Н. Денисов родился и вырос на Тюменщине. Тракторист, рыбак, журналист, выпускник Литинститута им. А. М. Горького — таков путь молодого поэта.
Н. Денисов знает и любит сегодняшнюю деревню.
Неиссякаемый лиризм деревенской жизни, родной тюменской природы, душевность односельчан были и остались питательной средой его творчества.
Николай Денисов
Снега Самотлора
стихи
Об авторе
Детство Н. Денисова прошло в сибирской деревне. По окончании средней школы он работал в совхозе трактористом, рыбаком на Тобольском рыбзаводе, служил в морской пехоте, после демобилизации плавал матросом на речном теплоходе, сотрудничал в газете, В 1971 году окончил заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького. И сейчас молодой поэт работает в Тюмени — на передовой линии девятой пятилетки.
Его стихи идут от живой жизни, в них много настоящих находок, поэтических открытий, живых, найденных деталей, художественных подробностей: «Трактористы полные ладони полевой прохлады принесли», «Спит пила, завернутая в тряпку, и сияют щеки топора», «Вот и мать, она вернулась с луга, в складках платья — свежий запах трав. Пот смахнула, ставит косу в угол, под косынку волосы прибрав», «Сеновал приготовил постель, и в ограде, напротив окна, из бадьи, что поднял журавель, долго пьет молодая луна» и т. д.
Такой лиризм, такое видение мира убеждает.
Думается, что стихи молодого тюменского поэта не оставят читателя равнодушным.
Михаил ЛЬВОВ
Страда
Тук-тук-тук — проснулся первый молоточек,
Заиграл-запел над лезвиями кoc!
Тук-тук-тук — упало эхо на лужочек,
Распрямись, трава!
В деревне сенокос!
Над оградами,
домами,
гаражами
Звук старинный прокатился за версту.
Как я вовремя приехал, горожанин,
Нынче руки у деревни на счету.
Ты отбей, Василь Ермилович, мне косу,
Оселком поправлю,
будет хоть куда!
Я-то знаю, псе случайные вопросы
Отступили перед временем —
Страда!
Вот идет она,
На зорьке пламенея,
Синеною умывая и бодря,
Даже наш медовый месяц, не жалея,
Приказала отложить до сентября.
Вечереет
Дом крестьянский с ладной
русской печкой,
С крепким квасом в темном погребке.
Вот отец выходит на крылечко
С инструментом плотницким в руке.
— Как делишки? — спросит.
— Все в порядке?
Видно, будет дождичек. Пора!.. —
Спит пила, завернутая в тряпку,
И сияют щеки топора.
Вот и мать, она вернулась с луга,
В складках платья свежий запах трав.
Пот смахнула, ставит косу в угол,
Под косынку волосы прибрав.
Вот во двор выходят друг за другом,
Луч закатный плечи золотит.
В тишине па целую округу
Умывальник весело звенит.
* * *
Я с работы спешу.
Росистые
Встали тополи у плетня.
И закат на мостках —
У пристани —
Отмывает усталость дня.
Вот махнул огневою кепкою,
И гармонь развернул:
— Могу!
Чтоб девчата ногами крепкими
Мяли травушку на кругу,
Чтоб у наших дворов бревенчатых
До утра звездный свет сиял,
Чтоб и сам я, —
С одной примеченной,
Звездной ноченькой погулял.
* * *
Пыль садится на кромки дорог,
В этот час пригоняют табун.
Задвигает засов у ворот
Светлый первенец лета — июнь.
Сеновал приготовил постель,
И в ограде, напротив окна,
Из бадьи, что поднял журавель,
Долго пьет молодая луна.
Жатва
От зарницы до зарницы —
Работящая пора.
Золотой поток пшеницы
Наполняет бункера.
На дорогах пятитонки
Колею теснят в кювет.
И везет на лошаденке
Повариха нам обед.
Переполнены амбары,
Баржи, склад на берегу,
Но растет под солнцем яро
Ворох
хлеба
на току.
Возле клуба
Не спеша сгорел закат неяркий,
Вечер взял негромкие басы.
Возле клуба парни мнут цигарки,
С нетерпеньем смотрят на часы.
По садам, по улицам сторонним
Летний зной уходит от земли.
Трактористы
полные ладони
Полевой прохлады принесли.
Срок придет —
в открытые окошки
Улетит из клуба тишина.
И туманным золотом дорожки
До крылечка выстелет луна.
И роса падет на ветви сада,
Загорятся в травах светлячки.
И тогда — за ближнею оградой
Различу
по стуку
каблучки.
Полночная песня
Комбайнеру Ф. Алексееву
Засветилась деревня полночная,
Отражаются в речке огни, —
Будто лилий букеты молочные
Над водою в тиши расцвели.
Смолкли песни девчонок далекие,
Отзвенели до новой зари.
Только в поле горят одинокие
Фонари,
фонари,
фонари…
Чья машина старается поздняя,
Зазывает под нож колоски?
Ты ответь-ка мне, поле совхозное, —
Золотистой пшеницы валки!
— Это осени время невеститься,
Это парень нашелся лихой,
Чтобы старцу — холодному месяцу —
Не досталось невесты такой.
Вот и водит он ноченьку длинную
Свой комбайн посреди колосков.
Вот и дарит мне — полю целинному —
Золотистые строки валков.
* * *
Торопи меня, торопи,
Моя молодость,
не проспи —
Эти реки мои и пашни,
Звезды, мельницы и поля,
И родные до ветки каждой
Окуневские тополя.
Летом — зайцу,
Зимою — лосю,
В марте первой капели рад,
Но люблю я особенно осень
За веселый ее наряд.
За прощальные крики птицы,
Отправляющейся в полет,
И за светлую грусть на лицах,
Когда Зыкина запоет.
В чистом поле я слышу весны,
В чистом ноле я не один.
Кумачовый огонь расплескан
По знаменам моих осин.
Торопи меня, торопи,
Моя молодость,
не проспи —
Эти реки мои и пашни,
Звезды, мельницы, тополя,
Где, глаза распахнув однажды,
Удивилась душа моя.
О шубе
Срывая бас,
Метель гудит но роще,
И соловьи ушли за окоем.
Но в стужу я сжимаюсь
Только жестче,
Чтоб испытанье
Выдержать огнем.
Сибирский я,
Отмеченный,
Кондовый.
Я в землю врос
Корнями кедрача.
На мне и сталь кольчуги
Ермаковой
Под шубою —
Не с царского плеча,
А под мужичьей!
Что но стати сшита,
Что не берут
Метельные штыки,
Под той, что перед миром
Знамениты,
Когда в них шли
Сибирские полки.
В детстве
На окошках белые узоры
Слишком густо выткали морозы.
В куржаке высокие заборы,
И скрипят по улице обозы.
В полушубках возчики шагают,
Труден путь еще не проторенный.
Сеновал — под крышею сарая —
На сугробы смотрит удивленно.
Санный путь не дремлет, не пустеет,
Мягко на возах, как на подушках,
А под вечер хата обогреет,
Приютит, как добрая старушка.
И огонь в печи заполыхает,
Пусть зима лютует за дверями!
И закат, на небе отцветая,
Сказочно зардеет снегирями.
Случай на речке
Старый конь провалился под лед,
Не бывал он в такой передряге,
Не поспей на подмогу народ,
Не вернуться бы с речки коняге…
А бедняга дрожал у плетня.
— Хорошо бы под теплую крышу!
Под веселые крики мальчишек
В крайний дом заводили коня.
Сокрушаясь, хозяин нагреб
Полведерка овса из сусека:
— Это видано ль, граждане, чтоб…
Чтоб скотину — в жилье человека!
А бедовый так грустно заржал,
Позвенел удилами устало,
Может, жалуясь, он понимал,
Что беда-то уже миновала…
* * *
Розовел полумрак,
Огоньками разбужен,
Просыпалась поземка
В глуши камыша.
Санный путь сторожила
Январская стужа,
Но от лая собак
Согревалась душа.
Вот уже и околица —
За поворотом.
Я замерз — и супонь
Развязать не смогу.
Но на конном дворе
Кто-то вышел к воротам
И шубенки коснулся:
«Ступай, распрягу!»
Я не помню: дошел
Иль добрел до порога,
Как на печь мне отец
Подставлял табурет.
Но в мальчишьих глазах
Все стояла дорога,
Расплескав неземной
Фосфорический свет…
Может, завтра под длинную
Песню полозьев
Вновь умчат меня розвальни
Вдаль — по селу.
Я доверюсь по-прежнему
После мороза Русской печке,
Привету ее и теплу,
Где не раз под тулупом
Тяжелым, как туча,
Благодарный своей
Человечьей судьбе,
Забываясь от всех
Неурядиц гнетущих,
Засыпал я счастливым
Под песни в трубе.
Дождь
Прошел веселый, говорливый,
Легко подковками звеня!
Хлопот-то сколько привалило:
Запруду строит ребятня!
Дождинок тоненькие лески
Дрожат над речкой —
на весу.
Совсем доволен житель сельский,
На палец пробует косу.
* * *
Вот и уносит печали
Реченька тихой волной,
Где-то в полях запропали
Годы, прожитые мной.
Выйду на голос гармошки,
Где он — в закатном дыму?
Кажется, эта дорожка
К детству ведет моему?
Песни моей колыбели
Не позабыла заря.
Сам я в веселье апреля
Слышу приход сентября.
Где там — за сжатой пшеницей
Озимь щетинит штыки?
Может быть, все повторится —
Поле, извивы реки…
Вижу над желтой половой
Редкую сетку дождя.
Каждому доброму слову
Радуюсь, будто дитя.
В осеннем лесу
Маленький дятел — лесной барабанщик,
Не уставая, стучит день-деньской.
Как я жалею, что месяцем раньше
Не был с тобою в его мастерской…
Возле надломленной бурею ели
Ладно устроена жизнь муравья.
Может быть, завтра снега и метели
Вновь ополчатся на наши края.
Лишнею станет обратно телега,
Что-то уляжется, что-то замрет,
Что-то до нового таянья снега,
Не огорчаясь, под зиму уйдет.
Может, устало петляя по тропам,
Переселяясь поближе к жилью,
Заяц подскажет — за сколько сугробов
Видели вечером шубку твою.
В сентябре
Тепло, как брага в бочках, бродит,
Играет в кронах тополей.
А осень тучи хороводит
И выпускает журавлей.
И слышу я:
За полем дальним,
Где пастуха пропел рожок,
Как молоток о наковальню,
Стучит на выпасе движок.
Колок грачиный оголтелый,
За той пшеничной полосой,
Окатит вызревшею, спелой
Осенней зябкою росой.
В лесу дивятся краскам люди:
Взялось откуда?
Не понять!
И мне в окошко долго будет
Рябиновая гроздь стучать.
* * *
Я уезжал.
В окне цвела герань,
Сырой ноябрь жался к подворотне.
И сладко так от крепких жарких бань
На все село тянул дымок субботний.
Автобус дожидался у плетня.
И день стучал в наличники резные.
Совала трешки добрая родня —
Зеленые бумажки трудовые.
Я денег тех тогда не отстранял,
Я принимал их честными руками.
Мой трактор возле кузницы стоял,
Дыша еще горячими боками.
И вот Москва!
Взволнован неспроста:
Вокруг дома,
как в облака ступеньки!
Наверное, здесь эта красота
И от моей сибирской деревеньки.
* * *
Среди полей,
Где мир и тишина,
Где даже гром грохочет с неохотой,
Лежит моя родная сторона
Со всей своей нелегкою заботой.
Там ждут апреля ранние цветы,
Там сеют хлеб,
там набухают почки,
И мать хлопочет утром у плиты
В своей домашней ситцевой сорочке.
Там волчий след —
в декабрьскую стынь
Уже давно метели запахали.
Там деревенька с именем простым,
В других краях о ней и не слыхали.
И по ночам все тот же свет в окне…
И люди в каждый светлый праздник Мая,
Наверно, вспоминают обо мне,
Когда застолью
песни
не хватает.
Приезд домой
Уже кричал па стадо зычно
Пастух у крайнего плетня.
Я шел, шурша плащом столичным,
В кармане мелочью звеня.
В конторе фермы пахло квасом,
Не продохнуть от папирос.
И бригадир, сержант запаса,
Писал наряд на сенокос.
Уже крыльца скрипели плахи,
Где мужики встречали день,
Заправив чистые рубахи,
Как гимнастерки, под ремень.
Им, как всегда, в луга с рассветом,
Где слышен кос напев простой.
Им невдомек, что кто-то где-то
Скорбит: деревни нету той…
Трещал «пускач» неумолимо.
Я сам был грустно поражен:
Вот бригадир проводит мимо
Свой поредевший батальон.
Проводит с гордостью, но все же
Я понимаю между тем:
Ему сейчас узнать дороже —
Я в гости или насовсем?
Разговор
Kак не приветить гостя: все ж — сосед,
Одним плетнем граничат огороды,
Одной тропой бегут здесь наши годы —
Его — в закат,
Мои еще в рассвет.
Опять прознать все надо старику:
— Со службой как?
Не видно было что-то?
— Был в отпуске…
— А, понял, в отпуску…
И это надо, коли заработал…
Толкуем мы, как будто ни о чем,
Но я не сердцем чувствую,
рассудком.
А он ладони в рупор — над плечом,
Мои слова улавливает чутко:
— Да вот поездил,
был в чужой стране,
Да без хлопот пожил себе у моря…
— Оно и мне случалось… на войне. —
И вдруг всерьез:
— Что там о нас гуторят?
— Да разное…
Киваю головой,
— Так, так оно… —
Махру вдыхает злую,
И узловатой жилистой рукой
Оглаживает бороду седую.
Как бы и себе решив какой-то спор,
Из блюдца чай потягивает чинно.
Такой ведем вечерний разговор
Без лишних слов,
как принято мужчинам.
Проводы
Целый день строевым протопали,
Ноги ах как гудят, гудят!
У казармы седые тополи
Полуночной листвой шуршат.
Чуть забудешься,
Все забудется:
Плац,
Казарма,
Луна над ней.
Снится улица,
Снится кузница,
Где подковывал я коней.
По деревне дорога торная,
По деревне четыре дня —
Разухабистая подгорная —
Разгулялась моя родня.
Ходят бабы неслышно по воду,
Чуткий ветер засел во ржи
Праздник, что ли?
Да это проводы:
Провожают меня служить.
В походе
Я лежу, забывшись под шинелью,
Пропиталась порохом трава.
И баян негромкой мягкой трелью
Говорит, что в небе — синева.
Бьют в палатки ядра спелых вишен,
Ветер носит запахи жнивья.
На четыре стороны — затишье,
На четыре стороны — друзья.
Пролетит, остынет в поле эхо,
На привале тешится братва, —
Вдруг опять ударят взрывы смеха —
В ближней роще сыплется листва.
Завтра вновь по сумеречным ивам
Тягачи оставят дымный след.
И умчат вперед нас торопливо,
Раздвоив колесами рассвет.
Матросские робы
Дудки боцманские отпели,
Отзвучали колокола.
На разостланные постели
Полночь северная легла.
По-над палубой — ветер резкий
Свищет яростно — и не зря, —
Даже звезды
с тяжелым всплеском
В бухте бросили якоря.
Крейсер, будто огромный робот,
Засветился из темноты.
Да свернулись на банках робы
По-домашнему, как
коты.
Неприветлив
И насторожен
Луч прожектора ножевой.
По бурунам, как бездорожьем,
Ходит катер сторожевой.
Поднимаются волн сугробы.
Что там за морем?
Не видать!
Отдыхайте на банках, робы,
По тревоге и вам вставать.
О печальной любви
На службе моей незвонкой,
У северных острых скал,
Я тоже одной девчонке
Счастливые письма слал.
На маршах — в колоннах строгих
Врастал я в шинель бойца.
Однажды мои дороги
Сошлись у ее крыльца.
Плыл вечер в такой знакомый,
В сиреневый майский дым…
Тогда, на побывке дома,
Я встретил ее с другим.
Я тоже прошел беспечно,
И сам не подал руки.
«Ничто на земле не вечно!» —
Дробились ее шаги.
Не вечно!
Я брел осенне.
Не вечно…
Не надо слов.
Я вскоре стрелял в мишени,
Как в личных своих врагов.
А где-то, с годами, может,
Последняя грусть прошла.
Забылась любовь…
И все же —
Спасибо, что ты была.
* * *
Может быть, стоит сейчас у пирса
Тот корабль —
и дом мой, и земля?
Старшина второй статьи Денисов
Вычеркнут из списков корабля.
Брошу все,
и снова на баркасе —
Догоню,
старпома упрошу…
Только я теперь уже в запасе
Скоро год, как форму не ношу.
Скоро год, как мой племянник Вовка
В бескозырке ходит.
Скоро год…
И она — мальчишкам Киселевки
Скоро год — покоя не дает.
Скоро год, как мне спокойно спится,
Снятся сны, что снились в той дали.
Только грусть мою уносят птицы,
Провожая в море корабли.
Над Абатском
Над Абатском,
Над Абатском —
Не погашены огни.
Мне никак нельзя расстаться
С деревенскими людьми.
Мимо пристани проехать,
Где течет Ишим-река.
Здесь стоил когда-то Чехов,
Поджидая ямщика…
Мимо клуба, где танцуют
Моряки-отпускникн.
Дайте, парни, покажу я
Сколько стоят каблуки!
Вот по кругу я лечу,
Девкам головы кручу:
«Полюбите меня, девки,
Целоваться научу!»
Эх, не выдержит подкова
На веселом каблуке.
Вышла Оля Иванова,
Синь-косыночка в руке.
Выходила, наступала,
Под сапожками — картечь…
И куда моя пропала
Вся изысканная речь?
Пусть ведет она со мною
Непонятную игру,
Я под желтою луною
Белу рученьку беру.
Мы уходим в чисто поле,
Далеко слыхать шаги.
Только мне не хочет Оля
Насовсем отдать руки…
Над Абатском,
Над Абатском
Бродят звезды января.
Мне заря велит прощаться,
Над гостиницей горя.
Вот уже над сельсоветом
В золотой трубит рожок.
Никого со мною нету,
Только зря скрипит снежок.
День подкатывает ловко
К полутемному крыльцу,
Вот и срок командировки
Приближается к концу.
Звенел апрель
Звенел апрель, шагая тропкой вешней,
Косым лучом месил в сугробе снег.
В селе развесил белые скворечни
Апрельский день —
хороший человек.
Еще сугроб корявый,
темнолицый
У кромки леса плакал,
чуть живой,
Он уходил,
вернувшимся синицам
Зеленою кивая головой.
* * *
Ночью над крышами вызвездит,
Заиндевеют дымы.
Жил я в Сибири безвыездно
Двадцать четыре зимы.
Падали вьюги пушистые
На ледяной косогор.
Не покосился и выстоял
Наш деревенский забор.
Там, под еловыми лапами,
Спали снега до весны.
Белой метелью оплаканы
Чистые детские сны.
Пахнет ручьями за хатами,
Зимних дорог не узнать.
Заяц вон шубку мохнатую
Рад поскорей поменять.
* * *
Замороженный кустарник,
След олений в стороне.
Ах вы парни,
парни,
парни,
Зря вы руку жмете мне.
Не уехать, не проститься
В этот чертовый мороз,
Где твои дрожат ресницы
Не от холода,
От слез.
Что ж, забуду этот серый
Сумрак около дверей.
И водителя Валеру
В полушубке до бровей.
Жаль поземку, жаль порошу,
Жаль лупу в твоем окне.
И любви — твоей хорошей,
Что достанется не мне.
* * *
Вижу, первым лучом обогрето,
Словно чей-то вдали силуэт,
Все стоит посредине рассвета
Мое детство двенадцати лет.
Все хохочет, ударив в ладоши,
Словно тайно опять и опять
Убежал я по первой пороше
Отзвеневшее эхо искать.
И стоит, будто в горле иголка,
Все, что выпало в детстве любить.
И не может никак перепелка
Эту память мою усыпить.
В родном селе
Я смахну с узорчатого ставня
Снег пушистый веткою березы.
И опять, повеяв давним-давним,
Он рассыплет искорки мороза,
А когда ветра натянут вожжи,
Донесется, может быть, до слуха,
Как луна плывет но бездорожью
И скрипит уключинами глухо.
И в огнях села заиндевелых
Мне подскажут утренние блики:
Отчего люблю я так несмело
Терема снегов его великих.
Только звон подойников веселый,
Петушиный крик и шелест ивы
Через все леса его и долы
Мне на сердце падает счастливо.
На заре промчится вьюга мимо,
И тогда до слуха донесется
Этой жизни сон неповторимый,
Эта явь, что плачет и смеется.
Этих весен сказочная милость,
Этих зим таинственная небыль…
Детство, детство,
Где ты закружилось
Золотистым жаворонком в небе?..
* * *
Звезды падают в синюю мглу
За деревней в березовом колке.
На вечернем покосном лугу
Не устали кричать перепелки.
Вот маячат большие стога,
И висят непросохшие сети,
И на месяце старом рога
Золотых не теряют отметин.
И паромщик поет на корме,
Над водой свесив ноги босые.
И сдается, что двое во тьме
Тихо шепчут слова дорогие.
Утро в тобольском порту
Гудят суда и грузно входят в порт,
И дым их труб как будто сросся с небом.
Уже привел две баржи теплоход —
Тяжелые, наполненные хлебом.
И огласил окрестность трубный крик,
И эхо сникло в безднах Иртышовых.
Наверно, онемевшие на миг,
Застыли щуки в плесах камышовых.
Здесь, под стеной сибирского кремля,
Радушные растворены ворота.
Неторопливо дышат дизеля,
И в руки кранов просится работа.
Бросает солнце луч через реку,
Высвечивает лица молодые.
И я однажды также — но гудку
Ступил на эти трапы смоляные…
Но начат день,
и жизнь в порту кипит, —
Над всей Сибирью расправляет плечи.
Здесь на воде, которая не спит,
Живут суда совсем по-человечьи.
* * *
Паром, погоди,
Не гуди,
Не спеши,
Успеешь еще переплыть
Эту реку!
На том берегу
Не видать ни души
И некому слово
Сказать человеку.
На том берегу
Начинается грусть,
Там лужи прихвачены
Слабым морозом.
Паромщик, постой!
Я к любимой вернусь
И вновь поднимусь
По Никольскому взвозу.
Там окна погасли
В знакомом дому,
Там словно чужая
Душа поселилась.
Там не откликались
Звонку моему,
Там, кажется, что-то
С любовью случилось.
Но шкипер серьезен,
Он знает — свое.
Ну что ж ты!
Дай ходу — обратно —
Машинам!
Когда погибает любовь,
То ее
Спасать полагается,
Слышишь,
Мужчинам!
Портовый житель
Я суда разгружал с товарами,
Как заправский уже матрос.
Грохотали лебедки тарою:
Вира!
Maйнa!
До самых звезд.
Утром вновь,
затянувшись «Севером»,
На веселый шагал причал,
Где над тонким
звенящим леером
Пароходный гудок кричал.
Где, качаясь по ватерлинии,
Бухал молот обской волны,
Где тельняшек полоски синие,
Словно вены, напряжены…
Не просил я от жизни лишнего,
Но сквозь грохот и суету
Так хотел, чтоб меня услышали,
Как призывный гудок в порту.
* * *
Стою я на Тверском бульваре…
С. Есенин
В последний раз побродим у оград
И подымим цигаркою дешевой…
На всем Тверском бульваре листопад,
Преобладанье цвета золотого.
Отгостевали.
Выпорхнули.
Что ж?
Вам поклонюсь,
кто нынче здесь привечен.
Вот юный бард,
он с Лермонтовым схож,
В плаще, как в бурке,
вышел мне навстречу.
И чертят листья плавные круги,
Отдав тропинкам ветхое наследство.
И чудятся мне Герцена шаги,
И Горького незримое соседство.
* * *
Дымя соляркой и бензином,
Рядком шли тракторы, звеня…
Негородская та картина
Опять встревожила меня.
Я вспомнил час побудки
сонный,
Рев «пускача» и стан ночной,
Где спал, не сняв комбинезона,
В обнимку с рыжею травой.
Ведь там как раз, в зените лета,
Набрав подоблачный предел,
В лучах июльского рассвета
Счастливый жаворонок пел.
* * *
Соберу я охотничью справу,
И со старым отцовским ружьем
На осеннюю выйду забаву,
С городским попрощавшись жильем.
Мне не надо трофеев богатых,
Браконьерской добычи лихой.
Знаю, встретит рыбацкая хата
Запашистой карасьей ухой.
А наутро, как только разбудят,
Буду слушать я — в синей дали,
Что же все-таки судят о людях,
Покидая наш край, журавли.
* * *
Мне гармошка как будто
Не трогает душу,
Соловьиное время,
Наверно, прошло!
Как играл я,
Как пел я, —
Бывало, послушать
Полуночной тропинкой
Сходилось село.
Иль у песен теперь
Не хватает запала
Возле белых моих
Деревенских оград?
Даже Валька Барышников —
Наш запевала —
Самый модный
Транзистор
Завел, говорят.
Не забыли еще
Подгулявшие люди
На кругу разрешать
Затянувшийся спор.
Но стоят — с подоконников
Выпятив груди,
Радиолы
Забытой гармошке
В укор.
И горят над моим
Над возвышенным домом
На высоком столбе
Городские огни.
Только жаль, что русалки
Покинули омут,
Как последнюю сказку,
Где жили они.
И пускай ту тропинку
Асфальтом остудят,
И костер, где картошку
Я пек на золе,
Все же — с Валькою вспомнить
Нам радостно будет
Тех людей, что родились
На этой земле.
Снега Самотлора
поэма
ВСТУПЛЕНИЕ
Гонит «Татра», снега утюжа,
Вьюга воет — на белый свет.
Для тарана заходит стужа
И откатывается в кювет.
Я душой принимаю гонку,
Я глазами в дорогу врос.
Гулко вздрагивает бетонка,
Вырываясь из-под колес.
Глушь таежная,
снеговая,
Ветры в спину,
грозя,
свистят.
И воронки болот зияют,
Будто нас
поглотить хотят.
На пути в знаменитый город,
Пробивая порядки вьюг,
Мы летим
целиной,
которой
Никогда не пройдется плуг.
Все, чем раньше душа дивилась,
Все, чем жил я до этих пор,
Безоглядно соединилось,
Словно в выдохе —
Самотлор!
I. ПАНОРАМА САМОТЛОРА
Панорама Самотлора —
Снег хрустящий, как слюда,
Да болота,
на которых —
Чахлых елочек гряда.
Был приют нечистой силе
Возле всякого куста.
Даже ханты обходили
Эти хмурые места.
Сколько их в урмане диком
Мест с непуганым зверьем!
Мест с морошкой
и брусникой,
И заброшенным жильем!
И повсюду —
в жуткий холод,
В беспощадный летний зной,
Побывал наш брат-геолог,
Комаров кормил собой.
И вошли во славу сразу,
Не забудет их Тюмень:
День березовского газа,
И шаимской нефти день.
День разведчиков,
открывших
Усть-Балык
и Уренгой.
Дни товарищей погибших
Под таежною звездой…
Панорама Самотлора —
Свист поземок ножевых,
Те же топи,
на которых —
Ожерелье буровых.
И окрест —
над всем простором!
Гиблой ржавчиной болот,
Трубы,
факелы,
опоры
Подтверждают:
Нефть идет!
2. ТАТЬЯНА
Сидит девчоночка и плачет
Одна в простуженном балке.
От фар машинных «зайчик» скачет
По изморози в уголке.
Согреть бы чай,
наладить ужин,
Огонь в печи давно истлел.
На стенке плащ,
забытый мужем,
И тот от изморози бел.
Стучат о крышу ветви сосен,
Там месяц сумрачный висит.
И чей-то голос:
«Бросил! Бросил!»,
Как на ветру белье,
Скрипит.
В окне нолуночно и тихо
Уснули белые дома.
Высокая,
как журавлиха,
Стоит сибирская зима.
3. ВОЛОДЯ ЗОТОВ
Нет, я не знал ее печали,
Ее лицо,
се глаза…
А с ним мы «Татру» выручали,
Под скаты шубы побросав.
И вот сидим, и душу греем
В дому —
на пятом этаже.
И валенки — на батарее
Почти оттаяли уже.
И шубы сохнут постепенно
В тепле — квартирном — у двери.
И фотокарточки на стенах…
Он подает одну:
— Смотри!
Он подает одну,
Известно, —
С улыбкой,
Радость не тая.
— Такой не снилось и…
Невеста?
— Жена, — вздохнул он, —
Не моя!..
Двойные рамы стужа гложет,
Простыли стекла изнутри.
— Татьяной звать…
— А муж-то, все же…
— Удрал он,
Черт его дери…
4. НА ЛЕЖНЕВКЕ
На морозе белой масти,
Озверев,
в снегу,
в пыли
Экскаватор рвет на части
Глыбы стылые земли.
Из песчаного карьера,
Из ковша — наискосок —
Он плывет — тяжелым, серый,
В кузова машин, песок.
И на гулком перегоне,
Возле кромочки болот,
Вся она, как на ладони,
Технология работ…
По кабине хлещут ветки.
Зотов трудится молчком.
Он на «газ», как на гашетку,
Давит правым сапогом.
И бегут кусты и кочки
В страхе из-под колеса.
Перед узеньким мосточком
Завизжали тормоза.
Но Володя — парень ловкий,
«Газанул», —
— Не унывай!
Стоп!
Приехали.
Лежневка…
— Ближе к трактору давай! —
Тракторист — он знает дело:
Пишет в воздухе рука.
Шапка сбита набок смело.
Только шубка коротка.
Только челка как-то странно
На крутую бровь сползла.
— Как зовут тебя?
Татьяна… —
И к Володе подошла.
И пошли кружиться хлопья, —
Вьюга пляску завела,
А Володя дверкой хлопнул,
Улыбнулся:
— Не ждала?
И студил нам ветер
лица.
Снег уметывал в стога…
Дай им сил —
к любви пробиться
Через топи и снега!
5. НА ЧЕТВЕРТОЙ ДОЖИМНОЙ
Как-то в полдень
В балочке старом
Обогреться пришлось в гостях.
Руки тер инженер Макаров,
Говорил мне:
— Мороз?
Пустяк! —
И серьезно, уже без позы,
Признавался мне от души:
— Комары пострашней мороза,
Снег уходит,
острят ножи!
Будто платит им кто отменно
За разбойничий этот пыл… —
Закурили.
И штык антенны —
Над «Спидолой» в дыму поплыл.
Снова ветер скулил голодный,
Думы всякие навевал.
Огонек — полевой,
походной
Бойкой рации задремал.
Да белели в огне булиты[1],
Факел пламя метал в простор…
С оператором знаменитым
Все не клеится разговор.
Он дымит себе сигаретой,
Независимый сделав вид:
— Есть приятель у нас…
Да где ты?
Покажи-ка себя,
Джигит!
Да смелей! —
Подмигнул Макаров.
А балок — посреди тайги
Содрогался в морозных, ярых,
Леденящих когтях пурги.
И, наверное, для потехи
Кто-то вспомнил тут, как на грех:
Выдает зима на орехи
Здесь южанину больше всех!
Он и сам не дает ей спуску.
До ушей натянув пальто,
Костерит Сибирь не по-русски, —
Все равно не поймет никто!
Посмеялись,
и вновь серьезны,
Осень вспомнили и весну…
— Можно, парни, терпеть морозы,
Если это — за всю страну!
6. БУРОВАЯ
В синеву Самотлора
Взнесенная грубо,
Буровая железный
Отмерила взгляд,
Опуская в планету
Бурильные трубы, —
В нефтяные глубины,
Как здесь говорят,
Буровая урчала,
Шипела,
Гремела.
И канаты, как вены,
Вздувались на ней.
Я впервые глядел на нее,
Оробелый,
Наблюдая в сторонке
Работу парней.
Мне бы тоже зеленую робу —
От ветра
Да собачью ушанку.
Пусть стужа прижмет,
Я б узнал, как в темнице —
Три тысячи метров,
Черноокая нефть
Вызволения ждет.
Мне б стоять на высоком помосте —
У края,
Рядом с первым бурильщиком,
Что за дела!
Нас хвалил за сноровку бы
Мастер Китаев
На рабочем собранье,
Где б Таня была…
Остывали багряно
Вечерние краски,
Не принес тишины
Самотлорский закат.
И темнели помбуров
Защитные каски, —
Боевые,
Суровые
Каски солдат.
Мне казалось:
И сумерки нефтью набухли,
И не туча над вышкой —
Фонтан нефтяной.
Слово мужество
Пишется
С маленькой буквы,
Я его учредил бы писать
С прописной.
7. ВСТРЕЧА НА ДОРОГЕ
Я по тайге мотался снова,
Об этом память дорога,
Но не обидел черствым словом
Я самотлорские снега.
Выпал на тех тропах лосиных,
Где словно в вечных гаражах,
Стальные пленники трясины —
В болотах тракторы лежат…
Опять в пути.
Блокнот в кармане,
Водитель хмур: метель с утра…
А где мои — Володя,
Таня?
Какие им в лицо ветра?
Они, должно быть, вместе где-то,
Да я и сам считал давно,
Что в загсе местного Совета
У них со свадьбой решено.
Эх, тары-бары, разговоры!..
И вдруг, как есть, на всех парах
Навстречу — прямо к Самотлору
Три «Волги» — в лентах и шарах.
И посветлели наши взгляды
На них — на черных, вороных.
Они несли — три свадьбы кряду
Сквозь ожерелье буровых.
И так несенне сердце билось
На той бетонке кольцевой.
А свадьбы шли,
метель стелилась
Вослед им белою фатой.
8. МИТИНГ
В апрельский день,
у общежитий,
На «пятачке», вблизи болот.
Ударил вдруг в ладони митинг,
Таежный вздрогнул небосвод.
Наполнил яростью весенней
Моих ровесников дела.
— Сегодня трассою к Тюмени
Нефть
самотлорская
пошла!
И улыбалась поминутно
Братва с «четвертой дожимной»,
И Зотов — в ватнике мазутном.
И Таня — в шапке меховой.
Давно остались за снегами —
И та печаль, и то жилье.
Давно горячими руками
Согрел он рученьки ее…
Опять к лежневкам шли машины,
И говорил их грузный вой,
Как труден путь к земным глубинам,
Как будто он — к душе живой.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Каких ветров еще хлебнуть
В широтах северных придется?
И где еще он оборвется,
К людским сердцам начатый путь?
Еще шагать не мало дней,
Еще раскроется не скоро
Пред взором Родины моей
Вся панорама Самотлора!
Где взята с боя — даль и близь,
Где слабых нет,
Где все герои,
Где все республики сошлись
Под наше небо молодое.
1973–1974
Примечания
1
Булиты — резервуары для нефти.
Н. Денисов родился и вырос на Тюменщине. Тракторист, рыбак, журналист, выпускник Литинститута им. А. М. Горького — таков путь молодого поэта.
Н. Денисов знает и любит сегодняшнюю деревню.
Неиссякаемый лиризм деревенской жизни, родной тюменской природы, душевность односельчан были и остались питательной средой его творчества.
Николай Денисов
Снега Самотлора
стихи
Об авторе
Детство Н. Денисова прошло в сибирской деревне. По окончании средней школы он работал в совхозе трактористом, рыбаком на Тобольском рыбзаводе, служил в морской пехоте, после демобилизации плавал матросом на речном теплоходе, сотрудничал в газете, В 1971 году окончил заочное отделение Литературного института им. А. М. Горького. И сейчас молодой поэт работает в Тюмени — на передовой линии девятой пятилетки.
Его стихи идут от живой жизни, в них много настоящих находок, поэтических открытий, живых, найденных деталей, художественных подробностей: «Трактористы полные ладони полевой прохлады принесли», «Спит пила, завернутая в тряпку, и сияют щеки топора», «Вот и мать, она вернулась с луга, в складках платья — свежий запах трав. Пот смахнула, ставит косу в угол, под косынку волосы прибрав», «Сеновал приготовил постель, и в ограде, напротив окна, из бадьи, что поднял журавель, долго пьет молодая луна» и т. д.
Такой лиризм, такое видение мира убеждает.
Думается, что стихи молодого тюменского поэта не оставят читателя равнодушным.
Михаил ЛЬВОВ
Страда
Тук-тук-тук — проснулся первый молоточек,
Заиграл-запел над лезвиями кoc!
Тук-тук-тук — упало эхо на лужочек,
Распрямись, трава!
В деревне сенокос!
Над оградами,
домами,
гаражами
Звук старинный прокатился за версту.
Как я вовремя приехал, горожанин,
Нынче руки у деревни на счету.
Ты отбей, Василь Ермилович, мне косу,
Оселком поправлю,
будет хоть куда!
Я-то знаю, псе случайные вопросы
Отступили перед временем —
Страда!
Вот идет она,
На зорьке пламенея,
Синеною умывая и бодря,
Даже наш медовый месяц, не жалея,
Приказала отложить до сентября.
Вечереет
Дом крестьянский с ладной
русской печкой,
С крепким квасом в темном погребке.
Вот отец выходит на крылечко
С инструментом плотницким в руке.
— Как делишки? — спросит.
— Все в порядке?
Видно, будет дождичек. Пора!.. —
Спит пила, завернутая в тряпку,
И сияют щеки топора.
Вот и мать, она вернулась с луга,
В складках платья свежий запах трав.
Пот смахнула, ставит косу в угол,
Под косынку волосы прибрав.
Вот во двор выходят друг за другом,
Луч закатный плечи золотит.
В тишине па целую округу
Умывальник весело звенит.
* * *
Я с работы спешу.
Росистые
Встали тополи у плетня.
И закат на мостках —
У пристани —
Отмывает усталость дня.
Вот махнул огневою кепкою,
И гармонь развернул:
— Могу!
Чтоб девчата ногами крепкими
Мяли травушку на кругу,
Чтоб у наших дворов бревенчатых
До утра звездный свет сиял,
Чтоб и сам я, —
С одной примеченной,
Звездной ноченькой погулял.
* * *
Пыль садится на кромки дорог,
В этот час пригоняют табун.
Задвигает засов у ворот
Светлый первенец лета — июнь.
Сеновал приготовил постель,
И в ограде, напротив окна,
Из бадьи, что поднял журавель,
Долго пьет молодая луна.
Жатва
От зарницы до зарницы —
Работящая пора.
Золотой поток пшеницы
Наполняет бункера.
На дорогах пятитонки
Колею теснят в кювет.
И везет на лошаденке
Повариха нам обед.
Переполнены амбары,
Баржи, склад на берегу,
Но растет под солнцем яро
Ворох
хлеба
на току.
Возле клуба
Не спеша сгорел закат неяркий,
Вечер взял негромкие басы.
Возле клуба парни мнут цигарки,
С нетерпеньем смотрят на часы.
По садам, по улицам сторонним
Летний зной уходит от земли.
Трактористы
полные ладони
Полевой прохлады принесли.
Срок придет —
в открытые окошки
Улетит из клуба тишина.
И туманным золотом дорожки
До крылечка выстелет луна.
И роса падет на ветви сада,
Загорятся в травах светлячки.
И тогда — за ближнею оградой
Различу
по стуку
каблучки.
Полночная песня
Комбайнеру Ф. Алексееву
Засветилась деревня полночная,
Отражаются в речке огни, —
Будто лилий букеты молочные
Над водою в тиши расцвели.
Смолкли песни девчонок далекие,
Отзвенели до новой зари.
Только в поле горят одинокие
Фонари,
фонари,
фонари…
Чья машина старается поздняя,
Зазывает под нож колоски?
Ты ответь-ка мне, поле совхозное, —
Золотистой пшеницы валки!
— Это осени время невеститься,
Это парень нашелся лихой,
Чтобы старцу — холодному месяцу —
Не досталось невесты такой.
Вот и водит он ноченьку длинную
Свой комбайн посреди колосков.
Вот и дарит мне — полю целинному —
Золотистые строки валков.
* * *
Торопи меня, торопи,
Моя молодость,
не проспи —
Эти реки мои и пашни,
Звезды, мельницы и поля,
И родные до ветки каждой
Окуневские тополя.
Летом — зайцу,
Зимою — лосю,
В марте первой капели рад,
Но люблю я особенно осень
За веселый ее наряд.
За прощальные крики птицы,
Отправляющейся в полет,
И за светлую грусть на лицах,
Когда Зыкина запоет.
В чистом поле я слышу весны,
В чистом ноле я не один.
Кумачовый огонь расплескан
По знаменам моих осин.
Торопи меня, торопи,
Моя молодость,
не проспи —
Эти реки мои и пашни,
Звезды, мельницы, тополя,
Где, глаза распахнув однажды,
Удивилась душа моя.
О шубе
Срывая бас,
Метель гудит но роще,
И соловьи ушли за окоем.
Но в стужу я сжимаюсь
Только жестче,
Чтоб испытанье
Выдержать огнем.
Сибирский я,
Отмеченный,
Кондовый.
Я в землю врос
Корнями кедрача.
На мне и сталь кольчуги
Ермаковой
Под шубою —
Не с царского плеча,
А под мужичьей!
Что но стати сшита,
Что не берут
Метельные штыки,
Под той, что перед миром
Знамениты,
Когда в них шли
Сибирские полки.
В детстве
На окошках белые узоры
Слишком густо выткали морозы.
В куржаке высокие заборы,
И скрипят по улице обозы.
В полушубках возчики шагают,
Труден путь еще не проторенный.
Сеновал — под крышею сарая —
На сугробы смотрит удивленно.
Санный путь не дремлет, не пустеет,
Мягко на возах, как на подушках,
А под вечер хата обогреет,
Приютит, как добрая старушка.
И огонь в печи заполыхает,
Пусть зима лютует за дверями!
И закат, на небе отцветая,
Сказочно зардеет снегирями.
Случай на речке
Старый конь провалился под лед,
Не бывал он в такой передряге,
Не поспей на подмогу народ,
Не вернуться бы с речки коняге…
А бедняга дрожал у плетня.
— Хорошо бы под теплую крышу!
Под веселые крики мальчишек
В крайний дом заводили коня.
Сокрушаясь, хозяин нагреб
Полведерка овса из сусека:
— Это видано ль, граждане, чтоб…
Чтоб скотину — в жилье человека!
А бедовый так грустно заржал,
Позвенел удилами устало,
Может, жалуясь, он понимал,
Что беда-то уже миновала…
* * *
Розовел полумрак,
Огоньками разбужен,
Просыпалась поземка
В глуши камыша.
Санный путь сторожила
Январская стужа,
Но от лая собак
Согревалась душа.
Вот уже и околица —
За поворотом.
Я замерз — и супонь
Развязать не смогу.
Но на конном дворе
Кто-то вышел к воротам
И шубенки коснулся:
«Ступай, распрягу!»
Я не помню: дошел
Иль добрел до порога,
Как на печь мне отец
Подставлял табурет.
Но в мальчишьих глазах
Все стояла дорога,
Расплескав неземной
Фосфорический свет…
Может, завтра под длинную
Песню полозьев
Вновь умчат меня розвальни
Вдаль — по селу.
Я доверюсь по-прежнему
После мороза Русской печке,
Привету ее и теплу,
Где не раз под тулупом
Тяжелым, как туча,
Благодарный своей
Человечьей судьбе,
Забываясь от всех
Неурядиц гнетущих,
Засыпал я счастливым
Под песни в трубе.
Дождь
Прошел веселый, говорливый,
Легко подковками звеня!
Хлопот-то сколько привалило:
Запруду строит ребятня!
Дождинок тоненькие лески
Дрожат над речкой —
на весу.
Совсем доволен житель сельский,
На палец пробует косу.
* * *
Вот и уносит печали
Реченька тихой волной,
Где-то в полях запропали
Годы, прожитые мной.
Выйду на голос гармошки,
Где он — в закатном дыму?
Кажется, эта дорожка
К детству ведет моему?
Песни моей колыбели
Не позабыла заря.
Сам я в веселье апреля
Слышу приход сентября.
Где там — за сжатой пшеницей
Озимь щетинит штыки?
Может быть, все повторится —
Поле, извивы реки…
Вижу над желтой половой
Редкую сетку дождя.
Каждому доброму слову
Радуюсь, будто дитя.
В осеннем лесу
Маленький дятел — лесной барабанщик,
Не уставая, стучит день-деньской.
Как я жалею, что месяцем раньше
Не был с тобою в его мастерской…
Возле надломленной бурею ели
Ладно устроена жизнь муравья.
Может быть, завтра снега и метели
Вновь ополчатся на наши края.
Лишнею станет обратно телега,
Что-то уляжется, что-то замрет,
Что-то до нового таянья снега,
Не огорчаясь, под зиму уйдет.
Может, устало петляя по тропам,
Переселяясь поближе к жилью,
Заяц подскажет — за сколько сугробов
Видели вечером шубку твою.
В сентябре
Тепло, как брага в бочках, бродит,
Играет в кронах тополей.
А осень тучи хороводит
И выпускает журавлей.
И слышу я:
За полем дальним,
Где пастуха пропел рожок,
Как молоток о наковальню,
Стучит на выпасе движок.
Колок грачиный оголтелый,
За той пшеничной полосой,
Окатит вызревшею, спелой
Осенней зябкою росой.
В лесу дивятся краскам люди:
Взялось откуда?
Не понять!
И мне в окошко долго будет
Рябиновая гроздь стучать.
* * *
Я уезжал.
В окне цвела герань,
Сырой ноябрь жался к подворотне.
И сладко так от крепких жарких бань
На все село тянул дымок субботний.
Автобус дожидался у плетня.
И день стучал в наличники резные.
Совала трешки добрая родня —
Зеленые бумажки трудовые.
Я денег тех тогда не отстранял,
Я принимал их честными руками.
Мой трактор возле кузницы стоял,
Дыша еще горячими боками.
И вот Москва!
Взволнован неспроста:
Вокруг дома,
как в облака ступеньки!
Наверное, здесь эта красота
И от моей сибирской деревеньки.
* * *
Среди полей,
Где мир и тишина,
Где даже гром грохочет с неохотой,
Лежит моя родная сторона
Со всей своей нелегкою заботой.
Там ждут апреля ранние цветы,
Там сеют хлеб,
там набухают почки,
И мать хлопочет утром у плиты
В своей домашней ситцевой сорочке.
Там волчий след —
в декабрьскую стынь
Уже давно метели запахали.
Там деревенька с именем простым,
В других краях о ней и не слыхали.
И по ночам все тот же свет в окне…
И люди в каждый светлый праздник Мая,
Наверно, вспоминают обо мне,
Когда застолью
песни
не хватает.
Приезд домой
Уже кричал па стадо зычно
Пастух у крайнего плетня.
Я шел, шурша плащом столичным,
В кармане мелочью звеня.
В конторе фермы пахло квасом,
Не продохнуть от папирос.
И бригадир, сержант запаса,
Писал наряд на сенокос.
Уже крыльца скрипели плахи,
Где мужики встречали день,
Заправив чистые рубахи,
Как гимнастерки, под ремень.
Им, как всегда, в луга с рассветом,
Где слышен кос напев простой.
Им невдомек, что кто-то где-то
Скорбит: деревни нету той…
Трещал «пускач» неумолимо.
Я сам был грустно поражен:
Вот бригадир проводит мимо
Свой поредевший батальон.
Проводит с гордостью, но все же
Я понимаю между тем:
Ему сейчас узнать дороже —
Я в гости или насовсем?
Разговор
Kак не приветить гостя: все ж — сосед,
Одним плетнем граничат огороды,
Одной тропой бегут здесь наши годы —
Его — в закат,
Мои еще в рассвет.
Опять прознать все надо старику:
— Со службой как?
Не видно было что-то?
— Был в отпуске…
— А, понял, в отпуску…
И это надо, коли заработал…
Толкуем мы, как будто ни о чем,
Но я не сердцем чувствую,
рассудком.
А он ладони в рупор — над плечом,
Мои слова улавливает чутко:
— Да вот поездил,
был в чужой стране,
Да без хлопот пожил себе у моря…
— Оно и мне случалось… на войне. —
И вдруг всерьез:
— Что там о нас гуторят?
— Да разное…
Киваю головой,
— Так, так оно… —
Махру вдыхает злую,
И узловатой жилистой рукой
Оглаживает бороду седую.
Как бы и себе решив какой-то спор,
Из блюдца чай потягивает чинно.
Такой ведем вечерний разговор
Без лишних слов,
как принято мужчинам.
Проводы
Целый день строевым протопали,
Ноги ах как гудят, гудят!
У казармы седые тополи
Полуночной листвой шуршат.
Чуть забудешься,
Все забудется:
Плац,
Казарма,
Луна над ней.
Снится улица,
Снится кузница,
Где подковывал я коней.
По деревне дорога торная,
По деревне четыре дня —
Разухабистая подгорная —
Разгулялась моя родня.
Ходят бабы неслышно по воду,
Чуткий ветер засел во ржи
Праздник, что ли?
Да это проводы:
Провожают меня служить.
В походе
Я лежу, забывшись под шинелью,
Пропиталась порохом трава.
И баян негромкой мягкой трелью
Говорит, что в небе — синева.
Бьют в палатки ядра спелых вишен,
Ветер носит запахи жнивья.
На четыре стороны — затишье,
На четыре стороны — друзья.
Пролетит, остынет в поле эхо,
На привале тешится братва, —
Вдруг опять ударят взрывы смеха —
В ближней роще сыплется листва.
Завтра вновь по сумеречным ивам
Тягачи оставят дымный след.
И умчат вперед нас торопливо,
Раздвоив колесами рассвет.
Матросские робы
Дудки боцманские отпели,
Отзвучали колокола.
На разостланные постели
Полночь северная легла.
По-над палубой — ветер резкий
Свищет яростно — и не зря, —
Даже звезды
с тяжелым всплеском
В бухте бросили якоря.
Крейсер, будто огромный робот,
Засветился из темноты.
Да свернулись на банках робы
По-домашнему, как
коты.
Неприветлив
И насторожен
Луч прожектора ножевой.
По бурунам, как бездорожьем,
Ходит катер сторожевой.
Поднимаются волн сугробы.
Что там за морем?
Не видать!
Отдыхайте на банках, робы,
По тревоге и вам вставать.
О печальной любви
На службе моей незвонкой,
У северных острых скал,
Я тоже одной девчонке
Счастливые письма слал.
На маршах — в колоннах строгих
Врастал я в шинель бойца.
Однажды мои дороги
Сошлись у ее крыльца.
Плыл вечер в такой знакомый,
В сиреневый майский дым…
Тогда, на побывке дома,
Я встретил ее с другим.
Я тоже прошел беспечно,
И сам не подал руки.
«Ничто на земле не вечно!» —
Дробились ее шаги.
Не вечно!
Я брел осенне.
Не вечно…
Не надо слов.
Я вскоре стрелял в мишени,
Как в личных своих врагов.
А где-то, с годами, может,
Последняя грусть прошла.
Забылась любовь…
И все же —
Спасибо, что ты была.
* * *
Может быть, стоит сейчас у пирса
Тот корабль —
и дом мой, и земля?
Старшина второй статьи Денисов
Вычеркнут из списков корабля.
Брошу все,
и снова на баркасе —
Догоню,
старпома упрошу…
Только я теперь уже в запасе
Скоро год, как форму не ношу.
Скоро год, как мой племянник Вовка
В бескозырке ходит.
Скоро год…
И она — мальчишкам Киселевки
Скоро год — покоя не дает.
Скоро год, как мне спокойно спится,
Снятся сны, что снились в той дали.
Только грусть мою уносят птицы,
Провожая в море корабли.
Над Абатском
Над Абатском,
Над Абатском —
Не погашены огни.
Мне никак нельзя расстаться
С деревенскими людьми.
Мимо пристани проехать,
Где течет Ишим-река.
Здесь стоил когда-то Чехов,
Поджидая ямщика…
Мимо клуба, где танцуют
Моряки-отпускникн.
Дайте, парни, покажу я
Сколько стоят каблуки!
Вот по кругу я лечу,
Девкам головы кручу:
«Полюбите меня, девки,
Целоваться научу!»
Эх, не выдержит подкова
На веселом каблуке.
Вышла Оля Иванова,
Синь-косыночка в руке.
Выходила, наступала,
Под сапожками — картечь…
И куда моя пропала
Вся изысканная речь?
Пусть ведет она со мною
Непонятную игру,
Я под желтою луною
Белу рученьку беру.
Мы уходим в чисто поле,
Далеко слыхать шаги.
Только мне не хочет Оля
Насовсем отдать руки…
Над Абатском,
Над Абатском
Бродят звезды января.
Мне заря велит прощаться,
Над гостиницей горя.
Вот уже над сельсоветом
В золотой трубит рожок.
Никого со мною нету,
Только зря скрипит снежок.
День подкатывает ловко
К полутемному крыльцу,
Вот и срок командировки
Приближается к концу.
Звенел апрель
Звенел апрель, шагая тропкой вешней,
Косым лучом месил в сугробе снег.
В селе развесил белые скворечни
Апрельский день —
хороший человек.
Еще сугроб корявый,
темнолицый
У кромки леса плакал,
чуть живой,
Он уходил,
вернувшимся синицам
Зеленою кивая головой.
* * *
Ночью над крышами вызвездит,
Заиндевеют дымы.
Жил я в Сибири безвыездно
Двадцать четыре зимы.
Падали вьюги пушистые
На ледяной косогор.
Не покосился и выстоял
Наш деревенский забор.
Там, под еловыми лапами,
Спали снега до весны.
Белой метелью оплаканы
Чистые детские сны.
Пахнет ручьями за хатами,
Зимних дорог не узнать.
Заяц вон шубку мохнатую
Рад поскорей поменять.
* * *
Замороженный кустарник,
След олений в стороне.
Ах вы парни,
парни,
парни,
Зря вы руку жмете мне.
Не уехать, не проститься
В этот чертовый мороз,
Где твои дрожат ресницы
Не от холода,
От слез.
Что ж, забуду этот серый
Сумрак около дверей.
И водителя Валеру
В полушубке до бровей.
Жаль поземку, жаль порошу,
Жаль лупу в твоем окне.
И любви — твоей хорошей,
Что достанется не мне.
* * *
Вижу, первым лучом обогрето,
Словно чей-то вдали силуэт,
Все стоит посредине рассвета
Мое детство двенадцати лет.
Все хохочет, ударив в ладоши,
Словно тайно опять и опять
Убежал я по первой пороше
Отзвеневшее эхо искать.
И стоит, будто в горле иголка,
Все, что выпало в детстве любить.
И не может никак перепелка
Эту память мою усыпить.
В родном селе
Я смахну с узорчатого ставня
Снег пушистый веткою березы.
И опять, повеяв давним-давним,
Он рассыплет искорки мороза,
А когда ветра натянут вожжи,
Донесется, может быть, до слуха,
Как луна плывет но бездорожью
И скрипит уключинами глухо.
И в огнях села заиндевелых
Мне подскажут утренние блики:
Отчего люблю я так несмело
Терема снегов его великих.
Только звон подойников веселый,
Петушиный крик и шелест ивы
Через все леса его и долы
Мне на сердце падает счастливо.
На заре промчится вьюга мимо,
И тогда до слуха донесется
Этой жизни сон неповторимый,
Эта явь, что плачет и смеется.
Этих весен сказочная милость,
Этих зим таинственная небыль…
Детство, детство,
Где ты закружилось
Золотистым жаворонком в небе?..
* * *
Звезды падают в синюю мглу
За деревней в березовом колке.
На вечернем покосном лугу
Не устали кричать перепелки.
Вот маячат большие стога,
И висят непросохшие сети,
И на месяце старом рога
Золотых не теряют отметин.
И паромщик поет на корме,
Над водой свесив ноги босые.
И сдается, что двое во тьме
Тихо шепчут слова дорогие.
Утро в тобольском порту
Гудят суда и грузно входят в порт,
И дым их труб как будто сросся с небом.
Уже привел две баржи теплоход —
Тяжелые, наполненные хлебом.
И огласил окрестность трубный крик,
И эхо сникло в безднах Иртышовых.
Наверно, онемевшие на миг,
Застыли щуки в плесах камышовых.
Здесь, под стеной сибирского кремля,
Радушные растворены ворота.
Неторопливо дышат дизеля,
И в руки кранов просится работа.
Бросает солнце луч через реку,
Высвечивает лица молодые.
И я однажды также — но гудку
Ступил на эти трапы смоляные…
Но начат день,
и жизнь в порту кипит, —
Над всей Сибирью расправляет плечи.
Здесь на воде, которая не спит,
Живут суда совсем по-человечьи.
* * *
Паром, погоди,
Не гуди,
Не спеши,
Успеешь еще переплыть
Эту реку!
На том берегу
Не видать ни души
И некому слово
Сказать человеку.
На том берегу
Начинается грусть,
Там лужи прихвачены
Слабым морозом.
Паромщик, постой!
Я к любимой вернусь
И вновь поднимусь
По Никольскому взвозу.
Там окна погасли
В знакомом дому,
Там словно чужая
Душа поселилась.
Там не откликались
Звонку моему,
Там, кажется, что-то
С любовью случилось.
Но шкипер серьезен,
Он знает — свое.
Ну что ж ты!
Дай ходу — обратно —
Машинам!
Когда погибает любовь,
То ее
Спасать полагается,
Слышишь,
Мужчинам!
Портовый житель
Я суда разгружал с товарами,
Как заправский уже матрос.
Грохотали лебедки тарою:
Вира!
Maйнa!
До самых звезд.
Утром вновь,
затянувшись «Севером»,
На веселый шагал причал,
Где над тонким
звенящим леером
Пароходный гудок кричал.
Где, качаясь по ватерлинии,
Бухал молот обской волны,
Где тельняшек полоски синие,
Словно вены, напряжены…
Не просил я от жизни лишнего,
Но сквозь грохот и суету
Так хотел, чтоб меня услышали,
Как призывный гудок в порту.
* * *
Стою я на Тверском бульваре…
С. Есенин
В последний раз побродим у оград
И подымим цигаркою дешевой…
На всем Тверском бульваре листопад,
Преобладанье цвета золотого.
Отгостевали.
Выпорхнули.
Что ж?
Вам поклонюсь,
кто нынче здесь привечен.
Вот юный бард,
он с Лермонтовым схож,
В плаще, как в бурке,
вышел мне навстречу.
И чертят листья плавные круги,
Отдав тропинкам ветхое наследство.
И чудятся мне Герцена шаги,
И Горького незримое соседство.
* * *
Дымя соляркой и бензином,
Рядком шли тракторы, звеня…
Негородская та картина
Опять встревожила меня.
Я вспомнил час побудки
сонный,
Рев «пускача» и стан ночной,
Где спал, не сняв комбинезона,
В обнимку с рыжею травой.
Ведь там как раз, в зените лета,
Набрав подоблачный предел,
В лучах июльского рассвета
Счастливый жаворонок пел.
* * *
Соберу я охотничью справу,
И со старым отцовским ружьем
На осеннюю выйду забаву,
С городским попрощавшись жильем.
Мне не надо трофеев богатых,
Браконьерской добычи лихой.
Знаю, встретит рыбацкая хата
Запашистой карасьей ухой.
А наутро, как только разбудят,
Буду слушать я — в синей дали,
Что же все-таки судят о людях,
Покидая наш край, журавли.
* * *
Мне гармошка как будто
Не трогает душу,
Соловьиное время,
Наверно, прошло!
Как играл я,
Как пел я, —
Бывало, послушать
Полуночной тропинкой
Сходилось село.
Иль у песен теперь
Не хватает запала
Возле белых моих
Деревенских оград?
Даже Валька Барышников —
Наш запевала —
Самый модный
Транзистор
Завел, говорят.
Не забыли еще
Подгулявшие люди
На кругу разрешать
Затянувшийся спор.
Но стоят — с подоконников
Выпятив груди,
Радиолы
Забытой гармошке
В укор.
И горят над моим
Над возвышенным домом
На высоком столбе
Городские огни.
Только жаль, что русалки
Покинули омут,
Как последнюю сказку,
Где жили они.
И пускай ту тропинку
Асфальтом остудят,
И костер, где картошку
Я пек на золе,
Все же — с Валькою вспомнить
Нам радостно будет
Тех людей, что родились
На этой земле.
Снега Самотлора
поэма
ВСТУПЛЕНИЕ
Гонит «Татра», снега утюжа,
Вьюга воет — на белый свет.
Для тарана заходит стужа
И откатывается в кювет.
Я душой принимаю гонку,
Я глазами в дорогу врос.
Гулко вздрагивает бетонка,
Вырываясь из-под колес.
Глушь таежная,
снеговая,
Ветры в спину,
грозя,
свистят.
И воронки болот зияют,
Будто нас
поглотить хотят.
На пути в знаменитый город,
Пробивая порядки вьюг,
Мы летим
целиной,
которой
Никогда не пройдется плуг.
Все, чем раньше душа дивилась,
Все, чем жил я до этих пор,
Безоглядно соединилось,
Словно в выдохе —
Самотлор!
I. ПАНОРАМА САМОТЛОРА
Панорама Самотлора —
Снег хрустящий, как слюда,
Да болота,
на которых —
Чахлых елочек гряда.
Был приют нечистой силе
Возле всякого куста.
Даже ханты обходили
Эти хмурые места.
Сколько их в урмане диком
Мест с непуганым зверьем!
Мест с морошкой
и брусникой,
И заброшенным жильем!
И повсюду —
в жуткий холод,
В беспощадный летний зной,
Побывал наш брат-геолог,
Комаров кормил собой.
И вошли во славу сразу,
Не забудет их Тюмень:
День березовского газа,
И шаимской нефти день.
День разведчиков,
открывших
Усть-Балык
и Уренгой.
Дни товарищей погибших
Под таежною звездой…
Панорама Самотлора —
Свист поземок ножевых,
Те же топи,
на которых —
Ожерелье буровых.
И окрест —
над всем простором!
Гиблой ржавчиной болот,
Трубы,
факелы,
опоры
Подтверждают:
Нефть идет!
2. ТАТЬЯНА
Сидит девчоночка и плачет
Одна в простуженном балке.
От фар машинных «зайчик» скачет
По изморози в уголке.
Согреть бы чай,
наладить ужин,
Огонь в печи давно истлел.
На стенке плащ,
забытый мужем,
И тот от изморози бел.
Стучат о крышу ветви сосен,
Там месяц сумрачный висит.
И чей-то голос:
«Бросил! Бросил!»,
Как на ветру белье,
Скрипит.
В окне нолуночно и тихо
Уснули белые дома.
Высокая,
как журавлиха,
Стоит сибирская зима.
3. ВОЛОДЯ ЗОТОВ
Нет, я не знал ее печали,
Ее лицо,
се глаза…
А с ним мы «Татру» выручали,
Под скаты шубы побросав.
И вот сидим, и душу греем
В дому —
на пятом этаже.
И валенки — на батарее
Почти оттаяли уже.
И шубы сохнут постепенно
В тепле — квартирном — у двери.
И фотокарточки на стенах…
Он подает одну:
— Смотри!
Он подает одну,
Известно, —
С улыбкой,
Радость не тая.
— Такой не снилось и…
Невеста?
— Жена, — вздохнул он, —
Не моя!..
Двойные рамы стужа гложет,
Простыли стекла изнутри.
— Татьяной звать…
— А муж-то, все же…
— Удрал он,
Черт его дери…
4. НА ЛЕЖНЕВКЕ
На морозе белой масти,
Озверев,
в снегу,
в пыли
Экскаватор рвет на части
Глыбы стылые земли.
Из песчаного карьера,
Из ковша — наискосок —
Он плывет — тяжелым, серый,
В кузова машин, песок.
И на гулком перегоне,
Возле кромочки болот,
Вся она, как на ладони,
Технология работ…
По кабине хлещут ветки.
Зотов трудится молчком.
Он на «газ», как на гашетку,
Давит правым сапогом.
И бегут кусты и кочки
В страхе из-под колеса.
Перед узеньким мосточком
Завизжали тормоза.
Но Володя — парень ловкий,
«Газанул», —
— Не унывай!
Стоп!
Приехали.
Лежневка…
— Ближе к трактору давай! —
Тракторист — он знает дело:
Пишет в воздухе рука.
Шапка сбита набок смело.
Только шубка коротка.
Только челка как-то странно
На крутую бровь сползла.
— Как зовут тебя?
Татьяна… —
И к Володе подошла.
И пошли кружиться хлопья, —
Вьюга пляску завела,
А Володя дверкой хлопнул,
Улыбнулся:
— Не ждала?
И студил нам ветер
лица.
Снег уметывал в стога…
Дай им сил —
к любви пробиться
Через топи и снега!
5. НА ЧЕТВЕРТОЙ ДОЖИМНОЙ
Как-то в полдень
В балочке старом
Обогреться пришлось в гостях.
Руки тер инженер Макаров,
Говорил мне:
— Мороз?
Пустяк! —
И серьезно, уже без позы,
Признавался мне от души:
— Комары пострашней мороза,
Снег уходит,
острят ножи!
Будто платит им кто отменно
За разбойничий этот пыл… —
Закурили.
И штык антенны —
Над «Спидолой» в дыму поплыл.
Снова ветер скулил голодный,
Думы всякие навевал.
Огонек — полевой,
походной
Бойкой рации задремал.
Да белели в огне булиты[1],
Факел пламя метал в простор…
С оператором знаменитым
Все не клеится разговор.
Он дымит себе сигаретой,
Независимый сделав вид:
— Есть приятель у нас…
Да где ты?
Покажи-ка себя,
Джигит!
Да смелей! —
Подмигнул Макаров.
А балок — посреди тайги
Содрогался в морозных, ярых,
Леденящих когтях пурги.
И, наверное, для потехи
Кто-то вспомнил тут, как на грех:
Выдает зима на орехи
Здесь южанину больше всех!
Он и сам не дает ей спуску.
До ушей натянув пальто,
Костерит Сибирь не по-русски, —
Все равно не поймет никто!
Посмеялись,
и вновь серьезны,
Осень вспомнили и весну…
— Можно, парни, терпеть морозы,
Если это — за всю страну!
6. БУРОВАЯ
В синеву Самотлора
Взнесенная грубо,
Буровая железный
Отмерила взгляд,
Опуская в планету
Бурильные трубы, —
В нефтяные глубины,
Как здесь говорят,
Буровая урчала,
Шипела,
Гремела.
И канаты, как вены,
Вздувались на ней.
Я впервые глядел на нее,
Оробелый,
Наблюдая в сторонке
Работу парней.
Мне бы тоже зеленую робу —
От ветра
Да собачью ушанку.
Пусть стужа прижмет,
Я б узнал, как в темнице —
Три тысячи метров,
Черноокая нефть
Вызволения ждет.
Мне б стоять на высоком помосте —
У края,
Рядом с первым бурильщиком,
Что за дела!
Нас хвалил за сноровку бы
Мастер Китаев
На рабочем собранье,
Где б Таня была…
Остывали багряно
Вечерние краски,
Не принес тишины
Самотлорский закат.
И темнели помбуров
Защитные каски, —
Боевые,
Суровые
Каски солдат.
Мне казалось:
И сумерки нефтью набухли,
И не туча над вышкой —
Фонтан нефтяной.
Слово мужество
Пишется
С маленькой буквы,
Я его учредил бы писать
С прописной.
7. ВСТРЕЧА НА ДОРОГЕ
Я по тайге мотался снова,
Об этом память дорога,
Но не обидел черствым словом
Я самотлорские снега.
Выпал на тех тропах лосиных,
Где словно в вечных гаражах,
Стальные пленники трясины —
В болотах тракторы лежат…
Опять в пути.
Блокнот в кармане,
Водитель хмур: метель с утра…
А где мои — Володя,
Таня?
Какие им в лицо ветра?
Они, должно быть, вместе где-то,
Да я и сам считал давно,
Что в загсе местного Совета
У них со свадьбой решено.
Эх, тары-бары, разговоры!..
И вдруг, как есть, на всех парах
Навстречу — прямо к Самотлору
Три «Волги» — в лентах и шарах.
И посветлели наши взгляды
На них — на черных, вороных.
Они несли — три свадьбы кряду
Сквозь ожерелье буровых.
И так несенне сердце билось
На той бетонке кольцевой.
А свадьбы шли,
метель стелилась
Вослед им белою фатой.
8. МИТИНГ
В апрельский день,
у общежитий,
На «пятачке», вблизи болот.
Ударил вдруг в ладони митинг,
Таежный вздрогнул небосвод.
Наполнил яростью весенней
Моих ровесников дела.
— Сегодня трассою к Тюмени
Нефть
самотлорская
пошла!
И улыбалась поминутно
Братва с «четвертой дожимной»,
И Зотов — в ватнике мазутном.
И Таня — в шапке меховой.
Давно остались за снегами —
И та печаль, и то жилье.
Давно горячими руками
Согрел он рученьки ее…
Опять к лежневкам шли машины,
И говорил их грузный вой,
Как труден путь к земным глубинам,
Как будто он — к душе живой.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Каких ветров еще хлебнуть
В широтах северных придется?
И где еще он оборвется,
К людским сердцам начатый путь?
Еще шагать не мало дней,
Еще раскроется не скоро
Пред взором Родины моей
Вся панорама Самотлора!
Где взята с боя — даль и близь,
Где слабых нет,
Где все герои,
Где все республики сошлись
Под наше небо молодое.
1973–1974
Примечания
1
Булиты — резервуары для нефти.