Первый парень на деревне
Л. К. Иванов
МИМОЛЕТНОЕ СЧАСТЬЕ НЕРАВНОГО БРАКА
Если бы она меня не окликнула, я бы ни за что ее не узнал и прошел мимо, так сильно она изменилась за те несколько лет, что мы не виделись. За это время из молодой гордой красавицы она превратилась в тихую, скромную, неприметную старушку. И даже глаза ее, это зеркало души, не излучали больше той неиссякаемой жизненной энергии, которой она всегда славилась…
Я достаточно хорошо знал Валентину Ивановну, часами наблюдал ее восседающей в президиумах разных собраний и конференций, не раз бывал на банкетах и дружеских пирушках с ее участием. Красивая и гордая, она держалась и за столом так же сдержанно, как в президиуме, мило и приветливо, но в то же время улыбалась бесчувственно холодно, как того, в ее понимании, требовала ее должность. Знала себе цену и практически никогда не снисходила до панибратства, которое начинается обычно после третьей-четвертой рюмки. Танцевала она редко и только в тех случаях, когда находился хороший партнер для вальса или классического танго. Быстрые танцы, которые обычно исполняются в веселящейся компании просто в кругу, называла не иначе как подергушками и ни разу не опускалась до того, чтобы «потрястись» в быстром ритме вместе со всеми, сжечь десяток-другой калорий от сытной закуски.
Вообще, говорят, была она когда-то душой любой компании, непременным заводилой, потому и попала сразу после института на работу в комитет комсомола, потом в райком, заведовала там отделом, затем стала секретарем по работе с учащейся молодежью. Но на том карьера ее приостановилась. Вместо наставления старшеклассников на комсомольские трудовые подвиги ушла она в декретный отпуск.
На матерей-одиночек смотрели в те времена не очень одобрительно, особенно на идеологической работе. О возврате на прежнюю должность не могло быть и речи, однако, как ехидничали злые языки, Валентина грудью проложила себе дорогу и вскоре снова споро зашагала своими длинными стройными ногами по служебной лестнице.
Инструктор горкома комсомола, инструктор райкома партии, зав. идеологическим отделом райкома, потом горкома. Работа спорилась, дочка, в которой она души не чаяла, подрастала больше под присмотром бабушки, годы шли. Но не с годами, а как-то враз, после родов изменился характер Валентины. На смену ее приветливости и бесшабашности невесть откуда взялась сдержанность, на смену эмоциям появились холодность и трезвый рассудок.
Дочери шел четырнадцатый, Валентина уже давно стала Валентиной Ивановной, занимала солидную должность с неприступно холодной как лед секретаршей, с персональной машиной, с без меры услужливым и вместе с тем угрюмым водителем.
Но в один из осенних выходных дней совершил он по пьяни аварию, разбив личную машину одного из милицейских чинов. Тут уже не помогло даже вмешательство шефини. Ни компенсация за ремонт «Жигулей», ни уговоры настойчивой Валентины Ивановны не помогли, чин оказался мужиком принципиальным, и лишился гордец Васильич прав аж на три года.
Служебную черную «Волгу» он восстановил, а вот ездить на ней взяли молодого шустрого парня, только что отслужившего в десанте и награжденного за какой-то подвиг медалью. Имея опыт наступательного боя, он и на гражданке ринулся в атаку на неприступную крепость по имени Валентина Ивановна. И крепость эта пала. Причем не просто пала, а полностью капитулировала, влюбившись, как неразумная девчонка.
Строгая и неприступная Валентина Ивановна расцвела прямо на глазах и помолодела как раз на те самые пятнадцать лет, которые были разницей в их возрасте. Через полгода она настояла, чтобы Валера поступил на заочное на юрфак, помогла пройти немалый конкурс, потом вскоре устроила его на одно из предприятий возглавлять комитет комсомола. Это как раз было время конца восьмидесятых, когда партия дала своему молодому резерву возможность зарабатывать деньги, открывая научно-технические центры и видеосалоны.
Парень оказался с головой и деловой хваткой. Он раскрутил бизнес так же быстро, как закрутил голову Валентине Ивановне, опекавшей его со всей своей энергией не растраченных по пустякам чувств. А он, неблагодарный, взял да и женился на своей ровеснице. Было это как гром среди ясного неба. И не только для ничего не подозревавшей опекунши. Но то ли любовь с первого взгляда не всегда бывает на всю оставшуюся жизнь, то ли характер у молодой красавицы оказался не сахарным, то ли не хотела ни за что упускать свой последний шанс Валентина Ивановна, прямо дав понять, кому молодожен обязан своим благополучием и кто поведет его в жизнь дальше – она с ее связями или эта деревенская простушка со второго курса филфака, – но брак молодых расстроился так же быстро, как и возник.
В виде компенсации за причиненный моральный ущерб Валера оставил бывшей любимой жене свою комнату в общежитии для малосемейных, полученную при содействии «опекунши», и переехал прямо к Валентине Ивановне.
Даже в последние годы своего могущества партия такого аморального поступка простить Валентине Ивановне не могла, хоть она и зарегистрировала брак по всем правилам и законам, хоть и отплясывали на свадьбе ее всесильные соратники, и пили горькую за здоровье молодых, и желали выпить еще и на золотой свадьбе. Работу пришлось оставить, но прежние товарищи, заблаговременно почувствовавшие несостоятельность ленинских учений о роли партии и осознавшие нереальность надежд на жизнь при коммунизме, пересев из партийных кресел в кресла президентов бирж и спешно созданных корпораций, в беде не оставили, работой обеспечили с учетом ее опыта и громадных связей.
Правда, теперь уже компетенция и интересы ее деятельности простирались далеко за пределы своего города, и все чаще приходилось оставлять молодого супруга спать на брачном ложе одного. Да и он тоже нередко по делам мотался то в ближний Екатеринбург, то в Новосибирск, то в Москву. Нередко там они встречались и по несколько дней жили в одном номере. Но то ли хлопотная работа обоих, то ли усталость и нервы, но чувствовала Валентина Ивановна, что нет уже у любимого супруга того пыла, той страсти, что не оставляла им раньше ночами времени на сон. И еще не давало ей покоя в командировках то, как кокетничает ее выпускница-доченька с Валерой, которого с первого дня стала называть только по имени, как крутит перед ним задом, как задирает словами. Но успокаивало то, что воспитана дочь в строгости, не бегала никогда по танцулькам на дискотеки, всегда вовремя приходила домой и на все попытки матери завести разговор на тему, кто из мальчиков нравится, только презрительно фыркала: «Вот еще!».
А когда вернулась однажды из командировки ночью на сутки раньше, чем предполагала, и нашла дочь на своем брачном ложе с отчимом, ее хватил удар. Через полгода парализованная правая сторона ожила, рука и нога хоть и не совсем, но свои функции восстановили, а вот красивое лицо осталось несколько перекошенным и волосы стали совсем седыми.
Они так и продолжали жить втроем. Валентина Ивановна, не пропускавшая раньше ни одной премьеры, ни одного спектакля гастролирующих театров, на людях почти не показывалась, и не любила, когда кто-то приходил ее навещать. Молодые вместе ходили в театр, на концерты, но те, кто их знал, ничего предосудительного в этом не видели, а для остальных они были просто парой молодых людей. А о том, что женой Валере по существу, а не по документам, стала падчерица, а не ее мать, никто даже из давних приятелей не догадывался.
До тех пор, пока не родился у Леночки ребенок. Теперь скрывать семейную тайну стало бессмысленным, тем более что ради младенца надо было оформлять отношения родителей документально. Развод, благо в загсе работала подружка по комсомолу, а детей в браке не было, времени занял немного. Регистрация нового брака Валеры ввиду рождения ребенка тоже прошла без проблем и испытательного срока. Хорошую квартиру Валентины Ивановны разменяли без труда, и осталась она на пятом десятке одна-одинешенька. От болезни оправилась, снова устроилась на работу, но понимала, что держат ее больше из жалости, чем из надобности. Командировки противопоказаны, связи как-то постепенно порастерялись, много появилось невесть откуда взявшихся молодых и предприимчивых, которых она не знала и не понимала, как не принимали ее всерьез и они. Но воспитанная годами добросовестность да готовность работать круглые сутки давали ей немалые преимущества. В работе она и топила теперь свою печаль.
Вот так вот на старости лет и осталась у разбитого корыта. Ни мужа, ни дочки, ни каких других радостей, – подытожила она свой безрадостный рассказ. – Не зря говорят, что любовь – как корь, чем позднее заболеешь, тем тяжелее переносится.
– Да ты вон хоть сейчас под венец! В сорок-то пять баба ягодка опять, как предки наши мудрые говорили, – пытаюсь неловко ее взбодрить.
– Слушай, ты ведь никогда не умел говорить комплименты, так что не пытайся – глаза твои врать не умеют, да и я не из падких на лесть. А вот за то, что выслушал, спасибо тебе. Я ведь, веришь ли, никому вот так, как на духу, не открывалась. Чужим людям ни к чему, а подругам своим давним – стыдно в слабости своей распинаться. Что-что, а гордость во мне прежняя осталась! Вот так все в себе и держала, а тут даже полегчало вроде. Хоть и знаю, что распишешь теперь в своей газете. Я ведь читаю, читаю твои материалы на жизненные темы. Но когда писать об этом будешь, пометь обязательно, что ни о чем не жалею! Я ведь не глупенькая была, когда замуж выходила. Понимала прекрасно, что не ровня он мне, что уйдет рано или поздно. Только я была влюблена безумно, и мне хотелось жить по принципу: «Пусть хоть час, да мой!». И знаешь, какой я тогда была счастливой!.. Не думала вот только, что счастья этого меня моя родная дочь лишит. Но пусть хоть она с ним счастлива будет! Пусть живут с Богом! Он же им и судья...
Валентина Ивановна крепко, по-мужски, пожала мне руку и не оглядываясь пошла вдоль аллеи, слегка подволакивая парализованную ногу.
Л. К. Иванов
МИМОЛЕТНОЕ СЧАСТЬЕ НЕРАВНОГО БРАКА
Если бы она меня не окликнула, я бы ни за что ее не узнал и прошел мимо, так сильно она изменилась за те несколько лет, что мы не виделись. За это время из молодой гордой красавицы она превратилась в тихую, скромную, неприметную старушку. И даже глаза ее, это зеркало души, не излучали больше той неиссякаемой жизненной энергии, которой она всегда славилась…
Я достаточно хорошо знал Валентину Ивановну, часами наблюдал ее восседающей в президиумах разных собраний и конференций, не раз бывал на банкетах и дружеских пирушках с ее участием. Красивая и гордая, она держалась и за столом так же сдержанно, как в президиуме, мило и приветливо, но в то же время улыбалась бесчувственно холодно, как того, в ее понимании, требовала ее должность. Знала себе цену и практически никогда не снисходила до панибратства, которое начинается обычно после третьей-четвертой рюмки. Танцевала она редко и только в тех случаях, когда находился хороший партнер для вальса или классического танго. Быстрые танцы, которые обычно исполняются в веселящейся компании просто в кругу, называла не иначе как подергушками и ни разу не опускалась до того, чтобы «потрястись» в быстром ритме вместе со всеми, сжечь десяток-другой калорий от сытной закуски.
Вообще, говорят, была она когда-то душой любой компании, непременным заводилой, потому и попала сразу после института на работу в комитет комсомола, потом в райком, заведовала там отделом, затем стала секретарем по работе с учащейся молодежью. Но на том карьера ее приостановилась. Вместо наставления старшеклассников на комсомольские трудовые подвиги ушла она в декретный отпуск.
На матерей-одиночек смотрели в те времена не очень одобрительно, особенно на идеологической работе. О возврате на прежнюю должность не могло быть и речи, однако, как ехидничали злые языки, Валентина грудью проложила себе дорогу и вскоре снова споро зашагала своими длинными стройными ногами по служебной лестнице.
Инструктор горкома комсомола, инструктор райкома партии, зав. идеологическим отделом райкома, потом горкома. Работа спорилась, дочка, в которой она души не чаяла, подрастала больше под присмотром бабушки, годы шли. Но не с годами, а как-то враз, после родов изменился характер Валентины. На смену ее приветливости и бесшабашности невесть откуда взялась сдержанность, на смену эмоциям появились холодность и трезвый рассудок.
Дочери шел четырнадцатый, Валентина уже давно стала Валентиной Ивановной, занимала солидную должность с неприступно холодной как лед секретаршей, с персональной машиной, с без меры услужливым и вместе с тем угрюмым водителем.
Но в один из осенних выходных дней совершил он по пьяни аварию, разбив личную машину одного из милицейских чинов. Тут уже не помогло даже вмешательство шефини. Ни компенсация за ремонт «Жигулей», ни уговоры настойчивой Валентины Ивановны не помогли, чин оказался мужиком принципиальным, и лишился гордец Васильич прав аж на три года.
Служебную черную «Волгу» он восстановил, а вот ездить на ней взяли молодого шустрого парня, только что отслужившего в десанте и награжденного за какой-то подвиг медалью. Имея опыт наступательного боя, он и на гражданке ринулся в атаку на неприступную крепость по имени Валентина Ивановна. И крепость эта пала. Причем не просто пала, а полностью капитулировала, влюбившись, как неразумная девчонка.
Строгая и неприступная Валентина Ивановна расцвела прямо на глазах и помолодела как раз на те самые пятнадцать лет, которые были разницей в их возрасте. Через полгода она настояла, чтобы Валера поступил на заочное на юрфак, помогла пройти немалый конкурс, потом вскоре устроила его на одно из предприятий возглавлять комитет комсомола. Это как раз было время конца восьмидесятых, когда партия дала своему молодому резерву возможность зарабатывать деньги, открывая научно-технические центры и видеосалоны.
Парень оказался с головой и деловой хваткой. Он раскрутил бизнес так же быстро, как закрутил голову Валентине Ивановне, опекавшей его со всей своей энергией не растраченных по пустякам чувств. А он, неблагодарный, взял да и женился на своей ровеснице. Было это как гром среди ясного неба. И не только для ничего не подозревавшей опекунши. Но то ли любовь с первого взгляда не всегда бывает на всю оставшуюся жизнь, то ли характер у молодой красавицы оказался не сахарным, то ли не хотела ни за что упускать свой последний шанс Валентина Ивановна, прямо дав понять, кому молодожен обязан своим благополучием и кто поведет его в жизнь дальше – она с ее связями или эта деревенская простушка со второго курса филфака, – но брак молодых расстроился так же быстро, как и возник.
В виде компенсации за причиненный моральный ущерб Валера оставил бывшей любимой жене свою комнату в общежитии для малосемейных, полученную при содействии «опекунши», и переехал прямо к Валентине Ивановне.
Даже в последние годы своего могущества партия такого аморального поступка простить Валентине Ивановне не могла, хоть она и зарегистрировала брак по всем правилам и законам, хоть и отплясывали на свадьбе ее всесильные соратники, и пили горькую за здоровье молодых, и желали выпить еще и на золотой свадьбе. Работу пришлось оставить, но прежние товарищи, заблаговременно почувствовавшие несостоятельность ленинских учений о роли партии и осознавшие нереальность надежд на жизнь при коммунизме, пересев из партийных кресел в кресла президентов бирж и спешно созданных корпораций, в беде не оставили, работой обеспечили с учетом ее опыта и громадных связей.
Правда, теперь уже компетенция и интересы ее деятельности простирались далеко за пределы своего города, и все чаще приходилось оставлять молодого супруга спать на брачном ложе одного. Да и он тоже нередко по делам мотался то в ближний Екатеринбург, то в Новосибирск, то в Москву. Нередко там они встречались и по несколько дней жили в одном номере. Но то ли хлопотная работа обоих, то ли усталость и нервы, но чувствовала Валентина Ивановна, что нет уже у любимого супруга того пыла, той страсти, что не оставляла им раньше ночами времени на сон. И еще не давало ей покоя в командировках то, как кокетничает ее выпускница-доченька с Валерой, которого с первого дня стала называть только по имени, как крутит перед ним задом, как задирает словами. Но успокаивало то, что воспитана дочь в строгости, не бегала никогда по танцулькам на дискотеки, всегда вовремя приходила домой и на все попытки матери завести разговор на тему, кто из мальчиков нравится, только презрительно фыркала: «Вот еще!».
А когда вернулась однажды из командировки ночью на сутки раньше, чем предполагала, и нашла дочь на своем брачном ложе с отчимом, ее хватил удар. Через полгода парализованная правая сторона ожила, рука и нога хоть и не совсем, но свои функции восстановили, а вот красивое лицо осталось несколько перекошенным и волосы стали совсем седыми.
Они так и продолжали жить втроем. Валентина Ивановна, не пропускавшая раньше ни одной премьеры, ни одного спектакля гастролирующих театров, на людях почти не показывалась, и не любила, когда кто-то приходил ее навещать. Молодые вместе ходили в театр, на концерты, но те, кто их знал, ничего предосудительного в этом не видели, а для остальных они были просто парой молодых людей. А о том, что женой Валере по существу, а не по документам, стала падчерица, а не ее мать, никто даже из давних приятелей не догадывался.
До тех пор, пока не родился у Леночки ребенок. Теперь скрывать семейную тайну стало бессмысленным, тем более что ради младенца надо было оформлять отношения родителей документально. Развод, благо в загсе работала подружка по комсомолу, а детей в браке не было, времени занял немного. Регистрация нового брака Валеры ввиду рождения ребенка тоже прошла без проблем и испытательного срока. Хорошую квартиру Валентины Ивановны разменяли без труда, и осталась она на пятом десятке одна-одинешенька. От болезни оправилась, снова устроилась на работу, но понимала, что держат ее больше из жалости, чем из надобности. Командировки противопоказаны, связи как-то постепенно порастерялись, много появилось невесть откуда взявшихся молодых и предприимчивых, которых она не знала и не понимала, как не принимали ее всерьез и они. Но воспитанная годами добросовестность да готовность работать круглые сутки давали ей немалые преимущества. В работе она и топила теперь свою печаль.
Вот так вот на старости лет и осталась у разбитого корыта. Ни мужа, ни дочки, ни каких других радостей, – подытожила она свой безрадостный рассказ. – Не зря говорят, что любовь – как корь, чем позднее заболеешь, тем тяжелее переносится.
– Да ты вон хоть сейчас под венец! В сорок-то пять баба ягодка опять, как предки наши мудрые говорили, – пытаюсь неловко ее взбодрить.
– Слушай, ты ведь никогда не умел говорить комплименты, так что не пытайся – глаза твои врать не умеют, да и я не из падких на лесть. А вот за то, что выслушал, спасибо тебе. Я ведь, веришь ли, никому вот так, как на духу, не открывалась. Чужим людям ни к чему, а подругам своим давним – стыдно в слабости своей распинаться. Что-что, а гордость во мне прежняя осталась! Вот так все в себе и держала, а тут даже полегчало вроде. Хоть и знаю, что распишешь теперь в своей газете. Я ведь читаю, читаю твои материалы на жизненные темы. Но когда писать об этом будешь, пометь обязательно, что ни о чем не жалею! Я ведь не глупенькая была, когда замуж выходила. Понимала прекрасно, что не ровня он мне, что уйдет рано или поздно. Только я была влюблена безумно, и мне хотелось жить по принципу: «Пусть хоть час, да мой!». И знаешь, какой я тогда была счастливой!.. Не думала вот только, что счастья этого меня моя родная дочь лишит. Но пусть хоть она с ним счастлива будет! Пусть живут с Богом! Он же им и судья...
Валентина Ивановна крепко, по-мужски, пожала мне руку и не оглядываясь пошла вдоль аллеи, слегка подволакивая парализованную ногу.