который разместился у склона холма.

Так вот, в первый год после моего возвращения что-то из покупок сразу стало цвести, что-то вовсе не выросло. А семена еще из одного пакетика превратились в зеленые лопухи. Искоренить их я, к счастью, поленился. На будущий год лопухи возобновились, вскоре из их гущи попер зеленый стебель в узелках, из которых развернулись большие цветы с черными лепестками. Умирая от любопытства, поскольку упаковку давно выбросил, я кинулся к Лидии Несторовне Суриной, которая мне все и объяснила про «нигру» и про ее двухлетний жизненный цикл.

С тех пор каждые два года Altea rosea исправно разворачивает надо всем цветущим миром свои удивительные лепестки – на солнце они черные, а против света – бордовые. Моя же главная задача заключается в том, чтобы кто-нибудь из родственников в пропольном раже не ликвидировал «гадкого утенка» цветочной страны до того, как он превратится в лебедя. Пусть и в черного...

Еще один любимчик появился в саду впервые только в этом году. Розовые лепестки лаватеры с темными продольными полосками удивительно напоминают расписные наряды знатных господ эпохи Возрождения, точнее, их раздутые рукава и штанины. В отличие от высокородных неженок (я имею в виду разных герцогов и принцев) лаватера растет там, где ей велено, и радует глаз. К вечеру лепестки сворачиваются в дудочку, и если напрячь слух и призвать на помощь воображение, то можно догадаться, что именно дудочка лаватеры является главным музыкальным инструментом на концертах фей и эльфов.

...Чего только не придумаешь, глядя на осенний сад под мягким сентябрьским солнцем. Скоро–скоро зашуршат–закружатся сухие листья, блеснет желтым боком зацепившееся за ветку яблоко, но все это – последнее и в последний раз. Только напоминание о коротеньком, но пышном и цветущем сибирском лете.

Мы – мой сад и я – с нетерпением будем ждать новой весны и отыскивать среди молодой поросли лопухи, из которых еще через год поднимется Altea rosea nigra...




ДЫМ БЕЛЫХ ЯБЛОНЬ


_11_июня_2002_года_

Странные бывают совпадения. Перебирая бумаги, я, повинуясь какому-то непонятному порыву, открыл пакет, где хранятся письма моей матери. Верхним оказался листок от семнадцатого мая 1968 года: «... сад весь цветет, хожу мимо яблонь и насмотреться не могу».

Треть века спустя тягучая весна захватила кусочек лета, яблони – теперь уже в моем саду – как будто сходят с ума. Еще в пятницу они стояли, с ног до головы укутанные в белое. И трудно было понять – снег ли просыпался на них с июньского неба, или громадное облако бабочек село на ветви. Ни зеленого, ни коричневого – только белое: белые стога, белые башни. И нежный аромат, особенно перед заходом солнца.

Честное слово, от меня в те дни немного было пользы дачному участку. Любой инструмент валился из рук. Я останавливался и откровенно глазел на чудный дар природы – яблоневый цвет. Только вишни, они стояли в ряду напротив яблонь, осмеливались соперничать с их чистотой.

Но главное – яблони. Все остальное – около яблонь, рядом с яблонями, на фоне яблонь... Вдруг вижу – на белом нарисовалась угольная тень. Вкрадчивая, пластичная, она словно перетекала, переливалась в пространстве – черным по белому. Соседская кошка вкрадчиво ставила лапу за лапой, протягиваясь туда, где на разворошенной огуречной гряде прыгала стайка воробьев. И внезапно – порск! – серые тени пересекли белоснежный холм. Птицы улетели, кошка лениво обернулась – не видал ли кто ее позора? – и медленно растаяла. Снова – только белое, белое, белое.

В субботу лил дождь. А в воскресенье на даче было, как в день первого снега. Белые дорожки, белые грядки. Облетела краса. Обозначились коричневые стволы. Хочешь не хочешь – пришлось ступать по яблоневому снегу. А он еще долго, целый день сопротивлялся, все не хотел отцветать.

И я снова вспоминал другие весны. И другие осени. И не переставал разгадывать яблоневую загадку – о чем хотел мне сказать мой сад? О чем напомнить? Как мне понять тайну необыкновенной весны 2002 года?

Нет, больше всего на свете хочу увидеть цветение яблонь на следующий год... Сад и белые–белые яблони.

Кстати, прошлой осенью я посадил еще одну яблоньку, но она пока еще не цвела.




ПРО «РОЩИНО» И РОЩУ


_30_апреля_2003_года_

Радиопрограмма «Вместе», прозвучавшая в недавний понедельник, несказанно удивила меня. Люба Турбина прочитала в эфир буквально следующее: «...собрали желуди с единственного в Тюмени дуба...». «А куда девались остальные?» – закричал я. Но Люба не отреагировала.

А потом я с двумя сотрудниками газеты поехал туда, где растет, видимо, тот «единственный» дуб. И еще 399 его собратьев. На рощинскую дорогу, через перекресток с улицей Аккумуляторной. Там, за светофором, по обе стороны растут сначала неказистые такие клены, в отдалении – двадцати–тридцатилетние сосны. А вот между кленами и соснами – та самая единственная на всю Тюмень беспаловская дубовая роща. Как сказал бывший главный лесничий Тюменской области, а ныне ведущий научный сотрудник лесной опытной станции Владимир Подшивалов, в роще почти полвека растут триста или четыреста дубов.

Их когда-то выхаживал местный лесовод Беспалов. Дубки, выращенные из желудей, собранных в горных лесах Башкирии, приживались трудно. Много раз вымерзали. Их пришлось сажать в компании с лесным орехом лещиной, поскольку у дуба и лещины, как мне объяснили, существует симпатия. Симбиоз, по-научному.

Против природы тюменские дубы устояли, дают потомство. Зато против человека во власти они оказались бессильны.

Когда построили аэропорт «Рощино», вечно спешащее куда-то начальство вознамерилось проложить прямую дорогу к самолетам. Дорога перерезала дубовую рощу как раз посередине. Лесники, как мне рассказывали, наотрез отказывались подписывать согласование на вырубку дубков. Спрямление пути было под угрозой – площади относились к Государственному лесному фонду, и закон этот перешагнуть было никак нельзя. Но у нас, как известно, что нельзя перешагнуть, то можно обойти. Партийно-советская власть похлопотала и перевела дубовую рощу в разряд городских лесов. Дальше все просто – местный совет дает разрешение на вырубку под благовидным предлогом. И – застучал топор дровосека. Деревья умирали стоя. Ради того, чтобы можно было попасть в аэропорт на пять–семь минут раньше и спокойно выкурить сигаретку в депутатской комнате.

А разделенные на «северную и южную Корею «дубки продолжали жить. По весне распускали узорчатые листья. Осенью с тихим шорохом сыпали к корням желуди. Теперь мы шагаем по сухой листве, и глаз легко отыскивает среди прошлогодней листвы бронзовые конуса желудей. Словно патроны к «Калашникову". Многие «патроны» треснули, и из трещины выглядывает крохотный белый росток.

Станет тепло, росток коснется земли, зацепится за нее и, перевернув желудь стоймя, примется сверлить землю. Чтобы и через сто или двести лет украшала эта роща город. Чтоб не забылась фамилия лесовода Беспалова.

Если, конечно, очередной власти не придет в голову шальная идея проложить новую дорогу, теперь уже поперек дубовой рощи.

Кстати, теперь эта роща – не единственная в нашей области. 15 лет назад две дубовые рощи посадили в Ишиме, общая площадь около двух гектаров.




КОЛДОВСКОЙ МЕСЯЦ АВГУСТ


_2_сентября_2003_года_

Лето незаметно перелилось в осень...

Нет, не так. Лето 2003 года попрощалось с нами. Последние выходные августа одарили нас звездной россыпью. А там, среди звезд, мрачно смотрел на Землю Марс, впервые за последние 60 тысяч лет подошедший к нам на максимально близкое расстояние.

Август – последние купания, когда вода уже теплее воздуха. Август – мягкий стук яблок, пересчитывающих в падении ветки. Август – тяжелые росы...

Как знать, когда бы Петр не ввел новый календарь, не отмечали бы мы в такие дни наступление нового года?

Стык лета и осени приятен, но грустен. Обрываются летние знакомства, заканчиваются курортные романы, легкомысленные, но такие трогательные в своей открытости, а белые «южные» брюки, которые все откладывал надеть, теперь уже и вовсе отставляются до будущего года. Не судьба, значит.

Август. «Летят паутинки, так линяют столетья», – словно паутинка за сосновую ветку, задержалась в памяти строчка из Андрея Вознесенского. Сколько их было, моих грустных августов! Вот один из них, 1967 года. Пароход у иртышского берега. На берегу – поселок Горноправдинск. На борту парохода – бригада радиостанции «Юность». Композиторы, поэты, певцы. Среди них – молодая (лет 19 или 20) и еще не знаменитая певица, которую все зовут просто Алла, а отчества даже никто не знает.

Вечером за рояль садится Ян Френкель: «Скоро осень, за окнами август...». В черное окно салона отрешенно смотрит геолог Николай Никитич Ростовцев, один из отцов недавно открытой тюменской нефти. У него такое лицо, что я не могу спросить моего друга Гришу Острого, о чем думает старый ученый? «Жизнь-то прошла», – жестко формулирует Гриша.

А старый геолог переживет Гришу. Гриша погибнет через три года в автокатастрофе где-то под Воронежем, пересев в середине пути с заднего сиденья машины вперед.

«За окнами – август». Черные звездные ночи. Тишина. Чуть слышно пощелкивают клавиши моего компьютера – бежит строка за строкой, рассказывая о страшном и жестоком времени, которое навсегда отметило трагической печатью двадцатый, уже прошлый век.

Наступает последнее утро лета. Косые контрастные тени лежат в саду. Я протягиваю ладонь к висящему над дорожкой яблоку, оно послушно и тяжело падает в мою ладонь. Я вдыхаю тонкий и сладкий аромат «боровинки».

Отбушевало лето, отцвело. Бледно-розовые гладиолусы упрямо вздымают над кустами свои последние бутоны, кое-где напоминает об ушедшей поре синий дельфиниум, японская айва с ума сходит, собирается зацветать во второй раз.

И только темно-красная роза, купленная по случаю с придорожной машины, поднимает к солнцу свои завитки, между которыми сверкает серебряная росинка.

Август-колдун. Какая сила у этой поры, что заставляет нас обращаться к своему собственному прошлому, смешивая в тигле воображения любовь и грусть, сожаление и раскаяние. Август видит нас насквозь и, словно зеркало, показывает нас самим себе.




ОТ АВТОРА


Со 2 октября 1993 года почти каждый номер газеты «Тюменский курьер» открывает моя редакторская колонка.

Обычная журналистская привычка – делать записи в блокнот. Потом эти ежедневные записи «для себя» становятся колонками. Можно спросить: написанное для себя – кому это интересно? Оказывается, читателю.

Ему интересен этот откровенный разговор. Он – участник этих монологов, он вмешивается, оценивает, соглашается и спорит. Иногда обратная связь заключается в простом телефонном звонке: Я об этом думал, а вы написали...». Иногда наоборот: «Как вы могли так грубо отозваться о…?». Вижу: да, был раздражен, не удержался... Приходится извиняться.

Перечитываю сдвоенные столбцы газетного текста, число которых перевалило за полторы тысячи. Вижу, как меняется мир. Вижу, как разнятся мои оценки. Выборы разных уровней, политическая борьба в регионе, разговоры о морали, может быть, назидательные (сотрудники газеты называют эти колонки «проповедями»), отношения между людьми, вечная моя тема – политические репрессии в сталинскую эпоху...

Нет, не пишу колонок впрок, а сажусь к компьютеру вечером, когда номер уже делается, либо сделан. Времени едва хватает, чтобы написать то, что я думаю на самом деле. Может быть, завтра я увижу, что ошибался. Может быть, в следующем обращении к той же теме я не соглашусь с самим собой... Сегодня поступок политического деятеля вызывает мое несогласие. Позднее я могу поддержать его взгляды... Нормальная человеческая реакция...

Для кого эти строки? С кем я делюсь своими противоречивыми размышлениями?

Порой мне кажется, что я пишу самому себе. Как пишут в дневник. А вы замечали, что люди любят читать чужие дневники, хотя и говорят, что этого делать нельзя? Может быть, в этом устойчивый интерес к текстам, которые открывают первую полосу «Тюменского курьера»?

Колонки привязаны к конкретному времени, даже сиюминутны. Признаюсь, всегда считал, что они не могут пережить следующего номера газеты. Но в то же время колонки – мой личный отчет о времени, в котором живем.

Перечитывая эти колонки, мы вновь погружаемся в поток ушедшего и хотя не можем его изменить, но можем сожалеть, радоваться, смеяться и еще раз пережить прошлое.