Жизнь
А. П. Мищенко
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Роман-словарь «Жизнь» Александр Мищенко писал более десяти лет. Фрагменты из него он печатал в периодике, издал двумя миниатюрными книгами. Вроде бы уже закончил, вроде бы замысел обрел ту достаточную стройность, когда можно ставить точку. Но — жизнь продолжается, а с нею продолжается и весьма своеобразный роман о ней. Будет ли ему конец? На это Александр Мищенко ответа не дает.
О чем, собственно, эта книга?
«Писатель, — читаем мы на одной из страниц этой книги, — в классическом своем выражении — демиург собственной Вселенной, творец личной художественной геометрии, такого мировидения, которое расширяет наше представление о природе человеческих отношений».
Романом-словарем «Жизнь» Александр Мищенко конструирует и на глазах читателя художественно воплощает свою собственную Вселенную, тот мир, каким он его видит. Он — демиург. Его инструмент — Слово. Он, читаем на этой же странице, «тащит в неводе своих слов то, что молчаливо переживается миром».
Писатель, по определению, словотворец. Ибо постижение сущности («молчаливо переживается») мира есть обращение к начальному. А в начале было Слово. Мир, по Евангелию от Иоанна, творился Словом. И — добавлю — волей.
Словами мы сорим безмерно. И рождаем в итоге словесную пустоту. В эту пустоту уходит суета существования, не обнаруживая сущности. Бог творил мир Словом и Волей. Он волил, чтобы было Нечто из того, чего до его Слова не было. У него была именно Воля, иначе говоря — мысль Творца. Мысль оформлялась Словом. А Слово оформляло Нечто мыслимое в материю.
Сотворенный материальный мир духовен изначально, потому что замыслен он был во имя венчавшего весь акт творения — во имя Человека.
Человековедением назвал М. Горький художественную литературу.
Впрочем, ведание человека своей целью объявляют медицина и психология, умствованием рожденная философия, базарная социология и ряд прочих наук, намеренно именующих себя гуманитарными.
Творение Бога можно ведать только творением.
А в начале творения было Слово.
Оно и является тем языком, на котором писатель стремится изъяснить свое видение сотворенного Богом мира. Это изъяснение тоже есть акт творения, автор его — тоже творец. Правда, уже не с заглавной буквы. Надо, как говорится, и меру знать.
Здесь я вступаю в область современных понятий. Говорю об этом извинительно потому, что мир есть мир, а древний ли он, современный ли он, может быть, и некий срединный (средние — от кого? — века), но он есть. А вот в подходах к нему мы лексически изголяемся, подходим то системно, то комплексно, воспринимаем то реально, то виртуально… А он все равно ускользает от нас, оставаясь загадочным.
Математики ключом к изъяснению мира считают число. Все, полагают они, можно исчислить и выразить числом, а то, что неисчислимо и невыразимо числом, того нет. Число Зла есть 666. Открыто это в Апоколипсисе. А числа Добра нет. Добро объективно (числом) не определяется. Следовательно, его нет?
Добро есть состояние и действие души. Но душа, равно как честь и совесть, категории нематериальные. Не потому ли в мире расчетов и деловых отношений им не стало места?
Мир ускользает от нас, оставаясь загадочным. Банальна мыль о том, что мир многогранен и разнообразен. Банально утверждение, что при первом приближении он открывается безмерно хаотичным. Художественная литература, чтобы не утонуть в этом хаосе, многовековым опытом выработала арсенал форм, жанровое содержание которых определяет грани, художественно ими осваиваемые. И открывает их — роман. Именно роман жанровой природой своей обращен к миру как целому, а специфика романного мышления есть мышление категориями всеобщего в их личностном преломлении. Роману нужна личность, а романной личности — мир, во взаимодействии с которым она и раскрывает себя. А потому — да здравствует роман!
Но традиционная форма романа все больше разочаровывает и писателей, и читателей. Как ни подставляй ему костыли докуменгализма, роман остается бледной тенью того, что есть жизнь. Ибо фабульно-композиционная стройность и обусловленная ею система образов ориентированы все же на отдельные грани мира. Чем шире загребает писатель, тем очевидней становится не хаос мира, а хаоточность его повествования.
Александр Мищенко рискнул на форму, которая жанрово определена как роман-словарь.
Фабульно-композиционную стройность романного повествования он заменил… словарем.
Слова и есть грани мира. За каждым словом (_Абсцесс…_Байкал…_Вглубьсмотрящие…_Газовики…_Данагуль…_Евангелие…_Жадюги_…) бездна смыслов, понятий, судеб, историй. И эта бездность стройно организована словарем. Листая его, всего лишь листая, мы выхватываем слова — грани мира. И что ускользнет в одном слове, аукнется в смысле другого. Словарь и есть «невод… слов», которыми Александр Мищенко попытался явить читателю «то, что молчаливо переживается миром».
Словарь делает соседствующими такие смыслы-образы, как _Анархия,_Ангелы,_Атропоиды_или_Бутылка,_Бытие_и_Бюрократизм_. Соседствуют _Вода,_Война_ и _Волга_ или _Воспитание,_Вошь_ и _Впечатления_. Невольно вздрагиваешь, когда видишь рядом постав ленные слова _Земля,_Зло_ и _Зима_ или _Мундир,_Мухосранск_ и _Мыслитель_. Но это все грани и грани мира. И это все — жизнь. А потому Александр Мищенко и назвал свой роман обо всем этом — «Жизнь».
Повествование Александра Мищенко о жизни на первый взгляд пестро. Оно — многожанрово, очерк соседствует с репортажем, рассказ с заметкой, сентенция — с эссе. Отсюда и интонационная неровность. И это я говорю не в упрек писателю. Ибо и многожанровость, и интонационная неровность, и само соседство слов-понятий, смысловой наполненностью своей противоположных, есть то стилевое своеобразие его романа-словаря, в котором и реализуется многогранность и разнообразие мира.
Но роману, как я обмолвился выше, нужна личность. Такой романной личностью выступает сам повествователь. Он творит собственную Вселенную, он, как я уже цитировал, «творец личной художественной геометрии». Повествователь в романе словаре «Жизнь» деятелен. Он ищет встреч, он выпытывает у своих героев то их сущностное, с которым солидарен. Он автобиографичен. Пристрастен. Все повествование пронизано пристрастным интересом к жизни. И он заражает нас своим приятием жизни такой, какой она есть.
Роман-словарь густо населен. Вереницей проходят перед читателями герои его новелл. Тут люди практики (газовики, нефтяники, охотники, строители, ученые, писатели и т. д.), соседи по даче и дому, попутчики в поездах. В каждом Александр Мищенко открывает особенное, то, что делает их личностью. Писатель влюблен в своих героев, они поистине герои времени. Немало горького говорит он о времени, переломном времени рубежа ХХ-ХХ1 веков. Но вспоминаются строки поэта: «времена не выбирают, в них живут и умирают». Как живут, а главное — чем заняты его герои — об этом и ведет речь писатель. В обширной галерее героев его романа-словаря нет бездельников. Ведь роман о жизни, а бездельники жизни не нужны. Не ими держится жизнь.
А в итоге — герои его повествования о том, какая жизнь есть, какой становится, и повествованием о том, какой она должна быть.
Теперь самое время представить самого писателя.
Александр Петрович Мищенко родился 18 июля 1938 года на Дальнем Востоке, в Хабаровске. Романтическая профессия геологоразведчика увлекла его рано, он окончил Саратовский геологоразведочный техникум. В Тюменскую область приехал в 1964 году уже с опытом геодезической работы. Начал сотрудником областной молодежной газеты. Но, проработав восемь лет журналистом, потянулся к людям практики, к рыбоводам и сейсмологам, к романтике дорог и открытий. На этом материале он и напишет свои первые книги, в их числе очерк «Батлымские тропы», который в свое время был переведен на английский и японский языки.
Читатели знают Александра Мищенко по его документальной прозе. В этом жанре в 1977 году он издал книгу «Подари озерам жизнь». В 1991 году в издательстве «Советский писатель» вышел его роман «Большая охота». Успех романа предопределил его дальнейшую жизненную судьбу: он становится профессиональным литератором. Но по-прежнему материалом его книг является то, что реально через его встречи и документ. Так сложилась публицистически-документальная книга «Диалоги «смутного» времени» (1997). Так родился и документальный роман о герое России В.И. Шарпатове «Побег из Кандагара».
Одно время в нашей критике стало употребительно понятие «главная книга» писателя. Оно не отменяет того, что написано прежде. Оно фиксирует ту вершину, к которой писатель вышел. Главной книгой Александра Мищенко мне видится его роман-словарь «Жизнь».
ЮРИЙ МЕШКОВ, член Союза Писателей России
А. П. Мищенко
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Роман-словарь «Жизнь» Александр Мищенко писал более десяти лет. Фрагменты из него он печатал в периодике, издал двумя миниатюрными книгами. Вроде бы уже закончил, вроде бы замысел обрел ту достаточную стройность, когда можно ставить точку. Но — жизнь продолжается, а с нею продолжается и весьма своеобразный роман о ней. Будет ли ему конец? На это Александр Мищенко ответа не дает.
О чем, собственно, эта книга?
«Писатель, — читаем мы на одной из страниц этой книги, — в классическом своем выражении — демиург собственной Вселенной, творец личной художественной геометрии, такого мировидения, которое расширяет наше представление о природе человеческих отношений».
Романом-словарем «Жизнь» Александр Мищенко конструирует и на глазах читателя художественно воплощает свою собственную Вселенную, тот мир, каким он его видит. Он — демиург. Его инструмент — Слово. Он, читаем на этой же странице, «тащит в неводе своих слов то, что молчаливо переживается миром».
Писатель, по определению, словотворец. Ибо постижение сущности («молчаливо переживается») мира есть обращение к начальному. А в начале было Слово. Мир, по Евангелию от Иоанна, творился Словом. И — добавлю — волей.
Словами мы сорим безмерно. И рождаем в итоге словесную пустоту. В эту пустоту уходит суета существования, не обнаруживая сущности. Бог творил мир Словом и Волей. Он волил, чтобы было Нечто из того, чего до его Слова не было. У него была именно Воля, иначе говоря — мысль Творца. Мысль оформлялась Словом. А Слово оформляло Нечто мыслимое в материю.
Сотворенный материальный мир духовен изначально, потому что замыслен он был во имя венчавшего весь акт творения — во имя Человека.
Человековедением назвал М. Горький художественную литературу.
Впрочем, ведание человека своей целью объявляют медицина и психология, умствованием рожденная философия, базарная социология и ряд прочих наук, намеренно именующих себя гуманитарными.
Творение Бога можно ведать только творением.
А в начале творения было Слово.
Оно и является тем языком, на котором писатель стремится изъяснить свое видение сотворенного Богом мира. Это изъяснение тоже есть акт творения, автор его — тоже творец. Правда, уже не с заглавной буквы. Надо, как говорится, и меру знать.
Здесь я вступаю в область современных понятий. Говорю об этом извинительно потому, что мир есть мир, а древний ли он, современный ли он, может быть, и некий срединный (средние — от кого? — века), но он есть. А вот в подходах к нему мы лексически изголяемся, подходим то системно, то комплексно, воспринимаем то реально, то виртуально… А он все равно ускользает от нас, оставаясь загадочным.
Математики ключом к изъяснению мира считают число. Все, полагают они, можно исчислить и выразить числом, а то, что неисчислимо и невыразимо числом, того нет. Число Зла есть 666. Открыто это в Апоколипсисе. А числа Добра нет. Добро объективно (числом) не определяется. Следовательно, его нет?
Добро есть состояние и действие души. Но душа, равно как честь и совесть, категории нематериальные. Не потому ли в мире расчетов и деловых отношений им не стало места?
Мир ускользает от нас, оставаясь загадочным. Банальна мыль о том, что мир многогранен и разнообразен. Банально утверждение, что при первом приближении он открывается безмерно хаотичным. Художественная литература, чтобы не утонуть в этом хаосе, многовековым опытом выработала арсенал форм, жанровое содержание которых определяет грани, художественно ими осваиваемые. И открывает их — роман. Именно роман жанровой природой своей обращен к миру как целому, а специфика романного мышления есть мышление категориями всеобщего в их личностном преломлении. Роману нужна личность, а романной личности — мир, во взаимодействии с которым она и раскрывает себя. А потому — да здравствует роман!
Но традиционная форма романа все больше разочаровывает и писателей, и читателей. Как ни подставляй ему костыли докуменгализма, роман остается бледной тенью того, что есть жизнь. Ибо фабульно-композиционная стройность и обусловленная ею система образов ориентированы все же на отдельные грани мира. Чем шире загребает писатель, тем очевидней становится не хаос мира, а хаоточность его повествования.
Александр Мищенко рискнул на форму, которая жанрово определена как роман-словарь.
Фабульно-композиционную стройность романного повествования он заменил… словарем.
Слова и есть грани мира. За каждым словом (_Абсцесс…_Байкал…_Вглубьсмотрящие…_Газовики…_Данагуль…_Евангелие…_Жадюги_…) бездна смыслов, понятий, судеб, историй. И эта бездность стройно организована словарем. Листая его, всего лишь листая, мы выхватываем слова — грани мира. И что ускользнет в одном слове, аукнется в смысле другого. Словарь и есть «невод… слов», которыми Александр Мищенко попытался явить читателю «то, что молчаливо переживается миром».
Словарь делает соседствующими такие смыслы-образы, как _Анархия,_Ангелы,_Атропоиды_или_Бутылка,_Бытие_и_Бюрократизм_. Соседствуют _Вода,_Война_ и _Волга_ или _Воспитание,_Вошь_ и _Впечатления_. Невольно вздрагиваешь, когда видишь рядом постав ленные слова _Земля,_Зло_ и _Зима_ или _Мундир,_Мухосранск_ и _Мыслитель_. Но это все грани и грани мира. И это все — жизнь. А потому Александр Мищенко и назвал свой роман обо всем этом — «Жизнь».
Повествование Александра Мищенко о жизни на первый взгляд пестро. Оно — многожанрово, очерк соседствует с репортажем, рассказ с заметкой, сентенция — с эссе. Отсюда и интонационная неровность. И это я говорю не в упрек писателю. Ибо и многожанровость, и интонационная неровность, и само соседство слов-понятий, смысловой наполненностью своей противоположных, есть то стилевое своеобразие его романа-словаря, в котором и реализуется многогранность и разнообразие мира.
Но роману, как я обмолвился выше, нужна личность. Такой романной личностью выступает сам повествователь. Он творит собственную Вселенную, он, как я уже цитировал, «творец личной художественной геометрии». Повествователь в романе словаре «Жизнь» деятелен. Он ищет встреч, он выпытывает у своих героев то их сущностное, с которым солидарен. Он автобиографичен. Пристрастен. Все повествование пронизано пристрастным интересом к жизни. И он заражает нас своим приятием жизни такой, какой она есть.
Роман-словарь густо населен. Вереницей проходят перед читателями герои его новелл. Тут люди практики (газовики, нефтяники, охотники, строители, ученые, писатели и т. д.), соседи по даче и дому, попутчики в поездах. В каждом Александр Мищенко открывает особенное, то, что делает их личностью. Писатель влюблен в своих героев, они поистине герои времени. Немало горького говорит он о времени, переломном времени рубежа ХХ-ХХ1 веков. Но вспоминаются строки поэта: «времена не выбирают, в них живут и умирают». Как живут, а главное — чем заняты его герои — об этом и ведет речь писатель. В обширной галерее героев его романа-словаря нет бездельников. Ведь роман о жизни, а бездельники жизни не нужны. Не ими держится жизнь.
А в итоге — герои его повествования о том, какая жизнь есть, какой становится, и повествованием о том, какой она должна быть.
Теперь самое время представить самого писателя.
Александр Петрович Мищенко родился 18 июля 1938 года на Дальнем Востоке, в Хабаровске. Романтическая профессия геологоразведчика увлекла его рано, он окончил Саратовский геологоразведочный техникум. В Тюменскую область приехал в 1964 году уже с опытом геодезической работы. Начал сотрудником областной молодежной газеты. Но, проработав восемь лет журналистом, потянулся к людям практики, к рыбоводам и сейсмологам, к романтике дорог и открытий. На этом материале он и напишет свои первые книги, в их числе очерк «Батлымские тропы», который в свое время был переведен на английский и японский языки.
Читатели знают Александра Мищенко по его документальной прозе. В этом жанре в 1977 году он издал книгу «Подари озерам жизнь». В 1991 году в издательстве «Советский писатель» вышел его роман «Большая охота». Успех романа предопределил его дальнейшую жизненную судьбу: он становится профессиональным литератором. Но по-прежнему материалом его книг является то, что реально через его встречи и документ. Так сложилась публицистически-документальная книга «Диалоги «смутного» времени» (1997). Так родился и документальный роман о герое России В.И. Шарпатове «Побег из Кандагара».
Одно время в нашей критике стало употребительно понятие «главная книга» писателя. Оно не отменяет того, что написано прежде. Оно фиксирует ту вершину, к которой писатель вышел. Главной книгой Александра Мищенко мне видится его роман-словарь «Жизнь».
ЮРИЙ МЕШКОВ, член Союза Писателей России