Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине


Летели котики на юг…

Мы еще многому должны научиться, прежде чем надеяться на удачу.
Герберт Уэллс

Зиму морские котики паслись, промышляя минтая, кальмаров, головоногих моллюсков и анчоусов в теплых водах у берегов Японии и Южной Кореи, а весной устремлялись по вечному «инстинкту дома» к своему чудо-острову — малюсенькому, затерянному в океанских просторах куску скалы. Находится он в Охотском море, напротив мыса Терпения на Сахалине. Первыми приплывали к земле своего детства матерые секачи. Тяжело отфыркиваясь, выходили они из пенного прибоя в своих бурых шубах. Устало оглядывали затянутый кисеей тумана и нескончаемого мелкого дождика пустынный подветренный берег, где родились они сами и вскоре должны родиться их дети — большеголовые черненькие котята. Потом к лежбищу на Тюленьем подтягивался группами и поодиночке серебристый молодняк, выбирались из воды самки. Будто полинялые, серые, они были уже с детенышами во чреве и выходили на твердь измученные. Нетвердыми, припадающими скачками продвигались самки к гаремному пляжу.

Юрий Илларионович Орлов прибыл на Тюлений в один из солнечных дней августа, когда Сахалин после долгих дождей, холода и промозглости млел от тепла и медвяно пахли вымахавшие в полтора человеческих роста травы, курился парок с громадных листьев лопухов-гигантов, под которыми можно было шагать, как под навесом, источали аромат крупные, интенсивно-розовые цветы шиповника. Тюлений — голый остров, покрытый кое-где саблевидной травой, о края которой можно порезаться. Теплый ветер шелковисто шуршал желтым песком на лежбищах, гладил серебристые тела котиков, витал над скалистым плато, заполненным до краев морем кайр, похожих на пингвинов в своих белоснежных манишках при черных фраках. «Айр! Айр!» — неумолчно галдели птицы. Их гомон прерывался иногда громовыми взрыками секачей на лежбище, вступающих в кровавые схватки из-за самок.
Впервые в жизни Юрий Илларионович увидел котика рядом. Громадная, лоснящаяся на солнце туша с высоко вознесенной птичьей головой на могучей, толстой в основании шее. Шея переходит в грудь и мощные плечи, от которых отходят в стороны два подобия тумб — култыши с длинными лопастями — ластами. Прогонистое тело котика заканчивается гибкой и мускулистой «талией» с большими перепончатыми ластами. Котик напрягся и смотрел в лицо человеку небольшими, широко расставленными глазами. «Два миллиона вас живет по обе стороны экватора, и каждый двадцатый — обречен на забой, на шапки котиковые, манто и другую всячину, — думал Юрий Илларионович. — А вы мне нужны как артисты, людей радовать своим искусством». Трудно сказать, что возникало в голове ластоногого при виде этого кругловатого по всему внешнему облику человека. Ученого же поразили более всего, может быть, глаза котика, блеск какой-то звериной его мысли в их черных глубях. Юрий Илларионович уловил в них беспокойство. Глаза котика вопрошали, казалось: «Кто ты, с добром или со злом, что ожидать от тебя?» От этого пронзительного, почти человечески умного взгляда Юрию Илларионовичу стало не по себе, как будто он встретился с представителем неземной цивилизации, из тех, что пытается найти человечество в просторах Вселенной. Как бы то ни было, но котик действительно являл собой не просто экзотического какого-то зверя, а элемент глобальной природной системы. «Вот ты каков, вольный сын океана», — восхитился Юрий Илларионович. И ему представились качающиеся живые просторы, безбрежные воды, синие, зеленые, голубые, свинцовые, серебристые и черные волны, могучие валы с белыми гребнями пены. Как дома, в этой стихии котики, по нескольку месяцев они не выходят на берег. Плавают, и тогда видно их головы и шеи, лежат на спине и боку котики, высоко подняв над собой задние ласты, напоминающие большие черные руки, которые пугают суеверных рыбаков-японцев, играют-ныряют, прыгают по- дельфиньи над волнами, с изяществом совершают какие-то немыслимые кульбиты, по-птичьи, в стремительном полете бросаются за добычей. Подобия размышлений вспыхивают, конечно же, не только у этого впервые увиденного «в лицо» Юрием Илларионовичем котика. Благоговения к людям, по всей вероятности, в нем не рождается: он вспоминает, может быть, что случалось с ним, когда на этом лежбище появлялись угрюмые люди и глушили котиков, били их по головам палками. Тогда тут царил панический ужас, и трещали кости океанских жильцов, струилась кровь по серо-радужному их меху…
На суше котики грузны и неповоротливы, вот и этот попытался убежать и брякается о землю, как прыгающий мешок. Выдохся и остановился, дергаются под кожей на груди бугры мышц, во взгляде боль, затравленность. Потом глаза котика наливаются злобой, он приоткрывает красную, как у тигра, пасть, топорща жесткие усы и выказывая громадные загнутые клыки. Но выбор уже сделан: этого котика надо отловить и с несколькими другими его собратьями переправить на берег Черного моря. На котика набрасывают аркан, прикрепленный к большой палке, целая бригада тащит пойманного зверя в клетку. Маленькие уши у котика плотно свернуты в трубочки и прижаты, одно из них повреждено и дает Юрию Илларионовичу основу для клички.
— Иди, иди, Рваное Ухо, не на смерть тащим, не на забой! — кричит он зверю. Но котик не слышит его, глаза у него красные, выпученные со страха, шея в складках, плечи в буграх. Он судорожно скребет землю, вгоняя в песок с галькой ласты, на которых, как сквозь рукавицу, на руке человека, проступают пять пальцев. Котик упирается, упруго извивается узкой хвостовой частью тела, задними ластами. Но люди сильнее его и приближаются с бьющимся в судорогах зверем все ближе и ближе к клетке. И бессильно, с отчаянием бунтует против неволи все существо котика, будто предчувствует он, что все кончится жестокой трагедией.
Долгая эпопея с котиками вспомнилась Юрию Илларионовичу на Пироговском водохранилище, когда он тюленисто вытащился из воды и обсыхал на песке, овеваемый слабыми струйками ветра, ароматами размягченных жарою сосен, берез и трав.
Такого знойного лета, какое выдалось в этот раз в Москве, не случалось уже несколько десятков лет. Асфальт, кирпич и бетон раскалялись в полдневную жару, как песок в пустыне, в помещениях НИИ было душно до головокружений, и вечером Юрий Илларионович ехал домой в Мытищи будто обескровленный.
Шестнадцать лет своей жизни отдал он работе в Центральной производственно-акклиматизационной станции Министерства рыбного хозяйства СССР. Из Пекина в Краснодар возил Юрий Илларионович Орлов белых амуров и толстолобиков, выловленных в коричневато- желтых водах Янцзы. Любовался в Приморье оранжевыми, красными и бордовыми красками неба и летел в багровый закат, догоняя солнце, в сторону далекого Мурманска. Экспедировал по воздуху из одного края в другой осетров, пелядь, леща, отправлялся с «кусочками» океана, реки или озера на борту самолета в страны Скандинавии и Иран, грузил живых угрей для СССР в Париже.
Годы путешествий с водными организмами оставили добрую память в его сердце, с печалью думал он только о поездке на остров Тюлений, не мог забыть боль в глазах котика Рваное Ухо и его несчастных собратьев, полные неземные тоски и печали крики их в Батумском океанарии.
В последние недели на него обрушилась лавина работы, выматывала жара. Юрий Илларионович настолько уставал от этой тупой прозы будней, что ощущал вечерами вес своего мозга, казалось, что в голове помещен булыжник. И лишь на водохранилище в этот субботний день он почувствовал, что оморочь проходит и он вновь начинает жить и мыслить. Прежде всего, потянуло его в клуб аквариумистов. Воображению Юрия Илларионовича представились толстые стекла аквариумов, прозрачные толщи вод с экзотичными зарослями пурпурной роталы, карлика аира, ползучих криптокоринов, уховидных листьев сальвинов, бахромчатых белых цветов горечавок и вообще всякой всячиной вьющихся спиралей и ножевидных побегов. Вот пролетают между ними яркими молнийками неоны. Исполняют незамысловатый, как полька, танец желтые с крапинами барбусы. Прячутся похожие на запятые бродяжки-пицилобриконы. Бабочками порхают яркие ремерезии и, как призраки, вращаются вокруг прозрачно-стеклянных окуней черные орнатусы. Медленно всплывают со дна жемчужинки, и парят в толще вод невесомо-легкие красные шапочки.
Это были не обычные аквариумы, а приборы с замкнутой системой водоснабжения — «Нептуны». С ними члены клуба сумели побить все рекорды в стране по сбору икры карпят и других рыб. Опытом их заинтересовались космобиологи в Звездном. Юрий Илларионович был одним из создателей «Нептуна», его искания увенчались авторским свидетельством на изобретение. Рыбоводство стало делом жизни ученого, но здесь, на Пироговском водохранилище, в душе его началось смятение, когда вспомнил он о командировке за котиками…

Авиаперелет из Москвы в Южно-Сахалинск. Юрий Илларионович командует перегрузкой клеток для котиков в автомашину. И вот ровно гудит мотор «ЗИЛа», дорога пролегает по живописной Сусунайской долине. Туманисто мягкие, как в акварельном размыве, очертания гор и холмов, укрытых зеленой шубой аянской ели и сахалинской пихты, широколиственных — клена, бархата, маньчжурского ясеня, перевитых лианами лимонника и винограда. Долина залита светом лениводовольного августовского солнца. Вдоль дороги буйные заросли высокотравья — медвежьей дудки, шеломайника, каких-то громадных зонтичных растений, при виде которых думается о сказочной флоре тропиков. Алеют крупные, как яблоки, плоды шиповника. Светлыми мелководными речками с галечным дном движутся, вспенивая воду, на нерест косяки кеты и горбуши. Рыбы идут, будто стада оленей, голова к голове. Боже, какой экзотичный и богатый край! Такие драгоценности в лесах и водах. А где-то там еще котики…
У причала рыбацкого селения Стародубска их ждал заказанный по телефону из Южно-Сахалинска сейнер. Море было спокойным и гладким, отражение чаячно-белого судна колыхалось на волнах, ломаясь на зеленовато-рыжих прибрежных камнях.
Сейнер ходко двигался к острову с лежбищем котиков, пересекая залив Терпения. Быстро темнело, и вскоре море окутала черными покровами ночь, казалось, что во всей Вселенной только и есть крохотный островок света — рубка этого сейнера, мерцающий компас. Юрий Илларионович даже на мгновение почувствовал себя в каком-то неземном мире, и ему вдруг подумалось: «Могут же быть в межзвездье где-то цивилизации в виде котиков, мыслящих ластоногих существ. Могут ждать они инопланетных гостей, тревожиться, найден ли будет общий язык, пользу или горе и беды принесет встреча с ними…»
В полночь сквозь тучи пробилась луна, и отражение ее ослепительно засверкало на воде ломаной дорожкой. Сумеречно искрились пенной гривой на свету судовых огней буруны от форштевня. Юрий Илларионович глядел на них, опершись о поручни, и пытался представить себе вид острова, где уже месяц жила его душа с того дня, когда директор Батумского океанария обратился к акклиматизаторам с просьбой привезти им котиков. Интересно же иметь у себя такого зверя, какого нигде еще в искусственных условиях не содержат, люди им любоваться будут. Юрий Илларионович сразу загорелся этой идеей: котиков никто в мире еще не перевозил на такое громадное расстояние, а он любил новое, неизведанное. Это он, ветеран коллектива акклиматизаторов-перевозчиков, первым придумал транспортировать молодь рыб в полиэтиленовых пакетах, и такие «купе» стали привычными для новоселов водного мира в разных районах страны. Как никто другой, понимал ученый-энтузиаст, что рыбы — создания нежные и относиться к ним надо внимательно и осторожно. Чего казалось бы опасного — дыхнуть на выловленную сачком пелядку? Жабры ее, оказывается, могут получить «ожог», чернеть начнут… О, сколько еще неизвестного кругом! Вот и тут встреча с ним: придется сыграть шахматную партию с природой, как подумал склонный к афористично-образному мышлению Юрий Илларионович, возликовав от предложения батумцев.
«Экспедиция сложная, беру с собой добровольца», — объявил он коллегам-акклиматизаторам. Ехать на Сахалин вызвалась Валентина Петровна Керштейн. Он порадовался, глядя на эту худощавую женщину с калмыцким разрезом глаз, потому что знал — энергия в ней клокочет, эта женщина не знает усталости, кажется, не научилась болеть за многие годы, по-мужски решительна, способна к риску и авантюре.
Утро встретило их парадно-сияющим солнцем, торжествующими, как показалось ученому, криками кайр. Остроклювые птицы были как веретенца с шилом впереди. Они юрко ныряли за рыбой, летали, подобно разведчикам вглядываясь в водные глуби. У удачливых свисали из клювов рыбки, серебрящиеся лезвиями узких ножей.
Увлеченный снующими вокруг сейнера кайрами, Юрий Илларионович проворонил даже момент, когда на горизонте, в туманной дали, где море сливалось с небом, всплыл полого скошенным с одной стороны брусом долгожданный остров.
Кусок суши полукилометровой длины быстро приближался, открывая взгляду желтую песчаную полосу у основания — пляж, за которым тяжелой плитой возвышалось скалистое плато. С пятнадцати-двадцатиметровой кручи его снарядиками ныряли на пляж и в море черно-белые кайры. Валентина Петровна мельком взглянула на шефа и не узнала его. Он подался всем корпусом вперед. Обычно взгляд его был спокойным, с легким туманцем, здесь же глаза Юрия Илларионовича горели огнем первооткрывателя новых земель. И действительно, они прибыли на уникальнейший кусок суши, в некую романтически-голубую страну терра инкогнита, окрещенную Орловым в дороге еще «планетой котиков».
Сейнер бросил якорь, и клетки для котиков перевезли к берегу на баркасе. Пройдя мимо приземистых, обсоленных морскими ветрами бараков, Юрий Илларионович и его помощница поднялись по ступенькам, вырубленным в скале. Там, возвышаясь над общежитием и цехами по обработке котиковых шкур, стоял серый дощатый дом, где размещался начальник промысла.
На крыльцо вышел длиннорукий человек в белой рубахе с расстегнутым воротом и закатанными рукавами. Юрий Илларионович читал о нем в газетах и книгах. Литературный портрет был точен. Хозяину острова больше тридцати. Плотный. Черная голова по-тюленьи переходит в мощную шею. Выделяются скулы, лицо пронаждачено ветром. Черные раскосые глаза с устойчивым прищуром, характерным для мореманов. Улыбка доброжелательная и снисходительная. Чувствуется, что «губернатор» острова привык покровительствовать.
— Владимир Леонидович Мануйлов, — назвался начальник промысла и крепко, до хруста стиснул руку. — И давайте сразу на «ты», проще.
Юрий Илларионович услышал блеяние и замер в недоумении: овец здесь быть не могло. Мануйлов пояснил:
— Котята это на лежбище, молока просят.
Разместив на складе имущество, гости отправились знакомиться с островом. От дома начальника промысла и на север до конца плато тянулась изгородь в рост человека. Она делила Тюлений надвое: западная часть — узкая полоса, восточная — широкая, тут лежбище котиков. На границе стояла будка, с которой ученые вели наблюдения за зверями. Мануйлов пригласил гостей к трапу, по которому они и спустились со скального обрыва. Потом островитянин пригласил их подняться на смотровую площадку, и вот перед глазами Орлова и его спутницы та половина острова, где лежали и бегали, ласкались и дрались более ста тысяч котиков. Много зверей плавало в море, их головы виднелись среди волн до самого горизонта. Одни, перевернувшись на спины, покойно качались на волнах, задрав над водой ласты, другие кружились в хороводе. Третьи гонялись друг за дружкой. Лишь самки с детенышами под охраной вла- дык-секачей продолжали лежать на суше. Но жара доняла и их. И, будто сговорившись, гаремы поднимаются один за другим. Изящные, серебристо-серые с бежевой подпушью тела котиков скользя истекают в море. На песке становится пустынно. Только самцы, охраняя свои места, выделяются на пляже бурыми пятнами. Вскоре пустоты вокруг них заполняются освежившимися темными телами. Владыки поводят клювовидными головами, осматривают свои территории и, похоже, пересчитывают, все ли в их «семьях» вернулись домой. Какие-то пять котиков будут отловлены через два дня и покинут привычный родной мир. «Как они это перенесут?» — плеснулась мысль у Юрия Илларионовича. Может, думали о людях по-своему и котики, хотя внешне это была студенистая масса, каждый из зверей в которой казался внешне равнодушным и одиноким. «Может, и мы, люди, такие… Есть же у человека ласты, когда он в эмбрионе еще. Устроили теперь себе лежбище на Земле и довольны, живем, как котики…»
В Стародубске ученый договорился, что тамошний рыбокомбинат пришлет за котиками катер, подготовит две грузовые машины и около двухсот килограммов льда — все предупреждали Юрия Илларионовича, что котики очень боятся жары. Покамест же он наблюдал за ними и продолжал вживаться в образ объекта перевозки.
Раздумья Юрия Илларионовича прервал Мануйлов, который повел гостей знакомиться с потайными ходами под лежбищем. Они вошли в один из тоннелей в песке, обшитый досками и распертый брусьями. Небольшое расширение и вот он — пляж, усеянный котиками. Отсюда на рассвете промысловые рабочие, вооружившись палками-дрыгалками, как их здесь зовут, этими своеобразными «демократизаторами» для ластоногих, в знобкой утренней тишине пробираются к скоплениям холостяков — не имеющих еще семей котиков — и, вытянувшись цепью, отпугивая зверя от воды шумом, стуком, криками, миганием электрических карманных фонариков, гонят его на забойную площадку. «Котиковый мех, конечно, ценен, аукционы пушные — дело хорошее, но все равно жалко этих добродушных зверей», — скользнуло в сознании Юрия Илларионовича.
Пришло время отлавливать котиков. Группа людей, возглавляемая Мануйловым, выбралась тоннелями к лежбищу. Ловцы отсекли от стада пять котиков, потом стали определять, самку или самца заарканили. Юрий Илларионович помогал рабочим, а Валентина Петровна отмечала в блокноте: самец — кружочек с крестиком внизу, самка — кружочек со стрелкой вверху.
Котики были, в основном, двухлетние, но попалась и одна четырехлетняя самка, которую Юрий Илларионович и назвал Рваным Ухом. Она вела себя беспокойно в клетке, сильно рычала и пыталась грызть железные прутья.
— Наверное, у нее щенок, — решил Мануйлов, — а он без самки может погибнуть.
Юрий Илларионович надумал взять и щенка, может быть, и удастся его вырастить. Самка хрипловато блеяла, зовя своего котенка. Ловцы поймали одного детеныша, который, как им показалось, наиболее рьяно откликался на зов матери тоненьким своим голоском. Юрий Илларионович обратил внимание на него, когда тот блуждал между тел матерых котов, а потом, поотиравшись на «детской площадке», неумело булькался в море. По лицу ученого расплылась улыбка. «Не суйся в воду, пока тебе не исполнится шесть недель, не то голова перетянет пятки», — вспомнил он наставление котихи сыну из киплинговского рассказа «Белый Тюлень».
Котенок не умел окунать голову в воду, он вылез на сушу с промокшим насквозь мехом и заподрагивал вскоре от холода. Когда его принесли ловцы, он наивно глядел на людей черненькими глазами и не убегал. Он даже как будто просил, чтобы его взяли с собой — жалостливо мекал, раскрывал розовенький рот, тыкался прохладным носом в ладони Юрия Илларионовича. Ластился щенок и к опустившейся перед ним на корточки Валентине Петровне.
— Иди ко мне, лапочка ты моя, — приговаривала она и гладила его по блестящей черненькой спинке. Валентина Петровна устроила щенка в отдельный маленький ящик, и котиков стали переносить к причалу.
Воздух над островом был насыщен бусом — мельчайшей водяной пылью. Огромное лилово-красное солнце тяжело выдиралось из тумана, оно словно вязло в нем. Моря не было видно, и казалось, что это серый туман выплескивается под ноги накатом пенных волн. Стало трудно дышать. Тело Юрия Илларионовича покрылось холодной испариной, он начал зябнуть. Подергивала плечами от заползающего за ворот куртки холода и Валентина Петровна. Мануйлов же сообщил им, что это самая лучшая, «курортная» пора для котиков.
— Нам такую в самолете не создать им, — с удрученностью проговорил Юрий Илларионович начальнику промысла.
— Курорт будет на Черном море, — улыбнулся он своим мыслям.
В условленное время ожидаемый катер появился у берегов Тюленьего, но его скрывало туманом. С судна все время подавали гудки, и баркас, на который загрузили клетки с котиками, пошел на эти сигналы. Вскоре катер взрезал волны, взяв курс на Стародубск.
За ночь Юрий Илларионович несколько раз спускался с Мануйловым на палубу. Скользили лучами фонариков по клеткам. Котики просыпались, недовольно ворчали. Юрий Илларионович распорядился поставить клетки поближе к носу, чтобы до них долетали брызги от волн, разбивающихся о корпус судна. Соленая влага действовала на котиков умиротворяюще, и они хорошо спали на время плавания.
— Вот бы научиться разводить котиков, — размечтался Юрий Илларионович в рубке.
— Я сам об этом часто думаю, — вскинулся начальник промысла. — Планы уже кое-какие есть. Люблю я котиков. Очень интересные звери. И забойкой поэтому тяжело заниматься. Их колотят палками по головам, а у меня под черепом отдается, мозги аж скипаются, кажется. Я бы тоже хотел возить котиков и разводить их. Может, в неволе, в океанариуме, появятся котята?..
В Стародубске, перед броском до Южно-Сахалинска, клетки еще раз окатили водой, а сверху набросали льда.
У клеток собралось много любопытных жителей Стародубска. Слышались разные реплики:
— Во мху их надо везти, а не так.
— Да-да, не цирковые ж это артисты.
— Загубят они котиков.
— Поручили каким-то интеллигентам.
«Главное в драку ввязаться, потом думать будем, — бодрил себя Юрий Илларионович мысленно. — Не мы первые общаемся с котиками, не мы последние. Гнал же всю весну на север их стадо скитавшийся, словно маленькая рыбачья лодчонка, герой Джека Лондона. А у него все из жизни. Котики там, правда, были в воде, а здесь — океан воздуха…»
С рыбозавода прислали два грузовика. Быстро погрузились, можно и трогаться. Юрий Илларионович попросил водителей ехать медленнее, и машины несколько часов с мелкой дрожью двигались по гравийной дороге. Эту часть путешествия котики перенесли стойко, хотя их изрядно потрясло, и были они взъерошенные, возбужденные.
В Южно-Сахалинске акклиматизаторов, как и было условлено, дожидался директор Батумского океанариума Давид Аббасович Микеладзе, шустрый, но, как пришлось вскоре убедиться, не очень обязательный человек, хоть и обещали нечто надежное и основательное комплекция его, черная нашлепка усов и аэродромного вида фуражка. Он радостно взмахнул руками, увидев Орлова с помощницей, потом мелким бесом крутился у клеток с котиками, приговаривая:
— Вот вы какие милашки, вот вы какие, мордуленции.
— Как дела с авиацией? — спросил его Юрий Илларионович.
— Полный порядочек, договорился, сейчас летим, — прощебетал Микеладзе, почтительно и даже с некоторым подобострастием взглянув на ученого. Оказалось, однако, что с Аэрофлотом еще предстояло решить уйму вопросов.
Начальник отдела перевозок аэропорта отказывался сажать акклиматизаторов на рейсовый самолет и уговаривал их до Хабаровска хотя бы добираться спецрейсом. «Это надежнее: в полете вам легче будет поддерживать нужную для котиков температуру, — убеждал он Орлова скороговоркой. — Чековая книжка при вас, быстренько все оформим».
— Наша станция — не банк Рокфеллера. Слишком толстыми будете, — прервала его Валентина Петровна, — вы готовы за каждый оборот винта по рублю с клетки брать. Но мы не тюки с золотом везем. Ясно вам?
Аэрофлотский чиновник снисходительно повернулся к женщине.
— Очень колючая вы.
— Ерша щука не берет, — огрызнулась она и так глянула на аэрофлотовца, что тот съежился от ее ознобного взгляда и уткнулся в бумаги, согласившись выписать документы на рейсовый самолет.
— Но только до Адлера, а не до Батуми, — едко сообщил он. — Там как хотите добирайтесь.
— Там будет все нормалек, полный порядочек, я обо всем договорился, — успокаивал Юрия Илларионовича и его помощницу Микеладзе.
Сложность возникла с установкой клеток. Юрий Илларионович предложил поместить их в гардеробном салоне. Но Валентина Петровна отговорила его:
— Там котикам будет душно, и пассажиры интересоваться начнут и беспокоить их.
Решили поставить клетки в нижнее багажное помещение, в брюхо самолета.
— Температура и давление воздуха там будут такие же, как и в пассажирском салоне, — заверил их командир экипажа.
И все-таки акклиматизаторов тревожило, что они лишились возможности наблюдать за своими подопечными во время полета, поэтому Юрий Илларионович и его помощница ерзали в креслах всю дорогу. Глава экспедиции поглядывал в иллюминатор на стада туч, продвигавшихся к материку, светло-зеленые куртины моря, открывавшегося в просветах. Но покоя не было, будто иглами кто ширял в него, и он с отчаянием думал: «Когда же наконец кончится вода и пойдет суша, когда?» Ему воочию будто представились шкафы с заформалиненной в склянках живностью во Всесоюзном научно-исследовательском институте морского хозяйства и океанографии, куда он пришел на консультацию, разузнать поподробнее, что же это за зверь такой котик, каковы особенности его жизни и поведения.
Одним из самых авторитетных специалистов по этим вопросам оказался художник-анималист, биолог Николай Николаевич Кондаков. С ним Юрий Илларионович и встретился. Поглаживая черную лопатообразную бороду, тот заговорил:
— В цирке их нет, видимо, потому, что однажды они по неизвестной причине быстро погибли в неволе. Это произошло во Владивостоке, и сам я был свидетелем всего случившегося. С той поры, наверное, дрессировщики и опасаются работать с котиками.
Кондаков порылся в столе и подал коллеге-биологу желтую вырезку.
— Посмотрите-ка ее.
В заметке из сатирического журнала говорилось, что, когда собирались праздновать юбилей Командорских островов — 125-летие со дня открытия их Берингом, — решили выпустить специальный значок и на нем изобразить котика. Заказ на изготовление значка направили в Москву, попросив, чтобы главным в нем стал облик кота. Художник был так далек от зоологии, что, дав волю пылкому своему воображению, нарисовал морского кота с большим пушистым хвостом, каковой имел, вероятно, живший у него в квартире Васька-мурлыка. С таким котиком значок и попал к возмущенным камчадалам и командорцам. Хвост у морского кота также не вязался с его обликом, как если б он украшал самого художника. Тем не менее значок теперь очень ценится среди коллекционеров.
Кондаков вновь открыл стол, попередвигал что-то в нем и подал Юрию Илларионовичу командорский значок.
— Этот подарок мой — талисман вам как биологу, которому предстоит работать с котиками.

Юрий Илларионович нервно поглядывал в иллюминатор, с нетерпением ожидая встречи с сушей, хабаровским аэропортом. Мысленно он был там, с котиками, которые сидели сейчас в темном багажнике, и его охватывала паника: «Зачем я согласился везти этих котов… в мешке?.. Ничего не случалось за все годы работы на акклиматизационной станции, а тут… погибнут котики. Позор на мою голову. Может быть, они уже додыхают там, и ничем не помочь зверям…» Юрий Илларионович вспомнил о крабах, с которыми летал из Владивостока в Мурманск. Он лишний раз убедился тогда, что все живое требует особой заботы, когда вырываешь его из родной среды. Во время перевозки крабы скапливались на дне походных аквариумов-канов, нарушалась «техника безопасности». Чтобы крабы не калечили друг друга в пути, Юрий Илларионович предложил надевать им на ноги «перчатки» — короткие резиновые трубки. Это было безопасно и даже красиво, если не сказать — элегантно: трубки из красной резины очень шли к красным колючим панцирям крабов. Акклиматизаторы полностью освоили биологическую технику их перевозки. Сотни взрослых самок с икрой проносились на реактивных лайнерах над страной. Потом в прибрежье Баренцева моря большие и малые крабы разминали затекшие в пути клешни-ноги и важно, не спеша удалялись в зеленые глубины, где успешно теперь и освоились.
Вконец расстроенный Юрий Илларионович мысленно перебирал все, что знал о котиках, и сопоставлял обстановку отлова, когда они могли прямо на песке «сгореть» в своих «жировых тулупах», с болтанкой в машинах и перепадом давления в самолете. Ученый приходил к выводу, что перевозка должна завершиться благополучно. Но это только мысли!
Наконец-то Юрий Илларионович увидел клубы по- вечернему серых облаков, плывших уже где-то над Китаем. Под крылом самолета появились матово-серебряная лента Амура, ведущие к нему гряды, на которых, как на китах, устроился тремя главными красивейшими улицами центр Хабаровска. Только самолет сел и подкатили трап, как Юрий Илларионович с помощницей почти катапультно первыми выскочили на него и побежали к багажнику. С нетерпением, едва сдерживая себя от нервной трясучки, ждали, пока его открывали. И вот оно, перед глазами, чрево багажника. Там было темно и тихо. У Юрия Илларионовича пересеклось дыхание, он замер, Валентина Петровна стояла белая. Шеф ее судорожно направил луч фонаря в темень. Котики были недвижны. Неужели они погибли и это финал?
И тут раздался голос щенка. Котики, оказывается, крепко спали, и он проснулся первым и тонко взблеял, прося молочка.
— Лапочка ты моя! — воскликнула сорвавшимся голосом Валентина Петровна, готовая расцеловать щенка.
Стали просыпаться и старшие котики. И тут акклиматизаторы с изумлением обнаружили, что животные дрожат, хотя температура в Хабаровске была в этот час плюс 24 градуса. Вот тебе и раз!
— А мы-то боялись, что котики «сгорят» от высокой температуры! — вскричал возбужденный Юрий Илларионович, и они срочно принялись убирать лед из клеток.
Трехчасовая передышка на складе аэропорта, и котики взмыли в воздух. Теперь курс — на Адлер. Почти со скоростью ночи летел самолет над землей. Она простиралась где-то внизу, таинственно-темная и упокоенная, и копила силы, чтобы вновь ожить в утренние часы — взреветь техникой БАМа, загудеть буровыми Сибири, заурчать тракторами в казахской степи. Механизм дел в государстве, пронизанном, как радиацией, удушающей жизнь трепотней тысяч записных идеологов, схож был с каким-то холодным стальным мастодонтом, которому даже люди были чужды, не говоря о каких-то там котиках. О стайке их, пересекавшей континент в алюминиевой капсуле, страдали лишь двое из великого сонмища людей на Земле. На рассвете, перевалив заснеженные горы, самолет из Хабаровска развернулся над морем и приземлился вскоре на бетонной дорожке адлерского порта. Уши у Юрия Илларионовича и его спутницы побаливали, и они их попродували, зажав носы пальцами. «А закладывает или нет уши котикам?» — думалось им обоим.
— Давид Аббасович, — обратился Юрий Илларионович к Микеладзе. — Здесь вы обещали устроить нам зеленую улицу.
Микеладзе потрусил к авиаторам, а акклиматизаторы перевезли зверей к складу и поставили клетки в тень. Возвратившийся вскоре Давид Аббасович морщился, как будто съел целую гроздь недозрелого винограда. «Значит, «полный порядочек»!» — чертыхнулся про себя Юрий Илларионович. Оказывается, до Батуми не летали ни самолеты, ни вертолеты, не было возможности попасть воздухом и в Сухуми. В отделе перевозок Юрию Илларионовичу непререкаемо заявили:
— Вы у нас не транзитники и добирайтесь как хотите.
— У нас же котики, — попробовал воззвать к чувствам работников авиаслужбы ученый. — Для всех польза будет от них, для общества.
В стране царила инфляция слов, и такие доводы люди мало воспринимали. На Орлова поглядели, как на инопланетянина, и сказали:
— Вы будто с НЛО свалились. Котики ваши, вы о них и думайте.
Микеладзе виновато оправдывался и предлагал нанять какую-нибудь грузовую машину до Сухуми. Акклиматизаторы от этого отказались: много риска, целых 250 километров ехать по кошмарной жаре.
Но опасность надвигалась уже и с другой стороны. Палящее солнце вздымалось все выше и выше, тень уходила с эстакады, где стояли клетки и укреплен был термометр. Он показывал уже двадцать четыре градуса.
Последние кусочки льда, которые Юрий Илларионович и Валентина Петровна сохраняли в полиэтиленовых пакетах, растаяли.
— «Севера» наши кончились, — выдавил из себя шеф.
Котики лежали на спинах и обмахивались ластами, как веерами. Из картонной коробки доносился писк кайрят, которых Юрий Илларионович обнаружил только в Южно-Сахалинске. Валентина Петровна проявила инициативу на Тюленьем, где надумала вдруг привезти в океанарий еще и личный подарок. «Пусть детишки во время его посещений поглядят и на этих интересных птиц — кайр», — сказала она себе. Опасаясь, как бы шеф на запротестовал, она до времени таилась с кайрятами.
«Неужели мы не довезем котиков живыми?» — удрученно думал Юрий Илларионович и вдруг представил товарища, который доставлял в Москву крокодила с Кубы и увидел его после приземления в Домодедово уже безжизненным и охладевшим…
Выглядел Юрий Илларионович как-то нескладно: левое плечо вздернуто, правое опущено ниже обычного уровня. Сказывались годы работы на акклиматизационной станции, связанные с переносками живого груза, когда основная тяжесть падает на одну руку. Сейчас его кривила еще и нервотрепка с дальнейшей транспортировкой котиков.
Неожиданно Юрий Илларионович вспомнил, что в Керчи, в системе рыборазведки, имеются самолеты и там его немного знают. Он ринулся на почту и дал телеграмму с просьбой выручить. На успех ученый почти не надеялся и послал телеграмму скорей от отчаяния.
Вернувшись к складу, он увидел около клеток с котиками огромную толпу любопытных. Юрий Илларионович такое обстоятельство предугадывал и повесил у эстакады табличку-плакат: «Не шуметь! Котикам так же нужен сон, как и людям». Вдобавок к этому они с Валентиной Петровной огородили эстакаду ящиками из-под фруктов, которые, однако, не всех останавливали. И один любопытный поплатился за это. Он подошел к клетке Рваного Уха и стал его передразнивать, корча рожи. Котик фыркнул, прямо в лицо насмешнику вылетела густая белая масса слизи. Под общий хохот толпы тот побежал умываться.
Юрий Илларионович попытался успокоить Рваное Ухо:
— Ну что ты, дурашка, всех оплевать — ни соплей, ни слюны не хватит.
А Валентина Петровна, запихивая в коробку кайрят, которые то и дело из нее вылезали, заметила:
— Простудили мы, наверное, этого котика льдом. Смотри, какой у него насморк.
— Вот тебе и «необходимость поддержания низкой температуры». Не учли мы, что на льду-то котики лежат весной, а в августе им лед ни к чему.
Солнце между тем устремлялось к зениту и припекало сильней. Старшие котики обмякли от жары и лежали недвижно, как туши сала. Меньший только шустрил. Вставал на передние ласты, пытался «по-альпинистски», распираясь на прутья клетки, подняться вверх.
Появилось высшее начальство аэропорта, но хождение настырного шефа котиков по кабинетам не принесло результата. Теперь положение становилось критическим. Юрий Илларионович ощущал бег времени, как пульсацию в токе своей крови, и синяя жилка тревожно дергалась на его виске. На самолет авиаразведки он уже не надеялся. Надо было искать грузовую машину. «Поставим клетки одна на другую и поедем, — размышлял он. — Ночью будем в Сухуми, а оттуда постараемся добраться в Батуми на самолете. Но дотянут ли котики до ночи? Промашут ли благополучно ластами весь этот жаркий день?»
— Где здесь коты? — прервал грустные мысли ученого чей-то громовой голос. Он оторвал взгляд от земли, потом пришлось еще и задрать голову: прямо над ним возвышался, нависал огромный, как Илья Муромец, дядя, оказавшийся пилотом рыборазведки. Он так радостно улыбался, будто был посланником самого солнца. Несчастные, умаянные уже, акклиматизаторы восприняли его как бога, который спустился с неба, чтобы спасти их.
Складской начальник напомнил акклиматизаторам об оплате за дальнейший полет. Но его прервал сам бог.
— Не позволю забижать рыбную промышленность, — пробасил он. — Самолет арендован на весь год, и вам сполна уплачено за него. Скажите спасибо, что я вас в шашлык не превратил за варварское отношение к зверям.
Он взглянул на измученные, серо-зеленые лица ученого и его спутницы и с металлом уже, чеканя слова, добавил:
— И — за бездушие к людям, которые их сопровождают.
Через несколько минут счастливые, как туземцы после глотка огненной жидкости, растроганные до слез Юрий Илларионович и Валентина Петровна со своими подопечными летели над морем. Пилоты показывали им хорошо просматриваемые сверху рыбные стаи — вытянутые темные пятна на светло-зеленой морской глади. Радист привычно передавал и координаты на рыболовецкие суда.
Акклиматизаторы не тревожились теперь за жизнь котиков и с интересом разглядывали с неба Черноморское побережье. Вот уже пошла знаменитая Пицунда — лесистый полуостров с раскидистыми соснами, элегантными корпусами курортов и пансионатов, белыми, как крыло лебедя, галечными пляжами с повторяющей извивы береговой линии строчкой бамбуковых зарослей, крестово-купольным храмом древнего города Питиунта.
Внизу проплыла мутная Риони, и за Зеленым мысом показался Батуми.
В аэропорту экспедицию с Сахалина встречали директор Грузинской научно-исследовательской станции по морской фауне Леонид Элисбарович Пуладзе и сотрудники океанариума два брата — Роин и Гоги Иосава. Высокий и важный, Пуладзе шел к самолету первым, торжественно выставив вперед животик. Роин и Гоги отставали из этикета на полшага, дополняя начальника интересным дуэтом характеров. Роин был высоким, решительным, петушино задиристым, Гоги — помягче, покладистей, ни того ни другого, в отличие от Пуладзе, не обременяло высшее образование.
При встрече Микеладзе каким-то образом оказался впереди Юрия Илларионовича и Валентины Петровны, он гогольком подскочил к Пуладзе, затем таким же манером крутанулся около клеток с котиками.
— Получайте драгоценный товар, друзья, — заявил он возбужденно встречающим. — Шесть штук, все живые, — добавил Давид Аббасович со значением.
Утром акклиматизаторы сразу же завернули к бассейну проверить состояние котиков. За дорогу они привыкли к ним, как к близкородственным людям, и почувствовали, что расставаться с ними тяжеловато. Юрий Илларионович вспомнил, как однажды оставляли они с женой дочку надолго у чужих людей и как потом тревожились и переживали.
Четыре взрослых котика и щенок спали прямо на воде вверх животами, прикрыв их передними и задними ластами. Рваное Ухо один возлежал на площадке отдыха. Глядя на них, Юрий Илларионович подумал: «Кто доглядит за вами, ребятки, как мы? Микеладзе? Чужие вам все тут…» На душе у него было сумрачно, ныло сердце.
К акклиматизаторам подошел Роин, у него оказалась на перевязи рука. Утром ему загорелось, как выяснилось, накормить щенка сгущенкой, но тот расскандалился с докучливым покровителем и прокусил ему руку.
Днем котиков попытался кормить Гоги, он притащил зверям рыбы, но те не брали ее: им, видимо, было пока не до пищи. Котики беспрестанно чесались и мылись, приводя себя в порядок после долгой дороги.
Акклиматизаторы купили билет на Москву, когда котики проголодались и начали есть. «Свежей их только кормите, свежей», — наставлял на прощанье Юрий Илларионович сотрудников океанариума. Микеладзе картинно таращил глаза, всплескивал руками и приговаривал: «Дорогой, кацо любэзный, как можно гостям дохлую рыбу давать?..»

В Батуми Юрий Илларионович вырвался вновь через год. Он отправлялся туда в командировку, но прежде, тоже по делу, прилетел в Севастополь, в Институт южных морей. Там не преминул заглянуть в городской аквариум и увидел, к своему удивлению, что в центральном бассейне, где плавали некогда осетры, резвились два морских льва, которые очень походили на котиков.
Наступило время обеда, и в помещение аквариума вошла сияющая, как искорка, женщина с двумя ведрами воды. Она двигалась по кругу бассейна, и львы в точности повторяли ее путь.
— Где мой Яшенька? А где Алешенька? — певуче и ласково говорила она. — Где они, мои детоньки?
Львы высовывались из воды, трясли гривками.
— Сейчас я вас накормлю, сейчас, мои хорошие, — успокаивала их женщина.
Потом она направилась в служебное помещение, тут- то Юрий Илларионович ей и представился.
— Валентина Николаевна Пилецкая, — назвалась она. — Десять лет проработала ассистенткой у дрессировщиков Сидоркиных, теперь здесь.
Выглядела Пилецкая устало и болезненно, и вскоре Юрий Илларионович знал причину этого.
— Зверей я понимаю лучше, чем людей, — объясняла она, приготавливая рыбу к разделке. — Я знаю, когда и как их кормить, вижу, когда они больны. У меня хорошие пальцы, я легко различаю, какую рыбу можно давать зверям, а какую нет.
— Как это? — удивился московский гость.
— Если рыба плохая, у меня кончики пальцев щиплет от нее. Если же сомнение есть в качестве рыбы и не могу определить пальцами, жую, пробую на зуб. Я за львами у Сидоркиных, как за детьми малыми, ухаживала, и они меня очень любили. Но потом я тяжело заболела, перенесла операцию и не смогла вернуться к своим морским львам. Попросила работу полегче. Директор цирка уважил меня, предложил… медведей кормить. Не ожидала я от него такой клоунады, и сами понимаете, что обиделась. Покинула цирк. Приехали с мужем в Севастополь, и решила я со зверями никогда не работать. Но тут из Южной Атлантики вернулось судно «Наташа Ковшова», и привез экипаж его институту вот этих самых львов. Поймались они в сети вместе с косяком рыбы. А в институте львам худо пришлось. Кандидатов и докторов наук много, но они как что поймают — норовят в банку с формалином засунуть. Не умеют с живыми существами работать. Вот и вымучили они львов. Когда я их увидела — в чем и душа держится, не поняла: косточки острые выпирают, кожа вся натянулась. Давай отхаживать. В институте поняли, что я «ценный кадр», и пригласили работать с ними. Вот я и вожусь теперь с Яшенькой и Алешенькой. А на кого их оставить? Заморят без меня.
Рассказывая, Валентина Николаевна проворно срезала у рыб все острые плавники, убирала даже еле заметные шипики.
— Пойдемте к бассейну, — пригласила она ученого. — Глянете сейчас, как кормить буду. Вы их, я уже заметила, не раздражаете. Некоторых людей мои львы сразу почему-то не воспринимают. На днях одного старика попросила прямо-таки покинуть аквариум. Не поглянулся он львам, и рычали они, из воды выскакивали. Не успокоились, пока не исчез. Может, старик похож на того человека, какой им больно сделал когда-то, чем-то обидел. Они, наверное, биотоками чувствуют неприятное для себя в человеке…
Валентина Николаевна бросала львам рыбу, а те поочередно прыгали за ней по ее командам и с прилизанными водой темно-бурыми гривками выглядели, как примерные школьники на уроке.
— Видите, как работают ребята, — похвалилась довольная питомцами Пилецкая, и легкий румянец залил ее впалые бледноватые щеки.
— Хорошее питание — прежде всего, — пояснила она Юрию Илларионовичу, унося пустые ведра. — В море-то звери едят, что им хочется. В Батуми же котики в один день от плохой рыбы погибли.
От этой новости у Юрия Илларионовича потемнело в глазах. Он осатанело рванул на улицу, прыгая через ступеньки, а там помчался на автостанцию. В ушах у него звенело, перед глазами вспыхивали красно-радужные круги. И вот он уже у океанариума, шагает ходко, быстро. Тревожно постукивает его сердце. И вдруг уши ученого резануло: «Бэ-э-э!» Это заблеял котик Рваное Ухо. С губ Юрия Илларионовича непроизвольно, от нервного напряжения сорвались звуки смеха, также похожие на блеяние. Оказавшийся рядом с ним молодой грузин посмотрел на него как на психического больного.

Дым был, конечно же, не без огня. Щенок и три котика уже погибли. В живых оставались самка Рваное Ухо и самец-двухлеток. И те поправлялись после долгой болезни. В день прибытия Юрия Илларионовича они обрели уже завидный аппетит и могли глотать рыбу бесконечно. Так, по крайней мере, казалось одному из братьев — Гоги, который в периоды нападавшего на него особого благодушия ловил для них удочкой на гирлянду крючков скумбрий. Эту рыбу он предпочитал ставриде: веретенообразная скумбрия казалась ему красивой — горбоватая спина и перламутровое, с красновато-золотистым оттенком брюшко. И меньше всего хотел думать он, что же более всего нравится самим котикам.
Гоги и объяснил ученому из Москвы, как котики погибли от некачественной пищи. Несколько дней море у Батуми штормило, и свежая рыба кончилась. А тут еще празднование Октября началось, и четыре дня в океанариуме никого не было, кроме дежурного. Тот же мало что соображал в кормлении котиков и сыпанул им залежавшейся рыбы. «Я думал, что звери сами знают, какую рыбу им можно есть, а какую нельзя», — оправдывался он потом.
Пока Юрий Илларионович беседовал с Гоги, котики радостно и бесшабашно плескались и, ловко изгибаясь, тщательно мыли свои тела. «Эк, чистюли какие!» — подумал ученый.
А Гоги жаловался ему на своих подопечных:
— Они как малые капризные дети. Пока стоишь рядом и разговариваешь с ними — молчат. А отойдешь — кричат, спасу нет. Никто на станции не выдерживает их ора, работа из рук у людей валится. Котиков слышно далеко в городе, и из горисполкома звонят Пуладзе: «Что вы вытворяете со зверями? Почему они кричат, как коровы на живодерне? Издеваетесь, мучите?»
На следующий день Юрий Илларионович и сам понял, как это ужасно, когда кричат котики. Были в их криках — в вое, стонах — что-то трубное, зовущее. Будто посылали они клич далеким братьям с Тюленьего, о воле клокотали их голоса, о планете котиков, об обществе себе равных. А что в этом удивительного? Можно было бы сказать о котиках, как о джек-лондоновских туземцах, думавших о том, что мир — это острова…
Юрия Илларионовича грызло чувство вины за судьбу зверей. Ему снова представился остров Тюлений, спрессованные глинистые сланцы, тысячи гомонливых кайр на них и лежбище котиков на пляже. Зря так легко согласился он ехать за котиками, заключенными сейчас в бетонную эту тюрьму с теплой водой. Если бы еще покровителем их стал такой «добрый гений», какой достался двум севастопольским львам. Но подобные Валентине Николаевне Пилецкой люди редки, как редки истинные таланты. Что же теперь будет с оставшимися в живых зверями?
Невеселые мысли ученого прервал шум подъехавшей «Волги». Из нее вылез солидный Пуладзе. Он важно, с королевской торжественностью шествовал по территории океанариума. Лицо его было красным и напряженным. Пуладзе был свиреп.
— Когда кончится этот кошмар? Котики дезорганизовали работу всего коллектива. Исполком Батуми не может функционировать. Котики рвут на части мою душу. Где заведующий океанариумом?
Маленький, верткий Микеладзе как из-под земли возник перед ним.
— Леонид Элисбарович, я здесь, тут я, — доложил он испуганно.
— Говорил я тебе: «Непонятный зверь, неизвестный, не надо связываться»? Говорил. — И, искривив лицо, он передразнил Микеладзе: — «Мы пионеры будем!» Откуда ты их привез, пионер, туда и вези. Нечего мучить зверей. Понял? — срываясь опять на крик, бросил он подчиненному.
— Понял, понял, Ленд Элисбрч, — лепетал Микеладзе, съедая в подобострастии звуки и стараясь хоть как-то умерить гнев начальника. Юрий Илларионович задумчиво прошагал к бассейну. Котики начали потихоньку смолкать и затихли. Рваное Ухо, оравший в небо, как заполошный, опустил голову и повернул короткую заостренную морду к человеку. Он чутко вдыхал запахи и, кажется, узнал его. В черных глазах котика Юрий Илларионович уловил красноватый высверк. Зверь, казалось, вопрошал глазами: «Куда ты завез нас? Когда ж вы, люди, перестанете нас мучить?» А что еще-то мог бы он сказать желтолицему человеку, который вверг его в пучину страданий?
Юрия Илларионовича сверляще кольнуло в сердце, и, растирая грудь, он с горечью стал думать о том дне, когда решился поехать за котиками. «Первый, ты будешь первый, кто перевезет их на тысячи километров, — это тебя грело, — пламенилось в его мозгу. — Судьбы зверей были на втором плане. А ведь это не рыбка-мелюзга. Если бы станция отказала Микеладзе, тот бы перестал и думать о котиках. Сглупили мы. Жизни таких удивительных древних зверей доверили сотрудникам океанариума, а те отнеслись к ним, как к кроликам… А если бы так вот ворвались в жизнь человеческой цивилизации какие-нибудь трехглазые пришельцы с других миров и с равнодушием холодных сапожников устроили бы эксперимент над нами? Мы-то лихо решили все, как владельцы планеты. А не в единой ли жизни соединил Всевышний животных всех, птиц, травы, зверей, человека?..»
Надо было ехать на вокзал, и Юрий Илларионович медленно, с окаменелостью в лице и всем теле двинулся к выходу. Когда он чуть удалился от ворот океанариума, котики вновь заорали.
Истинный биолог в душе, Юрий Илларионович букашек жалел. Не случайно же в четыре годика в санатории наградили его грамотой, удостоверенной печатью с мордашкой. В документе этом писалось, что Юрик Орлов активен как ботаник и зоолог: собрал уйму гусениц, букашек, мух и жуков и, пытаясь кормить их, оборвал все цветы на клумбах… Один путь перед ним открывался — к биологической специальности. И теперь вот резкие, как возгласы кайр, крики этих больших зверей котиков вонзались в его сердце когтями…
В Москву Юрий Илларионович ехал, как и надумал, поездом. Ночью его донимали жара и кошмары. Бился будто головой он о стены бетонной тюрьмы и вопил: «Простите меня, други котики!» А потом он казнился, как выходило по сну, стоя перед крестом в какой-то церкви, своей недальновидностью. Исступленно говорил себе, что искание славы — это ловля ветра. И истово он молился на сон вроде бы, чтобы не проснуться знаменитым, душой воспринимая надпись на стене храма: «Чада, поминайте непрестанно безвестный и трепетный час смерти!»

Оставшиеся в живых котики прожили в океанариуме еще три месяца. А затем разделили судьбу ушедших ранее в мир иной своих соплеменников. Может быть, их заморили. Возможно, погибли они от тоски по собратьям и вольному морю. Давид Аббасович Микеладзе, приехав в Москву, случайно столкнулся с Юрием Илларионовичем. Он не размахивал в этот раз руками и не извергал цветистых южных приветствий, а был тихий и скромный, как степная бабочка-солонцовка. Спрятав глаза под аэродромно-длинным козырьком каракулевой фуражки, пробормотал:
— Я во всем виноват. Тщеславие заговорило во мне, и вас подбил… А котики, видно, не живут в неволе. Сейчас хоть спокойнее нам стало, — признался он. — А тюлени совсем другое дело. Я консультировался. Ученые сказали мне наверняка: ручные они…
Бассейны, где жили котики, оккупировали тюлени. Эти симпатичные сизовато-серые звери — за ними летал на Каспийское море и успешно доставил их в Батуми сам Микеладзе — довольно плескались и фыркали, радуя туристов и вообще всех посетителей. Океанариум стал тогда одной из достопримечательностей Грузии.
Братья Роин и Гоги несколько раз летали в экспедиции на Дальний Восток. Отважно ходили в плавания с рыбаками по свирепому Японскому морю, попадали в штормы, когда воздвигались из сизого месива вод горы, и привозили для океанариума крабов, трепангов, креветок, мидий и гребешков. А когда в океанариуме построили еще и бассейн для дельфинов, о чем позаботились Микеладзе и шеф Пуладзе, братья стали первыми их дрессировщиками.
Владимир Леонидович Мануйлов, все такой же крепко сбитый, обветренный и с раскосинкой в глазах, заявился однажды в НИИ к Юрию Илларионовичу.
— Ты не меняешься, — сказал ему Юрий Илларионович, когда ощутил, как до хруста сжимает он руку, когда здоровается. Гость вновь вызвал у него видение острова морских котиков, этого маленького кусочка скалы в океане.
Владимир Леонидович рассказал о попытках акклиматизации котиков.
— На нашем острове им тесно стало, нет лишнего места, — заявил Мануйлов. — И я перевез несколько беременных самок на полуостров Терпения, который ты видел с Тюленьего. Но они почему-то не прижились там. А ведь увеличение стада котиков — это новые шкуры на аукционы, золото для нашего государства. Важно, конечно, чтоб жизнь наша от этих богатств улучшалась. Ну, стоит на повестке дня и проблема расселения котиков. Пытался я сам подрастить щенка, но после нескольких попыток выяснил, что рыбу они едят лучше, чем сгущенное молоко.
— Все равно буду продолжать эксперименты, — добавил Мануйлов, и вспыхнули в глазах его искорки.
От экспедиции на Тюлений у Юрия Илларионовича остались короткие рабочие записи в дневнике, значок, где изображен морской котик с длинным пушистым хвостом. И живет в его душе память о «братьях меньших», с которыми пережил трудную дорогу до Батуми. Котики, эти морские звери с клювовидными головами, заостренными мордочками и умными по-человечьи глазами, время от времени снятся ему.
Юркая, как синица, энергичная Валентина Петровна Керштейн все так же работает на акклиматизационной станции, и самые сложные экспедиции доверяют теперь ей. Берет она с собой в этих случаях лишь добровольцев.
Опыт перевозки котиков Юрий Илларионович описал в научной статье, что пригодилось известному всей стране нынче Андрею Челышеву. Он обосновался в Утрешском дельфинариуме на Черном море, где дрессирует котиков. Те показывают черноморским гостям на водной арене разные сольные номера, играют в мячик с дельфинами. Котики стали уже и телегероями. Никто из зрителей, конечно, не знает, как помог Челышеву в переброске котиков из края в край опыт беззаветного научного труженика. И Орлову в этот знойный день, который он провел на Пироговском водохранилище, загрустилось вдруг о тех днях, когда был он моложе и вез котиков через всю страну от одного моря к другому.
Галдели вокруг Юрия Илларионовича возлежавшие на песке, как котики, и плескавшиеся у берега отдыхающие. А на водных гладях вдали легко, лебедями скользили серферы с белоснежными парусами.