Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине


На тропе — тигр

При случае тигры не прочь полакомиться и человеком. Н. М. Пржевальский

В пойме речки с обомшелыми, бутылочно-зеленоватыми валунами по всему распадку водились косули, кабарга и изюбры. Сергей Петрович вперевалку, цепким охотничьим шагом брел берегом, глотая сладковатый воздух здешней тайги. В распадке путь ему преградили заросли молодых деревьев и кустарников, перевитых красноватыми лианами актинидий. Охотовед с трудом пробрался через эти дебри и неожиданно наткнулся на следы тигра. Да, это были они — глубокие «стаканы» четырехпалых его лап с вогнутой широкой сердцевидной пяткой. Сергей Петрович с тревогою замер: у ног его живая печатка следа грозной дальневосточной кошки. Вмятина была слегка пожелтевшая, старая, но от одной только мысли, что в любую минуту можешь услышать громовое рычание, по спине охотоведа поползли мурашки.
Следы были с шапку величиной. На дне их лежала крупка снега: тигр проходил тут неделю назад.
Специализация охотоведа — копытные, их он изучал. Но интересно было бы для себя и потропить тигра. Сергей Петрович обрадовался своей задумке — походить по его следу, поизучать повадки владыки уссурийских джунглей. Книжное знание — одно, а живая жизнь зверя — совсем другое дело. Вспомнилось охотоведу, как напутствовал его местный промысловик: «Гляди, парнюха, трогат человека тигра. Не попади там на закуску ему. Ожесточится — полосатая молния тигра. Очень не любит, когда на хвосте у него кто-то сидяком сидит. Начинает кружать, и не поймешь, кто кого тропит. Гляди, на вкус тигре придешься». Сергей Петрович, несмотря на это предостережение, растравился соблазном и решил потропить владыку джунглей.
Поднявшись на сопку, а затем спустившись в распадок, он увидел длинную борозду на снегу: тигр полз и вспахал снег до сухих листьев. Невдалеке видны были наброды изюбрей, к которым и подкрадывался тигр. Видать, они успели учуять опасность.
…А тигр в это время лежал на гребне горного кряжа. Он отдыхал уже долго, и снег под ним подтаял. Зверь тихо хлестал хвостом, и по снегу расходился веер дорожек. Пребывал он в мирном настрое, на морде тигра растеклись добродушие и блаженство, белые усы мирно свисали. А невдалеке — испятнанная следами полянка с остатками пиршества. Здесь, под прикрытием густого подроста молодых кедров, он задрал большого подсвинка и два дня трапезничал.
Пришло время, и тигр поднялся, встряхнулся сытым гибким корпусом. Он долго чистил свою зимнюю шубу: терся о деревья, скребся когтями о кору, валялся — мылся в снегу. Жизнь не раз уже учила тигра: когда он неопрятен, грязен, его легче учуять, и тогда охота трудна.
Почистившись, тигр двинулся по своему же стылому следу. Он словно плыл над снегами, лениво бросая взгляды по сторонам и осматривая зорко склоны. Неожиданно зверь насторожился — вдалеке мелькнуло желтое. Изюбр. Близость добычи в мгновение возбудила тигра. Он напружинился, прогнулся, словно проверяя, готов ли к прыжкам, и упруго двинулся по самому гребню. Бык-изюбр выискивал веточки хвощей, пасся у подножия склона. Подкрасться к нему по чистым снежным прогалинам, казалось бы, нет никакой возможности. Тигр выбрал благоприятный наброд ветровых струй и пополз, стелясь, как трава-ползушка. Он подобрался к быку, насколько было возможно, и предварил нападение оглушительным, лихоматным рыком.
Бык от неожиданности замер. Затем — прыжок, и через куртинку молодых елочек он перелетел птицей. Ушел от тигра: тот ведь мастак работать на молниеносных бросках (три прыжка — все, на что он способен), чуть дольше бежать — выдыхается. Вот и пал зверь с дикой досады на брюхо и неистово хлестал хвостом снег. Но понемногу ярость спала, и, свернувшись клубком, он полежал чуть-чуть, а потом двинулся на вершину, к старой своей набитой тропе.
Тигр успел проголодаться, и сосала его голодяшка, как сказали бы коренные приморцы. Раскачиваясь на ходу, он побрел по гребню. Неожиданно в нос ударило резко и остро. Он уже знал этот ненавистный запах человека. У тигра проснулся легкий ознобный страх, заподрагивала шерсть на загривке. Он вспомнил взгляд человека и что-то блеснувшее полоской в руках, неожиданно изрыгнувшее огонь и гром. А потом тигра ошеломили свежие красные пятна на снегу, запах крови тигрицы…
Возбужденный тигр побежал по следу человека. Вскоре он услышал скрип перемерзшего снега. Человек время от времени останавливался и ковырял палкой в снегу. День выдался ясным и не по-зимнему теплым. Рябчики приклеивались к теплым солнечным сторонам берез, перепархивали с ветки на ветку по рябинкам дрозды, жизнерадостно цвирикали белощекие синицы.
Тигр обошел человека стороной и вновь возвратился на свой старый след.
А Сергей Петрович наткнулся на новую стежку тигриных стаканов на одной из вершинок горного кряжа. Он опешил от неожиданности. Потрогал веточкой — отпечатки мягкие, не подмерзшие. Благодушия как не бывало. Вмиг обострилось чутье, и пришла настороженность. Несколько минут стоял раздираемый противоречиями — идти или не идти? Страсть пересилила, и, взяв ружье на изготовку, охотовед двинулся вперед.
Другую стежку хищника Сергей Петрович увидел с хребта. А рядом с ней — следы кабана.
«Кабаны зашли, вероятно, в орешник, — предположил охотовед, — а на другом склоне распадка их караулил тигр». Так оно и вышло. За орешником обнаружилось три лежки хищника. Несколько перебежек, и тигр пополз. Охотник не отважился лезть в орешник и пошел краем зарослей. Вдруг он увидел снежные прочерки копыт двух летящих на махах кабанов и параллельно им горячий тигриный след, который потом отваливал в сторону.
Сергей Петрович вздрогнул. Он понял, что хищник крался уже не за кабанами. За кем-то другим дернул. И тут славного дальневосточного охотоведа словно обожгло: тигр тропил его, Сергея Петровича. И что ему все его доблести: мирные искания в тайге, уйма изданных книжек о ней, воссоздание по убедительным очень свидетельствам последних дней жизни знаменитого гольда Дерсу Узала, убитого беглецом-бродягой. Не важно тигру, что и о нем собирается охотовед написать рассказ и вставить его в новую книжку. Так тебе, лирическая душа Сергей Петрович, — с полным доброжелательством пошел по следу, видите ли, повадочки поизучать. Вот какие мы деликатные, ваше тигриное сиятельство! Свинец страха отяжелил кровь охотоведа, и он резко повернулся к орешнику.
Где же тигр? Не затаился ли для прыжка? И вдруг где-то сбоку пронзительно закричала сойка, спасительная его голубокрылая сигнальщица. Сергей Петрович рывком обернулся на птичий крик. И ноги его налились чугуном: на него исподлобья смотрел красновато-рыжий тигр. Янтарные, с искрящейся прозеленью глаза его косили, кожа на лбу собралась в складки, жесткие усы вздыбились, а нижняя губа нервно вздрагивала.
Их разделяло расстояние ружейного выстрела. Очевидно, тигр уже знал, какую дистанцию соблюдать при встрече с человеком.
Над поляной раздался глубокий рык — словно камни перекатывались в горле зверя. Сергей Петрович мог бы залепить пулю тигру, выкружившему его. Но красавец этот под охраной закона. Да и не людоед он, и стыдно даже подумать о том, чтобы стрелять в него. Не принудил пока зверь человека к самому крайнему средству в самообороне, хотя к прыжку он изготавливался. Охотовед вспомнил, что в глаза тигру смотреть нельзя. Взгляд человека может привести его в ярость, понудить к нападению. И потому он опустил глаза, следя сквозь ресницы за напружиненным тигром. Бдительности нельзя терять ни на долю секунды. Сергей Петрович потом так и не смог себе объяснить, что толкнуло его на мысленное общение с тигром, но что ни говори теперь, а вступил известный дальневосточный охотовед в переговоры с самим амбой. Изо всех сил напрягая свой мозг, стал посылать он добрые сигналы тигру, говорил ему про себя: «Ну, чего ты, не сердись, дурашка! Я тебя поизучать пошел, бесподобного такого красавца, чтобы было что рассказать тысячам ребятишек в книжке. А с тобой что происходит? Не все же люди враги тебе. Ну, дурачок, чего сердишься? С миром давай расходиться. Чего зря лютовать? Мало ли зла-то кругом терзает нас? О, Всевышний, может, ты взглянешь на нас, помоги, чтобы не было ссоры…»
Зверь еще чуть понаблюдал за человеком и, будто вняв парламентским его уговорам, могуче, царственнозмеисто развернулся и скрылся в кедровом подросте — как сквозь землю провалился…
Солнце клонилось к закату. Сергей Петрович заметил уже три схода тигра по южному склону хребта. На северную сторону, где глубже снег и обычно мало копытных, он не лазил. На пути охотоведу попалось знакомое зимовье, тут он и решил заночевать. Растопил печку, подогрел консервы. Отужинав, настелил ворох пахнущей прелью травы на темные грубые нары и попытался заснуть. Но в домике оказалась тьма-тьмущая кургузых мышек-полевок. Они ползали по столу, нарам, стали лезть за шиворот к Сергею Петровичу и вывели его из себя. Он сел, опустив сонную голову, то и дело дергался, отбрасывая неприятных сожителей. В утомленном от полусна мозгу рождались кошмарные видения. Под утро ему пригрезилась громадная, величиной со слона полевка. Она ела траву на лугу, а под ее ногами бегали с писком крошечные, как мышки, тигры. Сергей Петрович проснулся, потряс головой, чтобы очнуться от наваждения. Только засинело за оконцем, поднялся и снова — на тигриную тропу.
Дневное небо затянула легкая мгла, солнце было мутным и с радужными блестками по бокам, что предвещало мороз. Охотовед подумал о тигре: «Ему холод не страшен. Мерзлым мясом не любит давиться, а за свежениной порыскав, и упреть в шубе можно. Где он сейчас?»
В новую ночь Сергей Петрович развел костер и улегся на пихтовом лапнике. Время от времени он подбрасывал поленья в костер, долго смотрел, как играют язычки пламени, трепещут на снегу черные тени стволов. Сквозь дремотность к нему пришли мысли о тигре, которого он тропил, и о его собратьях. О тиграх Сергей Петрович наслышался в мальчишках еще, когда охотился на сорок и ворон. Отец подбадривал его тогда:
— Давай, давай Серега! На этих птичках руку набьешь, и твои соколы потом будут, знатным стрелком станешь.
Сначала сын азартного любителя-охотника бил птиц и зверей, а потом увлекся фотоохотой, научными наблюдениями, промыслом за словечками, какими точнее всего и интересней можно рассказать о жизни тайги и ее обитателей. Вспомнив про «своего» тигра и представив, как могут у него добродушно свисать, будто у дядюшки какого, белые усы, Сергей Петрович мысленно назвал его Пантелеймоном. Без вымысла хорошую книжку не напишешь, и охотовед стал сочинять ему биографию. Представил себе в фантазиях своих, что Пантелеймоша ведет родословную от того свирепого и кровожадного тигра, которого убил в прошлом веке из вестный дальневосточный натуралист и охотник — местные корейцы называли его Ненуни, то есть Четырехглазый. «Наверное, у него есть еще пара глаз и на затылке где-то, — предполагали они, — оттого он и в охоте удачливый, не найти другого такого меткого стрелка, как он. Враги наши — хунхузы и тигры-людоеды валятся десятками у него…»
Та гигантская полосатая кошка наводила панический страх и ужас на местных жителей. У нее была оранжевая, в инисто-седых усах страшная голова, украшенная черным «иероглифом». Подражая реву оленей и изюбров, грозная кошка вызывала их на себя. При виде этой лютой разбойницы дрожали поджилки у собак, изюбров, кабанов и людей. Но однажды хищник выскочил из бурых зарослей на снежную поляну, где поджидал его бывший польский повстанец, а ныне охотник из легенды Ненуни. Уши тигра были прижаты к затылку, пасть оскалена, ощерены огромные желтые клыки. Глаза излучали зеленовато-оранжевый блеск, хвост вытянут, как металлический прут. Лишь на мгновение встретились взгляды Ненуни и тигра-людоеда. Больше желудка стали глаза зверя. Он оттолкнулся мощными лапами и прыгнул на человека. Ненуни нажал на спусковой крючок. Пуля охотника всеклась зверю прямехонько в лоб и раскроила его. И больше уже тигры в этом крае на человека не нападали. Но в конце века опять стали агрессивничать…
«Судя по поведению, Пантелеймоша далек от людоедства, — размышлял Сергей Петрович. — Это современный осторожный тигр, который привык уже сосуществовать с человеком. Но хищники, конечно, и есть хищники, и требуется, чтобы за ними велись регулярные наблюдения. Надо мне, стало быть, предложить через печать ввести в охотуправлениях должности охотоведов по редким и исчезающим видам. Прекрасная же это идея. На каждого тигра, например, можно будет завести специальный паспорт. А что? Записывать в нем пол зверя, размер пятки, по возможности возраст, место обитания, его повадки, отношение к человеку, пристрастие к домашним животным, черты «характера«— осторожный ли, любопытный, дерзкий… Представится случай — снять тигра телевичком, и фотографию — в «дело»… Тогда легче следить за перемещением зверя по участкам и в случае необходимости принимать меры как по охране, так и по изъятию. Нашкодил, Пантелеймон, — прокол тебе в бланке, еще раз — пугнем выстрелом, особо опасным стал для человека, не хочешь жить с ним в мире — к «высшей мере наказания» могут приговорить…»
Новый день пасмурный, мутно-серое небо кажется тяжелым, как обмерзшая овечья шуба, под стать ему и лиловато-свинцовый снег. Сергей Петрович все так же движется «лапа в лапу» со зверем. И к ночи он уже еле передвигает ноги. Остановился у высокой сушины, обнял ее шершавый ствол и прошептал: «Согревай, родимая!»
Пламя костра и чай вернули силы, но вскоре сморил сон. Он опять крутился на лапнике в полудреме, через каждые полчаса разживлял костер. Глухо лопались промерзшие деревья, и Сергей Петрович вздрагивал, открывал глаза, потом вновь погружался в дрему. Когда костер затухал, он просыпался от холода, подбрасывал дров, молча разговаривал с озябшими колючими звездами и черным небом, пока дремота не смеживала ресницы. Несколько раз вблизи медленно и бесшумно пролетала большая неясыть, пытаясь разглядеть человека огромными круглыми глазами. Потом ухнул с верещанием филин, и голос его смутно дошел до сознания Сергея Петровича. Когда же далеко в кустах взревел кем-то испуганный изюбр, его словно подбросило. Может быть, там где-то был тигр, вновь пошел по старому следу? Или дым нанесло на изюбра? А небо уже посветлело. Ночь позади, но принесла она не отдых, а новую усталость…
В этот день тигриная тропа рассказала Сергею Петровичу, как искал его Пантелеймон съестное под крутым скалистым обрывом, на котором спасались от волков изюбры. Перекопав снег у подножия его, тигр за две минуты выбрался наверх. Сергей Петрович же карабкался с полчаса, изодрал брюки на коленях, у вершины уже споткнулся, но, падая, успел схватиться за аралию, поранил руки ее колючками и в сердцах выругался в адрес Пантелеймона: «Матрас полосатый!..»
До наступления темноты Сергей Петрович решил обследовать берег речки. Долина ее тут расширилась. Охотовед остановился у зарослей хвоща. Им питаются изюбры, и тут их могут скрадывать тигры. Только он подумал об этом, как почувствовал вдруг, что кто-то на него смотрит. Сергей Петрович резко обернулся назад и увидел двух неподвижных изюбров. Грациозные звери стояли с гордо и независимо поднятыми головами. Поняв, что человек их заметил, изюбры с достоинством повернулись, красиво, легко и благородно перебросили свои крупные светло-бурые тела через валежник и скрылись в молодом лиственичнике.
Недалеко от скалы Сергей Петрович выбрал новую ночную стоянку. С сумерками в тайгу пришел ветер с моря, и таборочек охотоведа стало осыпать искрами. В полночь потеплело, небо заволокло плотными тучами, а к утру повалил снег.
Таежные пространства укрыла нежная воздушная пелена. След Пантелеймона, который резко вдруг повернул к ключу Широкому, едва угадывается мягкими блюдечками понижений. Сергей Петрович неотступно следует за тигром, хотя тот уводит его в сторону от жилья. Настырный охотовед перебарывает в себе усталость и хочет замкнуть громадное кольцо, которым Пантелеймон отметил, по всей вероятности, границу своего жизненного пространства. Но в полдень снег повалил сильнее, и сплошная его завеса остановила охотоведа. Он выверил по компасу направление на зимовье, откуда его проводили в дальний поход охотники-промысловики. Дело было закончено. И тут Сергей Петрович почувствовал, что ноги его стали ватными, тело налилось предательской слабостью, глаза начали слипаться. Напряжения не стало, и ослаб напор жизненной энергии. А кругом молочный туман снегопада. Сейчас бы присесть спиной к кедру и отдохнуть. Но охотовед знал, что им овладела опасная расслабленность. Можно забыться у дерева в сладкой дреме и не встать никогда, растаскают твое мерзлое тело звери… Бороться с собой, однако, сил не хватало, и тогда Сергей Петрович нашел палкой под пухом молодого снега твердый заледенелый наст, оперся на свой посох и так, по-чабански, отдыхал стоя. А пелена все сильней заволакивала тайгу. И вдруг прожег ее снопистый огонь глаз Пантелеймона, тигр желтым вихрем рассек воздух. Пасть его широко раскрыта, красный язык как пламя, в глазах слепящая ярость. И взорвало тайгу протяжным громовым взрыком: унгга-оунг-унг! Это резко хрустнул под палкой ледяной наст, она скользнула глубже в сыпучий снег. Сергей Петрович потерял равновесие и чуть не упал. Сон отступил. Охотовед поправил рюкзак, покрепче перетянул пояс и отправился дальше.
К зимовью Сергей Петрович вышел уже в непроглядной тьме. Все вокруг занавесило сплошным лопушистым снегом, завывал с уныло-волчьей тоской ветер… В другие времена охотовед расстроился бы, что не сделал во время долгой такой вылазки в лесные дебри ни одного выстрела. А сейчас он радовался исходу трудного своего путешествия по большому кормовому кругу могущественного владыки арсеньевской тайги. Открыл для себя Сергей Петрович жизнь тигра, попробовал ее на зубок, как говорится. Не взял на душу греха — не выстрелил в мирного властителя тайги.
Он едва волочил онемевшие ноги и нес в себе неуемную боль безмерной усталости. А еще — книгу «В снегах Сихотэ-Алиня», в которой должно было найтись место и для рассказа о троплении тигра Пантелеймона.