Это очередной литературно-художественный сборник сибиряка Владимира Герасимова, прозаика и поэта из Тюмени. Он родился после войны. Дети и внуки освободителей — они жили рядом с ними и ходили по одним улицам с солдатами Победы, тружениками тыла. Его поколение видало невысохшие ещё слёзы вдов и матерей, а на праздники гордо шло рядом с защитниками Отечества.
Светлой памяти родных и земляков посвящается этот юбилейный сборник.

Владимир Герасимов
Провожая с грустью журавлей
Светлой памяти земляков, солдат-победителей и тружеников тыла Называевского района Омской области и Болъше-Песчанского сельского Совета посвящается…



От автора
Не баловал их ветер перемен, Укрытий тихих сроду не искали И не просили ничего взамен, А нужно было — В полный рост вставали!

Зловеще-пугающее слово «война» сопровождало с детства моё поколение. Оно звучало как неожиданный громкий выстрел. Да, война уже отгремела. Но ныли ещё тяжёлые раны у соседей-фронтовиков, ещё метались и беспокоились солдаты Победы от страшных снов, что волнами выплёскивала их память. Ещё не высохли слёзы вдов и матерей, слёзы горя и печали. В край отчий с войны не вернулись и единственный солдат-защитник, и кормилец, а то и целый род остался на полях сражений: Мельниковы, Быструшкины, Баженовы, Зинченко, Костыри, Лавровы, Лысичи… Моё поколение видело ещё на праздниках Победителей в выцветших от пота ратного гимнастёрках с поблёкшими нашивками о ранениях.
Ушло давно то время. Оно неумолимо, а порой и безжалостно. Уходят в вечность мои земляки-солдаты той страшной войны. По сельскому Совету (теперь это муниципальное образование) не осталось уже ни одного из славной когорты солдат-победителей. Уходят и женщины-труженицы, надломленные непосильным неженским трудом в тылу и горем, страшным горем. Уходят и подростки военных лет, что надорвались, выполняя трудную работу за отцов и братьев.
Это сейчас, с высоты прожитых лет, мы на их время смотрим по-другому, по достоинству оцениваем то, что довелось им пережить и то, что сделали они тогда для страны. А тогда.
Нас воспитывали на подвигах З. Космодемьянской и её брата, молодогвардейцев, В. Талалихина и А. Маресьева, Д. Карбышева и А. Матросова и многих других ярких героев отгремевшей войны. Конечно, мы были восхищены их подвигами, стремились «жизнь делать с них». Разве задумывались мы тогда, что рядом с нами тоже живут настоящие герои — герои войны и тыла. Простые сельские труженики: наши деды, отцы и братья, бабушки, матери и сёстры, родные и близкие — поколение Победителей. Для нас они были просто родные люди: соседи, односельчане, земляки. Жили скромно, неброско, не выпячивая своих заслуг. И только потом, взрослея, мы стали узнавать о том: что сосед дядя Лёша — это герой-танкист, уничтоживший 3 вражеских танка и несколько орудий с расчётом и получивший тяжёлое ранение на Курской дуге. А дядя Костя-конюх был полковым разведчиком и прошёл войну от Сталинграда до Варшавы. Дядя Коля дошёл с тяжёлым пулеметом до Одера и там получил тяжёлое ранение. Дядя Саша, электрик заводской, штурмом брал Кёнигсберг. Тётя Поля, простая и скромная труженица, имеет орден за то, что в тылу, убирая хлеб, всегда перевыполняла норму. Может, мы сейчас несколько идеализируем их поколение. А тогда это были простые сельчане: трудились в поле и в животноводстве, в МТМ и на стройке, водили машины, пахали, убирали хлеб, растили и учили детей.
Нет, они не были святыми. Война и тяжёлая работа в тылу наложили отпечаток на их характер, привычки, быт. Они были порой горячи и, конечно, ошибались. Но их святость была в том, что у них был внутренний стержень, была цель в жизни, ради которой они выстояли, выжили и победили. Ради которой растили детей и поднимали страну. И как в трудное лихолетье, они и в мирной жизни были ответственны и надёжны, были примером для нас.
Низкий поклон Вам за подвиг ратный и трудовой, солдаты-земляки и труженики тыла!

Вечная слава и светлая память защитникам Отечества!

С благодарностью,
Владимир Герасимов


Уважаемые земляки!

Примите самые искренние поздравления с 75-й годовщиной Победы в Великой Отечественной войне!
9 мая — это священная дата для каждого россиянина. В этот день мы вспоминаем всех, кто отдал свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины. В годы войны наши земляки вместе со всей страной пережили самую трагичную страницу в истории.
Из Называевского района в годы войны призвано 8900 человек — более половины всего трудоспособного населения. Уходили на фронт не только мужчины, но и девушки, которые служили в качестве медицинских работников, связистов, а также в зенитной артиллерии. 3770 наших земляков за мужество и героизм, проявленные при защите Отчизны, награждены орденами и медалями. Называевцы по праву гордятся тем, что среди их земляков два Героя Советского Союза, полный кавалер ордена Славы и два Героя Социалистического Труда.
На всех направлениях воевали наши земляки: защищали Москву, Ленинград, Сталинград, воевали на Украине и в Белоруссии, победным маршем прошли по столицам европейских государств. Все, кто защищал нашу страну с оружием в руках, кто трудился в тылу, а потом восстанавливал страну в тяжёлые послевоенные годы, заслуживают низкого поклона.
Война кардинально поменяла жизнь называевцев, хотя район находился в глубоком тылу, за тысячи километров от линии фронта. Один за другим уходили в действующую армию мужчины, их рабочие места занимали женщины, дети и старики. Называевский район поставлял продовольствие для фронта, для военных заводов Омска и Урала.
Важно, чтобы наши дети гордились нашей историей и берегли память о героях своей страны. От всей души желаю здоровья, долгих и спокойных дней жизни, внимания и заботы близких! Мира, счастья и благополучия всем вам, жители Называевского района! С Днём Победы!

Глава Называевского муниципального района
Н.Н. Стапцов


И снова май, победный май…

Всё дальше в историю уходит от нас победный май 1945 года, но не стирается из памяти благодарных потомков величие подвига советского народа. Всё меньше остаётся живых свидетелей той страшной войны. В канун 75-летия Великой Победы в Называевском районе не осталось в живых ни одного участника ВОВ. Но победа ковалась не только на фронте, но и в тылу. На территории Называевского района проживают более 130 тружеников тыла, около ста сирот войны. Тяжёлая ноша выпала на их долю. Кроме изнуряющего труда, полуголодного существования самое страшное и волнительное — это ожидание весточки с фронта. Сколько слёз было пролито матерями, что отправляли на фронт всех своих сыновей и получили похоронки. По пять сыновей потеряли в ВОВ Анисья Петровна Волкова и Мария Ивановна Назарова. Имена этих женщин увековечены на мемориальной доске в с. Черемновка. В центре внимания депутатов всех уровней, Совета ветеранов — забота о тех, кто является живой историей самой страшной войны. Так было, так есть и так будет.
Желаю всем своим землякам, всем ветеранам крепкого здоровья, бодрости духа и оптимизма, удачи и семейного благополучия. Пусть забота о Вас со стороны близких и родных, представителей власти согревает Ваши души и продлевает Вашу жизнь.

Председатель Совета депутатов и Совета ветеранов Называевского района
Н.А. Ситников


И ГОРДОСТЬ ЭТУ ВРЕМЯ НЕ ОТНИМЕТ


Мы рождены в сорок пятом

Мы рождены все в сорок пятом:
Когда салюты над страной
Гремели праздничным раскатом
Над обезглавленной войной.

Мы рождены все в сорок пятом:
Когда шумел победно май
И не скрывали слёз солдаты,
И сердце рвалось в отчий край.

Мы рождены все в сорок пятом:
Когда цвели кругом сады
И гордо реял стяг поднятый,
Над чёрным логовом беды.

Мы рождены все в сорок пятом:
Когда руины городов
На мир смотрели виновато
За поступь там чужих шагов.

Мы рождены все в сорок пятом:
Когда под стук и песнь колес
Домой спешили все солдаты
В края тоскующих берёз.

Мы рождены все в сорок пятом:
Под слёзы счастья и любви,
Под горечь, радость, боль утраты —
И это всё у нас в крови.


Сентябрь 2019 г.


Лето сорок первого…

Вас провожали за околицу селом —
Гармонь надрывно душу рвала впереди.
Все знали: горе постучалось в дом,
Крестились матери: «Родной, не уходи!»

А старики — герои той германской…
Бодрились, не давая ход слезам.
Они-то знали — битва будет страшной,
Шептали губы их: «Сынки, удачи вам!»

И жены те, что возрастом постарше,
Почувствовав под сердцем холодок,
По-бабьи поняли — не все вернутся с марша,
И будет до победы путь далек.

Лишь ребятишки, дети-малолетки,
Все это принимали за игру.
А старшие, на лоб надвинув кепки,
Слезы своей стеснялись на миру.

Машина подошла. Сигнал гудел прощально.
И был сигнал пронзительный, как вой.
Из кузова смотрели все печально,
Никто не знал — вернутся ли домой?

****
И запылили горестно дороги…
Вас с отчих мест к вагонам повезли.
Пустел край милый и росла тревога,
И по ночам был слышен стон земли.


7 ноября 2014 г.


Мы останемся в памяти вашей…
Солдатам Победы посвящается

Светлый праздник не всем доведётся
Встретить нам уже в тесном кругу.
Но пусть песни звучат, громко музыка льётся,
И родные не прячут слезу.

Было время и мы шли в парадном,
Сердце билось всегда как в бою.
Пусть страна наша будет нарядной,
И солдаты шагают в строю.

Будем жить все мы в памяти вашей,
В тех цветах, что внучата несут.
И в салютах Победы той нашей,
В песне, что так душевно поют.

Будем жить мы в делах и заботах,
В кораблях, что морями плывут.
Вместе с вами спешить на работу,
Быть в строю, если вдруг позовут.

Для солдат будет лучшей наградой
Ваша добрая память о нас.
И пусть марши звучат на парадах
И не меркнет Победы той час…


Июнь 2014 г.


Вы за нас всегда будьте счастливыми…

Выцвел серый листок,
Но хранится как память
О той страшной кровавой войне.
Дед писал письмо в снежную замять
Перед боем любимой жене.

Писал кратко: что полк под Москвою,
Смерть кругом — в наступление идут.
Что февраль и метели там воют,
Да свинцовые ветры поют.

Враг вгрызается в землю со страхом,
Ощетинился шквалом огня.
У него всё не так, веет крахом…
И горит под ногами земля.

Не по нраву врагу наступления,
Лопнул быстро хвалёный «Блицкриг».
Генералы там все в изумлении:
Где взял силы «кремлёвский мужик»?

Наш сибирский боец, что в окопах,
Зиме-матушке искренне рад.
Снежным вихрем на лыжах пехота
Всё сметает в порыве атак.

От меня всем привет передайте:
Я-то знаю, вам трудно самим.
Но вы верьте, родные, и знайте —
Мы сильны и врага победим.

И еще: моим детям скажите,
Если что, то пусть помнят наказ —
Землю эту всегда берегите:
В мирный день и трагический час.

Здравствуй, внук!
Ты родишься, я знаю!
Ведь не вечна же эта война.
Быть опять на земле урожаю,
Запоёт песни снова страна.

Помни, внук, как досталась ПОБЕДА,
И святые храни имена.
Вспоминай и защитника-деда,
Что за вас рассчитался сполна.

Обещай, что ты будешь счастливым,
Твёрдым шагом по жизни пойдёшь,
И на братскую нашу могилу
Сыновей ты своих приведёшь.


Июнь 2016 г.


Я тебя с той войны ещё жду…
Памяти деда Мельникова Анатолия Петровича, 1898 года рождения, погибшего в сентябре 1943 года под Смоленском

Мне всегда так тебя не хватало,
Я мальчонкой во сне тебя звал.
После детских серьёзных баталий
Так хотел, чтоб ты крепко обнял.

Но не ждал ты меня на крылечке,
Там бабуля встречала меня.
И всегда говорила сердечно:
— Ты терпи, вы ведь с дедом родня!

Ты не вёл под венец своих дочек
И к березкам своим не водил.
Не носил на плечах милых внучек
И со мной по лесам не бродил.

****
Берегу твой кисет, треугольник солдатский,
Что проездом давно земляки завезли.
И землицу с могилы далёкой той братской,
Где тогда вы с друзьями навечно легли…

На той дальней смоленской сторонке
Вам поют по весне до зари соловьи.
И стоят там с цветами на праздник девчонки,
И не прячут сердечные слёзы свои.

А ты знаешь? Тебя уже стал я постарше,
Твоим именем сына и внука зову.
Они, как и ты, стоят тоже на страже,
Охраняя страну, наш покой, синеву.


Май 2017 г.



Мы помним вас, ушедшие солдаты…

Собирались вы все у ограды
И на брёвнах садились рядком.
Всех сосед угощал «самосадом»,
Чтобы вы насладились дымком…

Каждый брал из кисета степенно —
Самокрутки крутили свои.
Шутки колкие шли непременно,
Но без злобы, а так, от любви.

Разговор затевался обычный —
О политике, мире, войне,
О деревне — ведь тема привычна,
Как живётся сегодня стране?

В мировых разобравшись проблемах,
Вы вели разговор о делах:
Как готовится на зиму сено?
О сгоревших весной выпасах.

Говорили степенно — но хлёстко,
Слово взвесив, как точный удар.
И всегда вы вели себя просто,
Хоть войны потушили пожар.

О себе говорить не любили,
Вспоминая погибших друзей,
Ту войну по-мужски костерили
Русским словом — его нет верней…

Мы все помним своих земляков,
Что весь мир защищали в окопах.
Им поклон. Мы живём без оков —
Ты забыла об этом, Европа?


Апрель 2014 г.


Нас так мало осталось…

Наша память в полях подо Ржевом,
Где ночами всё стонет земля.
Где слышны ещё скорби напевы,
И седые стоят тополя.

Там свинцом отливаются травы,
И берёзы в поклоне грустят.
Рубежи там везде нашей славы,
Вечным сном там друзья наши спят.

Мы пойдём по заросшим просёлкам
В блиндажи, что пропахли махрой,
На поля, где свистели осколки,
И к окопам, где тишь и покой.

По дорогам пойдёт наша память
Той постылой проклятой войны.
Где несли мы победное знамя,
К тем салютам далёкой весны.

Мы придём и к Синявским высотам,
К катакомбам подземным в Крыму,
И замрёт снова сердце у дзотов,
И у топок в фашистском аду.

По чужим мы пройдём городам,
Что встречали с цветами когда-то,
Спросим прямо: «Вы что ж, господа,
Снова мир наш ведёте к закату!»

Посидим мы опять у костров
В партизанских отрядах далёких,
Постоим у морских берегов,
У простых обелисков высоких.

И везде, сквозь солдатскую плоть,
Прорастает трава жизни новой.
Вразуми, кто в бой рвётся, Господь,
Чтобы помнили все ад былого.

А однажды и мы на заре
Тихо к нашим уйдём батальонам,
Полетим вместе там в синеве,
С поколением непобеждённых.


Май 2019 г.


Хлеб Победы
Памяти матери Клавдии Анатольевны Грязновой

Был жаркий день. Девчонку разморило.
Свалилась от усталости в тени.
Ей восемь лет в то время было,
Но вместо детства — трудовые дни.

А где-то там — бои, и гибнут люди,
Ушли на фронт отец и земляки.
Не слышно здесь и грохота орудий,
Здесь будни тыловые нелегки.

В тылу народ от мала до велика
Работает ударно день и ночь.
Чтоб вражья нечисть там была разбита,
И гнал солдат наш эту сволочь прочь.

При деле и она с братишкой старшим,
Телят, зимой родившихся, пасут.
Конечно, им вдвоём не очень страшно,
Но так заката с нетерпеньем ждут.

Девчушка спит, и снятся ей качели,
Что по весне отец соорудил.
И слышит песни, что родные пели,
Когда он по ранению приходил.

Ещё ей снится — засвистели пули
И жалят её тело как шмели.
Не пули это — плетью стеганули
За то, что в хлеб животные зашли.

Горело тело. Слёзы утирая,
К полям бежала, тем, что у реки.
А дядька грозный, жалости не зная,
Кричал, грозил сослать на Соловки.

****
Тот хлеб сибирский осенью убрали,
Обмолотив, на станцию свезли…
А плечи матери до смерти знали
Цену Победы, хлеба и земли!


22 июня 2014 г. День памяти и скорби!


Ты знал…
Памяти Янулевич Николая Ивановича и Натальи Игнатьевны

С тяжёлой плитой миномёта
Ты полстраны прошагал.
Узнала ту поступь Европа,
С боями ты Пруссию брал…

Друзей хоронили. Горело
От горя порою в груди.
Ты шёл, сибиряк, всегда смело,
Мечтал до Берлина дойти.

Атака — и пуля под сердце,
Но рано списал тебя враг.
Услышал он русское — «с перцем»,
Узнал, что такое кулак…

Боль страшная.
Спирт — полстакана…
И вот уже ты на столе.
Не все выживали. Сестрички
Рыдали тайком в стороне.

Ты выжил. И пусть День Победы
С друзьями в палате встречал.
Уйдут все печали и беды,
И дома дождутся — ты знал.

Ты знал, что в Сибири далёкой
Жена тебе снова споёт…
И после боёв тех жестоких
Твой внук здесь когда-то пройдёт…


Июнь 2014 г.


Все его величают Солдатским…

В революцию был краснофлотцем,
Дед и в эту войну воевал.
Уходя, удивил всех колодцем,
Что он с сыном всё лето копал.

Отпылали кроваво зарницы,
Грома пушек давно не слыхать.
Но мы помним родные все лица,
И не вправе мы их забывать.

На смоленской священной земле
Сын с отцом — оба в братских могилах.
Они сгинули в страшном огне,
Но о них земляки не забыли.

И колодец тот давний живёт,
Все его величают Солдатским.
За водой вся округа идёт,
И порой её делят по-братски.

И молва о воде той слывёт,
Что она души всем исцеляет,
Бодрость духу и телу даёт
И характер мужской закаляет.

Деревца, что мой дед посадил,
У колодца высокими стали.
В их тени набираются сил
Земляки и снимают усталость.

И берёзы те ранней весной
Здесь склоняют зелёные ветви.
Их стволы омывает слезой
Светлый сок — слезой безответной.


Январь 2016 г.


Солдатская скамейка

Я присяду в саду на родную скамейку,
Рядом тополь устало как прежде скрипит.
И наброшу на плечи твою телогрейку,
Что давно без тебя сиротливо висит.

Посижу там тихонько, о тебе вспоминая,
О родных, молодыми что снятся совсем.
Вы вершили историю отчего края
И наград никогда не просили взамен.

Ты прошёл пол-Европы победно с друзьями,
Вы спасли этот мир от фашистской чумы.
Ты писал редко письма между боями
И тревожился в каждом — здоровы ли мы?

Ты достойно прошёл фронтовыми дорогами,
О      заслугах своих всегда скромно молчал.
Но солдатское сердце часто билось в тревоге —
Что нас ждёт впереди? Ты не ведал, не знал.
Вот и выросли мы — разлетелись по свету,

Ты гордился детьми, что «в породу» пошли.
И пусть внуки твои далеко были где-то,
Они детскую нежность для тебя берегли.

По весне сад родной о тебе вспоминает,
В майский солнечный день подолгу грустит.
И скамейка твоя всё тебя поджидает,
И окно в твоём доме всё так же горит.

Не войдёт в дом солдат, как когда-то, под вечер,
И не скрипнет крыльцо под хозяйской ногой.
Но мы помним, отец, твои крепкие плечи,
Будем помнить всегда и гордиться тобой.


Май 2015 г.


Фронтовики
Памяти фронтовиков-односельчан

С вами рядом когда-то мы жили
И дорогой ходили одной.
Вы так улицы наши любили
И под вечер стремились домой.

Мужики в гимнастёрках поблёкших,
Что пропитаны солью войны,
Пережившие целую вечность,
Жизнь тогда отстояли страны.

Пусть без рук — но солдат улыбался,
А безногий — трудился и жил.
И больной никогда не сдавался,
О      судьбе на миру не тужил.

А работали так, что «горело»
Дело всякое в крепких руках.
Повороты судьбы брали смело
И держали удар на ногах.

С песней шли вы в ковыльные степи,
Пробивались в мороз к буровой.
Лица мазали вы, словно дети,
Первой нефтью однажды весной…

Вы гордились хлебами своими,
Под гармонь могли душу открыть.
За войну вы не стали другими,
Ваш девиз — только так надо жить!

Вы для всех нас примером служили
В непростой этой жизни земной.
Ваши подвиги мы не забыли,
Что вы сделали в час роковой.


Май 2015 г.


Святое одиночество…

У берёзок-невест сиротливо стоит
Одиноко печальный старик.
Здесь и время застыло. Оно не спешит,
Здесь он жизнь и утраты постиг.

Он мечтает увидеть только на миг
Сыновей, что на фронт проводил.
И тогда он покинет бренную жизнь,
Пусть невестушки ждут, что садил.

Не идут в отчий дом с той войны сыновья,
Не скрипит здесь привычно крыльцо.
На «огонь» не заходят давно их друзья,
И подружек забыл он лицо.

Не вернулись сынки дорогие домой —
Мать от страшного горя слегла.
И душа её стала тогда сиротой,
Ну а мать всё ждала и ждала.

На погосте давно уже крест почернел,
Но старик часто ходит туда.
И жену держит в курсе событий и дел,
Но не плачет он там никогда.

А домой возвратясь, зажигает свечу,
В «красный» угол несёт к образам.
Помолясь — постоит. Боль уходит чуть-чуть,
Только слёзы бегут по щекам…


19 января 2015 г.


Он героем настоящим был…

Солдат-сапожник в будке при вокзале
Давно работал, был старик без ног.
Жилось непросто — не был он печален,
В дали сибирской был не одинок.

Его частенько подвозил приятель,
Курили на скамейке не спеша,
Сапожник был в работе аккуратен,
И светлой у него была душа.

Всегда приветлив, излучал улыбку,
Со вдов и стариков расчёт не брал.
А детворе он шоколада плитки
Порою на все деньги покупал.

И вот однажды старика не стало…
Его ухода не заметил мир.
Но что же тогда небо застонало,
И дождь пошёл (солдат его любил).

А через день по улице центральной
Военные колонной строгой шли.
Сердца давило музыкой прощальной,
И скорбно гроб сапожника несли.

А земляки несли в печали розы,
И той войны солдаты хмуро шли,
И шли курсанты, сдерживая слёзы,
Героя ордена они несли.


9 мая 2017 г.


Солдатки
Памяти бабушки Мельниковой У.А.
и её подруг-солдаток

Когда-то здесь, в стареющем саду
Жила солдатка, старая Ульяна,
Несла как крест она свою судьбу,
От жизни трудной поседела рано.

****
Ушли сыны — их позвала труба.
Ушёл и муж после тяжёлой вести.
И как-то сникла сельская изба,
И всё ждала она худых известий.

Война ползла как гидра по стране
И пожирала всё, ломала судьбы.
Горели счастье и любовь в огне,
Да всё слезами умывались будни.

А в сорок третьем осенью, в дожди,
Пришли два сразу серых извещения.
Писалось скупо: «Мать, крепись, не жди.
Жить надо дальше, наберись терпения…»

В лесах смоленских оба полегли,
Отец и сын в жестоком наступлении.
Войну погнали вон с родной земли,
Все шли в атаку в яром исступлении.

Жить надо дальше — и она жила…
Везде трудилась, отдыха не зная,
И всё родных с войны она ждала,
Оттуда, с незнакомого ей края.

****
Не дождались солдатки сыновей,
Да и мужья погибли — не обнимут.
Но все гордились долею своей
И гордость эту время не отнимет!


Май 2015 г.


Письма фронтовые вспоминая…

Треугольники эти простые —
Отголосок проклятой войны,
Были в семьях погибших святыней,
Это строки оттуда… живых.

****
Мне давно вечерами читала их мать,
Строчки те осеняя слезою.
Разве мог детским сердцем тогда я понять,
Что за ворон кружил над страною.

Как любили все жизнь — и седые бойцы,
И ребята с небритой щекою.
Как хранили у сердца отцы и юнцы
Фото тех, кто для них был судьбою.

Как в атаку рванув — на любом рубеже,
Вспомнив Бога и крепкое слово.
Про платочек, как пели порой в блиндаже.
Как врага все карали сурово.

****
И лишь только теперь — по прошествии лет,
Когда вновь мир столкнулся с войною.
Понял боль я тех строк,
И нашёл я ответ:
Мы за мир платим страшной ценою!


28 мая 2014 г.


Прощально машут…

Как капли крови — алые цветы…
Они повсюду: на могилах братских,
У дзотов, безымянной высоты,
Они как символ доблести солдатской.

И здесь сердца стучат как метроном,
Отсчитывая прошлого минуты:
Проходят дни, объятые огнём,
Все дни войны, что нами не забыты.

Несём мы победителям венки,
Несём цветы простые полевые,
Текут сюда живые ручейки,
Мы вспоминаем дни их боевые.

Родные скорбно в тишине стоят,
Задумчивы у внуков юных лица,
И всюду слёзы у седых солдат:
Пришли друзьям погибшим поклониться.

А журавли всё так же по весне
Плывут куда-то над Отчизной нашей.
И мать-земля в звенящей тишине
С любовью вслед прощально машет.


Май 2017 г.


Дороги трудные с честью прошли…
Памяти бабушек наших

В простенькой кофточке, ситцевом фартуке —
В память мою так вошла навсегда
Бабушка строгая, дни её жаркие,
Мне не забыть её взгляд никогда.

Руки её, всё за жизнь повидавшие:
Вилы, лопату, топор и пилу.
Пусть грубоватые, очень надёжные,
Руки, поднявшие нас и страну.

Помню я шторки и вышивки разные,
Фото на стенах родных и друзей
И те дорожки простые цветастые,
Что расстилала всегда для гостей.

Солнце-блины на её сковородках,
Запах окрошки, груздей на столе.
Помню и квас после завтраков плотных,
Рис, что томился с гусём в чугуне.

Чай настоявшийся — только на травах,
И разговор по душам у окна.
Всё о делах, о заботах и нравах,
Что тут поделать — и в этом строга.

Доброй открытой улыбки сердечной
Я в своей жизни потом не встречал.
Мы и седые — для них всегда дети,
Домик простой — наш надёжный причал.

Вы вспоминайте их время с поклоном:
Все они с честью дороги прошли,
Бабушки, матери, сёстры и жёны —
Совесть и стать нашей древней земли.



Поклон Вам низкий…
Памяти дяди Мельникова Василия Анатольевича

У реки, на пригорке, в окружении берёз,
Над могилою братской воин в бронзе стоит.
Сколько было цветов, сколько видел он слёз,
Сейчас ветер осенний лишь венки шевелит.

****
У этой речки на земле смоленской
Смертельный бой вёл взвод сибиряков.
Высотка за селом, близ церкви деревенской,
Была не по зубам для полчища врагов.

Врага в тот день бойцы остановили —
Большой отряд не перешёл здесь брод.
В бою герои головы сложили,
Чтобы потом войска шли на Берлин, вперёд!

Из тех солдат в живых осталось трое —
Герои эти всю войну прошли.
Тот страшный бой здесь помнит всё живое,
И раны носит тут любая пядь земли.

****
Седая женщина к оградке подошла
И со слезами опустилась на колени:
«Как долго, брат, к тебе сюда я шла,
Уж постарело наше поколение.

Простите нас, что долго не могли
На место гибели родные к вам приехать,
Но память светлую о вас мы берегли
И посвящали вам свои успехи.

С войны проклятой не дождались и отца —
Он здесь в боях погиб под Духовщиной.
До самой смерти мама вас ждала,
Да все стремилась съездить на могилы.

Её уж нет — давно похоронила,
Сама держусь вот из последних сил.
Всегда молилась — небо дало силы,
Чтоб постоять здесь у родных могил.

Твоей жены, брат, тоже нет давно,
Тебя ждала — болезнь её свалила.
Но до последних дней смотрела всё в окно,
Да за околицу встречать тебя ходила.

Привет вам шлёт суровый край сибирский,
С лугов родных я привезла вам горсть земли.
Поклон, герои, за подвиг ваш солдатский —
Что мир тогда для всех вы сберегли!

У нас в Сибири, на родной сторонке,
Леса могучие по-прежнему шумят.
Весной в парней влюбляются девчонки,
Да грозы вешние над Иртышом гремят.

Живёт наш край своей обычной жизнью,
Чтит память тех, кто пал в боях тогда.
И смех звенит над необъятной ширью,
Шагают в даль большие города.

****
Земля Смоленщины!
Покой Солдат храни —
Их души радуй колокольным звоном.
За мир и счастье здесь легли они,
Чтоб жизнь была счастливой, обновлённой.


Август 2013 г.


А лист печально над землёй кружил…
Памяти деда Мельникова Анатолия Петровича

I

Как солдату дома усидеть —
Ты на фронт просился добровольцем.
Уходя сказал: «Я должен уцелеть,
Ты нас жди, родная, за околицей».

Затянуло раны уж давно
Той далёкой и лихой Гражданской.
Да и с «бронью» было решено —
На войну ведь шёл, а не на танцы.

Эшелоны быстро уносили
От родимых мест сибиряков.
От полей, которые любили,
Где им снилось много добрых снов.


II

Ездовой стрелкового полка,
Рядовой дивизии стрелковой —
Уважали «батю»-земляка
Все бойцы, что из краёв суровых…

Труден путь тех фронтовых дорог,
Что прошёл, проехал по просёлкам.
Сыновей увидеть, жаль, не смог
И прикрыть собою от осколков.

Шёл в атаку полк сибиряков,
А обстрелянным всегда пожарче место.
Так сложилось, так уж повелось
И на фронте, это всем известно.


III

Лист печально в сентябре кружил
Над могилой братской фронтовою,
Нет солдата — словно и не жил.
И любовью не дышал земною.

Здесь же приняла смоленская земля
Сына твоего той осенью в объятья —
И душа порхнула в светлые края
Птицей красногрудой безвозвратно.

****
Небесный свод уже десятки лет
Слезой осенней плачет над могилами.
Родным и близким утешений нет,
Но подвиг ваш даёт нам жизнь и силу!


23 февраля, 2014 г.


И так будет всегда…

А в России весной снова плачут берёзы,
Омывая стволы светлым соком земным.
Та водица святая — материнские слёзы,
Мать-Земля всё скорбит по погибшим родным.

Сколько их полегло на полях и высотках,
И свою, и чужую землю кровью полив.
Сколько сгинуло в море, где-то в северных сопках,
И врагов за собой прихватить не забыв.

Не жалели себя, но в промёрзших окопах
Их тогда согревало надежды тепло.
Снился часто им май, весь в победных заботах,
Но увидеть тот май им не всем повезло.

И сегодня склоняясь перед памятью павших,
Из бессмертья полки МЫ должны поднимать.
Пусть проходят везде победители маршем,
Это право вовек никому не отнять.

И на братских могилах, у простых обелисков
Пусть по миру берёзки как невесты стоят.
И так будет всегда — значит, Родина близко,
Где помнят о павших, их образ хранят!


Май 2015 г.


И они рядом с нами идут…

Больно сердцу — давно здесь по кругу
С «самосадом» не ходит кисет.
Не плеснёт фронтовых сто грамм другу
До Берлина дошедший сосед.

Тихо как-то ушли, сразу в ВЕЧНОСТЬ,
Те, кто всё повидал там тогда.
И ушли они в светлую млечность,
Чтобы ярко светить нам всегда.

Он остался один в старом парке,
В даль туманную зорко глядит.
Вспоминает последний бой жаркий
И друзей, что одеты в гранит.

Он ведь тоже теперь из гранита,
Но для всех земляков он живой.
Помнят все здесь — война не забыта,
Кто прошёл те дороги — герой!

Да, умножились скорбные списки
Тех солдат, что спасли от чумы.
И встают вновь в дозор обелиски,
Чтобы не было страшной войны.

И слышна песня там в поднебесье,
Льётся грустно она над селом.
Берегут они нас этой песней,
Чтобы помнили мы о былом.

Но придёт тот торжественный день,
Из бессмертья друзей он поднимет.
И солдаты со всех деревень
Зашагают в строю здесь с родными.


Сентябрь 2016 г.


Мадонны тех военных лет

Спасённый мир пусть вечно помнит вас —
Мадонны тех военных лет проклятых.
Со всеми вместе встретив грозный час,
Шинели сняли только в сорок пятом.

Вы тёплых мест на фронте не искали —
Свинцовый дождь шёл страшный над страной.
В госпиталях вы отдыха не знали
И в небе Родины вели неравный бой…

В разведку ночью с группой уходили
И связь держали вы с передовой.
По самолетам из орудий били
И рисковали каждый день собой.

А как вы почту полевую ждали,
Болело сердце — как же там, в тылу?
И на часок попасть домой мечтали,
И как любили все вы тишину.

Вы честно и открыто жили
И шли дорогой трудной фронтовой.
Страну свою вы преданно любили,
Гордились вы солдатскою судьбой.

А как девчата о любви мечтали,
Украдкой брови крася напоказ…
Пусть шла война, но вы-то твёрдо знали,
Весною соловьи споют для вас.

Не все из вас вернулись в орденах,
Косые взгляды вы порой сносили.
Но знали все, что на таких плечах
Всегда держалась мощь России.

И в майский день в Берлине в сорок пятом —
Увидел женщин мир во всей красе.
Вы у рейхстага плакали от счастья,
И было жаль — дошли туда не все.

Вы шли по жизни твёрдою походкой,
Детей растили, возводили города.
Мы перед Вами головы склоняем,
Мадонны той войны — Мадонны навсегда!


Февраль 2014 г.


И снова май…

И снова май — весенние раскаты,
И небо вешнее опять в цветных огнях.
Для нас роднее нет той славной даты,
И будет чтить народ её в веках!

Идут года — стареют ветераны,
Что заслонили Родину собой.
И с каждым годом всё больнее раны,
Порой опять они идут с друзьями в бой.

Всё меньше их на праздничных трибунах,
И сил уж нет идти теперь в строю.
Но те святые дни как прежде с ними,
Не стыдно им за молодость свою.

К Победе шли, друзей своих теряя,
Могил не счесть на ратном том пути.
И на рейхстаге расписались в мае,
А как хотелось всем туда дойти!

Нет, не затмить историю Победы
«Лесным воякам», «бравым егерям»,
Что по лесам таясь, несли всем беды,
Боясь открытой схватки как огня.

Великий грех забыть про топки смерти,
Как пепел близких сыпали в поля,
Концлагеря, сожжённые деревни,
И как кроваво плакала заря.

И в этот день, слезу смахнув украдкой,
Стоим, скорбя, мы у гранитных плит.
И гордость нас всегда переполняет,
Мы чтим героев — подвиг не забыт!

И верю я — огонь тот не погаснет,
И не померкнет в мире правды свет.
Мир будет помнить — кто погиб за счастье,
Кто спас народы от чумы и бед.


Май 2013 г.


И кружат над Россией они…

Ранним утром уйду по тропе,
В травы росные к братской могиле.
Посижу у бойцов в тишине,
Побеседую я как с живыми.

Разложу на траве хлеб да соль,
Фляжку битую рядом поставлю
И возьму сегодня их боль,
Их родных я одних не оставлю.

Помяну всех погибших бойцов,
Что лежат вдалеке от России.
Тех, кто пожил и бритых юнцов,
Все они здесь врага сокрушили.

Где-то там, на просторах родных
По ним плачут весною берёзы.
Ничего не осталось о них,
Только память, да горькие слёзы.

И летят души их по весне,
Журавлями летят в край далёкий.
И плывут, и плывут в вышине
В те края, где ещё снег глубокий.

И кружат над Россией они,
Над просторами с песней печальной.
Вспоминая те давние дни,
Отчий дом, родной берег песчаный.


Август — ноябрь 2016 г.
Калининград


Святая память

Никого не щадила в те годы война —
Словно метки несли похоронки.
От потерь и от слёз задыхалась страна,
Оборвался надолго смех звонкий…

Убивалась от страшного горя жена,
Угасая, мать молча страдала.
Она знала, что в горе таком не одна,
Всех война чёрным когтем достала.

И искали по карте — где Ковель и Брест?
Где же Волхов, Можайск, а где Орша?
И достойно несли женский свой крест,
А от слёз становилось всё горше…

Там в огне, на огромных просторах земли,
Её обняв — ушли они в вечность.
На чужбине лежат их мужья и сыны,
Далеко там, в краях неизвестных.

Утешали себя и подруг как могли
И молились, скорбя пред свечою…
Свято в памяти образ родных берегли,
Душу женской облегчив слезою.


Апрель 2015 г.
День Памяти.


Всем с поклоном возложим цветы…

В светлой памяти жить будут вечно
И звучать как призыв, как набат,
Кровоточат что раной сердечной —
Брест, Освенцим, Хатынь, Сталинград…

Спят солдаты в ладонях земных,
У дорог спят и в братских могилах.
В своих землях и где-то в иных,
Мать-земля никого не забыла.

Мы знамёна в молчании склоним
Там, где жертвы и там, где герои.
Постоим и, скорбя, помолчим,
И пройдут там опять внуки строем.

Под Смоленском, под Курском и Ржевом,
В Севастополе, Туле, Орле
Поплывёт песня тихим напевом,
Славя тех, кто спас жизнь на земле.

Встанут дети у братской могилы,
Где отцы их зимой под Москвой
Встали грудью навстречу злой силе
И закрыли Россию собой.

Внуки снова уйдут к перевалам,
Где отпор получил «Эдельвейс».
Где на поле красивом и алом
Был тогда егерей перевес.

Вновь опустят венки ветераны
В синем море в Кронштадте, Керчи,
У Рыбачьего, там, где туманы
Их спасали порою в ночи.

Зашумят всюду скорбно аллеи,
Море с грустью накатит волной.
Слава им, кто себя не жалея,
Спас планету в час роковой.


22 июня 2016 г.


Доведётся быьть дома — не знаю…
(Письмо родным с фронта)
В начале сентября 1943 года под Смоленском погибли мои
родные — дед и дядя, сибиряки Мельниковы

Полыхают зловеще зарницы,
Впереди продолжается бой.
Покатилась войны колесница,
Это значит — нам рано домой.

А у нас наконец передышка,
Дали фрицам вчера прикурить.
И страдает гармошка чуть слышно,
И бойцы вроде стали шутить.

В земле русской товарищей наших
Схоронили. Почтили бойцов.
Поклялись перед памятью павших —
Дальше гнать будем лютых врагов.

Так погоним — земля содрогнётся,
Чтобы больше сюда ни ногой.
Меч, что подняли, к ним и вернётся,
И повиснет над их головой.

Проводил утром клин журавлиный,
Сердцем понял — от нас он летит.
А над этой землёю былинной
Лист осенний печально кружит.

И так сразу домой потянуло,
В край берёзовых светлых лесов.
Память снова меня окунула
В нашу зиму и свежесть снегов.

Доведётся быть дома — не знаю,
Больно страшная эта война.
А по вам и по дому скучаю,
Всё тревожусь: ты как там одна.

Не вернусь — поклонитесь берёзам
И моей дорогой стороне,
Да и спрячьте подальше все слёзы —
Как герой я погиб на войне!


Сентябрь 2017 г.


Шли открыто на смерть штрафников батальоны…
Начало сентября — окончание Второй мировой войны. Какая она разная, но для всех кровавая, испепеляющая, ломающая судьбы

Прохрипев на восход, обложив небо матом,
В ад кромешный шагнул молодой капитан.
И рванулись бойцы вслед за комбатом
В этот страшный, зловещий как молох капкан.

Офицеры седые в рывке поднимались —
Поднималась стеною живая мишень.
Всё в едином строю монолитом сливалось,
Чтобы стать крепче стали в решающий день.

И стучали сердца в унисон в батальоне,
Был душевный порыв — лучше так умереть,
Чем пристреленным быть где-то в колонне,
Надзирателей морды, ухмылки терпеть.

И пошли штрафники в ад по бранному полю,
Вспоминая в душе сейчас Бога и мать.
И никто там не думал о жизни и доле,
С чистым сердцем уже каждый шёл умирать.

Кровью смыть приговор, что вынесла «тройка»,
Сколько можно нести этот страшный позор,
Им с постылым клеймом жить мучительно горько,
А как дать тем наветам достойный отпор?

В спины жарко дышали бойцы спецотрядов,
Штрафники понимали, что там тоже смерть.
В этой жизни теперь им не будет пощады,
Выбор только один — с честью здесь умереть.

И тогда в отчий дом полетит похоронка,
Что погиб их защитник героем в бою.
И вздохнёт облегчённо родная сторонка,
Ну а ветер споёт скорбно песню свою.


Сентябрь 2017 г.


Зов тех болот тревожит память…
(По воспоминаниям родных и земляков)

1
Васюганье — болота да топи,
Если сгинул, уже не ищи.
Не найти никогда в вязкой плоти,
Что поделать — судьба, не взыщи…

Край Нарымский, богом отринутый,
Только чёрт топям этим и рад.
Миром Божьим так и не принятый,
Всё считалось — ворота тут в ад.

Староверы там тайными тропами
Уходили в туманы весной.
Жили Богом, мирскими заботами,
Берегли свой уклад и покой.

Чистоту старой веры хранили,
Своих пастырей помня наказ,
Чужаков у себя не любили,
Божьим людям никто не указ.


2

Век прошёл — встали вышки высокие
У болот над дремучей тайгой.
Людей гнали в края те далёкие,
Из той жизни, привычной, другой.

Поселения, бараки, колонии,
Рубка леса весь год, потом сплав.
Рабский труд — там его узаконили,
И никто не имел уже прав.

Гнус и голод своё дело делали,
От болезней не стало житья.
И валялись в бараках неделями:
Тут куда повернёт колея.

Сколько сгинуло лиц раскулаченных,
Сколько в землю чужую легло,
А порой и волною подхвачены,
Трупы их по течению несло.

Васюган, Парабель и Чулым —
Горя сколько их видели воды.
Там все жили желанием одним,
Чтоб проклятые кончились годы.


3

Душу рвёт обнажённая память,
Спать порой не дают голоса.
Помнит стужу, февральскую замять
И потухшие в страхе глаза.

Память помнит и ветер колючий,
В баржах душных плач малых детей.
Презирает СИБЛАГ всемогущий,
Что ломал беспощадно людей.

И сейчас там уходят в туманы
Тени прошлого, тени «теней».
Стонут там как живые урманы,
Сердце рвёт плач ворот лагерей.

Да, то прошлое судим мы строго.
И об этом не будем молчать.
Помнить надо те жертвы — их много,
Не вернулось чтоб это опять.


Июнь 2016 г.


Батей все мы тебя называли…
(Монолог ветерана у памятника однополчанам под Калининградом)

Здравствуй, Батя! Встречай!
                                Наконец я приехал.
Я последний из выживших наших орлов.
Чуть здоровье в дороге не стало помехой,
Я с тобой, наконец, и не надо здесь слов.

Собирались мы часто — тебя вспоминали,
А теперь вот остался совсем я один.
Потускнели уже ордена и медали,
Но никак не забуду тех страшных годин.

Поднимался в атаку ты первым, шёл смело,
Но солдат-сыновей, как умел, ты берёг.
И за каждого сердце комбата болело,
Ведь сгорали в огне, словно твой мотылёк.

Ты отцом был тогда для всего батальона,
Только жаль, батальон тебя не сберёг.
И склонились в поклоне не только знамёна,
Когда здесь на высотке от пули ты лёг.

Посижу вот и я у тебя напоследок,
Вспомним, Батя, с тобой,
                        как к победе мы шли.
И как рад был тогда ты и морю, и лету,
И что все мы до Балтики всё же дошли.

Сколько в этой земле друзей схоронили,
И по старой Европе могил нет числа.
Только жаль, что она это всё позабыла,
Как свобода тогда от фашизма пришла.

Мы, конечно, в обиде. Но время рассудит.
Так бывало уже. И бывало не раз.
И я верю, комбат, память это осудит,
И они ещё вспомнят добрым словом о нас.


Август 2016 г.


Они чашу горя испили до дна…
Памяти военнопленных советских солдат той страшной войны

Давно отгремела кроваво война,
Те страшные дни слезою скатились.
Но плачет ещё по погибшим страна,
Домой сыновья не все возвратились.

Но смерти страшнее — на многих табу,
На них подозрительно власти смотрели
За то, что живыми остались в аду
И в лагерных топках тогда не сгорели.

За то, что собаки их рвали тела,
За то, что поля удобряли их пеплом,
За то, что в плену с исчадием зла
Боролись и там исчезали бесследно.

Потом, как «проказе»,
                            нельзя было в строй,
Обида и злость зубами скрипели.
Их судьбы и так раздавило войной,
Здесь страшней смерти вериги висели.

И нет их славных имён
На памятных стелах и обелисках.
И только вопросы седеющих жён,
Только отчаяние внуков и близких.

А в чём виноват тогда был солдат?
Что раненый сильно в плену оказался?
В беспамятстве был — не рванул автомат
И то, что бежать из плена пытался.

Они светлой памяти тоже достойны,
И пусть им поклонится низко страна,
И души солдат этих будут спокойны —
Они чашу горя испили до дна.


Октябрь 2017 г.


Строгий мундир…
(День памяти жертв политических репрессий)

Уводили их ночью растерянных…
Увозили в закрытых авто.
Пухли папки от списков расстрелянных,
В пустоту нёсся крик: «А за что?».

Уходили порой не простившись,
Лишь сказав на пороге: «Прости!».
Образ их уже с временем слившись,
Отпечатан навечно в груди.

Долго плач по ночам раздавался
Из оставленных ими квартир.
А по тюрьмам народ «признавался»,
Ненавидя тот строгий мундир…

****
Змеёй чёрной ползли эшелоны,
Увозя в котёл ада — ГУЛАГ,
Где для всех одни были законы,
Раз ты здесь — значит ты уже враг!

Генералы, солдаты, учёные,
Люди церкви, поэты, врачи…
Над людьми, словно вороны чёрные,
Нависали тогда палачи.

В судьбах их она стала кровавой —
Та гулаговская колея,
Стон стоял порой над державой
От бесправия бытия…

****
Поседели давно тех «врагов» уже дети,
Но они ещё помнят скрип лестниц, шагов,
Что пугал и будил их тогда на рассвете,
Уводя навсегда матерей и отцов.

Всё чернеют «скелеты» бараков ГУЛАГА,
По тайге, по болотам, в седой мерзлоте.
И идут, и идут скорбно тени отрядов
Мимо вышек дозорных в сплошной темноте.

И вздыхают ночами кругом там болота,
От тоски сиротой воет ветер порой,
Стонут души страдальцев, всё ищут кого-то,
До сих пор не найдя свой последний покой!


30 октября 2015 г.


Они знали — их любят и ждут…
Памяти деда и дяди Мельниковых А.П. и В.А., погибших в сентябре 1943 года во время крупной наступательной операции в Смоленской области

Песни слышу смоленских лесов:
Как там ветры печально вздыхают.
Иногда слышу песни бойцов,
Что в ночи у костров напевают.

Так душевно поют у огня
Про край отчий, сторонку родную.
И про степи, что летом звенят,
Про тайгу, её мощь вековую.

Про надежду, что греет бойца,
Про любовь, что оставил земную.
И про письма, что греют сердца,
И про пулю — подругу шальную.

Про дороги, где пыль и туман,
Про печурку, судьбу и тревоги.
Про тоску по созревшим хлебам,
И о смерти в бою — ведь не боги.

Перед боем солдаты поют,
И светлеют от песен их лица.
Они знают — их любят и ждут,
И так хочется всем возвратиться.


Май 2017 г.


Праздник скорби и гордости нашей…

В майский день сердце радуют марши:
Это праздник великой страны,
Праздник наш и товарищей старших,
Тех, кто выдержал бремя войны.

Кто геройски сражался повсюду,
По ночам уходил в тыл врага.
Партизанил в лесах, и над Бугом
Рвал мосты, штурмом брал берега.

Кто в слезах получал похоронки
И друзей хоронил боевых,
Кто вернулся к любимой девчонке,
Всё прошёл, но остался в живых.

Кто по крохам делил хлеб блокадный,
Под огнём воду людям носил.
Бил на Волге врага без пощады
И в Москве «зажигалки» гасил.

Кто в цехах и в морозы работал
И поля на себе боронил,
И на шахтах трудился до пота,
Лес валил, выбиваясь из сил.

Кто друзей провожал в даль морскую,
Горизонт осеняя крестом.
И кто дружбу сберёг фронтовую,
Был для друга надёжным плечом.

В праздник скорби и гордости нашей
Все они с нами рядом идут.
Мы героев тех стали постарше,
Их портреты внучата несут.


Ноябрь 2016 г.


Хроника военных лет
Большому роду Мельниковых, Грязновых, Ланковых

Семьёй смотрели хронику войны —
Металось сердце, выхода искало.
В ушах звенело от тревожной тишины,
Там правдой время прошлое дышало.

А на экране был простой сюжет,
Поля весенние — поля родной России.
И там парнишка-отрок семи лет
Боронит поле из последней силы.

Босой мальчишка в латаных штанах,
Рубаха длинная — ну явно не по росту.
А ноги вязнут и лицо в слезах —
Ведь с лошадёнкой справиться непросто.

И здесь же в поле женщины-крестьянки,
Иные босы, в простеньких платках.
Выходят вместе дружно на делянки,
С зерном лукошки — как дети на руках…

Как им, родным, в тылу жилось несладко —
Работа сутками, и дома пустота.
Над похоронкой плакали украдкой,
Спасали вера, дружба, доброта.

Весною ранней, в стужу, в зной и слякоть,
Из края в край — и так во всём тылу.
Они трудились — они не смели плакать,
Ведь надо победить проклятую войну.

Их плечи женские держали всю страну,
Они подняли веру у народа —
Что победим мы эту сатану,
Преодолеем вместе все невзгоды!

Простите нас! Мы так вам задолжали —
Тогда вам не хватало так тепла.
Вы через всё прошли, и всё вы испытали,
Чтоб жили дети и жила страна!

Придёт пора, и в землях всей России
Вам установят главный монумент,
Всем женщинам — за то, что пережили
Во имя Родины, во славу всех Побед!


Февраль 2014 г.


Неотпетые души

Опуская глаза, почтальоны его всем вручали,
Обжигал порой руки казённый конверт.
«Пропал без вести… Как?». Слёзы градом бежали…
Но лишь эхо вздыхало на вопросы в ответ.

Где они? Что там стало с бойцами родными?
В плен попали — собаки их рвут в лагерях?
А быть может, без памяти бредят больные,
Партизанят в лесных белорусских краях….

Сколько их, безымянных, сроднившись с землёю,
В местах ратных с войны сиротливо лежат.
И на мирное небо, до боли родное,
Их пустые глазницы печально глядят.

Мать седая, жена, все друзья и родные —
Не теряя надежды, ставят свечи и ждут…
Но идёт быстро время, вот и дети большие,
Но пропавшие без вести всё с войны не идут.

Как герои ушли, и бессмертными стали их души,
Отпоёт непришедших родная страна.
Перезвон колокольный души их будут слушать
И оплачет их небо слезами сполна!


Пасха 2015 г.


Ты вернулся, сынок

Майский ветер знамёна трепал —
В сельском парке народу немало.
Здесь воздвигли простой пьедестал,
А над ним как с небес покрывало.

Ждали сердцем торжественный миг,
Тихо музыка рядом играла.
Он предела эмоций достиг,
Когда ткань волной наземь упала.

Там стоял во весь бронзовый рост
Наш защитник в руках с автоматом.
Он был свой, он открыт был и прост,
Наш земляк, как все наши солдаты.

И притихло село как-то вдруг,
На мгновение всё замолчало.
И раздался пронзительный крик:
«Ты вернулся, сынок! Я же знала!».

Она к сыну пошла — сердцем замер народ,
Здесь такого ещё не бывало,
А она сквозь толпу как слепая идёт,
Мать давно уже старенькой стала.

И как в церкви святой встала мать перед ним:
«Радость, сын, одного я дождалась!
А мы с дочкой твоей ваши письма храним,
Ты спустись к нам, сынок, с пьедестала!».

****
В этом строгом бойце узнают своего
И приходят к нему как родному,
И на сердце становится сразу светло,
Потому что идут как живому.


Декабрь 2015 г.


За друзей, что погибли в боях…
Отгремели победные марши, а тема войны не уходит! Стараюсь восстановить в памяти свои встречи с фронтовиками, в деталях вспомнить их рассказы Это стихотворение написано по воспоминаниям ветерана войны, с которым встретился лет 15 назад в Костроме

Громыхнула составом солдатская память,
Вновь на запад далёкий повёз эшелон.
Вспоминает солдат и февральскую замять,
И пропахший махоркой холодный вагон.

И в дымах паровозных он помнит стоянки,
Слёзы женщин, детей на перронах пустых,
И то страшное поле — ползущие танки,
И орудия три — уже на троих.

Как они устояли — тоже всё помнит,
«Тигров» с десяток горело в снегах.
Он тогда понял — сильны наши корни,
Духом мы крепнем на отчих ветрах.

Помнит и как от разрывов оглохший,
Снег почерневший хватал он рукой.
Помнит, как юный земляк и наводчик
Плакал навзрыд, поседев за тот бой.

Нет, не дошёл он в войну до Берлина.
Где-то под Одером ноги его:
Рядом рванула проклятая мина
И начинила железом всего.

В сорок шестом он, уже на протезах,
В дом постучался — седой, но живой.
И, оценив ситуацию трезво,
Смело продолжил за жизнь снова бой.

****
Детишек «подняли», он ими гордится,
Служат Отчизне его сыновья.
Сам всё в полях — где хлеб колосится,
Там за друзей, что погибли в боях.



Провожая с грустью журавлей…
Солдатам-землякам посвящается

Солнце на закат — пора с базара,
Как там дальше будет колея…
А сегодня память как подарок
Вновь вернула в отчие края.

Крепких мужиков я видел в жизни,
До сих пор горжусь, что рядом был.
Вот кто не себя любил — Отчизну,
Только громких слов не говорил.

Рукава пустые гимнастёрок
Строго по-солдатски под ремнём,
Где-то там в груди ещё осколок,
Шёл солдат вперёд, забыв о нём.

Поражало мужество, сноровка,
И терпенье на пределе сил.
Восхищало, как умело, ловко,
Без руки тогда солдат косил.

Как он мастерски владел косою,
Неудобья, кочки обходил,
Быстро расправлялся и с копною,
Как подводы лихо он грузил.

Помню дядю Гришу-краснофлотца,
Всё себя балтийцем называл,
Он за эту жизнь умел бороться,
Песни всё о море распевал.

Как он споро на своих «обрубках»
Управлял подаренным конём,
Улыбался всем и сыпал шутки,
По бригадам успевая днём.

Жили мужики обычной жизнью,
Дел у них хватало и забот.
Спорили всё с «дамою» капризной,
Смерть не раз стояла у ворот.

Из себя не строили героев,
А ведь на груди — «иконостас»,
Но гордились ратною судьбою,
Журавлей в свой ожидая час.

И теперь бывая в крае отчем,
Ухожу я в тишь родных полей
И смотрю всё в небо голубое,
Провожая с грустью журавлей.




Пусть остаются такими навеки…

С сестрёнкой смотрели семейный альбом
И в прошлом далёком вдруг оказались.
Мы много узнали нового в нём:
Как жили родные, любили, сражались.

Вот всадник лихой летит на коне,
Как ветер степной под солнцем палящим,
Герой этот — прадед, сестренке и мне,
Горячих кровей, орёл настоящий.

Серьёзный танкист у грозного танка,
А рядом друзья, улыбаясь, стоят.
Это наш дед — в цветах вся полянка,
Медали от солнца горят у ребят.

А эта девчонка, сестра в медсанбате,
Так сильно похожа на маму мою,
И надпись короткая: «С фронта от Кати!» —
Я милую бабушку в ней узнаю.

А этот в тельняшке смеющийся парень —
Ведь это отец на своей буровой.
А вот и счастливая дружная пара:
Мама-невеста, отец молодой.

С грустью закрыли мы старый альбом,
Пусть остаются такими навеки.
И память живёт наша только теплом,
Когда-то посмотрят его наши дети.


Июль 2017 г.


Поимённо всех вспомним родных…
(Вальс Победы)

Будет снова накрыт в доме стол,
День Победы повсюду встречаем.
Он в слезах к нам когда-то пришёл,
Поимённо мы всех вспоминаем.

Вспомним славных безусых ребят,
Что смеялись тогда на перронах.
И бывалых уставших солдат
С пылью дальних дорог на погонах.

Мы поднимем торжественно тост
За солдат, что дошли до Берлина.
Кто в атаку вставал в полный рост,
Как когда-то их прадед былинный.

Фронтовые поднимем сто грамм
И за тех, кто ушёл в партизаны,
Кто с друзьями ходил по тылам,
Врачевал кто солдатские раны.

Вспомним всех, кто прошёл через ад
В Сталинграде, под Курском и Ржевом,
И голодный в кольце Ленинград,
И Москву, что была под прицелом.

Кто навечно остался в болотах,
Кто на штурм уводил корабли,
Кто на Пулковских падал высотах,
Но не пяди не отдал земли.

Кто землицу святую пахал
И в тайге на повале работал,
И в полях о победе мечтал,
И жил общей народной заботой.

И висеть будет гордо пиджак
С орденами на батином стуле.
Они с нами — герои атак,
В дом они все сегодня вернулись!


9 Мая 2016 г.


Баллада о медсестре
Медикам, прошедшим Афганистан

Жила одна. Растила сына.
Ей двадцать пять — уже вдова.
И душу выжгла ей чужбина,
Муж там погиб. Душа мертва.

Однажды твёрдо, как мужчина,
Решенье сердцем приняла:
Лететь в страну, что разлучила,
Любовь, надежду отняла.

В Рязань, на родину солдата,
Везла сынишку — стыла кровь.
Но ждут в горах её девчата,
Там будет жизнь теперь и кров.

****
Афган. Война и медсанбат.
Там день и ночь была работа.
И в полевых палатках ад,
Да ожиданье вертолётов.

Сколь юных душ она спасла,
Любовь и сердце отдавала.
Была ребятам как сестра,
Всем настроение поднимала.

Из ручейка, что под горой,
Воды солдатам приносила.
От той водички ключевой
К ним возвращались дух и сила.

Всегда улыбчива, светла,
Минута есть — вмиг за водою,
Сестра заботами жила,
Спешила горною тропою.

Вдруг разорвало в тишине
Смертельно выстрелом округу.
Метались птицы в вышине
И горы замерли в испуге.

Она лежала у ручья,
Раскинув руки, глядя в небо.
Бежали, падая, друзья,
И эхо зарыдало гневно.

Бродяга-ветер ей шептал
И теребил с любовью локон.
То бушевал, а то роптал,
Он стал сегодня одиноким.

Всё повидавшие в горах,
И смерть, и ад на поле брани,
Стояли воины в слезах
И не могли сдержать рыданий.

А поседевший капитан,
Хлебнувший уже столько горя,
Клял эти горы и Афган,
Скрипел зубами он от боли.

За что, скажи, Афганистан,
За что ты женщин убиваешь?
И в свой проклятый караван
Их, не жалея, забираешь!

****
«Тюльпаном чёрным» уплыла
Её душа в родные дали,
Там до сих пор колокола
В округе стонут от печали.


15 февраля, 2019 г.


Смоленский прорыв… Операция «Суворов»

Здесь повсюду сейчас тишина,
Сосны скорбно подолгу молчат.
Их изранила тоже война,
Здесь живут души наших солдат.

Сколько их полегло в тех боях,
Подняла всех ракета: «Вперёд!».
Жарко было в смоленских лесах,
Память это забыть не даёт.

Не затянуты раны земли,
И окопы как шрамы зияют.
Здесь солдаты всё сделать смогли,
Их потомки, Европа пусть знают.

Где-то здесь в свой последний бросок
Дед поднялся тогда с земляками.
А их ждёт всё далёкий восток,
И хранит имена наша память.

В тихих скверах, в цветах на опушках,
Под звездою защитники спят.
Чтоб умолкли навеки все пушки,
И не плыл над страною набат.


22 июня 2015 г.


О днях горячих мы не сожалеем…
Воинам-десантникам, ветеранам ВДВ

Мне так порою не хватает вас, ребята,
И юность наша часто снится по ночам.
Улыбка нашего уставшего комбата
И лица всех друзей-однополчан.

****
Я рад сегодня видеть вас, друзья,
И в этот день особенно волнуюсь.
Как в первый раз я ухожу с «борта»
С десантом вместе в бездну голубую.

Давно я слов таких не говорил —
Из уст моих звучали лишь приказы.
Судьбу всегда свою благодарил
За то, что вместе нас свела однажды.

Друзья, разлейте водку по стаканам —
Мы выпьем молча за ребят своих.
За тех, кто был тогда в Афганистане,
И кто потом был в точках боевых.

Мы вспомним всех — кто, за друзей не прячась,
В разведку шёл и в рукопашный бой.
В бою надёжно друга прикрывая,
Берёг как честь берет наш голубой.

Мы вспомним всех — кто горел в БТР(ах),
На тропе караваны держал.
И в Чечне, и конфликтах локальных
Выполняя приказ — погибал!

Почтим мы стоя каждого из братьев
И снова выпьем — и слезу смахнем…
Порой ведь шли они как на распятье,
Шагнули в вечность — мы за них живём!

Поднимем тост за наших ветеранов —
За доблесть их и подвиг фронтовой.
Пусть меньше ноют боевые раны,
Не снится им пусть ад передовой.

****
Проходят годы, братцы, мы стареем,
И многих нет друзей уж боевых.
О днях горячих мы не сожалеем,
Там наша юность — наша память в них!


2 августа 2013 г.


Как сторонка без нас поживает?
Памяти моих родных, солдат Победы: Мельникова Анатолия Петровича, Мельникова Михаила Анатольевича, Мельникова Василия Анатольевича

Ты побудь с нами здесь, поседевший мой внук,
Расскажи, как тогда я погиб под Смоленском?
Может, вам отписал что мой раненый друг,
Наш земляк, сибиряк из-под Омска?

Расскажи, как супруга, певунья моя,
Как жила, как мальцов поднимала,
Когда в том наступлении не стало меня?
Хотя знаю: ждала и страдала.

Расскажи, как Василий, младшенький мой,
Мы на миг с ним тогда повстречались.
Или так же, как я, здесь нашёл он покой,
На Смоленщине оба остались?

А как первенец Миша, разведчик-герой,
Он писал, что воюет под Курском.
Веселит ли село гармонист удалой,
Или всё о войне, да о грустном?

Не признал бы, конечно, я младших своих,
Что тогда на большак провожали.
Вспоминал я всегда на войне этот миг,
Как в слезах они долго бежали.

Расскажи-ка мне, внук, и поведай сполна,
Как сторонка без нас поживает?
Много наших тогда забрала та война,
Как там нас земляки вспоминают?



Идут через время солдаты домой…

Трава ещё всходит тяжёлым свинцом,
И пулями прошлого хлеб колосится,
Идут и солдаты устало в свой дом,
Где матерям их ночами не спится.

Не спится их жёнам и близким давно,
В посёлке горняцком и хуторе дальнем.
Но светит и светит надеждой окно,
Горит маяком в том времени давнем.

Идут через время солдаты домой:
Идут в одиночку, побатальонно,
Идут на закате, идут под луной,
Плывут журавлями в небе бездонном.

Идут они твёрдо лугами родными,
Текут из бессмертия тихой рекой,
По ратным полям, что стали святыми,
Чтоб обрести в отчем крае покой.


Декабрь 2017 г.


Вы ждите нас
(Письмо деду, не пришедшему с войны)

Вот снова достаю я бабушкин альбом,
Что по наследству перешёл когда-то.
Смотрю на фото старенькие в нём —
И вижу лица, имена и даты.

Вот вся семья — и ты с женою рядом.
Вокруг вас земляки, родные и друзья.
Весна уж за окном, и все безумно рады.
Все друг на друга смотрят нежно и любя.

Опять на фото ты, бабуля молодая
И дети, как в строю, серьёзные стоят.
Все смотрят в объектив, о будущем не зная,
И видно о хорошем что-то говорят.

****
Есть на славной Смоленской земле Духовщина,
Там кругом обелиски простые стоят.
И растут у могил этих братских рябины,
На снегу, как рубины, их грозди горят.

Лежишь ты там с друзьями боевыми,
Друзья твои все были земляки.
В неравный бой, в последнюю атаку,
В бой за страну пошли сибиряки.

И ты не знал, что там же в сорок третьем
В районе Ярцево погиб твой старший сын.
Лежит он, как и ты, под серым обелиском…
Несут ему цветы, шумит над ним листва рябин.

****
Вас очень ждали все — семья была большая,
И дети все ходили за село.
И вот конец войне, и радость в мае —
Тогда не всем, родной мой, повезло.

Не все пришли домой — пришли лишь похоронки.
И долго было смеха не слыхать,
В селе сибирском на родной сторонке
Взрослели дети быстро, быстро угасала мать.

Они теперь все там, ты знаешь, на погосте,
За озером твоим, что с детства ты любил.
По берегам его теперь шумят берёзы,
Что, уходя на фронт, с друзьями ты садил.

Нет и жены твоей — красавицы Ульяны,
Любви, которой уж вернее нет.
Она тебя всегда ждала — и сына ожидала
До самой смерти, в девяносто с лишним лет.

****
Солдаты-земляки! Герои ратных будней,
Где вы в боях за Родину легли?
Где вам покой? Под скромным обелиском?
Или хранят его простые холмики земли?

Шумят, грустят солдатские аллеи,
Гремит гроза весенняя в честь вас.
В честь вас гремит! Вы, жизни не жалея,
Шагнули в пламя, думая о нас!

****
Поклон, солдаты вам, от всей деревни нашей!
Привет передают вам земляки.
Там в День Победы праздника нет краше,
Слезу скупую прячут мужики.

И так уж повелось — на праздники по-русски
За вас поднимет стопку край родной.
Все будут пить за память, за Победу!
Грех будет пить сейчас за упокой.

****
Я сам уж дед — тебя годами старше стал.
Враг жизнь твою сгубил в расцвете сил.
До боли жаль, что в жизни рядом не был ты,
Детей моих за руку не водил.

****
Вы ждите нас — мы всё равно приедем.
И привезём вам горсть родной земли,
Чтоб знали все, что знамя той Победы
Сибиряки достойно пронесли!


Февраль 2013 г.


ПУСТЬ ОСТАЮТСЯ ТАКИМИ НАВЕКИ...


Солдатский колодец
Родным и землякам посвящается

Пролог

В это тихое летнее утро Александр Анатольевич Мельников проснулся немного раньше обычного. Вернее, проснулся не сам, его разбудил какой-то особенно резкий, но приятный гудок уходящего вниз по Иртышу пассажирского теплохода.
Дом, в котором уже несколько лет живёт Мельников, расположен недалеко от речного вокзала. Из окон и с балкона хорошо видны и река, и сам вокзал и всё новое левобережье.
Нехотя открыв глаза, Александр Анатольевич по привычке посмотрел на часы и подумал:
— Первая ласточка, на Тобольск…
Встав как-то по-особому бодро, он, чтобы не разбудить жену и внуков, что приехали погостить из Калининграда, сначала прошёл тихо в ванную, потом на кухню. Не стал как обычно включать телевизор, чтобы узнать новости и погоду, а включил чайник и несколько минут сидел в раздумье и какой-то отрешённости.
Выпив стакан чая с мёдом и бутербродом, он быстро оделся, спустился по лестнице и вышел из подъезда. На часах было начало седьмого, от реки тянуло приятной свежестью.
По обыкновению на работу он выезжал чуть позже. Сегодня у него встреча с руководителями подразделений назначена на девять утра, к тому же день был субботний, и Александр Анатольевич просто решил пройтись по набережной, полюбоваться Иртышом. Редко ему удаётся делать это в последнее время. Спустившись по каменным ступеням на нижнюю липовую аллею, он медленно пошёл по набережной в сторону большой крытой беседки-ротонды. Это было любимое их с женой место. Если позволяли время и погода, они могли долго здесь сидеть. Просто сидеть и смотреть на эту замечательную сибирскую реку.
Буквально в пяти минутах ходьбы отсюда находилось место, где соединялись две реки — своенравный горно-степной Иртыш и робкая и застенчивая, текущая со стороны самых больших в мире знаменитых Васюганских болот, Омь, или, как ее народ любовно называл — Омка. Разные по цвету воды, песочно-светлый и торфяно-коричневый, несли эти реки, и здесь при слиянии была чётко видна эта цветовая разница.
И Мельникову всегда казалось, что здесь соединялись не просто две реки, здесь сходились, сливались две истории, две философии и два стиля жизни, две энергетики — таёжно-урманная и ковыльно-степная. Здесь всегда царствовала какая-то особая гармония.
Раннее пробуждение, какой-то особый внутренний настрой, приподняли не только настроение, казалось, приподняли и самого Мельникова над землёй. С лёгкостью вбежал он по ступенькам в беседку. Облокотившись на мраморные перила, Александр Анатольевич достал сигареты, прикурил. Затянулся с наслаждением, с шиком, как в молодые годы, стал кольцами выпускать дым.
Утренний туман над рекой и на левом берегу уже почти рассеялся. Быстро поднимающееся летнее солнце придавило его к водной глади. Хвостато-разорванные остатки безуспешно пытались местами цепляться за прибрежные кусты, за стоящие на берегу деревья. Цеплялись и тут же таяли.
Горизонт становился чистым, хорошо просматривалась вся панорама новостроек левобережья, свежая зелень лесов. Вечные спутники реки рыбаки по-хозяйски устраивались на излюбленных местах по обоим берегам, неторопливо колдовали над снастями, изредка шутливо, по-свойски, комментируя свои действия да и происходящее вокруг.
Сам заядлый рыбак, Александр Анатольевич с неподдельной грустью и завистью смотрел на их священнодействия и мысленно желал им удачи.
Как-то незаметно, само по себе, его сознание, его память стали высвечивать, вырывать из прошлого, его прошлого, яркие утренние зорьки, что были когда-то там, далеко, на его малой родине, в краю небольших, но многочисленных голубых озёр. И как-то память стала затягивать и затягивать его в то время, как трясина. Он уже ничего не мог с собой сделать, да и не хотел. Он вдруг очень сильно захотел вернуться туда, в своё прошлое.
Чем дальше тернистая дорога жизни уводит, отдаляет человека от времени и от места того, где прошли детство и юность, чем больше становится невосполнимых потерь, трагических утрат, время то и места те становятся дороже, хочется, чтобы это не уходило, было подольше рядом. Всё чаще сердце сдавливает боль, а в памяти теснятся лица близких людей, которых уже никогда не вернуть. Порой яркими всплесками выбрасывает память подробности той особенной, замечательной, пусть даже трудной и трагичной поры — поры детства, светлой и чистой юности.

Солдатский колодец

Отцу Александра, Анатолию Мельникову, в начале той страшной войны было уже под пятьдесят. Но на фронт он рвался с первых её дней. Казалось бы: куда, зачем? Пятеро детей. Ранение ещё в Гражданскую. И теперь серьёзная должность на селе — председатель сельского потребительского общества (сельпо). В его ведении находились не только организация торговли в окрестных деревнях, но и создание подсобных производств. Ещё он руководил заготовительной деятельностью на территории, входившей в состав потребобщества.
С началом войны жёстко был поставлен вопрос о создании местной (собственной) продовольственной базы, особенно здесь, в Сибири. Один за другим шли на село серьёзные бумаги-циркуляры с требованием всё сделать для увеличения объемов заготовок продовольствия. Надо было кормить и своё население в районе и заготовить необходимое количество продуктов для фронта и для тыла… И за этой работой был ежедневный контроль и жёсткий спрос. Сельпо получало плановые задания: (в зависимости от сезона) по заготовкам рыбы, грибов, дикоросов, картофеля, яиц, молока, лекарственного сырья, березового сока, лыка, табака. Позже стали доводить планы и на отлов зайцев, дичи, ондатры. Был план и на овчины, тёплые вещи (варежки, носки, шапки-ушанки). Заготавливали и металлолом, и берёзовые веники. Картофель сдавали не только клубнями с огорода, но были планы и по сушёному картофелю, моркови. Мыли, резали и сушили, готовили и отправляли. Сушили и местные ягоды. Всё это делалось, собиралось, перерабатывалось руками работников потребительского общества да местным населением — женщинами, стариками и ребятнёй.
Шла жестокая война. Всё тревожнее и тревожнее доходили вести до Сибири. Чаще стали приходить похоронки, всё больше женщин в чёрных платках стало появляться в деревнях и в райцентре. Для фронта, для разрушенных городов и сёл нужно было всё — особенно продукты питания.
Порой со своими работниками, активом сельсовета Мельников сутками занимался только заготовками, чтобы выполнить план, обеспечить своевременную отгрузку заготовленного. Поэтому ни о каком уходе на фронт не могло быть и речи.
И ответы для Мельникова в военкомате и в райкоме партии были короткими:
— Тыл, особенно сибирский тыл, должен обеспечить фронт всем необходимым. Здесь сейчас такой же фронт, только не стреляют и не убивают.
— Ты нужен здесь. Вопрос закрыт, и в ближайшее время его поднимать нет смысла.
Проводив на фронт старшего сына Василия, Анатолий Петрович как-то сник, затосковал, ходил порой как отрешённый, словно предчувствовал что-то нехорошее. Поэтому спасение находил только в работе, забывался, погружаясь полностью в дела.
Однажды, промотавшись целый день по делам служебным на сельповской лошадёнке, он уже поздно сдал коня и кошёвку старому конюху. Мельников присел отдохнуть и покурить на высокое деревянное открытое крыльцо сельповского магазина. Уже темнело, магазин не работал, от озера тянуло свежестью. Как-то тихо, незаметно к нему подошёл конюх Григорий Матвеевич.
Сколько ему было лет — Мельников не знал. Но сколько себя помнит — дед этот был всегда. И прозвище было у него странное — «Лоза».
Только незадолго до войны Анатолий Петрович узнал, откуда оно, как прикипело к этому странному деду. Оказывается, вся его родова по-мужицкой линии умела искать и находить места, где под землёй была вода. Искали с незамысловатым приспособлением — раздвоенной веточкой лозы. Эта нехитрая вещь знающему человеку о многом говорила… И они находили воду всегда — дед его, и отец, и братья. И вода в том месте, куда указывали мужики, добрая была. Вот за это их сильно уважали в округе.
Из всей большой родни остался Григорий Матвеевич один. Кто сгинул в Гражданскую, кто в Китай «убёг» с белогвардейцами, кто на финской голову сложил, кто ушёл «германца воевать» уже в нынешнюю войну. Старик давно жил один. Матвеевич присел рядом с Мельниковым. Помолчали. Разговор начал дед:
— Слышь, преседатель. Лето вот нонча жаркое задалось. Дожжей мои кости не чуйствуют и дале…
— Да, ты прав, горит всё! Жарковато, — отозвался тихо Мельников. — Ты это к чему, старый?
— А к тому, милок. У нас сколько колодцев-то добрых в деревне? Четыре.
— Правильно, четыре. По одному на улицу.
— Наверно, знашь, бабы-то жалуются — вода уходит. Не хватат воды-то, преседатель. Ить видно, жилы и те ноне скудеют. Не даёт землица-то кровушки своей.
Дед некоторое время помолчал, словно с мыслями собирался.
— А в озёрах-то зацвела водица, совсем худа стала. Скотина и та, понимашь, моргует! Лягушки и те как сказились, скачут, понимашь, куда глаза глядят.
Дед опять замолчал.
Мельников уже понял, к чему ведет разговор этот сухонький и мудрый человек и внутренне обрадовался.
— Рассказываю тебе как партейному, — опять начал Лоза. — Я тут неделю помароковал чуток, помаршировал во время своего ночного безделья около коней-то. Походил вокругом с палочкой-то, как тятя учил.
— Ну и как? — с нетерпением перебил его Мельников.
— А вот никак, — загадочно ответил ему дед. — Ну, по-первости, с тебя причитатся, преседатель. И не просто какой-нибудь Улькин магарыч. А давай-ка, любезнай, из своих сельповских запасов, скусненькую! Поди есть? А, начальник?
— Есть, дед, всё для тебя есть, родной ты мой! — радостно ответил Мельников.
Дед на мгновение закрыл глаза. Потянулся, потом как-то не по возрасту бодро крякнул.
— Это ладно, это хорошо. Тогда слушай. Вишь, вон там в саду, между сельсоветом и школой, низинка небольша, туман любит там утрами нежиться. Так вот, там мой «колдун» вроде воду кажет… Чует, понимашь, жилу хорошу и не сильно глыбоко…
— Сколько? — спросил нетерпеливо Мельников.
— Ну, милок, скрозь землю-матушку грешный видеть ещё не сподобился. Ну так кумекаю, метров семь, можа чуть боле будет.
Мельников ответил, думая о чём-то своём:
— Да, это было бы неплохо. Место хорошее, бойкое, самый центр деревни. Если получится, сделаем его резервным, общим колодцем.
Дед в согласии молча кивнул.
— Одна проблема, старик. Кто и когда копать-то будет?
На что дед, немного помолчав, возразил:
— Промблему эту знаю и без тебя.
И дальше уже твёрдо сказал:
— Решатся она просто! Ты вот спрашивашь, когда? А непременно нонча, летом, когда сушь. Пока маракуем — глядишь осенью и с водой будем. Дальше кака проблема? Народ? Руки работящи. Знаю. Мужиков нет. Бабы с утра до ночи в работах — чуть живые домой тянутся. Да мелкота на деревне. И той работы хватат.
Дед замолчал и вдруг как выстрелил:
— А мы на что??? — он резко вскочил, торопливо заходил по крыльцу. Потом остановился рядом с Мельниковым и сразу задал вопрос:
— У тебя Мишаня когда с курсов-то возвернётся?
— Да через пару недель, — ответил Анатолий Петрович. — И сразу технику к уборке готовить. А осенью, как восемнадцать стукнет, сразу и на фронт. Если по броне не оставят. Мужиков-то к технике особливо нет, сам знаешь.
Видно, деда это вполне устраивало, и он спокойнее уже закончил:
— Ну вот и славно, вот и хорошо. Расклад, милок, простой. Ты, председатель, будешь находить в день 2–3 часа для земляных работ. Кротом поробишь… — и Лоза лукаво улыбнулся. — Глядишь, в головёнке-то светлее будет, да на молодух меньше глазеть будешь.
Дед, рассуждая, продолжал:
— Опять же Мишка. Часок-другой выкраивать будет до уборки-то. И по времени сговоримся. Одним словом, не кружи голову, служивый, справимся! Опять же, где бесенята постарше подмогут, в школу сходи. Там директор-ленинградец, мужик понятливый, хоть и старый и из бывших, говорят. И ладно будет.
И дед резко сел, даже не сел, а плюхнулся рядом с Мельниковым на крыльцо.
Анатолий Петрович некоторое время молчал, что-то взвешивал, прикидывал. Потом достал кисет, протянул деду табак в баночке из-под леденцов и нарезанную бумагу. Скрутили самокрутки. Прикурили, затянулись с удовольствием. Молчали.
— А знаешь, дед, ты и здесь прав. Спасибо тебе за мысль дельную. Согласую время своей работы да и сынишки в райкоме и в хозяйстве. Сам понимаешь, время какое — война, будь она трижды клята. И вперёд! Сам-то как со здоровьишком, Матвеевич? Сдюжишь?
— Я, паря, казак старый, к тому же сибирской. Сдюжу! — ответил дед, и Мельникову показалось, что он даже лицом посветлел.
— Ну вот, на том и порешили.
Он помолчал, потом сказал:
— Ну что, дед, время позднее, может, откроем бутылочку, выпьем за почин? У меня в кабинете есть.
Григорий Матвеевич как-то весь подобрался, лицо стало серьёзным.
— Нет, милок. Сам говоришь, время такое. Ты вот сейчас под бок к бабе своей, а у меня служба. Извини. Вот как дело сладим, с тебя причитается. И не просто какую-то сургучевую, коньяк поставишь! Лады?
У Мельникова после их разговора на душе как-то стало тепло и чисто, будто помыли её водой светлой, родниковой или выпил уже напитка этого, что запросил дед.
И он весело ответил:
— Лады, дед, лады!
Попрощавшись и пожелав старику доброй службы, он пошёл притихшими деревенскими улицами в сторону своего дома, в нём был ещё заметен свет лампы. Дома его ждали.
Утром Анатолий Петрович приступил к своим обязанностям, занялся текущей работой. Он не стал форсировать решение вопроса по колодцу, в деревне никому не рассказал о позднем вчерашнем разговоре. Завтра вызывают в район, совещание. Там он и решил обговорить с секретарём райкома этот вопрос, так скажем, не афишируя пока инициативу прежде времени.
Назавтра, во время перерыва, Мельников, извинившись, зашел к секретарю райкома и рассказал о вчерашнем разговоре с Лозой, его инициативе.
Секретарь райкома Ваганов был свой, из местных, бывший учитель, моряк. На фронт не забрали по причине серьёзного ранения на Балтике в финскую. Вот и оставили его, как сказано было на пленуме, на хозяйстве: руководить совместно с исполкомом всей работой в районе. Ваганов инициативу поддержал сразу.
— Ты молодец, что зашёл на разговор. Дело нужное. Ведь у вас и у соседей с водой плохо, солёная и с запахом нынче в колодцах. Пробуй. Получится, мы деда твоего на руках по району носить будем. Ведь, по-моему, больше-то нет у нас мастеров таких?
Секретарь немного помолчал.
— Только, Петрович, тебе не тридцать лет. Ранение было. Сам-то как, сдюжишь?
— Надо сдюжить, надо, Ефимович.
— Тогда ещё, — сделав паузу, продолжил секретарь, — на основной работе чтобы это не отражалось. Сам понимаешь, обстановка. На колодец кого надо ещё подключи.
Расставшись с секретарём, получив добрые напутствия, решив остальные вопросы, Мельников уже поздно выехал из района на лошади домой.
К вопросу о колодце вернулись недели через три, в начале июля. Сын Мельникова, Михаил, вернулся с механизаторских курсов и сразу подключился к важной работе по подготовке техники к уборочной, что вели уже работники МТС. Он пропадал там допоздна, парню нравилось копаться с техникой, быть нужным в это трудное время.
Анатолий Петрович согласовал время работы сына в мастерской с руководством хозяйства, руководством МТС.
А дед Лоза уже активно на сельповской лошадёнке собирал по деревне инструмент, все «приспособы», как он сам выражался, для земляных работ.
Он ремонтировал и точил лопаты, в мастерской ему новым обручем обтянули деревянную бадью, соорудили разборный ворот для подъема грунта. Там же к старому топору приварили металлическую трубу, топор наточили. Со всем этим полегче будет проходить крепкий глиняный слой, да и кто знает, что там ещё будет, в землице-то родной.
Начинать решили утром в воскресенье. У всех троих был какой-то особый настрой, будто возводить будут «церкву величественную», как выразился Матвеевич, а не в землю углубляться.
С ними пришла и жена Мельникова, Ульяна. Она всё что-то многозначительно переглядывалась с дедом, который на лошади подвёз инструмент для работы.
Потом дед торжественно сказал:
— Ты, сынок, не обижайся. Отцы и деды наши дело доброе завсегда с Богом зачинали, просили поддержки. Так давай и мы начнём дело это людям нужное по-людски да по-божески. Нужное дело зачинам для народу. Думаю, партия твоя не осерчат на дело такое, а мы и не скажем.
И он скомандовал:
— Давай, Ульяна. Неси, дочка.
Ульяна быстро достала из грубой тряпичной торбы, где были харчи, чистый рушник, быстро его развернула. Там оказалась небольшая старинная иконка.
Мельников помнит эту икону — ею когда-то их молодых благословила на жизнь семейную покойница тёща, мать его Ульки, старая казачка Авдотья Пантелеевна.
Ничего не сказал Мельников ни жене, ни Матвеевичу, а стал наблюдать за спокойными действиями деда. Тот молча трижды перекрестился, встав лицом к взошедшему уже солнцу. Потом несколько раз не спеша с иконой обошёл по кругу место, где планировались земляные работы. Иконой трижды перекрестил небольшую полянку, поцеловал икону. Молча постоял, глядя куда-то вдаль, за озеро, где над лесом повисло утреннее солнце.
Потом взволнованно, как в церкви, сказал:
— Ну, дети, с Богом!
И с этого дня, углубляясь каждый день в землю, они работали на колодце в любую погоду.
Одновременно с основными земляными работами два ещё крепеньких старика из деревенских, старинные дружки-приятели деда Лозы, на лесоскладе, из оставшегося доброго довоенного леса, за харчи рубили сруб для колодца.
Лоза успевал и туда, иногда «проведовал» приятелей, контролировал работу стариков, возил харчи, что собирали женщины по деревне для работников.
Иногда, видно, «вкладывалось» туда что-то горячительное, и тогда дед прибывал оттуда навеселе в хорошем расположении духа, много шутил над «червями земляными».
Не помнит уже сейчас Александр Анатольевич, сколько времени его родные и дед Лоза копали этот колодец, сколько тогда прошли они метров. Но он хорошо помнит, каким уставшим приходил отец домой после этой работы, как порой стонал ночами.
Помнит Мельников и то, как они с ребятней помогали иногда мужикам на колодце, помнит особенный запах свежей земли, что доставали из глубины. Помнит, какой мягкой и липкой была там глина, и как с ребятами лепили из неё всяких зверушек, коней, птиц.
Помнит и то, что уже к уборке колодец был в основном готов. Сруб спускали звеньями всем миром — тут помогали и женщины, и работники МТС. Сруб вывели наверх, он поднялся над землёй метра на полтора, с учетом будущей осадки. Сделали сразу и добротную крышку.
Да, Лоза не ошибся, водоносный слой здесь действительно был неглубоко и был, как выразился дед, «шибко резвый, как стригунок».
Столб воды буквально за несколько дней значительно поднялся и прибывал ежедневно, а после прошедших дождей уровень дошёл почти до самого верха.
Вода, отстоявшись, «промывшись», как говорили односельчане, была всегда чистой, с голубизной, холодной и очень вкусной.
Особых торжеств по случаю готовности колодца тогда не было. Время начиналось жаркое — подошла уборочная. Но секретарь райкома партии Ваганов приехал. Собрались активисты, сельсоветские работники, учителя, свободные от работы женщины, старики, кто смог, да ребятня.
Ваганов сказал коротко, но душевно. Связал всё с текущим моментом, кратко рассказал об успехах на фронтах и о предстоящей уборке. В заключение торжественно вручил деду Лозе новые хромовые сапоги и рубаху — за инициативу и активную работу. Некоторые женщины всплакнули, радуясь за старика. Растрогался и сам дед. Пытался что-то сказать в ответ, но махнул рукой и отошёл от народа, вытирая застиранной тряпицей набежавшие слёзы. Давно не видели односельчане таким старого казака.
Мельникову и Мишке Ваганов крепко пожал руки, поблагодарил и сказал, что после победы он непременно приедет к ним на рыбалку и на уху, и тогда они это дело отметят по полной.
Не знает и не помнит Александр Анатольевич и того, выпили ли отец с Лозой тогда заветную бутылку коньяка или нет. Конечно, выпили. В этом, зная отца, который всегда держал слово, он не сомневался.
Так или примерно так происходили тогда события в его родной деревне. Колодец этот стал для людей спасением и в годы войны, и последующие годы. Его полюбили и свои, и проезжающие через деревню жители соседних деревень, да и соседней области, что начиналась недалёко, за озером. За водой для питья подчас приезжали специально. А для Александра он до конца жизни останется отцовским.
*** *** ***
Тёмным ноябрьским вечером в дом Мельниковых тихо постучали. Дома был и хозяин, и его жена Ульяна. Вошёл давнишний друг Анатолия Петровича районный военный комиссар Руденко. Он и раньше, в ночь-полночь, заезжал в этот дом. Был он большим и высоким, и ему всегда не хватало места в этом деревенском домике. Вот и сейчас, согнувшись почти вдвое (из-за полатей), он из темноты вышел к столу, где было светлее от керосиновой лампы, висевшей под потолком.
Поздоровался как-то сухо, официально. Ульяна женским сердцем сразу поняла: плохие вести в их дом принес этот старый друг-военный и сразу села на скамью у печи, где и стояла.
Военком начал сразу, без предисловий.
— Анатолий, Ульяна, — по-свойски обратился он к испуганно-настороженным хозяевам, — ваш сын Мельников Василий Анатольевич пал смертью храбрых в боях под Москвой.
Подросток Саша с маленькой сестрой Клавой спали в тот «чёрный» вечер на полатях. Набегавшись и наработавшись за день, дети спали крепко.
Конечно, они не видели и не слышали, что происходило в доме после известия военкома. Только утром они узнали о страшном горе, что пришло в их семью.
Саша увидел почерневшую и сгорбленную мать в плохо повязанном платке и неприбранными волосами, её потухшие глаза. Испугался, когда увидел постаревшего за ночь отца. Его лицо стало землисто-серым. Он много курил, руки его подрагивали, не находили себе места.
Многое сразу изменилось в небольшом доме Мельниковых.
Брат Михаил, который неделю после уборки был в райцентре, в ремонтных мастерских, вечером того же дня на попутках добрался домой. Он уже побывал в военкомате, где решительно заявил, чтобы его срочно направили на фронт. Но его держали на брони в ремонтных мастерских до самой посевной. Он с какой-то особой злостью, замкнувшись, работал в период весенне-полевой страды и перед её окончанием, в конце мая сорок третьего, ушёл всё-таки на фронт.
Ушёл на фронт и отец, несмотря на то, что райком партии и лично секретарь Ваганов были против. Видно, помогла старая дружба с военкомом.
Как потом выяснилось, отца увезли на фронт в составе сибирских стрелковых дивизий в июле сорок третьего под Смоленск, где готовилось что-то серьёзное, большое.
А поздней слякотной и холодной осенью в Сибирь в дом Мельниковых снова пришла скорбная весть. Принесли Ульяне на бумаге казённой извещение. В нём скупо сообщалось, что при наступлении в кровопролитных боях в Смоленской области муж её, Мельников Анатолий Петрович, пал смертью храбрых. Погиб старый солдат и коммунист. Не вернётся уже никогда в дом родной их муж и отец.
Время многое стёрло из памяти Саши. Он с трудом вспоминает какие-то детали, подробности. Помнит, что жилось трудно, помнит, как стала сильно сдавать мать.
Но он хорошо помнит, как вдруг сразу повзрослел, по-другому, ответственнее стал относиться ко всему происходящему, к окружавшим его людям.
Ещё одним страшным ударом по его семье стала похоронка на сына и брата — на их Мишку, гармониста и весельчака, любимца девчат на всех посиделках.
Похоронка пришла через месяц. Уже выпал снег, скромно отпраздновали очередную годовщину Октябрьской революции, стояли ядрёные ноябрьские морозы. В колхозных амбарах неспешно велись работы по обмолоту пшеницы. Народ ездил на заготовки леса в деляны. На деревне селяне прибирали какую-никакую, с трудом выращённую живность.
Не сохранились те извещения. Все документы и письма с фронта от отца и братьев мать бережно хранила, часто перебирала, подолгу плакала. Письма однополчан отца, которые приходили позднее, и в которых рассказывалось, как погиб отец, мать часто читала детям. Саша хорошо помнит, как переживали гибель близких и его мать, и её подруги-солдатки.
Уже став взрослым, будучи студентом, он написал простые стихи, посвящённые родным и землякам своим, которые не дожили до победы, не вернулись в край сибирский. Написал и о солдатках-вдовах, что не дождались с проклятой войны своих близких.

Никого не щадила в те годы война —
Словно метки несли похоронки.
От потерь и от слёз задыхалась страна,
Оборвался надолго смех звонкий..

Убивалась от страшного горя вдова,
Угасая, мать молча страдала.
Она знала, что в горе таком не одна,
Всех война чёрным когтем достала.

И искали по карте — где Ковель и Брест?
Где же Волхов, Смоленск, а где Орша?
И достойно несли они тяжкий свой крест,
А от слёз становилось всё горше…

Там в огне, на огромных просторах земли,
Её обняв, ушли они в вечность.
На чужбине лежат их мужья и сыны,
Далеко там, в краях неизвестных.

Утешали себя и подруг как могли
И молились, скорбя пред свечою….
Свято в памяти образ родных берегли,
Душу женской облегчив слезою.


Уже потом, позднее, Александр Анатольевич стал писать по всем инстанциям, чтобы узнать, где воевали, как погибли и где захоронены родные.
Из Центрального архива Министерства обороны, что в Подольске, была внесена некоторая ясность по отцу. В скупой архивной справке сухо сообщалось, что ездовой 938 стрелкового полка 306 стрелковой дивизии, рядовой Мельников Анатолий Петрович, 1898 года рождения, призванный РВК Омской области, погиб 13 сентября 1943 года при наступлении. Похоронен в братской могиле у д. Горохово Пречистинского района Смоленской области.
В этой же справке сообщалось кратко: рядовой Мельников М.А., 1924 года рождения и т. д., пропал без вести в сентябре этого же года. И всё.
Александр Анатольевич делал ещё несколько запросов в разные инстанции и организации. И уже после смерти матери наконец-то пришёл ответ от работников Смоленского совета ветеранов, в котором подробно описано, что воевал отец на Калининском фронте (командующий генерал-полковник Ерёменко А.И.) в составе 43 армии (командующий генерал-майор Голубев К.Д.) и 306 стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Шкурина М.М.
Сообщалось также, что вся 306 стрелковая дивизия была укомплектована солдатами призыва из Омской области. При наступлении через Пречистинский (ныне Духовщинский) район большинство сибиряков героически погибли. Последний покой земляки-сибиряки нашли в братских могилах этой священной, но далёкой от дома земли. Узнали из этого ответа, что отец похоронен вместе с боевыми друзьями в братской могиле № 2, что находится на территории Бересненского сельского Совета Духовщинского района.
До конца прояснилась и судьба брата Михаила. В письме сообщалось, что он погиб при наступлении 4 сентября 1943 года в деревне Репино Ярцевского района там же, в Смоленской области, и похоронен в братской могиле № 6. Вот так семья Мельниковых узнала, что смоленская святая земля стала последним земным пристанищем их родных.
Александр Анатольевич некоторое время вёл переписку с советом ветеранов. Получил оттуда фотографии братских могил, где захоронены его отец и брат вместе с боевыми друзьями-сибирякам. Получал приглашение приехать на место кровопролитных боёв и захоронения родных. И он непременно там побывает и не один, а уже с внуками своими.
А колодец, что уходя на фронт оставили его родные, живёт и приносит радость людям. Маленькие березки и сирень, что посадил тогда у колодца отец, прижились и стали уже большими. Теперь это стройные белоствольные берёзы, а кусты сирени, что тоже разрослись вокруг, весной чудесно пахнут и манят вечерами в сад молодых земляков.
Колодец этот все жители села с любовью и теплотой величают Солдатским. Это ли не память о тех, кто сложил свою голову где-то вдали от родного порога за светлые зори, за улыбки внуков.
*** *** ***
Не дождался тогда дед Лоза с войны своих помощников и друзей. Но ещё пожил.
Он встретил май сорок пятого. Всё чаще приходил к колодцу. В летнее засушливое лето поливал водой из этого колодца берёзки и сирень и подолгу сидел на скамье, курил. О чём размышлял, что вспоминал этот старый человек — неизвестно.
Иногда он медленно уходил к простому памятнику в саду: там на чёрных металлических листах, что прикреплены к пьедесталу, золотом горели имена всех погибших его земляков, были там фамилии и его родных. Прожил он с ними свою долгую жизнь — всё было между ними, всё ушло, всё забылось. О всех остались только добрые воспоминания, светлая память.
Он винил себя, что ещё живёт, небо коптит, а их вот нет. И не придут солдаты уже никогда в дом родной, к детям, к семьям. К земле своей отчей, которая любила их и ждала и ждёт до сих пор.
Года через три — четыре после войны, в начале мая, нашли односельчане деда Лозу — Григория Матвеевича Леднёва, такая, оказывается была фамилия у старого сибирского казака, на его любимой скамье у колодца. Он был мёртв. На крышке колодца стояла банка с водой и несколькими ветками сирени. А на лицевой стороне двухскатного козырька, что возвышался над колодцем, была нарисована яркая красная звезда.
Мельников хорошо помнит, как хоронили этого ничем неприметного сухонького старика, прожившего бурную, трагическую жизнь. Оказывается, он ещё в Гражданскую из-за тифа потерял всю семью — молодую жену и детей. Так и жил после один, но жил всегда для людей, для своих земляков.
Его несли на руках, меняясь, до самого кладбища. Впереди детвора бросала бутоны, веточки сирени, а сам председатель сельсовета в окружении пионеров нёс на подушечке два Георгиевских креста деда Лозы за Первую мировую, о существовании которых никто в деревне и не знал. Впервые над сельским кладбищем прогремели ружейные выстрелы — хоронили старого солдата.
А колодец Солдатский живёт и поныне. Его периодически чистят, ремонтируют. Жила, питающая его, не исчезает. Любят свой колодец односельчане, гордятся им и всем рассказывают историю его возникновения.
Любят колодец и в семье Александра Анатольевича. Бывая на малой своей родине, он с детьми непременно облагораживает его, садит цветы, выпиливает в кустах сирени старые ветки. В прошлом году на новый козырек над колодцем прикрутили металлическую красную звезду.
Старший сын Александра Анатольевича, Арсений, написал стихи о родном Солдатском колодце, о своём дедушке и дяде, которых, конечно, никогда не видел, но о судьбе которых знает, гордится ими и любит.

В революцию был краснофлотцем,
Дед и в эту войну воевал.
Уходя, удивил всех колодцем,
Что он с сыном всё лето копал.

Отпылали кроваво зарницы,
Грома пушек давно не слыхать.
Но здесь помнят солдат родных лица,
И не вправе мы их забывать.

На смоленской священной земле
Сын с отцом — оба в братских могилах.
Они сгинули в страшном огне,
Но о них земляки не забыли.

И колодец тот давний живёт,
Все его величают Солдатским.
За водой вся округа идёт,
На селе её делят по-братски.

И молва о воде той слывёт:
Будто души она исцеляет,
Бодрость телу, здоровье даёт
И характер мужской закаляет.

Деревца, что мой дед посадил,
У колодца высокими стали.
Все в тени набираются сил,
Посидев рядом самую малость.

И берёзоньки ранней весной
Здесь склоняют зелёные ветви.
Их стволы омывает слезой
Светлым соком — слезой безответной.


Иногда Александру Анатольевичу думается: а сколько же по огромной России-матушке таких Солдатских колодцев и родников, скверов и садов, просто аллей, мостиков через речушки наши малые и многого другого, что руками солдатскими с любовью перед войной сделано. Сделано добротно, надёжно. Всё это ещё живёт, живёт своей памятью о тех людях, что обещали вернуться домой.
И надо, непременно надо, чтобы не иссякли ни родники эти, ни колодцы с водой студёной, и чтобы шумели повсюду аллеи и скверы Солдатские и становилось их ещё больше, и память наша тоже была светлой и полной.


Горький рассвет
Памяти тружеников тыла

В это февральское ядрёно-морозное утро, несмотря на то, что бригадир вчера отпустил её «отсубботничать», после недельной работы в деляне, Анна поднялась по обыкновению рано. В избёнке было уже стыло. Топить печь в полную силу, как в довоенные времена, она не стала с середины января, опасаясь, что до весны дров не хватит. Так, поддерживала сносную температуру на ночь, немного «прилетивала», как говорила её свекровь. А днём у свекрови то готовка, то стирка, да и домашние целый день в движении, и температура в домишке держалась. А февраль завернул, вторую неделю держит, не отпускает. И Рождество, и Крещение минули, ан нет, давит мороз, крепко давит. И в делянах бабенкам никак без костров нельзя, просто погибель: ни отогреться, ни кипятком нутро согреть. А робить надо. Срочный заказ поступил. Готовят и в морозы лес для крепежа на шахты угольные. Вот птички лесные и те перебрались ближе к жилью. Везде, где можно, обустраиваются около людей, пропитание добывают в старой соломе, что ещё осталась на навесах, да сараюшках.
Сунув босые ноги в допотопную, будто оспой изъеденную обутку из старых обрезанных валенок, накинув на плечи стёганую душегрейку, Анна, осторожно ступая, прошла к печи. Взяв на выступе коробок со спичками, подошла к небольшому столу, что притулился у окошка. На столик из окна ещё падал лунный свет. Осторожно сняв стекло с керосиновой лампы, запалила фитиль. Настроила пламя на самую малость, водрузила закопчёное стекло на место. Немного постояла, смотря в окно. Там царствовало безмолвие и висела морозная синева. Подойдя к печи, открыла дверцу. Дрова уже были по-хозяйски уложены в утробе печи, приготовлены берёста и лучины. С вечера свекровь позаботилась, подготовила её к растопке.
Растопив печь, Анна присела на небольшую скамеечку, что сделал задолго до войны ей муж для того, чтобы было удобно доить их красавицу — кормилицу Берёзку. Нет теперь той бурёнки, пала от бескормицы в прошлую зиму. И где теперь её Макар, где, на каких фронтах воюет? Нет от него, вот почитай, уже третий месяц известий. Живёт семья в неведении. А на деревню идут и идут похоронки. На отцов и мужей, на братьев и сыновей. Сиротеют детки, вой бабий стоит над деревней. Сердце замирает от чужого горя. Живут Анна и её домашние надеждой. Живут, думая о Макаре и днём, и ночью.
На печи под шубёнкой снова сильно закашлял старший сынишка. В начале февраля серьёзно простыл на рыбалке. Парнишке тринадцать по осени исполнилось. Школа-семилетка только в соседнем селе, не захотел Федька ходить туда на учебу, заявив, что после победы доучится непременно. Остался помогать матери в деревне. С виду-то парень ладный, крепкий. На работах уже втянулся. Вот и стал в колхозе работать, помогать взрослым. А как лёд «встал», отрядили его и ещё двух хлопцев в артель рыбацкую на ловлю карася для нужд фронта да для госпиталя, что на станции железнодорожной. Карась-то в здешних озерах знатный. И не крупный, стандартный «желтячок», как его с любовью называют местные жители. Но вкус у него особый, отменный. Хорош их толстячок и в ухе, и жарёхе. И, как говорят врачи и персонал в госпитале, бойцы на поправку идут быстрее от ухи из него, как от снадобья пользительного.
Конечно, артель — громко сказано. Три старика да три парнишки — вот и все работники. Но дело делали большое и важное. И мальчишки этим очень гордились. План добычи артель выполняла справно, поставки и в госпиталь, в сельпо не срывали. Иногда Федя и домой приносил килограмм — другой бракованной рыбёшки. Кладовщик давал работникам с разрешения председателя сельпо.
Вот в такие дни радости-то было дома. Свекровь варила знатную уху с сушёным укропчиком. Дурманящий аромат её плавал по всему дому. Глаза у младшеньких блестели от предвкушения сытной еды. Недоедали, сильно недоедали ребятишки. На уху знатную, уху-кормилицу, завсегда зазывали и старушек-соседок, что тоже жили впроголодь в это тяжёлое время. Ничего не выбрасывала свекровь при разделке драгоценного карася. Рыбью чешую томила в чугуне в печи, и получалось что-то вроде студня. Она его выносила на улицу, замораживала и потом добавляла в разные болтушки. Всё не пустую воду ложками по тарелке гонять.
Вот так и сидела Анна, пригревшись у открытой печи, глядела в раздумье на огонь. Федька снова закашлял. Прикрыв дверцу печи, в которой весело плясали языки огня, она поднялась на скамью, прислушалась к дыханию сына. Вчера она на ночь приготовила ему отвары из трав, и сегодня он спал лучше, чем прошлые ночи, не так и кашель «бил» его. Заглянула и на полати, где спали в обнимку младшие — дочурка и сын. Лунный свет из небольших окон падал на пол, и всё ей казалось в домике сверху каким-то необыкновенным. Сполохи огня от печи добавляли ощущение сказочности.
В доме стало теплеть, вкусно попахивало дымком. Женщина тихонько прошла за шторку в закуток за печью. Там на топчане было законное место её свекрови Авдотьи Петровны. Вчера, после купания младших ребят, она помыла в лохани и свекровь. И сейчас, изработавшаяся за свою долгую жизнь, старая женщина ещё спала. Анна осмотрелась, приподняла осторожно крышку бачка — воды было достаточно. А вот дров сухих осталось только на одну закладку. Нужно ещё донести. Топить надо сегодня побольше — все дома, да и мороз, похоже, не сбавит. Облачившись в старый полушубок, торопливо надев рабочие валенки, она с неохотой вышла в сенцы. Немного постояв, открыла скрипучую дверь на улицу. Шагнув на мороз, остановилась. На дворе вовсю уже зарилось. По дорожке, что прочистила несколько дней назад, вышла за калитку. На небе прямо над лесом, словно зацепившись за деревья, висел рогатый ущербный месяц. Ярким блеском в морозной синеве ещё пульсировали звёзды. Над многими домишками в студеное небо поднимались змейками тощие дымки. В некоторых домах подслеповато светились окна.
— Просыпается, родная! Просыпается, трудяга! — с теплотой подумала женщина. Уже собираясь заходить на двор, она обратила внимание на то, что у Лукерьи, старушки, жившей недалеко от Муравьёвых наискосок, не топится печь, и окно не светится.
— А ведь и вчера тоже не видно было у неё дыма на крышей, — подумала про себя Анна. — Надо бы заглянуть сегодня к старушке обязательно. А с утра пусть свекровь непременно навестит подружку да унесёт что-нибудь из съестного. Одна ведь совсем осталась Лукерья. Муж-то, Никанор Матвеевич, перед самой войной умер, надорвавшись по тяжелым работам, да и ранения в Гражданскую сказались. И сыночки её погибли. Матвей — на финских фронтах, кадровым военным был. А Петька, младшенький, тоже после службы остался на западе служить дальше, женился, на курсах отучился. В первые дни и погиб где-то под Брестом. Худо живётся Лукерье одной. О снохах и внуках нечего не знает. Одни где-то в Белоруссии, другие — под Ленинградом. Под немцем, одним словом. Живы ли, что с ними, не знает старушка. Одна неизвестность. А так вдвойне тяжелее.
Правда, духом Лукерья не падает. Всегда на народе старается быть, к теплу людскому тянется. Вот и сейчас уже второй месяц вместе с бабами да девчонками артельно лепит для фронта пельмени сибирские. Там и душой отходит, да и, глядишь, в обществе и бульончик какой-никакой горяченький попьёт. Дома-то совсем худо, нет практически ничего. Что было, уже в основном подъела. А скудные остатки растягивает до весны. Правда, соседки завсегда помогают старушке.
Набрав под навесом, крытым ещё до войны ржаной соломой, охапку сухих дров, Анна заспешила в домишко. Мороз стал уже своими холодными ручищами забираться и под полушубок. Осторожно открыла дверь в дом. На неё сразу пахнуло теплом и родными устоявшимися запахами. Стараясь не греметь, сложила дрова у печи.
— Да ты, Анюта, шуми. Шуми. Не бойся. Я уже не сплю. И так, чего Бога гневить, понежилась, как королева после твоей помывки.
— Ну и хорошо! Ты, мамань, полежи ещё. Я сегодня дома. Справлюсь сама. Вот сейчас приставлю варево, приготовлю всё, тогда и ребятишек поднимать будем.
— Да, маманя. Что-то у твоей подруги Лукерьи свет в окне не теплится, и вечером, и сейчас печь не топится. Не было отродясь такого. Бабка завсегда рано поднималась. Прихворнула бабушка поди, — тихо поведала свекрови Анна.
— Так и немудрено! Нам теперь уже, золотко, одна дорога. Годков-то уже что мне, что ей прилично, пора к старикам своим подсобироваться, — тихо в своём углу проговорила Авдотья Петровна. — Но, Анюта, в таку стужу не хочу. Народ намёрзнется, измучается. А вот как листва опадёт, журавушки полетят, ветерок тёплый листвой золотой мести будет, гнус проклятущий успокоится, вот тогда я с превеликим удовольствием, — не то всерьёз, не то в шутку, весело продолжила свекровь.
— А до подруги дойду, прямо с утреца и дойду, — через некоторое время раздался из-за занавески снова её тихий голос.
— Я скоро управлюсь. Поделимся, унесёшь подружке горяченького, — тоже негромко ответила Анна.
— Хорошо, дочка, хорошо, — приглушённо донеслось из закутка.
Время утреннее в делах да заботах побежало быстро. Вот и на стол подавать пора, ребятишек поднимать надо. И свекровь вся в делах, хлопочет в кути, чай морковный с травами готовит. Заглянула и в чугунок, где аппетитно булькало какое-то мясо, но ничего не спросила. А сегодня у них пир, настоящий пир. Ещё на неделе Анна получила на трудодни две буханки замороженного хлеба с додавленным в него картофелем, припрятала его до выходных в кладовой в бочке. И сейчас хлеб отходил в тепле и уже расточал свой неповторимый запах. А ещё было варево с мясом. Дня два назад она под навесом обнаружила замёрзшую сороку, там же ощипала её, потом опалила в стареньком ведёрке над пучком ржаной соломы. И вот сейчас на плите в чугунке томится эта божественная похлёбка — картофельный суп с горсточкой толчёной жареной пшеницы, что получила свекровь за работу, когда осенью по хатам сушили и жарили пшеницу для фронта.
Ребят дважды приглашать к столу не надо. Младшие на полатях уже давно о чём-то шушукались. Их головы то вместе, то порознь появлялись из придавленной, но родной темноты на свет. Федька на печи тоже отдёрнул занавеску, значит не спал. За стол уселись дружно. На вопрос, откуда в доме мясо, Анна коротко поведала о куропатке, которую якобы придавило в деляне лесиной, и которую она нашла. Больше вопросов не поступало. Все молча с большим аппетитом принялись за наваристую похлёбку.
Первым, чуть стесняясь, добавки попросил Федя.
— Это хорошо. На поправку пошёл парень. Молодой организм обязательно поборет болезнь. Поддержать только надо мальчишку, покормить бы получше, да нечем, — подумала с горечью про себя мать, наливая от души похлёбку в тарелку сына. Младшие тоже попросили добавки. С аппетитом ела сегодня и свекровь. После того, как закончили с похлёбкой, Анна поставила всем морковно-травяной чай и положила каждому по хорошему куску сушеных на листах лопуха лесных ягод. И этой радости было немного в доме. Два года подряд лето не радовало деревню. Дожди, сырость и прохлада тянулись с самой весны, так что не удалось впрок заготовить ни ягод, ни грибов.
Чай пили не торопясь, как пили семейно до войны после трудовой недели да после баньки. Вели неспешный разговор. Младших прежде всего интересовал вопрос: когда прекратятся морозы? Уж так им хотелось в школу, по учительнице стосковались да и друзей неделю не видели.
— Да и я, мама, наверное, дня через два — три на работу пойду, — тихо сказал Федор.
— Что ты, сынок, какая работа! Да и не рыбачит сейчас бригада твоя. Все фитили, что с осени деды ставили, они поснимали. А сейчас сам видишь — то морозы, то снега начались. Да и лошадёнок решили немного подкормить, на овсы да сенцо доброе поставили, — горячо стала говорить Анна. Словно сын прямо сейчас засобирался в артель.
— Да и Степанович ваш сказал, чтобы неделю ты ещё отлёживался. А ежели всё ладно пойдёт, можешь к деду Игнату в помощники пойти. Они сейчас снасти чинят, фитили новые садят, сети вяжут. Сказал, что большая работа пойдёт у вас через недели две — три, когда карась собьётся в ямы и задыхаться начнет. Вот по таким ямам и работать будете. — А сейчас лечись, сынок. Взвар поболе пей, вон на печи опять для тебя из трав преет.
— А про улицу ты, паря, пока забудь, — тихо сказала бабушка, вытирая пот с лица. — Поберечься, внучок, надо. Поберечься. Один ты у нас мужичок покудова в доме. Наломаешься ещё на работах-то, вся жизня впереди.
— А я, Аннушка, пожалуй, пойду, проведаю подругу-то, — тихо обратилась она к снохе. Что-то неспокойно мне, девонька, ох, неспокойно.
— Да, дойдите, маманя. Я тоже подойду скоренько. Я вот тут собрала для соседки горяченького в горшке да хлебца немного и ягодок сушёных лепёшку. Побалуется чайком когда. Пусть потчуется соседушка. Горяченькое сразу с хлебушком заставь поесть, когда она хлебушек-то видела последний раз.
— Хорошо, милая. Обязательно заставлю, заботушка ты наша, — тихо отозвалась свекровь и торопливо вышла за порог, впустив в домишко клубы свежего воздуха.
Анна принялась убирать со стола, сносить посуду в куть за занавеску. Там на плите уже подошла вода, и она принялась мыть посуду.
Федя на топчане, расположившись поближе к окну, стал читать детям сказки. Они доверчиво прильнули к старшему брату и внимательно слушали. Подбросив в печь ещё немного дров, Анна засобиралась к Лукерье. Сказав ребятам, что скоро вернется, она заспешила к соседке.
Подойдя к соседней избёнке (у которой с прошлой зимы не было ни ворот, ни калитки, всё пришлось пустить под топор и в печь), она осмотрелась и не увидела никаких следов к заброшенному сарайчику, где у Лукерьи находился запас дров на зиму. Женщина торопливо зашла в сенцы, сердце беспокойно заколотилось в груди. Открыв обитую материалом от старой шинели дверь, Анна оторопела и застыла на пороге, забыв про открытую дверь. Во главе небольшого стола, что находился недалеко от печи и стоял у топчана, сидела её седая простоволосая свекровь. Её платок лежал на полу. А на топчане лежала уже остывшая мёртвая Лукерья. Закрыв дверь, Анна молча тяжело опустилась у порога на самодельную табуретку. Так они и сидели — две женщины, уже повидавшие в этой жизни и радость, и смерть, сидели и думали каждая о своём. А над горшком с едой всё ещё продолжал витиевато-фигуристо клубиться пар. И Анне вдруг показалось, что не пар это поднимается над столом, а душа труженицы Лукерьи покидает её тело навсегда.
Хоронили Лукерью через два дня. Мороз пошёл на спад. Могилку для старушки так до конца и не осилили. Не смогли взять её на всю полагающуюся глубину, так земля-матушка промёрзла. Помянуть новопреставленную собрались в прокуренной натопленной конторке колхоза. Принесли кто что мог, правление выделило часть продуктов. За сдвинутыми тремя столами сидели молча. В этой тишине неожиданно громко, срывающе зазвучал простуженный голос председателя Алексея Петровича Листова. Свой был председатель. Доступный и требовательный. Уважали его на деревне, ласково называли «Чапай». Служил он в кавалерии и с финской кампании пришёл без левой руки. Он знал, что такое горе. В прошлом ноябре здесь же схоронил жену свою, умершую внезапно. В начале года пришла похоронка на сына старшего. И сейчас он видел, как тяжело жить женщинам, что продолжали получать на родных похоронки и хоронить земляков. Он со скорбью в голосе заговорил:
— Земляки мои дорогие! А ведь мало кто сейчас помнит, как и откуда появилась у нас Лукерья. А я вот точно помню, хоть и пацаном был. Не то в восемнадцатом году, не то годом позже они с Никанором появились у нас в деревне. Старики вот помнят, отступали тогда через наши лесные края белогвардейцы, на Иртыш к Омску пятились, там тогда Колчак восседал. И вот в одном из отрядов красных бойцов, что их преследовали, были Никанор и Луша. В самом расцвете сил были они тогда. Подранили сильно Никанора где-то поблизости, и осталась Лукерья-пулемётчица здесь выхаживать мужа. Долго болел тогда красноармеец, но с помощью бабок местных сообща справились с болезнью, подняли Никанора на ноги. Так и остались они у нас, как оказалось, навсегда остались. Лукерья потом съездила на родину куда-то под Тюмень, привезла хлопцев своих. И зажили они, жизнь новую строить здесь вместе с нами начали.
Вы помните, и трактористкой первой она была, бригаду тракторную возглавляла, и лес корчевала, и дояркой была, даже клуб рубила вместе с мужиками. Все колхозные работы прошла. Но нигде и ни за кого не пряталась, везде первой шла и за собой вела. Геройская женщина, настоящая пулемётчица. И до последу такой была. Пока не приболела серьезно к старости.
А весёлой какой была, как плясала. А пела как! Заслушаешься. Вот и сейчас, когда вы, бабоньки, уже два месяца лепите наши знаменитые сибирские пельмени для фронта да поёте иной раз, голос её слышно, он выделяется завсегда. А ежели одна поёт, и я где-то поблизости, обязательно остановлюсь и её слушаю. И поверьте, сердцем отдыхаю, на душе светлее становится. Потому как светлой была наша Лукерья Назаровна. Давайте помянем её, товарищи, мои дорогие земляки. Пусть земля ей будет пухом, а память о ней будет долгой и светлой. И пусть соединится она быстрее со своим Никанором Матвеевичем и ребятами своими, воинами славными.
После слов председателя все какое-то время молчали, неторопливо закусывали. Потом заговорили и бабы, и старики. Говорили искренне, от души, женщины со слезами на глазах. Говорили о Лукерье не как о покойной, а как о живой. В самом конце поминок снова заговорил председатель:
— Моя это вина, бабоньки-гражданочки и деды наши уважаемые. Моя вина, что мрут с голоду старики наши. Да, плохо мы живём, голодно. И лета второй год не видим. Сена заготовить не можем в достатке для животноводства, а для себя — прокорму.
Буду завтра настойчиво выбивать разрешения района на восстановление пайковых норм для неработающих стариков, у кого родные на фронте али погибшие есть. Да и из своих колхозных скудных запасов поделимся. Война-то поворот уже взяла, пора и нам в тылу послабление дать. Потеплеет, рыбой артель опять займется, оставлять себе будем поболе, тоже об этом говорить буду. В лес надо наладить пару человек, дичинки попромышлять. Надо, бабоньки, выживать до весны. Надо работать. Победа-то не за горами. Вон фрица наши во всю к границе гонят. Сорок третий год на дворе…
И председатель надолго замолчал, попросил деда Игната, что сидел с ним рядом, свернуть самокрутку, жадно закурил. За столом стали говорить о делах текущих, о вестях с фронта, о наболевшем. Всем хотелось выговориться. Так редко собирались теперь вместе. Потом снова раздался голос председателя и, как всем показалось, был он значительно увереннее и даже каким-то торжественным.
— Что касается нашей Лукерьи. Обещаю вам, дорогие земляки, что будем с партийной властью писать ходатайство в райком, исполком, чтобы нашей женской тракторной бригаде, которую когда-то создала и возглавляла она, было присвоено её имя.
Слова председателя были встречены возгласами одобрения. Торопливо стали расходиться. У всех дела, жизнь продолжается. И никто не отменял ту трудную, подчас непосильную работу, что делали здесь, в этой далёкой сибирской деревне ради будущей общей победы эти женщины и старики.

*** *** ***

Весной, перед самым выходом в поле, в деревню приехал секретарь райкома Ваганов. Собрали народ прямо на улице у магазина. Праздничность этому сбору придавали ученики школы с букетиками весенних полевых цветов и звуки школьного горна. Секретарь райкома торжественно огласил решение о присвоении женской тракторной бригаде колхоза «Новое время» имени Лукерьи Назаровны Граниной, простой женщины-труженицы с непростой, но яркой судьбой.


Черныш

В пятницу Виктор Матвеевич выехал на дачу позже обычного. Как старый и опытный дачник и водитель, он прекрасно знал, что если тронуться раньше шести вечера, то дороги из города во всех направлениях будут стоять в пробках. Даже сейчас движение на федеральной трассе было оживлённое. Отъехав от города больше десятка километров, по ходу движения с правой стороны, он увидел на обочине дороги несколько стоящих машин и скопление людей. На аварию это не было похоже. На трассе не было разбитых машин, не было других признаков аварии.
Припарковавшись за последней машиной, Виктор Матвеевич торопливым шагом подошёл к стоящим на обочине людям. В центре водителей на земле лежала собака. Это была стареющая овчарка серодикого выраженного окраса. Крови большой ни на собаке, ни вокруг не было видно. Но овчарка дышала очень тяжело. Из разговора водителей он понял, что собаку сбили совсем недавно, причём прямо на обочине. Звучали слова сожаления и крепкие выражения в адрес лихачей, что сбили её. Конкретных действий и предложений ни от кого не поступало. Так продолжалось несколько минут.
— Ладно, мужики, хватит смотреть, не в цирке. Надо что-то делать, пока не поздно, — заговорил стоящий почти в центре молодой мужчина. Он снял с себя лёгкую ветровку синего цвета и расстелил ее рядом с овчаркой. Потом опустился перед ней на колени, стал её осматривать. Через минуту поднял голову и спросил у водителей:
— Кто поможет, ребята?
Откликнулось сразу несколько человек. Собаку осторожно переложили на ветровку, подняли и понесли к машине, на которую указал мужчина.
Торопясь, задние дверки машины открыл мальчик лет семи — восьми, вероятно, сын водителя. Он ласково смотрел на собаку, осторожно к ней прикасался, пытался погладить овчарку.
— Ну что, мужики? Я назад в город. Попробую в ветлечебницу, может, что-нибудь сделают, — сказал всем тихо мужчина. Он развернул машину, и она быстро стала удаляться в сторону города. Водители ещё какое-то время не отходили от места, где только что лежала собака. Кто-то опять закурил, люди продолжали говорить о случившемся. И Гордееву показалось, что произошедшее событие объединило на короткое время людей, сплотило. Постепенно люди уходили к своим машинам и стали разъезжаться. Поехал и Виктор Матвеевич.
Заехав на дачу, он поставил машину под лёгкий летний навес. Сразу прошёл к скважине, включил насос, чтобы набрать воды в ёмкости для полива на утро. Были и ещё планы на вечер. Но работа не заладилась сразу. Из головы всё не выходила сбитая у дороги собака.
Он ходил в подавленном состоянии, к тому же становилось уже темно. Отключив насос, Виктор Матвеевич пошёл в домик.
— Надо бы перекусить, — подумал он. Хотя и на это, если честно, у него тоже не было особого настроения. Он достал из прикроватной тумбочки початую бутылку водки, нарезал сыр. Уже потемну пошёл и вырвал с гряды несколько головок лука вместе с пером. Помыв лук в свежей воде, пошёл в домик. Налил полстакана водки, выпил, закусил сыром. Немного посидел, настроение не улучшалось.
Он вышел на участок, сел на скамейку у бани, закурил. Картина, увиденная там, на дороге, не уходила из памяти. Виктор Матвеевич курил и смотрел на звёздное небо. Он и не заметил, как стал прикуривать уже вторую сигарету. Ему сейчас стало вспоминаться далёкое детство и его любимая собака. Было это давно, был он тогда просто Витькой — сопливым пацаном.
Отец его, Матвей Гордеев, пришёл с войны только осенью сорок шестого. Вернее, не с войны, она-то закончилась. Вернулся из госпиталя, что в Иваново.
В своём последнем бою в марте 1945 года у озера Балатон, что в Венгрии, он получил несколько ранений и был контужен. Одно ранение очень серьёзное — пуля прошла прямо под сердцем навылет и серьёзно разворотила спину. С этими ранениями он и провалялся в госпиталях Подмосковья, во Владимире, Иванове. В родную Сибирь вернулся ещё слабым, но на своих ногах, и это было огромным счастьем для исстрадавшейся семьи. Бабы на селе по-хорошему открыто завидовали Ольге. Как-же, вернулся муженёк, всё при нём, а остальное поправимо — подлечится, поправится. Воздух-то родной обязательно пойдёт на пользу. Понимала это Ольга — радовалась, иногда плакала. Втайне от Матвея часто молилась за мужа у иконки, что осталась от бабушки. И правда, поправляться стал Матвей, лицом свежеть. Через какое-то время о работе стал поговаривать.
— Ну что я как развалюха какая, сидеть буду дома да у тебя на шее, — говаривал он вечерами жене, которая к тому времени уже заметно «округлилась». — Тем более, ты в таком положении. Старших поднимать надо, смотри, вон поизносились все. Да и растут ведь. Женихи-невесты скоро у ворот топтаться начнут.
Пыталась отговорить его жена, что, мол, рано, слабый ещё, ночами вон стонешь, мечешься. Раны не зажили, на спине и груди свищи открываются.
Но Матвей был непреклонен. Обнимая жену, улыбался и шутя говорил:
— Эх, мать, руки-ноги целы, прорвёмся! К тому же сама знаешь, кое-что могу и неплохо, — и Матвей гладил Ольгу по выступающему животу.
На что улыбающаяся жена отвечала Матвею:
— Это дело нехитрое. А на работе-то как, сдюжишь? Ведь в полсилы не сможешь, характер не тот. А где её найти, работу-то таку, по-твоему состоянию чтобы, где, скажи?
— Ладно, мать. Думать буду. Вон весна всё же на подходе, воробьи и те копошатся, что-то делают, заботы у них. А что я-то клушкой старой сидеть буду со стариками по завалинкам. Не пойдёт, не к лицу солдату, ведь сама всё понимаешь!
И однажды апрельским утром Матвей ушёл в колхозную контору к председателю и секретарю партийной организации. Те были в прокуренном небольшом кабинете председателя и что-то бурно обсуждали. После крепких мужских рукопожатий Матвей Степанович сразу начал с дела.
— Негоже мне, мужики, с дедами самосад-то переводить, как-то уже всё в тягость стало. Надо что-то подумать про меня. Найдите что-нибудь сподручное, по силам моим сегодняшним, — торопясь говорил Гордеев, — Да, рубаху на груди ещё не рвану, не всё ладно со здоровьем. Но что-то и смогу!
И он обратился к секретарю парторганизации Василию Дмитриевичу:
— Понимашь, Митрич, стыдно перед бабами, что всю войну тут за нас тянули. Стыдно как коммунисту без дела сидеть, когда вокругом проблем столько. Твёрдо вот решил — хватит жирок нагуливать. Тем более, сам знашь, с Ольгой прибавления ждём. Только вот что, мужики. Бумажки мусолить и в кладовщики не сватайте, не пойду. Пусть там бабенки в интересном положении отсиживаются.
На что секретарь, немного помолчав, ответил:
— Всё верно говоришь, Матвей Степанович, верно и правильно. И нам твоя помощь ой как сгодилась бы.
Сам видишь, задыхаемся, народу-то нет. Ведь больше половины не возвернулись друзей-то наших. Четверо уже дома от ран тяжёлых прибрались.
Секретарь помолчал, потом, вздохнув, продолжил:
— А бабы-то за войну, ты прав, без нас тут все жилы вытянули. А молодёжь-то, сам знаешь, не втянулась ещё, слабовата. Прокорму-то шибко нет. Хотя, что ни говори — горят на работе, горят! — эмоционально закончил секретарь.
Тут в разговор вступил председатель Алексей Назарович, тоже фронтовик, с войны вернулся без левой руки.
— Матвей, Василий прав. Ты нам очень даже нужен. Ведь посевная на носу. Давай попробуем помощником бригадира по полеводству в первую бригаду на период сева. Лошадёнку дадим. Будешь воду да харчишки подбрасывать. Контроль опять же, учёт и так далее.
Председатель немного помолчал, потом продолжил:
— Стыдно будет плохо-то работать, когда такой герой рядом будет да на пригляд встанет. Уважают тебя земляки. А уж молодняк-то и подавно. Не каждый приходит с войны при полной Славе.
Что сказать, герой! Все мы тобой гордимся, — искренне и тепло закончил председатель. На что Гордеев, махнув рукой, эмоционально сказал:
— Да ладно, мужики! Все мы герои, раз гаду ту раздавили. Особливо те, кто до гнезда того проклятого кровью своей землицу и свою, и чужую полил!
Ничего не сказали в ответ Матвею как — то погрусневшие и сразу закурившие фронтовики.
На том с общего согласия и порешили. Домой Гордеев вернулся в приподнятом настроении, немного даже возбуждённый.
В работу включился сразу с первых дней посевной. Вставал рано, приезжал поздно. Было видно, что нелегко ему даются эти ежедневные мотания по полям, пусть и в кошёвке. Витька слышал сквозь сон иногда, как отец стонал, как мать уговаривала его отказаться от этой работы или хотя-бы отлежаться день — два дома. На что Матвей тихо говорил:
— Неужто, мать, ты не видишь. Всем тяжело.
И утром он снова уезжал на работу.
Однажды, в конце июня, объехав удалённые участки озимой ржи, посмотрев, в каком состоянии находятся поля, Матвей под вечер возвращался на лошади домой. Лошадь тоже притомилась за день, бежала не спеша. Впереди на просёлочной дороге он заметил старушку. Она шла с ведром ягод. Поравнявшись, он узнал в старой женщине Елизавету Григорьевну, что во время войны прибыла в деревню с группой эвакуированных из-под Гатчины, что в Ленинградской области. Говорят, что все её родные погибли: сыновья, зять и муж на фронтах. А дочь с внуками потерялась где-то на просторах страны во время эвакуации из Белоруссии.
Матвей Степанович уважительно поприветствовал женщину:
— Что-то припозднилась, мать! Давно идёшь, Григорьевна? Садись, подвезу.
На что женщина устало ответила:
— Спасибо, солдат. С превеликим удовольствием. А припозднилась, потому как сердце что-то сегодня подвело меня. В лес пошла вроде ничего было, а обратно иду — подводить стало.
В дороге они разговорились. Старая женщина поведала с большой радостью Матвею Степановичу о том, что нашлись ее дочь и внуки, все живы, здоровы. Живут теперь в Ярославле, куда во время войны после долгих скитаний попали. И вот теперь она уезжает к ним на Волгу.
Матвей искренне порадовался счастью этой, повидавшей много горя на своём веку, женщины. За разговорами не заметили, как доехали до деревни. Когда Матвей подвез Елизавету Григорьевну к старенькому домику, в который её поселили во время войны, женщина, как бы извиняясь, сказала:
— Спасибо тебе, солдат. К сожалению, отблагодарить тебя нечем, скромно, очень скромно живу.
Она помолчала и было видно, что она хочет ещё сказать что-то.
— Но вот подарок хочу тебе сделать. Я через неделю уезжаю. Возьми моего щенка себе. Накладно мне прокормить его, да и в дорогу брать боюсь. А собачка хорошая. Прибилась ко мне месяц назад в райцентре, когда в военкомат да в исполком ездила за вестями о солдатах своих да о дочери. Вот так пешком и пришли сюда вдвоём. Мне с ней хорошо было, она ласковая. Вернее он. Кобелёк это. Чёрный, с бабочкой на груди. Такой франт. Гамлетом назвала. Возьми, солдат, не пожалеешь, — тепло закончила она.
Заслышав у дома голоса, за ограду выбежал щенок. Было ему на вид месяца четыре, но порода видна сразу. Это была хорошая помесь дворняжки с овчаркой. Уже высокий на ногах, широкая грудь, украшенная белой бабочкой, стоящие уши и умный взгляд. Щенок смотрел на мужчину ласково, но гордо.
Матвею он сразу понравился. Подойдя к щенку, он погладил его.
— Ну что, дружок, пойдешь ко мне жить?
Щенок поднял голову и посмотрел на Елизавету
Григорьевну, как бы спрашивая женщину:
— О чём это он?
Григорьевна наклонилась к щенку и ласково погладила его по голове:
— Ступай, милый! Тебе у солдата будет хорошо. Там ребята, семья. А я одна. Да и поеду я, так что прощай! — и женщина отвернулась, стала вытирать набежавшие слёзы. Её одинокое сердце уже привыкло к этому ласковому существу.
Матвей Степанович тихо сказал:
— Ну что ты, мать. Не рви себя. Всё будет хорошо. А за щенка спасибо.
— Спасибо тебе и за слово доброе!
— Как соберёшься, дай знать. Поможем, чем можем, — он некоторое время помолчал. Потом весело скомандовал щенку:
— Ну что, друг, по коням!
Подойдя к кошёвке, он сказал:
— Прошу! — и указал щенку, куда следует сесть.
Тот отошел от Елизаветы Григорьевны, оглянулся на неё, словно ждал и её команды. Постоял некоторое время, потом резко с разбегу прыгнул в кошёвку. Матвей попрощался с женщиной. Он зашёл с обратной стороны, чтобы не тревожить щенка и сел на своё место. Потом весело сказал:
— Ну что, домой, парень!
Виктор Матвеевич и сейчас помнит, сколько тогда было радости у всех в семье, когда они увидели в кошёвке у отца, заехавшего на ограду, этого красивого щенка. Во двор высыпала вся ребятня, вышла и Ольга. Дети стали, перебивая друг друга, спрашивать:
— Папа, это теперь наша собачка? Ты её привёз насовсем? Где ты взял такого пёсика?
С вопросом обратилась и Ольга:
— Правда, Матвей, не томи детей, откуда щенок?
Отец тогда коротко объяснил всем домашним откуда взял щенка. Сказал, что Елизавета Григорьевна уже кличет его Гамлетом.
Щенок всё это время сидел в кошёвке, как-будто ждал своей участи. Ольга безбоязненно подошла и ласково погладила щенка:
— Гамлет! Слово какое-то не наше, — потом тихо продолжила, — красивый. Чёрный как грач весенний. Ну и пусть у нас Чернышом будет.
На что Матвей весело отозвался:
— А что, соответствует. Как, ребята, согласны? Давайте Чернышом и будем звать.
Он подошёл к щенку, взял его на руки и передал Витьке, который стоял рядом.
Прошло уже столько времени, а Виктор Матвеевич помнит, как билось тогда сердце щенка, когда парнишка прижимал его к себе. Вот так и появился в их семье Черныш, который стал всеобщим любимцем.
С первых дней Черныш не расставался с отцом, всюду был с ним. Отец днями ездил по бригадам, полям. Иногда отец брал ребятишек и собаку, и они ехали на озеро ставить сети. Пока отец плавал, они с Чернышом вдоволь резвились в воде. Он становился видным, красивым и сильным.
Незаметно и лето стало скатываться за желтеющие леса. Потом наступила зима. Сколько радости было у Черныша при виде первого снега. Он резвился вместе с ребятами, азартно бегал за сороками, что зачастили из лесу в деревню и всё ближе и ближе подлетали к жилью, чтобы чем-нибудь поживиться. К весне Черныша было не узнать. За зиму он возмужал и стал чем-то походить на сильного матёрого волка. А вот сердце оставалось добрым, как у того ласкового щенка.
После праздника Победы у отца сильно разболелись раны, и он на две недели слёг в районную больницу. Как без него скучал Черныш, он практически ничего не ел, мог подолгу сидеть за оградой и смотреть в ту сторону, куда по дороге увезли отца на председательской машине.
Проблемы с сердцем и ранами оказались гораздо серьёзнее, чем предполагали врачи. К тому же обнаружили затемнение на лёгком, поэтому лечили и это заболевание. Так что повалялся солдат снова на больничных койках. Нанёс урон бюджету райбольницы, как он сам с грустинкой говорил, аппетит-то был у него завидным, несмотря на болезнь.
Дома Матвей Степанович планировал побыть недельку, покахаться с младшенькой дочкой, которую не видел долгое время, в которой души не чаял, просто дышал ею. Черныш в отсутствие отца был постоянно с Витькой, теперь же парнишку словно и не замечал. От отца не отходил ни на шаг. Ольга по рецепту соседки сделала для мужа какую-то мазь и два — три раза в сутки смазывала ею раны Матвея. Было тепло, и Ольга часто проделывала эту процедуру во дворе. Матвей снимал рубашку, жена обрабатывала раны, и муж потом сидел и подолгу наслаждался теплом.
Однажды, после очередной такой процедуры, Матвей, разморившись на солнышке, уснул на крылечке, приклонив голову к пристрою. Как рассказывала потом всем Ольга, что случайно всё это увидела, Черныш, подойдя к спящему мужу, стал слизывать с раны выделяющуюся прозрачную жидкость. Слизывал, тряс и крутил головой, фыркал и снова энергично слизывал. Продолжалось это минут пять. Потом он выбежал вон из ограды. Ольга поведала о том, что видела, мужу и соседу деду Трофиму, что подошёл покурить с Матвеем. Дед выслушал Ольгу и сказал:
— Ты, девка, давай-ка мажь раны не мазью этой, а попервости сметанкой али ещё чем скусненьким. Пусть псина-то почаще лижет раны. А уже опосля можно и снадобьем твоим. На языке-то у собак много пользительного. Ведь они сами себя врачуют. Вспомните, какие раны были у мово Верного после драки с кобелями. Ить выходил сам себя, всё зализал, как заштопал.
Помолчав, дед продолжал:
— А сейчас он бегает травку искать, каку ему надо. Найдет, пожует и сам очистится к тому же.
Ольга с Матвеем вроде как с недоверием отнеслись к словам соседа, но согласились всё исполнить в точности.
Черныш вскоре прибежал домой, был он необычно спокоен и виновато смотрел на Матвея, лежал у ног, иногда склонял голову на его колени.
На следующий день Ольга всё сделала по совету старика. Матвей снова вышел и сел на крыльцо. Ольга смазала места вокруг ран свежей сметаной. И Матвей, шутя, дал команду Чернышу:
— Ну что, друг, лечи солдата, — и сам откинулся немного на стенку.
Черныш смело подошёл к хозяину и стал слизывать сметану и лизать рану. Так продолжалось несколько дней. После каждой такой процедуры Черныш убегал из дому. Возвращался всегда неожиданно, был всегда тихим, подавленным.
Что помогло тогда Матвею: уход и мази жены или «врачевания» четвероногого друга? Один Бог знает. Но раны перестали кровить, отцу заметно полегчало. Вскоре он снова вышел на работу. И как прежде, Черныш был всегда и везде с ним.
Ушли они из жизни практически одновременно. Произошло это года через три после собачьего врачевания.
Был разгар сенокосной страды. За неделю перед этим отец стал жаловаться на сердце, ему постоянно не хватало воздуха, в груди давило. Его увезли в больницу, там провели обследование, поставили уколы. Но помещать на стационарное лечение не стали, так как в корпусе делали ремонт, везде пахло краской. Предложили Матвею подлечиться с недельку в области в кардиологическом отделении, но отец тогда наотрез отказался, сказав, что вроде как стало получше. Ему выписали лекарства и отправили домой с условием, что через неделю он непременно приедет на полное обследование и лечение.
Утрами, по холодку, он старался что-то делать: отбивал литовки, насаживал новые вилы, ремонтировал деревянные грабли для покоса, одним словом, занимал себя, старался и в таком положении быть полезным. А днём в самый жар уходил в пристрой к бане, где у него был топчан, и подолгу лежал, закрыв глаза или иногда читал.
В тот трагический день все с утра поехали на покос, надо было закончить копнить подсохшее сено. Работы артелью было немного, к обеду домашние обещали вернуться. Младшую Дашеньку завезли к бабушке, что жила на берегу озера на другом конце села. Матвея оставили одного на хозяйстве с условием, что никакой работы он до приезда делать не будет, единственное — к обеду подтопить баньку. На этот раз и Черныш увязался со всеми.
Работа на покосе спорилась, все трудились с охотой, часто слышен был смех, ребята отпускали шутки. Ольга иногда поругивала старших и своего брата, чтобы не торопились и делали работу на совесть. Погода стояла замечательная, обдувал лёгкий ветерок, и копны на их покосе росли как грибы. Черныш иногда срывался за сороками, с весёлым лаем бегал за бабочками и стрекозами. Вволю набегавшись, лежал в тени. Работы уже оставалось немного, у молодежи было хорошее настроение — скоро домой, а там на озеро. Вдруг Черныш залаял, потом подбежал к Ольге и стал лаять ещё сильнее и громче. Он несколько раз отбегал от неё, потом снова возвращался и продолжал лаять. Потом сорвался с места и стремительно побежал с покоса в сторону села.
Ольга сердцем почувствовала, что дома неладно. Она опустилась на сено и выдохнула:
— Матвей! Матвеюшка!!! Ребята, что-то с отцом!
Виктор Матвеевич хорошо помнит, как старшие торопливо стали запрягать лошадь, побросав весь инструмент под кусты. Как гнали лошадь, как быстро доехали до села, благо оно было недалеко от покоса. Мать и Витька тогда спрыгнули с телеги, не доезжая дома, и побежали. Уже приближаясь к дому, они услышали вой Черныша, и Витьке стало не по себе. Вбежав на ограду, они увидели на крыльце отца, он сидел на своём любимом месте, прислонившись к дощатой стенке нового пристроя-навеса. Рядом сидел Черныш. Увидев Ольгу с Витькой, он жалобно заскулил, из его собачьих глаз текли слёзы. Это были слёзы настоящего друга, который уже ничем не мог помочь своему хозяину. Ольга поняла: Матвей мёртв. Не выдержало сердце солдата.
Хоронили отца со всеми почестями. Прибыли военные из района и области. С районным военным комиссаром приехали несколько солдат с автоматами. Были речи, были прощальные залпы на кладбище. И прощальный вой Черныша, этот вой давил всем на сердце.
После похорон Черныша посадили на привязь. Но он своим жалобным воем разрывал сердца и домашним, и соседям. И Ольга попросила Виктора, чтобы он отпустил пса. Почувствовав свободу, Черныш стремглав выбежал из ограды. Всем было понятно, собака убежала на кладбище. Вернулся пёс дня через два — три. Он вошёл в ограду пошатываясь, Черныш стал худым, сразу лёг у крылечка, где обычно сидел Матвей. Пёс ни к чему не притрагивался, что бы ему не предлагали. Однажды утром его снова не стало на привычном месте у крыльца, не было и в будке. Но он приходил, а утрами снова убегал.
А потом Черныш не пришёл совсем. Нашли его тогда на могиле отца. Пёс был мёртв. С тяжёлым чувством ещё одной утраты похоронили они любимого Черныша в лесочке, что рядом с кладбищем. Сильно плакали тогда все родные над его холмиком. Оборвалась нить, что связывала их с отцом и мужем.
Занемело тогда сердце у парнишки, сразу две потери, два горя. Долго не отходило, осталось всё это в памяти на всю его жизнь. С той поры Виктор Матвеевич никогда не держал собак. Не может. Страшно трудно терять настоящих и преданных друзей, таких, каким был для их семьи Черныш.


Все светлой памяти достойны

Не спится и не лежится сегодня старому солдату Михаилу Хлебникову. С утра вот накатило что-то, тревожно-холодно стало на душе, беспокойство вдруг поселилось в ней.
Кроме душевного дискомфорта появилась боль и физическая. Разом стали беспокоить мелкие осколки, что прижились в теле солдата с давних военных лет. Не стали их тогда извлекать сразу после ранения, так и «осели» они в неподходящих, сильно уязвимых местах. Врачи в госпитале опасались, что их удаление могло вызвать обильное кровотечение, а крови он тогда и так изрядно потерял. Одним словом, оставили осколки тогда до лучших времён. Так и жил, трудился и ходил по земле Хлебников с этим «драгоценным» металлом отгремевшей войны. Часть осколков всё же «вышли» сами, болезненно, но покинули тело, отторг их набирающий силу крепкий молодой организм.
Война стала потихоньку не то чтобы забываться, её не забудешь никогда. А вот те события стали как-то размываться в памяти Хлебникова, уходить на задний план, да и сама память уже не так кровоточила. А вот вчера война вновь напомнила о себе.
Часов около десяти старик вышел за ограду, чтобы посидеть на лавочке. По обыкновению в это время он ждал соседей, дружков-товарищей. Они любили собираться по утрам у «Митрича». Специально для таких мужицких сборов Хлебников давно сделал две скамьи. Друзья рассаживались чинно, неспешно сворачивали самокрутки или доставали крепкие сигареты, смачно дымили. Вполголоса рассуждали о жизни, говорили о болячках, о местных и мировых проблемах. Часто предавались воспоминаниям, охотно возвращали себя в довоенное время, в те времена, когда они были молоды.
Говорили, конечно, и о войне. Вспоминали, где и как воевали. С грустью, как-то по-особому, вспоминали друзей-земляков, что остались где-то там, далеко на полях сражений, на чужбине постылой. Всегда говорили и о тех, кто ушёл уже здесь.
Не успел Хлебников достать кисет с табаком и бумагой, как напротив него остановилась «сельсоветская» машина, за рулём которой был сам председатель Александр Петрович Зуев. Оставив машину на обочине, тот, улыбаясь, не торопясь шёл к Хлебникову.
— Доброе утро, Митрич! — крепко, по-мужски поздоровался председатель со стариком. Зуев был свой, всю жизнь прожил в родном селе. Он долго работал в школе, преподавал историю и географию. Вот уже несколько лет сельчане избирают его председателем Совета. Он всегда и для всех был простым и доступным. И селяне, и Хлебников его сильно уважают. К тому же он был сыном его лучшего друга Петра, тоже фронтовика, и когда-то часто мальцом сиживал на коленях у Михаила. Поэтому и отношения у них были простыми и тёплыми.
— Здорово, старый солдат, — душевно, по-свойски ещё раз поприветствовал председатель старика.
— Как дела ветеранские? Как здоровье? Как металл вражеский, не сильно беспокоит?
— Об чём разговор, Петрович! — весело ответил Хлебников. — Они вить тоже устают лежать на одном боку-то. Вот и ворочаются стало быть, чтобы, понимашь, пролежней не было. Вот тогда и мне весело, впору хоть польку-бабочку наяривай! Бабке спать не даю. Да что тебе рассказывать. Прекрасно знашь, как с ними живётся. Батя-то твой тоже из Восточной Пруссии начинённый прибыл. Как, кстати, дружок поживает? Неделю уже не кажет глаз к приятелю старому.
— Да ты знаешь, Митрич, вроде и ничего. Вы ведь теперь как погода непредсказуемы. Вчера вот возил в райцентр в больницу, на ноги стал жаловаться, сахар полез, будь он неладен. Вообще сам всё расскажет. Завтра собираются с соседом Плотниковым к тебе. Так что готовься. Что-то всё о списках говорят. Я пока не вникаю. Придёт время, думаю, меня не обойдёте. Придёте, расскажете.
— Дак я маленько в курсе, Петрович. Мы после мая нонешнего и заговорили об этом. Ты посмотри, дело-то какое. Когда памятник в парке нашем поставили, помнишь?
Старик посмотрел на Зуева.
— Не морщи лоб, значит не помнишь. А я тебе скажу. Накануне 9 мая 1965 года, аккурат к 20-летию Победы. Знамо дело, в спешке тогда всё делали, поспеть к юбилею старались. Оно и понятно, да и установка с самых верхов была.
А памятник всё одно сурьёзный возвели. Крепко встал солдат в парке. Как в войну стояли на фронтах твёрдо, так и на родине малой встали по всей стране тогда солдаты. От Балтики и до океана Тихого, да и по миру гордо встал наш советский солдат.
Сам знашь, председатель, на памятнике нашем прописаны золотом земляки, что отдали жизни свои за Отечество. Да вот заковыка: не все прописаны. Многих там нет. А ведь семьдесят лет после войны уже прошло. Чья-то судьба до сих пор неизвестна. А кого-то и власти не дали в те списки золотом внести тогда.
Время, сам понимашь, какое было. А сейчас по-другому на это всё смотрят. Все должны быть там, в списках и в памяти людской достойно стоять. И те кто плен прошёл, и кто без вести сгинул где-то в топях болот. Все, кто не скурвился и с честью вынес всё и жизнь отдал.
Все мы должны быть в одном строю. И солдаты, и труженики тыла. Все, кто ковал победу. Вот тогда порядок будет. Справедливо, по-божески будет, все ведь под небом ходим.
Хлебников ненадолго замолчал, стал торопливо что-то искать в карманах пиджака, потом махнул рукой и снова продолжил:
— Вот возьмём, к примеру, Пелагею Воронцову. Скольких она, баба бедовая, проводила тогда на войну эту проклятущу? Правильно. Пять мужиков ушло тогда со двора её. Пять кормильцев и надёжа матери. Вначале муж, Архип Пантелеевич, потом четыре сына-соколика.
А сколько их на памятнике значится? А там прописаны из родовы Воронцовых сам Архип да Петро, что средний. А где остальные ребята-воины славные?
Сгинули где-то на дорогах войны, пропали без вести. И вроде как нет им уже уважения, нет им памяти доброй на родной земле.
Да и сама Пелагея Матвеевна до последнего на полях да фермах колготилась, пользу приносила. Ведь орден высокий за труд получила. Разве не обидно. Ох и обидно женщине-страдалице, да и всей родове их. Вот так-то, уважаемый, дорогой наш председатель, — несколько эмоционально закончил свой продолжительный монолог Хлебников и торопливо стал снова искать что-то в карманах.
— Погодь, Петрович! Тут недавно в журнале стихи прочитал, вокурат на эту тему, так задело правдой своей, вырезал и сохранил специально. Вот думал друзьям прочитать да так народу показать.
Он наконец нашёл этот листок и протянул Зуеву. Стихотворение с первых строк завладело председателем:

Давно отгремела кроваво война,
Те страшные дни слезою скатились.
Но плачет ещё по погибшим страна,
Домой сыновья не все возвратились.

Но смерти страшнее — на многих табу,
На них подозрительно власти смотрели
За то, что живыми остались в аду
И в лагерных топках тогда не сгорели.

За то, что собаки их рвали тела,
За то, что поля удобряли их пеплом,
За то, что в плену с исчадием зла
Боролись и там исчезали бесследно.

Потом как «с проказой», нельзя было в строй,
Обида и злость зубами скрипели.
Их судьбы и так раздавило войной,
И здесь страшней смерти вериги висели.

И нет кое-где их славных имён
На памятных стелах и обелисках.
И только вопросы седеющих жён,
И только отчаяние внуков и близких.

А в чём виноват тогда был солдат?
Что раненый сильно в плену оказался?
В беспамятстве был — не рванул автомат
И то, что бежать из плена пытался?

Они святой памяти тоже достойны,
И пусть им поклонится низко страна,
И души солдат этих будут спокойны,
Они чашу горя испили до дна.


Прочитав стихотворение, председатель некоторое время молчал. Потом каким-то надорванным голосом произнёс:
— Правдиво, жизненно написано. Прав поэт, должны всем мы поклониться, всех вспомнить, чтобы никто не ушёл в забвение. И ты правильно говоришь, Митрич! Всё правильно. Давайте, уточняйте и ко мне. Военкомат, органы подключим, архив. Сверимся, уточним все вместе.
Надо к весне следующего года пополнить списки и на День Победы собрать отовсюду всех родственников погибших и пропавших без вести, чьих имён не было на памятнике.
— Вот это верно, председатель, по справедливости будет, — горячо и торопливо заговорил старый солдат.
— Да, Митрич, память — штука серьёзная и всем всё возвращает по заслугам, — тихо, в раздумьях проговорил Зуев и принялся прикуривать. Какое-то время помолчали.
— А я ведь к тебе, Михаил Дмитриевич, специально, с официальным визитом, так скажем, подъехал. И вопрос касается как раз памяти, о чём мы с тобой сейчас говорили. Приятную я тебе весть принёс, солдат. Вчера позвонили из райвоенкомата и администрации и известили нас о том, что из Москвы пришли несколько наград, не вручённых нашим землякам по разным причинам в те горячие военные дни. В том числе пришла и твоя награда. Оказывается, ты тогда был награждён орденом Славы.
Я не стал уточнять детали, за что награждён и какой степени. Велено через два дня доставить тебя в здравии и при полном параде в районную администрацию. Туда прибудут высокие чины из области.
Вот такой пируэт, Митрич! Я сердечно тебя поздравляю, солдат.
И он крепко, по-сыновьи, прижал к себе поднявшегося со скамьи Михаила Дмитриевича. Хлебников некоторое время молчал. Снова сел на скамейку. Слегка дрожащими руками стал сворачивать самокрутку. У него плохо это получалось, и он смял бумагу, сунул её в карман.
Знаком попросил у Зуева закурить. Тот подал ему сигарету и поднёс зажигалку. Хлебников прикурил, сделал несколько затяжек.
— Вона, значить, как! Награда, говоришь. Награда — это хорошо, это кстати.
Живому-то, понимашь, их получать сподручней и приятней. Как там всё сейчас пишут-то: «Награда нашла героя!». Хорошо, что нашла. Скоро ведь юбилей затеял встречать — 90 стукнет. А Слава — это хорошо! Наша солдатская, высокая награда. Дюже уважали её в войну.
Он снова замолчал, докуривая сигарету. Потом сказал:
— Как ты, Санька, траву эту куришь? Наверно, химия одна. Ты, брат, лучше брось, коли организма не принимает серьёзное курево.
— Я и сам бы бросил, но врачиха в областном госпитале, кстати, тоже из наших — фронтовичка и нещадно курит, посоветовала этого не делать. Раз я с войны травлюсь, организм, вишь, не перенесёт этого и, следовательно, мне никаких перспектив не светит.
— Видишь, он не перенесёт. Подумашь, принц! — шутя закончил Хлебников и опять замолчал.
— А Слава эта за Польшу скорее всего, за языка сурьёзного, что мы там взяли в конце сорок четвёртого, — тихо снова заговорил Митрич.
— Взять-то мы его взяли, но и сами попали уже у передовой в заварушку. Двое погибли, а меня начинило тогда осколками по полной. Так что ребята через передовую тащили не только языка, но и меня, как куль с добром. А потом-то, знамо, по госпиталям провалялся. Тут и наши в Берлине о победе громко возвестили, так отсалютовали, весь мир от счастья плакал. Про ту операцию я и забыл тогда совсем, хотя понимал, что награда какая-то должна была быть.
А если честно, не до наград тогда было, хотя грех обижаться, у меня их уже с десяток на груди красовалось. У всех радости было через край. Война закончилась. Живой остался. Домой, на родину, в Сибирь.
И Хлебников снова знаком попросил у Зуева закурить. Видно, что старик волновался.
— Я ведь, Саша, тогда домой-то не сразу возвернулся, — тихо стал продолжать старик. — После полного выздоровления как опытного разведчика меня направили в особый отдел. Потом были закрытые зоны и работа с военнопленными немцами на восстановлении режимных объектов в Белоруссии, в Украине, в Прибалтике.
Домой я вернулся только в конце сорок девятого, аккурат перед Новым годом. Вот так-то, земляк мой дорогой. — И Хлебников замолчал опять ненадолго. Потом тихо спросил:
— А ты, кстати, знаешь историю, как мы с твоим отцом на фронт-то попали? Ведь годами-то мы никак на начало войны не подходили. Не брали нас да и работы в колхозе было по за глаза. Мужики-то работящи все в вагонах на запад далёкий заспешили, супостата воевать. Вся работёнка свалилась на баб да пацанов с девчонками, таких как мы с твоим отцом.
А на фронт шибко хотелось. Да что там говорить, все годки, да и помлаже нас, рвались туда. А мы с твоим батькой схитрились. На лето в сельсовет пришла работать за мать девчонка — соседка Манька Кузнецова, она тогда как раз перешла в последний класс. Красиво и грамотно писала, вот её председатель вместо матери и засадил за канцелярию. А мать-то на полевые работы вместе со всеми наладили.
Вот Маняша по неопытности, с наших слов, накинула нам тогда по году и выдала свежие справки для военкомата. Так фактически в семнадцать лет весной сорок третьего мы и ушли с твоим отцом Петром Никаноровичем на фронт. Время было горячее, наши вовсю жали фашиста по всем фронтам. Свежие силы требовались везде, кто там будет разбираться. А мы — парни деревенские, видные, здоровые. С радостью нас приняли на краткосрочное обучение в резервный полк. А потом и фронт. Вот так-то, председатель.
На том разговор и закончили. Договорились, что о деталях поездки председатель сообщит еще дополнительно. Попрощавшись с председателем, Хлебников заспешил домой. Давно уже подошло время и таблеток, и чая. И его Любовь Андреевна поджидает хозяина к столу.

*** *** ***

Непростой была судьба и у его Любашки. Познакомились они здесь, в этом сибирском селе. Когда Хлебников вернулся домой после долгого отсутствия, по-соседству у тетки Груни Потаповой уже месяц как квартировала очаровательная девушка. Любашка приехала по направлению из области на местный молокозавод лаборантом после курсов. Мать Хлебникова только и говорила о новой «лаборанше», только и нахваливала её. И на новогоднем вечере в сельском клубе Хлебников решил брать штурмом эту симпатичную соседку. Ей тоже уже приглянулся кудрявый воин-сосед. А тут оказалось, что Хлебников и гармонист, а какой плясун. Словом, долго не хороводились. Расписались в сельсовете, собрали небольшой вечер. И всё. И стали жить, как все тогда жили, трудно, но весело.
Любашка тоже была сибирячкой, правда, из далёкого сибирского села в Иркутской области. В августе сорок восьмого года она вместе с группой ребят и девчат из родной области уехала по направлению учиться в ФЗО в далёкий Ленинград, чтобы потом работать на стройках, восстанавливать разрушенный войной и блокадой город-герой.
Но проучившись полгода, она дальше не могла находиться в Ленинграде. Перенесенная в годы войны болезнь лёгких серьёзно обострилась в сыром и промозглом климате. Девушка постоянно болела, кашель просто разрывал лёгкие. Врач, что наблюдал и лечил Любашку, посоветовал ей срочно сменить климат, вернуться домой в Сибирь. Он же и помог ей это осуществить. И несмотря на то, что в то время вопрос перемещения трудоспособного населения решался непросто, со справкой врачебной комиссии она получила перевод. Правда, в родную Иркутскую область ей тогда так и не удалось вернуться. Она получила направление в Омск.
— Ну и пусть будет Омск, — решила Любашка, — всё ближе к дому и климат свой, сибирский.
В Омске её направили на курсы в школу мастеров маслоделия для обучения на лаборанта молочного производства. А потом она попала в это большое сибирское село на окраине области, где была работа, и где она нашла свою судьбу.

*** *** ***

Скрипя крыльцом и половицами в сенях, Хлебников степенно вошёл в свой небольшой, по-простому ухоженный пятистенок. Раньше, когда все при нём жили, тесновато было. Выросли дети, разлетелись, а им с женой и этого теперь вполне достаточно, и гостей летом есть где разместить.
Его Любовь Андреевна сидела за столом. На нём красовался петухом расписным чудный электрический самовар, подаренный детьми родителям на какой-то юбилей. Жена, подперев по обыкновению рукой голову, смотрела в окно и слушала песню, что лилась из приёмника на стене.
— Доброго здоровья, баушка! — весело приветствовал жену Хлебников. — Как спалось-ночевалось?
— Да виделись, однако, уже. А ты что как кочет молодой перья-то распушил? Опять, поди, соседке, фершалу-молодухе дрова помогал в поленницу класть, а она плеснула тебе медицинского для ран душевных? Смотри, старый, доходишь по помочам, с претензиями придут, — так же весело, в тон мужу ответила Андреевна. — И что такой солнечный с утра, батюшка? Али в лотерею выиграл, али письмо от внуков получил?
— А что мне, подруга, не веселиться. Живой покуда. Солнышко вон пригреват, на огородах всё растёт, природа радует, ты вот рядом. Дети, внуки, слава Богу, живы-здоровы, все при деле.
А весело-радостно мне от того, что весть хорошу привёз сейчас председатель наш Санька Зуев, крёстничек дорогой. И надо же, аккурат к юбилею. Теперь точно не буду поспешать в дорогу скорбную.
— Да говори ты толком, порадуй и меня весточкой доброй. Что заладил как пономарь одно и то же, — стала уже было сердиться Любовь Андреевна.
— Охолонь, старая, всё по порядку. Готовь костюм мне парадный, да так, чтоб ордена-медали блестели, как вот самовар твой. Через пару днёв повезут меня в администрацию районну, где меня ждёт-дожидается награда серьёзная — орден Славы, наш солдатский орден. С самой Москвы, вишь, с оказией прислали.
Да, да, мать! Оказывается, еще с войны награда, а сейчас вот нашла меня. Хорошо, что застала. — И Хлебников подсел к столу и замолчал.
— Вона как! Вот это новость. Да ты, батюшка, Михаил Дмитриевич, и взаправду герой. И так вся грудь в орденах и медалях, не стыдно с тобой по селу пройтись в праздники. А тут ещё и Слава. Как ребятишки-то наши с внучатами возрадуются за отца и деда своего. И пусть гордятся. Ты кровью на войне заслужил это уважение. И после работал до последа, куда ни пошлют.
Она не торопясь подошла к мужу, прижала его седую давно голову и тихо сказала:
— Я рада за тебя, старый. Спасибо тебе, дорогой мой солдат. Мы все гордимся тобой и шибко любим тебя, отец!
И она нежно поцеловала Хлебникова в шрам на правой стороне головы, что остался после операции по удалению осколков из черепа еще с войны.
Они долго молчали и было видно, что каждый старается справиться с волнением и воспоминаниями, что вдруг подступили к их сердцам и памяти.


СПИСОК
погибших в Великой Отечественной войне жителей Большепесчанского сельского поселения
«Вспомним всех поимённо…»

Аверин Иван Петрович
Алексеев Иван Иванович
Алексеев Николай Иванович
Алексеев Фёдор Иванович
Алфёров Илья Абрамович
Антошенко Михаил Иванович
Артеменко Иван Константинович
Артеменко Николай Константинович
Архицкий Алексей Мартынович
Ахременко Николай Фомич
Ахременко Яков Тихонович
Баженов Анатолий Васильевич
Баженов Афанасий Семёнович
Баженов Василий Иванович
Баженов Василий Фёдорович
Барсуков Андрей Сергеевич
Барсуков Григорий Данилович
Барсуков Николай Иванович
Барсуков Тимофей Гаврилович
Бондаренко Александр Семёнович
Бондаренко Пётр Семёнович
Борисенко Егор Васильевич
Бугаев Александр Фёдорович
Бугаев Иосиф Фёдорович
Быструшкин Алексей
Быструшкин Александр Яковлевич
Быструшкин Иван Михайлович
Быструшкин Константин Яковлевич
Быструшкин Лаврентий Николаевич
Быструшкин Михаил Сергеевич
Быструшкин Степан Яковлевич
Быструшкин Флавьян Дмитриевич
Волков Гаврила Иванович
Воротников Антон Васильевич
Гаевой Дмитрий Данилович
Гарущенко Андрей Васильевич
Геращук Василий Иванович
Горащенко Егор Семёнович
Давидион Исаак Пимонович
Давидион Фёдор Пимонович
Данченко Иван Фёдорович
Данченко Карп Фёдорович
Данченко Михаил Карпович
Дивак Александр Родионович
Доморацкий Николай Самсонович
Ёжиков Максим Фёдорович
Жиленко Павел Григорьевич
Жиленко Яков Григорьевич
Жуков Антон Антонович
Жуков Пётр Антонович
Журавлёв Иван Иванович
Журавлёв Константин Иванович
Захаров Андрей Иванович
Зинченко Григорий Фомич
Зинченко Иван Яковлевич
Зинченко Семён Фомич
Золотарёв Иван Петрович
Золотарёв Илья Алексеевич
Зубаков Егор Ильич
Зузуля Иван Иосифович
Зузуля Николай Иосифович
Иванищев Иван Павлович
Ильченко Фёдор Алексеевич
Ионенко Василий Григорьевич
Кадыков Пётр Ефимович
Кажанец Иван Григорьевич
Кажанец Павел Иванович
Камзолов Григорий Михайлович
Камзолов Кирилл Михайлович
Камзолов Михаил Фёдорович
Карпенко Алексей Яковлевич
Карпенко Иван Михайлович
Карпенко Михаил Михайлович
Карпенко Николай Яковлевич
Карпенко Яков Михайлович
Кирьян Афанасий Фёдорович
Кирьян Семён Андреевич
Кладкевич Василий Иванович
Кладкевич Михаил Иванович
Кладько Дмитрий Петрович
Кликушин Леонид Иванович
Кликушин Александр Иванович
Ковалёв Афанасий Трифонович
Ковалёв Василий Сергеевич
Ковалёв Михаил Кононович
Ковалёв Пётр Иванович
Ковалёв Роман Иванович
Козлов Андрей Васильевич
Козлов Василий Борисович
Козлов Владимир Яковлевич
Козлов Сергей Корнеевич
Комзолов Прохор Михайлович
Коновалов Фёдор Никитович
Коршунов Никита Максимович
Костыря Иван Михайлович
Костыря Андрей Архипович
Костыря Дмитрий Михайлович
Костыря Михаил Михайлович
Костыря Фёдор Игнатьевич
Кочетков Пит Петрович
Кравченко Алексей Прохорович
Кочетков Пит Петрович
Красовских Михаил Никитович
Кузнецов Антон Константинович
Кузнецов Пётр Яковлевич
Кузнецов Фёдор Петрович
Кулешов Алексей Петрович
Кулешов Илья Петрович
Кулешов Пётр Максимович
Кулик Сидор Павлович
Кулик Федот Павлович
Лавров Андрей Алексеевич
Лавров Андрей Матвеевич
Лавров Архип Иванович
Лавров Григорий Андриянович
Лавров Дмитрий Андреевич
Лавров Иван Егорович
Лавров Иван Петрович
Лавров Николай Алексеевич
Лавров Павел Васильевич
Лавров Прокопий Иванович
Лавров Роман Максимович
Лавров Степан Феоктистович
Лавров Фёдор Григорьевич
Лавров Яков Андриянович
Ланков Афанасий Иванович
Ланков Кирилл Иванович
Лапин Абрам Васильевич
Левченко Сергей Иванович
Леонов Пётр Фёдорович
Леонов Сергей Фёдорович
Леонов Фрол Иванович
Лето Захар Максимович
Лето Иван Захарович
Лето Николай Захарович
Лещенко Дмитрий Андреевич
Лещенко Фёдор Павлович
Лило Семён Васильевич
Лупинос Алексей Тихонович
Лупинос Владимир Тихонович
Лупинос Григорий Тихонович
Лупинос Иван Савельевич
Лупинос Илья Тихонович
Лупинос Степан Свиридович
Лысич Андрей Сергеевич
Лысич Григорий Васильевич
Лысич Иосиф Иванович
Лысич Михаил Васильевич
Лысич Сергей Иосифович
Лысич Фёдор Иванович
Магора Алексей Иванович
Маляр Владимир Макарович
Маляр Иосиф Васильевич
Марченко Иван Платонович
Матвиенко Николай Семёнович
Мельников Анатолий Петрович
Мельников Василий Анатольевич
Мельников Сергей Иванович
Минько Леонтий Гордеевич
Мишин Михаил Антонович
Миткин Алексей Иванович
Мишин Степан Михайлович
Налобин Александр Матвеевич
Нагорный Василий Варфоломеевич
Новиков Семён Алексеевич
Онуприенко Алексей Семёнович
Онуприенко Алексей Федотович
Онуприенко Никифор Семёнович
Панин Василий Иванович
Панфилов Никита Петрович
Патков Виктор Михайлович
Патков Наум Михайлович
Петренко Владимир Семёнович
Поздняков Василий Васильевич
Полонец Иван Леонтьевич
Полонец Пётр Иванович
Попенко Алексей Иванович
Попенко Карп Гордеевич
Прокопченко Данил Степанович
Пусев Филипп Никифорович
Пятков Михаил Тимофеевич
Панин Виктор Иванович
Патков Андрей Алексеевич
Патков Михаил Фёдорович
Петренко Василий Фёдорович
Победаш Кирилл Митрофанович
Полонец Василий Иванович
Полонец Кузьма Иванович
Полонец Семён Михайлович
Попенко Елисей Гордеевич
Потапенко Егор Агеевич
Прытков Иван Яковлевич
Пчеляной Денис Харитонович
Регида Иван Петрович
Рептюхов Пётр Иванович
Регида Степан Никитич
Романенко Александр Максимович
Романенко Леонтий Михайлович
Рубцов Василий Дмитриевич
Руденко Егор Васильевич
Руденко Павел Остапович
Рунин Павел Петрович
Рыбин Николай Михайлович
Ромашенко Григорий Иосифович
Рубцов Пётр Степанович
Руденко Леонид Михайлович
Руденко Семён Васильевич
Рыбин Андрей Михайлович
Ситников Иван Егорович
Скрипкин Анатолий Иванович
Слепчиков Иван Ефимович
Соловьев Егор Фёдорович
Срыбный Иван Павлович
Степченко Егор Семёнович
Сугоняк Владимир Иванович
Сугоняк Николай Никитич
Сугоняк Тимофей Мартынович
Силкин Прокопий Данилович
Скоробогатов Александр Никитич
Слепчиков Егор Ефимович
Соловьев Андрей Фёдорович
Сошников Антон Григорьевич
Срыбный Павел Иванович
Стефаненко Иван Фетисович
Сугоняк Михаил Никитич
Сугоняк Савелий Иванович
Турчиков Василий Гаврилович
Тупиленко Кузьма Макарович
Фалько Александр Иосифович
Федюнин Андрей Харитонович
Финашкин Иван Трофимович
Фомин Михаил Терентьевич
Федосеенко Алексей Николаевич
Федюнин Михаил Андреевич
Фиолетов Василий Иванович
Хиленко Николай Астафьевич
Холомей Александр Михайлович
Холод Иван Игнатьевич
Холомей Василий Михайлович
Часовитин Архип Егорович
Часовитин Василий Иванович
Часовитин Семён Яковлевич
Чемакин Алексей Денисович
Черник Фёдор Иванович
Чернушенко Никита Гаврилович
Часовитин Валентин Иванович
Часовитин Иван Иванович
Часовитин Тимофей Евсеевич
Черник Дмитрий Васильевич
Чернушенко Егор Денисович
Чубарев Константин Евдокимович
Шатков Иван Кузьмич
Шевцов Андрей Семёнович
Шевцов Григорий Пантелеевич
Шишигин Павел Пахомович
Шкиденко Иван Прокопьевич
Щур Филипп Андреевич
Юдин Кузьма Филиппович
Юник Иван Григорьевич
Яковлев Виктор Петрович
Яковлев Леонид Михайлович
Яковлев Павел Петрович
Призывались на фронт — 404 человека
Погибли — 191
Пропали без вести — 81
Живыми и ранеными вернулись — 132 человека
(По данным администрации сельского поселения)



Склоните головы, потомки!
Народу-победителю и юбилею Победы посвящается

(баллада)
Поклонитесь солдатам, потомки,
Что прошли по дорогам войны,
Что ходили у жизни по кромке
И дошли до победной весны.

Поклонитесь и павшим героям,
Полегли что на ратных полях.
Проросли там повсюду травою
И в родных, и в далёких краях.

Поклонитесь народу, потомки,
Он тогда был силён и сплочён.
Просчитались серьёзно подонки:
Мы сильны этим с давних времён.

Поколению тому поклонитесь,
Что любило Отчизну как мать.
И достойно то знамя несите,
Так же твёрдо умейте шагать.

Матерям поклонитесь, потомки,
Что родных проводив на войну,
Получая на них похоронки,
Все же ждали с надеждой весну.

Поклонитесь и вдовам, потомки,
Что в войну не дождались солдат
И встречали одни рассвет горький
И такой же свой вдовий закат.

Поклонитесь деревне, потомки,
Что последним делилась в войну.
Поклонитесь мальцам и девчонкам,
Взрослых что заменили в тылу.

Городам поклонитесь былинным,
Что врага задержали у стен.
В городах тех сражались руины
И никто не согнул там колен.

Слёзы той нашей общей Победы
Помнят вечно пусть люди Земли
И погибших святые заветы:
Чтобы жили народы в любви.

*** *** ***
Склоните головы, потомки,
Когда печально метроном,
Стучит как сердце — мерно, громко,
Вы вспоминайте о былом!


Ноябрь 2019 г.


Об авторе


Владимир Иванович Герасимов — коренной сибиряк, прозаик и поэт. Родился 7 ноября 1955 года в селе Больше-Песчанка Называевского района Омской области. Там прошли его детские и школьные годы. Получил два высших образования — филологическое и партийного строительства.
Более двадцати пяти лет трудился в родной области — учительствовал, был директором сельских школ, на партийно-хозяйственной работе в Называевском и Крутинском районах. Издал десять сборников стихов и прозы. Печатался в общероссийских и региональных изданиях: «Берега» (Калининград), «Приокские зори» и «Ковчег» (Тула), «Иван да Марья» (Чебоксары), «Культура. Немцы Сибири» (Омск), «ЛиФФт» (регион), «Тюмень литературная», «Светоч» (Иваново), в областных и региональных коллективных сборниках. На его стихи написаны три десятка лирических и военно-патриотических песен. Автор этого сборника является лауреатом и победителем литературных конкурсов различного уровня. В 2014 году присвоено звание лауреата премии имени В.И. Муравленко.
С 2000 года живёт в Тюмени, работает в Тюменском зерновом союзе.