В своей «пестрой» книге автор находит сочетание учительной литературы, фольклора и героического эпоса, развившегося на рубеже веков в Тюмени, которая предстает главным «почвенным» городом Сибири. Собрав «пословицы и скороговорки» земли, Богомяков остается поэтом «безумной души» и провозвестником солнечного христианства, страдательного прошения о новой жизни, взывающего из ничтожества.

Владимир Богомяков
КОТИК ПОЛЗАЕВ

роман

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. В 2050-м году от Рождества Христова исполнилось Владимиру уже 95 лет. Часто-то нет, часто не устраивал уже радость коньячную, словечковую, луковую, ятную либо какую другую. Старики, девоньки, мужики лупили варёные яйца, резали лук; приводили из поганок неживых ребят, и те тоже жмурились на бумажные цветы и золочёные пряники; тянули худые лапки к стаканам с водкой. Вот как она, радость, живёт как хочет и вращает вокруг нас манящие глаза, что добрые старые острова. А то говорят: радость-то, конечно; радость картошкой пошла: её уже теперь ничто не заслонит. Давай, говорят, теперь Церемонию. А Владимир смеётся: сколько уж он за всю жизнь делал этих Церемоний. И самую-самую-самую Перестройку-Церемонию.
В 86-м году помнит квартиру Васильева. Общество «Память». Красный стяг. На нём — белый круг. В кругу — синие буквы. «Мужество каждый день». «Правда суда не боится». «Москва говорит — вся страна слышит». Глазунов-то, Васильев говорит, Глазунов-то стра-а-а-шный человек. Смотри-ка, смотри, за колючей проволокой покосившаяся церковка, за колючей проволокой Достоевский, Толстой, ох, скучно жить здесь на земле. А на переднем плане Он, сам Глазунов, сам с вдохновенным видом и циркулем в руке. Я ж дружен был, Васильев говорит, с Глазуновым много лет, у него в квартире собирались люди, страшные люди, решали, кого поставить, кого убрать. Невидимое граффити разучивали. Видишь? Видишь, что в книге-то у него? Чёрный фон, горящие русские хаты, уродливые старушечьи лица, витязь в одной руке держит свою отрубленную голову, а в другой руке — меч. А к мечу этому протягивает руку мальчик. Надо всем этим треугольник в небе. A в треугольнике — Глаз. Хочется сдёрнуть отсюда. Не всякий понимает своё истинное положение: на стадионе работал когда-то в 70-е годы один дурачок, он, например, с гордостью нам всем рассказывал как его трахнули в задницу за 5 копеек. Очень был этим горд.
Ещё Васильев говорит-говорит в прошедшем 86-м году, которого уже нет. У людей нет, а у Бога он ой как есть. Он говорит: у меня домик у Плещеева озера. Так вот там часто наблюдают НЛО. Жители уже внимания на них не обращают, им сказали, что это метеозонды — они и поверили, сказали бы, что яхонтовые пискульки, и тоже поверили бы. Однажды в воздухе над людьми там Змей огромный завис. И страшно, очень страшно! А я, говорит, поднял вверх свой фотоаппарат и фотографировал, фотографировал, фотографировал… А потом ночью — сон: на берегу озера садятся один за одним чёрные НЛО. прилетевшие служить Ваалу и Астратам. Начинается ураган, сильный-сильный ураган! И вот Васильев стоит в своём сне под этим ураганом, как несгибаемый дуб. Людей несёт по воздуху, и кто-то успевает схватиться за его одежду и удержаться. А какое-то время назад, говорит Васильев, пришёл ко мне в квартиру Черненко. Лицо, как у упыря. Синюшный весь. Дай, говорит, чего-нибудь поесть; очень есть хочется! Ну, говорит, поджарил я ему яичницу. А Черненко ест да нахваливает: «Хорошая у тебя яичница!». Потом, говорит Васильев, я узнал, что Черненко был уже в это время в барокамере.
Что-то тёмное, нехорошее, с упырями-черненками, с подшивкой дореволюционной газетки «Плювиум», где на карикатурах нарисовано, как гадкий еврейчик (что злобный алиенчик) суёт девочке бомбу под видом куклы и как еврейке на голову падают тома Маркса, Бебеля, Талмуд и ещё какие-то огромные книги. Что-то тёмное, нехорошее с дореволюционными черненками, с чёрными безглазыми НЛО, со Змеем, нависшим сверху, с чертяками, несущими яйца жировые, коновые и мелёные. Тёмное мужество каждый день. Тёмная правда суда не боится. Тёмная Москва говорит, а страна не слушает. Ведь пророки гибли в темницах, пропадали в пещерах, на кострах сгорали. Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит. Но была у них радость. И даже если свёртывали их в паучий угол, то радость, радость струилась. Один, толстый белёсый, стоит глаза пучит без радости. Другой, худенький нервный, виноград ест без радости и в стенку глядит. Третий, с понтом кундалини-йог, пришёл рассказать о том, как разгадал он астрологический код Москвы, и теперь пусть знают, пусть понимают, что кто-то тоже не лыком шит, пусть очко-то жим-жим… А Владимир к тому моменту уж несколько лет был киллером лунного дуновения. Покажет фотографию какого человечка Луне, неделька-другая проходит — глядь, а человечка-то уже и нет в живых. Не магия, конечно, нет, не магия, а некоторое, скажем так, умение. И платили за это нормально.
Нужно было прекращать это дело. Все мы с Востока, все мы грузины немножко, поэтому я тэбэ одын мудрый вещь скажу. Чюрчхела называется. Чюрчхела начинается с нескольких половинок грецких орехов. Вместо орехов Владимир пукнул громко раз пять или шесть, да так, что все вздрогнули, словно их резко в макушку поцеловали. Вот орехи, господа, вот вам орехи. Орехи нужно нанизать на крепкую хлопчатобумажную нить — это дикий взгляд Васильева (будет он так смотреть когда-нибудь на сотоварищей и кричать, что они отступники, что продались госбезопасности, а те, конечно, тоже что-то своё в ответ кричать будут). Крепок взгляд, а на одном его конце петелька для подвешивания, а на другом его конце спичка, чтобы орехи (пуки) не соскальзывали. Ментальная спичка делается так: говорится громко и внятно «КОТИК ПОЛЗАЕВ». Что-о-о-??? КОТИК ПОЛЗАЕВ. КОТИК ПОЛЗАЕВ. КОТИК ПОЛЗАЕВ. А дальше уже вари, ара, виноградный сок. Сахар подсыпай, помешивай, слюшай, пеночку снимай. И всыпать туда потом всю новую российскую муку. Только, чур, размешивать рукой, чтобы комочки не образовывались. Так вари долго-долго, пока не получится у тебя киселеобразная реальность. Окуни в неё связку орехов и потом вывесь сушить на Солнце. А Солнце-то смекаешь кто? Солнце — Господь Иисус Христос.
Вот такая получилась Церемония. Вышло немного радости, но вышла же она, не закатилась в щелочку. Сколько уж было этих Церемоний, душа готовилась к чему-то и до и после, пока не произошла, не помним сколько лет назад, ПОЛНАЯ ПЕРЕМЕНА НАШЕЙ ЖИЗНИ. Хуже ли, лучше ли стало — непонятно, но радость бывает, и довольно часто. Радость ведь она всегда рядом. Нужно только воздуху в грудь набрать и крикнуть: «Радость!». Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Вспоминал Владимир в далёком 2050-м году, что был такой плохой голландский фильм под названием «Сибирь». Там два молодых амстердамских подонка знакомятся на улице с иностранными девушками, потом идут с ними сношаться (очень подходящее слово), воруют у них деньги и из какого-то извращенного голландского озорства вырывают из их паспортов странички с фотографиями. Интересно не это. Интересно то, что молодые подонки понимают: вся разлюли-голландия вокруг есть лишь нечто вроде майи; они мечтают накопить денег для того, чтобы поехать в Сибирь, и правильно представляют её безбрежным заснеженным пространством, где по плотному насту метёт и метёт позёмка, а больше и нету ничего. Они всей душей стремятся туда, где белое безмолвие. Сокращенно — бе-бе…
Метафизические мучения с чистым Я, которое есть нечто последнее, что человек может сказать о себе самом, разрешаются созерцанием бе-бе. В разведшколе Владимира учили, что всем рулит Молния. Мол, даже нечего обращать внимание на царящую вокруг тупую глупость; вот вдарит Молния, и всё переменится — воцарится во человецех некий неведомый ранее удивительный ум. А он вспоминал студента из строительной академии, скачавшего из Интернета текст про Локка и гнусаво (на дьячковский манер, что в некоторой степени и богохульно) бубнившего этот текст, не понимая, зачем и про что он читает — время от времени из бубнения слышалось «локка», «локка», «локка»… Словно мострь из глубины смотрит бессмысленными белыми глазами и хочет заворожить вселенской Дуротой, склизкая подводная нелюдь… И рука сама тянется к Стечкину. Чистое Я не может быть объектом, ибо мир объектов есть, как известно, не-Я. Чистое же Я всегда за скобочками, и если вообразить его предметом опыта, то оно вмиг утрачивает свою чистоту. Чистое Я не может быть и субъектом: субъект не существует в отрыве от объекта, а чистое Я сияет в своей доопытной невероятности. Чистое Я — это и не образ Божий, так как если мы их отождествим, то впадём в примитивный пантеизм, отрицающий самостояние человеческой личности. А вот посмотришь на белое безмолвие, беспредельное да безобъектное, и внутри сознания вдруг мелькнёт такое же бесконечное снежное поле. Холодное, спокойное, безбрежное бе-бе; и в нём больше правды, чем в средиземноморской зелени Корсики, так как вокруг на миллиарды и миллиарды световых лет бесконечный, холодный, неживой космос. Всё цветущее многообразие — нелепая искорка, вспыхнувшая и сразу же погасшая на ветру в бескрайних ледяных просторах. Крошка-сын к отцу пришёл, и спросила кроха, кто такие позвоночные и что такое центробежная сила, почему лёд плавает и отчего в радуге именно такие цвета, а не какие-то другие. Отец напрягся: про акулу, питона, лягушечку и соловья и бе-бе; про позвонки и спинной бе-бе мозг, про бе-бе инерцию и Ньютона бе-бе. А крошка-сын слышит в ответ лишь «бе- бе», «бе-бе», «бе-бе», «бе-бе»…
Была политика, да вся вышла к 2050-му году. Но раньше, когда Болшой Политика приходила в жизнь, то это требовало от политического информатора не бздеть, не журиться, не кукситься, а выйти к народу, и рассказать какова политическая жизнь в современной России, как проходит переходный от посттоталитарного режима период, как живёт по Конституции Россия, как взаимодействуют цветущие ветви власти. Но политический информатор, начав говорить, терял сам в себе опору, и несло его куда-то в скифские вихри, в безумную китоврасову музыку, в взвихнутую рывь и колебание мира (как выразились бы, должно быть, Ремизов с Ивановым-Разумником). А за этим за всем, за скифскими вихрями и китоврасовой музыкой, — бе-бе, бе-бе, бе-бе, бе-бе…
В месяц студень не болтайтесь ночью за вокзалом; не то выйдет на вас один такой — лицо земляное, голосок осиный, спрашивает, мол, где здесь, мужик, улица Фабричная. Ох, не Фабричную ему нужно улицу и не денежки ваши, керенки, кириенки-кириешки ему надобны, а хочет он воткнуть перо вам прямо в печень. А тут темно и тихо, долго вас не найдут; найдут уже, когда вытечет вся кровь и окоченеете на снегу. Но, если уж случилась такая беда, ведите себя правильно: глядя человеку не мигая в глаза, произнесите внятно: «Бе-бе»! То-то его остудит это бе-бе! То-то перетряхнёт его! Задрожит он от белого безмолвия и канет, сердешный, назад в темноту… Так же хорошо слово «бе-бе» для утихомиривания сумасшедших, поскольку в нём, в бе-бе, видят они нечто такое, что безумнее их безумия, дичее их дикости и фундаментально-болезненнее их душевного недуга. Раз приехал Владимир навестить друга в психиатрическую лечебницу Винзили, а он там уже выбился в люди, раздаёт больным чай, водит дружбу с санитарами (санитары тоже, похоже, из бывших больных), ходит с важным видом, что твой городовой. И вот говорит он Владимиру: «Хочешь концерт»? Да ладно, говорит Владимир, какой концерт, лучше расскажи, как здоровье, как идёт процесс выздоровления. Но он не слушает ничего, зовет сумасшедшего по фамилии Бызов, с мутными глазами и рогом во лбу, и велит ему петь. И тот давай выть матерщинные частушки с таким неистовством, ужасом и моральным террором, что прямо кровь стынет в жилах. Пять минут поёт, десять, пятнадцать, и никак его не остановить. Крикнул ему Владимир: «бе-бе!» — и всё — перестал, затих… А на улице Мельничной с Владимиром в одном подъезде жила сумасшедшая старуха, которая привязывалась с рассказами о том, как в животе у неё живёт кто-то и как этот кто-то шевелится в животе и мешает спать. Скажешь ей в ответ на это строго «бе-бе!» — и замолчит она, словно бы устыдится, словно бы хлебнёт белого безмолвия…
Или вот, натрескавшись вечером ситного с чаем, задумаете вы лепить глиняный Мавзолей, а Мавзолей-то и не выходит; то ли глина попалась какая-то не такая, то ли спать хочется, то ли руки разучились глину мять, то ли ещё чего. А вот вскричите бодро «бе-бе!», этим криком вернётесь как бы к своим истокам, и работа станет спориться. Такой Мавзолей отгрохаете: любо-дорого! И сам бы в таком лежал, да жить надобно…
Раньше были сны, а потом одно бе-бе осталось. Висишь несколько часов в беспредметном и безвидном молочном обмороке, проснёшься и не знаешь, что и сказать. Где был? Что видел? А ничего не видел — плюхнулся в бе-бе и там зависал, пока не вытолкнуло тебя оттуда что-то… Весной, эх, весной всё станет совсем по-другому — думал некогда Владимир. Весной, когда Пасха всё ближе и ближе, всё ближе и ближе Христос, всё ближе и ближе смерть, но и воскресение ближе… Тогда вот весной, когда солнце, и лужи, и вербы, когда уходит снежок и уходит ледок, снимает ушанку дедок и снимает платочек пуховый бабок, когда появляется нагая первозданная земля, когда скоро везде вокруг — лужи, лужи, лужи, а в лужах солнце, а в лужах небо: тогда вот весной проснёшься и везде один Христос. А там, где Христос, не может возникнуть никакое бе-бе. Нет белого безмолвия, нет метели, нет взвихнутой рыви. нет луж, нет весны, нет солнца, нет земли, нет Голландии, нет России. И мира нет. Везде один Христос. Вот так живёшь-живёшь среди лжи и не задумываешься: а какая она, ложь? Владимир с детства понимал, что всё не так. Вот возьмём бурлацкую песню «Эх, дубинушка, ухнем!». Ну, песня неплохая. На троечку. Но с детства ему трудно было себе представить, что измождённые люди хорошо поставленными шаляпинскими голосами вытягивают: «Мно-о-о-го песен слыхал я в родной стороне!». А настоящие слова совсем другие, как сказал ему Александр Валентинович Павлов. МЫ БУРЛАКИ. У НАС СРАКИ КАК БУРАКИ. МЫ бурлАки, у нас черны сраки. Мы бурлАки, мохнаты как собаки. И вот после этого действительно: Эх! Дубинушка, ухнем!
Давным-давно, в другой совсем жизни Владимиру позвонил молодой художник Руслан Рябов и предложил рассказать об акции, устроенной им с копией картины Казимира Малевича «Чёрный квадрат». Владимир с интересом поехал на встречу. В Тюмени каждые десять лет появлялся «Чёрный квадрат» в каком-нибудь новом контексте. Именно «Чёрный квадрат» не даёт всем покоя; после чёрных квадратов Малевич писал «белое на белом», но эти работы народ почему-то не интересуют… Ниже рассказ Руслана.
«Я учился на художника в тюменском институте культуры. В основном я учился делать копии мастеров мирового уровня. Меня интересовал реализм; это были разные техники, но с их помощью показывались реальные предметы. Ну и импрессионистов, конечно, копировал. Думал: натаскаю технику и сделаю такое, что все ахнут. Такую картинку хотелось написать, чтобы была не похожа на всё, что делали ранее. А начнёшь писать, и что-то не идёт: изюминки какой-то не хватает… Периодически в течение года я приближался к Чёрному Квадрату и постоянно думал о нём. Малевич сказал, что на Чёрном Квадрате искусство закончилось, ну а мне-то что теперь делать? Задумаю какую-нибудь картину и опять, и опять прихожу к этому Чёрному Квадрату. И мне казалось, что что-то с Квадратом нужно сделать, и потом меня осенило — нужно заглянуть на обратную сторону Квадрата. Я понял, что это для меня просто необходимо — повернуть квадрат другой стороной. (Автор: Хм! Квадрат, видите ли, повернуть ему другой стороной. Может, он и вообще масон какой-нибудь? Русские люди, как известно, не любили говорить «франкмасон», а говорили «фармазон» или «армизон», о чём недавно напомнила радиостанция «Эхо Москвы». Мельников-Печерский писал: «Фармазонами зовут их. А в чем ихняя вера состоит, доподлинно никто не знает, потому что у них всё в тайности». Сосед наш неуч, сумасбродит, он фармазон; он пьет одно стаканом красное вино и т. д. А в Тюменской области есть целый Армизонский район, центром коего является село Армизон. Село, между прочим, имеет свой гимн — «Мы гордо носим имя армизонцев, Здесь это скажет каждый человек. И никогда мы родину не бросим, Мы не забудем Армизон вовек. Всю теплоту, любовь, да и себя частично Мы отдадим тебе, чье имя на устах. Ты с нами навсегда, и мы с тобой навечно В душе и в сердце, мыслях и словах!»). И вот стал готовить я это мероприятие. Причём получалось всё само собой, получалось всё бесплатно. Пришёл в магазин «Акварель» и говорю продавщице: «Дайте, пожалуйста, красок для шедевра»; и она дала — бесплатно! На ксероксе отпечатали для меня листовки, которые я развесил по городу. Листовки были чёрно-белые: на них был изображен Чёрный Квадрат, его пересекала надпись «Чёрный Квадрат — предельное и запредельное». И сообщалось, что творческая встреча состоится в институте культуры 26 апреля в 17.00. Я сначала хотел назвать всё это «акция», но проректору в этом слове почудилось нечто политическое и она предложила — «творческая встреча». Мне понравилось… Копию Чёрного Квадрата я сделал не на холсте, а на ДВП. Сторона квадрата была 79,5 см. Копию сделали маляры. Почему не сам? Мне некогда было. На обратной стороне попросил нарисовать что-нибудь моего трёхлетнего сына. Как раз накануне творческой встречи он сделал рисунок акрилом. Дети в три года рисуют очень искренне. Сын так рисует: мазок у него — один мультик, мазок — другой. Что может ребёнок в три года изобразить? Только лишь ляки-маляки. Но ребёнок — символ нового века и нового искусства. Народу на творческую встречу пришло немного: человек 30–50. Я, честно говоря, думал, что больше людей придёт. Было институтское руководство, из строительной академии человека три; пришёл странноватый такой мужчина — русый, кучерявый, румяный. Он с самого начала сел, закрыл глаза и как бы медитировал. Чернеева из нашего института написала историческую справку о Чёрном Квадрате Малевича: когда написан, когда его выставляли. В этой исторической справке сказано было, что Чёрный Квадрат — это «новая икона XX века». После этого я сказал всем, что на другой стороне у Чёрного Квадрата есть ещё картинка, и попросил всех эту картинку представить. Я сказал: если вы захотите увидеть, что на обратной стороне Чёрного Квадрата, то мы вам покажем. Но только вы должны захотеть. Все сказали: «Ну, хотим. Давай, показывай»! И был там Сергей Шаповал, фотохудожник, который мне до этого говорил: «Ты Чёрный Квадрат не тронь. Он от Бога». Я спросил: «Сергей, хочешь посмотреть, что там, на обратной стороне Чёрного Квадрата»? Он говорит: «Я тебе сразу сказал, что ничего там не вижу и ничего не представляю». «А чё ты тогда пришёл-то сюда? Ты не понял — там уже что-то есть, с обратной стороны Чёрного Квадрата». «Ну, покажи тогда. раз есть». Переворачиваю картину, предлагаю обсудить, задать вопросы. Большинство, увидев картинку на обратной стороне, сразу же уходит. Оставшимся предлагаю обсудить, задать вопросы. Пару вопросов декан задал. Первый я не помню, а второй — он спросил: «Вы предлагаете новое прочтение Чёрного Квадрата? Можно ли вашу концепцию назвать «от истинности к искренности»? Дальше началось обсуждение, люди говорили в основном не обо мне, а о Чёрном Квадрате Малевича и об истории искусства. О моей работе ничего не было сказано, но люди уходили довольные и говорили «спасибо». Так как людей на творческой встрече было мало, то сделанную видеозапись я пошёл показывать всем своим знакомым. Я хотел, чтобы об этом узнало как можно больше людей. Я хотел, чтобы об этом узнал весь мир. Какого я результата хотел? Я предложил новую точку отсчёта. Для чего? Вообще для всего. У большинства людей, когда я им показывал видеозапись, была улыбка на лице. Я говорил им: «Смотрите внимательно, здесь каждая деталь имеет громадное значение». Я говорил всем: «Теперь мир перевернётся», и наблюдал за их реакцией. Конечно, это была рекламная фишка. Дети сразу начинали верить в то, что я перевернул мир. Кришнаит один сказал мне, что теперь должна перемениться наука, прекратятся войны и люди станут полубогами. У Сквера встретил известного бомжа Банана Сан Саныча. Он называет себя Антихристом, а раньше ещё занимался тем, что писал в газеты порностатьи. Банан ждал автобуса; когда я ему всё рассказал, он произнес «понятно», задумался, забыл про автобус и пошёл пешком. 30 апреля, как раз в мой день рождения, я рассказал об этом одним бандитам. Они очень повеселели и позвали меня на Туру жарить шашлыки и пить водку. Я пришёл ночью с Дня Рождения пьяный и поставил на полную громкость песню Дианы Гурцкой «Есть ли любовь на свете?». Хоть музыка и играла громко, мой маленький сын не проснулся. Мы с женой всегда жили мирно, а тут разодрались. Жена позвонила своему брату. Он пришёл и меня побил. Я на него не в обиде, он правильно поступил, ведь я на его сестру руку поднял. После этого случая я перестал ставить видеозапись, сжал все до фактов и рассказываю их устно. У всех возникает добродушная улыбка и все подают руку, выслушав мой рассказ. Мать мне говорит: «Что ты носишься с этим Чёрным Квадратом»? А я чувствую, как во мне собирается большой сгусток энергии, и говорю ей об этом. «Ну, раз энергия в тебе собирается, вылечил бы мне ноги». Я подержал её немножко за ноги, и она пошла со счастливым лицом — перестали болеть. Но очень скоро ноги у неё опять заболели, и она решила, что я — сумасшедший. Жена хочет со мной разводиться и считает меня ненормальным. Со мной произошёл резкий поворот, произошло настоящее преображение. Мой слух стал очень внимателен ко всему вокруг. Я всё время чувствовал в себе огромный заряд и ходил, бешено сверкая глазами. Меня колотило изнутри, я не мог есть, пил одну воду и выкуривал но две пачки сигарет в день; дошло до того, что уже попой стал пИсать. У меня был озноб, меня разрывало изнутри, но голова при этом была исключительно ясной. Раньше из Библии и страницы не мог прочесть, а вчера прочел 80 страниц Ветхого Завета и всё понял. И с сыном теперь общаюсь, как с ровесником: он меня полностью понимает, а я его. Таких отношений между нами никогда не было».
Так ведь вот что важно. МЫ БУРЛАКИ. У НАС СРАКИ КАК БУРАКИ. МЫ бурлАки, у нас чёрны сраки. Мы бурлАки, мохнаты как собаки. И вот после этого действительно — Эх! Дубинушка, ухнем! В своём 2050-м году на глазастом пне сидит Владимир и улыбается. Ходят-хихикают ребята-недоросточки, над пчелой смеются. Дети в песочек играют, радуги гуляют. Лебедь белый прилетел, шею на колени положил. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый. Он простит раба Божьего Владимира. В 2050-м году никуда не нужно было уже ехать и вообще спешить. А раньше спешил, спешил раб Божий Владимир, постоянно ему хотелось куда-нибудь какбе сдёрнуть. В 2001-м году Юра Григорченко вместе с Владимиром выиграли грант на организацию киноэкспедиции на снегоходах йобба от южной границы Тюменской области до северной её границы. Это была давняя мечта Юры Григорченко, она появилась у него как-то, когда он сидел бесконечными бе-бе вечерами, пил бе-бе водку и смотрел в окно мотыльковыми глазками, достойными того, чтобы их описала Мурокама Хуйрукама. Денег требовалось гораздо больше, чем они получили по гранту, поэтому январь и февраль 2002 года — это были месяцы какбе поиска денег (или получения в аренду снегоходов, цифровых фотоаппарата и видеокамеры). Наконец, в феврале стало ясно йобба, что экспедиция состоится. Начнется она числа 10–15 марта. Владимир сам поехать в экспедицию бе-бе не мог, поскольку проект предположительно должен был занять три месяца. Конечно, на такой срок никто его из университета не отпустил бы, то есть отпустить-то, может, и отпустили бы, но уже с концами. Сказали бы: вот и иди дальше путешествуй. Решено было, что Владимир станет осуществлять всю информационную работу, рассказывать об экспедиции в печати, на радио и по телевидению. Поехать на снегоходах должны были три человека, и каждый из этих людей достоин «Илиады», «Одиссеи», «Калевалы» и «Махабхараты» в свою честь. Среди них не найдётся последних героев и слабых звеньев. Это будет слаженная суперкоманда.
Владимир спросил у Юры Григорченко о том, что самое важное, и услышал в ответ: «Самое важное — это сдёрнуть отсюда». И действительно, самое важное — само состояние путешествия. Путешествия очень увлекательного и опасного: достаточно сказать, что во многих местах вообще не видно будет горизонта, можно свалиться в овраг; наледи там всякие, выступающая на пути вода и много ещё чего такого, что и предугадать-то заранее нельзя. Экспедиция стартует от села Красивое в Сладковском районе, а закончит свой путь на острове Белый в Северном Ледовитом океане. Это огромный остров, но там никто не живёт, а из предметов цивилизации работает одна автоматическая метеовышка. Долгие годы на острове жил один охотник, любитель какое полного одиночества, но сейчас, говорят, он умер… Важно было добраться до острова Белый и написать об этом йобба книгу. Была у Владимира когда-то книга XVIII века «Трактат об отделении тела от души и о Втором Пришествии Христовом», бесследно сгинувшая в водовороте перестройки, в ней один из читателей накарябал в конце: «Сию книгу читал Екентий Прокушев со вниманием и со страхом». Откуда-то помнил Владимир — «Жену имам и дети кормлю, не наше есть дело почитание книжное, но чернеческое». Книжное дело было монастырским; монах писать мог лишь с благословения игумена и книгу начинал всегда так — «Благослови, отче!».
Просить деньги — дело непростое. Спасибо, помогла им администрация, направив соответствующие письма разным денежным мешкам. Но денежные мешки давать деньги не спешили бе-бе. В отделе по связям с общественностью Тюменской нефтяной компании (г. Москва) пошутили, что не знают, где располагается Тюменская область, и что им вообще всё по барабану. В организации «Тюмень-энерго», являющейся энергетическим монополистом, им сказали, что их командир А. Биков вбухал огромные деньги в предвыборную кампанию, правда, депутатом не стал, но перешёл в режим экономии и денег больше не даёт никому и ни на что. «Сибнефтепровод» отказал просто так. ОАО «Рыбинские моторы», где выпускают снегоходы марки «Буран», «Тайга» и «Рысь», месяц с лишним крутило им голову, говоря, что, мол, то да сё, как интересно; но потом, в конце концов, отправил их к своему московскому дистрибьютору «Русские механические сани». В этом богоспасаемом месте некто по имени Леонид Петрович Перильштейн предложил им купить у него 100 снегоходов, и если купят, то он тогда два подарит просто так. Банк «Дипломат» (к слову сказать, лучший инвестор хрен знает какого года — не помнит Владимир уж, по области или по Тюмени) также не дал ни копеечки. Долго и красиво обещал помочь «Ямалинформ» — департамент информации Ямало-Ненецкого округа; именно по просторам этого округа будет пролегать добрая половина пути. Обещал-обещал, но так ничего и не дал: вроде бы хотели дать, но денег не оказалось. Не дал и «Сибэкономбанк», но Юра Григорченко совсем не обиделся, так как ему очень понравилась встреча с председателем совета банка Надеждой Леонидовной Билицкой, очаровательнейшей, по его словам, женщиной, объяснившей, что они в основном помогают сиротам и домам ребёнка; они же явным образом ни сироты и ни дом ребёнка, достойный пера Муроками Хуйруками. На самом деле список тех, кто денег не дал, значительно длиннее, но уже список этот покрыт историческим мраком и теряется в глубине времён.
Пошла им навстречу екатеринбургская фирма «Манарага», производящая различную экипировку для экстремалов: одежду для снегоходного спорта, спальники, палатки, рюкзаки. У них есть своя фабрика, они всё делают сами, по самым современным лекалам, из самых современных материалов, которые дышат, не промокают и не продуваются. Ю. Григорченко принесли для сравнения два комплекта штормовой одежды, один по цене 5600 (естественно, рублей), другой — по цене 2000. Он долго их сравнивал, изучал швы, нитки, ткань и спросил наконец: «Не понимаю, почему такая разница в цене»? А разница такая оказалась потому, что одну одежду делала итальянская фирма, другую же — «Манарага». Материалы и те и другие брали на одном финском складе, но вторые шили её в екатеринбургском подвале безо всяких понтов. И вот «Манарага» продала им две палатки, штормовую одежду, всякие там маски-рукавицы, складную печку, походную малогабаритную посуду, фонарики и горелки с 50-процентной скидкой.
Сервис-центр БМА, дилер нескольких фирм, производящих снегоходы и лодочные моторы (он обслуживает Федерацию снегоходного спорта Тюменской области), намерен был купить один какбе снегоход «Тайга», дать его путешественникам на время поездки, а потом забрать себе. Фирма «Пластик-трейд» (руководитель Юрий Воробьев) купила у «Рыбинских моторов» два снегохода «Тайга» и продавали их йобба со страшной скидкой. Сбербанк купил цифровую фотокамеру и дал её на время поездки (правда, камера не совсем такая, как нужно, так как при сильно минусовой температуре не сможет работать, но это всё мелочи — будут фотографировать в хантыйских чумах). С самого начала большую поддержку оказывал Юрий Пушкарёв, представитель фирмы «Ямаха», он с очень солидной скидкой бе-бе готов был продать снегоходы «Ямаха-Викинг», но при мизерных деньгах путешественников всё равно получалось дорого. «Тюменская международная ярмарка» в лице Коломийцева Владимира Ивановича, достойного пера Муроками Хуйруками, приютила их, предоставив офис и юридический адрес. Генеральный директор Ханты-Мансийской нефтяной компании Першин хоть денег и не дал (достраивал в данный момент воскресную школу), но сказал, что с удовольствием лично встретит путешественников в Хантах. Денег же дал только Тюменский государственный университет, за что ему, конечно, сказали огромное спасибо. Наверное, было бы более эффектно, если бы на снегоходах поехали три красивых и меланхоличных девушки-брунгильды. Смотрелись бы они более красиво. Только их надо бы было обучить приёмам карате, чтобы они в случае чего распинывали похотливых ханты.
Прогуливаясь по ул. Республики, Владимир встретил известного сибирского издателя Ю.Л. Мандрику. Он подарил Владимиру несколько номеров краеведческого журнала «Лукич», и вот с тех пор Владимир читал, читал, читал этот журнал и не мог какбе оторваться. Если спросить, что же ему так сильно йобба нравилось в этом журнале, он, наверное, и объяснить-то толком не смог бы. Очень ли ему интересно, что в 1850-м году стояло на месте магазина бе-бе «Океан»? Не очень… Но вот читал с утра до вечера объявления и сообщения из газеты «Сибирский голос» начала прошлого века… «Врач М.Д. Скаткина предлагает подкожные впрыскивания бе-бе мышьяка. Массажистка А.С. предлагает массаж общий, хирургический и бе-бе гинекологический. Состоялся маскарад в пользу общества взаимного воспомоществования приказчиков г. Тюмени. Часовой городской каланчи пожарной команды ночью увидел отдаленный огонь в районе табора. Приставом 3-й части Ветриловым задержаны И. Редькин и П. Звейняк за похищение плах из-под полов больницы. Тюменский мещанин Андрей Дубровский посажен в тюрьму за необъявление полиции в течение суток о прибывших. В деревне Гусевой началась эпидемия какой-то горловой болезни вроде дифтерита. В театре А.И. Текутьева г. Рычапов сделал девушке лет 15–16 гнусное предложение. Из товарно-пассажирского поезда, прибывшего из Екатеринбурга, высадили безбилетника в нетрезвом виде. Поезд, пришедший через час из Тюмени, отрезал лежащему на рельсах пассажиру (тому самому) голову. В приказчичьем клубе — маскарад йобба. Обращала на себя внимание маска «истинно-русская свинья» черного цвета и идиотского вида. В театре г. Рычапов, будучи пьяным, жестоко избил своего кучера Шишкина». Что-то просвечивает через это — бытие, должно быть. Через Хайдеггера не знаю, не уверен Владимир, а через это точно йобба просвечивает. А как подумаешь и осознаешь, что все они, и разгульный г. Рычапов, и массажистка Герасимова, и мещанин Дубровский, уже мертвы, — комок повисает в солнечном сплетении… Интересного уйма в «Лукиче». Всё интересно! В.А. Чупин в статье «Тюмень, которой не будет. А могла бы…» составляет список утрат — чудесных храмов и зданий, тупо снесённых, а на их месте была воздвигнута дребедень, превратившая Тюмень в Нетюмень. С.Н. Кубочкин описывает историю тюменской женской гимназии и родовспомогательного заведения Войнова, которое стоило бы описать Муроками Хуйруками. Тут же некролог тюменскому жителю Вацлаву Карловичу Хилькевичу, умершему в ирбитском госпитале какбе от ран, полученных в боях с красногвардейцами; описание публичной выставки, бывшей в городе Тюмени в 1871 году; письма волостного писаря Е.Я. Киреева, скептически относившегося йобба к научно-техническому прогрессу и мучительно размышлявшего йобба о смысле жизни; роман в открытках М.И. Иванова и М-llе Пятницкой. Однако что просвечивает? Что просвечивает сквозь заметки газеты «Ермак» (28 апреля 1912 г. — 29 апреля 1917 г.), пытавшейся владеть умами провинциального бе-бе города? Основным занятием редактора «Ермака» А.М. Афромеева было проведение заочных лекций по семиструнной гитаре. В газете можно найти полезные советы касательно разведения мака и повышения удойливости скота. Есть сообщения о некоторых широкомасштабных проектах переустройства русской жизни, например, описание идеи Трансуральской водной магистрали, призванной соединить Волгу с водными путями Сибири. Есть в газете литературная страничка: к 75-летию со дня кончины А.С. Пушкина печатался «Скупой рыцарь»; в нескольких номерах с продолжением публиковали рассказ Л.Н. Толстого «Не играй с огнем — обожжёшься». Но на первом месте в газете описание разных скандалов: на торжественном обеде так угостили одного сибирского редактора, что он едва живой поднялся с пола; какой-то Шмуклин обворовал какого-то Шайчика; разгорелась конкуренция кинематографистов г. Шустера и г. Ромашева (и тот и другой рекламировали показ картины «Мёртвая петля», кроме того. г. Шустер усиленно рекламировал выступление в «электротеатре» концертанток сестер Грей). И из номера в номер насмешки над главой города А.И. Текутьевым (видимо, Афромеев имел на него какой-то зуб): и портрет Текутьева, который не стала бы писать Мурокама Хуйрукама, служит для доказательства дарвиновской теории происхождения видов, и, говорят, был он в юности фальшивомонетчиком и жуликом, а построенный им приют наполнили его дети от Нади, Маши и Даши. Тоска, пустота, какбе чертополох, и было же ещё какое-то йобба слово, чтобы выразить вот это всё… да! бездуховность. Собственно говоря, и то бытие, которое Хайдеггер узрел, уйдя от высот христианства к досократическому бе-бе почвенничеству и сделав своё экстремальное, тираническое и закрытое усилие — что это было? Не была ли это просто сверхконцентрированная пошлость, пропитавшая все модусы повседневной жизни и растворявшая в себе всё окружающее, и человека бе-бе в первую очередь? Мёртвые, безусловно, могут танцевать в качестве разноцветных тряпичных куколок. Но мёртвые могут долго сидеть с вами за столом, пить чай, заглядывать вам в глаза и постепенно становиться как бы живыми. Так произошло с Петром Алексеевичем Городцовым (1865–1919), специалистом по этнографии Сибири. «Лукич» в трёх номерах помешает письма этого приятного человека своему брату Василию. Городцов, служа чиновником в Тюмени, Тобольске, в сибирских сёлах, собирал песни, сказки, обряды, заговоры; приглашал иногда крестьян, содержал их в городе на свой счёт и целые дни под их диктовку писал до полного изнеможения, до опухоли в руке (служба страдала, понятное дело). Интересный факт — служа при Николае II в селе Покровском, Городцов судил йобба за конокрадство Григория Распутина. Вот Городцов студент, но в стороне от студенческого пьянства в буфете (так называемая «мертвецкая»). «Нет сапог, калоши рваны до невозможнейших размеров и в мундиришке изъян». Жалобы на «ушной катарр» и просьба выслать рубликов десять. Рассуждения о красоте судебно-медицинского вскрытия трупа и об эстетичности человеческого мозга. Разглагольствования о неуместности своей в Европе и уместности в Сибири. Знакомые твердят Городцову, что нельзя в Сибирь без жены ехать, а то с тоски там помрёшь, но он хочет ехать холостяком: «в Тоболии холодно, а это, как известно, не благоприятствует пламенению чувств». Знакомство с Сибирью начинается с села Викулово. Городцов удивлён, что сибирское крестьянство живёт, не в пример русскому, хорошо, привольно, сытно. Его поражает, что сибирские крестьяне за 100–150 верст ездят друг к другу йобба на пирушки. Не менее поразительно также, что «местное население не ест полевой птицы и зайцев, которых считает собаками». Петр Алексеевич застрелил зайца, дал разделывать кухарке, а ту вырвало. С кухаркой, конечно, не повезло: она брала много денег на муку, на крупу, а потом вообще запила. «В Сибири всё обстоит благополучно, здесь царят полный мир и благодать, ни японская война, ни петербургская резня нисколько не смущают покоя сибирского обывателя, и сибирские мужики так пьянствуют и гуляют, как не пьянствовали и не гуляли с сотворения мира». «Наш Тюменский уезд гарантирован от революционного движения небывалыми урожаями за последние 2 года, мужики прямо не знают куда девать хлеб. И всё-таки какое страшное и злобное недовольство в народе». Приехал Городцов в Тюмень и сразу спустил все накопленные деньги. «В Тюмень прибыл роскошный цирк. Ну и, вестимо, пошёл дым коромыслом: артисты, артистки, конфеты, букеты, ужины и чёрт знает что ещё. Просто безобразие. В заключение я возымел такое отвращение к цирку, что в него теперь ни ногой!». А девицы тюменские — «шутихи и куропатки». «Ты посылал мне в гор. Тюмень твою статью по археологии; представь себе, проклятая сибирская почта не доставила ко мне твою посылку, словно я неизвестен никому в Тюмени». «1 января 1898 года, то есть в самый Новый год, я сделал предложение одной тюменской барышне, предложение моё принято, и я — жених. Звать мою невесту Евфросиния Владимировна Петрова». Фрося, говорит Городцов, не блещет внешней красотою, но играет на рояле. 7 марта 1902 года Фрося тихо скончалась от чахотки на руках своей матери. «На реке Ишим нашёл две чудовищные головы каких-то гигантских травоядных чудовищ». Около Тюмени близ самого вокзала рыли длинную и глубокую яму для водопровода и напали на кости 2–3 мамонтов. На кирпичном заводе купчихи Бурковой рыли колодец и нашли костяк мамонта. 25 июля 1914 года во время грозы возле Петра Алексеевича «появилась шарообразная молния и разорвалась». В эту же грозу на покосе убило двух татар. «Я теперь являюсь обладателем 70 заговоров, это, несомненно, целый клад. Дело это интересное, но крайне опасное. Знахари народ крайне подозрительный и мстительный. Недавно мужики выбили окно в квартире учителя за то, что он записывал не заговоры даже, а только народные песни». «Знахари и особенно знахарки — люди крайне корыстные и назойливые и постоянно просят денег: сначала Богу на свечку, а затем на платье, а знахарь и просто на водку». «Есть секретные области наговоров, куда посвященных вводят строгой клятвой и угрозой смерти». Городцова умиляет прелюбопытный народный язык: «едера сладкие, питера пьяные»; сибирская сказка, в которой водится одноглазый циклоп Полифем (!). Он рассказывает, как собирает материалы по сибирской демонологии (домовые, водяные, лешие, овинницы), как знакомится с вопленницами на свадьбах, со знахарями-зелейщиками, которые дали ему прыгун-траву и разрыв-траву. Он хвастается брату, что записал много сказок и легенд, которых нет у Афанасьева; многие в редакции более интересной. И вдруг П.А. Городцов ссорится с тобольским губернатором Гондатти («несомненным потомком итальянца-шарлатана»). Распоряжением Тобольского губернского управления он удалён со службы и предан суду за превышение власти. «Суд навредил: старички-посказители решили: барина прогнали со службы, так как занялся колдовством, а уж с нами-то что будет?». «Надоела мне Сибирь! Люди и климат уж слишком суровы и коварны».
В 2002-м году в Сибири всё обстоит благополучно, здесь царят полный мир и благодать, ничто не смущает покоя сибирского обывателя, и сибирские мужики так пьянствуют и гуляют, как не пьянствовали и не гуляли с сотворения мира. В углу сидит Бурушка косматенький, который пошепчет-пошепчет да и идёт к булочной у прохожих булочки выпрашивать. И в 2050-м году в Сибири всё обстоит благополучно, потому что уж нету ни Сибири, ни Москвы, ни Японии какой-нибудь. Лишь леса стоят дремучие, да в них огни горят горючие. Добрым людям на здоровье.
Экспедиция началась в начале апреля. Когда экспедиция дотащилась до Ханты-Мансийска — один снегоход совсем почти не мог ехать. Самолетом Владимир отправил в Ханты-Мансийск двигатель для снегохода «Тайга», лобовое стекло и насадки на лыжи. Повсюду наблюдалось массированное наступление весны. С одной стороны, Владимира это радовало, а с другой, — не очень, так как воображением рисовалась страшная картина беспомощных снегоходов, стоящих на освободившейся из-под снега земле, среди весело журчащих весенних ручейков. Путешественников в Ханты-Мансийске никто не встретил, пресс-конференцию не устроил и денег не дал. Тюменская администрация звонила ханты-мансийской, а там — то одного нет, то другого, то факс не могут найти в соседнем кабинете. Помог Юрин друг Першин, который в Хантах был большим начальником: он и накормил, и в гостиницу поселил, и заправил снегоходы.
Решив отвлечься и почитать лучше что-нибудь сугубо краеведческое, Владимир купил у Ю.Л. Мандрики книжку под названием «Тычковка, Сараи, Потаскуй… Из истории тюменских окраин XIX — начала XX века», 2002. Автор С.Н. Кубочкин. В ней Владимир нашел много хороших слов в адрес обитателей Тюмени XIX века. И. Завалишин называл их «красивейшим племенем в целой Западной Сибири». Краевед Н. Абрамов писал: «При взгляде на жителей Тюмени в отношении к телесным свойствам и общественному здравию можно заметить, что они крепкого сложения, белотелы, румяны и вообще красивы, как говорится, кровь с молоком, особенно красив женский пол. Тюменцы живого характера, трудолюбивы, смышлёны, расторопны и щеголеваты». Щеголеватость их, очевидно, проявлялась в том, что, как пишет тот же автор, «все почти здешние купцы и мещане, даже молодые, не бреют бороды, но носят сюртуки. Женщины, даже некоторые и в купеческом быту, немолодые, носят дома рубашки с широкими рукавами и узкими запястьями и сарафаны, подпоясываясь шёлковым поясом. Отличительный наряд старух низших сословий при выходе из дома — покрывало на голове, или так называемая фата; она бывает ситцевой, шёлковой материи или канаватная с золотом. Молодые женщины купеческого звания все одеваются в платья круглые, очень щеголяют богатыми нарядами и подражают столичным модам». Попадались и настоящие стиляги; Н.А. Лухманова в «Очерках из Сибири» описывает тюменского стилягу прошлого века: «…его смокинг был не длиннее приютской куртки, его сапоги-стерлядки напоминали лыжи. Прямой английский пробор через всю голову, цилиндр с муаровой лентой — всё это сомнительное щегольство импонировало маменькам, делало его в глазах дочерей завидной партией и первым клубным кавалером». Сапоги-лыжи, как подумал Владимир, позволяли их обладателю грациозно скользить по грязи. А грязь в Тюмени всегда была сверхъестественной. Вот что писал лет 150 назад окружной начальник тобольскому губернатору: «Тюмень имеет грунт земли весьма слабый и чернозёмный, по сему в вешнее, а паче осеннее время по улицам делаются величайшие грязи, так что самые жители едва могут проходить, но даже случается и то, что на запряженных во что бы ни было лошадях с большим трудом проезжают. Нынешнею весною, когда не было ещё дождей, и именно в 14 апреля, живущий в Тюмени ржевский мещанин Андрей Березников, проезжая днём на запряжённой в телегу лошади мимо Гостиного двора, утопил оную лошадь в грязи, так что не было возможности освободить её от сего, которая в то же время и на том же месте издохла». Жители Тюмени любили отдыхать с удальством и размахом. Особенной любовью пользовались кулачные бои сам на сам, стенка на стенку и так называемая сцеплялка-свалка. Кулачные бои проходили, как правило, зимой: на льду реки Туры сходились биться Большое городище, Малое городище, Затюменка, Зарека, Тычковка и Потаскуй. Полиция стремилась воспрепятствовать удалой забаве, но бойцы находили новые места и с упоением дрались; потеха не заканчивалась сама собой, дерущихся разгоняла полиция, приезжали пожарные и поливали их из брандспойтов холодной водой. Десятки людей с проломленными головами и сломанными ребрами оказывались в больнице. Как сказал в 70-е годы один безвестный поэт: «Японская народная забава — весёлое лихое харакири…». Очень популярен был у тюменцев странный праздник под названием «Ключ». Почему-то его нужно было праздновать на девятую пятницу после Пасхи. Праздник ведёт своё начало чуть ли не с основания Тюмени, и устраивался он в честь некоего целебного ключа, будто бы открытого на западной стороне города. Газеты XIX века описывают очаги для изготовления блинов и оладий, которые тут же на грязнущих тарелках предлагались желающим полакомиться: продажу детских пушек, стреляющих картошкой и горохом; весельчака Петрушку с его всегдашними спутниками — детьми с каучуковыми костями и клоунами; «ворожейный аппарат», «аниральную панораму». Праздник сопровождался повальным пьянством с безобразиями и драками. Ну и, конечно, цирк любили тюменцы. Ох как любили цирк! Аплодировали одинаково горячо и китайцу Чен-Мен-Чу, и гротеску Говорину, и турнику Зубрицкому, и геркулесу Бейнаровичу, и самым сильным и полным детям в мире — Адольфу (12 лет, вес 8 пудов) и Фредерику (10 лет, вес 6 пудов 26 фунтов). Есть такое старинное выражение «жулик сарайский», непонятное жителям других городов. Район Тюмени Сараи возник на месте «кирпичных сараев» Угрюмовских и Копыловских, в которых селились наемные рабочие кирпичных заводов, а также бродяги, нищие и беглые. Газеты тех лет пишут о Сараях как о месте, где царили вечный разгул, разврат, буйства, драки и грабежи. Городские власти постоянно пытались навести в Сараях порядок, но безуспешно. В 1904 году городская дума приняла решение расселить обитателей Сараев. Новые кварталы были заселены, но Сараи удивительным образом продолжали стоять. Другая окраина Тюмени, Тычковка (сегодня это район речного порта), тоже была весьма неспокойным местом. Редкий день, как в Тычковке не «выпустили кишки», не «пырнули ножом» и не «проломили голову». «Сибирская торговая газета» в 1904 году писала, что у каждого порядочного тюменца нож за голяшкой сапога, и у девиц за чулком или в другом укромном месте нож или гирька. Почему район назывался Тычковка? Существует несколько версий. Кто-то считает, что название произошло от слова «тычки», которые можно было получить от местных хулиганов. Кто-то говорит, что жил, мол, здесь во время оно некий Тычков, но кем он был и чем знаменит, доподлинно неизвестно. Кто-то высказался в том смысле, что жители здесь любили играть в свайку, называемую некоторыми «тычка». Ещё один исторический район Тюмени — Потаскуй. Говорят, что вначале он был «Потоскуй», от слова «тоска», так как стояли тут лачуги, в которых ютилась голытьба. Бывало, расшалится ребёнок, а родители ему: «Смотри, брат, будешь баловаться — отправим тебя на Потоскуй!». Ребёнок и перестаёт сразу баловаться — не хочется ему на Потоскуй. Со временем Потоскуй стал Потаскуем, так как в районе сосредоточилось большинство публичных домов. И публичные дома эти, надо думать, славились далеко за пределами Тюмени. Друг юношеских лет Владимира по кличке Ковбой (уже умерший давно) ехал как-то в поезде и что-то не поделил с ворами, тоже ехавшими в поезде; они уж было решили выбросить его из вагона на полном ходу, но тут пришёл их пахан и спросил, мол, откуда ты, парень; и, услышав, что из Тюмени, просветлел лицом и сказал добродушно: «Знаю, блядский город!». И Ковбой был помилован, раз он из такого прекрасного города. Тюмень с годами росла. Сараи, Тычковка и Потаскуй образовали центр города. А придёт 2050-й год, и имени-то такого никто не вспомнит — Тюмень… Расскажет дедушка сказку, да сам и перепутает: что за город — не то Тимун, не то Митун. А ребятишкам смешно. Они знают, что не бывает никаких городов и стран не бывает. Сказки это всё…
11 апреля было -15. Всё-таки, значит, весна не совсем ещё в свои права вступила… Экспедиция доехала до посёлка Урманный, пройдя в день около 140 километров. Хотели больше, но одни сани стали рассыпаться. «Вода — дело тяжкое, камень точит и железо скоблит, а советский материал — мягкая вещь!» В посёлке Урманный участники экспедиции занимались ремонтом саней. По пути до посёлка Октябрьский развалились вторые сани, их пришлось ремонтировать… 16 апреля экспедиция добралась до Берёзово. Температура там была 0 градусов. До Мужей дошли сравнительно нормально: были заморозки. Ночью наблюдали изумительной красоты северное сияние, говорят, ни разу в жизни такого красивого не видели. Поломки продолжались с удручающей периодичностью: и сани ломались, и вторая «Тайга» начала сыпаться — неожиданно отломился у неё руль; теперь она оказалась вся подвязанная верёвками, с деревяшками и штырями. Горючее на севере было везде страшно дорогое. Юра по телефону говорил, что в Мужах становится всё теплее; проведут там от силы день-два, и нужно будет убегать от весны дальше на север.
Экспедиция до острова Белый всё-таки доехала, несмотря ни на что. Снегоходы Юра обменял где-то на Ямале на рыбу, которая потом благополучно протухла. Короче говоря, получилось как всегда. А фильм об экспедиции так почему-то и не был сделан.
В 2050-м году, глядя вокруг чистыми глазками, вспоминал Владимир разные книжки, книжицы и книжоночки. Вот сборник документов и материалов «Кодинский (Кондинский) Свято-Троицкий монастырь в первой половине XVIII века: люди и стены сибирской обители накануне секуляризации», изданный в Тюменском государственном университете в 2003 году (составление, комментарии и предисловие С.В. Турова), мог бы явиться хорошим подспорьем для написания русофобской статьи: мол, вот тебе и Русь святая — даже монастырские молельщики и служители пьют, курят и снимают на людях штаны. Однако для человека понимающего ясно, что, скажем, в рапортах и доношениях митрополиту писали о случаях из ряда вон выходящих, вопиющих, так сказать, требующих принятия решений на уровнях более высоких. Можно было бы сочинить работу в духе «Путей русского богословия» протоиерея Георгия Флоровского, который считал, что уже с XVI века русская мысль начинает из патристической традиции выпадать, распространяются неверие и всевозможное вольнодумство, происходит разрыв между богословской учёностью и церковной жизнью, богословием и благочестием; история же русская начинает совершаться скорее в страдательном залоге, более случаться, чем твориться, и очень велика оказывается роль неких стихийных и совершенно безличностных сил. Но так ли уж важен век? Человек исторический находится в непредставимо страшной ситуации, он стал ложью и мерзостью, он погиб, для его спасения потребовалось прийти в мир Иисусу Христу — вот это стержень христианства. Поэтому как-то оно сомнительно, что в XII, или в XI, или в X веке человек был ХОРОШИМ, выращивал смиренно турнепс на приусадебном участке, излучал вокруг себя стопроцентную духовность, не крыл ближнего матом и не показывал ему в оскорбительных целях свой тайный уд. В том-то и дело, что показывал, и матом крыл, и воровал, и к бабам приставал, являясь при этом образом Божьим.
Чем больше Владимир читал странные эти документы, тем яснее понимал, что абсолютно не готов вывести из них некую мораль, которую молодцы могли бы намотать себе на ус, а красные девицы тоже на что-нибудь могли бы намотать. Не выводились отсюда глубокомысленные выводы. Но читалось всё это замечательно: о запрещении монахам «кушать по кельям» и мыться совместно в бане с мужиками, о дебоширстве монаха Исаакия и проч. Наконец он понял, что документы Кондинского монастыря — это нечто совсем непригодное для жизни, напрочь выпадающее из кадра, уводящее совсем куда-то вбок, лежащее за невидимой стеночкой. Такие антропологические сны зовутся издревле стихами.
Вот, например:
Ту звезду, что качалася в тёмной воде
Под кривою ракитой в заглохшем саду —
Огонёк, до рассвета мерцавший в пруде,
Я теперь в небесах никогда не найду.

Или про то, как дикий шиповник идёт, как садовник суровый, не знающий страха. Или как трамвай рвёт охапками ветви каштана. Или про того, кто варит по субботам чечевицу, приплясывает сонно на огне.
Или вот:
Ночь. Крестьянин торжествуя снова обновляет путь.
На столбах висят буржуи — кулаками их зовуть.
На сосне висит Матрёна — плохо себя повела, видать,
А в овраге, вошь ядрёна, чьи-то валенки лежать.

Смотрел Владимир некоторые статьи, где ответ на вопрос о происхождении слова «кондинский» ищут почему-то у Даля; и тут в ход идут «конда» — крепкая не болотная сосна, «кондовый», то есть прочный, и даже «кон», иначе говоря, предел, — мол, стоял монастырь на краю земли русской. Отчего бы, умники, не вывести вам тогда название монастыря из слова «кондак» или «кандия» (так называли монастырский колокольчик), а то и от слова «кондачок», дескать, построили монастырь с кондачка? Монастырь Кондинский-Кодинский-Кодский от хантыйского названия реки Конды (Коды, Кодушки). В тех местах в XVI веке располагалось Кодское княжество. Во время обского похода 1583 года кодский князь Алачей вступил в союз с русскими. Кодские князья стали вассалами русского царя: они получили право собирать у себя ясак за то, что в случае военных действий должны выставлять 300 воинов. Кодские князья приняли православие, но вера их была не слишком ортодоксальной: князь Дмитрий в 1643 году стрелял в кресты на храме из пищали и за это получил годичную епитимью в тобольском Знаменском монастыре. В конце 40-х годов XVII века княжество ликвидировали: русского царя достали кодские правители, которые не только пуляли по крестам, но и продавали церковное имущество, и «другие воровства» за ними водились.
В 1657 году основали Кондинский монастырь. У монастыря появились земли, крестьяне, кузница, солодовня, подворье в Тобольске, которое сдавали в аренду, что ежегодно приносило 200 рублей. Царской грамотой монастырю пожаловано было месторождение слюды на Оби (появился оконник, изготавливавший слюдяные окна для монастыря и на продажу). Добывалась железная руда из обских валунов. Разное случалось с монастырём — вот в 1745 году, пишет в предисловии к сборнику документов С.В. Туров, захватывали его разбойники, которые в то время гуляли по Оби. Так и просуществовал монастырь почти 300 лет до советской власти, которая его и закрыла.
Писал в 1750 году митрополит Сильвестр игумену монастыря Исаакию, что казначей иеромонах Соснин почасту пьянствует и упивается безобразно. «Как и минувшего майя 27 дня сего 750 году упився безмерно пьян и по проезде тобольского посацкого Ивана Панышкова, который пришёл к нему для покупки белок, бранил матерно неподобною скверною бранью и детородный уд свой наголо вынимал на него». В Тобольском архиерейском приказе 12 июня 1756 года принят был указ, где говорилось: «Кондинского монастыря служитель Михайло Порогов наносит иеромонаху Анатолию немалые обиды и ругательств, а имянно: 1. В прошлом де 1755 году в июне месяце в бытность ево, Анатолия, на барке незнатно с чего напал на него реченной Поротов и бранил и поносил всякими неподобными бранными словами. 2. Також и в июне месяце в ограде монастырской всячески ругал и тайным удом тряс, и порицал вором и плутом и явным блудником. Да при том же хотел ево, Анатолия, кулаками бить и за волосы таскать. А впредь обещался, похваляяся, и голову сшибить, хотя сего и не зделал». Или вот жалоба наместника монастыря митрополиту о недостойном поведении игумена Исаакия: «Он при отъезде своём из монастыря в Тобольск просил у меня, нижайшего, на проезд казённых денег 30 рублёв. И я, нижайший, таких денег ему, игумену, не дал. А дал ему на подводы и на проезд десят рублёв с совету братии. И оной игумен осердясь о том и пришед в казённую, при всей братии угрожал. И говорил поворочу весь монастырь вверх дном и вас монахов. И руками махал с верху и с ысподи и поперег…». Митрополит Антоний писал игумену Симеону, что важно лицам духовного чина в монастыре хранить благочиние и благообразие; чтобы одевались они прилично, не ложились бы спать по улицам и не пили бы по кабакам. Зачем же писать? Стало быть, одевались неформально, ложились спать по улицам и пили по кабакам? Помер игумен Симеон, и управляющий казначей составляет для митрополита Антония «реэстр» пожитков, оставшихся от умершего: соболь с хвостом без пупку, украден; лисиц красных плохих девять, украдено; одеяло овчинное старое; ряса суконная макового цвету, отдана монаху Иякову Тлевлееву. Сменился митрополит, сменился игумен, и вот пишет новый митрополит в монастырь: «Вина горячаго на казённые деньги отнюдь не покупать, а ежели донесёт кто таковую покупку вина п излишнее пьянство, то ты, игумен, и казначей не только от звания своего и начальства отрешены быть имеете, но и труды монастырские понесть не преминете». И вновь пишет через некоторое время митрополит: «Известно здесь учинилось, что обретающиеся в означенном Кодинском монастыре монашествующие и прочие духовного чина люди употребляют табак, что духовному чину весьма есть неприлично и блазненно. А в правильной книге, именуемой «Мир з Богом», на листу 253-м между протчем изображено: Мерзкое есть употребление табаки, яже многими образа суща употребляема, мозг помрачает, чего безчинное употребление немалый есть Богу мерзкий грех. А тебе, наместнику, подтверждаеца над тамошнею братнею иметь крепкое смотрение, чтоб они содержали себя благочинна и трезва, а вина и пьяных браг отнюдь не имели под опасением жесточайшего штрафования». Нужно, конечно, было иметь над братией крепкое смотрение, а то иеромонах Софроний по причине безмерного пьянства пропускал вечерни и литургии, монах Исаакий дебоширствовал; пропадала в монастыре мука и т. д. и т. п. Забавно всё это читать в 2050-м году, когда вся жизнь переменилась. Говорят так иногда: «Мы козу ведём з Москвы пришла», но где она была Москва и с какой стороны ту козу привели, доподлинно неизвестно. И все забавы старины, в книгах описанные, кажутся пустыми и глупыми. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Нет ничего ужаснее, чем захворать слоновостью мошонки, особенно если лицо при этом совершенно не изменится и хобот на нём не прорастёт. Любая болезнь показывает всю постыдность нашей неготовности к смерти, а уж слоновость мошонки показывает её просто со страшной силой. К счастью, Владимиру некогда досталась болезнь полегче, а слоновостью мошонки заболел некий неведомый юноша.
Житель России с временно ограниченными физическими возможностями, Владимир, никому не нужный, хлопал глазами и не понимал — как на его огромной прекрасной территории образовалась непрекращающаяся боль этой ужасной маленькой Чечни, которую или лечить-лечить-лечить день и ночь консервативными методами, пли уж сразу оттяпать — да и всё. Бригада, делавшая операцию, — все меньше 30 лет, общительные, весёлые. Делали всё быстро и легко. Говорили о том, что сегодня после работы отправятся в казино и ещё куда-то. Шутили: «Смотри, аккуратнее, а то ещё отрежешь ему письку!» Потом Владимиру (лежал он на операционном столе важный, что твой евросыч) стало понятно, что это был некий маленький спектакль, разыгранный специально для него, чтобы его немного приободрить и повеселить. Несомненно, слышать эту легкую болтовню было гораздо приятнее, чем какие-нибудь скорбные вздохи. Сделали всё ловко и быстро. Суперпрофессионалы. Молодцы, спасли ему жизнь. Если даже заказали бы их, то не стал бы Владимир показывать их фотографии Луне. Жизнь же спасли!
И вдарил мороз минус 35 градусов, окна все в палате заледенели. Обрадовался бы Константин Леонтьев, который, помнится, всё хотел Россию немножко подморозить. Вот и подморозили её: за окном неживой сатурнианский пейзаж, и огромный невидимый скальпель делает какие-то разрезы на бесчувственном теле страны. Куда сдёрнешь отсюда? А мы при этом особенно не волнуемся, поскольку ничего не понимаем, а кипятим в банке воду для чая и нарезаем перочинным ножиком слегка зачерствевшие булочки.
А сны-то, сны посмотришь: что-то уж совсем никуда. Такое приснится, что и не понять, к чему оно. Вот приснилось, что Манагер пришёл к покойному писателю Виктору Астафьеву и говорит: «Выходцы с Кавказа непомерно завышают цены на базарах просто потому, что они не знают, что сколько стоит на самом деле». Виктор Астафьев удивился: мол, как же такое может быть? «А вот смотрите»! Приводит Манагер кавказца, а у Астафьева по двору разгуливают огромные матёрые индюки, а глазки у них жар-угольки. «Выбирай индюка»! Кавказец (далеко не киллер лунного дуновения) выбирает, но не самого крупного — постеснялся, должно быть. А Манагер ему: «Нет уж. ты самого крупного давай выбирай»! Ну, тот и выбрал. «Как думаешь, сколько стоит»? «Восемьдесят пять рублей». «Нет, не восемьдесят пять, а всего лишь тридцать»! Вот так и разъяснили кавказцу, какова истинная цена окружающих нас животных, растений и вещей. Интересная тема — запреты на поедание чего-либо. Вот в сибирских деревнях зайцев не ели. Один знакомый женился в 50-е годы на девушке из деревни. Пошёл на охоту, настрелял зайцев, гордо принёс их домой, а родители невесты смотрят на него, как на дурачка, как будто бы он жаб насобирал и домой принёс. Как-то, беседуя с отцом Тихоном, я спросил его, почему же в сибирских деревнях не ценили рагу из зайца. Он сказал, что заяц понимался как животное, похожее на осла, а в Ветхом Завете осёл считался животным нечистым, не употреблялся в пищу и в жертвоприношениях. Но я вот что не понимаю: а молоко-то ослиц пили, и считалось даже целебным. Сначала я не понял: думаю, а что, в России или в Белоруссии Ветхого Завета не читали, что едят зайцев за милую душу. Потом догадался, что речь идёт о сибирских староверах. Они читали Ветхий Завет наиболее внимательно, и раз ослов не было у них, то ослом выбрали зайца. Интересно также, что в сибирских деревнях не собирают и не едят вкуснейшие шампиньоны. Знакомый раз пошёл в лес, набрал прекрасных шампиньонов, а старушки кинулись на него крича: «поганки! поганки!» и заставили высыпать грибы, чтобы он не отравился.
Или ещё приснится пустая квартира, а там пьяные все, лезут харями в камеру: я герой рокенрола! нет, я герой рокенрола! И такая тяжесть от них в голове. А может, и не от них, а просто вся утомлённость земной суетой концентрируется в головушке, вся накопившаяся безрадость. Там же целый бесконечный мир в башке: седые извозчики подмигивают из-за лошадиных попок, волки бегут через кустарник по прямой, стоят в туманах пустые деревни, и чьи-то невидимые ручки робко дотрагиваются до жесткой шерсти Владимира (будущего транссентиментала), собаку, заледеневшую от мороза, отпаивают горячим чаем, а она швыркает чай с блюдца, тяжело блюдце держать неуклюжими лапами, сопит да вздыхает «ох, бля!»… Каждый сам себе зерно. В своё время друг писал: «Есть один китайский порошочек (потом посмотрю, как зовут, но не тупая профаническая пищдобавка). Он снимает нафиг похмелье любой тяжести в три секунды. Но его не рекламируют и не возят ни в одну страну мира. Думаю, по той же причине, по которой не торопятся производить электромобили, ничем не уступающие уже лет 10 обычным авто (нефть куда девать?)». А другой друг сказал, что готовят порошочек из пениса тигра. Китайцы, мол, тигров выращивают и уже вырастили миллионное поголовье. Прячут их во Внутренней Монголии. Мол, бежит по степи миллион тигров. Бок о бок. Слюна капает с клыков. Зловонное дыхание. Лавина. Полосатый поток. Кто их остановит — Назарбаев, что ли? Укрепляйте калитку, говорил друг, это я вам от всего сердца советую.
«Болезнь — это сигнал к изменению образа жизни». Такое изречение вырезал над входом в своё таёжное жилище Виктор Гранитович Антипин, проживший 20 лет в глухой тайге вместе с женой и детьми. Остальных людей называл он не иначе, как «эти существа». Он уходит, а они остаются; подумает ещё, подивится: что за мир такой — и на земле, и в небесах, и под землёй везде только «эти существа» и ни одного меня! Скучно жить здесь на земле. А жизнь переменил: спал в таёжной землянке головой на север, а теперь спит головой на восток. Думает, что умрёт и Бог его поставит вроде бы как смотрящим, наблюдать, как народец совсем испаскудится и будут ковылять по кромке тайги пидоры, лесбиянки и биороботы. А Россия была монархическая, потом стала коммунистическая, потом — демократическая, и в конце концов стала кибернетическая и пидорастическая. А радости-то. а радости-то и не было у него, у Виктора Гранитовича Антипина. «Изменение образа жизни» — уж сколько тут радости в этих-то словах!
Стою один среди равнины голый, а журавлей уносит ветер вдаль. Вот так стою я, дикий и весёлый. И ничего в прошедшем мне не жаль… От иголок, воткнутых в тело, от катетера, торчащего под ключицей, возникла такая фантазия — газетки почитать. Пишет (или якобы пишет) письмо в газету читательница: «Я закончила платные курсы на педюкур, манекур и мукияж. Хотела бы с вашей помощью найти работу за границей, а то живем мы бедно и даже домик не ошекатурен». Что-то опять проникло в кровь, опять вирус какой-то… Ох. не буду я читать эти газеты. Лучше полежу с закрытыми глазами, так-то оно лучше. Бывает и смешное в жизни. Один из соседей по палате проснулся, стал чистить зубы, а потом минуты через полторы заплевался и закричал: «Ох, ёп твою медь! Ведь кремом для рук зубы чищу»!
На пятый день принесли маленький телевизор. «Сосо, а любовь есть»? «Конэчно, любов есть. И счастье». Разбуди вулкан удачи. Больше толщина — меньше цена. Губы мгновенно становятся полнее и моложе. Теперь навсегда к вам, маменька… И новый вирус моментально проникает через глаза и ноздри и начинает яростно утрамбовывать кровь. Придется зажмуриться на всю оставшуюся жизнь и отказаться от телевизора! Правителям России не очень-то нравилось и не очень-то нравится разглядывать ее внутренности. Это понятно — Владимиру же не нравится рассматривать свои. А кому нравится? Маньякам (см. повесть Б. Акунина «Декоратор», где один маньячина убивает некрасивых людей и раскладывает вокруг внутренности, чтобы показать всю их «внутреннюю красоту»). Святым, то есть людям, способным любоваться селезёнкой как твореньем Божьим (правда, Адам, первочеловек, обладал иной, чем мы, телесностью; я не уверен в том, была ли у Адама селезёнка). И, конечно, врачам. Когда Владимир лежал на операционном столе, девушка-анестезиолог увидела шишечку у него на руке. «Ой, а что это у вас такое?» (словно бы увидев некий оригинальный цветочек на полянке). Владимир (скромно): «Это липома…» Девушка что-то увлеченно стала пояснять своей подруге.
Что-то случилось тогда с Владимиром. И не только с ним. Что-то, по-моему, случилось и с целым миром. Но он так и не понял что. И никто не понял. Повторилось одно и то же, заялдычилось и поехало к ПОЛНОЙ ПЕРЕМЕНЕ НАШЕЙ ЖИЗНИ. Но ехало всё довольно долго и долго ещё оставались города. С удивлением узнал Владимир в 2008 году, что Тюмень будет носить гордый титул «столица российского дизайна». Писали, что в честь этого радостного события студенты колледжа искусств нарядились ангелами, прицепили крылья из картона и устроили парад. Конечно, какой-либо креатив в этом трудно обнаружить: и в Лондоне, и в Дублине он часто наблюдал девок, наряженных ангелами, которые бродили по улицам и ласково махали прохожим рукой. Он был рад за Тюмень, однако возникал ряд вопросов. Дизайн предполагает усовершенствование предметной среды, в которой обитает человек. Но городская среда в Тюмени была крайне неудобной, а местами вообще рассчитанной не на людей, а на существ иной ментальности и телесности. Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит. Может ли быть столицей российского дизайна город, в котором на протяжении многих лет упорно и методично вырубались деревья? Вырубали деревья и освободившиеся пространства закатывали под асфальт. Может ли быть столицей российского дизайна город, в котором стремительно исчезала старая архитектура, а её место занимали современные безликие строения? К тому времени знаменитую тюменскую деревянную резьбу можно было увидеть лишь на картинках в книжках. Некоторое время назад городские власти приняли некое постановление, запрещающее в исторической части города застройку выше четырёх этажей. Потом на это постановление наплевали и забыли. Тюмень утрачивала свой неповторимый облик и становилась городом вообще, который возможен где угодно на Земле. И это очень печально, как тогда казалось Владимиру.
Каждый день он ехал по неудобным узким дорогам, на которых с трудом разъезжались две машины; улицы перестраивали, а дороги почему-то не расширяли. Каждый день он заходил во дворы «элитной застройки» размером с пятачок, дворы, куда с трудом помещается банальная детская песочница. Каждый день взгляд натыкался на безобразные разномастные, безвкусные рекламные вывески, гопницкие названия («Халява», «Япошка» и проч.). И это — столица российского дизайна? Какова же, в таком случае, провинция отечественного дизайна? В наступившем 2050-м Владимир, сидя на пне беззаботных сует, вспоминал, какие были в Тюмени и под Тюменью пожары по весне. Почти полностью выгорали небольшие деревянные улочки. По улицам разъезжали милиционерские машины и в рупоры задушевными голосами рассказывали ужасы о пожарах. Как гражданин один набухался и сгорел, а гражданка траву решила сжечь — и вместе с травой много домов-то и спалила.
Екатерина Загуменная, радиожурналист из Екатеринбурга, считала, что город Екатеринбург — это брутальный мужчина, суровый пролетарий, прошедший путь от станка до какого-нибудь там мастера; Тюмень же — ухоженная румяная барышня. Однако барышни разные бывают! Тюмень больше всего похожа была на пэтэушницу, наивно и вульгарно нарядившуюся на танцы согласно своим пэтэушным представлениям о прекрасном и искренне полагающую себя при этом неотразимой дамой высшего света.
Замечательный подпольный тюменский поэт Константин Михайлов писал в своей неизданной книге о том, что Тюмень расположена там, где проходила южная граница загадочного Гиперборейского царства, о котором писали ещё эллины. Здесь его жители приняли первый удар орд, наступавших с Юга. Отсюда, покинутые своими богами, постепенно теряя магические способности, они отступали всё дальше на Север к сакральному Белому Камню. Это отступление длилось несколько столетий. Земли, лежащие на север от Тюмени, вплоть до Обской губы, до сих пор отравлены магией боевых проклятий, подобно тому, как места атомных взрывов отравлены радиацией. Жить на этих землях нельзя. Эта земля внеисторична, и сама Тюмень — город внеисторический, город, где медленно-холодный сырой хаос поглощает, превращает в труху любое дело человеческих рук — дома, дороги, памятники, машины. Тюмень не держит лоска. На неё невозможно навести глянец, нельзя сделать её красивой и уютной. Всё осыпается, растворяется, меркнет, тонет в жидкой грязи. Эта земля ждёт возвращения богов. Современные люди ей не нужны.
Исследователь Тюмени Лев Боярский был в начале века исполнен пессимизма: «Город мёртв, убит. Делается страшно, когда вглядываешься в его изувеченное лицо. Растёт новый город, тотально бесчеловечный… Конечно, теперь я вспоминаю, как мы с братом маленькими детьми играли в уютных двориках, гоняли мяч на заросших тополями улочках. Больно видеть, что с ними стало. Вырублены тополя, уничтожены скверы. Вырублен городской сад, высаженный моей бабушкой на месте базарной площади. Бабушкино сердце не выдержало бы зрелища устрашающего нагромождения корейских фастфудов, фонтана с женскими мумиями по углам, чудовищных памятников клоунам и гинекологическому креслу». Владимир был свидетелем того, как город погиб и стал столицей российского дизайна. Город не вспоминал о прошлом, и прошлое это ему совсем не нужно. Город умер, но зато перестал грустить. Леонид Юзефович, приехавший в апреле 2007 года в Тюмень, сказал, что город ему очень понравился: беспорядочный, но весёлый. Вспоминал Владимир, вдруг начинали появляться немногочисленные уголки вполне симпатичные и даже уютные. Раньше на обочинах дорог громоздились высоченные сугробы; потом их не стало — снегоуборочная техника убирала. Появились кафе с террасками, от которых веяло покоем, желаньем отдохнуть и за удобным столиком немножечко бухнуть всем, кто никому не нужен. Город становился более открытым; если раньше поздними вечерами люди сидели по своим норам, то теперь вокруг стала происходить непонятная ночная жизнь. Только Владимиру она ни к чему: в 10 вечера он надевал пижаму, выпивал стакан тёплого молока и отправлялся в страну ночных грёз, в Тюмень тихих воздушных сновидений. А в Питере, рассказывали, царица Ледяной Дом велела выстроить, и живого хохла там залили, он и обледенел, как столб. А потом произошла ПОЛНАЯ ПЕРЕМЕНА НАШЕЙ ЖИЗНИ и не стало Тюмени. Не стадо матушки.
Уже хорошо, когда не больно, можно отвернуться к сиреневой стеночке и пальцем выводить по сиреневым обоям: КОТИК ПОЛЗАЕВ. КОТИК ПОЛЗАЕВ. И там, в далёком 2050-м году кричит Владимир: «Косого мне позвать!». А Косой пьяный и лицо как у херувима. И вспомнил Владимир какую после больницы придумал церемонию, чтобы кровь не густела. Богу молиться да ровно шесть чашек чаю в день выпивать. Никак не меньше. И будет радость. И кровь по телу бежать будет всегда, как весенний ручеёк. А душа смиренным ракушком поползёт в уголочек и будет там иметь свои транссентименталистские мечты! Где коза рогом — там житу стогом. Тапу-тапу ногами. Тапу-тапу ногами. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. И вновь не подписываюсь. Пишите мне в баню. На мыло. На мочалку. На медный таз. На ржавый гвоздь. На звёздочку светлую — звёздочку раннюю. И женское сердечко. Сидит Владимир на пне и продолжает свои транссентименталистские воспоминания. Лондон такой город, с которого начинать хорошо и многое можно перевернуть и узлом завернуть. И вспоминает Владимир, сидя на глазастом пне, в 2050-м году, какая радость была в Лондоне почти уж 50 лет назад. Заказали в то время человечка, показал Луне человечка, и были деньги до Лондона долететь. А радости очень хотелось. Радость Бог даёт. О нём в начале века две девочки говорили — «Бог и правда есть!» — «Я знаю! Мы к нему пойдём, когда станем дохлыми старухами».
18 августа. Владимир написал Хутопии, что прилетит в Лондон, на что она ответила «какая ты литучка!». Владимир повесил в воздухе невидимые граффити. Утром из Рощино самолёты не летали. Туман такой плотный, что вышли люди из машины и отщипнули с недоумением несколько кусочков. В 11 дня улетели: Аэрофлот, Ту-134. Обед дали, как раньше в пионерлагере, — чёрствые булки и сырок «Дружба». Каждый сам себе зерно. Долго-долго сидели в Шереметьево-2 и ждали лондонский самолёт. Владимир слонялся по аэровокзалу. Читал Чака Паланика. Про то, как люди в 13 лет занимаются онанизмом и это плохо кончается. Один, узнав, что арабы вводят себе в член тонкие палочки из серебра и меди, тоже решил такое же отчебучить. Взял тонкую полоску воска. Но воск провалился внутрь хуя, согнулся пополам в мочевом пузыре, и ему пришлось делать операцию. До Лондона летели 3 часа 40 минут. Почему-то долго кружили над Лондоном, который сиял рождественской ёлкой. В отеле были полпервого ночи. Отельные арабы были очень любезны: признав Владимира за своего. Еле живой от усталости едва дотащился до постели и рубанулся спать, чувствуя что-то новое, проникающее в кровь, а они, приседая и кланяясь, отправились вставлять себе в разные места свои серебряные и медные палочки. Только уснул, затрещал мобильник: звонил пьяный Григорий и просил забрать его из Комарово (под Тюменью). Владимир стал объяснять ему, что вот он в Лондоне спит уже, но Григорий не поверил.
19 августа. Из Лондона непременно нужно звонить Александру Исаевичу Солженицыну и беседовать с ним о судьбах русской провинции. Номер узнать легче лёгкого, посмотрев, как чередуются на столе блокноты, авторучки и другие мелкие предметы. Ту-у-у. Ту-у-у-у. Ту-у-у-у. «Алё, позовите, пожалуйста, Александра Исаевича!». «Это кто говорит?» «Александр Исаич дома? Он спит?». Повесили трубку. «Говорит КОТИК ПОЛЗАЕВ». Поздно, повесили уже трубку. Что хорошо в Великобритании, так это английский завтрак. Не какой-нибудь там кофе + булочка. Но к обеду Владимир всё равно проголодался. Поехали в Чайна-таун; подумал — не дело вермишель на вилочку наматывать и стал он там жрать, как олигарх. А китайцы расплылись блинами и умиляются: «Кушает батюшка!» А также, деточка, не ешьте косточки и семечки фруктов. Они начинают томиться внутри организма и вскоре прорастают сквозь Ваше темя.
Номер в отеле Thistle Piccadilly убирали соотечественницы. «Вы только хозяину не говорите, что мы сегодня сервис не делали!». «Не скажем. А вы нам побольше пакетиков какао в номер притащите!». И — первым делом в Бритиш Мьюзиум. На мумий любоваться. Мистер мумия чёрный страшный мальчик в ящике лежал. Он занимался онанизмом, нырнув на дно бассейна и сев для полноты ощущений на циркуляционный насос. Его кишки засосало в сливное отверстие. Чак Паланик пишет, что кишкам не особенно и больно. Вот так из мальчика, онанирующего на дне бассейна, — сразу в мумии. Скучно жить здесь на земле. Петя Журавков рассказывал как-то, что он ездил в Таиланд и там на представлении у девушки из письки вылетала птичка. Где теперь тот Таиланд… Где теперь тот Лондон… Накрылися медным тазом.
К Макдоналдсу подъехали три лимузина: два чёрных, один розовый. Розовый лимузин с мигающими лампочками и вертящимся шариком. Оттуда выпорхнули четыре девушки в коротких розовых платьицах, стали хихикать и фотографировать друг друга. Владимир понял, что жизнь его уже почти кончилась, её осталось совсем чуть-чуть, и от этого надулся слегка и погрустнел. Никто не будет его любить. Прадедушка Владимира приехал в Сибирь из Беларуси. Сын Егор спросил его, почему же тогда он не очень любит картошку. Егор сказал, что Владимир не тру-белорус, а белорус-позер. Вспомнились те времена, когда собирались в комнатку бухать сразу по 8 белорусов. И покойный Коля Хищников был белорус. И даже татарин Марат. Никто не будет его любить. Никто не будет на его стороне. И раз жизни оставалось всё меньше, пёрла и пёрла Сверхжизнь. Но Гессе, блядь, не пустил его в свой розовый сад. Хутопия обещала сводить Владимира в некий «клупп». Клупп — это должен быть, короче, клупп. А сама куда-то пропала: ни слуху ни духу.
Владимир пошёл через дорогу в Макдоналдс, чтобы узнать, нашлась ли Хутопия. Там у окна стояло несколько подключенных к Интернету компьютеров. Но к ним было не пробиться: маленькие дети сидели у окна, поедали пиццу и разное говно и мазали экраны своими пальцами. Наконец-то он прорвался к компьютеру и начал тюкать что-то тарабарскими буквами. Но его буквально сверлила взглядом сидящая рядом бичеватая японка, поедающая свой вечерний пакетик с говном. Что-то её так сильно огорчало в нём. И наконец, она стала говорить толстому албаноиду (похожему на алиенов из будущей жизни), тыча во Владимира узловатым перстом, стала говорить, что вот он не может поболтать с ними, живыми людьми (которые, должно быть, скажут сейчас невъебенную космическую мудрость), что он уткнулся в экран этой железной бездушной коробки. Албаноид понимающе хмыкнул: «Это же юзер! Ему вот это и нужно». Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит.
Владимир перешёл в бар Thistle Piccadilly и лизнул руку белой женщине и попросил чего-нибудь поесть. «Поздно уже, но там осталось что-то, курица, сыр. Давайте я сделаю вам мохито. Вы пробовали мохито?». Она стала готовить мохито; это смотрелось просто восхитительно. Прислуживающие там цыганята заплясали, засверкали зубками и глазками: мохито! мохито! Владимир позвонил по мобильному Светлане Владимировне. Оказалось, что она в Пестово; это где-тo за Ленинградом, и они сейчас будут жарить грибы. «А ты что делаешь?» — спросила она. А я сейчас мохито стану пить. Радость-то и правда какая — пить мохито. Можно всю ночь сидеть, пить его и пить… Мохито пить, что в море плавать. Вспомнилось как в Турции когда-то пошёл дождь. Стало холодно. Но Владимир всё равно гордо плавал и резвился среди волн. По телевизору передавали клип: турок заехал на джипе в лес и плачущим голосом поёт песню. Его любимая попала в госпиталь. Выше голову, товарищ! Турция проводила нас Безруковым по телевизору. Он оказался настоящим древнегреческим героем: смертельно раненный, догнал фашистский грузовик и перебил там всех фашистов. И много совершил ещё подвигов п деяний. Где теперь та Турция? Накрылася медным тазом…
Хутопия кстати ни прапала… Тут она сиидит, тёплинькая и дышащая… Она вам дозвонитцо на хитрый номир ни как ни можыт а гостиницу вашу поисковик чёта по адрису не выдаёт… (если я то набираю, там индыкса нет). Она кстати вам мобилу свою тожы в комментах оставила, могли бы с тоски и звякнуть вместо того что бы по макжракам юзать да граждан от сщастливого писчитравления отвили- кать… Хутопия, с которой не встретились, писала потом кстати у неё сложылось впечатление что она за собой непогоду этим летом тягает… Приехала в крым с идеей поплескатцо в мори… куда там… ветер, кокиито переменчивые по сто расс на день оплака… и вода холодная… вопшим курорта вышло шыш… хорошо хоть пива много разного и дишовое… зато от сюда по тилифону жаловались на жару за 30-ть и хвалу работе кондинционера… Теперь же полная обратка… в крыму мои родычи кондинционеры везде где можно вставляют в интырьер ибо уже не в терпёш… а с новстей ис Лондона утирая пот офигивают мол и ты уже в джакете гоняишь… а тош!!
Сверхжизни становилось всё больше и больше. Её хватало на всех. Наконец Владимир дождался Ганса и всё ему объяснил (на русском), что сети силы не везде одинаково сильны, что стена да гнилая, как говаривал Владимир Ульянов-Ленин, что вот там-то как раз сигнализацию станут менять. Объяснил, почему люди доверчивы как дети. Он посмотрел на Владимира как-то очень пристально: «Ну ладно, ладно, посмотрим…» А вечером сделалась церемония: купил бутылку какого-то пойла, заклеил этикетку этикеткой собственного изготовления, хитрой, и на ней написал «Азыя-Евразыя что за безобразыя?». Однажды дочка Загонзалеса шести лет написала письмецо варану — «Дорогой варан, приглашаем тебя на вечеринку. Веди себя хорошо, не кусайся. С любовью, Николь и Шива».
20 августа. Хорошо, что в английских гостиницах есть чайники, пакетики чая, кофе, шоколад и печенье. И Библию в тумбочку кладут. Сын Егор ещё маленький, и с ним нужно не в лоб, а осторожно и педагогично. Дёрнул Владимир с ним в Camden-town. Там стоял толстый бухой негр в шляпе, а на шляпе грязные бумажные апельсины. Он был никому не нужен. Стоял, продавал апельсиновый сок и втирал что-то прохожим хрипло про витамины. Они с сыном просто уссались. У Егора уже 41 уровень был в World Of Warcraft. Ему нужно было пережить (это экзистенциализм): недавно английский гейм-мастер его забанил за то, что он якобы пользовался фальшивыми кодами. Пришлось писать письмо, что, мол, то-сё, сэр, это не соответствует действительности. Ну, англичане они быстро разобрались, всё вернули по своим местам: прости, дорогой Слонорыб! Так вспоминал Владимир, строгий и красивый, в 2050-м году. А в начале века бывало: то ли от непосильной работы, то ли от пьянки морда становилась какой-то тяжёлой и опухшей. Появлялось в ней осминожье нечто. Но, тем не менее, в порядке эксперимента Владимир говорил в такой день каждой женщине: «Я очень хочу Вас поцеловать!». Ну. думал, возмутится кто-нибудь, пошлёт куда подальше, да ещё и пощёчину даст. А все отвечали: давай! Были и отклики на Профессорскую Поэзию. «Тюменский курьер», 27 ноября, 2004 года. Автор Наталья Жаркевич. У Минералова масштабный смысл образов. Моор вся соткана из солнца и дождя. Я растерянный и меланхоличный персонаж, лирика которого замешена на особом ощущении русскости. Звучу пугающе и угрожающе. Комаров — поэт, не пытающийся быть понятым. У Скалона простая форма заключает екклесиастский процесс наблюдения за миром. Вот оно как…
Мальчик же, нужно его веселить, вести себя весело и непринуждённо, хотя сердце у Владимира тогда болело, и печень болела, и ноги. В его босоногом детстве говорили «он сделал ноги», то есть убежал. У Чака Паланика одна девка «делала ноги». Никакого интима не происходило, но клиент получал оргазм как будто в припадке, так что потом нужно было проветривать комнату, потому что плюс ко всему у него происходило непроизвольное опорожнение кишечника. Владимиру тогда тоже хотелось «сделать ноги», но вот в каком смысле: доктор сделает новые ножки, он опять побежит по дорожке… И вот сейчас в 2050-м году от Рождества Христова такие прекрасные ноги, такие радостные! Хоть 2000 вёрст враз может пробежать Владимир остервенело. Вот какие ноги! И уж, конечно, так бежать, когда особенный день. Или когда пьянство… Сидит в камере мальчишка. Лет шестнадцати дитё. «Ты скажи, скажи, мальчишка, сколько душ ты загубил?». «Восемнадцать православных и сто двадцать три жида». «За жидов тебя прощаем, а за русских никогда». Геннадий Айги сказал: «Ги-ги-ги». Со школы мне нравилась такая странная поговорка — «Ты прав, Аркаша, твоя жопа толще!». Интересно, что бы она могла означать? Есть ли пословицы и поговорки, приводящие нас в ужас своим неприкрытым цинизмом?
Поехали Владимир, Егор и Марина в Тауэр. «Осторожно, вОроны клюются!». 9 воронов Тауэра — символ монархии. Пока они не улетают, английская монархия жива (правда, им на всякий случай подрезают крылья). Клюются, клюются… Владимир подошёл к газону. Там сидел огромный мрачный ворон с обрезанными крыльями, он склонил набок голову: «Ну что, сука? Давай клюну в глаз!». Главное не зассать, а то он сразу же почувствует слабину. Показать бы тебя, суку, Луне, думает Владимир. Владимир присел на корточки и стал пододвигаться к ворону. Ворон был не особенно агрессивен, но по-зэковски насторожен: «Ну чё, бля? Ну давай, бля!». Каждый сам себе зерно. Морда Владимира была уже сантиметрах в 30 от воронова клюва. Ворон не отходил: ему тоже нужно было держать марку, а, может, просто было интересно, чем дело кончится. Для полного экзистенциализма Владимир приблизился ещё сантиметров на 20. Его глаз был совсем рядом с вороновым клювом. Ворон подумал: «Бывают же долбоёбы!» А однажды в университете была линейка (!), посвящённая Дню историка. 30-й раз уже в универе празднуют День историка. Позвали и уродливого слепца по имени Криденбел (рот которого на груди). Он знает больше всех историй.
Опять хотелось есть, было то жарко — то холодно. Вспомнилось у Чарльза Буковски в одном романе, там главный герой решил девушку улитками угостить, а она говорит — совсем здесь нечего съесть, кроме жёстких улиточьих жоп. Но тут во рву ряженые рыцари устроили поединок. Одетые в латы всадники поскакали друг на друга с копьями наперевес. Так, немножко развлечь туристов… Да два рыцаря не подрассчитали и так звезданули друг дружку, что любо-дорого. Искры, треск ломаемых копий, аплодисменты тупорылых зрителей… Поехали в Чайна-таун и там попали в правильный кабак. Сразу видно, что правильный — много китайцев. Китайцы знают толк в китайской кухне. И вообще — ребята они хорошие. А России выйдет от них спасение. Boт как-то ночью у себя в Метелёво: сердце у Владимира ноет и ноет; а ноет оттого, что облепили его и сосут сердечные глисты, молиться не может, но хочет отравить их водкой или хотя бы сигаретами. Но водки нет, сигарет тоже. 4 часа утра — магазин закрыт. И пошёл Владимир тогда бродить по полевым и сельским дорожкам. Думает — возьму у кого-нибудь закурить. А людей нет, попадаются изредка какие-то обитатели Подводного Царства; их некогда Садко встречал. И тут возле княжёвского винзавода китаец идёт (они одно время хотели там делать свой загородный рынок). «Китаец, дай, пожалуйста, закурить, а то закрыто всё!». И вот он, ни слова не говоря, даёт Владимиру сигарету «Ява» и не спеша идёт себе дальше. Вот оно как! Скучно жить здесь на земле.
И вот пришли в Чайна-таун в правильный кабак, а с местами напряжённо. Время обеденное! Есть, говорят, большой стол — пойдёте? Чего ж не пойти! А большой стол, значит, там сидят уже три англичанина, хлещут пиво, едят утку по-пекински, восьминогов и креветок. Они радушно приняли их за стол, и стали все весело кушать. Англичане много смеялись над Владимиром, но не зло. а эдак по-доброму — мол, уродится же такой чудак на букву «му» (как любил говаривать В.М. Шукшин). Смейтесь, смейтесь, думал Владимир. Уж он-то знал, что именно в этот момент несутся с воем полицейские машины, перелетают бордюры. То есть суета сует и всяческая суета. Примчались, а там суп-трататуй: по бокам картошка, а в серёдке — хуй. Водили, ох, много куда водили Владимира за всю его беспутную жизнь, даже на концерт Хворостовского как-то привели. Он вышел весь в чёрном, похожий на Джима Джармуша, и пел разный декаданс про какой-то «призрак щастья» и мертвеца, засыпанного холодной землёй. Хоть сам Владимир с рабочих и крестьян, ему понравилось.
Потом поехали из Чайна-тауна в гостиницу. В коридоре соотечественницы чуть прямо за ширинку не хватают — соскучились по родине… Может, наивно думают, что половой орган у Владимира как-то по-особенному велик или что у него, как у Ромыча, спутники в залупе… Натащили опять всего в номер: чаю, кофе, печенья… Подобно совам ущелий улететь бы в места неведомые! Холмогоров написал как-то, что если человек очень много внимания уделяет своим снам, их записыванию, толкованию, то это плохо, так как. мол, не следует носиться со своим подсознанием. А мне ничего и не снилось долгое время, так что на подсознание я внимания совсем не обращал. И вот в связи с начинающимся гриппом приснилось однажды, что у меня волосы до пояса и я их покрасил краской серебрянкой (ею ещё батареи красят); а ещё приснилось, что я заходил несколько раз в горящую баню (надевал полушубок, шапку и меня из шланга водой поливали, перед тем как зайти). А вот день тогда не сложился: всё валилось из рук, органы в теле работали не симфонично, а каждый по отдельности, стихи не писались, работать лень; да и встретился тогда с одним плачущим человеком на грани жизни и смерти.
Пошёл Владимир в Ковент-гарден. Там парии барабанили по тележке для мусора и свистели в свисток. Ничего, людям нравилось. Некоторые даже рубились. Ещё негритёнок один рэп читал, но вяленько как-то, видно, не нюхал он ещё настоящей жизни; не показала ему ещё жизнь свою огромную лиловую залупу, как Адольфыч написал в своём ЖЖ. Ещё состоялась экзистенциальная встреча с кришнаитами: они шли, приплясывали и пели свою волшебную мантру. Один сунул Владимиру в руки свой кришнаитский листок. Он ему сказал: «Спасибо! Будет чем жопу вытирать!». Ещё состоялась экзистенциальная встреча с какими-то девками: они нарядились ангелами с крылышками и бродили по улице. Весёлая страна Англия! Где ж теперь Ковент-гарден? Накрылся Ковент-гарден медным тазом.
В начале века Владимир ездил на работу на автобусе номер 17. И вот ехал он, помнится, на этом автобусе, и всю дорогу хохотал-заливался двухлетний мальчик на руках у дядьки. А дядька показывал ему постоянно одну и ту же шутку: с остервенелым лицом хватал его за кулачок. Шутка пользовалась неизменным упехом. Вот так и мы, как сей малыш, — схвати нас кто за кулачок — и лопнем от смеха!
Однако, где же Хутопия, где Ганс? Пошёл Владимир в Макдоналдс, купил интернет-карту. Рядом уселись две итальянки лет 17-ти, ели пирожки с яблоками, пили кофе и слушали наполняка по магнитофону какого-то итальянского Пуппо по прозвищу Залуппо. А ночью на мобильный из Нового Уренгоя Гена Владимиру позвонил: «Как ты, папа?». Да он как — он в Лондоне. А однажды было дело, Ольга Кузнецова, которая есть родная дочь знаменитого Аркадия Кузнецова, опубликовала в «Тюменском курьере» за 18 марта хвалебную статью о книгах Владимира. Там много было фактических неточностей, но они совсем не важны, раз Владимира хвалили. Прочтите и узнайте всю правду о нём, о Богомяке Богомяковиче, алкоголике среднего звена.
21 августа. Настоящий паладин должен сделать в своей жизни три вещи: ударить, прикрыться щитом и сдохнуть. Утром Владимир решил отвести ребёнка в Музей мадам Тюссо, чтобы оторвать его от Playstation Portable. К тому же он играет в игры, в которые нельзя играть до того как исполнится 18 лет. А у мадам Тюссо там всё же поучительное: чучело Буша, Гитлера и Шекспира. Очередь в Музей мадам Тюссо была с километр длиной. «Давай уйдём отсюда!» — взмолился Егор. Нет, не уйдём, потому что мы сюда пришли. Потому что нам некуда деться. Потому что мы — мужики. Потому что — до конца. Потому что Запад — это страна педерастических очередей. Потому что Бог всё видит. Потому что социализму пиздец. Потому что капитализму пиздец. Потому что революции пиздец. Потому что пиздец любому радикализму. Потому что пиздец государственничеству. Потому что пали две башни: Сухарева башня и татлинская башня III Интернационала. Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит. К мадам Тюссо ходить — это тебе не на Янтык ездить рыбу ловить. С пацанами, эх, бывало, ездил рыбу ловить на озеро Янтык. Там освоил прекрасную вещь, называется — мотобур. Наловили окуньков. С ними был Юрий, который читал свои стихи про зимушку-зиму и подарил Владимиру модные рукавички. Ещё на рыбалке был мулла, с которым они долго разговаривали про раков.
Впереди них стояло несколько 9-10-летних английских подростков. Они гримасничали и кривлялись, как обезьяны: мальчики перед девочками, а девочки, соответственно, перед мальчиками. Своими неприятными визгливыми голосами они кричали что-то, как им казалось, остроумное. Они хихикали, вертели попками и хватались своими цепкими лапками за всё окружающее. Сначала Владимир был уверен, что Господь поразит их всех молнией. Потом он решил просто прихлопнуть одного-второго стервеца кулаком сверху, как мух. А люди не поймут. А суд не станет принимать во внимание. Толстый бородатый маньяк подошёл сзади и убил несчастных детей. Вот как это некрасиво будет выглядеть. Просто убил их нафиг.
Хутопия говорит oh bloddy local kids ahhhhhhh!!!!!!! Когда школа часов в 3–4 заканчиваетцо я предпочить никуда не ездить потому что 2-х этажный афтобус под крышу набитый такими ОРУЩЕ-ВИЗЖАЩИМИ абармотами провоцирует не толька на кулак сферху но и на афтомат сзади, зобор спереди и гиенну огненную снизу… гы.
Достояв до дверей, они вошли внутрь и там стояли ещё долго-долго. Достояли до каких-то вертящихся плиток. Нарисована, допустим, на плитке мордочка Майкла Джексона, крутанёшь её, а с обратной стороны слепок его кисти. Ещё там бабы какие-то были, певицы, Том Джонс. У каждого была его собственная кисть. Не было кисти только у Дэвида Бэкхема. Оторвали её с мясом от бэкхемовской плитки. Ну, потом начались разные чучела и восковые фигуры: Гитлер, римский папа, Фредди Меркьюри. Потом повели в подземелье ужасов. Там находились не только восковые фигуры, но и актёры, переодетые зомбарями. Один метнулся у Владимира под ногами — он среагировал нормально. Второго зомбаря он распознал сразу: тот сидел внизу, подобно зайцу, на корточках и собирался резко вскочить навстречу. Но Владимир его упредил, резко хлопнув перед его носом ладонями. Мерзавец лишь крякнул от неожиданности. Зато третий зомбарь Владимира достал: Владимир потерял бдительность в темноте, а он резко выбежал на него — и «у-у-у!» в лицо. Ничего страшного, конечно, нет. Но — неожиданно. Сердце в груди словно оборвалось. Ну, думает, всё, по-моему, инфаркт. Папанина нашли на льдине. Он спал. И уши в паутине… В старости сыновья Владимира не оставят. Нальют стаканчик водки, подадут порнографические карты. Приезжал как-то Лев Анненский + редакция журнала «Родина». Журнал весьма красивый, думал, что подарят экземплярчик, но не подарили. Слушал разные разности о сибиро-русской народности. о сибирском характере, о том, что столицу Тюменской области хорошо бы перенести в Тобольск. Ещё сообщили, что реабилитация Колчака не состоится. Потом Владимир поехал тогда на открытие выставки Ольги Трофимовой, картины которой очень ему симпатичны. Живопись кукольная, очень женская, но мне нравится почему-то. Приятно же мне перед сном читать «Дневник Бриджит Джонс». Не должно мне это нравиться, но вот нравится вопреки всему.
Еле-еле отдышался. Сели в вагончики галлюциногенно-исторического аттракциона Spirit Of London, который, если Владимиру верить собственным воспоминаниям, раньше был подлиннее и поинтереснее. Вышли на улицу, а сердце-то не на месте. И никому не нужен. И словно бы в животе стали вырабатываться какие-то непонятные вещества. Купил Егору бутылку спрайта, а себе холодную минеральную воду Saka. Раз Воденникову приснилось, что щенок-марионетка, белый, на гибких паучьих ногах и с головой мальчика, обхватывает его сильно лапами и не отпускает. Сон, кажется, очень глубокий. Хотя в чём его глубина, так сразу и не скажешь.
Побрели по улице встречаться с Мариной. Встретились. Слушай, нужно бы поесть где-нибудь. «Ты после последнего запоя просто сутками подряд ешь и ешь». «Ну, обеденное же время. Нужно обедать». Взяли такси, поехали обедать. На улице два чувака хватали друг дружку за грудки. Пока такси стояло в пробке, они наблюдали эту сцену. Потом один снял пиджак, отдал другому и — помирились. Каждый сам себе зерно. Вот так всё не понять оно как, когда постоянно живёшь в зоне абсолютного риска. Когда идёшь туда не знаю куда, чтобы принести то не знаю что. И ведь приносишь же! Что тут сказать? Только небо, небо, небо. Только небо в квадратах домов. Только небо, только небо, только небо. Ура-ура! Добрые люди починяли мой комп. Из плохого тогда — страшная авария в километре от нас, столкнулись два автобуса, разбитый «уазик», трупы, перекрёсток, залитый кровью. Из хорошего — замечательный Ганс Фаллада, присланный мне; мыши, крысы (невесты, действительно, больше всего похожи на мышек). А смерть — это старая злая кошка.
Ел Владимир долго и много. Пил «Гиннесс», пил вино, жрал стейк. Позорил близких людей тем, что чавкал, как свинья. А напротив сидел человек и смотрел на него глазами типа «и шо я в тебя такой влюблённый?». Может, нравилось ему, что Владимир ест с аппетитом или говорит по-русски. Матушка моя любит есть долго, а батюшка мой любит есть много, поелику и я следую всегда добрым сим правилам. Что-то, братишка, мне фотокарточка твоя знакома. Пригляделся — ёлки-моталки, за соседним столом сидит и ласково улыбается Виктор Суворов (Резун), бывший советский разведчик, перебежавший на Запад, приговорённый у нас к расстрелу, автор «Аквариума» и других разоблачительных книжек. Но какой-то он, что характерно, совсем обдолбанный, чуть слюна изо рта не течёт. А рядом с ним спокойный джентльмен из МИ-5. Что-то почувствовал, наверное, собака. Их же, разведчиков, учат информацию через астрал цеплять. А может, это и не Резун никакой — просто похож. Просто вывел прогуляться неопасного дауна в близлежащий ресторан добрый родственник… Что Резуну Владимир и его случающиеся сны! Вот же приснилось Владимиру как-то, что он напился и потерял все документы и деньги. Вдобавок приснилось, что женился к тому же на некой Наталье Семёновне. Вот он и размышлял во сне — зачем же женился на Наталье Семёновне?
А жалко, что увели Резуна. Они бы побеседовали с Владимиром как два Флудди. Обсудили бы темы для настоящих мужчин: что делать, если орков за вами гонится 10, а стрел осталось только 5; на каком риалме лучше играть; как следует относиться к пробуждению Ктулху; когда выйдет аддон The Burning Crusade; собирается ли в натуре Российская Федерация использовать для обороны своих рубежей боевых человекоподобных роботов??? (журнал «Игромания»). И главный вопрос: КРАСНАЯ ИЛИ СИНЯЯ ТАБЛЕТКА? Молодые горностаи В лес идут долбиться стаей.
Вообще, oт шпиономании очень легко потерять голову. Так с Владимиром и было в 1991 году, когда все вокруг казались ему агентами КГБ, а Немиров уводил его к себе, в Заповедную Москву, на Алтуфьевское шоссе. В дурдомах особенно популярны три темы: получение Нобелевской премии, знатное происхождение (потомок дома Романовых, принц из Бердюжья и проч.) и, конечно, шпиономания. Впрочем, Бог миловал, и в дурдомах Владимир никогда не был в качестве пациента, а только в качестве навещающего. А пожени его в 13 лет на пионерке из Зареченского микрорайона, может быть, оно в жизни всё по-другому как-нибудь бы обернулось! То одному Богу ведомо… А раз ехал по дороге, смотрит стоит ресторан с названием «Шинок» (украинская кухня). Зашёл туда и отведал неких славных жиляпушек и жамочек (возможно, это были галушки). Советует Владимир всем сходить в этот ресторан — очень мило, очень мило, просто крутняк. Скучно жить здесь на земле.
Потом они поехали в галерею Тейт, где увидели удивительнейшую выставку Василия Кандинского, которого Владимир всегда любил всей душой. За Василия Кандинского Бог Россию простит. Два человека с русской стороны, по сути дела, и запалили мировой абстракционизм: Кандинский и Малевич. Есть некий Виктор Валентинович Костецкий, утверждавший с важным видом знатока, что Малевич (фамилия-то на «ич»!) жулик, не умеющий рисовать. Вот конкретно за это высказывание, светлая головушка, нужно тебя бить плетьми на базарной площади, как самого дебильного доктора философских наук, и посадить лет на 10 на зону, чтобы зэканы каждый день трахали тебя там ежедневно в толстую задницу без вазелина. В университете как-то одна студентка делала сообщение о взаимоотношениях РПЦ и власти, и такая у ней случилась оговорка: вместо «клир» сказала «клитор». Как мы смеялись! О как мы все смеялись! От смеха даже выпали из окон и погибли.
Кандинского привезли из Америки, из Германии (были там чудесные работы на стекле!), из Москвы, Питера, Екатеринбурга. Некоторые ранние работы совсем удивительные — не скажешь даже, что это Кандинский! В 70-е годы был у Владимира друг Валера Суворов, он проходил практику в казанском музее. И вот в запасниках там тоже был Кандинский; он выдернул нить из холста и подарил Владимиру — нить из холста Василия Кандинского! Он её хранил, берёг, а потом куда-то потерял. И с Валерой Суворовым не виделся много-много лет. Он стал слишком богатым. То есть Владимир тоже стал очень-очень богатым, а он, наверное, вообще ужас какой олигарх! А в Тюмени ходил как-то на выставку живописи душевнобольных — как-то не очень, недостаточно безумно. Может, симулянты? Потом пошёл на выставку работ Саши Сизова — а вот эта выставка очень понравилась! Есть, правда, и там говно — букеты разные. Но где дома друг на дружку наезжают и на религиозные темы — очень здорово. Настоящий художник!
Вечер удался, может быть, потому, что Владимир вспомнил — у Кандинского было своё дерево Боддхи. Пришёл он как-то в мастерскую и поразился: кто принёс сюда эти волшебные холсты? А потом смотрит — это его же собственные работы, но только вверх ногами. Нашёлся Ганс — привёз бабки. Нашлась Хутопия, написала у Владимира в ЖЖ «та я не фтыкну на какие цифры текста кидать». Пошли жрать в очень особое китайское место. Там сидели у закрытой двери милейшие пьяные старички-китайцы. Вот по молодости видели они закрытую дверь и им казалось, что за нею фачатся; а теперь смотрят на закрытую дверь и кажется им. что за нею непременно бухают. А Владимир вечером в баре не стал брать мохито, а взял Picaddilly pimms classic — коктейль со свежими огурцами, апельсинами и лимонами. А вкусно — с огурцами! Ночью Господь даровал ему удивительные сны. Позвонил как-то Немирову — Гузель сказала, что поэтический вечер удался. Желающие после поэзоконцерта поехали к Лошмановой пьянствовать, а они с М.М. домой. Ходил Владимир один раз к Скалону, который устроил новые чтения стихов. Поразил маленький аккуратный дяденька (военный переводчик бывший), который читал свои переводы Рильке. Владимир и не ожидал, что будет так хорошо…
22 августа. А утром — свет, тишина. Сент-Джеймс-парк и висящие над ним три вертолёта. Старички с голубями на голове. Старички, которым белки забираются вверх по ноге. Пеликаны! А утром — Вестминстерское аббатство. Нужно же приобщить молодого человека к истории, к этому царству Смерти: мёртвых людей и мёртвых истин. В Вестминстерском аббатстве ходишь по плитам, под которыми покоятся останки мертвецов. Джозеф Найтингейл пытается уберечь леди Элизабет от нападающей на неё Смерти. Но Смерть вырывается из своей пещеры и пронзает копьём леди Элизабет. Ктулху бьётся против гигантских боевых роботов. Принцесса Помидорка гибнет в Салатовом Королевстве. Есть в Аббатстве Уголок Мёртвых Поэтов, канувших в небытие. И лишь их памятники свидетельствуют непонятно о чём равнодушным потомкам. Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит. В Вестминстерском аббатстве Владимир засадил бутылочку классического викторианского лимонада с добавлением имбиря. В нос шибануло! Вот он смысл жизни, единая теория поля и первопричина почему. Никто не спасётся от уготованных ему страданий. С советских времён запал Владимиру в душу «клерикальный паук-крестовик» на обложке какой-то книжонки. Он огромный, жирный, плетёт свою паутину, и в неё попадают простодушные человечки. В период перестройки кто-то всучил ему текст «Компьютерные сети дьявола». И дьявол тоже представился межгалактическим самодовольным Паучиной.
Вечером пошли в церковь св. Мартина в полях. В нынешнем виде её закончили в 1726 году. Пишут, что она оказала огромное влияние на архитектуру: в США. многократно повторённая, она стала эталоном колониального стиля церковных строений. Церковь очень красивая, хотя дух её совсем неправославный, конечно. Владимир смиренно прослушал концерт классической музыки: Моцарт, Бетховен, Шопен. Классической музыки он не любитель, но от прослушанного на душе стало светло и хорошо и наступило даже некое квазирелигиозное состояние. Он был благодарен Господу за то, что Господь дал прожить много лет на белом свете такому нелепому существу. Владимир встречал замечательных и интересных людей. Его прощали мужчины и женщины, хотя, по справедливости, нужно было разбить ему всю морду, а то и убить. Поздно-поздно вечером он пошёл в Макдоналдс и съел там биг-мак. Никакого антиглобалистского омерзения он при этом не испытал. Всего лишь булочка с котлеткой. Рядом с ним сидели индусы. Девки у них хорошие. Смирные. И хотелось почему-то Нового года. Купил раз Владимир к Новому году елку непередаваемой красоты. Его, кажется, ни разу в жизни не награждали грамотами — и вот на НГ дали грамоту за то, что он является научным руководителем студента, занявшего первое место на областном конкурсе студенческих работ (честно говоря, заслуги Владимира тут вовсе не было — студент очень талантливый и без всякого руководства написал бы он хорошую работу). Самое новогоднее чтение: Олег Павлов «Казённая сказка» — замечательнейшая книга; Казахстан, лагерь, где маются зэки и солдаты ВВ в сонливой тишине и грязноватом покое… Здесь странно всё на Земле: очень часто гуляет Владимир ночным утром и ночным вечером; а дня настоящего часто и вовсе не бывает — пройдёт серенькое какое-нибудь дневное утро, вот и весь день.
23 августа. А с утра уехали к Незнайке в Цветочный Город. Они кричали кондукторам: «Горько!», чтобы те целовались. Причём исключительно в жопу. В поезде работало радио, и по нему Природа без умолку рассказывала свои детские секреты. Да вся-то беда в том, что существо Владимир был не очень природное, никому не нужное, и секреты ему эти до фенюшки. Друиды, умевшие превращаться в медведей, основали гильдию «мишки-гамми». Его звали, но он не пошёл, потому что ему показалось, что не гамми, а гомми. Девушки с собою звали, да я с ними не пошёл. Пиджачишко на мне рваный и хуишко небольшой. Вспомнилося, что как-то недавно мистически открылись в Метелёво ворота, которые на запоре всегда, и Паша с Атосом весело выскользнули наружу. По счастливой случайности Владимир видел и завёл их назад. Не успели загрызть одного-двух местных скаутов. А то б сидел он сейчас на нарах и пел песни о своей несчастной судьбе…
Поезд мягко отошёл от платформы вокзала Ватерлоо и помчался на юго-запад сквозь изумительную английскую талласократическую попсню, пространства тотального электронного контроля, кипрей и ежевику. Солсбери. В привокзальном кафе «Тыква» хриплая тётка с наколками на руках (с понтом блатная!) выдала огромную кружку кофе и бутерброд. Автобус до Стоунхенджа. Автобус идёт минут 25, иногда по узкой дороге, с треском ломая ветки орешника. Со стоянки, купив билет, Владимир прошёл через туннель, украшенный весьма корявыми изображениями лесов, которые были здесь 7–8 тысяч лет назад, и самого Стоунхенджа во всей красе и великолепии. Место красивое. Камни красивые. Простор. Воздух. Пахнет травой и овечьим дерьмом: сотни овец пасутся рядом на холмах. Организации English Heritage, National Trust и Highways Agency в течение последующих 10 лет собираются сделать здесь нечто совсем уж потрясающее воображение. Отправление автобуса в 13.30. Ждать ещё 35 минут. Владимир хотел просто посидеть в автобусе и подремать. Но водитель вдруг ни с того ни с сего, никого не предупредив, дунул назад в Солсбери. Оно и хорошо: раньше вернётся Владимир в Лондон. Вот так и Судьба: тронет вдруг с места и помчит за каким-то хером на кудыкины горы, туда, куда глаголы не доходят. А оно потом окажется даже и неплохо. А потом оно окажется даже и в радость. Каждый сам себе зерно. Серая мгла, серое небушко, и вот же она — радость, радость, радость… Фломастером написал в автобусе: КОТИК ПОЛЗАЕВ. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. А были ещё, вспоминает Владимир, на пне сидя, поезда. Давно-давно когда-то были. Ночь, огоньки проносятся, а ты, бывало, чертишь пальцем на запотевшем оконном стекле — КОТИК ПОЛЗАЕВ, КОТИК ПОЛЗАЕВ. В конце 80-х годов работал он у Бака, писал какие-то бесконечные сценарии деловых игр среди представителей малых народов, и стало его уже от них тошнить. А Марина училась в Ленинграде в Академии художеств. Заказывали Владимиру многих человечков, как киллеру лунного дуновения, показывал он их хитренькой Луне, и деньги на водку были всегда. И хотелось сдёрнуть из славного города Тюмени. И Владимир, как напивался, обязательно садился на поезд и уезжал в западном направлении. Причем получалось это бессознательно. Очнешься — а ты уже в поезде и что-то проникло в кровь. И сам уже этому не рад. но ничего не поделаешь, поворачивать сил нет. И так происходило раз шесть или семь. Вот один раз просыпается Владимир — едет в плацкартном вагоне. Идёт с утра пьяный официант и тащит суп и макароны. Его занесло, он сел с размаху на полку Владимира и спрашивает: «Супцу?». Владимир: «Нет ли у вас немного вина?». Отчего же, отвечает, есть, конечно. Принес пузырь, выпили, и Владимир до вечера смотрел в окно вагона на природу. К вечеру захотел есть и отправился в вагон-ресторан. Открывает пьяный официант (другой) и кричит: «Всё, пиздец, ты последний!» Закрывает дверь. Потом зачем-то снимает с себя галстук-бабочку и с остервенением швыряет на пол. «Садись туда!» — и показывает на столик, где сидят три мрачных субъекта. Владимир садится. Официант: «Сейчас буду вас угощать!» Ну, подумал, выкатит, наверное, официант ящик, не меньше. А он принес всем граммов 300 портвейна. Люди за столом сидели странные. Один говорит: «Зови меня Петро-белорус». Другой спрашивает: «Вы не слышали, в Тугулыме кассу взяли?». «Когда?». «Десять лет назад». И уж скоро как десять лет назад похоронили Юрия Михайловича, как он и хотел, в поселке Заводоуспенка, где у него куплен был маленький дом. Могила его находится на небольшом, тихом и действительно смиренном кладбище, рядом строится симпатичная часовенка. Поселок в 1990-е годы сильнейшим образом пострадал от ельцинских «реформ»: бумажную фабрику купил некий Ахмедка, оборудование всё разворовали, фабрика, кормившая весь поселок, закрылась, наступила полоса безработицы, алкоголизма и самоубийств. Год от года поселок умирал, превращаясь в зловещие декорации для какого-то тяжёлого и страшного спектакля. Но именно в Заводоуспенке, окруженной прекрасными сосновыми лесами, Ю.М. Фёдорову жилось и работалось так, как нигде больше. В Заводоуспенке и была написана последняя, третья книга его «Суммы антропологии», посвященная антропологической историософии.
Унылый получается вечерок, думает Вова. И тут в дверь молотят руками и ногами: «Откройте, суки! Откройте, мудаки!». Официант, видя такое дело, открывает. Врывается расхристанный мужичонка и ставит на стол бутылку питьевого спирта: «Всем пить!» Оказалось, у него мать умерла и он с Севера на похороны не успел. И вот пьют все спирт, а официант упрашивает: «Не пейте. Вы же ослепнете!» — Да с чего же мы ослепнем, спирт нормальный, разлит на ликеро-водочном заводе… А у официанта уже слезы на глазах от жалости. И вдруг — «А, хер с вами!» Наливает себе почти стакан и — хлоп! Выхлыстал стакан и не ослеп. У Владимира есть мечта: стать стареньким, больным, не работать больше и не заниматься общественно полезным трудом. Лежать весь день на кровати, пить чай, есть вкусные бутерброды, приготовленные жёнами и детьми. И мечтать, мечтать… Скучно жить здесь на земле.
И смотрит Владимир на всё на это и думает: да что же это такое происходит! Увидишь такое в фильме и подумаешь с раздражением: ну вот режиссёр накрутил какой-то чепухи… Это фарс, что ли, какой-то или театр абсурда… Такое ведь и не придумаешь, настолько происходящее нелепо. Творится нечто совершенно небывалое, и понимаешь, что такое возможно только в России… А один раз повёз Владимир младшего сына смотреть кино «Подводная братва» и, наевшись попкорну, постыдно уснул на самом драматическом моменте — как беговой морской конёк споткнулся и навернулся.
У Владимира салат оливье прочно ассоциируется с вокзальными ресторанами. Один раз в каком-то позабытом году Артур Струков Владимира провожал из Москвы и они ели на вокзале в ресторане салат оливье и пили даже какой-то странный коньяк. Выпить не успели, и осталось полбутылки — Артур дал их с собой и ещё оливки в кулёчке. Залезать на верхнюю полку и давиться там коньяком Владимир не стал — решил поступить по-христиански: подумал, будет кому-то с похмелья плохо и я его коньяком угощу. И такой человек вскоре нашёлся — очень ему было плохо… А Владимир думал, как переобувал машину в зимнюю резину. В магазине реклама шин MICHELIN IVALO — «нордический агрессивный рисунок протектора». Можно — белые шины для англосаксов, чёрные — для афро-американцев. Или конфессиональное — нирванические буддийские шины, в смысле нерванические (не рвутся, значит).
С чувством исполненного долга лег Владимир спать, но в ночи будит его этот человек, а с ним ещё какой-то солдат. Пошли, говорят, пить. У них несколько бутылок водки откуда-то. Причём наливают стакан до краёв. Вы что ж, говорит Владимир, волки — хотя бы по половине наливали… — А кого, говорят, стесняться? И есть в этом цельность и ни малейшей эклектики. А то мастер, который кладёт у них в ванной плитку, обращаясь к штукатурам-малярам, называет их «дамы». Зато через каждое слово повторяет «етить твою мать!». Не мешало бы ему поработать над имиджем. Так очень быстро они напились, и не помнит главный герой, как лёг он спать. А утром просыпается — оказывается, человеку тому ночью надо было выходить, а проводники не могли его разбудить и сдали милиции. Неудобно получилось! Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит.
Мучимый стыдом слез Вольдемар с полки — глядит, напротив сидит симпатичнейший благообразный дед. Зовет завтракать. А у самого — огурцы, помидоры и несколько маленьких бутылочек водки, называемых шкалики или чекушки. Причём замечает Владимир в этом деде нечто религиозное — очень он невозмутим и всё ему нравится. Эх, говорит, поезд-то как быстро едет! Красота! Это ж надо, говорит, помидоры какие вкусные. А ты знаешь, говорит, какая у меня прекрасная собака — я с ней за грибами хожу. Разговорились дальше — оказалось, недавно вышел дед из тюрьмы (за второе убийство). И то, думает Владимир, вор-барсеточник — что за профессия для настоящего мужчины! Пора осваивать рывки меховых шапок с голов прохожих. И по сезону. Да-с…
А когда-то в далёком 1987 году был прекрасный поезд, и ехали на нём в город Туапсе Александр Иванович Солодилов, Владимир, люди по фамилии Ледницкий и Белов и, конечно, главный «новый физик» Сан Саныч Деев. И город Туапсе был прекрасен: на рынке ряд, а на нём табличка «Зоологическая живность». В этом ряду, конечно, продавали меховые шапки. Владимира опять принимали за болгарина. Есть в Туапсе маленький дворик, в газон воткнута табличка «Бдительность — наше оружие!». Под плакатом «Коллектив коммунистического труда» курят три мужика. Крымские татары волнуются. Создали комиссию во главе с Громыко для их успокоения. Крымские татары сидят на Красной площади, а Чёрное море превратилось в клоаку. Здесь в Туапсе сравнительно чистый участок, а в Одессе залповый выброс в море 80 тысяч тонн фекалий. В Грузии селевые потоки смыли в море кладбища людей и животных. Саныч море обещал очистить, но сначала договорились об опытах с буксирами «Борей» и «Орион». Саныч вышел на палубу, сощурился и стал крутить свою маготехническую железку. Буксир «Орион» потерял управление, стал, как говорят моряки, «рыскать». По рации кричали: «Блядь! Что за хуйня. Он неуправляемый…» «Орион» то магнитно притягивался к «Борею», то какая-то чёртова сила его от «Борея» отталкивала. Всё это снимала программа центрального телевидения «Ищем идею». Понятное дело, что показывать это по телевидению зассали. Это же не разговоры с барабашками и не вечерний визит инопланетян в Выхино — шутка ли, техническое устройство по непонятной причине становится неуправляемым. А потом начался шторм, и все маги стали блевать, против морской болезни магия оказалась бессильной. Тогда Саныч и говорит Владимиру: «Иди в каюту, смотри за приборами, а то как бы чего не вышло». А Владимир боится идти к приборам, Саныч говорил, что они живые и слушаются лишь оператора. «А что мне делать-то с ними, Саныч?». «Да ничего не делай, просто держи руками и смотри, чтобы со стола не ёбнулись». А на Владимира морская болезнь совсем не действует: вот сидит он в каюте и придерживает приборы руками, чтобы они со стола не упали. Приплыли назад в Туапсе. Саныч и говорит: «Чо, крепкий, да? Крепкий сибирский мужик?». Владимир пожал плечами. Выходит на берег, и тут минут через десять ему словно кол снизу в солнечное сплетенье начинают вбивать: бум! бум! бум! Треснул Владимир стакан водки и уснул, никому не нужный, а к утру всё и прошло. А по телевизору сказали, что кольца Сатурна постоянно наигрывают одну и ту же мелодию. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла»…
Вспоминаются и нелепые поезда, невесёлые; и кажется, что и вся жизнь получилась нелепая и невесёлая. На одном из таких поездов уезжали Владимир с Димой Поповым из Москвы. Дима Попов перестал к тому времени быть вертолётчиком и стал экстрасенсом-инструктором международного класса. Сначала заезжали с пьяным Димой к разным бабам, у которых он оставлял — у одной сумку, у другой пакетик, и казалось, что это никогда не кончится. Бесконечные бабы и бесконечные сумки и пакеты. Дима, давай быстрее, на поезд опоздаем! Сейчас-сейчас, давай ещё в одно место заедем. Наконец, измотанные, тяжело дышащие, остановились у трамвайных путей. А тут — опа! Менты едут. Вы чего тут? Трамвая ждём. Трамвая ждёте; а вы знаете, что здесь остановки нет. Дима пьяный бормочет: сейчас, сейчас. Появляется трамвай, он машет рукой, трамвай останавливается, и Дима с Владимиром уезжают на глазах у озадаченных ментов. Приезжают на вокзал — две минуты до отправления поезда; Мама Ира ведёт пьяного Андрюху Гофлина. Через год Мама Ира, загрустив, облила себя бензином и подожгла. Съел её мир. И вот в купе: пьяный Дима Попов, пьяный Андрюха Гофлин и Владимир, не пьяный, но какой-то дурной. Андрюха Гофлин сразу, как сели повечерять, бутылку достаёт. Владимир отказался, а они с Димой Поповым выпили. Дима говорит: чур. я на верхней полке! Давай, кто тебе не даёт. Минут через 20 он с громкими воплями рухнул вниз и стал пытаться заползти под стол. Стали Владимир с Гофлиным его поднимать, а он рычит: прошу оставить меня в покое, господа! Ну, Владимир с Гофлиным и плюнули, раз такое дело. Пришли проводница и начальник поезда, спрашивают: а он не умер? Владимир стал им объяснять, что это явление лунатизма, как уснёт Дмитрий, сразу начинает перемещаться в пространстве. Что тут возразишь? Я хожу с Тамаркой паркой, крымской будучи татаркой. Дедушка не любит труд, потому что он удмурт. Любит вечером чуваш в жопу вставить карандаш…
А закрутилось всё после той печальной зимы, когда Диму Попова, Гофлина и Владимира выгоняли из всех квартир. И один раз они спали в подъезде: Дима Попов на двенадцатом этаже, Гофлин — на первом. А Владимир, наверное, этаже на шестом. При этом Дима Попов переучился в Киеве у Кандыбы с вертолётчика на экстрасенса-инструктора международного класса, и у него здорово получалось погружать тёлок в транс, Гофлин был директором некоего центра под названием «Кедр», а Владимир тоже работал, но уже не вспомнить где. Идея была Димина: давайте, говорит, поедем и будем вести курсы экстрасенсорики и медитативного аутотренинга. Владимир уж покаялся в церкви за эти курсы, да и давно это было, но и сейчас часто думает, что попадёт он за эти курсы прямиком в ад. В Берёзово дед один ушёл от своей старухи к другой старухе. И тогда деда этого полностью парализовало, а новую старуху наполовину. Приходит Дима и парализованному деду говорит: ты руку-то поднимай! Дед бормочет: не могу, не могу… Поднимай! И дед как несмазанный робот: ать-ать-ать… В мире много неясного и непонятного. Вот Света подарила как-то Владимиру «Новгородский альбом» — рисунки Д. Лихачёва. Просто заворожил его этот альбом, он пролистал его раз 500 уже и всё листал и листал. Лихачёв рисует карандашиком на разных бланках служебных записок, листочках из блокнота и проч. — река, храмы, лодочки. Но вдруг — странный старичок с тараканьей попкой. И не штаны у него. Нет. Попка тараканья. К чему б такое у академика-то Лихачёва? Каждый сам себе зерно.
Рука толчками поднимается, а у самого из глаз слёзы. И хлынули к ним люди. В гостиницу «Берёзка» сначала вписались они просто без райкомов и поселкомов. Дали им номер так себе — очень холодный. Потом перевели в номер получше. Потом дали люкс. А Гофлин прибился к одной вдове, корма у неё большая и сама она добрая-предобрая. В наколках вся. Дочь преступного мира. Раз такая тяжёлая и ответственная работа, то лучше совсем ничего не читать. А то очень расстроил писатель Бычков. Владимир думал: рассказы веселые про баб, как лезут под юбки и совершают разные смешные непристойности. А рассказы его: дрожащая Настенька, сковырнувшая ноготь стареющая Эльвира, вишнёвый сад, вселенская блядь тоска и унылое говно. Ах, зачем он это читал? И без того туман на душе. Впереди ещё повесть «Дипендра», может быть, она смешная?
Курсы в Березово закончились успехом. Никто не написал «гореть вам, собаки, в аду», а напротив, разные изюмные грамоты стали давать. «Глубокоуважаемые экстрасенсы, Андрей Владимирович, Дмитрий Олегович и Владимир Геннадьевич! Выражаю вам глубокие благодарности за моё второе рождение благодаря вашему искусству, которое вы мне передали. Благодарю вас за всё, что вы для меня сделали. Буду в дальнейшем ещё развивать эти методы лечения, на практике хорошие результаты уже есть. Желаем вам всего самого наилучшего, крепкого здоровья, успехов в работе, мирного неба. Будем вас вечно помнить! С уважением Михайловы Люда и Саша». А в это время закончился Референдум и большинство проголосовало за сохранение СССР. Страны антииракской коалиции замочили Ирак. Кувейт вновь возник на карте. В самом Ираке началась гражданская война. Война началась в Южной Осетии. В некоторых советских газетах написали про Золотова, что он зомбирует людей. В начале 1991 года в крупных городах СССР было введено совместное патрулирование улиц войсками и МВД. Очень много об этом шумели, но потом все пошумели-пошумели и затихли. Так начинают года в два, от мамки рвутся в тьму мелодий, щебечут, свищут, а слова являются о третьем годе. В начале года прошёл резкий обмен 50- и 100-рублёвых купюр. Нужно было обменять на работе в двухдневный срок. Если больше 1000 рублей, то нужно было идти на комиссию в исполком. Считалось, что это ударит по мафии, но мафия знала об этой мере задолго до указа. Цыгане продавали в Тюмени на рынке сотенные бумажки, по-моему, по 25 рублей. Горбачёв подал в суд на кооператора Тарасова за клевету; Тарасов написал где-то, что Горбачёв договорился с японцами о продаже им некоторых Курильских островов за несколько миллиардов долларов. Владимир уже и не помнит, чем там всё у них закончилось. Парикмахера хера хера не надо оскорблять блять блять. Хосе Ортега-и-Гассет пишет, что «восстание масс» характеризуется неограниченным ростом всевозможных желаний массового человека. Точно! Старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке». Князь Гвидон из «Сказки о царе Салтане».
Счастье в сердце, сердце в любви, любовь же в законе вечном. В 2050-м году Владимир это вполне понял, сидя на пне. Придут детёныши, а он им на ладони покажет паровоз, а им радостно, сердечки забились, ведь там, в 2050-м году никаких паровозов не бывает и быть не может. Вот такую устроит маленькую церемонию — паровозик едет куда-то по ладони. Паровозик едет, и вспоминает Владимир, как отправились они всей экстрасенсорной командой в посёлок Саранпауль. Где это? Тогда сказал бы Владимир: у дьявола в самой жопе. Сейчас бы ответил: у Господа на ладони. Курсы в Мужах дали шесть штук, но деньги летели как птицы. Цены становились всё выше и выше. До Саранпауля попали в Мужи, где все продукты были по талонам. Даже на кабачковую икру нужно было иметь какие-то «овощные талоны». Без талонов продавали в Мужах только хлеб. Правда, хлеб был изумительный. Однако стоила буханка изумительного хлеба 70 копеек. Если бы не Юра Григорченко, пропади бы экстрасенсы! Завтракали у него чёрной икрой из миски на столе. В Мужах жили русские, ханты и зыряне. Юра Григорченко (по кличке Грек) рассказал, что в конце девятнадцатого века на эту территорию, перевалив Урал, пришли зыряне и стали ханты всячески угнетать и гнобить. А русских ханты любили, поскольку те поили их водкой. И вот зыряне якобы с тех пор держатся особняком и якобы очень хитрые они и коварные. Но Владимир, честно говоря, этого не заметил. Приходили на курсы зырянки, хорошие добрые женщины. Какая-то дура пустила в Мужах слух, что экстрасенсы зомбируют людей, чтобы потом ими управлять. Зомбировать можно, конечно, чего ж не зомбировать, да зачем нужны все эти люди? Чтобы ходили в тайгу и ягоды к завтраку собирали по бидону, а вечером приходили бы перед сном пятки чесать? Скучно жить здесь на земле. Как-то ночью Владимир читал книгу под названием «Скотомизация» — диалоги Дм. Бавильского с Олегом Куликом. Книга интересная и весьма забавная (раньше отрывочки смотрел в Интернете). Кулик предстаёт трогательным, очень провинциальным и одержимым некой «стихийной религиозностью». Кулик, как зырянка.
Благодаренье блаженному Богу, что нужное сделал он нетрудным. Там, в 2050-м году Владимир головой покачивает, бородку тянет. Если кто приунывать станет, такую церемонию можно будет завернуть, что все только ахнут. Да никто и не приунывает. То побежит Владимир в нощи, весь замёрзший, борода в сосульках, ухает, куражится. Все знают, что можно ждать от него церемонии, возьмёт да и пустит какую-нибудь ерунду с загогулинами. Так вот, вспоминает Владимир, среди части записывающихся на курсы в Мужах существовала такая дурацкая боязнь, что их могут зомбировать. Нашёл тогда Владимир в Мужах Графиню: не видел её много лет и прямо не узнал: такая она стала измученная жизнью и напуганная всё тем же зомбированием. Мужа её зовут телемастер Фунтиков. В Мужах познакомились экстрасенсы с чудесным человеком по имени Василий Фёдорович Курица. Был Василий Фёдорович природным анархистом. Тогда его ещё не посадили в тюрьму, было у него в то время ещё две ноги (потом ногу потерял, и работал он у Грека. А у Грека была своя туристическая фирма под названием «Йетти» (вайлд-туризм). Была у Грека идея за огромные доллары устраивать иностранцам медвежью охоту, а потом, как завалят медведя, устраивать театрализованный праздник медведя. Не получилось у Грека, ну и слава Богу! Пусть живут медведи по лесу. А иностранцам, охочим до приключений, — залупу на воротник. Никто не поймёт, никто не полюбит, никто не оценит. Оно подумаешь — так, а окажется — эдак. Вот пошёл Владимир как-то пить чай и есть хлеб с маслом, чтобы согреться. На пачке масла написано — «Масло с родины Григория Распутина» (из села Покровского то есть). А что же, Распутин был такой прекрасный маслодел и научил своих односельчан на долгие годы делать чудесное масло? На пачке же написано — «г. Тюмень, ул. такая-то». Значит, из Покровского только молоко привозят, а делают масло всё же в Тюмени? А масло-то так себе оказалось…
Ещё Владимир со товарищи рассказали Греку (экстрасенсы же!) про истинный Полюс мира. Вычислили его на карте. Это оказалось рядом с посёлком Абезь на пересечении Северного полярного круга и 62 градуса восточной долготы. Тем летом обязательно хотели в Абезь попасть. А вдруг там и источник какой-нибудь найдётся. У источника опять же часовенку поставить. Чтобы люди разных стран и народов могли молиться там Богу. Хитренькая такая экуменическая часовенка. Думали, что, может быть, в эти места и туристы потекут. БУДЬ ЛИДЕРОМ! НЕ БУДЬ ПИДЕРОМ! Любопытно же, в самом деле, взглянуть на Полюс мира. Экстрасенсы не ведали, что поселок Абезь Интинского района появился в 1932–1936 годах как лагпункт Северо-Печорского ИТЛ, Печорского управления ГУЛЖДС (строительство ж/д Котлас-Воркута), в 1947–1949 годах здесь находилось Северное управление ГУЛЖДС (строительство ж/д Чум-Мыс Каменный), затем в 1949–1956 годах — инвалидное лаготделение Минерального лагеря (Минлага). В Абези в разные годы находились в заключении: Л.П. Карсавин, Н.Н. Пунин, протоиерей Константин Шаховской и много-много разных замечательных людей.
У Грека тогда дела шли чудесно, и он от какой-то ассоциации своей «Полюс-горт» арендовал, по его словам, замечательнейшие места, в частности озеро Варчето. Хотел, чтобы там была фактория и чего-то ещё. Так вот, предполагалось, что означенный В.Ф. Курица будет там смотрителем. Экстрасенсы собирались может быть как-нибудь съездить туда — отдохнуть. На курсы в Мужах ходила Нина Ивановна Рябова, председатель местного мужинского отделения Общества Рериха. Она делала великолепнейший самогон на кедровых орешках. А бывший военком, к которому тоже захаживали в гости, делал изумительную брагу, которую он называл «бруснично-клюквенный напиток». А в Метелёво небось сейчас народный праздник под названием Крепкий Тыл. Праздник языческий, но начальство дозволяет. Правда, менты следят, как бы кто от задора не помер. Выходят силачи и давай тягаться — вставлять себе в зад трубопроводную арматуру. Вышел немец Людвиг Карлович и загнал в задницу вентилёк. А Григорий — задвижку чугунную! Людвиг Карлович стал, кряхтя, пытаться засунуть счётчик воды, да и изнемог, сердешный… А Григорий легко так, играючи: отвод, переход, фланец и шпильку с гайкой для крепления!
Сказал Григорий Савич Сковорода, что вот Бог — это Бог, а вся тварь есть рухлядь, сволочь, говно, смесь, сечь, лом, крушь, вздор, шлюмочное и шмажное недоразумение и прочая дрянь. Там, в 2050-м году Владимир давно уже понял, что держать и скреплять себя не надо. Захочет Господь и будет тебя держать — и будешь крепкий, как орех. А не захочет — дунет и сдунет тебя с ладони во внешнюю тьму и унылый хаос. Собирает Владимир вокруг себя детей и рисует им в воздухе картинки. Вот солдаты прогоняют Злого Скорпиона. А вот Георгий на лошадке прокалывает Змею острым копьём его отвратительное жирное буржуйское брюхо. Потом заваривает Владимир на костре прекрасный таёжный чай (эх, в 2005-м году славный чай!) п вспоминает поездку всей командой в посёлок Саранпауль, который, сказал бы Владимир в те времена, у дьявола в жопе; который, сказал бы Владимир сейчас, у Господа на ладони. Путь в Саранпауль был непростым. Сначала полетели экстрасенсы вместе с Греком через Салехард в Тюмень. Сам Салехард не понравился, но понравился в Салехарде кабак «Полярный Круг». В Тюмени пьянствовали совершенно невообразимым образом. Улетая из аэропорта Рощино, Дима Попов и Владимир пели во всё горло и пускались в пляс (как их только не забрали в милицию?). В Саранпауль хотели попадать через Берёзово. Сели не на тот самолёт и вместо Берёзово прилетели, пьяные, в Белый Яр. Дима Попов уже не мог говорить, но, увидев вертолёты, улыбался, пускал пузыри и показывал им козу. Так и вдул бы, наверное, какому-нибудь самому симпатичному вертолётику. Дикие, бесприютные места. А в Тюмени хороший вчера, видно, был денёк. И девушки на улице были красивы и хорошо одеты. И Лиза была хорошая. И Манагер. И Аркаша Кузнецов в красивом хорошем свитере. И концерт памяти Врублевского, на котором играли ВСЁ: и блюзяры разные, и кантри, и «Энималз» с «Битлз»; на банджо играли и на губной гармошке и даже неожиданно грянули «Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант»…
Прилетев в Белый Яр. скандалили Дима Попов и Владимир, пока их не отправили в Березово. Прилетели, а в Березово всё по-прежнему: идёт дядя Слава, идёт пьяный Алекс с пунцовой рожей. Попьянствовали немного в Березово и полетели в Саранпауль. Там ходили смотрели, как очищается ото льда река Ляпин. Как одна собака на том берегу позовёт собаку на этом берегу и та побежит к ней по льдинам. В первый день пошёл Владимир на реку Ляпин; отделилась от куста серая фигура в дождевике, не понять — мужик или баба. «Ну вот ты наконец-то и на реку пришёл поглядеть!». Почему наконец-то? Кто это вообще такой? Зачем нужно на реку глядеть? Проходил Владимир каждое утро мимо питомника, где выращивают чернобурых лисиц.
Они. когда голодные, жутко вопят, и воняет там, как в зверинце, и проникает что-то прямо в кровь. Вышли как-то утром Владимир с Димой Поповым и Гофлиным, солнышко светит, небо голубое, и так хорошо-хорошо и становится всё лучше и лучше, всё лучше и лучше… И так в конце концов стаю хорошо, что даже и совсем плохо, как будто где-то совсем недалеко включил Саныч один из своих приборов. А на улицах Саранпауля с экстрасенсами всегда здоровались. Говорили «здра-а-вствуйте!» эдак со значением и глядя в глаза, словно знают уже много-много лет. Пришла девица 19-ти лег от роду и сказала Владимиру, что она, скорее всего, раньше была его бабушкой. Владимир спросил: «А как Вас звали?». Она ответила, что звали её Лина. Тут Владимир похолодел. Вообще-то бабушку его звали Елизавета, по очень близкие люди звали сё Лина. Имя редкое. Может ли быть такое совпадение? Девица сказала, что видит разных невидимых существ. Их здесь много, говорит. Особенно они любят, когда дерутся; когда драка, сбегаются невидимые со всех окрестных лесов, толпятся, прыгают за спиной друг у дружки, чтобы лучше было видно. А один раз, сказала та, кто назвалась владимирской бабушкой, приковылял такой маленький, с бакенбардами, очень на Пушкина похож. Девица какое-то время назад получила сильную травму головы. Владимир спросил её про эту травму. Она сказала, что во время балета танцевала на сцене и упала головой в оркестровую яму. Какой, блядь, балет? Откуда в Саранпауле балет? А потом она сказала, что мальчик вёз её на мотоцикле и они разбились. Ну шо ещё сказать за саранпаульские чудеса? Сидел Владимир как-то в час ночи на кухне, писал что-то в своей тетрадочке (а жили экстрасенсы в отдельном домике очень шикарно), и вдруг из одной стены выдвинулось чёрное змееподобное существо, пересекло комнату и скрылось в другой стене. Владимир вскрикнул даже, но существу не было до него никакого дела, оно пробиралось куда-то по своим делам между мирами. Скорее всего, оно Владимира и не заметило. А вышел в тюменском университете сборник «Региональные культурные ландшафты». Там на обложке написаны следующие строки: «Моя Россия — угол Первомайской, дом на углу, кусты сирени райской. Колонка. Пыль. Дорога. Лебеда». И написано «М. Немиров». Немиров сказал, что его такая слава настигла, что теперь всё, что про Тюмень, или всё матерщинное будут считать, что он сочинил. Стихотворение «Моя Россия — угол Первомайской» написал такой чувак Альфред Гольд. Прогулялся Владимир как-то с целью найти «райский уголок», хрен его знает… К сожалению, Гольд не уточняет угол Первомайской и какой улицы. Первомайская идёт от ж/д вокзала и упирается в новое здание ФСБ, ещё на ней драмтеатр стоит, родная задроченная 25-я школа, шикарное здание ЗАО «Синтра», построенное Петром Журавковым, буржуйский магазин «Айсберг». Райский уголок…
9 мая трагически погибла Янка Дягилева. Экстрасенсы были в это время в Москве, и никто пока ничего не знал. Просто она пропала. Владимиру звонили Игорь Жевтун и Егор Летов, чтобы он нашёл каких-нибудь людей в Москве, скажем, А.А. Деева, и он бы определил, среди живых Янка или среди мёртвых. Всё делалось долго, через пень-колоду, нужны были Янкины фотографии, и Владимир звонил Гурьеву, чтобы у него эти фотографии раздобыть. Звонил, не мог дозвониться, но уверен был, что это и ни к чему. Нет её среди живых. Через год, в январе 1992 года Владимир крестился. Ему передали письмо, которое он, он, как человек крещёный, разорвал и выбросил. Письмо касалось фильма о Саныче и его приборах, который весёлые друзья показали на Севере. Написано в письме было следующее, «Фильм о Д-энергии опасен для человека!!! Фильм обработан неизвестной частотности лучами и неизвестными полевыми характеристиками, которые обеспечивают проницаемость организма (в первую половину показа), а затем внедрение существ живых, со способностью к размножению (во вторую половину показа). При этом они не проникали в организмы тяжелобольных людей или людей с такой склонностью. Так, в женщину с такой же «амёбой», как была у меня, они не внедрились. У Ромы и Дмитрия Олеговича также и после просмотра были «метки». Диму недели две назад почистили через известные нам каналы. Особенность была такая: его, Дмитрия Олеговича, нельзя было очистить без его согласия. К этому времени у него развился целый зоосад в 18 штук. Сам он был «чёрен», чакры забиты, с большим трудом ему помогли вычистить чакры и энергетические каналы, затем договорились с астралом на удаление меток. Проникая в организм, эти существа пробивают энергетическую дыру, создаётся впечатление, что внутри гуляет ветер. У меня дыра была в анахате, кроме этого, неприятная боль и ощущение, как будто кто-то маленький толкается и перебирает ножками. У вас дыры были в муладхаре и свадхистхане. Снимали методом заключения энергетической цепи. При этом под давлением общей энергии из чакр последовательно прогоняется энергия в центр цепи, где сжигаются метки. Затем заполняются дыры, и человек продолжает прогонять энергию, теперь уже помогая другим справиться. Большое внимание при этом нужно уделять полному сжиганию меток, так как пострадавшие от огня, но живые существа вылетают в помещение и после этого нагнетают большую нервозность, злость и агрессивность у людей, находящихся в здании. Существа боятся холода и поэтому не улетают на улицу. Со всем этим нам пришлось столкнуться. Некоторые из них остались в зале ДК, так как не нашли себе человека. Метки имеют размеры и вид нашей мышки. Круглые ушки — локаторы, глазки — бусинки, мех и похожий на хвост яйцеклад. Ещё есть крылышки».
Есть, конечно, странная религиозная литература. Вот взять Вениамина Блаженного (правильно вроде бы его называю?). Там стихи про то, как они с кумом поехали в Рай, въехали в большое село, а Господь собакой бежит им навстречу, радуется и виляет хвостом. Но у Вениамина Блаженного — настоящая вера + фольклор, «запечный Бог», мистическая явная одарённость и проч. А у Кучерской просто злой стёб и всё. Но вот что непонятно: если даже усмотреть в этом не стёб, а искренние произведения во славу православной веры, то как же с явными, совсем неправославными идеями, которые там иллюстрируются с помощью ежей и хулиганистых мальчиков?
В январе 1995 года погиб Дима Попов. Он разбился на машине Островерхова; поехал пьяный за водкой, его попытались остановить гаишники, и он, стремясь от них оторваться, въехал в столб. Сидевший рядом с ним пассажир месяц пролежал в реанимации. Один раз за этот месяц Дима очухался и попросил святой воды. Островерхов погиб от передозы через год — в день смерти Димы. Примерно через год умер и «новый физик» А.А. Деев. Он пошёл утром на работу, оступился и упал в подъезде. Сломал бедро. Его увезли в больницу, и там он через сутки скончался от отёка лёгких. Ромыч говорил Владимиру, что он очень болен и скоро-скоро умрёт. Чем меньше оставалось от организма, тем больше в нём обнаруживалось чего-то чистого. Хочется думать, что это была — чистая любовь. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира: Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. В славном 2005-м году не будет никакого Аэрофлота. А когда-то в начале двадцать первого века Владимир написал в сердцах; «БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ АЭРОФЛОТ!». Слава Богу, они с Мариной вернулись из Австрии домой в Тюмень. В Москве работники Аырофлота отказались посадить их на рейс до Тюмени, лепеча что-то о том, что рейс перепродан, на их законных местах уже сидят другие пассажиры, а они, конечно, имеют право жаловаться — работники Аырофлота всё прекрасно понимают. Но лететь Владимир с Мариной смогут только через сутки. Еле-еле упросил Владимир отправить их в Екатеринбург. А из Е-бурга до дому уже было рукой подать: каких-то 330 км! Давно это было, в стародавние позабытые времена. И Австрии уж давно никакой нет. Много чего нет: и государей-императоров нет. А то от государей-императоров грех один. Вспомнил Владимир как Ромыч в 1999 году наклеивал у ДК «Строитель» афиши фестиваля, а на него с матом и отвёрткой бросался Пантелеев, который объявил себя царём Романовым-Кшесинским. Бывали и болезни. В 2004-м, когда Владимир проснулся, то подумал, что его хорошенечко парализовало, но оказалось, что это просто воспаление какого-то нерва, отчего рука и стала как тряпичная. Но он её разрабатывал и за день уже научился держать в ней бутылку вина. Но на руку смотреть всё равно очень неприятно, так как по центру ладони идут укусы неких неведомых насекомых. Перестала резко ходить и нога, пришлось ползать на животе. Со второго этажа до туалета ползти далеко, пришлось писать и особенно какать где придётся. Неважно было и с глазами: хотел посмотреть по телевидению, как Путин защищал кандидатскую диссертацию, но в глазах туман и впереди ничего не видно. Опять же дрожат пальцы, жабры и половые губы. Я думаю, помог бы кефир, но кефира нет.
А вспоминать Вену всегда приятно и уместно. Попервоначалу из-за этих лошадей Владимир ходил по Вене с опаской: то ли, думаешь, кобыла копытом в лоб припечатает, то ли кучер кнутом переебёт. В этих самых местах, между прочим, завалили Марка Аврелия. В Вене, как и в Тюмени, есть Университет, но более старый (открыт в XIV веке). В Вене в начале XXI века жило 1,5 млн. человек (кстати сказать, в начале XX века жило 2 млн.). Центр Вены пахнет лошадиным помётом и парфюмом; часто слышно колокольный звон. В Вене процветают антигитлеризм, антифрейдизм и антивитгенштейнианство. Вена очень милый и даже провинциальный город: в арке дворца Хофбург написано LSD. А дома дожди идут подряд целый день. Кипрей уже вырос величиной с забор. Кланы котов и котят выясняют меж собой отношения. Скоро начнут строить Цивилизацию. Владимир стоял под балконом, с которого Гитлер объявил аншлюс. Владимиру нравится Моцарт, но когда его, позолоченного и напомаженного, суют из всех щелей, то начинает уже тошнить от вашего Моцарта Моцартовича. На концерте к Моцарту непременно Штрауса пристегнут. Помимо Моцарта и Штрауса и Шёнберг был, и Малер, и Бетховен, и Глюк, и Веберн, но из них не сделали туристического бренда. И писателей своих что-то позабыли. Рильке… К 2050-му году кончился весь Моцарт, и Штраус кончился, и Шёнберг. И всё зазвучало, даже серое осеннее скучное небо. А уж как радостно снег поёт и светится. И дымок от костра радостно играет и поёт.
Однако же нужно многое рассказать; вот, например, про мышей и про Фрейда. Хорошо в Вене: на улицах много весов (очень любил Владимир взвешиваться), много кофеен и много лошадей. Минусы венской жизни: недостаточное наличие бесплатных общественных туалетов; во всех музеях нужно платить (в отличие от Лондона, например, где основные музеи бесплатно). Кофе в Вене, конечно, замечательный варят, а вот хвалёный венский шницель, если разобраться, ничего особенного — шницель как шницель. В Австрии Владимира полюбила девушка, прекрасная как Эми Вайнхаус и Венера Валлендорфская, а родители ей запрещали; она с горя выпила враз три бутылки виски, и у неё лопнула селезёнка, как у шофёра и друга Андрея Гофлина Михаила Георгиевича. Продавали коврики для мыши с Зигмундом Фрейдом. Чё-то не купил Владимир такой коврик… А тепер, в 2050-м году нет компьютеров и нет ковриков для мыши. А компьютеров нет, потому что закончилось информационное общество и каждый наверняка знает, что у другого в голове, и может ловить Общую Мысль. Закончился либерализм. А также социализм, капитализм, постиндустриальное общество, постмодерн, государство, да и много чего ненужного перестало существовать. Свобода победила вещество, материю, землю, плоть и тень. А когда-то так думал Владимир, что по законам рыночного капитализма или по законам физики (я уже не помню) — «человек должен за всё платить». Конечно, как религиозный фундаменталист, Владимир придерживался иной точки зрения. Однако он заплатил типа своей кровью за что-то вроде мира на планете Земля или горбачёвского слюнявого консенсуса. Но кровь в нём не иссякала, а сил просто немерено. К тому же хорошие французские антидепрессанты, ласковые врачи, ежедневная стрельба из Калашникова + очень много женщин — всё это делает своё дело. Он исчезет как тень во мраке, как червь в толще земли. И ни одна блядь не вспомнит обо нём.
Нужно же, в самом деле, рассказать и про Воина-освободителя. Смотрели Владимир с Мариной в Музее народного искусства выставку бенинских зловещих пиздючков, триад, шапочек из ракушек и крокодильей кожи и прочих изысканностей. В Августинекирхе слушали орган. Гулял Владимир в садах Бельведера, где сфинксы с деревенскими физиономиями и мускулистыми задами. Сами светлые, а груди тёмные — бесчисленные туристы их лапают! Там же в садах Бельведера смотрел коллекцию венского модерна (Климт, Шиле), разбавленную экспрессионистами (Кокошка, Герстль). Ходил и в Secession и смотрел там бетховенский фриз Климта и какую-то странную инсталляцию, изображающую жизнь австрийских рабочих посёлков. В галерее Albertina смотрел выставку космогонической живописи австралийских аборигенов. Там же смотрел выставку группы МОСТ Художники, создававшие эти картины, хотели, чтобы они сеяли тревогу. И вот 100 лет прошло, и зрители картинами этими безмятежно любуются и никакого дискомфорта не испытывают. И ещё — графика, да, оригинальная, грубая, немецкая, брутальная; а живопись на 80 % фовизм, который, напротив, хотел радоваться жизни. Хорошо гулять по Художественно-историческому музею, правда, там много бывает детей, которые бессмысленно лопочут и снуют под ногами. Бродя по Вене, Владимир неожиданно вышел к монументу советскому Воину-освободителю. То есть для других неожиданно, а для себя вполне ожидаемо. Стоял там, дожидался Павла Петровича. Наконец дождался Павла Петровича и всё ему объяснил (на немецком), что сети силы не везде одинаково сильны, что стена да гнилая, как говаривал Владимир Ульянов-Ленин, что вот там-то как раз сигнализацию станут менять. Объяснил, почему люди доверчивы как дети. Павел Петрович посмотрел на Владимира как-то очень пристально: «Ну ладно, ладно, посмотрим…» А вечером сделалась церемония: купил бутылку какого-то пойла, заклеил этикетку этикеткой собственного изготовления, хитрой, и на ней написал «Азыя-Евразыя что за безобразыя?». Омерзительного автора омерзительной статьи «Диверсанты в тоге русской йоги» Владимир бы расстрелял из трубочки горохом. Что же касается Гуру Вар Аверы, то следовало бы поставить его раком, долго и методично следовало бы пинать его под сраку кирзовыми сапогами. Это тоже своего рода астральное карате. Он не знает, хватит ли сил это сделать; к горлу подкатывает ком, и он шепчет: «Мы все плохие люди, мы все очень плохие люди». Однако его словам не стоит доверять: он сейчас словно бы лежит в могиле и ещё долго будет в ней лежать; он не видит красок, он не чувствует запахов; о мире, который вокруг, он словно бы читает в книге; он бродит среди платоновских эйдосов. Но это кончится. Это обязательно пройдёт. Всё пройдёт — и печаль и радость.
Нужно же, в самом деле, и про Тигру пару слов сказать. Четыре часа разницы у Вены с родным Метелёво, из которого всегда хотелось сдёрнуть. Пока Владимир спит на кровати, слегка стилизованной под модерн, в Метелёво уже мелькают среди деревьев звери и птицы ярких расцветок. Они давно проснулись и громкими голосами возвещают о своём присутствии на земле. Владимир живёт в отеле ТИГРА. Сама Тигра сидит в баре, её кормят булочками, и она поёт немецкие частушки. И мурашки бежали по телу. Для древних Господь был математиком или геометром, строгим, важным барином. Но апофатический Господь кем захочет, тем и будет. Вот хоть такой же весёлой Тигрой. А Страх Божий от этого отнюдь не меньше! Человек Летучая Мышь пел: «Дай же Ты всем понемногу и не забудь про меня!». Ну да, крошечку дай, совсем чуть-чуть, капельку, нам, обосранным таракашкам, и это в радость. И того не понимает Человек Летучая Мышь, и того не понимают все обосранные таракашки, что просить у Господа нужно невозможного, невообразимого, непроизносимого и непомыслимого. Объяснение Н. Кузанским понятия «неиное» весьма забавно, он говорит, что это «субстанция сверхсубстанциальная, субстанция без субстанции, субстанция несубстанциальная, принцип принципа, середина середины, имя имени, конец конца, сущее сущего, не сущее несущего, вечность вечной вечности» и проч.
Видел Вольдемар в магазинчике плюшевых ведмедей, раскрашенных под Климта, и плюшевых Фрейдов, напоминающих Доктора Айболита. Неплохо бы наладить выпуск надувных Витгенштейнов для философических факультетов! В парке Пратер, где аттракционы и казино, его очаровал розовый банкомат в виде свиньи. Когда снимают деньги, свинья хрюкает. Ходили по центру Вены мексиканские индейцы. У них было на плакатах написано что-то про Гитлера и 38-й год. Уличный музыкант дул в трёхметровый духовой инструмент, извлекая утробные звуки. В путеводителе по Вене сказано, что кафе Central шикарное и в нём собираются венские интеллектуалы. Кстати сказать, Троцкий, до того как мир его съел, очень любил это кафе. Владимир, конечно, дико извиняется, и сам он из пролетариев, но интеллектуалов он себе как-то иначе представлял. Вообще странно: есть европейская культура и христианство и есть европейские люди, которые прекрасно существуют сами по себе, а европейская культура и христианство — это для них, похоже, нечто внешнее и, может быть, даже чуждое. А вот животных любят, и если даже человек придёт в ресторан с огромной белой лохматой собакой, то ей принесут миску с водой и будут умиляться как она пускает слюни, положив морду на соседний столик (собака и вправду очень хороша!). А у нас-то выпнули бы под жопу и дядьку, и собаченцию! Каждый год в зоопарках страны медведи отгрызают руки нескольким малышам, когда малыши хотят их покормить. Они доверчиво просовывают руки с булочками сквозь решётку клетки, не осознавая, что в клетке сидит страшный хищник, а вовсе не добрый и простодушный растяпа-медведь, знакомый им по мультфильмам. Родители детей настолько глупы, что позволяют им это делать. Если человеку говорить во всякий день «я тебя люблю» или «иди на хуй», то он неминуемо привыкает. Поэтому к каждому нужно приставить пожилого пакистанца, чтобы он в один прекрасный момент подбежал, схватил за рукав и закричал: «Ты так счастлив!», «Бог тебя любит!». Вот такой пакистанец и подбежал к Владимиру в Вене. Внутренний пакистанец положен каждому. Позови его и он придёт, пусть даже на дворе эпоха модерна, создающая образ жизни, наполненный экономической напряжённостью, социальными конфликтами и психологическими недомоганиями. Все эти социальные пороки проистекают из действия шести взимозависимых принципов индустриализма, программирующих поведение миллионов людей: стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация. А внутреннему пакистанцу наплевать. Он приходит и говорит: «Бог тебя любит!». Пусть даже на дворе эпоха сурового постмодерна с недоверием к метаповествованиям и утратой Большого Другого. Он приходит и говорит: «Бог тебя любит!». Впрочем модерн от постмодерна не сильно и отличаются. Другое дело, когда произошла ПОЛНАЯ ПЕРЕМЕНА НАШЕЙ ЖИЗНИ. Но и в новых, совсем необычных условиях не теряется внутренний пакистанец. Приходит утром, вечером и ночью и прямо с порога: «Бог тебя любит!».
Современная Австрия и Владимир родились в 1955-м году. На улицах почему-то пристально на него смотрели, но не девушки, к сожалению, а старики, дети и неформальные элементы. Видимо, лишь им дано было прозреть в нём Образ Божий и величие духа. Oт жары Владимир спрятался в Museum Moderner Kunst и смотрел там всякую всячину. Добрался до венского акционизма: разрезанные, окровавленные, искалеченные, перебинтованные тела. Наверное, все мы в детстве чего-то недополучаем. Все эти люди, по всей видимости, пиздюлей недополучили. После такой встряски решил по-мещански отдохнуть душой в Музее прикладного искусства (МАК), посмотреть занятные вещицы в стиле Бидермейер. А там после занятных вещиц тоже пошёл видео-арт, как девушку одну помидорами забросали, а потом уж, смотрит Владимир, девки у трупа ширинку расстёгивают, ну он и бежал, поскольку с детства ненавидит всякую некрофилию. Как сказал Поэт: «Я вышел на палубу — палубы нет. А палуба в трюм провалилась. Я в трюм заглянул — повар кошку ебёт. В глазах у меня помутилось…». А вечером сделал Владимир несколько церемоний житейских, жизненных, уютных, где смерти совсем не чувствовалось и не было ничего вот этого болезненного, окровавленного, фрейдистского, а был один чистый поток жизни и радости. Радость разливалась по всему телу, шумела в ушах, щекотала ресницы, заставляла приятно ныть сердце. Радость, словно мелодия; и, пока звучит эта мелодия, возникают фамилии, города и государства. Радость, радость без берегов. Ложился спать и на бумажке написал «КОТИК ПОЛЗАЕВ». Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. В Австрию лучше поехать, чем в Екатеринбург. Вот пришлось совершить, вспоминает Владимир, автомобильное путешествие в Екатеринбург. Впечатление очень странное: как начинается Свердловская область — разбитые дороги, поваленные столбы, Екатеринбург неухоженный и какой-то вот именно провинциальный. Вороны, правда, в Свердловской области хороши. Вороны как кони. На обратной дороге сломалась машина (еле-еле сделали). Приехал домой — позвонили и такого наговорили, что до утра сидел с выпученными глазами и не спал. Нет, не поедет Владимир больше в город Екатеринбург. Тем более что уже и нет никакого вашего Екатеринбурга. Накрылся медным тазиком-с… Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Вспоминает Владимир, как в пятницу в начале XX века он проснулся; в его палестинах с его арафатамм — минус 30. За чаем раскрыл газету: Филипп Киркоров сообщал, что он до сих пор растёт, причём растёт у него всё. Позавидовал Филиппу, поскольку сам он с каждым днём уменьшается, причём уменьшается у него всё, что, впрочем, не мешает Владимиру, двигаясь от Желтого Источника, достигать одномоментно всех восьми полюсов. Радио в машине сказало, что мамонту из тюменского краеведческого музея вставят передние зубы и повезут в Москву. Приятно, что дослужился старик! В 11.30 на вокзале встречен был Приход; он пришел на лекцию Владимира, и лекция вдруг растеклась на множество ручейков, как река Ними, и вот бредёшь по чаще, за спиной 100 кг поклажи, а сам ты твёрдый и волокнистый, словно борщовый купырь. Приход сфотографировал в окно, как закатное солнышко поигрывает на крестах Знаменского собора, а вечером показал Владимиру фотографии Алтая: горы, камни, лёд. неземная красота, и хотелось Владимиру сдёрнуть из дома… Играли потом с Приходом в «слепую курицу», но-метелёвски — в жмурки. У Владимира глаза завязаны: мёртвый ищет живого. Так слепая Баба-яга Жихаря ловила. Прыгнул Приход вверх, повис на люстре, так Владимир его и не достал. Э-хе-хе…
В субботу утром снова минус 30. Поехали с Приходом смотреть, как «Центральный гастроном» репетирует в подвале. Валера Кочнев застучал на барабанах — у Владимира свет из очей выкатился, он и помер в очередной раз. Пошёл, купил всем сухого вина, а штопора-то и нет, стал продавливать пробку сломанной барабанной палочкой, а бутылка возьми да и лопни! Пошёл ещё одну купил; Вова Джаггер стоял с бутылкой вина у микрофона, как западный рок-музыкант. Забелебенили все, хорошо стало, тепло. А на улице уже минус 7 и метель; вот Приход и понял, почему Метелёво и что это такое. Только понял — нужно на поезде уезжать. Уехал… Не сберегла меня мать…
Ночью не спалось, в телевизоре улыбались зловещие голые женщины. Ещё А. Троицкий в порядке стёба показывал, как готовят еду в детском саду, но эффект вышел обратный: страшно захотелось винегрета и компота из сухофруктов. Утром стал Владимир снег убирать, целый час убирал, и такое впечатление что устал даже, а ему устать — это всё равно, что речке вспять побежать. Днем возил Владимир сыновей развлекаться в странное место — клуб «Орион», где компьютерные игры, жареные пельмени и на экране «Матрица» в гоблинском переводе. Потом поехал на юбилей к Наталье Евгеньевне; стал искать букет побольше и, главное, посветлее. Посветлее бы мне букетец, посветлее, а дают то желтоватые, то с синюшным оттенком. А необходимо посветлее и побольше. Наконец нашёл такой — светленький, кубоватенький. Приехал с юбилея, закрыл глазки и лёг на салазки… Восемь дней Владимир был как-то в Эдинбурге на фестивале. Каждый день слушал много музыки, отчего не прекращалось хорошее настроение. Жил в стиле «пош». Встречал явно тревожных людей, которые обращались к окружающим «ёбаные пакистанцы», хотя никаких пакистанцев вокруг не было. Видел много интересного, например, позднего Джаспера Джонса, про которого у нас пишут исключительно как об одном из родоначальников поп-арта, а он давно уж не поп-арт, а невесть что. Тюмень и Эдинбург весьма похожи по рельефу; и тот и другой город пересекает бурный поток (только в Эдинбурге в этот поток, кажется, не пускают канализационные стоки). Пока ездил, до Ямала добрались клещи и укусили там человека, как о том написали тюменские газеты, недоумевая, как же клещ выдерживает в тундре. О, Вильгельм Райх, опущенный за сараем, ты учёными мира теперь презираем, И вся жопа твоя теперь в напряжении, как участие масс в фашистском движении…
Наступил День Советской армии и Великий Пост. На улице минус 1, грязь на дорогах. Радио сказало, что из Сахары принесло огромное количество песка в Европу и даже Альпы окрасились в оранжевый цвет. Ехал Владимир на заседание совета факультета, и сияло огромное ослепительное солнце. Совсем он ослеп от этого солнца. Слепой, бля, ездок. А было дело, в театре «Гараж» видел японскую авангардную пьесу «Смерть самурая». Вместе с Владимиром смотрело зрителей человек 18. После спектакля автор пьесы, режиссёр и актёры выстроились в коридоре, жали всем руку и благодарили за то, что их пришли смотреть. А сходить на спектакль стоило из-за одних только очень красивых японских девушек. В другой раз наблюдал в театре «Гараж», как японские панки таскают по сцене двери и показывают жопу. Монах-капуцин Луциан Пульвермахер, читая «И-цзин», срочно выехал нахер. Он тьму осветил серебристым орехом. И черви сказали: «К нам папа приехал!»…
Вечером поезд № 193 Нижнсвартовск-Саратов; пустой почти вагон — в двух купе возле сортира сидели грустно некие слепые дети ночи. Пошли в окно плясать русские просторы: Агрыз, Можга, Шемордан и прочая, прочая, прочая… Раскрыл «Байки кремлевского диггера», написанные одной людоедкой с севера Скифии — как же тоскливо-то! Волошин, Чубайс, Гусинский да Кошкодавленко — кто такие? Зачем? Один чего-то сказал, другой палочками рыбку съел — про индейцев бы мне, про мушкетёров, про развратных баб. А это?! О-о-о… И водитель говорил же чего-то, когда вез на вокзал: мол, Путин правительство распустил; к чему бы такое? Не знаю, к чему бы такое. Хер с ним, с правительством. Вот у Владимира попутчик Денис, сам из Нижневартовска. Был в Китае; самое вкусное, говорит, личинки шелкопряда; высасывать их, говорит, нужно, как клешни у раков. Ещё рассказал про двух мужиков, как они везли рюкзак китайской водки из Китая; потом его подселили к ним в купе, так ему некуда было приткнуться — везде по всему купе презервативы валялись… Пост соблюдаем, но тут решили, как путешествующие, водки немного хряпнуть. Выпили, развеселились. Денис решил создавать научную партию и назначил меня главным идеологом. Пришли ночью Жма и Жмара, попробовали Владимира малость придушить, да не вышло. Проводница лезла, выпрашивала печенье и шоколад. Она из Энгельса сама. Это такой город, где победители всегда пожирали пленных. Следует довольствоваться малым. Сказано же; «Ебите не слона, а муху — у ней на жопе больше пуху»…
Падает кто-то из них, убегающий в крайнем испуге. Пал кувырком — и в плену! Тут его разрубают на части: много кусков, чтоб его одного хватило на многих, — и победители съели его, обглодали все кости, даже в кипящем котле не сварив, не втыкая на вертел: слишком им кажется долгим огня дожидаться, немедля. Труп пожирают сырой, находя наслаждение в этом… А утром встречали Владимира в Саратове Василий Александрович и Станислав Петрович. Повели гулять по Саратову, а в Саратове плюс 1. По книжным магазинам прошлись, пришли в магазин Соловьева, где и сам Соловьев стоял, похожий на одного знакомого французского анархиста. По набережной погуляли, где кучкуются такие — в шахматишки там, козла забивают, а сами, может, выцепляют зорким глазком кого подходящего себе к ужину. Зашли в великолепнейший Троицкий храм, а там стоит такой — маленький, с висячими усами… Вылитый Ницше! И так хорошо это, так уместно. Сам говорил, что Бог умер, а без Бога-то, братец, никуда. Вот и ты в храм Божий пришёл… Показали и памятник Гагарину возле казино, ну, памятник, честно говоря, так себе — и не узнаешь, что Гагарин; так, стоит какой-то человек вообще, без особых примет. Вспомнилось Владимиру, как в Эдинбурге видел смешные, очень натуралистичные скульптуры Дуайта Хансона. А раньше он такое направление развивал под названием «скульптуризм»: сам садился в виде скульптуры (разновидность боди-арта как бы).
А на другой день — защита Станислава Петровича. Владимира гармонистом взяли. Немелодично играет, дёргает, чтоб дрожь брада, звереют люди, ярит его музыка человеков. Вот зажмурил он глаза, как смерть, и давай наяривать! Станислав Петрович с голыми руками, а члены совета пошли на него; в руках цепи с гайками, обрезки толстой проволоки, поленья, камни, оглобли… Интенсивное возникло тело драки (см. работы Александра Секацкого); заряжал Владимир это тело удалью молодецкой. Когда подначивал, досталось и ему несколько пинков и затрещин, а потом уж его не трогали. Все под Богом ходим — не сгинул в драке Станислав Петрович. Как стал он вдруг чихать — все члены совета в разные стороны от него поразлетелись. Так и защитился! Чох на ветер: шкура на шест, а голова — чертям в сучку играть. Встали, кряхтя, члены совета — кто без руки, а кто и без двух, и отправились в университетскую столовую пить элитное пиво «Кумушка». Синие лебеди где же вы, где? Вы же любовь от беды защитить обещали.
А вечером Владимир назад в Тюмень поехал. Не дождался конференции, где Станислав Петрович делал доклад «Город и смерть»: город и антигород; опасность иметь кладбища среди городских кварталов и строить на могилах парки и стадионы. Назад ехать было весело, но душно. И все ходили и предлагали купить свистульку-соловья: «СО-ЛО-ВЬЯ! Купите СО-ЛО-ВЬЯ! Развивает музыкальный слух и безвозвратно снимает малейшее внутричерепное давление». Приехал Владимир в Тюмень и в баню пошёл. Не нужно, не нужно было пить 11 дней подряд, а на последних этапах аж потри бутылки водки вдень. Одна девушка сказала Владимиру: «Ты не алкоголик!»; конечно, приятно, когда тебе так говорят, но — 11 дней! И как-то так само получилось… А тут ещё купили с Михаилом ацетоновой водки; он почувствовал, а Владимир — нет; по одной выпили, по второй. Михаил говорит: «Слушай, это херня, по-моему, полная. Отрава!». А Владимир не чувствует: водка и водка. Но Михаил его убедил и, скорее всего, ему не почудилось — и правда ацетон. Вылили бутылку в раковину и пошли за новой. Непонятно, почему накинулись все на Сергея Лукьяненко: «Пошлость, попсовик, ничтожество». Прочитал Владимир страниц 30 «Ночного дозора» — фэнтези и фэнтези. Были и будут такие книги и всегда найдут спрос; ну и пусть — не всё ж Умберто Эко читать. Больше всего похоже на братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Умберто Эко, честно говоря, не так много Владимир-то и читал. «Маятник Фуко» — ему хватило. Вот уж кто попсовик. У Лукьяненко хоть претензий нет — пишет развлекательную литературу.
И вот — 11 дней он пил, и результат ужасающий: Владимир задыхается, в глазах всё плывёт, сердце бьётся с перебоями, просто наступает смерть, и света белого не видит; и его фаллический символ превратился в кровавую мозоль, и он перелезал ночью через заборы, обдирая руки, — за ним гнались; он встречал ночью поезда и говорил что-то постыдное, а потом точно не мог вспомнить, что именно говорил: его забирали в ментовку и тут же отпускали, за ним гнались, он дал кому-то в рожу несильно, но ему в ответ врезали сильнее. И череда мёртвых нескончаемыми остановившимися ночами. В молитве об усопших есть строка — «и всех православных христиан»; чтобы всех Господь упокоил, всех православных христиан; и там, где-то за этими строками, стоят они безлико и смиренно. Но это — православных христиан. А неправославных и нехристиан? Роман Неумоев при встрече рассказывал Владимиру, что всех умерших он видит во сне, и почти все они радостные и веселые, и загробное их существование одно лишь счастие и любовь. Владимир Роману очень завидовал всегда, ему никогда ничего подобного не снилось — умер человек и пропал. Никаких вестей с того света от него не приходило. Нет, в своё время «Понедельник начинается в субботу» интереснее читался, чем вот сейчас Лукьяненко… Не катят почему-то и демоны разные, и всевозможные светлые силы…
ЯНКА. В начале века издали большую белую книжку про Янку. Многие написали туда свои воспоминания, кто-то не захотел писать. Владимир книжку полистал и многие воспоминания прочел — и такое чувство, что написано не про Янку, а про другого какого-то человека. Не вспоминается ему, чтобы в ней была некая мрачная трагичность, наоборот, когда они встречались в Тюмени, то почти всегда веселились. Мирослав Бакулин рассказывал, что когда он с Янкой познакомился, то поцеловал ей руку, и она ему тоже в ответ руку поцеловала. ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОРИГИНАЛЬНУЮ БОГОСЛОВСКУЮ КОНЦЕПЦИЮ озвучил Сергей Галанин в одной из своих песен: «Тёплый воздух от крыш — это плата за наши грехи». Во как!
ДИМА ПОПОВ. Дима Попов получил на Украине диплом экстрасенса международной категории и позвал Владимира помогать ему вести курсы саморегуляции. Зал завороженно смотрел Диме в рот, особенно женщины. Дима женщин любил, и они отвечали ему тем же. Не все, правда. Был какой-то процент женщин, которым Дима очень сильно не нравился. Зато большинству очень сильно нравился. У Димы хорошо получалось магическими пассами улучшать вкус коньяка. А коньяк тогда продавали мерзейший — фальсифицированный азербайджанский, аж зеленый какой-то он был. А вот Дима поколдует-поколдует — и ничего, пить можно. В Диме чувствовалась неимоверной силы витальность, и Владимир думал, что Дима никогда не умрет. За редким исключением тексты песен «русского рока» являют собой невообразимую напыщенную поебень. «Не спеши закрыть нам глаза. Мы и так любим все темноту. А по щекам хлещет лоза, возбуждаясь на наготу…» Это группа «Чайф». Что, блять, за лоза? Почему она по щекам хлещет? На какую наготу она возбуждается? Или тут под видом лозы о хуе говорится? Загадка!
ВОЛОДЯ ЗАХАРОВ. Он жил с Владимиром в одном дворе и умер в 14 лет от белокровия. Володя Захаров был первый, у кого Владимир услышал «Битлз». Это был, насколько он помнит, 1967 год. Тогда всё было другим: и жизнь другая, и Тюмень другая. Через 30 лет почти поехал Владимир в деревню Заводоуспенку на трёхлетие сибирского философа Ю.М. Фёдорова. Обратно возвращались лесной дорогой и в самой чаще, за много километров от жилья, с изумлением обнаружили свадьбу, жениха и невесту, пьющих шампанское из бокалов. Новая традиция — везти жениха и невесту в лес к волкам позорным? По пути в Заводоуспенку проехали речку под названием Айба, местные жители зовут её почему-то Ебла или Ёбь.
ДИМА МАГАРИЛ. Он утонул, когда учился в классе, наверное, восьмом. В трудовом лагере поплыли через реку он и ещё несколько парней. Приплыли на другой берег — смотрят, а Димы-то и нет. Сначала решили, что он спрятался где-то, приплыл первей всех и спрятался. А потом уж заподозрили неладное. Владимир вот думает, неужели он на помощь позвать не мог, если сердце схватило или судорога свела? Наверное, мальчишеская гордость не позволила. У Димы были прекрасные математические способности, в отца, должно быть, отец его был доктор физико-математических наук. Один раз Владимир с Димой баловались, и он зачем-то довольно сильно ударил Владимира кухонным ножом. Владимир заслонился рукой, и нож распорол руку — зашивали потом. Хоронили Диму на Червишевском кладбище, директриса говорила прочувствованную речь. Все стояли грустные и смиренные, у многих слёзы на глазах. И вдруг — как давай Владимира смех разбирать, и так это неуместно и стыдно хохотать на кладбище: не то что это какой-то нервный смех или истерика, а просто стало вдруг очень смешно. И стыдно одновременно — лучше бы на глазах у всех в штаны навалил. Но ничего поделать не мог: смеялся и смеялся, отошёл в сторону и хохотал минут 20, аж живот заболел. Лимонного сока нужно было хлебнуть, вот тогда б перестал смеяться. Однажды, приехав из леса, Владимир зашёл в один магазин, в котором готовят свежевыжатые соки. «Апельсинового?» — спросила продавщица. Но он почему-то захотел большой стакан лимонного. Стакан водки выпить гораздо легче… Засадив стакан свежевыжатого лимонного сока, он почувствовал, как со скрипом раскрываются все чакры, даже такие, о существовании которых он совсем и не подозревал. Лимонный сок — это сила!
СЛАВА СИПАЧЕВ. Со Славой Сипачевым Владимир учился в школе. В середине 90-х годов его убили в собственном подъезде — просто стукнули чем-то по голове, когда он возвращался вечером домой. Он был рационалистом, позитивистом и упертым марксистом-ленинцем. Как-то Владимир решил его посрамить и сделал это странным очень образом. На уроке он тихонечко подсмотрел к нему в тетрадь, а он писал странную фразу, делая вид, что слушает учителя: «Смотри на мир марксистским глазом». Видимо, эта фраза что-то значила для него; она явилась зачем-то из экзистенциальных глубин и что-то с собой принесла одному ему ведомое. И вот Владимир шёл по улице со Славой, болтали они о том о сём, а Владимир вдруг и скажи: «Смотри на мир марксистским глазом!» Слава аж подпрыгнул от такого случая мнимой телепатии. Хотел что-то спросить у Владимира, но сдержался — не спросил. Лет через десять друг Владимира Пётр Журавков открыл на ул. Ленина Модный дом «Корона». На втором этаже смешные барельефы из металла. На одном Петя с женой Ирой на коленях (пародия на Рембрандта с Саскией на коленях). На втором барельефе изображён Журавль (обыгрывается фамилия Журавков), листающий своей лапой сочинения Гоголя, и из книжек выпадают маленькие смешные фигурки персонажей. Так Петя увековечил свою любимую книгу «Мёртвые души».
КЕША ЗУЕВ. Кеша Зуев как-то позвал Владимира с Шапой в гости и врубил им какие-то рокенролы самого начала 60-х. Думал, что они такие старые, и решил их порадовать музыкой их юности, чтобы они прослезились и пустились в пляс. Он умер от белокровия. Незадолго до смерти, когда уже совсем сильно был болен, решил креститься. Крестили его в Знаменском соборе. До церкви ему помогли добраться Владимир и Олег Фёдоров. Сам Кеша Символ Веры не знал, и его стал читать Олег Фёдоров, причем перевирая некоторые церковнославянские слова. Владимир не смог удержаться и прыснул помимо своей воли, хотя до крови закусил губу, чтобы не смеяться. И это заметили все: и священник, и Кеша, и Олег Фёдоров. Никогда в жизни не испытывал Владимир большего стыда. А Лукьяненко даже и интересно было бы читать, если бы не его многостраничные пэтэушные рассуждения о добре и зле и их соотношении. Вампир схватил того-то, маг запендюрил лучом из Жезла Силы, светлый маг порвал ведьму на кусочки — и больше никаких пояснений; вот так интереснее было бы читать…
САША МЫСКОВ. Саша Мысков любил пить стеклоочистительный препарат «Лана», но умер он не от «Ланы», а от того, что кто-то его убил в его собственном подъезде. В самом конце 80-х было безумное время, когда в мысковской квартире жила целая толпа подозрительных элементов, почему-то и Владимир в их числе. Ник Рок-н-ролл постоянно включал какую-то дурацкую плёнку, а вот что это была за плёнка, уже и не вспомнить сейчас. А Янка один раз сильно на него накричала, что если ещё раз включит, то она выкинет с балкона его вместе с плёнкой. В тот период времени Мысков работал в загсе и ходил на работу каждый день в неизменно белой рубашке и отглаженных брюках. А в Тюмени вместо горсада сделали некий бульвар с фигурами трёх клоунов (зачем-то), фонтаном, поющим блатные песни, безбрежными мостовыми, по которым можно идти колонной человек в 50. Владимир никогда не был в Арабских Эмиратах, но. когда два дня назад прошёл по этому бульвару, такое было впечатление, что это не Тюмень и не Сибирь, а Саудовская Аравия. А где же тенистые уголки. где влюблённые сядут на скамеечки целоваться и засовывать друг другу руки в трусы?
Длинная-длинная очередь выстроилась перед дверью. На некоторых невозможно даже поднять глаза — слишком больно их вспоминать. А на многих — мог Владимир поднимать глаза, уже смирился с тем, что они мёртвые. Всех, всех, всех: известных многим, неизвестных для других и неизвестных для самих себя — упокой, Господь, в том прекрасном топосе, где уже не надо будет умирать. Владимир очухивался в бескрайнем сосновом бору, выбредал к дому отдыха, и ему странно было, что он ещё способен брести, в ушах уже предсмертный свист, в закрытых глазах — мультики, но не интересные, а плывёт и скалится гадкая пьяная харя Владимира, гадкий его пьяный хариус. А он только повторял: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!». А сам думал: чего ж тебя миловать раз ты пьёшь как Сидорова коза 11 дней подряд?! Из Питербурга приехал друг Димыч, привёз приглашение на международную конференцию по малым народам. А там большими буквами вверху страниц — ЧУМА, ЧУМА, ЧУМА… Представились средневековые города, трупы на повозках. Куда, думает Владимир, зовёт меня, стервец! Оказалось, что не ЧУМА, а чУма — «работа чУма». Международная ассоциация «ЧУМ». Это наступление старческого слабоумия на почве алкоголизма.
Случилось удивительное: Владимир выжил, хоть и лежал в гробу, но ходил на работу и говорил с людьми, хоть ночами не спал и круглые сутки лился но телу потоками холодный пот и вытекала из него постоянно таинственная густая обжигающая жидкость, а ещё кашлял очень сильно и ночи напролёт не мог уснуть от кашля. Владимир тогда умер и хочет вам сказать, друзья, что умереть — это не дай Бог никому! Был у Владимира один знакомый Главврач. Хоронили умершего друга, и Главврач рассказал, как его в школе не любила завуч Ангелина Петровна и говорила, что при такой успеваемости дальше говновозной работы ему не продвинуться, да и то черпалём не сделают — так и простоит всю жизнь на подхвате. Потом, когда он уже мединститут заканчивал, встретила его на улице Ангелина Петровна: «Ну ты где, Петя?». А он потупился и скромно так: «Да на заводе вкалываю!». Та улыбнулась, мол, а что ещё ждать-то от тебя, дорогой, математику нужно было в своё время зубрить. А потом лет через 20 привезли к Главврачу в больницу Ангелину Петровну, мир её уже доедал, у неё был рак, она сошла с ума, её несли на носилках, и лежала она без простыни на голой обоссанной клеёнке. И крикнул Главврач: «Простыню постелите, суки! Ведь это учительница моя!». Она открыла свои глаза и узнала его, узнала Петю. Вот как бывает иногда на свете! Увиливайте. Ускользайте. Просачивайтесь сквозь пальцы. Как ни увиливал Владимир, пришлось Аркаше Кузнецову давать для газеты интервью про терроризм. От телевидения Владимир ловко скрылся. Нечего ему сказать про терроризм, да и стыдно сидеть и пиздеть об этом, зная, что от твоих слов ничего не изменится…
Ночами не мог уснуть Владимир и — слава Богу! А то вот уснул на пять минут и привиделось неприятное: Ник Рок-н-ролл набирает из-под крана трёхлитровые банки воды и говорит, что вода очень грязная; ничего, говорит Владимир, не грязная, нормальная вроде бы вода; а он — какая же нормальная, если даже кусочки дерьма плавают! Посидеть, отвлечься от разных дум, посидеть немного задумчиво у телевизора с пакетом грейпфрутового сока. Отдых, отдых… Пил долго, и отдыхать поэтому нужно долго. Хорошо отдыхаешь, когда есть секс и всяческий разврат, но секса не предлагают, а разврата тем более, поэтому, остаётся телевизор, МИНТЫ, Путин, который был в Салехарде и уже вернулся обратно в Москву. Стану рабица Божия Алла Пугачёва, стану рабчик (рябчик) Божий господин Киркоров, стану, благословесь, пойду, перекрестесь — из избы — дверьми… Сонная тяжёлая головушка не соображает ничего, и сон не идёт. МИНТЫ убили маленького Кришну, когда он во время войны масло воровал, — капитан Ларин, Дукалис (артист Селин), поручик Соловец и Мухомор. Основали Тюмень казаки Сукин да Мясной, а Ишим — Гришка Косой да Эдик Хачатуров; а Салехард — Серёжа Батумский да Ваня Кучин… вот в произведении «Творческая командировка» Яцутко хорошо говорит, но неправильно, мол, писатель должен бросить всё к едрене-папе и уехать в Другое. Но, как же? как же? как же попасть в Другое, если везде одно и то же. Поэтому писатель должен притворяться, что сходил в Другое. И не только писатель. Даже и в первую очередь — неписатель… А МИНТЫ всё стреляли, стреляли, стреляли в него, в того, кто корячился в нелепом красном костюме, каких не бывает. Подохни, блин, расхититель социалистической собственности! Подохни! А сочинил, наверное, эту криминальную историю сочинитель Эдуард Тополь, напрочь съёженный этим миром. Тополь-тополь, сними жабу-глотень, не сымешь — она тебя проглотит. И вдруг — звонок. Снял Владимир трубку, а там на проводе дорогой художник Глухов. «Ну что, как дела-то у тебя?». Рассказал Владимир, как дела. «Да-а-а. Нужно тебе сделать с водкой, я думаю, перерыв…». Да, какой, говорит Владимир, перерыв! Я вообще не хочу пить ничего алкогольного, ничего, никогда, ни пива глоток, ни водочки рюмочку. Ничего. Никогда. Глухов замолчал потрясённо и молчал с полминуты, наверное. Помолчал-помолчал и говорит: «У тебя что, депрессия?». Да нет, говорит Владимир. Нет у меня никакой депрессии. Ни малейшей депрессии нет. Просто я никогда не хочу пить ничего алкогольного. Я грубо скажу, но я скажу тем не менее: мне всё это в писю не стучит — вся эта водка-селёдка, самогон-для-разгон, виски для прописки, пиво, с которого ссать будешь криво, джин-тоник, который разбей о подоконник. Ничего, никогда, ни пива глоточек, ни водочки рюмочку. Ничего. Никогда. Дм. Нестеров, роман «Скины». Главный герой слушает песню ИПВ «О, моя северная страна!». Теперь будет знать Владимир, что скинхеды слухают…
Хайдеггер писал где-то, что жизнь есть постоянная забота. Нечто подобное утверждал в своё время и Гегель. И Мамардаш завещал: «Пока есть свет — работайте». Так Владимир и поступал: пока есть свет, работал, но эти козлы всегда отрубали в самый неподходящий момент электроэнергию. Кому прикажете на них жаловаться? Самые беззаботные люди, которых Владимир видел, это, наверное, были сумасшедшие. Под Екатеринбургом на так называемых Гафуровских дачах навещал он в 70-е годы поэта Юрия Орлова и видел, как сумасшедшие (это, правда, было отделение для не слишком тяжёлых) резвились, как дети: рисовали на бумажках цветными карандашами швейцарские деньги и играли ими в какую-то игру. Потом рассказывали друг другу разные глупости, ссылаясь при этом на то, что прочли все это в неких книгах. Работать их сильно не заставляли: кто хотел — клеил коробочки. Потом в 80-е годы он навещал одного знакомого в психиатрической лечебнице в Винзилях под Тюменью. Тоже показалось, что жизнь там весьма беззаботная: знакомый, как выражаются пионеры, «держал шишку» среди других психов; он призвал некоего, как сейчас помнит Владимир, Базаева, человека с совершенно мутными глазами и рогообразным наростом на лбу, и велел ему петь, и тот запел совершенно бесстрастным голосом матерные частушки. Знакомый довольно хохотал, а Владимиру было не по себе от этого поющего зомби, и он стал просить, чтобы тот замолчал, но остановить певца оказалось делом очень трудным. Владимир, конечно, был наивен — у психов есть свои заботы, просто они здоровому не совсем понятны. У школьного товарища был младший брат, который неожиданно стал вдруг сходить с ума. Сначала он просто очень много ел — буквально съедал всё из холодильника, и его, когда он приходил из школы, даже запирали в комнате, чтобы он не прокрался незаметно на кухню. А потом он перестал говорить, есть тоже не хотел, а просто ходил по комнате по диагонали из угла в угол и тыкал в углы пальцами. Ведь явно же был он озабочен чем-то, совершенно нам непонятным, зачем-то нужны же ему были эти углы. Эта маленькая пухлая брюнетка вдруг превращается в суперпопулярную роскошную блондинку, и потом знаменитый секс-символ умоляет позволить ввести в неё член хотя бы на пару сантиметров…
С детства Владимиру приходилось очень много заботиться о своём теле. Нужно следить за тем, чтобы вода, имеющаяся в крови, омывала все клетки организма постоянным током, и чтобы лишняя вода не накапливалась в кишечнике, мышцах, печени и почках. Нужно было непрестанно заботиться о том, чтобы пищеварительная система разрушала большие молекулы пищи, чтобы они могли разноситься по организму и проникать в клетки и ткани. Приходилось есть, а это чрезвычайно сложно: нужно находить масло, рыбу, хлеб, в которых содержатся разные необходимые для организма вещества, нужно выделять слюну, чтобы прямо во рту разлагать крахмалы, затем в желудке нужно желудочные соки тщательно перемешивать с пищей, потом всю эту бурду нужно направлять в малый кишечник. Ох, да что там говорить! Особенно Владимира убивала необходимость постоянно выращивать волосы: рост удавалось обеспечить очень медленный — всего 12 миллиметров в месяц. Когда был Владимир молодым, то на всю эту чепуху хватало времени, потом махнул рукой — ну нет времени выращивать огромную копну волос; и в несколько раз меньше тоже сойдёт. Вот, думаешь, уснёшь — отдохнёшь от забот. Как же! Изволь сновидения смотреть, да были бы хоть сновидения интересные или бы там, допустим, эротика, а то невесть что. Поэзия тела заставляла придумывать себе всякие родинки и потом о них заботиться. Чак Паланик, «Невидимки». Должен бы был Владимир чувствовать крутость произведения, а чувствовал лишь тошнотворность от тёток, переделанных в дядек, вагинопластики какой-то, орального заражения гонореей и проч. Воображение, наверное, слишком уж развито, вот и мутит от всего этого…
Много времени занимала забота о всяких социальных процессах. Являясь частичкой единого общественного организма, Владимир много сил и внимания уделял совершенствованию процессов его функционирования, участвовал во всевозможных негаэнтропийных тенденциях, ведущих к повышению уровня организации. И, конечно, государство много времени отнимало: его тоже нужно мал-мал совершенствовать и, главное, отделять от общества, а то сольются они и снова тоталитаризм получится. Что заботит поэта? Разных поэтов — разное. Кого-то отточенность слога, ритмы и рифмы, всевозможные поэтические штучки-дрючки, ну и плюс к этому, наверное, высокое содержание. Но если поэт — подлинный экстатик и пифист, для которого главное, чтобы «восторг внезапный ум пленил», то его основная забота, чтобы «канал всегда был открыт», канал, через который изливаются вдохновенные строки (поэты-экстатики называют его на своем грубоватом профессиональном жаргоне «дымоход» и желают друг другу «всегда держать дымоход открытым»). Что заботит лектора? Разных лекторов — разное. Вот Мирослав Бакулин хотел добиться от слушателей понимания, приобщения к истинам, хотел, чтобы врубались они в материал. Для этого он пел на лекциях, танцевал вприсядку, рассказывал им случаи, произошедшие на свадьбах и похоронах, интриговал слушателей и провоцировал. Владимир же заботился, единственно, о том, чтобы быть величественным и наукообразным. Для этого он уснащал свою речь обилием иностранных (особенно греческих) слов; не скажет «человек», но произнесёт «антропос» и палец вверх поднимет; беседуя со студентами, спросит не где они живут, но «где их топос обитания»; ещё Владимиру очень нравилось слово «дискурс», которое произносил он к месту и не к месту, причём с ударением на последнем слоге. Вот это и есть философия — говорить много, напыщенно и непонятно, вызывая недоумение. Настоящая лекция должна вызывать тягостное недоумение. (Ещё более тяжёлое чувство должны вызывать философские книги.) Это что бы было, если бы Владимир, придя к студентам на лекцию, сказал бы им: «Здравствуйте! Тема нашей сегодняшней лекции — бытие. Для начала я вам расскажу, как однажды, будучи совсем маленьким мальчиком, я напился на свадьбе»? Разве это философия? Хайдеггер говорит, что философия нужна для того, чтобы делать вещи более сложными. Люди и так считают, что все вещи вокруг — легко объяснимая наукой чепушенция, вполне подвластная логике. Э, нет, брат, шалишь, — антропос, топос, дискурс… И всегда держите наготове свой дымоход, тогда, может быть, в один прекрасный момент войдёт туда внерациональное ослепительное озарение, да такое интенсивное, что у вас аж искры из глаз посыпятся бе-бе и вмиг уразумеете и то, что внизу, и то, что вверху, и то, что сбоку. Друг написал Владимиру письмо: одному человеку приснилось, что толпы китайцев долбятся в жопу. Но перед тем как друг дружке заправить, насыпают в жопу семечки. Удивительный сон! И дело не в том, что иллюстрация известной поговорки «в жопу семечки». Кажется, что сон пророческий, правда, неясно, о чём это пророчество. Сон, вероятно, символический, но тоже бог весть что он символизирует. А Владимиру ничего совсем не снится — даже иллюстрации примитивнейшей русской поговорки «пива по кружке и в жопу друг дружке».
А теперь, в 2005-м году нет больше ни газет, ни поездов, ни шахматишек, ни милиционеров. А водка? Водка есть, конечно! Но она теперь полезная, водка-то, стала, даже мальцы могут её пить стаканами без ущерба для здоровья. Пьют, и только радость прибывает и прибывает, заполняет грудную клетку, голову, руки, ноги… А площадь земного шара взяли и расширили до бесконечности. А Космос убрали как ненужный, холодный и пустой. Впрочем, звёздочки на небесном своде оставили. Они ничего, красивые. Они пущай горят. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Сидя на пне в 2005-м году, вспоминал Владимир начало XXI века и ласковый берег шёлковой коровки Ирландии. Создатели партии «Чёрная пантера», по всей видимости, были весьма начитанными людьми, если использовали джойсовский образ в названии партии, призывавшей убивать белых свиней в полицейских мундирах. На улицах Дублина пантеры не встречаются, не встречаются и кошки, чего не скажешь о Москве, где прохожие то и дело суют тебе в руки пятнадцатикилограммовых котов и предлагают с ними фотографироваться. В московском доме ветеранов, помнит Владимир, проходила выставка редких котов: шотландские вислоухие, лысые сфинксы, чумовые хвостатые братки, ненавидящие двуногих либералов, расположились под портретами Сталина и коврами с вытканным на них маршалом Жуковым. Выставка весьма ощутимо воняла и вызывала сильные квазиощущения. Вспомнив московских котов, Владимир запел. Веселие сердца — жизнь человека. Поэтому каждый день он поёт об орлах и совах и божьих пророках. Бывают и наяву тоже свои сны. Вот однажды утром — ватный туман, объездная дорога, перевёрнутые и разбитые машины, белые лица обитателей тумана и ментов тумана (словно сон). А днём + 20 с лишком, жара (явь).
Ирландия была билингвальна. Голик — это обворожительный язык, являющий собой смесь иврита, еврита, статичных старочеченских горских наречий и венгерского. Даблин, город, где в аэропорту есть крылатая свинья на колесах, зовётся на самом деле Бале-Аха-Клиах. Ирландцы ещё более чудаковаты, чем русские: на одном из каналов местного ТВ некий ирландский Макаревич, воркуя на гэлике, учил готовить многоразличные кушанья; и вот он, с таким видом, что покажет сейчас гобзование щедрот, обжарил сосиску, разрезал её на три части, сложил из них звездочку, а в центр её плюхнул немного вареной морковки. Нигде Владимира столько не хлопали по плечу, как в Ирландии, из чего он заключил, что ирландцам понравился. Ну вот, а сначала не хотели впускать: ирландское посольство уточняло на всех его работах, действительно ли он в очередном отпуске, потом из посольства позвонили в тюменское турагентство и встревоженно спросили: с кем останется его десятилетняя дочка? И только когда их заверили, что дочери у Владимира нет ни десятилетней, ни ещё какой, успокоились и пустили его к башне Мартелло на берегу виноцветного моря. Как я люблю глупину твоих ласковых глаз…
Некоторые даблинские дублинцы похожи были почему-то обличием на Ника Рок-н-ролла и не похожи на гнусных англичан, которых пучит от денег и запоров. Некоторые похожи на рыжего сына Ахмада Кадырова, и от них ожидаешь какого-то подвоха, как от некоего рыжего хулигана из детской книжки — того, который «свистнул, прыснул и сказал»… Хотя что это за книжка, Владимир не помнил, и действительно ли хулиган рыжий был — сомневается. Девушек (как в Тюмени) много симпатичных. Ирландцы производили впечатление людей искренних, простых и прямых. У них даже был в Дублине бар «Правда», где на фасаде здания воспроизведена фотография Лили Брик работы Родченко (а может быть, и не Родченко). Возле бара скульптура из металла: две тетушки-товарки (не иначе какие-то знаменитые революционерки) беседуют друг с другом о чём-то, сидя на скамеечке. В баре по-русски написано «водка», «коньяк»; на этом русская специфика заканчивается — кроме этих надписей, всё внутри ирландское. Сидят внутри ирландцы и искренне, просто и прямо штырят друг с другом по-ирландски. И совсем рядом чудесное Ирландское море. Талатта! Таллата! Кораблики плывут эпи ойнопа понтон. «Яйцещемящее море», как ловко в своё время перевел знаток исихазма С.С. Хоружий. «Осень, осень, ну давай у листьев спросим где он май, вечный май?» Владимиру почему-то кажется, что листья ничего им не скажут. Нехрен их и спрашивать…
К 2050-му году все позабыли, что такое университеты и институты. Но тогда, в начале бедового XXI века, Владимир работал завкафедрой политологии Тюменского государственного университета. От завкафедрой политологии окружающим глупо ждать искренности и правды. Он ходит бочком и не станет приплясывать в магазине, когда неожиданно заиграет музыка для пубов, а если его занесёт случайно в Даблинию (нечто вроде музея, где представлена жизнь средневекового Дублина), то он не станет уподобляться неотесанным ирландским мужланам и участвовать в гопницкой забаве, имитирующей побивание камнями на средневековой площади, не станет бросать в лицо закованной кукле мячи (кукла при этом что-то кричит на гэлике, и все смеются). Господь поругаем не бывает, но Бык Маллиган и его мордастый приятель наряжались ангелами, прицепляли себе крылья, ставили рядом табличку «Ангелам нравится климат Дублина» и приглашали всех желающих с собой фотографироваться; и завкафедрой, чтобы сойти за своего, сфотографировался с ними, а потом ужасался богохульности этой забавы и отвратительности «ангелов» в духе рисунков Бидструпа или Эффеля. И море поверх манжеты теперь тебе не просто море, но «великая и нежная мать», из сопливо-зелёной влаги которой ты, эволюционируя, выполз бешеным моллюском, отрастил себе ножки и стал слоняться туда-сюда по суше. А становилось Владимиру грустно в его Метелёво, зашёл он к соседу Михаилу Панюкову, который предложил выпить водки, но Владимир отказался. Он обратился к нему как к театральному человеку и даже выпускнику Щукинского. Давай, говорит, Михаил, чем без толку водку пить и потом сидеть выпучив глаза, поедем лучше к актрискам. Михаил посмотрел на него с возмущением и сказал: «Актрисы все дуры полные, и у всех поголовно мания величия». Так и не поехали к актрискам…
В Дублине растили пальмы, словно это не Дублин, а какие-нибудь Гагры. Рядом с северными пальмами чувствовал себя Владимир по-гиперборейски, кем-то другим себя чувствовал, чем тот, кем он был. Словно прилетел он сюда не из Сибири, а, скажем, из Эдинбурга, и совсем он не Вова, а знаменитый англоязычный художник Яиц, создатель всяческой мазни, который по совместительству ещё и знаменитый писатель и философ, сочинитель всяческой мутоты. (Живущий в Омске человек по фамилии Горелик, когда стал читать запоем китайские трактаты, то очень скоро узрел в твороге трех белых существ, а сам лицом стал превращаться в китайца средних лет, изменился цвет кожи и разрез глаз. Василий, душа которого унеслась в Андалусию и Валенсию, превращался-превращался в Хосе да так в него и не превратился; но за полгода у Василия волосы стали совсем темными.) Яиц явился, надменный, в Национальный ботанический сад и закормил там белочку ирисом, закормил это крохотное животное до кромешного поноса, и Ирландия простила. Ирландия умеет прощать. Когда белочку пучило, в личике её проступило нечто чёрное, почти пантеровское. Когда Ирландия его простила, Яиц пошёл и заказал в ресторане «Bad ass» — суп под названием «Шерсть собаки, которая тебя укусила», и суп ему неожиданно понравился. Выйдя из ресторана, он столкнулся с улыбающимся мужчиной, который спросил, читал ли Яиц Библию, дескать, там он найдет для себя хорошие новости. А в Тюмени как-то купил Владимир книгу Генри Роллинза, захотелось посмотреть побыстрее, что он там пишет. Зашёл в универмаг, а там кафе на втором этаже. Взял себе три шарика разного мороженого + кофе. Думал, рублей 100 нужно будет отдать, оказалось — всего 30. Ну, думает, — чудеса дешевизны. Сел за столик, открыл книгу на первой попавшейся странице. А там, как назло, Генри Роллинз пишет, как он слизняка посыпал солью, чтобы его обезводить. Казалось бы — что нам слизняк. Чай не буддисты! Но так неприятно стало на душе. Подумал: самого б тебя, пиздрона, солью посыпать, как бы тебе понравилось… Съел мороженое, вышел из универмага и тихо поехал на машине навстречу своему будущему.
Помимо всего прочего, в той поездке посещались разного рода музейные заведения. В Москве Василий и Наташа отвели в мемориальную квартиру Пушкина на Арбате. Что сказать — широко жил Александр Сергеич! Несколько месяцев проживания в мемориальной квартире стоили ему 8 тысяч рублей (для сравнения — корову в те благословенные времена можно было купить за 3–4 копейки). В Дублине ходили в Музей современного искусства, который после Парижа и даже Лондона поразил глубочайшим провинциализмом. Деды драли у импрессионистов, дети у Ива Клейна, простодушно заменив его «интернациональный синий» интернациональным красным. Для того чтобы посмотреть жульническую выставку Фрэнсиса Бэкона, нужно было заплатить 7 евро. Вся выставка являла собой небольшой зальчик, где крутили видеофильм про то, как Ф. Б. ловко отвечает на вопросы корреспондента об искусстве; где висела бумажка, сообщающая, что Ф. Б. родился в Дублине, но в семье английского военного; и где висело всего лишь шесть картин Ф. Б. — больше одного евро за каждую картину! В Национальной галерее было получше; малые голландцы, Вермеер, Питер Брейгель-младший, Кранах. Но Владимиру не понравилось то, что не заставляли сдавать сумки в гардероб (так должно быть в настоящем музее!) и не шмонали на предмет обнаружения бомб за пазухой. Ещё не понравилось, что в Национальной галерее душновато и влажно, что, как объяснила спутница жизни, плохо для картин. Домой бы поскорее. Вчера в посёлке был конкурс по изготовлению горохового киселя. Победителя наградили бочкой тюри. А завтра будет праздноваться сибирский День пожилого человека. Найдут самого пожилого, и девушки со смехом, взяв его за уд, станут до вечера водить вокруг посёлка. В зад ему вставят ветвь рябины, а голову украсят венком из переспелых шампиньонов.
Владимир и Марина жили рядом со Шпилем Дублина и каждый день проходили мимо этой дурацкой огромной иглы из матового металла (внизу облупленной). Сейчас нет Шпиля Дублина, и Владимир по нему немного скучал, Владимиру его не хватало потом в плоском Метелёво, из которого постоянно хотелось сдёрнуть. Не хватает и сейчас в Бесконечном и Вечном лесу, когда он сидит и радостно поёт на своём прекрасном пне. В это нужно врубиться, это такой же специалитет, как содовый хлеб и безалкогольное имбирное пиво. Дублин в те далёкие времена — это был город молодёжи. Навстречу толпами валили весёлые молодые парни и девчата, но иногда в глубине души, поэтически выражаясь, шевелился червячок сомнения — а куда они дели своих стариков? Наконец Владимир дождался Али и всё ему объяснил (на русском), что сети силы не везде одинаково сильны, что стена да гнилая, как говаривал Владимир Ульянов-Ленин, что вот там-то как раз сигнализацию станут менять. Объяснил, почему люди доверчивы как дети. Он посмотрел на Владимира как-то очень пристально: «Ну ладно, ладно, посмотрим…» А вечером сделалась церемония: купил Владимир бутылку какого-то пойла, заклеил этикетку этикеткой собственного изготовления, хитрой, и на ней написал «Азыя-Евразыя что за безобразыя?». А Роллинз иногда пишет какую-то подростковую декадентщину, которую и читать-то неловко, но есть у него и много забавного. Вот например. «Мы ещё в Швейцарии. Тусуемся в каком-то панковском сквоте. Народ в этой сраной дыре ужасный. У них только три занятия: повсюду срать, напиваться и слушать мерзкий панк-рок. Дез с одним панком позабавился. Поставил кассету ZZ Тор на общественный магнитофон. Все панки начали на него орать. Дез сказал им, что эта кассета — новый альбом Exploited. Поскольку тут все кретины, они ему поверили. Один даже заплакал, честное слово». Или вот. «На этом концерте какой-то здоровенный парень прыгнул со сцены, и я увидел, что он приземлился прямо на ту девушку. С моего места это выглядело кошмарно. Я встретил её через год или чуть позже. Вспомнил её. Я спросил, было ли ей больно, когда этот жирный говнюк на неё грохнулся. Она показала мне стеклянный глаз. Парень ботинком выбил ей глаз. Я не знал, что сказать. Что тут скажешь? «Мне жаль, что так вышло. Хочешь бесплатную футболку?» Она сказала, что не стоит беспокоиться из-за этого, и ушла».
В любом месте земного шара можно выйти в космос без скафандра. Это не очень благочестивое занятие, но оно очень встряхивает и освежает. Владимир узнал, как выйти в космос без скафандра в Дублине. Нужно поехать вечером в Monkstown Parish Church, где выступает Moya Brennan из Clanned, а на разогреве у нее дядька поет ирландские медитативные песни. Там в храме красивая цветомузыка, но Моуа какая-то вяленькая и смурная немножко, приплясывает еле-еле, притопывает не лихо; она стала схожа с Эдитой Пьехой — её не хватает. На другой день нужно пойти в театр «Амбассадор» и смотреть там спектакль с песнями и совершенно кавказской пляской (прямо в зале бар с алкоголем и дверь в мужской туалет). Уже приподнимает от земли, покружит-покружит и вновь ставит ногами на землю. И на третий день следует пойти в старинный зал «Олимпия» слушать и смотреть великолепный «Рагус», погрузиться в рёв зрителей, слиться с вибрацией зала и тогда уж окончательно оторваться от земли, чтобы подниматься всё выше и выше. Полететь домой к родимой автобусной остановке. Там сверху синим: «Ищу мужа с квартирой и большой кроватью. Обращаться ко мне. Маруся». Внизу красным: «Хуй тебе. Не заслужила».
Сейчас, в 2005-м году Владимир при желании мог вообще не дышать. Если и дышал, то только так, для смеха. А в конце XX века Владимир научился надолго задерживать дыхание. У них, сибиряков, это называлось, по-моему, кумбхака. Можно было сделать задержку дыхания больше трёх минут, когда хорошее состояние духа. Один раз Алексей Михайлов сделал задержку минут на 10, правда, Владимир подозревал, что Алексей жульничал и каким-то местом всё же потихоньку дышал. Владимир тогда, — это год был где-то 1986-й — встретился с Алексеем Михайловым и с Александром Ивановичем Солодиловым, и очень весело они тогда попили самогона, настоянного на кедровых орехах. А Михайлов и Солодилов были в то время большими поклонниками К.П. Бутейко. Бутейко создал теорию, согласно которой все беды человека происходят от глубокого дыхания, поскольку оно создаёт дефицит углекислого газа в организме, а углекислый газ, как считал учёный, жизненно необходим для организма (в отличие от кислорода). И им разработан был способ, называемый BOЛEBAЯ ЛИКВИДАЦИЯ ГЛУБОКОГО ДЫХАНИЯ, — дышать совсем поверхностно, по чуть-чуть, чтобы в лёгочных альвеолах поменьше было кислорода. А содержание углекислого газа в лёгочных альвеолах определялось по продолжительности задержки дыхания после выдоха. Михайлов и Солодилов и сами делали задержки дыхания (на вдохе и на выдохе), и Владимира этому научили. На задержке дыхания странные мысли в голову приходят. Вот на рынке крикнули: «Мандарины зелёные!» А Владимиру из кумбхаки послышалось: «Манда Рины Зелёной»! И сразу представилось…
Владимиру было приятно с ними дружить, потому что в отличие от родителей, которые его ругали за то, что он сутулился, Михайлов и Солодилов его сильно хвалили за сутулость и говорили, что таким образом он инстинктивно уменьшает содержание кислорода в альвеолах лёгких. И вот, выпив самогона бутылку или две, решили друзья сесть на самолёт и лететь в Новосибирск к означенному Бутейко, чтобы он ответил на какие-то жизненно важные вопросы. В самолёте Михайлов и замочил кумбхаку минут на 10. Владимир с Александром Ивановичем Солодиловым клали ему руки на грудь, но уличить его в жульничестве так и не смогли… Говорили, что Бутейко, как фанат здорового образа жизни, очень не любит пьяных. А друзья, прилетев в Новосибирск, выпили ещё вина и отправились к Бутейко весёлой гурьбой. Предварительно нужно было ему позвонить, и позвонивших ощупывала телепатически одна из тренированных бутейковских «шакти». Весёлых друзей она сразу же пропустила к «учителю». Они договорились обойтись без шуток вроде эдакой: Курицу вылечили от энуреза и присвоили ей гордое имя Курица-Нессушка. И вообще решили держать себя серьёзно.
Владимир и его спутники Бутейко неожиданно очень понравились, и сам он оказался дядькой весьма симпатичным, правда, не без мании величия. На стене у него висели три портрета — Христос. Магомет и сам Бутейко. Приглашая приехавших в свой кабинет, он произнёс важно: «Отсюда я транслирую свои идеи на весь мир!». Бутейко позволил присутствовать на приёме больных, с которыми он, честно говоря, не церемонился. Пришла одна тётушка, которой он прописал определённые упражнения, а она вместо бутейковских упражнений, когда стало хуже, пошла в больницу, и потом опять в больницу пошла… Бутейко показал ей палец: это что? Она произнесла наизусть один из постулатов неглубокого дыхания. Бутейко показал ей второй палец: а это что? Она произнесла наизусть второй постулат неглубокого дыхания. А вот это что? Бутейко показал большой волосатый кулак. Она растерялась: не знаю, сердце, наверное… «Нет, дура, не сердце, а кулак, которым я буду бить тебя по морде, если будешь слушать не меня, а ходить по врачам». Бутейко был боек, как Генри Роллинз, Генри Роллинз — бойкое перо… «Тебе к члену нужно было привязать проволоку, вывести на оживлённую улицу и пристрелить на красный свет. Так и запиши. Иди в пизду. Пройдись парадом. В толпе я буду один, кто всем вам откроется при помощи пулемёта».
Потом Бутейко накормил друзей обедом. Благодарные больные принесли ему щуку, и «шакти» её зажарила; она настойчиво угощала этой щукой, а Владимир, Алексей и Александр Иванович Солодилов есть не хотели. Бутейко вспылил: «Дура, никакого насилия! Где бы ты сейчас была, если бы ни я?». «В могиле». «Вот и сиди — молчи в тряпочку!». Щука всех почему-то очень взволновала. Алексей Михайлов сказал: «А у нас щук вообще за рыбу не считают, а считают за говно». Но Бутейко тоже палец в рот не клади: «Я вот сам с Украины, так у нас щуку всегда тоже за говно держали; сорная ж рыба!». Какая-то всё же была в этом пошловатость на грани гопничества, как в романе Бушкова «Дикарка». Время 2040 год. Россия окончательно развалилась. В одно из многочисленных карликовых государств, образовавшихся на месте Сибири, с особой миссией приезжает девушка-агент Северной державы (столица Питер). Действуют путчисты, революционеры, китайские агенты, члены молодёжных банд, вернувшиеся в полную патриархальность казаки и проч. Девушке убить человека, что муху прихлопнуть. На своём нелёгком пути она долбится со всем, что шевелится, — дядьками, тётками, подростками. Иногда её ещё и насилуют. Было бы ничего себе чтение, если бы не присущая Бушкову некоторая пошловатость на грани гопничества.
Сейчас, в 2005-м году Владимир, сидя на пне, ласково улыбается солнышку. А в начале века часто накатывала на него тоска и он думал, что исчезнет, как тень во мраке, как червь в толще земли; и ни одна блядь о нём не вспомнит. Однажды за семейные посиделки с морожеными-пирожными в кафе запросили 666 руб. 60 коп., что не может не насторожить православного христианина. Может быть, это шутка такая? Какова вероятность случайного выпадения такой вот суммы? Владимир жил в начале века среди героев перестройки, нуждающихся в защите белых домов, барабашей, бутейк и других лунных дедушек, самым ядовитым из которых был Валерий Аверьянов, или, как его положено было называть, Гуру Вар Авера. Алексей Михайлов восторженно писал о нём так: «Безусловно, Валерий Сергеевич Аверьянов — один из самых специальных наших современников. Вероятно, он даже самый специальный из них. Гуру Вар Авера… Девасур, одинокий космический странник, первый сэнсэй астрального карате, многолетний узник советских психушек, майор (теперь уже, наверное, полковник или генерал) астрального СС, поэт, провидец, художник-маргинал и настоящий герой нашего времени». Валерий Сергеевич писал, что создал боевой стиль, использующий оптимальное раскрытие биоэнергетики в рукопашном бою. Он писал, что практикует волевую самоостановку сердца с передачей ступорного импульса противнику, а также парализующий каратегский крик. В конце 80-х годов Гуру Вар Авера создал Школу русской йоги. Гуру Вар Авера очень любил СССР, идею коммунистического бытия, которая, как он говорил, с самого начала предполагалась Верховным синклитом йогов в качестве основы для создания будущей общечеловеческой ритуально-медитационной философии бытия. Гуру Вар Авера учил, что сегодняшний мир идёт к идее эгидодержавности России; в сансовых полях («санса» — так Аверьянов называл космическую энергию, непонятно, чем его не устраивал термин «прана») эгрегор Америки не дерётся с нами, даже более склонен поддерживать нас. Противостоят же Шамбала, Китай и, конечно, евреи, астральной борьбе с которыми гуру уделял особенно много времени.
Последователями Аверьянова в Тюменской области стали: московский человек Александр Климов, Алексей Михайлов и очень хороший питерский человек по кличке Гек (он потом работал проводником туристических групп на Алтае). Гек как-то серьёзно уверял всех, что деньги ему не нужны, — сколько ему нужно, такая сумма и материализуется сразу в кармане; мудрый Александр Климов сказал тогда, вздохнув: «Не то плохо, Гена, что ты это говоришь, а то плохо, что сам в это веришь!». Ещё был последователем Аверьянова Юра Ефимов и некоторые другие малоизвестные Владимиру люди. Бдительная «Тюменская правда» опубликовала в те годы статью «Диверсанты в тоге русской йоги». Почему — в тоге? Владимир никогда не был большим знатоком индийской культуры, но ему всегда казалось, что в Индии не носят тоги. По тогам римляне прикалывались, а индусы, они, кажется, больше прикалывались по дхоти. Статья — мерзейшая. Всех «русских йогов», разумеется, таскали в КГБ и грозили всевозможными карами: психушками, камерами со злыми пидорасами и прочими прелестями развитого социализма. Вскоре после выхода статьи гулял Владимир с Алексеем Михайловым где-то в районе улицы Пермякова; смотрит, а он идёт как-то странно-робко. Боюсь, говорит Алексей Михайлов, случайно наступить на бордюр, а то скажут потом — «смотрите-ка, ёбнутый, по бордюру ходит» — и отвезут в дурдом. А по телевизору кто говорит ночью такие загадочные фразы: «Лёгкие чипсы Лайт — только для еды»? А для чего ж ещё чипсы? Для покраски стен?
Поразительнее всего, что Валерий Аверьянов, основатель астрального карате, школы ахаратной медитации, Школы русской йоги, непримиримый борец с евреями, в 90-е годы как еврей уехал в Израиль (сообщает писатель Мирослав Маратович Немиров). Там он, должно быть, основал Школу еврейской йоги с идеей эгидодержавности Израиля. Потом Аверьянов вернулся в Россию, писал протестные письма против антисемитизма в московских школах. входил в руководство секты «Международная миссия Еммануил», выступал в защиту руководителя «Аум Синрёкё» Сёко Асахары (как «уникального явления буддийского мира») и, без сомнения, совершил ещё много славных и удивительных дел. Омерзительного автора статьи «Диверсанты в тоге русской йоги» Владимир бы с радостью расстрелял из трубочки горохом. Что же касается Гуру Вар Аверы, то следовало бы поставить его раком и долго и методично следовало бы пинать его под сраку кирзовыми сапогами. Это тоже своего рода астральное карате. В начале века у Владимира был период, когда он с утра до вечера шептал: «Мы все плохие люди, мы все очень плохие люди». Однако его словам в то время не стоило доверять: он словно бы долго уже лежал в могиле, не видел красок, не чувствовал запахов; о мире, который вокруг, он словно бы читал в некой серой книге; он бродил среди платоновских эйдосов. Но это кончилось. Это обязательно прошло. Всё пройдёт — и печаль, и радость. Так учили Григорий Сковорода и Афанасий Каструля. В субботу дожди нескончаемые; надо бы лежать под одеялом, как сочная клубника под нежным творожком. Но вот поехали втроём в «Киномакс» на десятичасовой утренний сеанс. Ехали в город, минуя милицейские посты и засады (был День здоровья). В огромном пустом зале кинотеатра мы были одни — очень странное чувство. Смотрели фильм «Таинственный лес» (который на самом деле есть фильм Village). Фильм ничего, хороший — люди, ушедшие от бесчеловечной цивилизации, очень симпатичные девушки с рыжеватыми волосами, мужчины, одетые в стиле casual…
А веши никогда не превзойти свой эйдос, коего ома лишь бледное подобие, думал когда-то Владимир. Из этого же, кстати говоря, следует, что глупо рассуждать о каком-то прогрессе вещей материального мира — получив своё начало от определённого эйдоса, как наилучшего образа той или иной вещи, вещь начинает ухудшаться, портиться, ветшать, всё дальше удаляясь от идеала. Хотя временами происходит нечто эдакое. Вот в здании филармонии открыли ресторан «Моцарт». Один раз увидел Владимир, как вышел оттуда бородатый карлик в красном камзоле. Ну и дела, должно быть, творятся вечером в ресторане «Моцарт»! В начале века Владимир был платоником в том смысле, ибо считал: ничто не становится лучше — и хлеб раньше вкуснее был, и яблоки сочнее. Но потом он неожиданно стал встречать очень много улучшающихся вещей. Сан Саныч Деев приближал вещи к их идеальному состоянию. У него было 38 приборов, так называемых генераторов Д-поля, с помощью которых он стремился добиться ПИД-эффекта (то есть эффекта переноса информационного действия). Саныч утверждал, что приборы эти живые. Саныч брался за разные объекты, пытаясь изменить вязкость нефти и мазута, переносить свойства одних бактерий на другие, снижать затраты горючего на автомобилях и кораблях. Естественно, с помощью ПИД-эффскта можно было создать Абсолютное Оружие, но для Саныча не это было главным. Он остро чувствовал несовершенство мира, то, что вещи далеки от идеала, и воздействие Д-полем должно было придать вещам и процессам идеальную форму. Но, значит, Саныч считал, что идеал этот вполне определим, и, наверное, наставлял на вещи некую зрительную трубу с целью рассмотреть в неё их идеальное и голое основополагающее. Но, вероятно, труба показывала не совсем то: иногда Санычевы работы сильно попахивали шарлатанством, иногда, как пела некогда Алла Пугачёва, когда мир её ещё не съел бе-бе, когда была моложе, звонче голоском и не такая толстая: «сделать хотел утюг, слон получился вдруг; крылья как у пчелы, вместо ушей — цветы». Что-то происходило, но не понять что — бактерии мутировали, но в совершенно неожиданную сторону; вязкость мазута сначала снижалась, но потом повышалась ещё сильнее. Для разговора с внешним миром Саныч пользовался опробованной паранаучной риторикой, щедро рассыпая перед лопоухими слушателями инопланетян, параллельные миры, неизвестные поля и излучения со звёзд. Концептуально разобраться с Д-полем, как принято считать, Санычу помог А.Е. Акимов, провозгласивший, что «Д-поле представляет собой возмущённый физический вакуум». Один раз Владимир робко спросил у Саныча: «Саныч, зачем вы обманываете людей?». Саныч поразился: «Так ты хочешь, чтобы они правду узнали??? Если узнают, как всё на самом деле обстоит, то свихнутся от ужаса!». Милый, чудесный Саныч умер от отёка лёгких, подполковник Советской армии. «социально опасный научный параноик» (такой ему ставили диагноз в советских психушках), невзрослеющий ребёнок, человек с таинственными глазами. А потом прочитал Владимир, что пишет holmogor о сомнительности бурного развития вертикальной космической экспансии. Это так. Космос кончился. Космоса не будет. Вернее, будет, но чуть-чуть…
В 2005-м году Владимир редко вспоминал всех этих бутейк, барабашей, великих гуру и лунных дедушек. Приходили к нему с утра звери, и он показывал зверям радугу и совершал мелкие приятные церемонии в том месте, которое ни город, ни село. Радугу — благокруглую радостную дугу, испещрённую новыми утренними стихами проснувшихся жителей. Некоторые звери оставались в своей животности. а некоторые стали уже почти как люди, ходили на задних лапах, а некоторые даже и курили ради смеха. И человек, и зверь от рождения пытаются зреть, узреть, прозреть, ощупать и радостно придумать, повидать и догадаться. Все мы ехали в Казань, да заехали в Рязань. К обеду собирались песни петь и пели такими голосами, какими только могут петь великие мудрецы и путники на дорогах. А потом и плясать ударялись, переключая скорости. Плясали и дубом, и клёном, липой и берёзой, смоквой, маслиной, фиником и розой, уточкой и камазиком. Плясали да плясали. И свистели в воздухе канаты усов. А вечером дышали золотым воздухом, плавали над лесом, произносили вечерние слова, пели Господу славу, взирали живым глазом с весёлой жадностью на всё окружающее. Перед сном всё окутывал светлый и благовонный воздух; всё уже свершилось, всё исполнилось, все победили. Хлеб всему — Голова. Сыр всему — Пенис. Чай же всему — Жопа. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. В своём 2050-м году Владимир забыл, что был персонажем выдающихся сочинений конца XX — начала XXI века. Дали ему как-то газету «Университет-регион». Там статья про акцию Профессорская Поэзия. Про Владимира написано, что он читал стихи «очень телесные». Интересно бы знат, — это комплимент? У кого поэзия — внезапница, а у кого, видите ли, — телесница. Книги оставались у некоторых любителей красивых штучек, но как-то особенно их никто не читал. Даже но нейротранскрипциям давно перестали фанатеть; и без них жить было хорошо и интересно. Владимир вошёл персонажем в замечательное сочинение Мирослава Немирова «Тюмень и её тюменщики». Сочинитель ставил перед собой достойнейшую цель — описать словами на бумаге абсолютно всё, что только ни есть в Тюмени (люди, дома, улицы, заведения, настроения умов, климатические явления, события, происшествия, и проч., и проч.), + описать абсолютно всё, что имеется в остальной Вселенной — в приложении к городу Тюмени и/или с позиций человека, в ней обитающего: Австралию, алгебру, жизнь и творчество композитора Алябьева, книгу «Алиса в стране чудес», и т. д., и т. п.
Хорошо, что Мирослав Немиров писал в этом произведении про вокзалы. Как известно, пишет он, вокзалы в нашей стране — места весьма удивительные и замечательные. Если там провести не 20–30 мин. в ожидании поезда, за которые можно успеть разве что нажраться в буфете коньяку, подружиться с цыганами, получить по морде и быть ограбленным, а провести там целую ночь и хорошенько оглядеться, то можно увидеть что-нибудь из нынешней жизни и более того. В те благословенные времена в поездах передвигалось по стране огромное количество сумасшедших; один раз сумасшедший в поезде давал Владимиру читать безумно-эзотерическое письмо Горбачёву, а другой раз некий человек доставал вычислениями уфимской железнодорожной катастрофы (оказывается, поезда с рельс сшибла прилетевшая душа аятоллы Хомейни). Владимира несколько раз забирала железнодорожная милиция, но всегда его отпускали; как-то ему удавалось с милиционерами договориться. С поездов ни разу не ссаживали, как Мирослава Немирова или же Романа Неумоева. Владимира вокзалы часто встряхивали, как дружеское чаепитие. Хорошее дружное чаепитие — несколько часов пролетели как 10 минут, так бывает. А потом поехал в посёлок Исетский по снежному раздолью: там прыгал с крыши для разогревания змеи Кундалини + видел растение «рождественская свеча» (забыл как по-латыни), верхушка которого краснеет к Рождеству (католическому!). И Манагер вдруг прислал статьи, одну напечатала газета «Завтра» (про русский бунт), другая про мужчин и женщин.
Ещё пишет Мирослав Немиров про тюменский автовокзал как про место, откуда осуществляется автобусное сообщение меж Тюменью и близлежащими городами и посёлками. И что осенью 1988-го года Гофлин А., Янка Дягилева, Салаватова Г. и Владимир торговали там собственноручно изготовленными пирожными «картошка», делая это с целью наживы и явившись тем самым одними из самых наипервопроходцев кооперативного движения в городе Тюмени. В процессе этого занятия А. Гофлин вдруг начал стремительно толстеть. Владимир вспоминает, что, действительно, попросил Гофлина научить его делать эти пирожные, но не для наживы, а из познавательного интереса. И, конечно, он ими не торговал. Какой уж из него продавец пирожных бе-бе! Владимиру-то лучше не продавцом, а инспектором бе-бе. Проинспектировал раз, удалец, новую кофейню на углу улиц Водопроводной п Володарского: не очень там хорошо во всех смыслах. А «У Раневской», наоборот, — хорошо; кормили там разными вкусностями, поджигали премиленько у него на глазах на сковородке блины с ягодками и ванильным кремом. А Гачев на стр. 15 так говорит о специфике Русского Эроса: «Везде здесь на место западного принципа единоличности русский принцип артельности, соборности, множества». Владимир уже было обрадовался, что он за групповичок станет агитировать, но на стр. 23 прочитал, что «в России секс вместо локальной точки телесного низа растёкся в грандиозное клубление людей-облаков в духовных пространствах». После этой хреновины автор сообщил, что в России здорово умеют совокупляться через слово. Есть и мудрое у Гачева; вот он пишет: «не есть ли человеческие соития круглый год (в отличие от пор течки у животных) — такое же преодоление естественного времени и ритма природы общественно-человеческим временем, как бытие в городе = создание своего пространства в пространстве природы?». А вы предлагаете пирожными торговать!
В «Тюмени и её тюменщиках» описывается Агдам, как очень важное для Тюмени той поры вино. При этом сообщается, что Агдам — вино азербайджанского производства и портвейнового типа. Было широко распространено в 1970-е и 1980-е годы, но отличалось уж настолько чудовищной сивушностью, что его пили только люди уж совсем отчаявшиеся. Во всяком случае, ни автору этих строк, ни его знакомым пить Агдам и в голову ни разу не приходило. Видимо, Владимир относился к категории людей совсем уж отчаявшихся: в студенческие годы со своими друзьями Петром Журавковым, Юрием Драчёвым и Евгением Заболотным столько было выпито различного шмурдяка. Волжское, плодово-ягодное, солнцедар… Что автор книги про тюменщиков знает об этих винах? А Агдам после волжского и плодово-ягодного пили как амброзию. Агдам имел приятный цвет и благородный вкус. Именно закалившись с помощью этих ядовитых напитков, организм Владимира приобрёл такую чудовищную живучесть. Такую чудовищную живучесть, что что-то не торкает «Алтайский букет» бе-бе. Надо бы дозу увеличить раза в три. Неясно, как этот травяной концентрат может, как сказано в инструкции, тонизировать + успокаивать. Вот так же на старом доме по улице Республики, 49 висят рядом сусальный Че Гевара (магазин «Революция») и буржуйская морда в цилиндре и с сигарой (казино). Г. Гачев зовёт маленьких детей «фаллята»; а лучше б звал «хуята» — это же Русский Эрос! Завтра утром улетит в Москву. Лучше уж в клифту лагерном на лесосеке, чем у Фокеа на пере. Ещё никто не уходил от возмездия Даши Васильевой, любительницы частного сыска!
Автор описывает, как Александр II посетил славный город Тюмень. И посещение это имело место в конце мая 1848 года. Правда, тогда он был ещё не Императором, а Великим князем, наследником престола. Тюменским гражданам пребывание в их городе наследника черезвычайно понравилось, купец Иконников в честь этого выстроил на свои деньги казарму для инвалидов и ещё лазарет, а остальные купцы постановили в ознаменование этого события ежегодно организовывать 31 мая народное гулянье на берегу реки Туры, с угощением народа от себя. Про анархические умонастроения пишет автор, которые процветали в граде Тюмени буйным цветом в 1985-88 годах: не было здесь тогда образованной личности молодого возраста, которая не объявляла бы себя сторонником анархии. Летом же 1988-го под влиянием А. Михайлова, впрочем, всё в односекундье разворачивается на 180 градусов: все, прежде бывшие поклонниками анархии без границ, в односекундье становятся государственниками, империалистами, поклонниками Сталина, Гитлера и Лимонова, а на выборах голосуют даже не за Зюганова, а за Баркашова. Эх, прилетал Владимир к Мирославу Немирову в «Фаланстере» выступать. Ночное небо. Шереметьево. Королев. Мирослав и Гузель. Дружеское питие вин. Дружеcкое пение. Дружеские танцы.
Автор также чрезвычайно правдиво и убедительно описывает, как в конце 80-х годов часто приходили кагэбэшники: посмотреть как и что и не злоумышляет ли кто-нибудь против престола; при этом приходили кагэбэшники всегда под видом соседей и начинали разговор непременно с фразы «Здравствуй, сосед!». И вот, описывает автор, сидел Владимир с друзьями как-то на улице Мельничной, и вот приходит вдруг такой «сосед» и начинает интересоваться кто где работает и чем занимается. А Владимир ему сообщает, что в КГБ им интересуются, поскольку он может читать чужие мысли; нужно только сесть напротив человека и приложить руки к своей голове ладонями наружу. «Сосед» принёс с собой водку, но она быстро закончилась. Собрав деньги, присутствующие гурьбой отправляются за продолжением. Возвращаясь, они видят следующую картину: они видят очень пьяного Владимира, время от времени вяло пытающегося приложить руки ко лбу растопыренными ладонями вперед: во-вторых, они видят не менее пьяного «соседа», тут же хватающего Владимира за эти самые руки и яростно отдирающего их от Владимирского же лба. Так всё и было, вспоминает Владимир. В точности так всё и было. Остаются бе-бе воспоминания. Остаются подаренные книги. Читает Владимир чудесные подаренные книги. Японские поэты + Герман Лукомников. Бабочки полёт, или Хокку плюс. «Красный матрос», 2001. Удивительно! Три строки хокку загоняют сознание в уютный угол. Строка плюс прорубает оконце, и сквозь него видно, что на улице творится… Чужих меж нами нет! Мы все друг другу братья. Под вишнями в цвету + Кряхтя, присел посрать я… Качается, качается на листе банана Лягушонок маленький + Словно обезьяна… Тоненький язычок огня, Застыло масло в светильнике. Проснёшься… Какая грусть! + И мяса нет в холодильнике… Под москитным пологом Выпустил я светлячков… Сразу стало весело! + Сюда бы ещё сверчков…
Многих событий, описанных в замечательнейшем этом сочинении «Тюмень и тюменщики», Владимир не был участником, но многие люди, о которых там говорилось, были его друзьями. Написано, что в один из дней весны 1985-го года Юрий Шаповалов ворвался в расположенный в общежитии ТГУ на ул. Мельникайте рок-клуб около десяти утра — невероятно раннее для него время, — закричав с порога, чтобы ему подали чайник или кастрюлю, в которые он будет блевать. Изумленные присутствующие подали ему кастрюлю, в которую, схватив её двумя руками, Шаповалов Ю. действительно тут же начал бурно блевать, в промежутках меж спазмами сообщая следующее. Подобно многим и многим молодым людям той эпохи, Шаповалов Ю. обладал склонностью слушать по Би-Би-Си радиопередачи Севы Новгородцева с новостями рок-музыки и со всякими фактами из её истории. Нынешняя передача была посвящена творчеству и жизни Д. Боуи, и в частности в ней сообщалось, что Боуи никогда не летает самолетом, и поэтому где-то в 1973 году, совершая кругосветное турне с заездом в Японию, обратно в Европу он возвращался поездом по Транссибирской магистрали. Через СССР! Передача Севы происходит по тюменскому времени около часу ночи. Весь остаток её Шаповалов Ю. был не в состоянии заснуть: ворочался, думал, вычислял. И когда своими златоперстыми лучами зарозовела на небе Эос, Шапа не выдержал, вскочил, побежал пешком на железнодорожный вокзал, — ибо Эос в это время года в Тюмени розовеет часов в пять утра, когда троллейбусы еще не ходят — побежал на вокзал, в справочное. «Транссибирская магистраль через Тюмень проходит?» — жёг его ум вопрос. Проходит, — отвечали ему в справочном. «А в 1978-м году проходила?». Всегда проходила, — ответили ему. «А во сколько "Владивосток — Москва" приходит?». Ему объяснили, что приходит в 16 с чем-то и стоит 20 минут. Тут-то Шаповалов Ю. и удостоверился окончательно, что Дэвид Боуи не просто проезжал мимо Тюмени, а именно был в ней: стоял на её земле и даже, наверное, плевал бе-бе на нее слюной. Посудите сами, говорит автор: 4 часа такое время, что если даже они ночь напролет пили, то уж должны были всё равно проснуться, и притом как раз именно что не такое, чтобы напиться снова, ну а 20 минут стоянки — навряд ли найдется человек, который не захочет выйти на перрон размять ноги. Так было дедуктивным путем доказано, что Д. Боуи в Тюмени был, по поводу чего тут же на вокзале Шаповаловым Ю. была куплена бутылка водки и выпита без закуски. Что и явилось причиной вышеописанной срочной необходимости в кастрюле и проч. Вот такими забавными и интересными случаями из жизни полно замечательное сочинение Мирослава Немирова «Тюмень и тюменщики». Владимиру всегда было приятно, что он являлся частью этой забавной и весёлой жизни. И сейчас, в 2005-м году жизнь не кончалась и продолжала быть весёлой, забавной, смешной, разноцветной. А вели её всемогущие и премудрые силы действия, называемые тайным законом. Радостно жить на белом свете и быть горбатым, как верблюд, брюхатым, как кит. носатым, как крокодил, аппетитным, как кабан. Как по одному из тюменских телеканалов учили танцевать танец живота: «Трясите ягодичками! Трясите ягодичками!». Хороший совет на все случаи жизни.
Владимир, как пират из стихотворения В. Перельмана «В голове его дыра, выпил рому он с утра», вошёл персонажем и в сочинение Романа Неумоева под названием «Рок в Сибири, или от оккультизма к православию». Ромыч пишет: «Летом 1990 года Дима Попов съездил к родителям на Украину. Там наш тюменский пострел, как всегда, времени даром не терял. Около месяца он провел в эзотерической школе Кандыбина. Вернувшись в Тюмень, он привез с собой экстрасенсорные способности и некую «новую жизненную программу». Основной ее смысл он начал тут же раскрывать у меня на кухне, и сводилась она, в общем-то, всего к двум постулатам: 1. Развивай в себе наглость. И 2. Открывай свои чакры! Достойный пример новой жизненной программы Дима дал мне ночью того же дня, оставшись у меня на ночь. Он страшно нажрался портвейна и обоссал мне весь ковер, который лежал у меня на полу. Ковер был довольно большой, и он потом ещё долго проветривался от Диминой мочи. На утро вместо извинений он признался мне, что только подобное состояние, «перманентной нажратости», и позволило ему пройти курсы Кандыбина и не сойти с ума. Как это ни странно, но новая жизненная программа Димы Попова некоторым пришлась по душе. И тем же летом вместе с Поповым отправились на «тюменские севера» два активных бойца из повстанческой армии имени Чака Бери, а теперь ещё и последователи Кандыбы и Алистера Кроули — Андрюха Гофлин и Владимир». Конечно, обоссывание ковра — ужасный поступок пьяного Д. Попова. Однако не было такого человека — Кандыбин, а был человек по фамилии Кандыба, у которого Дима и учился на пресловутых курсах. То, что нужно развивать в себе наглость, этого Владимир никогда не слышал от Димы Попова. Никогда Владимир не был последователем Кандыбы. Алистера Кроули и членом какой-то там повстанческой армии имени Чака Бери. Но самое удивительное, что во вторую или третью поездку Роман Неумоев сам поехал с Димой Поповым на Север, однако об этом он в своем сочинении почему-то, хитрец, не пишет. Владимир занимался тогда банальнейшей йогой, которую и поехал преподавать на курсах саморегуляции. Потом, крестившись, он покаялся в этом. А чтобы уж Алистер Кроули или там Кандыба, напрочь съеденные этим миром, — не было такого!
Проснулся как-то Владимир с омерзительной трезвостью и лёгкостью во всём теле. Не болит сердце. Не болит печень. Проснулся в своей постели. Спасибо, я, наверное, умер? Вечор перечитал зачем-то Аверченко «12 ножей в спину революции». Л. Троцкий там главный революционный вождь, Муж в сапогах и галифе. Ленин — Жена, приходит в пидорском передничке, приносит Троцкому чай, пилит его по поводу деток и проч. Сталин, конечно же, вообще не просматривается. Владимир вошёл незримым персонажем в сочинение Алексея Михайлова «Межлокальная контрабанда», которое автор подарил Владимиру на правах паспорта. В книге говорилось про Кипеж-град, отчётливый чемоданчик, про лучезарный запах тьмы из зала, про питание инеем в маленьком январе, про лапки в колёса и залипухи Родена, про боевой плач на Калиновом мосту, про расширенные зрачки, про эсхатологических мутантов и страхование рисков в зоне мышления, про то как люди покинут пространство и станут обитать во времени, про Орден Косых Взглядов и киносущество 007, про такую печаль, которая бушевала в голове, про зелёную лебедь и проверенное небо, про эпоху дуралея, начавшуюся в голове. С книжечкой Михайлова полетел чёрте куда. Soap EBONY. Temporarycontemporary. Segodnya ispolnilos 50 let. V&A Museum. Camden-town. Vino. Zavtra nazad v zimu, v moroz… Надо уже заканчивать мои печальные воспоминания. Ну вот ещё — сходили на концерт Feeder. Брит-рок. Ничё так. В Лондоне очень много хакеров. Хороших хакеров, которые помогают ловить плохих, называют «белые шляпы». Их и узнают сразу по их белоснежным шляпкам…
Сам же Владимир в былые времена писал невообразимое. Нечто вроде «Фуко в гостях у Муко предлагает нечто для теоретического секонд-хэнда». Говорят, Березовский любит ходить в одно место в Чайна-таун, где будто бы замечательно готовят карпов. Многих карпов уже съел. Но это так, к слову!
ФУКО: Беседуя с Н. Хомским в 1971 году на Нидерландском телевидении, я высказался в том смысле, что политику решительно предпочитаю философии. Политика есть стержневой предмет нашего существования, и я был бы полным идеологическим тупицей, если б этого не понимал. В политике мы видим образы дозволенного и запрещённого, управляющие нашим поведением. И господин Хомский, будучи ко всему прочему анархо-синдикалистом, поддержал меня, вскричав: «Я не представляю, какое человеческое существо не могло бы заниматься этим вопросом!». Хорошо ему быть анархо-синдикалистом в Лондоне. Достопримечательность Лондона — Эйфелева башня. Она очень высокая. Соберутся англичане, залезут наверх и ну плевать, так сказать, на кого Бог пошлёт!
МУКО: Знаете, я не буду спешить принимать эту идею, поскольку мне очень уж обидно за философию. Философия изначально возникла как любовь к мудрости, философ был не пустобрёхом, нанизывающим одни абстрактные мули на другие, а учителем жизни, помогающим наилучшим образом обустроить общество, хозяйство, государство. Поэтому если философ говорит «я предпочитаю политику», то за этим видится какой-то не вполне честный трюк. Философу нужно, наверное, не «решительно предпочитать политику философии», а стремиться вновь сделать философию действенной и полезной для общественной и политической жизни. И потом — что такое политика? Вот у Александра Дугина есть статья «Карл Шмитт: пять уроков для России», где урок первый он определяет так — «Политика, политика превыше всего!». Превыше чего? Бога? Семьи? Совести? Как-то привычнее отдавать Богу божье, а кесарю кесарево. Рассуждая с позиций некоего нового геополитического макиавеллизма, политику Дугин определяет как «выражение конкретики того или иного народа». Безразмерность народа и возможность при желании задать ему любой размер, полная путаница с тем, что такое «народ в сущности» и «народ в явлении» (Жан-Жак Руссо), всегда позволяет некоему мутному сообществу сообщить всем, что оно действует от имени и по поручению незримого народа. Для Муссолини в его знаменитой «Доктрине фашизма» политика неотделима от крайнего этатизма: государство — Абсолют и выразитель истинной сущности индивида. (Муссолини романтично предполагал, что государство обладает сознанием и имеет собственную индивидуальность, то есть выступает в качестве некоего, выражаясь оккультно, «эггрегора».) По моему мнению, политическое благо может позволить человеку возвыситься над его ничтожным Я, только если за ним будет стоять Истина (не теллурократический или талассократический релятивизм); Истина же не может быть внеположенной по отношению к отдельной личности, которая, в свою очередь, не может быть частью чего бы то ни было. Поэтому политика, по всей видимости, — это не «искусство возможного», но напротив, искусство невозможного, невозможной гармонии индивидуализма и холизма, личности и коллектива. Чтобы это сделать, недостаточно просто политики, необходима небывалая, гениальная политика, опрокидывающая все наши ученические представления о политическом. И, конечно, гораздо важнее не та «политика», которую делают в телевизоре г-н Путин и г-н Райков, но та политика, которую могли бы осуществлять инженер Петров и водопроводчик Бубякин. И. разумеется, философия здесь как раз в жилу бе-бе, если понимать под ней некое распутывание узлов, в коих запуталась человеческая личность. Политика — как выставка «Швепс — лучшие фотографии 2004 года». Там же фильм крутят — спящий Дэвид Бэкхем. Спит больше часа. Спит очень чинноблагородно: не храпит и не пукает во сне.
ФУКО: Бля… Да о чём-то похожем мы говорили с Делёзом в 1972 году. Делёз сказал, что интеллектуалы должны перестать быть олицетворением чьей-то совести и представителем чьего-то сознания. Вообще, сказал он, говорить за других — это подлость бе-бе. Люди, которых что-то затрагивает, должны говорить сами за себя. А я сказал, что после 68-го года интеллектуалы поняли, что массы не нуждаются в их знаниях; они знают больше, чем интеллектуалы, и лучше могут бе-бе это выразить. Интеллектуалы должны понять, что они сами — часть системы власти, и их долг — бороться против всех видов власти, где они сами и объект и орудие… И Делёз йобба сказал, какое это жуткое место — Франция: школы в ней почти тюрьмы, а заводы и совсем уже тюрьмы — есть места, где рабочим выдают не более трех талонов в день, чтобы сходить помочиться. И один талон в день, чтобы посрать. И ещё сказал, что для нас действительность вовсе не проходит через политику, понимаемую в традиционном смысле как борьба за власть и распределение власти, которой занимаются так называемые «представительские» бе-бе организации. Для нас действительность и политика — это то, что действительно происходит сегодня на фабрике, в казарме, в тюрьме. Лукуллу — так!
Катуллу — кутак!
МУКО: Люди должны говорить, но они чё-то не говорят ничего, следуя традициям, так сказать, российского безгласия-безмолвия. Вот читали они — Луи Альтюссер. Ленин и философия. М., 2005? Повторяется этот бесконечный сон — Маркс, бородатый иллюзионист, как зайца, вытаскивает из шляпы Одиннадцатый тезис о Фейербахе. Зачем мне вообще читать этого Альтюссера, ведь приват-доценты по отношению к социал-демократии образуют одну реакционную творожную массу. Одно могу сказать наверняка: Альтюссер не убивал свою жену, не мог он это сделать, не мог. И умный, конечно. Альтюссер — говорит, что диалектика нужна для того, чтобы объяснять постфактум происходящие безобразия. Ещё, говорит он, философия только и живёт политикой, хотя делает вид, что живёт сама собой. НО — A guoi sert Althusser? А всё дело в том, что не во всём есть доверие всем этим тоффлерам, беллам, канам, гэлбрейтам. Некоторые граждане вдруг начинают жопой чуять впереди новый немыслимый этап противостояния Труда и Капитала. По этой улице подростком гонял по крышам голубей. И здесь на этом перекрёстке огрёб по полной пиздюлей…
ФУКО: Это зависит, я думаю, от системы йобба мышления. Вообще мой метод, если Вы врубаетесь, узнать, не что превозносится, а что исключается той или иной системой мышления. Я описал, как в обществе сформировалось понятие безумия. Начиная с XVII века, когда стало формироваться индустриальное общество, неспособность трудиться стала пониматься как признак безумия. Потом стали считать, что причина безумия в половых аномалиях (какбе мастурбация, педерастия, нимфомания). И третьим признаком безумия стала особая речь, хотя ранее к речам безумцев относились терпимее. В воскресенье ходил Владимир в драмтеатр смотреть Мишу Панюкова в спектакле М. Бакулина. Опять тянули резину, пели разные сраные певцы и певицы. Но было и хорошее — Мирослав Юрьич Бродского задвинул весьма патетично. Миша снова дал дрозда. Рядом со мной сидел благодарный зритель Шапа, который не переставал смеяться и хлопать себя по ляжкам. Потом праздновали чинно-благородно день рождения Миши Панюкова. Марина подарила мне Ирвина Уэлша, роман под названием «Дерьмо». Прочёл страниц 40 — Уэлш показывает плохого, даже очень-очень плохого копа. А по нашим меркам — просто отличник боевой и политической подготовки, хоть сейчас на Доску почёта и в сериал «Менты». Написал Владимир текст для настенного календаря про тюменский университет (про факультет истории и политнаук); когда писал — нравилось, а сейчас задумался: у него там История идут рука об руку с Политологией, Международными Отношениями и Документоведением. Четыре сестры типа идут по лугу… В сербском кафе «Малибу» встретился Владимир с Олегычем (он стихи подарил), договорились с ним о разных совместных действиях. Ещё с нами были Наташа и Света, они хорошо нам улыбались и ели рыбу. Кончились Наташа и Света и исчезли совсем за горизонтом.
МУКО: По моему мнению, проблема гораздо сложнее. В любом обществе, естественно, действует энергия солидарности (системности), как о том писал ещё Э. Дюркгейм. Однако власти для того, чтобы держать систему, нужно быть изрядно несистемной или, может быть, даже антисистемной. Поэтому энергия власти и энергия безумия — это одно и то же. Кого мы видим бе-бе в дурдомах? В основном это принцы йобба, императоры, полковники КГБ и ФСБ, лауреаты Нобелевской премии. Особая речь, иначе говоря, поэзия — безумна и властна. Все политики — поэты: Савинков, Сталин, Брежнев, Андропов, Лукьянов, Жириновский. Несомненно, пишут стихи и остальные, просто не признаются. Нежелание и неспособность трудиться в обычном смысле этого слова — тоже важная черта власти. Что же касается половых аномалий… Да, дочитал И. Уэлша. Там у них всё скверно закончилось: плохой полицейский повесился, а ленточный глист, который вёл в его кишечнике бесконечные монологи (мог бы и помолчать!), выпал у него из задницы и тоже умер.
ФУКО:
Расскажу, да ой, расскажу я вам, ребятушки, сейчас,
Что в семидесятом-то случилося в Фукьер-де-Ланс.
Там Сартрушка прокурором выступала,
А Эжени Камфэн сам страшный суд держала.
И уж вот тогда, ребятушки, решено было не ссать
И коктейлем Молотова шахтерскую управу забросать…

МУКО: Ну, ладно, на сегодня хватит. Магазин закрывается. Скоро по телевизору начинается про ментов и бандитский Петербург…
ФУКО (мелко крестясь): Страшный город, прости Господи!
«Придите, дети, послушайте меня, страху Господнему научу вас», — пел Владимир, сидя на пне в 2005-м году. И рассыпался в прах и ничтожность, но потом собирался в кровь и плоть и шёл гулять по чудесным тропинкам в своём сюртучке (хоть сюртучок, как о том свидетельствует русская литература, не прибавляет чести). Раньше старик поесть любил, любил с малиновыми огоньками бутыли кваса, тарелочки балыка и белорыбицы, огурчики свеженькие… Раньше любил, а теперь и вовсе есть перестал и отвык. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Такого радио не бывает, не должно быть и не будет. В начале 90-х годов XX века существовала в Тюмени радиостанция «Диполь-патруль», не успевшая ещё тогда увязнуть в трясине унылого унифицированного диджейства. А на этой радиостанции существовала программа «Вечный Зов», которая с восхитительным провинциализмом, домашностью, неформальностью, неформатностью и неполиткорректностью рассуждала о происходящем и неслучившемся. Делали её М.Ю. Бакулин, Владимир и помогали им разные другие чудесные люди. Приходили на передачи Роман Неумоев, Шапа, Коля Клепиков, Ник Рок-н-ролл. М.Ю. Бакулин сделал Владимиру в начале XXI века чудесный подарок: два диска с записью всех передач «Вечного Зова». Владимир прослушал все передачи (24 штуки, каждая чуть больше 40 минут) и испытал очень сильные эмоции от этих радиопередач. Вряд ли он был в восторге от всего услышанного; наверное, это было просто смятение чувств от встречи с погибшей прекрасной возможностью. «О животворная вода! Зачем кувшинки вянут? Иль чадам сим удел — раскрыться и опасть?». Потом диски с записью передач Владимир задарил Приходу, у которого были молодецкие глаза. В субботу ходил Владимир в кино на «Турецкий гамбит». Видимо, он кинематографически-непритязательное существо; ему ничего, даже понравилось. Правда, дурацкие эти компьютерные эффекты в стиле «Властелина Колец» — они здесь совсем неуместны были. Правда, дурацкие безвкусные шумовые эффекты. Правда, девушка эта, Варвара, не нужная ни для какой цели; она, конечно, симпатичная, но без неё лучше бы было — убрать её вообще нужно к едрене-фене. Правда, логические разные нестыковки и глуповатости… И из генерала Скобелева не нужно было делать «мудилу с Нижнего Тагила». Ну а так — хорошее кино. И Фандорин Владимиру понравился. И Гоша Куценко в роли турка. Не понравилось ещё, что не дали в зрительном зале в пальто сидеть…
1. СТАРУШКА-МАМА. Первая передача. Просто шедевр. Щемящее чувство, которое вызывает старушка-мама посреди базара житейской суеты. Она вне жизни, ибо жизнь её в детях, а дети удалены от неё огромными расстояниями и прочными тюремными стенами. Если рядом в реке тонут кореш-вор и старушка-матерь, что манит своей мотней, рано умершая мать, превратившаяся в маткину травку (по-вашему, чабрец), то кого нужно в первую очередь спасать: кореша-вора или старушку-маму? Все скажут «кореша-вора» и будут не правы, ибо в первую очередь спасать нужно старушку-маму. Поздравляю, поздравляю с наступлением Весны! Храни нас, Господи, от злых старух с длинными волосами, завязанными пучком. И от летучих мышей. Посмотрел Владимир выставку «Китайская грамота». Интересная, но маленькая. Трубки для курения опиума, наушники, налобники, намудники, флакончики, коробочки… Очень хорошая акварель «Дети лепят снеговика» — снеговик не как у нас, трёхчастный, а одним шаром, толстый, добрый, ему делают улыбку до ушей. Чтобы, как у мамы, никогда не прерывалась его улыбка.
2. МОРЯК. Если первую передачу ведут Владимир с Бакулиным, то здесь появляется ещё и молодчик-Шапа с зимовейскими глазами и что-то хрипло кричит из Стивенсона. Арра-барра, засобачивай! Не скажет ни камень, ни крест, где легли во славу мы русского флота. Отважный и лихой моряк, прекрасный, как Охтинский мост, живущий по иным законам, теряющий товарищей в битвах с гигантским осьминогом, развлекающийся морскими сражениями и любовью прекрасных дикарок. Море. Чайки. Склянки. Но из глубин поднимается и нарастает тревожность, приближается хаос. Тогда, кажется, продавалась водка «Чайковский». Симфонии, оперы, балеты Чайковского известны всему миру. Водка «Чайковский» — чистая и превосходного качества, имеет подлинный вкус русского гостеприимства. Изящная и нежная мелодия чистоты — это водка «Чайковский». Пейти водочку «Чайковский» и глаза вылезут ближе к темени, как у ракопаука.
3. ПОГРАНИЧНИК. У них появляется небесная красавица Нартымова с гасшими глазками, и это замечательно, ибо им нужна боевая подруга или просто Маруся, дочь лейтенанта Егорова. Граница всегда и везде, поэтому и есть возможность в любой момент крикнуть сладостно: «Стой! Кто идёт!?». Тревога растворяется в воздухе под звуки «Центрального гастронома», «ДК» и «АВИА». Каждый — Никита Карацюпа, у каждого — собака Ингус наготове. Каждый — прекрасный знаток всех пограничных церемоний. Каждый отдан в собственные руки, как в руки лучшего стрелка. Бывает спасителен деревянный забор, закрытая дверь, грядка с луком. Бывает спасительна граница, через которую не захочется сигать, но за которой спрячемся, почувствовав опасность. Да не пересекут наши твёрдые границы шпионы и диверсанты, ползущие ужом на животе. Зорко смотрят в бинокль храбрые пограничники. И мы, оказавшись в пограничной полосе, будем же бдительны. Как считал Ф. Ратцель, границы есть важнейшие эрогенные зоны государства. Государство устраивает в нужных местах на границах нефритовые ворота, проходить которые следует регламентированно, визово, режимно (и каждый раз, когда кто-то проходит их регламентированно, визово, режимно, кремлёвский рот Государства растягивается сам собой в летаргической улыбке). О, восхитительные погранзаставы, километры колючей проволоки, чуткие радары и злые оскаленные овчарки… Подъезжая к границе, добродетельный путешественник держит в руках баклажан, работающий в данном случае как сексуальный провокатор. Иногда вместо баклажана в руках путешественника оказывается заяц, держащий пест и толкущий что-то в ступе. Пересекающий же государственную границу незаконно (крадущийся по дну Чёрного моря с аквалангом, летящий в ночном небе на мотодельтаплане над посёлками городского типа) тем самым насилует Государство, вступая с ним в нерегламентированные, безрежимные и невизовые половые отношения. Бывает спасителен деревянный забор, закрытая дверь, грядка с луком. Бывает спасительна граница, через которую не захочется сигать, но за которой спрячемся, почувствовав опасность. Вот, читая как Петушка всё подряд, ухватил Владимир книгу «Мать и дитя». Государственное издательство медицинской литературы, 1954. Хотел найти что-нибудь забавное про влагалище или другие половые органы. И вот с изумлением прочитал: «Когда первые роды происходят у женщины не в пожилом, а в молодом возрасте, то они протекают большей частью безболезненно или с небольшой болезненностью, которую легко переносит женщина. Как боец в пылу боя, одержимый стремлением продвижения вперёд, иногда совершенно не чувствует своего ранения, так и женщина, мечтая о ребёнке, в родах не чувствует болезненности». А как же — «в болезни будешь рождать детей» (Быт., 3, 16)?
4. АМЕРИКА. С ними Игорь Емельянов и Аркадий Кузнецов. Пощёчина американофильству. Да и как можно любить страну, где ежели человек автомобилирует один, то останавливается перед любой одинокой пешеходкой, скаля зубы и зазывая её в авто диким вращением глаз. Шапа взволнован, ему кажется, что Бакулин неуместно ироничен. Владимир в середине прерывает плавное течение передачи, мол, пацаны, пусть каждый скажет кто и что думает по поводу Америки. И в конце все вместе — взволнованно… Моменты есть просто гениальные. Владимир зря не вставлял некоторые слова метелёвские. Кызы означает «спасибо», а апендилик — это особая палочка для чесания спины. У сестры Владимира в квартире из куколки вылупилась бабочка махаон. Она кормит бабочку сиропом, налитым в две маленькие баночки, обклеенные цветной бумагой (чтоб на цветы было похоже). У баночек сделаны крышечки, чтобы бабочка могла просовывать в них свой хоботок и сосать сироп.
5. НЕМИРОВ. Передача открывает цикл «Русские исполины». Декламация под задушевную музыку немировских стихов и ругательных статей о нем в газете «Тюменская правда». Нечто нравоучительное произносит депутат Сергей Васильев с глазами-камышами. Стихи замечательны, а передача скучновата. Нечто не может прорваться у Владимира из толстого живота. Вот прочёл он весьма тонкий роман Д. Хоукса «Лягух». Там описывается, как у мальчика в животе жил Лягух. Они существовали в гармонии: мальчик даже питался зёрнами, так как Лягуху они нравились. Один раз мальчику лечили зубы, а Лягух вылез изо рта полюбопытствовать, и ему врач нечаянно отрезал лапку. Лягух ещё очень тёток любил, вылезал у мальчика изо рта и забирался к ним развратно… Многие справедливо считали, что у мальчика шизофрения. Читая Хоукса, Владимир вспомнил, как жил на ул. Мельничной; там была соседка, безумная алкоголичка, она всё время приставала к нему с рассказами, что в животе у неё кто-то живёт и ночью скребётся.
6. КОЧНЕВ. Ещё один русский исполин, поэт-песенник, философ, нумеролог с глазами-закидушками. Русский исполин с ними в студии. Рассказал сон: часто маленький во сне держал нечто бесконечно малое и одновременно бесконечно большое; бесконечно лёгкое и бесконечно тяжёлое. Гадом буду — это Дао. Бакулин грузит Кочнева. Кочнев любит Баха. Передача проходила в День Залупоглазого Брюнета. Поздравляю всех залупоглазых брюнетов с этим чудесным праздником! Ведите себя правильно: уступайте место беременным ветеранам и пожилым женщинам с детьми.
7. СУДЬБА-ЗЛОДЕЙКА. Судьба — то ли текст, который пишется на листьях священного дерева, то ли незримая нить, поднимающаяся из головы ввысь… Артистка сделалась больна, лишилась голоса и зренья и ходит по миру одна. Ну ходит и ходит — и что из этого? Пустотная какая-то передача, а пустота неотличима от тревожности. Опять приближаются тревога и хаос. И тут состоялись у Владимира со товарищи первые госы; ом боялся и радовался, наверное, больше, чем сами студенты. Должен был пойти с родителями на оперу. «Травиата», бля! Оперы для него — это совсем запредельное нечто. Ну ладно бы про пиратов. А то — Травиата! И имя какое противное, словно она отравилась, но не благородным мышьяком, а какими-нибудь испорченными помидорами. Ладно, думает, схожу из смирения. И тут услышал его Господь — отменили Травиату…
8. МАНАГЕР. Ещё один русский исполин. Ведут передачу три быстротечных синьора: Бакулин, Емельянов и Владимир. Манагер поёт «Песню гвоздя», гвоздю вдвойне тяжело: молоток изо всей силы лупит по шляпке, а жало его входит в живую плоть, поэтому песня получается садомазохистская. Традиция русских плачей и весёлых русских страхов. В субботу крестили сына Димы Яковлева Александра. Владимир был крёстным отцом; вдруг глупо взволновался, что сделает что-нибудь не так и всё испортит или испоганит. Людей крестилось премногое множество, но никто не знал Символ Веры. Владимир сказал, что знает, вот и пришлось ему одному громко читать. Очень-очень симпатичная была крёстная мать по имени Юлия… Потом пошёл Владимир на юбилей к бывшей однокласснице; она прекрасная, одноклассница, но вот занимается «новой физикой» в обществе «Телос». На юбилее телосовцев было много, они тянулись к Владимиру погаными руками и беспрестанно фотографировали, как какую-нибудь рамакришну…
9. ВИНОПИТИЕ. К ним присоединяется Елена Оттовна с глазами-колодцами. Митьки. Максим и Федор. Ссылки на Плутарха и Аристотеля. Скучновато, ох как скучновато: странно хвалить винопитие, если пристрастился такой странный напиток пить — настой сосновой хвои (с зелеными шишечками) + шиповник. В отличие от зелёного чая не только полезно, но и вкусно… гул приближается и усиливается, скоро картонную стенку сметёт в тартарары. Всегда хотелось бы написать Владимиру стихотворение о том как неопытные лаборантки сидят, ничего не знают, задницу свою толстую боятся от стула оторвать, но постепенно набираются опыта, ума-разума и становятся первоклассными специалистами.
10. ПОХМЕЛЬЕ. И вдруг — взлёт! Блестящая передача. Д.О. Попов с клюкающими глазками неподражаемо поёт арию из «Мистера Икс». Ник Рок-н-ролл, великая дэвасурическая монада, похмельный ментальный страж, юмористически сводит сложнейшую метафизическую проблему к прозрению о том, что «в водку что-то бодяжат», а не бодяжили бы — и не было бы тогда никакого похмелья. Не нужно нам пиво, эта ржавая вода. Позор гнилушникам, пьющим «Агдам». Нам поможет только разум, придёт завтрашний день и завтра станет гораздо легче. Что ж, крепкий чай имеет свой вкус, если влить в него побольше водки или коньяка. Такой чай определённо веселит сердце человека и позволяет добродушно слушать добродушного MOBY и петь внутренним дуэтом со своим вторым Я «ой мороз, мороз». Вся власть поэтам и алкашам. Приятно поутру разглядывать в зеркале свои розовато-фиолетовые глаза думать о высоком и вновь приниматься за чай, повышая градус своей желудочной пассионарности. А между тем умер замечательный БУ Кашкин. ЗАГАНЗАЛЕЗ пишет, что девицы приезжали к нему в гости в Свердловск, а он их ласково именовал: «Девочки мои, проституточки»… Телевидение сообщает, что власти Надыма устали бороться с водителями грузовиков, которые прут прямиком через реку и уходят под лёд. Сегодняшний день показал, что двухчасовая игра в пинг-понг очень способствует развитию апатии (в стоическом смысле этого слова). Сын приготовился писать контрольную про гоголевскую «Ночь перед Рождеством». Я спросил его про персонажей. Ими оказались Чоб (то есть Чуб), Сулаха (Солоха), Вукала (Вакула) и Почка (он помнил, что чувак назывался, как часть тела, но забыл какая).
11. БАБНИК. Людей становится всё больше, приходят Костя Елисеев и Коля Клепиков, это хорошо. Однако количество отказывается переходить в качество: передача застревает в чём-то пошловато-пустовато-тревожном. Замечательно звучат стихи Вохи Важенина про Жанку. Впрочем, ещё лучше вливать не в чай водку, но наоборот, в водку влить немного чая, смягчить, так сказать, и человек, лишенный всяческого догматизма и ксенофобии и склонный к экспериментам, всегда такой ход сможет понять. Были бы у Владимира густые черные, как у Боба Марли, волосы, заплетённые в многочисленные косички, а так-то он беленький и лысенький, так что более подходящая для него фамилия Лысенко, и петь он пытался — идёт какой-то полупопсовый непонятный вокал рэггей-эгегей. И приехал ветеринар Рома вырезать собаке Паше опухоль. Ветеринар очень симпатичный, похож на французского криминала. Владимир помогал. Хорошо, что он по жизни не хирург, — вот работка не приведи Господь! Потом пошёл Владимир на презентацию книги покойного Рогачёва. Это была, наверное, самая нелепая презентация из всех, на каких приходилось бывать. Саму книжку не продавали, её даже не показали и о ней не говорили. Зато говорили в адрес покойного много бестолково-хороших слов и даже назвали его великим + человеком эпохи Возрождения. Поэт Рогачёв — ну и пусть бы звучали его стихи (как лучше почтить память поэта?). Мыслитель он — ну давайте обсуждать его мысли. А вату катать много ума не надо.
12. БРАЙН ИНО. Ещё один русский исполин. Получше, повеселее, пободрее. Про Брайна Ино Владимир знает меньше всех, но старается больше всех говорить, имея при этом снобистское выражение лица. Под музыку Вивальдюка скрутили девки паука. Под музыку Пуччини насовали паучине… Впрочем, ещё лучше вливать водку в водку и вовсе без всякого чая и пить её из блюдечка, слушая Electric Warrior, и не видеть неба за задвинутыми шторами и не видеть стрекоз, потому что они противные. Слушаю я вас, товарищ, и понять никак не могу. Это как же можно о стрекозах такое говорить! И в стрекозе есть красота, чего уж точно нет в алкоголике, который отказывается водку даже чаем разбавлять и льёт в водку водку же! Алкоголизм есть немодная уже нынче греховная болезнь, что и зарубите на своём глупом носу. Лучше уж пидором быть, чем алкоголиком! По крайней мере интересно. А в алкоголизме какой может быть интерес? Паскудство одно. И мерзость. И бравировать этим не стоит. Ох не стоит! Отольются кошке бабушкины слёзки, вернётся всё на круги своя, и сравните тогда жопу с пальцем: стрекозу и водку! Где стрекоза и где водка! Где Красная Площчать, а где деревенька Залупаево! Где Дух а где матерья! А жизнь проходит и уходит как песок между пальцев, и что остаётся и детям что оставим: вот эту водку проклятую? Не надо, товарищ, Бога гневить и на хромом козле в космос взлетать. Кому что к душе льнёт, тот всегда в своём праве и в своём душевном расположении. Это помним. Вот за это и работать будем, и детей своих научим. Не сердитесь, если лишнее что сказал, человек я прямой, но честный. Body Power. Чудесный вечерок со штангой. Жим лёжа. Надо, надо качаться, а то ручки уже стали, как у муравья. Хорошо, что товарищи мои не пауэрлифтёры, для которых главный смысл — выжать максимальный вес.
13. СНЫ И СНОВИДЕНИЯ. Опять — вниз. Нет ничего скучнее, чем выслушивать чужие сновидения. Не знаешь куда девать свои. Впрочем вот ремизовские сны интересно читать… Да здравствует Сибирь! И всё народонаселение её, и все женщины её и тучные стада животных! Да благословит Господь полноводные её реки и дремучие леса и сердца закоренелых сибиряков! И все её снега и морозы и диких её зверей! Работников производства и монахов! Храбрых лётчиков и солдатов! Пусть никогда не заходит над нею Солнце! С опозданием вручён был Владимиру поздравительный адрес к давно прошедшему дню рождения. Там сказано, что он «филосоВских наук». Ещё написано: «возглавляемый вами кафедра стал кузницей кадров». Студенты позвали Владимира на интереснейший семинар по методологии социальных наук. Заседание было посвящено позитивизму и постпозитивизму. Чудесный доклад прочитан был про Авенариуса. Владимир тоже вдохновился и толкнул речь о том, насколько аритмология прекраснее любого позитивизма. На него все смотрели как на полного ебанько. В школе у Владимира была директорша по фамилии Гуселётова. Редкая, если задуматься, фамилия. Вот встречается ли фамилия Окунеплавова? Лучший завтрак, как оказалось, — это крекеры с макаком (видны точечки сушёного мяса макака).
14. НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЕ ИСКУССТВО. Немыслимый взлёт. Запись идёт в день рождения Владимира… Чокались. Шапа всё время что-то проборматывал с набитым ртом. Любо! Возникает твёрдая убеждённость, что искусство не существовало и существовать никогда не будет. А Владимир недавно читал лекцию про Соловья (Владимир Сергеевич Соловьёв 1853 года рождения) под фонограмму. Боится теперь гнева Ю. Шевчука. Чудесный подарок — Вальтер X., Мокиенко В.М. Антипословицы русского народа. СПб., 2005. Большинство антипословиц лучатся благодушием и оптимизмом. «Только покойник не ссыт в рукомойник». «Не ссы, Капустин: отъебём и отпустим». И проч.
15. ЖАРГОН. Блестящая передача, заострённо направленная против языка чехословаков, против Вондрачковой и Выдрачковой. И то сказать — сушняк не долбил, не стегало и не пёрло по-безобразному. Сидели никого не трогали, ксивнички вышивали. Вот и сидели бодренько, кисляк ни разу не замондячили. Владимир читает антипословицы. Почему они, кстати говоря, антипословицы? По Далю пословица — это «краткое изречение, поучение, более в виде притчи, иносказания, или в виде житейского приговора». Значит, антипословицы — это должны быть длиннющие телеги, которые ничему не учат и в которых нет ничего житейского. 26-го весь день шёл снег. Сходил Владимир на Хомяки, там выступающие говорили про смех и про то, зачем люди смеются, и про то, что кажется смешно, а что нет, и зачем некоторые люди смеются, покурив травы. В городе Шадринске делают весьма симпатичных ёжиков из глины. Владимиру подарили одного такого.
16. ПИСАТЕЛЬ ЛАГУНОВ. Чудесная передача, оскорбительная по отношению к реальному человеку — сибирскому писателю К. Лагунову. Они немножко подновили ему биографию и усовершенствовали его литтворчество. Он у них стал подлинным алмазным венцом российской словесности: авангардный танцор, элитарный гитарист, основатель новой каллиграфии, герой Самиздата, в 50-е годы предвосхитивший многие открытия московского концептуализма. Я поэт. Зовусь я Цветик. Я с букашками дружу. Лучше всяких арифметик я вам жопу покажу. Я поэт. Зовусь я Пушкин. Ясно даже и ежу — не надейся, сын лягушкин, ничего не покажу. Встал и вынул из мешка две бутылки портвешка и начал, так сказать, отсчёт утопленников и восстановление вертикальных элементов. Ради них прямоходящих сегодня снова светило солнце, и пузатые дети плясали и пели на улицах. Оказывается, теперь надо говорить не «администрация Тюменской области», а «правительство Тюменской области». А в городе, интересно, тоже правительство? Или в посёлке городского типа? На ул. Мельникайте открыли заведение «Император». Зря, наверное, они выкрасили бамбук в тревожный ярко-красный цвет. Ощущение: вот сейчас выведут тебя во двор и отрубят голову двуручным огромным мечом… Особая благодарность от Вольдемара Игорю Селиванову, который подарил ему «Большой толковый словарь донского казачества». М., 2003! «Малохтарный — так вроди ни так абидна, а малоумный — сафсем дурак». «Паели, а астатный суп кабялю».
17. ПСИХОЛОГИЯ — ЛЖЕНАУКА. Передача удивительная своей магнетичностью и в то же самое время достигающей предела тревожностью. Не будем трогать, в самом деле, серёжку ольховую. Пусть сохранится статус-кво. Психология, конечно, не фонтан, но как бы в отсутствии психологии не явилось что и похуже! Владимиру тогда снился Сид Баррет на дак сайде, а он его строго допытывал, мол, чем вы гражданин занимались до 1973 года. Ещё что-то было, что-то было точно, наверное, он придумывал название группы Fofans как звучит? нет Pink Floyd лучше, хотя такое же говно. Ну назовите ЧЕРЕПАШЬЯ ПРИСЯДКА, такие все во сне подтянутые, с коротко стриженными волосами, проснулся Владимир, выпил стакан тёплого пива; они и в бутылку добавляют стиральный порошок не только в пивные автоматы, они добиваются, чтобы у него как можно быстрее отказала поджелудочная железа. Да что ж за весна-то такая! Утром проснулся Владимир, на термометре -12. Весна, извольте ли видеть. В гробу он видал такую весну.
18. НОВЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК. Передача проходила без Владимира, в эфире только Шапа и Бакулин. Изумительная параноидальная передача с искорками истинной гениальности. Призыв к подвигу, призыв (вслед за К. Шмиттом) к континентальному партизанству. Православная монархия в головах. Лонгольеры свободного эфира с гребливыми глазками дали наконец жару. А Владимира тогда Том Вэйтс, конечно, веселил, впрочем, как и водка тоже. Выпей 100 граммов и станет весело безо всякого Тома Вэйтса; хорошо сглотить экстази или ещё какого-нибудь дерьма, и обязательно проснёшься с улыбкой. Ещё водка обостряет чувствительность, и начинаешь понимать, кто на кого реально похож: Джимми Пейдж сейчас один в один лицом наш демократический певец Юлиан. Хичкок лицом жопа, а Жан Бодрийар совсем Эльдар Рязанов (только махонький и задроченный). В городе Ишиме заболевают ишимической болезнью. У уральцев, живущих в Каменске-Уральском, появляются камни в почках и мочевом пузыре. Это и называется у пацанов — географический детерминизм. Стюарт Хоум. «69 мест, где надо побывать с мёртвой принцессой». Город Абердин. Откуда Владимир его помнит — и дома, и пабы, и храм? Вспоминал-вспоминал, а потом вспомнил, что Света Гофлина принесла посмотреть фильм, снятый в Абердине тюменским телевидением. Вот всё это и врезалось в память. Может быть, благодаря Зайцеву, который читал текст с невообразимыми ужимками, самолюбованием и растопырив пальцы. Будущее всегда просачивается обратно и влияет на прошлое.
19. ЭДУАРД ЛИМОНОВ. Передача — настоящий шедевр. Очень хорош красно-коричневый Шапа. Владимир говорит слова, за которые очень легко и по морде схлопотать: про то. что большая заинтересованность политикой есть чудачество; про то, что, мол, Россия за страна, не перестаёт гибнуть, а ты вот изволь её спасать до бесконечности. В середине передачи появляется Роман Неумоев, которого Библейское радио в Москве только что объявило пособником сатаны. Он горячо включается в дискуссию, говорит больше всех, а в конце передачи со смущением признаётся, что Лимонова-то он и не читал. Прекрасно! Горячо, запальчиво и болезненно. Упоительные взлеты от анального отверстия к судьбам падшего человечества. С праздником Благовещенья! К нам прилетело множество птиц и поют на всякие голоса. Иранский принцип (по А.С. Хомякову) сегодня торжествует, кушитский затаился в уголке.
Последняя передача (её нет на дисках) была про политику. К красно-коричневому Шапе присоединился красно-коричневый Пахом. Владимир же хотел вступиться за Ельцина, но получилось, видимо, не очень хорошо. Поэтому передачу в эфире заглушили музыкой. Кончился Вечный Зов. Очередная русская свобода встречала радостно у входа и у выхода. Заглушили, бляди, и заглушили. Сходил Владимир с горя на выставку Сергея Брюханова. Очень понравилась! Абстракционизм, доехав до Нижнего Тагила, стал очень романтичным. Классный палимпсест (на Раушенберга похоже), классная фактурная живопись, Белая Цветомолитва (чисто Алберс). Дневник путешествия — таинственно и волнующе… На выставку пришли дети, тётушка-гид нагнала мракобесия — и про связь с Космосом, и про хурдэ-мурдэ, и про восточный всякий мистицизм…
В нынешнем 2050-м году сидел Владимир на пне и, озираясь на проплывающие вокруг да около радости, вспоминал прекрасного своего друга Мирослава Бакулина. Он подрался с ментами, об этом и написал свой рассказ, называющийся «Про ментов». В рассказе говорилось о том, как Бакулин и Коля Клепиков пытались записать альбом весёлой музыки, но для Клепикова это закончилось жутким запоем. Он потерялся. Они его искали. Бакулин и Павлик Анущенко. Взяли бутылку очень плохого коньяка «Белый аист» и обжигали им себе гортань и губы на жутком морозе, который несся на них со скоростью ветра. Они заходили в разные гости, выпивали и собирали данные о пропавшем Клепикове. И уже поздно вечером решили ломануться в последнее место, где его можно было искать, — к нему домой. И застали его в жутком состоянии: белый как продолжение простыни, под которой он забился в углу своего поистине необъятного «станка любви», небритый, с взлохмаченными волосами, с засинелы- ми глазами, он в ужасе отстреливался от ползших на него со всех сторон «душманов». Они переглянулись с Павликом и решили помочь другу в перестрелке. Сходили, взяли. Стало лучше. И наконец, видя, что Кольке стало явно лучше, отправились домой. А Владимир в этот день видел, как напротив «Океана» на ул. Республики плясал человек, наряженный плюшевым красным котом. Плясал и раздавал всем некие рекламные листочки. Хвост в грязи, лапы все в грязи. Его целовали граждане с бутылками пива в руке. И ещё у Владимира рухнула часть кирпичной стены, отгораживавшей баню от гаража. Каким-то чудом никто не убит.
Вот выходят Бакулин и Анущенко из троллейбуса у Центрального гастронома, переходят слепящую машинами Первомайскую и на перекрёстке Первомайской и Ленина дефилируют мимо милицейской будки, названной в народе «гравицапой». Идут, хорошо, тепло, Мирослав Бакулин запел песню. А надо сказать, пишет Мирослав в своём рассказе, что времена эти были удивительные — времена разделения социалистического общества на богатых и бедных. И бедных общество ненавидело, как своё прошлое. А он был одет, как сторож: потёртый овчинный тулуп ямщика, цигейковая шапка-ушанка, неопределённого вида штаны и ботинки «прощай молодость». Глазки же на его лице — это были глазки-напряжёнки. То есть имел вид потенциально преступный. Да ещё и пел. Менты бы не были ментами, если бы они к нему не прикопались. Что они и сделали. Мирослав же, не чувствуя за собой никакой вины, стал требовать, чтобы они как представители власти, сначала предъявляли свои документы, были воспитанны, ну или хотя бы изъяли из своего лексикона зэковское слово «Стоять!». И тут они стали Мирослава винтить и вообще применять к нему своё дурное воспитание. Он начал отталкивать их злобные ручонки, пытающиеся уцепиться за его локти. Они стали грубо толкать Мирослава. Тогда он начал их бить. Сильно. Он начал драться с ментами. Один там, такой низкий и толстый, с красной от постоянного запоя мордой, украшенной пидорскими усиками, с глазками-карандашовками, пресильно ударил Мирослава, и Мирослав стал уничтожать его, суку. Он сидел верхом на этой бочке говна и кричал в лицо, которое смешивал со снегом и кровью прямыми, короткими и быстрыми ударами правого кулака, он кричал ему: «Ты дерёшься, как женщина». Кто-то ударил его слева. Он повернулся и крюком зацепил самого молодого из них, тот поскользнулся и упал. И вдруг сзади кто-то навалился, завернул правую руку за спину. Мирослав, поливая их всеми словами, которые скопились за жизнь в их адрес, пытался скинуть их с себя, но когда ему это удалось, обнаружил, что его правая рука прикована наручниками к чугунному невысокому решетчатому парапету. Он дёрнул руку, но сталь только сильнее впилась в запястье. Мирослав повернулся к этим гадам и сказал им: «Орла на цепь хотите посадить?». A Maggy_may интересовалась в это время мнением Владимира про подпольный журнал «Метафизик». Если бы Владимир делал такой журнал, то старался бы, чтобы он был более эзотеричным, диким, небывалым и эмпиричным (что по отношению к метафизике было бы очень смешно). Проект Судьба и Автономия: Хаймармену (личностную судьбу) отслеживают, конечно, не только по знакам — настоящий мужчина чувствует её физически; реальность продавливается с усилием не слишком слабым, но и не таким, когда рвутся жилы. Фольклор: вычисление окружающих тебя кагэбэшников — это мы всю жизнь так развлекались; сейчас молодёжь фээсбэшников вычисляет — грустно, что ничего-то, бля, и не изменилось. Замечательно, что в таком журнале рецензия на Франц Фердинанд (ФФ имеют заблуждения, но музыка их хороша). Хорошо бы писать в метафизическом журнале про еду! «О чём не принято говорить» — замечательная тема про смерть и омертвение. Мы. старички, пишем слово «Бог» с большой буквы. Простите, если ляпнул что-то не то, раскланивается Владимир.
А они, суки, отскочили от Бакулина на расстояние, чтобы он их достать не мог, прикованный. Он им, мол, подходите по одному, и всё пытался достать кого-нибудь ловким ударом свободной левой. А сам уже видит, что подъезжает омоновский «уазик» и из него выскакивают ещё четверо с дубьем и автоматами. Тут он, молодец, драться перестал. Скрутили ему руки, посадили в воронок и повезли в участок. Там дали Мирославу невыспавшегося следователя с глазками-ёжиками. А в этот момент у него уже в организме включилась защитная реакция, то есть пьяный он был сильно, но внешне выглядел как довольно бодрый, оскорбленный действиями милиции интеллигент. Неслушаюшейся бе-бе рукой он написал показания, мол, спокойно шёл, эти грубияне сами ко мне пристали, ну и давай творить беззаконие, и в постскриптуме присовокупил несколько ценных рекомендаций но поводу того, чем на самом деле должны заниматься менты. Отдал следователю бумагу, он прочёл. Что, спрашивает Мирослав, делать будем, мне нужно домой. И так сурово йобба на него глядит. А он откуда знает? Вдруг перед ним и правда оскорбленный интеллигент. Он спрашивает; «Вот тут задержавшие вас милиционеры пишут в рапорте, что вы шли по улице и громко нецензурно бранились». Мирослав презрительно рассмеялся и саркастически заметил: «Вы видели когда-нибудь взрослого интеллигентного человека, который бы шёл по улице и громко бранился?». «Ну, вы были выпимши», — попытался оправдать свой вопрос он. «А выпивать никому не запрещено», — обрезал Мирослав, и глазки у него стали как пенки. Следователю стало неприятно, ему не хотелось терпеть Мирослава всю ночь, ему хотелось избавиться от него. Это он изобразил на лице. И говорит, давайте паспорт, и я вас отпущу до утра. А паспорта у Мирослава не было с собой. Но следователь уже сломался. Мирослава отвезли домой на милицейском «уазике», разбуженная жена нашла паспорт, Мирослав отдал его следователю. Менты уехали с тем условием, чтобы он поутру, в восемь часов, явился в ментуру. На недоуменный вопрос испуганной жены Мирослав резюмировал: «Вот до чего ВЫ меня довели» и улёгся спать. А Владимир написал в ЖЖ стихотворение про волосатого таракана. Maggy_may указала на приговские вирши, где тоже фигурирует волосатый таракан. Теперь после этого невольного плагиата Владимиру остаётся одно: уйти молиться в Тараканий Монастырь. Владимир сообщил, что у него бе-бе больше, чем про тараканов, про земляных червей йобба стишков. Очень почвеннические животные. Здесь в Метелёво очень хорошие ласковые земляные черви с голубыми глазками. По вечерам поют то «аве Мария», то насекомское что-нибудь затянут… Бабы в баню в валенках бредут, воробьи по дорожкам гуляют, и черви тихонечко в земле поют. И трактор по дороге едет.
Наутро Мирослав явился в ГУВД, чтобы вернуть себе паспорт. Тут началось самое интересное. Поднимается он на третий этаж и попадает на утреннюю планёрку у начальника. В большой комнате за Т-образным столом сидит 12–15 толстых, красномордых, дико страдающих с похмелья мужиков средних лет. Они качают головами, тяжело дышат, икают, гнусно пердят и закатывают глаза. И начальник как раз зачитывает рапорт о Мирославе. Кто, — спрашивает, — это такой — Бакулин? А они, менты, не любят, когда ихнего брата бьют. И мстят, если к ним попадёшься, самым жестоким образом, до смерти не забьют, но покалечат и зубы выбьют в любом случае. Мирослав услышал свою фамилию и из дверей говорит, мол, вот он я — здесь. Начальник поворачивается к нему и аж посинел от такой наглости, и глазки у него зажужжали. И сказать-то ничего не может от душащей его бе-бе злобы. И тут Мирослав решил напасть, наглость, думает, города берёт: преступники, мол. ваши работники, а не правоохранительные органы, и всё такое прочее. Начальник руку в сторону Мирослава вытянул и как заорёт: «Ты это судье расскажешь!» И тут струхнул Мирослав, резко сдал обороты, тормознул, подпустил слабину: суд, думает, — это не очень хорошо. И говорит, слабо так: «А что. без суда никак не обойтись». Он: «НЕТ!» Фу-ты ну-ты! Как-то раз певице Шер подарили волки Хер!
И давай Мирослав снова возмущаться безвластию и неправоправию ментов позорных. Они взяли его под белы рученьки и увели в следственный изолятор. Посадили в одиночку до начала суда. Стены этой крошечной камерки были покрыты бетонной «шубой», в углу была встроена узенькая скамейка, сидеть на которой было одно мученье, всё было здесь продумано против человека, даже лампочка, тускло горящая в нише в потолке за тяжёлым металлическим абажуром из прутьев. Он сел на пол, прочистил пранаямой легкие, сосредоточился, стал читать молитвы. Когда вибрация опасности прошла, стало спокойно и тихо, Мирослав решил основательно прочухать сложившуюся ситуацию, понять её смысл для него, найти выход. Через час будда в вельветовой куртке с монашеским капюшоном уже не думал ни о чём, он просёк тему и теперь находился в радостном безвидии. Ещё часа через полтора загремел замок, дверь отворили и его вывели в коридор; там уже стояли подсудимые из других камер и сопровождающие их менты с автоматами. Сопровождающий его, худая деревенщина, сразу почуял в нём классового врага и стал подкалывать Мирослава тем, что он называл в себе «чувством юмора», на самом же деле, обыкновенной сельской завистливой злобой. Лучшая песня Ника, несомненно, «Володя Богомяков». Она пребудет в веках. Были и другие песни, о которых сейчас уже никто не помнит. Вот, скажем, песня «Мой друг из ВВ» (про Игоря Жевтуна). Мало кто помнит, что у Ника Рок-н-ролла в начале 90-х, когда Владимир с М. Бакулиным делали на радио «Диполь-патруль» передачу Вечный Зов, тоже на «Диполь-патруле» была передача «Ник-эффект». Передача совсем безумная — он то в духе Константина Райкина пародировал беседу с неведомыми таксистами, то выдавал в эфир совершенно бессмысленный телефонный разговор со Свином (Свин рассказывал, как они с мамой пекут блины, а он к блинам начинку делает). Нику всегда очень удавались импровизации. Встретит он, скажем, человека, служившего в Афганистане, и станет с ходу сочинять и петь песню эдак на полчаса со словами «Кандагар», «Зурбаган», «анаша» и т. д. Смотришь, а афганец уже рыдает от полноты чувств… Ник умел быть очень деликатным. Как-то раз Владимир сильно заболел; температура была 40 и Владимир вышел в аптеку бе-бе за лекарством. Тут и попался Ник с толпой малолетних почитателей. Он попросился к Владимиру посидеть с ними, и Владимир с радостью согласился, подумав, что вот отмучается побыстрее. Но эта огромная толпа сидела у него очень тихо, а Ник время oт времени заходил в комнату и спрашивал, не хочет ли Владимир воды, водки или ещё чего-нибудь. Однако вернёмся к Мирославу Бакулину и его страшной судьбе!
«Мне придётся тебя жестоко обломать, чувачина», — с грустью подумал Мирослав. Когда они проходили по двору к ждавшему «воронку», он подтолкнул Мирослава в спину автоматом и, показав на стоящий неподалёку «мерседес», сказал: «Садись… гы-гы-гы… вон… гы… вон… гы… гы… гы… в неё.» Мирослав повернулся к машине, потом в его прокуренные анашой глазки, и твёрдо и спокойно, так, чтобы он смутился, сказал: «У моего отца такой же, только чёрный», и отвернулся. Он опух на некоторое время и не приставал. Мирослава и двух огорчённых мужиков посадили в «обезьянник», туда же посадили и избитую, всхлипывающую женщину с паштетными глазками. Ночью к ней ворвались менты, выломали дверь, перешагнули через ребятишек, которые ютились с бумажными глазками на полу её общаговской комнаты, и увели её сожителя в одних трусах и майке да ботинках на босу ногу. Менты ошибочно подозревали его в ограблении соседней комнаты, взяли его на всякий случай, вдруг он украл. Баба пошла искать справедливости и выручить сожителя, оставив троих ребятишек в комнате с выбитой дверью. В участке она начала голосить, умолять, перешла на оскорбления, за что была бита и посажена в кутузку. Теперь её тоже везли судить. Они приехали к областному суду, и в то морозное утро, когда подъезжали к облсуду, пишет Мирослав, он превратил весь мир в проекции своего сознания. Круг восприятия мира значительно расширился, теперь, как бы незаметно для себя, он глубоко понимал отношения вещей в природе, движение людей, смысл их общения, траекторию падающего йобба листа с высокой, прочувствованной до мелочей, фигуры громадного тополя, поток ветра и шестигранники снежинок. Короче говоря, бе-бе подъезжая к облсуду на милицейском «уазике», он испытал настоящее сатори, и состояние это не покидало до пресловутой чашки с чаем. Теперь он получил как бы прибор ночного видения, увидел тайные нити этой игры, на некоторое время он мог вторгнуться в эту непостижимую сеть взаимосвязанных поступков, движений, поворотов сюжета. Мирослав оказался перед обволакивающей его картиной мира, в котором достаточно было тронуть за какую-нибудь нить и вся сеть приходила в трепет, по ней шла волна, резко меняющая направление движений, поступков, слов. Поднимаясь на третий этаж в обществе деревенщины-мента с автоматом, он как раз внимательно рассматривал нити, наиболее близко расположенные к нему, и в этот момент понял, что он сейчас так похож на свою маму, подрисовывающую свой портрет. Он видел реальность мира, и ему хотелось что-то с ней сделать. 15 апреля показали по телевизору, как некие очень странные люди молотили кувалдами по льду реки Туры, чтобы лёд тронулся. Пока Мирослав мучился в ментовке, дамы сводили Владимира на концерт Л. Казарновской. Концерт ничего себе, хороший. Разные хорошие песенки пела Л.К. под фортепьян. Но удивил внутренний вид филармонии после ремонта. Это кто ж додумался обшить стены паркетной доской, отчего вид получился, мягко говоря, нестильный? Разочарования преследовали Владимира. На книжке написали, что М. Фейбер — классика чёрной готики. Прочёл Владимир повесть «Сто девяносто девять ступеней». Повесть оказалась полное говно. Какая-то сентиментальная женская проза про хромую тётку; как она полюбила юношу с собакой, а он ей не ответил или ответил… И это серия «Альтернатива»! Чему только, интересно бы знать? Ответьте, гадёныши? Знавал Владимир и волшебную силу искусства. Поехал он в село Исетское через весенние просторы, через Червишево, Леваши, Шорохово, через реки Пышму, Цингу и Бешкильку. +16, ноля и леса, 150 км/час, Рада на магнитофоне. Где-то на «ручки-ножки заплетались, белой нитью обрывались» он вдруг неожиданно отлетел куда-то непередаваемо далеко. Очухался минуты через полторы. Спасибо капитану внутри, который во время его отсутствия корректировал руль. Вскоре у Владимира прошла студенческая конференция. Почти все доклады одинаковенькие, ровненькие, все как блохи не так уж и плохи — все серенькие и все прыгают… Убирает Владимир мусор во дворе, костры зажигает. Прочитал М. Фейбера КВИНТЕТ «КУРАЖ»; повестушка поинтереснее, чем 199 СТУПЕНЕЙ. Интересно читать, так как действующие лица не наркоманы или пьяные бабы, а члены квинтета, поющего классику и авангард. Правда, никаких интересных событий в повести не происходит; только в конце неожиданно умирает один из певцов, а одна певица выходит ночью гулять, усаживается под деревом помочиться, и нечто касается её ягодиц. «Не дай бог, что-нибудь мне вовнутрь заползёт!» — думает певица. Но читатель так и не узнает, заползло или нет. Тут можно предположить, что заползло или не заползло. Особой разницы, конечно, нет… + 23 и становится всё жарче и жарче. А небо нечистое — марево какое-то висит. Приехал Петя Журавков. Владимир с ним хыхыкали и ели постно-вегетарианскую жареную рыбу. Съездил Владимир на распродажу вещей, где чуть было не купил книгу «Сексуальная культура военнослужащих». О распродаже пишет maggy may. Ходил поднимать штангу с Шапой и Юджином, которые на протяжении всей тренировки обвиняли друг дружку в отсутствии вкуса и неумении одеваться. Случился день рождения у сына Егора: веселие било ключом. Во дворе с безумной красотой цветут крокусы и форзиции. Зачем-то посетил Владимир семинар «Укрепление института демократических СМИ», проводимый Московской школой политических исследований (пшик! неинтересно! скучно!). Пришёл и на второй день — Александр Согомонов давал дрозда и даже припахал Владимира к участию в некой психодраме или деловой игре. Потом наилюбезнейший Николай Скалон позвал Владимира на выставку одной картины В. Янке. Выставка к 9 мая. Там на выжженной земле сидит у орудия солдат и рядом труп его товарища. И поза у солдатика такая — да гори оно всё синим пламенем! У Владимира сейчас такая же поза. Потом поехал Владимир домой семнадцатым маршрутом и натырил себе немножко мелочи по карманам у пассажиров. Не бог весть что, но на крекеры определённо хватит. Потом повидался Владимир с Егором Летовым. Он хороший, трезвый, спокойный. Спрашивал его про разных людей, а Владимир только и говорил — мёртвый или живой. «Оборона» на славу сыграла в ДК «Строитель». Дочитал Владимир говняную «Империю волков» Ж-К. Гранже. Много неграмотностей и ляпов. Большую роль в книге играет реально существующая турецкая исламистская организация «Серые Волки». Поминается в книге интересный эзотерический символ «четыре Луны». Христос Воскресе! Мы домашнюю сделали пасху. А Владимир ещё поехал в Кволити за магазинской. И там, к изумлению, ему показали пасху с изображением какого-то синюшного существа с рожками. Изюмное вино тяжело для желудка. Посмотрел Владимир «Статского советника». Гамбит, кажется, поинтереснее. Советник вяловатый. Михалков везде играет одно и то же: какого-то утрированного барина. Сколько уж можно? Меньшиков, матёрый человечище, здесь как пыльным мешком по голове ударенный и совершенно безликий. Понравились Ефремов с Бондарчуком — смешные. Один человек хорошо в фильме сыграл — Табаков. В конце песню какую-то педерастическую сыграли — тоже зря; такие песни лишь на минус работают. Приехал Владимир в Москву, пошёл стихи читать. В Москве позвонил Артуру Струкову, позвал его на чтение стихов. А он говорит: «Какое чтение стихов! Мы сейчас с Ромычем дерево валим в Печорах». «А зачем»? «Что значит зачем? На дрова!» «А вчера что делали»? «А вчера чёртика нарисовали и стреляли в него». Однако вернёмся, читатель, к злоключениям Мирослава Бакулина.
«Гыыы-гыы-гы-гы», — привел Мирослава в себя гогот сопровождающего. Они стояли на третьем этаже и ожидали судью. И тут с ним начали здороваться. Город у нас маленький, Мирослав работал сторожем, засим многие ему ведомы и знакомы, вот и стал он здороваться. Проходят люди: здравствуй, мол, Мирослав дорогой, — ну, Мирослав и говорит: «Привет, бе-бе как твоя фамилия?» — Они все: «Отдых — моя фамилия», — говорят. А Мирослав закрывать собою деревенщину эту с автоматом пытается, стыдно с таким мудаком стоять. Люди нормальные увидят, скажут: нахер, мол, ты с этим козлом стоишь, плюнь ему в морду, да пошли подальше. Вот стоял он там, с людьми разговаривал, мента прятал, а мент, гандошка, вылазит из-за плеча, ему интересно, видите ли. Вот он из-за плеча вылазит и спрашивает: «Ты чо, — говорит, — звезда какая? Чо, — говорит, — ты знаешь всех здесь?» Мирослав посмотрел на него с презрением, отвернулся. Он обломался неслабо, но и ожесточился. И вот тут Мирослав видит ниточку метафизики, и движение, получив толчок и направление, изменило свой темп, некая радость неизбежной гибели посетила его, он видел, как смысловая сеть мира уносила от него волну, которую он породил и которая, обежав круг, вернётся к нему или победой, или поражением. Он видит, что по коридору движется Иван Иванович Цехмийстер, главный бе-бе судья, и рядом с ним движется йобба татарочка по имени Роза, которая должна судить Мирослава. Но Иван Иванович продал Мирославу свой дом, Мирослав прекрасно его знает, и вот они здороваются, они говорят о том, как чистить печку в этом доме, Мирослав хитрый, он ведёт разговор о постороннем. Но он видит и лицо Розы, которая с недоумением наблюдает у него за спиной деревенщину с автоматом. Мирослав прощается с Иваном Ивановичем, раскланивается, и через минут десять его начинают судить. Кстати сказать, с большим увлечением прочёл Владимир ГОСТЕВУЮ КНИГУ поэта Нескажу. Много там было приятного и удивительного. Вот… Завалили, пидары, синичьку… Удавили прямо на корню… И. глумясь, вставляли в анус спички… А она так радовалась дождю… О лето, с бесконечными поисками грибов и серафитов первой чистоты. В перерывах между копанием грядок Владимир одолел (почти) приговского «Рената и Дракона». Больше всего раздражает вот это старомодное писание отрывками, фрагментами… К чему оно? Современность диктует писать сплошняком. Фрагментами уж и в посёлках городского типа стараются не писать, ибо смешно-с… Владимир вот понял, что внимательно читал Дмитрий Александрович Андрея Белого «Петербург». Ну и много чего другого внимательно читал. Ну это же не грех? А страницы есть замечательные! Когда, скажем, сидят, бухают, говорят с матом о буддизме: «я, Ренатка, в прошлой жизни тараканом, хуем усатым был»… А потом у Мирослава Юрьича Бакулина был замечательный день рождения на берегу реки Тура. Владимир ему подарил складной стульчик. Пришёл Владимир на день рождения, а мужики там все пьяные, страшные, тянут руки к нему: «Бога, Бога пришёл»! Мирослав Юрьич, хороший, подходит: давай, говорит, я тебя поцелую! А Владимир так пошутил неудачно, говорит, поцелуй, Мирослав Юрьич, меня в жопу. А что, говорит, поцелую! И тут начались между людьми драки, но, правда, не столько дрались, сколько за руки друг дружку держали, чтобы кто-нибудь кому-нибудь не заехал. Все пили водку, а Владимир ел жареную курицу, потому что был за рулём. Очень душевный вечер. Спасибо, Мирослав Юрьевич! Любимый кот Владимира Шура ночью пошёл гулять. Ну и вломил ему пришедший от соседей злой сиамский кот. Не знает сиамский кот, что ситуация вышла прямо как в песне про прокурорского сына — «он судит воров беспощадно, не зная, что сын его вор». Намекаю, что злой сиамский кот — это папенька Шуры. Просто он об этом и не догадывается… Вот как в жизни бывает! А Владимир очень любил Фёдора Андреевича Селиванова. Он его в универе учил логике и поставил тройку. Потом встречал его Владимир: вы мой любимый студент! Ну и надо было мне тогда пятёрку ставить — чего уж там… Дня четыре назад Владимир встретил Ф.А. на конференции «Современный российский консерватизм», что была в юридическом институте. Он Владимира спросил: а вы консерватор или прогрессист? Владимир: ни тот ни другой. Ф.А.: ишь хитрый какой! Нет, говори — консерватор или прогрессист. Отвечает Владимир, что, мол, это я диалектически выражаюсь — ни тот ни другой. Ф.А.: надо говорить «и тот и другой». Ладно, пусть так. Ф.А. с трибуны сказал очень остроумную речь про ноосферу, что она очень маленькая, но зато есть огромная сфера глупости и дальше всё про эту глупосферу говорил. Кстати, совершенно справедливо заметил, что консерватизм либерализму необоснованно противопоставил Н. Бердяев. Противостоит же он на самом деле новаторству. Липавский цитирует еврейскую энциклопедию: «Кто не видел радости водочерпания, тот не видел радости в своей жизни. Благочестивые люди и общественные деятели плясали перед народом и распевали хвалебные песни, а хор левитов, расположенных на пятнадцати ступенях, ведших из мужского отделения в женское, играл на разного наименования инструментах, распевая в это же время псалмы восхождения. Член синедриона не стеснялся жонглировать для увеселения народа, подбрасывая и подхватывая восемь горящих факелов, без того, чтобы они на лету сталкивались. Настроение было глубоко религиозным. Одни восклицали: «Блаженна наша молодость, что за неё не приходится краснеть нашей старости!». Другие же пели: «Блаженна наша старость, что искупила грехи нашей молодости!». Липавский говорит: «Почему-то у всех образцов имеются неприятные стороны. У Платона то, что разговаривают всегда горшечники, сапожники и гимнасты, и все стараются друг друга переспорить. У Шекспира выражения вроде — пусть лопнут мои лёгкие! В Библии назойливые повторения, описание зданий с обязательным обозначением строительных материалов и количества локтей». Совсем не понимает про Библию — это есть как раз прекрасно! Однако вернёмся к злоключениям бедного Мирослава Юрьича Бакулина.
В небольшой комнате, пишет Мирослав, вы стоите перед столом, заваленным бумажками, за которым сидит молодая ещё татарка Роза, сбоку от вас стоит маленький премерзкий йобба ментозавр, уже полностью съеденный этим миром. Вас, соответственно, допрашивают. Вот это суд, да, это суд. Он снова рассказал всю историю, особенно напирая на наглость и невоспитанность наших представителей власти. В этот момент мент что-то проворчал про «эту наглую какбе интеллигенцию». Роза спросила его домашний адрес, он назвал, присовокупив, что это как раз тот самый дом, в котором жил Иван Иваныч. То есть всё как у Гоголя. Она затрепетала, молодой татарский какбе юрист, она поняла, что друзья главного судьи не станут дурно вести себя на улице. Она сказала: «Безобразие!» Она сказала: «Они там обнаглели, на этом посту. На них было столько нареканий, я устрою на них прокурорскую проверку». Мирослав йобба охренел, только что его судили, а теперь эти менты стали сами преступниками, и значит, мы победили. Она спрашивает: «Вот вы тут пишете, с вами друг был. Он сможет подтвердить ваши показания о действиях милиционеров?» «Да, — ответил Мирослав и подумал — Да Павлик, как поэт, вам так добавит и так всё разложит про мусоров, что вы на трусах своих повеситесь». Вообще в здешних краях мужчины не имеют имени. Пока они не женаты, их зовут просто «Эй, ты!». Когда мужчина женится, его зовут именем жены. Потом именем ребёнка. Здесь же находится самый говняный канал в России. Это РТР. Они взяли у Владимира интервью по поводу административных мер борьбы с матерной бранью. 25 минут он вдохновенно говорил о культуре, о том, кто как понимает русскую культуру, о грехе, о том, почему люди матерятся, об уместности мата в прозе, об уместности мата в поэзии и т. д. Потом показали — оставили 25 сек., Владимир на экране что-то невразумительное проквакал. К тому же обозвали Владимира кандидатом философских наук. Такого, блядь, не прощают… А неделю назад у нас в лесах Исетского района вовсю собирали грибы. Подберёзовики! И никто — особенно и не удивился, как будто это обычное дело собирать в мае месяце подберёзовики! Одиако как же там наш Мирослав?
Думает Мирослав: «Вот, Павлика СЮДА ещё таскать, самому сюда ходить?» И главное, смотрит, а Роза-то, судья, паспорт его в дело — раз, а дело в стол, мол, потом бе-бе приходи. Он говорит, ладно, не надо проверки, давайте говорите, как мне отсюда уйти с паспортом, да побыстрее. Как пел Розенблюм: «Как шли казаки тихо с Дону. Несли в карманах по гандону…». И стали они смотреть какбе в Административном кодексе, по какой статье его можно отпустить. Мирослав вообще йобба обнаглел, сел на подлокотник кресла, в котором сидела Роза, и вместе с ней выбирал себе статью. Это суд, чуваки! Остановились то ли на 112-й, то ли на 115-й: Таки «Нецензурная брань в общественных местах» — штраф 37 тысяч рублей (старыми), а это не деньги, а говно. И он полетел платить. Но в коридоре его остановил злобный щелчок передернутого затвора автомата. Ах да, он же забыл, мой маленький деревенский друг с оружием. «Стоять! — шипит он Мирославу — К-к-ку-да п-п-пошшшёл?» Мирослав говорит — всё, свобода, — а сам отодвигается от возможной траектории полета пули из дергающегося в его сторону бе-бе ствола. Мирослав отодвигается, а он снова наводит, и они вот так медленно движутся: Мирослав — по коридору, он — вокруг своей оси. Мирослав говорит: «Всё, меня отпустили». Мент говорит: «Сколько дали-то?» — и сам ствол наводит. Мирослав говорит: «37». Мент говорит: «Суток?» — и патологически улыбается. Мирослав говорит: «Тысяч». А у самого печень поёт. Вот Владимир приехал как-то на выставку ландшафтного дизайна. Выставка довольно убогая — по- смотреть-то и нечего. Но там он встретил хорошего человека Юру Драчёва. Он спросил у Владимира номер мобильника, а Владимир зачем-то ему наврал, что потерял мобильник по пьянке. Он посмотрел на Владимира задумчиво и говорит: «А как печень у тебя?». Да, говорит Владимир, нормально печень, слава Богу! Он очень обрадовался, просиял и радостно: вот какая у нас с тобой замечательная печень — пьём, пьём, и ничего ей не делается! И, расчувствовавшись, он подарил Владимиру два огромных глиняных гриба.
Мент, полностью съеденный этим миром, остолбенел, тихо посмотрел бумажку, и вот тут жестоко, жесточайше обломался. Он надеялся бить Мирослава или услужить тем, которые собирались бить его за ночную драку. А тут он ТАК обломался, у собаки отобрали кость бе-бе. Ну а дальше Мирослав заплатил, взял паспорт и на крыльях свободы вылетел на замороженный молочный день, он побежал к Павлику на работу. Он, добрый старик, бросился к Мирославу на шею со слезами и криком: «А я уж думал йобба лет пятнадцать тебя какбе не увижу». Мирослав не мог говорить и потребовал знаком чашку горячего чая с двумя ложками сахару. Принесли чай, Мирослав сделал пару глотков, и вот тут сатори отступило от него, нахлынуло похмелье, вернулся страх. Голова заболела, и вслед удаляющемуся видению метафизической сети смыслов мира он подумал, что то движение, та нить, которую он выбрал, была правильна и неправильна одновременно. Да, она спасла Мирослава от чего-то, но она же и ограничила его: Мирослав не получил из этой истории должного опыта, должного урока. Непредсказуемость истории была заменена вторжением приукрашивания. Вот так, писал Мирослав Бакулин в своём рассказе, человек отказывает себе в духовном росте. Если бы я пережил случившееся как жертва, писал Мирослав Бакулин, мне кажется, меня стало бы больше. Но он отсёк эту глубину. Вот какой человек Мирослав Бакулин! А у Владимира три дня назад был ураган. У соседа треть крыши унесло. Исчезли электрическая и телефонная связь. Электричество уже дали, а телефон не работает пока. Наверное, ко вторнику починят.
Что касается похмелья, которое С.П. Гурин называет философской категорией (на что, конечно, требуется известное мужество), то про него он говорит, что это, по сути дела, ситуация антипраздника, состояние потери и потерянности, в которой человек оказывается после праздника. Похмелье, по Гурину, — это антиритуал, когда шествие и славословие невозможны, человек вынужденно находится в одном месте, находиться в котором невыносимо. Это антикарнавал, являющий относительность и преходящий характер удовольствий и абсолютность, неизбывность страданий. Похмелье — это антиподвиг, потому что в этом состоянии не до резких движений и крика, не до бунтов и бе-бе экстазов, не до подвигов и преступлений. Это антисвобода, чувство онтологической зависимости, потребности в защите и нужды в Другом. Само воспоминание о карнавале вызывает отвращение. Всплеск экзистенциальной энергии сменяется йобба полным ее отсутствием. Похмелье — это какбе преодоление в человеке «героического, слишком героического». Только малодушие, радикальное недеяние и абсолютное бездействие. Однако опыт поражения не менее ценен, чем опыт победы.
Об этом и думал Владимир в своём 2005-м году, сидя на глазастом пне и любуясь, как дети малые прядают через палку, наслаждаясь транссентиментализмом в душе и вокруг, готовясь уже пойти ко сну во славу Божию, совершить церемонию двадцати двух предсонных шажочков-дружочков. А каждый шажок дырочку затыкает. А каждый шажок пузырик пускает. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Дожив до 95-ти лет, Владимир совсем перестал болеть. Ничего не болело у него: ни голова, ни сердце, ни печень, ни там желудок какой-нибудь. Алиены вовсе не болели (ставили себе в тела новые запчасти и всё), но и простым людям тоже неудобно стало болеть. Хотя болезни всё же, наверное, были, просто они стали совсем незаметными, тихими и глубинными. Не то что раньше! Ну, что поделать, вспоминает Владимир, лет 50 назад было так: ходил-ходил, раз и заболел вдруг гриппом. То есть сначала Владимир не знал, что это грипп. Марина спросила: «Что у тебя болит?». «Всё болит». «Так не бывает — что-то одно должно болеть: горло, голова…». Но у Владимира болело всё. А перед этим с Владимиром случилось то, чего не случалось НИКОГДА. Он забыл в банкомате (междугородный телефонный пункт на углу улиц Республики и Орджоникидзе) электронную карточку. На работе Галя ему сказала: «С твоей карточки уж давно все деньги сняли!». Не веря в положительный результат, поехал Владимир через три дня тем не менее в названное место. А там у входа милиционер сидит. Понимаете, говорит Владимир, я здесь, кажется, дня два назад карточку в банкомате забыл. Эту, что ли? — спрашивает милиционер и подаёт Владимиру его карточку. Исполненный чувства благодарности, начинает Владимир лепетать что-то про деньги, которые хотел бы он милиционеру дать за его хороший поступок. И в ответ слышит — деньги? да на хрена они мне нужны! Вот какие удивительные в городе Тюмени бывают милиционеры!
В начале XX века некие люди (оккультисты, должно быть) рассказали Владимиру, киллеру лунного дуновения, что вирусы гриппа и ОРЗ прилетают из космоса в метеорах бе-бе. Они, проникая в наши организмы, доставляют какую-то исключительно важную бе-бе информацию из космоса. Что это за информация, неясно, но, наверное, что-то хорошее, раз из космоса. Несколько лет назад Владимиром в «Православной газете» была опубликована малюсенькая рецензия на книжечку С.П. Суровягина про теософию. Рецензия в целом одобрительная в том смысле, что пусть делают себе какие угодно приборы и генераторы, но при чём здесь православная риторика — пусть уж религия остаётся религией, а новая физика новой физикой. По прошествии многих лет рецензия попалась на глаза Великому Гуру А.И. Солодилову, и он пишет многостраничную отповедь, разоблачая Владимира с Суровягиным умственные и человеческие качества. Особенно досталось Суровягину, которого Великий Гуру выводит на чистую воду, обнаруживая у него «рыжий ген». Ещё он нас ругает почему-то марксистами. Ничего зазорного нет в том, чтобы быть марксистом — Э. Бернштейн, Альтюссер, Роже Гароди и т. д. все они марксистами себя считали. А мы-то какие уж марксисты! Смешно он кипятится, брызжет слюной и, должно быть, хочет застрелить Владимира из своей психотропной дули, но вряд ли это получится, так как, в отличие от генераторов А.А. Деева, солодиловские не работают и годятся лишь для музея боевой оккультной славы. Но, однако, заболел, бляха-муха. Впечатление было такое, что заползла ко Владимиру в рот змея, как дух тяжести и дух мщения, — и давай его душить. Если бы в этот момент рисовал он себя, то нарисовал бы коричнево-желтым цветом с черным задним фоном. А глазики, что твой стеклянный абрикос. Он ехал на лекции и чувствовал, что от него, как от древней цивилизации, остаются лишь полуразрушенные памятники.
На прошлой лекции Владимир не до конца рассказал про Конрада Лоренца. Ещё до того, как стал он лауреатом Нобелевской премии, воевал Лоренц во Второй мировой войне на стороне Германии. Владимир представил, как Лоренц, замотанный йобба бабьим платком, с индюшоночьими глазками, чтобы спастись от русских морозов, идет по деревне, опасливо спрашивая по избам, нет ли партизан («партизанен, пу-пу!»), и пытаясь раздобыть себе что-нибудь поесть («баба, яйки, сало давай!»); и стало Владимиру его неожиданно жалко, замерзшего, замотанного бабьим платком, в чужой непонятной стране. На войну-то, скорее всего, мобилизовали его, не по своей воле попал он на Восточный фронт. А потом были шесть лет русского плена. На людей в бараке может неожиданно напасть «экспедиционное бешенство» или «полярная болезнь», поражающая группы людей, обреченные йобба какбе общаться лишь друг с другом. В такой момент безобидное замечание может восприниматься как нападение. Понимающий выйдет из палатки и что-нибудь сломает, чтобы дать выход накопившейся агрессии, а непонимающий в приступе дикой злобы может убить своего товарища. Лоренц был понимающим. Владимир испытывал к Лоренцу нечто вроде жалости и симпатии одновременно, ему расхотелось критиковать его за дарвинизм и слишком сильное сближение человека с животными. У Владимира заготовлены были ироничные фразы в адрес Лоренца, но произносить их не хотелось. А здоров ещё был — сходил на концерт. Сходил на концерт, который произвёл на Владимира очень сильное впечатление, так как он был: а) трезв; б) смотрел его от самого начала до конца. Концерт задержали на два часа, но это ничего, так как Владимир повидался со многими людьми и с ними поговорил. На концерте замечены были maggy_may и lisbetina. Сначала — «Центральный Гастроном». Джаггер распелся и смотрелся прямо как рок-звезда. Потом весьма энтузиастично выступил Женя Панков со своей конторой (см. Мирослава Маратыча «Тюмень и тюменщики»). Ну и завершил концерт Ник, нагнавший пафоса и ужаса, странный Николай Францевич, становящийся год от года светлее.
Владимир посмотрелся в зеркало возле гардероба, и зеркало отразило несимпатичное большое существо, похожее на переросшего хомяка. Лицо было одутловатым и как бы даже и небритым, хотя перед тем, как выехать из дому, он побрился. Вид был очень несвежим, словно он пил дня три подряд. Вот что болезнь-то делает, никого она не красит. Кто поверит, что в этом создании наличествует образ Божий? Сев на преподавательское место, Владимир какбе беспомощно оглянулся по сторонам и сипло сказал: «Простите за мой голос. Я болею очень сильно». Состояние действительно было как с сильнейшего похмелья; он ясно чувствовал, что тело заполнено какой-то дрянью и дряни этой очень много, а иногда такое было впечатление, словно бы у него образовалось почему-то много лишней крови, и хотелось выпустить сколько-нибудь крови наружу, чтобы соблюсти баланс. В голове помещалось совсем мало отрывочных мыслей и раздавалось гудение. Владимир сказал, что Лоренц в своей работе «Агрессия» описывает различные умиротворяющие ритуалы у животных. Человеческий смех первоначально был церемонией умиротворения. Макаки вот в качестве жеста умиротворения скалят зубы… К чему я это про макак? И действительно ведь скалят, что тут возразишь? Наблюдательный, падла! Вот так и скалили зубы, когда Владимир пришёл к Юрцу на день рождения. С подарком, как всегда, не угодил. Все накинулись на него и стали обличать во всех грехах и пороках. Владимир со всем соглашался. Не обличили лишь в ереси. Если б это имело место, то Владимиру по традиции следовало бы мягко возразить обличающим.
Неожиданно (Пелевина бедного ругают за то, что у него в книгах всё «неожиданно» да «вдруг», а как иначе скажешь, если действительно неожиданно?) где-то в лабиринтах души проклюнулась своевольная инстанция. Как писал В. Сутеев: «Вылупился из яйца Утёнок.
— Я вылупился! — сказал он».
Утёнок произнес: «Волки обнимают своих мохнатых баб, своих так называемых волчих, мохнатыми своими лапами, прижимают их к себе и ласково покусывают их за уши, за мохнатые волчьи, прошу заметить, уши. Оказывается, таджикские рабочие понимают толк в русалках! Один таджик у Гены в рыбном хозяйстве всё спрашивал, есть ли в озере русалки, а когда услышал, что нет, — не поверил. И рассказал, что есть русалки-девушки (они маленьких девочек приманивают), русалки-бородатые мужики (одному такому солдаты раз помогли доползти до воды, и он их потом отблагодарил). А есть, ещё, сказал он, русалка-конь! Про русалку-коня уже никто не стал слушать, всем хотелось спать». Страдающее от гриппа Я ойкнуло от неожиданности и произнесло: «Волк самое агрессивное животное, но он же самый верный из всех друзей, как считает Лоренц. Личные узы и любовь возникают из внутривидовой агрессии».
— Я тоже, — сказал Цыплёнок.
— Я иду гулять, — сказал Утёнок. И добавил: «Посмотрите, разве вокруг человека что-нибудь вращается? Разве вращаются вокруг него планеты, галактики, вселенные? Разве вращаются вокруг него Солнце и Луна? Ему-то, конечно, хотелось бы, чтобы вращались. Как же — держи карман шире! В субботу был родительский день. В 10 утра спокойно проехали на верхнеборское кладбище (обычно мусора перекрывают дорогу, и приходится долго идти пешком). В воскресенье — Троица. Пошли на крестный ход. Дошли до монастыря, там Мирослав Юрьевич (трясясь от радости) перст на Владимира направил: «Безбожник, безбожник идёт!» Потом опять перст направил: «Как я тебя просил, а ты на день рождения ко мне не пришёл!» А Владимир был на его дне рождения. Полдня ходил подарок выбирал. Все сокровища мира не променяю я, бля, за роскошь общения!».
— Я тоже иду гулять, — сказал Цыплёнок. — Есть люди, которые в самом вопросе о похожести животных и человека усматривают оскорбление человеческого рода. Человеку слишком хочется считать себя центром мироздания, но это гордыня. (При чём здесь гордыня? Что несёт этот Цыплёнок, вернее, этот Лоренц? «Гордыня» понятие религиозное, это — грех, но, если мы только лишь заикнулись о грехе, значит, тем самым уже признаем особую роль человека в мироздании как образа Божьего).
— Я рою ямку, — сказал Утёнок. — Почему это люди столь любят любоваться обезьянами в зоопарке? Да потому что они сами обезьяны и есть. А смерть на что похожа? Смерть похожа на редьку в заднице. «Стою я не басловеся, поиду не перекрестеся не из дверей в двери, не из ворот в ворота, в восточную сторону. В восточной стороне бежит огненая река, в той огненой реке стоит столб и лежит серой камень. На етом столбе и на етом сером камне сидят деды семедесети леды. Я к вам, деды, подойду поближе, посади-коте такому-то ретечку. Мы стары стали, не садим рети, есть у нас Фетька, сидит в клетке, садит редку, садит и полевает, хорошо она ету росадушку знает. Я подхожу, Фетька, сотоница, красная девица. Я была у дедушок сотон, дак они велели вам посадить такому-то ретечку в серце, в лекие, в печень и в мякое место в сраку. Велили посадит сырую, сухую, цветистую, плодистую и червянистую коронестую комуху и копуху. Велили посадить и полевать, етой расадушки не забывать, чтоб ета росадушка росла и отрожалась не по дням, а по часам не день, не ночь, не сутки прочь. И чтобы ета ретечка росла и отрожалас не по дням, а по часам. И залоште ету ретечку ключам и отдайте ети ключи дедушкам сотонам, чтобы ету ретечку без Анны не отшобтать, не отболтать. Не бойся, моё шоптание, не отпыху, не одыху, не чурочек, не палочек, не речек, не буйнова ветру. Слову лихому голову назад загну, язык ис тимени вытяну. Буте мои слова крепки». Умели же люди в прежние времена назвать книгу! Вот название одного потаенного лечебника XVIII века — «Книга Лекарственник, нарицают философия. Глаголют книги греческих философ премудрых, и изисканая и испытаная велемудренаго и велелепнаго и борзаго царя Китовраса, и ночью полузверь и получеловек, от него же мудрецы и философи навыкше травы знати и составы знати, и составы зелейных водок, и мастей чюдных и драгоценных, паче золота и сребра и камениев драгоценных, некие прилагаем и помощи себе приимем не злато и не серебро, но точию приимем телесное исцеление. Первое сказание известно от царя Китовраса царю Соломону, и царь Соломон списах сие вещи и послах царю Лукоперу Индейскому, от них же философи навыкше». Прекрасное название, и про философию весьма к месту ввернули, чувствуется нечто тяжеловесно-хайдеггеровское с выходом на просеку бытия, чтобы нарвать там себе чюдных и драгоценных трав для зелейных водок и снадобий. Каково это — на старости лет завести себе кота-извращенца, который отказывается есть кошачий корм, зато за обе щёки уплетает собачий?! Я родился в семье киргизского цыгана, занимавшегося золотодобычей. Когда он находил золотой слиток, все в нашей юрте (включая лошадей) пили шампанское. Среди отреченного чтения помимо разного рода «Чаровников», «Лунников», сочинений «О звезде Цыгирь» и прочего много просто физиогномических, естественно-научных мудрых народных наблюдений. Вот, например. «Который человек спит, а руки круг сердца — тот богобоязнен». «А который человек спит, а у пупа на брюхе рука, а другая рука под поясом — тот драться мастер». «У которого человека в портках рука, той блудник». «У которого человека тайной уд велик — той вял бывает». «У которого человека из носа в рот возгрю тянет и плюет часто, тот яровит и плоды сводит в выблядках и ладу не бывает». «Которая жена сама себя подрачивает по гузну, тоя блядива и лоном торгует, с волосом желта и кудри — и сия бывает на говори гадка, и не буди ей верен». «Которой человек крысоват носом — в том несть добра и неразсудителен». «Которой человек лицем мал, очми простор, смиется морщится — подобен курицы, не плоди с таковым речей, да не обругаешь себе». «У которого человека колесисты ноздри, сам сутул, волосом черн, гортанию простор — собаковат сей бывает». «А коя жена идёт деревней, а глядит по окнам — тоя блядовата бывает». «Разумнаго мужа жены не видают люди бьючи, безумной муж жену при людях бьет, а без людей дрочит. Бей жену до детей, а детей до гостей». «Коя жена подслеповата и губаста, а губы что оттянуты, — тоя яровита, и блядива, и собаковата, и мужа ревнует к чужим женам».
— Я тоже рою ямку, — сказал Цыплёнок. — Лицо шимпанзе — это человеческое лицо или карикатура на человеческое лицо. Человек боится увидеть историю собственного возникновения. (Он врёт, этот Лоренц, он врёт, этот дарвинист: я совсем не похож на шимпанзе, я похож на подгулявшего, опустившегося хомяка. Рот Владимира произносил размеренно и механически заготовленные фразы, а в голове в это время происходила чехарда — там понтовались Цыплёнок и Утёнок).
Вечером ему не хотелось ничего есть, дышать было трудно, от тела исходил неприятный жар и в голове раздавалось бормотание. Он очень остро чувствовал свою неабсолютность, свою распадающуюся телесность. Ему нечего было сказать всем этим рыбам морским и птицам небесным, и всем скотам вместе взятым. Они доверчиво смотрели на него со всех сторон своими глазками, а Владимир лежал на кровати и только и мог произнести что «Пас!». Одна надежда оставалась на подсознание и на то, что Господь так мудро его устроил, что какая-то инстанция в подсознании контролирует перелёты птиц и миграции рыбьих стай. Сознанию нельзя поручать такую тонкую работу, ибо сознание начнёт умничать, напрямую вводить в птичьем царстве человеческие порядки, и ничем хорошим это, знамо дело, не кончится. Решив, что клин клином вышибают и что хуже всё равно не будет, Владимир отправился в баню. В парной он вдруг почувствовал сильнейший озноб и лишь через минуту стал согреваться. Выйдя из бани, он и дальше решил вышибать клин клином и выпил рюмочку виски: ни вкуса, ни запаха Владимир какбе не почувствовал, одну сильную тошнотворность, как от книжек Мураками Хуйруками. Ночью не спалось, он вновь думал обо всех этих несчастных скотах, населяющих Землю. На другой день Владимир внял уговорам Марины и выпил несколько таблеток — сразу стало лучше. That God would love a worm l knew, and punish the evil foot. За заговоры, магию и колдовство людей на Руси преследовали и сурово наказывали: били плетьми, посылали на веки вечные на каторгу, вырывали ноздри, сжигали на спине «волшебные письма», да и самих чародеев иногда сжигали для острастки прочим магам и колдунам. Так сожгли в 1702 году Дионисия Грека, в 1720 — Минку Буслаева и его товарищей, в 1736 — симбирского колдуна Якова Ярова (предка Владимира Ильича Ленина). Чародеи пытались оправдаться неразумием, дескать, «держал зглупа» запрещенную литературу, но никакие отмазки им, конечно, не помогали. Если даже колдовство не действовало, то начинающий волшебник чувствовал себя приобщённым к сонму «великих посвящённых» и ему это было приятно. В следственных материалах по делу Дионисия Грека читаем: «По тем письмам Отца и Сына и Святаго Духа отрицался и крест под пятою носил и призывал в помощь сатану и бесов, да те письма над питьём чол и для блудного дела девкам пить давал и сам пил». Всему этому безобразию Дионисия Грека научил Дионисий Кобыла. Чтобы убедиться в действенности колдовства, они пошли к бобылю Семену Чёрному с намереньем склонить к блуду двух его дочерей, напоив их наговоренным вином. Девки со старцами «блудно дело творить не пожелали». Раздосадованный Дионисий Грек даже «бранил матерны» Дионисия Кобылу, «что он по тем письмам имя Божие хулит и диавола призывает, но по тому его призыву ничего не делаетца». А Дионисий Кобыла оправдывался и приводил примеры, когда заговор сработал и девки на блуд согласились.
Часто в своей жизни Владимир удивлялся — на чём держится мир? Кажется, одного щелчка достаточно, чтобы сбить его, как отыгравшую фигуру, с шахматной доски. Холодок бежит за ворот, когда география редуцируется к геометрии. Тогда получается, что геополитика разыгрывает свои драмы просто на листе бумаги, а не в восхитительных сосновых лесах, не на светлых солнечных опушках, не в замызганных посёлках городского типа и не на загаженных кухнях, где похмеляются опухшие существа, в которых угадывается нечто подводное, несмотря на то, что до воды — ох как далеко! В кинотеатре Владимир посмотрел с детьми фильм «Война миров». Ему понравилось. Но очень почему-то раздражал Том Круз. Он похож на какого-то улыбчивого сектанта. Дублирование хреновейшее, впрочем, оно всегда такое. Единственный хорошо дублированный фильм, виденный Владимиром, — «Сердце Ангела».
Когда Владимиру маленькому давали апельсин, то он представлял, что это «мир» (не планета, а именно мир); и вот почему-то Василий Иванович Чапаев пытается этот «мир» захватить: Владимир надкусывал кожуру апельсина, и нужно было потом потихоньку тянуть за отошедшую полоску кожуры, чтобы таким образом очистить весь апельсин, — это означало бы, что мир покорён. Покорить мир ему ни разу не удалось. Очевидно, эта непокорность мира состояла в том, что Владимиру помимо его воли необходимо всегда было быть не только самим собой, но и представителем мира, чтобы в глазах у него светился ласковый компромисс всеединства и даже подведения под некий общий знаменатель, как у всех этих бедных кошечек и собачек. Котятки, собачатки и прочие летучие мыши, у которых в глазах; МЫ УЖЕ СЪЕДЕНЫ МИРОМ. Владимир посмотрел передачу Омельчука «Персона», куда приглашён был Ник. Ник под видом чая пил из чашки коньяк и в конце программы был изрядно уже на кочерге. Омельчук задавал вопросы исключительно про мир, человечество, любовь, душу артиста и ещё про что-то столь же мутно-высокопарное. Нет чтобы спросить Омельчуку у Коли: «Николай Францевич, ты любишь горох? катался ли ты когда- нибудь на горных лыжах? сколько раз сможешь сейчас подтянуться на перекладине?». Фигли там душа артиста! А Коля радостно отвечал в своей, тоже высокопарной, манере первое, что приходило ему в голову. Очень смешная, дурацкая передача. Пять баллов.
Современная философия утешала Владимира позитивным дизъюнктивным синтезом, который, являясь «иным плюрализма» (А. Осмоловский), советовал ему объединиться с Другим лишь для того, чтобы подчеркнуть его с ним различия. В конце прошлого века Московская философско-математическая школа от теории прерывных функций пришла к аритмологическому пониманию реальности, где в качестве основной идеи выступает несвязанность, прерывность, «зернистость» творения. Мы больше не варимся в старой кастрюле мира, как слипшиеся пельмени. Я не Бог, но я и не природа. Аналитика исходит из непрерывности, эволюционности, тяготеет к редукционистским схемам. Аритмология же необыкновенно чутка к пределам («пограничности», «пограничному опыту» в терминологии М. Фуко и Ж. Батая), внезапным переходам, скачкам. Если пытаться говорить о русской душе с точки зрения аритмологии, то «зёрнами», вплетёнными в живую ткань души, являются закон, свобода, благодать, откровение и сокровенное. Стремясь к большей точности, можно сказать, что закон, свобода и благодать при переходе от феноменологической горизонтали к вертикали метафизического самопонимания (чтобы мир поймать не смог) постигаются сознанием русского народа в модусах сокровения-откровения. Отношения сокровенного и откровенного антиномично-симфоничны, ситуативно представая перед человеком то как Синайский мрак, то как Фаворский свет. Тут и Александр Секацкий подоспел с книгой «Выбор вампира». В работе пишется о том, что голос крови похож на шум океана. Кровяные тельца — потомки ассимилированных обитателей океана. Завораживающая пульсация трансперсональной стихии. Есть те, кто чуток к зову крови. Гарлические (garlic) меры предосторжности, принимаемые социумом для заглушения голоса крови. Будучи медиатором изменённых состояний сознания и симулякром спонтанного единения, алкоголь выполняет функцию кровезаменителя, предохраняя социум от вспышек вампиризма. Вампирическое наследие соучаствует в производстве человеческого, причём в глубоко изменённом виде. Вот так. Не пил бы алкоголь, пришлось бы кровь пить…
Своеобразным контрапунктом для различных течений и извивов русской мысли явилось «Слово о законе и благодати» Иллариона. Несмотря на то, что каждому народу, как утверждалось в данном сочинении, уготовано пройти как стадию закона, так и стадию благодати, конечно, нет никакой эволюции от закона к благодати. Все народы, считает Илларион, у которого глаза были как двухлемешные плуги, равны перед благодатью, но благодать не выдавливают по капельке своими действиями, она приходит внезапно, как удар молнии. Конечный в обозримой метаисторической перспективе этап благодатного преображения человечества — Всеобщее Воскресение — есть не результат кропотливого труда многих поколений, но Божественное чудо. «Не все мы умрём, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор. 15, 51–53). А вот Н.Ф. Фёдоров своим проектом «воскрешения отцов» не оставляет пространства для благодати. Когда бледная дочь-вампир с кровавыми губами встречает отца у двери и шепчет: «Пойдём, папа… Тебе нужно отдохнуть…», то её протыкают осиновым колом. Отец оказывается лишён радости постчеловеческого существования в состоянии «ни жизни ни смерти». О вере и верности у чародеев своё понимание. Например, когда терялась корова, предлагалось писать лешему такое прошение. «Бумага к лесовику. Пишу царю лесному, царице лесной с малыми детями. Уведомляю я вас, что у раба Божьего (такого-то) потерялась корова (обозначить приметы). Ежели найдётся у вас, то пошлите, не мешкая ни часу, ни единой минуты, ни единой секунды. А как по-моему не сделаете, буду молиться на вас святому великомученику Божью Егорию и царице Александре». А в прошении великомученику Егорию и царице Александре, должно быть, нужно было угрожать, что если что не так, то буду, мол, молиться на вас лешему.
Хотя благодатью Божию «есмь то, что есмь» (1 Кор. 15, 10), она, по выражению преос. Феофана, у которого глазки-крапочки, «взаимовходна» с человеческой свободой. Западная мысль, тяготеющая к более простым схемам соотношения закона и благодати, либо как пелагиане, на первое место ставит человеческую свободу, видя в благодати лишь вспомогательное средство, либо, как Августин Блаженный, с озёрными глазками, по сути дела, видит в человеческой свободе лишь форму воздействия благодати. Православное же понимание свободы и благодати исходит из различения благодати предваряющей (просвещающей), которая дарована всем, и благодати особенной, диалогич- но-синергийной свободным усилиям человека. Здесь речь не идёт о «предваряющем действии» благодати или же о том, что человек своими действиями привлекает благодать. Несмотря на апофатическую бездну, разделяющую Бога и человека, свобода и благодать выступают в реальной человеческой жизни как самостоятельные «зёрна» реальности. В субботу приехали к Пете Журавкову в деревню Речкино (где, кстати сказать, в 70-е, что ли, годы снимали фильм «Агония» про Распутина). Всю дорогу в Речкино хлестал жуткий дождище. Приехали — дождь кончился. Петя на берегу пруда кормил карпиков и толстолобиков комбикормом. Он сказал, что мы скоро умрём и время перед смертью нужно прожить комфортно, легко и весело. Потом отправились жрать. Сначала лёгкие закусочки (малюсенькие маринованные белые грибочки, малосольные огурцы, салаты из помидоров и огурцов, узбекские лепёшки), потом восхитительная шурпа из молодого барашка, потом самса (нежнейшие пирожки с мясом), потом сочнейшие манты, потом восхитительный плов. Потом должен был идти шашлык по-узбекски и многочисленные десерты, но Владимир позорно бежал. Ибо не мог уже. На окраине деревни насобирал очаровательных подберёзовичков!
В процессе «взаимовходности» свободы и благодати, в выстраивании синергийного строя для человека возникает реальность закона. Русское сознание необыкновенно чутко ко всем модусам, состояниям, проявлениям закона в общественном и личном бытии. С одной стороны, оно приходит к анархо-персонализму, утверждающему беззаконность благодати и релятивное несовершенство любого государственного закона. С другой стороны — приходит к высокому пониманию закона, обеспечивающего порядок, строй и структуру сущего. Так. К.С. Аксаков, у которого глазки пуль-пуль, разводит «внешнюю правду» государства, всегда склонного к насилию, и «внутреннюю правду» души русского народа, как народа «негосударственного». Работа Секацкого о философии. Пишет, что современное философствование распадается на множество уровней имитации. Анализирует «фиксы» (то есть идеи fixe). Приводит весьма забавные: 1) БОГ расшифровывается как — белый, оранжевый, голубой. Избранные цвета! Американский вариант: GOD расшифровывается как Generator of Diversity. 2) Профаническая каббалистика. Сатанинская сущность Карла Маркса следует из перемены местами букв его имени. Получается Клар (clare) Мракс, то есть очевиднейший мрак. Люцифер — уносящий свет. 3) Профаническая гематрия. «Отложение солей, артриты — наказание за невежество и неправедную жизнь. Вот в Библии жена Лота нарушила Божий наказ, оглянулась на Содом и Гоморру и превратилась в соляной столп. И отложения солей в позвоночнике появляются, когда мы бессмысленно оглядываемся назад, переживая прошлые неудачи».
А деньги к какой правде принадлежат, к внутренней или внешней? Что ни говорите, а деньги в жизни человека играют громадную роль. Работая на Севере бетонщиком, Владимир услышал от одного мудрого крановщика такие слова: «Это всё лирика там, философия нужна только для того, чтобы девушкам на скамейке голову забивать. Ты нам дай дело. А дело — это деньги. А деньги — второе солнце». А глазки-то у крановщика домоседствовали. Люди, озабоченные деньгами, с трудом могли понять того, кого деньги не заботили, кто к деньгам относился легко. Был в своё время в Ленинграде такой йог по прозвищу Гек. И вот собрались они как-то с пацанами и давай разговаривать о жизни: туда деньги нужны — сюда нужны. А Гек вдруг и говорит: «А я о деньгах совершенно не забочусь, подумаешь, что деньги нужны, засунешь руку в карман, а там уже пятидесятка материализовалась». И тогда самый старый и самый мудрый йог по фамилии Климов, с глазками как мелкая рыбка кульдя, вздохнул и сказал: «Самое печальное, Гена, что ты сам в это веришь». Впрочем, я это уже, по-моему, рассказывал. Есть у Владимира Школа Радости: выходит спозаранку и выливает на себя ведро холодной воды, фыркает как слон.
Было время много-много лет назад, когда Евгений Панков должен был Владимиру много денег. И не только ему. В своё время Панкову пришлось уехать из города Тюмени. Если бы он не уехал, то его, скорее всего, убили бы согласно русским народным традициям. Через несколько лет 12 марта он позвонил Владимиру, сказав, что приехал в Тюмень справить свой день рождения. На день рождения к Панкову Владимир идти не хотел, но ему нужно было с ним поговорить, и Владимир поехал после лекций на окраину города. Трехкомнатная квартира забита была малолетними хиппанами, накурено было так, что хоть топор вешай. Что-то мешало этим людям открыть форточку и элементарно проветрить помещение. Ниже приводится рассказ Евгения Панкова о его беспутной жизни, который он поведал Владимиру. Гораздо интереснее Владимиру было читать рассказ В. Сорокина «Волны». 60-е годы. Быт секретного физика. Ему, засыпающему, грезятся гравитационные волны, смывающие с лица Земли Бостон и Нью-Йорк. Его жена видит во сне холодную и страшную чёрную волну, которая ползёт по сантиметру в день. Проснувшись, они пробуют первый советский плавленый сыр «Волна». Волны, волны, волны… А как же иначе, если материя имеет двуединую корпускулярно-волновую природу!
«Учился я бе-бе в Тюмени, в школе № 6. Одно время работал грузчиком в овощном магазине № 15. Служил в Морфлоте на Чёрном море. На соревнованиях я был признан лучшим сигнальщиком-пердельщиком Черноморского флота с глазами-кобылками. Кстати сказать, первый раз я поцеловался в 21 год. А поебался и вообще в 46.
После армии я закончил филологический бе-бе факультет Тюменского государственного университета. Одновременно я подрабатывал стропальщиком-хуепутальщиком, а также на других работах. После окончания университета работал на телевидении администратором, затем старшим администратором. В то время я был активным коммунистом, и мы с руководством телевидения постоянно ругались из-за его нечестности. В 1989 году с телевидения мне бе-бе пришлось уйти.
Я выиграл конкурс на должность директора молодежного центра при ТЭЦ-2 (ТЭЦ — теплоэлектроцентраль. — В.Б.) и сразу же начал бурную деятельность: устроил гастроли Спартака Мишулина, у которого глаза были как зорьки. Помню, сильно я тогда пролетел, ну и Спартак Мишулин всех причитавшихся ему денег не получил. Свердловчане меня подставили. Потом уже, когда я разбогател, то поехал в Москву и со Спартаком Мишулиным полностью рассчитался. И до сих пор я с ним в отличных взаимоотношениях.
И вот я смотрю: мои одноклассники прозябают. Один приходит ко мне: «Женя, дай 1000 рублей, а то я должен и могут быть большие неприятности». Все это происходит в 1989 году, я как раз сижу и читаю «Книжное обозрение», а там объявляется подписка на Адамова. Звоню в Москву: «Здравствуйте, можно ли и нам в Тюмень пролучить какое-то количество экземпляров?». В ответ слышу: «Да ну, нам для себя не хватает». Я говорю: «Знаете, я представляю крупную книготорговую фирму, и мы хотели взять у вас 1000 экземпляров». А тираж Адамова 5000 экз. всего. Спрашивают: а задаток сможете оплатить? Конечно, говорю, сможем — какой разговор! У знакомого был ксерокс, мы отпечатали на нем подписные листы, по которым я моментально собрал 70 тысяч воняющих говном денег и повёз их в Москву. Денег хватило и на Адамова, и ещё на целый «КамАЗ» книг. Вот так и основал я своё дело.
Через полгода половина книготорговли всей страны находилась у меня под контролем: вся Тюменская область, Курганская область, часть Краснодарского края, северный Казахстан… 12–15 «КамАЗов» в месяц привозили книги из Москвы и Питера. В моей структуре работало много известных людей по всей стране. Я спонсировал множество самых разных проектов — например, фильм к юбилею смерти М. Монро. Но сам я находился в совершенно безумном состоянии. Можно сказать так — я был бессознательным существом с закуканенными глазками. Но я был бескорыстен — мне для себя не нужно было ничего. Это просто было безумие. Господь стучал мне по мозгам и не мог достучаться из-за этой тупости, из-за этого безумия, в которое я погрузился. Всё меня вело к православию: все мои гадости, то. что я плохо поступал с людьми, был развратником. Когда я был богат, меня не отпускал страх. Страх и недоумение — почему я богат, а остальные люди бедные. Страх и ощущение украденного. Ощущение, что что-то не то, что-то неправильно.
Потом начались неудачи. Все приходят: Женя, дай денег! Ну, иди возьми в пакете. И все брали, и брали не очень мало. Со временем обнаружилась большая недостача. Тогда я стал занимать деньги на две недели под 50 процентов. Многие были мне должны, занимали по 200 тысяч и не отдавали. Но я уже тогда понял, что не имею права насильственно забирать у людей деньги. Господь ко мне стучался: одна девушка садилась ко мне на колени, заглядывала в глаза и говорила: «Ты — Бог, мы все сдохнем, а ты будешь жить вечно». То есть Господь уже тогда указывал мне мою цель — избавляться от всей своей грязи.
Потом я уехал в Москву, пил и принимал ЛСД. ЛСД — один из факторов, который меня спас. Мы непонимающие читатели: мы не понимали, что значительная часть романа «Лезвие бритвы» посвящена ЛСД. Иду я как-то по улице во время весенней распутицы, смотрю «шестёрка» по самое брюхо в грязи увязла — и впятером не вытолкнуть. Я беру и один выталкиваю машину из грязи. То есть ЛСД показал мне мою силу, я понял, что может человек. Но наркотики — страшная вещь, если принимать их просто так, из баловства. И ещё — наркотики быстро выводят тебя на чистую воду и показывают тебе, кто ты есть такой. Пишут, что Сартр проходил ЛСД-терапию, но застрял на второй матрице в ощущении безнадёжности и безысходности. И все своп произведения на этом уровне и написал, сел на измену и это состояние как раз и попытался выразить.
С некоторых пор мне стало страшно, что я занимаю деньги и люди мне их дают. Я вспоминал тех людей, которых подвёл, и стал бояться занять даже 5 рублей. Я очень сильно умалился — стал бичевать и петь песни. Я хотел повеситься и даже надевал себе петлю на шею, но Господь меня спас. С 1995 года на Севере я работал грузчиком и играл музыку. Я сделал Нику Рок-н-Роллу аранжировки нескольких песен. А он позвонил мне по пьяни, позвонил, имея на лице глазки-горбяки, послал меня, сказал, что я проходимец и аферист. А я уже в Сургуте для него договорился о гастролях — конечно, я был в истерике. Но сейчас я Нику благодарен, я понял, что сам могу писать песни. Я пишу их тогда, когда это действительно необходимо. На Севере я женился в первый раз, но теперь моего сына воспитывает другой человек. Я вымолил у Господа свою вторую жену, она учится в Свердловске на дизайнера одежды. А я пою в электричках. В Тюмени меня пасут какие-то бандиты. Но за себя я не боюсь. Я боюсь за жену». Вот такую рассказал Евгений Панков Владимиру историю своей жизни, а денег так и не вернул.
Героиня Нелли Аркан, ставшая проституткой то ли ради денег, то ли назло родителям; провалившаяся в зазор между спящей матерью и отцом, ждущим конца света, получающая опыт нескончаемой сексуальной податливости, долбясь по многу часов в день с различными пожилыми людьми, чтобы отвергнуть своим блудом всё человечество (дескать, вся сперма в мире не может в ней что-либо пробудить), попадает в нестерпимо тоскливое тупиковое место и становится нестерпимо тоскливой куклой. Чекист, расстреливающий ежедневно людей в подвале, находит за антропологической границей только водку, кокаин, смертную тоску и тупик. Маньячина, убивающий людей и расчленяющий трупы, находит за антропологической границей тупик и смертную тоску (одна робкая надежда, что поймают, убьют и всё это закончится).
Теперь, в 2050-м году Владимиру деньги больше не нужны. На них уже ничего не купишь. И людишек больше не заказывают. Произошла ПОЛНАЯ ПЕРЕМЕНА НАШЕЙ ЖИЗНИ. Только радуйся да Богу молись. Да в низмень ходи лягушкам свистеть. Да в ветви забирайся с птицами свиристеть. Да деткам на ладони забавное что-нибудь показывай. Да выпускай из ноздрей пар и паром в воздухе пиши: КОТИК ПОЛЗАЕВ. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.
192

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Вспоминал Владимир в далёком 2005-м году, сидя на прекрасном глазастом пне, как совершал он в прежние-то времена удивительные и славные путешествия в Москву. В 2005-м году уж и не было ни Москвы, ни Тюмени никакой. Удивительное и славное путешествие в Москву проходило в 2003 под аккомпанемент войны в Ираке и произведения под названием «Вирт» Джеффа Нуна. «К этому времени Существо-из-Открытого-Космоса смешалось в один клубок щупальцев, и было видно, как Терморыбки бороздят его кровеносную систему». «Вы плавали в морях Питча. И вот вы опять на земле и испытываете легкую тошноту. Могло быть п хуже. А все потому, что питчевые Терморыбки проникли в вашу систему. Ваш кровяной поток стал для них домашней рекой. Им так нравится барахтаться в закоулках кровеносной системы. Вы ощущаете жар внутри, обжигающий жар. Только один способ бороться: прикупите несколько нано-крючков, наживку в виде питчевых червяков — и айда на неделю рыбачить. Вы ведь знаете, что Кот Игрун всегда говорит только правду».
Они пошли покупать авиабилеты в Москву. Оказалось, что из Тюмени в Москву летают только ТУ-134. Владимир совершенно не доверял этим самолётам. Старые, поганые, скрипучие, разваливающиеся в воздухе ТУ-134. О Господи! «А где ТУ-154»? «Очевидно, желающих летать мало». Хреновина какая-то имеет место: на все рейсы, кроме одного, билеты были проданы, значит, есть желающие летать. Настроение испортилось, и злобные Терморыбки утрамбовывали кровь в прочные непробиваемые тромбы. Однако дальше их ждали одни лишь приятные сюрпризы. Компания «Ямал» сделала скидку в 1000 рублей за билет им, как жителям Тюменской области. Задрипанный ТУ-134 летел поразительно мягко, садился идеально (даже слишком). Стюардессы улыбались и вели себя по-ангельски. Завтрак был такой, что тянул на два обеда, и такое бе-бе вкусное всё там было. К тому же большая рюмка коньяка перед стартом примирила Владимира с небесным путешествием и вообще с действительностью. Терморыбки угомонились. А в ночь перед полётом Владимир что-то нервничал, не мог заснуть. Включил телевизор, а там нескончаемый Гоша Куценко. Он был в фильме смелым Антикиллером, а во время рекламной паузы угощал девок жевательной резинкой. А перед этим днём Владимир прочитал две лекции студентам: про Б. Малиновского и его антропологию в основном шла речь. Во время лекции что-то всё время лезло в голову и иногда даже казалось, что это не Владимир читает лекции, а они сами читают себя через него. После Гоши Куценко продолжали бомбить Багдад.
Таня Горбачевская, у которой Владимир и Марина останавливались, когда бывали в Москве, поселилась недалеко от станции метро «Коньково» на улице Саморы Машела. Самора Машел — это был в своё время такой африканский революционный деятель. Однако Владимиру его трудно было представить негром, так как в студенческие годы он был знаком с человеком хохляцкой народности по кличке Самора. Автобусы не шли на улицу Саморы Машела, водители не находили её на карте Москвы. Но они каждый день чудесным образом до неё добирались. С Таней Горбачевской там жила собачка Нюра, которую Владимир и Марина старались угощать разными продуктами. 27 марта Владимир с ВШ съездили в издательство, где он взял книги, заворожившие его своей красотой. Потом ВШ пригласила Владимира в ресторан «Ёлки-палки», чтобы обсудить предстоящую презентацию. В ресторане Владимиру очень понравилось, он положил там себе на тарелку маринованных опят, картошки, морковки и квашеной капусты. Вечером 27-го у Алексея Михайлова было открытие выставки его инсталляций в клубе «Муха». Туда они и пришли с ВШ, там повстречались с Артуром Струковым и Романом Неумоевым. Алексею Михайлову было не до нас, он ходил богемно-длинноволосый, подобный Бандерасу в фильме «Десперадо» (Бандерас, правда, более накачанный), непрерывно улыбался и каждые две минуты встречал гостей. Кстати сказать, на следующий день Алексей не пришёл на презентацию «Топоса». Напился, наверное, от радости или (принимая во внимание богемный его вид) накурился гашиша. Накурился гашиша и не помнит ни шиша. Про гашиш — это такая шутка, разумеется.
Они сидели в комнатке с портретом Мао, по стенам были развешаны автоматы и пулеметы, сложенные из запорной арматуры (отводов, сгонов, тройников и проч.). К ним подсел обаятельный Максим Хасанов. Ромыч, несмотря на перебинтованную руку, сыграл и спел очень красивую песню. Назад в Коньково Владимира вёз абхаз (дорогу он, разумеется, не нашёл). Абхаз жаловался, что лучше б он был наркоманом — много ли на героин уйдёт! — а так, говорит, все деньги в казино проигрываю. Ты не ходи, говорил он Владимиру, в казино. Лучше даже и не пробуй. Обещал Владимир не пробовать. Впрочем, у него в Метелёво и не было никакого казино. 28 утром по телевизору показали Глорию Гейнер. Она прилетела выступать в Москву. Eй подарили белые розы, и она сказала «Спасыба» и улыбнулась. Терморыбки в крови совершенно затихли.
Презентация топосовских альманахов, на взгляд Владимира, удалась самым преотличнейшим образом. Место было что надо: редакция «Нашего наследия» в Неопалимовском переулке. Там во дворе стоит Пушкин в натуральную величину, которого скульптор (по рассказу Александра Якимовича Дегтярёва) ваял с максимально возможной антропологической точностью. А старушки собрались и плакали: «Это не Пушкин! Это не Пушкин!». Их Пушкин, накачанный вэдэвэшник, гордо стоял на Арбате вместе с Натальей Гончаровой. Александр Якимович в самом начале презентации сказал речь, где было прекрасно показаны масштаб и величие «Топоса», авторы коего обитают во всех российских часовых поясах, в мегаполисах, посёлках городского типа и монастырях, а также во многих зарубежных странах. Затем и Владимир сказал речугу с мечтательной концовкой: как было бы чудесно, если бы множество авторов, хороших и разных, продолжали бы и дальше оставаться на длинной скамейке с названием «Топос». Потом все стали пить, есть, читать стихи. Приехала Аня Гольдина, блистающая глазами. Приехал великолепный Артур Струков с женой Наташей. Приехал неповторимый Роман Неумоев с забинтованной рукой, который замечательно исполнял разные стихи. С ним приехал симпатичный Николай Омельченко. Приехал великолепный Александр Железцов. Приехал поэтичнейший Михаил Завалов. Приехал ещё более похорошевший (хотя больше уже, казалось бы, некуда) Игорь Жевтун. Приехал известный младотюменщик (как его назвал бы Немиров) Олег Грибченков. Приехал прекрасный художник Владимир Глухов с пробитой головой и привёз свою почвенническую картину под названием «Вася и гаражи». Пришли чудесные Глеб Шульпяков и Андрей Левкин, которых Владимир живьём увидел впервые. Пришёл славный Данил Евстигнеев. Наконец, пришёл удивительный Дмитрий Бавильский в окружении классных юношей и девушек. Ещё пришли разные секретные люди, описать великолепие которых просто не хватило бы у Владимира слов…
Потом события развивались таким образом, что они, человек 12, неожиданно оказались на Арбате в ресторане. Там очень душевно говорили, пили вино, фотографировались в «арафатке». Роман Неумоев декламировал Блока и ещё читал стихи по-сербски. На улице было очень тепло. На Арбате старушка продавала подснежники. В ресторане Владимир с Романом Неумоевым, Артуром Струковым и Николаем Омельченко решили на следующий день, 29 марта, сжечь американский флаг возле американского посольства. Но поток всевозможных событий не позволил этому замыслу осуществиться. Утром 29 марта, развеселившись от сообщения, что американцы приостанавливают войну в Ираке на шесть дней (война не была остановлена), Владимир позвонил Полине Борисовой, с которой они беседовали солидно и степенно до того мгновения, как Владимир сказал ей, что они собираются сжечь флаг. Она очень оживилась и просила взять её с собой. Владимиру и сейчас очень стыдно, что они не оправдали Полининых надежд. 30 марта уже в Тюмени Владимир слушал с утра ромычевский альбом «За чистое небо над головой», подаренный ему в Москве Артуром Струковым. Это был последний альбом, в записи которого принял участие гитарист Игорь Гуляев. Когда Игорь вернулся с чеченской войны, он Владимиру звонил несколько раз в день: «Военная разведка говорит!». По голосу чувствовалось изменённое состояние сознания. Месяца через два Игорь умер.
Много лет назад Владимиру приснился сон: непередаваемой красоты местность, лес, река, на реке — остров, а на острове — часовенка. Но что-то было не так, и это «не так» не давало покоя, хотя он не мог понять — что же именно не так. А потом понял — он находился внутри неподвижной картинки, и эта нарисованная неподвижность была оскорбительна для столь удивительного места. И вдруг порыв ветра ка-а-ак дунет ему в лицо! На секунду всё ожило и тут он проснулся, преисполненный религиозных чувств и уверенный, что ветер — это был Святой Дух. Но много позже он понял, что у сна был и другой смысл: он показывал нашу неподвижность и неподвижность нашего жизненного мира. Мы можем скакать с помощью авиации с континента на континент, мы можем писать по сто стихов в день, встречаться с тысячами людей и говорить с ними о философии и религии — и оставаться при этом НЕПОДВИЖНЫМИ. Но самый наш универсальный универсализм состоит в том, что все мы можем сдвинуться с места и прийти в движение. Это означает конец покою. Движение на всех действует по-разному, у кого-то может лопнуть селезёнка или произойти кровоизлияние в мозг. Но движение восхитительно, и все оторвавшиеся от неподвижной плоскости вдруг увидят друг друга и своё чудесное движение. Красно солнушко — то хозяюшка. Часты звёздочки — малы детушки. Прикажи сударь-хозяин винограду петь. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Вспомнил Владимир пророческую книгу Ивана Рочева «Движение с шумом в сторону». Никогда в жизни до этого он не читал ничего подобного. И не знает даже, с чем это можно сравнить. С Пелевиным и Сорокиным сравнивать не стал, потому что это Другое и во много раз лучше. Иван Рочев — представитель небольшого народа коми-зырян, которых до революции называли «северными жидами» за ловкость, с которой отдельные представители данного народа, жившего когда-то к западу от Уральских гор и пришедшего недавно на территории чуть южнее Полярного круга и Обской губы, объегоривали доверчивых ненцев и ханты. Коми-зыряне светловолосые и весьма красивые люди; мужчины по одежде ничем не отличались от русских, женщины же носили яркие сарафаны, за что зырян и дразнили «сарафанниками».
В сборнике пятьдесят с небольшим рассказов, от которых первоначально не ждёшь, откровенно говоря, ничего хорошего. Ну, думаешь, опять будут разные экологические сопли и восторги человека, всю жизнь живущего на лоне природы без зубной щётки и тёплого сортира. Мол, матушка-природа, мы твои блудные детки… Но в книге оказалось совсем-совсем Другое. Совершенно поразительное описание взаимоотношений человека и народа. Для русских людей, большинство из которых живут под собою не чуя страны и вокруг себя народа, по законам эгоистического своеволия, сказанное показалось диким и непонятным. В философии XX века мы видим противостояние тенденций индивидуализма (полагающего, что народ, общество состоят из отдельных индивидов, а каких-либо надындивидуальных сущностей не существует) и холизма, полагающего, что хотя социальные целостности зависят от действий индивидов, онтологически они не тождественны этим действиям, а управляющие ими законы не редуцируются к закономерностям поведения индивидов. Рочеву не было смысла выбирать между индивидуализмом и холизмом: живыми отношениями, реальными объятиями между народом и человеком правит желание. Только оно обеспечивает в конечном итоге соединение (без слияния) человека и народа.
Есть и техники такого соединения, но они носят вспомогательный характер. Танец руками вперёд и пение «тысячекратной радости» приводит к такому соединению, не мирному и не покойному, но тревожному и перетекающему, словно ртуть. Чувство народа, его коллективного тела, совершенно особое чувство, очень человеческое и лишённое какого бы то ни было тоталитаризма. Тело зырянского народа абсолютно негеополитично: пространства и территории ничего для него не значат, оно спокойно расчерчивает их, как карандаш расчерчивает лист бумаги. Будет нужно, и народ поселится в точке, на острие иглы, а то и уйдёт весь целиком в душу простодушного паренька, который сидит на берегу и просто так смотрит на облака.
Равенство человека и народа (нелиберальное) наступает, когда они, охваченные взаимным желанием, дружелюбно тянутся друг к другу. Теория систем совсем не работает здесь, ибо элемент системы (человек) оказывается отнюдь не меньше самой системы. Казалось бы, в этих объятиях парода и человека таится опасность национального язычества, поклонения народу как некоему своевольному и капризному божку, но — у Ивана Рочева везде Господь, он ставит свою печать на душу человека и на народ, он всегда проходит между человеком и народом, даже в тот момент, когда они крепко держат друг друга в объятиях. И куда голову ни повернёшь, куда ни посмотришь — везде Господь.
Персонажи в рассказах, понятное дело, в основном люди. А ещё — ну ладно бы сущности какие-нибудь — неотёсанные элементали из глухой тайги. Нет, тут ещё важную роль играют персонажи-состояния. Кто правильно всё делает, становится Кем-То. Кто правильно поёт, тот становится Бойканом (Голосом, Пением); и кто бы ты ни был, став Бойканом, остаётся тебе одно — «сжимать сердца». Кто правильно смотрит, тот становится Роху (Зрителем), и тогда весь мир начинает его веселить каким-нибудь спектаклем: люди кривляются, увенчанные гирляндами цветов, медведь приседает и шевелит ушами, а река глупо булькает и крутит водоворотики. Но самое загадочное состояние, которое может быть дано человеку — «золотые глазки». Став им, человек вдруг получается утешением для всего сущего.
Рассказы Ивана Рочева весьма целомудренны, и любителю похабщины они, должно быть, придутся не по душе. Хотя многие рассказы имеют некий фрейдомарксистский оттенок (не уверен, впрочем, Владимир, что автор знал что-либо о фрейдомарксизме): персонажи значительную часть своего времени заняты тем, что накапливают «жох». Постепенно понимаешь, что «жох» — это свободнотекущая сексуализированная жизненная энергия, подобная «оргонной энергии», о которой пишет Вильгельм Райх. Персонажи Ивана Рочева постоянно думают о России, по краешку которой они ходят. Ночью снится девочке Москва и в Москве Путин — Нахмуренные Брови. Сидит за столом, считает серебряные государственные деньги, считает и в столбики монетки складывает. Старушка рассказывает внучатам, что от Москвы-реки розами пахнет. Смотрят телевизор, но понимают всё по-своему: где надо смеяться — плачут, где надо плакать — смеются. Мальчик ест за столом, задумался; и вдруг — из куска чёрного хлеба Россия глядит не мигая, и из солёного огурчика — тоже Россия. Он пытается заговорить с ней, рассказать про Масленицу, про ушицу да блинки, про чай с карамелью, про мёртвую мамочку; а она молчит и смотрит строго, как из омута сом. И всегда вопрос: а как в Москве? что в Москве-то сейчас делается? В Новый год лепят снежный Кремль, втыкают в него ёлки и гуляют вокруг. И «делают Россию», когда хотят показать себя в наилучшем виде, дескать, вот какие мы на самом-то деле: скатываются с горы задом и вприсядку, скатываются с горы — руки за спину, ударяются головами об лёд… Бегают по темноте с бенгальскими огнями, орут дикими голосами, свистят в свистульки, пищат в пищульки, идут в баню и потом долго сидят, пунцовые, за столом, взъерошенные, с набрякшими глазами, пьют чай с водкой и ложатся спать совсем близко от Полярного круга.
Иван Рочев — первый провозвестник НОВОГО МИРА. Как-то Владимир решил проверить, хорошо ли кавказская овчарка Паша заботится о своём щенке. Он напялил на лицо маску-череп и пополз к щенку на веранду, издавая угрожающие звуки. Щенок воспринял Владимира нормально, даже не испугался. Но с улицы огромными прыжками (шерсть дыбом) заскочила Паша, а за ней её друг Атос, который потом от избытка чувств даже нагадил на веранде. До того как Владимиру откусят голову, оставалась секунда, он успел сдернуть эту дурацкую маску, они встретились с Пашей глазами, она его узнала, но их глаза были полны (как написал в своё время Бабель, а потом у него слямзил это выражение B.C. Высоцкий) «гибельным восторгом». Они с Пашей словно бы приобщились к чему-то высокому и даже застыли в вечности и в небе. Приходящие туристы видели потом скульптурную группу «Дядька и собака».
В начале 60-х годов дедушка Владимира Дмитрий, подполковник медицинской службы, купил домик в деревне Воронино. Владимир проводил там почти всё лето: катался на велосипеде, бегал по улице. И как-то сама собой сложилась у него опасная привычка есть на ходу и на бегу: возьмёт хлебушка чёрного, на него — зелёный лук, посолит и бежит с таким бутербродом сам не знает куда. И вот однажды побежал, как с цепи сорвавшись, и — хоп! подавился… Вдохнуть не может, сначала страшно, а потом совсем нестрашно, очевидно, от непоступления кислорода в мозг странное такое состояние, словно ты и на земле, и несёт тебя куда-то вверх; и такое растекание по окружающему, такая чистая любовь, что и вовсе не любовь… Если бы остановился — конец, задохнулся бы. Но бежал дальше но инерции, прыгнул бестолковым лягушонком — комочек хлеба и провалился внутрь каким-то чудом; смотрит, а уже и дышит. И такое счастье в этот миг, что застыл в вечности и в небе и такая волна любви стеганула, что аж ладошки запылали.
Когда Владимир учился во втором классе средней школы № 25, то был у него такой друг, хороший толстый мальчик Серёжа Фёдоров. Они с ним бегали, играли и предавались разным детским развлечениям. И вот однажды он пришёл и торопил Владимира на улицу, а мама усадила Владимира есть макароны (большие, советские, толстые, что похожи на папиросы «Беломор»). Мама, конечно, учила его хорошо жевать продукты питания, но тут Владимир слегка сжульничал и проглотил макароны целиком; при этом он почувствовал, что они пошли куда-то не туда, но особого значения этому обстоятельству не придал. Дети долго играли и бегали на улице, вечером уже Владимир пришел домой и почувствовал, что совершенно жутко засвербило в носу. Ну вот, простудился! — подумал он. Владимир стал чихать, и из носа вылетели шесть штук огромных толстых макаронин. Он испытал настоящий шок и, одновременно с этим некое неземное чувство, как будто бы он, например, дал начало некой новой жизни. И ещё у него возникло чувство удивительной гармонии, он понял, что в мироздании сейчас всё на своих местах. И он словно бы застыл в вечности и в небе и даже, кажется, заплакал от избытка чувств.
В старших классах Владимир вёл дневник, в котором описывал все свои, мягко говоря, шалости. Дневник попал в руки родителей, они кричали на него, топали ногами. Наверное, из-за этого злосчастного дневника он в их глазах стал выглядеть гораздо более порочным, чем был на самом деле. Владимир робко замечал, что нехорошо и непорядочно читать чужие дневники, но его аргумент их не впечатлил и они продолжали кричать на него и топать ногами. Владимир чувствовал себя совершенно бесправным существом, на дворе стоял махровый тоталитаризм, он был лишь маленьким винтиком в государственной машине и над ним светили равнодушные звёзды начала 70-х. Но есть иные дневники, в которых мы не находим улик против писавшего. Таков дневник Л.И. Брежнева — «сегодня встретил Подгорного, разговаривали о футболе». Читали ли вы дневник императора Николая Второго? «Продолжает таять. Завтракал Черевин. Гуляли с Мама». «Всего убито 748. Мною: фазанов 33, куропаток 22 и кролик — всего 56. Вернулся в Ц.С. к 7 час. Читал до обеда и вечером и окончил все залежи бумаг за последние дни». И государь, и Брежнев, разумеется, могут быть гораздо более красноречивыми. но они знают, что дневники их попадут в чужие руки, и поэтому показывают лишь самую внешнюю канву событий. Они пишут не для других, но для себя, чтобы потом, перелистывая тетрадь, увидев запись о том, как первого декабря шёл снег, вдруг вспомнить нечто важное, вернуть ушедшее душевное состояние, возвратиться к недодуманной мысли. Есть совсем другие дневники, авторы которых страстно желают, чтобы их записи попали к как можно большему числу людей и люди эти изумились бы их уму, тонкости, образованности. И наблюдаем мы ужимки и прыжки, выразительные позы, подмигивания и намёки, мол, а здесь я намекаю, что знаком был с самим Тарковским, а здесь я намекаю, что Борхес (или Брохес) мне чего-то написал на своей книге многозначительное. Но мы, зевая, отбрасываем книгу, нам неинтересна эта маленькая надутая личность, пусть даже и Борхес с Брохесом подозревали о её существовании.
«Дневник писателя» Фёдора Михайловича Достоевского интересен другим измерением Я писателя: не личностным, а сверхличностным, когда душа не упивается своей самоценностью, но видит себя лишь частичкой огромного народного Мы, выразителем чаяний и интересов этого, выражаясь словами Руссо, «общественного Организма». Это весьма забавно, потому что именно с Достоевским, скажем, Н.А. Бердяев связывает линию «резкого персонализма» в философии двадцатого века, приводящую к «онтологии свободы» в бердяевском понимании, когда в свободе видится безосновная основа бытия, Ungrund, то есть бездна, из которой выходит всё, в том числе и Бог (умная ты, Бердяев, головушка!). Основной нерв социальной философии прошедшего века — противостояние индивидуализма и холизма, антиномичность двух этих аспектов человеческого существования. На одном полюсе — тотальная всерастворённость людей в некой гомогенной слитности (Веданта, «общественный Организм» Руссо, нацистское кредо «ты ничто, твой народ — всё»), на другой — личность, ни перед кем и ни перед чем не склоняющая своей гордой головы, пуп земли и онтологическая ось бытия. В 90-е годы в нашей стране измерение Мы было совершенно забыто в угоду простой, как неразменный пятак, идеологии индивидуального успеха. На самом деле удивительность человеческого существования состоит в том, что каждая личность абсолютно самоценна и есть, конечно же, онтологическая ось бытия, но с другой стороны — у личности есть общественное, соборное измерение, люди — не изолированные электроны, и человеческое бытие есть «бытие с другими» (Ясперс).
Когда же лучше думается о народе? Конечно, во время паломничества к святым местам. Уж много-много лет назад написал Владимир, как с утра попили они чаю и поехали на машине в село Чимеево, что в Белозерском районе Курганской области. Там есть икона Божьей Матери Казанской, почитаемая в народе как чудотворная. По свидетельству очевидцев, икона приплыла в Чимеево по реке Нияп, притоку Тобола. Курганский краевед Б.Н. Карсонов пишет, что однажды, в конце весеннего половодья, под красными лучами предзакатного солнышка, кто-то из деревенских увидел, как на выходе из деревни возле тонких ветвей склонённых ивовых кустов кружит воронка. В ней величаво покачивалась на волне большая чёрная доска. В очередной свой разворот, когда доска немного накренилась, стоявшие на берегу увидели необыкновенные глаза Божьей Матери, обжигающие невещественным небесным светом. Когда в селе сгорел первый храм (это случилось 5 ноября 1770 года), то Казанский образ Божьей Матери нашли на пепелище единственно сохранившимся. Следы от ожогов и сейчас можно увидеть на правой щеке образа Пресвятой Богородицы. Потом был построен второй храм, который во время Великой Отечественной войны местные власти использовали под зернохранилище. Все иконы, стоящие в храмовой части церкви, унесли в алтарь, но Казанскую не могли сдвинуть с места. Икона внезапно так отяжелела, что несколько человек не смогли её поднять. Явился председатель колхоза и, как и положено председателям колхозов, злобно заматерился. Три дня дала для покаяния нечестивцу Пречистая Богородица, но он так и не признал своей вины и на третий день скончался в страшных муках.
И вот поехали они к чудотворной иконе. Когда проезжали пост ГАИ в селе Червишево, то ради народности подумал Владимир о гаишниках как о новых мытарях. Гаишники — те же менты («нас 300 лет татары гнули, но не смогли согнуть, ну а менты нас так согнули, что 300 лет не разогнуть», «смерть легавым от ножа» и проч). Владимир, фарисей или саддукей с бородкой, зашёл важно в храм и попёрся вразвалочку к Царским Вратам, уверенный, что Бог его, конечно, примет, чего там. А мытарь-мент, всеми презираемый, зашёл и робко стоит у входа, глаза опустил, фуражку в руках мнёт (а парень-то простой, из села приехал), только и шепчет: «Боже, милостив буди мне грешному!» И Господь ласково подзывает его к себе, а на меня, вшивого интеллигента, и не посмотрел даже — больно гордый! Когда ехали, вспоминал Владимир разные удивительные истории, рассказываемые матушками, тётушками и пареньками. Вот, рассказали, в Челябинске отпевали одного пацана, а он воскрес, сел в гробу и плачет. Батюшка ему говорит: «Чего ж ты плачешь! Радоваться должен». Пацан отвечает: «Я сейчас видел Богородицу. Она стоит на коленях, плачет п велела передать, что устала уже отмаливать наши грехи». Откуда известно это? Почему в газетах не написали, что парень воскрес? Когда слышал Владимир такие истории, которым несть числа, то начинала просыпаться в нём агностицистская червоточинка, которой он в себе очень не любил. Людишки много чего рассказывают якобы для укрепления веры: и что со спутников американских чем-то там облучают и поэтому нужно для защиты иконку под шапку класть, и много ещё всякого-разного. И Ромыч вот постоянно всех наших умерших друзей во сне видел. Знаешь, говорит, как им там всем хорошо: там только дружба и любовь, любовь и дружба и больше ничего. А Владимир, как кто умрёт, не видит его больше ни во сне, ни наяву.
Ехали, задумались и проскочили поворот на Першино. Очухались — уже Курган через 40 километров. Повернули назад. Нашли поворот, ехали через сонные Першино и Лебяжье, на улице ни души, редко-редко увидишь над покосившейся избушкой дымок, но ставни наглухо закрыты. Иногда вдоль дороги сидели огромные ненатуральные сороки, словно бы сделанные из папье-маше. Вот и Чимеево. Действительно чудесный уголок. И воздух дивный, деревенский, пьёшь его, как парное молоко, и хочется пить ещё и ещё. В храме круглая чёрная печка и на скамейке стоит простое эмалированное ведро с освящённой водой и рядом железная кружка. У Богородицы на иконе лица не видно совсем, только глаза, огромные странные глаза. Невозможно никакому писателю описать их в своём дневнике. Во время акафиста все вдруг заплакали и долго-долго не могли успокоиться.
Когда-то Владимир был некрещёным и занимался всевозможными сомнительными практиками. Как-то ему дали одну мантру, и она Владимиру очень понравилась — звучная такая и хорошо застревает в мозгу. И вот ходил он и с утра до вечера твердил эту мантру, а потом возникло такое чувство, что ничего мне не нужно, только произносить и произносить дурацкую мантру. Читать не хочется, разговаривать ни с кем не хочется, даже есть не хочется, кажется, что всё это лишнее; то есть можно, конечно, поесть, но не особенно-то и нужно. Спать тоже как-то скучно стало: и вот гулял ночью и читал, читал, читал мантру. Темно, а всё видит в лесу, глаза стали прямо кошачьи. Идёт между деревьев, как бомбардировщик, и читает свою мантру. А тело всё наполнено нечеловеческой просто силой: вот, думает, я весь становлюсь из стали, попадись мне навстречу человек и он для меня будет пластилиновым: могу отщипнуть от него кусочек или размять его в руках, и он ничего со мной не сделает, поскольку он — мякиш, а я сталь. И мысль: а как же я с людьми буду жить? А никак не буду жить — буду всё время бродить по ночному лесу, по серому этому пространству. Я теперь всегда здесь буду в этом сером мире. Это что же, и неба я никогда не увижу? А не увидишь, братец, ни неба, ни солнышка. А за тем небом — другое небо и другое солнышко, — и их тоже не увидишь… Э, нет, подумал Владимир, нужно бросать эту мантру, а то я с ней совсем свихнусь! Бросил мантру читать, а потом и крестился в скором времени.
Когда было Владимиру года два, а может быть, три, очень напугал его один паук, который спустился на своей паутине прямо ему на лицо. А Владимир лежал в своей детской кроватке и предавался различным невинным детским размышлениям о том о сём. Он ужасно испугался, закричал, заплакал. Причём это у Владимира был именно метафизический ужас: что-то чудовищное, неподвластное его разуму, что-то паукообразное сидит во вселенной и плетёт свою страшную паутину (у Гинзберга есть стихотворение о некоем космическом пауке). И этот маленький паук есть просто копия того неподвластного разуму страшилища. Потом Владимиру сказали, что паука этого зовут Сатана и он есть отец всего происходящего зла; он плетёт свои сети (в начале 90-х годов Владимир случайно познакомился с человеком, написавшим антиинтернетовский текст под названием «Компьютерные сети дьявола»). Сатана плетёт — Господь распутывает. Бибихин считает, что и у философии главное назначение — распутывать те узлы, в которых запутался человек. Ну, назначение у философии, может быть, и такое, только она вряд ли своему назначению соответствует, ещё больше запутывая человека новыми узлами и узелками. И пауков Владимир вот с того самого случая невзлюбил. И дело, ещё раз повторю, не в безобразности паука и не в том, что паук его испугал. Какие только животные Владимира в детстве не пугали — один раз дедушка Павел повёл его на прогулку в посёлке Яя и какая-то чокнутая лошадь сорвала зубами панамку с его головы и сжевала её (очевидно, панамка была приятного для неё травянистого цвета). Стал ли Владимир после этого случая бояться или ненавидеть лошадей? Отнюдь! Любил их и любит. А вот пауков всей душей ненавидит, и пусть они «природа», по его мнению, лучше б такой «природы» п вовсе б не было.
Представление о нашем социальном капитале дают жизнеописания мучеников, исповедников и подвижников благочестия. Эти жизнеописания есть, например, в книге «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви XX столетия». Тверь. Издательство «Булат», 1992 год. Блаженная Мария Ивановна Дивеевская ходила, не разбирая погоды, в стужу и жару в рваных лаптях без онуч. Когда в самую распутицу она шла по колено в воде, перемешанной с грязью, её нагнал мужик на телеге и предложил подвезти, она отказалась. Потом она поселилась в Дивееве в маленькой сырой и холодной комнате, где у неё отнялись ноги и она приобрела сильнейший ревматизм во всём теле. Однажды в отсутствии послушницы Мария Ивановна решила налить себе чаю, открыла кран, а завернуть его не сумела и обварилась до костей. А случилось это в самую жару, в июне месяце, и послушница мать Дорофея боялась, что в оголённом и незаживающем мясе заведутся черви, но Господь хранил Свою избранницу, и каким чудом она поправилась, знает только Бог. Не вставая с постели, она мочилась под себя, всё у ней прело, лежала она без клеёнки, поднимать её и переменять под ней белье было трудно, и всё же она выздоровела. Однажды Мария Ивановна решила слезть с кровати, да не в ту сторону поднялась в темноте, упала рукой на стол и сломала её в кисти. Доктора звать не захотела, положила руку на подушку и пролежала шесть месяцев в одном положении, не вставая и не поворачиваясь. Опять мочилась под себя, потому что много пила и почти ничего не ела. Сделались у неё пролежни такие, что оголились кости и мясо висело клочьями. Все эти мучения Мария Ивановна перенесла безропотно. Тех, кто жил с Марией Ивановной, она приучала к подвигу, и за послушание и молитвы блаженной подвиг становился посильным. Так, матери Дорофее блаженная не давала спать кроме как на одном боку, и если та ложилась на другой бок, она на неё кричала. В 1927 году приехали начальники разгонять Саров, сожгли иконы, забрали мощи преподобного Серафима, разогнали монахов. До своей смерти в октябре 1930 года Мария Ивановна говорила об их будущей жизни. Кто-то сказал блаженной: «Ты всё говоришь, Мария Ивановна, монастырь. Не будет монастыря!». «Будет! Будет! Будет!» — и даже застучала рукой изо всей силы по столику. А монахине Серафиме сказала, что та доживет до открытия монастырского храма в Дивееве. И действительно, из всех сестёр она одна и дожила. Блаженная Зина ходила грязная, в лохмотьях и вшах и постоянно пела псалмы. Она говорила: «Мне так мамочка заповедала. Мои вши ни на кого не переползут». Из-за её неопрятности люди избегали принимать сё у себя. Всю собранную милостыню Зинаида отдавала в сберкассу: «Кесареву — кесарево. Из мира пришло и в мир уйдёт». И даже хозяйке своей она ничего из тех денег не давала. Придёт к ним кто в гости, хозяйка жалуется: «Ты хоть скажи Зине, чтобы она прибавила мне за квартиру. Ведь мне дров не на что купить». «Прибавлю, Мария Александровна, прибавлю. Пять рублей в год», — говорит Зина. Мария Александровна даже заревёт от обиды: «Да что ты, Зинушка! Велики ли деньги пять рублей в год?!». А Зина только одно повторит: «Прибавлю, Мария Александровна. Пять рублей в год». Вот такой наш социальный капитал: прибавить хозяйке пять рублей в год. В 2005-м году плавал, как рыбка в пруду. Малы детушки что оладушки. А покойнички что подоконнички. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира: Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира. Там, в 2050-м Владимир, вспоминая всё время слова Христа о том, что утаено от умных и разумных и открыто младенцам, часто звал к себе детей. Любил сидеть старый с малыми. Они не очень-то охотно, но приходили. Иногда рассказывал им что-то. как ему казалось, забавное. Иногда горели бенгальскими огнями и разноцветными шарами. Зимой показывал им Владимир разных прошлого века персонажей, пахнущих Агдамом и морозом. Иногда в метель летели, как клочки золотой бумаги, на ледяные горы. Пёк блины, угощал их блинами; а то выпьет стакан ягодного вина и говорит им долго и непонятно про то, какой он грешник. Ну, они не сильно-то и верили. А то говорил непонятно про КОТИКА ПОЛЗАЕВА. Что за Котик такой и откуда? А Владимир им грустно сообщал, что Котик Ползаев это он и есть. Уходили дети, и Владимир вспоминал одну свою внучку. Тогда ночью радио передало, что в ресторане «Моцарт» устрица тяпнула тётку за палец. Та — в крик. А устрица презрительно так прошипела: «Пошла ты на хер, буржуйская морда!» И гордо эдак удалилась из зала…
Когда внучка подросла, Владимир всё чаще брал её к себе. Она удивлялась, что у неё такой не старый, в общем-то, дедушка. Между ними была чудесная тишина, ну и слова, понятное дело, тоже были. Они сразу узнали друг друга, как будто встречались уже на протяжении сотен лет. Ему, жалкому глупцу, мало было обещанной Вечности: ещё нужны были, как минимум, несколько жизней позади. Внучка спрашивала у Владимира значение разных слов, и он ей отвечал как мог. И ещё спрашивала: почему? Почему ветер? Владимир неуклюже начинал ей объяснять, что ветер — это перемещение воздушных масс над землёй. А воздух перемещается из-за изменения температуры: при нагревании воздух расширяется, становится легче и поднимается вверх. На его место устремляется поток более тяжелого холодного воздуха. Это и есть ветер. Она кивала головой, но, он чувствовал, — всё равно не понимала. И вдруг и сам Владимир переставал понимать, что за воздушные массы такие… А в имении у Владимира скопилось изрядное количество православных котят. Если кому надо, мог обменять этих стервецов на бутылку водки. Или просто так отдать в хорошие руки.
Больше кукол она любила разные машинки, конструкторы и солдатиков. Ещё любила смотреть фотографии. Вот Владимир с друзьями стоит в заснеженном Тобольске; вот лето, цветы и кошка Катя; вот Париж. И за каждой фотографией словно бы играет своя музыка: то сказочно-лубочная, то мужской хор Спасо-Преображенского монастыря, то шарманка. Она любила собак, что жили у Владимира. Паша начинала улыбаться, как только её увидит, а Атос норовил всегда лизнуть её в лицо. Она и картинку такую нарисовала, как они идут гулять вчетвером. И ярко светит Солнце. И цветы вокруг. Когда они гуляли, Владимир украдкой смотрел на неё, стремясь угадать будущего мужчину, для неё предназначенного, но она явно не была Фабией для Овидия, не была Беатриче для Данте, не была Лаурой для Петрарки, Мартой для Лопе де Веги, Гретхен для Гете или Шарлоттой для Шиллера. В то время русские, быстро забыв про коммунистический дьяволизм, отстроили разрушенные церкви и вновь охладели ко Христу. Владимиру же хотелось, чтобы внучка выросла настоящей православной христианкой. И это было легко, поскольку рядом с ними всегда была несомненность Христа. И это было трудно, поскольку вокруг клубились масоны и розенкрейцеры, тамплиеры и спиритуалисты, друиды и шаманы, сатанисты и иллюминаты, внеконфессиональные мистики, арии, атланты и пришельцы. Когда Владимир рассказывал, что кони животные очень тревожные и внушающие подозрения (в детстве лошадь сжевала у него с головы панамку и чуть не откусила голову), то все смеялись. Вчера Таня Тимофеева сообщила, что у них лошадь откусила одному чуваку указательный палец, а одной девушке — левый. Так уж не знаю, за что хвалит лошадей по телевизору мутный пассажир А. Невзоров. Ещё у них есть верблюдица. Один начальник вздумал на ней проскакать, она его сбросила наземь, и он сломал ногу. А два хомяка выбрались ночью из клетки и изгрызли мужчине весь живот.
Произошло то, чего Владимир особенно боялся, и произошло так гадко, как и не придумаешь. Попался на её пути не прыщавый почитатель Рудольфа Штайнера, не зачуханный даос, не шепелявый трактователь «Первого Адама» Кузмина — «Йони-голубки, йонины недра, о. Иоанн Иорданских струй! Мирты Киприды, Кибелины кедры, млечная мать, Маргарита морей! Вышел вратами, немотствуя Воле, влажную вывел волной колыбель. Берег и ветер мне! Что ещё боле? Сердцу срединному солнечный хмель. Произрастание — верхнему севу! Воспоминание — нижним водам! Дымы колдуют Дельфийскую деву. Ствол богоносный — первый Адам!». Оказывается, внутри всего этого нужно было ещё и увидеть определенность «иорданскиХ стрУЙ» и «ПроИЗрастание — воДАм». Нет, получилось всё гораздо хуже — ей повстречался некий Венедикт, глава созданной им не понять на какие деньги «Сибирской ассоциации метапсихики». Он утверждал, что все противоборствующие эгрегоры повержены их молодым натиском, и отныне они и только они — «охранители Центральной Дороги в Космос». В отличие от Терешковой, в космос Владимир перестал собираться, и его совершенно не интересовала ведущая туда центральная дорога. Но, очевидно, были люди, которым в космос было нужно позарез. Они выходили на дорогу, и тут-то их и ожидали молодые, резвые рэкетиры. Бога они не боялись, потому что, по их мнению, Бог — это «Мировой Разум», Сверхразум, являющий собой безбрежные психоэнергетические поля. В этих безбрежных психоэнергетических полях, в этой, с позволенья сказать, психосфере и плавают гигантские энергетические инфузории, называемые «эгрегорами». Они имеют автоматизм и машинность поведения; встречая враждебную инфузорию, они поглощают её, встречая дружественную инфузорию, они с нею сливаются. По мнению Венедикта, йог, достигший освобождения, полностью выходит из-под контроля Мирового Разума и, разумеется, эгрегоров, которые отныне представляют из себя нечто вроде его домашнего скота; он ими манипулирует, сталкивает их, уплотняет. А Владимир шатался по улице, вымок под дождём. Решил сочинить что-нибудь поэтическое, а в голову приехало только: «Наберём блядей, посадим в кузов и поедем Солнышко встречать…»
Венедиктом двигала энергия распада, он разрушал тело пьянством, наркотиками и совершенно невероятным образом жизни. Сидя в своем кабинете вместе с единомышленниками, тоже освободившимися йогами и прочими продвинутыми существами, он пил коньяк, нюхал кокаин и улучшал карму России (иногда приходилось — и всей Земли). Владимир пришел к Венедикту и спросил, что он может сказать о Христе. «А сам-то ты что знаешь про Христа?» — спросил он. «Что Христос — это Сын Божий, отдавший за нас жизнь на кресте, распятый и воскресший». Но Венедикт не слушал его и не хотел его понимать: он стал назидательно и высокомерно бормотать о том, что только йог, правильно владеющий медитацией, может понимать, что такое Христос, ибо он может, в отличие от необразованных малограмотных фанатичных бабок, молящихся в церкви, входить в идею Христа и мгновенно набирать повышенный энергетический баланс. И так всё у него было просто и предельно рационально, что Владимир подумал, что Венедикта, должно быть, раздражает поэзия с её ритмами и рифмами, учащая человека непредсказуемости и случайности. «Ну что ж, — говорит Владимир, — попробуй-ка, брат, и ты воскресни» — и стреляет ему несколько раз в грудь и голову. Потом хотел Владимир поехать поплавать в каком-нибудь водоёме, но с ужасом прочитал в газете, что все тюменские водоёмы кишат личинками глиста токсакары, очень отвратительными и опасными. И что же теперь делать?
На суде внучка сказала, чтобы Владимир был проклят, что он убил её любимого человека, что он поломал её жизнь и разбил её молодое сердце и что теперь она назло Владимиру продолжит дело Венедикта и его «Сибирской ассоциации метапсихики», а для Владимира будет лучше, если вскоре он загнётся в лагере и его сбросят в большую яму с биркой на ноге. В камере Владимир взмолился Богородице (она не раз уже ему помогала); взмолился, чтобы устроила она как-нибудь по-другому — он не хочет загнуться в лагере и лежать в большой яме с биркой на ноге, он не хочет, чтобы его внучка возглавляла «Сибирскую ассоциацию метапсихики» и любила застреленного Венедикта. И всё произошло по-другому. Внучка умерла через неделю после своего рождения. Возможно, как говорят, это была врачебная ошибка — вкололи что-то не то. А может быть, и не было никакой врачебной ошибки. Впрочем, какая уже теперь разница? 2050-й год — виноградьё красно-зелёное. Хозяин во дому ходит, как Адам во раю, пошевеливается. По всей по Земле уже некуда спешить. Блажен муж, иже не иди на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седее, но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь. В 2050-м году от Рождества Христова исполнилось Владимиру уже 95 лет. Часто-то нет, часто не устраивал уже радость коньячную, словечковую, луковую, ятную либо какую другую. Старики, девоньки, мужики лупили варёные яйца, резали лук; приводили из поганок неживых ребят, и те тоже жмурились на бумажные цветы и золочёные пряники; тянули худые лапки к стаканам с водкой. Вот как она, радость, живёт как хочет и вращает вокруг нас манящие глаза, что добрые старые острова. А то говорят: радость-то, конечно, радость картошкой пошла; её уже теперь ничто не заслонит. В своём 2050-м году на глазастом пне сидит Владимир и улыбается. Ходят-хихикают ребята-недоросточки, над пчелой смеются. Дети в песочек играют, радуги гуляют. Лебедь белый прилетел, шею на колени положил. В воздухе ласковые вихорьки вертятся как магнитные стрелки. Столы ставят, радуги расставляют. Нынче Новый год, благослови вас Бог. Хотя время, оно уже и не важно. Помолитесь Ему за раба Божьего Владимира; Он добрый, Он простит раба Божьего Владимира.

Дорогой Петя.
Спасибо за помощь!
В. Богомяков


Об авторе

Владимир Богомяков

Родился я 29 января 1955 года в г. Ленинск-Кузнецкий Кемеровской области. В г. Тюмень переехал с родителями в I960 году. Живу в Тюмени до сих нор и переезжать отсюда куда-либо у меня желания нет. Отец мой, по профессии — геолог, долгие годы был первым секретарем Тюменского обкома партии. Мама — микропалеонтолог, работала в геологической отрасли.
В настоящее время вышли три книги моих стихов. Мои стихи печатались в журналах «Новый мир». «Знамя», а также в «Мулете». «Лимонке», газете «Завтра» и других изданиях (всех и не упомнить). В Живом Журнале я существую как iris sibirica. выкладывая новые стихи. На мои стихи писали песни многие рок-группы. Некоторые современные рок-музыканты (ныне здравствующие и покойные) — мои друзья. Работаю я с 13 лет. Работал сторожем. рабочим в геологических партиях, штукатуром-маляром, грузчиком. Защитил сначала кандидатскую. а затем и докторскую по философии. Долгие годы работал в промышленной социологии. В течение 9 лет был заведующим кафедрой политологии Тюменского государственного университета.
Православный христианин. Многие годы помогал делать «Сибирскую православную газету».
В. Богомяков.