Ипостаси духа: опыт заурядных биографий
В. Я. Темплинг
Ипостаси духа
Опыт заурядных биографий
АПОСТОЛ СЕВЕРА П.А. ПОПОВ
Распространение христианства среди народов Крайнего Севера – удивительная и поучительная история. Это пример долгого, часто мучительного, иногда неудачного поиска путей взаимопонимания двух культур, двух различных типов мировидения, со специфическими иерархиями ценностей, стереотипами социального поведения и представлений. Но, как заметил в 1863 г. священник-миссионер Евфимий Пономарёв, «любовь к святому делу и ревностное служение истине незаметно покажут всякому служителю истине как должно ему исполнить свой долг»[12 - Путевые журналы миссионеров Обдорской миссии (60–70-е гг. XIX в.). – Тюмень: Мандр и К^а^, 2002. – С. 32.]. Слова миссионера очень точно отражают суть эволюции взглядов российской светской и церковной администрации на миссионерскую деятельность, и сам характер изменений – от полу-военизированных экспедиций XVIII столетия, до устроения школ, больниц, библиотек, интернатов в начале века XX. Спорадические попытки христианизации, предпринимаемые с начала XVIII в., после некоторого спада в середине этого столетия и полного административного запрещения в конце века и в начале века XIX, только во второй четверти XIX в. сменяются устойчивой тенденцией налаживания целенаправленной, постоянной и систематической работы среди коренных народов Севера[13 - Такую логику становления миссионерства на северо-западе Сибири еще в XIX в. раскрыл А.И. Сулоцкий. См. например: Сулоцкий А.И. Миссионерства Березовского края – обдлрское, кондинское и в особенности сургутское // Сулоцкий А.И. Собр. Соч. в 3 т. Тюмень: Мандр и К^а^, 2000. – Т. 2: О сибирском духовенстве. – С. 789–799.].
Становление Обдорской миссии было длительным и трудным. Край суровый, дикий, отдаленный от центров цивилизации, требовал от вновь прибывших сюда людей колоссальных усилий, деятельного энтузиазма, неподдельного желания, стремления, завидного упорства и терпения в очень нелегком труде апостольского служения. Миссионерская деятельность многогранна. Миссионер, особенно в отдаленных и малонаселенных местах, каким в то время был север Тобольской губернии, в одном лице был и пастырем, и учителем, и наставником, и экономом, и строителем, и даже исследователем. Всего не перечесть. Даже когда в 1854 г. Обдорская миссия была воссоздана и функционировала без перерыва до 1919 г., её существование отнюдь не было безоблачным. Интенсивная деятельность в 50-70-е гг., связанная с работой таких ярких личностей, как П.А. Попов, А.Я. Тверитин, Е.Н. Пономарёв, И.М. Платонов, Н.Г. Герасимов, сменяется эпохой миссионерской чехарды и неустройства. Лишь в самом конце XIX – начале XX в. наступил наиболее плодотворный этап в её жизни[14 - На стыке континентов и судеб: этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. – Екатеринбург, 1996. – Ч. 1. – С. 133.].
Петр Александрович Попов, без сомнения, один из выдающихся миссионеров XIX в., личность и вклад которого в становлении миссионерской деятельности на Севере, как представляется, до сих пор не получили достаточного освещения и оценки. Отдав более двадцати лет жизни обдорской миссии, он и после переезда в Тобольск до последних дней своей жизни был очень тесно связан с ней, принимал активное участие в жизни обдорян. В Тобольске, служа в должности священника при Иоанно-Введенском монастыре, он одновременно входил в состав комитета по строительству новой церкви в Обдорске, готовил материалы новым архиереям об особенностях Березовского края, совершал инспекторские поездки по северным приходам, собирал деньги для строительства церкви, занимался переводческими трудами.
Можно без преувеличения сказать, что благодаря усилиям П. Попова и его соратников был заложен фундамент обдорской миссии. Несмотря на то, что в конце 70-х – 90-е гг. наступил известный упадок в ее работе, она не прекратила свое существование, как это было в 30-е гг. Импульс, заданный в 50-60-е гг., позволил ей пережить трудные времена. И уже в начале XX столетия миссия заняла важное место в жизни полярного поселка и обитателей тундр, благодаря качествам другого, несомненно, выдающегося миссионера игумена Иринарха (Шемановского) и его помощников.
Петр Александрович Попов вполне типичный представитель сибирского социума, корни которого уходят в XVIII в. Он потомственный священнослужитель, его предки трудились на духовной ниве в северных пределах Тобольской епархии с XVIII в. Алексей Никифоров сын Попов, дед Петра Александровича, был пономарём в сургутской Богородицерождественской церкви, в 1788 г. – рукоположен в священники юганской Богоявленской церкви. Супругой его была дочь сургутского дворянина Якова Михайловича Баталина – Авдотья. В 1790 г. у них родился сын Александр, будущий отец Петра[15 - ГБУТО ГАТ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 1. Л. 139, 143.]. Александр Алексеевич недолгое время служил в Сургутской округе, с 1838 г. священствовал в Обдорске[16 - Обдорская приходская летопись // Туров С.В. Русское Северное Зауралье. Церковно-исторические и этнологические очерки. – Салехард, 2006. – С. 56.]. Возможно, что он заменил там Луку Вологодского, участника неудачной миссии 30-х гг. иеромонаха Макария (Боголепова). Но в декабре 1844 г. он был запрещен в священнослужении в связи с делом о растлении им девицы Алексеевой и удалён в Кондинский Троицкий монастырь[17 - ГБУТО ГАТ. Ф. 704. Оп. 1. Д. 42. Л. 496; Обдорская приходская летопись ... – С. 56.]. Почти через год – в 1846 г.[18 - Особенности почтовой службы и документооборота на Крайнем Севере приводили к тому, что очень часто между появлением какого-либо распорядительного документа и его исполнением проходил довольно продолжительный промежуток времени. Так было и в этом случае. Указ консистории о запрещении в служении с отобранием ставленнической грамоты датируется 19 декабря 1844 г. Но прошел месяц, прежде чем этот указ поступил в Березовское духовное правление, и еще почти полгода, прежде чем указ духовного правления был доставлен в Обдорск. Исходящая дата указа Березовского духовного правления, адресованная обдорскому священнику А. Попову, 23 января 1845 г., а дата поступления в Обдорск – 21 июня. Очень удивительная задержка. Зимой по снежному пути обычно почта от Березова до Обдорска доходила за две недели.] – на праздное место обдорского священника был назначен его сын – Петр Александрович Попов. Следующие 22 года жизни Петра Александровича прошли в неустанных трудах в Обдорске. Да и затем, после его отъезда в Тобольск в 1868 г., до самой кончины в 1888 г., он был тесно связан с этими местами.
Несмотря на свою молодость, Попов сразу проявил себя деятельным и целеустремлённым священнослужителем. Первое, с чего начал свою работу – организовал небольшую школу, которую содержал на свои средства свыше десяти лет. В 1854 г. он, вместе с прибывшими помощниками, приступил к реализации решения Синода о создании Обдорской противоязыческой миссии. Попов продумывал варианты организации работы миссионеров, которым предстояло путешествовать по безграничным просторам тундры. Он предлагал купить лодку и завести оленье стадо, чтобы миссионеры могли быть автономны в своих передвижениях и не зависели от прихотей земских подводчиков. Почти два года ушло на подготовку, налаживание контактов, на утряску различных бытовых и финансовых проблем. А схватиться за голову было от чего. Как водится, петербургское начальство слабо представляло, что такое Обдорск и что такое жизнь на Крайнем Севере. Первая извечная российская проблема где жить вновь прибывшим миссионерам? Попов к тому времени домом уже обзавелся, а вот новым членам миссии просуществовать на содержании, которое им предусмотрело государство, было довольно сложно. Жизнь в Обдорске была дорога. В результате получилось так, что первая вылазка миссионеров за пределы Обдорска состоялась только в июле 1857 г.[19 - «И здесь появляется заря христианства...» (Обдорская миссия. 30–80-е гг. XIX в.): Источники / сост., вступ. ст. и коммент. В.Я. Темплинга. – Тюмень: Мандр и К^а^, 2003. – С. 20, 150–151.]
Почти сразу установился и определенный годовой круг жизнедеятельности. В начале года все миссионеры проводили в Обдорске. Это было горячее время и для местной администрации, и для отцов миссионеров. Сотни и тысячи жителей тундр стягивались к селу, наступало время сдачи ясака. Одновременно к этому фискальному мероприятию власти приурочили и проведение ярмарки, которая получила название Васильевской. Кочевники пополняли здесь свои запасы продовольствия и другого необходимого для автономной жизни в тундре инвентаря. После того как стихали январские заботы, с февраля начинались разъезды по кочевьям тундровых жителей. В зимнее время ездили на оленях, в летнее – на лодке, межсезонье было временем относительного затишья.
Вот как, например, провел П.А. Попов 1858 г. Год уже вполне типичный для руководителя миссии.
В начале года он, как обычно это бывало, провел в Обдорске, так же как и все его товарищи. Это было горячее время и для местной администрации, и для отцов миссионеров. Сотни и тысячи жителей тундр стягивались к селу для сдачи ясака и пополнения продовольственных и иных необходимых в кочевой жизни запасов. После того как схлынули январские заботы, в феврале 1858 г. Попов подготовил отчет о работе миссии в прошедшем 1857 г. С февраля по 20 апреля он находился в разъездах по правому берегу Оби, затем в приуральских тундрах. Здесь Попов повстречался с Калимом Кылимовым – старшиной Вульпастинских юрт и одновременно, «по совместительству», шаманом, который пророчествовал о грядущей летом 1858 г. смертельной болезни. В апреле вернулся он в Обдорск и занялся приготовлением лодки к летней поездке. После схода льда съездил к крещеным остякам вверх по Оби, затем спустился вниз за Обдорск и пробыл там с 2 июля по 25 августа. Посетил юрты Вульпастинские, Воксарковы, юрты Пуйковы, побывал на островах Совельды Пугол, Индейские Саламы. По вечерам ходил по чумам, вел беседы и, судя по рапорту, местные жители слушали его с интересом и «даже пытались подыскать переводчика более грамотного». Пришлось ему встретить там и отчуждение, и удивительные случаи обращения в христианство, как, например, приключилось с одним из жителей юрт Пуйковых. Когда Попов уже покинул их, его догнал самоед Хэли Тедоумин, который решился принять крещение всей семьей. Причина столь внезапного решения – «тоска», родившаяся после отбытия из стойбища церкви и священника. После трехдневного оглашения, для чего Попов специально остановился, застигнутый врасплох у Янгуштинского сора, Тедоумин и его семья были крещены. Второй случай – крещение по обету Пазера Худина, который чуть не погиб на морской охоте вместе с товарищами.
25 августа Попов прибывает в Обдорск, а 27-го в недолгое путешествие (осень на дворе) отправляется его товарищ священник Евфимий Пономарев. Именно в этой поездке Пономарев обнаружил в юртах Войкарских идола, который впоследствии был сожжен в Обдорске. В сентябре 1858 г. Попов сообщал о стычке с местными жителями и об уничтожении идола с помощью гражданской администрации. Одновременно он спрашивал, как бы заручаясь поддержкой руководства, можно ли таким образом действовать и в дальнейшем. Тонкое дело политика! Архиепископ в своей резолюции осторожно написал, что со своей стороны в действиях миссии ничего предосудительного, конечно же, не находит, но лучше будет, если впредь в аналогичных ситуациях миссионеры действовали бы совместно с местной администрацией.
Относительно спокойным выдавалось осеннее межсезонье. Заканчивались летние хлопоты, ездить по тундрам не имело особого смысла, поскольку начинались сезонные миграции. Оленеводы с прибрежных пастбищ начинали перебираться во внутренние территории, группируясь к январю в окрестностях Обдорска, и миссионеры работали, что называется, на дому. Не теряя времени даром, уже 5 декабря П.Попов отсылает отчет о работе миссии. В нем он сообщает о работе миссионерской школы, которая действовала во многом благодаря его усилиям. В то время в ней обучалось 18 учеников, из них 4 инородческих – 3 самоеда и 1 остяк. С гордостью пишет об увеличении поголовья оленьего стада и как обычно жалуется на нехватку средств. Обычай гостеприимства отрицательно сказывался на кармане миссионеров. И. Платонов, немного спустя, ярко живописал сию картину в путевом журнале[20 - Путевые журналы... – С. 72–73.]. Вот так в повседневных хлопотах незаметно прошел год 1858.
Прошло 10 лет. Наступил год 1868 – последний год работы П. А. Попова в Обдорске. Ему уже 43 года. Более двадцати из них он провел на Севере в непрестанных трудах. Жизнь была разнообразна – «то падаешь, то летишь». С 1866 г. шло очень досадное для него расследование по поводу недостачи оленей в миссионерском стаде. За плечами остались неприятности, связанные с делом о мнимом шаманстве Евдокии Разиной, недолгое, но беспокойное соседство с новым помощником иеромонахом Иринархом (Яхонтовым). Попов выучил, для того чтобы создать трехъязычный словарь, и, очевидно, достаточно основательно, ненецкий и хантыйский языки. В 1867 г. состоялась поездка в Тобольск. Там он хлопотал о переводе из Обдорска в епархиальный центр, мотивируя переезд неудовлетворительным состоянием здоровья. Хлопоты не были напрасными, и 31 августа 1868 г. П.А. Попов покидает Обдорск. Под знаком этих событий и прошел 1868 г.
Как обычно начало года миссионеры проводили в Обдорске. Кроме обычной и уже привычной работы с приезжавшими инородцами, в январе добавилась новая работа. Регулярно, с 8 по 17 января, во второй половине дня представительная комиссия, состоявшая из священников А. Тверитина и П. Попова, остяков З. Тохрасова, П. Дружинина, самоедов Н. Ванойтина, В. Собрина (пономарь), тобольских мещан П. Кудрина, Я. Ермакова и П. Рослякова, занималась сверкой остяко-самоедо-русского словаря П. Попова. Работу заканчивали поздно вечером. Она заключалась в вычитке А. Тверитиным и П. Поповым текста словаря на исходном русском и переводящих языках – хантыйском и ненецком. Почти всякий раз в журнале отмечалось, что инородцы с трудом понимают смысл переведенных текстов, которые иногда приобретали совершенно невообразимые сочетания. Чего, например, стоит фраза: «Весь день по напрасно дергал, однако не мог».
Миссионеров в работе поджидало огромное количество трудностей, как объективных, так и субъективных. Одна из главных – языковая. Тезаурус северных народов не был приспособлен к абстрактным, отвлеченным понятиям. Соответственно и мировоззрение не было готово к восприятию христианского учения. Поэтому перед учеными, а прежде всего перед самими миссионерами, стояла очень трудная задача – найти подходящие языковые и иные средства, для более доступного усвоения учения. Это хорошо понимало церковное руководство. Еще в XVIII в. архиепископ Варлаам I принял официальное решение о переводе молитв и других священных текстов на местные языки.
За долгое время было сделано множество попыток переводов, но все они страдали несовершенством. Раздробленность диалектов, слабый по сравнению с русским лексический потенциал северных языков приводили к тому, что переводы не могли быть распространены на территории всей епархии, среди соответствующих народов. Тексты молитв часто были малопонятны просвещаемым или вовсе представляли собой невероятное нагромождение слов, извращавших суть учения. Работа же над ненецкими переводами в силу объективных причин была начата позже, чем переводы на языки ханты и манси.
Некоторое недоумение вызывает заключительный акт поверки словаря. Священники пришли к выводу, что словарь и переводы молитв сделаны в целом хорошо, а сложности с переводом всецело зависят от неразвитости языков. Так что правильный перевод – дело будущего, и он будет возможен только после того, как северные народы приобщатся к грамотности и «отыщут» в ресурсах собственных языков термины, адекватно выражающие смысл христианского вероучения. Тобольские мещане П. Кудрин и Я. Ерлыков подписались под фразой о верном переводе, который, однако, инородцы смогут понять при дополнительном растолковании. И, наконец, депутаты от коренных народов утверждали, что словарь составлен верно, но «переводы худо понятны нам».
Особое мнение к концу работы комиссии сформировалось у Рослякова. Каковы в точности расхождения во мнениях – неясно. А. Тверитин в сопроводительном рапорте от 21 января 1868 г. как-то «смутно» ссылается на некую «надпись» Рослякова на заключительном акте поверки словаря и на протоколе пятого заседания, состоявшемся 16 января того же года. Но в документах, содержащихся в деле, нет никаких особых «надписей» Рослякова. Более того, ни в одном из представленных в консисторию протоколов заседаний комиссии, в которых он якобы участвовал, судя по шапке протокола, нет его подписи. Возможное единственное объяснение этому – претензия Рослякова на часть переводов.
21 января словарь и тексты были отправлены в Тобольск архиепископу. Он, в свою очередь, высказал мнение, что опыты переводов не новы, но, как правило, сетовал архипастырь, они заканчивались получением авторами вознаграждения и далее не двигались. Представленный перевод имел недостатки, и в настоящем виде использовать его было нельзя. Поэтому было принято решение направить тексты для дальнейшего совершенствования Попову. Причем владыка предписывал миссионеру не терзаться сочинением новых слов, а идти вслед за жизненной практикой и заменять непонятные и отсутствующие в тезаурусе слова русскими, как это делают остяки в повседневности, и не подгонять тексты под русскую грамматику. Тем не менее, в марте 1868 г. словарь был отправлен в Синод и ему еще предстояло долгое время быть объектом переписки.
После того как закончилась сверка словаря, в конце января Попов вновь обратился к архиепископу с просьбой назначить переследование по делу об оленях и утверждал, что в первом следствии благочинный А. Тверитин не раскрыл всех обстоятельств дела в истинном их виде, а даже исказил оные[21 - «И здесь появляется заря христианства...» – С. 206.]. Попов не затруднился изложением искажений. Недоразумения между Поповым и Тверитиным – яркий пример того, как небрежность одного при принципиальности другого может привести к конфликту, ненужным обвинениям, подозрениям, трате энергии. По всей видимости, в этом конфликте личная неприязнь не была основной причиной. И тот, и другой искренне были уверены в своей правоте. Один заботился об увеличении поголовья миссионерского стада, опуская некоторые формальности в этом процессе. А другой, заметив этот непорядок, который давал повод к толкованиям, настаивал на своем. Каждый был прав, но отношения между миссионерами были не из лучших. Попов настойчиво продолжал добиваться пересмотра несправедливого, по его мнению, решения, уже находясь в Тобольске.
Пока, наконец, не вывел архиепископа из равновесия и тот в своей резолюции на очередном журнале заседаний консистории по поводу очередной поповской цидули в апреле 1871 г. прямо предписал «боле никаких объяснений от Попова не принимать»[22 - «И здесь появляется заря христианства…» – С. 264]. А до этого, еще находясь в Обдорске, совсем незадолго до своего отъезда, 19 августа Попов просил разрешения выплачивать пеню погодно по 15 руб. Впрочем, желающие получить штраф (25 рублей в пользу Тобольского духовного училища) сполна и сразу, не преминули напомнить епархиальному начальству о причитающейся сумме.
В неблагоприятную обстановку попал и третий миссионер иеромонах Иринарх (Яхонтов), прибывший во второй половине 1867 г. в Тобольск из Соловецкого монастыря. В Обдорск он доставил вторую походную церковь. С ней Иринарху предстояло отправиться в Тазовский стан – место постоянной работы. Но попасть ему туда и потрудиться на ниве миссионерства так и не удалось. Языка коренных народов он не знал, отношения со «старшими товарищами» у него не сложились. Например, в соответствии с решением руководства епархии Иринарху должны были передать третью часть стада. Но ни от Попова, ни от Тверитина, ни от пастуха он так и не смог узнать, сколько же оленей было, в конце концов, в стаде[23 - Там же. – С. 208–209.].
В феврале-марте П. Попов две с половиной недели был в поездке, о которой в итоговом журнале за 1868 г. А.Тверитин упоминает лишь вскользь[24 - Там же. – С. 218.]. Сильно простудившись в самом начале поездки, он, тем не менее, нашел в себе силы посетить юрты Параватские, Войкарские, Атлярские, Вандиязские, проехал по Собской реке, совершая богослужения, исповедуя и наставляя пасомых.
Вот так и закончилось 22-летнее пребывание в Обдорске священника, миссионера, учителя, переводчика Петра Александровича Попова. 31 августа 1868 г. он отбывает в Тобольск, куда определялся священником в Иоанно-Введенский монастырь. Закончилось пребывание, но не прекратилась связь. Не прекратились и работы, начатые на Севере.
Попов продолжает трудиться над совершенствованием словаря и переводов, принимает активное участие в организации строительства новой церкви, состоит в Тобольском комитете по ее строительству, собирает средства, высказывает свое мнение по поводу устройства будущего храма и места его расположения, предлагает меры по удешевлению строительства.
За переводческие труды Попов удостаивается посвящения в сан протоиерея. А его переводы рассылаются по церквям. Не удовлетворяясь проделанной работой, в середине 1870-х гг. он приступает к составлению букваря, а словарь, в конце концов, уступает в 1875 г. Академии наук за 100 рублей, которые пожертвовал в пользу раненых воинов.
Попов выступает в качестве рецензента переводов молитв юганского священника И. Тверитина. В 1880 г. руководство обращается к Петру Александровичу с просьбой дать отзыв на книгу «Малый остяцкий катехизис» («Емынг торым язынг»). Он очень ответственно подошел к делу и не только сообщал о недостатках перевода, но сначала предпринял некоторые попытки к исправлению оной. В марте 1883 г. он докладывал, что книга написана на диалекте кондинских остяков и там, в Кондинском монастыре, будучи с инспекторской проверкой в 1882 г., он видел несколько экземпляров этой книги «без движения». В результате Петр Александрович решил не исправлять книгу, поскольку язык ее устарел. Вместо исправления он представил свой вариант перевода основных молитв – «Краткое наставление христианину». Краткий же катехизис, очевидно, разделил судьбу предшествующих переводческих опытов – так и остался лежать бездвижно. Во всяком случае о. Сергий Миловский в 1893 г. писал, что остяки не понимают ее содержания, т.к. там смешаны верхне- и нижнеобские диалекты.
Перевод текстов молитв и Священного Писания на языки народов Севера – эпопея, заслуживающая отдельного рассмотрения. В то время как церковное руководство и некоторые священники на местах пытались хоть что-то сделать, основная масса приходского духовенства прохладно относилась к этой пастырской обязанности, не удосуживаясь даже реагировать на указания консистории. О чем не преминул сказать архипастырь, чьи резолюции воспроизведены в справке канцелярии консистории о переводах молитв от 29 ноября 1871 г. Впрочем, немного спустя, В. Чемесов несколько разъяснил ситуацию тем, что духовенство местное было просто не в состоянии сделать квалифицированные переводы, поскольку было почти неграмотным. Основная часть приходского причта северных церквей обладала элементарной грамотой на уровне низших ступеней уездного училища. Чемесов и другой березовский благочинный, И. Заборовский, отнекивались от переводов и тем, что местные остяки якобы достаточно хорошо знают русский язык, и нужды заниматься переводами нет, что, мягко говоря, не соответствовало действительности. Ровно 20 лет спустя, вновь назначенный березовский благочинный И. Голошубин в одном из первых своих донесений сообщал свои самые первые и свежие впечатления. И он с недоумением писал, что местное население, особенно женщины, начиная с юрт Леуштинских, что всего лишь в 120 км севернее Самарова, не знают русского языка. Неужели картина могла так кардинально измениться за 20 лет?
Но, вернемся к Попову. В конце своей жизни ему удалось опубликовать Словарь и перевод Евангелия от Матфея.
Епархиальное начальство также не забывало священника, часто беспокоило его различными поручениями. Например, в 1870 г. Попов, как, впрочем, и А. Тверитин, который в то время тоже находился в Тобольске, подробно рапортовал архиепископу об обстоятельствах крещения инородцев. Архиерею интересно было знать, как удавалось миссионерам располагать полудиких жителей тундры к крещению, сколько обычно требовалось для этого времени, понятны ли им службы, чем отличались в жизни крещеные инородцы от некрещеных и даже о положении солнца и состоянии его диска летом в полночь. Вспоминая о проведенных на Севере годах, Попов пишет о благоговении, которое он наблюдал среди вновь просвещенных язычников, к святым иконам, молитвам, возжжению свеч и ладана, их любознательности в вероучении. Ностальгические нотки слышатся в словах «не находил лучшего для себя мира, какой я чувствовал в кочевьях суровых детей суровой природы». И это та причина, которая удерживала его в Обдорске 22 года.
В следующем году эти же священники давали разъяснения по поводу порядка финансирования обучения в миссионерской школе инородческих детей. Обдорские прихожане, судя по рапорту И. Платонова, были недовольны тем, что один-единственный мальчик инородец обучался за счет процентов с капитала, пожертвованного купцом Чечуровым обдорской церкви. И это был, очевидно, первый тревожный звонок, свидетельствовавший о трещине, которая начинала создаваться между причтом миссии и приходской общиной Обдорска.
Несомненный интерес, как источник, представляют собой рапорт и путевые заметки П. Попова, которые он вел во время инспекторской поездки по церквям Тобольского Севера летом 1882 г. Рапорт представляет собой квинтэссенцию путевого журнала. В нем излагаются общие впечатления и выводы ревизора: о внешнем виде церквей, их материальном положении, о ведении богослужений, о текущем делопроизводстве. Основная часть рапорта посвящена проблеме состояния христианства у остяков, образования и бедности местного духовенства. Тональность рапорта несколько отличается от путевых журналов. Например, в части о внешнем виде церквей или о состоянии делопроизводства.
Смещение акцентов в рапорте свидетельствует, скорее всего, о взглядах и предпочтениях Попова. Для него главное не то, как выглядит внешне храм, хотя это тоже важно, но как укореняются в народном сознании идеи христианства, в чем причины столь плачевных результатов почти двухсотлетнего просвещения? Для священника, искренне преданного своему делу, это более важные проблемы. И не случайно, что именно на них он акцентирует внимание в рапорте.
Сохранилось два варианта путевого журнала, из которых черновой является непосредственными путевыми заметками и набросками, они более подробны и остры, по сравнению с официальным и окончательным вариантом документа, который был представлен начальству. Часть журнала 1882 г. с описанием пребывания П. Попова в Обдорске была опубликована в 2002 г.[25 - Путевые журналы... – С. 196–204.] Для того чтобы более ясно представить себе степень «причесанности» документа, поступившего на стол начальству, приведем один немного пространный, но очень характерный пример. Сюжет касается впечатлений Попова о миссионерском доме.
+===================================
| «Путевые журналы...»: | Черновой вариант путевого журнала: |
+===================================
| Словом сказать: миссию Обдорскую нашел в полном состоянии разложения. Приходо-расходные книги не писаны за четыре года, бумаги, до миссии касающиеся, в хаотическом состоянии, дом миссионерский полным гнилости и смердящего запаха, в полном состоянии полу-разрушения...[26 - Там же. – С. 203.] | Забилось сердце при виде полу-развалин миссионерского дома, краску дома снаружи едва заметно, тес покрыт местами наростами плесени, ставни и рамы окон выбиты, надворные постройки полуразрушены, везде все опустилось, при входе в переднюю и на крыльца обдало отвратительным гнилым запахом, видно тут в прихожей чешуя и кишки рыбьи, в доме чернота подобно коптильной избе, печи расщелились, устья их повыломаны. Это картина комнаты, где принимаются посетители, что в других комнатах о. игумена – туда я боялся заглянуть, отложив до другого времени... |
+===================================
| | 18. Началось обозрением церковного дома, где живут о.о. миссионеры и причт церковный. Здесь уже полный хаос, сердце до глубины души сможет возмутиться у всякого, кто знал прежнюю доброту, красоту и изящество некогда благодатного дома. Стоя без всякой поддержки более 15 лет, он дошел до состояния развалин, снаружи обезображен отцветшей краской, ставни или совсем оторваны, или полу-разломанные висят на одной шалнере, стекла разбиты, через потолки во всех комнатах от снега, попадающего через слуховые окна и крышу, от течи образовались черные большие пятна, то же самое и в потолке нижнего этажа. Вероятно, от воды, протекающей сверху, средние капитальные стены осели не менее как на две или на три четверти аршина, в комнатах верхнего этажа гнилой запах от гниющих рыбных отбросков, печи с выломанными их дыменными устьями, чернота стен неимоверная, а в комнате, занимаемой священником игуменом, безобразия выше всяких слов, хаос совершенный... А в комнате, где живет псаломщик Самарин, уже настоящий скотский хлев, тут и рассыпанная мука, и сети для просушки, и бочонки под кроватью и, наконец, сам Самарин, лежащий на кровати и лишь только проснувшийся в 11 часов дня и т.д[27 - ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп. 26. Д. 864. Л. 79, 81 – 81 об]. | Журнал наполнен зарисовками этнографического характера, наблюдениями над бытом и нравами местного духовенства и прихожан. Интересным с этой точки зрения является ситуация о разрушении дома А.В. Бешкильцовой, которую буквально вышвырнули из дома. Поскольку местный писарь Кузнецов, чувствуя себя (и, по существу, являясь!) корольком местного масштаба, распорядился таким образом построить новый священнический дом, что дом Бешкильцовой был фактически блокирован. Тот же Кузнецов путем подлога документов, как предполагали прихожане, добился удаления из Сартынинской церкви диакона Антипы Бешкильцова, брата потерпевшей.
Очередная поездка П.А. Попова на север состоялась летом 1886 г. Цель поездки – Обдорская миссия. Главная тема рапорта об этой поездке – описание удручающего, с точки зрения бывшего миссионера, а ныне протоиерея, жителя провинциальной столицы, быта коренных народов. Рапорт 1886 г. содержит интересные этнографические наблюдения. Священник вновь пишет о необходимости искоренения язычества и лучшее, по его мнению, средство для этого – церковно-приходские школы, контролируемые духовенством, но с особыми учителями, т.е. специалистами, имеющими соответствующее образование. Помощь духовенству в этом деле должно было оказывать местное руководство и русское население. К сожалению, обнаруженный вариант документа дефектен, отсутствует окончание. Но рапорт интересен тем, что здесь представлен редкий по тому времени позитивный взгляд Попова по поводу влияния русского населения на коренных народов, что несколько не совпадает с общим тоном взглядов и публикаций, в значительном количестве появившихся в периодической печати того времени. Со страниц документов предстает не просто миссионер человек, находящийся на службе в государственной церкви, но и учитель, и пастырь, и отец, который искренне заинтересован в улучшении условий жизни жителей тундр. Он был убежден, что его образ жизни гораздо лучше, и не мог глубоко вникнуть в мировоззрение, образ мыслей «суровых детей суровой природы». Как истинный отец, обращаясь к «неразумным» детям, он рассказывает о пользе грамоты, свете учения, о прелестях и выгодах оседлого образа жизни, о разведении коров и лошадей и о прочем.
Случайно или нет, но в это время в документах П.А. Попова, связанных с впечатлениями от встреч с «инородцами», наряду с обычной для священника-миссионера темой христианского просвещения, начинает явственно проступать и социальный мотив – оказания реальной помощи как более эффективного средства инкорпорации новых и, как ему казалось, более высоких истин и ценностей в сознание отсталых обитателей окраин.
Другой не менее интересный документ «Очерки быта инородцев Березовского края», которые тоже были созданы, очевидно, во второй половине 1880-х гг. Как явствует из текста, Попов подготовил очерки для нового тобольского архипастыря. «Очерки» можно назвать финальным трудом протоиерея П. А. Попова, в котором он в систематизированном виде дает краткую характеристику истории, быта, занятий, пищи, образа жизни и религиозности коренных народов Севера.
Складывается впечатление, что, находясь в Тобольске, Попов продолжал незримо пребывать в Обдорске. После его ухода дела там шли не блестяще. Игумен Аверкий оказался не очень способным миссионером и администратором. При отсутствии постоянного контроля со стороны центральной администрации ему понадобилось немного времени, чтобы благополучно развалить работу. Во время посещения Обдорска в 1882 г. Попов с содроганием живописал картину «явления» отца Симеона (Карпова) с причтом, которые явно задержались после погребения (умершего 4 дня назад!) жителя Обдорска. Особенно поразили инспектора лица и самого о. Симеона со следами былых «битв», и причта, на которых было написано – «свобода и воля!». О состоянии миссионерского дома уже говорилось выше.
В конце 80 – начале 90-х гг. в миссии царит разруха, оборудование износилось, оленье стадо ликвидировано, один миссионер с калейдоскопической скоростью сменяет другого[28 - Игумен Иринарх писал о «неуживчивости миссионеров в Обдорске. См.: Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии: 1854–1904. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1906. С. 105–110.]. У священника В. Гижицкого не сложились отношения с причтом сельской церкви и обдорской приходской общиной. Он попытался поставить под свой контроль организацию строительства новой церкви. Отношения носили столь непримиримый характер, что священник покинул Обдорск, хлопнув дверью, не дождавшись себе замены и не сдав имущества миссии.
В начале 90-х гг. наступает настоящий кризис. Летом 1891 г. березовский благочинный И. Голошубин сообщал епархиальному руководству о плачевном состоянии христианства на Севере. Он жаловался, что севернее юрт Леуштинских инородцы вовсе не знают русского языка, хотя они крещены (речь идет прежде всего об остяках), но христианских обрядов не исполняют, язычество же процветает. Малограмотное и обремененное семействами местное священство не в состоянии было регулярно ездить по приходам. Хорошо, если это удавалось сделать один или два раза в год. В этом же рапорте И. Голошубин возвращает и разворачивает идею создания школы-интерната для инородческих детей. Миссионерскую школу-пансион с четырехгодичным циклом обучения он предлагал организовать в Березове, поскольку обдорские миссионеры не справлялись с поставленными задачами, отвлекаясь на посторонние дела. Но в начале 90-х это предложение реализовано не было. Епархиальное руководство решило пойти другим путем – миссию укрепляют новыми силами.
В декабре 1891 г. Православное братское общество, рассматривая вопрос об улучшении работы миссий, констатировало – несмотря на то, что миссий в епархии целых три, результаты их работы ничтожны. Главная проблема – кадры. Например, настоятель Обдорской миссии о. Ф. Истлеевский закончил только низшее отделение училища, остальные члены вообще нигде не учились. Проблема эта была не нова, но она так и осталась нерешенной.
В декабре того же 1891 г. к епископу Иустину обратился Сергий Миловский с просьбой принять его на должность миссионера и настоятеля миссии. Вместе с ним в Обдорск были направлены еще два молодых священника П. Троицкий и Е. Никитин. С ними, очевидно, Иустин связывал свои надежды на коренные изменения в работе миссии. Он пошел на беспрецедентный шаг – подчинил главу местной церковной администрации (в данном случае березовского благочинного о. Иоанна Голошубина) настоятелю миссии, по всем вопросам связанным с миссионерской работой. Благочинный обязан был предоставлять настоятелю регулярные отчеты по этому поводу. И это был тот самый подводный камень, о который вдребезги разбилось благое начинание[29 - Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии... С. 102–105.].
Миловский оказался неспособным взять в свои руки руководство миссией. Человек, очевидно, мягкий от природы, чувствительный, он не смог сплотить вокруг себя коллектив, не сложились и отношения с благочинным. С горечью пишет Миловский в своем рапорте 2 апреля 1893 г. о раздорах внутри миссии, о диаконе, который водил знакомство с политическими ссыльными, о неприязни со стороны благочинного, о том, что его никто не слушает, благочинный отчетов не присылает, почты «порядок отправления гнусный» и зависит от канцелярии заседателя. Поэтому он запаздывал с отчетами, чем и вызвал недовольную резолюцию архипастыря. Миловский настолько разочаровался в своей работе, что успех миссионерской деятельности на Севере считал «лживой мечтой». И в доказательство этого приводит случай из своей практики, когда очередная встреча-беседа в чуме с местными жителями закончилась молчаливым уходом аборигенов, а в качестве «слушателей» в помещении остались одни собаки[30 - Об этом случае публике поведал небезызвестный житель Обдорска тобольский мещанин П. Росляков. В 1894 г. он поместил в «Сибирском листке» несколько статей, посвященных миссионерской работе на Севере. См.: Сибирский листок: 1890–1894 гг. / сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). – Тюмень: Мандрика, 2003. – С. 488–496.].
Очевидно, положение миссии было настолько удручающим, что в том же 1893 г. тобольский губернатор после поездки обратился к епископу с предложением оказать помощь миссии силами Кондинского монастыря, к тому времени уже ставшего женским. Он предлагал организовать из сестер 2-3 группы, которые совершали бы поездки по тундре и занимались бы преподаванием в школе, оказанием медицинской помощи. По-видимому, это был наиболее действенный путь просвещения – подкрепление проповеди, пока что очень отвлеченного и трудного для мировосприятия северных народов вероучения, практическими делами милосердия помощи бедным и врачевания. В феврале-марте 1894 г. по этому поводу велась интенсивная переписка между новым березовским благочинным М. Путинцевым и настоятельницей монастыря игуменьей Миропией.
Михаил Путинцев, назначенный не только благочинным, но и временно исполняющим обязанности настоятеля миссии, более обстоятельно раскрывает ситуацию. В частности, он сообщает, что дело у прибывших в Обдорск летом 1892 г. миссионеров не заладилось сразу. Рассорились они настолько серьезно, что к концу 1893 г. в Обдорске остался только один священник Евдоким Никитин. С. Миловский был переведен приходским священником в Акмолинскую область. П. Троицкий выбыл за пределы епархии. Из всего состава причта язык местных жителей знал только один человек – псаломщик Лука Тверитин. В миссионерской школе учились дети исключительно русских и зырян. В общественном мнении росло отчужденное отношение к миссии. Путинцев характеризует и основные причины, которые привели миссию в столь плачевное состояние.
Во-первых, весь десант 1892 г. состоял из сравнительно молодых, а самое главное – неопытных в миссионерском деле священников и, очевидно, не обремененных христианской добродетелью смирения. Миловский характеризуется в рапорте как человек с мстительным характером. Свою лепту в раздоры внесло и некое «официальное лицо». Путинцев дипломатично не называет фамилии, только глухо упоминает, что это березовский благочинный. Епископ же на полях документа напротив этой фразы пометил «Голошубин и Миловский».
Таким образом, в результате разладицы в миссии остался один священник Е. Никитин, обладавший, по словам Путинцева, хорошим потенциалом, но для его реализации был необходим деятельный начальник. Ибо за 1,5 года пребывания в миссии Никитин так и не приобрел миссионерской опытности, был вялым, малоподвижным, нерешительным, не доверял самому себе.
Во-вторых, вместо приобретения миссионерского опыта молодые миссионеры озаботились приобретением знакомств среди богатых жителей Обдорска, посещали гулянья и вечеринки с картами и танцами, на Святках принимали «маскированных» и большей частью были заняты требоисполнением в приходе, нежели поездками по тундрам. Походная церковь обветшала так, что и служить в ней было не только опасно, но и преступно, ибо можно было пролить Святые Дары. Так, впрочем, и случилось однажды у Е. Никитина в Шурышкарских юртах. Но в своем рапорте по этому случаю Никитин приписал причину сломанной половице. Путинцев же называет это прямым обманом и вообще утверждает, что миссионеры в подобных случаях никогда не сообщают правды.
И, наконец, третью причину сложной атмосферы Путинцев видел во «временных правилах» для миссии. В соответствии с ними в Обдорске сложилась парадоксальная ситуация. Благочинный – местный царь и бог, глава церковной административной единицы, которому подчинялись все священники благочиния, в том числе и начальник миссии. Но по новым правилам благочинный становился помощником начальника миссии по всем миссионерским делам. Таким образом, благочинный и начальник одновременно оказались друг у друга в подчинении.
Другой серьезной проблемой временных правил было смешение обязанностей миссионера и приходского священника. Это порождало среди священства нездоровую конкуренцию. Доходы от исполнения треб являлись источником раздоров между приходскими священниками и миссионерами.
В одном из первых своих донесений Путинцев сформулировал еще одну проблему. По существу он поставил задачу сбора информации, так необходимую для принятия управленческих решений, особенно в ситуации, когда в отдаленном районе не было опытных специалистов, в данном случае миссионеров. В «Записке» 1892 г. он, ориентируясь на опыт Алтайской миссии, предлагает организовать ведение дневных журналов всеми без исключения членами миссии, даже псаломщиками. Содержание дневного журнала предполагалось весьма широкое. По мысли Путинцева здесь необходимо было вести ежедневные записи о церковно-богослужебной и миссионерской деятельности, записи наблюдений над нравами, обычаями местного населения и даже о дневных занятиях – что читали по миссионерскому поводу, мысли о прочитанном. Выполнима ли была эта идея?
М. Путинцев не ограничивался простой характеристикой причин. Он не писал больших петиций с подробными планами, но предлагал конкретные решения для преодоления кризиса. В начале 1894 г., как только его назначили березовским благочинным, он буквально бомбардировал консисторию рапортами с предложениями. Например, он предлагал, а затем настоятельно напоминал епархиальному руководству о необходимости отделения миссии от прихода. Занимался он и решением кадровой проблемы. Надо признать, что в этом отношении Путинцев, обладал чутьем. Именно благодаря его усилиям диакон И. Егоров был рукоположен в священники, а вторым помощником был назначен Василий Герасимов.
Путинцев предлагал также оптимизировать использование кадров, разделив их деятельность по территории края. Согласно этому плану начальник миссии и его первый помощник должны были работать в Обдорске и округе, а второй помощник должен был трудиться в юртах Шурышкарских, куда предполагалось направить И. Егорова. Путинцев также настаивал на освобождении диакона от преподавания в школе, и о передаче этой работы специальному человеку, образованному, хорошо знающему языки аборигенов. В качестве таковых предлагались учитель из села Мужи Карпов или купец Росляков.
То, что выбор Путинцева пал на И. Егорова, не было случайностью. Егоров был человек достаточно независимый и самостоятельно мыслящий. Еще в апреле 1893 г. он представил епархиальному начальству свое «особое мнение» о благоустройстве миссии. В нем красочно описывается работа миссионера, его почти рабская зависимость от подводчиков и переводчиков. Первые везли миссионера туда, куда им было удобно и выгодно, а самое главное – была возможность побыстрее отвязаться от пассажиров. Вторые переводили бог весть как.
Егоров не был нытиком и не ограничивался констатацией плохого положения. Он разработал целый план действий миссионера, а главной из них определил изучение языков и просвещение подрастающего поколения. «Миссия бессильна изменить экономический быт инородцев, – вполне справедливо и трезво писал миссионер, – но легко может осветить темные чумы светом учения». Он резонно рассуждал, что школа для инородческих детей не должна гнаться за новомодными методами обучения и иметь широкую программу. Он был приверженцем постепенного приобщения «детей природы» к достижениям цивилизации, через обучение ремеслам, катехизацию, элементарную грамотность. Все это обязательно должно было осуществляться на родном языке.
Через год, в 1894 г. Егоров развил идею. Он по-прежнему был убежден, что приобщить инородцев к храму можно было только через богослужение на родном языке, и предлагал передать для этой цели миссии здание старой деревянной церкви. Предлагал также организовать специальный миссионерский кабинет, который выполнял бы методическую работу, и основным в миссионерской работе должен стать принцип – «не крестить, не научивши». Годы, проведенные в учительской семинарии, не прошли даром. Егоров предполагал, что большую результативность в просвещение инородцев могут внести внебогослужебные беседы. Они требовали от миссионеров особой подачи материала с использованием соответствующих приемов – ярких иносказательных образов, выразительных словесных деталей, демонстрации картин, иллюстрирующих Священное Писание, демонстрации сцен через «волшебный фонарь». Кроме того, все это должно было сопрягаться с оказанием реальной помощи беднейшим семьям. Очевидно, что в 90-е гг. XIX в. идея сопровождения проповеди благотворительной социальной работой постепенно становится убеждением, которое проникает в сознание администрации и церковных кругов. Во всяком случае, она все чаще встречается в документах. Об этом писал в 1893 г. тобольский губернатор, ссылаясь на опыт сестер Кондинского монастыря. Об этом писал в 1894 г. И. Егоров. Эта же мысль звучит и в «Записке» о создании миссионерского стана на реке Надым.
Идею организации богослужения на языках коренных народов поддержал и новый настоятель миссии священник Михаил Попов, бывший эконом тобольского духовного училища, назначенный на должность весной 1894 г.
Егоров попытался возродить традицию ведения путевых журналов. И сам он имел несомненные способности к писательскому труду. Записки о путешествии летом 1895 г. – яркое тому свидетельство. В них описываются трудности, с которыми сталкивался миссионер в своей работе. С тех пор как миссия лишилась своего стада, в передвижениях по тундрам миссионеры были необычайно стеснены и зависели от государственной системы организации перевозок[31 - «И здесь появляется заря христианства...» – С. 274–275, 286–287.]. Это было очень хлопотным делом, как для миссионера, так и для местных жителей, с неудовольствием исполнявших подводную повинность. (Под подводой в данном случае следует понимать не телегу с лошадью и ямщиком, а лодку с гребцами.) Итак из немногочисленного населения прибрежных юрт на каждую «подводу» приходилось отрывать семь пар крепких рабочих рук. В летнюю же страдную пору это было непозволительным расточительством. А ведь приходилось возить и заседателя, и писаря, и священника, и не дай бог – экспедицию, здесь уж одной подводой не обойдешься. В тот год, как сообщает Егоров, как раз ожидалась экспедиция профессора Казанского университета Якоби. Журнал Егорова интересен подробной передачей диалогов, которые он вел с жителями стойбищ. Они раскрывают логику ведения беседы и рассуждений миссионера, реакцию (в его же интерпретации) «реципиентов». Заслуживает внимания, например, такой случай мотивировки отказа от крещения жителя стойбища Хэ. Хатчев Солиндер рассматривал добровольное крещение «без нужды», не по обету, как грех, «как бы непризванным», то есть не получившим знака из иного мира. Здесь явно слышится шаманский мотив призвания.
Особая проблема – материальное обеспечение северного духовенства, миссионеров и их деятельности. Северные церкви не имели земельных угодий, содержать подсобное хозяйство было сложно из-за неустойчивости кормовой базы. Березовский благочинный Василий Чемесов в 1871 г. определял особенность северного хозяйствования как «отдаленность и переменчивость, и непостоянство сенокосных условий». Специфика местного водного режима – поздние вскрытие рек и спад паводка приводили к тому, что постоянных покосов отвести было невозможно из-за постоянно меняющегося рельефа, который также не позволял заводить и пески, чтобы как-то сносно прокормить семью. Чемесов достаточно подробно описывает это в рапорте.
В 1882 г. Попов также писал о бедности северного духовенства, которое вынуждено было большую часть времени тратить на промыслы рыбы и птицы. Иные священники приторговывать хлебом и табаком, другими необходимыми товарами. Это находилось в вопиющем противоречии с возлагаемой на духовное лицо миссией, менее всего связанной с мирскими устремлениями. Особенно если вспомнить оценку народным сознанием людей торгующих. Поистине грустное впечатление производит описание состояния причта в с. Криволукском – священник пьет, псаломщик бедный и многодетный, а его дети даже и не учились нигде. Примерно такую же картину застает Попов и в с. Ваховском.
В документах, созданных Поповым в последние годы жизни, а это уже 80-е гг. XIX столетия, связанных с впечатлениями от общения с «инородцами», быть может под влиянием перемен, переживаемых российским обществом, важное место занимает мотив социальной помощи. Каков был путь инкорпорации новых, весьма и весьма отличных от традиционного мировоззрения истин, поведенческих установок, иерархии ценностей, в сознание и повседневную жизнь кочевников? Наконец-то более полуторастолетний опыт активной христианизации на Севере начинает подводить духовенство к пониманию того кардинального различия в мировосприятии, которое разделяло миссионера-христианина и язычника. В жизни дистанция между язычником и его богами была короткой, а связь практичной и реальной. Даже картина мира в языческом мировоззрении представляла собой некое взаимоотображение реальности и ирреальности. Возможно ли было в одночасье заменить ирреально-реального помощника и спутника бесплотным и абстрактным понятием, крестиком, иконкой или рубашкой? Насколько реально доступны были пониманию северных охотников и оленеводов фундаментальные положения христианского вероучения, изложенные в Символе веры, если, например, основу их пищевого рациона составлял не хлеб, а мясо и рыба?[32 - К чести сибирских архиереев и миссионеров следует отметить, что к проблеме соблюдения жителями тундр пищевых ограничений, принятых в православии, они относились снисходительно и с пониманием не только в веке XIX, но и в XVIII. Например, в 1771 г. архиепископ Варлаам I по просьбе князца Якова Артанзеева разрешил «благоразумное и осмотрительное мясоестие» ясачным остякам «в настоящей нужде». См.:ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп.1. Д 2754 Л. 2–3.] Всё это отнюдь не праздные вопросы.
Говоря об успехе или неуспехе укоренения христианства среди народов Севера, можно сказать, что точки зрения современников и исследователей наших дней может показаться, что они ничтожны или ничтожно малы. Приводится множество факторов, объясняющих, почему получилось так, что христианство среди тундровых жителей занимает очень скромное место, несмотря на огромные финансовые затраты государства. А то обстоятельство, что в последние годы наблюдается возврат к традиционным верованиям под лозунгом возрождения национальной культуры, самосознания, лишний раз свидетельствует о неглубоких корнях новой для северных номадов религии. Но все-таки необходимо отдавать отчет в том, что в XVIII – начале XX в. было только положено начало проповеди! История не знает ни одного примера, быть может, кроме новозаветных, когда миссионерские усилия приводили бы к массовым и мгновенным озарениям целых народов. История христианства скорее свидетельствует об обратном – идеи братской любви, самопожертвования и нестяжания земных благ с большим трудом укоренялись в сознании язычников. И лишь спустя столетия, и отнюдь не в первозданном виде, они находили приют в общественном сознании, культуре. Вот, например, что писал по этому поводу известный историк церкви А.В. Карташев: «Душе язычника свойственно было странное, на наш взгляд, совмещение или точнее подлепоставление нескольких вер... Молитва в христианском храме не успокаивала пугливой мысли русского новокрещена, и он спешил помолиться в овин, в хлебное поле, в роще и к воде, чтобы не обидеть исконных покровителей его обыденной жизни, и приносил обычные жертвы на болотах и у колодцев». Временем такого «чистого и сознательного двоеверия» исследователь считает ХI-ХIII вв., а позднее двоеверие становится «бессознательным» и продолжается до сих пор[33 - Карташев А.В. Собр. соч. в 2 т. – М.: Терра, 1993. – Т. 1: Очерки истории русской церкви. – С. 239.].
Сноски
1
Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX в.: курс лекций. – Томск, 2008. – Вып. 3: Историографическая революция. 554 с.
2
Ему посвящено несколько строк в биографических словарях XIX в. В Русском биографическом А. А Половцева (с фактическими ошибками) и буквально две строчки в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона. Справка в Русском биографическом словаре основана на публикации в епархиальных ведомостях. См.: Тобольские епарх. вед. – 1888. – № 11–12. – С. 247–253
3
Достаточно полный перечень работ конца XX – начала XXI столетия, посвященных Чукмалдину, составленный В.В. Малецкой, помещен в материалах второй конференции его имени. См.: Н.М. Чукмалдин в публикациях: библиографический список // Вторые Чукмалдинские чтения: книга как памятник культуры: Тез. науч.-практ. конф. (Тюмень, 23–24 нояб. 2011 г.). – Тюмень: ИД «Титул», 2011. – С. 145–157.
4
По мнению современных исследователей, предпринимательская деятельность часто была единственной сферой, в которой ущемленные в социальном отношении категории населения, к коим относились и старообрядцы, могли достигнуть социального реванша, быть успешными, известными, значимыми. См., например: Беспалова Ю.М. Западно-сибирские предприниматели второй половины XIX – начала XX в.: имена, биографии, судьбы (качественные исследования в социологии культуры). – Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2002. – С. 108–111
5
«Не мошенник, не вор, не развратник...» (П.В. Веригин в обдорской ссылке) //Лук & Чок. – 2008. – Вып. 1. – С. 106–119. Переработанный и дополненный вариант этой статьи положен в основу очерка.
6
Государственное бюджетное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске» (далее – ГБУТО ГАТ). Ф. 152. Оп.15. Д.25. Материалы дела были опубликованы в: П.В. Веригин в Обдорской ссылке: документы / ред.-сост.
В.Я. Темплинг. – Тюмень: Изд-во Тюм. гос. ун-та, 2010. – 196 с. [Сибирский раритет. Вып.10].
7
ГБУТО ГАТ). Ф. 152. Оп. 16. Д. 45.
8
В одной из довоенных публикаций в местной газете есть сведения о переводе переписки Толстого с Веригиным в центр по «распоряжению Совнаркома». См.: Щерба А. Лев Толстой и духоборы: по материалам Тобольского музея // Тобольская правда.- 1940. – №67 (22 марта). – №4. Впрочем, здесь следует уточнить один момент. Как видно из названия статьи, в ней были использованы документы, хранившиеся в местном музее. В письме от 28 ноября 1934г. Абрамов описывает содержание конверта из музея: «Дело 313/10, №10714. Документы о Л.Н. Толстом, возвращенные Н.Л. Скалозубовым». В этом конверте было два подлинника писем Л.Н. Толстого П.В. Веригину и Н.Т. Изюмченко (один из соратников Веригина, отбывал ссылку в ссоеднем Березове), а также материалы по духоборам, письма и заметки Чертковых, копии писем Веригина и Веригину, копии статей о духоборах и т.п. См.: Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем //Лукич. – 2003. № 3. – С. 168–169. По-видимому, до архивохранилища оно так и не дошло и осело в какой-нибудь частной коллекции, поскольку до сих пор неизвестен ни один подлинник писем Толстого Веригину, а все публикации осуществляются по копиям. См.: Громова-Опульская Л.Д. Диалог учителей жизни // Л.Н. Толстой и П.В. Веригин: переписка. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1995.– С. 5.
9
Мандрика Ю.Л. Из жизни коллекционеров. Метрополия против колонии // Лукич. – 2003. – № 3. – С. 207–212.
10
Некоторое представление о масштабах работы Абрамова можно почерпнуть из его переписки с Бонч-Бруевичем, опубликованной Ю.Л. Мандрикой. См.: Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем // Лукич. – 2003. – № 3. – С. 145–206. Впрочем, есть надежда, что архивы, вывезенные Абрамовым, сохранились, когда-нибудь будут обнаружены и станут доступными. В этом чаянии нас поддерживает недавняя публикация снимков из коллекции негативов, некогда принадлежавших семье тюменских фотографов начала XX в. Родионовых. В 2005 г. вместе с негативами А.Г. Елфимову была передана папка с документами, на которых имелась помета «Из архива И. Абрамова». См.: Вся Тюмень: портреты горожан начала XX века в фотографиях Л.И. и К.Л. Родионовых из коллекции А.Г. Елфимова. – Тобольск, 2006. – С. 8–9.
11
Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем... – С. 162, 170, 201.
12
Путевые журналы миссионеров Обдорской миссии (60–70-е гг. XIX в.). – Тюмень: Мандр и К^а^, 2002. – С. 32.
13
Такую логику становления миссионерства на северо-западе Сибири еще в XIX в. раскрыл А.И. Сулоцкий. См. например: Сулоцкий А.И. Миссионерства Березовского края – обдлрское, кондинское и в особенности сургутское // Сулоцкий А.И. Собр. Соч. в 3 т. Тюмень: Мандр и К^а^, 2000. – Т. 2: О сибирском духовенстве. – С. 789–799.
14
На стыке континентов и судеб: этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. – Екатеринбург, 1996. – Ч. 1. – С. 133.
15
ГБУТО ГАТ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 1. Л. 139, 143.
16
Обдорская приходская летопись // Туров С.В. Русское Северное Зауралье. Церковно-исторические и этнологические очерки. – Салехард, 2006. – С. 56.
17
ГБУТО ГАТ. Ф. 704. Оп. 1. Д. 42. Л. 496; Обдорская приходская летопись ... – С. 56.
18
Особенности почтовой службы и документооборота на Крайнем Севере приводили к тому, что очень часто между появлением какого-либо распорядительного документа и его исполнением проходил довольно продолжительный промежуток времени. Так было и в этом случае. Указ консистории о запрещении в служении с отобранием ставленнической грамоты датируется 19 декабря 1844 г. Но прошел месяц, прежде чем этот указ поступил в Березовское духовное правление, и еще почти полгода, прежде чем указ духовного правления был доставлен в Обдорск. Исходящая дата указа Березовского духовного правления, адресованная обдорскому священнику А. Попову, 23 января 1845 г., а дата поступления в Обдорск – 21 июня. Очень удивительная задержка. Зимой по снежному пути обычно почта от Березова до Обдорска доходила за две недели.
19
«И здесь появляется заря христианства...» (Обдорская миссия. 30–80-е гг. XIX в.): Источники / сост., вступ. ст. и коммент. В.Я. Темплинга. – Тюмень: Мандр и К^а^, 2003. – С. 20, 150–151.
20
Путевые журналы... – С. 72–73.
21
«И здесь появляется заря христианства...» – С. 206.
22
«И здесь появляется заря христианства…» – С. 264
23
Там же. – С. 208–209.
24
Там же. – С. 218.
25
Путевые журналы... – С. 196–204.
26
Там же. – С. 203.
27
ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп. 26. Д. 864. Л. 79, 81 – 81 об
28
Игумен Иринарх писал о «неуживчивости миссионеров в Обдорске. См.: Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии: 1854–1904. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1906. С. 105–110.
29
Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии... С. 102–105.
30
Об этом случае публике поведал небезызвестный житель Обдорска тобольский мещанин П. Росляков. В 1894 г. он поместил в «Сибирском листке» несколько статей, посвященных миссионерской работе на Севере. См.: Сибирский листок: 1890–1894 гг. / сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). – Тюмень: Мандрика, 2003. – С. 488–496.
31
«И здесь появляется заря христианства...» – С. 274–275, 286–287.
32
К чести сибирских архиереев и миссионеров следует отметить, что к проблеме соблюдения жителями тундр пищевых ограничений, принятых в православии, они относились снисходительно и с пониманием не только в веке XIX, но и в XVIII. Например, в 1771 г. архиепископ Варлаам I по просьбе князца Якова Артанзеева разрешил «благоразумное и осмотрительное мясоестие» ясачным остякам «в настоящей нужде». См.:ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп.1. Д 2754 Л. 2–3.
33
Карташев А.В. Собр. соч. в 2 т. – М.: Терра, 1993. – Т. 1: Очерки истории русской церкви. – С. 239.
В. Я. Темплинг
Ипостаси духа
Опыт заурядных биографий
АПОСТОЛ СЕВЕРА П.А. ПОПОВ
Распространение христианства среди народов Крайнего Севера – удивительная и поучительная история. Это пример долгого, часто мучительного, иногда неудачного поиска путей взаимопонимания двух культур, двух различных типов мировидения, со специфическими иерархиями ценностей, стереотипами социального поведения и представлений. Но, как заметил в 1863 г. священник-миссионер Евфимий Пономарёв, «любовь к святому делу и ревностное служение истине незаметно покажут всякому служителю истине как должно ему исполнить свой долг»[12 - Путевые журналы миссионеров Обдорской миссии (60–70-е гг. XIX в.). – Тюмень: Мандр и К^а^, 2002. – С. 32.]. Слова миссионера очень точно отражают суть эволюции взглядов российской светской и церковной администрации на миссионерскую деятельность, и сам характер изменений – от полу-военизированных экспедиций XVIII столетия, до устроения школ, больниц, библиотек, интернатов в начале века XX. Спорадические попытки христианизации, предпринимаемые с начала XVIII в., после некоторого спада в середине этого столетия и полного административного запрещения в конце века и в начале века XIX, только во второй четверти XIX в. сменяются устойчивой тенденцией налаживания целенаправленной, постоянной и систематической работы среди коренных народов Севера[13 - Такую логику становления миссионерства на северо-западе Сибири еще в XIX в. раскрыл А.И. Сулоцкий. См. например: Сулоцкий А.И. Миссионерства Березовского края – обдлрское, кондинское и в особенности сургутское // Сулоцкий А.И. Собр. Соч. в 3 т. Тюмень: Мандр и К^а^, 2000. – Т. 2: О сибирском духовенстве. – С. 789–799.].
Становление Обдорской миссии было длительным и трудным. Край суровый, дикий, отдаленный от центров цивилизации, требовал от вновь прибывших сюда людей колоссальных усилий, деятельного энтузиазма, неподдельного желания, стремления, завидного упорства и терпения в очень нелегком труде апостольского служения. Миссионерская деятельность многогранна. Миссионер, особенно в отдаленных и малонаселенных местах, каким в то время был север Тобольской губернии, в одном лице был и пастырем, и учителем, и наставником, и экономом, и строителем, и даже исследователем. Всего не перечесть. Даже когда в 1854 г. Обдорская миссия была воссоздана и функционировала без перерыва до 1919 г., её существование отнюдь не было безоблачным. Интенсивная деятельность в 50-70-е гг., связанная с работой таких ярких личностей, как П.А. Попов, А.Я. Тверитин, Е.Н. Пономарёв, И.М. Платонов, Н.Г. Герасимов, сменяется эпохой миссионерской чехарды и неустройства. Лишь в самом конце XIX – начале XX в. наступил наиболее плодотворный этап в её жизни[14 - На стыке континентов и судеб: этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. – Екатеринбург, 1996. – Ч. 1. – С. 133.].
Петр Александрович Попов, без сомнения, один из выдающихся миссионеров XIX в., личность и вклад которого в становлении миссионерской деятельности на Севере, как представляется, до сих пор не получили достаточного освещения и оценки. Отдав более двадцати лет жизни обдорской миссии, он и после переезда в Тобольск до последних дней своей жизни был очень тесно связан с ней, принимал активное участие в жизни обдорян. В Тобольске, служа в должности священника при Иоанно-Введенском монастыре, он одновременно входил в состав комитета по строительству новой церкви в Обдорске, готовил материалы новым архиереям об особенностях Березовского края, совершал инспекторские поездки по северным приходам, собирал деньги для строительства церкви, занимался переводческими трудами.
Можно без преувеличения сказать, что благодаря усилиям П. Попова и его соратников был заложен фундамент обдорской миссии. Несмотря на то, что в конце 70-х – 90-е гг. наступил известный упадок в ее работе, она не прекратила свое существование, как это было в 30-е гг. Импульс, заданный в 50-60-е гг., позволил ей пережить трудные времена. И уже в начале XX столетия миссия заняла важное место в жизни полярного поселка и обитателей тундр, благодаря качествам другого, несомненно, выдающегося миссионера игумена Иринарха (Шемановского) и его помощников.
Петр Александрович Попов вполне типичный представитель сибирского социума, корни которого уходят в XVIII в. Он потомственный священнослужитель, его предки трудились на духовной ниве в северных пределах Тобольской епархии с XVIII в. Алексей Никифоров сын Попов, дед Петра Александровича, был пономарём в сургутской Богородицерождественской церкви, в 1788 г. – рукоположен в священники юганской Богоявленской церкви. Супругой его была дочь сургутского дворянина Якова Михайловича Баталина – Авдотья. В 1790 г. у них родился сын Александр, будущий отец Петра[15 - ГБУТО ГАТ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 1. Л. 139, 143.]. Александр Алексеевич недолгое время служил в Сургутской округе, с 1838 г. священствовал в Обдорске[16 - Обдорская приходская летопись // Туров С.В. Русское Северное Зауралье. Церковно-исторические и этнологические очерки. – Салехард, 2006. – С. 56.]. Возможно, что он заменил там Луку Вологодского, участника неудачной миссии 30-х гг. иеромонаха Макария (Боголепова). Но в декабре 1844 г. он был запрещен в священнослужении в связи с делом о растлении им девицы Алексеевой и удалён в Кондинский Троицкий монастырь[17 - ГБУТО ГАТ. Ф. 704. Оп. 1. Д. 42. Л. 496; Обдорская приходская летопись ... – С. 56.]. Почти через год – в 1846 г.[18 - Особенности почтовой службы и документооборота на Крайнем Севере приводили к тому, что очень часто между появлением какого-либо распорядительного документа и его исполнением проходил довольно продолжительный промежуток времени. Так было и в этом случае. Указ консистории о запрещении в служении с отобранием ставленнической грамоты датируется 19 декабря 1844 г. Но прошел месяц, прежде чем этот указ поступил в Березовское духовное правление, и еще почти полгода, прежде чем указ духовного правления был доставлен в Обдорск. Исходящая дата указа Березовского духовного правления, адресованная обдорскому священнику А. Попову, 23 января 1845 г., а дата поступления в Обдорск – 21 июня. Очень удивительная задержка. Зимой по снежному пути обычно почта от Березова до Обдорска доходила за две недели.] – на праздное место обдорского священника был назначен его сын – Петр Александрович Попов. Следующие 22 года жизни Петра Александровича прошли в неустанных трудах в Обдорске. Да и затем, после его отъезда в Тобольск в 1868 г., до самой кончины в 1888 г., он был тесно связан с этими местами.
Несмотря на свою молодость, Попов сразу проявил себя деятельным и целеустремлённым священнослужителем. Первое, с чего начал свою работу – организовал небольшую школу, которую содержал на свои средства свыше десяти лет. В 1854 г. он, вместе с прибывшими помощниками, приступил к реализации решения Синода о создании Обдорской противоязыческой миссии. Попов продумывал варианты организации работы миссионеров, которым предстояло путешествовать по безграничным просторам тундры. Он предлагал купить лодку и завести оленье стадо, чтобы миссионеры могли быть автономны в своих передвижениях и не зависели от прихотей земских подводчиков. Почти два года ушло на подготовку, налаживание контактов, на утряску различных бытовых и финансовых проблем. А схватиться за голову было от чего. Как водится, петербургское начальство слабо представляло, что такое Обдорск и что такое жизнь на Крайнем Севере. Первая извечная российская проблема где жить вновь прибывшим миссионерам? Попов к тому времени домом уже обзавелся, а вот новым членам миссии просуществовать на содержании, которое им предусмотрело государство, было довольно сложно. Жизнь в Обдорске была дорога. В результате получилось так, что первая вылазка миссионеров за пределы Обдорска состоялась только в июле 1857 г.[19 - «И здесь появляется заря христианства...» (Обдорская миссия. 30–80-е гг. XIX в.): Источники / сост., вступ. ст. и коммент. В.Я. Темплинга. – Тюмень: Мандр и К^а^, 2003. – С. 20, 150–151.]
Почти сразу установился и определенный годовой круг жизнедеятельности. В начале года все миссионеры проводили в Обдорске. Это было горячее время и для местной администрации, и для отцов миссионеров. Сотни и тысячи жителей тундр стягивались к селу, наступало время сдачи ясака. Одновременно к этому фискальному мероприятию власти приурочили и проведение ярмарки, которая получила название Васильевской. Кочевники пополняли здесь свои запасы продовольствия и другого необходимого для автономной жизни в тундре инвентаря. После того как стихали январские заботы, с февраля начинались разъезды по кочевьям тундровых жителей. В зимнее время ездили на оленях, в летнее – на лодке, межсезонье было временем относительного затишья.
Вот как, например, провел П.А. Попов 1858 г. Год уже вполне типичный для руководителя миссии.
В начале года он, как обычно это бывало, провел в Обдорске, так же как и все его товарищи. Это было горячее время и для местной администрации, и для отцов миссионеров. Сотни и тысячи жителей тундр стягивались к селу для сдачи ясака и пополнения продовольственных и иных необходимых в кочевой жизни запасов. После того как схлынули январские заботы, в феврале 1858 г. Попов подготовил отчет о работе миссии в прошедшем 1857 г. С февраля по 20 апреля он находился в разъездах по правому берегу Оби, затем в приуральских тундрах. Здесь Попов повстречался с Калимом Кылимовым – старшиной Вульпастинских юрт и одновременно, «по совместительству», шаманом, который пророчествовал о грядущей летом 1858 г. смертельной болезни. В апреле вернулся он в Обдорск и занялся приготовлением лодки к летней поездке. После схода льда съездил к крещеным остякам вверх по Оби, затем спустился вниз за Обдорск и пробыл там с 2 июля по 25 августа. Посетил юрты Вульпастинские, Воксарковы, юрты Пуйковы, побывал на островах Совельды Пугол, Индейские Саламы. По вечерам ходил по чумам, вел беседы и, судя по рапорту, местные жители слушали его с интересом и «даже пытались подыскать переводчика более грамотного». Пришлось ему встретить там и отчуждение, и удивительные случаи обращения в христианство, как, например, приключилось с одним из жителей юрт Пуйковых. Когда Попов уже покинул их, его догнал самоед Хэли Тедоумин, который решился принять крещение всей семьей. Причина столь внезапного решения – «тоска», родившаяся после отбытия из стойбища церкви и священника. После трехдневного оглашения, для чего Попов специально остановился, застигнутый врасплох у Янгуштинского сора, Тедоумин и его семья были крещены. Второй случай – крещение по обету Пазера Худина, который чуть не погиб на морской охоте вместе с товарищами.
25 августа Попов прибывает в Обдорск, а 27-го в недолгое путешествие (осень на дворе) отправляется его товарищ священник Евфимий Пономарев. Именно в этой поездке Пономарев обнаружил в юртах Войкарских идола, который впоследствии был сожжен в Обдорске. В сентябре 1858 г. Попов сообщал о стычке с местными жителями и об уничтожении идола с помощью гражданской администрации. Одновременно он спрашивал, как бы заручаясь поддержкой руководства, можно ли таким образом действовать и в дальнейшем. Тонкое дело политика! Архиепископ в своей резолюции осторожно написал, что со своей стороны в действиях миссии ничего предосудительного, конечно же, не находит, но лучше будет, если впредь в аналогичных ситуациях миссионеры действовали бы совместно с местной администрацией.
Относительно спокойным выдавалось осеннее межсезонье. Заканчивались летние хлопоты, ездить по тундрам не имело особого смысла, поскольку начинались сезонные миграции. Оленеводы с прибрежных пастбищ начинали перебираться во внутренние территории, группируясь к январю в окрестностях Обдорска, и миссионеры работали, что называется, на дому. Не теряя времени даром, уже 5 декабря П.Попов отсылает отчет о работе миссии. В нем он сообщает о работе миссионерской школы, которая действовала во многом благодаря его усилиям. В то время в ней обучалось 18 учеников, из них 4 инородческих – 3 самоеда и 1 остяк. С гордостью пишет об увеличении поголовья оленьего стада и как обычно жалуется на нехватку средств. Обычай гостеприимства отрицательно сказывался на кармане миссионеров. И. Платонов, немного спустя, ярко живописал сию картину в путевом журнале[20 - Путевые журналы... – С. 72–73.]. Вот так в повседневных хлопотах незаметно прошел год 1858.
Прошло 10 лет. Наступил год 1868 – последний год работы П. А. Попова в Обдорске. Ему уже 43 года. Более двадцати из них он провел на Севере в непрестанных трудах. Жизнь была разнообразна – «то падаешь, то летишь». С 1866 г. шло очень досадное для него расследование по поводу недостачи оленей в миссионерском стаде. За плечами остались неприятности, связанные с делом о мнимом шаманстве Евдокии Разиной, недолгое, но беспокойное соседство с новым помощником иеромонахом Иринархом (Яхонтовым). Попов выучил, для того чтобы создать трехъязычный словарь, и, очевидно, достаточно основательно, ненецкий и хантыйский языки. В 1867 г. состоялась поездка в Тобольск. Там он хлопотал о переводе из Обдорска в епархиальный центр, мотивируя переезд неудовлетворительным состоянием здоровья. Хлопоты не были напрасными, и 31 августа 1868 г. П.А. Попов покидает Обдорск. Под знаком этих событий и прошел 1868 г.
Как обычно начало года миссионеры проводили в Обдорске. Кроме обычной и уже привычной работы с приезжавшими инородцами, в январе добавилась новая работа. Регулярно, с 8 по 17 января, во второй половине дня представительная комиссия, состоявшая из священников А. Тверитина и П. Попова, остяков З. Тохрасова, П. Дружинина, самоедов Н. Ванойтина, В. Собрина (пономарь), тобольских мещан П. Кудрина, Я. Ермакова и П. Рослякова, занималась сверкой остяко-самоедо-русского словаря П. Попова. Работу заканчивали поздно вечером. Она заключалась в вычитке А. Тверитиным и П. Поповым текста словаря на исходном русском и переводящих языках – хантыйском и ненецком. Почти всякий раз в журнале отмечалось, что инородцы с трудом понимают смысл переведенных текстов, которые иногда приобретали совершенно невообразимые сочетания. Чего, например, стоит фраза: «Весь день по напрасно дергал, однако не мог».
Миссионеров в работе поджидало огромное количество трудностей, как объективных, так и субъективных. Одна из главных – языковая. Тезаурус северных народов не был приспособлен к абстрактным, отвлеченным понятиям. Соответственно и мировоззрение не было готово к восприятию христианского учения. Поэтому перед учеными, а прежде всего перед самими миссионерами, стояла очень трудная задача – найти подходящие языковые и иные средства, для более доступного усвоения учения. Это хорошо понимало церковное руководство. Еще в XVIII в. архиепископ Варлаам I принял официальное решение о переводе молитв и других священных текстов на местные языки.
За долгое время было сделано множество попыток переводов, но все они страдали несовершенством. Раздробленность диалектов, слабый по сравнению с русским лексический потенциал северных языков приводили к тому, что переводы не могли быть распространены на территории всей епархии, среди соответствующих народов. Тексты молитв часто были малопонятны просвещаемым или вовсе представляли собой невероятное нагромождение слов, извращавших суть учения. Работа же над ненецкими переводами в силу объективных причин была начата позже, чем переводы на языки ханты и манси.
Некоторое недоумение вызывает заключительный акт поверки словаря. Священники пришли к выводу, что словарь и переводы молитв сделаны в целом хорошо, а сложности с переводом всецело зависят от неразвитости языков. Так что правильный перевод – дело будущего, и он будет возможен только после того, как северные народы приобщатся к грамотности и «отыщут» в ресурсах собственных языков термины, адекватно выражающие смысл христианского вероучения. Тобольские мещане П. Кудрин и Я. Ерлыков подписались под фразой о верном переводе, который, однако, инородцы смогут понять при дополнительном растолковании. И, наконец, депутаты от коренных народов утверждали, что словарь составлен верно, но «переводы худо понятны нам».
Особое мнение к концу работы комиссии сформировалось у Рослякова. Каковы в точности расхождения во мнениях – неясно. А. Тверитин в сопроводительном рапорте от 21 января 1868 г. как-то «смутно» ссылается на некую «надпись» Рослякова на заключительном акте поверки словаря и на протоколе пятого заседания, состоявшемся 16 января того же года. Но в документах, содержащихся в деле, нет никаких особых «надписей» Рослякова. Более того, ни в одном из представленных в консисторию протоколов заседаний комиссии, в которых он якобы участвовал, судя по шапке протокола, нет его подписи. Возможное единственное объяснение этому – претензия Рослякова на часть переводов.
21 января словарь и тексты были отправлены в Тобольск архиепископу. Он, в свою очередь, высказал мнение, что опыты переводов не новы, но, как правило, сетовал архипастырь, они заканчивались получением авторами вознаграждения и далее не двигались. Представленный перевод имел недостатки, и в настоящем виде использовать его было нельзя. Поэтому было принято решение направить тексты для дальнейшего совершенствования Попову. Причем владыка предписывал миссионеру не терзаться сочинением новых слов, а идти вслед за жизненной практикой и заменять непонятные и отсутствующие в тезаурусе слова русскими, как это делают остяки в повседневности, и не подгонять тексты под русскую грамматику. Тем не менее, в марте 1868 г. словарь был отправлен в Синод и ему еще предстояло долгое время быть объектом переписки.
После того как закончилась сверка словаря, в конце января Попов вновь обратился к архиепископу с просьбой назначить переследование по делу об оленях и утверждал, что в первом следствии благочинный А. Тверитин не раскрыл всех обстоятельств дела в истинном их виде, а даже исказил оные[21 - «И здесь появляется заря христианства...» – С. 206.]. Попов не затруднился изложением искажений. Недоразумения между Поповым и Тверитиным – яркий пример того, как небрежность одного при принципиальности другого может привести к конфликту, ненужным обвинениям, подозрениям, трате энергии. По всей видимости, в этом конфликте личная неприязнь не была основной причиной. И тот, и другой искренне были уверены в своей правоте. Один заботился об увеличении поголовья миссионерского стада, опуская некоторые формальности в этом процессе. А другой, заметив этот непорядок, который давал повод к толкованиям, настаивал на своем. Каждый был прав, но отношения между миссионерами были не из лучших. Попов настойчиво продолжал добиваться пересмотра несправедливого, по его мнению, решения, уже находясь в Тобольске.
Пока, наконец, не вывел архиепископа из равновесия и тот в своей резолюции на очередном журнале заседаний консистории по поводу очередной поповской цидули в апреле 1871 г. прямо предписал «боле никаких объяснений от Попова не принимать»[22 - «И здесь появляется заря христианства…» – С. 264]. А до этого, еще находясь в Обдорске, совсем незадолго до своего отъезда, 19 августа Попов просил разрешения выплачивать пеню погодно по 15 руб. Впрочем, желающие получить штраф (25 рублей в пользу Тобольского духовного училища) сполна и сразу, не преминули напомнить епархиальному начальству о причитающейся сумме.
В неблагоприятную обстановку попал и третий миссионер иеромонах Иринарх (Яхонтов), прибывший во второй половине 1867 г. в Тобольск из Соловецкого монастыря. В Обдорск он доставил вторую походную церковь. С ней Иринарху предстояло отправиться в Тазовский стан – место постоянной работы. Но попасть ему туда и потрудиться на ниве миссионерства так и не удалось. Языка коренных народов он не знал, отношения со «старшими товарищами» у него не сложились. Например, в соответствии с решением руководства епархии Иринарху должны были передать третью часть стада. Но ни от Попова, ни от Тверитина, ни от пастуха он так и не смог узнать, сколько же оленей было, в конце концов, в стаде[23 - Там же. – С. 208–209.].
В феврале-марте П. Попов две с половиной недели был в поездке, о которой в итоговом журнале за 1868 г. А.Тверитин упоминает лишь вскользь[24 - Там же. – С. 218.]. Сильно простудившись в самом начале поездки, он, тем не менее, нашел в себе силы посетить юрты Параватские, Войкарские, Атлярские, Вандиязские, проехал по Собской реке, совершая богослужения, исповедуя и наставляя пасомых.
Вот так и закончилось 22-летнее пребывание в Обдорске священника, миссионера, учителя, переводчика Петра Александровича Попова. 31 августа 1868 г. он отбывает в Тобольск, куда определялся священником в Иоанно-Введенский монастырь. Закончилось пребывание, но не прекратилась связь. Не прекратились и работы, начатые на Севере.
Попов продолжает трудиться над совершенствованием словаря и переводов, принимает активное участие в организации строительства новой церкви, состоит в Тобольском комитете по ее строительству, собирает средства, высказывает свое мнение по поводу устройства будущего храма и места его расположения, предлагает меры по удешевлению строительства.
За переводческие труды Попов удостаивается посвящения в сан протоиерея. А его переводы рассылаются по церквям. Не удовлетворяясь проделанной работой, в середине 1870-х гг. он приступает к составлению букваря, а словарь, в конце концов, уступает в 1875 г. Академии наук за 100 рублей, которые пожертвовал в пользу раненых воинов.
Попов выступает в качестве рецензента переводов молитв юганского священника И. Тверитина. В 1880 г. руководство обращается к Петру Александровичу с просьбой дать отзыв на книгу «Малый остяцкий катехизис» («Емынг торым язынг»). Он очень ответственно подошел к делу и не только сообщал о недостатках перевода, но сначала предпринял некоторые попытки к исправлению оной. В марте 1883 г. он докладывал, что книга написана на диалекте кондинских остяков и там, в Кондинском монастыре, будучи с инспекторской проверкой в 1882 г., он видел несколько экземпляров этой книги «без движения». В результате Петр Александрович решил не исправлять книгу, поскольку язык ее устарел. Вместо исправления он представил свой вариант перевода основных молитв – «Краткое наставление христианину». Краткий же катехизис, очевидно, разделил судьбу предшествующих переводческих опытов – так и остался лежать бездвижно. Во всяком случае о. Сергий Миловский в 1893 г. писал, что остяки не понимают ее содержания, т.к. там смешаны верхне- и нижнеобские диалекты.
Перевод текстов молитв и Священного Писания на языки народов Севера – эпопея, заслуживающая отдельного рассмотрения. В то время как церковное руководство и некоторые священники на местах пытались хоть что-то сделать, основная масса приходского духовенства прохладно относилась к этой пастырской обязанности, не удосуживаясь даже реагировать на указания консистории. О чем не преминул сказать архипастырь, чьи резолюции воспроизведены в справке канцелярии консистории о переводах молитв от 29 ноября 1871 г. Впрочем, немного спустя, В. Чемесов несколько разъяснил ситуацию тем, что духовенство местное было просто не в состоянии сделать квалифицированные переводы, поскольку было почти неграмотным. Основная часть приходского причта северных церквей обладала элементарной грамотой на уровне низших ступеней уездного училища. Чемесов и другой березовский благочинный, И. Заборовский, отнекивались от переводов и тем, что местные остяки якобы достаточно хорошо знают русский язык, и нужды заниматься переводами нет, что, мягко говоря, не соответствовало действительности. Ровно 20 лет спустя, вновь назначенный березовский благочинный И. Голошубин в одном из первых своих донесений сообщал свои самые первые и свежие впечатления. И он с недоумением писал, что местное население, особенно женщины, начиная с юрт Леуштинских, что всего лишь в 120 км севернее Самарова, не знают русского языка. Неужели картина могла так кардинально измениться за 20 лет?
Но, вернемся к Попову. В конце своей жизни ему удалось опубликовать Словарь и перевод Евангелия от Матфея.
Епархиальное начальство также не забывало священника, часто беспокоило его различными поручениями. Например, в 1870 г. Попов, как, впрочем, и А. Тверитин, который в то время тоже находился в Тобольске, подробно рапортовал архиепископу об обстоятельствах крещения инородцев. Архиерею интересно было знать, как удавалось миссионерам располагать полудиких жителей тундры к крещению, сколько обычно требовалось для этого времени, понятны ли им службы, чем отличались в жизни крещеные инородцы от некрещеных и даже о положении солнца и состоянии его диска летом в полночь. Вспоминая о проведенных на Севере годах, Попов пишет о благоговении, которое он наблюдал среди вновь просвещенных язычников, к святым иконам, молитвам, возжжению свеч и ладана, их любознательности в вероучении. Ностальгические нотки слышатся в словах «не находил лучшего для себя мира, какой я чувствовал в кочевьях суровых детей суровой природы». И это та причина, которая удерживала его в Обдорске 22 года.
В следующем году эти же священники давали разъяснения по поводу порядка финансирования обучения в миссионерской школе инородческих детей. Обдорские прихожане, судя по рапорту И. Платонова, были недовольны тем, что один-единственный мальчик инородец обучался за счет процентов с капитала, пожертвованного купцом Чечуровым обдорской церкви. И это был, очевидно, первый тревожный звонок, свидетельствовавший о трещине, которая начинала создаваться между причтом миссии и приходской общиной Обдорска.
Несомненный интерес, как источник, представляют собой рапорт и путевые заметки П. Попова, которые он вел во время инспекторской поездки по церквям Тобольского Севера летом 1882 г. Рапорт представляет собой квинтэссенцию путевого журнала. В нем излагаются общие впечатления и выводы ревизора: о внешнем виде церквей, их материальном положении, о ведении богослужений, о текущем делопроизводстве. Основная часть рапорта посвящена проблеме состояния христианства у остяков, образования и бедности местного духовенства. Тональность рапорта несколько отличается от путевых журналов. Например, в части о внешнем виде церквей или о состоянии делопроизводства.
Смещение акцентов в рапорте свидетельствует, скорее всего, о взглядах и предпочтениях Попова. Для него главное не то, как выглядит внешне храм, хотя это тоже важно, но как укореняются в народном сознании идеи христианства, в чем причины столь плачевных результатов почти двухсотлетнего просвещения? Для священника, искренне преданного своему делу, это более важные проблемы. И не случайно, что именно на них он акцентирует внимание в рапорте.
Сохранилось два варианта путевого журнала, из которых черновой является непосредственными путевыми заметками и набросками, они более подробны и остры, по сравнению с официальным и окончательным вариантом документа, который был представлен начальству. Часть журнала 1882 г. с описанием пребывания П. Попова в Обдорске была опубликована в 2002 г.[25 - Путевые журналы... – С. 196–204.] Для того чтобы более ясно представить себе степень «причесанности» документа, поступившего на стол начальству, приведем один немного пространный, но очень характерный пример. Сюжет касается впечатлений Попова о миссионерском доме.
+===================================
| «Путевые журналы...»: | Черновой вариант путевого журнала: |
+===================================
| Словом сказать: миссию Обдорскую нашел в полном состоянии разложения. Приходо-расходные книги не писаны за четыре года, бумаги, до миссии касающиеся, в хаотическом состоянии, дом миссионерский полным гнилости и смердящего запаха, в полном состоянии полу-разрушения...[26 - Там же. – С. 203.] | Забилось сердце при виде полу-развалин миссионерского дома, краску дома снаружи едва заметно, тес покрыт местами наростами плесени, ставни и рамы окон выбиты, надворные постройки полуразрушены, везде все опустилось, при входе в переднюю и на крыльца обдало отвратительным гнилым запахом, видно тут в прихожей чешуя и кишки рыбьи, в доме чернота подобно коптильной избе, печи расщелились, устья их повыломаны. Это картина комнаты, где принимаются посетители, что в других комнатах о. игумена – туда я боялся заглянуть, отложив до другого времени... |
+===================================
| | 18. Началось обозрением церковного дома, где живут о.о. миссионеры и причт церковный. Здесь уже полный хаос, сердце до глубины души сможет возмутиться у всякого, кто знал прежнюю доброту, красоту и изящество некогда благодатного дома. Стоя без всякой поддержки более 15 лет, он дошел до состояния развалин, снаружи обезображен отцветшей краской, ставни или совсем оторваны, или полу-разломанные висят на одной шалнере, стекла разбиты, через потолки во всех комнатах от снега, попадающего через слуховые окна и крышу, от течи образовались черные большие пятна, то же самое и в потолке нижнего этажа. Вероятно, от воды, протекающей сверху, средние капитальные стены осели не менее как на две или на три четверти аршина, в комнатах верхнего этажа гнилой запах от гниющих рыбных отбросков, печи с выломанными их дыменными устьями, чернота стен неимоверная, а в комнате, занимаемой священником игуменом, безобразия выше всяких слов, хаос совершенный... А в комнате, где живет псаломщик Самарин, уже настоящий скотский хлев, тут и рассыпанная мука, и сети для просушки, и бочонки под кроватью и, наконец, сам Самарин, лежащий на кровати и лишь только проснувшийся в 11 часов дня и т.д[27 - ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп. 26. Д. 864. Л. 79, 81 – 81 об]. | Журнал наполнен зарисовками этнографического характера, наблюдениями над бытом и нравами местного духовенства и прихожан. Интересным с этой точки зрения является ситуация о разрушении дома А.В. Бешкильцовой, которую буквально вышвырнули из дома. Поскольку местный писарь Кузнецов, чувствуя себя (и, по существу, являясь!) корольком местного масштаба, распорядился таким образом построить новый священнический дом, что дом Бешкильцовой был фактически блокирован. Тот же Кузнецов путем подлога документов, как предполагали прихожане, добился удаления из Сартынинской церкви диакона Антипы Бешкильцова, брата потерпевшей.
Очередная поездка П.А. Попова на север состоялась летом 1886 г. Цель поездки – Обдорская миссия. Главная тема рапорта об этой поездке – описание удручающего, с точки зрения бывшего миссионера, а ныне протоиерея, жителя провинциальной столицы, быта коренных народов. Рапорт 1886 г. содержит интересные этнографические наблюдения. Священник вновь пишет о необходимости искоренения язычества и лучшее, по его мнению, средство для этого – церковно-приходские школы, контролируемые духовенством, но с особыми учителями, т.е. специалистами, имеющими соответствующее образование. Помощь духовенству в этом деле должно было оказывать местное руководство и русское население. К сожалению, обнаруженный вариант документа дефектен, отсутствует окончание. Но рапорт интересен тем, что здесь представлен редкий по тому времени позитивный взгляд Попова по поводу влияния русского населения на коренных народов, что несколько не совпадает с общим тоном взглядов и публикаций, в значительном количестве появившихся в периодической печати того времени. Со страниц документов предстает не просто миссионер человек, находящийся на службе в государственной церкви, но и учитель, и пастырь, и отец, который искренне заинтересован в улучшении условий жизни жителей тундр. Он был убежден, что его образ жизни гораздо лучше, и не мог глубоко вникнуть в мировоззрение, образ мыслей «суровых детей суровой природы». Как истинный отец, обращаясь к «неразумным» детям, он рассказывает о пользе грамоты, свете учения, о прелестях и выгодах оседлого образа жизни, о разведении коров и лошадей и о прочем.
Случайно или нет, но в это время в документах П.А. Попова, связанных с впечатлениями от встреч с «инородцами», наряду с обычной для священника-миссионера темой христианского просвещения, начинает явственно проступать и социальный мотив – оказания реальной помощи как более эффективного средства инкорпорации новых и, как ему казалось, более высоких истин и ценностей в сознание отсталых обитателей окраин.
Другой не менее интересный документ «Очерки быта инородцев Березовского края», которые тоже были созданы, очевидно, во второй половине 1880-х гг. Как явствует из текста, Попов подготовил очерки для нового тобольского архипастыря. «Очерки» можно назвать финальным трудом протоиерея П. А. Попова, в котором он в систематизированном виде дает краткую характеристику истории, быта, занятий, пищи, образа жизни и религиозности коренных народов Севера.
Складывается впечатление, что, находясь в Тобольске, Попов продолжал незримо пребывать в Обдорске. После его ухода дела там шли не блестяще. Игумен Аверкий оказался не очень способным миссионером и администратором. При отсутствии постоянного контроля со стороны центральной администрации ему понадобилось немного времени, чтобы благополучно развалить работу. Во время посещения Обдорска в 1882 г. Попов с содроганием живописал картину «явления» отца Симеона (Карпова) с причтом, которые явно задержались после погребения (умершего 4 дня назад!) жителя Обдорска. Особенно поразили инспектора лица и самого о. Симеона со следами былых «битв», и причта, на которых было написано – «свобода и воля!». О состоянии миссионерского дома уже говорилось выше.
В конце 80 – начале 90-х гг. в миссии царит разруха, оборудование износилось, оленье стадо ликвидировано, один миссионер с калейдоскопической скоростью сменяет другого[28 - Игумен Иринарх писал о «неуживчивости миссионеров в Обдорске. См.: Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии: 1854–1904. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1906. С. 105–110.]. У священника В. Гижицкого не сложились отношения с причтом сельской церкви и обдорской приходской общиной. Он попытался поставить под свой контроль организацию строительства новой церкви. Отношения носили столь непримиримый характер, что священник покинул Обдорск, хлопнув дверью, не дождавшись себе замены и не сдав имущества миссии.
В начале 90-х гг. наступает настоящий кризис. Летом 1891 г. березовский благочинный И. Голошубин сообщал епархиальному руководству о плачевном состоянии христианства на Севере. Он жаловался, что севернее юрт Леуштинских инородцы вовсе не знают русского языка, хотя они крещены (речь идет прежде всего об остяках), но христианских обрядов не исполняют, язычество же процветает. Малограмотное и обремененное семействами местное священство не в состоянии было регулярно ездить по приходам. Хорошо, если это удавалось сделать один или два раза в год. В этом же рапорте И. Голошубин возвращает и разворачивает идею создания школы-интерната для инородческих детей. Миссионерскую школу-пансион с четырехгодичным циклом обучения он предлагал организовать в Березове, поскольку обдорские миссионеры не справлялись с поставленными задачами, отвлекаясь на посторонние дела. Но в начале 90-х это предложение реализовано не было. Епархиальное руководство решило пойти другим путем – миссию укрепляют новыми силами.
В декабре 1891 г. Православное братское общество, рассматривая вопрос об улучшении работы миссий, констатировало – несмотря на то, что миссий в епархии целых три, результаты их работы ничтожны. Главная проблема – кадры. Например, настоятель Обдорской миссии о. Ф. Истлеевский закончил только низшее отделение училища, остальные члены вообще нигде не учились. Проблема эта была не нова, но она так и осталась нерешенной.
В декабре того же 1891 г. к епископу Иустину обратился Сергий Миловский с просьбой принять его на должность миссионера и настоятеля миссии. Вместе с ним в Обдорск были направлены еще два молодых священника П. Троицкий и Е. Никитин. С ними, очевидно, Иустин связывал свои надежды на коренные изменения в работе миссии. Он пошел на беспрецедентный шаг – подчинил главу местной церковной администрации (в данном случае березовского благочинного о. Иоанна Голошубина) настоятелю миссии, по всем вопросам связанным с миссионерской работой. Благочинный обязан был предоставлять настоятелю регулярные отчеты по этому поводу. И это был тот самый подводный камень, о который вдребезги разбилось благое начинание[29 - Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии... С. 102–105.].
Миловский оказался неспособным взять в свои руки руководство миссией. Человек, очевидно, мягкий от природы, чувствительный, он не смог сплотить вокруг себя коллектив, не сложились и отношения с благочинным. С горечью пишет Миловский в своем рапорте 2 апреля 1893 г. о раздорах внутри миссии, о диаконе, который водил знакомство с политическими ссыльными, о неприязни со стороны благочинного, о том, что его никто не слушает, благочинный отчетов не присылает, почты «порядок отправления гнусный» и зависит от канцелярии заседателя. Поэтому он запаздывал с отчетами, чем и вызвал недовольную резолюцию архипастыря. Миловский настолько разочаровался в своей работе, что успех миссионерской деятельности на Севере считал «лживой мечтой». И в доказательство этого приводит случай из своей практики, когда очередная встреча-беседа в чуме с местными жителями закончилась молчаливым уходом аборигенов, а в качестве «слушателей» в помещении остались одни собаки[30 - Об этом случае публике поведал небезызвестный житель Обдорска тобольский мещанин П. Росляков. В 1894 г. он поместил в «Сибирском листке» несколько статей, посвященных миссионерской работе на Севере. См.: Сибирский листок: 1890–1894 гг. / сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). – Тюмень: Мандрика, 2003. – С. 488–496.].
Очевидно, положение миссии было настолько удручающим, что в том же 1893 г. тобольский губернатор после поездки обратился к епископу с предложением оказать помощь миссии силами Кондинского монастыря, к тому времени уже ставшего женским. Он предлагал организовать из сестер 2-3 группы, которые совершали бы поездки по тундре и занимались бы преподаванием в школе, оказанием медицинской помощи. По-видимому, это был наиболее действенный путь просвещения – подкрепление проповеди, пока что очень отвлеченного и трудного для мировосприятия северных народов вероучения, практическими делами милосердия помощи бедным и врачевания. В феврале-марте 1894 г. по этому поводу велась интенсивная переписка между новым березовским благочинным М. Путинцевым и настоятельницей монастыря игуменьей Миропией.
Михаил Путинцев, назначенный не только благочинным, но и временно исполняющим обязанности настоятеля миссии, более обстоятельно раскрывает ситуацию. В частности, он сообщает, что дело у прибывших в Обдорск летом 1892 г. миссионеров не заладилось сразу. Рассорились они настолько серьезно, что к концу 1893 г. в Обдорске остался только один священник Евдоким Никитин. С. Миловский был переведен приходским священником в Акмолинскую область. П. Троицкий выбыл за пределы епархии. Из всего состава причта язык местных жителей знал только один человек – псаломщик Лука Тверитин. В миссионерской школе учились дети исключительно русских и зырян. В общественном мнении росло отчужденное отношение к миссии. Путинцев характеризует и основные причины, которые привели миссию в столь плачевное состояние.
Во-первых, весь десант 1892 г. состоял из сравнительно молодых, а самое главное – неопытных в миссионерском деле священников и, очевидно, не обремененных христианской добродетелью смирения. Миловский характеризуется в рапорте как человек с мстительным характером. Свою лепту в раздоры внесло и некое «официальное лицо». Путинцев дипломатично не называет фамилии, только глухо упоминает, что это березовский благочинный. Епископ же на полях документа напротив этой фразы пометил «Голошубин и Миловский».
Таким образом, в результате разладицы в миссии остался один священник Е. Никитин, обладавший, по словам Путинцева, хорошим потенциалом, но для его реализации был необходим деятельный начальник. Ибо за 1,5 года пребывания в миссии Никитин так и не приобрел миссионерской опытности, был вялым, малоподвижным, нерешительным, не доверял самому себе.
Во-вторых, вместо приобретения миссионерского опыта молодые миссионеры озаботились приобретением знакомств среди богатых жителей Обдорска, посещали гулянья и вечеринки с картами и танцами, на Святках принимали «маскированных» и большей частью были заняты требоисполнением в приходе, нежели поездками по тундрам. Походная церковь обветшала так, что и служить в ней было не только опасно, но и преступно, ибо можно было пролить Святые Дары. Так, впрочем, и случилось однажды у Е. Никитина в Шурышкарских юртах. Но в своем рапорте по этому случаю Никитин приписал причину сломанной половице. Путинцев же называет это прямым обманом и вообще утверждает, что миссионеры в подобных случаях никогда не сообщают правды.
И, наконец, третью причину сложной атмосферы Путинцев видел во «временных правилах» для миссии. В соответствии с ними в Обдорске сложилась парадоксальная ситуация. Благочинный – местный царь и бог, глава церковной административной единицы, которому подчинялись все священники благочиния, в том числе и начальник миссии. Но по новым правилам благочинный становился помощником начальника миссии по всем миссионерским делам. Таким образом, благочинный и начальник одновременно оказались друг у друга в подчинении.
Другой серьезной проблемой временных правил было смешение обязанностей миссионера и приходского священника. Это порождало среди священства нездоровую конкуренцию. Доходы от исполнения треб являлись источником раздоров между приходскими священниками и миссионерами.
В одном из первых своих донесений Путинцев сформулировал еще одну проблему. По существу он поставил задачу сбора информации, так необходимую для принятия управленческих решений, особенно в ситуации, когда в отдаленном районе не было опытных специалистов, в данном случае миссионеров. В «Записке» 1892 г. он, ориентируясь на опыт Алтайской миссии, предлагает организовать ведение дневных журналов всеми без исключения членами миссии, даже псаломщиками. Содержание дневного журнала предполагалось весьма широкое. По мысли Путинцева здесь необходимо было вести ежедневные записи о церковно-богослужебной и миссионерской деятельности, записи наблюдений над нравами, обычаями местного населения и даже о дневных занятиях – что читали по миссионерскому поводу, мысли о прочитанном. Выполнима ли была эта идея?
М. Путинцев не ограничивался простой характеристикой причин. Он не писал больших петиций с подробными планами, но предлагал конкретные решения для преодоления кризиса. В начале 1894 г., как только его назначили березовским благочинным, он буквально бомбардировал консисторию рапортами с предложениями. Например, он предлагал, а затем настоятельно напоминал епархиальному руководству о необходимости отделения миссии от прихода. Занимался он и решением кадровой проблемы. Надо признать, что в этом отношении Путинцев, обладал чутьем. Именно благодаря его усилиям диакон И. Егоров был рукоположен в священники, а вторым помощником был назначен Василий Герасимов.
Путинцев предлагал также оптимизировать использование кадров, разделив их деятельность по территории края. Согласно этому плану начальник миссии и его первый помощник должны были работать в Обдорске и округе, а второй помощник должен был трудиться в юртах Шурышкарских, куда предполагалось направить И. Егорова. Путинцев также настаивал на освобождении диакона от преподавания в школе, и о передаче этой работы специальному человеку, образованному, хорошо знающему языки аборигенов. В качестве таковых предлагались учитель из села Мужи Карпов или купец Росляков.
То, что выбор Путинцева пал на И. Егорова, не было случайностью. Егоров был человек достаточно независимый и самостоятельно мыслящий. Еще в апреле 1893 г. он представил епархиальному начальству свое «особое мнение» о благоустройстве миссии. В нем красочно описывается работа миссионера, его почти рабская зависимость от подводчиков и переводчиков. Первые везли миссионера туда, куда им было удобно и выгодно, а самое главное – была возможность побыстрее отвязаться от пассажиров. Вторые переводили бог весть как.
Егоров не был нытиком и не ограничивался констатацией плохого положения. Он разработал целый план действий миссионера, а главной из них определил изучение языков и просвещение подрастающего поколения. «Миссия бессильна изменить экономический быт инородцев, – вполне справедливо и трезво писал миссионер, – но легко может осветить темные чумы светом учения». Он резонно рассуждал, что школа для инородческих детей не должна гнаться за новомодными методами обучения и иметь широкую программу. Он был приверженцем постепенного приобщения «детей природы» к достижениям цивилизации, через обучение ремеслам, катехизацию, элементарную грамотность. Все это обязательно должно было осуществляться на родном языке.
Через год, в 1894 г. Егоров развил идею. Он по-прежнему был убежден, что приобщить инородцев к храму можно было только через богослужение на родном языке, и предлагал передать для этой цели миссии здание старой деревянной церкви. Предлагал также организовать специальный миссионерский кабинет, который выполнял бы методическую работу, и основным в миссионерской работе должен стать принцип – «не крестить, не научивши». Годы, проведенные в учительской семинарии, не прошли даром. Егоров предполагал, что большую результативность в просвещение инородцев могут внести внебогослужебные беседы. Они требовали от миссионеров особой подачи материала с использованием соответствующих приемов – ярких иносказательных образов, выразительных словесных деталей, демонстрации картин, иллюстрирующих Священное Писание, демонстрации сцен через «волшебный фонарь». Кроме того, все это должно было сопрягаться с оказанием реальной помощи беднейшим семьям. Очевидно, что в 90-е гг. XIX в. идея сопровождения проповеди благотворительной социальной работой постепенно становится убеждением, которое проникает в сознание администрации и церковных кругов. Во всяком случае, она все чаще встречается в документах. Об этом писал в 1893 г. тобольский губернатор, ссылаясь на опыт сестер Кондинского монастыря. Об этом писал в 1894 г. И. Егоров. Эта же мысль звучит и в «Записке» о создании миссионерского стана на реке Надым.
Идею организации богослужения на языках коренных народов поддержал и новый настоятель миссии священник Михаил Попов, бывший эконом тобольского духовного училища, назначенный на должность весной 1894 г.
Егоров попытался возродить традицию ведения путевых журналов. И сам он имел несомненные способности к писательскому труду. Записки о путешествии летом 1895 г. – яркое тому свидетельство. В них описываются трудности, с которыми сталкивался миссионер в своей работе. С тех пор как миссия лишилась своего стада, в передвижениях по тундрам миссионеры были необычайно стеснены и зависели от государственной системы организации перевозок[31 - «И здесь появляется заря христианства...» – С. 274–275, 286–287.]. Это было очень хлопотным делом, как для миссионера, так и для местных жителей, с неудовольствием исполнявших подводную повинность. (Под подводой в данном случае следует понимать не телегу с лошадью и ямщиком, а лодку с гребцами.) Итак из немногочисленного населения прибрежных юрт на каждую «подводу» приходилось отрывать семь пар крепких рабочих рук. В летнюю же страдную пору это было непозволительным расточительством. А ведь приходилось возить и заседателя, и писаря, и священника, и не дай бог – экспедицию, здесь уж одной подводой не обойдешься. В тот год, как сообщает Егоров, как раз ожидалась экспедиция профессора Казанского университета Якоби. Журнал Егорова интересен подробной передачей диалогов, которые он вел с жителями стойбищ. Они раскрывают логику ведения беседы и рассуждений миссионера, реакцию (в его же интерпретации) «реципиентов». Заслуживает внимания, например, такой случай мотивировки отказа от крещения жителя стойбища Хэ. Хатчев Солиндер рассматривал добровольное крещение «без нужды», не по обету, как грех, «как бы непризванным», то есть не получившим знака из иного мира. Здесь явно слышится шаманский мотив призвания.
Особая проблема – материальное обеспечение северного духовенства, миссионеров и их деятельности. Северные церкви не имели земельных угодий, содержать подсобное хозяйство было сложно из-за неустойчивости кормовой базы. Березовский благочинный Василий Чемесов в 1871 г. определял особенность северного хозяйствования как «отдаленность и переменчивость, и непостоянство сенокосных условий». Специфика местного водного режима – поздние вскрытие рек и спад паводка приводили к тому, что постоянных покосов отвести было невозможно из-за постоянно меняющегося рельефа, который также не позволял заводить и пески, чтобы как-то сносно прокормить семью. Чемесов достаточно подробно описывает это в рапорте.
В 1882 г. Попов также писал о бедности северного духовенства, которое вынуждено было большую часть времени тратить на промыслы рыбы и птицы. Иные священники приторговывать хлебом и табаком, другими необходимыми товарами. Это находилось в вопиющем противоречии с возлагаемой на духовное лицо миссией, менее всего связанной с мирскими устремлениями. Особенно если вспомнить оценку народным сознанием людей торгующих. Поистине грустное впечатление производит описание состояния причта в с. Криволукском – священник пьет, псаломщик бедный и многодетный, а его дети даже и не учились нигде. Примерно такую же картину застает Попов и в с. Ваховском.
В документах, созданных Поповым в последние годы жизни, а это уже 80-е гг. XIX столетия, связанных с впечатлениями от общения с «инородцами», быть может под влиянием перемен, переживаемых российским обществом, важное место занимает мотив социальной помощи. Каков был путь инкорпорации новых, весьма и весьма отличных от традиционного мировоззрения истин, поведенческих установок, иерархии ценностей, в сознание и повседневную жизнь кочевников? Наконец-то более полуторастолетний опыт активной христианизации на Севере начинает подводить духовенство к пониманию того кардинального различия в мировосприятии, которое разделяло миссионера-христианина и язычника. В жизни дистанция между язычником и его богами была короткой, а связь практичной и реальной. Даже картина мира в языческом мировоззрении представляла собой некое взаимоотображение реальности и ирреальности. Возможно ли было в одночасье заменить ирреально-реального помощника и спутника бесплотным и абстрактным понятием, крестиком, иконкой или рубашкой? Насколько реально доступны были пониманию северных охотников и оленеводов фундаментальные положения христианского вероучения, изложенные в Символе веры, если, например, основу их пищевого рациона составлял не хлеб, а мясо и рыба?[32 - К чести сибирских архиереев и миссионеров следует отметить, что к проблеме соблюдения жителями тундр пищевых ограничений, принятых в православии, они относились снисходительно и с пониманием не только в веке XIX, но и в XVIII. Например, в 1771 г. архиепископ Варлаам I по просьбе князца Якова Артанзеева разрешил «благоразумное и осмотрительное мясоестие» ясачным остякам «в настоящей нужде». См.:ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп.1. Д 2754 Л. 2–3.] Всё это отнюдь не праздные вопросы.
Говоря об успехе или неуспехе укоренения христианства среди народов Севера, можно сказать, что точки зрения современников и исследователей наших дней может показаться, что они ничтожны или ничтожно малы. Приводится множество факторов, объясняющих, почему получилось так, что христианство среди тундровых жителей занимает очень скромное место, несмотря на огромные финансовые затраты государства. А то обстоятельство, что в последние годы наблюдается возврат к традиционным верованиям под лозунгом возрождения национальной культуры, самосознания, лишний раз свидетельствует о неглубоких корнях новой для северных номадов религии. Но все-таки необходимо отдавать отчет в том, что в XVIII – начале XX в. было только положено начало проповеди! История не знает ни одного примера, быть может, кроме новозаветных, когда миссионерские усилия приводили бы к массовым и мгновенным озарениям целых народов. История христианства скорее свидетельствует об обратном – идеи братской любви, самопожертвования и нестяжания земных благ с большим трудом укоренялись в сознании язычников. И лишь спустя столетия, и отнюдь не в первозданном виде, они находили приют в общественном сознании, культуре. Вот, например, что писал по этому поводу известный историк церкви А.В. Карташев: «Душе язычника свойственно было странное, на наш взгляд, совмещение или точнее подлепоставление нескольких вер... Молитва в христианском храме не успокаивала пугливой мысли русского новокрещена, и он спешил помолиться в овин, в хлебное поле, в роще и к воде, чтобы не обидеть исконных покровителей его обыденной жизни, и приносил обычные жертвы на болотах и у колодцев». Временем такого «чистого и сознательного двоеверия» исследователь считает ХI-ХIII вв., а позднее двоеверие становится «бессознательным» и продолжается до сих пор[33 - Карташев А.В. Собр. соч. в 2 т. – М.: Терра, 1993. – Т. 1: Очерки истории русской церкви. – С. 239.].
Сноски
1
Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX в.: курс лекций. – Томск, 2008. – Вып. 3: Историографическая революция. 554 с.
2
Ему посвящено несколько строк в биографических словарях XIX в. В Русском биографическом А. А Половцева (с фактическими ошибками) и буквально две строчки в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона. Справка в Русском биографическом словаре основана на публикации в епархиальных ведомостях. См.: Тобольские епарх. вед. – 1888. – № 11–12. – С. 247–253
3
Достаточно полный перечень работ конца XX – начала XXI столетия, посвященных Чукмалдину, составленный В.В. Малецкой, помещен в материалах второй конференции его имени. См.: Н.М. Чукмалдин в публикациях: библиографический список // Вторые Чукмалдинские чтения: книга как памятник культуры: Тез. науч.-практ. конф. (Тюмень, 23–24 нояб. 2011 г.). – Тюмень: ИД «Титул», 2011. – С. 145–157.
4
По мнению современных исследователей, предпринимательская деятельность часто была единственной сферой, в которой ущемленные в социальном отношении категории населения, к коим относились и старообрядцы, могли достигнуть социального реванша, быть успешными, известными, значимыми. См., например: Беспалова Ю.М. Западно-сибирские предприниматели второй половины XIX – начала XX в.: имена, биографии, судьбы (качественные исследования в социологии культуры). – Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2002. – С. 108–111
5
«Не мошенник, не вор, не развратник...» (П.В. Веригин в обдорской ссылке) //Лук & Чок. – 2008. – Вып. 1. – С. 106–119. Переработанный и дополненный вариант этой статьи положен в основу очерка.
6
Государственное бюджетное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске» (далее – ГБУТО ГАТ). Ф. 152. Оп.15. Д.25. Материалы дела были опубликованы в: П.В. Веригин в Обдорской ссылке: документы / ред.-сост.
В.Я. Темплинг. – Тюмень: Изд-во Тюм. гос. ун-та, 2010. – 196 с. [Сибирский раритет. Вып.10].
7
ГБУТО ГАТ). Ф. 152. Оп. 16. Д. 45.
8
В одной из довоенных публикаций в местной газете есть сведения о переводе переписки Толстого с Веригиным в центр по «распоряжению Совнаркома». См.: Щерба А. Лев Толстой и духоборы: по материалам Тобольского музея // Тобольская правда.- 1940. – №67 (22 марта). – №4. Впрочем, здесь следует уточнить один момент. Как видно из названия статьи, в ней были использованы документы, хранившиеся в местном музее. В письме от 28 ноября 1934г. Абрамов описывает содержание конверта из музея: «Дело 313/10, №10714. Документы о Л.Н. Толстом, возвращенные Н.Л. Скалозубовым». В этом конверте было два подлинника писем Л.Н. Толстого П.В. Веригину и Н.Т. Изюмченко (один из соратников Веригина, отбывал ссылку в ссоеднем Березове), а также материалы по духоборам, письма и заметки Чертковых, копии писем Веригина и Веригину, копии статей о духоборах и т.п. См.: Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем //Лукич. – 2003. № 3. – С. 168–169. По-видимому, до архивохранилища оно так и не дошло и осело в какой-нибудь частной коллекции, поскольку до сих пор неизвестен ни один подлинник писем Толстого Веригину, а все публикации осуществляются по копиям. См.: Громова-Опульская Л.Д. Диалог учителей жизни // Л.Н. Толстой и П.В. Веригин: переписка. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1995.– С. 5.
9
Мандрика Ю.Л. Из жизни коллекционеров. Метрополия против колонии // Лукич. – 2003. – № 3. – С. 207–212.
10
Некоторое представление о масштабах работы Абрамова можно почерпнуть из его переписки с Бонч-Бруевичем, опубликованной Ю.Л. Мандрикой. См.: Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем // Лукич. – 2003. – № 3. – С. 145–206. Впрочем, есть надежда, что архивы, вывезенные Абрамовым, сохранились, когда-нибудь будут обнаружены и станут доступными. В этом чаянии нас поддерживает недавняя публикация снимков из коллекции негативов, некогда принадлежавших семье тюменских фотографов начала XX в. Родионовых. В 2005 г. вместе с негативами А.Г. Елфимову была передана папка с документами, на которых имелась помета «Из архива И. Абрамова». См.: Вся Тюмень: портреты горожан начала XX века в фотографиях Л.И. и К.Л. Родионовых из коллекции А.Г. Елфимова. – Тобольск, 2006. – С. 8–9.
11
Переписка И.С. Абрамова с В.Д. Бонч-Бруевичем... – С. 162, 170, 201.
12
Путевые журналы миссионеров Обдорской миссии (60–70-е гг. XIX в.). – Тюмень: Мандр и К^а^, 2002. – С. 32.
13
Такую логику становления миссионерства на северо-западе Сибири еще в XIX в. раскрыл А.И. Сулоцкий. См. например: Сулоцкий А.И. Миссионерства Березовского края – обдлрское, кондинское и в особенности сургутское // Сулоцкий А.И. Собр. Соч. в 3 т. Тюмень: Мандр и К^а^, 2000. – Т. 2: О сибирском духовенстве. – С. 789–799.
14
На стыке континентов и судеб: этнокультурные связи народов Урала в памятниках фольклора и исторических документах. – Екатеринбург, 1996. – Ч. 1. – С. 133.
15
ГБУТО ГАТ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 1. Л. 139, 143.
16
Обдорская приходская летопись // Туров С.В. Русское Северное Зауралье. Церковно-исторические и этнологические очерки. – Салехард, 2006. – С. 56.
17
ГБУТО ГАТ. Ф. 704. Оп. 1. Д. 42. Л. 496; Обдорская приходская летопись ... – С. 56.
18
Особенности почтовой службы и документооборота на Крайнем Севере приводили к тому, что очень часто между появлением какого-либо распорядительного документа и его исполнением проходил довольно продолжительный промежуток времени. Так было и в этом случае. Указ консистории о запрещении в служении с отобранием ставленнической грамоты датируется 19 декабря 1844 г. Но прошел месяц, прежде чем этот указ поступил в Березовское духовное правление, и еще почти полгода, прежде чем указ духовного правления был доставлен в Обдорск. Исходящая дата указа Березовского духовного правления, адресованная обдорскому священнику А. Попову, 23 января 1845 г., а дата поступления в Обдорск – 21 июня. Очень удивительная задержка. Зимой по снежному пути обычно почта от Березова до Обдорска доходила за две недели.
19
«И здесь появляется заря христианства...» (Обдорская миссия. 30–80-е гг. XIX в.): Источники / сост., вступ. ст. и коммент. В.Я. Темплинга. – Тюмень: Мандр и К^а^, 2003. – С. 20, 150–151.
20
Путевые журналы... – С. 72–73.
21
«И здесь появляется заря христианства...» – С. 206.
22
«И здесь появляется заря христианства…» – С. 264
23
Там же. – С. 208–209.
24
Там же. – С. 218.
25
Путевые журналы... – С. 196–204.
26
Там же. – С. 203.
27
ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп. 26. Д. 864. Л. 79, 81 – 81 об
28
Игумен Иринарх писал о «неуживчивости миссионеров в Обдорске. См.: Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии: 1854–1904. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1906. С. 105–110.
29
Шемановский И.С. (Иринарх). История Обдорской миссии... С. 102–105.
30
Об этом случае публике поведал небезызвестный житель Обдорска тобольский мещанин П. Росляков. В 1894 г. он поместил в «Сибирском листке» несколько статей, посвященных миссионерской работе на Севере. См.: Сибирский листок: 1890–1894 гг. / сост. В. Белобородов (при участии Ю. Мандрики). – Тюмень: Мандрика, 2003. – С. 488–496.
31
«И здесь появляется заря христианства...» – С. 274–275, 286–287.
32
К чести сибирских архиереев и миссионеров следует отметить, что к проблеме соблюдения жителями тундр пищевых ограничений, принятых в православии, они относились снисходительно и с пониманием не только в веке XIX, но и в XVIII. Например, в 1771 г. архиепископ Варлаам I по просьбе князца Якова Артанзеева разрешил «благоразумное и осмотрительное мясоестие» ясачным остякам «в настоящей нужде». См.:ГБУТО ГАТ. Ф. 156. Оп.1. Д 2754 Л. 2–3.
33
Карташев А.В. Собр. соч. в 2 т. – М.: Терра, 1993. – Т. 1: Очерки истории русской церкви. – С. 239.