«Мы не знаем пощады...»
А. А. Петрушин
Призрак «золотого парохода»
Не крест, а снежинка
В июне 1918 года по горячим следам мятежа чехословацкого корпуса началось формирование собственной вооруженной силы, призванной «отстаивать независимость демократической Сибири». Создателем Сибирской армии явился некто Гришин-Алмазов – одна из самых загадочных фигур в истории гражданской войны. Непонятно, откуда и как попал он в военные министры Сибирского правительства. Известно только, что двойную фамилию и генеральский чин Гришин-Алмазов присвоил себе сам в «революционном порядке». Но он понимал, что с одними партизанскими отрядами против большевиков не удержаться, и поэтому 24 июня Сибирское правительство издало указ о призыве на военную службу молодых людей 19–20-летнего возраста. Казалось бы, проще мобилизовать из запаса опытных солдат, но Гришин-Алмазов, помня об их роли в большевистском перевороте, делать этого не стал.
Каждый город, в зависимости от величины, формировал либо дивизию, либо полк. Например, Тюмень – 6-й Сибирский степной (позднее его назвали 26-м Тюменским) полк. В это же время были сформированы 25-й Тобольский, 24-й Ялуторовский, 27-й Камышловский, 15-й Курганский, 16-й Ишимский, 7-й Шадринский стрелковые полки. Погоны в этих подразделениях не вводились. Царские награды не признавались. Поэтому Председатель Совета министров Сибирского временного правительства П.В. Вологодский предложил учредить принципиально новый орден «Освобождение Сибири».
Вот его описание: «Общая форма ордена – сильно стилизованная снежинка. В центре ордена – сибирский герб с присоединенным к нему сверху гербом России. Между концами ордена изображены: вверху – кедровые ветки с шишками, а под ними два горностая, в нижней части – головы мамонтов. Ордена с мечами – военные, без них – гражданские».
Вологодский и его сторонники считали Сибирь основой экономического и духовного возрождения России. Не случайно в сентябре 1918 года был учрежден еще один орден – «Возрождение России» четырех степеней. Его описание также сохранилось в чекистских документах Тюмени. «Общая форма ордена – равноконечный крест, но как бы с набитыми наконечниками древнерусских копий. В центре в лавровом венке – птица Феникс, расправляющая крылья. На правом и левом концах начертан девиз: В единстве – возрождение». Ордена разных степеней отличались размерами и материалами изготовления. Предусматривалось эмалевое производство знаков с покрытием финифтью и украшением из самоцветных камней, мелкого жемчуга и малахита.
Судьба новых наград оказалась короткой и печальной. После военного переворота адмирал А.В. Колчак, как «верховный правитель российского государства», несмотря на возражения П.В. Вологодского, возглавлявшего некоторое время колчаковский кабинет министров, упразднил «сибирские» ордена, ввел царскую военную символику и возобновил награждения орденами св. Георгия и Георгиевскими крестами.
Что касается Гришина-Алмазова, то еще в августе 1918 года на какой-то пирушке в Челябинске он наговорил дерзостей английскому консулу, который посмел неделикатно отозваться о России. Злопыхатели воспользовались скандалом и удалили военного министра из «Сибирского временного правительства». Он переехал к Деникину, состоял генерал-губернатором в Одессе, потом пытался вернуться в Сибирь, но в Каспийском море был застигнут красным сторожевиком и застрелился.
Почему описания «сибирских» орденов оказались в архиве Тюменского отдела ОГПУ? Дело в том, что целое десятилетие – с 1923 по 1933 годы – чекисты Сибири весьма настойчиво занимались кладоискательством. И не безуспешно. Достаточно вспомнить историю с царскими драгоценностями, найденными в Тобольске и Тюмени.
Описания орденов были для чекистов своеобразными ориентировками по розыску и изъятию знаков отличия. Историческая и художественная ценность реликвий Белого движения никого не интересовала. Изъятые ордена по ведомственной инструкции надлежало сдавать в Гохран, как «ценный лом».
Архивные чекистские ориентировки и инструкции свидетельствуют, что «сибирские» ордена были изготовлены. Иначе их не искали бы. Но куда в таком случае исчезли эти награды? Распоряжением Колчака упраздненные ордена присоединили к золотому запасу России, захваченному в июне 1918 года в Казани «народной армией» подполковника В.О. Каппеля.
Перед отступлением в Сибирь у колчаковцев оставалось 40 тысяч пудов золота и 30 тысяч пудов серебра. По ревизии в мае 1919 года стоимость ценностей исчислялась в 621 532 377 рублей 86 копеек.
Из Омска во Владивосток отправился «золотой» эшелон. Но до места назначения он не дошел: белочехи были вынуждены выдать Военно-революционному комитету в Иркутске и Колчака, и золото на сумму 409625870 рублей 86 копеек. Часть ценностей – 722 ящика – захватил в Чите атаман Г.М. Семенов и переправил в Японию. Но исторические и художественные реликвии, в том числе и «сибирские» ордена, а также драгоценная церковная утварь хранились в Тобольске, который сдерживал 51-ю стрелковую дивизию В. К. Блюхера до октября 1919 года.
По приказу командующего 1-й Сибирской армией генерал-лейтенанта А.Н. Пепеляева тобольскую часть золотого запаса России отправили пароходом «Пермяк» по Иртышу и Оби в Томск. Ранняя зима застала секретную экспедицию возле села Сургута. Сопровождавшие ценный груз офицеры спрятали в лесу на высоком берегу опломбированные ящики. Этот клад не найден до сих пор.
Через три войны
Известно, что существовал дневник штабс-капитана Киселева, участника операции по эвакуации сокровищ из Тобольска. Киселев проводил опись драгоценностей и схему подходов к тайнику. Был и хранитель этой тайны – Петр Афанасьевич Россомахин.
Его судьба – сюжет для авантюрного романа.
Он родился в 1886 году в Тюмени в семье мелкого почтового чиновника. После смерти отца мать бросила детей, и 14-летний Павел остался для четверых братишек и сестренок за старшего. «Жилось, – вспоминал он, – очень трудно. Стипендии, которую я получал в реальном училище, не хватало, и мне пришлось давать частные уроки. День проходил так: вставал в 3 – 4 часа утра, стряпал хлеб, готовил чай... с 9 до 3-х – занятия в училище, потом сразу на уроки до позднего вечера, а завтра – то же самое...».
Одаренный и трудолюбивый юноша окончил реальное училище первым учеником и поступил безо всякой протекции в Академию художеств. Однако «существовавшие там консервативные порядки, – отмечал Россомахин, – мне не понравились, и я вернулся в Тюмень, где устроился учителем, – хотелось работать в народе и для народа. Дело наладил, с ребятишками сдружился. Преподавал им математику, родной язык, естествознание, рисование и гимнастику. В свободное время рисовал и изучал свой край – эту страсть мне привили живописец Н.В. Кузьмин и директор реального училища И.Я. Словцов, с которым я работал в его музее».
Тогда же Россомахин «сошелся с политическими ссыльными, каковых здесь было предостаточно». Он вел среди крестьян антиправительственную пропаганду, критиковал в журнале «Сибирские вопросы» уездное чиновничество. За учителем следила полиция, его квартиру обыскивали. От тюрьмы спасла... первая мировая.
Посчитав, что «интеллигенту стыдно сидеть в тылу, когда рабочие и крестьяне гибнут в окопах», он добровольно ушел на фронт. Воевал в разведке 43-го Сибирского полка. Его посылали в военное училище, но он всякий раз отговаривался: «Должен нести все тяготы вместе с простым народом».
Пока хватало офицеров довоенной подготовки, командование считалось с этими принципами. Однако, после неудачных сражений 1915 года и огромных потерь среди офицерского состава, Россомахина отправили в школу прапорщиков в грузинский город Телав: любые отговорки расценивались уже как неподчинение. А потом снова передовая.
Солдаты уважали своего командира. Он не пил, не курил, не сквернословил. Никогда не прятался в боях за спины подчиненных. После февраля 1917 года штабс-капитана Россомахина избрали командиром 6-го Сибирского полка.
Октябрьский переворот завершил развал армии. Оружие, боеприпасы и военное имущество продавались, деньги делились и – по домам. Из сорока с лишним командиров полков Западного фронта только Россомахин поступил иначе и вывез тремя эшелонами личный состав с полным вооружением в Пензу. «Там, – вспоминал он, – на меня смотрели, как на больного – сохранить такое богатство. А я иначе не мог, как же – народный учитель».
Не случайно, что его отправили к В.И. Ленину делегатом от 1-го Сибирского корпуса. Рассказать о положении на фронте. Воспоминания Россомахина о встрече с Ильичом не публиковались по идеологическим соображениям. По мнению боевого офицера, его собеседник «оказался плохим знатоком военного дела: не знал, что двух эшелонов красной гвардии недостаточно, чтобы заполнить бреши на фронте... Когда услыхал слово «буханка», то попросил повторить и записал в книжку: «Первый раз слышу!».
Ленин очень подробно расспрашивал о настроениях в армии. Сказал, что партии пришлось воспользоваться частично и элементами, чуждыми пролетариату, проще говоря, уголовниками, но иначе «нам не удалось бы восстание, однако мы постепенно очистимся от них». В конце беседы Ленин «обязательно велел побывать у военного комиссара Подвойского, так как тот что-то затевает относительно регулярной армии. Сходите к нему, он хорошо говорит...».
Но Россомахин 9 мая 1918 года предпочел уехать в Тюмень. Хотел учительствовать, а тут – гражданская война. Когда белые вошли в город, у них был список заранее приговоренных к расстрелу. В их числе оказался и Россомахин. От казни его спасло «ходатайство учительского союза и жителей Тюмени». Сослуживец полковник Дмитриев дал письменное поручительство: «Знаю Павла Афанасьевича как честного человека, а честного человека за убеждения расстреливать нельзя».
Выйдя из тюрьмы, Россомахин занялся созданием музея и выступал в деревнях против насильственной мобилизации. Перед отступлением колчаковцы вновь хотели с ним расправиться, но ученики спрятали своего учителя в погреб. До прихода красных.
Потом его избрали в уездный ревком, где он заведовал одновременно отделами народного образования, здравоохранения, финансов, а также разрабатывал новые школьные программы и редактировал местную газету «Известия». За публикацию статей о пьянстве и злоупотреблениях партработников и чекистов Россомахина арестовали, предъявив обвинение в «контрреволюции путем печати». «Трое суток, – вспоминал он, – просидел в подвале Тюменской ЧК, пилил дрова и ел селедку».
Стычки с тупым местным начальством наскучили Россомахину. В мае 1920 года он уехал на Всероссийский съезд учителей в Москву и там добровольно вступил в Красную Армию.
Ему поручили сформировать из воронежских крестьян полк, с которым Россомахин гонял махновцев. Сам Троцкий, инспектируя полк, не сдержал восторга: «С начала революции не видел таких дисциплинированных, сознательных и непьющих бойцов».
За взятие у грузинских меньшевиков Нового Афона Россомахина наградили орденом Красного Знамени. И тогда предложили: путевка в академию Генштаба или направление в распоряжение помглавкома по Сибири В.И. Шорина. Хотелось быть ближе к дому. Но в Тюмени полыхало крестьянское восстание против продразверстки.
Россомахин возглавил сначала местный «коммунистический полк», затем части особого назначения Тюменской губернии. Он бесстрашно ездил по охваченным кровавой смутой волостям. Бывший народный учитель не хватался за маузер, а долго толковал с бородачами, после чего те, кряхтя и сплевывая горечь махорочных самокруток, складывали берданки и винились перед Советской властью.
Но губкомовской верхушке не нравились эти бескровные победы, и после подавления восстания Россомахина вычистили из партии как выходца из мелкобуржуазной среды. Его гоняли с должности на должность – одно время он выполнял до 33 обязанностей! Наконец, в 1924 году Павла Афанасьевича назначили директором Тюменского педтехникума. Он много читал, вел археологические раскопки, собирал архивные документы, составлял музейные коллекции. Тогда же узнал о дневнике штабс-капитана Киселева и о спрятанных возле Сургута сокровищах. Но колчаковский клад искал не один Россомахин. Исследователя истории края арестовали в 1937 году. Повод для ареста – «хранение в музее старинного оружия» – быстро перерос в обвинение: «подготовка вооруженного восстания с целью свержения Советской власти».
Россомахина продержали в тюрьме почти два года – требовали выдать дневник штабс-капитана Киселева. Но Россомахин понимал: тайна «золотого парохода» – его жизнь. Поэтому и держал язык за зубами. А следователей НКВД убедил: такой дневник есть, слыхал о нем, обязуется его найти.
Его отпустили на свободу (даже следственное дело сожгли) и вернули на работу в Тюменский музей. Хотя держали под постоянным наблюдением.
Неожиданно началась война с Германией. В июле 1941 года 55-летний майор запаса Россомахин вновь добровольцем ушел на фронт. Войну закончил в Берлине полковником, добавив к царским и революционным наградам еще четыре ордена. В марте 1947 года его демобилизовали. Россомахин вернулся в Тюмень и прожил еще почти десять лет.
К сожалению, не все богатое духовное наследие Россомахина сохранилось. Пока не ясно, куда исчезли собранные им документы «истпарта» и «общества краеведов», часть личных коллекций, некоторые картины и... дневник штабс-капитана Киселева. Говорят, что незадолго до своей кончины Россомахин сжигал какие-то бумаги. Будем надеяться, что не все его рукописи сгорели, что мы узнаем тайну «золотого парохода» и увидим в экспозициях строящегося в Тюмени современного музея загадочные ордена «Освобождение Сибири» и «Возрождение России».
Обрывок письма... Из архива П.А. Россомахина
...И вот, дорогой брат, пишу тебе все мои злоключения. Много мне пришлось в мои молодые годы испытать на белом свете...
Как тебе известно, мы уехали из Тюмени 5 мая, чтобы ликвидировать чехословацкую белогвардейщину. Уехали мы весело. Думали, легко справимся с паразитами. Гармошка наяривала вовсю в нашем вагоне. Мы орали, смеялись, пели песни. Не доехав до Омскова, остановились, потом двинулись дальше и снова остановились у станции Марьяновки. Прошел слух – чехи и казаки близко.
Небольшая станция. Ровное место. Кругом степь, только впереди да влево небольшие рощи.
Заняли позицию. Рядом расположились красноармейцы из Омскова и еще какие-то. Выкопали окопчики. Ждем буржуйских защитников. 6 июня с утра ясно, тепло. Травы цветут, воздух легкий, птицы поют, кузнечики стрекочут. Все поле, такое серое ночью, с восходом солнца раскрасилось цветками и сверкающей росой. Так и хочется полежать с девкой... Дремлется. Только размечтался, как из караула сообщают – показались белые. Мы приготовились. Ждем. Видим – редкой пылью приближаются человек десять. Наша застава открыла огонь, чехи залегли. Ну, думаем, не понравились им наши гостинцы. Тут солнышко вовсю пригрело, комаров стало меньше, а сон совсем одолел. Мысли, как кисеей, подернуты. Вздремнуть бы. Перекусили консервов, потом, чтобы сон разогнать, стали окопчики поправлять (трудно их рыть лопаткой в степи), проверять винтовки, патроны и бомбы.
Скоро чехи снова двинулись на нас. Одна цепь, другая, третья. Ударили орудийные залпы. В ответ заработали наши пулеметы, застучали, как швейные машинки. Появился броневик. Чехи чувствуют победу и еще назойливее прут на нас. Вот и сошлись в рукопашную. Ругань, стоны, лязг, выстрелы в упор. Многие из наших товарищей покончили с собой. Другие сдались в плен. Много убитых. Я притворился мертвым, и этот номер мне прошел. Чехи ушли... Я огляделся: трупы, клочья горелого мяса, тряпок, консервные банки, стреляные гильзы, обломки прикладов, сломанный штык... Ползком добрался до леса и тайком, прячась от людей, пробрался к Омску.
А там люди – хуже зверей. Всюду опасность. Белые охотятся за красными. Пережидал время на Атаманском хуторе, спал где попало, как бездомная собака. Все смотрят на меня подозрительно, потому что на мне военная одежда. Даже ребятишки, подражая взрослым, следят за незнакомцем. Игры придумали новые: расстреливают «красных», как здесь зовут бывших красногвардейцев.
9 июня меня схватили, когда шел на вокзал. Хотел пробраться с каким-нибудь поездом в Тюмень. Иду, задумался. Вдруг окрик: «Стой! Руки вверх! Документы!».
– Нет, – говорю, – документов. Дома оставил.
– Да что с ним разговаривать. По обличью видать – красножопый. Веди его в комендатуру. Молчать! Прикладом его.
Привели меня в караульное помещение и били чем попало... Пришел я в себя где-то на полу в грязной комнате с решетками. Весь в крови и синяках. А к ночи меня увели в лагерь.
И вот сидит здесь нас много, а все еще приводят... Голодно, грязь, вши. Сначала совсем не кормили, а сейчас дают на сутки три четверти фунта хлеба и немного каши из необобранного овса. Не знаю, что со мной будет. Многих здесь расстреливают по ночам. И всех бьют без всякой причины шомполами, прикладами, а то и просто кулаками. И я не уверен, что меня...
Здесь письмо оборвано и на измятом порванном замазанном листе плохо разборчивым почерком написано: «Красную сволочь – в расход». Полковник – закорючка. И ниже приписка: «Сначала всыпать 50 (пятьдесят)». Число прописью старательно выведено.
А. А. Петрушин
Призрак «золотого парохода»
Не крест, а снежинка
В июне 1918 года по горячим следам мятежа чехословацкого корпуса началось формирование собственной вооруженной силы, призванной «отстаивать независимость демократической Сибири». Создателем Сибирской армии явился некто Гришин-Алмазов – одна из самых загадочных фигур в истории гражданской войны. Непонятно, откуда и как попал он в военные министры Сибирского правительства. Известно только, что двойную фамилию и генеральский чин Гришин-Алмазов присвоил себе сам в «революционном порядке». Но он понимал, что с одними партизанскими отрядами против большевиков не удержаться, и поэтому 24 июня Сибирское правительство издало указ о призыве на военную службу молодых людей 19–20-летнего возраста. Казалось бы, проще мобилизовать из запаса опытных солдат, но Гришин-Алмазов, помня об их роли в большевистском перевороте, делать этого не стал.
Каждый город, в зависимости от величины, формировал либо дивизию, либо полк. Например, Тюмень – 6-й Сибирский степной (позднее его назвали 26-м Тюменским) полк. В это же время были сформированы 25-й Тобольский, 24-й Ялуторовский, 27-й Камышловский, 15-й Курганский, 16-й Ишимский, 7-й Шадринский стрелковые полки. Погоны в этих подразделениях не вводились. Царские награды не признавались. Поэтому Председатель Совета министров Сибирского временного правительства П.В. Вологодский предложил учредить принципиально новый орден «Освобождение Сибири».
Вот его описание: «Общая форма ордена – сильно стилизованная снежинка. В центре ордена – сибирский герб с присоединенным к нему сверху гербом России. Между концами ордена изображены: вверху – кедровые ветки с шишками, а под ними два горностая, в нижней части – головы мамонтов. Ордена с мечами – военные, без них – гражданские».
Вологодский и его сторонники считали Сибирь основой экономического и духовного возрождения России. Не случайно в сентябре 1918 года был учрежден еще один орден – «Возрождение России» четырех степеней. Его описание также сохранилось в чекистских документах Тюмени. «Общая форма ордена – равноконечный крест, но как бы с набитыми наконечниками древнерусских копий. В центре в лавровом венке – птица Феникс, расправляющая крылья. На правом и левом концах начертан девиз: В единстве – возрождение». Ордена разных степеней отличались размерами и материалами изготовления. Предусматривалось эмалевое производство знаков с покрытием финифтью и украшением из самоцветных камней, мелкого жемчуга и малахита.
Судьба новых наград оказалась короткой и печальной. После военного переворота адмирал А.В. Колчак, как «верховный правитель российского государства», несмотря на возражения П.В. Вологодского, возглавлявшего некоторое время колчаковский кабинет министров, упразднил «сибирские» ордена, ввел царскую военную символику и возобновил награждения орденами св. Георгия и Георгиевскими крестами.
Что касается Гришина-Алмазова, то еще в августе 1918 года на какой-то пирушке в Челябинске он наговорил дерзостей английскому консулу, который посмел неделикатно отозваться о России. Злопыхатели воспользовались скандалом и удалили военного министра из «Сибирского временного правительства». Он переехал к Деникину, состоял генерал-губернатором в Одессе, потом пытался вернуться в Сибирь, но в Каспийском море был застигнут красным сторожевиком и застрелился.
Почему описания «сибирских» орденов оказались в архиве Тюменского отдела ОГПУ? Дело в том, что целое десятилетие – с 1923 по 1933 годы – чекисты Сибири весьма настойчиво занимались кладоискательством. И не безуспешно. Достаточно вспомнить историю с царскими драгоценностями, найденными в Тобольске и Тюмени.
Описания орденов были для чекистов своеобразными ориентировками по розыску и изъятию знаков отличия. Историческая и художественная ценность реликвий Белого движения никого не интересовала. Изъятые ордена по ведомственной инструкции надлежало сдавать в Гохран, как «ценный лом».
Архивные чекистские ориентировки и инструкции свидетельствуют, что «сибирские» ордена были изготовлены. Иначе их не искали бы. Но куда в таком случае исчезли эти награды? Распоряжением Колчака упраздненные ордена присоединили к золотому запасу России, захваченному в июне 1918 года в Казани «народной армией» подполковника В.О. Каппеля.
Перед отступлением в Сибирь у колчаковцев оставалось 40 тысяч пудов золота и 30 тысяч пудов серебра. По ревизии в мае 1919 года стоимость ценностей исчислялась в 621 532 377 рублей 86 копеек.
Из Омска во Владивосток отправился «золотой» эшелон. Но до места назначения он не дошел: белочехи были вынуждены выдать Военно-революционному комитету в Иркутске и Колчака, и золото на сумму 409625870 рублей 86 копеек. Часть ценностей – 722 ящика – захватил в Чите атаман Г.М. Семенов и переправил в Японию. Но исторические и художественные реликвии, в том числе и «сибирские» ордена, а также драгоценная церковная утварь хранились в Тобольске, который сдерживал 51-ю стрелковую дивизию В. К. Блюхера до октября 1919 года.
По приказу командующего 1-й Сибирской армией генерал-лейтенанта А.Н. Пепеляева тобольскую часть золотого запаса России отправили пароходом «Пермяк» по Иртышу и Оби в Томск. Ранняя зима застала секретную экспедицию возле села Сургута. Сопровождавшие ценный груз офицеры спрятали в лесу на высоком берегу опломбированные ящики. Этот клад не найден до сих пор.
Через три войны
Известно, что существовал дневник штабс-капитана Киселева, участника операции по эвакуации сокровищ из Тобольска. Киселев проводил опись драгоценностей и схему подходов к тайнику. Был и хранитель этой тайны – Петр Афанасьевич Россомахин.
Его судьба – сюжет для авантюрного романа.
Он родился в 1886 году в Тюмени в семье мелкого почтового чиновника. После смерти отца мать бросила детей, и 14-летний Павел остался для четверых братишек и сестренок за старшего. «Жилось, – вспоминал он, – очень трудно. Стипендии, которую я получал в реальном училище, не хватало, и мне пришлось давать частные уроки. День проходил так: вставал в 3 – 4 часа утра, стряпал хлеб, готовил чай... с 9 до 3-х – занятия в училище, потом сразу на уроки до позднего вечера, а завтра – то же самое...».
Одаренный и трудолюбивый юноша окончил реальное училище первым учеником и поступил безо всякой протекции в Академию художеств. Однако «существовавшие там консервативные порядки, – отмечал Россомахин, – мне не понравились, и я вернулся в Тюмень, где устроился учителем, – хотелось работать в народе и для народа. Дело наладил, с ребятишками сдружился. Преподавал им математику, родной язык, естествознание, рисование и гимнастику. В свободное время рисовал и изучал свой край – эту страсть мне привили живописец Н.В. Кузьмин и директор реального училища И.Я. Словцов, с которым я работал в его музее».
Тогда же Россомахин «сошелся с политическими ссыльными, каковых здесь было предостаточно». Он вел среди крестьян антиправительственную пропаганду, критиковал в журнале «Сибирские вопросы» уездное чиновничество. За учителем следила полиция, его квартиру обыскивали. От тюрьмы спасла... первая мировая.
Посчитав, что «интеллигенту стыдно сидеть в тылу, когда рабочие и крестьяне гибнут в окопах», он добровольно ушел на фронт. Воевал в разведке 43-го Сибирского полка. Его посылали в военное училище, но он всякий раз отговаривался: «Должен нести все тяготы вместе с простым народом».
Пока хватало офицеров довоенной подготовки, командование считалось с этими принципами. Однако, после неудачных сражений 1915 года и огромных потерь среди офицерского состава, Россомахина отправили в школу прапорщиков в грузинский город Телав: любые отговорки расценивались уже как неподчинение. А потом снова передовая.
Солдаты уважали своего командира. Он не пил, не курил, не сквернословил. Никогда не прятался в боях за спины подчиненных. После февраля 1917 года штабс-капитана Россомахина избрали командиром 6-го Сибирского полка.
Октябрьский переворот завершил развал армии. Оружие, боеприпасы и военное имущество продавались, деньги делились и – по домам. Из сорока с лишним командиров полков Западного фронта только Россомахин поступил иначе и вывез тремя эшелонами личный состав с полным вооружением в Пензу. «Там, – вспоминал он, – на меня смотрели, как на больного – сохранить такое богатство. А я иначе не мог, как же – народный учитель».
Не случайно, что его отправили к В.И. Ленину делегатом от 1-го Сибирского корпуса. Рассказать о положении на фронте. Воспоминания Россомахина о встрече с Ильичом не публиковались по идеологическим соображениям. По мнению боевого офицера, его собеседник «оказался плохим знатоком военного дела: не знал, что двух эшелонов красной гвардии недостаточно, чтобы заполнить бреши на фронте... Когда услыхал слово «буханка», то попросил повторить и записал в книжку: «Первый раз слышу!».
Ленин очень подробно расспрашивал о настроениях в армии. Сказал, что партии пришлось воспользоваться частично и элементами, чуждыми пролетариату, проще говоря, уголовниками, но иначе «нам не удалось бы восстание, однако мы постепенно очистимся от них». В конце беседы Ленин «обязательно велел побывать у военного комиссара Подвойского, так как тот что-то затевает относительно регулярной армии. Сходите к нему, он хорошо говорит...».
Но Россомахин 9 мая 1918 года предпочел уехать в Тюмень. Хотел учительствовать, а тут – гражданская война. Когда белые вошли в город, у них был список заранее приговоренных к расстрелу. В их числе оказался и Россомахин. От казни его спасло «ходатайство учительского союза и жителей Тюмени». Сослуживец полковник Дмитриев дал письменное поручительство: «Знаю Павла Афанасьевича как честного человека, а честного человека за убеждения расстреливать нельзя».
Выйдя из тюрьмы, Россомахин занялся созданием музея и выступал в деревнях против насильственной мобилизации. Перед отступлением колчаковцы вновь хотели с ним расправиться, но ученики спрятали своего учителя в погреб. До прихода красных.
Потом его избрали в уездный ревком, где он заведовал одновременно отделами народного образования, здравоохранения, финансов, а также разрабатывал новые школьные программы и редактировал местную газету «Известия». За публикацию статей о пьянстве и злоупотреблениях партработников и чекистов Россомахина арестовали, предъявив обвинение в «контрреволюции путем печати». «Трое суток, – вспоминал он, – просидел в подвале Тюменской ЧК, пилил дрова и ел селедку».
Стычки с тупым местным начальством наскучили Россомахину. В мае 1920 года он уехал на Всероссийский съезд учителей в Москву и там добровольно вступил в Красную Армию.
Ему поручили сформировать из воронежских крестьян полк, с которым Россомахин гонял махновцев. Сам Троцкий, инспектируя полк, не сдержал восторга: «С начала революции не видел таких дисциплинированных, сознательных и непьющих бойцов».
За взятие у грузинских меньшевиков Нового Афона Россомахина наградили орденом Красного Знамени. И тогда предложили: путевка в академию Генштаба или направление в распоряжение помглавкома по Сибири В.И. Шорина. Хотелось быть ближе к дому. Но в Тюмени полыхало крестьянское восстание против продразверстки.
Россомахин возглавил сначала местный «коммунистический полк», затем части особого назначения Тюменской губернии. Он бесстрашно ездил по охваченным кровавой смутой волостям. Бывший народный учитель не хватался за маузер, а долго толковал с бородачами, после чего те, кряхтя и сплевывая горечь махорочных самокруток, складывали берданки и винились перед Советской властью.
Но губкомовской верхушке не нравились эти бескровные победы, и после подавления восстания Россомахина вычистили из партии как выходца из мелкобуржуазной среды. Его гоняли с должности на должность – одно время он выполнял до 33 обязанностей! Наконец, в 1924 году Павла Афанасьевича назначили директором Тюменского педтехникума. Он много читал, вел археологические раскопки, собирал архивные документы, составлял музейные коллекции. Тогда же узнал о дневнике штабс-капитана Киселева и о спрятанных возле Сургута сокровищах. Но колчаковский клад искал не один Россомахин. Исследователя истории края арестовали в 1937 году. Повод для ареста – «хранение в музее старинного оружия» – быстро перерос в обвинение: «подготовка вооруженного восстания с целью свержения Советской власти».
Россомахина продержали в тюрьме почти два года – требовали выдать дневник штабс-капитана Киселева. Но Россомахин понимал: тайна «золотого парохода» – его жизнь. Поэтому и держал язык за зубами. А следователей НКВД убедил: такой дневник есть, слыхал о нем, обязуется его найти.
Его отпустили на свободу (даже следственное дело сожгли) и вернули на работу в Тюменский музей. Хотя держали под постоянным наблюдением.
Неожиданно началась война с Германией. В июле 1941 года 55-летний майор запаса Россомахин вновь добровольцем ушел на фронт. Войну закончил в Берлине полковником, добавив к царским и революционным наградам еще четыре ордена. В марте 1947 года его демобилизовали. Россомахин вернулся в Тюмень и прожил еще почти десять лет.
К сожалению, не все богатое духовное наследие Россомахина сохранилось. Пока не ясно, куда исчезли собранные им документы «истпарта» и «общества краеведов», часть личных коллекций, некоторые картины и... дневник штабс-капитана Киселева. Говорят, что незадолго до своей кончины Россомахин сжигал какие-то бумаги. Будем надеяться, что не все его рукописи сгорели, что мы узнаем тайну «золотого парохода» и увидим в экспозициях строящегося в Тюмени современного музея загадочные ордена «Освобождение Сибири» и «Возрождение России».
Обрывок письма... Из архива П.А. Россомахина
...И вот, дорогой брат, пишу тебе все мои злоключения. Много мне пришлось в мои молодые годы испытать на белом свете...
Как тебе известно, мы уехали из Тюмени 5 мая, чтобы ликвидировать чехословацкую белогвардейщину. Уехали мы весело. Думали, легко справимся с паразитами. Гармошка наяривала вовсю в нашем вагоне. Мы орали, смеялись, пели песни. Не доехав до Омскова, остановились, потом двинулись дальше и снова остановились у станции Марьяновки. Прошел слух – чехи и казаки близко.
Небольшая станция. Ровное место. Кругом степь, только впереди да влево небольшие рощи.
Заняли позицию. Рядом расположились красноармейцы из Омскова и еще какие-то. Выкопали окопчики. Ждем буржуйских защитников. 6 июня с утра ясно, тепло. Травы цветут, воздух легкий, птицы поют, кузнечики стрекочут. Все поле, такое серое ночью, с восходом солнца раскрасилось цветками и сверкающей росой. Так и хочется полежать с девкой... Дремлется. Только размечтался, как из караула сообщают – показались белые. Мы приготовились. Ждем. Видим – редкой пылью приближаются человек десять. Наша застава открыла огонь, чехи залегли. Ну, думаем, не понравились им наши гостинцы. Тут солнышко вовсю пригрело, комаров стало меньше, а сон совсем одолел. Мысли, как кисеей, подернуты. Вздремнуть бы. Перекусили консервов, потом, чтобы сон разогнать, стали окопчики поправлять (трудно их рыть лопаткой в степи), проверять винтовки, патроны и бомбы.
Скоро чехи снова двинулись на нас. Одна цепь, другая, третья. Ударили орудийные залпы. В ответ заработали наши пулеметы, застучали, как швейные машинки. Появился броневик. Чехи чувствуют победу и еще назойливее прут на нас. Вот и сошлись в рукопашную. Ругань, стоны, лязг, выстрелы в упор. Многие из наших товарищей покончили с собой. Другие сдались в плен. Много убитых. Я притворился мертвым, и этот номер мне прошел. Чехи ушли... Я огляделся: трупы, клочья горелого мяса, тряпок, консервные банки, стреляные гильзы, обломки прикладов, сломанный штык... Ползком добрался до леса и тайком, прячась от людей, пробрался к Омску.
А там люди – хуже зверей. Всюду опасность. Белые охотятся за красными. Пережидал время на Атаманском хуторе, спал где попало, как бездомная собака. Все смотрят на меня подозрительно, потому что на мне военная одежда. Даже ребятишки, подражая взрослым, следят за незнакомцем. Игры придумали новые: расстреливают «красных», как здесь зовут бывших красногвардейцев.
9 июня меня схватили, когда шел на вокзал. Хотел пробраться с каким-нибудь поездом в Тюмень. Иду, задумался. Вдруг окрик: «Стой! Руки вверх! Документы!».
– Нет, – говорю, – документов. Дома оставил.
– Да что с ним разговаривать. По обличью видать – красножопый. Веди его в комендатуру. Молчать! Прикладом его.
Привели меня в караульное помещение и били чем попало... Пришел я в себя где-то на полу в грязной комнате с решетками. Весь в крови и синяках. А к ночи меня увели в лагерь.
И вот сидит здесь нас много, а все еще приводят... Голодно, грязь, вши. Сначала совсем не кормили, а сейчас дают на сутки три четверти фунта хлеба и немного каши из необобранного овса. Не знаю, что со мной будет. Многих здесь расстреливают по ночам. И всех бьют без всякой причины шомполами, прикладами, а то и просто кулаками. И я не уверен, что меня...
Здесь письмо оборвано и на измятом порванном замазанном листе плохо разборчивым почерком написано: «Красную сволочь – в расход». Полковник – закорючка. И ниже приписка: «Сначала всыпать 50 (пятьдесят)». Число прописью старательно выведено.