Люди не ангелы
Б. А. Комаров
БЕСПРЕДЕЛ
Дед Иван шёл на рынок. Надо мётел прикупить, метла для дворника первое дело, а хорошую, хваткую, только здесь и выберешь. Конечно, и директорша выдаёт, не без того, но разве это мётлы? Так себе, огрызки. И говорит ещё:
– Ты, Иван, не горячись, не стучи галошами, чего есть, то и бери!
Бери... ей не мести, а вот попробовала бы – узнала: двор-то у столовки шире некуда, да ещё и тротуар надо прихватывать. Прошлой зимой хорошо вышло: поставил трактористу бутылку, так тот своей жужжалкой вместе с дорогой и его участок подчищал. Всё Ивану полегче: восьмой десяток идёт, не пацан. ...Как нынче получится, неясно... Ну да, Бог даст, прорвёмся.
А без подработки нельзя. Пенсия – слёзы, а у старухи и того меньше, вполовину будет, стажа, говорят, маловато. Правильно, маловато... а того не спросят с чего его много будет: четверых ведь на ноги поставила– вынянчила. Жаль, рядом никого не осталось, поразъехались все, окроме Пашки, младшего. Тот остался. Под сорок уже, а как дитя малое. И выпить любит. Как получка – всё: два дня его не трогай. Гудит Пашка, и не лезь к нему. Слабый, потому что, не чета старшим. Перед соседями-то гордишься: вот, мол, они какие: всяк со своим дипломом в чужие края уехал, а вечером сядешь у телека, смотришь «Время» и думаешь: как там Колька-то во Владивостоке живёт, сколько у них сейчас градусов? Или Сашка, в чём сегодня на работу пошёл: в шляпе или в шапке?
Шибко умные стали, вот и уехали. Не живут со стариками... Да и чему я их научу: как гвозди-доски из столярки таскать, чтобы свой домишко построить? Так об этом, Господи прости, и говорить-то стыд– ю! ...А может, растолковать, как лишний раз не вякнуть или начальству угодить?
Эх-хе-хе... Всё бы ладно, да уже слабый стал, не как раньше силушка-то. Проснёшься утром, а в голову как шибанёт, и немота но всему телу: прёт и прёт. Пора бы уже на бугорок к друзьям-приятелям. Самое время по годам-то, а вот по погодке – нет, не время. Летом сподручнее. Одно удовольствие ведь могилку копать: ткнёшь чуть-чуть, а лопата сразу на штык идёт. Потому и за копку платить меньше. ...Кто вот поможет старухе с похоронами? Ясно-понятно, что не Пашка. ... Напьётся с горя, а старшие когда приедут? Владивосток-то вон где, а Тюмень – вот...
Многое об этом передумал Иван, не одну ноченьку проворочался на скрипучей койке, стуча время от времени, спавшей за перегородкой, старухе:
– Чего затихла? ...Жива, нет? Смотри у меня! – бормотал. Ей ведь что день – что в ночи... И на фронте не была, а как контуженая ходит. Сквозняк в голове...
Хорошо что сам с похоронным делом подсуетился, подумал о необходимом, жаль не всё ладом вышло... С водкой вот сорвалось.
Взял он её тем летом целый ящик, пока дешёвая – брать надо, цены-то растут как на дрожжах. А куда девать? Дома Пашка, от него пощады не жди...
Федька надёжнее, он таксист. Они эту отраву всю жизнь видят, сохранит до самых похорон. Тот сам и надоумил, заявился как-то по вечеру:
– Я, – говорит, – дядя Ваня, гуляю нынче – наш праздник! Дай-ка закурить!
– Ты что! – удивился Иван. Закурить дал: сосед всё-таки, не случайный прохожий. – День таксиста ввели? Не слышал...
– Не-е, – пьяно толковал Федька, – день торговли сегодня, понял? А я ведь того, понял?..
– Чего того? – напрягся старик.
Сосед обиженно хрюкнул и уронил папиросу. Подняв её, долго прикуривал, потом уселся на табуретку и вытянул из кармана кожанки бутылку водки. – Её и продаю, заразу, ночами-то! Работа у нас такая. ...Я ведь не сильно пью, сам знаешь, а тут развязал. Святой день!
Следующим утром Иван к нему ящик и отнёс.
– Вот, Феденька, пущай стоит! Ты уж сбереги, а как умру – выставь. Вся надежда на тебя.
Тогда же и памятник себе сготовил, у Пашки, в СМУ. Или в МУ. Старик всегда их путал: МУ, СМУ – хрен поймёшь! Пашке что? Сварщик: какой надо, такой и сладит. Хороший памятник вышел: этакая пирамидка, а снизу скос. А под ним плита, красиво. Иван сам привёз его домой, взял напильник и давай им каждый шовчик шоркать: шорк да шорк – иначе краска не пристанет. Покрыл серебряночкой и ахнул: силён монумент! Доживу до следующего лета, глядишь, и старухе такой же сгоношу.
Привинтив шурупчиками жестянку с фотокарточкой, отошёл метра на три, полюбовался в последний раз добротным сооружением и принялся откручивать именную атрибутику. ...Пусть стоит теперь под старым брезентом за баней и греет душу. А как? ...Всё не бегать потом старухе по начальству, не мести языком!
Веселее время пошло: с припасом-то всегда легче. Прискочит Федька на обед, поест по шустрому и опять вперёд. Таксистам некогда пузо чесать: бьёт план по пяткам, не даёт спать. Спросит Иван: «Как дела?», а Федот: «Нормалёк, батя, хочешь жить – умей вертеться!».
– Так-так, – поддакнет Иван, – вертись, пока молодой! – проводит взглядом «Волжану» и снова шлёпает галошами по ограде. Если хозяин не балбес, так хоть домой не заходи, всегда работа найдётся.
А пару дней назад глядит Иван через забор: что такое? Сидит Федька на крыльце, спиной в дверку упёрся, а жена его, Нинка, из сенок долбится и открыть не может.
– Кто там? – кричит, а Федька своё: – А там кто?
Заскочил Иван в ограду, оттянул его от дверей, помог в хату затащить.
– Чего это с ним? – удивился. – Не пьёт совсем, а тут «натенькался»!
– Что ты, дядя Иван, что ты! – всплеснула руками Нинка, – Неделю – Не просыхает! С работы выгнали, вот и куролесит. Говорила ведь, застишь с водкой – неймётся! Ох, дурак, дурак, – причитала она, стаскивая с Федьки полушубок, – могли бы и посадить!..
Всю ноченьку старик не спал: ворочался на постели, а утром ноги в руки и к соседу:
– Давай-ка, Фёдор, водку! Для дела мне надо, – и глаза прячет: неудобно ведь, вроде как не доверяет.
– Какую водку? – уставил гот похмельные глаза, потом, вспомнив, плюхнулся на диван. – У-у, ё-моё, кругом водка... Погоди, батя, дай мозги соберу... – сжал виски ладонями, посидел чуток и обронил виновато: – Погоди, верну через месяц, ей-богу верну! Выпил ведь её с горя, как из гаража турнули...
– Месяц?! – ахнул Иван. Чуяло его сердце, ох, чуяло... То-то сосед уже неделю на такси не появлялся, даже следов от «Волжаны» возле дома не осталось.
– У нас же, батя, беспредел, – пытался доказать свою правоту, враз оглохшему от свалившейся на него напасти старику, Федька. – Нету работяге ходу. Чуть залетел – трудовую в «зубы» и беги куда хочешь... Без «мохнатой лапы» пропадёшь. ...Ты куда, дядя Ваня? Сейчас опохмелимся!
Но Иван уже не слушал: сгорбившись, он шоркал валенками по давно не чищенной дорожке к калитке. ...Вот тебе и «хочешь жить – умей вертеться». Не зря говорят – коли быстро бегать вокруг столба, то можно себя поймать и снасиловать. Довертелся Федька... Беспредел, интересно ведь, что за мужик у них такой в таксопарке объявился, справедливый, видать. Его бы к нам, в столовку: наведёт, чай, порядок с метлами, не погонит старика на рынок.
...Где их тут искать? Почитай уже, года два не ходил по рынку. Раньше проще было: забор да четыре-пять рядов. А теперь махина почище дворца какого. И с машин ещё торгуют, и с лотков, всё есть.
А вот и мётлы.
– Почём? Не-ет, милый, что ты, ещё похожу! Может, дешевле найду, а как? Тут, милый, рынок...
Идёт Иван дальше, смотрит на топорища, прикидывает в руке: палка – не топорище. Таких и Федька с похмелья сотняжку понаделает, а работать как? Из рук выпадут. Нету нынче тяму у народа: лишь бы сбыть.
Чего-то там мужики толпятся, чай, мясо выкинули? Теперь скотину не держат, вот и оголодали. Хотя бы можно свиньюшку держать, не объест. ...Нет, вроде бы ничего оттуда не тащат.
Сунулся Иван к мужикам, ёлки-моталки: памятники продают! Бери его, огольца, да хоть сейчас и ставь на могилку. Видать, последний, один-одинёшенек. «Хороший памятник, – прикинул Иван, – не хуже моего будет. Мастер делал: и шовчики зачищены, и ровненько всё... а красочка какая!..» – старик даже пальцем чирканул по стройной пирамидке. Добрая краска, не труха, плохая-то сразу отлетит.
Возле памятника прохаживался здоровенный парняга в потёртом ватнике:
– Вот, мужики, – пояснял он под редкие смешки стоявших, – тёще готовил да не сгодился. Как мать ведь её любил, ей-богу! Всё приготовил, всё путём, а родня понаехала и увезла в Караганду. У них ведь свои порядки, мы им не указ... Берите, мужики, уступлю, – иногда парень крутил головой, будто бы ища кого-то среди прохожих, потом успокаивался: – Нынче ведь как: сегодня живой, завтра чёрт знает. Загодя надо думать, загодя!
Увидев замершего старика, продавец потянул его за рукав поближе:
– Бери, батя, не пожалеешь! Шик-модерн, сам бы под ним лежал, да некогда: магазин закроют, гы-ы... Давай-давай, не раздумывай, тут всё ладом! Вот дырки, фотку крепи и лежи себе, Вася, не чешись!
– Да есть у меня уже, милый, есть, – мял рукавицы Иван. Уж больно памятник-то аккуратный, хоть бросай искать мётлы и любуйся на него. И дырочки одна к одной, их сверлить замучишься! Сверло так и норовит в бок уползти, так и лезет в сторону... «Вон следочек-то сквозь краску выступает, пришлось мужику помаяться, как и мне... – подумал. – А это чем стукнуто? Смотри, как похоже! У меня ведь тоже здесь молоток сорвался. Батюшки родные... не мой ли это памятник?» – мелькнула у старика отчаянная мысль.
– Слышь, парень, – голос его дрожал, – где брал это? – Иван не находил подходящих слов, всё перепуталось в голове. – Моё оно, моё! Себе сделал...
– Ты чо, батя? – в глазах парня мелькнул испуг. Он смешался, но лишь на мгновение. – Где написано, где? Так любой может... Тёщин это, не хочешь – не бери!
Иван беспомощно поперхнулся, но тут же и осмелел. «Ничего-ничего, не дадут старика в обиду, – подумал он, окидывая взглядом всё увеличивающуюся толпу. А руки тем временем ощупывали знакомую поверхность. – Ёшкин-кошкин, так тут же и фотокарточка есть! вспомнил вдруг с облегчением. – Сейчас я ему нос-то утеру, – сунул руку внутрь памятника, нащупал там тряпицу с жестянкой и фотографией и вытянул её наружу, – смотрите, люди добрые!».
– Вот он, я! Похож?... То-то! Я ведь, мужики, врать не буду, мне стыдиться нечего...
И повернулся в сторону памятника. Где же парень-то, где?
– Смылся продавец-то! – хохотала толпа. – Сбежал... видать, и вправду вор.
– Ну, молодец, дедуля, вырубил! – хлопнул Ивана по плечу какой-то подвыпивший дядька. – Давай помогу до дороги дотащить – там машину поймаем. ...Как ты его, а, сукиного кота! В самое темя...
Утомлённый спором старик, уселся на пустой ящик из-под пива:
– Погоди, милый, погоди, аж сердце зашлось, – дал закурить добродушному дядьке, закурил и сам. – Вот шпана-то! – бормотал. – То-то, гляжу, за баней снег притоптан, а под брезент-то и не смотрю. ...Ну, лиходеи! Такой и батьку родного продаст.
Буровя снег, они дотянули памятник до дороги. Дядька шустро выловил в потоке машин «уазик» с кузовком, помог затянуть туда поклажу.
– Я, отец, дал шофёру на чекушку, не суетись! Чего? ... Так понятно, свой ведь старик в Калуге живёт.
Белобрысый водитель был уже в курсе Ивановых событий:
– Да-а... беспредел кругом, – обронил он, поглядывая на пассажира. – До памятников уже дело дошло!
При чём тут беспредел? – подумал Иван. – Беспредел – мужик хороший, вон Федьку, балбеса, с работы вытурил. Воровство обычное – и весь сказ.
Глаза его слипались, спать хотелось – ужас... Так всегда: поволнуешься шибко – сразу засыпаешь... А сейчас сам Бог велел покемарить.
Б. А. Комаров
БЕСПРЕДЕЛ
Дед Иван шёл на рынок. Надо мётел прикупить, метла для дворника первое дело, а хорошую, хваткую, только здесь и выберешь. Конечно, и директорша выдаёт, не без того, но разве это мётлы? Так себе, огрызки. И говорит ещё:
– Ты, Иван, не горячись, не стучи галошами, чего есть, то и бери!
Бери... ей не мести, а вот попробовала бы – узнала: двор-то у столовки шире некуда, да ещё и тротуар надо прихватывать. Прошлой зимой хорошо вышло: поставил трактористу бутылку, так тот своей жужжалкой вместе с дорогой и его участок подчищал. Всё Ивану полегче: восьмой десяток идёт, не пацан. ...Как нынче получится, неясно... Ну да, Бог даст, прорвёмся.
А без подработки нельзя. Пенсия – слёзы, а у старухи и того меньше, вполовину будет, стажа, говорят, маловато. Правильно, маловато... а того не спросят с чего его много будет: четверых ведь на ноги поставила– вынянчила. Жаль, рядом никого не осталось, поразъехались все, окроме Пашки, младшего. Тот остался. Под сорок уже, а как дитя малое. И выпить любит. Как получка – всё: два дня его не трогай. Гудит Пашка, и не лезь к нему. Слабый, потому что, не чета старшим. Перед соседями-то гордишься: вот, мол, они какие: всяк со своим дипломом в чужие края уехал, а вечером сядешь у телека, смотришь «Время» и думаешь: как там Колька-то во Владивостоке живёт, сколько у них сейчас градусов? Или Сашка, в чём сегодня на работу пошёл: в шляпе или в шапке?
Шибко умные стали, вот и уехали. Не живут со стариками... Да и чему я их научу: как гвозди-доски из столярки таскать, чтобы свой домишко построить? Так об этом, Господи прости, и говорить-то стыд– ю! ...А может, растолковать, как лишний раз не вякнуть или начальству угодить?
Эх-хе-хе... Всё бы ладно, да уже слабый стал, не как раньше силушка-то. Проснёшься утром, а в голову как шибанёт, и немота но всему телу: прёт и прёт. Пора бы уже на бугорок к друзьям-приятелям. Самое время по годам-то, а вот по погодке – нет, не время. Летом сподручнее. Одно удовольствие ведь могилку копать: ткнёшь чуть-чуть, а лопата сразу на штык идёт. Потому и за копку платить меньше. ...Кто вот поможет старухе с похоронами? Ясно-понятно, что не Пашка. ... Напьётся с горя, а старшие когда приедут? Владивосток-то вон где, а Тюмень – вот...
Многое об этом передумал Иван, не одну ноченьку проворочался на скрипучей койке, стуча время от времени, спавшей за перегородкой, старухе:
– Чего затихла? ...Жива, нет? Смотри у меня! – бормотал. Ей ведь что день – что в ночи... И на фронте не была, а как контуженая ходит. Сквозняк в голове...
Хорошо что сам с похоронным делом подсуетился, подумал о необходимом, жаль не всё ладом вышло... С водкой вот сорвалось.
Взял он её тем летом целый ящик, пока дешёвая – брать надо, цены-то растут как на дрожжах. А куда девать? Дома Пашка, от него пощады не жди...
Федька надёжнее, он таксист. Они эту отраву всю жизнь видят, сохранит до самых похорон. Тот сам и надоумил, заявился как-то по вечеру:
– Я, – говорит, – дядя Ваня, гуляю нынче – наш праздник! Дай-ка закурить!
– Ты что! – удивился Иван. Закурить дал: сосед всё-таки, не случайный прохожий. – День таксиста ввели? Не слышал...
– Не-е, – пьяно толковал Федька, – день торговли сегодня, понял? А я ведь того, понял?..
– Чего того? – напрягся старик.
Сосед обиженно хрюкнул и уронил папиросу. Подняв её, долго прикуривал, потом уселся на табуретку и вытянул из кармана кожанки бутылку водки. – Её и продаю, заразу, ночами-то! Работа у нас такая. ...Я ведь не сильно пью, сам знаешь, а тут развязал. Святой день!
Следующим утром Иван к нему ящик и отнёс.
– Вот, Феденька, пущай стоит! Ты уж сбереги, а как умру – выставь. Вся надежда на тебя.
Тогда же и памятник себе сготовил, у Пашки, в СМУ. Или в МУ. Старик всегда их путал: МУ, СМУ – хрен поймёшь! Пашке что? Сварщик: какой надо, такой и сладит. Хороший памятник вышел: этакая пирамидка, а снизу скос. А под ним плита, красиво. Иван сам привёз его домой, взял напильник и давай им каждый шовчик шоркать: шорк да шорк – иначе краска не пристанет. Покрыл серебряночкой и ахнул: силён монумент! Доживу до следующего лета, глядишь, и старухе такой же сгоношу.
Привинтив шурупчиками жестянку с фотокарточкой, отошёл метра на три, полюбовался в последний раз добротным сооружением и принялся откручивать именную атрибутику. ...Пусть стоит теперь под старым брезентом за баней и греет душу. А как? ...Всё не бегать потом старухе по начальству, не мести языком!
Веселее время пошло: с припасом-то всегда легче. Прискочит Федька на обед, поест по шустрому и опять вперёд. Таксистам некогда пузо чесать: бьёт план по пяткам, не даёт спать. Спросит Иван: «Как дела?», а Федот: «Нормалёк, батя, хочешь жить – умей вертеться!».
– Так-так, – поддакнет Иван, – вертись, пока молодой! – проводит взглядом «Волжану» и снова шлёпает галошами по ограде. Если хозяин не балбес, так хоть домой не заходи, всегда работа найдётся.
А пару дней назад глядит Иван через забор: что такое? Сидит Федька на крыльце, спиной в дверку упёрся, а жена его, Нинка, из сенок долбится и открыть не может.
– Кто там? – кричит, а Федька своё: – А там кто?
Заскочил Иван в ограду, оттянул его от дверей, помог в хату затащить.
– Чего это с ним? – удивился. – Не пьёт совсем, а тут «натенькался»!
– Что ты, дядя Иван, что ты! – всплеснула руками Нинка, – Неделю – Не просыхает! С работы выгнали, вот и куролесит. Говорила ведь, застишь с водкой – неймётся! Ох, дурак, дурак, – причитала она, стаскивая с Федьки полушубок, – могли бы и посадить!..
Всю ноченьку старик не спал: ворочался на постели, а утром ноги в руки и к соседу:
– Давай-ка, Фёдор, водку! Для дела мне надо, – и глаза прячет: неудобно ведь, вроде как не доверяет.
– Какую водку? – уставил гот похмельные глаза, потом, вспомнив, плюхнулся на диван. – У-у, ё-моё, кругом водка... Погоди, батя, дай мозги соберу... – сжал виски ладонями, посидел чуток и обронил виновато: – Погоди, верну через месяц, ей-богу верну! Выпил ведь её с горя, как из гаража турнули...
– Месяц?! – ахнул Иван. Чуяло его сердце, ох, чуяло... То-то сосед уже неделю на такси не появлялся, даже следов от «Волжаны» возле дома не осталось.
– У нас же, батя, беспредел, – пытался доказать свою правоту, враз оглохшему от свалившейся на него напасти старику, Федька. – Нету работяге ходу. Чуть залетел – трудовую в «зубы» и беги куда хочешь... Без «мохнатой лапы» пропадёшь. ...Ты куда, дядя Ваня? Сейчас опохмелимся!
Но Иван уже не слушал: сгорбившись, он шоркал валенками по давно не чищенной дорожке к калитке. ...Вот тебе и «хочешь жить – умей вертеться». Не зря говорят – коли быстро бегать вокруг столба, то можно себя поймать и снасиловать. Довертелся Федька... Беспредел, интересно ведь, что за мужик у них такой в таксопарке объявился, справедливый, видать. Его бы к нам, в столовку: наведёт, чай, порядок с метлами, не погонит старика на рынок.
...Где их тут искать? Почитай уже, года два не ходил по рынку. Раньше проще было: забор да четыре-пять рядов. А теперь махина почище дворца какого. И с машин ещё торгуют, и с лотков, всё есть.
А вот и мётлы.
– Почём? Не-ет, милый, что ты, ещё похожу! Может, дешевле найду, а как? Тут, милый, рынок...
Идёт Иван дальше, смотрит на топорища, прикидывает в руке: палка – не топорище. Таких и Федька с похмелья сотняжку понаделает, а работать как? Из рук выпадут. Нету нынче тяму у народа: лишь бы сбыть.
Чего-то там мужики толпятся, чай, мясо выкинули? Теперь скотину не держат, вот и оголодали. Хотя бы можно свиньюшку держать, не объест. ...Нет, вроде бы ничего оттуда не тащат.
Сунулся Иван к мужикам, ёлки-моталки: памятники продают! Бери его, огольца, да хоть сейчас и ставь на могилку. Видать, последний, один-одинёшенек. «Хороший памятник, – прикинул Иван, – не хуже моего будет. Мастер делал: и шовчики зачищены, и ровненько всё... а красочка какая!..» – старик даже пальцем чирканул по стройной пирамидке. Добрая краска, не труха, плохая-то сразу отлетит.
Возле памятника прохаживался здоровенный парняга в потёртом ватнике:
– Вот, мужики, – пояснял он под редкие смешки стоявших, – тёще готовил да не сгодился. Как мать ведь её любил, ей-богу! Всё приготовил, всё путём, а родня понаехала и увезла в Караганду. У них ведь свои порядки, мы им не указ... Берите, мужики, уступлю, – иногда парень крутил головой, будто бы ища кого-то среди прохожих, потом успокаивался: – Нынче ведь как: сегодня живой, завтра чёрт знает. Загодя надо думать, загодя!
Увидев замершего старика, продавец потянул его за рукав поближе:
– Бери, батя, не пожалеешь! Шик-модерн, сам бы под ним лежал, да некогда: магазин закроют, гы-ы... Давай-давай, не раздумывай, тут всё ладом! Вот дырки, фотку крепи и лежи себе, Вася, не чешись!
– Да есть у меня уже, милый, есть, – мял рукавицы Иван. Уж больно памятник-то аккуратный, хоть бросай искать мётлы и любуйся на него. И дырочки одна к одной, их сверлить замучишься! Сверло так и норовит в бок уползти, так и лезет в сторону... «Вон следочек-то сквозь краску выступает, пришлось мужику помаяться, как и мне... – подумал. – А это чем стукнуто? Смотри, как похоже! У меня ведь тоже здесь молоток сорвался. Батюшки родные... не мой ли это памятник?» – мелькнула у старика отчаянная мысль.
– Слышь, парень, – голос его дрожал, – где брал это? – Иван не находил подходящих слов, всё перепуталось в голове. – Моё оно, моё! Себе сделал...
– Ты чо, батя? – в глазах парня мелькнул испуг. Он смешался, но лишь на мгновение. – Где написано, где? Так любой может... Тёщин это, не хочешь – не бери!
Иван беспомощно поперхнулся, но тут же и осмелел. «Ничего-ничего, не дадут старика в обиду, – подумал он, окидывая взглядом всё увеличивающуюся толпу. А руки тем временем ощупывали знакомую поверхность. – Ёшкин-кошкин, так тут же и фотокарточка есть! вспомнил вдруг с облегчением. – Сейчас я ему нос-то утеру, – сунул руку внутрь памятника, нащупал там тряпицу с жестянкой и фотографией и вытянул её наружу, – смотрите, люди добрые!».
– Вот он, я! Похож?... То-то! Я ведь, мужики, врать не буду, мне стыдиться нечего...
И повернулся в сторону памятника. Где же парень-то, где?
– Смылся продавец-то! – хохотала толпа. – Сбежал... видать, и вправду вор.
– Ну, молодец, дедуля, вырубил! – хлопнул Ивана по плечу какой-то подвыпивший дядька. – Давай помогу до дороги дотащить – там машину поймаем. ...Как ты его, а, сукиного кота! В самое темя...
Утомлённый спором старик, уселся на пустой ящик из-под пива:
– Погоди, милый, погоди, аж сердце зашлось, – дал закурить добродушному дядьке, закурил и сам. – Вот шпана-то! – бормотал. – То-то, гляжу, за баней снег притоптан, а под брезент-то и не смотрю. ...Ну, лиходеи! Такой и батьку родного продаст.
Буровя снег, они дотянули памятник до дороги. Дядька шустро выловил в потоке машин «уазик» с кузовком, помог затянуть туда поклажу.
– Я, отец, дал шофёру на чекушку, не суетись! Чего? ... Так понятно, свой ведь старик в Калуге живёт.
Белобрысый водитель был уже в курсе Ивановых событий:
– Да-а... беспредел кругом, – обронил он, поглядывая на пассажира. – До памятников уже дело дошло!
При чём тут беспредел? – подумал Иван. – Беспредел – мужик хороший, вон Федьку, балбеса, с работы вытурил. Воровство обычное – и весь сказ.
Глаза его слипались, спать хотелось – ужас... Так всегда: поволнуешься шибко – сразу засыпаешь... А сейчас сам Бог велел покемарить.