Николай БАШМАКОВ
БУМЕРАНГ ИЗ ЮНОСТИ
Книга прозы
Рассказы о войне
Моё поколение, родившееся сразу после окончания войны, росло в период, когда слишком свежи были воспоминания о Великой Отечественной. Когда ещё живы были наши отцы и матери, прошедшие эту войну. Слушать рассказы фронтовиков и играть в войну для нас было так же естественно, как для современных ребят проводить свободное время за виртуальными компьютерными «сражениями». Возвращаясь, с помощью волшебного бумеранга, к детству и юности, хочу предложить читателю несколько рассказов, написанных по воспоминаниям участников этой Великой войны.
САМОСУД
Агенты влияния, которые целенаправленно разрушают Русский мир, пытаются, так же, как на Украине бандеровцев, реабилитировать в России власовцев. Дескать, люди стали заложниками политиков и жертвами обстоятельств. Конечно, на Великой войне случалось всякое. Однако факт остаётся фактом: на стороне фашистской Германии воевало около миллиона предателей. Следует ли забывать о том, какой вред они принесли стране и народу?
Земля снова сотрясалась от взрывов, словно больной в лихорадке. Пропитанный непередаваемыми запахами войны воздух бил по барабанным перепонкам, сушил горло и вызывал раздражение в носу. Артиллерия уже полчаса долбила опорный пункт немцев, выковыривая их из траншей и блиндажей. Григорий, навалившись на бруствер, смотрел в сторону немецких позиций и краем глаза следил за сержантом Назаровым, чтобы не проморгать сигнал. В ходе войны наметился заметный перелом. Артиллерия теперь хорошо помогает, лучше, чем в начале войны. И выучка появилась. Солдат во время атаки не медлит в нерешительности. Знает: чем быстрее проскочишь после артподготовки нейтральную зону, тем больше шансов пленить фрицев, пока они не очухались. Но подниматься в атаку от этого легче не стало. В душе, как у тех девчонок, гадающих на ромашке, каждый раз неопределённость: повезёт, не повезёт. Что бы ни говорили о других родах войск, самая тяжёлая участь — у пехоты. Чтобы подняться в атаку и биться лицом к лицу с врагом, нужно особое мужество и специальные навыки.
Бой получился тяжёлым и жестоким. Немцы сражались остервенело, как в сорок первом. С позиций не побежали, руки вверх не подняли, дрались до последнего. Когда сошлись врукопашную, выяснилось: не немцы это вовсе, а самые что ни на есть соотечественники. Лязг железа, выстрелы, предсмертные стоны и крики с обеих сторон были сдобрены ядрёным русским матом. Русские со звёздами сошлись в битве не на жизнь, а на смерть с русскоговорящими со свастикой.
Григорий лично застрелил двоих, на третьем — вышла осечка. Власовец повалил его на дно траншеи и так сжал горло, что свет, с которым парень не успел попрощаться, померк. Спас сержант Назаров, выстрелом в грудь сваливший бугая в немецкой форме.
Григорий пришёл в себя от хлопков по щекам. Назаров приводил его в чувство. Стресс постепенно отступил, захотелось курить и есть.
— Эх, закурить бы! Когда же старшина махорку выдаст?
— Кашель сначала уйми, курильщик! Закурить ему. На-ка выпей глоток, чтобы сосуды расширились. Крепко он тебе горло сжал, хорошо, что не повредил, — сержант дал Григорию глотнуть из фляжки.
Иван Назаров намного старше Григория. Григорию срок идти на войну подошёл в сорок первом. У Ивана эта война — третья. Различие в возрасте не помешало им сдружиться. Иван относился к земляку как отец к сыну и негласно шефствовал над молодым парнем.
От выпитой водки Григорий повеселел, его потянуло на разговор.
— Иван, как думаешь, за этот бой нас к медалям представят?
Назаров ответил утвердительно.
— А почему нет? Бой-то выиграли.
— Ну как? Вроде бы не с немцами, а со своими бились…
Сержант, прошедший Гражданскую, где также бились
между собой русскоговорящие, посмотрел на Григория с откровенной насмешкой.
— Ты же на своей шее почувствовал, какие они «свои». Сидишь сейчас и херкаешь. Не окажись я рядом — получил бы медаль посмертно.
Григорий задумался. Его мысли повернулись в другую сторону.
— Чудно как-то. Мундиры немецкие, а флаг на рукаве белогвардейский. За что они нас так ненавидят, что немцам продались?
— Мундиры на них цепляют те, кому они служат. В Гражданскую против нас воевали в английских мундирах, сейчас воюют в немецких. Классовая ненависть — штука страшная. Отняли мы у этих паразитов всё, что они имели, и выгнали с насиженного места. А триколор, как ты говоришь, белогвардейский — это флаг бывшей Российской империи. Самый невезучий флаг России. Одна беда от него.
— Почему невезучий? Расскажи.
— Потому что не наш этот флаг, не русский, а привезённый из Европы. Говорят, его придумал царь Пётр Первый… Грабили тогда пираты наши торговые суда, а голландцев не трогали. Сильная морская держава, пираты её боялись. Пётр и приказал голландский триколор на торговые суда повесить. А чтобы Голландия не обиделась, полоски на флаге поменяли местами. Пираты, и правда, реже нападать стали. Кто там станет разбираться, как расположены полоски, триколор на мачте — значит, голландец. Так и служил флаг на торговых судах, пока в конце прошлого века его не сделали государственным. Вот тут беды у России и начались. Сначала Россия с этим флагом проиграла войну Японии. Потом потерпела поражение от немцев в Первую мировую. Во время революции империя рухнула, а Белая гвардия, поднявшая этот флаг, была разбита Красной гвардией. Теперь вот предатели-власовцы его нацепили. Разобьём и их… вместе с хозяевами!
Григорий внимательно слушал своего спасителя и, как только тот сделал паузу, не удержался от вопроса.
— Всё хочу тебя спросить… Откуда ты всё это знаешь? Говорил, что из семьи батрака, а излагаешь, как профессор.
— Так я ведь до Финской учителем был. Отец, пока колхоз не образовался, батрачил, а я, благодаря Советской власти, выучился. Когда война с Финляндией началась, меня мобилизовали. Грамотный и боевой опыт имел. Окончил курсы и стал политруком.
— Политруком? А чего сейчас-то обычным сержантом в пехоте воюешь?
— А меня там, на Финской, и разжаловали. Бардака на этой войне было немало. Гибли люди по глупости, ну… я и решил командиров, которые пороху не нюхали, поучить. Кто же, говорю, так воюет? Мне рога и обломали. Теперь эта война всё на свои места расставила. Бардака тоже хватает, но воевать научились.
Их беседу прервал подбежавший взводный.
— Кончай отдыхать! Назаров, собирай бойцов, комбат приказал всех раненых, пленных в том числе, перенести в медсанбат.
Григорий, горло которого ещё не отошло после стычки с «соотечественником», возмутился.
— А чего это мы предателей должны таскать? Пусть сами себя таскают! Я бы их не в медсанбат, а в общую могилу уложил!
Взводный, почти ровесник Григория, напустил на лицо строгость.
— Что-то ты совсем разболтался, солдат. Я же сказал — приказ комбата! Забыл, что бывает за неповиновение?
— Воюешь, воюешь, а чуть что — сразу грозят, — проворчал, поднимаясь, Григорий. — Старшина вот курево не выдаёт, и никто ему приказать не может.
Бойцов набралось мало. В переноске раненых пришлось участвовать всем, даже взводному. По иронии судьбы Ивану с Григорием достался бугай, едва не задушивший Григория. Иван прострелил ему правый бок, и пленный, перевязанный медсестрой, уже лежал на носилках. Это их не обрадовало. Верзила весил явно больше шести пудов. Он молча смотрел на противников, но глаза выдавали его с головой. В них — лютая злоба раненого зверя. Устали быстро. Первым выдохся Иван.
— Всё, Гриша, больше не могу, делаем перекур.
Григорий поправил товарища.
— Иван, какой перекур? Забыл, что махорка на нуле?
Они присели прямо на землю, а раненый повёл себя в высшей степени нагло. Всё так же ни слова не говоря, достал пачку немецких сигарет, зажигалку и закурил. Друзья смотрели на пленного с изумлением. Подразнить решил? Иван как можно миролюбивее спросил:
— Несём тебя в медсанбат, тужимся, может, хоть сигаретой угостишь?
Пленный дерзко глянул Ивану в глаза и разжал, наконец, губы.
— Нет у меня для вас курева! У самого единственная пачка осталась!
Иван не стал с ним связываться, лишь окинул презрительным взглядом, а на Григория ответ власовца подействовал как красная тряпка на быка. Он вскочил, словно ужаленный.
— Для нас у тебя курева нет? Мы тебя тащим на своём горбу, а тебе вонючую немецкую сигаретку жалко? Иди в медсанбат своим ходом! — схватил за край носилок и вывалил пленного на землю.
Вместе с вывалившимся из носилок раненым и его шинелью на землю слетели несколько припрятанных пачек сигарет. И без того обиженный Григорий совсем рассвирепел.
— Вот гад! Последняя пачка, говоришь?! Стрелял в нас, убивал наших ребят! Ладно бы немец или румын какой-нибудь, а то ведь свой, русский!
Пленный от такого обхождения тоже завёлся с полоборота. Затаившиеся в душе ожесточение и злоба вырвались наружу..
— Я вам не свой, голытьба колхозная! Ничего, кроме пули, у меня для вас нет! Стрелял вас и стрелять буду!
— Ну ты, предатель, закрой свою пасть! — Григорий схватил автомат. — Не пристрелил в бою, пристрелю сейчас, чтоб воздух не коптил, гнида поганая!
Раненый злорадно улыбнулся.
— Не пугай! Стреляй, если хочешь попасть к особисту за самосуд! Я вас не боюсь… Выживу, давить буду, как клопов!
От такого поведения пленного в голове у Григория окончательно помутилось:
— Я тебя не пугаю, фашистский прихвостень, вот возьму и шлёпну прямо тут!
Он приставил автомат к левой половине груди пленного. Власовец побледнел, глаза его округлились.
— Что страшно? Нажму сейчас на спусковой крючок и посмотрю, как стрелять и давить нас будешь!..
Выстрел прозвучал внезапно. Голова пленного откинулась назад, из раны потекла кровь. Иван схватил Григория за руки:
— Гриша, ты что наделал?!
Григорий сам не ожидал выстрела. Сел с побледневшим лицом и трясущимися руками.
— Попугать хотел… Забыл на предохранитель поставить.
Иван с горечью махнул рукой.
— Эх ты! Попугать хотел… Теперь вместо медали получишь «путёвку» в штрафную роту.
На выстрел подбежал взводный.
— Что у вас за стрельба, Назаров?
Иван соображал, что сказать, а Григорий снова повторил свою фразу.
— Да вот, хотел попугать… забыл снять с предохранителя…
Взводный посмотрел на труп пленного и задал уточняющий вопрос.
— Ты что ли его пристрелил, Гриша?
Вместо Григория ответил Иван.
— Да нет. Мы сели перекурить, этот, — кивнул он на убитого, — угостил нас сигаретами. А потом внезапно схватил автомат и застрелился… Всё равно, говорит, расстреляют. Вот Гриша и переживает: забыл автомат на предохранитель поставить…
Взводный посмотрел на одного, потом на другого и махнул рукой.
— А ну вас к чёрту, дурошлёпы! Особисту будете объяснительную писать, так хоть врите одинаково! Сидите тут, не дёргайтесь, он не замедлит явиться.
Взводный убежал, а Иван с Григорием принялись обсуждать, как выкручиваться.
Иван залез в карман к убитому и достал документы.
— Да это же Потап Богданов! То-то рожа показалась знакомой! Узнал, видимо, меня, кулацкое отродье. А я вот не признал его. Ну, да он тогда совсем пацаном был.
— Да ты что?! Значит, я односельчанина твоего пристрелил?!
— Получается так. Отец его ещё тем мироедом был. Десятка полтора мужиков у него батрачило. Мой отец тоже на него спину гнул. Когда колхоз образовался, батраки в колхоз ушли. Богданов озверел, ночью поджёг ферму с колхозным скотом и мельницу. Мужики поймали его и сдали в ГПУ. В общем, раскулачили семейку и выслали. Самого отправили в лагерь, а сынок вот выжил и к немцам подался.
— Значит, правильно я его шлёпнул?
— Кто его знает, Гриша? У него — своя правда, у нас — своя… В открытом бою всё понятно, а так вот, как получилось, наверно, неправильно.
Особист оказался человеком понимающим, и самосуд для Григория не имел серьёзных последствий. Наступление развивалось успешно, в непрестанной текучке и движении вперёд некогда было зацикливаться на отдельном эпизоде войны. Григорий и Иван воевали до Победы. Иван — с исключительным результатом: три войны без единого ранения. Хорош, видимо, был его ангел-хранитель. Перед демобилизацией сильно закомплексовал: не поверят, что всю войну был на передовой, скажут, сидел в штабе и липовые ордена и медали получал. Такие, и правда, нашлись, даже из числа фронтовиков. Особенно из тех, кто воевал честно, был ранен и искалечен и кого обошли наградами. Для людей, прошедших огонь и воду, слишком непонятным был феномен Ивана.
Когда Иван праздновал юбилей, Григорий поехал к нему, чтобы поддержать боевого товарища. В селе его приняли хорошо. Он выступил в сельском клубе перед жителями и подробно рассказал о боевых подвигах Ивана. Потом было чествование юбиляра в колхозной столовой. Фронтовые воспоминания, песни с плясками под гармошку, множество хорошеньких незамужних женщин. Сбывалось всё, о чём мечталось в промозглых сырых окопах. У Григория появилось много новых знакомых. Среди прочих познакомился он с сестрой Потапа Богданова, которая вернулась в родное село в самом начале войны. Простая русская женщина хоть и была обижена властью, не таила на свой народ зла. Она поведала, что брата забрали в армию в сорок первом и на фронте он пропал без вести. Фронтовые друзья не стали рассказывать о том, на чьей стороне воевал Потап и как погиб. Не потому, что испугались, после фронтового ада солдаты Великой Отечественной ничего не боялись. Не стали смущать покой женщины и омрачать ей жизнь. Пусть думает, что брат защищал Родину и свой народ, а не помогал бесноватому фюреру этот народ уничтожать…
Николай БАШМАКОВ
БУМЕРАНГ ИЗ ЮНОСТИ
Книга прозы
Рассказы о войне
Моё поколение, родившееся сразу после окончания войны, росло в период, когда слишком свежи были воспоминания о Великой Отечественной. Когда ещё живы были наши отцы и матери, прошедшие эту войну. Слушать рассказы фронтовиков и играть в войну для нас было так же естественно, как для современных ребят проводить свободное время за виртуальными компьютерными «сражениями». Возвращаясь, с помощью волшебного бумеранга, к детству и юности, хочу предложить читателю несколько рассказов, написанных по воспоминаниям участников этой Великой войны.
САМОСУД
Агенты влияния, которые целенаправленно разрушают Русский мир, пытаются, так же, как на Украине бандеровцев, реабилитировать в России власовцев. Дескать, люди стали заложниками политиков и жертвами обстоятельств. Конечно, на Великой войне случалось всякое. Однако факт остаётся фактом: на стороне фашистской Германии воевало около миллиона предателей. Следует ли забывать о том, какой вред они принесли стране и народу?
Земля снова сотрясалась от взрывов, словно больной в лихорадке. Пропитанный непередаваемыми запахами войны воздух бил по барабанным перепонкам, сушил горло и вызывал раздражение в носу. Артиллерия уже полчаса долбила опорный пункт немцев, выковыривая их из траншей и блиндажей. Григорий, навалившись на бруствер, смотрел в сторону немецких позиций и краем глаза следил за сержантом Назаровым, чтобы не проморгать сигнал. В ходе войны наметился заметный перелом. Артиллерия теперь хорошо помогает, лучше, чем в начале войны. И выучка появилась. Солдат во время атаки не медлит в нерешительности. Знает: чем быстрее проскочишь после артподготовки нейтральную зону, тем больше шансов пленить фрицев, пока они не очухались. Но подниматься в атаку от этого легче не стало. В душе, как у тех девчонок, гадающих на ромашке, каждый раз неопределённость: повезёт, не повезёт. Что бы ни говорили о других родах войск, самая тяжёлая участь — у пехоты. Чтобы подняться в атаку и биться лицом к лицу с врагом, нужно особое мужество и специальные навыки.
Бой получился тяжёлым и жестоким. Немцы сражались остервенело, как в сорок первом. С позиций не побежали, руки вверх не подняли, дрались до последнего. Когда сошлись врукопашную, выяснилось: не немцы это вовсе, а самые что ни на есть соотечественники. Лязг железа, выстрелы, предсмертные стоны и крики с обеих сторон были сдобрены ядрёным русским матом. Русские со звёздами сошлись в битве не на жизнь, а на смерть с русскоговорящими со свастикой.
Григорий лично застрелил двоих, на третьем — вышла осечка. Власовец повалил его на дно траншеи и так сжал горло, что свет, с которым парень не успел попрощаться, померк. Спас сержант Назаров, выстрелом в грудь сваливший бугая в немецкой форме.
Григорий пришёл в себя от хлопков по щекам. Назаров приводил его в чувство. Стресс постепенно отступил, захотелось курить и есть.
— Эх, закурить бы! Когда же старшина махорку выдаст?
— Кашель сначала уйми, курильщик! Закурить ему. На-ка выпей глоток, чтобы сосуды расширились. Крепко он тебе горло сжал, хорошо, что не повредил, — сержант дал Григорию глотнуть из фляжки.
Иван Назаров намного старше Григория. Григорию срок идти на войну подошёл в сорок первом. У Ивана эта война — третья. Различие в возрасте не помешало им сдружиться. Иван относился к земляку как отец к сыну и негласно шефствовал над молодым парнем.
От выпитой водки Григорий повеселел, его потянуло на разговор.
— Иван, как думаешь, за этот бой нас к медалям представят?
Назаров ответил утвердительно.
— А почему нет? Бой-то выиграли.
— Ну как? Вроде бы не с немцами, а со своими бились…
Сержант, прошедший Гражданскую, где также бились
между собой русскоговорящие, посмотрел на Григория с откровенной насмешкой.
— Ты же на своей шее почувствовал, какие они «свои». Сидишь сейчас и херкаешь. Не окажись я рядом — получил бы медаль посмертно.
Григорий задумался. Его мысли повернулись в другую сторону.
— Чудно как-то. Мундиры немецкие, а флаг на рукаве белогвардейский. За что они нас так ненавидят, что немцам продались?
— Мундиры на них цепляют те, кому они служат. В Гражданскую против нас воевали в английских мундирах, сейчас воюют в немецких. Классовая ненависть — штука страшная. Отняли мы у этих паразитов всё, что они имели, и выгнали с насиженного места. А триколор, как ты говоришь, белогвардейский — это флаг бывшей Российской империи. Самый невезучий флаг России. Одна беда от него.
— Почему невезучий? Расскажи.
— Потому что не наш этот флаг, не русский, а привезённый из Европы. Говорят, его придумал царь Пётр Первый… Грабили тогда пираты наши торговые суда, а голландцев не трогали. Сильная морская держава, пираты её боялись. Пётр и приказал голландский триколор на торговые суда повесить. А чтобы Голландия не обиделась, полоски на флаге поменяли местами. Пираты, и правда, реже нападать стали. Кто там станет разбираться, как расположены полоски, триколор на мачте — значит, голландец. Так и служил флаг на торговых судах, пока в конце прошлого века его не сделали государственным. Вот тут беды у России и начались. Сначала Россия с этим флагом проиграла войну Японии. Потом потерпела поражение от немцев в Первую мировую. Во время революции империя рухнула, а Белая гвардия, поднявшая этот флаг, была разбита Красной гвардией. Теперь вот предатели-власовцы его нацепили. Разобьём и их… вместе с хозяевами!
Григорий внимательно слушал своего спасителя и, как только тот сделал паузу, не удержался от вопроса.
— Всё хочу тебя спросить… Откуда ты всё это знаешь? Говорил, что из семьи батрака, а излагаешь, как профессор.
— Так я ведь до Финской учителем был. Отец, пока колхоз не образовался, батрачил, а я, благодаря Советской власти, выучился. Когда война с Финляндией началась, меня мобилизовали. Грамотный и боевой опыт имел. Окончил курсы и стал политруком.
— Политруком? А чего сейчас-то обычным сержантом в пехоте воюешь?
— А меня там, на Финской, и разжаловали. Бардака на этой войне было немало. Гибли люди по глупости, ну… я и решил командиров, которые пороху не нюхали, поучить. Кто же, говорю, так воюет? Мне рога и обломали. Теперь эта война всё на свои места расставила. Бардака тоже хватает, но воевать научились.
Их беседу прервал подбежавший взводный.
— Кончай отдыхать! Назаров, собирай бойцов, комбат приказал всех раненых, пленных в том числе, перенести в медсанбат.
Григорий, горло которого ещё не отошло после стычки с «соотечественником», возмутился.
— А чего это мы предателей должны таскать? Пусть сами себя таскают! Я бы их не в медсанбат, а в общую могилу уложил!
Взводный, почти ровесник Григория, напустил на лицо строгость.
— Что-то ты совсем разболтался, солдат. Я же сказал — приказ комбата! Забыл, что бывает за неповиновение?
— Воюешь, воюешь, а чуть что — сразу грозят, — проворчал, поднимаясь, Григорий. — Старшина вот курево не выдаёт, и никто ему приказать не может.
Бойцов набралось мало. В переноске раненых пришлось участвовать всем, даже взводному. По иронии судьбы Ивану с Григорием достался бугай, едва не задушивший Григория. Иван прострелил ему правый бок, и пленный, перевязанный медсестрой, уже лежал на носилках. Это их не обрадовало. Верзила весил явно больше шести пудов. Он молча смотрел на противников, но глаза выдавали его с головой. В них — лютая злоба раненого зверя. Устали быстро. Первым выдохся Иван.
— Всё, Гриша, больше не могу, делаем перекур.
Григорий поправил товарища.
— Иван, какой перекур? Забыл, что махорка на нуле?
Они присели прямо на землю, а раненый повёл себя в высшей степени нагло. Всё так же ни слова не говоря, достал пачку немецких сигарет, зажигалку и закурил. Друзья смотрели на пленного с изумлением. Подразнить решил? Иван как можно миролюбивее спросил:
— Несём тебя в медсанбат, тужимся, может, хоть сигаретой угостишь?
Пленный дерзко глянул Ивану в глаза и разжал, наконец, губы.
— Нет у меня для вас курева! У самого единственная пачка осталась!
Иван не стал с ним связываться, лишь окинул презрительным взглядом, а на Григория ответ власовца подействовал как красная тряпка на быка. Он вскочил, словно ужаленный.
— Для нас у тебя курева нет? Мы тебя тащим на своём горбу, а тебе вонючую немецкую сигаретку жалко? Иди в медсанбат своим ходом! — схватил за край носилок и вывалил пленного на землю.
Вместе с вывалившимся из носилок раненым и его шинелью на землю слетели несколько припрятанных пачек сигарет. И без того обиженный Григорий совсем рассвирепел.
— Вот гад! Последняя пачка, говоришь?! Стрелял в нас, убивал наших ребят! Ладно бы немец или румын какой-нибудь, а то ведь свой, русский!
Пленный от такого обхождения тоже завёлся с полоборота. Затаившиеся в душе ожесточение и злоба вырвались наружу..
— Я вам не свой, голытьба колхозная! Ничего, кроме пули, у меня для вас нет! Стрелял вас и стрелять буду!
— Ну ты, предатель, закрой свою пасть! — Григорий схватил автомат. — Не пристрелил в бою, пристрелю сейчас, чтоб воздух не коптил, гнида поганая!
Раненый злорадно улыбнулся.
— Не пугай! Стреляй, если хочешь попасть к особисту за самосуд! Я вас не боюсь… Выживу, давить буду, как клопов!
От такого поведения пленного в голове у Григория окончательно помутилось:
— Я тебя не пугаю, фашистский прихвостень, вот возьму и шлёпну прямо тут!
Он приставил автомат к левой половине груди пленного. Власовец побледнел, глаза его округлились.
— Что страшно? Нажму сейчас на спусковой крючок и посмотрю, как стрелять и давить нас будешь!..
Выстрел прозвучал внезапно. Голова пленного откинулась назад, из раны потекла кровь. Иван схватил Григория за руки:
— Гриша, ты что наделал?!
Григорий сам не ожидал выстрела. Сел с побледневшим лицом и трясущимися руками.
— Попугать хотел… Забыл на предохранитель поставить.
Иван с горечью махнул рукой.
— Эх ты! Попугать хотел… Теперь вместо медали получишь «путёвку» в штрафную роту.
На выстрел подбежал взводный.
— Что у вас за стрельба, Назаров?
Иван соображал, что сказать, а Григорий снова повторил свою фразу.
— Да вот, хотел попугать… забыл снять с предохранителя…
Взводный посмотрел на труп пленного и задал уточняющий вопрос.
— Ты что ли его пристрелил, Гриша?
Вместо Григория ответил Иван.
— Да нет. Мы сели перекурить, этот, — кивнул он на убитого, — угостил нас сигаретами. А потом внезапно схватил автомат и застрелился… Всё равно, говорит, расстреляют. Вот Гриша и переживает: забыл автомат на предохранитель поставить…
Взводный посмотрел на одного, потом на другого и махнул рукой.
— А ну вас к чёрту, дурошлёпы! Особисту будете объяснительную писать, так хоть врите одинаково! Сидите тут, не дёргайтесь, он не замедлит явиться.
Взводный убежал, а Иван с Григорием принялись обсуждать, как выкручиваться.
Иван залез в карман к убитому и достал документы.
— Да это же Потап Богданов! То-то рожа показалась знакомой! Узнал, видимо, меня, кулацкое отродье. А я вот не признал его. Ну, да он тогда совсем пацаном был.
— Да ты что?! Значит, я односельчанина твоего пристрелил?!
— Получается так. Отец его ещё тем мироедом был. Десятка полтора мужиков у него батрачило. Мой отец тоже на него спину гнул. Когда колхоз образовался, батраки в колхоз ушли. Богданов озверел, ночью поджёг ферму с колхозным скотом и мельницу. Мужики поймали его и сдали в ГПУ. В общем, раскулачили семейку и выслали. Самого отправили в лагерь, а сынок вот выжил и к немцам подался.
— Значит, правильно я его шлёпнул?
— Кто его знает, Гриша? У него — своя правда, у нас — своя… В открытом бою всё понятно, а так вот, как получилось, наверно, неправильно.
Особист оказался человеком понимающим, и самосуд для Григория не имел серьёзных последствий. Наступление развивалось успешно, в непрестанной текучке и движении вперёд некогда было зацикливаться на отдельном эпизоде войны. Григорий и Иван воевали до Победы. Иван — с исключительным результатом: три войны без единого ранения. Хорош, видимо, был его ангел-хранитель. Перед демобилизацией сильно закомплексовал: не поверят, что всю войну был на передовой, скажут, сидел в штабе и липовые ордена и медали получал. Такие, и правда, нашлись, даже из числа фронтовиков. Особенно из тех, кто воевал честно, был ранен и искалечен и кого обошли наградами. Для людей, прошедших огонь и воду, слишком непонятным был феномен Ивана.
Когда Иван праздновал юбилей, Григорий поехал к нему, чтобы поддержать боевого товарища. В селе его приняли хорошо. Он выступил в сельском клубе перед жителями и подробно рассказал о боевых подвигах Ивана. Потом было чествование юбиляра в колхозной столовой. Фронтовые воспоминания, песни с плясками под гармошку, множество хорошеньких незамужних женщин. Сбывалось всё, о чём мечталось в промозглых сырых окопах. У Григория появилось много новых знакомых. Среди прочих познакомился он с сестрой Потапа Богданова, которая вернулась в родное село в самом начале войны. Простая русская женщина хоть и была обижена властью, не таила на свой народ зла. Она поведала, что брата забрали в армию в сорок первом и на фронте он пропал без вести. Фронтовые друзья не стали рассказывать о том, на чьей стороне воевал Потап и как погиб. Не потому, что испугались, после фронтового ада солдаты Великой Отечественной ничего не боялись. Не стали смущать покой женщины и омрачать ей жизнь. Пусть думает, что брат защищал Родину и свой народ, а не помогал бесноватому фюреру этот народ уничтожать…