Я – ваш корреспондент
Р. С. Гольдберг





«НЕРУКОПОДАВАЕМЫЕ»





У СИЛЬНОГО – ВСЕГДА?


_16_июня_1994_года_

Одна из особенностей нашего общества, одна из ярких черт российского менталитета, который в своих крайних проявлениях может быть просто бунтарским, – это признание очевидного превосходства за сильным. Даже дети заучивают, читая классиков:

У сильного всегда бессильный виноват... Сила ломит и соломушку... Сила есть – ума не надо... Плетью обуха не перешибешь...

А теперь история, непосредственно касающаяся только двух человек. Хотя, по-моему, она имеет отношение ко всей стране.

Недавно в коридоре одного из судебных зданий мне довелось наблюдать горестную сценку. Видимо, после разговора с судьей вышли из кабинета противоборствующие стороны. Шли рядом, но явная черта между ними пролегала. Один был улыбчив, другой – чернее тучи. И улыбающийся бросил мрачному: «Ну, понял теперь, как ... против ветра?». Он употребил довольно распространенный глагол, который я все же повторять не хочу.

Может, у него все документы были собраны лучше, чем у того, мрачного. Может, он и вовсе был кругом прав. Не в том дело, и не это меня остановило. Нет.

А то, что этот чиновник средней руки полагал себя ни больше, ни меньше, а ветром! Он полагал, что в силу должности своей стал вровень с силами природы.

Стало быть, не смей – против ветра. Стало быть, и дальше гнись перед сильным (а теперь и перед богатым?). Как стараются не дать нам всем снять с шей рабское ярмо. Не дать усомниться в правоте того, кто сидит выше. Не стало разного рода комитетов – от центрального до районных, а традицию блюдут. Как же – носители ветра. Громовержцы. Хотя если разобраться, то и в этом случае, который мне стал знаком в деталях, новый начальник, придя в контору, отменил решения начальника прежнего, которые были подписаны и проголосованы и согласно им дело-то было сделано. Но ему захотелось – по другому. Он же – ветер!

Захотелось – и повернул. Захотел и не выдал подписанные документы с государственными печатями. Захотел и отнял то, что принадлежало другому. Возможно, для себя. Возможно, для дела. Возможно, для того, чтобы выгодно передать кому-то еще более сильному, так сказать, ветру первого ранга. Более того, убедил и другого чиновника, рангом повыше, что так надо, и тот согласился. Пети, человек–пушинка, в другую сторону. Никто твоего желания не спрашивает. Никто твоей волей не интересуется. Дали – отняли. Будешь хорошо себя вести, дадут какой-нибудь кусочек. И человек пошел сдаваться. Признавать поражение. Соглашаться с несуществующей виной. И опять – раб.

Но начальнику мало было – выиграть. Ему надо было раздавить и унизить. Ему надо было, чтобы не только он сам считал себя ветром, но и другие тоже. Только разве он ветер? Так, застоявшийся воздух в кишечнике. Застоявшийся с очень давних времен.




ЯРМАРКА ТЩЕСЛАВИЯ


_15_февраля_1996_года_

Все чаще мы слышим лихие истории о «приобретении высшего образования». Взято мною в кавычки, поскольку речь идет не о тех, кто грызет гранит науки, кто «без отрыва от производства» даже пытается осмыслить мир в чеканных формулировках и четких формулах, в чьей душе сам бог возбудит жар к искусствам творческим, высоким и прекрасным... Речь о тех, кто как бы небрежно подходит к прилавку и лениво цедит сквозь зубы: «Заверните!».

Представьте себе, заворачивают! Кому обычный синенький диплом. Кому «корочки» кандидата наук.

Конечно, можно бы радоваться – такая тяга к знаниям! Такой всплеск интеллектуализма! Такой прорыв из тьмы невежества к свету науки!

Можно бы радоваться, когда бы оно так и было. Но весь вопрос лишь в одном – сколько? Существует, говорят, даже такса на диссертацию, на автореферат, на благожелательный отзыв. А одна известная редакции мамаша загодя покупает своему недорослю свидетельство «за среднюю школу» и сохраняет за не посещающим занятия шанс продолжить образование...

Еще Борис Годунов, по свидетельству Пушкина, понимал, что «наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни». А что сокращает диплом, приобретенный за рубли, марки, тугрики и фунты стерлингов?

Если речь о враче – то жизнь пациента. Если о строителе – то устойчивость сооружения. А если о летчике, учителе, журналисте, инженере транспорта?

А если люди поучиться не успели? Ведь высшие партшколы и академии общественных наук, по окончании которых неизбежно светили кому диплом о высшем образовании, кому кандидатская степень, приказали долго жить. Каждый теперь должен пробиваться в одиночку. Вот и покупают.

А наука? Не спешите жалеть науку. Наука тут ни при чем. Науке ни тепло, ни холодно. У науки не убудет. Эти дипломы светят совсем в других кругах и имеют совсем другую ценность. Мне даже кажется, что их обладатели хвалятся уже не красными пиджаками, а своими дипломами друг перед другом, как мужики на ярмарке коровами, или помещики – борзыми, или «новые русские» – мерседесами» и «линкольнами».

Впрочем, я, кажется, не вполне прав. Наука-таки может пострадать. Не исключено, что в силу элементарной брезгливости действительно толковые люди станут сторониться этой ярмарки тщеславия.

На днях мне рассказали об одной научной конференции, где было необходимо цитировать некие канонические тексты. И обнаружилось столь большое количество особ, элементарно не владеющих навыками устной речи, что можно усомниться в пройденном человечеством пути от языка жестов к нормальному языку.

А давайте вглядимся в портрет бывшего городского головы и мецената Андрея Ивановича Текутьева. Купец-воротила. Он же – попечитель учебных заведений. Он же – создатель библиотеки имени Пушкина и строитель городского театра. По-настоящему, а не по-современному крутой. Человек практического склада и высокого мнения о себе. Он-то знал себе цену и без покупной лепнины.

Между прочим, в те времена была хорошая традиция отмечать заслуги человека перед университетом званием, например, почетного доктора. Впрочем, в те дикие времена и университетские профессора были весьма ревнивы и вряд ли согласились бы продать парвеню пропуск в свой круг. К купцам тогда принято было обращаться – ваше степенство! А сейчас как? Ваше остепенство?

Впрочем, как сильно все меняется на нашей земле, которая подарила миру слово «интеллигенция».

В советские времена его, случалось, ехидно заменяли словом «образованция». Был резон. Теперь, вероятно, пришла пора нового термина. Ну, скажем, «дипломция». Большой, полагаю, будет спрос.




ЛЕНТА МЕБИУСА


_17_февраля_1996_года_

В кинотеатре в первом ряду сидел маленький мальчик и в самых волнующих местах вскрикивал: «Ай, едрит твою!».

(Из «Мещерских рассказов» К. Паустовского)

Поздним вечером я возвращайся с работы. Шел мимо драматического театра. Видимо, антракт – люди толпятся у входа. Несколько молодых людей, скорее, юношей стоят чуть поодаль. Курят.

Они тоже из числа зрителей. Вдруг один из них, не обращаясь ни к кому конкретно, а просто от полноты чувств, прокричал на всю улицу: «Сука!».

Вот так. Просто, без затей. И все, пятеро их было или шестеро, вошли в театр. На встречу с искусством.

Я остановился в некоторой растерянности. Не то, чтобы меня так уж сильно поразило услышанное мною. Работа в литейном цехе Челябинского тракторного завода 35 лет тому назад меня вполне в этом плане образовала.

Остановило меня сочетание несочетаемого. Уличный вопль и театральный вечер, который предполагает возвышенное состояние души. Зачем туда был приглашен или приведен сей юный тюменец?

Представьте себе: он сядет на свое место в зале и снова станет одним из нас. Станет изображать переживание, аплодировать, а может быть, даже выйдет с букетом и проговорит актеру проникновенные слова...

Немного не то. Как портянка в салате.

...В одном из первых в этом году номеров газеты мы рассказывали о дикой истории в студенческом общежитии. Студент пятого курса кухонным ножом ударил, едва не убил, девочку–первокурсницу.

Потом мне сообщили, что преподаватели факультета, который едва не закончил этот полуубийца, очень раздосадованы. Вы думаете, тем что случилось?

Нет. Тем, что об этом было напечатано в газете.

Позднее позвонил отец студента. Грозил подать в суд. И еще сказал: мой сын так любил ее!

Что-то с нами происходит. Только как понять: куда мы идем? От культуры к дикости? Или все-таки – от дикости к культуре?

Кто из них в начале цепочки, а кто в конце? Юноша, матерящийся у театрального подъезда, или взрослый человек, готовый оправдать удары ножом, если они сделаны «во имя любви»?

Наш век, двадцатый век, заканчивается. Остаются позади все его ужасы, вся кровь, земля, покрытая тюрьмами и лагерями, бесконечные войны. Но, может быть, я все-таки не прав? Может быть, не надо сооружать логическую конструкцию типа «мальчик пришел в театр и матерится»? Надо построить другую: «пусть он матерится, но он пришел в театр...». Я в затруднении. Где начало того конца, которым оканчивается начало? У полоски Мебиуса – одна сторона, хотя ты отчетливо видишь, что их две. Черное и белое, белое и черное, чернобелое и белочерное...

Остается ждать приход нового века. Остается ждать утра. Остается надеяться. Наивно все это. Очень наивно. А без этого как?




БУДУ ВЕЧНО ПЬЯНЫЙ В ДЫМ?


_4_декабря_1997_года_

Да-да, был когда-то и такой рефрен в знаменитой песне «Не расстанусь с комсомолом». Про комсомол сейчас мало кто вспоминает, зато про «пьяный в дым» – повсеместно. Даже политики, даже государственные мужи всех и всяческих рангов (от президента и дальше вниз) не упустят возможности подбодрить пьющую публику. И при этом отвратительному, с моей точки зрения, действу придается привлекательный и благородный оттенок патриотизма. От государственного патриотизма до патриотизма на уровне местного водочного завода.

Конечно, некоторая борьба с водкой еще ведется. Но главным образом, с водкой чужой. Заграничной. Закордонной. Забугорной. Заречной. Та, «другая водка, естественно, травит наше население, в ней изобилие сивушных масел. Она выделывается из технических видов спирта. Бяка и гадость. Не пейте, люди добрые!

Другое дело, водочка, которую разливают на милом сердцу заводишке, стоящем на соседней улице в нашем областном центре. Она и мягка, и сладка, и потенцию, как пишут без стыда на этикетке, увеличивает.

А самое главное – эта водка приносит в местную казну деньги. Те самые деньги, без которых не могут существовать ни здравоохранение, ни образование, ни, тем более, культура.

Силлогизм, следовательно, вырисовывается такой: хочешь, чтобы жила страна родная, покупай и пей. Не будешь пить – пропадет Россия.

И куда же девались все патриотически настроенные граждане, которые буквально вчера рвали в клочья темные силы, усердно спаивавшие Россию? Помните, как они камня на камне не оставляли от масонского заговора, заливавшего алкоголем разум нашей бедной и доверчивой Отчизны? Теперь и они больше думают об акцизах?

Что-то поменялось в датском королевстве. Да и не только в нем. Если сперва пить все-таки стеснялись, если, будучи замечен в водочной очереди, человек в очках и шляпе стыдливо опускал глаза, то ныне – мы на пути формирования новой культуры. Настоянной на водке. Помните, празднование 50-летия Победы? Приглашенным ветеранам как самый дорогой подарок вручалась стеклянная фляжка.

Конечно–конечно, не пустая. А с водкой, трогательно названной «Русская». (А может лучше было бы назвать ее, как побежденного врага, – «Немецкая»?). Но какой-то смысл в подарке можно найти, ассоциировать его с фронтовыми ста граммами. Но дальше – дальше стало хорошим тоном вручать спиртное. Правда, некоторую неловкость дарители все-таки испытывают. И потому не суют приглашенным в руки банальную поллитровку. А выбирают сувенирную посуду. Какой-нибудь заковыристый псевдохрустальный жбан, почему-то напоминающий по форме центральный купол храма Христа-Спасителя.

Мэрия проводила прием журналистов. Каждый получал подарок. Жбан с водкой.

Одна телекомпания, в свое время немало часов эфира употребившая на разоблачение пакостей зеленого змия, на юбилее раздавала гостям пакеты. В пакетах – те же жбаны с той же водкой. А чтобы гости не подумали о хозяевах плохо, на каждом жбане душевное название – «Родная».

Да, мы распропагандируем нашу «Родную» водку, мы соберем денег на здравоохранение (!), на образование и даже на культуру хватит. Но для кого?

На днях газета «Известия» привела данные, согласно которым 17 процентов новорожденных детей должны быть отнесены к умственно отсталым. Видимо, это на них рассчитана пропаганда «родных», «двоюродных» и прочих «социально и душевно близких» напитков.

Чтоб сказанное мною не выглядело ханжеством, замечу: в «Тюменском курьере» за появление на работе в нетрезвом состоянии принято увольнять. Вы знаете, это наказание применяется крайне редко. Не дают повода.




МАЛЬЧИКИ И ШКОЛА


_10_февраля_1998_года_

В некоторых странах приняты законы о защите чести и достоинства детей.

Мальчик отказывается ходить на уроки физкультуры. Сбивчивые объяснения мальчика не находят отзвука в родительских душах. Подумаешь, «физкультурница» наградила мальчишку подзатыльником, когда он не слишком ревностно выполнял какое-то упражнение! Пустяк! Подзатыльник не относится к членовредительству.

Мальчик не хочет ходить на уроки физкультуры. Ему не нравятся подзатыльники и раздающий их учитель. А ему советуют закалять характер: мол, мало ли подзатыльников получит он от судьбы?

Боюсь, что читатель скорее примет точку зрения практичных и рациональных родителей.

Давно это было. Но я до сих пор помню злобные школьные дразнилки, помню, как травили заик, как смеялись над слабыми... И, вспоминая это, я почему-то чувствую раздвоенность в душе. С одной стороны, у нас великая страна, она создала прекрасный трогательный язык и чувствительную литературу (тут и «над вымыслом слезами обольюсь», и мир, не стоящий «слезинки ребенка»). С другой, – и это было совсем недавно – закон, позволяющий двенадцатилетних детей приговаривать к высшей мере наказания. (Почему-то не могу забыть строчку из письма маленького сына Генриха Ягоды, его отправили в лагерь после расстрела отца: «Бабушка, я еще не умер...»).

Вы думаете, что все это в прошлом? Но как же быть с нашей Думой, которая только что приняла закон, запрещающий иностранным гражданам усыновлять российских детей–инвалидов? Думцы говорят о благих побуждениях, о генофонде России, о коварных иноземцах, которые будто бы покупают детей «на запчасти». Однако доподлинно известно только одно – в России детей–инвалидов не усыновляют. Наоборот, их оставляют в родильных домах, их, нежеланных, выбрасывают в мусоропровод и на помойку... А закон лишает их даже надежды на счастье, на крохотный шанс. Пусть один на миллион, но все же шанс...

Кто-то из великих говорил, что о стране можно судить по тому, как в ней относятся к женщине. Мы – не великие, но мы – отцы и матери, дедушки и бабушки, давайте судить по отношению к детям.

Ребенок в нашей стране бесправен. Для родителей он – собственность. Для школы – составляющая педагогического эксперимента, предмет, на котором можно сорвать зло, недовольство президентом, «не выдающим зарплату». А если я скажу, что ребенку обидно, когда его дернут за ухо, вы засмеетесь – телячьи нежности!

Не знаю, не знаю... Ребенок – тот же человек, только еще маленький и слабый. Он вырастет. А потом сам станет рвать ухи – так научили.

Недавно мы рассказывали о том, как в школе подрались учитель и ученик. Мы рассчитывали, что читатели завалят нас письмами. Мы были готовы к любой точке зрения: в защиту ученика, в осуждение ученика. Мы только не знали, какая точка зрения возобладает. А читатель отмолчался. Он не увидел ничего, что могло бы его затронуть... Так, обыкновенная история.

Вчера московское радио возвратилось к истории полковника Савельева, погибшего при освобождении шведского дипломата. Корреспондент радио и сотрудник центра общественных связей ФСБ обсуждали публикацию газеты «Московский комсомолец». «Когда я выключил магнитофон, – рассказывал корреспондент, – сотрудник ЦОС высказался в адрес газеты, используя неформальную лексику. И я с ним согласился...».

Вот как. Офицер позволяет себе обматерить не понравившуюся заметку. Журналист с ним соглашается и говорит об этом «на всю Россию». В следующий раз, вероятно, магнитофон уже не будут выключать.

Оба – офицер и корреспондент – тоже были когда-то мальчиками в школе.




ТОНКАЯ ШКУРКА ЦИВИЛИЗАЦИИ


_26_ноября_1998_года_

Рассказывают: английского джентльмена выбросило на необитаемый остров. Представьте себе – он брился ежедневно!

Невероятная история

Всю эту неделю я отработал судебным репортером. Полный день отсиживал в зале суда, где федеральный судья Николай Николаевич Кокорин начинал смену с неизменного «доброе утро».

Естественно, что и мои мысли неизменно крутятся вокруг того, что я слышу от судей, подсудимых, адвокатов. В связи с этим меня мучает вопрос, который хотел бы задать и вам: куда же подевался «строитель коммунизма», апологет морального кодекса, носитель лучших гуманных качеств? Где же он – представитель самой читающей страны в мире, носитель передовой морали, созидатель светлого будущего? Неужели вот эти еще очень молодые люди (чуть не сказал по «Кавказской пленнице» – студенты, комсомольцы, спортсмены) – и есть итоговая продукция того общества, которым мы только что гордились? Что же выходит? Едва был снят пресс государственных ограничений, как из-под тоненькой шкурки цивилизации вылезло вот это самое мурло. А может быть, это мурло там сидело всегда, и мы только заклеивали его глянцевыми социалистическими этикетками?

Во время перерыва в заседании я поделился своими сомнениями с адвокатами. Адвокаты, люди, профессионально «входящие в положение», уверяли меня, что любой гражданин в принципе способен...

Способен на что? Срывать шапки на улице? Грабить детей? Продавать школьникам наркотики? Убивать? Цивилизованный человек – не способен. Просто человек – не способен. Социалистическая шкурка оказалась или слишком тоненькой, или просто иллюзией, а?

Никого не хочу обидеть. Адвокатов, в том числе. Но человек часто измеряет других собственным аршином.

На процессе, о котором я рассказываю, один из обвиняемых заплакал над судьбой своих подопечных по спорту. Сказал: смотрите, как их искалечило государство. Послало в Чечню, и они там стали убийцами.

Но сам он? В Чечне не был, он стал убийцей дома. Те двое уже давно находились под его опекой и продолжали убивать. Государство далеко, а он, наставник, был рядом и не пытался их остановить. Напротив, похоже, он пытался использовать их чеченский синдром в своих целях. И сам – стрелял первым...

Значит, главное происходит не в мире, что вокруг нас, а в нас самих. Это в нас сидит тот, другой, и никто не знает, когда он выйдет наружу. Можно, наверное, вызвать его. А можно погасить, растворить...

Недавно «Литературная газета», интеллигентнейшее издание, напечатала беседу с автором детективов, который публикуется под псевдонимом «Монах». С каким торжеством говорит он о своих тиражах, с каким превосходством упоминает о своем прошлом, которое дает ему почву «для творчества». Я читал эти труды. Да, «знание вопроса» там присутствует. Только не надо называть это литературой.

Нет, я не против детективных романов, я сам их люблю. Только не ту разноцветную чернуху, авторы которой рассыпают по страницам трупы так же легко, как и бойцы «ялуторовской команды».

Когда-то русская литература по праву считалась самой гуманной в мире. Вслед за Пушкиным, гордившимся, что чувства добрые я лирой пробуждал». Сегодняшней литературе, мне кажется, гордиться нечем. Или почти нечем...

Уходит век. Уходит слава нашей страны. Уходит прежний цивилизованный образ. Какое лицо мы увидим в зеркале утром 1 января 2001 года?

Р.S. Выхожу из суда, сажусь в машину. Водитель Денис закрывает книжку. – Что читаешь? – Льва Толстого...




НЕРУКОПОДАВАЕМЫЕ


В конце мы будем помнить не слова наших врагов, но молчание наших друзей.

    Мартин Лютер Кинг

_25_марта_2000_года_

Не очень ловкое словечко – нерукоподаваемые. Но, к сожалению, все синонимы к нему находятся почти что на грани приличия. Впрочем, все равно не я придумал это слово, а Людмила Нарусова, вдова Анатолия Собчака.

В недавнем интервью газете «Известия она сказала, что «исстари человек, оклеветавший другого, предавший, становился нерукоподаваемым для русского интеллигента. Элита не принимала таких. Ибо интеллигентность – это нравственная категория, а не принадлежность к какой-то профессии и не образовательный ценз. И наблюдать, как теперешняя интеллигенция рукоплещет нерукоподаваемым, больно».

Последнее десятилетие освободило нас, но многое освободило и в нас. Теперь стали говорить и писать открыто то, что раньше шептали за углом либо писали в доносах в парткомы. Стало возможным делать то, чего, даже по советской морали, стеснялись. Да, та мораль была в чем-то и фальшивой, но одновременно и сдерживающей.

Теперь тайное стало явным. Но обнаружился в обществе дефицит мужества. Один может сказать даже с трибуны любую гадость, а другим – неудобно. Настолько неудобно, что они стесняются назвать низость низостью. Стесняются показать свое отношение к ней. И суетливо, а чаще просто не задумываясь, пожимают руку человеку, поступившему так, как сами они поступить возможным не считают.

Не графья, понятно. Все мы не графья. Но могу признаться, наберется к началу седьмого десятка моей жизни человек пять или десять, которым я не подаю руки. Не считаю возможным.

На эту тему я не так давно беседовал с двумя серьезными коллегами. Спросил прямо: вы-то отчего готовы пожать руку господину такому-то? Вы его уважаете? Для вас честь – общаться с ним?

Отнюдь. А вот насчет руки, говорят: знаешь, как-то не принято отталкивать протянутую ладонь. Да и вообще, проще не обострять, не придавать значения...

Я, конечно, понимаю коллег. Обострять хлопотно. Объяснить самому себе столь решительный шаг трудно. Не убудет же...

Понимаю, но не соглашаюсь. Жизнь коротка. И каждый вправе себе сказать, что за прожитые годы он имел и друзей, и врагов. Достойных друзей. И врагов, которые не заслуживают рукопожатия. Я доволен, что у меня сегодня есть те и другие.

Вот если бы в наше общество вернулось старое интеллигентское правило. Чтобы каждый мог знать: совершив низость, он рискует оказаться нерукоподаваемым. Когда-то из-за этого стрелялись. Сегодня это может оказаться просто неприятным.

И то – хлеб.




УКАЗ О ВОЛЬНОСТИ ДВОРЯНСКОЙ


_25_июля_2000_года_

Сквозь книжные курганы доносится до нас голос госпожи Простаковой, которая на всякое «должен» ответствовала: «А указ о вольности дворянской на что нам даден?»

Дворяне ныне – редкость. Служилую нишу занял чиновник. Занял сплошь, капитально, солидно.

Однако практика показывает, что при такой сплошной занятости со службой не все в норме. Хотя я часто и от души браню прежние советско–партийные времена, но должен сказать, что тогда, при всем махровом бюрократизме, с исполнением было куда лучше. Уж ежели что в «Правде» напечатано, ежели сверху спущен очередной руководящий циркуляр, то можно смело идти и требовать. Трепетал «партейный» чиновник перед центральным органом. А негромкий телефонный голос «из ЦеКа!» мог даже свернуть гору или вызвать цунами средних размеров. Или, что не в пример конкретнее, в одночасье приводил к сносу, скажем, Ипатьевского дома в тогдашнем Свердловске или возбуждал строительство циклопического канала для переброски сибирских рек в ныне независимые государства Центральной Азии.

Выли времена. Прошли былинные. Десять лет демократической вольницы породили и воспитали касту столоначальников, которая никого и ничего не боится. Сколь угодно сотрясай воздух – хоть устно, хоть письменно – губернатор, мэр или хоть бы сам президент, если чиновник чего не хочет, того не будет никогда.

Конечно, в первом круге ответственных лиц – заместителей там или помощников – еще подобие исполнительности присутствует. И у председателей комитетов и начальников управлений можно правду найти. А вот дальше, в полумраке ползучих отношений круговой поруки, в кланах и чиновничьих тейпах (если по-чеченски выражаться), в недосягаемости инструкций и параграфов, – вот вольность дворянская, простите, чиновная!

Граждане стараются попасть на прием лично к мэру, а то и к губернатору. Не понимают, что все решает «старомозгий Плюшкин с перышком перержавленным», как писал поэт, мечтавший волком выгрызть бюрократизм. Иначе – тихий маленький чиновник, неведомый широкой общественности, но всесильный.

Обращали внимание, сколь часто грозятся наши первые лица, что они де круто возьмутся за неисполнительных чиновников и полетят клочки по закоулочкам. Часто грозятся, да клочков отчего-то не видно.

Не страшен чиновнику мэров норов. Не знаю отчего, но знаю – не страшен. Может, потому, что чиновник знает: мэр один, а их, чиновников, много. И готов тот отчаянный чиновник выйти на площадь и навроде Зои Космодемьянской завопить при народе: «Нас миллионы, всех не перевешаешь!» А впрочем, имея в виду указ о вольности дворянской, сидит господин чиновник на аппаратном совещании, слушает гневную речь в свой адрес и думает: «Да имел я вас в виду!».

Совсем недавно мне пришлось наблюдать, как грозный начальник трижды отдавал одно и то же распоряжение временно исполняющей обязанности. И.о. нимало не спорила с руководителем, отчего он проникался уверенностью, что в его команде имеет место принцип «сказано – сделано». И мог думать о себе исключительно возвышенно и с почтением.

Однако быстро выяснилось, что, несмотря на тройное заклинание, никто не спешил и не собирался выполнять указание одного из отцов города. Не оспаривал, но и не собирался.

В редакционной почте и в звонках, которые мы получаем, таких историй – без числа. Госпожа Простакова по-прежнему строго следует указу о вольности дворянской. Так, как сама его понимает.




ХВОСТ ПО-ПРЕЖНЕМУ ВИЛЯЕТ СОБАКОЙ


_1_марта_2001_года_

Жизнь коротка. Поэтому я пользуюсь телефоном. Там надо разузнать, куда запропастилась импортная техника, купленная на денежки налогоплательщиков, но до сих пор обретающаяся на таможенном дворе. В другом месте – подробности шумного успеха тюменских скрипачек. В третьем – решить кое-какие редакционные проблемы, договориться о встрече, попроситься на интервью.

А поскольку, как говорилось в очень–очень старом анекдоте, я еще и немножко пишу, то даме, занимающей должность помощника редактора газеты «Тюменский курьер», приходится полный рабочий день нажимать кнопки телефона.

Дама – человек предельно деликатный и разговаривает предупредительно: «Не мог бы Р.С. (это – я) поговорить с Иваном Ивановичем (Михаилом Петровичем, Валерием Валерьевичем... Возможны варианты)?». А потом открывает дверь в кабинет и сокрушенно заявляет, что «тот» секретарь сказал: нету, выехал, у него совещание, он занят, оставьте ваш телефон, мы обязательно перезвоним...

Не спешите обвинять меня в высокомерии, хотя если хорошенько задуматься, то в большинстве случаев я не по личному интересу звоню, а для читателя, во имя читателя, ради читателя. Так, намедни, пытаясь третью неделю подряд достучаться до слуха моего хорошего знакомого, но – начальника, я взял трубку и, представившись секретарю, потребовал соединить меня с имярек. Естественно, я не дама, и после короткой перебранки разобидевшаяся секретарша все же пошла в кабинет к своему начальнику. Мы в несколько минут утрясли застоявшийся за три недели вопрос, но, когда я попенял хозяину кабинета, что, мол, три недели, мол, обещали перезвонить... он страшно удивился. Ему никто не передавай ничего.

Потом история повторилась. Уже с другим человеком и другим секретарем. Потом еще раз.

И у меня народился естественный вопрос: для чего существуют секретари? Облегчить жизнь начальнику? Принести чаю–кофе? Помочь разыскать нужного человека? Или отгородить от тех, кто по секретарскому разумению мешает высокому руководителю решать высокие дела?

За свою жизнь я перевидал тысячи начальников. Могу судить. Почти не знаю таких, кто не предавался бы в моем обществе вольным беседам на темы, весьма далекие от занимаемой должности. И потому хочу поразмышлять вместе с вами: от кого и от чего оберегает девушка–цербер своего хозяина? На каком таком основании именно она берет на себя право решать: достоин человек на том конце телефонного провода хоть на миг завладеть вниманием руководителя? Почему хвост виляет собакой?

Как человек, постоянно работающий с телефоном, докладываю: нередко добытая с таким трудом информация не стоит затраченных на это усилий. Может быть, цербер охраняет пустоту?

Впрочем, я не всегда прав. Знаю немало очень ответственных и очень достойных людей, у которых заведено: разговаривать с теми, кто звонит. Даже если это не журналист и, тем более, не редактор. Просто – звонит, значит, надо. Могу доложить, что уважаемая мною помощник редактора «Тюменского курьера» скорее оторвет от рукописи этого редактора, чем позволит читателю – на том конце телефонного провода – уйти ни с чем. Мне бывает трудно потом вернуться к тексту, но сознаю, что она – права.

А может, нам вместе стоит попробовать бороться с этим? Общими усилиями составим списки начальников, до которых нельзя дозвониться. Может быть, при следующей ротации они лишатся возможности говорить с согражданами через секретаря?

Зря хвост виляет собакой. Никому от этого нет пользы. Ни хвосту. Ни тем более собаке.




СТУДЕНЧЕСКАЯ БОЛЕЗНЬ И РЕЦЕПТ ПОЛКОВНИКА


_27_сентября_2001_года_

Представьте себе картинку – студент медицинской академии, сын приличных родителей, дает интервью одной из тюменских газет, в котором фигурирует не под собственным именем и фамилией, доставшейся от дедов и прадедов, а под привлекательным прозвищем – «Фюрер». И, сами понимаете, монологи при этом произносит соответственные: евреев надо выслать, негров перебить и тому подобное.

Свобода! – скажет читатель. Закон – отвечу я. Можно бы на этом и разойтись, но есть некоторая закавыка, которая содержится в самой первой строке моей колонки. Вы угадали – это упоминание о том, что данный фигурант и апологет «белого движения» – медицинский студент. В скором времени – врач.

И вот он, в белом халате, входит в палату – и начинается что? Правильно – селекция. Деление на белых и черных, на православных, мусульман, иудеев. Одних – лечить, других – «мочить»?

Отсюда недалеко и до вершины медицинского фашизма. Вы снова угадали, читатель, – я имею в виду доктора Иозефа Менгеле. Медицинское светило из Освенцима. Светило замораживало узников, чтобы разработать рекомендации для летчиков, которых могли сбить над Северным морем. Светило, поместив узников в специальную камеру, понемногу выкачивало оттуда воздух и наблюдало, как человека буквально разрывало на части: изучались опасности, подстерегавшие пилотов на больших высотах. В свое время писали, что сам Герман Геринг, в прошлом летчик, наградил естествоиспытателя Менгеле «железным крестом».

Надо ли понимать ситуацию таким образом, что наша медицинская академия готовит смену доктору–убийце? Конечно, нет. Это чистой воды самодеятельность отдельно взятого индивидуума. И если она для кого-то окажется трагедией, то, прежде всего, для семьи «Фюрера» и для него самого. Если он по молодости не знает, то отчего не напомнить: избежав петли международного трибунала, Менгеле до конца дней был вынужден скрываться, менять имена и паспорта, боясь, как бы его не выкрали агенты Моссад и тоже не повесили.

Тем не менее, сегодня проблема существует. В то время, как страна, породившая нацизм, сегодня с его проявлениями борется, в том числе, и на государственном уровне, страна, нацизм победившая, вопреки смыслу и логике, становится территорией, где он возрождается.

Слухи о том, что в Тюмени появились скинхеды – увы! – не слухи. Мне удалось познакомиться с материалами, которые они распространяют, пропагандируя свою историю, свои задачи и даже свои «подвиги».

По данным тюменских спецслужб, куда мы обратились за разъяснениями, абсолютное большинство «бритоголовых» (точнее: скинхед – кожаная голова) – студенты. Будущие герои «белой расы» получают «гражданские специальности» в медицинской и строительной академиях, в гуманитарном университете и даже в институте искусств и культуры.

Мы понимаем, что вышеназванные учебные заведения нельзя упрекнуть в том, что такие людоедские убеждения разделяют их воспитанники. Но нам просто хотелось, чтобы те, с кем «кожаные головы» изучают строительные механизмы или детские болезни, историю культуры или другие благородные предметы, выработанные человечеством, состоящим из людей с кожей белого, черного, желтого цвета, знали об этом. Хотя бы – знали.

Р.S. Один мой знакомый полковник считает, что такого рода студенческие болезни хорошо лечатся не домашними средствами, а отчислением из вуза и отправкой в вооруженные силы. Если они уж так рвутся защищать «белые идеалы».




ОСНОВНОЙ ИНСТИНКТ


_11_января_2003_года_

Не знаю: возможно, у отдельных граждан начинаются космические обострения, но с какой-то непонятной мне периодичностью в нашем городе начинается борьба с основным человеческим инстинктом. Во всяком случае, с его отображением в средствах массовой информации.

Выглядит все это довольно странно: некая дама, уже не средних лет, подходит в сопровождении милиционера или двух к газетному киоску и, завидев полу- или совершенно обнаженную натуру на глянцевой обложке, с визгом: «Порнография!» требует изъятия. Причём утверждает, что действует с одобрения «Областной экспертной комиссии по оценке эротического характера распространяемой и демонстрируемой продукции».

Название комиссии я не придумал, а списал с официального бланка, где, кроме прочего, сообщается, что сия комиссия создана распоряжением губернатора Тюменской области еще в августе 1997 года. Почему именно эротика стала мишенью для вышеозначенной комиссии, сейчас установить трудно, поскольку нет губернатора, учредившего комиссию. Но дело живет.

И пока веселые милиционеры, влекомые от киоска к киоску настойчивой дамой, в свободные от дежурств часы с интересом перелистывают добычу, попытаемся установить по источникам, что за зверь такой напустился на нашу область, из-за которого потребовалось создавать специальную комиссию, даже принимать какие-то законы?

«Эротика (от греч. Eros – любовь, страсть), в широком смысле – совокупность всего, что связано с половой любовью, в более узком – психологические аспекты сексуальности, ее развития и проявления в общении, моде, искусстве и т.д.». (Большой энциклопедический словарь, Москва, 1998, стр. 1412).

Ну, скажут, энциклопедический словарь – что-то явно не наше. Да и древние греки, сами знаете, какие у них были нравы.

Ладно. Обратимся к чисто отечественным источникам. Толковый словарь русского языка Ожегова и Шведовой. «Эротика – чувственность, обращенность к половой жизни, к изображению ее» – Москва, 1997, стр. 912. Расхождений, как видим, практически нет.

Чего боятся борцы с основным инстинктом? Что кто-то узнает, как живут мужчины и женщины? Что такое плотская любовь, и отчего бывают дети?

Вы меня извините за резкость, господа члены вышеупомянутой уважаемой комиссии! Но даже самые целомудренные из вас появились на свет по той же причине, что и последний, не к ночи будь помянут, развратник. Кого и от чего вы хотите уберечь? А если убережете, то чем замените пугающее некоторых дам половое воспитание, от которого все равно никуда не деться?

Основной инстинкт – он потому и называется основным, что сильнее всего на свете. И рано или поздно оберегаемое вами население все узнает. Только не из красивых журналов, не из предостережений газеты «СПИД-инфо» или журналов «Playboy» и «Cool», отнесенных вами к «эротическим «, а из подворотни, из подвала, из пакостных, как их называли еще лет двести назад (они и тогда существовали!), картинок. Но только какой предстанет эта едва ли не лучшая сторона человеческой жизни в интерпретации, на которую вы не в силах оказать никакого влияния? Думаю, ужасной. Ибо когда основной инстинкт выбрасывают в окно, он вползает через подвал.

А если запрещать, то почему только журналы и газеты, которые, издаются на совершенно законных, легальных основаниях? А статуи и картины в музеях – античных и более поздних мастеров – им-то за что послабление? Литература – «Декамерон» и «Кентерберийские рассказы», «Ромео и Джульетта»? Прошерстим страницы «Трех мушкетеров», там ведь строчка: «...через час восторги влюбленной пары утихли». Пушкина процитировать? «Она, пророчествуя взгляду неоцененную награду...». Пастернака? «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье...».

Давайте запретим все, что формирует чувство и чувственность, что является школой эмоционального воспитания, превратим «делание детей» в механический процесс, «унизительную гимнастику», как писал Константин Симонов.

Но разве «делание детей» – менее важная задача, чем делание молотков, метел, мебели, фарфоровой посуды? Однако никто не сомневается, что там надо учиться. А здесь, видимо, не надо.

Отчего же чиновники так легко соглашаются с тем, кто, вероятно, и сам чувствовать не способен?




В.Х.О.Д.


_13_февраля_2003_года_

...И наступил период, когда люди стали говорить совершенно иначе. Вместо вольно растянутой лексики, плавной, как реки на равнине вошел в моду рубленный, резкий, сокращенный стиль. РВС. Совнарком. ЧеКа. ВСНХ. Губнаробраз. Шкраб. Комуч. Главковерх. Поарм. Гулаг. Политпросвет. Сопс. Главначпупс...

Вот первое, что в голову пришло, что вспомнилось. Наверное, кое–что следует расшифровать. Итак, за этими сокращениями скрываются: Реввоенсовет, Совет народных комиссаров, Чрезвычайная комиссия, Высший совет народного хозяйства, губернский отдел народного образования, школьный работник, комитет Учредительного собрания, верховный главнокомандующий, политотдел армии, главное управление лагерей, политическое просвещение, совет по производительным силам, главный начальник по управлению согласованием (последнее – из пьесы Маяковского «Баня»).

Та эпоха кончилась. А птичий язык чиновников, уродливый воляпюк продолжает свирепствовать, как эпидемия гриппа. Чем дальше, тем хуже.

Дома района, в котором я живу, перешли из ведения РЭУ–3 в новое подчинение. И на планшетах, объявляющих об этом, написано: «МУП УК по ЖКХ»... Шедевр? Впрочем, есть и покруче. Вы, наверное, сами заметили: в нашем городе исчезли школы, лицеи, детские сады. А что осталось?

Вместо школ, лицеев и гимназий у нас теперь простое, как мычание, – МОУ. Муниципальное образовательное учреждение. А для младшего возраста – стыдно сказать! – и вовсе МУДО. Ах, убоюся плывущего от Госдумы к Совету Федерации закона о русском языке, который запрещает выражаться подобным образом. Но ведь и в бумагах пишут это, что означает: Муниципальное учреждение дошкольного образования.

Так оглянемся же вокруг себя, что еще не «обаббревиатурено»?

Например, нету еще ГОУБОТГУ (государственное образовательное учреждение высшего образования Тюменский госуниверситет). ЧПОППТ (частное предприятие общественного питания «Пицца–Тюмень»). ДПИАГТ (департамент по управлению имуществом администрации города Тюмени). ДОИНАТО (департамент образования и науки администрации Тюменской области)...

Зато сколько откровений содержится в простой бумаге под названием «План работы органов местного самоуправления города Тюмени на 10–14 февраля 2003 года».

Совещание главных врачей ММЛПУ... ДЮЦ «Пламя»... ТГДМЦ «Алый парус–... ЦРТДиЮ «Контакт»... Нравится?

Покойный поэт Алексей Крученых, собрат Маяковского по футуризму, т.е. по будущему времени, создавший некогда «дыр бул щыл», довольно потирает руки, глядя на нас из поднебесья: пришел-таки долгожданный futurum!

Вчера я обсуждал эту проблему с теми, кто вставляет в рабочие планы этих самых звуковых уродцев. Милые дамы всерьез уверяли меня, что без этих «МУП-ПУП» никак нельзя. Что они–де отражают принадлежность данного учреждения то ли к муниципии, то ли к государству. Правда, наш народ–языкотворец отличается большим упрямством. И я думаю, что на воляпюке как говорили, так и будут говорить одни только чиновники, которые даже при страшной массовости своей – большинства не составляют. А дети по-прежнему будут ходить в детский сад и школу, в кружок во Дворец школьника, перекусывать на ходу в «Пицце-Тюмень». Слова-уродцы так и не привьются нам, как не привился «поцелуй посредством носа».

Вот и все.

Кстати, о заголовке. Рассказывают, что в приснопамятные времена приехал мужик из деревни в город. И стал искать нужное учреждение. Идет от вывески к вывеске. Вот и еще одна. Стал мужик шевелить губами: «Вэ... ха... о... дэ». Нет, говорит, не моя организация! А написано-то было всего-навсего – вход!




МЫ И ДЕТИ


_31_мая_2003_года_

В одной книжке, которую я очень люблю, главный герой – космический пилот, залетевший на отсталую планету, слышит слова «детская преступность» и переспрашивает: «Преступления против детей?». «Нет, – отвечают ему, – преступления детей». «Вздор, – говорит пришелец. – Дети не могут совершать преступлений».

У древних римлян было выражение – tabula rasa, чистая доска. «Чистой доской» приходит в мир ребенок. И взрослые пишут на этой доске. А потом сердятся: какие ужасные дети растут! Но дети тут вовсе ни при чем. Это мы с вами, родители, написали на чистом пространстве будущее своих детей. Будущее детей своих детей. Общее будущее.

При переменах в политике, в государственном устройстве первыми страдают дети. О беспризорниках революции и гражданской войны я только читал. Беспризорников Отечественной войны видел сам – в детский дом в городе Асбесте, где моя мать работала завучем, непрерывно прибывали детские транспорты из освобожденных западных областей. Беспризорников нашего времени вы видите собственными глазами. На автобусных остановках по вечерам. На вокзале. У прилавков магазинов, где они негромко просят: «Дяденька, купите хлебца». Я думаю, что вы тоже покупаете. А потом идете домой к собственным детям и, наверное, молитесь про себя, даже неверующие, чтобы ваших сыновей и дочерей миновала чаша сия.

Чаще всего мы не знаем, о чем думает ребенок, когда вы, купив ему буханку хлеба за шесть рублей и пакет молока за двенадцать, садитесь в машину? Я боюсь заглянуть в эти глаза и боюсь прочесть эти мысли.

Дети не виноваты. Даже если и виноваты они. Но всегда есть кто-то старший, ответственный, кто дал им жизнь, обещал поддержку и кров, а потом растерялся и поплыл по течению, позабыв о главном долге, который есть у всего живого. О долге перед своими детьми.

Неподалеку от моего дома – тюменский Дом малютки. Я часто вижу, как гуляет эта малышня. Они неплохо одеты, хотя мне кажется, что и шапчонки сидят криво, и пальтишки застегнуты не на все пуговицы. Может быть, я придираюсь, но дело не в этом. Самое ранящее – как они идут вереницей, цепляясь друг за друга, когда держаться должны за крепкую руку отца или добрую ладонь матери. Брошены. Оставлены на произвол судьбы, на добрую волю государства. А у государства то дефолт, то выборы, то Чечня. И каким бы добрым ни был губернатор Собянин (мне приходилось видеть, как меняется его лицо, когда на елке его окружают детдомовские или дети из – неблагополучных семей»)– но на всех обездоленных его просто не хватит.

Признаюсь, меня страшно раздражают спекуляции по поводу усыновления российских детей иностранцами. Фальшивые вопли о «разбазаривании генофонда», о том, что де «российских детей лишают Родины». Родина ребенка – это его родительский дом, его мама и папа. В первую очередь. Не хотите, господа депутаты и господа журналисты, чтобы наши дети уезжали за океан, так наберитесь мужества и замените этим сиротам родителей. Не можете? Тогда не фарисействуйте.

Конечно, дети имеют право на Родину. Но прежде всего, они имеют право на теплый дом. Теплый не в смысле центрального отопления. А теплый в смысле ласки, любви, сердечности, заботы.

Если они обретут там (где бы это «там» ни находилось) любовь и дом, значит, там их Родина. А все прочее не стоит слов. Потому что платить за политические лозунги детским счастьем такое же преступление, как и оставлять новорожденных в родильном доме, лишая всего, что должно детям принадлежать по праву рождения.

1 июня – день защиты детей. От кого мы должны их защитить? От нас самих?




КАНАЛ НАЦИОНАЛЬНОГО ПОЗОРА


_29_января_2004_года_

...Я в восторге от Нью–Йорка–города. Но кепчонку не сдерну с виска. У советских – собственная гордость...

Вспоминаете Владимира Владимировича Маяковского? Там же стихи о советском паспорте и другие строки, что твердили наизусть старшие и младшие школьники. Кончился советский период. А что же стало с гордостью? Не с советской, с обычной, человеческой? Сбросили с парохода современности, сдали в химчистку вместе с рифмованными строчками «агитатора, горлана, главаря»?

Не могу забыть увиденного в конце лета 1992 года в Берлине. У Бранденбургских ворот кипела торговля. Чем же торговали разворотливые офени непонятного гражданства? Представьте, они продавали нашу военную форму – шинели, шапки–ушанки, фуражки, мундиры. Знаки различия. Армейские нагрудные знаки. Торговцам не было числа – они выстроились вдоль остатков берлинской стены, ее тогда снесли еще не всю.

Я смотрел на это зрелище во все глаза, а в памяти моей звучали голоса тех, о ком много приходилось писать, с кем приходилось дружить. Это были солдаты 130-й ордена Кутузова Идрицко–Берлинской стрелковой дивизии Калинин, Рыжков, Пустовалов. Они рассказывали, как били прямой наводкой по рейхстагу, втащив пушку на третий этаж «дома Гиммлера». Как выковыривали из окопов на площади перед рейхстагом немецкую морскую пехоту. Как сражались уже в самом здании рейхстага, где через этаж были то наши, то фашисты, то опять наши. Как замполит неустроевского батальона лейтенант Берест в кожаной тужурке и чужой (поновее!) фуражке принимал капитуляцию эсэсовцев, оборонявших подвал...

А теперь на этой площади непонятные барыги, не советские и не немецкие, торгуют формой армии, взявшей Берлин и уничтожившей немецкий фашизм...

...Прошел еще десяток лет. Сегодня по этому городу бродят граждане страны–победительницы и, по воле создателей очередного телевизионного шоу, просят милостыню у счастливых наследников побежденной некогда страны. Можно ли было придумать что-то более унизительное для российского национального чувства?

Не хватило ума? Не хватило вкуса? Или просто чья-то провокация, чтобы сыграть на руку ретивым депутатам, давно требующим цензуры на телевидении?

Мне просто стыдно. Я лично могу ответить только одним – не включать канал, который демонстрирует наш национальный позор.