Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ПУТЬ К ПУШКИНУ
Эссе
Это теперь читающие тюменцы не сомневаются, что пушкинское Лукоморье не что иное, как Обская губа, что царство славного Салтана находилось на берегах Иртыша, а сам А.С.Пушкин происходит из разветвленного рода сибирских воевод. Между тем, еще двадцать пять лет назад об этом мало кто догадывался.
Конечно, специалисты по Российской истории и истории географических открытий этой информацией владели, но предавать их широкой гласности не старались. Считалось, что альковные похождения Пушкина для читателей интереснее, или сказалось устойчивое пренебрежение столичных ученых к делам и событиям провинции. Так или иначе, но вновь открыть для земляков эти забытые страницы нашего прошлого удалось мне. Возможно, сказалось домашнее воспитание. Мои родители преподавали историю и географию, в семье царил культ книги и это не могло не отразиться на развитии моего кругозора. Замечено, что открытия часто случаются на стыке наук, не профессионалами, не связанными традициями академического воспитания, при благоприятных внешних условиях. Мне повезло: шла пора Перестройки и Гласности, открылся доступ к архивам и средствам массовой информации. Страна кипела инициативами. На волне призрачной свободы, при тюменской областной научной библиотеке имени Менделеева возник и активно функционировал неформальный клуб «Тюменская старина». Я влился в него со второго заседания и старался не пропустить ни одного.
Однажды холодным вечером, как обычно, зашел я в библиотеку, чтобы занять привычное место в читальном зале. В фойе меня встретил плакат: «Клуб «Тюменская старина» проводит вечер «Сказки». Тюменская старина меня как раз интересовала, а потому я заглянул на огонек. В просторном конференцзале я нашел общество далеко не детского возраста: артистов, художников, педагогов, студентов и пенсионеров. В роли главного сказителя выступал популярный на тюменщине писатель Геннадий Сазонов. Геолог по основной профессии, немало лет отдал он тундре и тайге и среди аборигенов Югры слыл своим. Желанному гостю доверяли предания, рассказывали сказки. Обработку одной из них он нам тогда прочитал.
— Сказка называется «Комполен» — злой дух леса, — так начал писатель. — Есть на реке Конде широкие разливы и болотистые места, называемые по-местному туманы. Случаются там иногда густые и непроглядные туманы, попасть в который путнику — погибель…
Обстановка в зале сложилась самая домашняя, народ собрался исключительно симпатичный, и я тоже рискнул выступить с сообщением о предполагаемом родстве Золотой бабы с бабой Ягой. Вспомнилась мне моя дорогая бабка Марья Ивановна Разбойникова, которая бесконечную свою сказку «Как черти из неволи шли» всегда начинала присказкой: «В некотором царстве, в некотором государстве, под номером седьмым, под которым мы сидим, на гладком месте, как на бороне, жил был царь Картоуз, он надел на голову арбуз, на конец — огурец и стал такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать…» С этой забавной присказки я и начал свой рассказ о Золотой бабе.
Когда вечер окончился, Геннадий Сазонов догнал меня в фойе и посоветовал: «Напишите о своих изысканиях — должно интересно получиться. Если понадобится помощь — вот мой телефон…»
Помощь мне вскоре понадобилась, но позвонить писателю я опоздал: его не стало. Однако именно с его напутствием отправился я по неведомой дорожке по следу Яги к далеким от сказки историческим реальностям, которая выведет меня в пушкинский мир, поможет отыскать на карте знаменитое Лукоморье, остров Буян, края, где живут царевны-лебеди и царевны-лягушки, где чудеса, где леший бродит…
В результате этих поисков написана книга, которую я посвятил клубу «Тюменская старина». Ах, какие у нас были собрания! Раз в месяц в конференц-зале собирались самые увлеченные, всех возрастов и профессий. Литераторы, музейные работники, коллекционеры, студенты и школьники, преподаватели вузов, пенсионеры и прочие, прочие, без ограничения и селекции. Каждый из нас нес в копилку «Тюменской старины» свои находки, гипотезы, информацию. Время для докладов выделялось каждому. Мягко руководила этим процессом заведующая отделом редкой книги Коновалова Елена Никифоровна. От нее и других библиотекарей я получил неоценимую помощь в своих изысканиях источников о «Золотой бабе», бабе Яге, лешем — снежном человеке, Лукоморье и царстве славного Салтана. Своими открытиями я не скупясь делился со всеми на заседаниях клуба и в органах массовой информации. Среди журналистов у меня нашлось немало заинтересованных доброжелателей: Алла Пожидаева в «Тюменском комсомольце», Наталья Тереб — в «Тюменской правде», Лидия Гладкая — в «Красном севере». С их помощью были размещены целые серии моих материалов о сибирских мотивах в ряде произведений А.С. Пушкина, его родственных связях с сибирскими воеводами и почетными ссыльными. В те времена население активно подписывалось на периодику, жадно читало и информация широко растекалась. Горячую тему подхватило и телевидение.
Несколько раз сюжеты с моим участием транслировались на местном телевидении и пару раз даже на центральном. Всякий раз я ждал критических замечаний. Но их попросту не было.
Как ни странно, но мне очень помогла перестройка, которая пробудила активность неформальных объединений, приоткрыла полог секретности над многими страницами прошлого. Желание знать правду о нашей истории пробудило от долгого сна истинных патриотов страны. Когда-то разогнанные бериевским ведомством, уральские краеведы объединились в попытке оживить былые традиции и возродить общество уральских краеведов. На их учредительную межрегиональную конференцию среди делегатов от клуба «Тюменская старина» случилось выехать и мне.
На подобного рода форумах главные события происходят за пределами душных конференц-залов, в кулуарах и фойе, где идет обмен адресами и информацией, завязываются знакомства, случаются замечательные встречи. Именно там, в прохладом университетском коридоре у книжного лотка встретилась мне давняя знакомая и землячка, доктор исторических наук Лариса Павловна Рощевская, представлявшая краеведов республики Коми.
Моя мучительница Яга имела в тех краях кровные связи и близкую родню, а потому я постарался не упустить случая поделиться со специалистом своими размышлениями о плотоядных привычках коварной бабуси. Видимо, неуверенность и сомнения были написаны на моем лице, потому что внимательная Лариса Павловна поторопилась меня успокоить: «Прекрасные наблюдения! У Вас интересная тема, поздравляю. Пусть Вас не смущают неожиданные выводы по поводу языческого происхождения Яги и соответствующих обычаях. Имейте в виду, что языческий путь развития прошли все народы и человеческие жертвы богам приносили многие, в том числе и славяне. В киевской Руси это делали в честь Перуна. Этот обычай нашел отражение и в былине о новгородце Садко, которого приносят в жертву морскому богу, чтобы успокоить море и спасти корабль. У Вас есть заготовка доклада? Замечательно, тогда следует обязательно выступить — свои идеи надо обкатывать. Аудитория сегодня самая подходящая; и компетентная, и своя по духу. Так что не стесняйтесь и привыкайте к публике…»
Честно говоря, поднимаясь на кафедру для выступлений, я никак не надеялся увлечь взрослую аудиторию родословной бабы-Яги. Однако уже после первых фраз обнаружилось, что скептические ухмылки исчезают, шепотки смолкли и огромный зал обратился во внимание. А когда установленный регламентом срок истек, аудитория единодушно согласилась отодвинуть долгожданный перерыв, чтобы дослушать до конца.
В другой раз обкатать свои гипотезы и находки мне удалось на семинаре начинающих литераторов уже в Тюмени.
В умеренных дозах холод способствует общению и объединению творческих душ. Похолодание ледникового периода заставило первобытное недочеловечество научиться разводить огонь, ткать и шить одежду, строить жилища, создавать запасы еды. Именно стимулирующему влиянию холода обязана своим появлением в умеренных широтах северного полушария мировая цивилизация. Выше к Северу холод уже не стимулирует, а сковывает творческие силы человека, подвигая все его помыслы единственно на борьбу за выживание.
Другая картина в обильных теплом и пищей тропиках — сытость и жара больше располагают к сонливому отдыху, чем к работе и самосовершенствованию. Именно срединное местоположение и благоприятный климат античной Эллады оказали услугу необыкновенному расцвету ее культуры. Значение для Греции оздоровляющего дыхания северного ветра Борея прекрасно осознавали и сами древние эллины, включившие в пантеон своих богов гипербореев Лато и ее детей-близнецов: покровители искусств Аполлона и покровительницу охотников Артемиду.
К такому вот выводу я пришел холодной ноябрьской ночью, пытаясь безуспешно согреться с помощью кипятка и лысоватого одеяла в насквозь простуженном титаническим бездействием кочегаров загородом корпусе. В «той степи глухой» я замерзал в обширной компании: начинающие всех возрастов, от юных поэтов, до убеленных сединами мемуаристов слетелись со всей области на традиционную ежегодную встречу под крылышком тюменской писательской организации, но оказались вытесненными из города в чуть теплеющий среди заснеженного леса пионерский лагерь партийными чиновниками и иже с ними, буквально заполонившими все городские гостиницы. Политики в который раз пренебрежительно попрали духовность.
В начале семинара нервное ожидание критики, легкий ажиотаж и жаркие споры при обсуждении рукописей еще как-то согревали и семинаристов и руководителей семинара — уважаемых корифеев пера в остывающих корпусах, но ночью, когда над верхушками сосен ярко вспыхнуло искрами небо, а над трубой котельной наоборот все попри- тухло, перегоревшие за день души и тела запросили тепла.
Сиротские пионерские одеяла и вся мобилизованная одежонка оказались слабой защитой от всепроникающей стужи и, потеряв надежду на сон, замерзающие литераторы вспомнили последнее и хорошо испытанное средство для саморазогрева — чай. Возле одного из чайников собрались погреться северяне; известный писатель Еремей Айпин, его земляк, директор Угутского краеведческого музея Петр Бахлыков, потомственная казымская княжна Катерина Молданова, начинающий поэт, но вполне профессиональный охотник, имени которого, каюсь, не запомнил…
Ночное бдение и чаепитие располагают к разговору, а о чем может идти речь у земля ков-северян, собравшихся за одним столом, как не о тревогах за уходящую под натиском пришельцев первозданность северных культуры и природы, проблемах языка и самосознания коренного населения, подрыва экономических основ их жизни. Зашла речь и о литературных исканиях и замыслах. И тогда я вступил в беседу. Хотя итогами семинара я мог бы и удовлетвориться — мой очерк о родословной Бабы-Яги был отобран для публикации в «Уральском следопыте», но привычка обкатывать гипотезу на слушателях уже въелась, и я не преминул подкинуть тему Яги собеседникам. Обстановка тому способствовала: за узорчатым окном завывали бесы, чайник был полон и кружок собрался самый компетентный. Может, именно поэтому предложенная мной тема нашла живейший отклик, и о Яге заговорили наперебой. Высказанные во время этой дискуссии мысли, наблюдения и выводы я постараюсь передать читателю в моем дальнейшем повествовании.
«Россия — славяно-финно-угорская страна» — заявил однажды мансийский поэт Юван Шесталов. — Само слово Москва угорское и говорит о том, что славяне, осваивая угорские земли, перенимали многое из культуры и обычаев угров. Даже великий Пушкин не избежал этого. Еще бы: ведь его любимая нянюшка Арина Родионовна происходила из финнского народа вепсов и сама с детства воспитывалась на финнском фольклоре и передавала его своему питомцу. Впитанные с молоком сказки не смогли в дальнейшем не отразиться на творчестве Пушкина».
Весь мир отмечал 150-летие со дня смерти Пушкина и говорили и писали о Пушкине много. И все же высказывание Шесталова мне тогда запомнилось. Захотелось самому разобраться в справедливости сказанного, и я вновь засел за книги. Подобрать литературу оказалось нетрудно: библиотека как раз развернула к юбилею обширную книжную выставку — только знай читай. С нее и началось мое близкое знакомство с Пушкиным.
Не ошибся Юван Шесталов: многие века русские жили в близком соседстве с финно-угорскими народами: карелами, финнами, эстами, вепсами, коми, мордвой, марийцами, удмуртами, вогулами, остяками. Случалось между соседями всякое, бывали и военные стычки, но больше славяне и угры мирно соседствовали и торговали. Взаимные контакты обогащали не только материально. Постепенно стирались грани между двумя культурами. Столетиями жили рядом угры и русские, дружили семьями, ходили в гости, верили одним суевериям, слушая сказки, перенимали сюжеты и героев друг у друга. Порой и не разобрать какая сказка древнее — угорская или русская. Сделать такой вывод также сложно, как определить какой народ сформировался раньше. Одно несомненно: культура финно-угров оказала самое непосредственное влияние на формирование фольклора северных славян, проникла в религию и обряды православной церкви, оказала эмоциональное воздействие на многих российских литераторов. И совершенно не случайно появление в первой поэме Пушкина героев из северной страны Суоми — Финна и Наины.
А.С. Пушкин обратил свой поэтический взор к Северу еще в молодые годы в период работы над «Русланом и Людмилой». Вероятно, к тому времени Пушкин был достаточно наслышан о некогда могущественной в необозримых северных просторах касте языческих колдунов. Выросшая на финнской мызе Суйды, няня Пушкина Арина Родионовна могла с самого детства впитывать в сознание яркие образы северного финнского эпоса: седобородого добродушного колдуна Вяйнямейнена и злобной колдуньи Лоухи. Романтическое воображение, подпитанное сказками Арины Родионовны, нарисовало в поэме коварную колдунью-северянку Наину. Вот как рассказывает о родине Наины Финн: «…Природный финн, в долинах нам одним известных, гоняя стадо сел окрестных, в беспечной юности я знал одни дремучие дубравы…Тогда близ нашего селенья как милый цвет уединенья, жила Наина…»
Из этих строк можно с уверенностью заключить, что красавица Наина проживала поблизости от затерянного в лесах финского севера селения, жители которого занимались, по-видимому, оленеводством, поскольку никакие другие стада не пасут в дремучих дубравах. Из текста, также следует, что юная красавица проживала отдельно от людей, в уединеньи. Такой способ расселения чрезвычайно распространен у северных народов, занятых охотой, рыболовством и оленеводством, поскольку, в отличие от группового поселения, позволяет рационально осваивать большие территории.
То, что хорошо и привычно для северянина, удивляет и настораживает русского земледельца привыкшего жить большой общиной. Рискнувший поселиться в одиночестве, на выселках, неизменно приобретал славу человека нечистого: разбойника, а то и колдуна. Пушкин строкой об уединении Наины предварительно информирует читателя о ее странном поведении, пытается настроить на особое отношение к ней. Из дальнейшего описания места обитания и деятельности Наины можно заключить, что живет она среди финно-угорского народа коми, поблизости от полунощных (уральских) гор — обители ее приятеля Черномора, о котором еще вся речь впереди.
Итак, Черномор — северянин. У коми-пермяков еще в незапамятные времена появился миф о существе обладающем одновременно чертами Яги и Черномора. Это существо человеческого облика носило имя Яг-Морт. Яг — на языке коми означает сосновый лес, бор. Морт — человек.
Яг-Морт — лесной человек: «…уводит жен, уводит детей, угоняет скот, режет его». К тому же слыл Яг-Морт великим колдуном…» Так сообщает о нем миф народа коми. У их соседей и соперников остяков существовал эпос о волшебном богатыре Яге. (Что наводит на мысли об общем прототипе, положительном для одноплеменников-остяков и отрицательном для страдавших от его набегов коми.) А вот как у Пушкина о Черноморе: «Узнай, Руслан: твой оскорбитель волшебник страшный Черномор, красавиц давний похититель, полнощных обладатель гор.» Полнощных — значит, находящихся на севере Сибири. Современник Петра 1, Григорий Новицкий, в «Кратком описании о народе остяцком» так и пишет:»Сибирское государство содержится в полнощной стране…»
Явно, что Черномор генетически происходит от Яг-Морта. Яга, как и Наина, одинокая обитательница леса. Несомненно, что это близкие по облику и по духу персонажи и появились из одного фольклорного источника. Но Яга значительно старше и приходится Наине «крестной матерью», если так можно сказать о нечистой силе. Как и Яга, Наина не ведьма — существо сверхъестественное, а колдунья — существо человеческое, способное вершить чудеса при помощи магической науки, заговоров и заклинаний, иначе говоря — шаманка.
В том, что у Пушкина надменная красавица северянка становится в конце концов колдуньей, нет ничего необычного. У языческих финно-угорских племен с их культом женского божества, женщины-шаманки встречались довольно часто. Вероятно, сведения о языческих шаманах и волхвах, почерпнутые Пушкиным из литературы о Севере, преломившись в его воображении, нарисовали нам образ колдуньи, чье имя и характер схожи с данными главной зырянской богини Иома-бабы и хантыйской великой богини Вут-Ими, а внешность более всего напоминает знакомую нам всем с детства Ягу.
Постепенно у меня сложилась неоправданная репутация пушкиноведа. Между тем, я считал и считаю себя всего лишь краеведом-пушкинистом. И на большее не претендую, хотя полагаю, что в пушкинистике совершил, как минимум, два открытия. В том числе с высокой достоверностью установил литературный источник, из которого Пушкин заимствовал географический термин «Лукоморье» и все чудеса вокруг него.
Так или иначе, в нужный момент количество моих публикаций и выступлений переросло в качество. В начале 1990 года Правление Советского фонда культуры выступило с инициативой по подготовке к 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. В Литературной газете появилось обращение ко всем пушкинистам. И вот, в один из первых посленовогодних дней звонит мне по телефону Елена Никифоровна Коновалова: «Аркадий Петрович, совет клуба выдвинул для участия в учредительной конференции Всесоюзного Пушкинского общества две кандидатуры — Вашу и кандидата филологических наук из ТГУ Пименовой. Мы уже все ваши данные в Москву сообщили». Я попробовал удивиться, да куда там: «У нас другого такого нет, и искать не будем». Звоню ответственному секретарю отделения Союза писателей С.Б. Шумскому и выражаю свои сомнения. Тот даже и слушать меня не стал: «Аркадий, это бывает раз в жизни. Надо ехать, мы тебе доверяем, но денег на командировку не дадим — их у нас нет». Над концовкой его фразы я призадумался: может как ни будь само решится. Не решилось. Числа двадцатого января приходит мне на дом письмо Советского фонда культуры: «Глубокоуважаемый Аркадий Петрович! Советский фонд культуры приглашает Вас принять участие в работе учредительной конференции Всесоюзного Пушкинского общества в Москве 14–16 февраля с. г. Заезд в Москву 13 февраля….Просим Вас представить в письменном виде текст Вашего предполагаемого выступления в секретариат конференции. Председатель оргкомитета О.И. Карпухин».
Если с предполагаемым выступлением у меня проблемы не возникало, поскольку уже имелись серьезные наработки, способные перерасти в книгу, то с оплатой командировочных расходов, как всегда, возникал вопрос. С ним я и обратился к директору Спецкомбината по торговой технике Варлашкину Ивану Семеновичу, у которого работал заместителем по рекламе. Мудрый Иван Семенович внимательно прочитал повестку работы конференции, обратил внимание, что со вступительным словом выступит академик Д.С. Лихачев, а все мероприятие готовится под покровительством Раисы Максимовны Горбачевой и резюмировал, как бы, между прочим: «Аркадий Петрович! (Он всех своих подчиненных величал исключительно по отчеству и никогда не ошибался) Время настало тяжелое и денег в нашей кассе не густо. Но что такое деньги в масштабе времени — пыль и тлен. А Пушкин вечен. И если ты к его жизненной истории добавишь хотя бы точку, затраты будут оправданы. Выписывай себе командировку в наш московский трест, после конференции решишь там вопрос по снабжению». Вопрос этот свободно решался по телефону, но нужен был повод для выезда в Москву. И директор мне его дал. Чего я никогда не забуду.
И вот я уже в Москве. Не зря конференция собиралась под патронажем Раисы Максимовны — встретили делегатов на высшем уровне. Разместили в одноместных номерах гостиницы «Россия». Мне достался номер с видом на Кремль. Ночью, в лучах прожекторов Кремль прекрасен и настраивает на поэтический лад.
Сама конференция собралась в культурном центре «Агентства печати «Новости». Огромный «зеленый» зал вместил тысячи полторы участников со всего Союза и даже гостей из-за рубежа. К сожалению, Дмитрия Сергеевича Лихачева послушать не удалось: он внезапно заболел и не приехал. В результате между выступлениями возник вакуум, который попытались использовать жители обеих столиц, желающие обозначиться, привлечь к себе внимание, чтобы быть избранными в какой ни будь руководящий орган Пушкинского общества, поближе к грантам на исследовательские и издательские работы. Таких оказалось удивительно много и своей навязчивостью они бросали тень на происходящее. Возникало стойкое ощущение, что юбилей Пушкина и подготовка к нему не культурный, а коммерческий проект, задуманный москвичами исключительно для своего блага. Хорошо еще, что настоящие пушкинисты в своей массе преобладали. В ходе конференции я научился отличать пушкиноведов от пушкинистов. Пушкиноведы — это те, кто оседлали жизнь и творчество Пушкина и кормятся с этого стола, места за которым заранее распределены. А потому стараются не допускать к нему чужаков. Часто это узкие специалисты филологи, не способные понять и оценить широту познаний поэта и вследствие этого неправильно толкующие его тексты. Например, некто Благой уверял в комментариях, что «кромешники» упомянутые Пушкиным в «Борисе Годунове», не кто иные, как представители тьмы кромешной. А пушкинисты — это все остальные поклонники творчества поэта, неустанно несущие в массы его слово, его думы и пророчества. На конференции я встретил много учителей, в том числе сельских, которые были счастливы от происходящего, от общения с себе подобными, делились находками, методиками, адресами. Для них это было событие на всю жизнь. Один из них спросил меня: «А Вы знаете, что в Тюмени есть улица Пушкина?» Я ответил, что не только улица, но и библиотека имени Пушкина, и памятник ему у нас имеются, благодаря купцу и городскому голове Текутьеву. «Да? — удивился собеседник, — такое не в каждом городе встречается.» И совсем удивился, когда я сообщил ему, что один из основателей Тюмени был предком поэта, а другие воеводствовали по всей Сибири.
Между тем, президиум конференции приступил к обсуждению и принятию устава Всесоюзного Пушкинского общества. И хотя, в президиуме собрались исключительно остепененные всевозможными почетными званиями учредители, бессмертные по числу своих научных трудов и заслуг, сугубо практическое обсуждение устава и внесение в него поправок у них не очень получалось. Меня, уже прошедшего школу избрания в депутаты городского Совета, насторожил не проработанный вопрос уплаты членских взносов учащимися школ, интернатов и детских домов. И я решил выйти к трибуне без предварительной записи. Перед такой громадной аудиторией мне выступать еще не приходилось и, признаюсь, коленки у меня подрагивали, когда я выходил на сцену. «Вы кто? Представьтесь» — потребовали из президиума. «Я вице-президент клуба «Тюменская старина» при областной научной библиотеке. — занимая трибуну храбро заявил я. — Пушкин говорил, что Сибирь страна умных людей. Так вот, я оттуда». Седенький старичок из президиума попытался меня поправить: «Это не Пушкин, а Ершов говорил.» Я с ним не согласился: «Это Ярославцев записал беседу Пушкина и Ершова. Мы, сибиряки, уважаем и чтим наших земляков и родственников. И стараемся знать о них все и точно. Поэтому спор наш прекращаю и перехожу к тому, из-за чего сюда вышел. Я предлагаю освободить от денежного членского взноса всех школьников, вступающих в Пушкинское общество.» Зал грохнул от смеха и за мою поправку проголосовали единогласно. А когда я спустился в зал, академик Опекушин горячо пожал мне руку: «Ловко ты осадил москвича. Все-то на свете они знают.»
В результате моего самоуверенного выхода к трибуне состоялось избрание меня в четвертый совет общества — «Общественных инициатив». Из-за чего через год я снова принимал участие в планировании и подготовке мероприятий общества, которыми охватывался весь Союз. Среди множества, несомненно полезных и важных, способных сохранить и развить у населения интерес к творчеству Пушкина, как это иногда случается, проскакивали и отдающие явной авантюрой. Например, планировалось издание факсимиле рукописных тетрадей А.С. Пушкина, тиражом достаточным для удовлетворения запросов Университетов всего мира и областных библиотек Советского Союза. Для решения такой масштабной задачи и освоения выделенной на нее астрономической суммы во всем СССР специалиста, почему то, не нашлось. Зато в Великобритании сыскался некий Максвелл, который вызвался в кратчайший срок все это провернуть, поскольку только у него имеется уникальная цифровая фотоаппаратура. И ни у кого больше. С этой аппаратурой господин Максвелл ненадолго появился в Москве, отснял рукописи, получил предоплату и отбыл восвояси. Выполнил ли он условия контракта, не берусь сказать. Знаю только, что его разыскивал Интерпол, но безуспешно. Потому, что при загадочных обстоятельствах этот господин выпал за борт собственной яхты где-то в Атлантике и тело его не найдено.
Впрочем, для Всесоюзного Пушкинского общества это происшествие прошло незамеченным, за чередой значительно более трагических: страшного пожара в здании Советского фонда культуры на гоголевском бульваре и развалом Советского Союза. После чего всем стало не до Пушкина. Но все это случилось потом.
А в феврале 1990-го после завершения учредительной конференции ВПО, ее радостные и окрыленные масштабом предстоящих дел делегаты разъезжались по всем уголкам страны, от Якутии до Молдавии, от Грузии до Архангельска. Я тоже пытался улететь, но не получалось. На Москву обрушился грандиозный снегопад. Трамваи буксовали на рельсах, автобусы вязли в снегу, а здание центрального Аэровокзала трещало от переполнивших его пассажиров. По метеоусловиям все рейсы откладывались на неопределенный срок. Скамейки плотно забиты, присесть некуда, а от многочасового стояния ноги перестают слушаться. Вдруг вижу: возле батареи два азиата усаживаются на расстеленную картонку и рядом с ними на ней еще есть место. Я к ним: «Можно мне с вами?» Они утвердительно закивали.
Сижу рядом смирно и слушаю, как они беседуют на правильном русском. Странным мне это показалось, и я осмелился спросить: «Почему вы, азиаты, не говорите на родном языке а предпочитаете русский?» Тогда тот, что постарше ответил: «А мы по другому между собой объясниться не сможем. Вот я — кореец из Узбекистана, а он юкагир из Жиганска на Индигирке. Здесь встретились, и, может скоро разлетимся по домам. Я на митинг по поддержке Гдляна и Иванова приезжал. Правильные они люди. От коррупции нам житья не стало: в школу — плати, в больницу — плати, на работу устроиться — плати. И еще беда надвигается: русских отовсюду выживать стали. Если русских узбеки вытеснят — мы следующие. Потому я и приехал на митинг, выступал и рядом с Гдляном стоял». «Понимаю, — кивнул головой я. И обратился к юкагиру: А тебя как в Москву занесло?» Лицо у парня просияло от нахлынувших чувств, и он поделился своей радостью: «А я мечту свою выполнил — попить досыта пива и посетить мавзолей Ленина. За нынешний охотсезон я пушнины хорошо добыл, денег получил кучу, а в тайге куда их тратить? Вот я в Жиганске сел на самолет и прямо сюда, всего десять часов летел».
— «И как, повидал Ленина?»
«Со второго захода. В первый день я сначала пива много и хорошо принял, а потом в мавзолей пройти пытался. Так меня из очереди вывели и сказали больше не появляться. Так я на другой день схитрил: сначала в мавзолей прошел, а уж потом пошел пиво пить. Теперь не пью — денег мало. А ты что здесь делал?»
Я кратко рассказал соседям о состоявшейся конференции. «Пушкина я много читал смолоду. В нас чувства добрые он лирой пробуждал.
— задумчиво сказал кореец. — Я тогда преподавал в школе русский…».
«Я тоже Пушкина знаю, — перебил его юкагир. — Сказку о «Золотой рыбке». Только это наша народная сказка, а Пушкин ее стихами изложил».
Я не стал его переубеждать, что скорее наоборот, сначала Пушкин сочинил сказку, а уж потом она стала для юкагиров, и не их одних, народной. В конце концов, у каждого свое понимание Пушкина и своя к нему народная тропа.
Я по ней уже уверенно шагал.
Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ПУТЬ К ПУШКИНУ
Эссе
Это теперь читающие тюменцы не сомневаются, что пушкинское Лукоморье не что иное, как Обская губа, что царство славного Салтана находилось на берегах Иртыша, а сам А.С.Пушкин происходит из разветвленного рода сибирских воевод. Между тем, еще двадцать пять лет назад об этом мало кто догадывался.
Конечно, специалисты по Российской истории и истории географических открытий этой информацией владели, но предавать их широкой гласности не старались. Считалось, что альковные похождения Пушкина для читателей интереснее, или сказалось устойчивое пренебрежение столичных ученых к делам и событиям провинции. Так или иначе, но вновь открыть для земляков эти забытые страницы нашего прошлого удалось мне. Возможно, сказалось домашнее воспитание. Мои родители преподавали историю и географию, в семье царил культ книги и это не могло не отразиться на развитии моего кругозора. Замечено, что открытия часто случаются на стыке наук, не профессионалами, не связанными традициями академического воспитания, при благоприятных внешних условиях. Мне повезло: шла пора Перестройки и Гласности, открылся доступ к архивам и средствам массовой информации. Страна кипела инициативами. На волне призрачной свободы, при тюменской областной научной библиотеке имени Менделеева возник и активно функционировал неформальный клуб «Тюменская старина». Я влился в него со второго заседания и старался не пропустить ни одного.
Однажды холодным вечером, как обычно, зашел я в библиотеку, чтобы занять привычное место в читальном зале. В фойе меня встретил плакат: «Клуб «Тюменская старина» проводит вечер «Сказки». Тюменская старина меня как раз интересовала, а потому я заглянул на огонек. В просторном конференцзале я нашел общество далеко не детского возраста: артистов, художников, педагогов, студентов и пенсионеров. В роли главного сказителя выступал популярный на тюменщине писатель Геннадий Сазонов. Геолог по основной профессии, немало лет отдал он тундре и тайге и среди аборигенов Югры слыл своим. Желанному гостю доверяли предания, рассказывали сказки. Обработку одной из них он нам тогда прочитал.
— Сказка называется «Комполен» — злой дух леса, — так начал писатель. — Есть на реке Конде широкие разливы и болотистые места, называемые по-местному туманы. Случаются там иногда густые и непроглядные туманы, попасть в который путнику — погибель…
Обстановка в зале сложилась самая домашняя, народ собрался исключительно симпатичный, и я тоже рискнул выступить с сообщением о предполагаемом родстве Золотой бабы с бабой Ягой. Вспомнилась мне моя дорогая бабка Марья Ивановна Разбойникова, которая бесконечную свою сказку «Как черти из неволи шли» всегда начинала присказкой: «В некотором царстве, в некотором государстве, под номером седьмым, под которым мы сидим, на гладком месте, как на бороне, жил был царь Картоуз, он надел на голову арбуз, на конец — огурец и стал такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать…» С этой забавной присказки я и начал свой рассказ о Золотой бабе.
Когда вечер окончился, Геннадий Сазонов догнал меня в фойе и посоветовал: «Напишите о своих изысканиях — должно интересно получиться. Если понадобится помощь — вот мой телефон…»
Помощь мне вскоре понадобилась, но позвонить писателю я опоздал: его не стало. Однако именно с его напутствием отправился я по неведомой дорожке по следу Яги к далеким от сказки историческим реальностям, которая выведет меня в пушкинский мир, поможет отыскать на карте знаменитое Лукоморье, остров Буян, края, где живут царевны-лебеди и царевны-лягушки, где чудеса, где леший бродит…
В результате этих поисков написана книга, которую я посвятил клубу «Тюменская старина». Ах, какие у нас были собрания! Раз в месяц в конференц-зале собирались самые увлеченные, всех возрастов и профессий. Литераторы, музейные работники, коллекционеры, студенты и школьники, преподаватели вузов, пенсионеры и прочие, прочие, без ограничения и селекции. Каждый из нас нес в копилку «Тюменской старины» свои находки, гипотезы, информацию. Время для докладов выделялось каждому. Мягко руководила этим процессом заведующая отделом редкой книги Коновалова Елена Никифоровна. От нее и других библиотекарей я получил неоценимую помощь в своих изысканиях источников о «Золотой бабе», бабе Яге, лешем — снежном человеке, Лукоморье и царстве славного Салтана. Своими открытиями я не скупясь делился со всеми на заседаниях клуба и в органах массовой информации. Среди журналистов у меня нашлось немало заинтересованных доброжелателей: Алла Пожидаева в «Тюменском комсомольце», Наталья Тереб — в «Тюменской правде», Лидия Гладкая — в «Красном севере». С их помощью были размещены целые серии моих материалов о сибирских мотивах в ряде произведений А.С. Пушкина, его родственных связях с сибирскими воеводами и почетными ссыльными. В те времена население активно подписывалось на периодику, жадно читало и информация широко растекалась. Горячую тему подхватило и телевидение.
Несколько раз сюжеты с моим участием транслировались на местном телевидении и пару раз даже на центральном. Всякий раз я ждал критических замечаний. Но их попросту не было.
Как ни странно, но мне очень помогла перестройка, которая пробудила активность неформальных объединений, приоткрыла полог секретности над многими страницами прошлого. Желание знать правду о нашей истории пробудило от долгого сна истинных патриотов страны. Когда-то разогнанные бериевским ведомством, уральские краеведы объединились в попытке оживить былые традиции и возродить общество уральских краеведов. На их учредительную межрегиональную конференцию среди делегатов от клуба «Тюменская старина» случилось выехать и мне.
На подобного рода форумах главные события происходят за пределами душных конференц-залов, в кулуарах и фойе, где идет обмен адресами и информацией, завязываются знакомства, случаются замечательные встречи. Именно там, в прохладом университетском коридоре у книжного лотка встретилась мне давняя знакомая и землячка, доктор исторических наук Лариса Павловна Рощевская, представлявшая краеведов республики Коми.
Моя мучительница Яга имела в тех краях кровные связи и близкую родню, а потому я постарался не упустить случая поделиться со специалистом своими размышлениями о плотоядных привычках коварной бабуси. Видимо, неуверенность и сомнения были написаны на моем лице, потому что внимательная Лариса Павловна поторопилась меня успокоить: «Прекрасные наблюдения! У Вас интересная тема, поздравляю. Пусть Вас не смущают неожиданные выводы по поводу языческого происхождения Яги и соответствующих обычаях. Имейте в виду, что языческий путь развития прошли все народы и человеческие жертвы богам приносили многие, в том числе и славяне. В киевской Руси это делали в честь Перуна. Этот обычай нашел отражение и в былине о новгородце Садко, которого приносят в жертву морскому богу, чтобы успокоить море и спасти корабль. У Вас есть заготовка доклада? Замечательно, тогда следует обязательно выступить — свои идеи надо обкатывать. Аудитория сегодня самая подходящая; и компетентная, и своя по духу. Так что не стесняйтесь и привыкайте к публике…»
Честно говоря, поднимаясь на кафедру для выступлений, я никак не надеялся увлечь взрослую аудиторию родословной бабы-Яги. Однако уже после первых фраз обнаружилось, что скептические ухмылки исчезают, шепотки смолкли и огромный зал обратился во внимание. А когда установленный регламентом срок истек, аудитория единодушно согласилась отодвинуть долгожданный перерыв, чтобы дослушать до конца.
В другой раз обкатать свои гипотезы и находки мне удалось на семинаре начинающих литераторов уже в Тюмени.
В умеренных дозах холод способствует общению и объединению творческих душ. Похолодание ледникового периода заставило первобытное недочеловечество научиться разводить огонь, ткать и шить одежду, строить жилища, создавать запасы еды. Именно стимулирующему влиянию холода обязана своим появлением в умеренных широтах северного полушария мировая цивилизация. Выше к Северу холод уже не стимулирует, а сковывает творческие силы человека, подвигая все его помыслы единственно на борьбу за выживание.
Другая картина в обильных теплом и пищей тропиках — сытость и жара больше располагают к сонливому отдыху, чем к работе и самосовершенствованию. Именно срединное местоположение и благоприятный климат античной Эллады оказали услугу необыкновенному расцвету ее культуры. Значение для Греции оздоровляющего дыхания северного ветра Борея прекрасно осознавали и сами древние эллины, включившие в пантеон своих богов гипербореев Лато и ее детей-близнецов: покровители искусств Аполлона и покровительницу охотников Артемиду.
К такому вот выводу я пришел холодной ноябрьской ночью, пытаясь безуспешно согреться с помощью кипятка и лысоватого одеяла в насквозь простуженном титаническим бездействием кочегаров загородом корпусе. В «той степи глухой» я замерзал в обширной компании: начинающие всех возрастов, от юных поэтов, до убеленных сединами мемуаристов слетелись со всей области на традиционную ежегодную встречу под крылышком тюменской писательской организации, но оказались вытесненными из города в чуть теплеющий среди заснеженного леса пионерский лагерь партийными чиновниками и иже с ними, буквально заполонившими все городские гостиницы. Политики в который раз пренебрежительно попрали духовность.
В начале семинара нервное ожидание критики, легкий ажиотаж и жаркие споры при обсуждении рукописей еще как-то согревали и семинаристов и руководителей семинара — уважаемых корифеев пера в остывающих корпусах, но ночью, когда над верхушками сосен ярко вспыхнуло искрами небо, а над трубой котельной наоборот все попри- тухло, перегоревшие за день души и тела запросили тепла.
Сиротские пионерские одеяла и вся мобилизованная одежонка оказались слабой защитой от всепроникающей стужи и, потеряв надежду на сон, замерзающие литераторы вспомнили последнее и хорошо испытанное средство для саморазогрева — чай. Возле одного из чайников собрались погреться северяне; известный писатель Еремей Айпин, его земляк, директор Угутского краеведческого музея Петр Бахлыков, потомственная казымская княжна Катерина Молданова, начинающий поэт, но вполне профессиональный охотник, имени которого, каюсь, не запомнил…
Ночное бдение и чаепитие располагают к разговору, а о чем может идти речь у земля ков-северян, собравшихся за одним столом, как не о тревогах за уходящую под натиском пришельцев первозданность северных культуры и природы, проблемах языка и самосознания коренного населения, подрыва экономических основ их жизни. Зашла речь и о литературных исканиях и замыслах. И тогда я вступил в беседу. Хотя итогами семинара я мог бы и удовлетвориться — мой очерк о родословной Бабы-Яги был отобран для публикации в «Уральском следопыте», но привычка обкатывать гипотезу на слушателях уже въелась, и я не преминул подкинуть тему Яги собеседникам. Обстановка тому способствовала: за узорчатым окном завывали бесы, чайник был полон и кружок собрался самый компетентный. Может, именно поэтому предложенная мной тема нашла живейший отклик, и о Яге заговорили наперебой. Высказанные во время этой дискуссии мысли, наблюдения и выводы я постараюсь передать читателю в моем дальнейшем повествовании.
«Россия — славяно-финно-угорская страна» — заявил однажды мансийский поэт Юван Шесталов. — Само слово Москва угорское и говорит о том, что славяне, осваивая угорские земли, перенимали многое из культуры и обычаев угров. Даже великий Пушкин не избежал этого. Еще бы: ведь его любимая нянюшка Арина Родионовна происходила из финнского народа вепсов и сама с детства воспитывалась на финнском фольклоре и передавала его своему питомцу. Впитанные с молоком сказки не смогли в дальнейшем не отразиться на творчестве Пушкина».
Весь мир отмечал 150-летие со дня смерти Пушкина и говорили и писали о Пушкине много. И все же высказывание Шесталова мне тогда запомнилось. Захотелось самому разобраться в справедливости сказанного, и я вновь засел за книги. Подобрать литературу оказалось нетрудно: библиотека как раз развернула к юбилею обширную книжную выставку — только знай читай. С нее и началось мое близкое знакомство с Пушкиным.
Не ошибся Юван Шесталов: многие века русские жили в близком соседстве с финно-угорскими народами: карелами, финнами, эстами, вепсами, коми, мордвой, марийцами, удмуртами, вогулами, остяками. Случалось между соседями всякое, бывали и военные стычки, но больше славяне и угры мирно соседствовали и торговали. Взаимные контакты обогащали не только материально. Постепенно стирались грани между двумя культурами. Столетиями жили рядом угры и русские, дружили семьями, ходили в гости, верили одним суевериям, слушая сказки, перенимали сюжеты и героев друг у друга. Порой и не разобрать какая сказка древнее — угорская или русская. Сделать такой вывод также сложно, как определить какой народ сформировался раньше. Одно несомненно: культура финно-угров оказала самое непосредственное влияние на формирование фольклора северных славян, проникла в религию и обряды православной церкви, оказала эмоциональное воздействие на многих российских литераторов. И совершенно не случайно появление в первой поэме Пушкина героев из северной страны Суоми — Финна и Наины.
А.С. Пушкин обратил свой поэтический взор к Северу еще в молодые годы в период работы над «Русланом и Людмилой». Вероятно, к тому времени Пушкин был достаточно наслышан о некогда могущественной в необозримых северных просторах касте языческих колдунов. Выросшая на финнской мызе Суйды, няня Пушкина Арина Родионовна могла с самого детства впитывать в сознание яркие образы северного финнского эпоса: седобородого добродушного колдуна Вяйнямейнена и злобной колдуньи Лоухи. Романтическое воображение, подпитанное сказками Арины Родионовны, нарисовало в поэме коварную колдунью-северянку Наину. Вот как рассказывает о родине Наины Финн: «…Природный финн, в долинах нам одним известных, гоняя стадо сел окрестных, в беспечной юности я знал одни дремучие дубравы…Тогда близ нашего селенья как милый цвет уединенья, жила Наина…»
Из этих строк можно с уверенностью заключить, что красавица Наина проживала поблизости от затерянного в лесах финского севера селения, жители которого занимались, по-видимому, оленеводством, поскольку никакие другие стада не пасут в дремучих дубравах. Из текста, также следует, что юная красавица проживала отдельно от людей, в уединеньи. Такой способ расселения чрезвычайно распространен у северных народов, занятых охотой, рыболовством и оленеводством, поскольку, в отличие от группового поселения, позволяет рационально осваивать большие территории.
То, что хорошо и привычно для северянина, удивляет и настораживает русского земледельца привыкшего жить большой общиной. Рискнувший поселиться в одиночестве, на выселках, неизменно приобретал славу человека нечистого: разбойника, а то и колдуна. Пушкин строкой об уединении Наины предварительно информирует читателя о ее странном поведении, пытается настроить на особое отношение к ней. Из дальнейшего описания места обитания и деятельности Наины можно заключить, что живет она среди финно-угорского народа коми, поблизости от полунощных (уральских) гор — обители ее приятеля Черномора, о котором еще вся речь впереди.
Итак, Черномор — северянин. У коми-пермяков еще в незапамятные времена появился миф о существе обладающем одновременно чертами Яги и Черномора. Это существо человеческого облика носило имя Яг-Морт. Яг — на языке коми означает сосновый лес, бор. Морт — человек.
Яг-Морт — лесной человек: «…уводит жен, уводит детей, угоняет скот, режет его». К тому же слыл Яг-Морт великим колдуном…» Так сообщает о нем миф народа коми. У их соседей и соперников остяков существовал эпос о волшебном богатыре Яге. (Что наводит на мысли об общем прототипе, положительном для одноплеменников-остяков и отрицательном для страдавших от его набегов коми.) А вот как у Пушкина о Черноморе: «Узнай, Руслан: твой оскорбитель волшебник страшный Черномор, красавиц давний похититель, полнощных обладатель гор.» Полнощных — значит, находящихся на севере Сибири. Современник Петра 1, Григорий Новицкий, в «Кратком описании о народе остяцком» так и пишет:»Сибирское государство содержится в полнощной стране…»
Явно, что Черномор генетически происходит от Яг-Морта. Яга, как и Наина, одинокая обитательница леса. Несомненно, что это близкие по облику и по духу персонажи и появились из одного фольклорного источника. Но Яга значительно старше и приходится Наине «крестной матерью», если так можно сказать о нечистой силе. Как и Яга, Наина не ведьма — существо сверхъестественное, а колдунья — существо человеческое, способное вершить чудеса при помощи магической науки, заговоров и заклинаний, иначе говоря — шаманка.
В том, что у Пушкина надменная красавица северянка становится в конце концов колдуньей, нет ничего необычного. У языческих финно-угорских племен с их культом женского божества, женщины-шаманки встречались довольно часто. Вероятно, сведения о языческих шаманах и волхвах, почерпнутые Пушкиным из литературы о Севере, преломившись в его воображении, нарисовали нам образ колдуньи, чье имя и характер схожи с данными главной зырянской богини Иома-бабы и хантыйской великой богини Вут-Ими, а внешность более всего напоминает знакомую нам всем с детства Ягу.
Постепенно у меня сложилась неоправданная репутация пушкиноведа. Между тем, я считал и считаю себя всего лишь краеведом-пушкинистом. И на большее не претендую, хотя полагаю, что в пушкинистике совершил, как минимум, два открытия. В том числе с высокой достоверностью установил литературный источник, из которого Пушкин заимствовал географический термин «Лукоморье» и все чудеса вокруг него.
Так или иначе, в нужный момент количество моих публикаций и выступлений переросло в качество. В начале 1990 года Правление Советского фонда культуры выступило с инициативой по подготовке к 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. В Литературной газете появилось обращение ко всем пушкинистам. И вот, в один из первых посленовогодних дней звонит мне по телефону Елена Никифоровна Коновалова: «Аркадий Петрович, совет клуба выдвинул для участия в учредительной конференции Всесоюзного Пушкинского общества две кандидатуры — Вашу и кандидата филологических наук из ТГУ Пименовой. Мы уже все ваши данные в Москву сообщили». Я попробовал удивиться, да куда там: «У нас другого такого нет, и искать не будем». Звоню ответственному секретарю отделения Союза писателей С.Б. Шумскому и выражаю свои сомнения. Тот даже и слушать меня не стал: «Аркадий, это бывает раз в жизни. Надо ехать, мы тебе доверяем, но денег на командировку не дадим — их у нас нет». Над концовкой его фразы я призадумался: может как ни будь само решится. Не решилось. Числа двадцатого января приходит мне на дом письмо Советского фонда культуры: «Глубокоуважаемый Аркадий Петрович! Советский фонд культуры приглашает Вас принять участие в работе учредительной конференции Всесоюзного Пушкинского общества в Москве 14–16 февраля с. г. Заезд в Москву 13 февраля….Просим Вас представить в письменном виде текст Вашего предполагаемого выступления в секретариат конференции. Председатель оргкомитета О.И. Карпухин».
Если с предполагаемым выступлением у меня проблемы не возникало, поскольку уже имелись серьезные наработки, способные перерасти в книгу, то с оплатой командировочных расходов, как всегда, возникал вопрос. С ним я и обратился к директору Спецкомбината по торговой технике Варлашкину Ивану Семеновичу, у которого работал заместителем по рекламе. Мудрый Иван Семенович внимательно прочитал повестку работы конференции, обратил внимание, что со вступительным словом выступит академик Д.С. Лихачев, а все мероприятие готовится под покровительством Раисы Максимовны Горбачевой и резюмировал, как бы, между прочим: «Аркадий Петрович! (Он всех своих подчиненных величал исключительно по отчеству и никогда не ошибался) Время настало тяжелое и денег в нашей кассе не густо. Но что такое деньги в масштабе времени — пыль и тлен. А Пушкин вечен. И если ты к его жизненной истории добавишь хотя бы точку, затраты будут оправданы. Выписывай себе командировку в наш московский трест, после конференции решишь там вопрос по снабжению». Вопрос этот свободно решался по телефону, но нужен был повод для выезда в Москву. И директор мне его дал. Чего я никогда не забуду.
И вот я уже в Москве. Не зря конференция собиралась под патронажем Раисы Максимовны — встретили делегатов на высшем уровне. Разместили в одноместных номерах гостиницы «Россия». Мне достался номер с видом на Кремль. Ночью, в лучах прожекторов Кремль прекрасен и настраивает на поэтический лад.
Сама конференция собралась в культурном центре «Агентства печати «Новости». Огромный «зеленый» зал вместил тысячи полторы участников со всего Союза и даже гостей из-за рубежа. К сожалению, Дмитрия Сергеевича Лихачева послушать не удалось: он внезапно заболел и не приехал. В результате между выступлениями возник вакуум, который попытались использовать жители обеих столиц, желающие обозначиться, привлечь к себе внимание, чтобы быть избранными в какой ни будь руководящий орган Пушкинского общества, поближе к грантам на исследовательские и издательские работы. Таких оказалось удивительно много и своей навязчивостью они бросали тень на происходящее. Возникало стойкое ощущение, что юбилей Пушкина и подготовка к нему не культурный, а коммерческий проект, задуманный москвичами исключительно для своего блага. Хорошо еще, что настоящие пушкинисты в своей массе преобладали. В ходе конференции я научился отличать пушкиноведов от пушкинистов. Пушкиноведы — это те, кто оседлали жизнь и творчество Пушкина и кормятся с этого стола, места за которым заранее распределены. А потому стараются не допускать к нему чужаков. Часто это узкие специалисты филологи, не способные понять и оценить широту познаний поэта и вследствие этого неправильно толкующие его тексты. Например, некто Благой уверял в комментариях, что «кромешники» упомянутые Пушкиным в «Борисе Годунове», не кто иные, как представители тьмы кромешной. А пушкинисты — это все остальные поклонники творчества поэта, неустанно несущие в массы его слово, его думы и пророчества. На конференции я встретил много учителей, в том числе сельских, которые были счастливы от происходящего, от общения с себе подобными, делились находками, методиками, адресами. Для них это было событие на всю жизнь. Один из них спросил меня: «А Вы знаете, что в Тюмени есть улица Пушкина?» Я ответил, что не только улица, но и библиотека имени Пушкина, и памятник ему у нас имеются, благодаря купцу и городскому голове Текутьеву. «Да? — удивился собеседник, — такое не в каждом городе встречается.» И совсем удивился, когда я сообщил ему, что один из основателей Тюмени был предком поэта, а другие воеводствовали по всей Сибири.
Между тем, президиум конференции приступил к обсуждению и принятию устава Всесоюзного Пушкинского общества. И хотя, в президиуме собрались исключительно остепененные всевозможными почетными званиями учредители, бессмертные по числу своих научных трудов и заслуг, сугубо практическое обсуждение устава и внесение в него поправок у них не очень получалось. Меня, уже прошедшего школу избрания в депутаты городского Совета, насторожил не проработанный вопрос уплаты членских взносов учащимися школ, интернатов и детских домов. И я решил выйти к трибуне без предварительной записи. Перед такой громадной аудиторией мне выступать еще не приходилось и, признаюсь, коленки у меня подрагивали, когда я выходил на сцену. «Вы кто? Представьтесь» — потребовали из президиума. «Я вице-президент клуба «Тюменская старина» при областной научной библиотеке. — занимая трибуну храбро заявил я. — Пушкин говорил, что Сибирь страна умных людей. Так вот, я оттуда». Седенький старичок из президиума попытался меня поправить: «Это не Пушкин, а Ершов говорил.» Я с ним не согласился: «Это Ярославцев записал беседу Пушкина и Ершова. Мы, сибиряки, уважаем и чтим наших земляков и родственников. И стараемся знать о них все и точно. Поэтому спор наш прекращаю и перехожу к тому, из-за чего сюда вышел. Я предлагаю освободить от денежного членского взноса всех школьников, вступающих в Пушкинское общество.» Зал грохнул от смеха и за мою поправку проголосовали единогласно. А когда я спустился в зал, академик Опекушин горячо пожал мне руку: «Ловко ты осадил москвича. Все-то на свете они знают.»
В результате моего самоуверенного выхода к трибуне состоялось избрание меня в четвертый совет общества — «Общественных инициатив». Из-за чего через год я снова принимал участие в планировании и подготовке мероприятий общества, которыми охватывался весь Союз. Среди множества, несомненно полезных и важных, способных сохранить и развить у населения интерес к творчеству Пушкина, как это иногда случается, проскакивали и отдающие явной авантюрой. Например, планировалось издание факсимиле рукописных тетрадей А.С. Пушкина, тиражом достаточным для удовлетворения запросов Университетов всего мира и областных библиотек Советского Союза. Для решения такой масштабной задачи и освоения выделенной на нее астрономической суммы во всем СССР специалиста, почему то, не нашлось. Зато в Великобритании сыскался некий Максвелл, который вызвался в кратчайший срок все это провернуть, поскольку только у него имеется уникальная цифровая фотоаппаратура. И ни у кого больше. С этой аппаратурой господин Максвелл ненадолго появился в Москве, отснял рукописи, получил предоплату и отбыл восвояси. Выполнил ли он условия контракта, не берусь сказать. Знаю только, что его разыскивал Интерпол, но безуспешно. Потому, что при загадочных обстоятельствах этот господин выпал за борт собственной яхты где-то в Атлантике и тело его не найдено.
Впрочем, для Всесоюзного Пушкинского общества это происшествие прошло незамеченным, за чередой значительно более трагических: страшного пожара в здании Советского фонда культуры на гоголевском бульваре и развалом Советского Союза. После чего всем стало не до Пушкина. Но все это случилось потом.
А в феврале 1990-го после завершения учредительной конференции ВПО, ее радостные и окрыленные масштабом предстоящих дел делегаты разъезжались по всем уголкам страны, от Якутии до Молдавии, от Грузии до Архангельска. Я тоже пытался улететь, но не получалось. На Москву обрушился грандиозный снегопад. Трамваи буксовали на рельсах, автобусы вязли в снегу, а здание центрального Аэровокзала трещало от переполнивших его пассажиров. По метеоусловиям все рейсы откладывались на неопределенный срок. Скамейки плотно забиты, присесть некуда, а от многочасового стояния ноги перестают слушаться. Вдруг вижу: возле батареи два азиата усаживаются на расстеленную картонку и рядом с ними на ней еще есть место. Я к ним: «Можно мне с вами?» Они утвердительно закивали.
Сижу рядом смирно и слушаю, как они беседуют на правильном русском. Странным мне это показалось, и я осмелился спросить: «Почему вы, азиаты, не говорите на родном языке а предпочитаете русский?» Тогда тот, что постарше ответил: «А мы по другому между собой объясниться не сможем. Вот я — кореец из Узбекистана, а он юкагир из Жиганска на Индигирке. Здесь встретились, и, может скоро разлетимся по домам. Я на митинг по поддержке Гдляна и Иванова приезжал. Правильные они люди. От коррупции нам житья не стало: в школу — плати, в больницу — плати, на работу устроиться — плати. И еще беда надвигается: русских отовсюду выживать стали. Если русских узбеки вытеснят — мы следующие. Потому я и приехал на митинг, выступал и рядом с Гдляном стоял». «Понимаю, — кивнул головой я. И обратился к юкагиру: А тебя как в Москву занесло?» Лицо у парня просияло от нахлынувших чувств, и он поделился своей радостью: «А я мечту свою выполнил — попить досыта пива и посетить мавзолей Ленина. За нынешний охотсезон я пушнины хорошо добыл, денег получил кучу, а в тайге куда их тратить? Вот я в Жиганске сел на самолет и прямо сюда, всего десять часов летел».
— «И как, повидал Ленина?»
«Со второго захода. В первый день я сначала пива много и хорошо принял, а потом в мавзолей пройти пытался. Так меня из очереди вывели и сказали больше не появляться. Так я на другой день схитрил: сначала в мавзолей прошел, а уж потом пошел пиво пить. Теперь не пью — денег мало. А ты что здесь делал?»
Я кратко рассказал соседям о состоявшейся конференции. «Пушкина я много читал смолоду. В нас чувства добрые он лирой пробуждал.
— задумчиво сказал кореец. — Я тогда преподавал в школе русский…».
«Я тоже Пушкина знаю, — перебил его юкагир. — Сказку о «Золотой рыбке». Только это наша народная сказка, а Пушкин ее стихами изложил».
Я не стал его переубеждать, что скорее наоборот, сначала Пушкин сочинил сказку, а уж потом она стала для юкагиров, и не их одних, народной. В конце концов, у каждого свое понимание Пушкина и своя к нему народная тропа.
Я по ней уже уверенно шагал.