Гришин = Возвращение = Клименко 06.08.2014
Анатолий Васильев.
ПАМЯТИ ДРУГА
В начале семидесятых прошлого века (и прошлого тысячелетия!) известный детский писатель Станислав Владимирович Мальцев предложил мне вести литературное объединение при «Тюменской правде», где он был ответственным секретарем. Я согласился.
На заседания объединения приходили девушки и юноши, бабушки и дедушки, а также люди среднего возраста.
Естественно, их приводило сюда не только неравнодушие к литературе, но и собственные попытки сказать свое слово в ней. Написавшие в рифму поздравление маме к дню рождения, в рифму поздравившие соратников с днем Великой Октябрьской революции и по сему случаю кое-что о себе уже возомнившие, искренне удивлялись, что их .творения не имеют никакого отношения к поэзии и навсегда расставались с музой или писали жалобы в обком.
Поэзия жила и искала выход в строках молодежи, особенно девушек. Их опыт был обнадеживающим, но они быстренько исчезали из поля зрения, как я полагал, на кухне, в замужестве.
В общем, знакомая ситуация: иногда мелькнет строка, иногда строфа и редко-редко - стихотворение.
Но вот на очередном заседании появляется тоненький светлый юноша ниже среднего роста. Послушал-послушал спотыкливые декламации и зашелестел разноцветными - зелёными, желтыми, голубыми, красными бумажками, вынутыми из папки.
- Можно я свои стихи почитаю?
«Ну, - подумалось мне, - этот графоман будет похлеще!» Разноцветье листочков, бережное перекладывание их смутили мою просвещенную душу.
- Разумеется, можно.
Он встал, вынес перед собою руку со своим творением, голубые глаза будто наполнились стынью: они всегда становились такими, когда он читал. Вынес перед собою руку и опустил.
На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
как колокольня без колоколов,
и облаков, и облаков касалась
и обжигала водяную гладь...
Той тишины - казалось мне, казалось -
не пережить и не перекричать.
Но вздрогнул лист,
роса упала громко...
Он прочитал одно стихотворение, другое. Мне слышались в них отголоски других поэтов, виделось приближение к их образам, интонациям, но несомненным было и другое: перед нами стоял и читал стихи способный ученик русской поэзии.
Слушатели дружно аплодировали, переглядывались, радуясь неожиданной встрече, однако на просьбу высказаться по поводу услышанного, ответили, что на слух хорошо, но надо бы посмотреть глазами. Юноша пустил по рядам свои разноцветные листочки с отпечатанными на машинке стихами.
Это был студент факультета журналистики Ленинградского университета Александр Гришин, практикант «Тюменской правды».
Моя разновозрастная аудитория посмотрела стихи глазами, сказала: то ничего, то непонятно. Вам предстоит скоро услышать о хорошем поэте Александре Гришине,- сказал я. - Пишите на его уровне.
Окончив университет, Саша оказался в Тюмени в качестве корреспондента «Тюменской правды». После журналистская стезя проводила его через кабинеты многих изданий - везде ему сопутствовал успех! - пока окончательно не укоренился он у себя на кухне рядом с кофеваркой и пепельницей. Рядом со стихами, рядом с поэзией, в ней.
Он много печатался, много выступал. Читая стихи, он становился выше, будто вытягивался, слова произносил медленно, казалось, что каждое опробывает на вкус и запах. Многие его вещи западали в душу, откладывались в памяти.
Отцвели соловьи,
И закончились встречи.
Обнимаешь свои
опустевшие плечи.
Вьюга, окна слепя,
Снег метет у порога.
Обнимаешь себя,
чтоб согреться немного.
Как продрогла ты вся
от зимы, от разлуки!
Не закутаешься
В свои тонкие руки.
Читал я его ему наизусть. Саша счастливо улыбался - он был тщеславен.
Он много печатался, а книгу него было мало. Одна из причин - он хотел во что бы то ни стало издаваться только в Москве, только в элитных издательствах. Свою книгу в «Советском писателе» он ждал двенадцать лет. Двадцатипятилетним юношей отправил в издательство рукопись - тридцатисемилетним мужчиной получил вторую свою книжку. Первая вышла в Свердловске. Это к примеру.
Он много рассуждал о смысле жизни, о бессмертии, эти вопросы беспокоили его постоянно.
- Вообще-то мы уже увековечены, - говорил он, - наш образ, образ каждого из нас радио-электромагнитными и прочими волнами зафиксирован и передан в космос, - пользовался он в разговоре новыми научными сообщениями. И свято верил в это.
Он любил жизнь, любил природу как воплощение вечной жизни. «Неравнодушная природа» называлась третья книга Саши Гришина.
В те годы у меня была дача в деревне, облегшей речку Айбу в самом центре охотничьего заповедника. Зайцы выскакивали из-под каждого куста, вылетали тетеревиные выводки, лоси переходили дорогу, то же делали лисы, белки перелетали с сосны на сосну, издалека доносилось хрюканье кабанов, над готовой стучали дятлы, на недальних озерах гоготали гуси, крякали утки, ежи наведывались в дом - попить молочка. Вечерами над речкой стоял туман, на противоположном берегу паслись лошади, звук ботала уплывал далеко над водой. Узкой дорожкой через могучий елово-сосновый лес мы совершали вечерний моцион, яркие звезды, целые созвездия низко висели над нашими головами.
- Никогда не продавай этот рай! - советовал Саша.
В саду и в огороде - все, что твоей душе угодно: огурцы, помидоры дыни, перцы, баклажаны, морковка, петрушка, салат, да просто все-все. И яблоки, и малина, и смородина - белая, красная, черная, и облепиха, и ирга, слива и барбарис... Но это в разное время лета. А когда мы приезжали на дачу в мае - в пищу мог идти только пастернак.
- Закусываем пастернаком! - поднимали мы рюмочку.
Саша был старше меня на один месяц - родился 5 ноября, а я 6 декабря - но на двенадцать лет моложе, пошучивали мы при случае. Его рассудительность и серьезность никогда не затмевали его молодости. _Я_ об этом разговаривал с ним:
Научи меня быть молодым.
Дни не встанут в розовом дыме,
Просто с пыльной тропинки алтын
Ни гроша не имевший поднимет.
Никаких чудес в решете,
А такая малая малость:
На какой-то далекой версте
Что-то очень мое потерялось
Сам с собой один на один.
Не находит душа причала.
Научи меня быть молодым -
Остается времени мало.
Я об этом разговаривал с ним, и посвятил ему эти стихи.
Любитель природы, Саша за полмесяца до открытия охотничьего сезона начинал подготовку к нему: осматривал свою амуницию, снаряжение, примерял рюкзак, но больше готовил-настраивал себя, ублажая душу воспоминаниями о прошлых сезонах. Был нетороплив, важен, басовые нотки появлялись в его баритоне.
Охотник он был лирический, в Казанском районе, на границе с Казахстаном, в семье его тестя, немного подтрунивали по этому поводу над Сашей, что он и принимал как подтрунивание.
Заявлялся в Тюмень с охотничьими трофеями, и на свой день рождения собирал в дом друзей, их у него было много - все острословы, мудрецы и песенники; - дым коромыслом. Саша восседал во главе стола - широкий, хлебосольный хозяин. Говорил всякие умные речи, мимоходом упоминая почти каждого в застолье: он радовался успехам друзей, с нарочитой снисходительностью поздравлял их, те с такой же снисходительностью принимали его поздравления. Он умел радоваться жизни, всему тому, из чего она состоит. Семейный человек по природе, он с юности тянулся к семейному очагу, вторым тостом у него всегда был тост за родителей виновника торжества.
Саша страдал сердцем. Перенес несколько инфарктов. К осени 1998 его состояние резко ухудшилось. Несмотря на это, в начале сентября мы собрались съездить ко мне на дачу, но поездка не состоялась: Саша передвигался с трудом из- за отечных ног, не рассчитал времени, и мы опоздали на автобус. Через три дня скорая помощь увезла его в больницу, откуда он домой не вернулся.
И нет спасенья от тоски -
Такая жизнь, такое время.
Он становился на носки.
Когда читал стихотворенье
Ни строчки задом-наперед.
А все в согласии с природой.
Он знал, откуда что идет
И кто его рукою водит.
В его палате было всегда многолюдно - впускали всех, кто хотел с ним повидаться. И всем было понятно, что его дело плохо. Он этого не понимал, строил планы на будущее, советовался со мной, как лучше устроить приближающийся праздник - день его рождения. Стоявший за нашими спинами художник Владимир Янке набросал на листе ватмана моментальный профиль Саши и при выходе из палаты показал его мне. Я почувствовал, как по спине поползли мурашки: это был портрет Саши умирающего.
Да, дружище, снега, снега.
Голубые, дружище, белые.
Хоть дорога и недолга,
Мы большие привалы делаем.
Нааукаешься в пустоте -
И под сень берез опрокинешься.
Фотографией на кресте
Ты встречаешься с нами, нынешний.
Ни туда, ни сюда ни на шаг.
Ясновидцы. Астрологи. Стоики.
...Поминальных рюмок куржак
Серебрился на тихом столике.
Он умер 19 октября 1998 года - за три недели до своего 50-летия,
Мир праху твоему, Саша.
Анатолий Васильев.
ПАМЯТИ ДРУГА
В начале семидесятых прошлого века (и прошлого тысячелетия!) известный детский писатель Станислав Владимирович Мальцев предложил мне вести литературное объединение при «Тюменской правде», где он был ответственным секретарем. Я согласился.
На заседания объединения приходили девушки и юноши, бабушки и дедушки, а также люди среднего возраста.
Естественно, их приводило сюда не только неравнодушие к литературе, но и собственные попытки сказать свое слово в ней. Написавшие в рифму поздравление маме к дню рождения, в рифму поздравившие соратников с днем Великой Октябрьской революции и по сему случаю кое-что о себе уже возомнившие, искренне удивлялись, что их .творения не имеют никакого отношения к поэзии и навсегда расставались с музой или писали жалобы в обком.
Поэзия жила и искала выход в строках молодежи, особенно девушек. Их опыт был обнадеживающим, но они быстренько исчезали из поля зрения, как я полагал, на кухне, в замужестве.
В общем, знакомая ситуация: иногда мелькнет строка, иногда строфа и редко-редко - стихотворение.
Но вот на очередном заседании появляется тоненький светлый юноша ниже среднего роста. Послушал-послушал спотыкливые декламации и зашелестел разноцветными - зелёными, желтыми, голубыми, красными бумажками, вынутыми из папки.
- Можно я свои стихи почитаю?
«Ну, - подумалось мне, - этот графоман будет похлеще!» Разноцветье листочков, бережное перекладывание их смутили мою просвещенную душу.
- Разумеется, можно.
Он встал, вынес перед собою руку со своим творением, голубые глаза будто наполнились стынью: они всегда становились такими, когда он читал. Вынес перед собою руку и опустил.
На том холме, где синеве раздольно
среди березовых зеленых куполов,
стояла тишина, как колокольня,
как колокольня без колоколов,
и облаков, и облаков касалась
и обжигала водяную гладь...
Той тишины - казалось мне, казалось -
не пережить и не перекричать.
Но вздрогнул лист,
роса упала громко...
Он прочитал одно стихотворение, другое. Мне слышались в них отголоски других поэтов, виделось приближение к их образам, интонациям, но несомненным было и другое: перед нами стоял и читал стихи способный ученик русской поэзии.
Слушатели дружно аплодировали, переглядывались, радуясь неожиданной встрече, однако на просьбу высказаться по поводу услышанного, ответили, что на слух хорошо, но надо бы посмотреть глазами. Юноша пустил по рядам свои разноцветные листочки с отпечатанными на машинке стихами.
Это был студент факультета журналистики Ленинградского университета Александр Гришин, практикант «Тюменской правды».
Моя разновозрастная аудитория посмотрела стихи глазами, сказала: то ничего, то непонятно. Вам предстоит скоро услышать о хорошем поэте Александре Гришине,- сказал я. - Пишите на его уровне.
Окончив университет, Саша оказался в Тюмени в качестве корреспондента «Тюменской правды». После журналистская стезя проводила его через кабинеты многих изданий - везде ему сопутствовал успех! - пока окончательно не укоренился он у себя на кухне рядом с кофеваркой и пепельницей. Рядом со стихами, рядом с поэзией, в ней.
Он много печатался, много выступал. Читая стихи, он становился выше, будто вытягивался, слова произносил медленно, казалось, что каждое опробывает на вкус и запах. Многие его вещи западали в душу, откладывались в памяти.
Отцвели соловьи,
И закончились встречи.
Обнимаешь свои
опустевшие плечи.
Вьюга, окна слепя,
Снег метет у порога.
Обнимаешь себя,
чтоб согреться немного.
Как продрогла ты вся
от зимы, от разлуки!
Не закутаешься
В свои тонкие руки.
Читал я его ему наизусть. Саша счастливо улыбался - он был тщеславен.
Он много печатался, а книгу него было мало. Одна из причин - он хотел во что бы то ни стало издаваться только в Москве, только в элитных издательствах. Свою книгу в «Советском писателе» он ждал двенадцать лет. Двадцатипятилетним юношей отправил в издательство рукопись - тридцатисемилетним мужчиной получил вторую свою книжку. Первая вышла в Свердловске. Это к примеру.
Он много рассуждал о смысле жизни, о бессмертии, эти вопросы беспокоили его постоянно.
- Вообще-то мы уже увековечены, - говорил он, - наш образ, образ каждого из нас радио-электромагнитными и прочими волнами зафиксирован и передан в космос, - пользовался он в разговоре новыми научными сообщениями. И свято верил в это.
Он любил жизнь, любил природу как воплощение вечной жизни. «Неравнодушная природа» называлась третья книга Саши Гришина.
В те годы у меня была дача в деревне, облегшей речку Айбу в самом центре охотничьего заповедника. Зайцы выскакивали из-под каждого куста, вылетали тетеревиные выводки, лоси переходили дорогу, то же делали лисы, белки перелетали с сосны на сосну, издалека доносилось хрюканье кабанов, над готовой стучали дятлы, на недальних озерах гоготали гуси, крякали утки, ежи наведывались в дом - попить молочка. Вечерами над речкой стоял туман, на противоположном берегу паслись лошади, звук ботала уплывал далеко над водой. Узкой дорожкой через могучий елово-сосновый лес мы совершали вечерний моцион, яркие звезды, целые созвездия низко висели над нашими головами.
- Никогда не продавай этот рай! - советовал Саша.
В саду и в огороде - все, что твоей душе угодно: огурцы, помидоры дыни, перцы, баклажаны, морковка, петрушка, салат, да просто все-все. И яблоки, и малина, и смородина - белая, красная, черная, и облепиха, и ирга, слива и барбарис... Но это в разное время лета. А когда мы приезжали на дачу в мае - в пищу мог идти только пастернак.
- Закусываем пастернаком! - поднимали мы рюмочку.
Саша был старше меня на один месяц - родился 5 ноября, а я 6 декабря - но на двенадцать лет моложе, пошучивали мы при случае. Его рассудительность и серьезность никогда не затмевали его молодости. _Я_ об этом разговаривал с ним:
Научи меня быть молодым.
Дни не встанут в розовом дыме,
Просто с пыльной тропинки алтын
Ни гроша не имевший поднимет.
Никаких чудес в решете,
А такая малая малость:
На какой-то далекой версте
Что-то очень мое потерялось
Сам с собой один на один.
Не находит душа причала.
Научи меня быть молодым -
Остается времени мало.
Я об этом разговаривал с ним, и посвятил ему эти стихи.
Любитель природы, Саша за полмесяца до открытия охотничьего сезона начинал подготовку к нему: осматривал свою амуницию, снаряжение, примерял рюкзак, но больше готовил-настраивал себя, ублажая душу воспоминаниями о прошлых сезонах. Был нетороплив, важен, басовые нотки появлялись в его баритоне.
Охотник он был лирический, в Казанском районе, на границе с Казахстаном, в семье его тестя, немного подтрунивали по этому поводу над Сашей, что он и принимал как подтрунивание.
Заявлялся в Тюмень с охотничьими трофеями, и на свой день рождения собирал в дом друзей, их у него было много - все острословы, мудрецы и песенники; - дым коромыслом. Саша восседал во главе стола - широкий, хлебосольный хозяин. Говорил всякие умные речи, мимоходом упоминая почти каждого в застолье: он радовался успехам друзей, с нарочитой снисходительностью поздравлял их, те с такой же снисходительностью принимали его поздравления. Он умел радоваться жизни, всему тому, из чего она состоит. Семейный человек по природе, он с юности тянулся к семейному очагу, вторым тостом у него всегда был тост за родителей виновника торжества.
Саша страдал сердцем. Перенес несколько инфарктов. К осени 1998 его состояние резко ухудшилось. Несмотря на это, в начале сентября мы собрались съездить ко мне на дачу, но поездка не состоялась: Саша передвигался с трудом из- за отечных ног, не рассчитал времени, и мы опоздали на автобус. Через три дня скорая помощь увезла его в больницу, откуда он домой не вернулся.
И нет спасенья от тоски -
Такая жизнь, такое время.
Он становился на носки.
Когда читал стихотворенье
Ни строчки задом-наперед.
А все в согласии с природой.
Он знал, откуда что идет
И кто его рукою водит.
В его палате было всегда многолюдно - впускали всех, кто хотел с ним повидаться. И всем было понятно, что его дело плохо. Он этого не понимал, строил планы на будущее, советовался со мной, как лучше устроить приближающийся праздник - день его рождения. Стоявший за нашими спинами художник Владимир Янке набросал на листе ватмана моментальный профиль Саши и при выходе из палаты показал его мне. Я почувствовал, как по спине поползли мурашки: это был портрет Саши умирающего.
Да, дружище, снега, снега.
Голубые, дружище, белые.
Хоть дорога и недолга,
Мы большие привалы делаем.
Нааукаешься в пустоте -
И под сень берез опрокинешься.
Фотографией на кресте
Ты встречаешься с нами, нынешний.
Ни туда, ни сюда ни на шаг.
Ясновидцы. Астрологи. Стоики.
...Поминальных рюмок куржак
Серебрился на тихом столике.
Он умер 19 октября 1998 года - за три недели до своего 50-летия,
Мир праху твоему, Саша.