Первый парень на деревне
Л. К. Иванов
РАССКАЗЫ
ЖИЛИ-БЫЛИ ДВЕ ПОДРУЖКИ
Жили Евфросинья с Анной душа в душу. Дома их рядом стоят, ну а соседское дело такое – то за одним, то за другим коснуться приходится.
Не ругивались Евфросинья с Анной от роду, чего напраслину пороть. Подругами неразлучными по деревне слыли. Одна пирогов напечет, соседке несет попробовать, удались ли. Той от сына посылка придет, гостинцами городскими потчует. Так и жили.
Только однажды забралась в огород к Евфросинье Аннушкина коза и всю капустную рассаду подчистую съела. А рассада-то уж большая была. Ну, не обидно ли?
Села Евфросинья на грядку и слез унять не может. Ведь столько трудов пропало, когда-то теперь новая рассада вырастет, не успеют к осени кочаны вызреть. Она ли за рассадой той не ухаживала?! Сколько воды из колодца перетаскать пришлось в этакую-то жару! И все труды козе под хвост. Такое зло бабу взяло! А тут коза-то Нюркина опять в огород приперлась и прямо к Евфросинье идет и блеет, будто в насмешку. Схватила Фрося палку и давай рогатую по огороду гонять, а та со страху, лазейку найти не может и вдоль частокола бегает, во весь голос блеет.
Пока гоняла блудливую скотину, та еще больше беды наделала: два раза по грядкам с морковкой пробежала, огурцы и лук истоптала. Зато и досталось бедной, когда голову в частокол просунула, вперед протиснуться не смогла и назад рога не пускают.
Лупила ее Евфросинья, сколько сил хватило, да приговаривала: «Не ходи, зараза, по чужим огородам, не пакости! Вот тебе, вот тебе, дохлятина рогатая, ведьма подколодная!...»
А тут и Аннуша во двор вышла. Увидела, как ее любимую Зойку подружка лупит.
– Да ты что, девка, не в уме, верно?! – закричала она еще от крылечка и кинулась со всех ног на выручку. – Да ты что, бог с тобой, Фрося? Порешишь ить козу-то, а она вот-вот объягниться должна. – И засуетилась, – Бедная ты моя, Зоюшка! Ишь досталось тебе бедненькой... Кормилица ты моя ненаглядная...
– И поделом досталось, пусть по чужим огородам не лазит – не пакостит. Ты погляди, как нашкодила! На лугу ей травы мало, всю капусту у меня сожрала, прорва этакая! Огурцы и морковку истоптала... Чтоб ей сдохнуть!
– Да ты что мелешь-то, Фросенька?! Невелика беда, рассаду съела. Да я тебе осенью своей капусты на то место сколько хошь отдам. Хватит этого добра. А только и тебе наука. Скольки раз говорила, что дыра в частоколе, что заделать надо. А то ишь, бедное животное теперь виновато. Чуть до смерти мою кормилицу не забила. Пойдем, моя маленькая, пойдем, я тебе хлебушка дам.
– Помолчала бы ты-то, Нюрка! На что мне твоя хилая рассада, когда у самой уж вон какая была. А все ведьма твоя! – и, еще не отдышавшись от беготни по огороду, так саданула козу напоследок, что та аж подпрыгнула и тут же подогнула передние ноги.
– Ой, убила козу-то! – запричитала Аннушка. – Изверг ты, Фроська, дохаживает скотинушка-то. А теперь ни молока, ни козляток. А ведь лонись Марье козленочка-то посулила. Ой, загубила, козу, ой, загубила! Живодер ты, Фроська, ой, живодер!
И пошло, и поехало! Слово за слово, да так бабы разошлись, так распазгались, что полдеревни на крики собралось. А пока бабы скандалили, коза Зойка оклемалась, сунулась было снова на капустные грядки, только поживиться там оказалось больше нечем, и она спокойно вышла на улицу через распахнутую калитку.
А у соседок дело так просто не кончилось. Обе оскорбились – и написали заявление участковому. Дали Евфросинье и Аннушке обеим по сто рублей штрафу, без обиды чтобы. А те, наоборот, еще большую обиду затаили друг на друга.
У Аннушки вскоре Зойка объягнилась. Хорошенькая такая козочка уродилась, шустрая. И назвала ее хозяйка Фроськой.
Стала Аннушка Фроську к пойлу приваживать, а та ни в какую не хочет. Ох, и намучилась! А ругани было-о-о!
– Фроська, дурра, куды мордой-то тычесси? Зараза ты мокрохвостая! Вот свалилась на мою голову.
Той порой Евфросинья задами мимо проходила. Слышит, костерит ее бывшая подружка по всем статьям, как только может кроет.
«Нет уж, не спущу боле», – решила Евфросинья, и бегом к участковому. Так, мол, и так, опять Нюрка Скворчиха за свое взялась, опять костерит-поносит, проходу не дает.
Выслушал участковый, очки снял, через которые газету читал:
– Пошли, так сказать, разберемся на месте.
А Аннушка все с козленочком своим воюет. Послушал участковый, послушал, во двор за калитку зашел. Хозяйку окликнул.
– Нехорошо получается, Анна Игнатьевна! Я вас давно ли штрафовал за оскорбления соседки, а, видно, опять привлекать придется... Но уже по более суровой статье, так как рецидив наблюдается. Не угомонилась ты, Анна Игнатьевна, так сказать. Неладно это, братц-ты-мой!
– Ой, да что это вы, Михей Михеич! Бог с тобой! Да я и словечка худого боле не сказывала. Пусть язык мой отсохнет, ежели вру!
– Сам слышал, Анна Игнатьевна, как ты соседку свою, подружку бывшую, на дворе только что последними словами костерила, матюгами нецензурного характера обзывала. Придется протокольчик составить. Нельзя, понимать, чтобы на моем участке подобные безобразия чинились, чтобы людей ни за что-про что оскорбляли. Сигнал к тому же от потерпевшей поступил. Жалоба, так-скать. Теперь вот и сам удостоверился.
– Ой, так это же я на козленочка своего, Фросеньку, ругалась. Никак не могу к пойлу приучить... Измучилась вся, Михей Михеич! Хорошенький такой козленочек. Фроськой назвала. Козочка... Но до чего вредна, стерва, спасу нет. Вот и ругаюсь...
Разъяснил участковый Евфросинье, что посягательства на ее человеческое достоинство со стороны Анны Скворцовой не наблюдается, что ругается она на свою скотину, а это законом не запрещено. Равно, как и то, какое имя, то есть кличку, дать козе или там корове. Дело это неподсудное.
Крепко задумалась Евфросинья, как отомстить супостатке за обиду, да только путного ничего в голову не приходило… Осень уж наступила, новая капустная рассада отменный урожай дала, зима подкатила, а баба все жаждой мести мается. Сама обида уж и забылась совсем, но только когда корова растелилась, Евфросинья телочку Нюркой назвала.
За долгую зиму помирились бабы, опять с одного колодца воду брать стали, отношения прежние восстановили, гоститься начали.
По весне скот на улицу выпустили. И слышат в деревне, опять Нюрка с Фроськой ругаются, друг друга на чем свет стоит кроют.
– Фроська, зараза жидконогая! Не доводи до греха, иди домой по-хорошему. Вот ужо палкой-то как садану дак!
А из другого заулка то же самое:
– Нюрка, змея подколодная! Ох, и падина ты! Вот я тебе по морде-то!
Застали скотину, сошлись у колодца.
– Ты подумай, Аннушка-матушка! И в кого такая уродилась! Весь день сегодня впробеги. Сил боле нету...
– Ой, сама вся не могу, Евфросиньюшка. С проклятой-то. Как только лето перебьюсь, ума не приложу.
– И не говори, матушка!
И так каждый вечер. Смеется деревня, а что поделаешь, привыкли уж животные к своим кличкам, не переучивать же.
А Евфросинья с Аннушкой хорошо живут, мирно. Телевизор вместе смотрят и пирогами друг дружку потчуют.
Л. К. Иванов
РАССКАЗЫ
ЖИЛИ-БЫЛИ ДВЕ ПОДРУЖКИ
Жили Евфросинья с Анной душа в душу. Дома их рядом стоят, ну а соседское дело такое – то за одним, то за другим коснуться приходится.
Не ругивались Евфросинья с Анной от роду, чего напраслину пороть. Подругами неразлучными по деревне слыли. Одна пирогов напечет, соседке несет попробовать, удались ли. Той от сына посылка придет, гостинцами городскими потчует. Так и жили.
Только однажды забралась в огород к Евфросинье Аннушкина коза и всю капустную рассаду подчистую съела. А рассада-то уж большая была. Ну, не обидно ли?
Села Евфросинья на грядку и слез унять не может. Ведь столько трудов пропало, когда-то теперь новая рассада вырастет, не успеют к осени кочаны вызреть. Она ли за рассадой той не ухаживала?! Сколько воды из колодца перетаскать пришлось в этакую-то жару! И все труды козе под хвост. Такое зло бабу взяло! А тут коза-то Нюркина опять в огород приперлась и прямо к Евфросинье идет и блеет, будто в насмешку. Схватила Фрося палку и давай рогатую по огороду гонять, а та со страху, лазейку найти не может и вдоль частокола бегает, во весь голос блеет.
Пока гоняла блудливую скотину, та еще больше беды наделала: два раза по грядкам с морковкой пробежала, огурцы и лук истоптала. Зато и досталось бедной, когда голову в частокол просунула, вперед протиснуться не смогла и назад рога не пускают.
Лупила ее Евфросинья, сколько сил хватило, да приговаривала: «Не ходи, зараза, по чужим огородам, не пакости! Вот тебе, вот тебе, дохлятина рогатая, ведьма подколодная!...»
А тут и Аннуша во двор вышла. Увидела, как ее любимую Зойку подружка лупит.
– Да ты что, девка, не в уме, верно?! – закричала она еще от крылечка и кинулась со всех ног на выручку. – Да ты что, бог с тобой, Фрося? Порешишь ить козу-то, а она вот-вот объягниться должна. – И засуетилась, – Бедная ты моя, Зоюшка! Ишь досталось тебе бедненькой... Кормилица ты моя ненаглядная...
– И поделом досталось, пусть по чужим огородам не лазит – не пакостит. Ты погляди, как нашкодила! На лугу ей травы мало, всю капусту у меня сожрала, прорва этакая! Огурцы и морковку истоптала... Чтоб ей сдохнуть!
– Да ты что мелешь-то, Фросенька?! Невелика беда, рассаду съела. Да я тебе осенью своей капусты на то место сколько хошь отдам. Хватит этого добра. А только и тебе наука. Скольки раз говорила, что дыра в частоколе, что заделать надо. А то ишь, бедное животное теперь виновато. Чуть до смерти мою кормилицу не забила. Пойдем, моя маленькая, пойдем, я тебе хлебушка дам.
– Помолчала бы ты-то, Нюрка! На что мне твоя хилая рассада, когда у самой уж вон какая была. А все ведьма твоя! – и, еще не отдышавшись от беготни по огороду, так саданула козу напоследок, что та аж подпрыгнула и тут же подогнула передние ноги.
– Ой, убила козу-то! – запричитала Аннушка. – Изверг ты, Фроська, дохаживает скотинушка-то. А теперь ни молока, ни козляток. А ведь лонись Марье козленочка-то посулила. Ой, загубила, козу, ой, загубила! Живодер ты, Фроська, ой, живодер!
И пошло, и поехало! Слово за слово, да так бабы разошлись, так распазгались, что полдеревни на крики собралось. А пока бабы скандалили, коза Зойка оклемалась, сунулась было снова на капустные грядки, только поживиться там оказалось больше нечем, и она спокойно вышла на улицу через распахнутую калитку.
А у соседок дело так просто не кончилось. Обе оскорбились – и написали заявление участковому. Дали Евфросинье и Аннушке обеим по сто рублей штрафу, без обиды чтобы. А те, наоборот, еще большую обиду затаили друг на друга.
У Аннушки вскоре Зойка объягнилась. Хорошенькая такая козочка уродилась, шустрая. И назвала ее хозяйка Фроськой.
Стала Аннушка Фроську к пойлу приваживать, а та ни в какую не хочет. Ох, и намучилась! А ругани было-о-о!
– Фроська, дурра, куды мордой-то тычесси? Зараза ты мокрохвостая! Вот свалилась на мою голову.
Той порой Евфросинья задами мимо проходила. Слышит, костерит ее бывшая подружка по всем статьям, как только может кроет.
«Нет уж, не спущу боле», – решила Евфросинья, и бегом к участковому. Так, мол, и так, опять Нюрка Скворчиха за свое взялась, опять костерит-поносит, проходу не дает.
Выслушал участковый, очки снял, через которые газету читал:
– Пошли, так сказать, разберемся на месте.
А Аннушка все с козленочком своим воюет. Послушал участковый, послушал, во двор за калитку зашел. Хозяйку окликнул.
– Нехорошо получается, Анна Игнатьевна! Я вас давно ли штрафовал за оскорбления соседки, а, видно, опять привлекать придется... Но уже по более суровой статье, так как рецидив наблюдается. Не угомонилась ты, Анна Игнатьевна, так сказать. Неладно это, братц-ты-мой!
– Ой, да что это вы, Михей Михеич! Бог с тобой! Да я и словечка худого боле не сказывала. Пусть язык мой отсохнет, ежели вру!
– Сам слышал, Анна Игнатьевна, как ты соседку свою, подружку бывшую, на дворе только что последними словами костерила, матюгами нецензурного характера обзывала. Придется протокольчик составить. Нельзя, понимать, чтобы на моем участке подобные безобразия чинились, чтобы людей ни за что-про что оскорбляли. Сигнал к тому же от потерпевшей поступил. Жалоба, так-скать. Теперь вот и сам удостоверился.
– Ой, так это же я на козленочка своего, Фросеньку, ругалась. Никак не могу к пойлу приучить... Измучилась вся, Михей Михеич! Хорошенький такой козленочек. Фроськой назвала. Козочка... Но до чего вредна, стерва, спасу нет. Вот и ругаюсь...
Разъяснил участковый Евфросинье, что посягательства на ее человеческое достоинство со стороны Анны Скворцовой не наблюдается, что ругается она на свою скотину, а это законом не запрещено. Равно, как и то, какое имя, то есть кличку, дать козе или там корове. Дело это неподсудное.
Крепко задумалась Евфросинья, как отомстить супостатке за обиду, да только путного ничего в голову не приходило… Осень уж наступила, новая капустная рассада отменный урожай дала, зима подкатила, а баба все жаждой мести мается. Сама обида уж и забылась совсем, но только когда корова растелилась, Евфросинья телочку Нюркой назвала.
За долгую зиму помирились бабы, опять с одного колодца воду брать стали, отношения прежние восстановили, гоститься начали.
По весне скот на улицу выпустили. И слышат в деревне, опять Нюрка с Фроськой ругаются, друг друга на чем свет стоит кроют.
– Фроська, зараза жидконогая! Не доводи до греха, иди домой по-хорошему. Вот ужо палкой-то как садану дак!
А из другого заулка то же самое:
– Нюрка, змея подколодная! Ох, и падина ты! Вот я тебе по морде-то!
Застали скотину, сошлись у колодца.
– Ты подумай, Аннушка-матушка! И в кого такая уродилась! Весь день сегодня впробеги. Сил боле нету...
– Ой, сама вся не могу, Евфросиньюшка. С проклятой-то. Как только лето перебьюсь, ума не приложу.
– И не говори, матушка!
И так каждый вечер. Смеется деревня, а что поделаешь, привыкли уж животные к своим кличкам, не переучивать же.
А Евфросинья с Аннушкой хорошо живут, мирно. Телевизор вместе смотрят и пирогами друг дружку потчуют.