Раиса Лыкосова
ВСТРЕТИМСЯ НА ВЫСОТЕ

Повести



Встретимся на высоте


В печной трубе завывает матерым псом вьюга. Тяжелыми черными комьями застыли в жидких кронах сосен вороны. Ветер заламывает воронам хвосты, метет с крыш и гонит по улице снежную крупу, обрывки газет, разный мусор.
Ленька стоит у окна и вглядывается в проходящие по широкой улице с сердитым урчанием машины. Огромные, обтекаемые, как танки, на гусеничном ходу вездеходы, юркие, с широкими кузовами «Татры», длинные с приподнятыми вверх кабинами, напоминающие осанкой ползущих крокодилов «Магирусы».
С кухни плывут запахи квашеного теста, свежемороженой рыбы. Егоровна все утро гремит там заслонкой и листами. Валерка приносит из чулана и ставит около Ленькиных ботинок белые подшитые валенки.
— Примерь-ка вот дедовы самокатки.
— Мыслимо ли на морозе в энтих-то колотушках, — поддерживает его Егоровна и, подперев сухим кулачком подбородок, оглядывает невысокую длиннорукую Ленькину фигуру.
— Садитесь-ко к столу, пока пироги не остыли. Леня все утро, как конь стреноженный, у окна… Доброхоты! Вот доброхоты-те! Еще одному своим мостом голову заморочили, — сокрушенно качает она гладко причесанной головой, по-прежнему гремя на кухне ухватами и листами.
Валерка снова идет в чулан и приносит серую дедову стеганку.
— Вот куфайчонку натянешь на пальто-то, и в самый раз будет.
Четыре дня Ленька в Югане, а уже много местных словечек усвоил. Доброхоты на языке Егоровны означает добровольцы, то есть те люди, что едут на Север. С ее же слов усвоил он в общих чертах историю самих Фигуровых. Домом давно уже заправляет она одна. Все другие Фигуровы, по ее словам, по разным трассам да тундрам «летают». Потому-то и переехала Егоровна в Юган, поближе к доброхотам. Нет-нет да, глядишь, и наведаются в командировку али на праздник Валеркины отец и мать, геофизики, которые в мерзлой тундре нефть да газ ищут. Нет-нет да и заскочит сам дед Фигуров, который в тайге сосновой терем-кафе для комсомольцев вытюкивает.
Много этих самых доброхотов повидал Ленька в Юганском речном порту. Видел, как семьями, с разным домашним скарбом, собаками и гармошками, выгружались с последнего теплохода вербованные. Как сходили по трапу на берег большими группами с солидными чемоданами, гитарами и спидолами ребята и девушки, которых встречали на машинах с комсомольскими лозунгами и оркестрами. Как уплывали тем же последним теплоходом совсем налегке, тоже большими группами и непременно с гитарами в полувоенных форменках студенческие строительные отряды.
Пристроился было Ленька к одному такому отряду, учащимся из местного ГПТУ, проработал один день на строительстве железнодорожного вокзала, да только к вечеру его в комсомольский штаб вызвали. Там быстро разобрались, что нет у Леньки Караулова направления в кармане, что в лучшем случае он неорганизованный доброволец, сам по себе, а то и вовсе личность подозрительная, без документов. Что бы делал сейчас Ленька, если бы не встретил в тот вечер в кафе Валерку! Ленька сидел за крайним столиком и, изредка потягивая из стакана горячий чай, находился в том дремотном состоянии, когда человек после долгого пребывания на холоде попадает наконец в тепло. Усталость притупила его заботы, он уже ни о чем не думал, а только чувствовал, как от горячего чая тепло волнами разливается по телу, как ноют, отходя, одеревеневшие за день в легких ботинках ноги.
Пребывая в этом смутном состоянии между сном и явью, Ленька не сразу заметил, как за столик к нему подсел ушастый светлобровый парняга в модном клетчатом пиджаке.
— С материка припожаловал? — парень подпер голову заветренным кулаком и с веселой нахальцей начал разглядывать Леньку.
Ленька сердито набычился, на смуглом лице его проступил розоватый румянец.
— Почему «припожаловал»?
— Дак ясно почему. У нас тут хну с морковкиного заговенья, считай, не завозят.
— При чем хна-то?
— А волосы чем красил? — парень достал из кармана пиджака круглое зеркальце и начал приглаживать упрямо торчащий на лбу белесый вихор.
Леньку уже явно бесил этот ушастик.
— Что, на марафет потянуло?
— Ага. Усек. Ты думал, на Севере в чунях да в малицах ходят. Вон стены, — парень обвел взглядом кафе, — видел, чтобы так размалеваны были?
Темные глаза Леньки блеснули усмешливо. Он с любопытством посмотрел на парня.
— Размалеваны. Панно это из цветного стекла. Мозаику, между прочим, еще древние греки изобрели.
Парень что-то неопределенное хмыкнул и снова уставился на Леньку, загадочно округлив глаза.
— Читали и про мозаику и про Мазая. «Дед Мазай и зайцы», произведение Некрасова, например.
— Ну ты даешь! — тонко пискнув, закашлялся в смехе Ленька. — При чем Мазай-то?
В ответ парень растянул в простодушной улыбке пухлый румяный рот.
— Я даю? Это ты, миляга, даешь! — хитро сощурив ярко-голубые небольшие глаза, парень оглянулся на стоявшую за стойкой молоденькую буфетчицу, как бы призывая ее в свидетели. — Кто из школы среди учебного года сорвался? Кто зайцем приплыл на Север? Я-то, между прочим, законно. Батя завербовался и меня прихватил. А вот кое-кого разыскивают. Так что со дня на день может тут и дед Мазай объявиться.
Тяжелая духота охватила Леньку.
— Разыскивают тут одного школьника. В штабе, как узнали, сразу на тебя нацелились. Так что дружинники или милиция в два счета…
Ленька впервые внимательно оглядел кафе и присутствующих. В зале была в основном молодежь. Сквозь запотелые окна тускло светились огни уличных фонарей. Холодные испарения от раскрываемых дверей клубами ползли по проходу между столиками. Ленька поежился. Через пару часов закроют кафе, город затихнет и наступит чуткая до скрипа шагов морозная ночь.
«Куда идти? Что делать?» — Ленька хмуро наморщил лоб и внимательно посмотрел на парня.
Парень, чуть привстав, ловким движением придвинул к нему стул и, протирая тыльной стороной руки румяный рот, помолчав, сказал:
— Есть идея.
В ярко-голубых небольших глазах его уже не было и тени насмешки, а только сочувствие.
— Ты местный? Ты кто? — тронутый вниманием, спросил Ленька и неожиданно, доверившись парню, начал выкладывать о себе все, ничего не утаивая, все то, что все эти дни стояло в горле горькой обидой.
— Ясно! Усек! — закивал парень, прервав Леньку на самом интересном месте, и, положив на стол руку рядом с Ленькиной, с силой сжал его кисть.
— Валерка. Фигуров.
Валерка сходил в буфет, принес на блюдце четыре бутерброда, два с ветчиной и два с сыром, по чашке черного кофе. И тут же, уплетая бутерброды и заговорщицки подмигивая Леньке, начал развивать свою идею.
— Жми к нам. На мост. Места хватит. У нас с батей фатера благоустроенная. Кругом болота. Тайга. Сообщения никакого. Живем как на острове.
— А как же?..
— Ну регулярного никакого. А так вертолеты грузы доставляют и прочее. Сейчас ездим по зимнику, летом по реке.
Смуглое лицо Леньки радостно вспыхнуло. Он нетерпеливо заерзал на стуле.
— Как устроиться-то? Направление небось и там потребуют.
— А я на что? Есть у меня в комитете свой человек. В штаб за него отчет заносил. Ну и дед не последняя фигура на стройке. Если ты ему про отца все и про классную выложишь, думаю, проймет. У старикана, понимаешь, идея: ежели, говорит, теперь среднее обязательное, дак оно само собой приложится. Надо, говорит, вас с детства к работе готовить. А то со всех трибун: учитесь, детки, учитесь! А кончили детки школу — и не тпру тебе, и не ну.
— Согласен, — Ленька снова нетерпеливо завозился на стуле.
— Подожди. Ты взвесь. Что и как. У кого кишка тонка — тех в котлован или, скажем, на монтаж пролетов и близко не пустят. Ребята со всей страны пишут, просятся. И опять же смотри: на десятки километров никакого жилья, если, конечно, медвежьих берлог не считать.
— Ну я же сказал — согласен. Сколько по тайге топать?
— Топать?! Тут не джунгли. В парке орбиту видел? Не видел. Ну ты даешь! На Север в ботинках, в демисезонном пальто. Ничего не разведал — и прямо в штаб.
Валерка так раззадорился, что не заметил, как вгорячах подмел с блюдца все бутерброды.
Ленька поднялся из-за стола.
— Пошли, если не наврал, конечно.
— Пошли. Пока что к моей бабке. А после выходного оседлаем попутную.
Был поздний вечер, автобусы уже не ходили, и ребята, подгоняемые морозом, размашисто шагали по самой середине бетонки.
— И опять же смотри, — продолжал рисовать Валерка. — Поселок благоустроенный. По телевизору Москву смотрим, а как птица потянет, прямо из окна бьем уток с лету. Рыба сама из проруби выпрыгивает. Подойдешь с корзиной, наберешь полную, приволокешь, кинешь деду на кухню: «Хочу, мол, икры с яичницей».
Ленька бросил взгляд на лихо заломленную медвежью шапку, из-под которой, еще сильнее оттопырившись под ее тяжестью, торчали красные на морозе Валеркины уши, и улыбнулся. Хоть и загибал Валерка, а Леньке было приятно слушать его, потому что при всем завирательстве он проявлял явное участие. В сравнении с Ленькой Валерка выглядел уже бывалым северянином: на модный пиджак была небрежно наброшена белая солдатская дубленка, рыжие собачьи унты низко опущены, совсем так, как носят их в областном центре полярные летчики или геологи. Валерка окончил ГПТУ и уже несколько месяцев работал в мостоотряде.
В дорогу Егоровна положила ребятам полный рюкзак гостинцев: клюквы, брусники, горку промасленных блинов, заливную оленину, шаньги и пироги.
Зимник тянулся под правым берегом большой реки. Широкое заснеженное русло ее с обеих сторон оторачивала темно-зеленая кайма хвойного леса.
Когда по сугробам завихрился, наждаком обдирая лицо, гуляющий по открытой равнине вольный сиверок, дорога без машин показалась Леньке заброшенной.
Распаханную колесами вездеходов и бульдозерами голубоватую дорогу, когда берег снижался, укрывала близко подступающая к реке тайга.
Несмотря на Валеркины заверения, что электрический фонарь или костер действуют на волков сильнее выстрела, Ленька, как ни сдерживал себя, все-таки на каждый шорох, стон или треск мерзлого дерева настороженно озирался.
Где-то на середине пути ребят догнал пустой КрАЗ. Из просторной кабины вездехода Ленька до рези в глазах вглядывался в темнеющий на таежных прогалинах бурелом. Теперь ему даже хотелось увидеть волков или медведей.
Больше всего врезалось в память то, как они въехали в поселок.
После косого подъема на берег реки КрАЗ круто свернул вправо и выскочил на ровную прямую бетонку. Теперь по обеим сторонам от дороги тянулись ямистые карьеры, а впереди, на высоком яру, над самой кромкой хвойного леса, словно огромный глаз доисторического чудовища, горело малиновое закатное солнце. Шофер переключил скорость, КрАЗ рванулся вперед, и по опушкам карьера замелькали сухие сосны-уродцы, сливаясь порой в сплошные черные полосы.
Высвеченные пучком малиновых, низких лучей, кривые, как обугленные коряги, сосенки фантастически ожили. Замелькали, задвигались, словно тени давно ушедших из жизни племен, населявших когда-то эту холодную землю. Сердце Леньки сжалось в знобком смятении: с обочин дороги подступали к машине, окружая ее, беря в плен, черные тени, они сгибались, корчились, судорожно припадали к земле, заламывая в отчаянии руки в каком-то зловещем шаманском танце.
Ленька откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. КрАЗ, сотрясаясь могучим корпусом, словно продираясь сквозь хаотический хоровод угрюмых теней, также охваченный пучком ярко горящих лучей, мчал на огромный малиновый шар. И Леньке показалось, что он уже физически чувствует притяжение гигантской солнечной силы, которая со стремительным гулом втягивает их в себя. Еще сильнее откинувшись на мягкую спинку сиденья, он весь отдался во власть этого притяжения.
— Порядок! — Валерка радостно подтолкнул его в бок.
Ленька открыл глаза и увидел неожиданную для этих мест и такую привычную для себя картину. И ему стало сразу теплее. Слева, в ряд с бетонкой, на дне пологой впадины, застланной пушистым снежным одеялом, не запятнанным даже птичьими следами, сверкали рельсы железной дороги. А впереди, у темной стены высокого леса, желтело десятка четыре одинаковых длинных дощатых домов.
Минуты через две шофер сбавил скорость, и они въехали в деревянный поселок с бетонированными и широкими, как в городе, улицами.
Машина остановилась у крайнего порядка домов, прилепившихся к самому лесу.
Пока Валерка и Ленька бежали по узкой, натоптанной в высоких сугробах тропе, на них налетела разномастная стая собак. Проваливаясь по грудь в снег, собаки радостно поскуливали, кружили около ребят, норовя лизнуть Валерку в руку или в лицо.
На крыльце Ленька задержался. Еще раз окинул взглядом поселок, мечущихся около Валерки собак, солнце, пламенеющее костром теперь уже у самой земли. Он все еще был под впечатлением затягивающей, физически ощутимой скорости и в то же время чувствовал в груди неприятный, сковывающий, ноющий холодок от ожидания встречи и разговора с дедом. Ленька навалился на дверной косяк и, стараясь выровнять дыхание, глубоко втянул колючий морозный воздух.
Дверь отворилась, и он увидел лысого, крепкого в кости старика с сизой щетиной на продолговатых, как у Валерки, скулах. Дед молча стоял в дверях и, вытирая губы тыльной стороной руки, спокойно смотрел на Леньку.
Валерка, задержав взгляд на посиневших, ощетинивщихся рыжим пушком Ленькиных щеках, бодро подтолкнул его.
Дед подал гостю сухую твердую руку с култышкой вместо указательного пальца и назвал себя старым комсомольцем Михаилом Фигуровым. Затем потащил ребят на кухню, где взбулькивал, гремел крышкой, фонтанчиком выбуривая из рожка на газовое пламя горелки, эмалированный чайник.
Через несколько минут все сидели уже за столом и Ленька завороженно смотрел в окно. На фоне багряного закатного неба, оттененного с одной стороны черной рамкой леса, в сумеречном воздухе отчетливо проступала сизая, в изморози, громада моста.
Дед терпеливо и спокойно выслушал Ленькину историю, долго молчал, потом спросил:
— А как насчет школы планируешь? У нас тут и вечерняя есть, честь честью.
Ленька поспешно затряс головой, обрадовавшись сразу двум обстоятельствам: тому, что дед вроде бы соглашается, и тому, что в поселке есть вечерняя школа.
Фигуров-старший действительно оказался добрым человеком. Заставив Леньку в тот же вечер выпить стаканов пять густого брусничного чаю (мыслимо ли с непривычки целый день на морозе), Михаил Кондратьевич тут же, не откладывая, отправился хлопотать за него.
Ни Валерке, ни Леньке дед потом не докладывал, к кому он тогда ходил. Может быть, к секретарю парткома, может быть, к самому начальнику мостоотряда, по словам Валерки, и с тем и с другим дед держался на короткой ноге.
Позднее Ленька узнал, что дело с устройством обстояло далеко не так просто, но тогда, в первые дни пребывания в поселке, ему казалось, что все решилось неожиданно легко и быстро.
Дед Фигуров зачислил Леньку на свой первый, строительный, участок.
Ленька получил на складе спецодежду — стеганые ватные брюки, фуфайку и валенки. Жилучасток размещался за котельной, в лесу. По свежим желтым пням, по щедро набросанной сырой щепе было ясно, что дома встают на месте тех сосен, которые спиливают тут же.
На первых порах Леньке поручили самую простую работу. Он должен был обшивать досками каркасы стен. И Ленька вовсю старался, чтобы оправдать дедово поручительство. Недели через две он уже, как завзятый плотник, тремя ударами топора вгонял гвоздь в промерзлую древесину.
Шагая по утрам в сером зыбком свете рядом с Фигуровым по улицам таежного поселка, Ленька испытывал новое, необычное для себя чувство самостоятельности и взрослой ответственности за свои поступки: все надо решать самому. По утрам теперь Леньку никто не стаскивал с теплой постели. Поднимался он сам, и получалось это у него как-то на удивление легко, не то что дома, хотя вставал часа на полтора раньше.
Шли дни, и Ленька все больше вживался в свою работу. Многое ему здесь нравилось. Прежде всего то, как на глазах рождалась широкая, белая от снега и от щепы, обозначенная двумя рядами свежих каркасов улица. И то, как в домах с каждой неделей все отчетливее прорисовывались будущие квартиры. И то, что воздух внутри домов и даже на самой улице был пропитан смоляным, древесным духом. И даже то, как плотники в обед большой группой по-хозяйски вразвалку шли по скрипучей от морозного снега бетонке в кафе. Приноравливаясь к ним, шагал рядом и Ленька, в ватных, не по размеру, фуфайке и брюках. Как бы удивилась и порадовалась мать, думал он, если бы видела в такой солидной компании своего «непутевого шалопута».
О матери Ленька вспоминал часто. В первом же письме, стараясь обрадовать ее, он писал, что попал на очень важную стройку, живет у надежных людей и даже в благоустроенном поселке. В благоустроенный поселок мать долго не верила, потому что в письмах по нескольку раз переспрашивала об одном и том же: из какого материала сделан балок, не промерзают ли стены. Трудно было поверить матери, если сами Карауловы только еще стояли в очереди на благоустроенную квартиру и если все вокруг говорили, что на Севере большинство, даже семейные люди, живут в балках.
В поселковое кафе «Опора», когда в столовой на берегу случался «затор», приезжали на вахтовой машине монтажники. Это были молодые крепкие ребята, с заветренными красноватыми лицами, очень подвижные и острые на язык. Носили они такие же, как и плотники, стеганые фуфайки и брюки, но ватная одежда на них не висела мешком, а была точно подогнана по фигуре, как у солдат. Это сходство с военными подчеркивали и туго опоясавшие их ватные стеганки широкие оранжевые ремни, и одетые поверх шапок пластмассовые оранжевые каски. Даже в морозные дни Ленька ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из монтажников надевал полушубок или унты.
С первых же дней Ленька заметил, что публика эта, несмотря на зеленый возраст, пользовалась у строителей особым расположением. Даже женщины на почте, в магазине или в буфете их пропускали вперед. Весь поселок знал о том, что у монтажников все лето дела не клеились. Воронежский завод задержал металл. И теперь, когда металл прибыл, дела на пятом участке пошли так лихо, что за месяц на мосту вырос целый пролет.
— Даешь зеленый! — растирая беспалой четверней задубевшие от мороза седые колючие щеки, прокуренным баском командовал дед Фигуров. Плотники дружно расступались, пропуская ребят в оранжевых касках вперед.
За первым участком лежала пологая впадина, сплошь утыканная желтыми свежими пнями. За впадиной, на гриве, день и ночь гудела бетонка. И Леньке было видно, как на большой скорости, равно, пустые или с грузом, яростно рыча, проносились длиннотелые КрАЗы, «Уралы» и ЗИЛы, верткие, обтекаемые ГАЗы и голубые кургузые «Татры». В ответ на урчание моторов с первого участка в золотом холодном воздухе плыли звонкие удары топоров о дерево, визгливое завывание пилы, разделывающей на доски прямоугольные брусья.
Куда бы ни спешили по бетонке машины, в какую бы сторону ни летели, груженные песком и глиной к реке или пустые к карьерам, Ленька понимал, что все их движение подчинено одной силе, одному магниту. Этим магнитом был мост.
И, следя за урчащим потоком машин или встречая в кафе вертких ребят в оранжевых касках, Ленька завидовал им. Его и самого, как магнитом, с каждым днем все сильнее тянуло туда, на самую высоту моста, где хозяйничали веселые монтажники да гулял верховой обжигающий ветер. Но об этом он пока что не признавался даже Валерке.
В конце ноября, после сравнительной оттепели, установились ясные морозные дни. Густая бахрома изморози одела телефонные провода, антенны, крыши домов, жидкие кроны сосен. Закуржавевший лес и поселок выглядели нарядно. Несмотря на мороз, люди старались подольше задерживаться на улице.
На площади перед клубом, где были залиты каток и деревянная горка, играли дети. На широком клубном крыльце калачами лежали, грея носы в хвостах, или носились около детей собаки. Темные фигурки закутанных и оттого неповоротливых, скованных в движениях детей на белом снегу издали напоминали пингвинов.
В один из этих дней на первый участок зашла такая же неповоротливая, в толстой овчинной шубе, повязанная по самые глаза пуховым платком женщина. По закуржавевшей шали и обильному снегу на валенках было видно, что она проделала большой путь.
Женщина остановилась около груды желтых опилок в середине строительного двора, где особенно пронзи тельно в морозные дни визжала круглая пила, и поискала глазами кого-то, близоруко вглядываясь в лица рабочих. Заметив Леньку, женщина подошла к нему, поставила на штабель плах сумку. Ленька почувствовал, как к горлу подкатила теплая волна: он узнал клетчатую сумку матери.
Женщина отвела с лица пуховую шаль и улыбнулась ему ясными серыми глазами. Это была мостоотрядовская завклубша Юля Сергеевна, узколицая улыбчивая женщина. Когда она снимала шаль и на узкую спину ее падали тяжелые, струящиеся, как чистый лен, ровные волосы, ей можно было дать лет двадцать пять. Но все знали, что у нее уже двое детей, и старшая дочь — такая же высокая, ясноглазая, ростом в мать.
Юля Сергеевна сняла с руки шубенку, потерла побелевший кончик прямого хрящеватого носа, достала из сумки пакет и вместе с узлом, продолжая все так же спокойно улыбаться, протянула Леньке.
— Гостинцы, Леня, тебе из дому, — с трудом шевеля замерзшими губами, проговорила она. — Закоченела в открытой машине. Вечером заходи в клуб, расскажу подробности, — и, махнув шубенкой, побежала по темнеющей в снегу тропке отогреваться в котельную.
Ленька зашел в один из строящихся домов, поставил на подоконник посылку, разорвал и снял пакет, глазам вдруг стало горячо-горячо: на желтом подоконнике лежали справка из школы за 8-й класс, табель с его отметками за первую четверть девятого и письмо матери. Поля письма все были разрисованы каракулями младших братьев.
«Дорогой сынуля, — писала размашисто мать, — Юля Сергеевна ходила в школу и в районо. Спасибо ей, все уладила. Наведывалась к нам по два вечера. И оба раза, такая стыдобушка, отец был в стельку пьян. Убеждала меня, что ты очень стараешься на работе и не бросил учебы. После ее у меня как будто отлегло от сердца. Старайся оправдать доверие хороших людей, Леня, может, и на отца твой отъезд подействует…»
Прочитав письмо, Ленька поспешно развязал узелок, взял связанные матерью толстые шерстяные носки с длинной резинкой, сжал их в руке и задохнулся. И как ни сдерживался, горячая влага наполнила глаза, и предательское тепло расплылось по щекам…
В то утро он ушел в школу рано. Накануне был день зарплаты, и отец пришел домой нетвердой походкой в сопровождении подгулявших товарищей. Как обычно, куражился над домашними. Ночью Ленька, пытаясь уснуть, несколько раз задремывал, но тут же вздрагивал и просыпался. И потому из дому он вышел в тот ранний час, когда по улицам катят пустые автобусы, а на площади и в скверах делают зарядку или бегают по аллеям одетые в спортивную форму «рысаки».
Насупившись, Ленька вяло брел по бульвару, вспахивая ботинками серые, уже прихваченные первыми заморозками ворохи листьев.
На лестнице школьного коридора закашлялся. Из полуоткрытой двери второго этажа выбуривали черные клубы дыма.
Ленька бросился наверх. В химкабинете с треском горел шкаф, на столах плясали языки пламени. В первую минуту он растерялся. Потом метнулся к окну, рванул на себя суконную штору. Когда с этой ношей двинулся к столам и шкафу, завхоз был уже тут. Вместе они начали сбивать пламя.
В химкабинете долго еще держался запах дыма и гари. Целый день в школе только и говорили о пожаре. На переменах Леньке десятки раз приходилось пересказывать случившееся. Разгуливая по коридору в почтительном окружении ребят, Ленька поправлял воображаемую прическу, хотя волосы его, стриженные под машинку, едва начинали отрастать и топорщились во все стороны медно-рыжим густым ежиком. В живых темных глазах, в выражении смуглого лица так и светилась тайна, известная ему одному. Видимо, обсуждали это событие и в учительской. И по какой-то немыслимой логике возникло и укрепилось там мнение, что сам Караулов и поджег.
На классном собрании присутствовала мать Караулова. Ребята удивленно оборачивались на нее. Она сидела за последней партой, неловко прикрывая хозяйственной сумкой неумещающиеся колени. Большие полные руки ее мелко вздрагивали.
Даже сам Ленька, уже привыкший к тому, что его постоянно за что-нибудь прорабатывают, на этот раз был озадачен.
Первым выступал Смолин Михаил, «нелегальный» шеф Караулова, как значилось в воспитательном плане у Эммы Александровны. Смолин Михаил вышел к столу, раскрыл записную книжку, откашлялся для солидности.
— Мне было поручено воздействовать на Караулова. Сколько раз ему на вид ставили, а какой толк?
Смолин начал листать книжку.
Ленька неподвижно стоял у доски, и по его сонной физиономии можно было подумать, что речь идет вовсе не о нем.
— Вчера на анатомии рисовал двусмысленные фигуры, смешил ребят и чуть не сорвал урок. На машиноведении с Левашовым и Кружкиным травили анекдоты разные. А после уроков пытался избить меня.
— Чего врешь? — резко повернулся к Смолину Ленька, и карие блестящие глаза его остро сверкнули из-под прикрытых, вздрагивающих век.
— Ну, угрожал.
— Еще получишь, если будешь шпионить.
— Вот видите, — обратилась классная к Ленькиной матери. — Как он ведет себя? Пропускает уроки, избивает товарищей, дерзит учителям. В результате утром курил и поджег школу…
Что-то дрогнуло в Ленькином лице. Он поднял голову, посмотрел на классную мрачным взглядом и двинулся к парте. Смуглое лицо его, пока он шел к парте, побледнело, потом к нему резко прилила краска. Ни на кого не глядя, Ленька достал из парты портфель и, выйдя из класса, со всей силой хлопнул дверью.
И снова он вяло брел по мостовой, вспахивая ботинками ворохи листьев. Спешить было некуда. Домой, он, конечно, не пойдет. Отец теперь целую неделю будет навеселе. И без того тошно. В такие дни дома все раздраженные, постоянно ссорятся, кричат друг па друга. Даже младшие братья по пустякам дерутся. Обычно в веселые отцовские недели Ленька засиживался в библиотеке или уплывал с ребятами по реке.
Ленька любил реку. Здесь всегда было весело. Перекликались буксиры, пыхтели катера, волокущие баржи с кирпичом или лесом. От пристани отваливали прогулочные трамваи. Иногда пришвартовывались длинные самоходные баржи с нефтью, и в неделю раз причаливал белый однопалубный пассажирский теплоход «Иртыш».
Летом берег оглашала электронная музыка: неподалеку от пристани размещался городской пляж.
Ленька не заметил, как ноги сами привели его к деревянной лестнице, круто спускающейся по обрывистому берегу к реке, чуть левее пристани. Отсюда был виден весь порт.
На верхней площадке лестницы Ленька остановился, положил портфель на деревянную скамью и стал смотреть на реку. Сегодня все здесь, даже воздух, было пропитано осенней грустью.
На берегу темнели заросли крапивы, обваренной заморозками. Поубавилось работы в порту, и краны стояли, как-то грустно ссутулившись. Даже вода изменилась: потемнела, стала вязкой, холодной. И волны от проплывающих катеров расходились теперь по реке тяжелым и редким веером.
Над рекой поднимался едва видимый холодный туман. Ленька поежился и поднял воротник короткого драпового пальто. Хорошо было летом лежать на берегу и, зарывшись в горячий песок, слушать музыку. Или нежиться на спине, едва похлопывая ладошками по теплой, сверкающей, точно расплавленный металл, воде. И краешком глаза, сквозь вприщур сведенные мокрые ресницы смотреть картины живого кино. Оно рождалось тут же по Ленькиной воле. Он видел, как серый элеватор, белые кирпичные склады, груды песка и высокие старинные тополя превращались в незнакомые заморские города с песчаными дюнами и вечнозелеными пальмами, а высоченные ярко раскрашенные портальные краны — в длинношеих пятнистых «жираф».
— Угу-гу-гу-гу-у! — хрипло, словно простуженный полярными ветрами, прокричал где-то за поворотом реки теплоход. И Ленька вздрогнул от неожиданности. Он узнал басок «Иртыша». Не раз, провожая его в Заполярье, он мысленно прикидывал, как закончит школу, поступит на работу и в первый же отпуск придет сюда уже в качестве пассажира. И первое его настоящее путешествие будет не в Африку к слонам и жирафам, а поплывет он на старом, видавшем виды однопалубном «Иртыше» в Заполярье, к моржам и белым медведям.
— Угу-гу-гу-у! — снова, теперь уже ближе, раздался хриплый басок теплохода.
— У-ве-зу-у! — послышалось на этот раз Леньке в его приветствии. И, наблюдая в тот день за разгрузкой теплохода, он уже знал, что сделает. В этом его решении слились и те давние, почти детские, расплывчатые мечты о далеких путешествиях и новых землях, и переполнявшая его сиюминутная решимость что-то предпринять, достойно, по-взрослому ответить на брошенный ему вызов.
Весь день Ленька был под впечатлением так неожиданно свалившейся на него радости.
Вечером за чаем деда потянуло на душевный разговор.
— Дома теперь все больше из камня да из кирпича ставят. А по мне лучший материал все ж таки дерево.
— Дак ведь и в каменных без дерева-то не обходится, — вставил Валерка.
— Не о том речь, — отмахнулся от него дед, недовольный тем, что его перебили. — Возьмем хоть вас с Лексеем. Рабочая хватка, ничего не скажешь. И у того и у другого имеется. А только когда по-настоящему-то задумаешься, мало этого. У человека заглавное дело жизни должно быть. Вроде как опора, чтобы на высоте держала. Вот меня возьми. Сорок пять лет топором машу. Постучи-ко эстоль, ежели без мечты робить. Валерий должон помнить, какие дома у нас в деревне стояли. Все пятистенки или восьмиугольные. Простых не ставили. Лес-то рядом… Да-а. Чистые терема! Окошки высокие, в резных кружевах. Как солнце выглянет да зазолотит венцы-то, до того на душе весело станет, вроде как вновь на свет народился. Или по Исети плывешь, бывало. Глянешь на воду, а они в реке-то с крутого берега как в зеркале отражаются. И опять захолонет в тебе все, заворожит начисто.
— Бабка говорит, полдеревни твоими руками выстроено, — не стерпел, вставил опять Валерка. — Дед, как богатырь, силу не знал, куда деть. Взвалит бревно на плечо, да еще на конец его мужика посадит. И идет, не качнется.
По тому, как остро светились голубые глаза Валерки, Леньке было ясно, что разговор этот вели здесь не впервой. И тоже не прочь был посудачить о главном деле жизни.
Михаил Кондратьевич положил на колени коричневые, с твердыми, чуть искривленными пальцами кисти рук, задумчиво посмотрел на темное, заснеженное окно.
— Полдеревни! Это только в своей. А за всю-то жизнь сколь деревень будет? Как укрупняться стали, поредели наши Ключи, будто гребень щербатый. Разве мог я на то смотреть?
— Бабка еще говорила, что ты варежки до Николы зимнего не носил.
— До зимнего, — счастливо улыбаясь воспоминаниям, кивнул дед. — Собрали с Егоровной монатки и к дочери в Юган подалися. Здесь много из дерева ставят. Не слыхивал, чтобы из мостостроителей кто на наши дома позабедовал.
— Дом так надо строить, чтобы самому захотелось жить в нем, — сорвался опять Валерка, повторяя явно не свои, а дедовы мысли.
Молчал в тот вечер Ленька, смущенно уставясь в стол, хотя мысли о заглавном деле с некоторых пор толкались и в его голове. Неизвестно, сколько бы ему еще таиться пришлось, если бы не помог случай.
С первого участка потребовали на мост рабочих. В числе выделенных оказался и Ленька.
Распределили плотников по разным бригадам. Ленька попросился на четвертую опору: там работал Валерка. О монтаже пролетов он пока еще не мог и мечтать: на высоту допускались специалисты.
Времени еще вагон и тележка, решил Ленька, отправляясь на другой день во вторую смену. Около двух месяцев находился он в мостоотряде, а еще не видел всей стройки. Из-за короткого светового дня работы даже на первом участке велись без выходных.
Ленька неторопливо шагал по самому краю бетонки, разглядывая занесенные снегом кусты, припудренные тонкостволые сосны с высокими жидкими кронами. Была у местных шоферов привычка гонять на большой скорости. Еще в Югане Ленька заметил это. Даже автобусы срывались, как застоявшиеся рысаки, поднимали за собой на остановках вихри снега. Морозы и таежные условия выработали у мостоотрядовских водителей и другую привычку — подбирать на дороге всех пешеходов. Уже несколько машин тормозило, чтобы посадить Леньку, а он, помахав шоферам рукой, шел дальше.
На вершине холма остановился. Внизу лежала широкая, точно разлив большой реки, заснеженная равнина. С двух сторон к ней подступала чернеющая тайга.
Ледовая дорога, начинаясь некрутым спуском у правого, тянулась в ряд с поднятыми на разную высоту опорами и круто взбиралась на левый обрывистый беpeг. На дороге была четко размечена двусторонка: Ленька понял это по движению машин.
На пологом берегу, расположенном ближе к поселку, желтели деревянные постройки — контора, столовая, склады (по описаниям Валерки нетрудно было догадаться об этом). За ними, чуть правее, парили беконный завод и котельная — серые, вытянутые вдоль берега здания. И, главенствуя надо всем этим, в морозном, сверкающем неуловимыми золотистыми нитями воздухе возвышалась синевато-серая громада моста. С берегов, разделенных снежной равниной километра на два, тянулись навстречу друг другу два вздыбившихся железных великана.
В ушах у Леньки громко застучала кровь. Он втянул во всю силу легких колючий воздух, и будто какая-то волшебная сила подхватила и понесла его. Так легко, радостно, окрыленно он бегал только во сне или в раннем детстве.
Четвертая опора находилась у левого берега, поэтому Леньке пришлось пройти вдоль всего фронта работ. Пять ближних к правому берегу опор уже держали на себе смонтированные пролеты. На середине еще шли буровые работы. Ленька догадывался об этом по высоко взметнувшимся, ровно гудящим буровым установкам. К ним подъезжали машины с бетоном.
Он, возможно, прошел бы мимо четвертой, если бы не натолкнулся на указатель. Свернув с дороги, увидел сначала зеленый вагончик, а за ним седое облако морозного пара. Подойдя ближе, Ленька разглядел сквозь белесый дым кран, стоявший на вмерзшей в лед барже. Три бьющих сквозь туман желтых прожектора были чуть приподняты надо льдом и направлены в глубину котлована, откуда и поднимался пар.
«Значит, там вода. Пар от воды», — догадался Ленька и осторожно шагнул на деревянные подмости, заглянув в котлован.
Глубоко внизу темнела вода, покрытая серым крошевом льда. Из нее поднималось десятка три бетонных свай. Стены котлована были сделаны из железных ребристых плах, плотно сцепленных между собой. Опоясывали их перила из проволоки и железного прута и деревянные подмости, которые лежали на льду. Рядом, за бортом котлована, басовито хрюкал на морозе большой насос. Тут же неподалеку из мягкой гофрированной трубы плескала на лед желтая вода.
По деревянным подмостям и на палубе баржи двигались люди. Вскоре Ленька рассмотрел и Валерку. Он висел в одном из углов котлована на укрепленной люльке и приваривал к ребристым стенам какую-то трубу.
Когда Валерка откинул со лба щиток и выпрямился, Ленька несколько раз свистнул.
— Привет, мужик! — весело помахал ему большой брезентовой рукавицей Валерка. — Квятковский! Эй, мастер! Пополнение пришло! — крикнул он кому-то наверх и, поскольку никто не отозвался, попросил стоявшего на палубе баржи желтоволосого могучего в плечах парня показать Леньке все их хозяйство.
— Водолаз Гоша, — пожав Ленькину руку, представился высокий богатырь. — Что ж, пойдем. Начальство пока занято. У нас тут небольшая запарка.
Через несколько минут благодаря Гоше Ленька уже ориентировался во всем хозяйстве. Железная оболочка котлована называлась шпунтом. Ребристой она выглядела потому, что каждая шпунтина, которая, кстати, весила ни много ни мало две тонны, крепилась с соседней своеобразным замком. Узнал Ленька и то, что дела на четвертой продвигаются медленно, потому что сильное течение в ледоход повредило в шпунте основание. Одновременно с откачкой воды водолазы отыскивают на дне подмывы, бетонщики заливают дыры. И все-таки уровень воды падает плохо. Сейчас он держится на восьми метрах, значит, повреждения есть и выше. Возможно, есть даже разрывы в самом шпунте.
Больше всего Леньке понравилось хозяйство водолазов. Размещалось оно в трех матросских кубриках, в трюме крана теплохода.
«Выходит, это не баржа, а самостоятельный теплоход-кран», — отметил про себя Ленька.
Перед началом смены мастер Квятковский, остроносый чернявый паренек в толстых роговых очках, объяснив задание бригадиру, повел Леньку в вагончик. Здесь, записав его в какой-то журнал, мастер провел инструктаж по технике безопасности и объяснил Леньке, что числиться он будет пока что разнорабочим.
— Позднее сможешь помогать плотникам готовить опалубку для ростверка и прокладника, — выходя из вагончика, сказал Квятковский. Задержался у котлована и показал на торчащие из воды сваи: — Как откачают воду, их бензорезом срежут, а оставшиеся головки зальют бетоном. Это и будет ростверк. Тогда станешь помогать бетонщикам. Если захочешь, освоишь их специальность.
Мастер вручил Леньке лом и лопату. По деревянным подмостям провел его на противоположную от крана сторону шпунта и, начертив ломом на снегу и на льду окружность, сказал:
— Сегодня будешь долбить майну. Тут небольшая течь. Может, шпунтины разошлись, может, трещина. Как выдолбишь, крановщик опустит ковша два шлаку. Все щели затянет. — Задача ясна? — понизив голос, спросил Квятковский и, сняв очки и протирая их платком, близоруко уставился на Леньку.
— Ясно, — бодро ответил Ленька и весело рассмеялся. Без очков мастер выглядел желторотым юнцом, причем из разряда тех слюнтяев, каких Ленька не раз поколачивал.
— Дело швах, — долго сокрушался вечером дед, когда узнал, что Ленька записался на четвертую. — Там и специалисты-то ни черта не зарабливают. Капрызная опора. То с валунами фрезы запарывали, то подводный поток раствор выбивал, то ледоход шпунт нарушил… Тебе же теплые вещи справлять надо, матери, братьям когда подсобить.
— А Валерка? — усаживаясь рядом с дедом у телевизора, хитро сощурился на него Ленька. — Его-то не отговариваете…
— Валерка! — невесело рассмеялся Михаил Кондратьевич и потер в раздумье подбородок. — И в кого уродился парень? Наговорит — в семь коробов не утопчешь. Двадцать лет, а в голове ветер. Летось Юля Сергеевна с клуба вымела. Танцы тут с одной продавщицей с визгом устроили. А теперь вот с высоты турнули. Увидел главный, что не застрапливается, и все, спустил в котлован. Его да Алика Мухаметшина. Того еще лучше. На метлу посадили. Потому как предупреждали раньше. И поделом. Пусть не лихачат. Шуточное ли дело с тридцатипятиметровой высоты на лед брякнуться.
«Значит, Валерка — монтажник! И ни разу не проговорился. Крепко переживает, похоже», — после такого открытия приятель сразу вырос в глазах Леньки.
Он представил, как Валерка и Алик свободно ходят вверху по балкам и не застрапливаются. И ему стало не по себе.
В один из первых дней работы на мосту по пути в столовую, воспользовавшись тем, что на фермах никого не было, Ленька решил подняться на высоту. Лестница вела круто, почти отвесно, переходные площадки были так узки, что после первого поворота он почувствовал, как остро заныло в животе, а в груди стало пусто.
— Был этой осенью случай, — сбавив звук в телевизоре, продолжал рассказывать дед. — Один так же поспешил, не застропился и сорвался насмерть. Вызвали жену. Поплакала она и повезла к себе на Украину заместо мужа холодный цинковый гроб. Не захотела здесь в мерзлоте оставлять.
Прав был дед, называя четвертую опору «капрызной». Два месяца сушили котлован, и каждый день ЧП. Только лед долбили пять раз.
Заработки упали. Рабочие ходили хмурые. Каждый пустяк вызывал взрыв недовольства.
— Когда выдадут сапоги меховые? В катанках, что ли, в котловане купаться?
— Такие очки только комбайнерам носить. Отправьте их в колхоз.
— Что это за каска-маска? Чуть наклонишься — она бух тебе на морду.
Если не считать этих коротких взрывов, смены проходили обычно. С левого берега на бетонщиков наступали монтажники. Они уже заканчивали пролет, который должен был опереться на четвертую.
О перемещении Ленька и не мечтал. О каких заработках он мог думать, если его рабочий стаж измерялся двумя месяцами? Напротив, он не только не думал о переходе, а гордился в душе тем, что строил мост наравне с опытными специалистами.
Постепенно в бригаде к Леньке привыкли. А водолазы, золотокудрый богатырь Гоша и два брата-близнеца, недавно демобилизованные из флота, по-особому привязались. Может, Ленька своей порывистостью и восторженной душой напоминал им их юность, то время, когда у них у самих кружилась голова от великих планов.
Братьев Ленька различал по голосам. Были они похожи не только лицом, но и фигурой: оба крутоплечие, длинноногие, тонкие в талии. Носили одинаковые хорошего покроя коричневые дубленки, рыжие лисьи шапки и такие же рыжие унты. Увидев братьев в первый раз на палубе теплохода-крана в таком облачении, Ленька принял их за киношников или корреспондентов.
Водолазы не стояли в очереди в столовой. В кубрике у них были приспособлены холодильник и электрическая плита. Обедали компанией, дежуря по очереди.
Однажды, когда Ленька всю смену долбил в котловане лед и сильно продрог, Гоша пригласил его в кубрик выпить растворимого бразильского кофе. Братья усадили Леньку поближе к плите за стол, на котором уже дымилась картошка в мундире, были нарезаны горки хлеба, сала и луку.
На другой день Ленька купил в магазине большую копченую щуку, полный кулек сдобных творожных песочников и сам заявился в кубрик водолазов.
Заходил иногда в коммуну побаловаться чайком и поговорить по душам «за жизнь» похожий на грача мастер Квятковский. Мастер запоем читал по вечерам детективы, и у него всегда был в запасе свежий сюжет. Братья хорошо знали Дальний Восток, потому что служили там. Леньке нравилось слушать их рассказы о вулканах, о сопках, о теплых морях и жизни на островах. Сам Ленька тоже вносил небольшую лепту в такие беседы, вспомнив о каком-нибудь необыкновенном случае, вычитанном в журнале «Наука и жизнь» или увиденном в телевизионном «Клубе кинопутешествий».
Водолаз Гоша давно на Севере и был одержим одной идеей — превратить суровую тайгу и тундру в субтропики.
— Есть две теории, — зажигаясь, говорил Гоша и начинал мерить крупным шагом ширину кубрика. — По одной мы бурим землю, выпускаем на поверхность подземное горячее море, затопляем чахлую тайгу и болота. В результате теплое, незамерзающее море, вечнозеленая растительность: пальмы, бананы, мандарины и прочее. Или покрываем льды Северного Ледовитого океана черным слоем земли, тогда их само солнце растопит.
— И опять же имеем пальмы, бананы и сок манго, — скептически улыбаясь, добавлял мастер.
— Да, опять же! — вскидывал кудрявую голову и продолжал ходить Гоша.
— Так! Так! А где ты возьмешь столько земли?
— Разве земля проблема?
— А чем ты ее доставишь?
— Вертолетами, — подмигивая мастеру, тоненько заливался Ленька. После этого разговор с далеких планов переходил на ближние.
Тут, словно опомнившись, мастер смотрел на часы и спешил в котлован. За ним поднимались остальные.
Не раз по пути в столовую заезжали их соседи слева, монтажники, посмотреть, как продвигаются дела на четвертой. Как всегда, подтянутые, похожие на солдат в своих оранжевых поясах и оранжевых касках, весело щелкая кедровыми орехами, они расхаживали по подмостям и заглядывали в котлован.
— Так! На какой отметке стоим, братцы?
— Метров пять-шесть.
— У вас же вчера на четырех было?
— Тю-у! На четырех! Как паводок ударит — у них на пятнадцати будет. Опять по макушку затопит.
— До следующего ледохода дыры латать будут.
— А им привыкать?
— Жуланы желтобрюхие! — сердито отмахивался от них бригадир, в сердцах сплевывая на лед. — Вам что? Поохальничали и укатили. А то невдомек, что река русло сменила.
— Ну дак, колотитесь, — направляясь гуськом к машине, уже более миролюбиво бросали монтажники. — Поплюем, бывалча, на макушку вам.
— Проектировщики рисовали на стремнине-то девятую и десятую, а принять головной удар пришлось нашей, — долго еще, словно оправдываясь перед кем-то, ворчал бригадир.
Четвертая опора стала в центре внимания всей стройки. От Валерки (его снова перевели на высоту) Ленька узнал, что те же монтажники за глаза величают ее БАМом.
«От этого котлована, — писала областная газета, — зависят сроки сдачи моста». Ежедневно здесь бывали главный инженер и начальник мостоотряда. Кино- и телевизионные операторы, появляясь на стройке, прежде всего спешили сюда. Несколько раз наведывалась заведующая клубом Юля Сергеевна. Она писала какую-то статью для юганской газеты.
Увидев Леньку в поселке или на стройке, Юля Сергеевна всякий раз останавливала его и подробно расспрашивала о том, как Ленька привыкает к работе и что пишут из дому. О школьных делах Юля Сергеевна была наслышана. Как заместитель секретаря парткома, она регулярно вывешивала бюллетени успеваемости вечерников в коридоре конторы на берегу и в вестибюле клуба в поселке.
Именно с ней в одну из таких бесед Ленька поделился о своем желании работать на высоте.
— Летом на курсы монтажников будут набирать целую группу. Если хорошо покажешь себя в школе и в коллективе, думаю, что пошлют, — заверила его тогда Юля Сергеевна.
Мечта о высоте была теперь столь же захватывающей, сколь и реальной. Она внесла в сердце Леньки веселость и ясность, вытеснила прежние обиды и горечь, а с ними тревоги и волнения.
В душе его с новой силой рождался иной мир, мир взрослого рабочего товарищества и причастности к большому делу. Во всем этом он находил радость и торопил дни. И все у него теперь получалось легко: руки словно сами искали работу, уроки усваивались с одного объяснения.
Смешно было и досадно теперь Леньке вспоминать о том, как несолидно он вел себя в школе, дерзил и досаждал классной, пропускал уроки и ссорился с ребятами.
Приближался срок сдачи котлована. Это событие приурочили к Новогоднему празднику.
31 декабря Ленькина бригада вышла во вторую смену. Передавая вахтенный журнал мастеру Квятковскому, начальник участка сказал: «До десяти откачаетесь и лед выберете. Успеете еще и Новый год встретить. Утром третья смена начнет резать оболочки свай».
Жидкий кустарник на обрывистом берегу реки черными штрихами расчертил розовую полосу заката. Потемнел и резче проступил на морозном румянце зари нависший над четвертой опорой ажурный пролет моста. Рядом отвесной скалой чернела временная металлическая опора.
Еще не отгорела вечерняя заря, а уже вспыхнула над рекой цепочка огней.
Новогодняя ночь выдалась как по заказу, ясная, с чистым звездным и лунным небом.
Бригаду на днях пополнили опытные работники. Пришло время готовить опалубку для ростверка. За компрессорной будкой на льду уже лежало несколько штабелей плах. Второй день здесь пилили и тесали плотники. От опилок и досок шел резкий скипидарный запах. Мерное жужжание пил, стук топоров и этот запах напомнили Леньке о том, как вечерами у себя во дворе они пилили и кололи с отцом дрова, а братья, весело пурхаясь в снегу, таскали и укладывали их в поленницу. Запах дерева и смолы напоминал новогодние праздники, когда в доме так же пахло снегом и хвоей. Пока Ленька развешивал на елке лампочки, братья, присмирев, усаживались на диван и затаив дыхание ждали того момента, когда он нажимал на включатель. На влажной темно-зеленой хвое вспыхивали разноцветные огоньки. Братья от восторга кричали, налетали на Леньку, обнимали, нависали на плечи. На шум их прибегала из кухни мать, от рук ее пахло сдобным тестом, и сама она была в муке или в саже. Мать приваливалась к косяку двери, с улыбкой смотрела на елку, на суматошную возню братьев, и на бледном лице ее вдруг молодо загорались такие же глубокие темно-карие, как у сыновей, глаза.
Припомнился Леньке и прошлогодний вечер — с высокой елкой и громкой музыкой в большом актовом зале. И то, как вокруг елки вместо одноклассников кружились какие-то таинственные наряженные существа. И то, как Ленька с Кружкиным и Левашовым, чтобы досадить Эмме Александровне, явились на бал без костюмов, толкались и путали хоровод, а потом в классе долго примеряли по очереди принесенные и спрятанные в парты маски «зайца», «волка» и «крокодила Гены».
Ленька любил новогодние вечера и ждал их с волнением. На этот раз в шкафу рядом с Валеркиным висел тщательно отутюженный, такой же модный, в крупную клетку, его недавно купленный в поселковом универмаге костюм.
Закончив обделывать очередную доску, Ленька подошел к штабелю, воткнул в плаху топор и прислушался к доносившимся из котлована звукам… Все ему было здесь уже привычным: стучал компрессор, приглушенно гудел кран, надсадно хрюкали на морозе насосы, плескалась вода. На опорах, на собранных пролетах моста горели такие же ясные, как на небе, звезды. Только были они крупнее и ярче. Тревожное чувство шевельнулось у Леньки в груди: что-то было не так в этой знакомой картине. Он еще раз пробежал глазами по мерцающей в морозном воздухе желтой цепи огней, протянувшейся с одного берега на другой, и обнаружил, что цепь не была сплошной: прямо над головой Леньки зиял провал. Еще выше задрав голову, он не увидел крана. И кран, и горевшие на нем электрические лампочки прятало от глаз стоявшее над котлованом морозное облако пара.
Обогнув дизельную будку и теплоход-кран, Ленька очутился на подмостях. Он увидел застывшие над котлованом фигуры рабочих и понял, что произошло.
Вода!
Это слово еще никто не сказал. Люди молча смотрели вниз и не верили своим глазам. И по тому, как сгущался и тяжелел воздух, становилось ясно, с какой быстротой она прибывает. Вот в рассеянном свете прожекторов Ленька заметил, как холодно блеснула ее темная поверхность вперемешку с серым крошевом льда.
— Водолазу тщательно прощупать основание и дно, — распорядился мастер Квятковский.
Тревожно текли минуты. Все выше поднималась вода. «Капрызная» опора решила показать и в праздничную ночь свой норов…
Вахтовую машину, что везет в поселок бригаду, отработавшую двойную смену, первым приветствует солнце. Оно поднимается из-за темной полосы леса и, чуть вздрогнув, заливает холодным светом поселок, лес и снега. Рабочие устало щурятся, им больно смотреть, столько света сразу ударяет в глаза. Радужными огоньками искрят снега. Неуловимые блестки порхают по воздуху. Такая же ясность и радужные всплески царят и в душе Леньки.
Ленька плотнее смыкал густые ресницы. Когда-то он так же щурил глаза, лежа на теплой воде, а вокруг блестела, точно расплавленный металл, река с зелеными травянистыми берегами. Сейчас тоже все сверкало и переливалось, но блеск этот был другой, стеклянный, холодный и более резкий. Он высекал из непривычного глаза слезу. И мир, что лежал в тишине вокруг, был уже не сказочно далекий, нарисованный воображением, а осязаемо реальный, промерзлый и неподвижный. Теснее придвинувшись к борту и укрывая лицо от ветра, Ленька почувствовал, как отяжелели руки и ноги.
Недолог путь от четвертой опоры до поселка. За двадцать минут преодолевают его вахтовые машины. Но за это время Ленька как бы заново пережил все события новогодней ночи. Тупая боль в мышцах, надолго врезавшиеся в память ощущения каленого на морозе железа и жаркого пота, потемневшие от усталости лица людей, сосредоточенно притихших или дремавших рядом с Ленькой в машине, свидетельствовали о том, что события эти происходили наяву. Но было что-то от фантастического сна в том, как «кипела» на морозе, стремительно поднимаясь в огромном квадратном котловане опоки, ледяная вода. Как метались высвеченные прожекторами в морозном тумане черные силуэты людей. И голоса их тонули в гуле компрессора и насосов… Как вдруг оборвался этот гул и наступила тяжелая, гнетущая своей неизвестностью тишина и мрак.
Когда Ленька, увидев облако пара над котлованом, подбежал к застывшим у опоки людям, другие во главе с мастером и бригадиром уже энергично действовали, устанавливали насосы, опускали на дно дежурного водолаза, выводили из сонного оцепенения могучий кран с нависшей над котлованом стрелой.
Пройдет еще немного времени, и сигнал тревоги по тугим проводам долетит от четвертой опоры до поселка. И, не сняв праздничных костюмов, в ярких галстуках, на ходу напяливая шапки и натягивая на плечи полушубки, выскочат на улицу водолазы, бетонщики, монтажники и другие. И во всех домах, где уже ярко горели елочные огни и весело позванивала расставленная на столах посуда, люди посерьезнеют, покачают головами, и на всю новогоднюю ночь рядом с весельем поселится в их сердцах и будет неотступно тлеть незатухающий уголек волнения: как там, на четвертой? Через час на четвертую прибудет группа технических руководителей во главе с начальником мостоотряда. Но весь этот час, начиная с момента, когда кто-то первый увидел, как начала прибывать вода, подлинным героем стремительно развивающихся событий был мастер Квятковский. Тот самый очкарик, которого Ленька считал чуть ли не ровней себе по годам, к тому же слюнтяем и слабомощным интеллигентом. Сейчас, сидя в кузове вахтовой машины, Ленька чуть зубами не заскрипел от досады на себя: можно же так ошибаться в людях! С восхищением и замиранием сердца вспоминал он сейчас, как этот щуплый и хлипкий с виду очкарик с ловкостью и бесстрашием циркового канатоходца пересекал котлован по узкой обледенелой металлической балке, рискуя каждую секунду сорваться в парящую, черную, неуклонно и жутко прибывающую воду. Ленька даже не спрашивал себя, сумел бы он не то что пробежать, а хотя бы проползти по этой чертовой балке над зловеще чернеющей бездной: куда там, мало он, видно, еще каши ел! А он еще имел нахальство воображать, что без труда может уложить на лопатки тощего мастера.
Ленька конфузливо посмотрел на сидевших рядом строителей: не прочитал ли кто, случаем, его мысли? Но соседи его дремали, покачиваясь на неровностях дороги. Сконфузился Ленька не столько от своего не высказанного вслух бахвальства, сколько от воспоминания об одном неприятном эпизоде прошедшей ночи.
Когда дежурный водолаз (им был на этот раз один из братьев-близнецов) поднялся со дна и доложил, что бетон, которым была заделана восьмиметровая дыра в основании шпунта, уплыл, Квятковский как ни был поражен, не растерялся. А угроза была серьезной. Целый месяц работ сводился к нулю. И это грозило сорвать сроки сдачи моста. Ленька мельком взглянул на освещенное лучом прожектора лицо мастера, оно казалось непривычно сердитым, с напряженными желваками на скулах, но страха в нем не было.
— Всем долбить майну вдоль правой стенки шпунта! — резко выкрикнул Квятковский и побежал в вагончик, чтобы проинформировать начальство по телефону и вызвать необходимых людей и технику. Рабочие начали вооружаться ломами, топорами, лопатами. Ленька вместе с другими бросился за инструментом.
Он прибежал на свой плотницкий участок, выбрал увесистый колун и помчался обратно. Тревожное состояние не покинуло его, а куда-то глубоко отступило перед азартным желанием померяться силами со стихией. Ленька уже огибал теплоход-кран, когда увидел нечто такое, отчего бодрость вмиг его покинула. В двух шагах от него змеилась глубокая трещина. Еще минуту назад, он мог в этом поклясться, ее не было тут. Леньке стало по-настоящему страшно. Все разговоры о том, как сжатая, перегороженная опорами река бунтует, беснуется, настойчиво ищет выхода своей могучей энергии, вмиг промелькнули в его голове. Важно пробить хотя бы одну небольшую брешь. Ей бы, реке, только зацепиться, получить «точку опоры», а там уж ее никакие железобетоны не удержат, все по косточкам разметет…
Ленька не помнил, кто сказал эти слова однажды за обедом в кубрике, но сейчас они молнией пронеслись в его голове. Он оцепенело смотрел на трещину в метровом ледяном покрытии реки, и в этот миг в поле его зрения попала вода. Она растекалась по поверхности льда мутной, с переливами отраженных огней широкой волной. Она наступала, захватывала все больше и больше пространства, и Леньке показалось, что лед под его ногами ощутимо заколебался. Скорее бежать, крикнуть, сообщить, что река ломает лед, неукротимая лавина воды и ледяных громад вот-вот придет в движение, смахнет временную опору, и громада пролета, вздыбившегося высоко над рекой, страшной железной лавиной обрушится, похоронит, увлечет за собой на дно ничтожно маленьких, копошащихся на льду людей.
Ленька успел взбежать на палубу и влезть на лестницу крана, когда все вокруг мгновенно утонуло в непроницаемом мраке. Он понял, что это рухнул мост.
Ленька сидел на корточках, постепенно приходил в себя, стараясь сообразить, что произошло. Значит, плавкран не утонул, догадался он. Но что значит эта тишина? Может, он оглох?
— Всем, у кого есть инструмент, немедленно долбить майну, — прозвучал в темноте совсем рядом с Ленькой резкий, но твердый голос мастера.
Ленька медленно распрямился, ощущая, как дрожат ноги. Рядом вспыхнул луч фонарика, высветив людей, торопливо спускающихся с палубы. «Куда они? — подумал Ленька. — Ведь река сломала лед».
Луч фонарика больно ударил по глазам: Ленька попятился.
— В чем дело? — удивленно вскинул черные брови Квятковский.
Ленька хотел объяснить, что лед раскололся и, возможно, плавкран уже относит по течению, но вместо этого неожиданно для себя ляпнул такую глупость, при воспоминании о которой у него даже сейчас, в машине, покраснели щеки и уши.
— Мы дрейфуем! — с усилием шевеля непослушными губами, сказал Ленька.
— Не мы, а ты сдрейфил, похоже, — спокойно сказал Квятковский, и Леньке показалось, что глаза его за очками насмешливо сверкнули.
— Там вода, — уже по инерции продолжал Ленька.
И в это время загорелся свет: прожекторы у котлована, цепочка огней на фермах моста. И тотчас снова загудели насосы, а кран обрушил удар ковша на ледяной панцирь реки.
— Вода? — переспросил мастер. — Понятное дело, насосы качают. Ты вот что, парень, — сердито сказал Квятковский, — держись, если такую работу выбрал. — И уже на ходу, устремившись к трапу, крикнул: — На майну! Живо!
Только сейчас Ленька обнаружил, что стоит на лестнице, крепко вцепившись одной рукой в какую-то скобу, другая его рука по-прежнему сжимала топорище. Волна радости от того, что могучий красавец мост высится все так же гордо и неколебимо, охватила Леньку. И, размахивая колуном, как краснокожий индеец боевым томагавком, он бросился вслед за мастером.
…Сейчас он попытался последовательно и детально вспомнить, что было потом, но память его не сумела составить единую, завершенную картину из лиц, голосов, гула насосов, рычания самосвалов. Он снова увидел, как стрела крана, пересекая котлован, поднималась вверх, а затем стремительно падала и ковш, ударяясь о лед, крошил его и расшвыривал по сторонам мелкие осколки. Вспомнил, как вместе со всеми остервенело долбил лед, таскал мешки с цементом, помогал устанавливать бетонолитную трубу и пот заливал ему глаза, как болели руки, ныла спина и уже совсем не было сил крутить ручку помпы, подающей воздух водолазам, спустившимся на дно реки. Водолазы провели под водой несколько часов. Тщательно проверив основание шпунта и дно, они выяснили, что бетон попал на плывун, оседал, оседал и скатился по крутому откосу. Задача состояла в том, чтобы задавить плывун. Ленька вспомнил, что за все время, пока он крутил ручку помпы, его сменяли раза три или четыре, и как однажды вдруг крутить стало легче: скосив глаза, он увидел, что за другую рукоять, помогая ему, встал главный. Главный инженер, которого Ленька считал человеком совершенно недоступным, представителем каких-то других, недостижимых сфер, по-приятельски ласково улыбнулся ему и даже озорно подмигнул.
… А потом была яркая утренняя заря. И все они тесной группой стояли на слегка зарозовевшем льду. Покуривали или просто с наслаждением вдыхали морозный воздух. Ленька всматривался в лица этих людей, они были знакомыми, и в то же время ему казалось, что он видит их впервые, словно узнает заново. Вот стоит и сонно улыбается могучий увалень Гоша. Но этот неторопливый привычный Гоша сливается в сознании Леньки с тем Гошей, который час назад с обезьяньей ловкостью и быстротой облачался в свой водолазный костюм или сердито спорил о чем-то с главным инженером. Из двух образов возникал новый Гоша, похожий и не похожий на прежнего. Цепким и сильным казался теперь Леньке щуплый очкарик Квятковский. Он как будто стал даже немного выше ростом за одну ночь. Что-то новое увидел Ленька во всех. А может быть, люди вокруг него не изменились, а в чем-то изменился он сам?
Но Ленька не мог ответить на этот вопрос. Да и усталость все сильнее охватывала его. Он прижался к соседу по машине и прикрыл глаза.
И уже в дреме вспомнил, как там, когда они стояли на розоватом льду, в руках у Гоши появилась бутылка шампанского.
— В кармане шубы была, — пояснил он. — Так торопился, что выложить дома забыл.
Но оказалось, что таким забывчивым был не один Гоша. Сразу три пробки хлопнули одновременно, салютуя Новому году, который в это время шел по земле где-то уж очень далеко от моста, нависшего с двух сторон под окованной льдом широкой сибирской рекой.
Когда Леньке подали стакан, на треть наполненный янтарным искрящимся вином, главный инженер сказал:
— Что ж, Леонид, считай, что первый экзамен на мостостроителя выдержал. Думаю, сдашь и остальные.
Главный это сказал без улыбки, серьезно, и Ленька почувствовал, как радостно вздрогнуло его сердце. А мастер Квятковский состроил при этом гримасу и показал Леньке большой палец.
Дома Ленька находит на газовой плите еще горячий эмалированный чайник и прикрытые на столе газетой сахарницу с конфетами и тарелку с ватрушками и пирожным. Тут же под бутылкой ликера белеет записка.
Ленька сбрасывает в коридоре шапку, фуфайку и валенки, разворачивает записку и идет в комнату.
«Опять зашиваетесь, ребя! Теперь уже точно поплюем на макушку!» — читает Ленька новогоднее Валеркино поздравление. Широко зевая и потягиваясь, он садится на кровать, с минуту смотрит на зеленую ежистую сосенку, что стоит в углу между столом и телевизором, и, пошарив в кармане, достает огрызок карандаша.
На смуглом осунувшемся лице его застывает плутовская улыбка, тонкие брови сведены к переносью, рыжеватые ресницы вздрагивают.
«Встретимся на высоте» — жирно выводит он под Валеркиным посланием. Тут же, не раздеваясь, валится на кровать и засыпает.