Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Путешествие в Ярково
Мерно гудя двигателями, плыл наш «Икарус» средь медвяного луготравья августа в Ярково. Умиротворенно изливалось сиянием солнце. Благостно было и душам пассажиров, членов Ярковского землячества: на праздник ехали из Тюмени, в гости к землякам. Способствовало этому и бабьелетистое настроение природы. Двоих из нас, писателя и журналиста, пригласили в это путешествие тюменские ярковчане от широты душевной. Не без корысти, ясно же: ласковое слово, да еще в средствах массовой информации, и кошке приятно. Это ласковое слово мне захотелось сказать. И не по обязаловке, конечно, а оттого, что глаза коренных ярковцев и их земляков такие донноглубокие, с такой неисчерпаемой добротой, что невозможно это забыть никогда.
На границе района встретили нас с хлебом-солью. Оттуда хлебосольные Руфина Павловна Залесова, Надежда Александровна Распопова и Владимир Ильич Кузьмин повезли нас в крестьянское хозяйство «Дубрава». Потом была знаменитая Покровка и артистичная ее мэрша Валентина Степановна Драчук, которая довела местный драмкружок до кремлевской сцены. Она хотела направить наш «Икарус» к дому Распутина. Но на пути встала одна из патриотов дорожниц, заявившая прямодушно: «Грудьми лягу, а не пущу вас туда. Дорогу мы не достроили на этом участке, срамная она». Как ни было тяжко, но пришлось согласиться с доводами ее сердца. Василий Яковлевич Плохов, глава землячества, скребнул аж себя по лбу. На то были причины.
Некогда он взывал ко мне, завлекал в наше нынешнее странствие: «Поедем, поедем в Покровку! Ты будешь первый, кто осветит неизвестные страницы жизни Распутина». В какой-то мере меня это интересовало, хотя, в принципе, я, сын расстрелянного в 1938 году по чьему-то навету отца-работяги, холоден был к царской жизни со всеми ее перипетиями. Я понимаю гумилевского «Мужика» с таким вот четверостишием:
В гордую нашу столицу
Входит он — Боже спаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси…
Стихи потрясают, скажем мы, грубьесловьем. Здесь что? Любовь? Судьба? Шаг судьбы? Или поступь истории? Желание прикоснуться душою к материальным основам бытия и истории меня и тянуло в Покровку. А Василию Яковлевичу поездки сюда давали омовение душе…
Красивая церковь была в Гилево (об этом в книжке «Ярковская тетрадь» написал участник нашей поездки товарищ мой Болеслав Паньков). Да-да, ее колокольный звон разносился на всю округу. К ней из ближайших деревень приходили не только в престольные праздники, но и в будни. Везли сюда крестьянские семьи новорожденных чад, чтобы окрестить и дать им имя. В 1910 году принес в церковь своего сына и Федор Плохов. Назвали его Яковом.
Род Плоховых всю жизнь занимался хлебосеянием. Работали от зари до зари. Соху, как говорится, росой мыли, а щи с медом хлебали.
Жена Якова Федоровича тоже любила землю, как и ее отец, у которого в 1929 году была молотилка, веялка, жатка-самосброска. И раскулачили их. Судьба есть судьба. Дед, не вынеся такого горя, умер, а бабулю сослали в 1937 году на Новую Землю, где прах ее ныне радиицируется…
С горечью и глубокой сердечной болью осознавал, взрослея, эти страницы жизни своего рода крестьянский сын Василий Плохов. И встретилась ему на пути девушка Ираида, со сходной судьбой, об этой паре можно сказать, чуть переиначив Шекспира: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». В 1945 году, отвоевав, вернулся домой ее отец Михаил Егорович и устроился в рыбартель. Но вскоре его стали понуждать вступить в колхоз. Но не для того воевал и дожил до победы солдат, чтобы сунуть голову в ярмо неволи. За эту дерзость Михаила Федоровича сослали на Ямал. Дочь его Ираида закончила Тобольское медучилище и вернулась на Север. Работала в Аксарке, Яр-Сале, семь лет моталась по тундре от чума к чуму, излечивая ненцев от хворей: трахомы, туберкулеза, простуд разных. И повторила в чем-то судьбу героя Ивана Ермакова фельдшера Володи Солдатова, тоже выпускника Тобольского медучилища. Ираида только в трагическую вьюгу тифа не попадала, остальное все было, как у Володи-солнышка. В общем, и о ней наверняка говорили старые ненцы: «Медисина хоросый людя…»
Бедовая судьбой Ираида была, бедовый был и ее Василий, который помнит, как отец его, уходя на фронт, где и сложил головушку, лихо спел под гармонные переборы:
Ты, гармошка лакова,
Провожала-плакала,
Проводила до горы,
Не видала с той поры…
И вот этот гилевский парнишка, безотцовщина, учился в Покровке, а школа-то располагалась в двухэтажном распутинском доме. Потом Василий пошел в кузницу молотобойцем. Работал затем на комбайне. Из земли, можно сказать, вырастал до своей нынешней должности председателя профсоюза коммунальников и бытовиков области. Широк в кости, крепок духом, из породы тех, о ком говорят: не броские, но уверенные и деловые люди. Он, правда, еще и дерзок, сидит в нем нечто глухо-распутинское. Тихоня он вроде, покладист. Но тронь его на излом — сбрякаешь только, как сбрякивали от него некоторые высокопоставленные чинуши. Об этом, впрочем, можно писать роман.
Умен Василий Яковлевич, справедлив, глубок. Потому, наверное, и простые люди его любят и распревысокое самое начальство считается с ним… И вот слияние судеб Плохова и Распутина стало для меня неким «магическим кристаллом», который позволяет более зримо видеть подробности души России, ее истории, вознесения и падения государей и вообще всего сонма политиков и властителей. Но это отвлечение, впрочем.
Итак, плывет наш «Икарус» в сиянии млеющего августовского солнца. Продолжается странствие членов Ярковского землячества на родину и в глубины своих душ.
Далее были музей с душевным его хозяином Борисом Васильевичем Колчановым. Потом — мэрия Ярково, где стержневым человеком в разговоре, ясно же, был глава ее, энергичный и открытый (с первого взгляда, конечно) Баязит Хамитович Хайруллин.
Ездили мы на газокомпрессорную станцию и еще куда-то. Не помню просто. Читатели меня поймут: встречали нас по-русски хлебосольно, а чарки очаровывают души, но затмевают умы. Гостевание в Доме ветеранов, однако, для меня лично не затмилось. Как сияли глаза жителей этого городка старости, когда мы приехали! Светились они с печалинкой, когда уезжали мы под прощальные восклицания директора Дома ветеранов Анатолия Ивановича Севрюгина. Взгляды людей рвали душу. Они и теперь еще снятся мне по ночам. Больно, понимаю, ощущать закат жизни. Больнее — несправедливости ее. Государство — наш дом. Но как часто мы оказываемся беззащитны. И примером тому — кровоточащая Чечня. А еще судьба моего друга Владимира Шарпатова и его экипажа, больше года томившегося в плену у талибов. Вынудили к посадке российский ИЛ-76 3 августа минувшего года. А 4 августа в том же кандагарском околотке посадили силой и американский «Боинг». Руководители США заявили талибам: цена американцев, взятых вами в заложники, — Кандагар, через 24 часа тут может быть пустыня. Через сутки всех американцев благополучно возвернули… А в нашей стране многие из нас бездомные. Глубинно почувствовал это некогда трагичнейший тюменский поэт Владимир Белов с этим его откровением:
И гонит в шинелях
буранная Русь —
Живые и мертвые души!..
Будто прозревал он судьбы тысяч современных беженцев. Таковы вот проблемы времени. Если говорить о судьбах наших летчиков, фантастически вызволивших себя из кандагарского плена, то слава Богу, что президент и правительство адекватно оценили их подвиг, который войдет в золотой фонд подвигов россиян. И я могу только гордиться, что Владимир Ильич Шарпатов Герой России ныне и что его мужество взрастило тюменское небо, которому он отдал тридцать лет своей жизни…
А теперь — как бы послесловие к этим заметкам. Так получилось, что Василий Яковлевич Плохов вызвонил меня и попросил устроить в газету заметку одного из учредителей их землячества. Прихожу я к Плохову, и — ба! — там сидит депутат областной Думы Ахтям Хамитович Каюмов, тоже член землячества. Чего-то решают с Василием Яковлевичем по профсоюзной линии.
Как увижу Ахтяма, так и весневеет мое комсомольское сердце. Помню, приехал я в родное его село как журналист из «Тюменского комсомольца». И выходит он с крыльца своего дома в кожушке такой солнцеликий, сияет и говорит: «Здравствуй, корреспондент!» И написал я о нем… Многое запомнилось потом после нашей встречи о селе его, о Ярково, в котором во времена наводнений плавали на лодках. И вот в разбуженной памяти вновь слепит глаза мои мартовское солнце, искрятся снега, искрится Ахтям. А тут — со свинцом глаза у него: мало ли какие напасти могут на человека свалиться.
Но — разговорились.
— Идея землячества, спрашиваешь? — глядит на меня прямым неотворотным взглядом Ахтям. — Объединить в его рамках земляков. Чтоб не забывали друг друга, держали связь с родною землей, с могилками, родом, вспоминали, где наши корни, кому мы обязаны жизнью. Память памятью, а еще и помогать надо друг другу. Объединившись в землячество, мы обязали себя на все это.
— Обязали души свои?
— Так вернее.
— Мне очень нравится, Ахтям Хамитович, что вы как земляки скучковались. Я знаю немало людей, выходцев из деревни, таких тем более, что попали из грязи, как говорят, в князи. А на родине потом затыкают нос от навозных запахов. Процесс вымывания частиц родины в человеке идет атомарно. Такая это зараза — эрозия души, когда вместо живого нарастает бетон равнодушия, в бронь душа одевается. До такого уже не достучишься, его танковой атакой лишь можно взять. Ну да шут с ними, с такими людьми. В чем конкретно помогло кому-то землячество?
Слово тут взял степенный мой друг Плохов. И узнал я, что обратились к ним Женя Шнайдер с мамой. Поступал мальчик на компьютерщика, да баллов не добрал. Помогли ему с устройством. Сократили одну женщину из их землячества — нашли ей работу. Открыли памятник на могилке учредителю землячества, бывшему председателю колхоза имени Ленина Гафиату Хабибовичу Минуллину. Умер Анатолий Дмитриевич Агапов, и надо было его похоронить в Ярково. А жена одна, дети далеко, на Северах где-то. Помогли женщине. Из таких вот чисто человеческих забот и складывается повседневная жизнь Ярковского землячества. Благородно все это, иного не скажешь.
Люди в землячестве неравнодушные, и не только материально помогают они друг другу и району, но и советом, взыскательным отношением к землякам. О главе администрации Ярковского района Ахтям Хамитович сказал, что упорный он мужик. Звезд с неба не хватает. Но — излишне прост, чересчур доверчив к залетным всяким людям. И свои оттого обижаются на него. Нелицеприятно пришлось поговорить на эту тему с Баязитом Каюмову. Другого еще, «ленивого, но непонятного», по косточкам с ним разобрали…
За живое задел меня свинец в глазах моего собеседника, и я спросил: «Отчего они у тебя такие сегодня?» Ахтям глубоко вздохнул и осел аж плечами, будто на них навалили куль с картошкой.
— Трудно тому, кто все берет на себя. Трудное это дело себя поднимать из трясины жизни и народ. Как вот его прокормить, если налоги с производителя зашкаливают уже за 90 процентов? И людям приходится выживать, а не жить. Чахнут культура, школа, производство. Куда ж идут наши налоги? Это на сегодня загадка. Ясно, что кто-то жирует.
Каюмов оживляется, приводя расчеты. Неплатежи доходят до 50 процентов основных фондов. За литр топлива, по его арифметике, платят сегодня два-три килограмма зерна. Доля крестьянина, поставляющего мяса, занимает в килограмме колбасы менее десяти процентов. Судите сами: принимают мясо по цене две тысячи рублей за килограмм, а продают колбаску по пятьдесят тысяч уже. Кто наваривает? Подобные же расчеты можно извлечь из буханки хлеба. Структурное экономическое нутро ее можно, конечно, рассматривать с высот социализма и с позиций нынешнего времени, но это уже политико-экономические дебри…
— Вот говорят, что крестьянство — черная дыра, — опять смотрит на меня прямым немигающим взглядом Каюмов. — Вроде того, мол, что пихаем мы все на село и пихаем и проваливаются там триллионы и сексиллионы. Наоборот все, только высасываем мы из села. Богатые богатеют, бедные беднеют. И на прилавках сплошь импортные продукты.
— Позволю не согласиться с вами, Ахтям Хамитович. Народ уже разобрался в этикетках и свое, отечественное, берет лучше.
— Ну это так, так, конечно, — закивал головой Каюмов.
Сидели мы за столом тепло: рабочий день закончился, а в сейфе у Василия Яковлевича кое-что было. И пришло время, когда я задал Каюмову вопрос на посошок:
— Какова роль Плохова в сплочении земляков?
И услышал определенное, как математическая формула:
— Он влюблен в них, много сердца расходует.
Этот ответ был для меня, конечно, исчерпывающим: я всегда преклонялся перед первостроителем Тобольского кремля Семеном Ульяновичем Ремезовым, о котором народ говорил, что он много сердца расходовал…
Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Путешествие в Ярково
Мерно гудя двигателями, плыл наш «Икарус» средь медвяного луготравья августа в Ярково. Умиротворенно изливалось сиянием солнце. Благостно было и душам пассажиров, членов Ярковского землячества: на праздник ехали из Тюмени, в гости к землякам. Способствовало этому и бабьелетистое настроение природы. Двоих из нас, писателя и журналиста, пригласили в это путешествие тюменские ярковчане от широты душевной. Не без корысти, ясно же: ласковое слово, да еще в средствах массовой информации, и кошке приятно. Это ласковое слово мне захотелось сказать. И не по обязаловке, конечно, а оттого, что глаза коренных ярковцев и их земляков такие донноглубокие, с такой неисчерпаемой добротой, что невозможно это забыть никогда.
На границе района встретили нас с хлебом-солью. Оттуда хлебосольные Руфина Павловна Залесова, Надежда Александровна Распопова и Владимир Ильич Кузьмин повезли нас в крестьянское хозяйство «Дубрава». Потом была знаменитая Покровка и артистичная ее мэрша Валентина Степановна Драчук, которая довела местный драмкружок до кремлевской сцены. Она хотела направить наш «Икарус» к дому Распутина. Но на пути встала одна из патриотов дорожниц, заявившая прямодушно: «Грудьми лягу, а не пущу вас туда. Дорогу мы не достроили на этом участке, срамная она». Как ни было тяжко, но пришлось согласиться с доводами ее сердца. Василий Яковлевич Плохов, глава землячества, скребнул аж себя по лбу. На то были причины.
Некогда он взывал ко мне, завлекал в наше нынешнее странствие: «Поедем, поедем в Покровку! Ты будешь первый, кто осветит неизвестные страницы жизни Распутина». В какой-то мере меня это интересовало, хотя, в принципе, я, сын расстрелянного в 1938 году по чьему-то навету отца-работяги, холоден был к царской жизни со всеми ее перипетиями. Я понимаю гумилевского «Мужика» с таким вот четверостишием:
В гордую нашу столицу
Входит он — Боже спаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси…
Стихи потрясают, скажем мы, грубьесловьем. Здесь что? Любовь? Судьба? Шаг судьбы? Или поступь истории? Желание прикоснуться душою к материальным основам бытия и истории меня и тянуло в Покровку. А Василию Яковлевичу поездки сюда давали омовение душе…
Красивая церковь была в Гилево (об этом в книжке «Ярковская тетрадь» написал участник нашей поездки товарищ мой Болеслав Паньков). Да-да, ее колокольный звон разносился на всю округу. К ней из ближайших деревень приходили не только в престольные праздники, но и в будни. Везли сюда крестьянские семьи новорожденных чад, чтобы окрестить и дать им имя. В 1910 году принес в церковь своего сына и Федор Плохов. Назвали его Яковом.
Род Плоховых всю жизнь занимался хлебосеянием. Работали от зари до зари. Соху, как говорится, росой мыли, а щи с медом хлебали.
Жена Якова Федоровича тоже любила землю, как и ее отец, у которого в 1929 году была молотилка, веялка, жатка-самосброска. И раскулачили их. Судьба есть судьба. Дед, не вынеся такого горя, умер, а бабулю сослали в 1937 году на Новую Землю, где прах ее ныне радиицируется…
С горечью и глубокой сердечной болью осознавал, взрослея, эти страницы жизни своего рода крестьянский сын Василий Плохов. И встретилась ему на пути девушка Ираида, со сходной судьбой, об этой паре можно сказать, чуть переиначив Шекспира: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». В 1945 году, отвоевав, вернулся домой ее отец Михаил Егорович и устроился в рыбартель. Но вскоре его стали понуждать вступить в колхоз. Но не для того воевал и дожил до победы солдат, чтобы сунуть голову в ярмо неволи. За эту дерзость Михаила Федоровича сослали на Ямал. Дочь его Ираида закончила Тобольское медучилище и вернулась на Север. Работала в Аксарке, Яр-Сале, семь лет моталась по тундре от чума к чуму, излечивая ненцев от хворей: трахомы, туберкулеза, простуд разных. И повторила в чем-то судьбу героя Ивана Ермакова фельдшера Володи Солдатова, тоже выпускника Тобольского медучилища. Ираида только в трагическую вьюгу тифа не попадала, остальное все было, как у Володи-солнышка. В общем, и о ней наверняка говорили старые ненцы: «Медисина хоросый людя…»
Бедовая судьбой Ираида была, бедовый был и ее Василий, который помнит, как отец его, уходя на фронт, где и сложил головушку, лихо спел под гармонные переборы:
Ты, гармошка лакова,
Провожала-плакала,
Проводила до горы,
Не видала с той поры…
И вот этот гилевский парнишка, безотцовщина, учился в Покровке, а школа-то располагалась в двухэтажном распутинском доме. Потом Василий пошел в кузницу молотобойцем. Работал затем на комбайне. Из земли, можно сказать, вырастал до своей нынешней должности председателя профсоюза коммунальников и бытовиков области. Широк в кости, крепок духом, из породы тех, о ком говорят: не броские, но уверенные и деловые люди. Он, правда, еще и дерзок, сидит в нем нечто глухо-распутинское. Тихоня он вроде, покладист. Но тронь его на излом — сбрякаешь только, как сбрякивали от него некоторые высокопоставленные чинуши. Об этом, впрочем, можно писать роман.
Умен Василий Яковлевич, справедлив, глубок. Потому, наверное, и простые люди его любят и распревысокое самое начальство считается с ним… И вот слияние судеб Плохова и Распутина стало для меня неким «магическим кристаллом», который позволяет более зримо видеть подробности души России, ее истории, вознесения и падения государей и вообще всего сонма политиков и властителей. Но это отвлечение, впрочем.
Итак, плывет наш «Икарус» в сиянии млеющего августовского солнца. Продолжается странствие членов Ярковского землячества на родину и в глубины своих душ.
Далее были музей с душевным его хозяином Борисом Васильевичем Колчановым. Потом — мэрия Ярково, где стержневым человеком в разговоре, ясно же, был глава ее, энергичный и открытый (с первого взгляда, конечно) Баязит Хамитович Хайруллин.
Ездили мы на газокомпрессорную станцию и еще куда-то. Не помню просто. Читатели меня поймут: встречали нас по-русски хлебосольно, а чарки очаровывают души, но затмевают умы. Гостевание в Доме ветеранов, однако, для меня лично не затмилось. Как сияли глаза жителей этого городка старости, когда мы приехали! Светились они с печалинкой, когда уезжали мы под прощальные восклицания директора Дома ветеранов Анатолия Ивановича Севрюгина. Взгляды людей рвали душу. Они и теперь еще снятся мне по ночам. Больно, понимаю, ощущать закат жизни. Больнее — несправедливости ее. Государство — наш дом. Но как часто мы оказываемся беззащитны. И примером тому — кровоточащая Чечня. А еще судьба моего друга Владимира Шарпатова и его экипажа, больше года томившегося в плену у талибов. Вынудили к посадке российский ИЛ-76 3 августа минувшего года. А 4 августа в том же кандагарском околотке посадили силой и американский «Боинг». Руководители США заявили талибам: цена американцев, взятых вами в заложники, — Кандагар, через 24 часа тут может быть пустыня. Через сутки всех американцев благополучно возвернули… А в нашей стране многие из нас бездомные. Глубинно почувствовал это некогда трагичнейший тюменский поэт Владимир Белов с этим его откровением:
И гонит в шинелях
буранная Русь —
Живые и мертвые души!..
Будто прозревал он судьбы тысяч современных беженцев. Таковы вот проблемы времени. Если говорить о судьбах наших летчиков, фантастически вызволивших себя из кандагарского плена, то слава Богу, что президент и правительство адекватно оценили их подвиг, который войдет в золотой фонд подвигов россиян. И я могу только гордиться, что Владимир Ильич Шарпатов Герой России ныне и что его мужество взрастило тюменское небо, которому он отдал тридцать лет своей жизни…
А теперь — как бы послесловие к этим заметкам. Так получилось, что Василий Яковлевич Плохов вызвонил меня и попросил устроить в газету заметку одного из учредителей их землячества. Прихожу я к Плохову, и — ба! — там сидит депутат областной Думы Ахтям Хамитович Каюмов, тоже член землячества. Чего-то решают с Василием Яковлевичем по профсоюзной линии.
Как увижу Ахтяма, так и весневеет мое комсомольское сердце. Помню, приехал я в родное его село как журналист из «Тюменского комсомольца». И выходит он с крыльца своего дома в кожушке такой солнцеликий, сияет и говорит: «Здравствуй, корреспондент!» И написал я о нем… Многое запомнилось потом после нашей встречи о селе его, о Ярково, в котором во времена наводнений плавали на лодках. И вот в разбуженной памяти вновь слепит глаза мои мартовское солнце, искрятся снега, искрится Ахтям. А тут — со свинцом глаза у него: мало ли какие напасти могут на человека свалиться.
Но — разговорились.
— Идея землячества, спрашиваешь? — глядит на меня прямым неотворотным взглядом Ахтям. — Объединить в его рамках земляков. Чтоб не забывали друг друга, держали связь с родною землей, с могилками, родом, вспоминали, где наши корни, кому мы обязаны жизнью. Память памятью, а еще и помогать надо друг другу. Объединившись в землячество, мы обязали себя на все это.
— Обязали души свои?
— Так вернее.
— Мне очень нравится, Ахтям Хамитович, что вы как земляки скучковались. Я знаю немало людей, выходцев из деревни, таких тем более, что попали из грязи, как говорят, в князи. А на родине потом затыкают нос от навозных запахов. Процесс вымывания частиц родины в человеке идет атомарно. Такая это зараза — эрозия души, когда вместо живого нарастает бетон равнодушия, в бронь душа одевается. До такого уже не достучишься, его танковой атакой лишь можно взять. Ну да шут с ними, с такими людьми. В чем конкретно помогло кому-то землячество?
Слово тут взял степенный мой друг Плохов. И узнал я, что обратились к ним Женя Шнайдер с мамой. Поступал мальчик на компьютерщика, да баллов не добрал. Помогли ему с устройством. Сократили одну женщину из их землячества — нашли ей работу. Открыли памятник на могилке учредителю землячества, бывшему председателю колхоза имени Ленина Гафиату Хабибовичу Минуллину. Умер Анатолий Дмитриевич Агапов, и надо было его похоронить в Ярково. А жена одна, дети далеко, на Северах где-то. Помогли женщине. Из таких вот чисто человеческих забот и складывается повседневная жизнь Ярковского землячества. Благородно все это, иного не скажешь.
Люди в землячестве неравнодушные, и не только материально помогают они друг другу и району, но и советом, взыскательным отношением к землякам. О главе администрации Ярковского района Ахтям Хамитович сказал, что упорный он мужик. Звезд с неба не хватает. Но — излишне прост, чересчур доверчив к залетным всяким людям. И свои оттого обижаются на него. Нелицеприятно пришлось поговорить на эту тему с Баязитом Каюмову. Другого еще, «ленивого, но непонятного», по косточкам с ним разобрали…
За живое задел меня свинец в глазах моего собеседника, и я спросил: «Отчего они у тебя такие сегодня?» Ахтям глубоко вздохнул и осел аж плечами, будто на них навалили куль с картошкой.
— Трудно тому, кто все берет на себя. Трудное это дело себя поднимать из трясины жизни и народ. Как вот его прокормить, если налоги с производителя зашкаливают уже за 90 процентов? И людям приходится выживать, а не жить. Чахнут культура, школа, производство. Куда ж идут наши налоги? Это на сегодня загадка. Ясно, что кто-то жирует.
Каюмов оживляется, приводя расчеты. Неплатежи доходят до 50 процентов основных фондов. За литр топлива, по его арифметике, платят сегодня два-три килограмма зерна. Доля крестьянина, поставляющего мяса, занимает в килограмме колбасы менее десяти процентов. Судите сами: принимают мясо по цене две тысячи рублей за килограмм, а продают колбаску по пятьдесят тысяч уже. Кто наваривает? Подобные же расчеты можно извлечь из буханки хлеба. Структурное экономическое нутро ее можно, конечно, рассматривать с высот социализма и с позиций нынешнего времени, но это уже политико-экономические дебри…
— Вот говорят, что крестьянство — черная дыра, — опять смотрит на меня прямым немигающим взглядом Каюмов. — Вроде того, мол, что пихаем мы все на село и пихаем и проваливаются там триллионы и сексиллионы. Наоборот все, только высасываем мы из села. Богатые богатеют, бедные беднеют. И на прилавках сплошь импортные продукты.
— Позволю не согласиться с вами, Ахтям Хамитович. Народ уже разобрался в этикетках и свое, отечественное, берет лучше.
— Ну это так, так, конечно, — закивал головой Каюмов.
Сидели мы за столом тепло: рабочий день закончился, а в сейфе у Василия Яковлевича кое-что было. И пришло время, когда я задал Каюмову вопрос на посошок:
— Какова роль Плохова в сплочении земляков?
И услышал определенное, как математическая формула:
— Он влюблен в них, много сердца расходует.
Этот ответ был для меня, конечно, исчерпывающим: я всегда преклонялся перед первостроителем Тобольского кремля Семеном Ульяновичем Ремезовым, о котором народ говорил, что он много сердца расходовал…