Я – ваш корреспондент
Р. С. Гольдберг





ХОРОШИЙ ЖУРНАЛИСТ – ЖИВОЙ ЖУРНАЛИСТ





ХОРОШИЙ ЖУРНАЛИСТ – ЖИВОЙ ЖУРНАЛИСТ


_15_марта_2003_года_

Это не я придумал. Это сказана на встрече с корреспондентами «Тюменского курьера» Анн Нива из парижской газеты «Либерасьон». Та самая Анн Нива, которая уже в наши дни побывала в Чечне под бомбами и под обстрелом и, как она говорит, чудом осталась жива. Как любой человек, побывавший там, где «ради нескольких строчек» можно расстаться со своей единственной жизнью, она имеет право говорить то, что считает нужным, и имеет право быть услышанной. Но сейчас речь не о ней. О нас с вами, уважаемые читатели.

Как бы ни менялась жизнь, некое идеальное представление о нашей профессии сохраняется. Это идеальное представление почему-то, считают иные читатели, дает им право говорить о прессе вещи обидные.

Понятно, что «поэт в России больше, чем поэт», а журналист, хоть и не поэт вовсе, тоже чего-то там обязан. Закрывать собою амбразуру. Ломиться в двери, куда не каждого пускают. Защищать малого и слабого. Достойная роль. Мне нравится. Хотя сколь часто человек, требующий от журналистов мужества и заранее упрекающий нас в его отсутствии, не спешит (как бы это помягче сказать?) сам встать в тот же строй.

Вот совершенно рядовое письмо. Даже подписано – Сидоров. (Как бы нарочно – Иванов, Петров, Сидоров...). Ну Сидоров, значит, Сидоров. И пишет читатель Сидоров о своем несогласии с решением властей закрыть первую и третью горбольницы. Нам это решение тоже представляется не совсем продуманным, так что особых расхождений нет. Писали уже об этом. Но почему-то пенсионер А. Сидоров считает необходимым заранее поставить нас к стенке.

«Я понимаю, – пишет он, – что трудно решиться опубликовать мнение, отличное от мнения администрации». С чего Сидоров это взял? Почему считает, что вправе предполагать о нас самое дурное?

А я верчу письмо и конверт, в который оно было упаковано, и пытаюсь найти хотя бы намек: кто таков автор письма? Человек корит нас заранее за недостаток мужества, а сам, извините, побоялся даже указать домашний адрес или хотя бы лично принести свою статью, «в которой изложил мнение беднейших слоев населения».

В статье нет ничего, что мешало бы нам опубликовать ее. Есть слова о том, что нужно бороться за свои права. И что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

В отличие от читателя Сидорова, я не стану упрекать его в трусости. Может, просто забыл написать домашний адрес. Но поскольку лично пенсионера А. Сидорова не имеем чести знать, мы чуть–чуть задержали публикацию. Во–первых, обидно. А во–вторых, хочется все-таки познакомиться. И сразу после знакомства – напечатать, в ближайшем номере.

Будем, как говорится, взаимно вежливы и станем уважать друг друга. Так что не бойтесь, А. Сидоров, мы читателей и авторов писем не сдаем. Это и в законе написано. Главное, чтоб мы могли друг на друга рассчитывать.

Р.S. Я подписался, а адрес редакции – на последней странице газеты.




ГАЗЕТА КАК ПАМЯТНИК КУЛЬТУРЫ…


_6_января_1994_года_

Как-то интересно у нас получается. Есть хлеб – нету гласности. Завоевали гласность – сразу исчезает хлеб. Вот и сейчас, как показали социологические исследования в ходе избирательной кампании, забота о хлебе насущном у граждан Тюмени на первом месте, а беспокойство о гласности – на последнем. Девятнадцатом, кажется.

Но это все скоро может кончиться. Не могу обещать, что хлеба станет в избытке. Но могу предсказать, что гласность вот–вот иссякнет. Нет, газеты никто не запретит, не бойтесь. Они кончатся сами собой, по экономическим причинам.

В ближайшие полгода умрут все нормальные газеты в России. Нормальные, т.е. те, что сообщают новости, пишут о проблемах и людях. Останутся только рекламные и эротические издания. Первые и сейчас уже распространяются бесплатно. А вторые, сколь ни поднимай на них цену, говорят о таких жгуче-интересных вещах, что их все равно будут покупать.

Почему умирают газеты? Потому что им не хватает денег. Потому что бумага дорогая и становится все дороже. Потому что дорожают типографские услуги. И почтовые. И транспортные, умножаясь с почтовыми. И потому, что Союзпечать, став Роспечатью, просит уже не 15 рублей за разрешение положить номер газеты на прилавок, а 33.

Чего же вы возмущаетесь, вправе уколоть нас читатель. Вы же сами взывали к реформам, поддерживали перестройку, призывали голосовать за Ельцина и Гайдара. Кушайте, что заказывали.

Да, блюдо оказалось весьма острым.

Посмотрите на цену сегодняшнего номера «Тюменского курьера» и подумайте, что его себестоимость больше 90 рублей. От крохотного этого пирожка отщипывает каждый, стоящий на газетном конвейере. Редакции отщипнуть не у кого. Она только может предложить свою продукцию читателю, надеясь, что именно ее логотип будет замечен в газетном развале.

И в этот момент правительство России принимает постановление №1233 о переоценке основных фондов на предприятиях народного хозяйства. Это, как утверждают, вызовет шестикратное повышение расходов на издание газет. Его не выдержит никто.

Я могу согласиться, что это удар по газетам. Но не могу согласиться, что это касается только самих газет. Это удар по гласности. Удар по свободе слова. Удар по праву граждан на получение полной информации обо всем, что происходит в мире. В конце концов, это удар по единству России, ибо действующие каналы массовой информации способствуют тому, что мы ощущаем себя единой страной.

Неужели мы так привыкли к свободе печати и гласности, что даже не заметим, когда они исчезнут? Неужели свободным газетам суждено превратиться из живых в памятники культуры?




А В ЦИРКЕ МУЗЫКА ИГРАЕТ!


_5_июля_1994_года_

Через площадь от цирка шапито доносится музыка. Оркестр. Звуки постепенно становятся различимыми, потом преобразуются в песню, потом из какого-то безмерного далека приходят слова. Вспоминаются:

Ах, поцелуй меня, Перепетуя!

Я тебя так безумно люблю.

Для тебя чем угодно рискуя...

Очередная пятница, позади газетный день, позади наша пятничная редакционная летучка.

Мы обсудили свою работу. Мы похвалили наших фотокорреспондентов и обозревателей. Мы поругали наших обозревателей и фотокорреспондентов. Мы успели поругаться и помириться. Мы стали перечислять, что мы еще не сделали и о чем мы еще не написали. Обрадовались: много. Позвонил Сергей Фатеев из Останкино, спросил, как перевести с ненецкого «Хэ», и рассказал, что видел, как патриарх Алексий читал «Тюменский курьер». Мы не знали, как перевести «Хэ», но сказали, что «Хо» – это береза. Мы порадовались за патриарха. И за нашу газету.

Потом вернулся с развозки наш министр почты Дмитрий Жилин – в первый раз во втором полугодии, вымотанный длинным маршрутом, уставший от вопросов и разговоров. Развез газету новым подписчикам. Мы тоже порадовались, потому что надеемся, что «система ДЖ» будет работать надежнее, чем почта, и приживется. Правда, выяснилось, что даже перестарались: по одному из адресов 1 июля газета была доставлена аж дважды. Посмеялись.

Подумали и придумали, как сделать проблемный репортаж из снимка Сергея Киселева: идут по улице дети, держась за плетеную веревку. Леонид Ткачук настаивал, чтобы в заголовке обязательно были слова «пост-тоталитарные дети». Ну это вряд ли, сказал редактор.

Потом пришел шумный Владимир Рогачев, и дальнейшая работа стала проблематичной. Ему дали еще пять минут и отправили в первобытное состояние журналиста–надомника. Потом изучали комментарий Виктора Горбачева к итогам подписки 94–2. Порадовались за самую массовую газету, сохранившую свое главное качество. Огорчились за «Наше время», которое, нарушив пиратское правило – никогда не менять название корабля, за последние три года теряет подписчиков. Кто-то из корреспондентов не согласился с Виктором Горбачевым, отметив, что «Тюменский курьер» – единственная газета, которая многократно увеличила свой тираж. «Хорошо считающему» предложили больше и лучше писать, а считают тиражи пусть другие газеты.

Тем временем на улице солнце и дождь, говорят, сменяли друг друга. (Все равно из наших окон ничего не видно). А еще там происходили разные события, о которых пока не написал «Тюменский курьер». Корреспонденты уходили в город, туда, где их дома и где происходят эти «разные события», достойные стать украшением первой и остальных полос «Курьера».

Редактор, как правило, уходит последним. Для него прошедшая неделя еще не закончилась, а будущая уже началась. И в пятницу только он знает, что будет на той неделе на первой–второй–третьей–четвертой полосах газеты. А что еще там будет, не знает никто. Потому что оно еще не произошло. Вот придет понедельник, очередной день творения газеты...

...Я неторопливо иду по солнечной улице. На той стороне – цирк с его заплатанным куполом, на ремонт которого все еще не могут найти денег. От цирка доносится музыка, которую я слышал еще в студенческие годы. Я вспоминаю слова:

Ах, поцелуй меня, Перепетуя!

Я тебя так безумно люблю...

Смешная, вечная песенка. И так хорошо на душе.




НИКТО ПУТИ ПРОЙДЕННОГО У НАС НЕ ОТБЕРЕТ


_7_июля_1994_года_

Я вновь возвращаюсь к теме – свобода печати.

Конкретно на тюменскую землю свобода печати, по моему мнению, пришла в 1990 году. В тот год в Тюмени появились две новые газеты, вышли из одних рук и взросли на одной почве, хотя сегодня они – разные. Это «Тюменские ведомости» и «Тюменские известия». Газеты совершенно нового типа, выросшие в условиях свободы прессы. Более того, «Известия» вышли в свет спустя два месяца после отмены цензуры.

Ио сегодня среди тех, кто еще четыре года назад радовался свободе, не только свободе печати, а свободе вообще, кто клялся свободой, кто сделал карьеру на этом, – много таких, кто считает, что теперь свободы достаточно, можно бы и убавить, говорит высокопоставленный чиновник и предлагает «идеологически обеспечить» очередное непопулярное решение.

Он, этот чиновник, на каждом шагу повторяет про четвертую власть и в то же время делает все, чтобы эта, с позволения сказать, «власть» не прознала, чем занимаются власть действительно имущие.

Простейший пример. В арбитражном суде города Тюмени рассматривается конфликтное дело между администрацией дома отдыха имени Оловянникова, который уже обкорнали, обсадили частными стройками, и городской архитектурой. «Тюменский курьер», который успел опубликовать заметку по данной теме, счел своей обязанностью послать на заседание корреспондента.

Нормально? Да, во все времена и народы.

Тем более, что в процессуальном кодексе статья восьмая говорит, что заседания арбитражного суда «проводятся открыто».

Тем не менее, арбитр (а в прошлом – городской прокурор Шанаурин, говорят, законник до мозга костей) попросил корреспондента покинуть помещение.

Я, главный редактор, звоню, прошу объясниться. Ссылаюсь на закон о средствах массовой информации.

Эффект – ноль.

Напоминаю о статье из процессуального кодекса.

Эффект – меньше нуля. Отрицательная величина.

Господин Шанаурин заявил, что кодекс – одно, а здесь руководствуются сложившейся практикой. Очевидно, как в британском суде, где применяется прецедентное право. Что значит: то, что было, достойно повторения.

Более того, арбитр отказал и в предоставлении объективной информации о принятом им решении. Мол, спрашивайте у любой из сторон.

Ничего себе «четвертая власть», если ею может помыкать кто угодно. И третья, видать, не лучше. Отчего не предположить, что практика решений за закрытой дверью, о существовании которой поведал арбитр, таит что-то такое, о чем миру лучше не знать. (Хотя закон предполагает отсутствие гласности только в случаях рассмотрения дел, связанных с государственной или военной тайной).

А недавняя поездка по Тюмени и области патриарха Алексия II? Чего стоит одна только встреча в аэропорту, где прессе, которая должна рассказать о приезде верховного иерарха сотням тысяч людей, было отведено место, откуда ни снимать, ни взять интервью невозможно. Зато чиновники толпились на самых удобных местах, вероятно, именно себя полагая главными героями этой встречи. Как же! Если они ничего не увидят, что же они расскажут своим домашним и другим чиновникам, рангом поменьше, которые еще не дозрели до титула «и другие сопровождающие (встречающие) лица»?

Они, вероятно, думают, что ущемили журналистов?

Ничего подобного. Они проявили неуважение к людям, от имени которых управляют.

Многие из этих чиновников видели, как «службы безопасности» аэропорта толкали и пихали журналистов (очевидно, за неимением террористов?), как угрожали отнять камеры, как мешали снимать. И что же?

Ничего. Для «правового государства» – нормально.

К чиновникам обращались за помощью.

Эффект – ноль.

Закон о средствах массовой информации запрещает препятствовать журналисту в исполнении им служебных обязанностей. Но чиновник разве считает себя обязанным исполнять законы? Его интересуют только те законы, по которым лишь к нему, непосредственно, «счастье приходит». Хотя если бы в чиновничью голову хоть чуточку фантазии, голова бы догадалась, что дурной пример – заразителен.

Что в таком случае и издаваемые им законоподобные акты так же не будут исполняться.

Можно бы предположить, что вопиющий случай, о котором стало широко известно, будет предметом демарша к властям от организации Союза журналистов. Увы! Руководитель этого союза, советник министра Шафраника Виктор Строгальщиков и Виктор Горбачев, редактор самой массовой газеты (фотокорреспондента которой Юрия Чернышева так невежливо «поперли» из «дома политпроса»), не проронили ни слова. Во всяком случае, пока.

Так что же? Порвем знамена на портянки и будем служить верно? Не читателю, но чиновнику, счастливо хихикая, когда нас будут похлопывать по плечу и шутливо именовать «властью» с порядковым номером «четыре»?

Надежда, говорят, умирает последней. А первой – свобода. А среди свобод первой умирает свобода печати.

Нет. Никто пути пройденного у нас не отберет. Если ради чего и стоит жить, так это ради свободы.

В том числе, и свободы печати.




РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ ДРЕВНЕЙШИМИ ПРОФЕССИЯМИ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ПРИНЯТО ДУМАТЬ


_12_января_1995_года_

Основание дня столь категоричного утверждения мне дал вторничный номер газеты «Наше время». В нем безымянный автор и безымянный художник позволили себе отозваться о «Тюменском курьере» в выражениях, едва ли приемлемых между приличными людьми.

Право «Нашего времени» и его редактора Анатолия Кострова избирать себе мишени, лексику, графику. Не претендую на роль цензора.

Вместе с тем я очень хорошо понимаю, что вывело из себя главного редактора Кострова. Падение тиража, финансовые трудности, повышение тарифов Роспечати. А тут еще маленький «Курьер» посмеялся над тем, что «Наше время» в одном из предновогодних номеров продало фирме «Мебико» всю свою первую полосу.

Ну, продало и продало. Нам фирма тоже предложила за первую полосу 2500000 рублей. Но мы отказались. Не потому, что очень богатые, не потому что очень гордые. Но первая полоса – все-таки лицо газеты. Кроме того, наша газета распространяется, главным образом, в розницу, и мы не можем предлагать читателю вместо информационного блока поздравление «Мебико».

На том и разошлись. Каково же было мое удивление, когда сразу четыре газеты воспроизвели эту рекламу.

Наше напоминание показалось Анатолию Кострову обидным? А почему, собственно? Ну, продал ты свою первую полосу, поместил рядом с логотипом, рядом со словами «молодежная газета» торговую марку «Мебико». Не изображай оскорбленную добродетель. И уж тем более, сохраняй приличия, редактор Костров. Не надо опускаться до оскорблений.

Я же не стану судиться с газетой, в которой сам проработал 11 лет. Я не стану судиться с редактором Костровым, поскольку был членом журналистского жюри, которое из пяти кандидатов именно его назвало новым редактором «Тюменского комсомольца». Повторяю, грубость – признак слабости.

А что касается бесконечного муссирования наших «подписных показателей», я уже не раз писал, что наша газета создает и развивает собственную сеть подписки и розницы. И эта сеть реализует, с выгодой для редакции, в разные дни от половины до трех пятых тиража «Тюменского курьера». Именно благодаря этой сети, тираж субботнего номера нашей газеты выше, чем у «НВ». Пишу об этом с удовольствием, потому что нормально отношусь к конкуренции, к журналистскому соперничеству. Если оно, конечно, не превращается в поливание друг друга помоями.

Конечно, журналисты все друг про друга знают. Знают, кто что публикует и чего не публикует. И почему. Кто на кого оглядывается и кто кого поддерживает под локоток. Это только перед читателем мы можем расправлять перышки и воображать себя если не орлами, то соколами. Для коллег каждый из нас – открытая книга. Публикация в «Нашем времени» не была для нас неожиданностью. Просто я до последнего дня надеялся, что разум возьмет верх над эмоциями. Этого не случилось. Значит, в нашем общественном сознании, отражением которого являются средства массовой информации, происходят весьма существенные перемены. Хорошо еще хоть чувство стыда осталось, даже если оно принимает столь уродливые формы.




РАСПАЛАСЬ СВЯЗЬ ВРЕМЕН


_7_мая_1995_года_

Независимо от того, по какому поводу цитируется классический фрагмент, в нем всегда ощущается попытка человека определить свое местоположение в хороводе планет и светил, круговращении земли, смене времен года и времени суток. «Ты хочешь знать, кто я, что я, куда я еду?..».

Упаси бог, не хочу. Я хочу сначала узнать это о себе: «Кто я? Что я? Куда я еду?..».

Распалась связь времен... Наверное, это периодически случается не только со староанглийскими королями, а и с каждым из нас. Случается неожиданно: «А поворотись-ка, сынку!.. Здравствуй, племя младое, незнакомое...».

А теперь возвратимся из космических высот к нашей юдоли. По традиции, начало мая – журналистские праздники: пятое – День печати; седьмое – День радио. Вечером пятого я был приглашен радиостанцией «Европа плюс Гермес» на праздник. Было очень много молодых, я их знаю по именам в радио– и телеэфире, реже – в печатных изданиях (газета, сохраняющая навсегда следы твоей профессиональной деятельности, вызывает у начинающих большее опасение, чем работа в эфире). Молодые веселились, как умели (отчего-то молодые журналисты и прежде, в мои студенческие годы, и теперь языком работают куда лучше, чем ногами. Видно, профессиональное...).

Словом, смотрел я и думал, подобно Винни–Пуху: отчего, почему и по какой причине?

Отчего, например, в молодой журналистской среде слабо чувствуется школа? Почему молодые пребывают вне убеждений, любых убеждений? По какой причине в потоке слов наших преимущественно молодых и молодежных радиостанций трудно уловить мысль, почти невозможно услышать законченную фразу?..

Они ведь способны, раскованны, они любят профессию.

Причина?

Она в заголовке. Распалась связь времен.

Сегодня нет или почти нет в журналистике тюменской людей среднего возраста. Пе только хранителей традиций, вроде меня, но и носителей массового профессионального общественного мнения. Людей, крепко практикующих, авторитетных. Кто не только в состоянии сказать: а поворотись-ка, но на кулачки вызвать (в переносном, конечно, смысле).

Эти люди, конечно, никуда не делись. Они есть. Но они, в массе своей, ушли из практической, черновой, полевой журналистики, они – либо журналистские начальники, либо – пресс-атташе (что куда как более кормно), либо – продюсеры.

Сегодня журналистика перестала быть крестной тропой. Она стала более приятной и менее опасной. (Мне возразят: убивают же! Да, убивают, но как раз тех, кто идет по профессии, как по крестному пути). Она даже стала очень легкой. Это – хорошо. И журналистика стала послушна многим, она стала даваться в руки без труда (тезис о второй древнейшей – не развиваю).

Знаю, все станет на свои места. Жизнь не любит рутины. Она обязательно предложит профессиональные испытания сегодняшним любимцам публики. Все ли их выдержат?

Брюзжащие заметки? Отнюдь. Мне жаль тех, кто детскими болезнями будет вынужден болеть в зрелом возрасте. Это очень больно.

Надо бы помочь. Но – распалась связь времен.




С ГРУСТЬЮ – О ДНЕ РОЖДЕНИЯ


_30_сентября_1995_года_

В понедельник у «Тюменского курьера» день рождения. А в понедельник газеты, как вы знаете, в нашей стране не выходят. В понедельник делается газета уже на вторник. Газетный, как мы говорим, день. Не до воспоминаний.

Сегодня, правда, тоже не самый сладкий редакторский день, но все же сохраняется некоторое ощущение свободы. Вроде бы еще два дня в запасе. Вроде бы пишешь «вперед», а не догоняешь вечно уходящий от тебя поезд событий, поезд жизни.

Два года назад мы придумывали первый номер «Тюменского курьера». Два года назад мы не спали всю ночь, получили в типографии наше дитя и развозили его по городу, раздавали людям на автобусных остановках. А в городе в тот день проходил марафон пополам с дождем, нас останавливали милицейские патрули, и мы дарили им первый номер газеты. Он действовал как пропуск.

Как много изменилось за эти два года... Наверное, потускнели наши надежды. История России – маршрут в полутемном коридоре: идешь и натыкаешься на кем-то расставленные стулья (парламентские?), на брошенные чемоданы (признак очередной эпохи великого переселения народов?). Уже, похоже, кончается терпение, хочется лечь и отдохнуть прямо среди этого хаоса. Но ты же понимаешь: нельзя! Лег, остановился – все равно, что умер. А тут еще в полумраке раздаются взывающие и манящие голоса: давай вернемся! через три шага надо повернуть направо или налево, там будет хорошо! беги быстрее, к весне все нехорошее закончится...

Снова осень, снова выборы, только еще более хлесткие, чем в 1993 году, только еще более нагло врущие кандидаты. Господи, сколько же надо терпения и сил, чтобы отбиться от их липких призывов. Чтобы найти в толпе того, кому можно верить. Кому нужно верить.

А нам с вами так хочется верить. Так мы устроены – доверчивые и мало приученные к борьбе. Это даже странно: весь век боролись то за покорение Северного полюса, то за освоение целины, то за настриг шерсти, то с пьянством – а за себя бороться не научились.

...Я хотел поговорить о «Курьере», а заговорил – о времени. Впрочем, бегущий курьер всегда был одним из символов быстротекущего времени. Он живет и работает среди вас, друзья. И смею думать, прежде всего, для вас. Так преодолеем. Все вместе.

Спасибо, что вы есть.




ВРЕМЯ И СВОБОДА ПЕЧАТИ


_21_октября_1995_года_

Позвонили из Москвы: клуб «Фридом пресс» проводит очередное заседание. Если мне интересно...

Интересно, конечно.

Какие высокие и яркие слова: свобода печати, независимость журналистов... А вот редактор «Тюменской правды» Горбачев в своем юбилейном интервью бухнул откровенно: в журналистике нельзя быть полностью независимым. Я его понимаю и абсолютно с ним согласен. Если кто-то изо всех сил кричит о своей независимости, я все время хочу его спросить, как Сашка из «Гамбринуса»: «А за сколько?» За сколько ты независим? Кто дал тебе деньги, чтобы ты стал независим?

Увы, увы, увы. С 1990 года журналистика, едва почувствовав свободу, тут же начала ее терять. Помните, август 1991 года и слух о закрытии партийной печати? Я тогда писал в «Тюменских известиях»: газеты нельзя закрывать только потому, что они принадлежали одной партии, а теперь к власти пришла другая. Хватило ума – не закрыли. Но оставили страх: при желании закрыть можно.

Сегодня можно закрыть одну, завтра – если все переменится «другую.

Вы обратили внимание: началась предвыборная кампания, и как осторожны провинциальные газеты? Я помню, на выборах 1990 года «Тюменский комсомолец» бил, не глядя на лица. Это он фактически «завалил» секретаря временного бюро обкома КПСС Виктора Китаева. Сегодня что-то никто не сражается так безоглядно. Сегодня редакторы думают: этого выберут, я продержусь. А если того – мне и моей газете может быть крышка!

Упаси бог, не арестов боятся провинциальные редакторы, не официальных запретов на издание. Но у каждого из них на шее крепкая петля. Экономическая.

Не стану, из корпоративных чувств, обнажать экономические нити, на которых подвешена та или другая газета. И о своих помолчу. Но сегодня в России нормальная газета не может быть не убыточной. Такие цены на бумагу. Такие тарифы почты. Такие цены на все типографские расходные материалы. Издатель одной из тюменских ^независимых» газет, любой разговор начинает так: «Ты такого-то (называет фамилию) знаешь? А деньги у него есть?».

Как журналисты – мы все хотим быть свободными. Как редакторы – мы не имеем такой возможности. Я понимаю, что читателю это не нравится. Можете поверить, мне это не нравится тоже. Но что мы с вами можем? Изменить экономическую ситуацию? Или (как во сне) обнаружить в какой-то деревне забытый склад с газетной бумагой по ценам 1990 года?

Свобода печати... Ах, свобода печати! Как мы мечтали о тебе в восьмидесятые и как радовались в начале девяностых! Отчего же так тревожно нам при этих словах «свобода печати»?

И все-таки – свобода печати!




ЕСЛИ ТЕБЯ РУГАЮТ – ЗНАЧИТ, ТЫ СУЩЕСТВУЕШЬ


_28_сентября_1996_года_

Нынешняя моя должность требует довольно частого общения с чиновничеством различных степеней и рангов. «Люди как люди», – сказал бы в данном случае булгаковский Воланд и был бы абсолютно прав.

Чиновничество, оказавшись на рабочей плоскости общественных жерновов, одновременно является и мелющим инструментом, и мукою. За все отвечает. Мало что может. Ругаемо сверху и ненавидимо снизу. Любимый объект публицистов и репортеров, нестираемая мишень для критики. И так далее.

И аз грешен, неоднова глумился над представителями крапивного племени. И я же нередко оказывался человеком, которому чиновник, начальник, помощник начальника страстно плакался на непонимающее общество, а пуще того, на газеты.

О газеты! О свобода печати! О каленые стрелы критики! Вспоминаю, как всего каких-то десять лет назад редактор крупного партийного органа с гордостию демонстрировал мне, что ему удалось в одном номере напечатать шесть (!) критических материалов. То было раннею весною перестройки и считалось, без преувеличения, достижением. Сегодня на редактора, которому вздумается считать число критических сообщений и устанавливать какой–либо баланс «отрица–положи...», посмотрят, как на сумасшедшего. Прекрасное время – гуляй, журналистика! Пуляй во что попало! Хошь в президента, хошь в продавца киоска на твоей автобусной остановке. В президента даже безопаснее. Потому что сам он ничего такого не прочитает. А его полномочный представитель даже если прочитает, все равно не уполномочен в отношении защиты чести и достоинства. И только наивный старомодный читатель, доверчиво полагающий, что все печатные снова суть правда, повосхищается журналистской смелостью.

Я верю в оздоровляющую силу критики. По себе знаю. Но и у меня за последние годы скопилась внушительная папка критических публикаций, посвященных персонально мне. Господи, в чем только меня ни обвиняли, чему только ни учили. Но вот какую странность я заметил: чем толще становилась моя ругательная копилка, тем спокойнее я воспринимаю каждую очередную заметку. И в том случае, когда только ехидно намекают, мол, есть редактор, трижды в неделю утомляющий читателя своими разглагольствованиями. И в том случае, когда меня грубо навеличивают по имени и отчеству, разворачивая в цепочку семь букв имени, одиннадцать букв отчества, да еще ядовито, по слогам, отчеканивая фамилию.

Я привык. Более того, если меня неделю–другую никто не ругает, я по утрам пристально смотрюсь в зеркало: уж не умер ли? Или то, что мною делается в газете, ни у кого не вызывает никаких чувств?

Так вот, когда знакомый чиновник тоскливо сидит над изрисованным в кровь газетным листом, когда он бросается за советом, едва завидя меня в дверях, когда терзается: что сказать, что ответить, ведь достали, оболгали, передернули, исказили, перешли наличности, в душу наплевали... Вот тогда я спокойно сажусь напротив него, брезгливо отодвигаю исчерканный красным или желтым карандашом лист (как, возможно, кто-то отодвигает лист и с моей публикацией) и говорю ему...

Говорю: тебя ругают в газете? Значит, ты существуешь. Значит, ты кому-то небезразличен. Значит, твоя песенка еще не спета. А это так важно, что ты хоть кому-то небезразличен, даже если этот небезразличный сегодня готов стереть тебя в порошок.

И вся-то наша жизнь есть борьба. Если нет ничего другого.




ПРОЦЕСС ПРОТИВ ДАРВИНА И ГАЗЕТЫ «ТЮМЕНСКИЙ КУРЬЕР»


_17_декабря_1996_года_

Сначала о Дарвине. В 1925 году в штате Теннесси (США) состоялся уникальный судебный процесс «штат Теннесси против Дж. Скопса». В историю он вошел под названием «обезьяний процесс».

Суть: законы штата Теннесси не признают эволюционного учения Дарвина. На основании этих законов тамошний суд присудил учителя биологии Дж. Скопса к денежному штрафу. В историю мировой науки «обезьяний процесс» вошел как пример попытки не признавать те или иные научные достижения или течения.

Почему я позволил себе сравнить состоявшийся в Центральном суде Тюмени процесс «Геннадий Райков против газеты «Тюменский курьер» с событиями 1925 года?

17 октября с.г. «Тюменский курьер» перепечатал статью из московской газеты «Сегодня» «А у нас в Тюмени газ. А у вас?», использовав при этом полученную по официальным (выделено мною. – Р.Г.) каналам в электронном виде публикацию в «Сегодня». Между электронной и «бумажной» версиями оказались разночтения, в одном из которых депутат и кандидат в тюменские губернаторы Геннадий Райков усмотрел урон своей чести и достоинству.

Я не стану касаться содержания публикации, которую Центральный суд Тюмени признал не соответствующей действительности. Тема моей колонки – о том, что сближает оценки суда с решением третьей власти штата Теннесси. Правда, при желании я могу найти и в истории родной страны события из того же ряда. Так, в середине и конце сороковых годов советское руководство пожелало считать не имеющими места две науки – кибернетику и генетику. Та и другая официально получили имя «буржуазной лженауки» (см. Энциклопедический словарь, изд. 1953 г.). Что это принесло нашей стране? То, что я, например, пишу эту заметку на компьютере, придуманном в США, а изготовленном в Южной Корее...

Таким образом, не собираясь кого бы то ни было обидеть сравнением, я мог бы выстроить нормальный логический ряд и найти в этом ряду место решению Центрального суда.

Центральный суд фактически отказал в праве на существование электронным газетам и электронным версиям обычных газет. К сожалению, из хода судебного разбирательства и из резолютивной части решения суда, которая была оглашена (весь вердикт в письменном виде будет выдан редакции позднее. Тоже две версии – Р.Г.), стало ясно, что Лидия Богомолова, председательствовавшая на процессе, больше склонна доверять совершенно фантастическим рассказам Геннадия Райкова о якобы созданном против него в областной администрации «заговоре с целью не допустить его избрания губернатором Тюменской области –. Каковой «заговор» якобы сейчас расследуется комитетом по безопасности Госдумы РФ, и редактору «Тюменского курьера» предстоит отвечать на этом процессе, но уже в уголовном порядке».

Ни единого доказательства существования «заговора» ни Геннадий Райков, ни его адвокат Юрий Басов на суде не предъявили. Его ссылки на разговоры с теми или иными должностными лицами администрации ничем не были подтверждены. Просьба представителя «Тюменского курьера» пригласить в суд чиновника, о котором шла речь, была отклонена без мотивации.

Зато судом совершенно не были приняты во внимание, хотя и приобщены к делу, доказательства и документы, представленные «Тюменским курьером». А среди них были справки и служебные письма, а также заверенные представительством президента РФ в Тюмени копии электронных материалов, абсолютно идентичные тому, что опубликовано в «Тюменском курьере».

Не хочется думать, что решающую роль сыграло различие в общественном статусе между сторонами. Думать об этом не хочется, а что тогда прикажете думать? Что думать, если о профессиональных вещах рассуждают люди, которые распространяемую многотысячным тиражом газету называют «оригиналом», а электронную версию – «черновиком», и суд этому внимает, не пытаясь даже назначить маломальскую экспертизу?

Неужели даже утробное сотрясение воздуха высокопоставленных лиц производит большее впечатление, нежели аргументы и документы рядовых граждан?

Должен отметить, что на суде речь шла и о мировом соглашении, по которому депутат Райков отказывался бы от возмещения материального ущерба (напомню, что по решению суда, газета должна выплатить депутату четыре миллиона рублей из просимого истцом миллиарда). Правда, при этом «Тюменский курьер» должен был опубликовать свои извинения. Мы отказались. Тогда Геннадий Райков сказал, что раз мы продолжаем упорствовать, то и он будет настаивать на иске в полном объеме. Извиниться нетрудно. Тем более, что по-человечески мы даже сочувствуем Геннадию Ивановичу. Более того, мы согласились и с текстом извинения, просив заменить в нем лишь одно слово на другое: вместо «публикация» поставить «перепечатка». Поскольку текст, предоставленный читателям, являлся лишь перепечаткой электронной версии статьи из газеты «Сегодня», а не самостоятельной публикацией.

Опубликовав же текст, предложенный истцом, газета должна была признать:

что заведомо хотела нанести Геннадию Райкову «нравственные страдания»;

что «незаконным путем» раздобыла «черновик статьи Ольги Романовой», журналистки из «Сегодня»;

что участвует в «заговоре», якобы составленном областной администрацией с целью недопущения избрания Геннадия Райкова губернатором, и что такой «заговор» якобы существует;

что именно мы доставили текст статьи в редакции полутора десятков районных газет юга, которые его перепечатали...

То есть, как видите, речь, с нашей точки зрения, шла вовсе не о том, состоял ли депутат в числе создателей «Сибирской страховой компании» (что само по себе, на наш взгляд, не может ни прибавить, ни умалить репутации Геннадия Райкова). Речь шла о том, насколько порядочны мы в исполнении своих профессиональных обязанностей, четко определенных ст. 19 Декларации прав человека, ст. 29 Конституции РФ и «Законом о средствах массовой информации».

Согласиться с этим было нельзя. И мы пошли на риск проиграть дело, но отстаивать принципы свободы печати.

Тюменский суд попытался (или постарался?) не заметить то, что очевидно всем, что стало одной из реальностей нашей жизни: само существование электронных газет. А ведь и в тюменской глухомани уже сегодня достаточно пользователей именно электронных вариантов СМИ, есть подписчики электронной версии и у «Тюменского курьера».

Что ж, мы проиграли сражение, но не проиграли войну за свободу печати.

В заключение приведу фрагмент самой первой статьи «Закона о средствах массовой информации». В ней, в частности, говорится:

«В Российской Федерации поиск, получение, производство и распространение массовой информации... не подлежат ограничениям, за исключением предусмотренных законодательством Российской Федерации».

Насколько я понял из решения суда, все четыре положения этой статьи – поиск, получение, производство и распространение – поставлены в вину «Тюменскому курьеру».




НЕ СТАЛ ГУБЕРНАТОРОМ ПО ВИНЕ «ТЮМЕНСКОГО КУРЬЕРА»?


_30_января_1997_года_

Вчера коллегия областного суда под председательством судьи Балыбердина рассмотрела две кассационные жалобы на решение суда первой инстанции по иску депутата Государственной Думы и бывшего кандидата в губернаторы Тюменской области Геннадия Райкова к газете «Тюменский курьер».

Как оказалось, решение судьи Центрального суда Богомоловой не устроило ни истца, ни ответчика. Депутат посчитал, что «решение суда о взыскании компенсации за моральный вред в размере четырех миллионов рублей не обосновано и не соответствует размеру принесенного ему морального вреда...».

В свою очередь, «Тюменский курьер» не согласился с решением. Поскольку суд не принял во внимание, что текст, опубликованный в газете «Тюменский курьер», является дословным воспроизведением материала, распространенного другим средством массовой информации, и потому в соответствии с требованиями ст. 57 Закона «О средствах массовой информации», редакция газеты не несет ответственности...».

И вот новое разбирательство. Позади выборы губернатора, на которых Геннадий Райков «сошел с дистанции» еще в первом туре. Позади расследование, проведенное областной прокуратурой, которая отказала депутату в возбуждении уголовного дела против редакторов газет «Российский выбор» и «Тюменский курьер». Казалось бы, чего еще?

Вчера в суде я услышал практически все тот же набор аргументов. Что мы продемонстрировали «Целенаправленную и злонамеренную клевету». Что «нелегальным путем» получили информацию. Что мы вели «целенаправленную работу по дискредитации» кандидата, из-за чего его рейтинг упал, «своего результата они (то есть, мы) добились».

Тяжело, конечно, когда тебя обвиняют в сознательном искажении чужого текста. Хотя читатели знают (и я повторил это в суде): все, что я хотел сказать о кандидате в губернаторы Геннадии Райкове, сказано в моей колонке и подписано моей фамилией. У меня нет привычки скрывать свои взгляды. И тем более, нет оснований делать больно кому бы то ни было таким странным для профессионального журналиста способом, каким является приписывание тех или иных фраз или имен в чужие тексты.

Среди представленных в суд самим Геннадием Райковым документов есть и такой, в котором зафиксирован факт расхождения между электронной версией и собственно печатной газетой «Сегодня». И как мне думалось, дело абсолютно ясное. Есть газета – «Сегодня». Есть документ, который зафиксировал наличие двух вариантов одной статьи. Чего же боле?

Впрочем, судебная коллегия по гражданским делам, как мне показалось, более интересовалась не фактом существования или несуществования электронной версии, не подлинным авторством ошибки, в результате которой Геннадий Райков был назван среди учредителей забытой ныне Сибирской страховой компании, а мотивами, которыми руководствовалась редакция, публикуя этот, безусловно сенсационный на то время материал.

Его сенсационность заключалась не в наличии или отсутствии в тексте фамилии «Райков» (на пяти колонках убористого текста эта фамилия упоминается всего лишь три раза; как мог «журналист–злоумышленник» рассчитывать, что читатель будет специально разыскивать в статье, посвященной проблеме «область–округа», фамилию именно этого кандидата?).

Напомню, тогда речь шла о вероятных выборах губернатора 27 октября, о противостоянии северных Дум. Именно это, а не желание «ущучить» продиктовано решение: публиковать статью немедленно!

Я не смог объяснить судье, почему журналисты спешат, почему они стремятся быть оперативными. Не смог объяснить, что для меня, специалиста, «электронная версия» – та же газета. Если бы я считан, чувствован, жил иначе, возможно, подался бы не в журналисты, а в судьи или депутаты.

Я, к сожалению, не мог избавиться от ощущения, что именно меня и газету «Тюменский курьер» Геннадий Райков считает виновниками своего неуспеха на выборах губернатора. (Я не стал бы лишний раз упоминать эту больную тему, но речь о том завел сам депутат). Адвокат истца попрекал нас даже теми грубыми надписями на заборах, которые в большом числе появились в ходе предвыборной кампании.

Что же, посчитаться с газетой куда проще, чем убедить избирателей. Избирателей тысячи. Каждому не расскажешь. А газета – вот она...

Мало того, что нас сделали ответственными за чужую ошибку. Мало того, что суд отказался пригласить и выслушать тех, кто эту ошибку создал. Депутат сделал совершенно не относящееся к судебному заседанию заявление о том, что сейчас предпринимаются попытки изменить закон «О средствах массовой информации», чтобы у таких газет, как «Тюменский курьер», можно было отнимать лицензию... (Красивое слово «лицензия». Только какое оно имеет отношение к газетам? Газеты получают свидетельство о регистрации).

Итак, судебная коллегия не вняла просьбе Геннадия Райкова увеличить сумму компенсации до 300 (трехсот) миллионов рублей и оставила в силе решение первой инстанции – четыре миллиона.

Правда, от необходимости приносить извинения мы решением судебной коллегии освобождены.

И на том спасибо.

Р.S. Пытаюсь понять: в чем же мы неправы? В том, что не подождали неделю, пока придет в Тюмень газета «Сегодня» с «правильным» текстом?

Это вообще-то интересная тема. По закону граждане имеют право на информацию. Чиновники создали свою систему быстрого информирования. В ходе президентской кампании тогдашний глава администрации президента распорядился шире использовать системы Почта «для организации систематического информирования российской общественности». А теперь своим решением суд как бы ставит под сомнение это важнейшее право человека, вольно или невольно отстаивает исключительное право чиновника на закрытую от общества информацию.

Р.Р.S. Материалы нового «обезьяньего» процесса в качестве наглядного примера попали в учебные пособия и справочники, издаваемые Союзом журналистов РФ.




ЕСТЬ ЖЕЛАНИЕ «ПОДЕРЖАТЬ ЖУРНАЛИСТОВ ЗА ВЫМЯ»?


_7_июня_1997_года_

Сразу извинюсь за очень грубую конструкцию заголовка. Но ее мне подсказала аналитическая записка члена экспертного совета при комитете по информационной политике и связи Госдумы И. Яковенко.

Записка, комментирующая изменения и дополнения в Закон «О средствах массовой информации называется «Пришло ли время коснуться «священной коровы»?»

Под «священной коровой» надо понимать свободу печати, тот российский закон, который был принят 27 декабря 1991 года.

Сейчас эти поправки обсуждают депутаты Государственной Думы. Поскольку они нигде в качестве проекта, кажется, не опубликованы, мне их переслали по факсу из Москвы.

Не решусь предсказать, как решат депутаты. Но у меня поправки вызвали двойственное впечатление. Наряду с отсутствующими в Законе новыми реалиями, в частности, обменом информацией через компьютерные сети, в поправках отчетливо прочитывается желание – укоротить прессу.

Скажу сразу: я к этому отношусь отрицательно. Не только потому, что сам я – журналист и мне, естественно, хочется иметь побольше степеней свободы. Из громко декларируемых демократических достижений России, если серьезно оглянуться вокруг, мы имеем только одну. Эта демократическая единица, это войско, состоящее из одного солдата, называется – свобода печати.

Даже при беглом прочтении в тексте поправок обнаруживаются ужесточения нового Закона, если он будет принят, против старого.

С одной стороны, например, и новые варианты начисто отрицают цензуру массовой информации. А с другой, имеется вкрадчивое уточнение, что «наложение запрета на распространение материалов не допускается, кроме случаев, установленных законом». Стало быть, законом можно ввести и частичную цензуру?

Непростые отношения, которые существуют между учредителями газет и иных средств массовой информации и их редакторами, новый закон может упростить.

Учредители, наследие переходного периода, упраздняются. Их место занимают собственники, то есть издатели. Издатель, а не редактор, не редакция, не редакционный коллектив определяет, каким будет радио или газета. Издатель и редактор заключают договор, в котором содержатся основные требования издателя (не закона!) к содержанию средства массовой информации.

А на что же имеет право редакция? Осуществлять свою деятельность «на основе профессиональной самостоятельности». Что бы это значило? Самостоятельность от профессии?

А если редакция сама является издателем? Тогда, чтобы обеспечить ей больше свободы, новые положения закона лишают ее права заниматься какой–либо иной, не связанной с издательской, деятельностью.

По смыслу – хорошо. Не надо торговать лесом, нефтью, покрышками. Но в условиях, когда все нормальные газеты убыточны, когда себестоимость каждого номера едва ли не вдвое превышает выручку от продажи газет, как жить редакциям? Искать другого издателя, который купит газету и предъявит «основные требования к содержанию»?

Кстати, «изменения и дополнения» не уменьшают числа противоречий. С одной стороны, декларируется большая рыночность документа. А с другой стороны, ни одно физическое или юридическое лицо не может быть одновременно издателем ежедневной газеты и держателем лицензии на телевещание.

Особенно большой трансформации подверглась статья 48 «Аккредитация–. Все помнят недавний скандал с журналистами ОРТ, аккредитованными при Госдуме. И жесткие формулировки заставляют предположить, что этот фрагмент документа создавался по довольно горячим следам. Статья дополнена четвертой частью, согласно которой редакция может быть лишена аккредитации, если ее журналист «неоднократно распространял не соответствующие сведения». Связать коллектив общей ответственностью, один за всех – все за одного... Боже, каким нафталином понесло от этой формулировки! Какой знакомой интонацией! Как это похоже на закон, на сталинский закон, согласно которому семья солдата, попавшего в плен или изменившего присяге, подвергалась репрессиям...

Зато напрочь выброшено всякое упоминание, что аккредитованный журналист имеет право присутствовать на заседаниях, совещаниях и других мероприятиях, проводимых аккредитовавшими органами... Зачем тогда аккредитация? Толкаться в присутственных коридорах, пытаясь по выражению лиц, допущенных на мероприятие, угадать, о чем шла речь? Да уж, свобода печати лицом к лицу...

И еще об одной предлагаемой новинке, которую, я думаю, «любящие прессу» депутаты примут на «ура».

Последняя, 63–я статья станет гласить о том, что нарушение положений настоящего закона влечет наступление дисциплинарной, административной или уголовной ответственности... Не хотел бы оказаться правым. Но полагаю, что в случае принятия такого Закона о средствах массовой информации нам гарантировано не просто закрепощение печати, а возвращение в мир Большой Немоты.

Надеюсь, не все еще хорошо забыли о нашем недавнем прошлом?




В ГАЗЕТЕ «ТЮМЕНЬ–2000» РАБОТАЮТ СЛЕПЫЕ, ГЛУХИЕ И НЕМЫЕ


_17_июня_1997_года_

Вынужденно повторяю журналистские азы: факты надо проверять. Фамилии надо переспрашивать. Если называешь цифры – пересчитай. Этими простыми правилами руководствуются и столичные коллеги, и журналисты–новички из самой маленькой газеты в самом глухом районе. А для г-на Петрова и его сотрудников эти правила – видимо, новость.

«Тюменский курьер» довольно пристально изучается никому не ведомыми сотрудниками «Тюмени–2000», преуспевшими лишь в изобретении псевдонимов. И то верно: неловко же ставить собственную фамилию под тем, что написано и напечатано. Тем более, что немало информации просто уворовывается со страниц газеты, которую ругают. Но может быть, все это и есть свобода брехливой печати, которую исповедуют эти господа?

В последнее время практически все, что пишет о нашей газете «Тюмень–две штуки», есть просто ложь и беспардонная ложь.

Так, «парламентский обозреватель» г-н Кононенко написал, что за публикацию поправок к уставу города «Курьер» запросил больше, и депутаты выбрали газету «Семейный бюджет».

Ложь. «Курьер» запросил меньше. Выбор депутатов определился тиражом «Бюджета».

Так, одна дамочка написала, что мы «втихаря открыли памятник жертвам политических репрессий».

Ложь. Открытие памятника при большом стечении народа показали и по программе ОРТ.

Список можно продолжить, но уж больно противно.

Последняя (по времени) ложь напечатана 11 июня. О том, что на издание Книги памяти жертв политических репрессий из городского бюджета планируется выделить газете Тюменский курьер» 150 миллионов рублей».

Я не знаю, что больше поразило воображение неизвестного мне г-на Вахитова. То, что издание «Книги расстрелянных» (так правильно называется собранная мною и написанная мною книга – список невинных людей, расстрелянных на территории нынешней Тюменской области в годы большого террора) – около тысячи страниц! – стоит 150 миллионов рублей? Или то, что эти деньги планируется выделить из городского бюджета?

А откуда должны быть взяты деньги на печатание этой книги? Собирать добровольные подаяния? Я – против. Как убивать, так от имени государства, а печатать списки убитых – на пожертвования детей и внуков расстрелянных?

«Тюмень–2000» печатает жалкий лепет про задуманный редакционный совет, про конкурс на лучший вариант издания. Позвольте напомнить, о мои подслеповатые недруги, что книга уже есть, что она была от первой до последней страницы напечатана в газете «Тюменский курьер». Два с половиной года продолжалось ее печатание, а до того – шесть лет сбора информации, обработки, верстки. А теперь невесть откуда появилась «задумка о редакционном совете»? Может быть, хоть кто-то из вас слышал о существовании авторского права?

Вы печатаете: «Кто-то без нашего ведома отдал это «Тюменскому курьеру»... «Это» – не отдано. «Это» – создано. «Это» бесплатно напечатано, и тысячи людей узнали из списков о судьбе своих близких. Сколько раз люди – сыновья и внуки – плакали в моем кабинете, когда узнавали, что дорогие им имена не развеяны по ветру, а собраны и сохранены. Это надо было увидеть и услышать. Но чтобы увидеть и услышать, надо иметь глаза и уши.

В конце концов, г-н Вахитов мог бы спросить. Но для этого необходимо иметь малость – желание спрашивать. Г–да из «Тюмени–2000» спрашивать не любят. Это же так трудно – спрашивать. Гораздо легче упрекать в том, что мы делаем деньги «на святом долге». И снова ложь. И про 150 миллионов – ложь.

Печатание «Книги» стоит, пожалуй, больше 150 миллионов. Но таких денег на «Книгу» нет, и, я думаю, никогда не будет у города. Я их не требовал, не просил. Я сделал то, что мог. Напечатал в газете, где работаю редактором. И каждый день из газетного архива раздаю старые номера «Тюменского курьера», когда к нам приходят и просят газетный лист с фамилией отца, матери, дяди, деда...

Я не стану судиться. Ни с г-ном Петровым, редактором. Ни с г-ном Кононенко, обозревателем. Ни с тем, кто трусливо прячется за псевдонимом «Е. Хидный». (Хотя что прятаться – он и без псевдонима хорошо мечен). Ни с г-жой Липатовой, что скрылась под псевдонимом «Н. Молчанникова». Ни с г-ном Вахитовым... Большая компания мелких врунишек собралась. А сколько их еще вырастет до следующих выборов?

А судиться не стану. Много чести.




НЕ ПРОДАЕТСЯ ВДОХНОВЕНЬЕ…


_21_октября_1997_года_

И закончим вслед за поэтом – «но можно рукопись продать».

На мой взгляд, общество наше – ни советское, ни постсоветское – не очень справедливо к прессе. У общества как были, так и остаются две точки отсчета, когда речь заходит о прессе. Почему-то сограждане привыкли требовать от прессы куда больше (смелости, ума, гражданского мужества, аналитичности, прозорливости, безошибочности etc.), чем готовы проявить сами. Приятно, конечно, но – нелогично.

Вот и сейчас, в конкретном случае «Тюменского курьера», мне часто приходится слышать, что мы не соответствуем, не заостряем, не разим чем-то железным, не бичуем пороки и не врачуем раны... Совсем как встарь: коллективный пропагандист, агитатор, организатор»... Только с отрицанием «не».

Мне иногда говорят: «Вы (т.е. газета) должны»... Я спрашиваю: кому и сколько? Я спрашиваю: кому и сколько должны молодые сотрудники «Тюменского курьера», своим малым числом закрывая информационную прорву полумиллионного города?

Между тем, сколько желающих упрекнуть! Причем, все больше со стороны не самых бескорыстных коллег, тех, кто отрабатывает щедро оплаченный цирковой номер, кто «разгребая общественную грязь», на самом деле всего лишь исполняет заказ. Я не вправе винить их за это. Они сами выбрали свою судьбу, свой род и вид журналистики. Я всего лишь определяю их поведение как ханжество. Но нельзя же ставить другому в вину твои собственные недостатки!

...Боже мой, что значит – издавать газету! Как я сочувствую Гале Головановой из «Нашего времени». Ей еще труднее, чем мне. (Опустим детали). А газета выходит...

Наш уважаемый читатель – я пишу «уважаемый» совершенно искренне – не всегда бывает справедлив. Да, он имеет право на свое мнение. Но, как говорит один знакомый полковник ФСБ, не нравится – не ешь! Читатель вдруг начинает протестовать, например, против культурологических обзоров, не давая себе труда подсчитать, что за четыре года один и тот же автор опубликовал 200 (двести!) материалов на одну и ту же тему – культурная жизнь в провинции. И таких примеров, я думаю, в России больше нет.

Читатель может себе позволить говорить (по телефону) с журналистом на любых тонах. Журналист – не может. Сначала потому, что в «Курьере» с первого дня было введено такое правило. Потом – потому, что оно стало привычкой, традицией.

Да, «Тюменский курьер» никогда не ставил себе задачу свергнуть правительство, областную, городскую или окружную администрацию. Но «Тюменский курьер» точно так же не задавался целью мыть спинку правительству или разнокалиберным администрациям.

Просто мы в «Курьере» смеем думать, что со всем в этом мире можно разобраться без хамства, без оскорбления, без мордобоя. Даже самый виноватый человек в чем-то может оказаться прав. И у него есть человеческое достоинство.

А что до продажи рукописей – то все элементарно просто. То, что вы читаете, – рукопись (точнее, компьютеропись). Я написал – вы купили. Но купили не меня, а рукопись. Это она продается. Вон ее цена – в правом верхнем углу.

...Когда-то давно замечательному артисту Олегу Ефремову один официант сказал: «Сейчас я вас обслуживаю. А приду в театр – меня обслуживаете вы. Квиты». Так и мы с вами.




КАТОРЖНИК И ГАЛЕРА


Несколько мыслей по поводу нового праздника для древнейшей профессии (второй).


_13_января_1998_года_

Сильно подозреваю, что не все, в том числе и умудренные сединами коллеги, твердо обозначают, чему, собственно, посвящен тринадцатый день января, отчего-то считающийся днем российской прессы. Скорее всего, лекции по истории журналистики они прочно позабыли. Как, впрочем, и я. Единственная ассоциация у меня связана не с лекциями, а с давним КВНом. Представитель некой команды пытался ответить на вопрос о первом русском журналисте, долго пыхтел и вздыхал, наконец, махнул рукой и отчаянным голосом сказал: Петр Первый. Он все мог!». И выиграл.

Так вот, насколько я помню, именно Петр триста лет назад приступил к изданию «Ведомостей о военных и иных делах, достойных знания и памяти, происшедших в Российском государстве и во иных окрестных странах». Примерно так – длинно и витиевато – называлась первая печатная русская газета.

Но большинство журналистов все еще отмечает советский день печати, что приходился на 5 мая – в ознаменование появления в 1912 году большевистской газеты «Правда». Привыкли.

В праздничные и предпраздничные» дни, в Москве и в Тюмени, мне пришлось быть свидетелем и участником нескольких дискуссий, посвященных настоящему и будущему профессии. О чем спорили?

О падении престижа профессии. О том, что распался Союз журналистов, что работники «пера и топора» разобщены, не встречаются, не проводят совместные акции, кампании...

Не знаю, право. Мы стали все такие разные. Пытаюсь представить себе восстановленный Союз журналистов. Снова пленумы. Общие решения. Согласованные действия... Не получается. Мне думается, что в это нам ребячество не впасть. Помнится, что советский Союз журналистов был создан сорок лет назад, когда появилась необходимость коллективного членства в Международной организации журналистов.

Наверное, прав Строгальщиков, понимая журналистский союз как союз профессиональный. Профсоюз. Наверное, прав Строгальщиков, удивляясь, что редакции до сих пор входят в профсоюз работников культуры. Там, в профсоюзе, наши друзья и хорошие люди. Но у клубов, библиотек, театров нет проблемы защиты гласности, с ними не судятся из-за спектаклей, нет покушений на директоров. А на редакторов – есть. Там – другие профессии. Хорошие – но другие.

Журналистика до сих пор и для меня самого – непонятная вещь. Это не профессия даже. Это образ жизни. Это стиль поведения. Это нацеленность на открытие закрытого, рассекречивание секретного, распознавание тайного и тут же – «по секрету всему свету».

Сегодня общими, и нашими в том числе, усилиями создан мир, в котором «полсотни стреляющих строчек (как пелось когда-то в студенческой песне) чаще всего стреляют в своего автора.

Журналистика. Когда ко мне приходят студенты, и я начинаю им рассказывать о нашей профессии, о ее красотах и опасностях, о ее зависимости и независимости, о ее неподкупности и продажности, о ее восторгах и разочарованиях, я никогда не знаю наверное: кто из них сейчас уйдет, чтобы уже никогда не вернуться?

Я говорю им открыто: уходите и не возвращайтесь. Эта профессия потребует вас целиком. Это – гигантская акула из фильма «Челюсти». Она проглотит вас... И, знаете, они уходят. И, знаете, они возвращаются.

Политики любят шутить: четвертая власть! Спросите у каторжника, прикованного к галере: какая он власть? Спросите у каторжника, прикованного к галере: что ему снится? Свобода? Или пенное, взбитое тяжелыми веслами море?




НАШЕ ВРЕМЯ – «ТЮМЕНСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ»


– Что вы пожелаете газете в день юбилея?

– Жить.

    Ответ на вопрос молодой журналистки

_12_февраля_1998_года_

Наверное, я отношусь к тому поколению журналистов, для кого слова «Наше время» читаются только как «Тюменский комсомолец».

И сейчас, когда бывшей комсомольской газете исполняется 45 лет. И в обозримом будущем. Что бы ни писалось на логотипе газеты, в каком бы виде она ни выходила, в каких кабинетах ни размещалась бы – только Тюменский комсомолец». Дело не в приверженности комсомольским символам, песням–речевкам, ударным стройкам, студотрядам, ленинскому зачету и тому смутному, что на официальном языке нашего времени называлось внутрисоюзная жизнь».

Дело в том, что это было просто – наше время. Время нашей молодости. И у каждого, кто прошел через крутое горнило «Тюменского комсомольца», сохранилось ощущение, что это были лучшие годы нашей жизни.

Конечно, и другие годы были ярки и интересны для меня. Радийное десятилетие, простеганное трассой железной дороги Сургут–Уренгой, нитками газопроводов Уренгой–Челябинск, Уренгой–Новопсков, Уренгой–Помары–Ужгород. Десятилетие, составленное из зимников, из заснеженных буровых, из размытых силуэтов лодок-бударок на темной обской воде. И снова газета, перестроечные годы, которые позволили заглянуть в глубь времени. Заглянуть и ужаснуться – «мертвая дорога», массовые расстрелы, поиски безымянных и затерянных могил – ужаснуться и сострадать...

Но все равно. Но все равно это было после «Тюменского комсомольца». И это было благодаря Тюменскому комсомольцу», который сделал из меня, человека с дипломом журналиста, просто – журналиста. У которого уже не спрашивают о наличии диплома и почти никогда не интересуются редакционным удостоверением.

Трудно оценить то, что сделано «Тюменским комсомольцем», маленькой «планово-убыточной», так это официально называлось, четырехполоской объемом в один печатный лист. Это потом газета получила большой формат. Но и оставаясь маленькой, газета была большой журналистской школой.

В этой школе (естественно, я ручаюсь только за те годы, которые известны лично мне) давали трудные задания. В этой школе, случалось, редактор бросал в корреспондента его малоудачной рукописью. В этой школе брали новичка за шкирку и отправляли куда-то за Полярный круг, куда не только Макар телят не гонял, но никто не слыхивал ни о Макаре, ни тем более, о телятах. Зато в этой школе редактор или зав. отделом никогда не переписывали статью или очерк за литературного сотрудника, как слишком часто случалось в «больших» газетах. И в этой школе редактор шел отдуваться за твою публикацию в обком партии или комсомола, получал там по первое число, но никогда не имел привычки валить вину на младшего...

Я не знаю, должен ли я гордиться тем, что выучился в этой школе? Я не знаю, должна ли эта школа гордиться тем, что выучила меня? Мы существовали друг для друга, и каждый отдавал все, что имел. А если что-то получалось не так, то не было в том ни твоей вины, ни вины «Тюменского комсомольца».

Да, были в газете люди, память о которых мне дорога. И были другие, которые для меня все равно что не существуют. Но в моей памяти «Тюменский комсомолец» – отдельно, и они – отдельно.

Я не склонен пересчитывать: сколько из рядов «ТК–1» (потому что «Тюменский курьер» – это «ТК–2») вышло редакторов, а сколько писателей. Просто я глубоко уверен, что лучшие журналисты нашего города вышли из «Тюменского комсомольца», а другие лучшие журналисты – просто их ученики.

45 лет. Почти полвека. Подо сих пор живы и активно работают в газетах те, кто встречал пятилетие «Тюменского комсомольца», его десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет... Значит, страшная и сладкая журналистская каторга все же пошла им на пользу, не только давала физические силы работать, но и возбуждала способность к творчеству...

Невозможно дважды войти в одну и ту же воду – говорили древние. Им виднее. Но я сижу перед монитором компьютера и за его голубым экраном различаю картинки давно закончившихся командировок на Харасавэй (1975) и в поселок Нижневартовский, поселок, потому что города еще не было, (1971), вижу белых куропаток на берегу Ево–Лхи, где стоит Новый Уренгой (1974), и ржавые рельсы заброшенной станции Надым (1969)... И тысячи лиц, с которыми я говорил от имени «Тюменского комсомольца».

Они еще живут во мне.

Они умрут со мной...




ЗВУК ВОЕННОГО ПАРАДА


_16_мая_1998_года_

Впечатление от праздничного парада по телевизору складывается из двух компонентов: картинка и звук.

Наверное, не все помнят, что когда-то демонстрации и парады в Тюмени двигались не в сторону музея, на запад, а наоборот. И трибуны были на стороне, где Дом советов, колонны двигались, равняясь направо.

Потом построили памятник Ленину, начальство с трибунами перебралось поближе к вождю. Получилось – равнение налево. Как-то не очень. И партийные власти распорядились: повернуть колонны вспять. Напрасно тогдашний председатель комитета по телевидению и радиовещанию Владимир Костоусов спорил, что солнце будет светить прямо в объективы камер, что будет плохое изображение. Поскольку солнце повернуть не могла даже партия, а равняться следовало направо, все стало так, как оно есть сегодня.

В те годы и мне приходилось выходить в солнце, в дождь и в снег на главную площадь Тюмени и вместе с моими товарищами вести прямой репортаж. Времена были суровые, цензура не дремала и давала (или не давала) разрешение на то, что ты скажешь, и на то, что тебе ответит твой собеседник. Дурость, с одной стороны. А с другой – мы работали над текстами, мы лезли в историю и заглядывали в будущее. Поскольку весь текст тщательно читался начальством, репортаж, который вели до десятка журналистов, должен был выглядеть как единое литературное произведение.

А тут я едва не пожалел, что цензуры уже не существует. Причем, не только той, которую называли ЛИТО, но и другой – собственной, журналистской.

Ибо блюдо, которым нас, оказавшихся в праздник по разным причинам дома, потчевали в качестве сопровождения к картинке парада, было сырым и несъедобным.

Я понимаю: прямой репортаж, цензуры нет и в помине, говори, что хочешь. Вот и говорят. Провинциальный такой разговорчик. «А кто у нас идет?» – вопрошает ведущий, и мне кажется, он сейчас засюсюкает: кто у нас такой маленький, кто у нас такой сладенький?

На экране – курсанты. Нам сообщают, что это идет ТВВИКУ. Идут девушки из юридического института МВД – ведущий острит. Кто-то «потерял ногу», ведущий «похлопывает» его по плечу: «Ничего, научится...».

Я мог бы вполне продолжать цитировать свои записи, но, право, текст репортажа не стоит того. Странное сочетание пустоты, банальностей и высокомерия (чего стоят бесконечные упоминания о том, где побывал автор!). А ведь у микрофона был не самый худший представитель самой главной местной телекомпании.

Текст выдает человека с головой. Прямой репортаж – тем более. А ведь был праздник. И право сопровождать его комментарием – достаточно высокое право. И ответственное.

Мне жаль, что я вынужден говорить обидные для коллеги слова. Но он сам дал нам повод. И еще: я не хочу, чтобы и зрители думали, что поверхностный треп – норма для тюменских журналистов.

В заключение хочу предложить пространную цитату из лучшего, на мой взгляд, описания военного парада. Это было прохождение почетного караула 8 мая 1945 года, когда на берлинском аэродроме Темпельгоф встречали членов союзных делегаций, прибывших для подписания акта о безоговорочной капитуляции. О конце войны.

Автор репортажа – военный журналист Александр Кривицкий.

«...Видел я гимнастический шаг шотландских стрелков, танцующую походку французской роты зуавов, ритмическую развалочку взвода американской морской пехоты, легкое упругое движение чехословацкого военного строя, видел, правда, только в кинохронике, прусские гусиные упражнения. Но истинно воинский блеск почетного караула 8 мая 1945 года затмил все...

...Караул пошел, «щетиною сверкая», штык в штык, мимо генералитета, и этот марш был поистине редкостным зрелищем. Рота за ротой шла размашисто, тем сочетанием свободного, суворовского шага с тяжелым, кованым ударом всей ступней, который и составлял строевую красу лучших воинских парадов в России. Рослые, красивые, молодые мужчины – солдаты Советской Армии шли повзводно, квадратами, казалось, отлитыми из стали...».

Р.S. Между прочим, Александр Кривицкий, автор книги «Ночь и рассвет», друг и коллега Константина Симонова по газете «Красная звезда», был страшным заикой.




ВЛАСТЬ МЕЧТАЕТ О ФРАНКЕНШТЕЙНЕ


_11_июня_1998_года_

Говорят, что на недавней встрече членов «Большого Урала» в Уфе губернаторы в кулуарах обсуждали проблему средств массовой информации. Суть: газет и телекомпаний не меряно, всем помогать – бюджет надорвешь. Выбрать одну–две – недемократично. Где же выход?

Все правда. И то, что много. На все вкусы (или, как говорят умные люди, на все цвета политического спектра). И то, что все просят денег. И то, что всем (или почти всем) периодически приходится подбрасывать, чтобы костер творчества совсем не угас. Так и в Тюмени, не получают подкормки разве что чисто рекламные издания, либо объявляющие открытую войну данному руководству, как незабвенная «Тюмень–2000». Насколько мне известно, в аппарате администрации думают мысль, как бы... уменьшить число потребителей газетной бумаги и пользователей полиграфического оборудования. Нет, конечно, речи о закрытии не идет. Упаси боже, на восьмом году демократической революции! Зондируется другое: нельзя ли как-нибудь эти газеты, такие разные, по мнению журналистов, и такие одинаковые, по мнению отдельных чиновников, соединить, присовокупить, сцементировать?

Раньше, конечно, все было проще. Все молодые работали в одной газете («Тюменский комсомолец»). Все старые – в другой («Тюменская правда»). А тех, кто по разным причинам не прижился ни там, ни сям, отправляли на радио–телевидение. Вот так, в трех загончиках и хрупали свой овес или жевали сено.

Потом пришла перестройка, первый закон о печати, началась резкая поляризация общества и журналистов,

В том числе. И пошло деление. Поскольку внезапно оказалось, что люди-то – очень И дошли мы до жизни такой, создав головную боль администрации не только Тюменской области, но и Свердловской, и Челябинской, и даже Республики Башкортостан.

Идея объединения, безусловно, очень интересная. Деньги будут даваться кучнее и больше. И, может быть, чаще. Если соединить вместе, например, «Тюменскую правду» с «Нашим временем», переложив их «Тюменским курьером».

Попробуем себе представить, как это все произойдет. Первая страница, натурально, для ветеранов партии и комсомола. Чтобы, значит, восстанавливать Советский Союз в границах бывшей Российской империи. И за колхозы. Но – против правительства и президента.

На одной из внутренних полос – материалы сотрудников бывшей (к тому времени) городской газеты. Разные информации с разной степенью достоверности, но большой пиетет по отношению к президенту – уважают верховную исполнительную власть, зато ругают законодательную. Чем главнее Дума, тем больше ругают. Ближе к четвертой полосе – молодежная тематика, синкопы там, рассуждения молодого Суразакова про крайности в эротическом искусстве. И очень много уважаемой фирмы БКК...

Почему-то у меня получилась сущая ерунда. Хуже, чем лебедь, рак и щука, которых в одну телегу впрячь не можно. Хуже, чем конь и трепетная лань, которые везти с поклажей воз взялись. Боюсь только, что у чиновника, кто эту идею станет реализовывать, получится не лучше, чем у того венского врача, который набрал частей от разных человеческих тел и создал, естественно, чудовище. Чудовище Франкенштейна.

Что же делать? – спросит читатель. Выход, мне кажется, есть. Необходимо, по примеру других территорий, подготовить областной закон о поддержке средств массовой информации. Очертить правовое поле. Определить условия существования: отношения с налогами, с государственными телефонными службами (ведь для журналиста телефон – тоже орудие груда), с тарифами на бумагу, с полиграфическими и почтовыми услугами. А дальше – дать возможность развиваться. Дать возможность прессе идти своим собственным путем. Ибо проверялось уже не раз: со свободы слова начинается развитие общества. С ее отсутствия – начинается его гибель.

Может быть, не надо повторять пройденное?




ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ ЖУРНАЛИСТИКА


_24_апреля_1999_года_

Название навеяно осколками курса электротехники, который пришлось изучать на заре туманной юности. Приборы в электрическую цепь, как мне смутно помнится, могут соединяться либо последовательно, либо параллельно. Кажется, преподаватель уверял, что параллельно – лучше, не происходит потерь мощности.

Зато в своей нынешней профессии мне бы хотелось быть последовательным. Дружить с теми, кто нравится. Не писать о тех, кто несимпатичен. Даже если бы он, как теперь нередко принято, и сулил осыпать скромное наше издание золотым дождем.

До сих пор как-то удавалось балансировать. Не лезть на рожон, но и не играть в поддавки. Впрочем, иные оппоненты, даже вполне официального демократического (точнее, социал-демократического) колера, готовы смеяться мне в глаза, если я намекну, что «Тюменский курьер» обладает большим иммунитетом по отношению к властям, чем многие другие средства массовой информации.

Конечно, в современной России это просто смешно. Как-то в беседе с одним весьма и весьма высокопоставленным лицом я попытался обратить внимание этого лица на то, что его и других чиновников усилиями либо небрежением тюменская пресса теряет последние клочки свободы, в которых еще было бы можно показаться на публике.

Не стану называть имена и издания. Все известно всем. Самое печальное, что ряд демократически ориентированных изданий становятся официальными органами той или иной ветви власти. А вы уже, поди, позабыли, что такое – орган печати?

Словом, самое время затосковать по «Тюмени–2000». Хотя, если хорошенько задуматься, «Т–2000» являла собой образец самой послушной, самой откровенной узкопартийной прессы, для которой весь мир был окрашен только в два цвета – свой и чужой. Своего требовалось превозносить. Чужого – лупцевать без оглядки. И лупцевали, поскольку было «уплочено».

Конечно, в черно–белое помешательство могут впадать немногие. Чаще в ходу более тонкая работа. Так, например, одна из «унитарных» газет со скрежетом зубовным пишет о подлом чиновничестве, о продажности этого клана, раздирающего Россию. И тут же весьма комплиментарно упоминает собственного благодетеля, который многим из страстно ненавидимых чиновников является прямым начальником.

И еще становится интереснее, когда узнаешь, что автор-страстотерпец, прилюдно опорочив чиновничество, идет в те же кабинеты, взыскуя материальных благ. Поскольку хоть и плохое чиновничество, но бесплатными благами, например, квартирами, распоряжается пока что только оно.

Буду неправ, если стану резко противопоставлять Тюменский курьер» другим изданиям. И я ложусь и встаю с одними и теми же мыслями: бумага! типография! зарплата сотрудникам! А утешение, что на дворе все еще переходный период, совсем не утешает...

На прошлой неделе я принимал участие в семинаре Отношения между законодателями и СМИ», который организовали Союз журналистов и Совет Европы. Я был единственным «азиатом» среди присутствующих. Коллеги из центральной России, из областей, которые привычно называют «красным поясом», говорили об умирании газет, о том, что пресса становится ручной, хотя она и издается на средства налогоплательщиков, о том, что процесс превращения СМИ в государственные унитарные предприятия ширится, и никто не пытается его остановить...

На прежних подобных журналистских сходках мой голос, как правило, звучал оптимистичнее других. Но не в этот раз. Кризис или не кризис, но информационное пространство Тюменской области быстро приватизируется, и рано или поздно подобный вопрос станет перед каждым издателем: продаться или умереть?

Интересно, почему проблема свободы печати волнует Совет Европы, который прислал двух долговязых скандинавов выяснять, что тут у нас делается, и совершенно не беспокоит отечественных законодателей всех уровней?

Может, все дело в том, что власти взяли от свободы печати все, что могли, и все, что хотели? А может, у каждого из них имеется свой личный счет «болей, бед и обид», и ради этой давно лелеемой раны они готовы покончить со свободой печати?

Я пишу эту колонку в преддверии 3 мая. Для тех, кто не знает, напомню – это Всемирный день свободы печати, установленный в памятном нам всем 1991 году.

Р.S. Самый ругаемый в стране человек – президент. Я отношусь к нему положительно. Он понимает, что такое свобода печати.




ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ, И МЫ МЕНЯЕМСЯ ВМЕСТЕ С НИМИ


_8_июня_1999_года_

Вчера мне с утра хотелось поступиться принципами.

Дело в том, что счета за бумагу и типографские услуги поступают в редакцию куда энергичнее, чем средства от продажи газет. Причем, за неполный год цена на бумагу выросла впятеро, услуги полиграфического предприятия, которому наша газета пока что верна, несмотря на многочисленные приглашения и посулы, – на 30 процентов.

Так вот, вчера утром я вспомнил, что на моем столе уже более двух недель лежит соблазнительный рулончик факс–бумаги. Рулончик пришел из Новосибирска. Предлагалось опубликовать статью лидера одного политического движения, претендующего на общероссийскость. Некоторые позиции лидера шли вразрез с линией Тюменского курьера», что и послужило поводом для вежливого, но все-таки отказа.

Я подумал, что принципы, конечно, хорошо, но газета должна кушать. Так, может, закрыть глаза на некоторые идейные расхождения и купить на эти деньги тонну бумаги? Пять минут я иду до работы, и этого времени оказалось достаточно для полного грехопадения, как говаривали в старину.

Но... Но бог спас и меня, откровенного атеиста. Когда мы связались с адресатом, то выяснилось, что нужда в публикации уже отпала. Идейная чистота была спасена, чего не скажешь о редакционной кассе.

А теперь некоторые размышления.

Начало девяностых годов стало периодом расцвета свободной журналистики в Тюменской области. Создавались новые газеты. Старые переходили в руки редакционных коллективов, которые с радостью сбрасывали ярмо партийного диктата. Местные власти говорили о свободе печати с темпераментом Фиделя Кастро, который гордо, помнится, именовал свой остров–ящерицу не иначе, как «свободная территория Америки».

Возможно, так было надо. Возможно, так было модно. Возможно, демократический плащ вполне надежно драпировал мундир тоталитарного идальго. Возможно, теперь обоюдоострое оружие свободной печати одинаково утомило обе стороны. Возможно, локальным задачам прагматиков мешает даже кажущееся своеволие прессы. (Впрочем, вышли мы все из одного времени, и разве не прав блестящий умница Шварц, утверждая, что занявший место дракона – драконом же и становится?).

И вот – рассказывал на семинаре ялуторовский редактор Леша Иванов – устав в борьбе за существование, шефы «районок» с удовольствием бросаются в объятия власти. Им бы выжить. Потому что жить на зарплату районного газетчика нельзя. Это говорит, заметим, редактор одной из трех крупнейших районных газет юга Тюменской области.

А что происходит с так называемыми «большими газетами»? Их откровенное рвение вынуждает усомниться в наличии какой бы то ни было позиции. А что делать?

На высоком собрании бранили «Наше время» за... вульгарные заголовки. Справедливо! Кто ж так пишет: «В Сладково отсеялись клево»; «Водка «спортивная» – на вкус не противная».

Прямо скажем, не Пушкин (так совпало, что речь на собрании в целом шла о юбилее Александра Сергеевича). Хотя трудно не понять, что за лозунг про водку, размещенный над логотипом газеты, заплатили как раз те самые водочные короли, кто, быть может, только и поддерживает эту газету.

Заметьте, я не осуждаю никого. Ни газеты – они борются за жизнь. Ни власти, у них своя борьба, может быть, нам неведомая. Я просто хочу сказать, что свободной страны без свободной прессы не бывает. И этого факта нельзя изменить никаким постановлением никакой Думы – ни очень большой, ни совсем маленькой. Не говоря уже о средних.

Tempora mutantur et mos mutantur in illis. Как известно, древние всегда правы.

А латинская фраза означает: «Налетай – подешевело». В моем вольном переводе.




ИДИ И ПИШИ


_13_января_2000_года_

Разлюбезное дело – поговорить о молодежи. Вспоминать: а вот в наше время...

Я действительно горжусь нашим временем, от которого в практикующей журналистике остались только осколки. Я горжусь географией, которая, подобно татуировке, въелась нам в кожу. Я горжусь событиями, свидетелем которых довелось стать, они и сегодня ярко светятся в памяти...

Мне грустно – о чем будут вспоминать, достигнув края журналистской тропы, нынешние радиокомментаторы, ведущие музыкальных программ и пустопорожних бесед с мальчиками и девочками по ту сторону эфира? Алло, как вас зовут? Марина? А зачем вы нам позвонили, Марина?.. «А зачем ты сел (или села) к микрофону?» – думаю я.

Могу судить: новая смена панически боится настоящей, не виртуальной, не молодежной жизни. Она не умеет говорить и спрашивать, она с трудом окунается в жизнь.

Выл недавно у меня спор с молодым автором, у которого появилась интересная возможность непосредственно понаблюдать жизнь бездомных. На предложение – скрыться самому за маской человека без жилья, перекати–поля – мой собеседник растерялся. Он сказал, что может это сделать только в том случае, если руководитель благотворительного заведения, куда стекаются бомжи, будет знать о его «задании»... Мне подумалось, что юный друг предпочел бы, вероятно, иметь охранную грамоту от журналистики. Возможно, даже в виде татуировки на лбу...

Не раз и не два приходилось отправлять во времена оны в северные командировки молодых журналистов и студентов–практикантов. И парней, и девушек. Приходилось говорить, во что одеваться и обуваться. Учить слушать сводку погоды перед отлетом. Давать адреса и телефоны надежных людей на севере дальнем и крайнем. Я что-то не припомню отказов ехать или лететь. Я помню, как они возвращались – из только что родившихся поселков и с трасс, из рейдов санных поездов к только что открытым месторождениям, как потом им звонили в редакцию геологи и строители, сварщики и вертолетчики... И они стали хорошими журналистами.

В таких командировках вырабатывалось отношение к жизни. Север влюблял в себя. Север становился университетом. А школа так сладко ругаемых совещаний, на которых мы, тоскуя, отсиживали часы? А теперь? Кто из вас не замечал сессии, конференции, симпозиумы, куда на полуслове вваливается парочка – с телекамерой и микрофоном? Несколько планов, несколько строчек в блокноте, и так же, на полуслове, будущие светила массовой информации растворяются в дверях...

В мои планы не входит ругать молодых коллег за то, что они – такие. Я скорее намерен им посочувствовать. Единственное, о чем я просил бы их спросить самих себя: зачем пришли в журналистику, о чем расскажете людям, если не научились интересоваться тем единственным, ради чего наша профессия существует – читателем, слушателем и зрителем?

Газета живет один день. Теле– и радиосюжет и того меньше. А журналист ради этих дней или часов разрезает на кусочки, на фрагменты свою жизнь.

Тогда что же влечет юных на факультеты и отделения журналистики? Желание покрасоваться в кадре? Отправить свой неустоявшийся голос в плавание по эфиру? Увидеть свою фамилию, набранную в начале газетной колонки прописным петитом? А когда все это надоест – что потом? Торговать пивом и ругать тех, кто не научил, не показал, не привил любовь к профессии?

На днях в редакцию пришел 20–летний мальчик. Хочу, говорит, попробовать что-нибудь написать... Дали ему карандаш и листок бумаги и отправили на улицы города – смотри и пиши. А вдруг что-то получится?

Ровно 33 года тому назад такой же мальчик вот так же пришел в редакцию, где я работал. Знаете, у него получилось...




ИЗБИРКОМ НЕ ЛЮБИТ ЖУРНАЛИСТОВ. ЖУРНАЛИСТЫ НЕ ЛЮБЯТ ИЗБИРКОМ. НО ВСЕ ДЕЛАЮТ ОДНО И ТО ЖЕ


_29_апреля_2000_года_

Два дня в московской гостинице «Арбат» около сорока провинциальных журналистов вместе с экспертами Совета Европы обсуждали уроки разноступенчатых выборов, случившихся в России в течение последнего времени.

Самые острые дискуссии разгорелись вокруг новых законов о выборах и о том, что они не стыкуются с законом о средствах массовой информации. Член Центральной избирательной комиссии Сергей Большаков, не доспорив – в первый день семинара, назавтра приехал еще, пытаясь убедить прессу, что избирательный закон, приостановивший (по его же словам) действие закона о СМИ – явление совершенно нормальное. И что в таком законодательном «пунктире – ничего страшного нет. Таков закон, говорил член ЦИК с решающим голосом, а кому эта практика не нравится, «вполне может выбрать себе более удобную страну–.

Коллеги нападали, приводя примеры из практики, пытаясь действовать логикой (одна уральская редакторша даже спрашивала, изучал ли уважаемый член избиркома когда-нибудь логику?). А господин Большаков, уповая на разумность судов, утверждал, что самое правильное в нашем журналистском деле – не нарушать. Есть проблемы – обращайтесь в суд...

Правда, с точки зрения «Курьера», которая была тут же оглашена, суду, даже самой высокой инстанции, стопроцентно доверять не стоит. Наше двукратное обращение в Верховный суд РФ принесло в редакционный архив два документа, в которых верховная третья власть черным по белому придает одному из федеральных законов обратную силу. А поскольку «опыты быстротекущей жизни», вопреки Борису Годунову, тоже чему-то учат, то и темпераментные филиппики представителя избиркома не всегда и не всех убеждали. Правда, когда гостю семинара было сказано, что он судит обо всей российской журналистике и поучает ее, исходя из профессионального облика господина Доренко, господина Леонтьева и господина Минкина, он несколько стушевался и стал менее категоричен.

Тем не менее, есть над чем подумать. Коллективные размышления продолжались и в рамках дискуссии с другими приглашенными – экспертами Совета Европы и Национального института прессы, юристами Фонда гласности и телекомпании ТВ–центр, социологами.

Мне, кстати, показалось, что этот состав участников семинара, не питая, в принципе, симпатий к закону и к хозяину средства массовой информации, послушному этому закону, куда менее склонен к принципиальному бунтарству, чем журналисты и редакции, что участвовали в освобождении СМИ десятилетие назад.

Мне показалось, что они как-то очень дорожат своим рабочим местом. Между тем, помнится, что даже в советские времена, когда в большом областном городе было всего лишь две приличных газеты и один комитет по радио и телевидению, а в маленьком – только одна газета, то и тогда были случаи, что вся редакция в одночасье подавала заявления и уходила, не соглашаясь с политикой партийного ли комитета или главного редактора. Отчего же такая робость сегодня, если число СМИ возрастает по экспоненте, а толковый молодой журналист продержится в безработных не более четверги часа?

Может быть, причиной тому – резкая смена поколений, что произошла на наших глазах в последние два–три года? Может быть, причина тому – отсутствие у новобранцев базового образования, которое, хотите вы того или нет, но закладывало принципы профессии...

Может быть. В заключение сообщения о горячем обмене мнениями, что состоялся в гостинице «Арбат», я хотел бы сказать, что в нашем эксперименте нам не удалось соединить право и совесть. Они так и остались в оппозиции друг к другу. Жаль.




ПОКА МЫ НЕ ВЫШЛИ В ТИРАЖ


_22_июня_2000_года_

Есть два газетных правила. Одно действует время от времени. Второе – всегда.

Первое – почти никто не читает подписей под заметками. (По этой причине в последнее время по западному образцу многие отечественные газеты выносят фамилию автора перед текстом). Но речь не об этом.

Правило второе – никто и никогда не смотрит на порядковый номер. Довольствуются числом и днем недели. А теперь посмотрите в правый верхний угол первой газетной страницы. Что там в скобках? 997. Со 2 октября 1993 года в свет вышло уже 997 «Тюменских курьеров».

А 29 июля выйдет «круглый», тысячный номер. И еще одна дата, о которой почти никто не помнит и которую мало кто знает. Почти день в день, 30 июля того же года, то есть семь лет назад, были подведены итоги первого городского конкурса на право издавать городскую газету. На этом конкурсе, где состязались три журналистские группы, право издавать городскую газету получила группа «ГРЕАМ» (та самая аббревиатура, которая вот уже семь лет не дает покоя отдельным «доброжелателям»: не могут ее полностью расшифровать).

Концепция, представленная группой «ГРЕАМ», начиналась словами: «Предположительное название – «Тюменский курьер». Назначение – информационное. Уровень политизации – минимальный. Общественные цели – призыв к сотрудничеству, конкретной работе, обращенный ко всем группам населения...» Постоянный читатель может сравнить, насколько мы оказались последовательны в своих пожеланиях.

Мне же представляется, что главное удалось выдержать. Что ни к какому «топору» тысяча номеров «Курьера» не призывала. Как умела, рассказывала о городе, специализировалась, главным образом, в малых жанрах, что выходило нередко боком. Особенно, когда мы участвовали в городских конкурсах.

Впрочем, читатель, как нам кажется, успел привыкнуть к нашей манере. А электронные собратья без проблем тиражируют в своих эфирных выпусках курьерские информации. Причем, как правило, безо всяких ссылок. Жаль, конечно. По, как говорил один из моих университетских преподавателей, если у тебя воруют, значит у тебя есть, а у них – нету.

Но разговор сегодня не о них. Разговор о нас. О тысячном номере. Он выйдет в свет в конце будущей недели. Я думаю, что тысячный номер должен таить кое-какие сюрпризы. Мы хотим перейти на новую модель субботнего номера, и первым ее опытом станет 29 июля.

Тысячный номер «Тюменского курьера» совпал с днем рождения города Тюмени. Слышу упреки: подгадали специально! Поверьте, нет. По моим расчетам, которые были сделаны еще в начале 2000 года, праздник наш приходился на первую декаду августа. Нам так было бы удобнее. Не мешали бы соревнования по роликовым конькам, которые всегда мы проводим в День города. Прием лучших тюменских дворников в редакции в пятницу и соревнования представителей этой благородной профессии, которые, кстати сказать, в последний раз проводились в Тюмени ровно сто лет назад. Бедному жениться – ночь коротка, а журналисту свое праздновать – ни времени, ни места не достанет.

Ничего. Главное мы почти что сделали. Отпечатали 997 номеров, осталось еще три.

Величье колесо журналистской жизни – кто знает, когда ему суждено остановиться? Когда-то пели в факультетской песне про «наш немудрящий багаж», про то, что «в сердце полсотни стреляющих строчек, пока мы не вышли в тираж»...




МУЖИК НОМЕР ПЯТНАДЦАТЬ


_2_сентября_2000_года_

Обратил ли внимание читатель, сколь потускнела информационная палитра местной прессы? А она потускнела. Ибо добывание информации на местах медленно, но верно возвращается к доперестроечному периоду.

Пока это забота одних только журналистов. Завтра, когда ничего сделать уже будет нельзя, взвоет и общество.

Примеры хотя и разношерстны, но попытаться воссоздать по ним скелет зверя, который пожирает наше (и ваше!) конституционное право на информацию, можно.

Пожар на телебашне. Министр внутренних дел Рушайло сообщает, что отныне (цитирую по газете «Известия») вся информация о пожаре будет идти через его ведомство.

Хорошо? Очень хорошо – не надо бить ноги, собирая вести по крохам. Дают, в рот кладут. Естественно, уже пережеванное и частично даже переваренное. Иначе – зачем такая забота?

Ну, это у них в Москве. А вот у нас в провинции... А что в провинции?

Корреспондент нашей газеты пытается выяснить, сколько и кто перечислил денег родственникам погибших на «Курске» моряков. В банке отвечают, что, во-первых, эта информация закрыта. А во–вторых, ее отдают только телекомпании ТРТР. Лишь обращение к самому высокому банковскому руководителю позволяет выполнить ст. 29 Конституции РФ – о праве собирать и распространять информацию.

Еще одна идея, которую обкатывают пока вслух, – аккредитовать журналистов, коим будет разрешено посещать пресс-конференции нашего губернатора. Аккредитовать и даже выдать соответствующие карточки.

Вопрос «Зачем?» не вызывает растерянности. Чтобы был порядок. Чтобы приходили ответственные и квалифицированные люди. На первый взгляд, действительно, благо. А на второй – очередная попытка «урегулировать» процесс сбора информации. Кто-то получит аккредитационную карточку, кто-то нет. Так? Нет, говорят, не так – получат все, кто заявит о таком желании. Но если получат все желающие, в чем смысл карточки?

Интересна тема ведомственных секретов и ведомственных пресс-центров, этого партийно-советского наследия. Прежде они воспевали своих хозяев. Сегодня качественную информацию из силовых структур можно получить, как правило, только через пресс-центр. Оперативным работникам, насколько я понимаю, то ли официально, приказом, запрещено общаться с прессой, то ли просто «не рекомендуется».

Говорю это с достаточным основанием. Ибо общаюсь равно как с начальниками, так и с рядовым составом милиции, ГИБДД и т.д. Начальники, судя по всему, доверяют моим способностям и информируют. Но ежели вдруг начальника нет на месте, то и малейшего подтверждения факту, который я видел собственными глазами, никакой лейтенант не даст.

В 10 часов вечера очередной дежурный по городу с упорством отсылает меня «к пресс-центру», хотя мы оба понимаем, что пресс-центр давно пьет дома пиво, либо спит без задних ног.

Не добиться от человека в форме, охраняющего то ли покой граждан, то ли ведомственную тайну, даже его собственной фамилии. Он назовет, словно робот, какой-нибудь номер, двенадцать или пятнадцать, и был таков...

Извините, уважаемые товарищи милицейские (и не только милицейские) начальники! Разве вы еще не убедились, что главная утечка действительно секретной информации происходит не от журналистов, которые ею не обладают, а от таких же, как вы, людей в мундирах?

Может, от того же мужика номер пятнадцать или двадцать? Не журналист, вспомните, продал в СМИ списки личного состава лодки «Курск», а человек с погонами и в мундире. Не журналисты чаще всего оказываются среди бандитов, а люди с погонами и в мундирах. Зачем же вы так опасаетесь прессы? Зачем вы множите тайны – не от журналистов, а от налогоплательщиков?

Десять лет назад мы получили свободный доступ в помещения власти.

Десять лет назад мы ощутили расцвет гласности. Десять лет назад мы поверили в то, что стране, действительно, нужна правда. Всего десять лет назад...

Слушай, мужик номер пятнадцать, давай посмотрим друг другу в глаза, давай поверим, что мы нужны друг другу, что мы союзники в главном – в желании сделать нашу Родину самой замечательной страной на свете.




МОЖЕТ ЛИ ПРЕССА ВЕСТИ СЕБЯ СОЛИДНО?


_9_декабря_2000_года_

Отвечаю прямо. Может, но не хочет.

Сначала сделаем извлечение из Книги книг. «Разве я сторож брату моему?» – ответил Каин на вопрос господа бога. Однако увертка принята не была, и господь постановил: примерно Каина наказать.

Теперь самое время вспомнить не самое ласковое определение нашей профессии – каинова печать – и понять, что все мы – черненькие и беленькие, старенькие и маленькие, толстенькие и худенькие, грамотные и не слишком – отвечаем друг за друга и все вместе за профессию. Хотя, в отличие от медиков, гиппократовой клятвы не произносим, но ведь не станешь носить на груди надпись: к нижеперечисленным изданиям моя благородная газета никакого отношения не имеет...

В силу этого грустного обстоятельства приходится высказываться и тогда, когда тебя не спрашивают. Хотя тем, о ком высказываешься, «это очень обидно». Так справедливо подметил святой Булат Окуджава.

Ну вот, с грустью смотрю я на днях, как одна независимая телекомпания дает в эфир репортаж о другой независимости – на этот раз печатной – с откровенным заголовком: «Лжецы». Собственно, каких-то доказательств лжи, с одной стороны, равно как и правоты с противоположной, никто не предъявлял. Зато имело место беспардонное тыканье даме–редактору микрофоном в самую... извините, лицо. И вставление ботинка в закрываемую дверь. Я как-то не понял – то ли интервью хотят взять, то ли чайник со свистком продать?

Понятно, что сегодня все журналисты потихоньку овладевают маркетингом, но чтобы до такой степени...

Кстати, что это я все о журналистах да о журналистах? Разве меньше их виноваты те, кто спускает этих борзых с поводка? Кто оплачивает и стиль, и звук, и текст? О мои и не только мои наивные коллеги, друзья и недруги! Когда бы вы знали, что случится потом!

А потом ваш заказчик станет искать встречи с тем, кого вы так старательно... обрабатываете, хлеб отрабатываете, и даст понять, что он готов хоть завтра унять вас и, если захотите, даже примирить с тем, кого вы только что, извините великодушно, парафинили.

Говорю это со всей ответственностью и грустью, потому что выборы проходят, хозяева меняют друзей, вкусы, интересы. Чем тогда утешаться? Воспоминаниями, которые одновременно угрызения совести?

Кому не приходилось слышать от людей, которые стали всем благодаря демократам 1991 года, что они сильно демократов презирают? А за что презирать? Разве что за наивность, за то, что в силу собственного понимания приличий пропустили этих сильно работающих локтями людей вперед – к деньгам и власти.

Но я все же не о них. О журналистике и, главным образом, о новой. У кого учитесь, друзья? У Запада? Кто вам сказал, дорогие мои, что вся зарубежная пресса продажна? Вас обманули. Приличные люди есть везде. В Китае, в России, в «Голосе Америки» и уж, безусловно, в самой приличной газете Запада «Вашингтон пост». Старушка «Вашингтонская почта», к примеру, создала такой жесткий кодекс для своих сотрудников, что запрещает им даже обедать с теми, у кого они собирают материал. Именно корреспонденты этой газеты получили мировую известность, когда бросили вызов главе самой великой державы – США. Так что продавать газету – нормально. Извращение – продавать себя.

Придет новое утро. Я открою очередную газету и снова увижу клочья пены на страницах. Искусственная и хорошо оплаченная злоба. На какую новую жертву спустит тебя с цепи очередной хозяин? А потом отблагодарит сахарной косточкой.

А потом?

А что потом?




ЖАЛЬ, ЧТО КАНДЕЛЯБРЫ В ДЕФИЦИТЕ


_4_января_2001_года_

Еще в царские времена, когда совсем не было выборов, зато имени место шумные многодневные ярмарки, на эти ярмарки съезжалось много заинтересованного народу. В том числе карточные шулера, которые умели незаметно вынуть нужную карту из рукава и ловко пользовались краплеными колодами. Так что севшие с ними метать «банчок» провинциальные помещики возвращались домой без денег, а нередко и без имения. Шулера перекочевывали на другую ярмарку. А которых имали – были биты канделябрами по кумполу.

Ныне ярмарки – большая редкость. Чаще случаются выборы. Так что теперь любители передернуть карту вынужденно переквалифицировались.

Тому пример и нынешняя кампания по выборам губернатора. Одна странность: упомянутые специалисты не прячутся, как прежде, по гостиничным нумерам, а лезут на самый что ни на есть свет. На телеэкран. Уверены, что в либеральные времена канделябры уже не в моде, а избирательный закон куда как неповоротлив. Потому шалить они (упаси боже, употреблять старорежимное «шулера», следует говорить «пиармены») готовы под носом у самого председателя Центризбиркома.

Перед Новым годом Александр Вешняков, прибывший в Тюмень знакомиться с нравами нашей избирательной кампании, давал пресс-конференцию. Как водится, короткие вопросы – о льготах отдельным кандидатам, которые упрямо не уходят в отпуск, несмотря на «рекомендации с самого верха»; о том, что рядовой гражданин лишен возможности участвовать в агитации за своего кандидата; о давлении на отдельных должностных лиц, которым начальство велит активизироваться в подготовке к выборам; об особом режиме избирательной кампании в Тюменской области... Долгие ответы г-на Вешнякова, г-на Латышева...

«Шалуны» с вопросами не лезут, но старательно снимают. Веронику Наумову из «Тюменских известий» – в профиль. Ларису Вохмину из «Тюменской правды» в три четверти. Владимира Битюкова из «Регион–Тюмень» в фас. Автора этих строк – практически в затылок.

О чем спрашивали вышеперечисленные руководители средств массовой информации, зритель программы «Секунды» так и не выяснил. Ему не сказали. Вместо записи наших голосов в эфире прозвучало чье-то шипение: тюменские «прособянинские» журналисты, оказывается, «ябедничали г-ну Вешнякову на своих коллег, которым слова на пресс-конференции не дали».

Брехня. И «Тюменской правде сегодня» дали слово. И «Сибирскому посаду». И «РИА–Урал»... Если бы господа из «Паралакса» рискнули дать фонограмму видеозаписи, то шулерские приемчики сразу бы вылезли наружу.

Впрочем, нечистоплотность «Секунд» в Тюмени уже входит в поговорку. В очередном сюжете, что показали вчера, два молодых человека, стыдливо глядя в пол, жаловались на «беспредел, который творится в Тюменской области». Мол, к ним в молодежную организацию, поддерживающую Рокецкого, ворвались люди (какие?), показали «корочки» (какие?), перерыли документы (какие?) и едва не удушили девушку (какую?).

Словом, «беспредел». Хотя больше напоминает страшную историю в стиле «кто-то кое–где у нас порой». Которую и опровергнуть нельзя, потому что в ней ничего конкретно не утверждается.

Впрочем, можно и опровергнуть. Потому что один из юношей в кадре сильно напоминает человека, который когда-то работал в «Курьере», где ему старательно напоминали: «Если тебе показывают документы, читай, что там написано...» Что же ты, Юра? Учили тебя, учили...

Скоро финал. Специалисты по передергиванию карт поедут на очередную ярмарку. Под мерное бормотание – честные выборы, честные выборы, честные...




«МОМЕНТ ИСТИНЫ» С АНДРЕЕМ КАРАУЛОВЫМ


_11_января_2001_года_

Журналист Андрей Караулов прибыл в Тюмень, чтобы поддержать на выборах товарища Рокецкого. Так он сам сказал. Андрей Караулов прибыл не с пустыми руками. Он привез посвященный Леониду Рокецкому фильм. Фильм, конечно, называется Правда. Ничего, кроме правды!». И должен открыть тюменцам, вероятно, не понимающим своего счастья, какой замечательный человек – этот кандидат в губернаторы.

Такую важную мысль, по словам Караулова, в фильме подтверждают люди, которые являются совестью России» – писатель Виктор Астафьев, губернатор Свердловской области Эдуард Россель, а также президент Белоруссии Александр Лукашенко и ряд других.

Андрей Караулов пророчествовал, как Кассандра. Он витийствовал: «То, что произойдет в это воскресенье, так драматично, так ужасно!». Он рассказывал о тайном сговоре Бориса Березовского и полпредов президента (о бедный доверчивый президент Путин!), которые собрались в московском отеле «Мариотт» и условились поделить Россию. Он напоминал, что Тюменская область – это последний регион России, что не пускал к себе людей, «которых мы в Москве называем – семья». Он предупреждал, что когда начнется передел территорий, округа могут выйти из состава России...

Правда, исходным материалом для дискуссий гость владел слабо. Так, он не мог пояснить, отчего, лишившись платы за недра (60% областного бюджета), жители области недосчитаются только 20 процентов своих доходов. Он не смог уточнить, каким образом ЯНАО и ХМАО «географически» выйдут из России. А более всего его обидел вопрос: не собирается ли столь заинтересованный в будущем Тюменской области человек переехать к нам на постоянное жительство?

Господин (или все же товарищ?) Караулов считает, что он лично должен быть заинтересован в выборах именно губернатора Тюменской области, главного топливного региона страны.

Хорошая идея! Но тогда надо внести изменения в избирательный закон, и глав важнейших территорий избирать на царство – всей страной – тюменского губернатора (нефть и газ), краснодарского (хлеб и сахар), иркутского (каскад гидростанций на Ангаре и Илиме), чукотского (золото)...

Но послушаешь «мобилизованных и призванных» доброхотов, которые исключительно по доброте душевной рвутся открывать нам глаза и помогать рассмотреть не замеченных нами пророков, и опечалишься. Выборы закончатся. Радетели наших интересов отбудут к себе на Садовое кольцо, а мы останемся расхлебывать. И каждый день ощущать на себе последствия этой, конечно же, бескорыстной агитации.

Сверкнул перед нами свежим загаром коллега и отбыл. А в ближайшую пятницу в 18.30 на втором канале он попытается уже и вас, дорогие читатели, убедить в том, что все в его фильме и есть истина. А не какой-то там момент.




ПРАВО ЕСТЬ. И ПРАВА НЕТ


Неважно, как голосуют. Важно, как считают.

    И. Сталин

_15_января_2001_года_

Эта весьма практичная мысль бывшего тирана припомнилась мне после вчерашней небольшой дискуссии в областном избиркоме. Только мне захотелось ее несколько перефразировать: неважно, что написано в законе. Важно, как его толкуют.

Спор давний и непримиримый. О праве журналистов высказываться по поводу тех или иных кандидатов. О праве устраивать с кандидатами и относительно кандидатов дискуссии в открытой печати.

Избирательный кодекс (закон) Тюменской области в этом плане весьма сдержан. Ничего такого, что откровенно бы нарушало основные права и свободы граждан, в том числе, и свободу слова, свободу печати в законе не сказано. Сказано, что надо обеспечить равные возможности ведения предвыборной агитации. Что надо предоставить бесплатное эфирное время и бесплатную площадь всем кандидатам поровну. Ежели публикуется оплачиваемый материал, то на это должно быть указано.

Однако нигде не нашел я ни слова, ни полслова о том, что журналист (он же – гражданин) лишается права высказываться самостоятельно по поводу того или иного кандидата. Говорится лишь о том, чего не должно говориться (возбуждение расовой, национальной и религиозной розни и т.п.). Единственный странно звучащий пункт 6.1, который журналисты могли бы отнести к себе, обнаружился в статье 57. Сказано, что «не допускается публикация и распространение материалов, агитирующих против любого кандидата, без оплаты из избирательного фонда другого кандидата». Смысл, как я его понимаю: газета и журналист могут напечатать что-то «Против», но не от себя лично, а только если за это заплатит какой-нибудь другой кандидат.

Вот в этом, собственно, и весь спор. Имеет пи право журналист писать то, что думает, или он – «тварь дрожащая» (по Достоевскому)? Впрочем, у меня возникло устойчивое ощущение, что господа-толкователи закона предпочитают другое словосочетание, с определением «продажная».

Уже несколько лет, от выборов к выборам, избирком тюменский стремится ограничить возможность прессы самостоятельно высказываться. Мотив все тот же – платят! Платят черным налом, а они (то есть мы) и рады стараться. Вот сейчас и на мой вопрос: а если мы пригласим кого-то из кандидатов в редакцию на «круглый стол», дабы дать возможность читателям составить мнение о нем, всплеснули руками. Ни в коем случае! Вы же не пригласите всех!

Эта жесткость мне стала понятна, когда я пролистнул вестник областной Думы чуть дальше и наткнулся на публикацию, одним из авторов которой является Тамара Комар, секретарь облизбиркома. Она справедливо пишет, что те, на чьей стороне СМИ, как правило, выигрывают. И спрашивает: а разве это справедливо? И говорит о «заведомой пристрастности СМИ». А поскольку пресса «заведомо пристрастна», то она «существенно искажает будущее волеизъявление граждан».

Таким образом, на одном, не подкрепленном доказательствами тезисе, строится целое здание, которое завершается рядом вполне противозаконных пассажей.

Что «журналистские комментарии и так называемые авторские программы» по вопросам, связанным с выборами, должны быть запрещены». (А говорят, что «каждому гарантируется свобода мысли и слова» – Конституция РФ, ст. 29.1).

Что «сигнальные экземпляры листовок и другой распространяемой печатной продукции (газет тоже?) должны визироваться в избирательных комиссиях». (А говорят, что «цензура запрещается» – Конституция РФ, ст. 29.5).

Особенно любопытна мысль, что законодатели, правоприменители и само журналистское сообщество должны не допустить «информационного противостояния.

Увы мне! Увы нам всем! Что делать, если вся жизнь, печатная и непечатная, общественная, семейная, думская, научная и прочая, состоит исключительно из информационного противостояния? Другой жизни не бывает. О другой сказал бард: «А на кладбище все спокойненько».

Политизированную избирательную кампанию мои оппоненты считают «больным местом». Ну это вряд ли. Нормальное общество не может не быть политизированным. Это его достоинство, гражданского-то общества, о котором говорит президент, созывая гражданский форум.

И губернатор, как видно, стремится к тому же. Институт прессы как элемент такого общества не должен изображать из себя пять холодных сосисок.

Общеизвестно, что мои политические симпатии весьма отличаются от симпатий кандидата в депутаты Александра Черепанова. Мое право не желать возвращения к власти его товарищей по партии адекватно нелюбви Черепанова к демократам. И мы равны в своих правах.

Конечно, худо думает о нашем брате секретарь облизбиркома. К сожалению, нередко мы даем ей для этого основания. Так что теперь? Ликвидировать прессу, чтоб не мешала «свободным выборам»? Заткнуть рты журналистам, чтоб не поднимали волну? Или вообще запретить печатать в газетах предвыборные материалы, пусть кандидаты воюют листовками?

Смысл выборов – в противостоянии позиций, точек зрения, лиц. Иначе надо вообще отменить выборы и заменить их назначением. Как раньше, когда выдвижение фактически равнялось избранию.




ПРЕЗИДЕНТ СНОВА «В ЗАБЛУЖДЕНИИ»


_5_апреля_2001_года_

Извините, но я вовсе не хочу обсуждать, сколько должен Гусинский Вяхиреву, какой процент комиссионных получат Кох и Иордан, завладев телевизионной компанией, каковы зарплаты и гонорары у звезд независимой журналистики. Одно требует документального подтверждения. Другое – не скажут. Третье мне лично неинтересно.

Мне лично интересно получать информацию, а НТВ делает это лучше других (вот пусть и зарабатывает больше). Но меня пытаются уверить, что все дело в экономике, что налицо элементарный передел собственности, что Гусинский взял деньги в долг у Вяхирева и вовремя не отдал, потому и говорить не о чем.

Типичная российская картина – что-то вроде «Сибирского алюминия», истории с КРАЗом, с Качканарским горнообогатительным комбинатом или тюменским судостроительным заводом. Похоже, да не очень.

Потому что речь идет не только о той собственности, что воплощена в телекамеры, вещательную лицензию, мебель в кабинете Евгения Киселева. Речь о другой собственности, о которой почему-то молчат.

Эта другая собственность – мы с вами, уважаемые телезрители канала НТВ. Это нас хотят заполучить «Газпром–Медиа», Рэм Вяхирев, Альфред Кох и те, кто стоит за ними. Это ради нас и из-за нас идет ожесточенный спор в Государственной Думе и Совете Федерации. Причем, одна из сторон, которой мы так нравимся, даже не хочет спрашивать наше мнение. Словно мы – вещь. Словно мы – приложение к каналу, вроде стульев в приемной Киселева.

Ах, как все просто – власть переменить, журналистов тоже (Впрочем, они поменяются сами. Кто же поверит сладким словам Бориса Йордана и Альфреда Коха, что они ни в коем случае не хотят посягать на свободу творчества?) – и все? А мы что – как животные, которым в мозг впаяли проводник, будем послушно нажимать все ту же восьмую кнопку? Это вряд ли – без «Гласа народа», без «Итогов» и без «Итого», без «Кукол и, самое главное, без прекрасных информационных программ, из которых мы нередко узнавали «другую точку зрения» – в отличие от официальной. Мы узнавали о Чечне. О лодке Курск». О многих событиях в нашей собственной стране. И о роли власти в этих событиях.

Эта «другая правда», на мой взгляд, и есть настоящая причина заварушки вокруг НТВ.

Единственное, над чем хотелось бы поразмышлять, какова же роль «гаранта Конституции» в этом вопросе? Роль президента Путина, который на днях отметил первую годовщину своей триумфальной победы на выборах 2000 года.

Два дня я смотрю телевидение. И слышу изумленные голоса: что же президент? Может, он не в курсе дела? Может, его «подставили», как говорит спикер Селезнев? Может, его «вводят в заблуждение», как пытается смягчить ситуацию Михаил Горбачев, не теряющий надежды на встречу с президентом и на возможность решить вопрос мирным путем?

А мне представляется, что господин президент глубоко обижен на НТВ. И за давние «Куклы», когда его изобразили в виде «крошки Цахес» из сказки Гофмана. И за тот же «Курск», когда ему не дали отсидеться от трагедии на курорте. И за Чечню, потому что, кажется, только из-за НТВ никак не удается доложить народу о полном и окончательном замирении с горцами.

Злопамятность, конечно, вполне человеческое качество. Но только не для президента. Но только не так легко обнаруживаемое.

Не могу не вспомнить Бориса Ельцина, которому доставалось за всех правителей страны. Но не было ни одного ответного выпада. Ни одного судебного процесса. Ни одного закрытого средства массовой информации. Ни одного шага, направленного против свободы печати (а чего стоят видеосюжеты с дирижированием оркестром в Германии или пантомима про снайперов, которые стерегут боевиков у села Первомайского).

А Владимир Владимирович поступает, как обычно. Как в случае с «Курском» и в других острых ситуациях. Он хранит молчание. Он – в стороне. Он почти ни при чем. Неужели опять поведение президенту диктует его первая профессия?

Судя по вчерашним вечерним сюжетам, профессионалы гласности переиграли рыцарей плаща и шпаги вместе с газовыми магнатами. Прямо или косвенно в поддержку лучшего телевизионного канала страны выступили руководители обеих палат Федерального Собрания. Популярные политики. Деятели культуры и искусства. Видные юристы. Молниеносный захват, кажется, не получился.

Наверное, опять придется президенту кого-то «назначить виноватым». Это уже входит в традицию.

Р.S. А Газпром угрожает проверить, правильно ли отчитывались журналисты НТВ по командировкам в Чечню.




НЕ НРАВИТСЯ – НЕ ЕШЬ


_27_июля_2001_года_

Уж не знаю, чем я полюбился «Трудовой Тюмени». Вроде бы и не пристаю к сотрудникам этой газеты (заметьте, газеты, а не «газетенки», как изволят писать о «Курьере» наши яростные оппоненты). И с главным редактором Александром Черепановым всякий раз вежливо здороваюсь. Хотя есть основания и не делать этого. Потому что «Курьер» еще и не родился, а Черепанов обратился по этому поводу в горсовет с письмом, которое приличные люди и письмом-то не называют.

Понятно, дело давнее. Можно бы не вспоминать. Но не дают покоя газете РКРП наш скромный «Курьер» и его, видимо, нескромный редактор. То постоянная авторша «Трудовой Тюмени» из Ишима, некто Сажина, начнет похлопывать меня по плечу и обращаться на ты, как будто мы с ней не один год провели рядом в аудиториях Уральского университета. То «Книга расстрелянных» доводит писателей до белого каления, и они, впав в такое состояние, когда человек уже не отдает себе отчета, обзывают потомков жертв политических репрессий – «недорепрессированные».

Правда, полного представления о «Трудовой Тюмени» и ее авторах составить не могу. Уж извините, господа хорошие. Вы – сами по себе. Я – сам по себе. Недосуг мне читать вас постоянно. И пишете вы плохо. Грубо пишете. Мне это неинтересно. Потому как чтение грубостей вместо аргументов притупляет ум. А поскольку в вашей редакции работают люди не моложе меня, не стоит нам тратить по пустякам свой интеллект.

Может, согласимся: я вас не читаю, вы не читайте меня. Нормально. Не нравится, не ешь. Разные мы.

Так настроился я на мирный лад, но один из нештатных сотрудников приносит очередной номер «Трудовой Тюмени» за июль. И снова некто А. Ушаков, совершенно незнакомый мне лично человек, начинает меня поучать, анализировать написанное мною в довольно-таки развязном тоне. И что примечательно – есть, есть духовное сходство с тем давним письмом А. Черепанова, в котором он пытался «открыть глаза» городскому совету, учредившему «Тюменский курьер». Теперь и А. Ушаков открывает глаза, но только мэрии: неужели Степану Михайловичу не стыдно финансировать газету, «сотрудники которой обращаются друг к другу, как фашистские главари?». Понятно, что Ушаков изучал быт и нравы фашистских бонз по художественным фильмам. А больше ничего не изучал. Иначе бы прознал как-нибудь , что заниматься доносительством – нехорошо.

Что «тыкать» шестидесятилетнему Отто Коху – нехорошо. Что путать имена и отчества – нехорошо. Что писать фамилию человека с маленькой буквы – нехорошо. Что бросать плакатом в женщину, депутата Госдумы, куда столько раз безуспешно стремился ваш друг и лидер Черепанов, – нехорошо.

Я понимаю, что когда нет аргументов в споре, то все годится. И попрекать Хакамаду, что у нее папа – японец. Что Кох – немец. А Гольдберг – еврей. Ну и что? Подумаешь, бином Ньютона. Никто этого и не скрывает. Нет в этом стыда, как нет и оснований для излишней гордости. Все, как говорится, от бога, в которого теперь и коммунисты со страшной силой верят.

И последнее. Ушаков велит Коху спросить у меня, куда я задевал свой партийный билет члена КПСС. Отвечаю: никуда не задевал. Вот уже десять лет лежит спокойно в секретере. С тех самых пор, как Ельцин топнул ногой и вся партийная элита, взяв портфельчики, разошлась по домам. 22 года был я в партии. Вместе со многими приличными людьми. И с неприличными тоже.

Но то была другая партия, которой сейчас нет. А то, что представляют собой Ушаков, Черепанов и другие, если судить по их поступкам, публикациям, плакатам на митингах, то и слава богу, что в этой партии я не состою.

Словом, ребята, давайте жить дружно. Не нравится вам «Курьер» – не читайте. Но не грубите. А то придете опять карточку для газетки просить – не дам.




ПИСЬМО МОЛОДЫМ КОЛЛЕГАМ


_15_сентября_2001_года_

Давным-давно, когда большинство сотрудников нынешних газет (и «Тюменского курьера», в частности), нынешних телерадиокомпаний еще не родились, происходили замечательные события, которые прославили землю, где мы сейчас живем.

Это было, когда Эрвье еще не был героем и лауреатом, но был живым и энергичным человеком едва ли средних лет. Это было, когда семья Быстрицкого переезжала с Крайнего Севера на крайний юг, а потом обратно, на Крайний Север. Это было, когда известным в Тюмени Шаповаловым был не Игорь Александрович, первый секретарь горкома и член бюро ОК, а другой человек, геолог, которого звали Иван Григорьевич... И все это происходило, как говорил в свое время тележурналист Витя Строгальщиков, «сейчас и здесь».

Tempora mutantur et mos mutantur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Если рассмотреть этот латинский постулат применительно к газетной жизни, то вместе с ушедшим временем мы выбросили и трепетное отношение к газетным ошибкам. Мне (везенье это или невезенье?) довелось мальчишкой работать в издательстве рядом с Великими Старухами. Они были, конечно, женщинами только средних лет, просто мне казались иными. И помнили ужасные времена, когда газетная ошибка буквально стоила жизни. Та эпоха кончилась, а отношение к ошибкам у них осталось. И всем коллективным старанием они вдалбливали в меня серьезное отношение к газетному тексту.

С тех пор я разучился читать, как читают все люди. Воспринимая текст, я одновременно ищу ошибки – грамматические, логические, фактические. Я ищу противоречия в изложении и разнобой в написании фамилий. Наверное, это уже неискоренимо.

И не пижонства ради, а просто автоматически, я, беря в руки газетный лист (все равно – свой или чужой), делаю все то же привычное дело. В память о тех, с кем работал вместе и кого уже давно нет на свете.

Я в восторге от молодых журналистов. Но не понимаю, почему они так неохотно обращаются к словарям? Почему не роются в документах? Почему так небрежно записывают имена и фамилии?

Когда-то в столичных газетах существовали бюро проверки, которые уточняли каждый факт, каждую фамилию. Берегли репутацию. Уважали читателя. Тогда можно было сказать: а вот в «Известиях» напечатано... Это означало то же, что вырублено топором.

Только один пример из сегодняшней практики. В тех же «Известиях» за 25 августа с.г. пишут о первых днях тюменской нефтяной истории (вот для чего мне понадобилось потревожить имена великих геологов). Пишут, что до лета 1961 года «промышленного фонтана никак не получалось». Что кто-то «из местного начальства разрешил пробурить пару несанкционированных скважин». Пишут о газораспределительных (?) станциях на тюменском Севере – в Старом Уренгое и Краснотурьинске (?). О том, что «первую экспедицию за тюменской нефтью возглавлял молодой геолог Фарман Салманов». О том, что «нашли первую нефть в 1961 году, тогда, когда все и думать про нее забыли». И прочее.

Пусть Краснотурьинск находится в Свердловской области, а установки комплексной подготовки газа – в Новом Уренгое. Отнесем к серии охотничьих рассказов разрешение местного начальства «пробурить пару несанкционированных скважин» (на те деньги разведочная скважина, как мне помнится, стоила не меньше миллиона рублей). Но есть даты, есть цифры и есть имена.

Отчего бы не напомнить, коли к случаю пришлось, что первый промышленный фонтан нефти получен был не в 1961 году, а 21 июня 1960 года в Шаиме, неподалеку от теперешнего города Урая. Бурила его бригада мастера Семена Урусова, а на вахте, когда пошла нефть, стоял бурильщик Алексей Распопов. И возглавлял эту экспедицию Михаил Шалавин, а вовсе не Фарман Салманов.

Свою первую нефть, но не в Шаиме, а в Усть-Балыке, «молодой геолог Фарман Салманов» нашел только через год. Да, это был куда более мощный нефтяной пласт, но факт остается фактом. Сначала был Шаим. И первый нефтепровод построен именно из Шаима в Тюмень, окончен 21 декабря 1965 года. А Усть-Балык – Омск стал следующим.

Я понимаю, что прошли годы. Многое представляется не так, как было, а так, как хотелось бы. Но, мои дорогие коллеги, помните: обо всем уже написано в книгах. Есть документы. И когда в очередной раз кому-то захочется сообщить, что Волга, к примеру, впадает в Тихий океан, отчего бы не взглянуть на карту?




СЛЕЗАЙТЕ, ГРАЖДАНЕ. ПРИЕХАЛИ. КОНЕЦ


_17_ноября_2001_года_

Как и обещал, прихожу в облизбирком со своими вопросами – о праве журналиста печатать собственное мнение. О праве средства массовой информации вести самостоятельную пинию в избирательной кампании.

Не секрет, что год от года избирательный закон становится все жестче. Но и в нем есть замечательные места. Например, вот это: «В Тюменской области гарантируется гражданам свободное проведение предвыборной агитации в установленные законом сроки». Ура, можно сказать.

Значит, обращаюсь я к заместителю председателя облизбиркома, редакция может пригласить к себе на «круглый стол» любого из кандидатов и устроить нормальное ток–шоу?

– Не–а, – говорит Александр Жихарев. – Если только кандидат оплатит это из своего избирательного фонда.

– А могу я сам, лично, писать то, что думаю о кандидатах?

Естественно, слышу старую песню про избирательный фонд. Дальше диалог: «Я – гражданин? – Гражданин. – А свободное проведение предвыборной агитации? – Это не для журналистов...».

Я спрашиваю: где «про это написано». В законах, областном и федеральном, о журналистах конкретно не сказано. В постановлении Верховного суда тоже ничего не обнаруживается. Наконец, мой многолетний оппонент начинает соглашаться. Смею, стало быть, свою точку зрения иметь и публиковать ее, не требуя денег с того, о ком пишу.

Через несколько минут все повторяется, но уже в кабинете председателя облизбиркома Валерия Серкова.

Снова ссылки на законы. Снова «а где это точно написано?». Снова «платно–бесплатно». Сидящий тут же член избиркома доктор юридических наук Ольков иронизирует в пространство: «Да если и возьмут журналисты деньги, это же надо будет доказывать!».

С большим удовольствием констатирую, что конкретного запрета на «Журналистскую агитацию, не связанную с изъятием денег у кандидатов», законы не содержат.

Может быть, это и спорно, но средства массовой информации есть основная форма подключения граждан к выборам. Кроме самой процедуры голосования, конечно. Но ведь хочется и поспорить, и высказаться, и обменяться аргументами, и попробовать сформулировать свое отношение к происходящему, да не на базаре и не на кухне.

К сожалению, избиркомовцы, а может быть, и сами законодатели тоже, мало знакомы с «шарлотским проектом». Суть – почувствовав после выборов 1988 года, что американцы утратили интерес даже к избранию президента, редакция газеты «Шарлотт обзервер», штат Северная Каролина, решила помочь гражданам взять демократию в свои руки. Связав эрозию гражданской позиции и падение читательского интереса, журналисты поставили в центр избирательной кампании читателя. Его интерес, его требования к кандидатам. Газета решила «выйти из автобуса на улицу и определить для себя, что хотят знать избиратели».

Это не только перевернуло работу газеты, которая за несколько лет получила четыре Пулитцеровских премии – высших журналистских награды в США, но и восстановило существо избирательного процесса.

Кстати, еще в 1993 году, на первых в России выборах в Совет Федерации, «Тюменский курьер» попытался использовать гражданские инициативы «шарлотского проекта». Но потом появились новые избирательные законы, которые сделали инициативы невозможными. И чем дальше, тем все меньше свободы для предвыборной агитации, а значит – и для осознанного выбора.

Можно предсказать, чем все это закончится. Как только жизнь в стране более-менее наладится, граждане перестанут посещать выборы, где им отводится функция приставки к машине для голосования.

А пока у «Тюменского курьера» есть идея. Согласно закону, мы обязаны предоставить кандидатам, выбравшим в качестве трибуны нашу газету, до трети полосы. Бесплатно. Мы предлагаем использовать эту площадь для публикации материалов «круглого стола», который проведем вместе с кандидатом, пожелавшим ответить на вопросы журналистов «Курьера». Вопросы – наши. Ответы – ваши. Чтоб нам не сказали потом: все, приехали...




ТРОЯНСКИЙ КОНЬ ПО ИМЕНИ «ПРЕСС-ЦЕНТР»


_13_января_2002_года_

Каждый год приносит что-то новое в провинциальную журналистику. Еще год назад основной опасностью были клонированные издания ИД «Провинция» и другие отпрыски размножавшихся при помощи Интернета столичных изданий. Сейчас, как мне представляется, проблема в другом.

Каждый день электронная почта и факс «Тюменского курьера» доставляют в наш секретариат массу сообщений. Информации о том, что свершилось или должно свершиться. Приглашения на презентации. Пресс-релизы. Готовые информации – правительственного пресс-центра «Тюменская линия». Туда сбегал, это перепечатал, в третье место позвонил относительно подробностей. День прошел, номер сверстан, жизнь прекрасна! А потом выкладываешь на стол номера выходящих в городе газет и хватаешься за голову – однояйцевые близнецы!

С телевидением еще интереснее. Переключаешь каналы четырех городских телекомпаний – сюжет в сюжет, лицо в лицо, даже синхроны повторяются.

Эфир заполнен. Журналистики нет.

А при чем же пресс-центр, он-то в чем виноват?

Не знаю, как в других газетах. У редакторов не принято делиться секретами внутренней жизни. Но всякий раз необходимость ставить – потому что свои проморгали – информацию «Тюменской линии» или другого более расторопного, чем наша газета, агентства, у нас становится поводом для скандала. Почему не знали, почему прохлопали, почему другие работают лучше, дальше смотрят, больше видят? Почему, почему, почему?

А ведь кто-то, я вижу, ставит эти информационные блоки. Удобно. Не надо бегать, не надо тратить бензин дня автомобиля. Читатель все равно не заметит.

Не заметит? Может быть. Но рано или поздно читатель увидит, что «средство массовой информации» «А» ничем не отличается от «средства массовой информации» «Б». Но и это не главная беда.

Главная беда в том, что пропадает желание, как почти пропало уже умение самому найти интересную информацию, вставить, как это прежде говорилось, «фитиль». Так писал об этом не последний, сами понимаете, репортер прошлого века – Константин Симонов: «И чтоб между прочим был «фитиль» всем прочим. А на остальное – наплевать».

Несколько опасностей подстерегают вторую древнейшую профессию. Исчезают творческий азарт и само творчество. Вырастает поколение, убежденное, что журналистикой может называться, в том числе, и переписывание пресс-релизов, заготовленных впрок пресс-центрами, заинтересованными в создании благоприятного образа своей конторы. Вырастает поколение, убежденное, что оригинальность и похожесть – одно и то же. Вырастает поколение, убежденное, что главное не в том, чтобы найти сюжет или информацию, которых нет у других СМИ, а в том, чтобы поспеть туда, куда поспевают другие. В движенье мельник жизнь ведет, в движенье!

Сегодня мы скользим по наклонной плоскости, следуя за троянским конем по имени «Пресс-центр». С согласия благодушных и сытых редакторов и учредителей. Лишенные в большинстве базового образования и не имеющие журналистской школы. Что там, в конце тоннеля? Если бы я был Кассандрой, то не побоялся бы увидеть там далеко день, когда обогнавшее журналистику общество грустно перелистает типовые страницы газет с размноженными под копирку информациями, пощелкает переключателями каналов с одинаковыми сюжетами и скажет: а зачем нам, собственно, столько средств массовой информации?

Р.S. А в гибели Трои был виноват не деревянный конь и не коварные ахейцы, а сами глупые троянцы.




ЭХО «МОНОПОЛЬКИ»


Репортер – это тот, кто должен ногами наверстать то, чего нет в голове.

    Эгон Эрвин Киш

_29_января_2002_года_

В свете событий, происходящих, точнее, уже происшедших, вокруг ТВ–6, наш заочный спор с генеральным директором «Тюменской пинии» Владимиром Зуйковым, безусловно, выходит за иронические рамки цитаты, которую я выудил из книжки неистового репортера Эгона Эрвина Киша.

Теперь к теме. Возможно, я ломлюсь в открытую дверь, и Зуйков спорил не со мной. Но «после чего – вследствие чего». Я не уверен, что интервью, которое уважаемый Владимир Парменович давал обозревателю студии «Паралакс», как-то связано с моими упреками в адрес официальных пресс-центров. Я позволил себе утверждать, что средства массовой информации, вскармливаемые искусственным молочком из ведомственных и иных пресс-центров, обречены на утрату профессионализма. А несколькими днями позднее я увидел в телевизоре Володю Зуйкова, который утверждал, что будет лучше, если информацию будут готовить информационные агентства, а СПИ – «пусть займутся аналитикой».

Спасибочки, конечно. Я ценю высокую степень ответственности, которую предлагает «Тюменскому курьеру» и ему подобным Владимир Зуйков. Однако совсем не намерен следовать этому совету. Хотя бы по одной-единственной причине, а мог бы набрать их с десяток.

Конечно, когда Владимир Зуйков искренне хочет облегчить тюменским газетам жизнь, он имеет в виду совершенно определенное агентство – «Тюменскую линию». Нормальное агентство. Развивающееся. Близкое к важным источникам информации. Нередко утирающее нос (вариант: вставляющее фитиль) многим, в том числе и «Тюменскому курьеру». Но! Есть, есть возражение.

Когда-то было всесильное ТАСС. Его сведении были обязаны публиковать все газеты Советского Союза. ТАСС был уполномочен сообщить, и боже избави кого-нибудь шагнуть за пределы этих полномочий. Шаг вправо, шаг влево – сами знаете...

А российский читатель все так же доверчив. Пьет воду, не размышляя об источнике. И как сказал мне один из сотрудников губернаторской пресс-службы, тех, кто задумывается над информацией, – не более пяти процентов.

Пусть так. Солженицын был вообще один на всю Россию. В августе 1968 года с протестом против ввода войск в Чехословакию вышли к Лобному месту восемь. А что получилось из этого «бодания телят с дубом»? Дуб рухнул. Рухнула империя. И никто за нее не заступился. Даже самые верные, самые заслуженные и орденоносные адепты. В том числе и читатели надежной информации.

Так что не стоит ни недооценивать пяти процентов, ни уповать на дезодорирующие свойства официальной информации.

Простите, что вынужден повторять очевидное. Не будет другой информации, появится третий источник – слухи, «вражеские голоса». А между тем, как только появилась в стране не зависимая от правительства пресса, все эти голоса умерли сами собой.

Я не хотел бы напоминать, что делала «Тюменская линия» год тому назад. Да, она должна была гнуть и официально гнула свою официальную линию. Потом прошли выборы, появилась новая официальная линия. Все путем. Как там говорилось в старом анекдоте: колебался вместе с генеральной линией?

Пусть не обижается на меня Владимир Зуйков. Слишком много лет знакомы. Не в обиду это написано. А единственно ради тех строк, что содержатся, кстати, и в Основном законе: мол, каждый имеет право искать и распространять информацию. Потому и слышу в речах уважаемого Владимира Парменовича эхо старой монопольки. Слышу эхо, но рассчитываю, что оно эхом и останется.

Ибо проблема наших разногласий – в самом существовании свободной информации. Коллеги и подчиненные Владимира Зуйкова сами определяют степень своей зависимости или независимости. Точно так же я не готов согласиться с Людмилой Попович, редактором Ямской слободы», что ее издание полностью свободно. Просто это другая степень зависимости.

Об этот забор расколочено много журналистских голов. Потому что никто не произносит полностью фразу о независимости прессы. Забывают добавить два коротеньких слова – от власти.

«Монополька» – (простореч., дореволюц.) 1. Казенная винная лавка, монопольно торговавшая водкой.

(Толковый словарь русского языка под редакцией проф. Д.Н. Ушакова. М. 1938, т. 2, стр. 256).




СВОБОДА СЛОВА В ТРАНСКРИПЦИИ


_2_июля_2002_года_

В книге Яна о завоевании Чингиз–ханом Средней Азии есть потрясший меня когда-то эпизод. Впрочем, и сегодня вспоминаю о нем не без содрогания.

К арыку, где прятались от завоевателей несколько дехкан, подскакал монгольский всадник. И бросил им сверху веревку: «Эй, вы! Свяжите-ка друг другу руки!». И они стали вязать друг друга...

Так вот, в прошлую субботу, когда профессор Бакштановский ставил перед журналистами задачи морального выбора, прозвучал некий пассаж, который напомнил мне читанную в детстве книжку о Чингиз-хане. Мол, лучше журналисты сами подпишут конвенцию, то бишь обязательство честной и чистой работы, чем власти введут эти ограничения, изменив и ужесточив существующий закон о средствах массовой информации. Во всяком случае, именно так я понял призывы поддержать конвенцию.

Огорчает даже не готовность забежать впереди властей (а то хуже будет!), не известная наивность (закон соблюдают, как мы знаем, не все, а конвенцию соблюдать станут?). Огорчает добровольное согласие отказаться от, мне кажется, единственного завоевания, которое наше общество сумело сохранить в бурях минувшего грозового десятилетия. Да–да, я имею в виду именно свободу слова.

И опять мы смотрим на власть снизу вверх, как хорезмские крестьяне, и ждем: вот–вот подскачет узкоглазый всадник на мохнатой лошаденке и бросит нам веревку, чтобы мы связали друг друга. И уже вроде бы готовимся: как половчей исполнить еще не прозвучавший приказ, чтобы вервие не слишком натирало руки...

Хотя, если присмотреться, то у власти – свои задачи, у общества – свои. Задачи власти во всех уровнях – жестко регламентированы временем. Там глобальные проблемы, там сроки тех или других выборов, если не успел сделать что-то заметное, доделывать будет другой.

Общество же, напротив, не ограничено во времени. У него нет полномочий ни на пять, ни на четыре года. Его работа бесконечна и упряма, как труд Сизифа – кати вверх свой камень или неси крест, что, в общем-то, одно и то же. И в этом плане свобода слова (свобода печати – как частный случай) – одно из немногих орудий, которыми пользуется общество на своем бесконечном пути.

Можно сколь угодно рассуждать об ошибках власти, которая «не понимает, что нельзя силой привести к светлому будущему, что человек – сам кузнец своего счастья...». Но не это меня тревожит. А то, с какой легкостью сонмы новичков–журналистов готовы отказаться от завоеванных свобод. Они, не знавшие цензуры, почему-то убеждены, что достаточно будет вести себя правильно и аккуратно», согласно подписанной корреспондентскими массами конвенции, и все проблемы будут сняты. Они не понимают, что прожорливая цензура, раз получив право отделять угодное от неугодного, уже не остановится.

Но что поделаешь, если такова наша традиция? Хотя, если говорить совершенно серьезно, то власти, умной и ответственной власти, гораздо ценнее откровенное слово, чем старорежимное «чего изволите?» или классическое «Иван Иваныч, вы – гений!».




«ЦЫГАНОЧКА» С ВЫХОДОМ


_5_декабря_2002_года_

Значится, так! Деревенский клуб. Гармонист рвет меха: та–ра–та–та–ра... Первый парень на деревне выходит в круг: и пошел, пошел в охоту, наступая и грозя, да как выдумает что-то, что и высказать нельзя!

Это уже из «Василия Теркина». Оттуда и продолжим: позабытый, деревенский» танец – «цыганочка с выходом».

Сейчас, думается мне, такую «цыганочку» уже и в деревнях не пляшут. Зато, что касается выхода, – он в последнее время опять входит в моду. Правда, называется немного по-другому – «выход к прессе». Замечали?

Прежде, в советские, и после – в ранние демократические времена, власть просто бросалась в объятия прессе. Даже не к ночи помянутые члены ГКЧП, едва закупорили Горбачева в Форосе, сразу созвали пресс-конференцию. Правда, неудачно: в телевизоре показали трясущиеся пальцы Янаева, а вопрос-утверждение молоденькой журналистки: «Да это же переворот!» – буквально нокаутировал всю восьмерку.

Достигнув пика при Ельцине и сопутствующих ему губернаторах, страсть общения власти со средствами массовой информации стала понемногу остывать. Регулярные пресс-конференции сменились непонятными брифингами. Которые даже этимологически не предполагали длительного общения. Ибо образованы от английского «brief» – краткий. А теперь вместо них все чаще (и все короче!) используется «выход к прессе».

Ну, выход – он выход и есть. Навроде, как актер выходит на поклоны к публике, когда весь спектакль сыгран и сказать больше нечего. Этот поклонился, те похлопали. Этот в гримуборную. Те – по домам.

Так, некоторое время тому назад уральский полпред проводил в Тюмени очень важное совещание – по вопросам безопасности, борьбы с терроризмом. Совещались в здании ФСБ. Зазвали тьму журналистов. Которых, сами понимаете, дальше прихожей не пустили. Отмаявшись несколько часов, коллеги удостоились – нет, не пресс-конференции, которая соответствовала бы серьезности темы и момента. А всего-навсего выхода высокого должностного лица и нескольких слов «а ля фуршет». Или, как сказал бы тот же деревенский танцор, «встоячка».

Не случайность, не ошибка, не спешка, которой можно было бы все объяснить. Мода – убежден я.

Вот и недавнее явление премьер-министра М. Касьянова массам в городе на Полярном круге тоже ознаменовалось максимальной дистанцированностью от прессы. Сопровождать и фотографировать высокого гостя, осматривающего Салехард и достижения его властей, было дозволено лишь ограниченному контингенту представителей шестой великой державы. То есть, прессы. Остальные довольствовались выходом. Правда, без «цыганочки», которая либо подразумевалась, либо ее должны были отплясывать фотокорреспонденты, судорожно пытаясь запечатлеть величественное лицо премьера.

Я понимаю, когда на выходе поп–звёзды, которым, как правило, сказать нечего. Да от них ничего не ждут.

Зато политики, вершащие судьбы, и, признаемся, так часто совершающие судьбоносные же ошибки, должны бы корректировать свои действия хотя бы по вопросам журналистов, общающихся с народом не через посредство пресс-секретарей и не из-за спин личной охраны.

Почему бы не вспомнить простое правило: разговор с журналистом – не есть разговор с ним, а через его посредство – через газету или экран – прямое обращение к читателю–избирателю–гражданину в одном лице.

Диалог с журналистами, может быть, даже спор, ценен еще одним. Пользы от прикормленного немного. Он и так споет, что заказано. Но с оппонентом, за которым стоят другие оппоненты, диалог тем более необходим, что в нем аргумент бьется аргументом и довод побеждается доводом.

А нам предлагают соло на микрофоне и «цыганочку с выходом».




РЕПОРТАЖ О РЕПОРТАЖЕ


_5_января_2003_года_

О журналистах писать легко – они все о себе уже написали сами.

О журналистах писать трудно – они о себе уже сами написали все.

Вчера в издательство «Уральский рабочий» сдана верстка книги «Неоконченный репортаж». Она посвящена Александру Ефремову, журналисту, который 12 мая 2000 года погиб в Чечне вместе с двумя тюменскими милиционерами.

«Солдат войну не выбирает, куда послали, там и стой». Это строка из репортажа «Чеченский абсцесс–1». Солдат войну не выбирает? Так то – солдат. Штатский репортер Александр Ефремов свою войну, свою судьбу выбрал сам. И когда стремился попасть в Чечню впервые. И когда добился международного гранта, чтобы вернуться туда в 2000 году. Как оказалось, в последний раз.

Работы Ефремова – это фронтовой репортаж. Бойцы–персонажи не позируют. Они работают – работают стремительно. Если остановился – есть опасность, что тебя догонит не щелчок фотокамеры, а сухой выстрел из развалин. Репортер работает в том же фронтовом режиме уличной войны.

«Война – совсем не фейерверк, а просто тяжкая работа», – писал две войны тому назад поэт–фронтовик Николай Майоров. Александр Ефремов эту тяжкую работу запечатлел.

«Когда вечером закатное солнце, проваливаясь в руины, заливает своими кроваво–огненными потоками город, начинает казаться, что черные, разорванные взрывами скелеты домов – это мрачные Церберы, стерегущие ворота в Преисподнюю». (Из репортажа «Жизнь под прицелом»).

Саша, несомненно, был одарен литературно. Его тексты жестки.

Жестки не деталями («Мертвецы лежат, улыбаясь в жутком безгубом оскале – собаки объели...»).

Жестки бескомпромиссным выводом: «В Грозном стреляют. И чем дольше длится мораторий, объявленный президентом, тем стреляют больше. И будут дальше стрелять. Нужно видеть глаза «мирных жителей», которые, сидя на корточках, исподлобья провожают взглядом армейские машины, чтобы понять – это надолго».

Самый характерный репортаж – «Катаяма – логово «Росомахи». Он, мне думается, относится к лучшим образцам отечественной военной публицистики.

Поначалу автор нетороплив и пунктуален, словно он – солдат, обустраивающийся на точке, исполняет наставление об организации обороны. Автор пишет, понимая, что надо делать – где ставить мины, где рыть ячейки, где размещать сторожевые посты. Есть время заметить, что делается вокруг. «Весна в Чечню пришла. Над горами в ультрамарине неба боевые штурмовики–«грачи» распускают цветы из инверсионных струй».

Сюжет нарастает, и складывается твердый стиль военного корреспондента: «Уверенность некоторых СМИ в окончании войны в Чечне верна лишь отчасти», «боевой опыт в условиях войны в городе приобретается не посредством приказа». Но чем дальше, тем заметнее, что военный репортаж становится репортажем антивоенным.

Война в изображении молодого человека, любящего армейский строй, армейский стиль жизни и лаконичный язык приказов, – вызывает протест: «Официальная пропаганда совершенно бессовестно врет, говоря о скором прекращении войны и минимальных потерях российских войск. Дело обстоит несколько иначе...» («Жизнь под прицелом»).

Может быть, одним из первых среди журналистов, скрупулезно и темпераментно вычисляющих, кому выгодна война в Чечне, Саша Ефремов написал о военно-промышленном комплексе, «обкатавшем в чеченских боях новую суперсовременную технику»:

В любом случае ВПК уже получил свои дивиденды от чеченской бойни: обкатали и проверили в реальных боевых условиях БТР–80А, БМД и БМП–3. Кроме того, в связи с большими потерями старой бронетехники, грядет и новый большой заказ на вооружение. При этом, возможно, удастся пробить финансирование и некоторых ранее замороженных проектов перспективных вооружений...».

...Две войны сошлись в Саше. Та, которую он получил в качестве генетической памяти от мамы – санинструктора Антонины Ефремовой. И вторая, которую выбрал сам. Классический репортер все привык измерять собственным опытом, если угодно – собственной шкурой. Сам хотел понять, что чувствует человек, в которого стреляют на войне. Он пишет и об этом. Пишет без рисовки.

«...Нас обстреляли по дороге, ведущей из Черноречья в Заводской район Грозного. Пули просвистели в тот момент, когда сотрудники СОБРа высаживали спецкора (самого Сашу. – Р.Г.) у монумента с воззванием «Люди, берегите мир!». Боковой ветер украл звук выстрела, и невозможно было определить, откуда стреляли. Единственное, что мы поняли, – стрелял не снайпер. Снайпер бы не промазал».

И все. Никаких «вся жизнь промелькнула перед глазами» и прочей литературщины. Репортаж есть репортаж.




ИСТОРИЯ – ПУНКТИРОМ


_13_мая_2003_года_

Вообще-то история сплошная. В пунктир ее превращают особенности человеческой памяти. Памяти не тренированной, не подготовленной и не отягощенной знаниями.

К чему это философствование сразу после завершения всенародных торжеств по случаю очередной годовщины Победы? Увы, мои грустные размышления как раз и вызваны тем, что пришлось мне увидеть и услышать в праздник.

Но сначала – о хорошем. О том, что было много всего напридумано. Что погода оправдала возложенные на нее надежды. Что наворовавшая на семьдесят тысяч рублей государственных флагов молодежь вышла с этими флагами на демонстрацию и по мере сил тоже украшала обездоленный город. Что было сказано немало добрых и искренних слов. Что ветеранов на этот раз не заставили через силу шагать в колоннах, а дали возможность с комфортом любоваться ликующим городом в тенечке. Что хорошо – то хорошо.

Зато огорчили коллеги. Местные и столичные. Смело ухватившие в руки микрофоны в полной уверенности в собственной способности говорить что угодно и сколько угодно.

Но элементарный анализ текстов показывает, что их, способных говорить что угодно и когда угодно, именно в этот святой день не стоило выпускать в эфир. Хотя бы потому, что их профессиональный уровень не давал им права открывать рта. Потому что в их речи изобиловали ошибки и неточности. Потому что предмет, который они пытались комментировать и о котором пытались беседовать, знаком им весьма поверхностно и даже примитивно. Когда столичный журналист (отличились не только провинциалы!) называет металлическое сиденье в самолете «дуглас» – рабочим местом десантника.

Когда он представляет ветерана и называет его «участник дивизии» (все равно, что крестьянина назвать участником колхоза). Мне становится грустно, и я переключаюсь на местный канал. Но в промежутке слышу из радиоприемника хорошо знакомый голос, который рассказывает о героической гибели Второй ударной армии. Той самой армии, которую генерал Власов повел на прорыв ленинградской блокады и погубил в Синявинских болотах и Мясном Бору.

Сдавшийся немцам генерал Власов на первом допросе показал: «около 60 тысяч человек из находившейся в моем распоряжении армии либо взяты в плен, либо уничтожены, при прорыве вышло около 3500 раненых, и пробились незначительные части...». Каков «героизм»! Останки брошенных Власовым под Мясным Бором солдат находят каждую весну поисковики, отправляющиеся в Долину смерти.

Вчера Роман Мамонтов передал мне оттиск дивизионной газеты «Боевая Красноармейская», датированный 24 июня 1942 года. Чудом сохранился свинцовый набор, заключенный в полосу. Как известно, 24 июня было приказано выходить из окружения... «Кто как сможет». Поэтому типографию бросили... Командарма Власова взяли в плен 13 июля...

Теперь и о телевизионном репортаже. Там мне тоже удалось услышать кое–что новенькое «из истории Отечественной войны». Например, об «оккупированном Ленинграде». А я-то до сих пор полагал, что оборона Ленинграда выдержала натиск фашистских дивизий!

Было и другое. Очевидное ожидание ведущего: когда же приглашенный к микрофону ветеран перестанет «воспоминать». Славословие в адрес участвующих в демонстрации ЗАО и ОАО, словно не о прошедшей войне идет речь, а выдаются в эфир «рекламные паузы».

Впрочем, достаточно. История требует напряженной работы. История не терпит пунктира. Иначе, извините, получается профанация.




БЕЗМОЛВНЫЙ ХОР


_29_июня_2003_года_

В ночь на воскресенье был отключен канал, на котором работала лучшая в наши дни телевизионная команда страны. Канал «ТВС». В третий и, кажется, в последний раз Евгений Киселев отлучен от эфира. На этом, как мне представляется, история независимого российского телевидения временно прекращается. Министр печати и телерадиовещания Михаил Лесин под молчание отключенного передатчика вошел в историю.

Я не собираюсь скрупулезно пересчитывать сумму задолженности канала, куда после разгрома ТВ–6 (а еще раньше был разгром «старого» НТВ), взошла бригада Киселева. Но создавая в свое время телекомпанию «Ладья, имею некоторое представление, сколько усилий требуется для достижения хотя бы баланса расходов и доходов. Думаю, что предоставляя киселевской команде, снятой с «шестерки», новый канал, инициаторы «Перехода» наверняка знали, чем и когда это закончится. Просто ждали удобного момента.

Некоторые, уже самые последние по времени объяснения рассчитаны на чрезвычайно доверчивых людей. Как, например, процитированные в воскресенье на «Эхе Москвы» слова министра, что де «ТВС надо было закрыть, потому что развитие спорта очень важная тема». Видимо, речь идет исключительно о развитии спорта в столице, потому что партнеры ТВС в провинции не обязательно станут транслировать этот сигнал.

А что же «продвинутая» общественность, к которой обращался ТВС? Она не рвется в бой. Хор безмолвный. Более того, кое-кто из «продвинутых» с большим удовольствием принимался мне перечислять суммы долгов ТВС, оправдывая официальную точку зрения.

Повторюсь: не оспаривая достоверности приведенных цифр, я полагаю, что причина ликвидации ТВС, прежде всего, политическая.

Канал, созданный некоммерческим партнерством «Медиа-Социум», был оппозиционным к власти. И потому сохранять его перед парламентскими выборами, на которые возлагает столько надежд «Единая Россия», опасно. Настолько опасно, что власти решили даже махнуть рукой на «46 миллионов государственных денег, которые канал занял у государства и которые в случае закрытия ТВС повисают в воздухе». Так сказал об этом в прошлую среду министр Лесин. Неясно, кто и когда теперь сможет вернуть эти деньги в бюджет? Канал «Спорт»? Вероятнее всего, он-то будет полностью существовать на бюджетные деньги. И станет обходиться еще дороже.

Что-то происходит со свободой слова. Президент–гарант снова безмолвствует. Лесин таскает каштаны из огня. Только записные оппозиционеры из СПС заявляют, что «отключение ТВС, во–первых, ущемляет конституционное право граждан на информацию, а во–вторых, подтверждает, что государство ведет последовательную политику по ограничению свободы слова и вытеснению независимых средств массовой информации».

Я не рассчитываю, что министр Лесин или сам президент прочтут эти строчки и задумаются над тем, что происходит. Я пишу это исключительно для читателей «Тюменского курьера». Они должны знать, что не все журналисты готовы стать в тот самый безмолвный хор, который затем можно запросто перестроить в колонну, в которой, сами знаете, куда ведет шаг влево или вправо. И не все готовы автоматически верить тому, что лихорадочно изрекает господин министр упорядоченной печати и усмиренного телерадиовещания.

Я только знаю, что рано или поздно все станет на свои места. Все сестры получат свои политические серьги, и кому-то в свое время достанется строчка в учебнике истории. На той странице, где будет изложена борьба с независимым телевидением.

Кстати, что бы ни говорили о Борисе Ельцине, но свободу слова он не тронул и пальцем.




СВОБОДНО. ДЕМОКРАТИЧЕСКИ. НО – МОЛЧА


_30_августа_2003_года_

Вот таким мне представляется участие региональной прессы в избирательном марафоне, которому 7 сентября даст отмашку президентский указ.

Накануне этого события в большом зале областной администрации состоялось совещание редакторов. Говорилось, что «выборы – серьезное испытание для СМИ», что они должны в своих публикациях демонстрировать достоверность, объективность, беспристрастность . Так сказать, позитив.

Зато в выступлениях Виктора Бояркина, руководителя территориального управления Минпечати, и Александра Жихарева, зампредседателя облизбиркома, звучало громадное количество «нельзя», за игнорирование которых средство массовой информации может быть приостановлено выпуском, а то и вовсе закрыто, а редактор оштрафован на немыслимое количество МРОТ.

Ну, а что «льзя»? Кроме достоверности, объективности, беспристрастности? Да почти что ничего. Вице–губернатор Владимир Якушев даже посочувствовал журналистам, заметив, что «непросто написать материал, чтобы он не создавал ни положительного, ни отрицательного образа избирательного блока». Сто раз прав Владимир Владимирович! Такой материал не то, что непросто написать. Его написать невозможно. Более того, кому такой материал нужен? Кандидату? Избирательному блоку? Непосредственно избирателю? Самому журналисту?

Поспешно принятые к новым выборам законы мало того, что напрямую противоречат Основному закону – Конституции страны. Они еще и сами себе противоречат.

Так, в Федеральном законе о выборах депутатов Государственной Думы написано, что «представителям организаций, осуществляющих выпуск средств массовой информации» (я понимаю, что под этими представителями подразумеваются исключительно журналисты – Р.Г.) «запрещается... выпускать, распространять ЛЮБЫЕ агитационные материалы» (ст. 57 п. 5). Любые – значит, все? Нет, говорит Александр Жихарев, не все.

(Вообще-то правильно говорит, потому что в других местах этого документа и в иных документах о выборах идет речь об обязанности публиковать материалы на бесплатной основе – государственным и приравненным к ним СМИ, о публикации платных материалов с обязательным указанием, что оплачены из фонда соответствующего депутата).

Спорим мы с уважаемым Александром Васильевичем и не можем дотолковаться: есть знак равенства между словами «любые» и «все» или нету? На языке избиркома эти слова имеют разное значение. На языке словаря Ожегова (стр. 336) – одинаковое. Цитирую: «любой – какой угодно, всякий, каждый».

Правда, к сожалению, Сергей Иванович Ожегов не призван под знамена избиркома. Зато, сказал Жихарев, у них есть большие специалисты–эксперты по языку, и назвал какие-то никому не известные фамилии.

А еще было сказано, что хотя агитировать нельзя, зато информировать можно. Ура! Но кто определит ту или иную публикацию – благородная законная информация она или, напротив, гнусная, мерзкая, всеми порицаемая агитация (тьфу!)?

Избирком определит.

Без комментариев (см. выше).

Оговорюсь сразу. Ничего дурного ни о Викторе Федоровиче (Бояркине), ни об Александре Васильевиче (Жихареве) сказать не хочу. Ибо не они все это говорят, а их должности.

На «Эхе Москвы» реклама, приглашающая в ресторан, предваряется вкрадчивой искушающей фразой: «Куда пойдем?». Хочу повторить – куда пойдем, с такими законами о выборах и с такими депутатами, выбранными в этих условиях?

И последнее на сегодня. Много лет назад гениальный хирург Демихов, делавший первые в стране операции по пересадке органов, рассказывал мне, что его не выпускают из СССР, мол, вдруг не вернется. На самом деле, считал Демихов, те власти боялись: а вдруг он – вернется?

Так и сейчас, я думаю, авторы жестких поправок к избирательным и прочим законам боятся не того, что пресса сорвется с цепи и станет продаваться направо и налево. А наоборот: вдруг журналисты будут писать без денег, а по совести. Как бы такая свобода каким-нибудь любимым партиям не вышла боком.

Лучше уж – молчок.




МОДНАЯ ДОЛЖНОСТЬ – ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ


_25_сентября_2003_года_

Не проходит дня, чтобы кто-то из моих сотрудников не пожаловался на отсутствие доступа к телу какого-то руководителя. Этим барьером оказывается человек, который по долгу службы должен действовать абсолютно противоположным образом.

Профессия пресс-секретаря распространилась буквально в последние годы. До того практикующий журналист звонил в приемную, просил соединить с начальником, либо договаривался о личной встрече, либо тут же по телефону выяснял то, что его интересовало.

Мне в жизни повезло, что в годы моих первых опытов пресс-секретарей не было. Ни у Юрия Георгиевича Эрвье. Ни у Виктора Ивановича Муравленко. Ни у Дмитрия Ивановича Коротчаева. Ни у многочисленных управляющих трестами и начальников управлений в Сургуте и Новом Уренгое, в Салехарде и Тобольске, в Нижневартовске и Надыме. Благодаря этому, моя память, на которую я до сих пор не жалуюсь, хранит массу подробностей о великих людях, превративших урманную Тюменскую область в цивилизованный край. О чем будут вспоминать мои молодые коллеги на излете своей карьеры? О бронированной пресс-службе? О телефонном дознании, за которым чаще всего читалось отчетливое: да кто ты такой, чтобы беспокоить моего драгоценного начальника?

Вчера сотрудница «Курьера» звонит весьма уважаемому и, признаюсь, неплохо относящемуся к нашей газете руководителю городского Санэпиднадзора. Приемная тут же переводит стрелки: «У нас разговаривают с журналистами только через пресс-секретаря». Кто постановил, кто распорядился? А о том, что все эти «через» суть прямое нарушение законодательства – спорить с приемной бесполезно. Сотрудница звонит этой самой п/с, излагает суть дела и что слышит? Нет, вы обратите внимание, что она слышит: «Я не в курсе дела, но сейчас зайду к начальнику и спрошу его, а вы перезвоните...». Юрий Вадимович, может быть, для вашего пресс-секретаря вести должность санэпидконсультанта?

Есть и другой опыт. Корреспонденту говорят: пусть позвонит ваш главный, потому что наш начальник ниже редактора ни с кем из прессы не разговаривает. Благодарю, конечно, за честь. Но хотел бы напомнить, что газету делают не редакторы, а корреспонденты. От качества их работы, от их информированности зависит, как будет написано о том участке работы, за который отвечает столь чванливый руководитель.

Кто-то чего-то не понимает. Не понимает руководитель, избирающий себе заслонку в форме пресс-секретаря. Не понимает пресс-секретарь, превращающийся в швейцара при телефоне.

Мне представляется, что все должно быть совершенно наоборот. Пресс-секретарь ищет контактов с прессой, создавая (надеюсь, что совершенно объективно!) светлый и благородный облик как родной конторы, так и ее отца–командира. В этом его работа.

Мне думается, что правильно понимают эту установку и Александр Романов, и Гуля Сидоркина и еще немалое число журналистов, ушедших на непростую работу п/с. Но их поведение понимается нормальным, и спасибо им достается нечасто. Зато в памяти больше застревают другие. В принципе-то даром кушающие свой хлеб и мешающие нам заработать наш.

А все мода...




ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ. ОСТАЛЬНОЕ – РАБОТА


_4_октября_2003_года_

Стремительно облетают дни–листья. Еще в начале недели мы как бы находились в отдалении от десятилетия нашей газеты. Еще в среду на последней планерке обсуждали план юбилейного номера, а он отстоял от нас страшно далеко, где-то в неясном завтра. Но – с шелестом перелистнулись шесть страниц очередного выпуска «Курьера», крутится-вертится шар голубой, юбилейная точка на редакционном календаре уходит в прошлое, уменьшается и вот уже почти пропадает вдали.

А в нашей дизайнерской принтер уже выбрасывает черно-белые страницы следующего номера, которому нет никакого дела до того, что было вчера.

И все же – остановись мгновенье, ибо ты прекрасно!

А для чего, собственно, нужны праздники, юбилеи, дни рождения? Чтобы слышать приятные слова «о самой-самой лучшей газете» или «самой–самой любимой газете»? Приятно, но, поверьте, не более. Важнее другое. Важнее миг, когда разновозрастное журналистское племя вдруг чувствует себя корпорацией, коллективом, командой. Пусть не навсегда, пусть только на один день, на один час. Но, поверьте, этот день-час не забывается. Как сказала молодая сотрудница, что всего лишь полгода носит в кармане зелененькое корреспондентское удостоверение, внезапно она поняла, что ей нравится быть в команде маленького информационного парусника под названием «Тюменский курьер».

В четверг, в настоящий день рождения газеты, мы не планировали празднования. Газетный же день, во-первых. Во-вторых, «круглый стол» с губернатором Сергеем Собяниным. И потому ограничились лишь короткой встречей с читателями в зале кинотеатра «Темп».

Но – сердцу, извините, не прикажешь. Друзья, как водится, приходят без приглашения. Первые дизайнеры Курьера – (1993 год!) Андрей Соколов и Сергей Логинов. Королева красоты и «мисс Деликатность» (по выбору нашей газеты) Танечка Сапоженкова. Юрий Хозяинов – хозяин фирмы «Нэсси». Посланница 34-го лицея с традиционным рыбным пирогом. Коллеги из «Тюменской области сегодня» и «Красной армии», которая радиостанция. И еще телефонные звонки и факсы, громадный адрес от банка «Дипломат», где уже десять лет хранятся наши более чем скромные капиталы. Спасибо всем, хотя мы и не всех назвали.

И все же, повторюсь, самым трогательным было общение с теми, кто пришел в кинотеатр «Темп» и терпеливо ждал пятнадцать или двадцать минут, пока «Курьер», попрощавшись с губернатором, аллюром мчался через две улицы.

И снова чувство общности, свойственности, близости. Чувство, что не надо выбирать слов, когда тебе улыбаются из зала, когда негромко, но искренне аплодируют каждому из старых и новых сотрудников газеты, поднимающихся на сцену. Мне думается, что эту близость и родство ощутил не только я. Но и остальные журналисты. Потому что и их голос выдавал волнение. Потому что и в их словах было так много искренности, которая сама по себе возникает при встрече тех, кто симпатизирует друг другу.

Многие лица были знакомы. Лариса Михайловна Соколова... Яков Николаевич Эзау... Евгений Евгеньевич Афанасович... Простите, называю не всех.

Я не помню, кто из наших сотрудников сказал читателям: «Вы и мы – две части одного целого». Не помню, честное слово. Но готов подписаться под этим признанием.