Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Воспоминание
Воспоминание — луч из прошлого. Пронзил он всю нашу область этим письмом из Заполярья, письмом от «брата белых медведей», как давно я нарек друга:
«Фотографии в ванночке с проявителем вмиг воскресили встречу с тобой в тот чудесный солнечный день октября 1989 года. И вот уже покатился, как быстроходная моя «восьмерка», год 90-й. А на душе нет чистой радости. Что-то нервирует, тревожит, досаждает, видно, недовольство собой и путами жизни, хочется большего.
Конечно, эта прелесть-машина отняла у меня все время, и только зима приколола ее к стоянке, а меня к столу. На столе газеты, а в них проблемы, которые меня не то что волнуют, а точат, будто червь мебель. Гложет вина, Саша, за то, что 10 лет учил детей в школе не так, как хотелось, как думал, а как велела система. Разумеется, я мог бы себя утешить тем, что старался говорить между строк, но как ни утешай — все догмы, полученные в университете, переносились в школу: и то, что построен социализм, и о новом человеке, и вся другая ложь, от которой стыдно и хочется теперь повиниться. Перед кем только? Перед глазами дедушка и бабушка, видевшие одну только воловью тяготу. Кости их уже, поди, сгнили, но не забыть его, дедушкин, гнев против тогдашнего «коммунизма»: «За шо, Юрик, воны народ змущают, за шо крестьянина обижают так гирко?..» Паршиво на душе, Саша. Гнетет еще и то, что массу перевыртышей стал открывать я в эти новые времена наши. Горько разочаровываться в людях.
Но вспомнилась наша светлая, до боли короткая встреча с тобой и согрела душу теплом. Когда навестишь нас?»
Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Воспоминание
Воспоминание — луч из прошлого. Пронзил он всю нашу область этим письмом из Заполярья, письмом от «брата белых медведей», как давно я нарек друга:
«Фотографии в ванночке с проявителем вмиг воскресили встречу с тобой в тот чудесный солнечный день октября 1989 года. И вот уже покатился, как быстроходная моя «восьмерка», год 90-й. А на душе нет чистой радости. Что-то нервирует, тревожит, досаждает, видно, недовольство собой и путами жизни, хочется большего.
Конечно, эта прелесть-машина отняла у меня все время, и только зима приколола ее к стоянке, а меня к столу. На столе газеты, а в них проблемы, которые меня не то что волнуют, а точат, будто червь мебель. Гложет вина, Саша, за то, что 10 лет учил детей в школе не так, как хотелось, как думал, а как велела система. Разумеется, я мог бы себя утешить тем, что старался говорить между строк, но как ни утешай — все догмы, полученные в университете, переносились в школу: и то, что построен социализм, и о новом человеке, и вся другая ложь, от которой стыдно и хочется теперь повиниться. Перед кем только? Перед глазами дедушка и бабушка, видевшие одну только воловью тяготу. Кости их уже, поди, сгнили, но не забыть его, дедушкин, гнев против тогдашнего «коммунизма»: «За шо, Юрик, воны народ змущают, за шо крестьянина обижают так гирко?..» Паршиво на душе, Саша. Гнетет еще и то, что массу перевыртышей стал открывать я в эти новые времена наши. Горько разочаровываться в людях.
Но вспомнилась наша светлая, до боли короткая встреча с тобой и согрела душу теплом. Когда навестишь нас?»