Мангазея. Сургут, Нарым и Кетск
П. Н. Буцинский





МАНГАЗЕЯ И МАНГАЗЕЙСКИЙ УЕЗД (1601–1645 Г.){1}







Крайний север Сибири – Обдория^{2}^ и Мангазея^{3}^ – был известен русским людям гораздо ранее, чем средняя или южная полосы этого края. А между тем в историческом отношении упомянутая местность для многих и очень многих Terra incognita – неведомая земля, покрытая мраком глубокой старины. И неудивительно! Обдорию по крайней мере напоминает ныне существующий город Обдорск^{4}^, а Мангазея давным-давно сошла с географических карт, и на последних не осталось ничего, что указывало бы на историческое ее существование. Та часть Сибири, которая в XVI и XVII вв. известна была под именем Мангазеи, ныне ничем не обращает на себя внимания; по этому глухому, неприветливому краю в настоящее время только бродят со своими оленями и собаками самодовольные самоеды. А в старину? Было время, когда в этом крае кипела жизнь, процветали торговля и промышленность, доставлявшие большие выгоды и московским царям, и их подданным; о нем когда-то говорили, как говорят о стране, текущей медом и млеком! Ведь Мангазея в старину – это золотое дно, своего рода Калифорния, куда жадно стремились за добычей драгоценного пушного зверя жители нынешних северных губерний: Архангельской, Вологодской, Пермской и др. Поймать десятка два седых соболей ценой рублей по пяти каждый или штуки две черных лисиц рублей по 50 – разве такая добыча не привлекательна? А попадались соболи по 10 и по 20 рублей каждый и черные лисицы по 100 и по 300 рублей по московской цене. После такой добычи совершенно нищий сразу делался богачом! И такие счастливцы бывали. Например, в 1624 году один сибирский воевода писал в Москву, что Иван Афанасьев в прошлом 1623 году «угонял» две черные лисицы – одну в 30 рублей, а другую в 80 рублей[1 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1, л. 27.]. Допустим, что Афанасьев был человеком совершенно бедным, не имел никакого пристанища, шатался, по тогдашнему выражению, между дворами и питался Христовым именем. А продав черных лисиц за 110 рублей, чем он стал? На вырученные деньги он мог купить по тогдашней средней цене: двадцать десятин земли (20 р.), прекрасную хату (10 р.), пять добрых лошадей (10 р.), десять штук рогатого скота (15 р.), два десятка овец (2 р.), несколько десятков штук разной домашней птицы (3 р.) – словом, полное хозяйство. Если же имел право, то в Сибири мог еще купить пар пять рабов (20 р.). Да у него еще оставался бы капитал про черный день в 30 р., а эта сумма порядочная, если возьмем во внимание, что в то время деньги были дороже нынешних по крайней мере в десять раз. Конечно, такие счастливцы, как Иван Афанасьев, были редки, но попытать счастья каждый стремился, кому были известны богатства Мангазеи, да хоть половину иметь добычи его – и то хорошо. Мы упомянули о добыче Афанасьева не даром, а чтоб наглядно показать, что наше сравнение Мангазеи с Калифорнией не есть преувеличение, а соответствует исторической правде. Только к половине XVII века источник богатства в Мангазее истощился и местность эта была скоро совершенно забыта.

Мы намерены воскресить жизнь в забытой стране, осветить ее историческое прошлое, насколько позволят это сделать известные нам документы. Настоящий наш исторический очерк Мангазеи касается этой местности с того времени, когда в ней был построен город Тазовский, или Мангазея, и до 1645 года, т.е. до начала ее падения.


* * *

Прежде всего остановимся на вопросе: откуда произошло название _Мангазея_? Во втором томе Р.И. Библиотеки напечатана рукопись покойного князя М.А. Оболенского, в которой поставленный нами вопрос разрешается таким образом. «После того, как устроился Березов, постоянно посылались из него далее на восток разного звания люди, как для приобретения новых земель державе русской, так и для обогащения казны новым ясаком. Прежде многих других были отысканы тазовские самоеды. Чтобы сделать для них более приятным новое подданство, березовские служилые люди построили на реке Таз магазин, куда ежегодно привозился провиант из Тобольска чрез Березов. Провиант этот раздавался диким самоедам бесплатно, но и не даром, именно: они должны были давать в замен разные меха, как единственные и исключительные продукты их промыслов. Познакомившись с употреблением хлеба, которого прежде не знали, самоеды научили тому и других дикарей, так что вскоре целые орды стали приходить к магазину и приносить меха. Когда таким образом постоянно сосредоточивалось у магазина большее и большее народонаселение, оказалось необходимым построить город; он был построен на реке Тазе... и получил название _Мангазеи,_ конечно, потому же, почему и теперь еще в простонародии все возможные магазины крестятся именно этим названием. По крайней мере мы нисколько не сомневаемся, что Мангазея есть перефразированный _«магазин»_[2 - Р. И. Б., т. 11, стр 1126–1128.]_._

Такое мнение о происхождении названия Мангазеи совершенно ложно. Слово «магазин» не было в употреблении на Руси ни в XVI, ни XVII веках; оно появилось только в XVIII веке, а для обозначения таковых помещений употреблялись названия «амбар» и «житница». Уже из этого видно, что название Мангазея нельзя производить от слова «магазин». В данном случае Миллер ближе подходит к истине. Он говорит: «Из Березова старались проведывать лежащие оттуда к востоку места при реках Пуре, Тазе и Енисее и понеже при реке Тазе нашли некоторый род самояди, называемой _Мокасе_, то сие подало повод к названию тамошней страны по российскому произношению «_Мангазея_»[3 - Опис. Сиб. царства, стр. 299.]. Но предположение Миллера справедливо только в том отношении, что действительно название Мангазеи происходит именно от одного самоедского рода, только род этот назывался не _Мокасе_, а _Мангазея._ Он встречается в ясачных книгах Мангазейского уезда под этим именем и существовал еще в XVII веке. В 1629 году этот род состоял из 50 ясачных людей, а в 1632 году осталось таковых только 19 человек[4 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 19, н. 1; ibid, кн. 58., п. 254. Считаем нужным исправить здесь свою ошибку, допущенную нами в своем исслед. «Заселение Сибири...», где в примеч. к 174 стр. Мангазея названа Мулгазея и Молгазея; нас ввели в заблуждение некоторые документы, неправильно списанные для Миллера. Но когда мы нашли те же самые документы в подлинном виде, то везде прочли в них Мангазея].

Таким образом, мы теперь знаем настоящее происхождение названия Мангазеи. Но вот другой, более интересный вопрос: когда эта местность стала известна русским? На этот вопрос мы не можем дать прямого ответа и для решения оного позволим себе высказать только некоторые соображения. Несомненно, что Мангазея, хотя, может быть, и не под своим настоящим именем[5 - Впрочем, в известном сказании «О человецех незнаемых в восточной стране», древнейший список которого относится к XV веку, есть упоминание о нашей Мангазее. Там читаем: «На восточной стране за Югорискою землею над морем живут люди Самоедь, зовомы _Могонзеи_; а ядь их мясо оленье, да рыба, да межи собою друг друга ядять, и гость к ним откуды приидеть, и они дети свои закалают на гостей, да тем кормят, а который гость у них умреть, и они того съедают, и в землю не хоронят, а своих такоже. Сия же люди не великы возрастом, плосковиды, носы малы, но резвы вельмы и стрельцы скоры и горазды, а яздять на оленях и на собаках. А платие носят соболие и оленье, а товар их соболи». Г. Анучин справедливо называет это сказание новгородским.], стала известна по сю сторону Уральского хребта прежде всего самоедам, жившим около устьев рек Печоры и Мезени, а чрез них и новгородцам. Но когда? Обратимся к исторической географии. Север Российской и Сибирской низменностей от устьев Мезени и до устьев Лены искони был населен самоедскими племенами, известными под разными народными названиями; самую западную ветвь самоедов представляла югра, или самоеды, жившие около устьев Мезени, далее на восток от югры – терская самоядь, печорская самоядь, на границе Европы с Азией – ямальская самоядь, занимавшая полуостров Ямал, затем обдорская самоядь, мангазейская самоядь, юрадская и, наконец, енисейская самоядь. А мы знаем, что новгородцы собирали дань с самоедов, живших по сю сторону Уральского хребта еще в глубокой древности. Есть летописное известие, относящееся к XI веку, о сборе дани новгородцами в области реки Печоры, а если предприимчивые новгородцы еще в конце XI века добрались до реки Печоры, то мы должны предположить, что на западе от этой реки они бывали гораздо ранее. Нашему предположению нисколько не могут противоречить сохранившиеся в летописях известия о сборе дани новгородцами с Терского берега только в начале XIII века и с югры[6 - Считаем нужным заметить, что мы под _югрою,_ о которой упоминается в летописях и в договорах новгородцев с князьями, разумеем самоедов, живших около устьев реки Мезени. О местоположении этой югры высказывались довольно различные мнения, но мы полагаем, что она там, где место ей указано в чертежной книге Сибири, составл. Ремезовым в 1701 г.: на первом общем листе этой книги около устьев Мезени мы находим – «югорская земля», а на 22 листе в том же самом месте – «югорское царство». А так как в данной местности жили самоеды, то поэтому под новгородскою «югрою» только их и можно разуметь. Заметим тоже, что следует различать югру от юнгров: последние жили по западным склонам Уральских гор в области, которая в «Черт, книге Сибири» называется Юнгорией или Удорией и которую, несомненно, населяли остяки. Впоследствии, когда остяки переселились к своей братии на Сосву (XV в.), за Уральский хребет, то и местность, занятая ими, в книге «Большой Чертеж» стала называться «Югорией».] в XII веке; ведь это значит только, что летописцы не записали более ранних фактов. Эти данные еще не решают вопрос о сношениях новгородцев с мангазейскою самоядью; они касаются только самоедов, живших по сю сторону Уральского хребта. Но в 1364 году новгородцы ходили на реку Обь и воевали тамошних инородцев. Мы не знаем, каким путем в этом году новгородцы достигли упомянутой реки. Профессор Замысловский высказывает предположение, что этот путь лежал чрез Уральский хребет, но доказательств он никаких не приводит; он говорит только, что можно предполагать «на основании позднейших данных», т.е. судя по позднейшим походам войск Ивана III в 1484 и 1499–1500 гг., которые, несомненно, совершались по рекам чрез Уральский хребет. Но ведь позднейшие данные показывают нам и другой путь – морской, которым русские люди проникали на реку Обь и в Мангазею. Почему же не предположить, что и поход новгородцев в 1364 году совершен морем именно из устьев Двины в Белое море, Карское море и чрез речки полуострова Ямал в Обскую губу? В «Историческом Описании Российской коммерции» Чулкова читаем: «Жители северной страны для получения мягкой рухляди как прежде, так и по построении города Архангельска, ездили на реку Обь и до Мангазеи. Кочи свои, приехав из двинского устья в реку Кару, оставляли обыкновенно на сей реке, а по ней хаживали сухим путем до другой реки, впадающей в Обскую губу, при которой, построив новые суда, на оных далее отправля лись...»[7 - Т. 1, кн. 1, стр. 93, изд. 1781 г.]. Мы думаем, что этот морской путь в Мангазею известен был новгородцам и новгородским и суздальским колонистам задолго до основания Архангельска. В Никоновской летописи упоминается о неудачном походе 1032 года новгородца Улеба на Железные Ворота. Последнее название, как известно, имеют многие местности, но Лерберг в своем исследовании о югорской земле утверждает, что в данном случае под Железными Воротами нужно разуметь пролив или на Белом море между островами Соловецким и Муксом, или на Ледовитом океане между Новой Землей и Вайгачем, и что поход новгородца Улеба совершен морским путем на реку Обь[8 - Исследования… Древ. Р. Истории, стр. 80–81, изд. 1819 г.]. Позднейшие исследователи (например, Барсов) не соглашаются с мнением Лерберга, но мы не видим к тому оснований. Разве г. Барсов имеет более оснований относить Железные Ворота, о которых упоминается в летописи под 1032 годом, к урочищу Железные Ворота на правом берегу Сысолы (в 80 верстах от Усть-Сысольска)[9 - Очерки Р. И. Геогр., стр. 62–63.], чем Лерберг, видящий в них какой-нибудь из указанных проливов? Нисколько! Мы вполне присоединяемся к последнему мнению и постараемся здесь показать, что оно гораздо вероятнее, более соответствует исторической правде. Татищев был прав, когда говорил, что поход на Железные Ворота предпринят был новгородцами именно против югры и что последняя победила их. Если взять во внимание, что этот историк, как известно, относит местоположение югорской земли к реке Югу, то с первого взгляда покажется странным его прибавление к летописному известию, что поход Улеба в 1032 году на Железные Ворота был _против_югры;_ ведь на реке Юге и близко к ней таковых ворот не существовало, и об этом Татищев знал. Эту странность мы объясняем себе таким образом: Татищев имел под руками такой летописный список, где говорилось, что _новгородцы_ходили_на_Железные_Ворота_против_югров_, и он вписал это место в свою историю, а что у Татищева были такие списки, которых не дошло до нас, в этом нет сомнения[10 - О походе Улеба на Железные Ворота так передается в дошедших до нас летописях. Воскресенской: «В лето 1032 Великий князь Ярослав поча городы ставити и по Руси и тогда же Улеб изыде из Новагорода на Железные врата и опять мало их прииде». То же читаем и в Софийской, в Никоновской: «Того же лета (1032) Улеб иде на Железныя Врата из Новгорода, и вспять мало их возвратишися, но многи тамо погибаша». Но в «Истории» Татищева под 1032 г. читаем следующее: «Ярослав строил города по Руси и за Днепром. Сего же году родилась Ярославу дщерь. Новгородцы с Улебом ходили на Железные врата, но бысть несчастие, побеждены были Новгородцы от Югров». С первого же взгляда на это место у Татищева можно убедиться, что он буквально передает, что нашел в летописи; он же упоминает под этими годами и о рождении дочери Ярослава, чего нет ни в Воскресенской, ни Никоновской, ни Софийской летописях.].

Теперь спрашивается, где же жила та югра, к которой нужно идти чрез Железные Ворота? Мы думаем, что это самоеды, жившие в Лукоморье и на полуострове Ямал, и к ним-то новгородцы плавали чрез пролив, отделяющий остров Вайгач от Новой Земли, т.е. чрез Железные Ворота, как тогда назывался и теперь называется этот пролив. Что лукоморские и ямальские самоеды назывались новгородцами югрой, в этом нельзя сомневаться^{5}^. «Вся северная часть Уральского хребта, – пишет Лерберг, – еще и теперь известна под названием Югорских гор, южный берег Карского моря называется Югорским берегом, а пролив между Вайгачем и твердою землею – Югорским Шаром»[11 - Исслед., стр. 19–20.]. Почему же эти места называются _югорскими_? Происхождение этих названий мы таким образом объясняем. Новгородцы знали югру, или самоедов, около Мезени, а добравшись морским путем до Лукоморья и полуострова Ямал, и здесь они встретили тот же народ, который они видели у устьев реки Мезени, и назвали оный тем же именем, т.е. югрою. Те исследователи, которые под новгородскою югрою разумеют остяков, не в состоянии объяснить происхождение названий – _Югорские_горы,_Югорский_Шар,_Югорский_берег._ Остяки никогда не жили в упомянутых местах, а там всегда кочевали самоеды, и они преимущественно нуждались в этих тундрах для прокормления зимой своих оленей. После этого нам становится понятен известный рассказ новгородца Гюряты Роговича: послал он, передает Гюрята летописцу, отрока своего в Печору к людям, которые дают дань Новгороду... А _оттуда_ отрок пошел в югру, а югра говорит непонятным языком и соседит с самоядью на полунощных странах[12 - Лаврентьевская летопись изд. 1872 г., стр. 226–227]. Под печорскими данниками следует разуметь Пустозерскую самоядь, которая действительно жила в соседстве с югрою, кочевавшей в полунощных странах – в Лукоморье и на полуострове Ямал. Если же в этом рассказе югра упоминается наряду с самоядью, то это нисколько не противоречит нашему мнению: в источниках, касающихся Сибири, нам не раз попадались разные названия одного и того же народа; мы также знаем, что самоедов, живших около Мезени, русские называли югрою, а то же племя по Терскому берегу называли терской самоядью. Выражение в рассказе Рогович «Югра людье есть язык нем», т.е. говорит на особом языке, не может также служит возражением против нас. Отрок-новгородец, однако, понимал, что говорила ему югра, и в языке мезенской и пустозерской самояди могли быть особенности против языка, на котором говорила самоядь лукоморская. Итак, на основании приведенных соображений мы думаем, что поход новгородцев в 1032 году совершен морским путем из устьев какой-нибудь реки – Двины или Мезени – чрез Карские Ворота на полуостров Ямал. Мы сознаемся, что наши соображения относительно упомянутого морского плавания новгородцев мало убедительны; мы не можем основать свое предположение на несомненных исторических данных. Но отсутствие таковых еще ничего не доказывает: скудость исторического материала относительно древнейшей русской истории всем известна; в дошедших до нас памятниках часто мы не находим сведений о таких предметах, в существовании которых мы нисколько не сомневаемся. Ведь трудно допустить, чтобы предприимчивые новгородцы, плавая по Двине, Мезени и Печоре, не добрались до устьев этих рек и не выплыли из них в море? Мы знаем положительно, что как только русские проникли на Енисей и Лену, то скоро видим их и в устьях этих рек и затем плавающих в разных направлениях по Ледовитому океану. Тогдашний русский человек не любил останавливаться на полпути: едва только он познакомился с устьем реки Енисея, как употребляет все усилия, чтобы проникнуть далее в Ледовитый океан; то же самое наблюдаем мы, когда видим его в устьях рек Лены, Колымы и пр. Все это совершается очень скоро, промежутки времени самые ничтожные: в 1610 году русские промышленники добрались до устья Енисея и в том же году выплыли в Ледовитый океан, а из океана вошли в реку Пясиду; в 1644 году русские добрались до Амура, и в следующем году видим их уже в Охотском море. Наконец, они проникли на Курильские острова и там не остановились, и оттуда переплыли в Америку.

Как же можно думать, что новгородцы, несомненно, плававшие еще в XI и XII веках по рекам Двине, Мезени и Печоре, не проникли из них далее! Ведь из устьев этих рек гораздо легче проникнуть в море, чем, например, из реки Енисей, устья которой иногда половину лета бывали загромождены ледяными горами, так что русским промышленникам приходилось здесь сидеть очень долгое время, пока полуденный ветер пронесет льды. И все-таки они сидели, дожидались очищения устьев Енисея и выплывали в Ледовитый океан. Один торговый человек, двинянин Куркин, рассказывал тобольским воеводам. В 1610 году был он с товарищами своими в Турухане, и там они сговорились чрез Енисей проникнуть в Ледовитый океан, а оттуда в реку Пясиду на промысел. Сказано – сделано! На кочах они поплыли вниз по Енисею и чрез четыре недели плавания достигли енисейского устья. Но последнее оказалось загроможденным ледяными горами в толщину сажен по тридцати и больше и проехать в море было невозможно, тем более что ветер дул северный, непопутный. Промышленники еще заметили, что «лед давний, ни в которую пору не изводится». Ввиду таких препятствий, казалось бы, следовало оставить попытку пробраться из Енисея в Ледовитый океан и возвратиться назад; к тому же в Пясиду был известен другой путь, и им уже пользовались промышленники. Но русский человек был настойчив и упорно преследовал намеченную цель: «авось» подует южный ветер и поможет выплыть в море. Рассчитывая на «авось», промышленники решились дожидаться благоприятного случая. Ждут неделю, другую, третью и, просидевши в устьях Енисея целых пять недель, они хотели было уже плыть назад. «Да как потянул полуденный ветер, – рассказывал Куркин, – и тем ветром лед из устья отнесло в море одним днем». Итак, терпение русского человека победило, казалось, непреодолимое препятствие! Когда устье Енисея очистилось, наши промышленники выплыли в море, взяли курс на восток и чрез два дня плавания благополучно добрались до устьев реки Пясиды[13 - Р. И. Б., т. 11, стр. 1050–1051.].

Такова была предприимчивость русского человека в XVII веке, такова она была и у новгородцев; ведь разные двиняне, важене, вымичи и прочие, которых мы видим бороздящими Сибирь в разных направлениях сухим и водным путем, – это кость от кости, плоть от плоти тех же знаменитых новгородцев^{6}^. И последние из устьев Двины и Мезени выплывали в Белое и Карское моря, посещали полуостров Ямал и следы этих посещений оставили в названиях – _Югорский_берег,_Югорский_Шар_^{7}^_._ Но новгородцы не могли остановиться на полуострове Ямал, на нем находились реки Мутная и Зеленая, которые вели в Обскую губу, затем в Тазовскую и в Мангазею. Сам по себе полуостров Ямал не представлял для новгородцев особенного интереса, и ради него они не могли предпринимать такого отдаленного плавания. На этом полуострове в период навигации, т.е. летом, новгородцы могли встретить только самую незначительную часть самоедов, так как последние имели обыкновение, или скорее нужду, ранней весною оставлять свои тундры и перекочевывать в более южные местности. По крайней мере в XVII веке, как видно из документов, ямальские самоеды целое лето жили по рекам Соби и даже Войкару. Здесь они кормили своих оленей, ловили рыбу, птиц и «съестнаго зверя», заготовляли из этого «юколу» и «порсу» – зимний корм для собак и самих себя. А как только начнет падать снег и является нужда во мхе, они собирают свои чумы и переселяются в тундры. Отсюда произошла известная басня о замирании на зиму людей Лукоморья^{8}^. «Сказывают, – пишет Герберштейн, – что с людьми Лукоморья происходит нечто удивительное и невероятное, весьма похожее на басню: как носится слух, они каждый год умирают, именно 27 ноября, когда у русских празднуется память св. Георгия, и потом оживают, как лягушки, на следующую весну, большей частью около 24 апреля»[14 - Герберштейн. «Записки о Московии» перев. Анонимова, стр. 25. Спб. 1866 г.]. Эта басня указывает на временное появление самоедов в южных местах, где их могли видеть другие народы, и на удаление в тундры. И если Барсов поселения югры нашей летописи относит к более южным местам – к речкам Вычегде, Сухоне и Ваге – и в доказательство, между прочим, приводит сохранившиеся там югорские названия: _Угранька_, приток Ваги, _Угринская_ деревня на Ваге, _Югорская_ и _Югрина_ в Тотемском уезде и пр., то эти доказательства нисколько не противоречат нашему мнению о местоположении новгородской югры: упомянутые названия указывают только на временные, летние стоянки самоедов.

Говоря об оставлении самоедами на летнее время полуострова Ямал, мы имели целью показать, что новгородцам там нечего было делать, и если они туда совершали морские плавания, то главным образом потому, что чрез него лежал путь в Обскую губу и Тазовскую губу, совершали плавания ради обдорских и тазовских, или мангазейских, самоедов, у которых был в изобилии драгоценный пушной товар. Лерберг, имея в виду известные попытки голландцев и англичан в XVI и XVII веках[15 - Экспедиции – 1580 г. под командою Пета и Дотскмана – 2 судна; 1594 г. под ком. Баренца, Найя и Бранта – 3 судна; 1596 г. под ком. Рина и Гемскера; 1608 г. под ком. Гудзона; 1625 г. под ком. Босмана – далее Карского моря не могли пробраться.] пробраться в северный океан чрез Карское море, замечает: «Каких трудов и несчастий избавились бы голландские и английские мореплаватели, отыскивая северо-восточный путь в Индию, если б могли пользоваться гидрографическими познаниями, которые в Великом Новгороде известны были за несколько сот лет до того»[16 - Лерберг, стр. 30.]. Несомненно! Как и несомненно то, что если бы мы более были внимательны к морским открытиям русских людей, то назвали бы пролив, отделяющий Азию от Америки, не Беринговым, а Дежневым, так как казак Дежнев «с товарищи» проплыли этот пролив ранее капитана Беринга на 80 лет.

Мы сказали, что Мангазея давно была известна русским и инородцам Северной Руси, торговля и промыслы в тамошнем краю давно привлекали туда предприимчивых людей; там были даже городки, основанные промышленниками. Но московское правительство долгое время ничего об этом не знало или очень мало, и только в самом конце XVI века до него начали доходить на этот счет разные сведения. Есть летописное известие, что в 1598 году царь Федор Иванович на основании этих сведений отправил в Мангазею и Енисею Федора Дьякова с товарищами для проведывания этих стран и для обложения тамошних инородцев ясаком. Дьяков возвратился в Москву в 1600 году. Он же, вероятно, первый сообщил правительству, что пустозерцы, вымичи и другие торговые люди московских городов уже наложили руку на мангазейскую и енисейскую «самоядь» и собирали с них в свою пользу дань, а сказывали, что собирают ясак на государя. Конечно, торговые люди проведали о посылке Дьякова и знали, чем она должна кончиться: правительство построит город в Мангазее, и тогда их вольной торговле в том краю настанет конец. И вот одни, забегая вперед, в 1599 году просят царя Бориса пожаловать их, разрешить им ездить для торговли и промыслов в Мангазею морем и рекою Обью на реки Пур, Таз и Енисей и торговать «повольно» с самоедами, которые живут по тем рекам, а другие, как увидим сейчас, стараются помешать намерениям своего правительства. Борис Федорович пожаловал челобитчиков, разрешил им вольную торговлю в тех местах, но с тем, чтобы они выплачивали в государеву казну обыкновенную десятинную пошлину и не торговали заповедными товарами[17 - А. И., т. II, № 30.]. Эта грамота дана в январе 1600 года, и в том же году московское правительство решилось снарядить экспедицию в Мангазею для подчинения тамошних самоедов и для основания в устьях реки Таза острога. Летом 1600 года из Тобольска отправились на коче и трех коломенках^{9}^ князь Мирон Шаховской и Данило Хрипунов, а с ними сын боярский, атаман и служилых рядовых людей 100 человек. По реке Иртышу они спустились в Обь, а с Оби прибыли в г. Березов. Здесь по указу государя уже было приготовлено новых четыре морских коча и вприбавку к тобольским людям 50 человек березовских казаков. Из Березова экспедиция двинулась вполне снаряженной: в Мангазею поплыли пять морских кочей и пять новых судов-коломенок, а в них, кроме начальных людей, находилось 150 человек войска, а также съестные припасы и товары.

Эта экспедиция добралась до места назначения не скоро и не совсем благополучно. Едва только она выплыла из Оби в Обскую губу, как потерпела жестокое крушение: три коча были совсем разбиты, две коломенки, прибитые к берегу, затоплены водой, мука и толокно в них подмочены, а крупа и соль потонули. Далее продолжать путь водою оказалось невозможным, тем более что начались уже заморозки, а до Мангазеи было еще слишком далеко. Участники экспедиции повернули назад и, добравшись до Пантуева городка^{10}^, решились здесь остановиться. Что это за городок, сказать трудно; в книге «Большой Чертеж» о нем не упоминается. Вероятно, Пантуев – один из тех городков, которые русские промышленники и зыряне строили в Сибири в местах своих промыслов и торговли, – это временные приюты. Положение в нем экспедиции было довольно опасное: каждую минуту она могла ожидать нападения здешних самоедов и обдорских остяков. Отсюда князь Мирон Шаховской и Данило Хрипунов писали царю, что они в 1600 году дойти до Мангазеи не успели, так как их отпустили из Тобольска поздно, а дошли до Пантуева городка и тут стали. Затем они еще сообщили о постигнувшем их крушении и о невозможности продолжать путь морем. «Осталось у нас, – пишут они, – два коча и пять коломенок, и те кочи малы и некрепки, а в коломенках морем не ходят; да к тем кочам в Тобольске и Березове дано десять якорей и десять малых парусов, да с ними же пошло 180 с. канатов и всяких веревок 250 саж., но тех парусов, канатов и веревок мало и для морского хода надобно вприбавку 75 саж. канатов, 500 саж. веревок, 1250 аршин холста для парусов, 400 аршин тонких бечевок для обшивки парусов и еще пять якорей». Писали также, что они послали казаков в Обдор к остякам и самоедам с просьбой отвезти их в Мангазею сухим путем на оленях, и если подводы будут, то они той же зимою достигнут Мангазеи, а если самоеды и остяки не явятся с оленями, то им придется дожидать в Пантуеве парусов и якорей из Тобольска[18 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 2, л. 28.].

Надежда начальников экспедиции оказалась ненапрасной: действительно, к Пантуеву городку явились самоеды с оленями, и благодаря последним экспедиция двинулась далее – в Мангазею; причем войско шло на лыжах[19 - Опис. Сиб. цар. Миллера, стр. 300. См. гр. Бориса от 9 апреля 1601 г. к березов. воеводам.]. Но на пути на экспедицию напали мангазейские самоеды и разгромили ее. Где случился этот погром, мы не знаем. Единственное свидетельство об этом мы находим в наказе В. Мосальскому и Савлуку Пушкину, но, к сожалению, начала наказа не сохранилось, а там-то и приводилось донесение березовского воеводы о погроме упомянутой экспедиции. В этом наказе читаем: «...С оленми Нилиными при нужде убили 30 человек казаков, а князь де Мирон ушел ранен, а с ним 60 человек казаков, падчи на оленей душею, да телом, а про Данила не ведают ранен ли, или не ранен; и посылал де с теми вестми князя Василия Обдорскаго^{11}^ и он на Березов не поехал: еду де я, как располитца вода. Прежде того посылали они проведывать про князя Мирона и про Данила в Мангазею и Енисею дву человек казаков, и князь Василий де не дал им проводников и им видетца, что и в остяках шатость за одно с самоядью, и они на Березове живут с великим береженьем»[20 - Р. И. Биб., т. 11, стр. 824.].

Из того же наказа видно, что мангазейские самоеды напали на экспедицию не сами по себе, а по научению торговых людей и промышленников. «А будет пустозерцы, вымичи, зыряне, пермичи или иных каких городов торговые люди станут воровать _по_прежнему_, и мангазейской и енисейской самояди будут говорить, чтоб государеву острогу у них в Мангазее впредь не быть, чтоб торговать им в Мангазее и Енисее всякими заповедными товарами с самоядью по прежнему, то князю Василию и Савлуку о тех замыслах воров сыскивать, а сыскав, отсылать их в Березов». Этого мало: тобольские воеводы даже высказывают подо зрение – не участвовали ли в упомянутом погроме и русские торговые люди[21 - Ibid, стр. 826. Нужно заметить, что документ, напечатанный в Р. И. Б., т. 11, № 188 под именем наказа кн. В. Мосальскому и Савлуку Пушкину, на самом деле есть не что иное, как отписка в Москву тобольских воевод Федора Шереметьева и Остафия Пушкина, но в этой отписке сообщается: а) донесение в Тобольск березовских воевод о погроме самоедами первой экспедиции и Ь) наказ, данный этими воеводами начальникам второй экспедиции.].

После донесения Шаховского и Хрипунова из Пантуева городка в Москве долгое время ничего не знали о судьбе посланной в Мангазею экспедиции. Наконец, весною 1601 года московское правительство решилось отправить туда же вторую экспедицию под начальством упомянутых князя В. Мосальского и Савлука Пушкина. На этот раз поход в Мангазею обставлен был более надежно. Верхотурскому воеводе дан был указ приготовить «для мангазейскаго хода» 15 кочей, а из Перми велено отправить в Верхотурье шесть якорей; воеводам, отправлявшимся в Тобольск на смену прежних, Федору Ив. Шереметьеву и Остафию М. Пушкину велено в Ярославле и Вологде купить все необходимое для мангазейской экспедиции, как-то: канаты, бечевки, холст для парусов и пр. Этим воеводам правительство наказывало прибыть в Верхотурье еще зимним путем, пересмотреть кочи, чтобы были крепки, а как вскроется лед, взять их с собой и отправиться в Тобольск. «А прибыв в Тобольск, им наперед всех дел вычесть указ о мангазейской посылке и по тому указу на место князя Мирона и Данила отпустить тотчас в Мангазею князя В. Мосальского да Сав. Пушкина и _наказ_им_дать_от_себя_ и служилых людей отпустить с ними на перемену тем, которые посланы с кн. Мироном и Данилом». В наказе Мосальскому велено написать, чтоб они шли к Пантуеву городку и, если там застанут Мирона и Данилу, то отпустить их в Москву, а служилых людей, бывших с ними, распустить по городам; если же самоеды и остяки этою зимою отвезли их в Мангазею, то все-таки идти им туда же на смену Мирона и Данилы[22 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 2. См. Память тоб. воеводам от 1601 г. фев.].

Летом 1601 года в Мангазею двинулась новая экспедиция: из Тобольска отправились по Иртышу 9 кочей, две морские лодки и два дощаника, а на них, кроме начальных людей, 200 человек литвы, казаков и стрельцов, пищаль скорострельная и три пищали затинных с соответственным количеством ядер, пороха и свинца, а также несколько тысяч пудов всяких съестных запасов. По наказу эта экспедиция должна была заехать в Березов и взять там березовских служилых людей 70 человек, сургутских 30 человек, проводников и толмачей, пищаль скорострельную, три пищали затинных и 400 к ним ядер. «А из Березова идти в Мангазею и Енисею рекою Обью и морем наспех – днем и ночью, чтоб придти туда водяным путем до заморозков; останавливаться на крепких местах бережно и не у берега; идучи в Мангазею разведывать про князя Мирона и Данилу, где они находятся и от кого потерпели погром».

Отписки Мосальского и Пушкина до нас не дошли, а потому мы не знаем, в каком виде они нашли первую мангазейскую экспедицию и что осталось от нее вследствие погрома самоедского. Но из грамоты царя Бориса в Березов, данной по поводу челобитья березовских служилых людей, участвовавших в первой экспедиции, видно, что последняя зимою 1600–1601 гг. добралась до Мангазеи. Поэтому догадка Миллера, что строителями Тазовского города были Шаховской и Хрипунов, имеет основание: ведь вторая экспедиция могла прибыть на реку Таз не ранее конца июля 1601 года, а к этому времени Шаховской и Хрипунов наверно должны были исполнить наказ относительно постройки города в Мангазее, тем более что им предписывалось, если они найдут удобным, обратить в острог какой-нибудь городок, построенный на реке Таз торговыми и промышленными людьми. Но Миллер не прав, относя заложение этого острога к 1600 году: к его основанию начальники первой экспедиции могли приступить только весною 1601 года. Таким образом, несомненно, что вторая мангазейская экспедиция прибыла уже в готовый город. Он стоял при реке Таз (в 200 верстах от устья) между впадающими в нее речками Осетровкой и Ратилихой. Наказ предписывал новым мангазейским воеводам, укрепившись в Тазовском городе, прежде всего «учесть по книгам» Мирона и Данилу и отпустить их в Москву, а служилых людей, бывших с ними, по городам, откуда последние взяты, и если не будет надобности, то из всего войска, прибывшего с ними в Мангазею, оставить у себя только 100 человек. Затем велено им пригласить в острог лучших из самоедов и сказать им жалованное слово: «что прежде сего приходили к ним в Мангазею и Енисею вымичи, пустозерцы и многих государевых городов торговые люди, дань с них брали воровством на себя, а сказывали на государя, обиды, насильства и продажи от них были им великие, а теперь государь и сын его царевич, жалуя мангазейскую и енисейскую самоядь, велели в их земле поставить острог и от торговых людей их беречь, чтобы они жили в тишине и покое... и ясак платили в государеву казну без ослушанья, и быть им под высокою государевой рукой неотступно...». Потом наказ предписывал послать служилых людей по городам и волостям, чтоб они переписали самоедов, взяли в острог заложников^{12}^ и обложили новых подданных ясаком – кому сколько можно платить. Велено также собрать в острог и торговых, и промышленных людей, расспросить о тех путях, которыми они ходят в Мангазею и Енисею, сколько бывает их там в год и какими товарами торгуют с самоедами; все записать и отписку прислать в Москву; объявить им, чтоб они не смели торговать заповедными товарами: панцирями, шеломами, копьями, саблями, топорами, ножами или иным каким железом и вином, а другими предметами они могут торговать вольно, платя десятинную пошлину в государеву казну с торговли, промыслов и всяких запасов.

Воеводы Мосальский и Пушкин пробыли в Мангазее два года; что они в это время сделали в новой вотчине государевой, мы не знаем, так как отписок их до нас не дошло. В январе 1603 года уже новые лица – Федор Булгаков и Никифор Елчанинов – получили наказ ехать на службу в Мангазею и сменить прежних воевод. При Булгакове и Елчанинове в Тазовском городе построены гостиный двор и церковь во имя св. Троицы; с ними прибыл поп Яков с женой и детьми[23 - Р. И. Б., т. II, стр. 833–845.]. По «росписному списку 1625 г.» город Мангазея снаружи имел следующий вид. С приезду в стене – башня Спасская, проезжая четырехугольная, а под ней двое ворот – внешние и внутренние, башня Успенская угловая от речки Осетровки, башня Ратиловская угловая, башня Давыдовская от реки Таз угловая четырехугольная и башня Зубцовская тоже от реки Таз. Всех башен было пять, высота их разная – от трех до четырех сажен, а между ними городские стены в вышину по 1 1/2 сажени. Вокруг всего города – 131 сажень[24 - Ibid, № 135.]. Внутри города находились две церкви – Троицкая и Успенская, воеводский двор, съезжая изба, таможенная изба, гостиный двор, торговая баня, амбары и лавки, тюрьма, а в стенах ютились хаты мангазейского населения. Для защиты города на башнях стояли 9 затинных железных пищалей. Население города в этом году: поп, дьякон, дьячок, пономарь, два подьячих съезжей избы, подьячий таможенный, голова таможенный, несколько человек торговых людей, палач, сторожа, пять человек толмачей и служилых людей 53 человека[25 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 14, л. 402; ст. № 24. л. 34.]. Это постоянное население Мангазеи, а кроме того, в Тазовский город присылались из Березова годовальщики – 50 человек казаков и стрельцов. Но последние почти не жили в городе, а бродили по зимовьям Мангазейского уезда за сбором ясака и переменялись то ежегодно, то чрез два года. С распространением Мангазейского уезда явилась нужда увеличить число служилых людей в Мангазее. Так, в 1626 году прибраны в Тобольске 50 человек казаков и стрельцов и отправлены на житье в этот город; прибавлен один подьячий в съезжую избу и один подьячий в таможню; видим также увеличение толмачей до 15 человек. Хотя в Мангазее было две церкви, но поп всегда был один, и только в 1635 году мы встречаем двух попов, и оба они назывались троицкими[26 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л. 93, 1006.]. Но торговых и промышленных людей, временно проживающих в Мангазее, было очень много – от 600 и до 1000 человек ежегодно. Эти гости разделялись на летних и зимних и за проживательство в городе платили по 60 копеек с человека как летом, так и зимою. Они, собственно, не жили в городе, а имели только временный приют и держали здесь склады товаров и промышленной добычи, сами же почти круглый год бродили по Мангазейскому уезду ради торгов и промыслов.

Уезд Мангазейский имел границы со стороны уездов: Березовского, Сургутского, Нарымского, Кетского; с 1619 года – со стороны уезда Енисейского, а на восток территория его простиралась до водораздела бассейнов Енисея и Лены и до устьев последней реки. Распространение московской власти в этом уезде шло очень быстро. Поставивши острог на среднем течении реки Таз, мангазейские воеводы прежде всего обложили ясаком самоедов по рекам Пур и Таз и затем начали посылать служилых людей «для отыскания новых землиц» и приведения их «под высокую руку государя»; притом одни партии казаков посылались в тундры, а другие чрез речку Турухан (иначе Турухтан) на Енисей и его притоки; отыскивать новые землицы служилым мангазейским людям было легко, потому что река Енисей была известна русским промышленникам еще до основания Мангазеи. Да и после основания этого Тазовского острога служилые люди подвигались в глубь Сибири, главным образом, по следам торговых и промышленных людей, и последние всегда были далеко впереди. Вот почему уже в первое десятилетие существования Мангазеи обложены были ясаком «тундряная самоядь», туруханская и енисейская самоядь, остяки, жившие по среднему течению Енисея и его притокам: Елогую, Сыму и Касу, – и тунгусы по нижнему течению реки Нижней Тунгуски и нижним притокам последней. А к концу первой четверти XVII века мангазейские служилые люди уже собирали ясак с инородцев в верхних местах реки Нижней Тунгуски, по всей Средней, или Подкаменной, Тунгуске, перебрались чрез хребет, составляющий водораздел рек Енисея и Лены, и обложили ясаком инородцев по рекам Вилюю и Чане. Как отдаленны были эти места от города Мангазеи, можно судить по тому, что ясачные сборщики, отправляясь весною в верхние части Тунгусок, возвращались обратно только чрез год. С другой стороны, мангазейские служилые люди, подвигаясь по тундрам все далее и далее на восток, к концу первой четверти XVII века добрались до устьев реки Хотанги и обложили ясаком всех хатангских самоедов, а в 1644 году они появились и на реке Анабаре. Но в устьях реки Лены мангазейцы были еще около 1630 года, только дошли они туда другим путем: именно из реки Вилюй, западного притока Лены.

В 1633 году бывший мангазейский воевода Андрей Палицын подал в Казанский приказ роспись и чертеж «великой реки Лены и разных земель людям, которые живут по той реке Лене и по иным рекам». В этом документе уже довольно подробно описан путь из Мангазеи на реку Лену до самых ее устьев. «Идти на ту великую реку Лену из Мангазеи судами Тазом и Волчанскою вверх, озерами и режмами^{13}^ на кочах и каюках^{14}^ до енисейского волока десять дней, а волока немного больше полуверсты, затем окраинами и режмами до реки Турухана ходу два дня, а Туруханом и Шаром вниз до Туруханского зимовья ходу десять дней и чрез Енисей до устьев Нижней Тунгуски ходу два дня; Тунгускою рекою идти вверх до устьев речки Тетей, а оттуда волоком на реку Чону ходу два дня. В том месте зимовать и весною идти рекою Чоною на Вилюй десять дней, а Вилюем до реки Лены ходу три недели... А по великой реке Лене вниз идти греблею до полунощного океана два месяца и более, а парусною погодою можно добежать и в одну неделю». Эта роспись, как мы упомянули, подана в 1633 году, а потом мы можем заключить, что мангазейские служилые люди добрались впервые до устьев Лены на несколько лет ранее этого года. Из того же документа мы видим, что мангазейцы в это время были уже знакомы и с восточными притоками реки Лены, и даже Байкальским озером[27 - Р. И. Б., т. 11, № 213.]. Но на Лене мангазейским служилым людям не удалось утвердиться: там они встретились со служилыми людьми Енисейского острога и должны были уступить последним. Впрочем, из Мангазеи некоторое время собирали ясак с ленских инородцев, но так как путь на Лену из Енисейска был ближе, то московское правительство приписало последних к Енисейскому уезду.

Что же касается количества ясачного инородческого населения в Мангазейском уезде, то об этом мы ничего не можем сказать определенного. Воеводы отписывали в Москву, что «в Мангазейском уезде люди кочевные и не сидячие, а живут, переходя с места на место и с реки на реку». Поэтому мангазейским ясачным сборщикам невозможно было доставить воеводам определенных сведений о количестве ясачных людей в уезде. Да и самый способ собирания ясака здесь был несколько иной, чем с инородцев других сибирских уездов. Не имея постоянной оседлости, мангазейские инородцы не делились на волости, как это мы видим в других уездах, а жили родами, и каждый род платил ясак за себя или, вернее, за своих заложников (аманатов), и притом не «по окладу», а сколько заблагорассудится или смотря по государеву жалованью. «А без государева жалованья – без олова и одекуя^{15}^ ясаку не дают», – отписывают мангазейские воеводы. Самое покорение инородцев состояло в том, что служилые люди захватывали у них аманатов, держали последних в Мангазее или Туруханском зимовье и за них получали ясак. И чем знатнее был аманат, тем более род, к которому он принадлежал, платил соболей; местом для сбора ясака служили зимовья, разбросанные по всему Мангазейскому уезду. Эти зимовья были признаками московской власти в том крае и служили временным приютом для ясачных сборщиков и торговых и промышленных людей. В известное время года к этим зимовьям приходили инородцы и за своих заложников приносили ясак. Вместе с тем эти зимовья были административными единицами, на которые разделялся Мангазейский уезд с инородческим населением, подобно волостям в других сибирских уездах. И ясачные книги Мангазейского уезда составлялись на основании сборов ясака по зимовьям, и по зимовьям же в этих ясачных книгах распределялось и инородческое население этого уезда. Древнейшая мангазейская ясачная книга, дошедшая до нас, относится к 1629 году, и по ней мы можем судить о числе инородцев, плативших ясак в этом году, и о количестве ясака[28 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 19.].

Зимовья, в которых платили ясак самоеды:

1) ХОНТАЙСКОЕ, ИЛИ ХОНТАНГСКОЕ, ЗИМОВЬЕ ПРИ Р. ХОТАИГЕ:

a) род Кислой Шапки – 11 человек заплатили 21 соболь;

b) род Выруй – 12 человек заплатили 24 соболя;

c) род Тырсидин Тягоров – 33 человека заплатили 72 соболя;

d) род Тырендин Хыров – 6 человек заплатили 12 соболей;

е) род Савита – 17 человек заплатили 36 соболей;

f) род Сыруев – 20 человек заплатили 48 соболей;

g) род Парасиев – 16 человек заплатили 16 соболей;

h) род Быкутин – 7 человек заплатили 14 соболей;

i) род Селякин – 4 человека заплатили 9 соболей;

k) род Мундукуй – 1 человек заплатил 2 соболя.

2) ЕСЕЙСКОЕ ЗИМОВЬЕ ПРИ ОЗЕРЕ ЕСЕЙ:

a) род Тыдирсин – 7 человек заплатили 14 соболей;

b) род Сакеев – 10 человек заплатили 20 соболей;

c) род Хоруев – 2 человека заплатили 4 соболя.

3) ПЯСИДСКОЕ ЗИМОВЬЕ:

a) род Пясидской – 2 человека заплатили 4 соболя;

b) род Савитской – 3 человека заплатили 6 соболей;

c) род Теребеев – 1 человек заплатил 2 соболя;

d) род Топеев – 1 человек заплатил 2 соболя.

4) ЛЕДЕНКИН ШАР, а в нем платят тундряная и кровавая самоядь:

a) род Нантынгин – 13 человек заплатили 26 соболей;

b) род Тарусидин – 2 человека заплатили 4 соболя;

c) род Пыдуев – 1 человек заплатил 2 соболя.

5) ВЕРХОТАЗСКОЕ ПРИ РЕКЕ ТАЗ:

a) род Селирта – 62 человека заплатили 187 соболей;

b) род Ючейской – 55 человек заплатили 157 соболей;

c) род Асидукой – 26 человек заплатили 74 соболя;

d) род Асидукой-Алиев – 43 человека заплатили 127 соболей.

6) ХУДАСЕЙСКОЕ ЗИМОВЬЕ ПРИ Р. ХУДАСЕЕ, ВОСТОЧНЫЙ ПРИТОК ТАЗА:

a) род МАНГАЗЕЯ – 50 человек заплатили 155 соболей;

b) род Селирт – 2 человека заплатили 6 соболей;

c) род Харасидин – 15 человек заплатили 45 соболей.

ТАЗОВСКАЯ САМОЯДЬ (вероятно, подгородная):

a) род Селирта – 9 человек заплатили 27 соболей;

b) род Муйдукин – 3 человека заплатили 9 соболей.

ТУРУХАНСКОЕ ЗИМОВЬЕ ПРИ Р. ТУРУХАНЕ:

a) род Вайнгутин – 28 человек заплатили 65 соболей;

b) род Пьяков – 4 человека заплатили 11 соболей;

c) род Красной – 2 человека заплатили 6 соболей;

d) род Харасидин – 18 человек заплатили 56 соболей;

е) род Бай – 25 человек заплатили 67 соболей;

f) род Хурев – 5 человек заплатили 13 соболей.

Всего самоедов, плативших ясак в 1629 году, было 520 человек, а соболей они принесли в государеву казну 1333.

Зимовья, в которых платили ясак остяки енисейские:

1) ИМБАЦКОЕ ПРИ ЕНИСЕЕ И РЕЧКЕ ИМБАКЕ:

a) род Имбацкой – 83 человека заплатили 417 соболей;

b) род Богденской – 20 человек заплатили 113 соболей;

c) род Зешайцкой – 44 человека заплатили 186 соболей.

2) ЗАКАМЕННОЕ ПРИ ЕНИСЕЕ:

a) род Бискиев – 16 человек заплатили 85 соболей;

b) род Илипчиев – 82 человека заплатили 373 соболя;

c) род Товар – 4 человека заплатили 18 соболей;

d) захребетные остяки – 2 человека заплатили 10 соболей.

Итого енисейских остяков, плативших ясак в 1629 году, был 251 человек, а ясака принесли 1200 соболей.

Самоеды и остяки при уплате ясака говорили свои имена ясачным сборщикам, и последние записывали их в книги. Но тунгусы Мангазейского уезда почему-то считали нужным скрывать свои имена и число людей в роде, а потому они относились ясачными сборщиками к тем ясачным людям, которые платят ясак «без имени».

Зимовья, в которых платили ясак тунгусы:

_1)_Усть-Непское_ зимовье. Оно находилось в Нижней Тунгуске при впадении в последнюю речки Непы и было самым крайним, дальним по этой Тунгуске: из Туруханского зимовья доходили до него только в 13 недель. В 1629 году в это зимовье принесли ясак: Шиляг Довгуша со своего рода 193 соболя и Шиляг Инкивда – 495 соболей, «а с кого именем, того не сказали».

_2)_Пайраково_ зимовье при впадении в Нижнюю Тунгуску речки Тетей. Здесь уплатили ясак два тунгусских рода: один – 94 соболя, а другой – 11 соболей.

_3)_Устъ-Тетерское_ зимовье на Средней, или Подкаменной, Тунгуске при впадении в последнюю речки Теи. Здесь уплатили ясак в 1629 году три тунгусских рода: Кундугорейн Баров со своего рода –186 соболей; Чангирды со своего рода – 300 соболей, Чипкан со своего рода – 200 соболей.

4) _Усть-Чуюнское_ на Средней Тунгуске при речке Чуюнке. Здесь уплатили ясак два рода: Мугаи – 200 соболей, Чамдянской – 10 соболей.

Итого тунгусы уплатили 1690 соболей, а всего ясака в Мангазейском уезде собрано почти 4500 соболей.

В упомянутой ясачной книге не означена цена этой мягкой рухляди^{16}^, но из приходной книги Казанского дворца 1629 года видно, что из Мангазеи в этом году прислано всей рухляди (десятинной и ясачной) по московской оценке на 15762 рубля, и если из этой суммы исключить десятинный сбор, то в остатке будет цена ясачного сбора рухляди, именно около 5000 рублей[29 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 20.].

Из количества ясака, собранного в 1629 году, видно, что инородцы Мангазейского уезда платили соболей гораздо менее, чем ясачные люди других сибирских уездов: везде полагалось minimum пять соболей с человека, а иные платили ясака по 10 и по 12 соболей, между тем как с инородцев Мангазейского уезда на человека приходилось в среднем не более трех соболей, и только енисейские остяки уплатили в 1629 году почти по пяти соболей с человека. Притом мангазейские инородцы, хотя и платили ясак за аманатов, но в то же время получали государево жалованье – олово и одекуй, и если этого жалованья, отписывают мангазейские воеводы, «дать им слишком, тогда и ясака они принесут больше, а без жалованья платят мало, а иные и совсем ничего не дают». Да и самый платеж ясака, по словам воевод, у мангазейских инородцев иной, чем в других сибирских городах. «Мангазейские ясачные люди платят ясак не окладом и положить на них оклад нельзя для того, что люди кочевные, юрт и волостей у них нет; один год они на одном месте живут, а в другой – на другом, уходят в дальние места безвестно». Приходят в зимовья для платежа ясака за аманатов человека по 2 и по 3 из рода, и если аманат добрый, то за него платит вся его родня, и дают соболей больше, а если аманат худой, то мало или совсем ничего. Когда же приходят к зимовьям, то бросают ясак чрез окно в избу и чрез окно же ясачные сборщики отдаривают инородцев одекуем, оловом и хлебом. «Мангазейские инородцы, – пишут воеводы, – боятся входить в избы, чтоб их ясачные сборщики не захватили в аманаты, а сами сборщики не выходят к ним из изб, опасаясь от них смертных убийств, и потому сидят с аманатами запершись»[30 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 58, л. 375, 420; Ibid, кн. № 204, л. 150.].

Аманаты жили в Мангазее в тюрьме, а когда ясачные сборщики отправлялись за сбором ясака, то брали с собой аманатов и держали их в зимовьях до тех пор, пока за них не получали ясак, а затем снова привозили в Мангазею. Этих аманатов кормили отчасти хлебом, а большей частью падалью и собачьим кормом «юколою»^{17}^. Юкола состояла из сушеной перегнившей рыбы. Сибирские инородцы – самоеды, остяки и тунгусы на зиму заготовляли для себя и для собак пищу то из рыбы, то из мяса зверей; первая пища называлась юколой, и ею преимущественно кормили нартяных и промысловых собак, а вторая – «порсою»^{18}^, которая преимущественно назначалась для людей. Та и другая пища хранилась в ямах в бураках, сделанных из древесной коры, и, конечно, перегнивала; юкола представляла даже густую жидкость. Хотя эта пища и нероскошная, но тем не менее ценилась иногда довольно дорого: пуд порсы зимою стоил рубль, а пуд юколы – около 70 копеек. Русские промышленные люди также заготовляли для своих собак юколу и за провоз ее также платили натурой десятинную пошлину в государеву казну, как и со всякого товара. И вот этой-то сборной юколой в Мангазее кормили аманатов. Правда, им давали и хлеб, но в ничтожном количестве, например, в 1635 году «на мангазейских тюремных сидельцев аманатов и приезжую самоядь» – израсходовано хлеба только 11 четвертей. Но в зимовьях во время ясачного сбора аманатов кормили преимущественно хлебом: в упомянутом году для прокормления одних тунгусских аманатов в зимовьях отпущено из Мангазеи 70 четвертей. Но не всегда аманаты обеспечивали ясачный сбор с их родов; об этом можно судить по ясачным книгам разных годов. Так, в 1629 году, как мы видели, самоедов платило ясак 520 человек, а в 1634 г. – только 191 человек, а ясака принесли только 510 соболей; остяков в 1629 году платил 251 человек, а в 1634 г. – только 173 человека, принесших 830 соболей. Притом некоторые роды, платившие ясак в 1629 году, совсем не упоминаются в ясачной книге 1634 года, другие – в уменьшенном числе, например, род Мангазея в 1629 году состоял из 50 человек, а в 1634 году – только из 19 человек. В Хонтангском зимовье в первом году платило ясак 136 человек, а во втором – только 66 человек[31 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 58, л. 368.].

Это уменьшение ясачных людей иногда зависело от чрезвычайной смертности, а большей частью от нежелания инородцев уплачивать ясак. Так, относительно Хонтангского зимовья ясачные сборщики говорили мангазейскому воеводе, что в 1634 году «многие ясачные люди этого зимовья померли, а иные не платят государев ясак, боясь голодной смерти, отошли от зимовья неведомо куда и к ним в зимовья не приходили и ясаку взять было не на ком»[32 - Ibid и 375.].

Мы выше упомянули, что мангазейские ясачные сборщики еще около 1630 года проникли на реку Лену, но сведений о количестве ясачного сбора с этой реки в мангазейских ясачных книгах не находим. Воеводы отписывали, что они на реку Лену для сбора ясака начали посылать с 1632 года, но служилые люди «сбирают ясак не помногу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на реке Лене сами корыстуются». В ясачной книге Мангазейского уезда за 1632 год совсем нет ясачного сбора не только с реки Лены, но даже и с реки Вилюй, а в книге за 1634 год сказано, что ясачные сборщики еще не приходили с ясаком. А из одной отписки енисейского воеводы видно, что в 1634 году служилые мангазейские люди были на реках Лене, Алдане и Амге и собрали там большой ясак, но атаман Иван Галкин с енисейскими ясачными сборщиками напал на них при устье Вилюя, вступил в бой, несколько человек убил до смерти и весь ясак отнял[33 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 40, л. 403–411.]. По поводу борьбы на реке Лене между мангазейскими и енисейскими служилыми людьми возникло дело, которое повело к приписки инородцев Лены к уезду Енисейскому. Но по р. Вилюю мангазейские сборщики собирали ясак еще в 1638 году, после же этого года и река Вилюй была приписана к Енисейску; несколько ранее – около 1632 года – к Енисейскому же уезду отошла часть остяков, живших по рекам Сыму и Касу и плативших прежде ясак в Закаменное зимовье. Так что Мангазейский уезд к концу царствования Михаила Федоровича простирался по Енисею на юг до реки Сыма, на востоке границей служил хребет, составляющий водораздел бассейнов реки Енисей и Лены, а на севере – река Анабара. С ограничением территории Мангазейского уезда, конечно, уменьшилось и число ясачных людей, но сбор ясака значительно увеличился. Последнее зависело от того, что инородцы этого уезда стали менее дичиться русских, и ясачным сборщикам стало легче собирать с них ясак. Чтобы судить о количестве ясачного сбора, а по нему и о числе ясачных людей в Мангазейском уезде, мы приведем здесь сведения из ясачных книг за несколько лет.


+===================================
|   | 1636 Г. | 1638 Г. | 1642 Г. | 1646 Г. |
+===================================
| В Хонтангском зимовье взято на | 150 р. | 238 р. | 163 р. | – |
+===================================
| в Пясидском и Хетском | 134 р. | – | – | – |
+===================================
| в Леденкином Шаре | 5 р. | 69 р. | 8 р. | – |
+===================================
| в Есейском | 354 р. | – | – | – |
+===================================
| в Верхотазском и Худасейском | 148 р. | 237 р. | 244р. | – |
+===================================
| в Туруханском | 312 р. | 398 р. | 302 р. | – |
+===================================
| в Имбацком | 333 р. | 582 р. | 386 р. | – |
+===================================
| в Закаменном | 404 р. | 524 р. | 599 р. | – |
+===================================
| в Усть-Непском | 762 р. | 928 р. | 695 р. | – |
+===================================
| в Усть-Зобнином (Пайроково) | 664 р. | 1088 р. | 766 р. | – |
+===================================
| в Усть-Тетейском | 1304 р. | 1824 р. | 1517 р. | – |
+===================================
| в Илимпейском (р. Илимпея) | 620 р. | 1210 р. | 342 р. | – |
+===================================
| в Летнем | 273 р. | – | 338 р. | – |
+===================================
| в Усть-Тетерском (Тея р.) | 215 р. | – | 223 р. | – |
+===================================
| в Усть-Чуюнком | 102 р. | 263 р. | 203 р. | – |
+===================================
| с хребетной р. Вилюя | 198 р. | 42 р. | – | – |
+===================================
| Итого, включая и поминки | 7143р.[34 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 52, л. 93.] | 9376р.[35 - Ibid, ст. № 73, л. 43.] | 6458р.[36 - Ibid, ст. № 111, л. 124.] | 7234р.[37 - Ibid, кн. № 204, л 143.] | Здесь указана цена мягкой рухляди мангазейская, но московская оценка была гораздо выше – рублей по 200 на каждую тысячу.

В ясачных книгах за 1636, 1638, 1642 гг. не упоминается о числе инородцев, плативших ясак в эти годы, но, судя по вышеприведенным итогам ясака в рублях, можно предполагать, что ясачных людей тогда было от 1500–3000 человек. В ясачной же книге 1643 года мы находим сведения и о числе ясачных людей, плативших ясак в каждом зимовье; мы здесь приведем только итог – всех самоедов, остяков и тунгусов платило ясак в этом году 1234 человека, а цена их ясака определена в Мангазее в 4100 рублей[38 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 144 и 901.].

Цифры ясачного сбора показывают нам, что инородцы Мангазейского уезда доставляли в государеву казну значительный доход; таких сборов мягкой рухляди не было ни в одном сибирском городе. Но в Мангазее были и другие разнообразные доходы, которые можно разделять на три разряда – городовые, чрезвычайные и десятинные; мы делаем такое разделение на том основании, что для записи оных существовали особые книги. Доходы первого разряда – денежные; они хотя и незначительные, но тем не менее с излишком покрывали местные денежные расходы. Чтобы иметь понятие о статьях денежных доходов, собираемых в Мангазее и Туруханском зимовье, мы приведем здесь данные из приходных книг[39 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 4.].


+===================================
|   |   | 1626 Г. | 1627 Г. |
+===================================
| 1) | С двух бань – мангазейской и туруханской – откупных денег | 30 р. | 31 р. |
+===================================
| 2) | Зернового, карточного и всякой закладной игры | 64 р. | 68 р. |
+===================================
| 3) | Квасного и сусличного | 19 р. | 21 р. |
+===================================
| 4) | С площадного письма | 5 р. | 11 р. |
+===================================
| 5) | Судных пошлин | 91 р. | 192 р. |
+===================================
| 6) | С зерновых судных дел | 28 р. | 43 р. |
+===================================
| 7) | Таможенных всяких пошлин | 490 р. | 646 р. |
+===================================
| 8) | Явчей пошлины с меду, пива и браги | 6 р. | 15 р. |
+===================================
| 9) | С рыбных ловель откупных денег | 27 р. | 53 р. |
+===================================
| 10) | Заповедных денег (за недозволенную торговлю) доправлено | 11р. | – |
+===================================
| 11) | За пользование государевыми судами | 20 р. | 21 р. |
+===================================
| 12) | Продано мягкой рухляди | 22 р. | 13 р. | Здесь мы приводим круглые цифры в рублях, отбрасывая копейки, если последних было менее 60; всех же денежных сборов в 1626 году было 787 рублей, а в 1627 году – 1114 рублей. Между тем денежные расходы были значительно менее доходов, и в мангазейской государевой казне был ежегодный излишек. Главная статья денежных расходов – это жалованье служилым людям, ружникам и оброчникам – около 500 рублей – да неокладных расходов в упомянутые годы рублей 100. Излишек, остававшийся от расходов, не посылался в Москву, а сохранялся на всякий случай в Мангазее и ежегодно возрастал: от 1625 года был остаток 369 р., от 1626 г. – 574 р., от 1627 г. – 1158 р. и т.д. Окладные и неокладные денежные расходы в Мангазее увеличивались, но зато мы замечаем и увеличение доходов: так, с 1 сентября 1634 года по то же число 1635 года денёжных расходов было 1751 рубль, а дохода – 2681 рубль и на 1636 год с остатком от прошлых лет было в мангазейской казне уже 1559 рублей[40 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 46, л. 61–92.], а на 1637 год остаток был 2187 рублей[41 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л. 166.].

Увеличение доходов происходило, главным образом, от налогов чрезвычайных. К таким налогам мы относим те пошлины, которые собирались не ежегодно и не в одинаковом размере, как «поголовное», «поживотное» и «сороковое»; эти налоги составляли особую статью доходов на земские нужды. Поголовный налог был троякого рода: а) поголовное взималось с торговых и промышленных людей по 20 алтын за зиму и по 20 алтын за лето за проживание в Мангазее и Туруханском зимовье; b) поголовное по одной деньге с торговых и промышленных людей, когда они отправлялись на промыслы, и по гривне с тех лиц, которые без товаров возвращались на Русь. Эти налоги были постоянными и собирались ежегодно и в одинаковом размере. Но было «поголовное» (головщина) как чрезвычайный налог на земские расходы. Так, в 1630 году «поголовное» собиралось по 10 алтын с человека, в 1634 году – по 20 алтын с человека. В те же годы взималось с торговых и промышленных людей «сороковое», т.е. с 40 соболей по 10 алтын и по 20 алтын. Поголовное и сороковое то увеличивалось, то уменьшалось, смотря по промыслам и по земским нуждам. Так, в отписке тобольского воеводы от 1634 года читаем, что в этом году «поголовное и сороковое собиралось по самой меньшей статье... а в прошлых годах земские люди меж себя собирали деньги на земские расходы на Турухане сорокозаго и головнаго с человека по рублю, по полтора и по два рубли». Как велики были эти доходы, можно судить по тому, что в 1630 году в Мангазее поголовного с 436 человек взято почти 131 рубль и сорокового с 848 сороков – 254 рубля, а в 1634 году того и другого дохода собрано в Туруханском зимовье 1163 рубля[42 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 26, л. 220; Ibid, ст. № 656 (ненумеров.).].

К чрезвычайным же налогам относится и «поживотное». Так, в 1629 году в Мангазее собиралось поживотное с торговых и промышленных людей на государевы расходы и на всякие издержки с рубля по 5 денег; всего таких денег с 27 кочей взято в этом году 674 рубля с копейками[43 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 26, л. 68.]. Но в 1635 году прислана в Мангазею государева серебряная печать, и велено собирать печатную пошлину с рубля по деньге, а с «бестоварных» с человека по гривне. И таких денег в этом году собрано 565 рублей[44 - Ibid, № 78, л. 60.].

Самой выгодной статьей денежных доходов в Мангазее была продажа вина и меду. В мангазейских приходных книгах кабацкие доходы не писались, потому что вино и мед продавались там особыми лицами, присланными из Тобольска, и вырученные ими деньги отвозились в Тобольск. До 1620 года продажа вина и меду в Мангазее и Туруханском зимовье была вольная, и этой торговлей занимались торговые, промышленные и служилые люди и даже воеводы и, конечно, очень наживались от продажи питий. Но в 1620 году на эту торговлю обратил внимание тобольский воевода князь Иван Куракин и по поводу нее послал в Москву отписку, в которой писал: «Сказывали служилые люди, которые бывали в Мангазее, что Иван Биркин посылал в Турухан на продажу свое вино и мед и взял за то вино и мед больше восьми тысяч рублей. Да и прежние воеводы тем же корыстовались, и торговые и всякие люди меж себя вино и мед продают... И если из Тобольска послать в Мангазею и на Турухан 150 ведер вина и 50 пудов меду, то можно там продавать вино но 15 рублей ведро и за 150 ведер будет денег 2250 р., а прибыли – 2070 р., за 50 пудов меду денег будет 200 р. и прибыли с того меду будет 140 рублей. А если продавать вино и мед на мягкую рухлядь, то можно ожидать прибыли вдвое...». Московское правительство не преминуло воспользоваться этим сообщением и немедленно решилось запретить торговым и всяким другим людям продавать вино и мед в Мангазее и Туруханском зимовье и открыть там государев кабак. Тобольскому воеводе велено послать в Мангазею тобольского подьячего Чаплина и с ним 200 ведер вина горячего, 100 пудов меду, а мангазейскому воеводе приказать дать тому Чаплину избу и амбар, и целовальника из торговых или промышленных людей. Этому Чаплину велено наказать, чтоб он с целовальником продавал вино по 15 р. за ведро, а мед вдвое против Тобольска, за ставку 26 алтын и 4 деньги, продавать на деньги или на мягкую рухлядь, смотря по тамошнему делу, как будет прибыльнее государевой казне, а в долг вина и меду не давать. Кроме того, наказывалось Чаплину, чтоб он открывал торговлю в кабаке для торговых и промышленных людей, как они уплатят десятинную пошлину; инородцам – как они заплатят ясак, но служилым людям ни вина, ни меду продавать не велено, чтоб они не пропились. В Мангазее ежегодно бывала ярмарка, когда торговые и промышленные люди с торгов и промыслов возвращались на Русь, а потому Чаплину предписывалось самому торговать в Мангазее, «как будет большой своз людей»; по окончании же ярмарки велено ему оставлять в Мангазее для продажи питий целовальника, а самому ехать в Туруханское зимовье и там устроить кабак. Если же присланных запасов вина и меду не станет до весны, то завести приготовление вина и меду на месте, а материал для того покупать у торговых людей. Вырученные деньги от продажи питий велено записывать в особые книги и класть в запечатанный ящик, а как настанет весна – водный путь, то деньги кабацкие пересылать со служилыми людьми в Тобольск. В то же время сделано распоряжение, чтоб в Мангазее и Турухане «никто продажного питья у себя не держал и не продавал», в противном случае велено отбирать питье в государеву казну, штрафовать таких людей и даже наказывать. Самим кабатчикам наказывалось не бражничать и не воровать, не брать «с питухов лишнего и в вино и мед воды и квасу не прибавлять»[45 - А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.]. Как велики были кабацкие доходы в Мангазее, об этом мы не нашли данных, но надо думать, что они были довольно значительны, если воевода Иван Биркин мог выручить от продажи вина в Туруханском зимовье более восьми тысяч рублей. Чтобы не иметь конкуренции, правительство, как мы видели, запретило частным лицам курение вина в Мангазее и даже ввоз туда меду. Это последнее распоряжение оказалось особенно тяжелым для торговых и промышленных людей: они посылают в Москву одну челобитную за другой, в которой пишут, что им на промыслах «без зайцев и меду никак пробыть нельзя», потому что «цынжают»^{19}^. Вследствие этих жалоб государь в 1639 году указал: для торгу и для соболиных промыслов пропускать в сибирские города меду пресного до 200 пудов человеку с уплатой десятинной пошлины в государеву казну[46 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 81, л. 530.].

Благодаря разным постоянным и чрезвычайным денежным доходам государевой казне не приходилось посылать денег в Мангазею: вышеупомянутыми сборами не только покрывались все денежные расходы, но и в значительной степени хлебные. Хлебное жалованье служилым людям, ружникам и оброчникам, прокормление аманатов и приезжих ясачных людей – это самая тяжелая для казны статья расходов. Тяжелая не столько по количеству, необходимому на это жалованье хлеба, сколько по трудности доставки последнего. Сначала хлеб в Мангазею привозился из Руси, но со времени развития хлебопашества на государевых пашнях в Верхотурском, Туринском и Тюменском уездах, приблизительно с 1624–1625 гг., казне не было надобности покупать хлеб, а последний доставлялся в «непашенные» сибирские города из государевых житниц этих уездов. Но доставка его сопряжена была с большими затруднениями. Путь был далекий – по Туре, Тоболу, Иртышу, Оби, чрез Обскую губу, Тазовскую губу и по реке Таз в Мангазею; этот путь даже при самой благоприятной погоде совершался только в два с половиной месяца. Но проплыть Обскую губу было чрезвычайно трудно: если дул северный ветер, то кочи прибивало к южному берегу, выбрасывало и разбивало их. Особенно часто крушения происходили где-то под Черными горами: погибали суда, хлеб и другие запасы и даже люди. Притом редкое крушение обходилось без того, чтобы в это время не появлялись самоеды, не разграбляли оставшиеся хлебные запасы и не убивали спасшихся от крушения служилых и торговых людей. Так, в 1621 году буря разбила в Обской губе 8 кочей, но крушение не имело серьезных последствий: погибли только 27 ч. муки, 75 ведер вина, 13 пудов меду, немного круп, толокна и хмелю[47 - А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.].

Но крушение в 1642 году кончилось совершенным истреблением судов, хлеба и гибелью массы людей. Об этом несчастном случае мангазейский воевода сообщал в Москву следующее: «В прошлом, государь, в 1642 г. авг. 18 на море под Черными горами волею Божьей твои государевы и торговых людей кочи с хлебными запасами и на котором коче я холоп твой шел – все разбито без остатку, и в Мангазее твоих государевых и торговых людей запасов нет ни одной четверти. А которые, государь, торговые и промышленные люди после моего отъезду с морского разбою остались и они пришли портяным ходом в Мангазею не все и сказали они мне холопу твоему: зимовали де они на реке Пуре и зимою ходили на тот морской разбой ради хлебных запасов и своих товаров, но на том походе погибло их больше 70 человек, а оставшиеся люди в избушке на реке Пуре частью перебиты самоедами, частью погибли от цынги». Тот же воевода сообщил, что и в 1643 году государевы кочи с хлебными запасами и кочи торговых людей по 14 октября еще не приходили в Мангазею, и вестей от них нет. Он высказывает предположение, что, вероятно, и эти кочи также волею Божьей разбило на море, как и в прошлом, 1642 году, так как в то время, когда кочи должны быть по расчету в море, были «две великие погоды» – одна после Успеньева дня, а другая на Рождество Богородицы[48 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 134, л. 440–444.]. Хотя мы и не нашли документального подтверждения этого печального предположения мангазейского воеводы, но несомненно, что упомянутые кочи погибли в море. Нам известно, что самый поздний приход в Мангазею судов с моря возможен только в половине сентября, потому что река Таз к этому времени замерзает и ход судов прекращается. А если кочи, отправленные летом 1644 года, еще не прибыли в Мангазею, как пишет воевода, в половине октября, то гибель их очевидна. Та же участь постигла и хлебные запасы, отправленные в Мангазею в 1643 году. В этом году 13 июля послано из Тобольска на двух дощаниках в мехах 2237 пудов ржаной муки. Посланные с хлебом благополучно добрались до Обдорска; выгрузив здесь хлеб в морской коч, они отправились в Мангазею. Но едва только коч вышел в Обскую губу, как его поломало льдом и дальнейшее плавание оказалось невозможным, пришлось возвратиться в Обдорск. Здесь служилые люди выгрузили хлеб в амбары и остались караулить его до следующей весны. Но тут явилась новая беда: в то время, как служилые люди однажды пошли в избу ужинать, пришли самоеды, заперли сени этой избы и завалили последнюю щитами и снегом. Пока служилые люди выбирались из избы, самоеды успели выбить дверь в амбаре и похитить до 10 четвертей муки. Преследование воров было безуспешным: самоеды приходили в значительном числе и, будучи настигнуты служилыми людьми, вступили с ними с бой, ранили четырех человек и благополучно ушли с похищенным хлебом. Из одной отписки тобольского воеводы видно, что весною 1644 года хлеб, хранившийся в Обдорске, был отправлен в Мангазею, но до места своего назначения он не дошел; мангазейский воевода писал в Москву (14 окт. 1644 г.), что уже в течение трех лет – 1642, 1643 и 1644 – в Мангазею не доставлено ни одной чети хлеба и что служилые и жилецкие люди помирают от голода[49 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 134, л. 175–182; ст. № 139, л. 162.]. Случаи крушения судов с хлебными запасами были и прежде; так, из расходной книги города Мангазеи за 1627 год видно, что в этом году хлебное жалованье служилым людям давалось «теплою моребойною» мукою[50 - Ibid, № 4, л. 441.]; в 1634 году потонул коч с солью и пр.[51 - Ibid, № 78, л. 36.].

Эти крушения причиняли большие убытки казне, и их нужно иметь в виду, чтобы определить чистый доход, который получался из «заморской вотчины» государевой, как в то время называлась Мангазея. К сожалению, нам неизвестно, сколько погибало государевых хлебных и других запасов во время крушения судов, а потому мы не можем эти убытки перевести на деньги; да к тому же и ценность хлеба в разные годы была слишком неодинакова. Что же касается обыкновенных ежегодных расходов хлеба в Мангазее на жалованье ружникам, оброчникам и служилым людям, на варку сусла, браги и пива, на прокормление аманатов и приезжих инородцев, то этих хлебных расходов было около четырех тысяч пудов; к этому еще нужно добавить жалованье соли, круп и толокна.

Мангазея принадлежала к «непашенным городам», и всякие хлебные запасы, как мы выше упомянули, доставлялись туда из других сибирских уездов. Но правительство московское стремилось и в Мангазейском уезде развить хлебопашество: в конце царствования Михаила Федоровича основана слобода Дыбчасская, которая и доныне существует (Дубченское). Основателем ее был крестьянин Осип Григорьев Цыпаня-Голубцов. Еще в 1636 году он поселился при впадении речки Дыбчаса в Енисей и начал заниматься хлебопашеством, а в 1638 году на эту заимку получил от Михаила Федоровича жалованную грамоту со льготой на 10 лет «пашню распахивать и вольных людей с Руси призывать и слободу строить». В эти льготные годы насельники слободы освобождались от всяких податей и повинностей, а по окончании оных должны были доставлять хлеб в Туруханское зимовье на прокормление аманатов. Продолжительная льгота, каковой не давалось в других сибирских уездах, обилие здесь пушного зверя и рыбы скоро к устью Дыбчаса привлекли вольных людей, и чрез несколько лет в слободе Дыбчасской было уже 16 дворов крестьян и церковь во имя Св. Троицы с приделом Николая Чудотворца.

Считаем нелишним привести здесь некоторые сведения о самом основателе упомянутой слободы, человеке, несомненно, смелом и энергичном. Он был родом с реки Мезени, но оставил родину, чтобы за несколько тысяч верст от нее, в глубине Сибири, основать себе новое гнездо. Мы не знаем, каким образом Цыпаня попал на реку Енисей – вероятно, в обществе своих земляков-промышленников, бороздивших Сибирь в самых разнообразных направлениях, но, несомненно, он некоторое время проживал в Имбацком зимовье, прежде чем решился навсегда поселиться на этой реке. Выбор его пал на урочище Дыбчас около небольшой речки того же имени и при впадении ее в Енисей. Здесь жили только одни остяки^{20}^, и если не считать находящегося в нескольких десятках верст Закаменного зимовья как только временного приюта мангазейских ясачных сборщиков, то самым близким русским поселением был Енисейский острог, отстоящий от Дыбчаса по реке Енисею почти на 400 верст. Облюбовав упомянутое местечко и найдя возможным здесь заняться земледелием, наш герой отправился на Русь, получил от царя на него жалованную грамоту и соблазнил несколько своих земляков ехать с ним в Сибирь для поселения на реке Енисее. Да ведь это целый подвиг! И нельзя сказать, чтобы Григория Цыпаню вела в такую даль от родины горькая нужда; нет, он был человеком не только зажиточным, но и богатым. В одной своей челобитной к царю Цыпаня говорит, что он на свои средства «поднимал крестьян» в Дыбчасскую слободу и, «снабжав их своими животишками», на свои средства построил церковь, которая стоила ему 1500 рублей. И хотя он в челобитной к царю жалуется, что вследствие таких расходов «обнищал и великими долгами одолжал», но это только фразы, которыми обыкновенно челобитчики стараются разжалобить царя; к тому же бедному человеку и в долг никто не дал бы таких средств. Между тем мы видим, что Цыпаня, поселившись на Енисее, стал заниматься ростовщичеством, и должников у него было много; для этого тоже нужны хорошие средства. Но в нравственном отношении Цыпаня был не безупречен и для местного остяцкого населения: если верить жалобам остяков, был настоящим разбойником. Еще проживая в Имбацком зимовье, он занимался романическими делами, и при том довольно некрасивого свойства. В него влюбилась одна остячка, невестка остяка Закаменного зимовья Хайгунка, и Цыпаня уговорил ее бежать к нему, предварительно обокрав брата своего мужа. Остячка так и поступила: она украла 20 соболей в 20 рублей, два бобра в три рубля, два английского сукна зипуна – красный и синий – в 8 рублей и с этим имуществом убежала к своему возлюбленному. Хайгунка, узнав о бегстве своей невестки и о том, что она проживает в Имбацком зимовье у Цыпани, послал туда своего племянника и еще двух человек, чтобы возвратить невестку и украденное ею имущество, но посланные возвратились ни с чем. Тогда Хайгунка сам отправился в Туруханское зимовье бить челом на Цыпаню тамошнему государеву приказному десятнику. Однако успех челобитной был неполный. «Десятник, – жаловался царю Хайгунко, – у него Цыпани невестку мою взял и мне отдал, а живота сносного с нею не отдал». В той же челобитной сумароковские и закаменные остяки писали, что Цыпаня в своей челобитной к Михаилу Федоровичу «написал воровски, будто де то место у Дыбчаса пусто и не владеет тем местом никто... а то, государь, место не пустое и владели тем местом искони века люди наши и прадеды... и мы сироты твои и отцы наши там соболей, всякого съестного зверя и рыбу промышляли и теми соболями тебе, государю, ясак платили сполна, а от съестнаго зверя и от рыбы сыты были и тем головы свои кормили; а теперь от того Цыпани и от его ярыжек изгоня, утеснения и всякая обида – жен и детишек наших насильничают и во всем стесняют нас». Далее те же остяки ' жаловались, что Цыпаня пограбил у них из ям запасный зимний корм – бурак порсы в 5 пудов, 26 бураков юколы в 38 пудов, а цена этому корму 29 1/2 рубля, да украл четыре коробицы рыбьего жира: 6 пудов на 12 рублей. Когда же остяки пришли к грабителю, чтобы выручить свое добро, то он бранил и бил их, а одного остяка раздел и бил батогами, а имущество все-таки не возвратил. За отсутствием юколы четыре промышленные собаки погибли от голода, а цена им 20 рублей. Один остяк еще жаловался, что мать его однажды тащила чрез заимку Цыпани, мимо его двора, запасы свои – 5 пудов порсы, 5 пудов юколы и рыбьего жира, но на нее напал Цыпаня, захватил все это добро, а остячку так побил, что она на третий день умерла от тех побоев. Оказывается еще, что тот же самый Цыпаня грабил не только живых остяков, но и мертвых: в 1639 году – жаловались остяки, – он выкопал из земли кудесника и что с ним было – платья, стрел, рогатин и соболей – и то все пограбил[52 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 142–144.]. Мы не можем сказать, насколько справедливы были жалобы остяков на основателя Дыбчасской слободы; следственного дела по поводу вышеприведенной челобитной этих инородцев нам не удалось найти в архиве, а без такого дела трудно судить о достоверности фактов, которые находятся в челобитной. Но если даже и ограничить в значительной степени справедливость жалоб остяков на Цыпаню, то все-таки остается достаточно материала для суждения о ненормальных отношениях его к местному населению. В большинстве случаев нам везде приходилось наблюдать, что сельское русское население в Сибири легко и скоро обживается с инородцами, среди которых селится, и отношения между пришлым русским и местным населением устанавливались довольно мирные. Тем более такого мира можно ожидать между насельниками Дыбчасской слободы и тамошними остяками, так как последние отличались очень мирным характером сравнительно с другими инородцами Мангазейского уезда – самоедами и тунгусами^{21}^. Но пословица русская говорит, что в семье не без урода, так и Цыпаня был незаурядным явлением между русским сельским населением Сибири, и если он вел себя в отношении остяков как разбойник, то это зависело от его личного алчного характера; ростовщичество, которым он занимался, указывает на то же самое. Следует при этом заметить, что остяки жалуются только на Цыпаню и его работников, но ведь в Дыбчасской слободе было 16 крестьянских дворов, и на других крестьян мы не встречаем с их стороны жалоб. Впрочем, и сам Цыпаня испытывал обиды, если не от местных инородцев, то от русских служилых людей. В 1651 году он послал Алексею Михайловичу челобитную на стрелецкого сотника Дементия Титова следующего содержания: «В нынешнем году осенью водяным путем по твоему государеву указу послал тот Дементий из Тазовскаго города вверх по Енисею в Закаменное ясачное зимовье собирать ясак и тот Дементий в зимовье не пошел, а пошел в Дыбчасскую слободу и стал ко мне на подворье силою и стал собирать ясак с остяков. Да у меня на подворье начал курить вино и прожил целую зиму до весенняго воднаго пути. И от того курения двор мой со всеми хлебными запасами и со всяким деревенским заводом и с животом созжен, и он Дементий разорил меня до основания: остался я с женишкой и сынишком душею да телом, и пашни пахать нечем, из огня ничего не вынесли». Затем Цыпаня насчитывает убытков от пожара рублей на триста и больше; не включая сюда дворовых построек, как-то: двух горниц, амбаров, хлева и т.п. Не от одних только мангазейских служилых людей Цыпаня терпел притеснения и обиды; Дыбчасскую слободу посещали и енисейские служилые люди, и эти посещения стоили дорого ее жителям. В одной челобитной мы находим следующие жалобы Цыпани на енисейских воевод и служилых людей. «Еще в льготные годы, – жаловался Алексею Михайловичу Цыпаня, – из Енисейского острога воеводы присылали служилых людей ко мне в заимку, будто на заставу, чтоб промышленные, торговые и ссыльные люди не проходили рекою Елогуем на Русь, а река, государь, Елогуй от моей заимки вниз по Енисею больше дня плыть. И от тех служилых людей теснота, пропажа и убытки великие были. А как льготные годы отошли, то воеводы енисейские стали присылать для сбору пятаго снопа и ту заимку приписывают к Березовскому острогу неведомо почему, а та заимка Мангазейскаго уезда у Закаменнаго зимовья. Да мы же, государь, сироты твои волочимся в Енисейский острог покупать всякие деревенские заводы, потому что Мангазея город непашенный и деревенских заводов там нет никаких; а воеводы енисейские нас, сирот твоих, приставляют ко всяким делам – велят нас выбирать в городовые службы, а наемных наших людей берут на всякие твои государевы и на свои дворовые изделия и в том нам чинятся убытки великие и нашим пашням от того задержанья помешка и недопашка ежегодно». В заключение челобитной Цыпаня просил государя, чтоб Дыбчасскую слободу к Енисейскому острогу не приписывали, чтобы насельников ее к службам и разным изделиям в Енисейске не приставляли и воеводы служилых людей в слободу на заставу не присылали. «А наша заимка, государь, хлебными запасами будет прибыльна тебе государю в Мангазейском городе, потому что Мангазейский город непашенный и хлебные запасы служилым людям и аманатам на корм посылаются из Сибири, а во многие годы они не приходят от морского разбоя». Челобитная была уважена по всем пунктам, и государь велел, чтоб выдельной хлеб Дыбчасской слободы брать в Турухане и употреблять на прокормление аманатов[53 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 408 (ненумер.).].

Кроме Дыбчасской слободы, в описываемое нами время в Мангазейском уезде не было других крестьянских поселений; эта слобода была оазисом среди инородческого населения, которое совсем не занималось хлебопашеством. Но и Дыбчасская слобода, хотя ее основание относится к 1638 году, в силу льготной грамоты не давала еще выдельного снопа, и весь хлеб, необходимый для прокормления мангазейских служилых людей, ружников, оброчников и инородцев доставлялся водным путем из других сибирских уездов. Но мы видели, с какими трудностями сопряжена была доставка хлеба в Мангазею и какие убытки терпела государева казна. Это обстоятельство, как мы увидим ниже, было одною из главных причин упадка Мангазеи и заставило правительство перенести этот город в другое место. Уже в 1644 году мангазейский воевода писал, что за отсутствием хлеба нельзя послать служилых людей в зимовья для сбора ясака, а равным образом и нельзя ожидать прихода торговых и промышленных людей, которые с промышленных мест будут возвращаться другими дорогами. Значит, в следующем году нельзя было взять десятинной пошлины, а эта статья доставляла казне самый обильный доход, как это мы сейчас увидим.

Мы выше упомянули, что в Мангазее процветали торговля и промышленность, которые не только обогащали торговых и промышленных людей, но и государеву казну. Русские люди давно там вели меновую торговлю и занимались промыслами; начало этому (в чем мы не сомневаемся) положили еще новгородцы, как этим же смелым мореходам и принадлежит честь открытия морского пути в Мангазею.

Этот путь шел из устьев Двины «Колуем, на Канин Нос, на Тресковую, на два острова, что у Верендеевских мелей, на Мержевик, малыми реками и большим морем, на Югорский Шар, на Карскую губу и на Мутную и Зеленую реки», которые вели чрез полуостров Ямал в Обскую губу – так описан морской путь в Мангазею в грамоте Михаила Федоровича от 1626 года[54 - Р. И. Биб., т. 8, стр. 363.]. Из устьев же реки Зеленой мореплаватели, перерезав почти в прямом направлении с запада на восток Обскую губу, входили в Тазовскую губу и затем спускались в реку Таз. Весь этот путь, т.е. из устьев Двины на реку Таз, при благоприятной погоде совершался в один месяц, а если выплывали из Мезени, Пинеги и Печоры, то достигали Мангазеи гораздо скорее. Московскому правительству этот путь, который называется _старым_, был долгое время мало ведом, или, вернее, оно не имело о нем точных, определенных сведений, хотя и знало, что торговые и промышленные люди плавают морем в Мангазею и в Енисею[55 - А. И., т. 11, № 30.]. Точные сведения о морском пути правительство получило только в начале 1616 года от тобольского воеводы Куракина; последний писал в Москву, «что торговые и промышленные люди ходят кочами от Архангельского города на Карскую губу и на волок в Мангазею, а _другая_дорога_с_моря_в_енисейское_устье_большими_судами_, и что немцы нанимали русских людей, чтобы их от Архангельскаго города провели в Мангазею». Сообщая в Москву сведения о морском пути в Мангазею, воевода Куракин в то же время высказал опасение, что оным могут воспользоваться немцы для торговли с сибирскими инородцами, как уже и были с их стороны попытки, по рассказам торговых и промышленных людей. «А по-здешнему, государь, – писал этот воевода, – по сибирскому смотря делу, некоторыми обычаи немцам в Мангазею торговать ездити поволить не мошно; да не токмо им ездити, ино б, государь, и русским людям морем в Мангазею от Архангельского города для немец ездить не велеть, чтоб на них смотря немцы дороги не узнали, и приехав бы воинские многие люди сибирским городам какия порухи не учинили». Тем более, замечает Куракин, что если явятся в Мангазею какие воинские люди, то помощь подать туда из Тобольска или других сибирских городов скоро невозможно, так как Мангазея от Тобольска и других сибирских городов отдалена... а от Архангельского города ход к Мангазее близок...[56 - Р. И. Биб., т. 11, стр. 1055–1056.]. Это сообщение так напугало правительство Михаила Федоровича, что оно в том же году запретило под страхом опалы и казни плавать тем путем в Мангазею и обратно. В царской грамоте тобольским воеводам от 25 июня 1616 года читаем следующее: «Торговым и промышленным людям всех городов и ясачным самоедам и татарам велели сделать заказ крепкий, чтобы немецких людей на Енисей и в Мангазею отнюдь никого не пропускали и с ними не торговали и дорог им ни на какие места не указывали, а также и торговых и промышленных людей из Мангазеи на Карскую губу, на Пустоозеро и к Архангельскому городу пропускать не велели, а велели их отпускать из Мангазеи на Березов и на Тобольск...». В то же время тобольским воеводам предписывалось получше расспросить торговых и промышленных людей: «немецкие люди с моря на Енисею кораблями или кочами наперед сего прихаживали ль торговати? И будет прихаживали, и с какими товары и многие ль люди приезжали?»[57 - Р. И. Биб., т. 11, стр. 1058–1059.].

Те торговые и промышленные люди, которые рассказывали Куракину о попытках немцев пробраться в Сибирь, и не подозревали, что эти рассказы им же принесут великое горе. Поэтому они, узнав о правительственном распоряжении относительно морского пути, запели уже иную песню. «В сыску в Мангазее многих городов торговые и промышленные люди сказали, что из двинскаго устья морем в енисейское устье большими и малыми кочами сами не бывали и изначала про ходоков русских и никаких иных людей не слыхали, а то де они слыхали, что от Мутные реки и до обскаго устья непроходимыя злыя места от великих льдов и всякие нужи, а у Карские де губы кораблей немецких не видали, а с моря по Енисею кораблями или кочами про проход немецких людей не слыхали и на Карскую губу за большим льдом ездити не можно». Но в то же время торговые и промышленные люди били челом, чтоб им разрешили ездить в Мангазею и обратно прежним путем «большим морем». Несмотря на резко бросающееся в глаза противоречие между «показаниями на сыску» относительно морского пути и упомянутой просьбой, правительство забыло свой страх и в начале 1618 года писало тобольскому воеводе: «Из Мангазеи торговых и промышленных людей всех городов отпускать на Русь большим морем и чрез камень, а с Руси в Мангазею велеть ходить со всякими товарами тоже большим морем и чрез камень, как наперед того ходили». А одного из рассказчиков про немецких людей, так напугавших московское правительство, Еремку Савина, даже велено «за то бити нещадно, чтоб на то смотря иным было неповадно воровством смуту затевать»[58 - Р. И. Биб., т. 11, стр. 1066–1067.]. Однако русские люди, по крайней мере открыто, недолго пользовались морским путем в Мангазею. Тобольский воевода, получивши грамоту о разрешении этого пути, сделал на этот предмет столь существенные замечания, что правительство снова изменило свое решение. В следующем году он писал в Москву, что если дозволить торговым и промышленным людям ездить в Мангазею «большим морем», то: а) невозможно будет с них пошлину собирать и б) немецкие люди по следам русских могут пробраться в Мангазею и Енисею, и тогда государевой казне наверно будет ущерб[59 - Р. И. Биб., т. 11, стр. 1071–1072.]. Эти заключения приняты во внимание, и в конце 1619 года издан указ, которым снова строжайше запрещалось торговым, промышленным и всяким людям плавать морем в Мангазею[60 - Ibid, стр. 1075.]. А чтобы это запрещение не нарушалось, в 1620 году велено было построить острожек на волоке между реками Мутной и Зеленой и посылать туда из Березова и Тобольска служилых людей человек по 50, чтобы они следили за русскими и немецкими людьми и никого не пропускали тем путем в Мангазею и обратно[61 - Ibid, стр. 1077.]. Но тобольский воевода в том же 1620 году сменен, на его место послан Матвей Годунов, а этот последний на основании отписки мангазейского воеводы, что «никоими мерами немецких людей в Мангазею не чаяти... и что торговые и промышленные люди после государева указа из поморских городов... большим морем на Югорский Шар... в Мангазею для промыслов не ходят», счел лишним послать служилых людей для постановки острога на волоке между Мутной и Зеленой[62 - Ibid, стр. 1084–1085.]. Узнав об этом, правительство сделало замечание Годунову и требовало немедленного исполнения своего распоряжения. Но ни Годунов, ни последующие тобольские воеводы не построили острожка на волоке между реками Мутной и Зеленой, и все дело ограничилось только тем, что на указанное место были посылаемы служилые люди, которые там жили во весь период навигации – до 1 сентября[63 - Ibid, стр. 1094–1095.]. Между тем в 1625 году в Карской губе снова появились немецкие люди – это экспедиция под командою Корн. Босмана, и московское правительство, получив об этом сведения, снова требовало от тобольских воевод постройки острожка на упомянутом волоке и снова издало указ, запрещающий под страхом смертной казни торговым и промышленным людям пользоваться морским путем для проезда в Мангазею. Однако построить острог между Мутной и Зеленой оказалось очень трудно. Тобольские воеводы в ответ на царскую грамоту в 1627 году послали в Москву следующую отписку: «В прошлом году, государь, посылали мы атамана И. Баборыкина с 43 служилыми людьми и двумя проводниками на волок и велели там поставить острожек. Они возвратились назад в сентябре 1626 года и в разспросе сказали: вышед из Оби они плыли парусным ходом по Мангазейскому морю левою стороною до русского заворота двое суток; и против русского заворота пришла на них с севера туча с дождем и ветром – парус на коче изодрала, сапец^{22}^ у кочи выломало, павозок разбило, коч с якорей сбило и прибило за кошку. Тут они стояли 6 недель, дожидаясь пособных ветров, но до Оспожина дня таких ветров не было, а греблею дойти было невозможно; до реки Зеленой не дошли за три дня и две ночи пути парусным ходом. Поэтому они с Оспожина дня поплыли назад»[64 - Р. И. Б., т. 8, от 363 стр.]. В следующем году тобольские воеводы опять послали 45 человек под начальством того же И. Баборыкина и с тою же целью, но мы знаем, что еще в 1637 году на волоке между Мутной и Зеленой не было поставлено острожка. Но служилые люди ежегодно жили до первого сентября на этом волоке, и торговым и промышленным людям совершенно был прегражден морской путь в Мангазею. Это, как увидим ниже, самым гибельным образом отразилось на городе Мангазее, или Тазовском остроге. До построения Тазовского острога в Мангазее русские и зыряне вели здесь вольную торговлю с инородцами, не стеснясь ни предметом торговли, ни пошлинами с них. Они привозили на Таз и Енисей разные железные, медные, оловянные и деревянные изделия, мужские и женские рубахи, поношенные и новые, разноцветные зипуны английского и сермяжного сукна и пр.[65 - О предметах торговли см. подробнее в нашем исслед. «Заселение Сибири...», стр. 180–181.]. Иной читатель, пожалуй, удивится и не поверит нам, что самоеды и остяки носили такие дорогие одежды, но это несомненно, и сведения наши взяты из подлинных документов; напомним только здесь о грабеже Григория Цыпани, о чем мы упоминали выше, у енисейского остяка двух английских зипунов – красного и синего. Свои товары русские и зыряне променивали инородцам на шкуры драгоценных пушных зверей и от этой мены, конечно, имели большие барыши. Не менее они обогащались и от собственных промыслов соболей, бобров и прочего пушного зверя. Но с основанием Мангазеи вольной торговле и вольным промыслам положен конец, т.е. ограничены предметы торговли и установлены разные казенные пошлины. Самый древнейший документ, касающийся торговли и промыслов в Мангазейском и Енисейском краях, относится к 1600 году. Некоторые торговые и промышленные люди, узнав о намерениях правительства построить острог на реке Таз в 1599 году, обратились к царю Борису с челобитной, чтоб пожаловал их, велел им «ездить, промышлять и торговать в Мангазею морем и рекою Обью на Таз и на Пур, и по Енисею повольно». Самой этой челобитной до нас не дошло, а мы знаем только ответную на нее грамоту царя Бориса от января 1600 года следующего содержания: «Пинежан и мезенцев Угримки Иванова, да Федулки Наумова и всех промышленных людей пинежан и мезенцев пожаловали: в Мангазею морем и Обью рекою, на Таз и на Пур и на Енисей им ходить и с самоедами, которые живут на тех реках... им торговать велели повольно; а нашу десятую пошлину от девяти десятое со всякой мягкой рухляди и со всякого товара тем торговым людям давать на Мезени в Окладникове слободе приказным людям и старостам и целовальникам, а кроме Окладниковой слободы, что на Мезени, нигде десятаго давать им не велели». Эта грамота писана еще до основания Мангазеи, в то время, когда на всем морском пути не было еще никаких правительственных застав, а потому пошлину с торговых людей можно было взять только тогда, когда торговцы и промышленные люди войдут с моря в реку Мезень и когда они отправляются с товарами из этой реки в море. Но тою же грамотой не только устанавливалась десятинная пошлина, но и ограничены предметы торговли с сибирскими инородцами. «А возить им с собою наших государств русские товары незаповедные, да съестные всякие запасы; а про свою нужду брать с собою человеку – по топору или по два, да ножей по два или по три, по саадаку и по рогатине, для того, что они там ради своих промыслов живут года по два и по три и им без того быть нельзя; а больше того им с собой оружия, и топоров, и ножей не брать и того им ничего не продавать; а заповедных товаров – пищалей, зелья, саадаков^{23}^, сабель, луков, стрел, железец стрельных^{24}^, доспехов, коней и рогатин, и инаго какого нибудь оружия на продажу, и топоров и ножей и всяких заповедных товаров – не возить...»[66 - А. И., т. 11, № 30.]. Это только начало тех стеснений для торговых и промышленных людей, но пока не было заставы на морском пути, всякие стеснения можно было легко обойти. Но в 1601 году основан на реке Таз острог, обойти который было уже довольно трудно: из Мангазеи и Енисеи выбраться на судах на морской путь иначе нельзя, как чрез реку Таз. Уже первым воеводам Тазовского острога правительство строго предписывает следить, чтоб торговые люди платили десятую пошлину не только с товаров, но и со всяких съестных запасов, кроме хлеба, если последний привозится не для продажи[67 - Р. И. Б., т. 11, стр. 831.]. Затем в наказе 1603 года вторым мангазейским воеводам читаем следующем: «Преж сего приходили в Мангазею и в Енесею с Руси многие торговые люди – пермичи, вятчане, вымичи, пустозерцы, устюжане, усольцы, важене, каргопольцы, двиняне, вологжане и всех московских городов торговые люди со всякими товарами и торговали во всей Мангазее и Енесее, ездя по городкам, по волостям, юртам, зимовьям и по селам с мангазейскою и енесейскою самоядью, и меняли свои товары на соболи, бобры и на всякую мягкую рухлядь, а исторговався, десятинной пошлины с своих товаров не платили. И ныне государь Михаил Федорович указал в Мангазее для торговых людей поставить гостиный двор и велел всяким торговым людям, приезжая, торговать в Мангазее с самоядью и десятинную пошлину платить на гостином дворе, а по городкам, волостям, по юртам, по лесам и зимовьям торговать не велел». Действительно, в том же 1603 году поставлен в Тазовском городе гостиный двор, и этим торговля русских людей в тех краях в значительной степени была ограничена. Немногие инородцы могли приходить для торговли в город, и меновая с ними торговля должна значительно упасть. Впрочем, пока оставался свободным морской путь в Мангазею, гостиный двор можно было еще обходить. Можно было, не доплывая Тазовского городка, высаживаться где-нибудь на реке Таз и ходить в инородческие юрты для торговли; делать это было легко, потому что Тазовский город от устьев реки Таз находился очень далеко. Но с того времени, как запрещен был морской путь и когда на волоке между речками Мутной и Зеленой установлена стража из служилых людей, обойти государевы таможни было чрезвычайно трудно. Если и удалось бы найти способ обойти Мангазейскую таможню, то все равно придется наткнуться на таможни или на Собской и Киртасской заставах^{25}^, или в Березове[68 - См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 178–179.]: ведь товары все переписывались, и провезти можно было только то, на что имеется пропускной лист из какой-нибудь сибирской таможни. Таможенные же порядки были очень строги, и от таможенных голов и целовальников требовалось неукоснительное исполнение своих обязанностей, а за упущение при сборе пошлин они не только отвечали своим имуществом, но и подвергались «великой опале и казни». Наказ таможенным головам предписывал: «собирать таможенную десятую соболиную пошлину и всякия таможенный деньги с торговых и промышленных и всяких людей вправду по государеву крестному управлению... никому не дружить, по дружбе пошлин никому не отдавать, посулов и поминков ничего не брать... роду и племени своему и друзьям не наровить, самим таможенною пошлиною не корыставиться и своими никакими товарами и хлебными запасами не торговать и пр.». Таможенные головы в Мангазею и Туруханское зимовье назначались по большей части из посадских людей города Тобольска, а иногда присылались с Руси. Каждый месяц они обязаны были представлять таможенные книги и пошлины мангазейским воеводам, а последние делали им месячный учет. Чрез два года таможенные головы сменялись, и смена сопровождалась самым строгим учетом их со стороны новых голов; если в таможенных книгах являлась какая-нибудь неправильность, например, подчистка, подклейка, перебор или недобор пошлин, то таможенные головы задерживались в Мангазее до государева указа. Кроме того, головы по окончании службы обязаны были являться с таможенными книгами к тобольским воеводам, и последние обязаны тоже давать им учет[69 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 62, л. 305–315.]. Конечно, злоупотребления бывали, и редкий таможенный голова оставлял свою службу без начета: иногда этот начет был ничтожный – несколько денег, а, например, на таможенных головах Иване Кокорине и Петре Брагине начтено денег 211 рублей и мягкой рухляди: 167 соболей, 17530 собольих хвостов, 15 выимков собольих и 179 собольих пупков. Несмотря на все их объяснения, они принуждены были уплатить из своего имущества все, что на них начтено. А между тем некоторые объяснения неправильностей в таможенных книгах были основательны и должны бы приняться во внимание. Например, относительно подчисток Кокорин и Брагин говорили, что это делалось «не воровски», а только исправлялись ошибки переписчиков, которые были людьми неопытными, таможенное дело было им «не за обычай», и они описывались. Но эти описки были такого рода: например, переписчики в беловых книгах ставили по ошибке цифру соболей большую той, которая значилась в черновых записях, составлявшихся при самом сборе пошлин. Ошибка очевидная, и таможенные головы исправляли ее, чтобы цифра соответствовала действительному количеству провезенных соболей каким-нибудь промышленником. Но тем не менее головы должны были представить десятую пошлину сообразно этой ошибочной цифре. Или, например, некоторые промышленники между доброю рухлядью имели соболей прелых, никуда негодных, и таможенные головы не взяли десятой пошлины с такой рухляди, но при учете оказались виновными и должны были уплатить недостающую десятую пошлину как бы с хороших соболей. Впрочем, Кокорин и Брагин, несомненно, делали злоупотребления, и значительная часть начета была справедлива – это очевидно из следственного о них дела[70 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 57, л. 35–40; Ibid, № 95, л,23.]. Те же головы поплатились и за своего предшественника – таможенного голову Мокеева. Последний после учета, сдав таможенное дело Кокорину и Брагину, по обыкновению должен был явиться для нового учета в Тобольск. Здесь произвели ему учет гораздо строже, чем Кокорин и Брагин, которые, вероятно, получив взятку, скрыли его злоупотребления и отпустили из Мангазеи без начета. А по счетному делу в Тобольске на Мокееве насчитано мягкой рухляди на 360 рублей. «И то велено доправить на таможенных головах Ив. Кокорине и П. Брагине по 180 р. за то, что они отпустили Мокеева без счету». Дьяк мангазейский доносил, что все доправлено сполна[71 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 51, л. 285.]. Словом, таможенное дело в Сибири обставлено так строго, что таможенным головам трудно было безнаказанно злоупотреблять своей властью, если только злоупотребления их касались царской прибыли, ибо все действия одной таможни поверялись другой, чрез которую провозился товар, и злоупотребление, делаемое в одном месте, могло быть замечено в другом и в третьем, а делать везде подарки, чтобы скрыть часть провозимого товара, было бы невыгодно и для самих владельцев его. Но в отношении торговых и промышленных людей таможенные головы могли позволять себе всякие притеснения и прижимки: в данном случае был широкий простор для разных злоупотреблений. Одно, например, таможенное правило предписывало головам: буде мягкая рухлядь у торговых и промышленных людей свыше ста рублей сорок соболей, то такую ценную рухлядь отбирать на государя, а владельцам ее выдавать из казны деньги за вычетом десятой пошлины. Это правило в высшей степени было тяжелое: оно вело к тому, что в царской казне должен был сосредоточиться весь лучший пушной товар, а ведь только такой товар и имел цену на заграничных рынках. Промышленные и торговые люди пришли в ужас, узнав о подобном распоряжении, которое сделано в 1621 году. Мангазейский воевода доносил правительству, что торговые и промышленные люди не хотят исполнять этого правила и бегут со своими товарами мимо Тазовского города, не заплатя десятой пошлины; семьдесят человек, бывших на промыслах в Подкаменной Тунгуске, имея соболей сороков по десяти и пятнадцати, побежали по новой дороге чрез Сургут, где нет заставы. Эта новая дорога лежала по Енисею чрез речку Елогуй волоком в Вах и затем в Обь. Государь по этой отписке велел сургутским воеводам на удобном месте поставить стражу из служилых людей и объявить всем торговым и промышленным людям, если они будут захвачены на новой дороге, то товары будут отбираться в казну и сами будут наказываться[72 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1, л. 186.]. По упомянутому правилу можно провозить сорок соболей в 100 рублей, но если сорок стоил 101 рубль, то, значит, такой ценный товар нужно отдавать в казну. Вот при этой-то оценке и могли таможенные головы и целовальники делать прижимки торговым и промышленным людям. Хотя при оценке участвовали и выборные люди, но все-таки голос таможенных голов имел первенствующее значение, и от них зависело увеличить цену сорока соболей на несколько рублей и уменьшить; тут без подарков нельзя было обойтись. Впрочем, такое правило существовало недолго. В наказе таможенным мангазейским головам в 1635 году уже предписывалось отбирать в государеву казну у торговых и промышленных людей только те соболи, которые будут ценою в 10, 15 и 20 рублей каждый («одинец») и за девять долей давать им из казны деньги[73 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 62, л. 37, 38.]. Но такие ценные соболи были редкостью, а потому измененное таможенное правило было гораздо менее стеснительно для торговых и промышленных людей.

Немало было и других поводов к злоупотреблениям таможенных голов своей властью. На Кокорина торговые и промышленные люди жаловались государю: «Учал он у нас сирот твоих вынимать соболей десятую пошлину не по твоему государеву наказу, без разбору со всех промышленных соболей рядом, и за худые соболишки и за прелые и за лоскутье соболье брал добрыми лучшими соболями; а разбирать нам сиротам твоим попрежнему, как было при прежних таможенных головах, добрый соболь к добрым, а плохой к плохим не давал и за худые соболи брал лучшими для своей бездельной корысти ради посулов». Торговые и промышленные люди делали себе шубы и шапки из соболей, бобров, из пупков собольих^{26}^ «про свою нужу», как они писали в челобитных, но Кокорин смотрел на дело иначе, как на способ избавить от десятой пошлины некоторую часть их промыслов, и потому те шубы и шапки оценивал дорогою ценою и заставлял владельцев этих предметов уплачивать десятинное, если, конечно, промышленники не давали ему взяток. Жаловались торговые и промышленные люди и на многие другие прижимки таможенного головы Кокорина[74 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 95, л. 37–44.].

К таможенному ведомству принадлежали еще целовальники и толмачи; целовальничество и толмачество было повинностью для торговых и промышленных людей, и последние выбирали на эти должности людей из своей среды. Поэтому злоупотребление целовальников и толмачей было несколько иного свойства, чем злоупотребление таможенных голов: они действовали в пользу своих избирателей, и от их злоупотреблений страдала главным образом государева казна. Как целовальников, так и толмачей в Мангазее было по 15-ти человек: по одному сидело в Мангазее и Турухане, остальные ездили со служилыми людьми по зимовьям и там отправляли свои обязанности. Какого рода были злоупотребления этих должностных лиц, можно видеть из отписки мангазейского воеводы Погожего. В 1623 году он писал в Москву: «Приезжают в Мангазею с Руси из многих городов торговые и промышленные люди для торговых своих и соболиных промыслов и выбирают промеж себя в Мангазейский уезд в зимовья целовальников и толмачей своих городов друзей и дают им своих товаров рублей на 100, 200, 500 и 600 и тем целовальникам и толмачам заказывают накрепко, чтоб воеводам про то было неведомо, и на те товары толмачи и целовальники в Мангазейском уезде в зимовьях, где который будет для государева ясачного сбора соболиной казны, покупают лучшие соболи и бобры и всякую мягкую рухлядь прежде государева ясака, и выходят из зимовий на соболиные промыслы, и с своими товарами, не допуская ясачных людей до ясачных городков и лучшую мягкую рухлядь у них выкупают на свои товары. А ясачные люди приходят в зимовье к служилым людям с худыми соболями, и толмачи воровством приказывают им, чтобы они лучшие соболи продавали, а в государев ясак носили соболи худые, и те ясачные люди по их приказам так и делают». Да кроме того, целовальники и толмачи, пишут воеводы, закабаливают государевых ясачных людей небольшими долгами, дают им в долг рубля по 2 или по 3, а потом за проценты берут у них всякую лучшую мягкую рухлядь годов по пяти и по шести, а долг все-таки остается; от того государевы ясачные люди во всех зимовьях стали без оленей и без промыслов, многие померли, а иные разбрелись. Из того же документа видно, что торговые и промышленные люди нарочно из своей среды выбирали в целовальники и толмачи людей «худых задолженных», но лишь бы знавших самоедский и остяцкий языки; потому что таких людей легче было задобрить и заставить их заботиться более о своих кредиторах и друзьях, чем о государевой прибыли. И если так вперед будет, замечает тот же воевода, т.е. торговые и промышленные люди будут выбирать в целовальники и толмачи людей худых, то хорошего ясачного сбора нельзя ожидать. Получив эту отписку, Михаил Федорович приказывает воеводам выбирать в толмачи и целовальники людей добрых и зажиточных, а не воров, выбрав, поверстать их жалованьем денежным и хлебным, кто в какую статью годится, и привести их к крестному целованию, чтоб им государю служить и прямить, а себе мягкой рухляди не брали б, ничем не торговали и торговым и промышленным людям не норовили бы[75 - А_._ М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.]. Но зажиточным людям не было никакого интереса служить в этих должностях: жалованье толмачам давалось такое же, как и рядовым стрельцам, целовальникам – несколько более. А между тем им строго запрещалось вести торговлю, и значит, торговый человек, взявши на себя обязанность толмача и целовальника, должен был довольствоваться только ничтожным жалованьем и бросить столь выгодные в Мангазее промыслы и торговлю. Вследствие этого, несмотря на царские указы, в толмачи и целовальники торговые и промышленные люди выбирали из своей среды только людей худых, и воеводы не имели возможности заставить служить в этих должностях людей зажиточных: толмачом и целовальником мог быть только тот, кто знал самоедский и остяцкий языки, но зажиточные торговые люди нарочно говорили, что они этих языков не знают и, стало быть, не могут исполнять обязанностей ни толмачей, ни целовальников. Поэтому нужда, особенно в толмачах, была великая и иногда доходила до того, что толмачество поручалось таким лицам, которые сами плохо знали инородческие языки и толмачили чрез своих жен. В конце царствования Михаила Федоровича остяки Имбацкого зимовья послали в Москву следующую челобитную. Упомянув сначала о прежнем толмаче Иване Волынкине, который хорошо знал остяцкий язык и толмачил в Имбацком зимовье лет 12, и что при нем обид остякам никаких не было и расправа им от приказных людей была правая, челобитчики пишут: «А с 1641 г. воеводы стали посылать к ним в Имбацкое зимовье с служилыми людьми толмачей переменных и худых, которые их остяцкого языка вполне не разумеют и разговора остяцкого хорошо не знают, а толмачат при посредстве своих жен; при таких толмачах им от приказных людей прямой расправы нет, так как жены толмачей ни о чем говорить приказным людям не смеют, и им в ясачном сборе бывает великое отягощение»[76 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 189, л. 145.].

Мы выше говорили о тех разнообразных пошлинах, которые собирались в государеву казну, как-то: поголовное, амбарное, лавочное, поживотное, проезжая, отъезжая и пр. Но самая важная пошлина – это десятинная с промыслов, с купли и продажи всяких товаров и разных съестных припасов, которые торговые и промышленные люди привозили в Мангазею. Относительно съестных припасов сделано только исключение для хлеба, который можно было провозить беспошлинно. Но торговые люди стали злоупотреблять этим правом и, накупив хлеба в Верхотурском, Тюменском и Туринском уездах, привозили оный в Мангазею под видом съестных припасов и производили там очень выгодную торговлю: в пашенных сибирских уездах в урожайные годы пуд муки стоил несколько копеек, а в Мангазее и Турухане он продавался по 50 к., по рублю и даже по 2 р. за пуд. На это обстоятельство обратил внимание тобольский воевода Сулешов, столь много заботившийся о государевой прибыли, и установил пошлину и с хлебных запасов. Вследствие этого так много собралось в государевой мангазейской казне хлеба, что при Сулешове им уплачивали в Мангазее хлебное жалованье служилым людям, ружникам и оброчникам, и из Тобольска в это время совсем не посылался хлеб в «заморскую государеву вотчину»[77 - Р. И. Б., т. 8, стр. 353]. Это «уложение» Сулешова существовало недолго, и в мангазейских книгах хлебных приходов с 1627 года мы не встречаем статьи прихода пошлинного хлеба. Очень может быть, что торговые люди перестали торговать в Мангазее хлебом, находя эту торговлю невыгодною после того, как должны были уплачивать десятинную пошлину при покупке хлеба в пашенных сибирских городах и при продаже в Мангазее. На практике оставалось так: хлебные запасы по 5 четвертей на человека можно было провозить беспошлинно, а при продаже его взималась пошлина. Но из отписки мангазейского воеводы в 1641 году видно, что торговые и промышленные люди иногда отказывались платить десятую пошлину и при продаже хлеба, и воевода не находил нужным требовать ее ради того, чтоб «их торговых и промышленных людей от мангазейских торгов и промыслов не отогнать», тем более, как доносил воевода, продажа хлеба бывает малая – четверти по 2 и по 3[78 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 571.]. С других же съестных запасов – меду, рыбы, зайцев и пр. десятая пошлина взималась всегда, если только торговые люди наперед не заручились царской грамотой «о безценном провозе», что было редким исключением.

Главная статья государевых доходов в Мангазее – это десятая соболиная пошлина с промышленной и покупной всякой мягкой рухляди. Это ясно будет видно из следующих данных:

В 1626 г. взято на 14062 р. 30 к. (А. М. Ю. Сиб. прик., ст. № 4, л. 474).

В 1627 г. взято на 15492 р. 60 к. (Ibid, ст. N8 4, л. 489).

В 1628 г. взято на 15354 р. 19 к. (Ibid, кн. № 17, л. 61 ).

В 1631 г. взято на 12952 р. 78 к. (Ibid, ст. № 58, л. 368).

В 1635 г. взято на 10749 р. 90 к. (Ibid, ст. № 58, л. ).

В 1636 г. взято на 17265 р. 17 к. (Ibid, ст. № 52, л. 137).

В 1637 г. взято на 13729 р. – к. (Ibid, кн. № 204, л. 143)

В 1638 г. взято на 11443 р. – к. (Ibid, ст. № 73, л. 75).

В 1641 г. взято на 11812 р. 92 к. (Ibid, ст. № 103, л. 861)

В 1642 г. взято на 12594 р. 22 к. (Ibid, ст. № 111, л. 123)

В 1646 г. взято на 5113 р. 90 к. (Ibid, кн. № 204, л. 145)

Мы везде обозначали мангазейскую цену пушного товара, но московская оценка была гораздо выше: например, в 1628 году в Мангазее десятинный сбор мягкой рухляди оценен в 15354 р., а в Москве – в 17285 р.[79 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 17, л. 63.]; в 1635 году десятинную мягкую рухлядь в Мангазее оценили в 10749 р., а в Москве – в 12952 р.[80 - Ibid, кн. № 20.]. Таким образом, если к десятинной пошлине прибавить еще ясак и поминки, то окажется, что государева казна ежегодно получала из Мангазеи мягкой рухляди minimum по московской цене на 17 тысяч рублей, а maximum – около 30 тысяч рублей[81 - Пожалуй, иному читателю будет интересно знать, какое же употребление имела эта масса шкур разных пушных зверей, ежегодно присылаемых из Сибири в государеву казну? Чтобы удовлетворить любопытство читателя, мы приведем здесь данные из расходной книги Казанского дворца, из которых видно будет, на какие предметы расходовалась государева соболиная казна: 1627 г. сентября 7. «40 соболей цена 60 р. послано государю одарить теми соболями отца своего св. патр. Филарета на праздник Рожд. Богор.». Октября 27. «Солунскому епископу, Синайскому архимандриту, Афонской горы строителю и келарю, попам и дьякам от государя и от свят, патриарха – 40 соболей цена 28 р., 40 соболей цена 20 р., 480 соболей цена по 15 р. сорок». Ноября 26. «Дохтору Ортемию для затарской посылки жалованья государева 40 соболей цена 75 р. и 40 соболей цена 50 р.». «Свийскому королю послано соболей от государя на 240 р. и от патриарха на 70 р.». «Турской земли города Мирликия Никольского монастыря митрополиту Иеремии и старцам на 75 р. соболей». «Послать в Крым к цареву и калгину запросу на 1070 р.». «В Крым цареву ближнему человеку Алгазы Аге на 50 р.». «Послать милостыни цареград. патриарху Кириллу и александр. патриарху Герасиму на 400 золотых соболями». Таков расход соболиной казны на жалованье, подарки и милостыни. Но московские цари были и первыми купцами в Московском государстве: они вели значительную торговлю пушным товаром в Персии и наживали хорошие деньги. «Гостю Федору Котову и торговым людям, которые посланы с ним с государевым товаром в персицкую землю соболей на 140 рублей». Апреля 20. «По государеву указу гостю Булгакова велено выдать из Казанского дворца соболей на 1673 г. для торговли с кизильбашскими купчинами на сырой шелк». Затем московские цари за всякого рода покупки уплачивали не деньгами, а шкурами пушных зверей. Марта 25. «Велено дать торговому человеку Андрею Семенову за золотые и за золото дельное, что у него взято к золотому делу, соболями на 663 р. 20 а.». «Торговому человеку за 800 золотых угорских по цене на 672 р., по 28 ал. за золотой дать соболями и иною мягкой рухлядью всего 15 сороков соболей». «Торговому человеку Семенову за взятый у него жемчюг 482 золотника по цене за 907 ½ р дать соболями». «Торговому человеку А. Семенову за взятые у него к госуд. делу 890 золотых угорских, да 111 ½ золотников золота дельнаго, 142 золотника жемчюгу мелкаго по цене за 907 р. 14 а. дать соболями».]. Но Мангазея, как мы упомянули выше, была золотым дном не только для государевой казны, но и для торговых и промышленных людей. Контингент последних состоял почти исключительно из жителей нынешних северных губерний. Так, из таможенной книги 1641 года видно, что чрез Мангазейскую таможню в июне и в июле месяцах этого года проехали на Русь всего 247 человек: пинежан – 61 ч., устюжан – 44, важенян – 21, сольвычегодцев – 17, мезенцев – 7, вологжан – 5, усольцев – 6, двинян – 4, гостиной московской сотни – 4 чел., патриарших крестьян – 2 чел., Сергиева монастыря крестьян – 4 чел., тюменцев – 3, тобольчан – 6 и т.д. Словом, 9/10 торговых и промышленных людей приходилось на жителей нынешних северных губерний, и это понятно почему. Последние давно были знакомы с Мангазеей, как и с инородцами – самоедами и остяками, знали их язык и нравы, давно были знакомы с водными путями, ведущими в Сибирь, и затем занимались торговлей и промыслами. Эти 247 человек имели пушного товара на 28 т. рублей; некоторые из них везли рублей на 40, на 100, другие на 500 рублей, некоторые на 1000, 1500 рублей и более[82 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 504, л. 148.].

Район торговых и промышленных операций русских людей очень обширный – по рекам Пуру, Тазу, Енисею, Пясиде, Хете, Хотанге, Анабаре, Тунгускам, Вилюю, Лене и даже по островам Ледовитого океана. Число торговых и промышленных людей, ежегодно отправлявшихся в Мангазейский уезд, было неодинаково, как это видно из таможенных книг, – от 500 до 1000 человек, но когда существовал морской путь, их, вероятно, было значительно более; только от того времени до нас не дошло ни одной таможенной книги. Они жили там по 2, по 3 и даже по 5 лет. Большая часть их самостоятельно занималась торговлею и промыслами, а некоторые торговые люди, например, гостиной сотни, посылали в Мангазею своих приказчиков или за покупкою пушного товара, или для промыслов. А как велики были денежные суммы, посылаемые торговыми людьми со своими приказчиками для закупки шкур пушных зверей, можно судить по следующему случаю. В 1637 году Надейка Свешников послал в Мангазейский уезд своего приказчика с тремя людьми и вручил ему денег 5500 рублей. Судьба этого дела была самая печальная. В следующем году Свешников уже бил челом государю, что посланный им приказчик умер, а люди его живут в Сибири на Лене, «проживают и пропивают тот живот мой», и просил написать грамоту ленскому воеводе, чтоб он отыскал тех людей и выслал их в Москву[83 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 488.]. Эта сумма в 5 1/2 т. рублей свидетельствует о больших торговых оборотах, которые имели некоторые торговые люди в Сибири.

Что же касается всего товара, провозимого ежегодно чрез Мангазейскую таможню, то об этом также можно судить по некоторым данным. Десятая пошлина, собираемая на государя, не всегда может обозначать количество всего товара, привезенного чрез Мангазейскую таможню, потому что иногда торговые люди возвращались чрез Мангазею на Русь, уже уплатив таковую пошлину в Ленском или Енисейском острожках; например, в 1637 году мангазейский воевода доносил, что 130 человек, с которых довелось взять десятой пошлины 827 сороков, 36 соболей, уплатили эту пошлину в Ленском и Енисейском острогах[84 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 571 (ненумер.).]. Но зато все платили в Мангазее «поживотное на мирские государевы расходы», и если б эта пошлина собиралась постоянно, то мы имели бы документальные данные относительно ценности всего товара, ежегодно провозимого на Русь чрез Мангазею. Но, как мы выше говорили, «поживотное» принадлежало к чрезвычайным пошлинам и взималась только за некоторые годы. Так, с 12 июля 1635 года по 1 сентября таковой пошлины по деньге с рубля взято с торговых и промышленных людей 565 рублей, стало быть, ценность их товара определена в 565000 рублей[85 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л.60.]; в 1629 году этого же рода пошлины по 5 денег с рубля взято с 347 человек 674 рубля, значит, товара было на 135 тысяч рублей[86 - Ibid, кн. № 26, л. 68.].

К концу царствования Михаила Федоровича город Мангазея стал все более и более падать. Еще в 1627 году мангазейские торговые и промышленные люди разных городов били челом государю, что в Мангазее – около Мангазейского города, Туруханского зимовья, вверх по Енисею и внизу Нижней Тунгуски – соболи и бобры «опромышлялись», и они начали ходить в верхние места Тунгуски, где соболи добры и всякого зверя много[87 - Р. И. Б., т. 11, стр. 849.]. Таким образом, первою причиною упадка Мангазеи было оскудение того богатства, которым прежде славилась Мангазейская область. Открылись новые места промыслов – это верхние части Нижней и Средней Тунгусок, но эти места слишком далеко находились от города Мангазеи; торговые и промышленные люди пишут, что они из Тазовского города доходят до верхних промышленных мест только на другое лето. И вот торговые и промышленные люди, чтобы сократить расстояние, начинают жить в Туруханском зимовье, и в этом месте мало-помалу образуется такой же центр, каким прежде был город Мангазея. Только пока существовал последний, проживание в Турухане вызывало множество неудобств. Торговым и промышленным людям по разным случаям часто приходилось ездить в город, где жили воеводы, и эти поездки сопряжены были с большими трудностями, убытками и потерею времени. Например, в 1634 году они жаловались, что приказные люди в Турухане судят их по исковым челобитным только до 5 р., а если иск превышает эту сумму, то они расправы не дают и посылают истцов и ответчиков к воеводам в Мангазею. Это во-первых. Во-вторых, на торговых и промышленных людях лежала обязанность возить ежегодно весною из Туруханского зимовья в Мангазею аманатов со служилыми людьми для государева жалованья и расспросу о сборе ясака и привозить их обратно. А между тем путь этот был длинный и неудобный: по реке Турухан можно было плыть в больших судах, по малым речкам нужно было перегружаться в коломенки, некоторые места тянуть волоком, а затем по реке Таз снова переходить на кочи; вследствие этого путь от Туруханского зимовья до Мангазеи совершался только в три недели, и обратный проезд требовал столько же времени. А пока, пишут челобитчики, из Мангазеи не привезут аманатов, приказные люди не отпускают торговых и промышленных людей из Туруханского зимовья на соболиные промыслы ни одного человека, а в это время вешняя вода из Тунгусок уходит, путь по этим рекам вследствие порогов делается затруднительным, и они доходят до промышленных мест слишком поздно и потому ежегодно «живет безпромыслица». Да и мангазейский воевода в том же году доносил, что эти переезды тяжело отзываются на торговых и промышленных людях, и спрашивал, не прикажет ли государь ему и его товарищу жить в Туруханском зимовье, тем более что в Мангазее теперь собирается пошлина только с юколы, «с собачьяго костья», с рыбы и с зайцев, да и то небольшая[88 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656.]. Благодаря указанным обстоятельствам промыслы, которые в прежнее время давали огромные барыши, делаются все менее и менее выгодными, да к тому же они находились теперь в стране тунгусов – народа жестокого, который массами нападал на торговых и промышленных людей и убивал последних ежегодно человек по тридцать, по 50, по 100 и больше. Слухи об этих трудностях и убийствах доходят до Руси, и в Мангазею все менее и менее торговых и промышленных людей отваживаются ездить ради торговли и промыслов. Наконец, некоторые случайные обстоятельства имели большое влияние на падение города Мангазеи. Мы выше упоминали, что с 1641 и до 1644 гг. в этот город не пришло ни одного коча с хлебом: все они были разбиты бурями в Обской губе. И в Мангазее настал великий голод, жители питались в то время юколой, «собачьим костьем» и т.п. К довершению несчастья, в 1643 году город почти весь выгорел: сгорели воеводский двор, государевы амбары, съезжая изба, некоторые городские стены, а оставшиеся от пожара постройки были то разломаны, то раскрыты. Из Казанского дворца шлется мангазейским воеводам приказ: немедленно служилыми, торговыми и промышленными людьми поставить острог, укрепить его всякими крепостями, построить воеводский двор, съезжую избу, государевы амбары. Но исполнить этот приказ, оказывается, нет возможности. Служилые люди послали государю такую челобитную: «Нам холопям твоим порченых, разломанных и раскрытых мест Мангазейского города и острог ставить на горелом месте, съезжую избу, воеводский двор и государевы амбары делать некем; нас в Мангазее, служилых людишек всего 94 человека, да из них 70 человек посылаются на государевы годовые, двухгодовые и трехгодовые службы по ясачным зимовьям и с ясаком в Москву, 10 человек сидят в тюрьме и остается в Мангазейском городе для бережения государевой казны всего 14 человек. Да в Мангазею по 3 года государевых кочей и торговых и промышленных людей не приходило, все те суда разбило в море до основания и мы служилые людишки не получали хлебнаго и солянаго жалованья по 2 по 3 и по 4 года. На твои государевы службы поднимались, должая великими долгами, жены и дети наши, живучи в Мангазейском городе, терпят голод, а теперь и должаться не у кого, потому что город запустел...»[89 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 160.].

Сам воевода зимою писал в Москву, что «он в великий пост уходит в Туруханское зимовье, и до того времени хлебными запасами, привезенными из Енисейска, нельзя прокормиться помимо юколы и «костья собачьяго», что дьяк Ододуров, бросив государевы дела, убежал, и ехавший на его место дьяк Теряев, не доехав Мангазеи, застрял в реке Таз и умер голодною смертью; промышленные жилецкие люди осенью побрели в Турухан и Енисейский острог, а многим стрелецким женам, мужья которых находятся на службах, придется с детьми помереть от голоду, потому что в Турухан оне брести не могут, а из Турухана в зимнее время прислать в Мангазею хлебных запасов невозможно. Кроме того, воевода сообщал, что на весну он не может послать служилых людей в зимовье для сбора ясака, так как нечем подняться, что в Турухане и в Мангазее в этом году государевых денежных доходов ничего не будет, потому что собрать не на ком и не с чего»[90 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 134, л. 443, 444; ст. № 139, л. 165.].

Такова была печальная картина положения Мангазеи в 1644 году! В Туруханском зимовье дела были не лучше. Мангазейский воевода, явившись сюда, прежде всего объявил торговым и промышленным людям указ о постройках в Мангазее, но сам он, видя их бедность и малочисленность, дал им «в городовой поделке сроку до государева указа». Но эта бедность, однако, не помешала ему взыскивать с тех же торговых и промышленных людей деньги 73 р. за площадное письмо. Последнее отдавалось на откуп за 73 р. в год, но площадной писец ввиду тяжелых времен сбежал, и теперь воевода решается доправить эти деньги на торговых и промышленных людях, и, по обыкновению, правежом; таким же средством он хотел заставить торговых и промышленных людей дать целовальников для посылки последних в ясачные зимовья. В ответ на царский указ о постройках в г. Мангазейском и на действия воеводы торговые и промышленные люди послали Михаилу Федоровичу челобитную, из которой ясно видно, чем была для них Мангазея прежде и чем теперь стала. «По твоему государеву указу, – пишут они, – воевода велел нам, сиротам твоим, промеж себя из торговых и промышленных людей выбирать во всякия мангазейския службы годовыя, двухгодовыя и трехгодовыя против прежних годов. А в прежние годы всяких выборных людей в Мангазее было по 30 человек и больше те службы всякому человеку стоили в год рублей по 40 и 50, а дальние рублей по 80, но теперь таких служб мы нести не можем, потому что не те времена, не такие теперь торги и промыслы! В прежние годы торговых и промышленных людей приходило в Мангазею человек по 600, 700 и больше и с соболиных промыслов возвращалось каюков по 100 и по 150 и больше да из Енисейского острога приходило дощаников по 20, так что всяких людей на Мангазейскую ярмарку съезжалось тысячи по две и больше. А каковы тогда были торги и промыслы! У одного человека товару тысячи на 2, на 3, на 4, на 5 и более. На одного человека «ужин» (долей) по 50 и более. И всякие государевы службы служили без ослушания и без отягощения, а теперь собралось торговых и промышленных людей только человек 150, да из Енисейска пришел один досчаник. И все люди бедные задолжавшиеся и голодные! А если бывают богатые люди, то это прикащики купцов гостиной сотни, которые торгуют тысяч на 6, на 7 и больше, но они пожалованным московским грамотам не служат никаких государевых служб». В той же челобитной мы находим и указания, почему в Мангазею все менее и менее стало приходить торговых и промышленных людей. «Последние годы промыслы стали неудачны и избыточны: ясачные люди тунгусы на промыслах в лесах и в зимовьях промышленников убивают, мучат, жгут, отнимают хлебные запасы, всякие промышленные орудия, соболи и платье: в 1642 году тунгусы убили промышленников 20 человек, в 1643–1644 гг. убили 35 человек, а во многие годы убивали человек по 100 и более. Вследствие этого, – читаем в челобитной, – оттого мученья и грабежу промышленные люди отбыли промыслов и задолжались великими долгами. Да в 1642 году кочи, прибывшие с моря, замерзали в реке Тазе и русским людям пришлось побросать свои товары и оттого торги и промыслы принесли только одни убытки». Мы также упоминали, что в продолжение нескольких лет государевы кочи с хлебными запасами разбивало на море, но между этими кочами всегда были и кочи торговых и промышленных людей, стало быть, и последние постигала та же участь, как и казенные. И вот промышленные люди, слыша об убийствах и грабежах тунгусов, о крушении кочей на море, о пожаре в Мангазее, о великих тягостях от государевых служб и изделий, о голоде в Тазовском городе, не решаются уже предпринимать далекое путешествие в Мангазею. Да и те, которые были на промыслах, человек 150, получив подобные вести, не пошли в Мангазею в 1644 году, а, уплатив десятую пошлину на заставе при устьях Подкаменной Тунгуски, возвратились на Русь иным путем – чрез Енисей, Елогуй, Вах и Обь мимо Сургута. В заключение челобитной торговые и промышленные люди просили государя избавить их от целовальников, от построек в Мангазее, не взыскивать с них площадных денег, чтоб им вконец не погибнуть и не разбрестись врозь...[91 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 168–172.].

Собственно говоря, уже с того времени, как иссяк источник богатства в Мангазее, как «соболи опромышлялись» по рекам Пуру и Тазу, Мангазейский город оказался совершенно не на месте: существование его приносило только один вред торговым и промышленным людям. Правительство еще могло дорожить им, так как там были возведены разные казенные постройки, но в 1643 году пожар уничтожил почти весь город, и правительство теперь легко могло расстаться с ним и перенести его в Туруханское зимовье. И в самом деле, какой смысл теперь имел город на реке Таз? Пожалуй, он должен был еще служить в качестве зимовья для сбора ясака с мангазейских самоедов, но не как административный и торговый центр Мангазейского уезда; эта роль должна перейти к Туруханскому зимовью, и московское правительство поступало в высшей степени неблагоразумно, направляя торговых и промышленных людей чрез Мангазею. Иное дело, когда был свободен морской путь в Сибирь! Этою последнею дорогою торговые и промышленные люди: разные двиняне, мезенцы, пинежане, устюжане, важене – гораздо скорее и с меньшею опасностью достигали Мангазейского города, чем путем, которое установило правительство, т.е. Обью и Обскою и Тазовскою губами. Что морской путь из устьев Двины и Мезени не только в Мангазею, но даже в Туруханское зимовье был спешнее, чем чрез устья Оби, на это мы имеем прямое свидетельство самих торговых и промышленных людей. Торговый человек Кондрашка Куркин и стрелец Кондрашка Корела на допросе говорили тобольским воеводам: «От Архангельскаго города по вся годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди со всякими немецкими товарами и с хлебными запасами, а поспевают морем в Карскую губу в две недели, по реке Мутной ходу 5 дней, волок полторы версты и по Зеленой 4 дни...»; весь же путь от Архангельска до Мангазеи, по показанию этих лиц, совершался в четыре недели. По другим показаниям, Мутную реку проходили в 5 дней, Зеленую – в 10 дней, «а от устья Зеленой реки губою бежать парусным ходом до завороту (т.е. до Тазовской губы) день, Тазовскою губою до устьев реки Таз два дня и две ночи... И рекою Таз до города Тазовскаго (т.е. Мангазеи) двое суток...»[92 - Р. И. Б., т. 11, стр. 1090–1091.]. Другие находили этот морской путь несколько продолжительнее, но из всех показаний тобольский воевода вывел заключение, что из Архангельска морем в Мангазею поспевают в 4 ½ недели. Между тем из Тобольска в Мангазею по Иртышу, Оби и чрез Обскую и Тазовскую губы в благоприятную погоду «большим погодьем» суда достигали в 8 недель, а в менее благоприятную погоду, «коли погодья живет мало» – недель в 13 и больше[93 - Р. И. Б., т. 11, стр. 1056.]. Если столько времени требовалось проплыть из Тобольска в Мангазею, то сколько же нужно было времени, чтобы разным двинянам, мезенцам, устюжанам добраться до Мангазеи чрез Уральский хребет? Очевидно, что гораздо более. Кроме того, нужно заметить, что путь чрез обское устье был опасен: в Обской губе редко бывала благоприятная погода, а почти всегда дул северный ветер, который иногда совсем препятствовал выйти судам из обского устья или во время пути прибивал их к берегу, а часто, как мы выше упоминали, даже разбивал их. Торговые и промышленные люди считали этот путь самым опасным и даже советовали правительству избегать его. Еще в 1627 году они в Казанском дворце говорили, что если посылать служилых людей из Тобольска в Туруханское зимовье, то следует направлять их по Иртышу в Обь и по Оби вверх чрез Кеть в Енисейск и затем вниз по течению Енисея, что ход из Тобольска в Туруханское зимовье чрез Енисейск спешнее, «поспевают ранее», чем чрез Обскую губу и чрез Таз[94 - Р. И. Б., т. 11, стр. 853.]. «Поспевают ранее» не потому, что этот путь короче; нет, он гораздо длиннее, чем чрез обское устье: из Тобольска в Мангазею последнею дорогой плавали от 8 до 13 недель, да от Мангазеи до Туруханского зимовья 2 ½ недели, а нартяным ходом три недели. Тогда как до Енисейска чрез Иртыш, Обь, Кеть, волок и Кас можно было доплыть только в четыре месяца; в Енисейске, говорили промышленные люди, нужно зимовать, а потому уже на другую весну плыть в Туруханское зимовье. Путь от Енисейска до Туруханского зимовья совершался водою в две недели, а нартяным ходом три недели. Очевидно, что такой кружной путь торговые люди предпочитали только потому, что путь чрез обское устье был в высшей степени опасен. Между тем морской путь в Мангазею не только был спешнее, как мы видели, но и безопаснее, чем чрез обское устье. По крайней мере, о крушениях на морском пути нет и помину в показаниях торговых людей. Выплыв из устьев реки Зеленой в Обскую губу, суда попадали прямо под попутный северный ветер, который прямо гнал их в губу Тазовскую и был попутным до самой Мангазеи.

Все это мы говорили к тому, чтобы показать, что город Мангазейский даже после окончательного упадка соболиных промыслов в самой Мангазее мог бы еще существовать и процветать, если б только был свободен морской путь к нему – «старая дорога». Тогда торговым и промышленным людям нельзя было обойти его и чрез Мангазейский город ежегодно проходило бы minimum 1 ½ т. человек с товарами на несколько сот тысяч. Когда же морской путь был запрещен, а местные богатства оскудели, то существование города на реке Таз сделалось совершенно бесполезным и убыточным как для правительства, так и для торговых людей. Его роль теперь с большим успехом могло исполнять Туруханское зимовье, куда путь от устьев Иртыша чрез Обь мимо Сургута, по рекам Ваху и Елогую и затем по Енисею был значительно спешнее, чем чрез обское устье; этим последним путем уже ходили торговые и промышленные люди, а в 1644 году и государев ясак из Туруханского зимовья отправлен был именно чрез Елогуй. Между тем московское правительство сохраняло этот город до самого 1672 года, когда он был перенесен к устью Турухана. В это время морской путь в Сибирь уже был забыт, и до известного Крижанича^{27}^, жившего тогда в Тобольске, доходили о нем только неясные слухи. Тем не менее он обратил на них внимание и в одном своем сочинении высказал взгляд на значение для Сибири морского пути от города Архангельска. Говоря о разных предметах торговли, которыми изобилует Сибирь, он пишет: «Можно было бы добывать от калмыков воловьих и овечьих шкур тысяч 30 и 40 и продавать немцам, если бы найден был путь по Иртышу на море... до моря Архангельскаго». В другом месте того же труда Крижанича читаем: «Немцы ежегодно плавают в пустую северную страну, в дальнее студеное море ради велерыбьяго жира, и труд не только оплачивается, но и дает им прибыль. Не знаю, – продолжает Крижанич, – нельзя ли того лее и от сего царства сделать – от Мангарии (Мангазеи) или от Архангела. Знаю только, что если бы Сибирью владели немцы, то никак не могли бы жить без морских ладей и разведали бы дальние морские пути, коих мы не знаем. И кто знает, может быть, из Мангареи и путь в Индию был бы найден»[95 - «Русское государство в пол. XVII в.», стр. 14 и 56. Слово _Мангария,_Мангарийский_ у Крижанича нужно читать Мангазия и Мангазийский; вероятно, издатель этого сочинения сметал латин. буквы r и z.].

Но мы уже знаем, что морской путь от Архангельска в Сибирь давно уже был известен русским; жители нынешних северных губерний пользовались им не одну сотню лет, плавая из устьев Двины, Мезени и Печоры в Мангазею. Только правительство Михаила Федоровича этот путь, который оно в 1616 году считало _старою_дорогою_, запретило под страхом смертной казни, напрасно испугавшись немцев.

В заключение мы выскажем несколько общих замечаний относительно торговых и промышленных людей в Сибири. Следя за предприятиями русских промышленных партий, историк не может не поражаться их смелостью, терпением, настойчивостью, доходящей до упорства, умением ориентироваться среди незнакомой и дикой местности, способностью скоро и легко изучать инородческие языки и уживаться с людьми иного происхождения, иных вер, нравов и обычаев. Торговые и промышленные люди шли всегда впереди тех мест, где действовало правительство: они пролагали дороги, отыскивали инородцев, заводили с ними торговлю, а иногда даже налагали на них ясак от имени Белого царя, и затем уже появлялись в тех местах правительственные острожки и зимовья. Пред этими подвигами русских людей бледнеют предприятия в Америке разных Кортецов и Пизарров, если мы возьмем во внимание природу, среди которой пришлось действовать русским в Сибири и испанцам в Америке, и средства, которые имели те и другие. Уже в первой четверти XVII века русские промышленники выплывали из устьев Енисея и Лены, плавали по Ледовитому океану, открывали на нем острова и занимались там промыслами. Удивительно в данном случае то, что русские мореплаватели совершали свои плавания по Ледовитому океану без всяких морских карт, даже без компаса и притом на небольших судах, так называемых кочах. «Поговоря с товарищи, да помолясь Богу, государь, мы поплыли...». Куда же и на чем? В Ледовитый океан и на своих утлых ладьях – необыкновенная смелость! Ведь достаточно было одной ничтожной льдины, чтобы превратить эти «суденышки» в щепы. И действительно, как показывают документы, русские люди во время этих смелых экспедиций погибали целыми партиями в 50 и 100 человек, но это, однако, не останавливало других: составлялись новые партии, шли по следам своих предшественников и делали новые и новые открытия на страшном Ледовитом океане. А какие лишения они испытывали во время этих предприятий? По целому году не видели огня и питались юколою, падалью и собачьим кормом.

Я не разделяю того мнения, что будто бы алчность к наживе вела русских промышленников все далее и далее в глубь Сибири... Нет, помимо материальных интересов, ими руководили необыкновенный дух предприимчивости, страсть к рискованным предприятиям, жажда знаний – что таится в неведомых местах. Об этом свидетельствуют неопровержимые исторические факты. Ведь уже в начале XVII века русские завладели громаднейшею частью Сибири, и на этом пространстве они могли удовлетворить самую ненасытную алчность. Между тем что же мы видим? Оказывается, им мало материка Сибири. Торговые и промышленные люди простирают свои виды на Ледовитый океан, плавают по нему в разнообразных направлениях, несмотря на страшную опасность, которая там угрожала мореплавателям.

Равным образом несправедливо обвинение, что будто бы передвижения русских людей в Сибири неизбежно сопровождались грабежами и даже истреблением инородцев. Так может говорить только тот, кто или совсем не знаком с историческим материалом, или слишком доверяет челобитным инородцев, в которых иногда попадаются жалобы на грабежи их торговыми и промышленными людьми. Я мог бы привести много данных из следственных дел по поводу разных челобитных в подтверждение того, как нужно быть осторожным в своих заключениях при пользовании подобным материалом. Мало того, даже к донесениям самих воевод нужно относиться критически и в своих выводах из них необходимо иметь в виду другие данные. Для иллюстрации этого повергнем на суд читателя следующее донесение мангазейского воеводы в 1623 году[96 - А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.]. Он писал, что многие русские люди приходят в Мангазейский уезд, женятся на инородках и поселяются в инородческих юртах; некоторые уже живут лет по 15 и по 20, убивают и грабят инородцев, «задалживают» их великими долгами, заказывают инородцам приносить в ясак добрых соболей, выкупают у них всякую лучшую мягкую рухлядь, и если не выгнать этих русских из уезда, то государевой казне будет убыль и полный ясак с ясачных людей собрать будет невозможно. Какой вывод можно сделать из этого документа касательно отношений русских людей к инородцам? Совершенно верно, что русские люди, поселившиеся в инородческих юртах, как более смышленые и предприимчивые, эксплуатировали приютивших их инородцев – людей беспечных и очень-очень ленивых. Но возможно ли допустить грабежи и убийства, о которых пишет воевода? Ни в коем случае! На инородца русский человек смотрит прежде всего как на человека; разное происхождение, разная вера, разный язык, иные нравы и обычаи не препятствуют ему даже входить в семью инородца, жить в одних юртах, вместе пить и есть, но славить Бога по-своему, по-христиански. Русские люди в таких случаях появляются между инородцами не массами, а одиночками, и, поселившись среди целого рода или целого племени, как они могут грабить и убивать инородцев? Ведь не с детьми же им приходилось иметь дело! Очевидно, что воевода сообщает в Москву заведомую ложь, и понятно почему: _русские_заказывают_инородцам_приносить_ясак_хорошими_соболями,_выкупают_у_них_всякую_лучшую_мягкую_рухлядь,_ а правительство требует от воеводы, чтобы он как можно более заботился о государевой прибыли, собирал ясак с инородцев хорошими соболями. И вот воевода в оправдание свое, что не может исполнить царского наказа, указывает на русских людей как на препятствие к исполнению правительственных требований, просит дать ему указ об изгнании этих русских и если говорит в своей отписке о грабежах и убийствах, то только для того, чтобы усилить свою просьбу.

Конечно, из-за промыслов у русских промышленников бывали и кровавые столкновения с инородцами, бывали и убийства, но преимущественно движение русских торговых и промышленных людей в Сибири имело торговый и промышленный характер. И уж если при этом говорить о грабежах и убийствах, то не инородцев русскими, а наоборот: инородцы часто грабили и убивали русских торговых и промышленных людей. Это очевидно не только из челобитных русских людей и донесений воевод, но из следственных дел. Мы выше упоминали о грабежах и убийствах, которые совершали самоеды при крушении судов в Обской губе; об этом есть следственное дело. Приводили мы жалобы торговых и промышленных людей на грабежи и убийства, которые ежегодно они терпят от тунгусов, и донесение о том же мангазейского воеводы в 1644 году, и об этом есть следственное подтверждающее дело.

Таких документов мы можем еще привести несколько и относящихся к разным временам. В 1627 году мангазейские торговые и промышленные люди подали челобитную, в которой писали следующее: «...Вверх Тунгуски реки живут многие сыроядцы, буляши, тунгусы, шелягирцы, чапагиры и синегирцы и их на соболиных промыслах по лесам побивают и грабят, и к зимовьям их приступают, многие зимовья пожигают, и многих промышленных людей по зимовьям обсадили и на промыслы не пустили; ходят те люди в скопе человек по 60, 70 и по 100 и впредь им угрожают убийством и вверх Тунгуски ходить не велят и похваляются побить до одного человека, а называют землю и реки своими; побив русских людей и пограбив у них соболи, приходят в ясачные зимовья и теми соболями платят ясак... и многие промышленные люди от тех иноземцев убийства и грабежу разбрелись с промыслов на Русь...». В Москве пожелали проверить справедливость этих жалоб, и в Казанский дворец с этой целью собрано несколько человек торговых и промышленных людей, бывших на промыслах в Мангазейском уезде, да целовальника, который только что приехал из Мангазеи с государевой соболиной казною. Будучи допрошены, они не только подтвердили все то, что писалось в вышеприведенной челобитной, но и дали объяснение, почему инородцы могут грабить и убивать русских торговых и промышленных людей. Из этого объяснения оказывается, что промышленники ходили на промыслы человека по 2, по 3, 4 и по 5, а тунгусы бродили сотнями, и понятно, что перевес был на стороне последних[97 - Р. И. Б., т. 11, стр. 849–851.].

В 1632 году в Нижней и Подкаменной Тунгусках инородцы убили 17 человек торговых и промышленных людей, в 1634 инородцы убили таких же людей 53 человека. Государь приказывает мангазейским воеводам произвести обыск, допросить всяких людей, когда, где и за что инородцы побивают русских людей. Следствие вполне подтвердило справедливость жалоб торговых и промышленных людей: все допрошенные «по крестному целованию» говорили, что тунгусы и другие иноземцы в разных местах «по вся годы» побивают на промыслах русских людей, а русские побивать тунгусов не смеют. Из Москвы шлют грамоты мангазейским воеводам, чтоб они посылали в промышленные места служилых людей для защиты русских промышленников от инородцев. Но в 1634 году мангазейские воеводы отвечают, что все служилые люди находятся на государевых службах и в Мангазее остается человек по 5 и 6, а в иное время человека по 3 и по 4 для оберегания города, и в ясачные зимовья для защиты торговых и промышленных людей посылать некого. Те же воеводы пишут, что «русские люди на соболиных промыслах садятся врознь по зимовьям в разстоянии дней на 8, на 10 и недели на 3 и на 4, а тунгусы живут переходя с места на место, с реки на реку и переходов этих торговые и промышленные люди не знают» и потому уберечься от инородцев не могут[98 - А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656 (ненумер. См. следств. дело об убийствах разными инородцами русских людей в 1632 и 1634 гг.).].

Вспомним также вышеприведенную челобитную торговых и промышленных людей, посланную из Мангазеи в Москву в 1644 году, в которой они жалуются, что тунгусы побивают их ежегодно по 50 и по 100 человек. Словом, достоверный исторический материал позволяет нам говорить только о грабежах и убийствах инородцами русских промышленников, а не наоборот. Мы даже можем сказать, что излишняя снисходительность московского правительства к инородцам в значительной степени способствовала последним жестоко и безнаказанно расправляться с русскими торговыми и промышленными людьми. Нам известно, что воеводам предписывалось собирать с инородцев ясак и недоимки ласкою, а не жесточью, а с русских разрешалось собирать подати правежом, плетьми. Следствием такой ласки было то, что на вогулах Пелымского уезда накопилось с 1628 по 1700 гг. недоимок на 7011 рублей, на остяках Сургутского и Березовского уездов – на 73442 рубля, и не было ни одного сибирского уезда, чтоб на инородцах не накопилось за то же время недоимок на несколько тысяч рублей[99 - А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1252, л. 73; кн. № 1561, л. 81; кн. № 1302, л. 99; кн. № 1293, л. 49 и пр.]. И нельзя сказать, чтобы ясак был тяжелый: в год от 2 до 11 соболей с человека. Инородцы славились как отличные стрелки из лука, и добыть такое количество им было очень легко, когда русские люди добывали на промыслах по 15 и по 20 сороков соболей на человека. Но леность и снисходительность к ним правительства вели к тому, что инородцы и по пяти соболей не сполна уплачивали, и на них из года в год все более и более накоплялись недоимки. Напрасно сибирские воеводы вопиют против гуманности и снисходительности русских царей в отношении разных вогулов, остяков и татар и доказывают всю непрактичность подобных отношений. «Нам, холопам твоим, государь, пишут они, – велено ясак и поминки с ясачных людей выбирать ласкою, а не жесточью и не правежем, а ясачные многие люди живут меж русских и всякому русскому обычаю навычны и то им ведомо, что по твоему указу ясак и поминки править правежем не велено и они на твое жалованье надежны... соболей и лисиц проигрывают в зернь, а в ясак не дают; сотников и десятников своих не слушают, на лешие промыслы проигравься зернию не ходят...». И если, пишут воеводы, ясак правежом не править и за игру в зернь не наказывать, то выбрать ясачную подать без недобору невозможно.

Но, чтобы яснее видеть различие в отношениях московского правительства к инородцам и русским людям, нужно обратить внимание на следующее обстоятельство. Один пункт наказа мангазейским воеводам предписывал: «Да будет самоядь на торговых людей или на кого нибуди, в обидах и во всяких делах учнут бить челом, и той самоеди на торговых и на всяких людей давать суд и управу чинить, до чего доведетца, безволокитно. А будет пустозерцы, или иных которых городов, против на самоедь учнут бити челом, и им тем пустозерцам и иных ни которых городов торговым людям на самоедь без государева указа, суда и управы не давати...»[100 - Р. И. Б., т. 11, стр. 820–821.]. Итак, для инородцев расправа безволокитная, а для русских людей должна быть известная московская волокита! К чему вело такое различие? Последствия такой политики для русских людей были довольно тяжелые. Положим, инородец убил торгового или промышленного человека, и родственники последнего подали воеводе жалобу на убийцу. Воевода принимает челобитную и при удобном случае, когда бывает посылка в Москву, отправляет ее в приказ Казанского дворца. Не ранее как чрез год сибирский воевода получит по поводу упомянутой челобитной указ государя «произвести обыск торговыми, промышленными, служилыми и всякими русскими людьми и инородцами» о том, справедливо ли пишут челобитчики. Пройдет еще год, как воевода успеет произвести обыск да переслать в Москву «обыскныя речи»; об убийстве в 1642 году тунгусами 17 человек торговых и промышленных людей следствие производилось только чрез два года. А пока в Москве разберут обыскные речи, постановят решение да перешлют его в Мангазею или в Енисейск, то пройдет еще много и очень много времени. А в чем состояло решение? По большей части только в том, чтобы воевода не дозволял инородцам «побивать и грабить торговых и промышленных людей, чтоб в десятинной государевой пошлине не было убыли...». Вот почему все те убийства, о которых мы упоминали выше, проходили для инородцев совершенно безнаказанно. Да это и понятно: засадить убийцу в тюрьму или казнить было бы убыточно для государевой казны – кто же тогда вместо них будет платить ясак? Теперь возьмем другого рода пример: торговый или промышленный человек убил и ограбил инородца, и инородцы пожаловались на него воеводе. Знаете ли, что грозило убийце или грабителю? Воеводы и приказные люди выпьют из него всю кровь: виновный должен будет поплатиться не только всем пограбленным, но и даже своим собственным имуществом, чтобы ублаготворить своих судей. Отсюда понятно, почему торговые и промышленные люди жалуются в своих челобитных, что их бьют, грабят, жгут огнем инородцы, а они «противу побивать не смеют».



notes


Сноски





1


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1, л. 27.




2


Р. И. Б., т. 11, стр 1126–1128.




3


Опис. Сиб. царства, стр. 299.




4


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 19, н. 1; ibid, кн. 58., п. 254. Считаем нужным исправить здесь свою ошибку, допущенную нами в своем исслед. «Заселение Сибири...», где в примеч. к 174 стр. Мангазея названа Мулгазея и Молгазея; нас ввели в заблуждение некоторые документы, неправильно списанные для Миллера. Но когда мы нашли те же самые документы в подлинном виде, то везде прочли в них Мангазея




5


Впрочем, в известном сказании «О человецех незнаемых в восточной стране», древнейший список которого относится к XV веку, есть упоминание о нашей Мангазее. Там читаем: «На восточной стране за Югорискою землею над морем живут люди Самоедь, зовомы _Могонзеи_; а ядь их мясо оленье, да рыба, да межи собою друг друга ядять, и гость к ним откуды приидеть, и они дети свои закалают на гостей, да тем кормят, а который гость у них умреть, и они того съедают, и в землю не хоронят, а своих такоже. Сия же люди не великы возрастом, плосковиды, носы малы, но резвы вельмы и стрельцы скоры и горазды, а яздять на оленях и на собаках. А платие носят соболие и оленье, а товар их соболи». Г. Анучин справедливо называет это сказание новгородским.




6


Считаем нужным заметить, что мы под _югрою,_ о которой упоминается в летописях и в договорах новгородцев с князьями, разумеем самоедов, живших около устьев реки Мезени. О местоположении этой югры высказывались довольно различные мнения, но мы полагаем, что она там, где место ей указано в чертежной книге Сибири, составл. Ремезовым в 1701 г.: на первом общем листе этой книги около устьев Мезени мы находим – «югорская земля», а на 22 листе в том же самом месте – «югорское царство». А так как в данной местности жили самоеды, то поэтому под новгородскою «югрою» только их и можно разуметь. Заметим тоже, что следует различать югру от юнгров: последние жили по западным склонам Уральских гор в области, которая в «Черт, книге Сибири» называется Юнгорией или Удорией и которую, несомненно, населяли остяки. Впоследствии, когда остяки переселились к своей братии на Сосву (XV в.), за Уральский хребет, то и местность, занятая ими, в книге «Большой Чертеж» стала называться «Югорией».




7


Т. 1, кн. 1, стр. 93, изд. 1781 г.




8


Исследования… Древ. Р. Истории, стр. 80–81, изд. 1819 г.




9


Очерки Р. И. Геогр., стр. 62–63.




10


О походе Улеба на Железные Ворота так передается в дошедших до нас летописях. Воскресенской: «В лето 1032 Великий князь Ярослав поча городы ставити и по Руси и тогда же Улеб изыде из Новагорода на Железные врата и опять мало их прииде». То же читаем и в Софийской, в Никоновской: «Того же лета (1032) Улеб иде на Железныя Врата из Новгорода, и вспять мало их возвратишися, но многи тамо погибаша». Но в «Истории» Татищева под 1032 г. читаем следующее: «Ярослав строил города по Руси и за Днепром. Сего же году родилась Ярославу дщерь. Новгородцы с Улебом ходили на Железные врата, но бысть несчастие, побеждены были Новгородцы от Югров». С первого же взгляда на это место у Татищева можно убедиться, что он буквально передает, что нашел в летописи; он же упоминает под этими годами и о рождении дочери Ярослава, чего нет ни в Воскресенской, ни Никоновской, ни Софийской летописях.




11


Исслед., стр. 19–20.




12


Лаврентьевская летопись изд. 1872 г., стр. 226–227




13


Р. И. Б., т. 11, стр. 1050–1051.




14


Герберштейн. «Записки о Московии» перев. Анонимова, стр. 25. Спб. 1866 г.




15


Экспедиции – 1580 г. под командою Пета и Дотскмана – 2 судна; 1594 г. под ком. Баренца, Найя и Бранта – 3 судна; 1596 г. под ком. Рина и Гемскера; 1608 г. под ком. Гудзона; 1625 г. под ком. Босмана – далее Карского моря не могли пробраться.




16


Лерберг, стр. 30.




17


А. И., т. II, № 30.




18


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 2, л. 28.




19


Опис. Сиб. цар. Миллера, стр. 300. См. гр. Бориса от 9 апреля 1601 г. к березов. воеводам.




20


Р. И. Биб., т. 11, стр. 824.




21


Ibid, стр. 826. Нужно заметить, что документ, напечатанный в Р. И. Б., т. 11, № 188 под именем наказа кн. В. Мосальскому и Савлуку Пушкину, на самом деле есть не что иное, как отписка в Москву тобольских воевод Федора Шереметьева и Остафия Пушкина, но в этой отписке сообщается: а) донесение в Тобольск березовских воевод о погроме самоедами первой экспедиции и Ь) наказ, данный этими воеводами начальникам второй экспедиции.




22


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 2. См. Память тоб. воеводам от 1601 г. фев.




23


Р. И. Б., т. II, стр. 833–845.




24


Ibid, № 135.




25


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 14, л. 402; ст. № 24. л. 34.




26


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л. 93, 1006.




27


Р. И. Б., т. 11, № 213.




28


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 19.




29


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 20.




30


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 58, л. 375, 420; Ibid, кн. № 204, л. 150.




31


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 58, л. 368.




32


Ibid и 375.




33


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 40, л. 403–411.




34


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 52, л. 93.




35


Ibid, ст. № 73, л. 43.




36


Ibid, ст. № 111, л. 124.




37


Ibid, кн. № 204, л 143.




38


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 144 и 901.




39


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 4.




40


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 46, л. 61–92.




41


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л. 166.




42


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 26, л. 220; Ibid, ст. № 656 (ненумеров.).




43


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 26, л. 68.




44


Ibid, № 78, л. 60.




45


А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.




46


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 81, л. 530.




47


А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.




48


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 134, л. 440–444.




49


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 134, л. 175–182; ст. № 139, л. 162.




50


Ibid, № 4, л. 441.




51


Ibid, № 78, л. 36.




52


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 142–144.




53


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 408 (ненумер.).




54


Р. И. Биб., т. 8, стр. 363.




55


А. И., т. 11, № 30.




56


Р. И. Биб., т. 11, стр. 1055–1056.




57


Р. И. Биб., т. 11, стр. 1058–1059.




58


Р. И. Биб., т. 11, стр. 1066–1067.




59


Р. И. Биб., т. 11, стр. 1071–1072.




60


Ibid, стр. 1075.




61


Ibid, стр. 1077.




62


Ibid, стр. 1084–1085.




63


Ibid, стр. 1094–1095.




64


Р. И. Б., т. 8, от 363 стр.




65


О предметах торговли см. подробнее в нашем исслед. «Заселение Сибири...», стр. 180–181.




66


А. И., т. 11, № 30.




67


Р. И. Б., т. 11, стр. 831.




68


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 178–179.




69


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 62, л. 305–315.




70


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 57, л. 35–40; Ibid, № 95, л,23.




71


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 51, л. 285.




72


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1, л. 186.




73


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 62, л. 37, 38.




74


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 95, л. 37–44.




75


А_._ М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.




76


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 189, л. 145.




77


Р. И. Б., т. 8, стр. 353




78


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 571.




79


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 17, л. 63.




80


Ibid, кн. № 20.




81


Пожалуй, иному читателю будет интересно знать, какое же употребление имела эта масса шкур разных пушных зверей, ежегодно присылаемых из Сибири в государеву казну? Чтобы удовлетворить любопытство читателя, мы приведем здесь данные из расходной книги Казанского дворца, из которых видно будет, на какие предметы расходовалась государева соболиная казна: 1627 г. сентября 7. «40 соболей цена 60 р. послано государю одарить теми соболями отца своего св. патр. Филарета на праздник Рожд. Богор.». Октября 27. «Солунскому епископу, Синайскому архимандриту, Афонской горы строителю и келарю, попам и дьякам от государя и от свят, патриарха – 40 соболей цена 28 р., 40 соболей цена 20 р., 480 соболей цена по 15 р. сорок». Ноября 26. «Дохтору Ортемию для затарской посылки жалованья государева 40 соболей цена 75 р. и 40 соболей цена 50 р.». «Свийскому королю послано соболей от государя на 240 р. и от патриарха на 70 р.». «Турской земли города Мирликия Никольского монастыря митрополиту Иеремии и старцам на 75 р. соболей». «Послать в Крым к цареву и калгину запросу на 1070 р.». «В Крым цареву ближнему человеку Алгазы Аге на 50 р.». «Послать милостыни цареград. патриарху Кириллу и александр. патриарху Герасиму на 400 золотых соболями». Таков расход соболиной казны на жалованье, подарки и милостыни. Но московские цари были и первыми купцами в Московском государстве: они вели значительную торговлю пушным товаром в Персии и наживали хорошие деньги. «Гостю Федору Котову и торговым людям, которые посланы с ним с государевым товаром в персицкую землю соболей на 140 рублей». Апреля 20. «По государеву указу гостю Булгакова велено выдать из Казанского дворца соболей на 1673 г. для торговли с кизильбашскими купчинами на сырой шелк». Затем московские цари за всякого рода покупки уплачивали не деньгами, а шкурами пушных зверей. Марта 25. «Велено дать торговому человеку Андрею Семенову за золотые и за золото дельное, что у него взято к золотому делу, соболями на 663 р. 20 а.». «Торговому человеку за 800 золотых угорских по цене на 672 р., по 28 ал. за золотой дать соболями и иною мягкой рухлядью всего 15 сороков соболей». «Торговому человеку Семенову за взятый у него жемчюг 482 золотника по цене за 907 ½ р дать соболями». «Торговому человеку А. Семенову за взятые у него к госуд. делу 890 золотых угорских, да 111 ½ золотников золота дельнаго, 142 золотника жемчюгу мелкаго по цене за 907 р. 14 а. дать соболями».




82


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 504, л. 148.




83


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 488.




84


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 571 (ненумер.).




85


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 78, л.60.




86


Ibid, кн. № 26, л. 68.




87


Р. И. Б., т. 11, стр. 849.




88


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656.




89


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 160.




90


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 134, л. 443, 444; ст. № 139, л. 165.




91


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, л. 168–172.




92


Р. И. Б., т. 11, стр. 1090–1091.




93


Р. И. Б., т. 11, стр. 1056.




94


Р. И. Б., т. 11, стр. 853.




95


«Русское государство в пол. XVII в.», стр. 14 и 56. Слово _Мангария,_Мангарийский_ у Крижанича нужно читать Мангазия и Мангазийский; вероятно, издатель этого сочинения сметал латин. буквы r и z.




96


А. М. И. Д. Порт. Миллера, № 477.




97


Р. И. Б., т. 11, стр. 849–851.




98


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656 (ненумер. См. следств. дело об убийствах разными инородцами русских людей в 1632 и 1634 гг.).




99


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1252, л. 73; кн. № 1561, л. 81; кн. № 1302, л. 99; кн. № 1293, л. 49 и пр.




100


Р. И. Б., т. 11, стр. 820–821.




101


См. мое исслед. «Заселение Сибири...», стр. 82.

В Историческом атласе пр. Замысловского (изд. 1887 г.) на карте № 9 мы видим город «Обский Большой» на правом берегу Иртыша, недалеко от впадения этой реки в Обь. Но такого города никогда не существовало. Если он под Обским большим разумеет городок, построенный Мансуровым, то: а) этот последний находился на правом берегу Оби, б) никогда не назывался большим и, вероятно, был самым малым из всех сибирских городов. В книге «Бол. черт.» на стр. 213 есть название Обский большой, но это название относится не к городу, а к Обскому большому порсыму, или протоку; во время составления «Больш. чертежа» Обского городка, основанного Мансуровым, уже не существовало.




102


«Опис. Сиб. царства», стр. 157–158.




103


Сиб. пр., кн. № 1, л. 24. См. наказ Федору Борятинскому и Владимиру Аничкову.




104


Опис. Сиб. Ц. Миллера, стр. 182, 195; История Сибири Андриевича, стр. 22.




105


Миллер думает, что город получил название от речки Сургутки, но это неверно. Целая область, где построен русский город, называлась Сургут подобно тому, как выше была область Нарым, и самая упомянутая речка стала называться Сургуткою только после основания Сургута. Воеводам наказ предписывал идти «в Сургут», построить город «в Сургуте».




106


Р. И. Биб., т. II, № 60.




107


Сиб. пр., кн. № 1, л. 111.




108


Сиб. пр., кн. № 1, л. 105.




109


Сиб. пр., кн. № 458, л. 53.




110


Сиб. пр., кн. №14, л. 365.




111


Сиб. пр., кн. № 78, л. 1267.




112


Сиб. пр., кн. № 30, л. 394.




113


Сиб пр., кн. № 203, л. 307.




114


Сиб. пр., кн. № 8, л. 87.




115


Сиб. пр., кн. № 72, л. 1256.




116


Сиб. пр., кн. № 1, л. 46 и 47.




117


Сиб. пр., кн. № 1, л. 51, 57, 251 и др.




118


Сиб. пр., кн. № 1, л. 1–6.




119


Ibid, л. 8.




120


Сиб. пр., кн. № 1, л. 8 и др.




121


Сиб. пр., кн. № 1, л. 53.




122


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 145–147.




123


А. М. И. Ю. Портф. Миллера № 447, 11, 5.




124


Сиб. пр., кн. № 1, л. 119.




125


В Ваховской волости всего ясачных людей было более 100 человек, но в ней ясак в государственную казну платили только 6 человек, а остальные были пожалованы в вотчинное владение Игичею.




126


Сиб. пр., кн. № 1, л. 262–291, ясачная кн. 1625; Сиб. пр., кн. № 4, л. 82, а также см. отписки воеводы о том же, л. 255–257.




127


Сиб. пр., кн. № 34, л. 130.




128


Сиб. пр., кн. № 177, л. 178.




129


Сиб. пр., кн. № 221.




130


Сиб. пр., кн. № 1, л. 159.




131


Сиб. пр., кн, л. 262 и др.




132


Сиб. пр., кн. № 134, л. 420.




133


Миллер (Опис. Сиб. ц. стр. 250) несправедливо относит этот бунт к 1588 году; документ, на который он ссылается, неверно указывает дату: следует читать не 106 (1598), а 110 (1602), потому что Яков Борятинский был воеводой в 1602 г., а в 1598 г. Лобанов-Ростовский, а бунт, несомненно, произошел при Борятинском.




134


Сиб. пр., кн. № 1, л. 157.




135


Сиб. пр., ст. № 11, л. 139–148; ст. № 8, л. 23–24; кн. № 1, л. 159.




136


А.М.И.Д. Портф. Милера 478, 11 № 67.




137


Сиб. пр., кн. № 1, л. 247.




138


Опис. Сиб. ц., стр. 259.




139


Эта деревня отстоит от нынешнего Нарыма в 5 верстах, и название ее произошло от городища какого-нибудь инородческого князя, может быть, кн. Вони.




140


Сиб. пр., кн. № 1.




141


Сиб. пр., кн. 2, № 70.




142


Миллер на основании одной отписки тобольского воеводы Буйное Ростовского к нарымскому голове Мирону Тимоф. заключает, что Нарымский острог перенесен был или в 1613 г., или в следующем. Но это заключение неверно: другие документы показывают, что Нарымский острог в эти годы еще находился на старом месте и в первый раз перенесен только после пожара в 1619 г.




143


Опис. Сиб. ц. Миллера, стр. 255.




144


Сиб. пр., столб. № 30, л. 406–411.




145


Сиб. пр., ст. 136, л. 86.




146


Сиб. пр., кн. № 47, л. 162; кн. № 14, л. 52.




147


Сиб. пр., кн. № 153.




148


Сиб. пр., кн. № 204, л. 53.




149


Сиб. пр., кн. № 6135, л. 40.




150


Сиб. пр., кн. № 70, л. 544 и 570.




151


Сиб. пр., кн. № 8, л. 49.




152


Сиб. пр., кн. № 19, л. 735.




153


Сиб. пр., кн. № 17, л. 99.




154


Сиб. пр., кн. № 34, л. 724.




155


Сиб. пр., ст. № 90, л. 243–248.




156


Сиб. пр., кн. № 144, л. 203.




157


Сиб. пр., кн. № 204, л. 65; кн. № 221, л. 159; кн. № 17, л. 99.




158


Сиб. пр., ст. № 136, л. 342–344; ст. 112, л. 427 и д. ст. 136, л. 605; ст. № 12, л. 406.




159


Сиб. пр., ст. 91, л. 49–54.




160


А.М.Ю. Сиб. пр., ст. № 11, л. 172.




161


А.М.И.Д. Портф. Миллера 478, 11, № 33.




162


Оп. Сиб. цар. Миллера, стр. 260. См. отписку Елиазарова к боярам.




163


Опис. Сиб. ц., стр. 260.




164


А.М.И.Д. Портф. Миллера 478, 1, № 15.




165


А.М.Ю. Сиб. пр., ст. № 112, л. 477.




166


Ibid. Сиб. пр., кн. № 19, л. 498 и 507.




167


Ежем. сочин. 1764 г. Мар. 7, стр. 214. Прод. Сибир. ист. Миллера.




168


А.М.Ю. Сиб. пр., кн. № 4, л. 409; стр. № 11, л. 170; кн. № 17, л. 109.




169


Сиб. пр., кн. № 47, л. 486; Кн. № 20. Московская оценка была значительно выше сибирской, например, кетский ясак 1627 г. в Тобольске оценен в 866 р. 60 к., а в Москве в 1298 р. 93 к., кн. № 17, л. 109.




170


Сиб. пр., кн. № 221.




171


Сиб. пр., кн. № 98, л. 3–6.




172


Подробнее об этом мы писали в статье «Открытие Тобольской епархии и первый Тобольский архиепископ Киприан».




173


«Чертежная книга Сибири», состав. Ремезовым в 1701 г.




174


Журнал М. Н. Пр., ч. 83. 1854 г. См. ст. Н. Абрамова.




175


«Краткое описание о народе остяцком», Г. Новицкий, стр. 75.




176


Кода находилась на правом берегу Оби, ниже Атлыма.




177


Тобольские губерн. ведомости, 1885 г., № 44.




178


Сбор. Титова «Сибирь в XVII в.», стр. 177–178.




179


Ж. М. Н. Пр. 1868 г., июль. См. ст. Шестакова.




180


Некоторые говорят, что остяки и вогулы чрез русских впервые в конце XVI в. познакомились с хлебом; но это совершенно неверно. Земледелие существовало и у прежних их завоевателей – татар. Ермак во время своего похода нашел засеянные хлебом земли на р. Туре; таборинские татары, жившие на Тавде в соседстве с вогулами, также немного занимались земледелием. Чрез русских хлеб вошел только в большее употребление среди угорских народов.




181


Кожи преимущественно сдирали с налима, а иногда с осетра и даже стерляди. См. «Краткое описание...» Г. Новицкого, стр. 38.




182


Ibid, стр. 31.




183


Ibid, стр. 44.




184


Архив М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1252, л. 73; кн. № 1302, л. 99; кн. № 1361, л. 81.




185


Новицкий, стр. 40–43.




186


Об остяцких знаменах см. статью Н.Н. Оглоблина в «Истор. Вест.» 1891 г.




187


«Библиотека для чтения», т. 91. См. статью «Шаманство у народов Северной Азии», стр. 25.




188


Вестник Имиерат. Русск. Геогр. общества, ч. XVII, 1856 г. См. извлечения из труда Кастрена «Этнографические замечания и наблюдения».




189


«Краткое описание…», стр. 53




190


Путешествие Палласа, т. III.




191


По их воззрению, идолы и есть настоящие боги и в состоянии даровать человеку здоровье, благосостояние и другие житейские блага. Вестник И.Г. общ. 1856 г., ч. XVII, стр. 314.




192


Ibid, стр. 316.




193


Новицкий, стр. 84.




194


Русская ист. библ. Т. II, № 82.




195


История о Сибири в Сборы. Титова, стр. 171.




196


Ibid. Вынимание ножа сопровождалось освобождением духа, выходом его из шамана. Остяцкие шаманы бросались в огонь и выходили невредимыми. (См. Памятники Сибири. Ист. XVIII в., стр. 242).




197


Новицкий, стр. 49.




198


А. М. И. Д. Порф. Миллера № 478 тетр., стр. № 61.




199


Памяти. Сибир. ист. кн. 1, № 81.




200


Этнограф, сборн. 1858 г., вып. IV, стр. 305.




201


Известия Императ. Томского университета, кн. 2, стр. 237–238.




202


Новицкий, стр. 49–53.




203


Автор этого описания, очевидно, не понял значения остяцких криков: они не гайкали, а кричали хай, что значит бог^{113}^, т.е. крики их были взыванием к богу. Слово хай – самоедское, но у обдорских остяков много слов самоедских.




204


Чтения в Общ. И. и др. 1871 г., кн. II смесь, стр. 11 –12.




205


«Краткое описание об ост. народе», стр. 53




206


Этнограф, сборник 1858 г., вып. IV, стр. 311.




207


Р. И. Б., т. II, № 91.




208


П. С. 3. Р. И., т. IV, № 1800, стр. 60.




209


Чт. Общ. ист. и древн. 1863 г., кн. IV. См. «Челобитная Филофея», стр. 25.




210


Памятники Сиб. ист. XVIII в., кн. I, № 62.




211


Арх. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1402, л. 123.




212


Арх. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1402 и 125.




213


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1402.




214


Арх. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1451, л. 539.




215


Ibid, кн. № 1454, лл. 537–544




216


Ibid, кн. № 1454, л. 545




217


Жур. М. Н. Пр. 1846 г., ч. 52, стр. 82.




218


Пам. сиб. ист., кн. 1, № 99.




219


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1302, л. 99.




220


Ibid, кн. № 1361, л. 81.




221


Ibid, кн. № 1367, л. 50.




222


Ibid, кн. № 1367, л. 254.




223


Ibid, кн. № 1259, л. 145.




224


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1422, л. 19.




225


Эти две волости находились в Сургут, уезде, но были приписаны к Тобольску.




226


Ibid, кн. № 1376.




227


А. М. Ю. Сиб. пр., кн. № 1252, л. 73.




228


Относительно трех последних волостей следует заметить, что они находились в Пелымском уезде, но приписаны были к Тобольску; население их принадлежало к вогульскому племени, а если в документах оно называется татарским, то только потому, что эти вогулы еще во времена Кучума приняли магометанство, усвоили язык, нрав и обычаи татар.




229


м. ю. Сиб. пр., кн. № 1376.




230


Ibid; кн № 1313. л. 1208.




231


«Краткое описание об ост. нар.» Г. Новицкого. По поводу сожжения «Старика Обского» остяки говорили, что когда идол загорелся, то божество вылетело из него в виде лебедя; однако не все верили этой сказке; другие, замечает Новицкий, говорили, что ничего подобного не было.




232


«Крат. опис. об ост. нар.», стр. 90–91.




233


«Описание документ, и дел Св. Синода», т. II, ч. I, стр. 240.




234


Новицкий, стр. 94–95.




235


П. С. 3. Р. И., т. V, № 2863.




236


«Крат. опис.» Новицкого, стр. 98–109.




237


Пам. сиб. ист. XVII в., кн. 2, № 9.




238


Ibid, № 32.




239


Ibid, № 52.




240


Ibid, № 46.




241


Пам. сиб. и. XVIII в., кн. 2, № 32.




242


Ibid, № 50.




243


Пам. сиб. ист. XVIII в., кн. 2, № 54.




244


Святость Василия Мангазейского чтится только в Сибири, но православная церковь не причислила его к лику святых, ибо сведения относительно нетленности мощей этого мученика оказались неверными. Еще в 1659 г. архиепископ Симеон отправил в Мангазею дьякона Богоявленской церкви Ивана произвести «досмотр» мощей Василия. Освидетельствование мощей произведено дьяконом Иваном, двумя мангазейскими попами и воеводой Ларионовым. Приготовившись к этому делу недельным постом, досмотрщики в назначенный день, читаем в докладе митрополита Корнилия, «после литургии молебствовали с водоосвящением и гробницу досмотривали; и та-де гробница вся вышла на верх земли и гробница-де вся цела, только немного почернела. А в гробнице мощи: глава и руки и ноги и все человеческое подобие по обычаю – _толъко-де_кости,_а_плоти_на_них_нет –_изтлела...»._ См. статью Оглоблина в Чт. Об. за 1890 г.




245


Ж. М. Н. Пр. 1864 г., ч. 52, отд. V, стр. 91.




246


Пам. сиб. ист. XVIII в., кн. 2, № 3.




247


П. С. 3. Р. И., т. VI, № 3637.




248


Священникам в русских селах в то время давалось жалованья 5 р. денег и 5 ч. хлеба, и значит, священникам инородческих церквей жалованья было вдвое более.




249


«Тоб. губ. вед.» 1866 г., № 10.




250


Пам. сиб. ист., кн. 2, № 49.




251


Тоб. губ. вед. 1866 г., № 10.




252


Тоб. губ. вед. 1866 г., № 12.




253


Ibid.




254


Он был убит остяками.




255


Новицкий, стр. 108.




256


«Опис. докум. и дел Св. пр. Синода», т. II, № 157.




257


«Опис. докум. и дел. Св. пр. Синода», т. IV, стр. 253.




258


«Чт. Об. Ист. И др.», 1863 г., кн. 4, отд. V, стр. 51




259


«Опис. докум. и дел. Св. Синода» т. II, стр. 157




260


«Опис. докум. и дел. Св. Синода» т. IV, стр. 253




261


Ibid, т. II, стр. 241.




262


«Опис. докум. и дел. Св. Синода» т. VII, № 282.




263


А. А. Э., т. I, стр. 259.




264


А.М.Ю. Книги денежного стола № 11801, с. 51–53.




265


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 400.




266


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 292.




267


Странник, 1864. Авг.




268


Все эти сведения заимствованы нами из рукописи, озаглавленной: «Роспись, что указал государь Михаил Фед. и отец его Фил. Н. взять архиепископу Киприану с собой в Сибирь – соборян и старцев и дворовых людей и что им государева денежнаго и хлебнаго жалованья и что архиепископу на его обиход в год всяких запасов». А. М. Ю. Денеж. стол. кн. № 11801, л. 1 –12; Сиб пр., кн. № 7, л. 63.




269


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 113, 118.




270


Ibid, лл. 1828, 246–250.




271


Ibid, л. 140.




272


В нашем исследовании «Заселение Сибири...» на стр. 107 сказано, что Киприан прибыл в Тобольск 30 мая; мы, как и другие историки, в данном случае основывались на известия сибирских летописцев, но эти известия оказываются неверными: сам Киприан писал Филарету, что он прибыл в Тобольск 19 июня. См. Ден. ст., кн. № 11801, л. 142.




273


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 13.




274


Ibid, л. 39.




275


Ibid, л. 13. См. «Роспись что надобе в Тобольску на церковное строение и на архиепископский двор...».




276


Ibid, л. 52. См. Отписку тобольскому воеводе.




277


IBID, Л. 48. СМ. ГРАМОТУ МИХАИЛА ФЕДОРОВИЧА 1621 ГОДА 15 ЯНВАРЯ К ТОБОЛЬСКОМУ ВОЕВОДЕ ГОДУНОВУ.




278


Ibid, л. 49. См. отписку воеводы Годунова к Киприану.




279


ЭТО ПЕРВАЯ ЦЕРКОВЬ В ТОБОЛЬСКЕ; ОНА ПОСТРОЕНА ОДНОВРЕМЕННО С ПЕРВОЮ ТОБОЛЬСКОЮ КРЕПОСТЬЮ В 1587 Г. НО КРЕПОСТЬ СКОРО БЫЛА ПЕРЕНЕСЕНА НА ДРУГОЕ МЕСТО, А ЦЕРКОВЬ ЖИВОНАЧАЛЬНОЙ ТРОИЦЫ, ОСТАВЛЕННАЯ «С СИБИРСКАГО ПЕРВОНАЧАЛЬЯ ВЗЯТЬЯ», ОСТАЛАСЬ НА ТОМ ЖЕ САМОМ, Т.Е. НА СТАРОМ ГОРОДИЩЕ.




280


Ibid, 144.




281


Такая церковь действительно должна была казаться в Тобольске большою, и особенно если сравнить ее с другою тобольскою церковью, построенною в 1601 г. во имя Вознесения Господня; эта последняя тоже, по сообщению воеводы, была невелика: от западных дверей до царских четыре аршина, а в алтаре от царских дверей до горного места всего два аршина.




282


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 52 и 57. См. отписки тоб. в. от 13 ноября 1621 года.




283


Ibid, л. 173. См. гр. Мих. Ф. к Киприану.




284


Ibid, лл. 115 и 178. См. гр. Мих. Фед. к Киприану от 21 февр. 1621 г. и от 22 дек. 1621.




285


Тот самый, который впоследствии при архиепископе Макарии написал чудотворную икону Б. Матери Абалакской.




286


«Материалы для истории г. Тобольска» Найденова, стр. 16 и 20; А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 71.




287


А. М. Ю. Ден. ст. Ibid, л. 54. См. отписку воеводы Годунова.




288


А. М. Ю. Сиб. пр., разб. ст. № 329; № 573, л. 3. Считаем нужным исправить типогр. ошибку в наш иссл. «Заселение Сибири...» на стр. № 122 напеч. «денег 609 р.» – след. читать 690.




289


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 40, л. 251.




290


Ibid, л. 36. См. грамоту Мих. Фед. к Годун. от 10 янв. 1621 г.




291


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 123.




292


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 85; Р. И. Б., т. 2 № 127.




293


Ден. ст., л. 243.




294


См. наше иссл. «Заселение Сибири...», стр. 124.




295


В 1642 г. четвертый Сибирский архиепископ Герасим писал к Михаилу Федоровичу: «Велено ему быть в Тобольске на месте Нектария, а наказа, данного Киприану, нет в софийской казне, после Нектария не застал. И государь велел бы дать ему наказ, по чем ему в Сибири архиепископския своя ведати и духовныя дела исправлять». Тогда царь обратился к Нектарию, находившемуся в то время на покое в Ниловой пустыне, с вопросом – куда делся наказ, данный Киприану. На это Нектарий отвечал, что, приехав в Тобольск, он не нашел его, а сказывали ему приказные люди, что тот наказ Киприан взял с собой в Москву. См. А. М. Ю. Сиб. пр., столб. № 119, л. 1, 3 и др.




296


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 120–127. См. гр. царя Михаила к Киприану от 21 февраля 1621 г.




297


Ibid, л. 172.




298


Ibid, л. 142–151. См. гр. Мих. Фед. к Киприану от 1621 г. Ноябрь.




299


Ibid, л. 213–225.




300


См. наше исслед. «Заселение Сибири…», стр. 284, 285




301


А. М. Ю. Ден. ст.,кн. № 11801, л. 116.




302


Ibid, л. 46.




303


А. М. Ю. Сиб. прик., ст. № 571 (ненумер.). Такие челобитные, как, например, следующая, нам попадались в архиве очень часто. «Царю... Михаилу Федоровичу бьют челом нищие твои богомольцы из Сибири Верх. у. Тагила Преображения Спасова... поп Иванище, дьячек Тренка, пономарь Антипка; пожалованы мы, нищие богомольцы, на кормлю вместо денежные и хлебные руги, дано нам землицы и сенных покосов. А пахати нам тое землицу не кем: которых, государь, гулящих людей приряживает себе в половье и дает им семенной хлеб, скот, лошади, коровы и тех наших половничешков твои государевы воеводы и приказные люди, изгоняючи нас от твоего богомолья, у нас тех наших половничешков отымают в твою государеву пашню в крестьяне без твоего государева указа, мимо вольных людей и те наши пашнишки запустели; а призвать и подрядить в половничешка... невозможно; блюдя такие самосильственные изгони нихто в половье нерядится. И нам, твоим государевым богомольцам, кормитца нечем, помираем голодною смертию» и т.д.




304


Того самого, о котором мы выше упоминали, что он бежал от Киприана, но потом был схвачен и прислан в Верхотурье.




305


Таково было происхождение Невьянского Богоявленского монастыря. Храм начал строить Серапион в 1622 г. на одном острову между речками Тетерькой и Моленкой. Но постройка подвигалась очень медленно: к 1624 г. срублено было только 12 венцов храма Преображения Господня да келья и клеть. После постройки храм был освящен не во имя Преображения Господня, как благословил Киприан, а во имя Богоявления; вот почему и монастырь стал называться Богоявленским. К концу первой половины XVII века в нем уже было 19 монахов. См. А. М. Ю. Сиб. пр., № 65, л. 265.




306


Из одного донесения самого Киприана видно, что в Березове в это время не было монастыря, но это последнее известие, вероятно, нужно понимать так, что Березовский монастырь находился в совершенном запустении, и чтобы возобновить в нем жизнь, послан игумен Тарасий.




307


Этот монастырь замечателен тем, что он был основан, как оказывается из донесения Киприана, боярином Иваном Никитичем Романовым во время ссылки его в Сибирь Борисом Годуновым. Но мы не знаем, какая река называлась Неивою, во всяком случае это не Невья, или Нейва; в документе место этого монастыря определяется так: «при р. Неиве, недоезжая дву днищ до Верхотурья».




308


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 136–141.




309


Ежемес. сочинения и известия 1764 г. Янв., стр. 409. Здесь Миллер говорит, что Киприан послал в Мангазею игумена Тимофея, но это неверно: из одной отписки тобольского воеводы Сулешова^{114}^ видно, что отправлен был туда именно арх. Мефодий.




310


А. М. Ю. Ден. ст. кн. № 11801, л. 186. См. гр. царя к Киприану от 1622 г. февр. 24.




311


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 187.




312


А. М. Ю. Ден. ст., лл. 191, 296, 215, 264.




313


Ibid, л. 254, 256.




314


Считаем нужным упомянуть, что эта грамота подана Киприану уже распечатанною и, стало быть, с содержанием оной некоторые познакомились ранее, чем сам Киприан. Когда об этом узнал Михаил Федорович, то предписал «обыщикам» Ивану Спасителеву и Орефу Башмакову «бить пред разрядом батогами нещадно» Данила Низовцова, привезшего эту грамоту в Тобольск.




315


Ibid, л. 246. См. гр. Мих. Фед. к Киприану от 5 февраля 1623 г.




316


Одну из таких грамот мы нашли в архиве Минист. иностр. дел, в портфелях Миллера. Ввиду особенного интереса этого документа мы считаем нужным привести его здесь буквально. «Царя Государя и великаго князя Михаила Федоровича всея Русии воеводам, сыновом нашего смирения, великим господам Ивану Никитичу, Федору Володимировичу, преосвященный Киприан, архиепископ Сибирских и Тобольских, благословляя и Бога моля челом бьет. По государеву и великаго князя М.Ф. в. Русии указу и по благословению великаго государя, святейшаго Филарета Никитича, патриарха московскаго и в. Руссии и по нашему благословению послан в Мангазею, на Таз и на Турухан и в Песиду софийский сын боярский Василий Стогов с наказом, а велено ему на Тазу и на Турухане и в Песиве (31с) по нашему указу ведати и судити во всяких наших духовных делах, а которыя наши духовныя дела приказаны ему Василию ведати и судити против государевых царевых и в. Кн. М. Ф. в. Руссии указов и грамот против указов же и грамот в. г. св. Филар. Н. патр. Москов. и в. Руссии, а которые в их государских указах и грамотах написаны судныя духовныя дела судити и то написано в сей нашей грамоте, именно: дворян и детей боярских и всяких служилых и жилецких и торговых приезжих людей и игуменов и строителей, черных попов и дьяконов и мирских белых попов и дьяконов и кто в клиросе стоит, чернцов, черниц, девиц, попадей, поповичев, легче проскурниц, прощеника, баб, кума, куму, брата и сестер, названных вдовиц, задушных человек монастырев, больниц и кто порты чернецкие свержет, во всех крестьянских людях роспусты, смилное, умычки, пошибание, застатие промежу мужем и женою, о жводе их в племяни или в сватовстве поимитца, ведовство, бледня и зелье и еретичество, зубояжа отца и матерь бьет сын или дща, или уречет скверными словы, прилагает отца и матерь, или сестры, или дети, или племя тяжутца о задницу, церковная татьба, с мертвецы совлачат, гробная татьба, кресты посекают или из крестов трески емлют, в церковь скочат псы или плотки без великия нужы введет или что неподобное ино церкви здеет. Это все, господа, наши духовные дела и вам бы, господа, по государеву указу и вел. Кн. М. Ф. всея Руссии указу и по грамотам и по указу ж и грамотам вел. государя св. Фил. Н. патриарха московскаго и всея Руссии в те наши духовныя дела, ни в которыя не вступатца и у приказнаго нашего тех наших духовных дел никаких не отнимати и за воров не стояти и воров не укрывати, а которые люди учнут приказному нашему в наших духовных делах ставятца сильны и под суд начнут ходити и вам бы, господа, на тех ослушников приказному нашему Василию давати государевых приставов и отсылати тех ослушников к приказному нашему да и дворец бы, господа, пожаловати дати ему Василию где стояти, а милость Софе и Премудрости Божией и великих чудотворцев и всех святых и нашего смирения благословение есть и будет с вами. Писан в Тобольску лета 7132 февраля 1 дня». См. Порт. Миллера, № 477. Тетр. 1.




317


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 288–289.




318


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 254. См. гр. Мих. Ф. к Киприану от 1623 г. 15 декабря.




319


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 41. См. гр. Мих. Федор, в Тобольск от 1621 г. 15 янв.




320


Ист. Р. Церкви Макария, т. IV, стр. 342




321


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 259.




322


Ibid, л. 148.




323


Ibid, л. 156–172. См. гр. Мих. Федор, к Киприану от 1621 г. дек. 19 дня.




324


Русская Вивл., т. III. См. «Записки к Истории Сибири».




325


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801, л. 267–268. См. гр. к Киприану от 10 сентября 1623 г.




326


Миллер утверждает, что Киприан пробыл в Тобольске и весь 1624 г., и в подтверждение своего мнения ссылается на грамоты Киприана, разосланные им к сибирским воеводам – грамоты о бракосочетании Михаила Федоровича с М.В. Долгорукою, совершившемся 19 сентября 1624 г. (см. Ежемес. сочинения 1764 г. генв., 415 стр.). Но дело в том, что Киприан, уезжая из Тобольска, не оставлял еще свою архиепископскую кафедру, а заведовал ею до назначения ему преемника и, стало быть, должен был сноситься с своею паствою и в то время, когда уже находился в Москве.




327


А. М. Ю. Ден. ст., кн. № 11801. См. л. 264–266, 268–271.




328


Ежемес. сочин. Июль 1761 г., стр. 239.




329


Древ. Росс. Вивл., ч. III, стр. 143.




330


А. М. Ю. Ден., ст. № 11801, л. 306. См. отписку Макария.




331


Чтения в Общ. Ист. и Др., кн. III, стр. 55.




332


Р. И. Б., т. 8, стр. 385.




333


Напр., крестьянами Тавдинской слободы в 1624 г. собрано до 900 копен разного хлеба, пятая часть этого сбора шла в архиеп. дом. А. М. Ю. Сиб. пр., № 7; Материалы для истории горда Тобольска Найденова.




334


См. мое исслед. «Заселение Сибир», стр. 125.




335


Р. И. Б., т. 8, л. 348.




336


Р. И. Б., т. 8, лл. 345–346.




337


Совершенно ложно боярские дети обвиняют Макария в неправиль- ном составлении переписных книг; перепись производилась особыми дозорщиками по выбору воевод, и архиепископ на это дело не имел никакого влияния. Так, перепись софийского имущества в самом Тобольске по назначению воеводы Ю. Сулешова с товарищами производил письменный голова Гр. Зловидов и подьячий С. Полутов; в Тавдинской слободе по назначению преемников Сулешова производили перепись боярские дети Павлоцкий и Лутовинов, а в Усть-Ницынской слободе боярский сын Толбузин. Один экземпляр этих переписных книг воеводы послали в Москву и другой вручили самому Макарию. Что же касается наличных денег в софийской казне, оставшихся после Киприана, то документы вполне оправдывают показание Макария, что оных было к его приезду только 36 р. Сам казначей Савватий в своей жалобе на Макария ничего не говорит о том, что будто бы этот архиепископ насильно заставил его приложить руку к отчету, как утверждают в своей челобитной боярские дети. А «роспись расходов денежной казны дома С. Пр. Б. старца Савватия казначея», дошедшая до нас, свидетельствует, что действительно в софийской казне Макарий нашел наличных денег только 35 р. 23 а. В этой росписи Савватий пишет, что он получил в 1624 г. мая 7 дня на разные расходы 303 р. 25 а. 4 д., из этих денег он выдал по окладу годовое денежное жалованье протопопу с братией, дворовым и приказным людям; уплатил годовым работникам, нанятым в Софийский дом с первого Воскресенья после великого дня 1624 г. по то же Воскресенье 1625 г. 29 р. 28 а. 4 д., нанял дровосеков 15 человек на день по 2 а. человеку; купил кобылицу буланую за 4 р. 13 а. 2 д.; коня вороного за 4 р. 25 а, купил лошадь в кабалу соф. паш. крестьянину за 4 р.; нанял на сенокос 20 человек ярыжных на три недели за 27 р. и пр. Если сложить все расходы, упоминаемые в этой росписи, и вычесть из денежной суммы, полученной Савватием, то действительно в остатке получится только 35 р. 23 а. См. А. М. Ю. Денеж. ст., л. № 11801, 108.




338


Из наказов, данных московским правительством сибирским архиепископам, кажется, только наказ Макарию дошел до нас; а потому ввиду особенной важности этого документа мы считаем нужным напечатать его здесь буквально: «Лета 7133 февр. 8 д. по государеву, цареву и великаго князя Михаила Федоровича всея Русии указу и по благословению великаго государя святейшаго патриарха Филарета Никитича и всея Русии, память архиепископу Макарию Сибирскому и Тобольскому. Как же даст Бог приедет в первый сибирский город на Верхотурье, и ему велети себя за городом встретить со кресты в том же месте, где была встреча первому архиепископу Киприану, и идти в соборную церковь, и пети молебны, и молити Бога о многолетном здоровии великаго государя, царя и великаго князя Михаила Федоровича, и отца его государева, великаго государя святейшаго патриарха Филарета Никитича Московскаго всея Русии, и матери его великой государыни инокини Марфы Ивановны и сохранении града до того дни. У соборные церкви архиепископу Макарию и обедня служить. А как с Верхотурья пойдет в Тобольск, и пройдет в Туринский острог, а из Туринскаго острогу в город Тюмень и ему потомуж в тех городах велети себя за городом встретить со кресты в тех же местах, где была встреча прежнему архиепископу Киприану и, вшед в соборную церковь, пети молебны, и в те дни, как придет, в соборных церквах и обедни служити потомуж, как на Верхотурье. А как придет в Тобольск, и ему потомуж велети себя встретить со кресты за градом всему народу тут же, как была встреча прежде архиеп. Киприану и, пришед во град, и идти в соборную церковь и пети молебны с звоном, и молити Бога о многолетном здоровье великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии, и отца его государя, великаго государя святейшаго патриарха Филарета Никитича Московскаго и всея Русии, и матери его великаго государя, инокини Марфы Ивановны и вода святить, и обедня служить и, будучи, архимадритов и игуменов, и протопопов, и попов, и диаконов поучати во благочинии и пребывати по божественным правилам также, и народ весь поучати, чтобы жили в исправлении закона христианскаго по заповедям Божиим и св. Апостолов и св. отец; и архимандритов, и игуменов, и протопопов, и попов, и дьяконов, и чтецов и весь причт церковный судити во всяких духовных делах, а боярину и воеводам, князю Д. Тим. Трубецкому с товарищи, в то не вступатися; такоже и мирских людей во всяких духовных делах судити и исправляти по божественным канонам, а боярину и воеводам и дьякам у него в то потомуж не вступатися. А которые татарове похотят креститца своею волею, а не из неволи, и ему, архиепископу, тех татар велети крестити, и лучших держать у себя во архиепискупье и поучать всему крестьянскому закону, и покоити их, как мочно, а иных раздавати крестить в монастырь. А как новокрещенные из под начала выйдут, и архиепископу их звати к себе ести по часту и их покоити. А которые татарове учнут к нему челом ударити приходити, и тех потому ж велети кормити и поити, как мочно, и говорити приходити, и тех потомуж велети кормити и поити, как мочно, и говорить с ними кротостию, и приводити их ко крестьянскому закону, разговаривати с ними тихо, со умилением, с жесточью с ними не говорить. А которых татар учнут крестить и тех надобе платье переменить новое и о том посылати ему, архиепископу, к боярину воеводам и к дьячкам. А будет, учнут ко крещению приходить многие люди, и архиепископу о том писать ко государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу и святейшему патриарху Филарету Никитичу и их государев указ, чем их пожаловати, о том к нему будет тотчас. А который татарин дойдет до вины и убежит к нему, архиепископу, от опалы, от каковы не будет, опричь измены, и похочет креститись, и ему тех татар приимати и держати у себя бережно, и о том писати ко государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии и к отцу ево... Филарету Никитичу Московскому и всея Русии; подлинно, кто от каковы вины прибежит, а до их государ, указу тех не крестить; а того татарина боярину и воеводам и дьякам до указу никого не отдавати. А котораго татарина в какове вине, опричь болыпия измены, велят боярин и воеводы и дьяки казнить, а придут об нем к архиепископу иные татарове бити челом о печалованье, и архиепископу тех посылати опрашивать, и по совету боярина и воевод и дьяков имати тех людей за себя, хоть и будет и креститца не похотят, и их к тому не волею не нудить; а на смерть их боярину и воеводам и дьякам не выдавать, а держати их у себя архиепископу в крепости до государева указу, да о том писати к государю царю Михаилу Феодоровичу и святейшему патриарху Филарету Никитичу всея Русии. Да держати архиепископу з боярином и воеводами и дьяки совет о великих государевых делах, опричь кровных и убийственных дел. А на которых татар у них будет опала не великая, а похотят которых острастить казнию, а до казни не дойдет, и ониб, боярин и воеводы и дьяки о тех сказывали ему, архиепископу, а ему от них тех от вины отпрашивати, хотя будет, о ком и челобитья не будет. И всякими обычаи, как возможно, так архиепископу татар к себе приучати, и приводити их ко крещению с любовию, а страхом и жесточью ко крещению никак не приводити. А услышит архиепископ, какое безчинство в сибирских людех в детях боярских и в посадских во всяких людех, или в самих боярине и воеводах и в дьяках какое безчинство к закону христианскому увидит, и архиепископу их о том поучати со умилением, а не учнут слушати, и архиепископу им говорити з запрещением, а не уймутца за его поучение и запрещение, и архиепископу тогда писати о тех их безчинствах ко государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу всея Русии и ко отцу его государя, великому государю святейшему патриарху Филарету Никитичу Московскому и всея Русии в Москве. А о которых будет о государевых и всяких думных делах учнут с ним, архиепископом, боярин и воеводы и дьяки советовати и архиепископу о том с ними советовати, и мысль своя им во всякие дела давати, опричь убийственных и кровавых всяких дел, а той боярские и воеводские мысли ни как ни с кем не говорити, а боярину и воеводам князю Д. Тимофевичу Труб, с товарищи, в государеве наказе о том писанож. А о береженье архиепископу, боярину и воеводам и дьякам говорити по часту, что бы они от огня и от корчем держали береженье великое, и в ночи ж дети боярские и всякие люди с огнем не сидели, и съездов бы у них ночных корчемнаго питья не было, и в день бы жили смирно, не бражничали и по городу и в воротах держали потомуж береженье великое. А уведает архиепископ у боярина и воевод и у дьяков в городе какое небереженье и людем от кого насильство и налоги неподельно и архиепископу о том боярину и воеводам и дьякам говорити дважды и трижды, чтоб однолично они того берегли, и было б у них береженье и людям насильства и налоги не было; а не послушает боярин и воеводы и дьяки архиепископа, а архиепископу о том писати ко государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии и ко ево отцу Филарету Никитовичу... в правду, как ся – что делает. А подлинной государев указ за приписью дьяка Ив. Грязев».

ТАКОВУ ПРИВЕЗ ВЕРХ, СЫН БОЯРСКИЙ АНДРЕЙ ПЕРХУРОВ В 133 Г. ИЮНЯ В 17 ДЕНЬ. СМ. «ОПИСАНИЕ ГОСУД. АРХИВА СТАР, ДЕЛ» П. ИВАНОВА. М., 1850 Г.; А. М. Ю. ДЕН., СТ. № 11801.




339


Р. И. Б., т. 8, л. 329.




340


А. М. Ю. Сиб. пр., столб. № 5, л. 71.




341


А. М. Ю. Денеж. ст., л. 313. См. гр. Макария в 1625 г.




342


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 13, л. 165.




343


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 16, л. 250.




344


Р. И. Б., т. 11, № 164.




345


Вот две такие поручные записи, которые мы нашли в Сибирском приказе. 1) Се яз Филарет чорной поп да яз поп Григорей Кирилов да яз Макарей Кирилов вдовой поп да яз Семион Савин поп ручались мы приказу большаго дворца сотнику Ивану Кругликову дружка по дружке в том что дано нам государева жалованья на подъем по 30 р. человеку и стати нам в Сибири в Тобольском городе з женами и з детьми а будет хто из нас едучи в Сибирь з дороги збежит и хто из нас в Тобольску не станет и на нас по сей записи пеня государева М.Ф. и государева подъемныя деньги а пеня нам что государь укажет а все мы за один человек кои из нас будет в лицах на том государева пеня и государева подъемные деньги а на то послуси Харитон Иванов а записи писал Микифорко Романов лета 7143 г. 2) Се яз черной поп Филарет да яз поп Григорей Кирилов да яз вдовой поп Макарий Кирилов да яз поп Семен Савин все мы сибирские попы поручилися есми приказу болыпаго дворца приставу Ивану Кругликову по Иван поп Павлове сын да но Аввакуме поп Григорьев в том что им попом за нашею порукою ехать в государеву вотчину в Сибирь и стати им за нашею порукою в городе в Тобольске взяли они попы за нашею порукою на подъема по 30 р. денег а буде они попы поп Иван да Аввакум за нашею порукою в государевой вотчине в Сибири в городе Тобольске не станут и на нас порутчиках пеня государя М.Ф. а пеня что государь укажет и наши порутчиковы головы в их голову место и те государевы подъемные деньги и кой из нас порутчиков будет в лицах и на том государева пеня и порука и те государевы подъемные деньги а на то послух Сергей Мелентьев а запись писал Фетка Андреев лета 7143 года. А. М. Ю. Пр. Сиб., ст. № 165, л. 17.




346


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 165, л. 81. См. «Роспись новоприсыльным в 1635 г. московским и вологодским попам, кто в которой церкви по росписи арх. Макария».




347


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 13, лл. 153 и 163. См. отписку Макария в 1627 г. (листы перепутаны, начало на 153 л., а продолжение на 163 л.).




348


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 165, лл. 5–8.




349


Ibid, ст. № 13, л. 149.




350


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656.




351


Ж. М. Н. Пр., ч. LХХХI, стр. 25. См. «Материалы для истории христ. просвещения Сибири».




352


Р. И. Б., т. 11, № 153.




353


А. М. Ю. Ден., ст. № 11801, л. 225.




354


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 13, л. 164.




355


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 13, лл. 153–152.




356


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 656.




357


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 16, лл. 370–373.




358


«Женский вопрос в Сибири в XVII в.» Н. Оглоблина в Истор. Вест. 1890 г., № 7.




359


Ibid, стр. 197–198.




360


См. наше исследование «Заселение Сибири...», стр. 218.




361


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 16, л. 75.




362


Р. И. Б., т. 8, № XXXIII.




363


Р. И. Б., т. 8, стр. 558.




364


А. М. Ю. Ден., ст. № 11801, лл. 299–303.




365


А. А. Э., т. III, № 168.




366


Дворц. Разр., т. II. См. с 788 с. по 822 стр.




367


Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 153.




368


Л. Л. Э., т. IV, № 165.




369


Странник 1866 г., февр., стр. 68–69.




370


Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 156.




371


См. стр. 83.




372


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 571, ненумерован.




373


Ibid.




374


Ibid.




375


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 81, лл. 390–406.




376


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 165, л. 101.




377


Ibid. Разб. столб. № 323.




378


Ibid. Разб. столб. № 327.




379


Доп. к А. И., т. IV, № 165.




380


А. М. Ю. Сиб. пр., разб. ст. № 324.




381


Странник, 1866 г., февр, стр. 70.




382


Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 156




383


В нашей статье «Открытие Тобольской епархии...» вкралась ошибка: на стр. 21 в прим. 3 напечатано – «при архиепископе Макарии», читай: «при Нектарии».




384


А. М. Ю. Сиб. пр., разб. ст. № 322.




385


Ibid, ст. № 303.




386


Др. Росс. Вивл., ч. III. стр. 162.




387


Странник, 1866 г., авг., стр. 49.




388


Ibid, стр. 61–62.




389


А. М. Ю. Сиб. пр., разб. ст. № 307.




390


Ibid. Разб. ст. № 310.




391


Ibid, № 309.




392


А. М. Ю. Сиб. пр., разб. ст. № 17.




393


А. М. Ю. Сиб. пр., разб ст. № 312.




394


Ibid, № 310.




395


Ibid, № 316.




396


Ibid, № 319.




397


См. наше исслед. «Заселение Сибири...», стр. 130–135.




398


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 246, л. 279.




399


Странник 1866, авг., стр. 31; Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 173.




400


А. М. Ю. Сиб. пр., столб. № 139, л. 269.




401


Ibid, л. 723.




402


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 139, лл. 481–484.




403


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 100.




404


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 246, лл. 226–232.




405


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 1183.




406


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 240, лл. 212–220.




407


А. М. Ю. Сиб. пр., ст. № 134, л. 20–25.




408


Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 166.




409


Странник 1866 г., февр., стр. 61.




410


Др. Росс. Вивл., ч. III, стр. 178.



comments


Комментарии





1




Печатается по изданию:_Буцинский_П.Н._ К истории Сибири: Мангазея и Мангазейский уезд (1601 – 1645) // 3аписки Императорского Харьковского университета. Харьков, 1893. Кн. 1. С. 33–98.





Вклад П.Н. Буцинского в изучение сибирского города XVII века оценивается историографами очень высоко. Его работы явились «своеобразным диалектическим скачком» в изучении ранней истории русских городов Западной Сибири (Д.Я. Резун). Заслуга Буцинского – вовлечение в научный оборот значительного пласта архивных документов, детальный анализ различных фактов во взаимосвязи их друг с другом, благодаря чему ему удалось дать подробные и убедительные картины хозяйственной жизни сибирских городов и уездов. «Самое лучшее» из произведений Буцинского, по мнению известного историка С.В. Бахрушева, это статья «Мангазея и Мангазейский уезд (1601 1645 гг.»). До выхода данной работы не было ни одного специального научного труда по истории этого города. Характерная черта исследований П.Н. Буцинского – отсутствие интереса к традиционным в дореволюционном сибиреведении темам смут, быта и культурной жизни. В целом для работ П.Н. Буцинского характерны жизненная конкретность, точность, скрупулезность и беспристрастность. Так, он неоднократно поправлял и уточнял непререкаемого авторитета сибирских историков Г.Ф. Миллера, что было не только смело, но и убедительно, доказательно.




2


 Обдория – территория близ устья реки Оби. Название восходит к коми-зырянскому «Обдор», что означает «край, местность у Оби». Слово Обь, вероятнее всего, имеет древнеиранское или индоиранское происхождение (в иранских языках «об» (аб, ап) означает «вода, река, поток», а в более древних индоиранских и индоевропейских языках реконструируется основа «ап» – «вода, река»). В языках коми, ханты и манси имеется немало слов индоиранского и иранского происхождения, заимствованных ими у южных племен, обитавших в евразийских степях и лесостепях во II тыс. до н.э. – начале I тыс. н.э. Менее убедительна версия о коми-зырянской принадлежности топоосновы «об» («сугроб, глубокий снег» или «тетя»).

«Обдора», или Обдорское хантыйское княжество, упоминается в русских летописях и документах в XV–XVI веках. С 1505 года к титулу великих князей Московских добавилось «князь Обдорский».




3


 «Мангазея» первоначально относилось к территории близ устья реки Таз. Известный историк Сибири Г.Ф. Миллер связывал происхождение этого топонима с названием энецкого рода Монгкаси (Монгкаси я – «Земля монгкаси»). В 1601 году на берегу Таза был построен русский город Мангазея – административный и торговый центр, место сбора ясака с «инородцев». В 1672 году из-за резкого снижения добычи пушных зверей в Мангазейском уезде город пришел в упадок и был заброшен. Жители города переселились в Новую Мангазею (Туруханское зимовье), или Туруханск. В настоящее время ненцы называют место, где располагалась Мангазея, Тахаравы-харад – «Разрушенный город».




4


 Обдорск, или Обдорский острог, был построен в 1595 году березовскими служилыми людьми под руководством воеводы Никифора Траханиотова на правом берегу Оби при впадении в нее реки Полуй. До этого там находился хантыйский городок Пулынг авыт ваш – «Городок на носу (мысе)», известный в русских источниках как Носовой городок. Обдорск был важным административным и торговым центром уезда, местом сбора ясака и таможенных пошлин. В 1933 году село Обдорское было переименовано в город Салехард (ненецкое Салия-харден – тот же «Носовой город»).




5


 Споры о местонахождении югорской земли и этнической (языковой) принадлежности народа югра не утихают в ученой среде и по сей день. Буцинский коснулся этой проблемы попутно, доказывая реальность освоения новгородцами к XI веку морского пути в Нижнее Приобье. Последнее утверждение его выглядит достаточно убедительно, чего нельзя сказать о версии самоедской (самодийской) принадлежности югры. Во-первых, в приводимом Буцинским ниже рассказе новгородского путешественника Гюряты Роговича югра совершенно четко отделяется в языковом отношении от самоедов: их «язык нем», т.е. не понятен. Во-вторых, летописные русские источники в XIV–XV веках уже четко локализуют территорию югры в Нижнем Приобье и даже в бассейне Северной Сосьвы. В-третьих, Буцинский, как и некоторые современные исследователи, почему-то совершенно выпускает из виду факт, свидетельствующий об угорской принадлежности этнонима «югра»: венгерское самоназвание «хунгар» соотносится с названием угров, угров-савиров, встречающимся в западноевропейских письменных источниках раннего средневековья. Предки венгров, ханты и манси входили в состав угроязычных племен, обитавших в раннем железном веке в лесостепях и степях Западной Сибири.

Очевидно, этнотопоним «югра» имеет южно-уральские и южно-сибирские истоки и «перекочевал» в Нижнее Приобье и на Северный Урал в начале I тыс. н.э. вместе с потомками степных угров. В XIV–XV веках это имя носило одно из территориальных объединений обских угров, обитавших в бассейне Северной Сосьвы (возможно, и на примыкающих территориях).




6


 Здесь Буцинский не совсем точен: вымичи, т.е. жители реки Выми, притока Вычегды, как и некоторые другие территориальные группы Северной Руси, принявшие активное участие в освоении Сибири (вычегжане – жители берегов Вычегды, вилежане – выходцы с реки Виледи, сысоличи – выходцы с реки Сысолы), были коми. Кроме того, устюжане, жители Великого Устюга и окружающих его земель, сложились в результате слияния выходцев из новгородских земель, Ростово-Суздальского княжества при участии коми.




7


 Шар – морской пролив, речной рукав. В русском языке появилось из коми-языка («шар» – пролив). Близкие по звучанию и смыслу слова известны и в других финно-угорских языках. Возможно, данный термин имеет иранское происхождение, так как он встречается в иранских и тюркских языках (в последних немало иранских заимствований). Югорский Шар находится между островом Вайгач и Югорским полуостровом и соединяет Баренцево и Карское моря.




8


 Лукоморье – морская лука, излучина, изгиб берега моря. Этот топоним известен в фольклоре Русского Севера, откуда его заимствовал А.С. Пушкин. Его местоположение увязывается учеными и краеведами с побережьем Баренцева или Карского морей близ Приполярного Урала.




9


 Коломенка – старинное русское большегрузное речное судно (обычно беспалубное), поднимало до 12 тысяч пудов груза. В длину достигало 15–20 саженей, в ширину – 2–4 саженей.




10


 Пантуев городок упоминается в недавно опубликованных путевых записках Г.Ф. Миллера, путешествовавшего по Сибири в 30–40-х годах XVIII столетия. Он располагался на правом берегу Оби, недалеко от ее устья, там, где сейчас находится пос. Аксарка. Миллер застал на месте Воксарского городка (Woksarit-wasch) лишь одну остяцкую хижину. Река Воксарка по-хантыйски называлась Woksarit-jach-jugan, т.е. «Лисьего народа река». Миллер привел и другое название реки – Pandu-ja, что позволяет соотнести Воксарский городок с упоминаемым в русских источниках начала XVIII века Пантуевым городком. Этимология этого названия неясна, но не исключено его происхождение от хантыйского «пан» – песок («Песчаная река, Песчаного места река»). Более чем вероятна принадлежность жителей Пантуева городка к хантыйскому роду Пандо, который был ассимилирован сибирскими тундровыми ненцами во второй половине XIX века.




11


 Остяцкий князь Василий Обдорский (вероятно, крещеный) был враждебно настроен по отношению к русским. В 1607 году он вместе с ляпинским князем Шатровом Лугуевым и кодским наследным «принцем» Онжей Юрьевым возглавил антирусское восстание. После неудачной попытки взятия Березова объединенным войском восставших нижнеобских остяков, будучи предан собственным сыном Мамруком, Василий был казнен в Березове. Лишь в 1610 году родственникам двенадцати руководителей и активных участников восстания было разрешено снять тела казненных с виселиц и похоронить их.




12


 В русских документах XVI–XVII веков заложники именовались аманатами (арабское amanat – «залог, заложник» попало в русский язык из тюркских языков). Обычно русские воинские люди, взяв в плен близкого родственника (чаще всего – сына) главы местного рода или племени, содержали его в остроге (городке) как гаранта собственной безопасности и выплаты государева ясака (налога).




13


 Режма или режа – означает «протока». Этот термин фигурирует в качестве гидронима в «мангазейских» документах и «Чертежной книге Сибири» С.У. Ремезова (1701 г.). Происхождение термина неясно. Возможно, он связан с диалектным коми-зырянским «реж» – обрыв. В то же время не исключена связь с иранской глагольной основой «рез» – течь, литься и русским «резать».




14


 Каюк – русское грузовое судно типа полубарки с двускатной крышей, каютой в корме и загнутым носом. Грузоподъемность в различных районах варьировала от 2 до 35 тысяч пудов, длина – от 8 до 12 саженей, ширина – 3–4,5 сажени.




15


 Одекуй – стеклянные бусы.




16


 Рухлядь – домашнее имущество. Мягкая рухлядь – пушнина.




17


 Юкола – сушеная рыба.




18


 Порса – рыбная мука, получавшаяся в результате измельчения толкушкой мелкой сушеной рыбы вместе с костями.




19


 «Цынжают» – заболевают цингой. Цинга в прежние времена – настоящий бич северян. Зимой из-за недостатка в пище витамина С люди часто заболевали цингой, при этом у них кровоточили десны, выпадали зубы, нарушалось пищеварение и резко снижалась сопротивляемость организма инфекциям. Традиция сыроедения, т.е. потребление в пищу сырых рыбы и мяса, у северных народов появилась как средство против цинги, так как в этой пище содержится и витамин С.




20


 Енисейские остяки (как их называли русские) – неверный термин, так как на самом деле кеты (самоназвание жителей берегов Енисея) не были родственны обским остякам (ас-ях – «обской народ») – ханты.




21


 Тунгусы – устаревшее название эвенков.




22


 Сапец – правильно сопец – руль, кормило, правило.




23


 Саадак – от тюркского sadaq – старинное название лука и колчана со стрелами, на которые (лук и колчан) надевались чехлы, либо только чехол на лук (кожаный, бархатный), украшенный шитьем, серебряными или золотыми накладками, каменьями.




24


 «Железцы стрельные» – вероятно, наконечники стрел.




25


 Собская и Кыртасская таможенные заставы были устроены в начале XVII века соответственно на левом притоке Оби реке Собь и на Северной Сосьве, немного выше по течению от Березова. Обе заставы стояли на речных путях в Сибирь и должны были обеспечивать сбор таможенных пошлин с торговцев.




26


 «Собольи пупки» – шкурки с животов.




27


 Юрий Крижанич (1617–1683 гг.) – хорватский историк, общественный деятель, проповедник идеи панславизма (объединения славянских народов). В 1661 году приехал в Россию, после чего был послан (сослан) царем Алексеем Михайловичем в Тобольск. Результатом его вынужденного пребывания в Сибири явилось «Повествование о Сибири...», вышедшее в 1681 году на латинском языке. Крижанич собрал множество сведений о географии, климате, народах Сибири, путях сообщения и истории заселения края русскими. Из сибирской ссылки ему удалось освободиться лишь после смерти Алексея Михайловича в 1676 году.




28


 Печатается по изданию:_Буцинскии_П.Н._ К истории Сибири: Сургут, Нарым и Кетск до 1645 г. Харьков: Типография Адольфа Дарре, 1893. 28 с.




29


 Пегая орда – название военно-политического объединения среднеобских селькупов, прекратившего свое существование в 1598 году, когда войско князя Вони было разбито объединенным отрядом русских служилых людей и кодских остяков. Пегая орда занимала территорию вдоль Оби от Бардакова княжества (район современного Сургута) до Нарыма, включая бассейны притоков Оби: Ваха, Васьюгана, Тыма и Парабели. После поражения часть селькупского населения мигрировала на север (реки Таз и Турухан), а Васюганско-Ваховское Приобье заселили ханты, выходцы из Бардакова княжества (с Агана, Югана). Часть населения бывшей Пегой орды осталась жить в Нарымском Приобье.

Обращает на себя внимание необычность самого названия этого объединения (княжества или союза нескольких княжеств): ни одно военно-политическое образование коренного населения Западной Сибири в русских письменных источниках XV–XVII веков не называлось ордой. Даже осколок Золотой Орды – татарское Сибирское ханство именовалось Сибирской землей (царством, страной). Почти все княжества обских угров носили названия, связанные с топонимами: Обдорское, Ляпинское, Казымское, Кодское, Белогорское, Пелымское и т.д. Эпитет «Пегая» с легкой руки Г.Ф. Миллера объяснялся тем, что жители орды были «пеги телом». Эта версия, как и другие, близкие к ней, выглядит малоубедительно. Более вероятно происхождение данного эпитета в результате адаптации какого-то местного этнонима или топонима в русском языке. Такое явление было исторически обусловлено и распространено в пору русского освоения Сибири.

В связи с этим можно попытаться раскрыть значение названия из языка остяков Бардакова княжества, от которых русские получали первые сведения об их восточных соседях. В хантыйско-русском словаре М.А. Кастрена слово «пег» означает «чужой, другой», а «пегаи, пеги» – левый. Оба эти слова близки не только фонетически, но и в смысловом отношении: в мировоззрении ханты, как и многих других народов, понятие «левый, левая» имело и негативный оттенок, означая одновременно что-то нечистое, неправильное. Отсюда вытекает, что для ханты эпитет Пегая означал «чужая», тем самым подчеркивалась иноязычная, иноэтничная принадлежность восточных соседей хантыйского Бардакова княжества. Достоверность этой версии подтверждается еще одним фактом: аналогичная модель номинации иноязычных соседей использовалась нижнеобскими ханты, которые называли ненцев «яранами» («яра» – другой).

Наименование «орда», вероятнее всего, возникло от хантыйского «ордем (урдем)», означавшего «делить», и означало часть территории (Оби). Таким образом, для ханты название Пегая орда значило «Чужая часть (сторона)», или «Чужой, другой народ».




30


 Базионская (Базионовская) волость находилась на Иртыше, примыкая с юга к Самаровской. Позднее волость именовалась Темлечеевой (Темлячеевой). Названа по поселению Басьян-пугот (С.К. Патканов), что обозначало «Деревня Басьяна». В одном из русских документов начала XVII века упоминается «князец» Бозьян. В настоящее время на месте этого поселения находится село Базьяны (30 километров к юго-востоку от Ханты-Мансийска).




31


 Лумпукольская (Лунпокольская) волость находилась на правобережье Оби, близ устья р. Тым. В 1594 году эта территория входила в состав Пегой орды.




32


 Неясно, где Буцинский встретил этот вариант (Югорская) названия Юганской волости. В научной литературе он не употребляется. Вероятно, это результат описки в документах XVII века.




33


 В 1597 году не было «бунта всей югорской земли». За два года до этого ляпинские остяки и самоеды (ненцы) во главе с князем Шатровом Лугуевым более полугода безуспешно осаждали Березов, но при приближении отряда тобольских служилых людей во главе с соратником Ермака атаманом Черкасом Александровым были вынуждены снять осаду. Позднее, в 1607 году, Шатров Лугуев вместе с обдорским князем Василием снова осаждал Березов. После поражения оба предводителя восстания были схвачены и казнены в Березове.




34


 Лешня, лесованье – лесная охота, охотничий промысел.




35


 Ларпидская волость находилась на Оби, выше по течению от ее левого притока Васьюгана. Эта территория входила в состав Пегой орды.




36


 Печатается по изданию:_Буцинский_П.Н._ Крещение остяков и вогулов при Петре Великом. Харьков: Типография губернского правления, 1893. 94 с.




37


 Здесь и ниже рассуждения автора об Удории, или Юнгории, запутаны и спорны. Он необоснованно отождествляет Удорию и Югорию («Юнгорию»). Удория – местность, расположенная к западу от реки Печоры и к северу от реки Вычегды в бассейне реки Вашки (Удора – «местность у реки» на коми языке). Здесь к XIV веку сформировалась локальная группа древних коми, в состав которой вошли также вепсский и саамский этнические компоненты. В 1444 году преемник Стефана Пермского владыка Питирим крестил удорцев-идолоноклонников.

Расположение древней Югры вдоль восточных склонов Северного, Приполярного и Полярного Урала, о котором говорит Буцинский, до сих пор не подтверждается сколько-нибудь серьезными научными аргументами (см. прим. 4).




38


 Стефан Пермский (ок. 1340-1345 – 26.04.1396 г.) – деятель Русской Православной Церкви (РПЦ) второй половины XIV века, церковный писатель. Уроженец Великого Устюга, сын русского и зырянки (коми). Постригся в монахи в Ростове, где получил образование. В 1379 году направляется для проповеди идей Христа на Вычегду, в земли коми, где в совершенстве овладел зырянским языком. Это послужило толчком к переводческой деятельности и созданию зырянской азбуки. Вместе с проповедью основ христианского учения на реках Вычегде, Выми и в других местах Стефан строил церкви и часовни, уничтожая языческие кумирни. В 1382 году по благословению митрополита Московского Алексия хиротонисан во епископа новой Пермской епархии. В народной памяти св. Стефан остался как создатель нового алфавита, т.н. пермской азбуки.




39


 Герасим Пермский (точные год рождения и год смерти неизвестны) – третий Пермский епископ, ревностно трудившийся на ниве укрепления и прославления основ христианства. Его стараниями возводились храмы, устраивался быт духовенства. Наряду с ростом признания, расширением миссионерского проповедничества и любви мирян существовали проблемы, в силу которых подвергалась опасности жизнь русского проповедника. Во время объезда епархии Герасим был задушен рукою вогула (манси), которого он принял на воспитание. По версии автора «Иконописного Подлинника», это деяние было совершено его домочадцами. П.Н. Буцинский ошибочно называет его «первым епископом Перми», ссылаясь на статью Н.А. Абрамова в «Журнале Министерства Народного Просвещения» (ЖМНП, СПб, 1854, ч. 83). Канонизирован Русской Православной Церковью.




40


 Питирим Пермский (?–1455) – четвертый епископ Великой Перми (с 1447 г.), церковный писатель и миссионер, обративший в христианство многих манси. Составитель «Краткого описания жития св. Алексия» (см.: Духовный вестник, СПб, 1862). Убит вогульским вождем Асыкой в Усть-Выме в 1455 году во время миссионерской проповеди. Причислен к лику святых РПЦ. Днями памяти его считаются 29 января и 19 августа.




41


 Асыка – князь Пелымского вогульского (мансийского) княжества, располагавшегося на восточных склонах Урала. Известен набегами на пермские и вычегодские земли. Ярый противник христианизации. В 1467 году во время ответного похода пермско-вятского отряда на пелымских «вогуличей» он был захвачен в плен, но сумел бежать. В 1481 году войско Асыки напало на Пермь Великую, были убиты пермский князь Михаил и его сыновья. После успешного похода московской рати под руководством воевод князей Ф. Курбского и И. Салтыка-Травина на пелымцев (1483 г.) сын Асыки князь Юмшан признал зависимость от великого князя Московского Ивана III. В 1485 году Юмшан побывал на аудиенции у Ивана III и обязался «дань давати великому князю». К этому времени Асыка, вероятно, уже умер, во всяком случае в русских документах и летописях он уже не упоминается.




42


 Сведения о противостоянии пермян-идолопоклонников во главе с неким Пан-сотником (Памом) и крестителя пермян (древних коми) иеромонаха Стефана содержатся в «Слове о житии и учении св. Стефана...», написанном Епифанием Премудрым в конце XIV века. «Житие» и Вычегодско-Пермская летопись однозначно определяют Пана-сотника и его сторонников как пермян (коми), поэтому отождествление Буцинским последних с «юнгорскими остяками» нельзя признать верным.




43


 Иван III Васильевич (22.01.1440–27.10.1505) – великий князь Московский с 1462 года, старший сын Василия II (Васильевича) Темного. Выдающийся государственный деятель, дипломат. При его правлении завершилось формирование территории Русского централизованного государства и начала складываться система приказного управления. При нем сильно возросло значение дворянства и получило развитие поместное землевладение. Важнейшим его достижением была ликвидация зависимости Московской Руси от ордынцев.




44


 Здесь неточность: Березов был основан через год после Пелыма, т.е. в 1594 году.




45


 Алачевы – княжеский род конца XVI–середины XVII вв. хантыйского Кодского княжества, расположенного на правом берегу Оби между рекой Ендырь и Северной Сосьвой. Русское правительство использовало род Алачевых в своих административно-хозяйственных и политических целях. Последний князь Дмитрий Михайлович в 1643 году был вызван в Москву, записан в дворянство, получил вотчину на Лене, в Коми крае, а Кода была присоединена к Русскому государству. К концу XVII века род Алачевых угас.




46


 Кодский (Кондинский) Троицкий монастырь основан в 1653 году в селе Кондинском (ныне – Октябрьское Ханты-Мансийского автономного округа). В течение 130 лет (1657–1891) был мужским. Расположен на правом берегу Оби. Указом Синода от 12 апреля 1891 г. (№ 5830) монастырь был обращен в женскую общину с подчинением Иоанно-Введенскому монастырю, что под Тобольском. 21 июня того же года несколько монахинь отбыли в Кондинск. Настоятельницей была назначена монахиня Анна Дружинина. В число насельниц общины входили пять монахинь, пять рясофорных послушниц и пять «белиц». История монастыря богата событиями, имевшими всероссийское значение. В сентябре 1909 года Кондинская Троицкая женская община вновь была обращена в самостоятельный женский трехклассный общежительный монастырь.




47


 Троицкая церковь в селе Кодеком была построена князем Михаилом (Игичеем) Алачевым. Описания ее внешнего и внутреннего вида не сохранилось из-за пожара. Сгоревшая церковь была восстановлена, но со временем из-за ветхости была снесена в момент закладки монастырской обители.




48


 Михаил Федорович Романов (12 (22).07.1596–13 (23).07.1645) – сын Федора (Филарета) Романова. На Земском соборе 21 февраля 1613 года был избран первым русским царем. По своим личным качествам был человеком небольшого ума, нерешительным и к тому же болезненным. Фактически государством управлял его отец-патриарх (до своей смерти в 1633 г.). При Михаиле Федоровиче были заключены Столбовской мир (1617) и Деулинское перемирие (1618).




49


 Речь идет о нарымских селькупах, которых до конца XIX века ошибочно называли остяками, или остяко-самоедами.




50


 Указ великих государей Иоанна и Петра Алексеевичей и сестры их цесаревны Софии в Сибирь о крещении в православную веру и о «розыске и наказании из них тех, кои обокрав помещиков или разоря кого-либо, бежали и просят о крещении их, дабы тем освободиться от наказания: Именной с боярским приговором».




51


 Происхождение этнонима «остяки» до сих пор многие авторы связывают с татарским «уштек, уштяк» «дикий, непокорный». Более вероятна другая версия, согласно которой этноним «остяк» произошел от самоназвания обских ханты: ас-ях – «обские люди, обской народ». Аналогичная ситуация сложилась и с этнонимом «вогулы», который, как правило, объясняется из языка коми, где он переводится как «дикий». В то же время известный археолог и этнограф В.Н. Чернецов считал, что этноним «вокэл, выкли», встречающийся в исторических преданиях обских угров, имеет хантыйское происхождение. Известный топонимист А.К. Матвеев, отмечая обилие географических названий, образованных от слова «вогул», приводит хантыйский вариант этнонима – «вохаль», который применялся в отношении манси. Этнограф Е.П. Мартынова отмечает, что у нижнеобских ханты до сих пор сохранился этноним «охаль», который идентифицируется ими как сосьвинские манси или ханты.

В целом следует почеркнуть, что связь этнонимов «остяки» и «вогулы» соответственно с татарским и коми словами со значением «дикий», по всей вероятности, вторична. Слово «дикий» является эпитетом к данным этнонимам, а не их переводом с коми и татарского языков. Исконное значение этих названий связано, вероятнее всего, с древними самоназваниями северных обско-угорских групп.




52


 Маньс, манщ – этноним, который означал «говорящие». Восходит к древнему названию предков венгров и манси – «монть», «мансэ». У венгров этот термин трансформировался в «мадьяр» – «говорящие люди». Этнонимы с подобным значением нередки и у других народов, что является результатом противопоставления «свой – чужой», «говорящий – немой».




53


 В фольклоре ханты «арьях» – древний народ, который жил в Нижнем Прииртышье и Среднем Приобье до появления там хантыйского населения. «Арьях» ханты переводят как «Песенный, былинный народ». Этническая принадлежность «арьях» неясна, но есть основания считать, что этот народ был ассимилирован предками современных ханты.




54


 Енисейские остяки – устаревшее русское название кетов. По происхождению и языку кеты не родственны ханты.




55


 Здесь и ниже сведения о божествах обских угров и их религиозной обрядности, приводимые П.Н. Буцинским, почти дословно повторяют данные из сочинения Григория Новицкого (о нем см. ниже).




56


 Новицкий Григорий Ильич (год рождения неизвестен, умер в 20-е годы XVIII века) – малоросс, автор «Краткого описания о народе остяцком» (1715). Получил образование в Киево-Могилянской академии. В 1712 году сослан в Сибирь, где наблюдал жизнь ханты (остяков) и манси (вогулов), сопровождая в миссионерской поездке митрополита Филофея Лещинского в Березовский край. Погиб во время посещения Кондинской волости (на р. Конде).




57


 Неверное выражение: речь идет о татуировках, которые у обских угров носили характер излечивающего или охранительного (от болезней, злых духов) знака. Возможно, некоторые татуировки были родовыми, фамильными знаками («знаменами»).




58


 Кастрен Матиас (Матвей) Алексантери (Александр) (2.12.1813 – 7.05.1852) – финский языковед и этнограф. Предпринял ряд путешествий по северной части Европейской России, Уралу, Западной и Южной Сибири (1845–1849). Исследовал, в частности, хантыйский, самодийские и другие языки. Автор работ и о мифологии и этнографии Сибири.




59


 Паллас Петр Симон (1741 –1811) – немецкий естествоиспытатель, географ, с 1767 года работавший в России по приглашению Екатерины II. В 1768–1774 годах Паллас возглавлял академическую комплексную экспедицию по Центральной России, Уралу, Сибири и Забайкалью. В результате этой экспедиции появились два знаменитых труда Палласа: «Русско-азиатская зоография» и пятитомное «Путешествие по разным провинциям Российского государства».




60


 Елянь (Илянь) – название духа (божества?) у северных ханты и манси, зафиксированное учеными и краеведами во второй половине XIX – начале XX веков. А.II. Зенько полагает, что Елянь – эпитет некоего божества – покровителя воинов, так как его важнейшим атрибутом являлось оружие, а праздники, устраивавшиеся в его честь, сопровождались пляской мужчин с копьями и саблями. Значение слова А.П. Зенько, ссылаясь на И.Н. Смирнова (1904 г.), определяет как «священный». В связи с этим следует отметить, что близкое по звучанию слово с таким значением у ханты и манси отсутствует, но есть у ненцев – «яля».

В то же время известный финский этнограф К.Ф. Карьялайнен считал еляней помощниками и охранителями, слугами местных духов-покровителей. Отличительной чертой изображений еляней, по его мнению, являлась остроголовость, имитировавшая шлемы воинов. Эти изображения отличались небольшими размерами и имели вид палочек или кольев, на которых вырезались лишь лица и головы. Вслед за О. Финшем (1882 -г.), лично наблюдавшим обряды почитания еляней на хантыйских святилищах, где их количество достигало нескольких десятков, К.Ф. Карьялайнен считал, что еляни не являлись собственно идолами, а приносились в жертву верховному духу. Кроме того, интересно, что еляней никогда не одевали, им не приносили даров как идолам духов.

Е.П. Мартынова вслед за С.И. Руденко (1916 г.) считает, что еляни – духи, покровительствовавшие рыболовам и охотникам. Изображения еляней в случае их успешной «службы» по истечении трех лет уносили на ближайшее святилище, а взамен изготавливали новые.

В пользу последних трактовок значения еляней, возможно, свидетельствует наличие в лексиконе ханты слова «еле (елле)» – «щепка», что вполне согласуется с небольшими размерами изображений еляней и почти полным отсутствием у них каких-либо деталей тела (кроме головы).




61


 Иоаким (Иван Савельев) (1621 –1690) – десятый Патриарх Московский и всея Руси (1674–1690). Московский дворянин, ведущий род из Великого Новгорода. В 1655 г. оставил военную службу и принял монашество. В 1664 г. – архимандрит Чудова монастыря, с 1672 г. митрополит Новгородский. После падения в 1666 г. Патриарха Никона (Никита Минов, 1605–1681) сблизился с царем Алексеем Михайловичем (1629–1676). Отстаивал независимость духовенства от светской власти. 26 июля 1674 года возведен на патриарший престол.




62


 Адриан (Андрей) (1627–1700) – одиннадцатый и последний досинодальный Патриарх Московский и всея Руси (1690–1700). Приверженец церковной старины, активно противодействовал реформам Петра I. Оставил обширное литературное наследие, включающее проповеди, обличения. Поддерживал общерусское летописание, пополнившееся новыми сводами. В борьбе со староверами предпочитал репрессивные меры. После смерти его патриаршество было заменено синодальной формой церковного правления.




63


 Игнатий (Римский-Корсаков, ок. 1639–13.05.1701) – митрополит Сибирский и Тобольский (1692–1700). О его мирском имени существуют легенды. По первой (вплоть до 1988 г.) – Иван Степанович, по другой – Илья Александрович. Выходец из дворян, при царе Алексее Михайловиче был стольником. Принял монашество в Соловецком монастыре. С 1685 года – архимандрит. Хиротония в митрополита Сибирского состоялась 3 апреля 1692 года. Прибыл в Тобольск 12 февраля 1693 года. Был ярким обличителем язычества, раскола и сектантства. Большое участие принимал в делах христианизации народов Тобольского Севера. Остаток своей жизни провел в Московском Симоновском монастыре, где и погребен. Известный духовный писатель, обличитель раскола.




64


 Киприан (Старорусенин) (вторая половина XVI ст. – 17.12.1635) – первый архиепископ Сибирский и Тобольский (8.08.1620–15.02.1624). Был архимандритом Хутынского монастыря. Возведен на тобольскую кафедру с согласия патриарха Филарета по указу царя Алексея Михайловича. Хиротонисан в архиепископы 8 сентября 1620 года. Дата прибытия в Тобольск – 19 июня 1621 г. 15 февраля 1624 года вызван в Москву и возведен в сан митрополита.




65


 Филарет (Федор Никитич Романов, ок. 1554 –1633) – четвертый Патриарх Московский и всея Руси (1619 –1633), крупный государственный деятель, отец царя Михаила Федоровича и старший сын боярина Никиты Романовича Юрьева, брата первой жены Ивана Грозного Анастасии, соперник Бориса Годунова при дворе, которым насильно пострижен в монахи в конце 1600 или начале 1601 гг. Принимал участие в свержении Василия Шуйского (1610). Как духовный деятель укрепил власть и авторитет Московской патриархии. Принял решение об учреждении Тобольской и Сибирской архиепископии (1620).




66


 Виниус Андрей Андреевич (1641 –1717) – русский государственный деятель, дворянин. В 1694–1695 гг. управлял Сибирским приказом, строил заводы на Урале. Один из ближайших соратников Петра I в ранние годы его царствования.




67


 Абрамов Николай Алексеевич (17.04.1812 – 3.05.1870) – известный сибирский краевед, историк. Образование получил в уездном народном училище (1823 – 1825) и Тобольской духовной семинарии (1826– 1832). Преподавал в духовном училище (1832–1836). С 1842 г. – смотритель Березовского, Ялуторовского и Тюменского училищ. С 1853 г. – столоначальник Главного Управления Западной Сибири (г. Омск). Действительный член Русского Географического общества (РГО) (с 5 ноября 1858 г.). Один из первых и ведущих знатоков церковной истории Сибири, особенно Тобольской губернии и епархии (более 100 публикаций). Другой известный церковный историк Сибири – А.И. Сулоцкий писал о нем: «После Абрамова едва ли скоро явится такой знаток Сибири и такой охотник писать о ней, каков он был».




68


 Иоанн Максимович (Иоанн Тобольский) (в миру – Иван Максимович Васильковский, род. в декабре 1651 г., умер 10 июня 1715 г.) – шестой митрополит Тобольской епархии, носивший титул «Митрополит Тобольский и всея Сибири». Уроженец города Нежина Черниговской губернии. Из дворян. Учился в Киевской духовной академии. Принял монашество в Киево-Печерской лавре. В 1677 году 24-летний иеромонах Иоанн был избран посланником к царю Федору Алексеевичу. Сведений с 1677 по 1695 годы о его деятельности нет. С 1695 года архимандрит Черниговского Елецкого монастыря. 10 января 1697 г. – архиепископ Черниговский. 23 марта 1711 года хиротонисан в митрополиты Тобольской епархии. Прибыл в Тобольск 14 (по другим сведениям – 11) августа 1711 года. Видный деятель русского православия, духовный писатель и проповедник, оставивший большое литературное наследие. Канонизирован в 1916 году, последний русский святой досоветского времени 10 (23) июня. Его мощи и по сей день привлекают богомольцев в древнюю столицу Сибири.




69


 Шарковы юрты – искаженное название Шоркоровских юрт. Исконное звучание топонима – Шоркар (в переводе с коми языка – «Город на ручье (речке)». До конца XVI века Шоркар был центральным городком Кодского княжества, княжеской резиденцией. Там же находилась и «кумирня» (святилище) общеугорского значения, посвященная Ортику (Орт-ики – одно из имен сына верховного божества обских угров Торума – Мир-Ванты-ху). В настоящее время рядом с древним городищем находится пос. Шеркалы (Октябрьский район ХантыМансийского автономного округа).




70


 Правильно «Кошуцких». В Ремезовской летописи упоминается хантыйский (мансийский?) князь Кошук и его городок, который был с боем взят дружиной Ермака. В XVII–XIX веках в состав Кошукской инородческой волости в низовьях реки Тавды (левый приток Тобола) входило 12 поселений. Ныне на месте городка – село Кошуки (Тавдинский район Свердловской области).




71


 Нахрачи – бывшая княжеская резиденция и культовый центр нижнекондинских ханты. В 1963 году село Нахрачинское было переименовано в Кондинское.




72


 Сатыгинская волость находилась в среднем течении реки Конды, левого притока Иртыша. Селение Сатыга, названное по имени легендарного мансийского (хантыйского?) князя начала XVIII века Сатыги, располагалось на северном берегу одноименного тумана – проточного озера.




73


 Василий Мангазейский (Василий Отрыганьев, ?–1600) – праведник, к которому была допущена уступка со стороны высшей духовной власти о признании его Угодником Божиим без официальной канонизации. Служил приказчиком у состоятельного купца в Мангазее. Обвинен последним в краже и убит. С 1649 года чествуется как подвижник благочестия. Днем памяти святителя считается 10 мая.




74


 Антоний I (Стаховский) (св. нет – 27.03.1740) – митрополит Тобольский и Сибирский (14.02.1721 – 27.03.1740). Выпускник Киевской духовной академии. В 1701 –1709 гг. – кафедральный наместник в Чернигове. С 1709 года – архимандрит и настоятель Новгород-Северского Спасо-Преображенского монастыря. В течение восьми лет, с 1713 по 1721 годы, был архиепископом Черниговским. В 1721 году возведен в сан митрополита Тобольского и Сибирского. Прибыл в Тобольск 7 декабря 1721 года. Многогранной была его деятельность на поприще христианизации народов Тобольского Севера и борьбы с расколом.




75


 Persona grata (лат.) – желательное лицо.




76


 Геннин (де Геннин), Вилли Иванович (Георг Вильгельм) (1676 –1750) – специалист по горному и металлургическому производству, генерал-лейтенант. Голландец по происхождению, в России с 1698 года на службе. Участвовал в Северной войне (1700–1721). Активно проводил в жизнь политику Петра I. С 1722 по 1734 гг. – начальник уральских горных заводов.




77


 Долгорукий Михаил Владимирович (14.11.1667 – 11.11.1750) – тобольский губернатор (1724–1728), князь, государственный деятель, д.т.с. (1729). Из рода Долгоруких, брат В.В. Долгорукого. Стольник (1685). Участвовал в Крымском походе 1689 г. С апреля 1729 г. – член Верховного тайного совета.




78


 Печатается по изданию:_Буцинскии_П.Н._ Открытие Тобольской епархии и первый Тобольский архиепископ Киприан. Харьков: Типография губернского правления, 1891. 58 с.




79


 Владимир (Владимир Святославович) (?–1015) – святой, князь Новгородский (с 969), великий князь Киевский (с 980). Добился объединения всех восточнославянских племен. В 988 году положил начало процессу христианизации древнерусского общества, избрав христианство в качестве государственной религии. Осуществил эту акцию с помощью византийского духовенства. Объявлен РПЦ равноапостольным и канонизирован в середине XIII века по велению Александра Невского.




80


 Ярослав I (Ярослав Мудрый, 978–1054) – великий князь Киевский, сын Владимира Святославовича. Был основателем первых русских монастырей. Ярослав является основателем Русской Православной Церкви.




81


 Ижора – западнофинская народность, жившая по берегам Невы. Земля, на которой обитала ижора, называлась Ижорской, или Ингрией, Ингерманландией (при Петре Великом). Территория Ижорской земли входила в состав владений Новгорода Великого, а после 1478 года была присоединена к Московскому государству. К XVII веку ижорцы были полностью ассимилированы северорусским населением.




82


 Карелы (самоназвание – карьялани) – народ в России прибалтийско-финской подгруппы финно-угорской группы уральской языковой семьи. Относятся к беломоро-балтийской расе большой европеоидной расы, в некоторых группах прослеживается слабая монголоидная примесь. Карелы сформировались на основе аборигенных племен Южной Карелии и Юго-Восточной Финляндии. В XI веке карелы стали продвигаться на север и заняли свою современную территорию, поглотив часть саамов. Первое упоминание названия «карелы» в русских летописях относится к 1143 году. В настоящее время их насчитывается около 140 тысяч человек, имеют собственную автономию.




83


 Чудь – изначально этноним, название одного из «вымерших» западнофинских племен. Упоминается в «Повести временных лет» как северный сосед восточнославянских племен. Исчезает с исторической арены в начале II тысячелетия. Очевидно, чудь была ассимилирована словенами. Район обитания этого племени реконструируется по топонимам, в частности, по названию Чудского озера. Позднее – общее название, применявшееся русскими в отношении финноязычного населения Европейского Севера. Впоследствии не только русские, но и сами потомки чудских народов стали применять это название для обозначения древнего населения этих территорий.

Предания о чуди сохранились в северорусских землях (Новгород, Архангельск, Устюг), у коми-зырян, коми-пермяков и европейских ненцев. В них чудь – языческий народ, убегавший от христиан или погребавший себя в землянках. В коми-языке «чудь, чуйд» означает «пугливый, боязливый». У коми-зырян чудь иногда ассоциируется с собственными предками-язычниками.




84


 Олонецкий край – территория бассейна реки Олонки в Приладожье, где обитали западнофинские племена, в частности – весь (предки современных вепсов).




85


 Лопари, или саамы – народ, издревле обитающий на севере Скандинавии и Кольском полуострове. Язык саамов относится к финно-угорской группе уральской языковой семьи, распадается на ряд сильно различающихся диалектов. Традиционные занятия саамов – охота на дикого оленя, оленеводство.




86


 Лапландия – устаревшее название территории, заселенной лопарями (саамами). Название означает «Страна лаппов».




87


 Зосима – преподобный, один из основателей Соловецкого монастыря (?– 1478). Был канонизирован собором в 1547 году. Память его отмечается 17 апреля. В 1566 г., 8 августа, его мощи были перенесены в придел соборного храма, посвященного преподобным Зосиме и Савватию.




88


 Савватий – преподобный, один из основателей Соловецкого монастыря (? – 27.09.1435). Ища место для совершенного уединения и безмолвной молитвы и узнав о существовании в Белом море большого пустынного острова, отправился туда. Первоначально поселился у часовни на реке Выге, где встретил инока Германа, жившего в лесу. Не доходя 12 километров до места нынешнего расположения монастыря, близ озера поставил келью. Уже после кончины здесь был построен монастырь, получивший название Соловецкого.




89


 Герман – преподобный соловецкий (?–1479), родом из Тотьмы. Вместе с рыбаками в 1428 г. отправился на пустынный Соловецкий остров, где встретился с Савватием, пострижником Валаамской обители. После смерти последнего подвизался с преподобным Зосимою. Безграмотный, он диктовал клирику о своих подвижниках по пустынножительству, их жизнеописание. Около 50 лет провел Герман на Соловецком острове. День его памяти празднуется 30 июля. Мощи покоятся в Соловецком монастыре.




90


 Иона (?–1471) – с 1455 г. епископ Пермский. Избран в епископы из простых иноков. С успехом продолжал обращение в христианство язычников, живших по Каме и Чусовой. В начале проповеди ему пришлось потерпеть много лишений и страданий от обращаемых в православие. На месте истребленных кумирниц им были построены церкви и при последних открыты училища. В 1459 году Иона значится в числе русских иерархов, писавших увещевание к епископам литовским оставаться верными православию. День памяти его – 29 января.




91


 Гурий (ок. 1500–1563) (в миру Григорий Руготин) – архиепископ Казанский, святой. Память его празднуется 5 декабря, а днем обретения мощей является 5 октября. Был управляющим у кн. Ивана Пенькова. Оклеветанный в преступной связи с его женою, был посажен в подземелье, где находился два года. Во время заключения переписывал «Азбуки», а вырученные деньги раздавал нищим. По освобождении постригся в Иосифо-Волоколамском монастыре, а затем служил игуменом этого монастыря. По воле Ивана Грозного два года настоятельствовал в Селижаровском монастыре. В 1555 г. собором русских святителей был посвящен на вновь учрежденную архиепископскую кафедру в Казани. Активно принимал участие в христианизации инородцев. Мощи его покоятся в Благовещенском соборе Казани.




92


 Иван IV Васильевич (Иван Грозный) (25.08.1530–18.03.1584) царь Московский, сын великого князя Василия III. Сыграл большую роль в укреплении сильной централизованной власти в России. Был образованнейшим человеком своего времени. В исторической науке деятельность Ивана Грозного получила разноречивую оценку.




93


 Симеон – архиепископ, четвертый владыка Сибирской и Тобольской епархии в 1651–1664 гг. Выходец из Нижегородской епархии (?–?). Был пострижен в монахи в Макарьево-Желтоводском монастыре. Хиротонисан в архиепископа Сибирского 9 марта 1651 года в Московском Успенском соборе в присутствии царя Алексея Михайловича. Прибыл в Тобольск 20 декабря 1651 г. В 1664 году Симеон был вызван в Москву и 16 февраля вышел в отставку. До 1675 г. находился в Макарьево-Желтоводском, а затем Чудском монастырях. В Сибири оставил о себе память как ревнитель христианского благочестия и устроитель церковного благолепия.




94


 Туринский Покровский монастырь основан в 1604 году. Первоначально находился при Покровской приходской церкви. В нем жили монахи и монахини без настоятеля в деревянных кельях. В 1624 г. архиепископ Киприан определил настоятелем игумена Макария, который при содействии архипастыря изыскал средства для постройки Николаевского монастыря, куда перешли монахи. Последний был наделен землями и угодьями от царя Петра Алексеевича. С 1764 года монастырь назывался Николаевским. В 1822 г. он был обращен в женский.




95


 Годунов Матфей Михайлович – боярин, тобольский воевода (1620–1622) при царе Михаиле Федоровиче.




96


 Варлаам I (Рогов) – Ростовский митрополит (? –1603), из игуменов Кирилло-Белозерского монастыря. В январе 1587 года посвящен на кафедру Ростовскую. Присутствовал на Московском соборе 1589 г., когда решался вопрос об учреждении патриаршества в России. Вместе с митрополитом Московским Иовом и Новгородским архиепископом Александром был предложен в кандидаты на патриаршество. В день избрания Иовы в патриархи Варлаам был поставлен митрополитом. С того времени епископы Ростовские стали именоваться митрополитами Ростовскими и Ярославскими.




97


 Тобольский Знаменский монастырь основан в нижнем посаде города, на правом берегу Иртыша, в устье небольшой речки Абрамовки в 1526 году. В 1610 году монастырь перенесен из-за Иртыша в верхнюю часть Тобольска. На новом месте монастырь существовал недолго – не более 13 лет. В 1623 году при архиепископе Киприане вновь переведен в нижнюю часть города и поставлен за татарскими юртами. В 1659 году монастырь сгорел дотла от молнии. После этого пожара 20 мая 1677 года вновь был истреблен очередным пожарищем. И лишь после пожара 1685 года в царствование Иоанна и Петра Алексеевичей началось новое строительство. Но каменное воплощение он получил после 1767 года. В 1873 году рядом с Казанским храмом был заложен корпус теплого придела в честь Знамения Божьей Матери, давшего название монастырю. Тобольский Знаменский мужской монастырь в XVII–XVIII веках – один из известных в Сибири. На его территории в 1833 году открылась первая в Сибири духовная школа – Тобольская духовная семинария.




98


 Печатается по изданию:_Буцинскии_П.Н._ Сибирские архиепископы Макарий, Нектарий, Герасим (1625г. – 1850 г.). Харьков: Типография губернского правления, 1891. 68 с.




99


 Сулоцкий Александр Иванович (1812–16 (3).05.1884) – протоиерей, законоучитель Сибирского кадетского корпуса, известный церковный историк Сибири. Образование получил в Ярославской духовной семинарии и С.-Петербургской духовной академии (1833–1837). Со степенью кандидата богословия был определен в 1848 году учителем церковной истории и греческого языка в Тобольскую духовную семинарию. В Тобольске сблизился с историками П.А. Словцовым, Н.А. Абрамовым, Г.А. Варлаковым, поэтом П.П. Ершовым, декабристами. В 1884 г. переехал в Омск, где работал в кадетском корпусе с И.Я. Словцовым.

Увлеченно занимался научной деятельностью, был в числе учредителей Общества исследования Западной Сибири, а с 1877 г. – член-учредитель ЗСОИРГО. Крупный специалист по истории христианства в Сибири. Его перу принадлежит около 100 печатных работ, появлявшихся во многих российских журналах и научных изданиях. Говоря о тобольском периоде, он замечает: «Так мало отпечатано за десятилетнюю службу в Тобольске... оттого, что 1) я опасался, не пренебрегли бы моим писанием гг. журналисты, не отвергли бы они моих статей с презрением; 2) печатать свои сочинения на собственный счет тогда я не имел средств». 30 апреля 1855 года возведен в степень магистра богословских наук. Имел двух сыновей и трех дочерей. Перечень его сочинений опубликован в № 11 «Тобольских епархиальных ведомостей» за 1884 год.




100


 Амвросий I (Келембет) (около 1750–4.07.1825) – уроженец города Лубны Полтавской губернии. Окончил Киевскую духовную академию. С 1792 г. – архимандрит Воронежского Алексеевского монастыря, потом – ректор Воронежской духовной семинарии, еще позже – Новгородской. С 30 ноября 1797 г. – епископ Уфимский и Оренбургский. После шестилетнего служения (25 мая 1806 г.) возведен в сан архиепископа и переведен в Тобольск. Четыре года возглавлял древнюю Сибирскую кафедру.




101


 Оглоблин Николай Николаевич (1852 – год смерти неизвестен) русский историк-археограф. Окончил Петербургский археологический институт. Служил архивариусом при Московском архиве Министерства юстиции. В 1895–1901 гг. завершил великолепный археографический труд в четырех томах «Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592–1768)», сохраняющий поныне значение важнейшего справочного издания по фонду сибирских материалов. В 1896 году книга была удостоена премии Академии наук. Автор многих историко-географических трудов. Впервые в сибирской историографии отразил народные движения в XVII веке.




102


 Аббас (1571 – янв. 1629) – шах Ирана (с 1587) из династии Сефевидов. Главное внимание уделял укреплению централизованной власти и проведению внутренних реформ. Не раз обменивался посольствами с Россией. Покровительствовал европейским купцам и миссионерам. При его правлении Иран достиг наибольшей политической силы, в связи с чем его называли Великим.




103


 Хованский Андрей Андреевич – князь, тобольский воевода (1626–1627), сменил на этом посту боярина Д.Т. Трубецкого.




104


 Веньяминов Мирон Андреевич – князь, тобольский воевода (1625–1626).




105


 Иосаф I – четвертый Патриарх Московский и всея Руси в 1634–1640 годах, преемник Филарета. Был прежде архиепископом Пскова. Одно из его первых дел в качестве Патриарха было жестокое наказание архиепископа Суздальского Иосифа (Курцевич) за его недостойное поведение. Издал «Лествицу властям», в которой указывал, в каком порядке иерархи должны занимать места при богослужении и на соборах.




106


 Темкин-Ростовский Михаил Михайлович – стольник, князь, тобольский воевода (1635–1638).




107


 Волынский Андрей Васильевич – стольник, князь, тобольский воевода, управлявший Сибирью вместе с М.М. Темкиным-Ростовским.




108


 Есипов Савва Ефимович – подьячий архиепископа Нектария (Телятин), летописец. В 1636 г. составил повесть «О Сибири и Сибирском взятии», известную под названием Есиповской летописи. По мнению историков, это одна из старейших сибирских летописей. По свидетельству «Словаря» Ф.А. Брокгауза летописание доведено до 1621 года и составлено автором «по писанию прежнему» (вероятно, по труду Тобольского архиепископа Киприана), не дошедшему до нас.




109


 Абалацкая икона Знамения Божией Матери, явленная в с. Абалак вдове благочестивой Марии, в честь которой в 1637 году архиепископом Нектарием была заложена церковь. Икона написана была протодьяконом Софийского кафедрального собора Матвеем Мартыновым (1636), широко известна в Сибири и России как чудотворная. По распоряжению митрополита Корнилия с 1665 года ежегодно 8 июня из Абалака с крестным ходом доставляется в Тобольск для поклонения верующих.




110


 Куракин Григорий Семенович – князь, тобольский воевода (1643– 1644), управлял вместе с князем М.С. Гагариным. В годы их воеводства в Тобольске был большой пожар (4 августа 1643 г.), уничтоживший город, соборную и приходскую церкви, архиерейский и воеводский дома, острог.




111


 Гагарин Матвей Петрович (? – 1721) – первый губернатор Сибири (1711 –1721). С его именем связан новый поворот таможенной политики в сторону усиления пошлинного обложения торговли. В 1713 году пересмотрел Таможенный Устав 1698 г. По этому Уставу в Сибири вводился дополнительный сбор десятой «перекупной» пошлины при перепродаже товаров. Его правление закончилось грандиозным сыском о злоупотреблениях сибирских властей, а князь Гагарин, уличенный в злоупотреблениях, был публично казнен.




112


 Одоевский Никита Иванович – князь, боярин, представитель московской бюрократии, судья Сибирского приказа (1643–1646).




113


 Все же Новицкий, видимо, прав, считая возглас «хай» не более чем междометием, т.к. у ненцев «хай» не означает Бог. Ненецкое «хэхэ» означает «идол, дух». Сам же факт заимствования ханты этого религиозного термина у ненцев сомнителен.




114


 Сулешов Юрий (Юрье) Яншеевич (Екшеевич) (?–1643) – тобольский воевода, боярин. В 1623–1625 гг. предпринял статистическое обследование ряда уездов Западной Сибири и установил твердое соотношение крестьянских наделов с размерами обрабатываемой ими государевой пашни, увеличив при этом тягловые повинности. Ввел зачет земельных участков служилых людей за их хлебное жалование. Унифицировал денежные оклады служилых людей. Княжеский род Сулешевых происходил из крымских татар, где члены его занимали важные посты в XVI–XVII вв. До назначения в Тобольск Юрий Яншеевич был воеводой в Новгороде, являясь мужем Марфы Салтыковой, племянницы Марфы Романовой. После воцарения на престол Михаила Романова за ним окончательно утверждается титул стольника.