Мои воспоминания: Избранные произведения
Н. М. Чукмалдин
ГЕЛИОПОЛИС
С неслабеющим интересом поехали мы на место, где стоял когда-то Гелиополис, современник и почти сосед Мемфиса, раскинутый по другую, правую сторону реки Нил, за Маккатамскими высотами. В здешних городах нет, как у нас в Европе, подгородных построек, дач и огородов. Здесь город обрывается резко, и сразу начинаются поля пшеницы и клевера, между которыми редкими группами виднеются пальмы и сикоморы. По дороге к Гелиополису мы ехали аллеей, почти не дающей тени; потом повернули на просёлочную дорогу, изгибающуюся полями, и через полчаса езды остановились у правительственного фруктового сада, внутри которого стоит громадное фиговое дерево, где будто бы отдыхали Иосиф и св. Дева Мария, бежавшие от Ирода в Египет. Ствол дерева у корней имеет объём около 10 аршин, и само оно выглядит корявым и неприглядным, быть может, потому, что состарилось, а может, и потому, что варварский обычай туристов – везде вырезать свои имена, отламывать кусочки коры и листьев – испортил его и изуродовал. В этом саду, небрежно содержимом, но в африканском климате и почве, благоухают розы, громадными ярко-пунцовыми кистями цветут олеандры; широкими, но слабыми, как тряпка, листьями шелестят бананы, и десятки неведомых нам плодовых кустов ни по названию, ни по структуре наполняют сад, так не похожий на наши европейские сады. Я попросил садовника-араба дать нам коллекцию сухих туземных деревьев в маленьких кусочках с местными названиями, но он принёс неуклюжий топор и пилу и так безжалостно начал рубить сучья живых деревьев, что скорбно было смотреть на его более чем небрежное обращение. Не помню названия дерева, но я взял длинный сучок и только что сделал надрез ножом, как брызнул сок, белый, как молоко, и я почувствовал как бы укор совести за сделанную рану живому, чувствующему организму. Нам всегда бывало как-то неприятно сломать ветку качающегося бутона розы, а какой-нибудь чумазый человек, наш проводник, на ходу ломает их в чужих садах и подносит нам сюрпризом.
Из правительственного сада мы ехали ещё просёлочной дорогой с четверть часа времени к единственному памятнику, оставшемуся от Гелиополиса, – к его обелиску, каким-то чудом не изломанному или не увезённому в Европу. Обелиск на 4 аршина засыпан теперь мусором и илом, как говорят у нас, «врос в землю»; кругом его на почве былого города желтеют засеянные поля пшеницы, а подножие до невозможности загрязнено детьми феллахов, обитающих в одиноких мазанках, рассеянных по нивам хлеба. А между тем это памятник, которому минуло 4800 лет и который видел у своего подножия Моисея, Иисуса Навина, Страбона, Плиния, Платона/Александра Македонского; возле него происходили битвы исторических народов и проходили победители и побеждённые. Одиноко стоит он, этот розового гранита монолит, покрытый по своим сторонам крупными иероглифами и фигурами птиц, когда-то украшавший собой у пилона вход в храм египетского божества – Озириса и Изиды. Товарищ его, рядом с ним стоявший, давным-давно похищен римлянами и украшает теперь площадь св. Петра в Риме. Размеры обелиска: высота 29, толщина у подножия 2 ½, наверху – 1 ½ аршина.
Н. М. Чукмалдин
ГЕЛИОПОЛИС
С неслабеющим интересом поехали мы на место, где стоял когда-то Гелиополис, современник и почти сосед Мемфиса, раскинутый по другую, правую сторону реки Нил, за Маккатамскими высотами. В здешних городах нет, как у нас в Европе, подгородных построек, дач и огородов. Здесь город обрывается резко, и сразу начинаются поля пшеницы и клевера, между которыми редкими группами виднеются пальмы и сикоморы. По дороге к Гелиополису мы ехали аллеей, почти не дающей тени; потом повернули на просёлочную дорогу, изгибающуюся полями, и через полчаса езды остановились у правительственного фруктового сада, внутри которого стоит громадное фиговое дерево, где будто бы отдыхали Иосиф и св. Дева Мария, бежавшие от Ирода в Египет. Ствол дерева у корней имеет объём около 10 аршин, и само оно выглядит корявым и неприглядным, быть может, потому, что состарилось, а может, и потому, что варварский обычай туристов – везде вырезать свои имена, отламывать кусочки коры и листьев – испортил его и изуродовал. В этом саду, небрежно содержимом, но в африканском климате и почве, благоухают розы, громадными ярко-пунцовыми кистями цветут олеандры; широкими, но слабыми, как тряпка, листьями шелестят бананы, и десятки неведомых нам плодовых кустов ни по названию, ни по структуре наполняют сад, так не похожий на наши европейские сады. Я попросил садовника-араба дать нам коллекцию сухих туземных деревьев в маленьких кусочках с местными названиями, но он принёс неуклюжий топор и пилу и так безжалостно начал рубить сучья живых деревьев, что скорбно было смотреть на его более чем небрежное обращение. Не помню названия дерева, но я взял длинный сучок и только что сделал надрез ножом, как брызнул сок, белый, как молоко, и я почувствовал как бы укор совести за сделанную рану живому, чувствующему организму. Нам всегда бывало как-то неприятно сломать ветку качающегося бутона розы, а какой-нибудь чумазый человек, наш проводник, на ходу ломает их в чужих садах и подносит нам сюрпризом.
Из правительственного сада мы ехали ещё просёлочной дорогой с четверть часа времени к единственному памятнику, оставшемуся от Гелиополиса, – к его обелиску, каким-то чудом не изломанному или не увезённому в Европу. Обелиск на 4 аршина засыпан теперь мусором и илом, как говорят у нас, «врос в землю»; кругом его на почве былого города желтеют засеянные поля пшеницы, а подножие до невозможности загрязнено детьми феллахов, обитающих в одиноких мазанках, рассеянных по нивам хлеба. А между тем это памятник, которому минуло 4800 лет и который видел у своего подножия Моисея, Иисуса Навина, Страбона, Плиния, Платона/Александра Македонского; возле него происходили битвы исторических народов и проходили победители и побеждённые. Одиноко стоит он, этот розового гранита монолит, покрытый по своим сторонам крупными иероглифами и фигурами птиц, когда-то украшавший собой у пилона вход в храм египетского божества – Озириса и Изиды. Товарищ его, рядом с ним стоявший, давным-давно похищен римлянами и украшает теперь площадь св. Петра в Риме. Размеры обелиска: высота 29, толщина у подножия 2 ½, наверху – 1 ½ аршина.