Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
«Уровень нашей геофизики — мировой!»
В минувшем году генеральному директору АО «Тюменьнефтегеофизика», члену-корреспонденту Российской Академии естественных наук Юрию Алексеевичу Курьянову присвоили звание заслуженного работника нефтяной и газовой промышленности России. И он же по итогам 1996-го вошел в список наиболее влиятельных предпринимателей области, которых выявила с помощью экспертного опроса газета «Сибирский посад». Как уживаются в Юрии Алексеевиче две ипостаси — глубокого специалиста и талантливого рыночника — не знаю, но этим он мне и интересен. Подозреваю, что из одного корня растут эти его два ствола способностей, из того, что по-русски называют здравым смыслом. И признание нашли обестороны его натуры. У нас была долгая теплая встреча с Юрием Алексеевичем, но так получилось, что о геофизике, как таковой, мы поговорили вскользь, и подготовленная в газету полоса не удовлетворила меня, да так и осталась в наработках. Договорились о новой встрече, и вот я опять иду на беседу к Курьянову. Когда-то я работал от его фирмы (тогда это был геофизический трест) топографом в сейсмопартии на Балыке. Мы уточняли границы Усть-Балыкского нефтяного месторождения. Наш топоотряд ступал с топором и теодолитом там, где, как принято говорить, не ступала нога человека. А конечной продукцией сейсмопартии были сейсмоленты. Хорошо прочувствовал в те дни я и пуржистые будни топиков, и ювелирную работу сейсмиков, и бессонные ночи интерпретаторов. Потом опубликовал об этой своей работе очерк в журнале «Наш современник».
Поднимаясь в кабинет директора, я будто бы прошагал из социализма в капитализм. Первый этаж — прежний гулкий коридор, по которому мы ходили в сапожищах, с лопатистыми бородами, медведи медведями. А третий этаж — современный дизайн, свет, белизна, компьютеры. Тихо, как в лесу, затаенно ждущем первых морозов.
Из наработок
«Все сделано по западным стандартам», — заявил я Курьянову и услышал в ответ: «Но мозги-то у нас российские, м-да. Так переоборудуем и все здание. Офис должен быть удобным для жизни и работы человека. Функциональным, если хотите. Я вообще люблю все красивое. Красота — стимул жизни».
Если бы я встретил его случайно где-нибудь в аэропорту, подумал бы: домашний мужик. И действительно, полноват фигурой, упругие розовые щеки человека, которого жена балует пирожками, булочками, тортами. Взгляд мягкий, вроде бы даже застенчивый. Всматриваюсь в глубину его карих глаз и думаю, что это мое впечатление — внешнее. Жена, знаю, учительница, не до пирожков ей. Понимаю к тому же, сколько энергии, хоть и скрытой сейчас, нужно, чтобы управлять геофизической его империей, а она простирается от Хохряковского месторождения на востоке до границ Свердловской области и от Уватского района до Ямала.
Мы устроились в мягких креслах на задах его кабинета в комнатке отдыха. Пришел я к нему несколько взбудораженный. Заполночь где-то взрывно проснулся и до предутрия самого работал. Пошли первые строки книги «Побег из Кандагара» о Герое России Владимире Шарпатове и его экипаже. Из подсознания вырвалось то, что служило камертоном всему повествованию. Теперь я успокоился: видел книгу структурно, понимал, что получится она у меня. Рассказываю об этом Курьянову.
— Юрий Алексеевич, — спрашиваю его, — а у вас в геофизике много идет от подсознания, интуиции? Или все покоится на строгом расчете? В литературе-то однозначно. По-моему, Маркес сказал, что если писатель садится за стол и знает, что он напишет, все у него заранее распланировано, то это посредственный писатель и такая у него получится вещь.
— Я вам уже говорил, что никогда не планировал попасть в геофизику и вообще в геологию, — говорит, помаргивая, мой собеседник.
Из наработок
Ю. А. Курьянов: А родился я в Липецкой области в 1949 году в деревне Березнеговатка, такое вот у нее название. Поскольку отец у меня был офицером и пошло в те времена поветрие уезжать в Сибирь, туда и наша семья подалась. Так в девять лет я и стал тюменцем. За мамой с папой вся родня потянулась. Я был бойкий, дворовый мальчишка. Учился, играл в футбол, занимался другими видами спорта. О том, чтобы стать нефтяником, никогда и не помышлял, честно говоря. Я мечтал стать машинистом тепловоза, манили меня путешествия. Но ребята из моего окружения подались поступать в индустриальный институт. В эту волну и я попал. Поступил. Первая геологическая практика проходила у меня на Полярном Урале, недалеко от Хальмер-ю. Я никогда еще не уезжал от родителей и вот очутился в тундре. А летом там красотища неописуемая. Обилие птиц, тундровых цветов, красивых камней, горного хрусталя. Такое вот было. Подхожу, помню, к горе, и хочется мне ее расколоть, посмотреть, а что же там внутри. Через пять-шесть километров вижу такую же гору расколотой: скальный разрез выветренный, осыпи кругом. И — неинтересно уже. Зато дух захватывало, когда видел, проснувшись, как ниже наших палаток ночует на вершине облако. После встречи со всем этим уже не терзался раздумьями, что избрал себе не ту стезю.
Попал в точку. На вторую практику меня направили в город Хадыжи в Краснодарском крае. Тут я открыл для себя юг, море. Играл там за сборную края в футбол. С третьего курса стал подрабатывать в тресте «Тюмень- нефтегеофизика». Здесь и остался по окончании института. С той поры и хожу на работу в один и тот же дом. С 70-х годов большую часть жизни провожу в аэропортах, гостиницах, самолетах, что отвечает складу моей души, характеру. В наши же дни — сегодня динамичный стиль жизни — просто необходимость. В кабинете директорском много не высидишь, потому-то я всегда «на крыле».
— Оставаясь сейчас профессионалом-геофизиком, — продолжал наш разговор Курьянов, — я с глубоким преклонением отношусь к профессии геолога. Никто ведь, кроме геологов, не осмелится по данным десятка скважин, положим, представить геологическую модель Западно-Сибирской нефтегазовой провинции. А они это сделали. Нам же, геофизикам, подавай воз фактов. Гляжу сейчас на карты тридцатилетней давности и вижу: все крупные структуры геологи угадали, предсказали их на очень ограниченном количестве материалов. Для этого надо иметь, конечно, художественное мышление.
— Горький заявил однажды: «Где отсутствует точное знание, там действует догадка, а из десяти догадок девять — ошибки».
— Частично согласиться с этим можно, потому что соотношение догадок и ошибок разным бывает. Ясно одно: геологи — уникальные люди, с богатым воображением.
— Можно в геологии мыслить ногами, но продуктивней, конечно же, ходить по горам и долам мыслью.
— Эмблемой геологии для меня был человек с молотком, ходит он, смотрит, описывает. Геологи все же живут на поверхности, как и все мы, грешные, но у них есть дар предвидения — заглядывать в глубины.
— Ломоносов оценил когда-то, что это «велико есть дело». Но для того, чтобы сказать «да» или «нет» в геологии, надо протопать сотни верст маршрутов. Я и сам был без ума от нее, поэтому и закончил некогда геологоразведочный техникум. У меня на тему моего юношеского влечения есть даже стихотворение в прозе: «Геолог — это парус, который тогда живет, когда наполнен ветром, ветром поля, ветром экспедиции. Все другое время он готовится к жизни. Геолог в преддверии полевого сезона — это зачуявшая весну перелетная птица, сердце которой прилетает в отчий край намного раньше ее самой. Истинный геолог — такой человек, для которого минерал — икона. Он и письма любимой из экспедиций пишет камнями, потому что никто лучше его, бродяги, брата скалам, рекам, тайге и ветру на знает, что человечество истрепалось и язык гранита, порфира, чароита, мрамора, яшмы, агата и других каменных их родственников есть сама истина».
— Это настоящая поэзия.
— Но продолжу. Академик Губкин первый сказал, что есть нефть в Западной Сибири. Надо быть истинным гением, чтобы одна твоя фраза дала основание вкладывать миллионные и миллиардные средства не ясно подо что. А вот еще пример с академиком Трофи- муком. Для того, чтобы возобновить разведочные работы в Восточной Сибири, он вынужден был назвать потенциальную цифру запасов — 300 миллионов тонн. Так вот, большое дело с риска предсказания начинается.
— Геологи по профессии — рискующие люди.
— Да, риск как предварение дела, а дальше уже идет непосредственно работа. Ногами, головой и так далее. Мы, геофизики, как-то любим доверять фактам. Нас так научили. В геофизике считается: чем больше фактов, тем более ответствен ты за ту модель, которую гарантируешь. Поэтому у нас имеются такие понятия, как достаточность и представительство выборки, генеральная выборка и прочее. Так только можно обеспечить достоверность и точность наших построений. А чтобы прийти к ним, надо очень много работать. И тут важны наши желания, полет фантазии, с одной стороны, а с другой — экономическая ситуация, технические расчеты. Геофизика имеет громадную область приложения. С помощью ее методов изучают Луну, Солнце, атмосферу, биосферу и литосферу. Наши прикладные дела связаны с поиском кладовых нефти и газа. Есть тут своя последовательность. Сначала большие, но все же региональные работы, создание каркаса, таких ячеек, которые дают нам общее понятие. Потом идут сети с более мелкой ячеей, сейсморазведка становится плотная.
— Можете вы в региональной геофизике выйти на решение фундаментальных задач?
— Мои друзья, которых я имею честь знать, установили в 1978 году, что накопленная в глубинах недр масса углеводородов отражается во всех наших полях, физических, геохимических и т.д. Это фундаментальный прорыв. Создана основа для того, чтобы геофизику напрямую использовали для поиска нефти и газа. Нет информации в физических полях об углеводородах, прекращать надо разведку…
Формирование геофизического каркаса дает много в плане локального поиска месторождений. Возьмем Предуралье. Это классический пример наших подходов в сейсмике. После открытия гигантов — Самотлора и Федоровки на Предуралье махнули рукой. Плотность запасов здесь низкая, мол, и нечего тут ловить. Позвали нас. Имея каркас, мы закинули мелкоячейный «невод» и стали открывать месторождения.
— Именно здесь, Юрий Алексеевич, вы стали первооткрывателем?
— Да, я получил диплом Министерства геологии за Северо-Даниловское месторождение.
— И стали шейхом, обеспечив себе безбедную жизнь?
— Премировали меня, как и нескольких моих товарищей, месячным окладом. Время такое было. Но мы все равно радовались. С моральной стороны было здорово знать, что ты — первооткрыватель. Потом на моем лично счету появились десятки месторождений. Кстати, если взять современную карту Среднего Приобья, оно все сплошняком в нефтяных полях. Думаешь теперь, как могли промазать на первых этапах поисков…
Из наработок
«По рекомендациям Тюменьнефтегеофизики нефтедобывающими организациями в Западной Сибири открыто 57 месторождений и залежей нефти и газа. Детальными сейсморазведочными работами уточнено строение 123 разрабатываемых и вводимых в разработку месторождений, выявлено и подготовлено более 200 новых структурных и неструктурных ловушек углеводородов. «Уровень нашей геофизики — мировой», — заявляет Ю. А. Курьянов. И не случайно Тюменьнефтегеофизика устанавливает прямые деловые контакты с зарубежными компаниями США, Франции, Голландии, Китая и других странах. Сейчас тюменцы заключили контракт с Техасом, и туда поедут специалисты Тюменьнефтегеофизики. В одной из американских публикаций было заявлено, что эта фирма — единственная из себе подобных, которая проводит агрессивную политику в плане маркетинга и завоевания рынка. Открывая тайну успехов коллектива, Юрий Алексеевич сказал: «Наша тактика — новейшие технологии плюс напор и убеждение. Мы закупили лучшие в мире сейсмостанции. Учимся всему новому везде. Недавно, например, наши начальники партий прошли переподготовку в Болгарии, Турции, Франции, США». «Собираете нектар знаний, как пчелки мед в свой улей», — прокомментировал я его мысль. «У нас не просто улей, — поставил точку в этом сюжете Курьянов, — а хорошо организованный улей. Каждый знает, что ему делать».
— Мы ведем разведку с помощью современных технических средств и методов, которые нами же наработаны, — рассказывает Курьянов. — Каждая сейсмопартия по большому счету — сгусток серьезной научной работы. И если отстрел профилей идет по стандарту, то в проблемы интерпретации мы каждый год вносим новые элементы. Впервые в Западной Сибири нам ясна стала глупость собственных же утверждений, что у нас только блинная стратиграфия, то есть классическое строение пластов, когда выполаживание структур идет от фундамента к поверхности. Модель блина всегда была в наших головах.
— На блины было проще работать?
— Конечно, все накатано.
— Значит, подземные пейзажи в Западной Сибири разные?
— В том-то и дело. На Харампурском месторождении, например, они оказались переломанными: ломтики, кусочки, мозаика, экраны тектонические. С тем же столкнулись и в других районах. Выяснилось, что тектоника Западной Сибири живая, ей до сих пор присущи элементы движения, дробления.
— А некоторые сибирские ученые все еще тоскуют по полигону с классически изученными методами геофизики, об эдаком учебном пособии.
— Это из устарелых подходов.
— Мой сын писал некогда на геологическую олимпиаду реферат о континентальном дрейфе материков. Мир геологов раскололся ныне, как мы знаем, на фиксистов и мобилистов. Для первых земная кора — монолит, вторым милее считать, что главными движениями на Земле являются горизонтальные перемещения плит. Вы в каком лагере, Юрий Алексеевич?
— Я считаю, что Земля — живой организм, и этого достаточно.
— Геолог Дитц, выступая на Флоридском симпозиуме, сказал: «Истина превыше всего. Мы должны твердо заявить, что если нам не разрешат двигать континенты на жалких несколько сантиметров в год, то мы станем двигать их на несколько метров в день».
— Может быть, это был розыгрыш?
— А может, и новая религия?
Меня выдала скользнувшая по моему лицу улыбка, и дискуссия была завершена.
— Что на эту тему спорить, — заявил Курьянов, — когда мы и по сей день не знаем природу нефти, органического она или неорганического происхождения. Что же касается разломов в недрах, мы научились различать их, они не «тонут» теперь в шумах. Это — полезная информация, позволяющая нам ловить тектонические экраны, литологические ловушки, то есть мелкие изолированные залежи. Из них и состоят месторождения. Цельных структур не бывает. В период тектонических катаклизмов нефть расползается, концентрируясь в отдельных ловушках.
— Оттого и сгущаете вы свои сети на мелких рыбешек?
— Живет в океане такая маленькая рыбка лоцман. Моряки знают: увидели ее в воде — это признак того, что поблизости где-то акула. Ловя мелкую рыбку, мы надеемся, что нападем и на крупную.
— Что такое месторождение, Юрий Алексеевич?
— Строго говоря, это неточный термин. Месторождение — местоскопление, применительно к нефти и газу, то есть место скопления их, а не рождения. Откуда пришла нефть в ловушки, где она родилась, мы не знаем, и это очень большой вопрос. Нам известно только, как искать нефть. Попадает она в места скоплений по неким каналам миграции в земной коре. А твердь нашего шарика дышит тектоническими трещинами и разломами. И любое месторождение — это подземное сооружение из отдельных залежей.
— Самотлор, выходит, тоже «дисперсный», рассеянный как-то в подземных пространствах?
— В природе трудно отыскать макрооднородные среды. При относительной простоте строения Самотлор, конечно, очень сложен с геологической точки зрения. Одно крупное поднятие вроде бы, но пласты-то разные.
Есть такие, которые мы называем рябчиками, пятнистые, рябые они. До сих пор никто не знает, как их разрабатывать, нет методологии даже. Я участвовал в последнем переподсчете запасов Самотлора. И столкнулись с такой проблемой: пробурив громадное количество скважин, до конца модель строения рябчика так и не поняли. Техноген появился.
— Обводненные пласты, как я понимаю?
— Да, залихватски открывали Самотлор, браконьерски его эксплуатировали, снимая сливки.
— Помню, работая на Самотлоре помощником бурильщика, видел, что в конце месяца факела часто чадят густым черным дымом. Уяснил потом для себя: план гнать надо, и промысловики открывают на всю мощь штуцера. О какой технологии речь — рвут недра, и все.
— По-хорошему, Александр Петрович, надо там снова ставить серьезную геофизику. Время легкой нефти кануло в Лету. Это раньше, бывало, тащат буровую через болото и застряли вдруг. Здесь и бурить решают. Проткнули чехол — бац: фонтан ударил! Немало было случайных открытий. Теперь они запрограммированы на большом фактическом материале.
Из наработок
Попытавшись выяснить у Курьянова, как он относится к загранице, привел ему крылатую фразу Остапа Бендера: «Заграница нам поможет». И услышал в ответ:
— Вспоминаю свою первую командировку на Запад. Полетел я не в Болгарию там или в Венгрию, а сразу за океан махнул, в Нью-Йорк, Вашингтон и Хьюстон. Впервые держал в руках доллары тогда. Открыл для себя красивые лайнеры, большие города, дорогие классные фотоаппараты и прочее. Ошарашен был всем этим, испытав истинный восторг. Я не рассуждал тогда, что я русский, мол, а просто познавал мир. И вот что со мной происходит сейчас: чем дольше живу на белом свете, чем чаще бываю на Западе, тем больше горжусь Россией. Довелось побывать мне в Ле-Бурже, когда демонстрировали там наш СУ-27. Весь мир, можно сказать, собрался на эти смотрины. Только закончились полеты СУ-27, вмиг все опустело: на русский наш самолет приходили люди. Я даже прослезился тогда от гордости за Россию, за высочайший ее интеллект в области науки и техники. Если говорить о бизнесе, то «западники» не выше нас по интеллекту и подходам к делу. У них наработанные стереотипы поведения. Общаешься с западным бизнесменом и наперед знаешь, что он будет говорить, зачем и по какому поводу. Какое-то машинное мышление. А наш человек, он непредсказуем.
— Без новых научно-технических подходов не обойтись, — вел свою мысль Курьянов. — И вливается во все это еще своя российская ментальность наших ученых, которая сильно отличает их от западных исследователей. Опираясь на малое количество фактов, мы многое варим в голове. Может быть, это очень хорошо, но я все же за представительную фактографию. Этому лично я посвящаю свою работу и на это настраиваю коллектив. Зная методику, подходы, мы постоянно совершенствуем технику, технологию. И, сравнивая старые карты с новыми, видим, что структуры и месторождения появляются не там, где их рисовали. Это как в географии. Полагали вначале, что Земля некий материк-остров, который держится на трех китах. Стало развиваться мореплавание, начали изменяться и представления об очертаниях суши. Так и у нас, пока не измеришь, не пройдешь ногами, не проедешь на вездеходной технике — предсказать по большому счету структуры того или иного порядка нельзя. Если говорить строго, мы даем структуры, не заявляя, что там есть нефть. И все-таки рекомендуем бурить. Американские геофизики, например, в отличие от нас, смельчаков, никогда не возьмут на себя такую смелость. Они-то отвечают только за свою работу. Дают фактографию заказчикам, разрезы сейсмические, а дальше, уважаемые коллеги, делайте с ними, что хотите, подгоняйте под модели, что сложились у вас в головах, бурите, дерзайте. Мы же сами ставим себе задачу, проводим опыт, получаем результаты, интерпретируем их. У нас геологическая служба иногда посильнее, чем у заказчиков, вот и превращаем мы физические поля в геологические модели. Мы выдаем научный отчет. Чем сложней объект, тем более тяжелые, более дорогие методики закладываем. Чаще бурим, чтобы повысить достоверность каждой нашей точки. Бывает, попадется нефтяной остров с мой кабинет, а у нас длина волны 200 метров. Остров» тонет», стало быть. Что делать? Помогают смекалка, опыт, интуиция, и тут мы много взяли от геологии. Глянем давайте на Ямал, куда мы сейчас выходим. Там избыток всяких мешающих факторов. Вечная мерзлота многое путает, особенно бугры пучения. Что это? Изменение параметров физической среды в первую очередь, и мы должны в это влезть. Прошибешься — появятся ложные структуры, обманные, в общем, месторождения. А казусы такого порядка были. Есть ученые, которые всю жизнь изучали верхний слой в Заполярье. Это наш большой геофизик Юрий Петрович Бевзенко. Другой — Николай Никитич Пузырев из Новосибирска. Покамест и он не нашел корректного решения задачи.
Сейсмика в большой геофизике не единственный метод. Есть еще каротаж, когда специальный прибор опускается в скважину. Чего, казалось бы, лучше — прямой контакт с пластом. Но опять же мешающие факторы: глинистая корка, соленый раствор, они часто карты путают. Приходится учитывать эмпирические связи между пористостью пластов и коэффициентом их насыщенности нефтью. Изучению этой проблемы очень много времени посвятил Евгений Иванович Леонтьев. Он очень предметно занимался взаимосвязью параметров каротажа с петрофизическими свойствами горных пород. К сожалению, они эмпиричны, построены на опыте…
Из наработок
Я попытался прояснить отношения Курьянова с известным тюменским геофизиком, покойным ныне профессором, Евгением Ивановичем Леонтьевым. В геофизике есть даже «формула Леонтьева». Вообще, он был разносторонне развитым человеком. Его отличала глубокая музыкальность. На кафедре имелось старенькое пианино, профессор нередко садился за него, и звучали в кабинете щемящие аккорды времен его молодости, когда он, будучи студентом, сотрудничал с музыкальной редакцией Всесоюзного радио. Евгений Иванович писал стихи, песни, сказки. Его очень любили студенты, а он дал знания тысячам.
— Евгений Иванович — мой первый учитель в геофизике, — заявил Курьянов, — он руководил моим дипломным проектом, который я защитил на «отлично». Общались мы с ним до самой его смерти.
— А у меня он занимался в литературном объединении, написал до слез искреннюю повесть «Детдомовцы» о своем военном детстве, о блокадном Ленинграде.
После смерти Евгения Ивановича я готовил рукопись к изданию, но так случилось, что в его же институте кто-то ее украл. А это был единственный экземпляр… Были у Евгения Ивановича и враги, оказывается.
— У любого таланта есть враги, это — диалектика нашего бытия.
— Вспоминаю похороны Евгения Ивановича, поминки, питомца Леонтьева, тверянина, который пропел любимую мелодию Учителя:
Светом путь наполняется, как заря,
На земле мы жили-прожили не зря…
Той повести Леонтьева уже не восстановить, но вы, Юрий Алексеевич, как ученик Евгения Ивановича, продолжаете его «книгу жизни».
— Да, продолжаю, и это — предмет особой моей гордости. Дай Бог иметь всем таких Учителей.
— Хорошо, что храните вы память о своем Учителе. А память, между прочим, родственна геофизике. Геофизика — познавание горных пород на дистанции, а память — познавание на дистанции человека, рода, святого всего, что передается от поколения к поколению.
Я все слушал Курьянова.
— Каротаж и сейсморазведка связаны, естественно, между собой, — говорил он. — Имеем мы, положим, две опорные точки, две скважины с данными каротажа. «Лысое» пространство между ними пять километров, к примеру. Можно пробурить третью скважину посредине. Одна сейсмопартия, между прочим, обходится во столько же, сколько стоит одна разведочная скважина. Так что бури, если хочешь, или проходи пять километров с сейсмикой. Профессор Олег Леонидович Кузнецов дал точное определение сейсморазведке: «Это боковой перенос данных каротажа». Чаще всего наземные работы обходятся дешевле. И тут экономика тесно смыкается с технологией. И в Тюменьнефтегеофизике такое положение, и у наших заказчиков. Самый выдающийся человек в нефтекомпаниях, я считаю, главный геолог. Он владеет гигантским объемом информации. В том же Сургутнефтегазе имеются десятки тысяч скважин, и геолог знает, где бурить, а где лучше не бурить, в любой момент укажет нам, геофизикам, территорию для работы. У него не голова, а компьютер. Ясно ему: пока мы не получим информацию — бесполезно о чем-либо гадать.
Вот на Тяновском месторождении начали бурить — скважины пустые. Что далее делать? Поставили нас с тяжеловесными методиками. Пока мы не пройдем профиля — бурение там отменили. Второй такой крупный проект наш связан с Уренгоем. Казалось бы, разбурено месторождение, но добыча начала падать, не только нефти, но и газа. А это потому, что по большому счету геологическими моделями там не так хорошо занимались. Хочешь или не хочешь, а вспомнишь академика Губкина: «Недра не подведут, если не подведут люди». Сейчас все чаще обращаются к услугам геофизиков. Мы даем надежную, достоверную информацию. А заказчики наши денежки научились считать и слепо разбазаривать их не хотят. В авантюры, сомнительного свойства дела их теперь не вовлечешь. Дороговизна наших работ не отпугивает сегодня заказчиков: скупой платит дважды. Нефтяники давно уяснили, что геофизика — очень четкий инструмент познания геологического объекта. Предуралье взять. Тут маленький осадочный чехол, легко изучать. И вдруг в этой «опушенной» части Западной Сибири натыкаемся мы на горные сооружения. Пусть они стесаны, вторичны по генезису, но если хребет мы открыли — это ж хребет! Свои здесь и структуры. Предуралье лишний раз убедило нас: Западная Сибирь достойна, чтобы ее изучали. Охотников на это хватает, правда, и появляются здесь люди с самыми экзотичными предложениями. Во времена космического бума модной стала космогеология. Говорили, что сверху, мол, видно все, рвались к открытию новых Самотлоров.
Из наработок
В изданном двадцать лет назад сборнике научных трудов МГУ была опубликована статья Н. И. Мариковского, которую можно было бы озаглавить: «Адреса Самотлоров». Автор писал: «Самотлор образовался под влиянием выносов нескольких крупных рек, текших с востока и юго-востока, — пра-Ангары, пра-Оби и пра-Каменной Тунгуски. Для того чтобы установить местоположение других древних дельт значительных размеров, необходимо восстановить с максимально возможной детальностью очертания берегов готерив-барремского и сеноманского морей, морей-«призраков», похороненных в толщах планеты». Марковский считает: в древней Сибири было «немало достаточно больших рек».
— Так это легко, что ли, Юрий Алексеевич, открыть новый Самотлор?! — воскликнул я с эмоциональным выплеском. А он продолжал все тем же эпически-спокойным тоном:
— Прекрасно помню такого ухаря, который заявлял: «Дайте мне контурную карту — я покажу, где второй Самотлор. На космоснимках его видно». Я бил в таких случаях единственным аргументом: «Ну, почему тогда не видно проявления на земной поверхности действующего Самотлора или Федоровки?» Крыть было нечем. Объявились тогда космонавты на наших широтах. Жолобов стал работать у нефтяников. Потом приехал дважды Герой СССР Гречко. Докторскую защитил и больше у нас не появлялся…
Мы очень осторожно ведем себя в отношении новаций, но это вовсе не значит, что надо зацикливаться на одном каком-то методе. Магнитка, гравика — тоже из области геофизики. Но эти методы хорошо работают на фундамент…
— Одно время было много шума вокруг вибраторов.
— Это серьезная установка, ею даже весь земной шар «прокачать» можно. Но вибраторы у нас себя не показали: идея не была реализована как следует в металле. Однако я сторонник опыта. И сейчас мы запланировали использование отечественного вибратора на Уренгое. Там город, нельзя взрывать, поработаем с альтернативной техникой.
— Скажите, положа руку на сердце, Юрий Алексеевич: «Ловя мелкую рыбку, не нападали ли вы хотя бы на след акулы?»
— Лет пятнадцать назад мы увлекались яркими пятнами, это когда волны так отражались на сейсмоленте, что шло сплошное черное пятно. Сейсмоволна встречает на своем пути, как известно, массу геологических тел. К востоку от Самотлора сформировались волны большой интенсивности. Их обусловили мощные песчаники, протяженностью на добрую полусотню километров. Не скрою, всполошились тогда геофизики. Я в то время был начальником геологического отдела. Прибежали ко мне специалисты, все, мол, Юрий Алексеевич, есть открытие, новый Самотлор, тут экран, тут экран и тут, а на пятьдесят километров бездонная сейсмоволна. Яркие пятна мы обуривали уже, случались успехи. Думали, и тут подвалило нам счастье. Но песчаник, к сожалению, оказался водоносным.
— Водяной Самотлор открыли?
— Да-да, именно водяной.
— Так что вы приращиваете запасы сейчас с очень большим коэффициентом доверия?
— Конечно.
— Геологи, говорят, чудаки большие, даже в песнях об этом поется.
— Геофизики — тоже геологического роду-племени. И у нас чудачеств хватает. Открывается новый сезон, и начинаются у сейсмиков споры насчет глубины погружения заряда. Это вечнозеленая тема. Одного техника безопасности волнует, другого — верхняя часть разреза. Мы считаем себя людьми умными и в рассуждениях нередко хватаем через край. Такая вот ситуация: встречаются «крестом» два профиля. На точке пересечения скорость волны должна быть одинаковой по обоим профилям. Но так не всегда случается. Обнаруживаем вдруг неувязку. Ну, а коль умные, то и судим: наверное, Луна виновата, она воздействием своим меняет у нас скорости. Это как на море, когда отливы и приливы случаются. Теоретически такое возможно, а практически — не о чем говорить… Хотя аспект научный тут есть. Когда-то, я считаю, у нас блестяще были организованы научные исследования, и сегодня я, как директор, думаю, что «научный цех» вновь займет у нас подобающее положение. Большие ученые, конечно, не от мира сего (они ж всегда нестандартные). Но эти люди и способны решать нетрадиционные задачи. Кузницей таких научных кадров были у нас тематические партии. Лично я вышел оттуда, мои заместители.
— А что же это за тематические партии, Юрий Алексеевич?
— Хотите анекдотическую ситуацию?
— Отчего бы и нет?
— Селюсь я однажды в советские еще времена в гостиницу в Сургуте. Представляюсь, что я — главный геофизик тематической партии. Администраторша бросает мне раздраженно: «Что это еще за тематической? У нас одна партия — КПСС!» Так вот было. «Тематика» — это научно-исследовательское подразделение, где мы учились смотреть вперед, создавать свое ноу-хау. А я считаю, оно должно быть у каждой серьезной фирмы.
В силу ряда объективных нынешних причин науку свою подрастеряли мы. Общая обстановка в стране негативная по этой линии. В вузах недобор. Учителя бастуют. Академики получают меньше, чем фирмачи, торгующие в лавке. Ох, и аукнется это нам, так еще аукнется. Что касается нашей фирмы, то мы хотим не на словах, а на деле возродить научное направление. Можно было бы больше на зарплату бросать денежек. Но без развития научно-технического прогресса фирма будет обречена на умирание. Мы себе этого не можем позволить. И, преодолевая экономические невзгоды, принимаем сейчас назад людей, которые от нас уходили в другие сферы. Даже такие есть, что, совершив так называемые философские круги по западным компаниям, домой возвращаются, осознав, что лучше матки-Родины ничего нету. Хорошо там, одним словом, где нас нет… Начнем с малого, создания коллектива, постановки задач. А их сейчас гораздо больше, чем людей, которые эти задачи решать могут. Но дай Бог собрать то, что осталось… На молодых будем ставку делать, на студентов. Это тоже резерв.
— Помогает вам профессия, Юрий Алексеевич, лучше как-то разобраться в человеческой нашей жизни, в социальных вопросах?
— Несомненно. Углубляешься в профессию — углубляешься в жизнь. Человеком-символом в геофизике, к примеру, является для меня президент нашей академии Олег Леонидович Кузнецов. Вот и книжка его научная есть у меня с его автографом: «Дорогому Юре Курьянову…» Этот человек понимает, что горные породы и вся практическая жизнь человека связаны между собой. В мире все логично и алогично.
Из наработок
Хаос — прародитель, праоснова порядка, и он структурно, генетически живет в антихаосе, то есть в порядке, тоска по которому, как считают ученые, есть свойство Вселенной.
— Ну и что? — озадачился я.
— А то, что Кузнецов дотянул мысль от пласта до человека, — ответил Курьянов. — Сколько бы мы ни познавали нашу среду обитания, главным объектом познания должен быть человек. Казалось бы, что общего между акустическим каротажем и экологией души человека? Олег Леонидович находит его и пишет сейчас большой научный труд на эту тему. Куда ни крути, а все в мире взаимосвязано. Вот говорят: гены, корни, среда обитания. Но много такого, что просто это не объяснишь. Почему Ломоносов родился под Архангельском, а Менделеев в Тобольской губернии? Что это? Рок? Стечение обстоятельств? Или знамение чье-то?
— Места рождения гениев могут быть связаны с физическими параметрами земной коры?
— А как вы думали? Конечно. Революции и бунты зависят, например, от солнечной активности.
— По Чижевскому я знаю это, и он убедителен.
— А национальные заварухи и землетрясения, как это было в Спитаке, разве не связаны между собой?
— Очень даже просматривается их связь.
— То же в отношении гениев, талантов. Геологическое спокойствие региона, его тектоники способствует, как я полагаю, вызреванию талантов. Почему великий корсиканец родился на Корсике? Задумались? То-то же.
— В эмпиреи забрались мы заоблачные, Юрий Алексеевич, и хотел бы я теперь поговорить о насущном, об экономических проблемах, которые нынче больно уж кусучими стали.
Из наработок
— Жизнь бросила вас, Юрий Алексеевич, как и всех нас, в рыночную стихию. Как вы пережили эту психологическую купель? — спросил я Курьянова и услышал в ответ:
— Если коротко, я к рынку не готовился. Мне по роду деятельности приходилось заниматься чисто техническими проблемами, об экономике не задумывался. Себестоимость и хозрасчет были далеки от меня. А тут вдруг все перевернулось. Опыта рыночного у нас не было, и жили и работали мы, как Бог на душу положит, советовались, рисковали, осваивали новые пласты хозяйствования. Два года уже мы прожили в таких хлопотах и заботах, не утонули пока.
— Я так думаю, что у вас уже появилась хватка капиталиста.
— Все эти измы, — капитализмы, социализмы — придуманное. Основа жизни — здравый смысл. Мне до сих пор непонятно, что же это такое или кто такой капиталист. У нас многие руководители рванулись сразу хапать себе капиталы, нахвататься-нахвататься, а там и трава не расти. Мое состояние на этот счет определяла очень сильная энергия сдерживания. Сдерживания собственных потребностей. Не изменял я самому себе, тому менталитету, что был выработан всей моей предшествующей жизнью.
— Я бы высказался более определенно. Один из стихотворцев минувшего века писал:
— Иметь приятно совесть… но
В наш век «погони за наживой»
Стыдиться мысли, речи лживой
Немногим избранным дано.
— Очень современно звучит.
— Так вот я бы отнес вас, Юрий Алексеевич, к «немногим избранным». Под какой идеал, кстати, вы себя чистите? Вам хочется быть хорошим в лице своего коллектива или в более широком общественном мнении, у многих обездоленных ныне людей?
— Почему в России случилась революция в 1917 году, Александр Петрович? Не хватило ума у наших правителей, у интеллигенции удержать определенный уровень благосостояния народа, ниже которого нельзя уже опускаться. Каждый достаточно состоятельный человек должен понимать: живешь сам без нужды, дай возможность жить прилично и другим. И любой умный руководитель не имеет права забывать о том, что он живет в обществе. Будем все подходить так к жизни — не придется нам в России опасаться всяких потрясений.
— Откуда у вас такой настрой?
— Наверное, это заложено у меня в генах. От отца- офицера, от матери (она работала простым кассиром) воспринято это чувство справедливости.
Мы продолжили с Курьяновым разговор об экономике, который завязался у нас при первой встрече и какими-то штрихами проскальзывал уже в этот раз. Проблему неплатежей, оказывается, решают в Тюменьнефтегеофизике элементарно. Они берут натурою, нефтью.
— Потом продаем горючее через посредников, — объяснил Курьянов. — Весьма солидный и надежный наш партнер — ЗАО «ТОИР-Холдинг», возглавляемое Василием Петровичем Федотовым. Сотрудничаем и с другими фирмами. Мы, как курочка, по разным гнездам яйца кладем.
— Какова среднемесячная зарплата работающих?
— Два миллиона на круг, как говорится. Прибыли акционерного общества исчисляются в миллиарды рублей.
— На фоне общего развала в отрасли это впечатляет. Можете вы обобщить до формулы, почему вам удается выжить?
— Я давно продекларировал коллективу такую идею: «Ребята, давайте сегодня жить достойно». Как этого добиться? Наше единственное спасение — в нас самих, надо вкалывать, не щадя живота своего. Конечно, мы падали со всем народным хозяйством страны. Но не так, как рисовал это Черномырдин, не как все, не обвально, а по касательной. Очень серьезно обмозговали все с начальниками отделений, сейсмопартий летом 95-го. И впервые теперь объем работ на каждую партию превысил 500 погонных километров работ на профилях. Возросли объемы, а с ними и доходная часть. Все от рабочего до начальника партии уяснили, что надо работать! Наш принцип: не брать заказы там, где не платят, сидеть без дела дешевле. Такое знание мы выстрадали. Видим, что отдача хорошая — заключаем договоры и пашем уже на совесть, марку предприятия держим. Наш девиз или, если хотите, кредо: работа — знание — техника — технология.
— Мы распоряжаемся своими деньгами, Александр Петрович, — поднял вверх палец Курьянов, — потому и практичны. Используем опробованные методы, которые доказаны, имеют технологическое развитие и обеспечены кадрами. Умеем мы расставлять ключевых игроков.
— Как это игроков, Юрий Алексеевич?
— А так. Игрок — это действующая фигура, подвижный, мобильный специалист. Он не фишка, которую надо двигать. Сам находит цель, движется. Это игрок. Ведущие наши специалисты сами себе составляют месячные и годовые планы, и только итоги обсуждаю я с ними. В случаях ЧП вмешиваюсь. И такой хороший принцип еще используем: «Не можешь заставить других — работай сам».
— Ваша фирма далека, стало быть, от прожектерства.
— Им у нас и не пахнет.
— Но это же американизация в чистом виде.
— К ней придем.
— Не дай Бог, если все будем копировать у Запада.
— Думаю, этого не случится. Американец решает задачу в лоб. А когда уж она не получается, начинает думать, что и почему.
— А у нас как? Русский в гору не пойдет, русский гору обойдет?
— Что-то в этом роде. Инициативны наши специалисты, за что их и ценят на Западе. А мы за это и сдерживаем иногда своих работников. Получили мы проект, утвержденный заказчиком. Что это? Инструкция, как надо выполнять работы. А исполнители и тут пытаются внести что-то свое. Это явление чисто наше, российское. Увлекаемся сильно. Вот было поветрие — выбирать руководителей. Довыбирались — экономика на боку.
— Это лишь одна из проблем.
— Согласен. Беда, что интеллигентный труд у нас самый низкооплачиваемый. В геофизике считалось, что больше надо платить работягам, тем, кто на холоде, на морозе корячится. А результативность труда зависит от интерпретаторов, это мозговики наши. На них мы и переносим сейчас акцент с оплатой. Не могу понять, как это расплодилось у нас в России бесчисленное количество банков.
— Они, как полипы, облепили всю жизнь нашу.
— Кровососы — банки, нас обсасывают. Куда ни кинь — вопросы встают. Почему у армии нет средств на закупку самолетов? Почему шахтеры, учителя бастуют? Почему в России, пьющей стране, мощные водочные заводы все вдруг банкротами стали?
— Это для меня тоже загадка, Юрий Алексеевич.
— Акционирование и акции не понимаю я. У меня их один процент в нашей фирме, все это на бумаге однако: наемный я работник, как и другие наши руководители. Тянет на себя Россия американское одеяло. Но там ведь другой народ, другая у него ментальность. Валенки к чему в Америке или тулупы? Там жарко. Электростанций мощных не нужно. По длине дорог не будем мы никогда совместимы, у нас же гигантские расстояния…
— Есть еще вопросы у вас?
— Да. Кто знал, что такая гипертрофированная концентрация капитала в Москве образуется, как ныне это случилось?
— Уродство какое-то.
— Непонятно мне, когда через каждые полгода меняют бухгалтерскую отчетность. Причем задним числом… По 3–4 года выпрашиваю я заработанные деньги. Конечно, крутиться приходится, приспосабливаться, пытаться решить проблему.
— Интересно, как это у вас получается?
— Гибкость спины и ума проявляем. Да-да, иногда спины. Тот интеллект в оборот пускаем, который не всем понятен. Лавируем, говоря проще-то. Говорим то, что, как чувствуем, клиент хочет услышать. Не платит он год фирме, а мы говорим ему: «Какой ты молодец!» Поддерживаем морально его. Назови дураком, ведь обидится. И вообще никогда не отдаст тебе денег. А что делать? Это называется русский маркетинг. В общем, убеждаем клиента, что умный он, достоин тебя и в конце концов рассчитается…
— Ваша мечта в предпринимательстве, Юрий Алексеевич?
— Из областного списка лучших хочется переместиться в российскую элиту.
— По какому же это показателю?
— По выработке на одного работающего в миллионах рублей.
— Не маниловские мечтания?
— Работаем мы в этом направлении.
— И тут, конечно, кадры решают все?
— Естественно.
— Расскажите о своих людях, Юрий Алексеевич.
— Наиболее дороги и близки мне те, кто приходит к нам со студенческой скамьи и остается верен Тюмень- нефтегеофизике до конца. Таких людей, к счастью, много. Они — скелетная опора, ноги фирмы. Прежде всего хотел бы назвать в этом ряду Юрия Иосифовича Бородько. Ныне он наш молодой пенсионер. Человек фактически полностью себя выработал. Удивительно юморной, талантливый геофизик. Был он начальником партии, и начали мы работать по заказу «Амоко» по методике «три Д». У американцев требования отличаются от наших, и поначалу шла притирка. Я сильно нервничал. А главным исполнителем был Юрий Иосифович. И вот как-то в пылу совершенно серьезных разговоров он выдал: «Нечего волноваться, все равно «три Ю» положат на лопатки «три Д». Я расхохотался, и все схлынуло у меня. А «три Ю» — это три Юрия: я, Бородько и еще один исполнитель, Лобанок. И на самом деле мы победили.
Второй человек, о котором я хочу сказать, — Фарид Газизович Сугатулин. Он, слава Богу, сейчас работает. И исправно, надо сказать. Он человек очень упорный, самолюбивый, и я играю иногда на этой его струнке. Зайдешь к нему с другой стороны — он спать перестает, а все сделает. На него можно положиться. Фарид Газизович — добротная такая рабочая лошадка, причем с головой. Называют его иногда, правда, плачущим начальником партии. Он все ноет, ноет, того нет, другого, и так наноет, смотришь, что всего себе в партию понатаскает и с заданием справится.
О третьем скажу. Он опять же начальник партии. Это Александр Евгеньевич Швецов. Он учился вместе со мной. Не все у него в жизни сложилось. Зажигал одно время.
— Выпивал?
— Да-да. Но лет двадцать назад Александр Евгеньевич понял, что плохо это. Взялся за ум, и сейчас он у нас лучший начальник партии. Работает по методике «три Д» на Тяновском месторождении, осваивает красивейшие места. Волны бугров там.
— Это Сибирские увалы?
— Конечно. Уравновешенный очень Швецов. Внешне, казалось бы, невозмутимый. Но — очень ранимый, хотя нашего брата-сейсмика трудно вывести из себя.
Из молодого поколения — начальник партии в Урае Саша Муратов. Пашет с огоньком. Всех даже неловко перечислять.
Хочу выделить еще начальников отделений. В Урае это Виктор Александрович Кучеренко. В этом году ему исполняется 65 лет. Человек прошел огонь и воду и медные трубы, как говорится. Жил на Кавказе, в Грозном, был там управляющим крупнейшего физического треста, но попал в опалу: поменял жену, а тогда с этим было строго. И уехал на Север с ней. Жена, к несчастью, здесь скончалась. Виктор Александрович оказался человеком собранным, не растерялся в своей ситуации и 12 лет уже верой-правдой служит Тюменьнефтегеофизике. Он для меня отец родной. У него же богатейший опыт, и я советуюсь с ним по многим вопросам. Где Кучеренко работает — спокоен, в его дела я не лезу. Со всеми сложностями жизни он сам справится.
Второй из начальников отделений — Юрий Викторович Лобанок из Сургута, руководитель самого богатого нашего подразделения. Человека можно определить часто по тому, как он машину ставит. Один подкатил к подъезду и по тормозам — пырр! Юрий Викторович из тех, кто подъедет, развернется. Выйдет из машины, определит, насколько нужно назад сдать, к бордюру. Сделает все, а потом уж отправляется в контору. Такой и в делах он, обдумывает все, тысячу раз взвесит. Рассудительный, в общем, и обладает при том, как это ни удивительно, богатой, восточной какой-то фантазией. Говорит витиевато иногда, не поймешь, с чего начал и чем кончил. Из него, по-моему, мог бы получиться хороший писатель. Но Бог наградил Юрия Викторовича другими талантами. Он отлично поет и на гитаре играет. Очень трудолюбивый человек, из тех, о ком говорят: незаменимые люди. Хочу я его в Тюмень к себе перетащить, но боюсь Сургут оголить…
Ну, еще человек с «низов», оттуда, где непосредственно работают сейсмики. Это друг Лобанка, начальник партии Александр Васильевич Демидович. Рыбак, рубаха-парень, все готов отдать, что приводит к антирезультатам иногда. Все они разные, наши спецы. Но когда одно дело делают, вкалывают все. Эти люди нам погоду на Севере делают.
Теперь о тех, кто рядом со мной, в Тюмени. Фигура номер один, как я понимаю, главный геолог Тюмень- нефтегеофизики Николай Михайлович Белкин, которому исполняется нынче 50 лет. Как пришел к нам после окончания Томского университета, так и работает здесь. Геология его стихия. Он выходец из горной Шории, но полюбил наш Тюменский край. Первооткрыватель многих месторождений. Если бы за это стимулировали по- заграничному, он давно бы стал шейхом, обладающим несметными богатствами.
Второй человек, который на виду всех, мой заместитель по экономике Артур Петрович Кейсон. Выпускник Томского университета, математик по образованию, кандидат технических наук. Когда-то мы работали вместе в соседних сейсмопартиях, и была тогда мода выпускать к Новому году стенные газеты. Помню, как интересно изобразили однажды Артура Петровича: одной ногой он играет в футбол (футболист), другой — прыгает через планку (он еще и легкоатлет), а голова занята шахматами (по этой части он разрядник). На байдарке каждый год ходит, освоил все местные речки. Лезет во все, разбрасывается иногда… Любого заболтать может, очень педантичен. Это его качество я использую в сфере международных наших контактов. Иные западные бизнесмены очень нудные. На таких я напускаю Артура Петровича. Бывает, неделю мутузят они друг друга в словесных баталиях. Пар выпустили — тогда я включаюсь… Хороший у нас электронщик, главный инженер Геннадий Иванович Андреев. Это человек волжский, с родины Ленина, из Ульяновска. Вечный борец за правду-матку. Три года на Кубе работал, теперь вновь — дома. Начинал он у нас с супер-ЭВМ серии ЕС, когда 150 человек обслуживающего персонала размещались в пятиэтажном доме. Сейчас мы закупили современное западное оборудование, число сотрудников сократилось до семи человек. Андреев — мастак на идеи хорошие. С его подачи, демонтировав старое оборудование, богато начиненное золотом, мы активно занялись извлечением этого благородного металла. Золото потом сдавали и покупали новую технику.
На новых технологиях отличается молодняк, такие как Вася Торгашев и Алеша Кричкин. Этих двоих мы посылали на учебу в Англию и Америку. Со студенческой скамьи начали у нас ребята. На таких мы делаем ставку. Хотя на Западе принято приглашать готовых специалистов. Но там имеется и возможность платить до ста тысяч долларов в год. Нам приходится растить кадры самим. Западный стиль нам не подходит по той хотя бы причине, что у нас нет еще настоящей конкурентной борьбы, когда работают законы курятника.
— Как это, как это, Юрий Алексеевич?
— А так, когда народу много, толкотня, интриги, доносы, борьба за высокие доллары. Тут уже не до этики и не до справедливости. Толкай ближнего, гадь на нижнего. Есть у меня товарищ из Хьюстона. В самолете где- то нелестно отозвался о патроне и — работает теперь в другой фирме. Разница есть — 100 тысяч долларов получать или 15 тысяч. Сейчас у нас в Москве начинают действовать законы курятника…
Мне хотелось побывать в семье у Юрия Алексеевича, и через несколько дней я пришел к нему в дом, где живут геофизики. Незадолго до моего прихода он вернулся из леса, где побывал с женой и детьми. Юрий Алексеевич набродился, видно, досыта и сидел на диване обмякший и млеющий. Жена Татьяна Григорьевна — преподаватель английского — уединилась в детской для занятий с младшеньким, Стасиком. Дочь, Юля, старшеклассница, заглянула поздороваться, а потом ушла к себе слушать музыку.
— На даче день провели, Юрий Алексеевич? — поинтересовался я.
Оказывается, у геофизиков в сорока километрах от города есть деревня на берегу озера Большое Аракчино. Народ оттуда повыехал, опустела она. А сейчас семей пятнадцать построили там дома. Огороды позавели люди, на природе отдыхают от суетной городской жизни.
Рассказывая о своей деревеньке, Юрий Алексеевич оживился, взгляд у него вновь стал энергичным.
— Всех северян хочу привязать к Тюмени. — заявил Курьянов. — Многие же по 25–30 лет отдали Северу, хватит.
Рассказал собеседник мой, как погибли на переходе от озера лебедята. А поблизости как раз плавали домашние два гуся. И такое увидел он тогда, что со слов другого бы и не поверил.
— Озверели лебеди, — захлебисто говорил Курьянов, — как начали пикировать на гусей и, верите ли, насмерть забили. Приняли их за виновников гибели лебедят…
— Вы сызмала, наверное, охотник, Юрий Алексеевич?
— Да нет, — махнул он рукой, — я до 32 лет ружья в руках не держал. А тут товарищ вывез меня на охоту и заманил в нее навечно. Охота — единственное место, где я отдыхаю. Сына вовлек в нее, и поэтому у меня теперь богатая охотничья библиотека. Все мне интересно знать о зверях и дичи. Но охотиться я люблю только по уткам, на зайцев, бывает, хожу.
— На медведя не поманивает?
— Категорически против медвежьей охоты. Не хожу и на лосей.
Подсела к нам супруга Юрия Алексеевича, поблескивая блестящими, как ягоды спелой вишни, глазами, стала рассказывать по моей просьбе о том дне, когда познакомилась она с будущим мужем. Недалеко от дома, где они живут сейчас, находилась «Котлетная», где на студенческой свадьбе подруги встретились они впервые и вскоре поженились.
О школе, о педагогике, о детях говорили мы. Поделился Юрий Алексеевич и сокровенным на этот счет:
— Я хочу, чтобы Стасик с Юлей подольше из гнезда не вылетали. Все, что возможно, пытаемся мы с женой дать своим детям, хотим, чтобы они стартовали в жизнь с более высоких позиций, чем это было у нас.
— Родители живы, Юрий Алексеевич?
— Папа умер, мама живет и здравствует, как говорится. Ей под семьдесят уже, но она, слава Богу, ходит, крутится. Зачем, цель какая? Достаток у нас полный. Но у мамы свое: пока живешь, надо ходить, трудиться.
Попытал я Курьянова о его родословной.
— К стыду своему, Александр Петрович, я помню и знаю свой род только до третьего колена, — признался он. — Но сейчас я все чаще задумываюсь над своими корнями. Такие мысли охватывают меня и на похоронах, когда родня собирается, и в дни праздничные. Истоки человека всегда больше, чем его работа. Счастливы мы бываем больше дома, а не на производстве, чтобы по этому поводу ни говорили.
— Да-да, чтобы об этом ни говорили, — усилил он мысль. И с любовью взглянул на жену, а я подумал, что все счастливые семьи похожи друг на друга. Это каждая несчастливая семья, как мудро заметил Толстой, несчастлива по-своему.
На прощание притаил я для Курьянова вопрос о том, что вызвало у меня некоторое недоумение.
— Юрий Алексеевич, — спросил я, — как случилось, что вы, интереснейший, глубокий, талантливый человек, не попали до сих пор в лучи юпитеров нашей журналистской и писательской братии? Нет у вас достаточной известности, в тени находитесь.
— Я не считал нужным рваться к известности, — сказал, как отрезал, Курьянов. — И вообще, я по натуре не из тех, кто сделает на копейку, а говорит на рубль.
— Не задумывались над значением своей фамилии, Юрий Алексеевич?
— Что-то связанное с водой, старица, полынья.
— Одно из значений курьи по Далю — широкое, глубокое место в реке. Принимаю я и полынью. Думаю, что с фамилией у вас схвачено нечто родовое, генетическое. Ныне, к примеру: где Курьянов, там полынья некая, оттайка в нашей полузамороженной жизни. Глубокое место. Так я толкую жизнь сегодняшнего.
Пора было прощаться, вызвали такси. Курьянов проводил меня до машины. Через минуту «Волга» мчалась через снежную мглу: на улице разгулялась метель. Я думал о геофизиках, которые пробивались через снега с сейсмостанциями где-то на северных профилях. Размышлял и о герое своем Юрии Алексеевиче Курьянове, для которого современная рыночная ситуация в области и в стране что пуржистая степь. Верилось, не собьется он с курса, справится с экономическими передрягами, потому что хорошо знает, что ему надо, умеет и хочет работать и твердо стоит на ногах.
Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
«Уровень нашей геофизики — мировой!»
В минувшем году генеральному директору АО «Тюменьнефтегеофизика», члену-корреспонденту Российской Академии естественных наук Юрию Алексеевичу Курьянову присвоили звание заслуженного работника нефтяной и газовой промышленности России. И он же по итогам 1996-го вошел в список наиболее влиятельных предпринимателей области, которых выявила с помощью экспертного опроса газета «Сибирский посад». Как уживаются в Юрии Алексеевиче две ипостаси — глубокого специалиста и талантливого рыночника — не знаю, но этим он мне и интересен. Подозреваю, что из одного корня растут эти его два ствола способностей, из того, что по-русски называют здравым смыслом. И признание нашли обестороны его натуры. У нас была долгая теплая встреча с Юрием Алексеевичем, но так получилось, что о геофизике, как таковой, мы поговорили вскользь, и подготовленная в газету полоса не удовлетворила меня, да так и осталась в наработках. Договорились о новой встрече, и вот я опять иду на беседу к Курьянову. Когда-то я работал от его фирмы (тогда это был геофизический трест) топографом в сейсмопартии на Балыке. Мы уточняли границы Усть-Балыкского нефтяного месторождения. Наш топоотряд ступал с топором и теодолитом там, где, как принято говорить, не ступала нога человека. А конечной продукцией сейсмопартии были сейсмоленты. Хорошо прочувствовал в те дни я и пуржистые будни топиков, и ювелирную работу сейсмиков, и бессонные ночи интерпретаторов. Потом опубликовал об этой своей работе очерк в журнале «Наш современник».
Поднимаясь в кабинет директора, я будто бы прошагал из социализма в капитализм. Первый этаж — прежний гулкий коридор, по которому мы ходили в сапожищах, с лопатистыми бородами, медведи медведями. А третий этаж — современный дизайн, свет, белизна, компьютеры. Тихо, как в лесу, затаенно ждущем первых морозов.
Из наработок
«Все сделано по западным стандартам», — заявил я Курьянову и услышал в ответ: «Но мозги-то у нас российские, м-да. Так переоборудуем и все здание. Офис должен быть удобным для жизни и работы человека. Функциональным, если хотите. Я вообще люблю все красивое. Красота — стимул жизни».
Если бы я встретил его случайно где-нибудь в аэропорту, подумал бы: домашний мужик. И действительно, полноват фигурой, упругие розовые щеки человека, которого жена балует пирожками, булочками, тортами. Взгляд мягкий, вроде бы даже застенчивый. Всматриваюсь в глубину его карих глаз и думаю, что это мое впечатление — внешнее. Жена, знаю, учительница, не до пирожков ей. Понимаю к тому же, сколько энергии, хоть и скрытой сейчас, нужно, чтобы управлять геофизической его империей, а она простирается от Хохряковского месторождения на востоке до границ Свердловской области и от Уватского района до Ямала.
Мы устроились в мягких креслах на задах его кабинета в комнатке отдыха. Пришел я к нему несколько взбудораженный. Заполночь где-то взрывно проснулся и до предутрия самого работал. Пошли первые строки книги «Побег из Кандагара» о Герое России Владимире Шарпатове и его экипаже. Из подсознания вырвалось то, что служило камертоном всему повествованию. Теперь я успокоился: видел книгу структурно, понимал, что получится она у меня. Рассказываю об этом Курьянову.
— Юрий Алексеевич, — спрашиваю его, — а у вас в геофизике много идет от подсознания, интуиции? Или все покоится на строгом расчете? В литературе-то однозначно. По-моему, Маркес сказал, что если писатель садится за стол и знает, что он напишет, все у него заранее распланировано, то это посредственный писатель и такая у него получится вещь.
— Я вам уже говорил, что никогда не планировал попасть в геофизику и вообще в геологию, — говорит, помаргивая, мой собеседник.
Из наработок
Ю. А. Курьянов: А родился я в Липецкой области в 1949 году в деревне Березнеговатка, такое вот у нее название. Поскольку отец у меня был офицером и пошло в те времена поветрие уезжать в Сибирь, туда и наша семья подалась. Так в девять лет я и стал тюменцем. За мамой с папой вся родня потянулась. Я был бойкий, дворовый мальчишка. Учился, играл в футбол, занимался другими видами спорта. О том, чтобы стать нефтяником, никогда и не помышлял, честно говоря. Я мечтал стать машинистом тепловоза, манили меня путешествия. Но ребята из моего окружения подались поступать в индустриальный институт. В эту волну и я попал. Поступил. Первая геологическая практика проходила у меня на Полярном Урале, недалеко от Хальмер-ю. Я никогда еще не уезжал от родителей и вот очутился в тундре. А летом там красотища неописуемая. Обилие птиц, тундровых цветов, красивых камней, горного хрусталя. Такое вот было. Подхожу, помню, к горе, и хочется мне ее расколоть, посмотреть, а что же там внутри. Через пять-шесть километров вижу такую же гору расколотой: скальный разрез выветренный, осыпи кругом. И — неинтересно уже. Зато дух захватывало, когда видел, проснувшись, как ниже наших палаток ночует на вершине облако. После встречи со всем этим уже не терзался раздумьями, что избрал себе не ту стезю.
Попал в точку. На вторую практику меня направили в город Хадыжи в Краснодарском крае. Тут я открыл для себя юг, море. Играл там за сборную края в футбол. С третьего курса стал подрабатывать в тресте «Тюмень- нефтегеофизика». Здесь и остался по окончании института. С той поры и хожу на работу в один и тот же дом. С 70-х годов большую часть жизни провожу в аэропортах, гостиницах, самолетах, что отвечает складу моей души, характеру. В наши же дни — сегодня динамичный стиль жизни — просто необходимость. В кабинете директорском много не высидишь, потому-то я всегда «на крыле».
— Оставаясь сейчас профессионалом-геофизиком, — продолжал наш разговор Курьянов, — я с глубоким преклонением отношусь к профессии геолога. Никто ведь, кроме геологов, не осмелится по данным десятка скважин, положим, представить геологическую модель Западно-Сибирской нефтегазовой провинции. А они это сделали. Нам же, геофизикам, подавай воз фактов. Гляжу сейчас на карты тридцатилетней давности и вижу: все крупные структуры геологи угадали, предсказали их на очень ограниченном количестве материалов. Для этого надо иметь, конечно, художественное мышление.
— Горький заявил однажды: «Где отсутствует точное знание, там действует догадка, а из десяти догадок девять — ошибки».
— Частично согласиться с этим можно, потому что соотношение догадок и ошибок разным бывает. Ясно одно: геологи — уникальные люди, с богатым воображением.
— Можно в геологии мыслить ногами, но продуктивней, конечно же, ходить по горам и долам мыслью.
— Эмблемой геологии для меня был человек с молотком, ходит он, смотрит, описывает. Геологи все же живут на поверхности, как и все мы, грешные, но у них есть дар предвидения — заглядывать в глубины.
— Ломоносов оценил когда-то, что это «велико есть дело». Но для того, чтобы сказать «да» или «нет» в геологии, надо протопать сотни верст маршрутов. Я и сам был без ума от нее, поэтому и закончил некогда геологоразведочный техникум. У меня на тему моего юношеского влечения есть даже стихотворение в прозе: «Геолог — это парус, который тогда живет, когда наполнен ветром, ветром поля, ветром экспедиции. Все другое время он готовится к жизни. Геолог в преддверии полевого сезона — это зачуявшая весну перелетная птица, сердце которой прилетает в отчий край намного раньше ее самой. Истинный геолог — такой человек, для которого минерал — икона. Он и письма любимой из экспедиций пишет камнями, потому что никто лучше его, бродяги, брата скалам, рекам, тайге и ветру на знает, что человечество истрепалось и язык гранита, порфира, чароита, мрамора, яшмы, агата и других каменных их родственников есть сама истина».
— Это настоящая поэзия.
— Но продолжу. Академик Губкин первый сказал, что есть нефть в Западной Сибири. Надо быть истинным гением, чтобы одна твоя фраза дала основание вкладывать миллионные и миллиардные средства не ясно подо что. А вот еще пример с академиком Трофи- муком. Для того, чтобы возобновить разведочные работы в Восточной Сибири, он вынужден был назвать потенциальную цифру запасов — 300 миллионов тонн. Так вот, большое дело с риска предсказания начинается.
— Геологи по профессии — рискующие люди.
— Да, риск как предварение дела, а дальше уже идет непосредственно работа. Ногами, головой и так далее. Мы, геофизики, как-то любим доверять фактам. Нас так научили. В геофизике считается: чем больше фактов, тем более ответствен ты за ту модель, которую гарантируешь. Поэтому у нас имеются такие понятия, как достаточность и представительство выборки, генеральная выборка и прочее. Так только можно обеспечить достоверность и точность наших построений. А чтобы прийти к ним, надо очень много работать. И тут важны наши желания, полет фантазии, с одной стороны, а с другой — экономическая ситуация, технические расчеты. Геофизика имеет громадную область приложения. С помощью ее методов изучают Луну, Солнце, атмосферу, биосферу и литосферу. Наши прикладные дела связаны с поиском кладовых нефти и газа. Есть тут своя последовательность. Сначала большие, но все же региональные работы, создание каркаса, таких ячеек, которые дают нам общее понятие. Потом идут сети с более мелкой ячеей, сейсморазведка становится плотная.
— Можете вы в региональной геофизике выйти на решение фундаментальных задач?
— Мои друзья, которых я имею честь знать, установили в 1978 году, что накопленная в глубинах недр масса углеводородов отражается во всех наших полях, физических, геохимических и т.д. Это фундаментальный прорыв. Создана основа для того, чтобы геофизику напрямую использовали для поиска нефти и газа. Нет информации в физических полях об углеводородах, прекращать надо разведку…
Формирование геофизического каркаса дает много в плане локального поиска месторождений. Возьмем Предуралье. Это классический пример наших подходов в сейсмике. После открытия гигантов — Самотлора и Федоровки на Предуралье махнули рукой. Плотность запасов здесь низкая, мол, и нечего тут ловить. Позвали нас. Имея каркас, мы закинули мелкоячейный «невод» и стали открывать месторождения.
— Именно здесь, Юрий Алексеевич, вы стали первооткрывателем?
— Да, я получил диплом Министерства геологии за Северо-Даниловское месторождение.
— И стали шейхом, обеспечив себе безбедную жизнь?
— Премировали меня, как и нескольких моих товарищей, месячным окладом. Время такое было. Но мы все равно радовались. С моральной стороны было здорово знать, что ты — первооткрыватель. Потом на моем лично счету появились десятки месторождений. Кстати, если взять современную карту Среднего Приобья, оно все сплошняком в нефтяных полях. Думаешь теперь, как могли промазать на первых этапах поисков…
Из наработок
«По рекомендациям Тюменьнефтегеофизики нефтедобывающими организациями в Западной Сибири открыто 57 месторождений и залежей нефти и газа. Детальными сейсморазведочными работами уточнено строение 123 разрабатываемых и вводимых в разработку месторождений, выявлено и подготовлено более 200 новых структурных и неструктурных ловушек углеводородов. «Уровень нашей геофизики — мировой», — заявляет Ю. А. Курьянов. И не случайно Тюменьнефтегеофизика устанавливает прямые деловые контакты с зарубежными компаниями США, Франции, Голландии, Китая и других странах. Сейчас тюменцы заключили контракт с Техасом, и туда поедут специалисты Тюменьнефтегеофизики. В одной из американских публикаций было заявлено, что эта фирма — единственная из себе подобных, которая проводит агрессивную политику в плане маркетинга и завоевания рынка. Открывая тайну успехов коллектива, Юрий Алексеевич сказал: «Наша тактика — новейшие технологии плюс напор и убеждение. Мы закупили лучшие в мире сейсмостанции. Учимся всему новому везде. Недавно, например, наши начальники партий прошли переподготовку в Болгарии, Турции, Франции, США». «Собираете нектар знаний, как пчелки мед в свой улей», — прокомментировал я его мысль. «У нас не просто улей, — поставил точку в этом сюжете Курьянов, — а хорошо организованный улей. Каждый знает, что ему делать».
— Мы ведем разведку с помощью современных технических средств и методов, которые нами же наработаны, — рассказывает Курьянов. — Каждая сейсмопартия по большому счету — сгусток серьезной научной работы. И если отстрел профилей идет по стандарту, то в проблемы интерпретации мы каждый год вносим новые элементы. Впервые в Западной Сибири нам ясна стала глупость собственных же утверждений, что у нас только блинная стратиграфия, то есть классическое строение пластов, когда выполаживание структур идет от фундамента к поверхности. Модель блина всегда была в наших головах.
— На блины было проще работать?
— Конечно, все накатано.
— Значит, подземные пейзажи в Западной Сибири разные?
— В том-то и дело. На Харампурском месторождении, например, они оказались переломанными: ломтики, кусочки, мозаика, экраны тектонические. С тем же столкнулись и в других районах. Выяснилось, что тектоника Западной Сибири живая, ей до сих пор присущи элементы движения, дробления.
— А некоторые сибирские ученые все еще тоскуют по полигону с классически изученными методами геофизики, об эдаком учебном пособии.
— Это из устарелых подходов.
— Мой сын писал некогда на геологическую олимпиаду реферат о континентальном дрейфе материков. Мир геологов раскололся ныне, как мы знаем, на фиксистов и мобилистов. Для первых земная кора — монолит, вторым милее считать, что главными движениями на Земле являются горизонтальные перемещения плит. Вы в каком лагере, Юрий Алексеевич?
— Я считаю, что Земля — живой организм, и этого достаточно.
— Геолог Дитц, выступая на Флоридском симпозиуме, сказал: «Истина превыше всего. Мы должны твердо заявить, что если нам не разрешат двигать континенты на жалких несколько сантиметров в год, то мы станем двигать их на несколько метров в день».
— Может быть, это был розыгрыш?
— А может, и новая религия?
Меня выдала скользнувшая по моему лицу улыбка, и дискуссия была завершена.
— Что на эту тему спорить, — заявил Курьянов, — когда мы и по сей день не знаем природу нефти, органического она или неорганического происхождения. Что же касается разломов в недрах, мы научились различать их, они не «тонут» теперь в шумах. Это — полезная информация, позволяющая нам ловить тектонические экраны, литологические ловушки, то есть мелкие изолированные залежи. Из них и состоят месторождения. Цельных структур не бывает. В период тектонических катаклизмов нефть расползается, концентрируясь в отдельных ловушках.
— Оттого и сгущаете вы свои сети на мелких рыбешек?
— Живет в океане такая маленькая рыбка лоцман. Моряки знают: увидели ее в воде — это признак того, что поблизости где-то акула. Ловя мелкую рыбку, мы надеемся, что нападем и на крупную.
— Что такое месторождение, Юрий Алексеевич?
— Строго говоря, это неточный термин. Месторождение — местоскопление, применительно к нефти и газу, то есть место скопления их, а не рождения. Откуда пришла нефть в ловушки, где она родилась, мы не знаем, и это очень большой вопрос. Нам известно только, как искать нефть. Попадает она в места скоплений по неким каналам миграции в земной коре. А твердь нашего шарика дышит тектоническими трещинами и разломами. И любое месторождение — это подземное сооружение из отдельных залежей.
— Самотлор, выходит, тоже «дисперсный», рассеянный как-то в подземных пространствах?
— В природе трудно отыскать макрооднородные среды. При относительной простоте строения Самотлор, конечно, очень сложен с геологической точки зрения. Одно крупное поднятие вроде бы, но пласты-то разные.
Есть такие, которые мы называем рябчиками, пятнистые, рябые они. До сих пор никто не знает, как их разрабатывать, нет методологии даже. Я участвовал в последнем переподсчете запасов Самотлора. И столкнулись с такой проблемой: пробурив громадное количество скважин, до конца модель строения рябчика так и не поняли. Техноген появился.
— Обводненные пласты, как я понимаю?
— Да, залихватски открывали Самотлор, браконьерски его эксплуатировали, снимая сливки.
— Помню, работая на Самотлоре помощником бурильщика, видел, что в конце месяца факела часто чадят густым черным дымом. Уяснил потом для себя: план гнать надо, и промысловики открывают на всю мощь штуцера. О какой технологии речь — рвут недра, и все.
— По-хорошему, Александр Петрович, надо там снова ставить серьезную геофизику. Время легкой нефти кануло в Лету. Это раньше, бывало, тащат буровую через болото и застряли вдруг. Здесь и бурить решают. Проткнули чехол — бац: фонтан ударил! Немало было случайных открытий. Теперь они запрограммированы на большом фактическом материале.
Из наработок
Попытавшись выяснить у Курьянова, как он относится к загранице, привел ему крылатую фразу Остапа Бендера: «Заграница нам поможет». И услышал в ответ:
— Вспоминаю свою первую командировку на Запад. Полетел я не в Болгарию там или в Венгрию, а сразу за океан махнул, в Нью-Йорк, Вашингтон и Хьюстон. Впервые держал в руках доллары тогда. Открыл для себя красивые лайнеры, большие города, дорогие классные фотоаппараты и прочее. Ошарашен был всем этим, испытав истинный восторг. Я не рассуждал тогда, что я русский, мол, а просто познавал мир. И вот что со мной происходит сейчас: чем дольше живу на белом свете, чем чаще бываю на Западе, тем больше горжусь Россией. Довелось побывать мне в Ле-Бурже, когда демонстрировали там наш СУ-27. Весь мир, можно сказать, собрался на эти смотрины. Только закончились полеты СУ-27, вмиг все опустело: на русский наш самолет приходили люди. Я даже прослезился тогда от гордости за Россию, за высочайший ее интеллект в области науки и техники. Если говорить о бизнесе, то «западники» не выше нас по интеллекту и подходам к делу. У них наработанные стереотипы поведения. Общаешься с западным бизнесменом и наперед знаешь, что он будет говорить, зачем и по какому поводу. Какое-то машинное мышление. А наш человек, он непредсказуем.
— Без новых научно-технических подходов не обойтись, — вел свою мысль Курьянов. — И вливается во все это еще своя российская ментальность наших ученых, которая сильно отличает их от западных исследователей. Опираясь на малое количество фактов, мы многое варим в голове. Может быть, это очень хорошо, но я все же за представительную фактографию. Этому лично я посвящаю свою работу и на это настраиваю коллектив. Зная методику, подходы, мы постоянно совершенствуем технику, технологию. И, сравнивая старые карты с новыми, видим, что структуры и месторождения появляются не там, где их рисовали. Это как в географии. Полагали вначале, что Земля некий материк-остров, который держится на трех китах. Стало развиваться мореплавание, начали изменяться и представления об очертаниях суши. Так и у нас, пока не измеришь, не пройдешь ногами, не проедешь на вездеходной технике — предсказать по большому счету структуры того или иного порядка нельзя. Если говорить строго, мы даем структуры, не заявляя, что там есть нефть. И все-таки рекомендуем бурить. Американские геофизики, например, в отличие от нас, смельчаков, никогда не возьмут на себя такую смелость. Они-то отвечают только за свою работу. Дают фактографию заказчикам, разрезы сейсмические, а дальше, уважаемые коллеги, делайте с ними, что хотите, подгоняйте под модели, что сложились у вас в головах, бурите, дерзайте. Мы же сами ставим себе задачу, проводим опыт, получаем результаты, интерпретируем их. У нас геологическая служба иногда посильнее, чем у заказчиков, вот и превращаем мы физические поля в геологические модели. Мы выдаем научный отчет. Чем сложней объект, тем более тяжелые, более дорогие методики закладываем. Чаще бурим, чтобы повысить достоверность каждой нашей точки. Бывает, попадется нефтяной остров с мой кабинет, а у нас длина волны 200 метров. Остров» тонет», стало быть. Что делать? Помогают смекалка, опыт, интуиция, и тут мы много взяли от геологии. Глянем давайте на Ямал, куда мы сейчас выходим. Там избыток всяких мешающих факторов. Вечная мерзлота многое путает, особенно бугры пучения. Что это? Изменение параметров физической среды в первую очередь, и мы должны в это влезть. Прошибешься — появятся ложные структуры, обманные, в общем, месторождения. А казусы такого порядка были. Есть ученые, которые всю жизнь изучали верхний слой в Заполярье. Это наш большой геофизик Юрий Петрович Бевзенко. Другой — Николай Никитич Пузырев из Новосибирска. Покамест и он не нашел корректного решения задачи.
Сейсмика в большой геофизике не единственный метод. Есть еще каротаж, когда специальный прибор опускается в скважину. Чего, казалось бы, лучше — прямой контакт с пластом. Но опять же мешающие факторы: глинистая корка, соленый раствор, они часто карты путают. Приходится учитывать эмпирические связи между пористостью пластов и коэффициентом их насыщенности нефтью. Изучению этой проблемы очень много времени посвятил Евгений Иванович Леонтьев. Он очень предметно занимался взаимосвязью параметров каротажа с петрофизическими свойствами горных пород. К сожалению, они эмпиричны, построены на опыте…
Из наработок
Я попытался прояснить отношения Курьянова с известным тюменским геофизиком, покойным ныне профессором, Евгением Ивановичем Леонтьевым. В геофизике есть даже «формула Леонтьева». Вообще, он был разносторонне развитым человеком. Его отличала глубокая музыкальность. На кафедре имелось старенькое пианино, профессор нередко садился за него, и звучали в кабинете щемящие аккорды времен его молодости, когда он, будучи студентом, сотрудничал с музыкальной редакцией Всесоюзного радио. Евгений Иванович писал стихи, песни, сказки. Его очень любили студенты, а он дал знания тысячам.
— Евгений Иванович — мой первый учитель в геофизике, — заявил Курьянов, — он руководил моим дипломным проектом, который я защитил на «отлично». Общались мы с ним до самой его смерти.
— А у меня он занимался в литературном объединении, написал до слез искреннюю повесть «Детдомовцы» о своем военном детстве, о блокадном Ленинграде.
После смерти Евгения Ивановича я готовил рукопись к изданию, но так случилось, что в его же институте кто-то ее украл. А это был единственный экземпляр… Были у Евгения Ивановича и враги, оказывается.
— У любого таланта есть враги, это — диалектика нашего бытия.
— Вспоминаю похороны Евгения Ивановича, поминки, питомца Леонтьева, тверянина, который пропел любимую мелодию Учителя:
Светом путь наполняется, как заря,
На земле мы жили-прожили не зря…
Той повести Леонтьева уже не восстановить, но вы, Юрий Алексеевич, как ученик Евгения Ивановича, продолжаете его «книгу жизни».
— Да, продолжаю, и это — предмет особой моей гордости. Дай Бог иметь всем таких Учителей.
— Хорошо, что храните вы память о своем Учителе. А память, между прочим, родственна геофизике. Геофизика — познавание горных пород на дистанции, а память — познавание на дистанции человека, рода, святого всего, что передается от поколения к поколению.
Я все слушал Курьянова.
— Каротаж и сейсморазведка связаны, естественно, между собой, — говорил он. — Имеем мы, положим, две опорные точки, две скважины с данными каротажа. «Лысое» пространство между ними пять километров, к примеру. Можно пробурить третью скважину посредине. Одна сейсмопартия, между прочим, обходится во столько же, сколько стоит одна разведочная скважина. Так что бури, если хочешь, или проходи пять километров с сейсмикой. Профессор Олег Леонидович Кузнецов дал точное определение сейсморазведке: «Это боковой перенос данных каротажа». Чаще всего наземные работы обходятся дешевле. И тут экономика тесно смыкается с технологией. И в Тюменьнефтегеофизике такое положение, и у наших заказчиков. Самый выдающийся человек в нефтекомпаниях, я считаю, главный геолог. Он владеет гигантским объемом информации. В том же Сургутнефтегазе имеются десятки тысяч скважин, и геолог знает, где бурить, а где лучше не бурить, в любой момент укажет нам, геофизикам, территорию для работы. У него не голова, а компьютер. Ясно ему: пока мы не получим информацию — бесполезно о чем-либо гадать.
Вот на Тяновском месторождении начали бурить — скважины пустые. Что далее делать? Поставили нас с тяжеловесными методиками. Пока мы не пройдем профиля — бурение там отменили. Второй такой крупный проект наш связан с Уренгоем. Казалось бы, разбурено месторождение, но добыча начала падать, не только нефти, но и газа. А это потому, что по большому счету геологическими моделями там не так хорошо занимались. Хочешь или не хочешь, а вспомнишь академика Губкина: «Недра не подведут, если не подведут люди». Сейчас все чаще обращаются к услугам геофизиков. Мы даем надежную, достоверную информацию. А заказчики наши денежки научились считать и слепо разбазаривать их не хотят. В авантюры, сомнительного свойства дела их теперь не вовлечешь. Дороговизна наших работ не отпугивает сегодня заказчиков: скупой платит дважды. Нефтяники давно уяснили, что геофизика — очень четкий инструмент познания геологического объекта. Предуралье взять. Тут маленький осадочный чехол, легко изучать. И вдруг в этой «опушенной» части Западной Сибири натыкаемся мы на горные сооружения. Пусть они стесаны, вторичны по генезису, но если хребет мы открыли — это ж хребет! Свои здесь и структуры. Предуралье лишний раз убедило нас: Западная Сибирь достойна, чтобы ее изучали. Охотников на это хватает, правда, и появляются здесь люди с самыми экзотичными предложениями. Во времена космического бума модной стала космогеология. Говорили, что сверху, мол, видно все, рвались к открытию новых Самотлоров.
Из наработок
В изданном двадцать лет назад сборнике научных трудов МГУ была опубликована статья Н. И. Мариковского, которую можно было бы озаглавить: «Адреса Самотлоров». Автор писал: «Самотлор образовался под влиянием выносов нескольких крупных рек, текших с востока и юго-востока, — пра-Ангары, пра-Оби и пра-Каменной Тунгуски. Для того чтобы установить местоположение других древних дельт значительных размеров, необходимо восстановить с максимально возможной детальностью очертания берегов готерив-барремского и сеноманского морей, морей-«призраков», похороненных в толщах планеты». Марковский считает: в древней Сибири было «немало достаточно больших рек».
— Так это легко, что ли, Юрий Алексеевич, открыть новый Самотлор?! — воскликнул я с эмоциональным выплеском. А он продолжал все тем же эпически-спокойным тоном:
— Прекрасно помню такого ухаря, который заявлял: «Дайте мне контурную карту — я покажу, где второй Самотлор. На космоснимках его видно». Я бил в таких случаях единственным аргументом: «Ну, почему тогда не видно проявления на земной поверхности действующего Самотлора или Федоровки?» Крыть было нечем. Объявились тогда космонавты на наших широтах. Жолобов стал работать у нефтяников. Потом приехал дважды Герой СССР Гречко. Докторскую защитил и больше у нас не появлялся…
Мы очень осторожно ведем себя в отношении новаций, но это вовсе не значит, что надо зацикливаться на одном каком-то методе. Магнитка, гравика — тоже из области геофизики. Но эти методы хорошо работают на фундамент…
— Одно время было много шума вокруг вибраторов.
— Это серьезная установка, ею даже весь земной шар «прокачать» можно. Но вибраторы у нас себя не показали: идея не была реализована как следует в металле. Однако я сторонник опыта. И сейчас мы запланировали использование отечественного вибратора на Уренгое. Там город, нельзя взрывать, поработаем с альтернативной техникой.
— Скажите, положа руку на сердце, Юрий Алексеевич: «Ловя мелкую рыбку, не нападали ли вы хотя бы на след акулы?»
— Лет пятнадцать назад мы увлекались яркими пятнами, это когда волны так отражались на сейсмоленте, что шло сплошное черное пятно. Сейсмоволна встречает на своем пути, как известно, массу геологических тел. К востоку от Самотлора сформировались волны большой интенсивности. Их обусловили мощные песчаники, протяженностью на добрую полусотню километров. Не скрою, всполошились тогда геофизики. Я в то время был начальником геологического отдела. Прибежали ко мне специалисты, все, мол, Юрий Алексеевич, есть открытие, новый Самотлор, тут экран, тут экран и тут, а на пятьдесят километров бездонная сейсмоволна. Яркие пятна мы обуривали уже, случались успехи. Думали, и тут подвалило нам счастье. Но песчаник, к сожалению, оказался водоносным.
— Водяной Самотлор открыли?
— Да-да, именно водяной.
— Так что вы приращиваете запасы сейчас с очень большим коэффициентом доверия?
— Конечно.
— Геологи, говорят, чудаки большие, даже в песнях об этом поется.
— Геофизики — тоже геологического роду-племени. И у нас чудачеств хватает. Открывается новый сезон, и начинаются у сейсмиков споры насчет глубины погружения заряда. Это вечнозеленая тема. Одного техника безопасности волнует, другого — верхняя часть разреза. Мы считаем себя людьми умными и в рассуждениях нередко хватаем через край. Такая вот ситуация: встречаются «крестом» два профиля. На точке пересечения скорость волны должна быть одинаковой по обоим профилям. Но так не всегда случается. Обнаруживаем вдруг неувязку. Ну, а коль умные, то и судим: наверное, Луна виновата, она воздействием своим меняет у нас скорости. Это как на море, когда отливы и приливы случаются. Теоретически такое возможно, а практически — не о чем говорить… Хотя аспект научный тут есть. Когда-то, я считаю, у нас блестяще были организованы научные исследования, и сегодня я, как директор, думаю, что «научный цех» вновь займет у нас подобающее положение. Большие ученые, конечно, не от мира сего (они ж всегда нестандартные). Но эти люди и способны решать нетрадиционные задачи. Кузницей таких научных кадров были у нас тематические партии. Лично я вышел оттуда, мои заместители.
— А что же это за тематические партии, Юрий Алексеевич?
— Хотите анекдотическую ситуацию?
— Отчего бы и нет?
— Селюсь я однажды в советские еще времена в гостиницу в Сургуте. Представляюсь, что я — главный геофизик тематической партии. Администраторша бросает мне раздраженно: «Что это еще за тематической? У нас одна партия — КПСС!» Так вот было. «Тематика» — это научно-исследовательское подразделение, где мы учились смотреть вперед, создавать свое ноу-хау. А я считаю, оно должно быть у каждой серьезной фирмы.
В силу ряда объективных нынешних причин науку свою подрастеряли мы. Общая обстановка в стране негативная по этой линии. В вузах недобор. Учителя бастуют. Академики получают меньше, чем фирмачи, торгующие в лавке. Ох, и аукнется это нам, так еще аукнется. Что касается нашей фирмы, то мы хотим не на словах, а на деле возродить научное направление. Можно было бы больше на зарплату бросать денежек. Но без развития научно-технического прогресса фирма будет обречена на умирание. Мы себе этого не можем позволить. И, преодолевая экономические невзгоды, принимаем сейчас назад людей, которые от нас уходили в другие сферы. Даже такие есть, что, совершив так называемые философские круги по западным компаниям, домой возвращаются, осознав, что лучше матки-Родины ничего нету. Хорошо там, одним словом, где нас нет… Начнем с малого, создания коллектива, постановки задач. А их сейчас гораздо больше, чем людей, которые эти задачи решать могут. Но дай Бог собрать то, что осталось… На молодых будем ставку делать, на студентов. Это тоже резерв.
— Помогает вам профессия, Юрий Алексеевич, лучше как-то разобраться в человеческой нашей жизни, в социальных вопросах?
— Несомненно. Углубляешься в профессию — углубляешься в жизнь. Человеком-символом в геофизике, к примеру, является для меня президент нашей академии Олег Леонидович Кузнецов. Вот и книжка его научная есть у меня с его автографом: «Дорогому Юре Курьянову…» Этот человек понимает, что горные породы и вся практическая жизнь человека связаны между собой. В мире все логично и алогично.
Из наработок
Хаос — прародитель, праоснова порядка, и он структурно, генетически живет в антихаосе, то есть в порядке, тоска по которому, как считают ученые, есть свойство Вселенной.
— Ну и что? — озадачился я.
— А то, что Кузнецов дотянул мысль от пласта до человека, — ответил Курьянов. — Сколько бы мы ни познавали нашу среду обитания, главным объектом познания должен быть человек. Казалось бы, что общего между акустическим каротажем и экологией души человека? Олег Леонидович находит его и пишет сейчас большой научный труд на эту тему. Куда ни крути, а все в мире взаимосвязано. Вот говорят: гены, корни, среда обитания. Но много такого, что просто это не объяснишь. Почему Ломоносов родился под Архангельском, а Менделеев в Тобольской губернии? Что это? Рок? Стечение обстоятельств? Или знамение чье-то?
— Места рождения гениев могут быть связаны с физическими параметрами земной коры?
— А как вы думали? Конечно. Революции и бунты зависят, например, от солнечной активности.
— По Чижевскому я знаю это, и он убедителен.
— А национальные заварухи и землетрясения, как это было в Спитаке, разве не связаны между собой?
— Очень даже просматривается их связь.
— То же в отношении гениев, талантов. Геологическое спокойствие региона, его тектоники способствует, как я полагаю, вызреванию талантов. Почему великий корсиканец родился на Корсике? Задумались? То-то же.
— В эмпиреи забрались мы заоблачные, Юрий Алексеевич, и хотел бы я теперь поговорить о насущном, об экономических проблемах, которые нынче больно уж кусучими стали.
Из наработок
— Жизнь бросила вас, Юрий Алексеевич, как и всех нас, в рыночную стихию. Как вы пережили эту психологическую купель? — спросил я Курьянова и услышал в ответ:
— Если коротко, я к рынку не готовился. Мне по роду деятельности приходилось заниматься чисто техническими проблемами, об экономике не задумывался. Себестоимость и хозрасчет были далеки от меня. А тут вдруг все перевернулось. Опыта рыночного у нас не было, и жили и работали мы, как Бог на душу положит, советовались, рисковали, осваивали новые пласты хозяйствования. Два года уже мы прожили в таких хлопотах и заботах, не утонули пока.
— Я так думаю, что у вас уже появилась хватка капиталиста.
— Все эти измы, — капитализмы, социализмы — придуманное. Основа жизни — здравый смысл. Мне до сих пор непонятно, что же это такое или кто такой капиталист. У нас многие руководители рванулись сразу хапать себе капиталы, нахвататься-нахвататься, а там и трава не расти. Мое состояние на этот счет определяла очень сильная энергия сдерживания. Сдерживания собственных потребностей. Не изменял я самому себе, тому менталитету, что был выработан всей моей предшествующей жизнью.
— Я бы высказался более определенно. Один из стихотворцев минувшего века писал:
— Иметь приятно совесть… но
В наш век «погони за наживой»
Стыдиться мысли, речи лживой
Немногим избранным дано.
— Очень современно звучит.
— Так вот я бы отнес вас, Юрий Алексеевич, к «немногим избранным». Под какой идеал, кстати, вы себя чистите? Вам хочется быть хорошим в лице своего коллектива или в более широком общественном мнении, у многих обездоленных ныне людей?
— Почему в России случилась революция в 1917 году, Александр Петрович? Не хватило ума у наших правителей, у интеллигенции удержать определенный уровень благосостояния народа, ниже которого нельзя уже опускаться. Каждый достаточно состоятельный человек должен понимать: живешь сам без нужды, дай возможность жить прилично и другим. И любой умный руководитель не имеет права забывать о том, что он живет в обществе. Будем все подходить так к жизни — не придется нам в России опасаться всяких потрясений.
— Откуда у вас такой настрой?
— Наверное, это заложено у меня в генах. От отца- офицера, от матери (она работала простым кассиром) воспринято это чувство справедливости.
Мы продолжили с Курьяновым разговор об экономике, который завязался у нас при первой встрече и какими-то штрихами проскальзывал уже в этот раз. Проблему неплатежей, оказывается, решают в Тюменьнефтегеофизике элементарно. Они берут натурою, нефтью.
— Потом продаем горючее через посредников, — объяснил Курьянов. — Весьма солидный и надежный наш партнер — ЗАО «ТОИР-Холдинг», возглавляемое Василием Петровичем Федотовым. Сотрудничаем и с другими фирмами. Мы, как курочка, по разным гнездам яйца кладем.
— Какова среднемесячная зарплата работающих?
— Два миллиона на круг, как говорится. Прибыли акционерного общества исчисляются в миллиарды рублей.
— На фоне общего развала в отрасли это впечатляет. Можете вы обобщить до формулы, почему вам удается выжить?
— Я давно продекларировал коллективу такую идею: «Ребята, давайте сегодня жить достойно». Как этого добиться? Наше единственное спасение — в нас самих, надо вкалывать, не щадя живота своего. Конечно, мы падали со всем народным хозяйством страны. Но не так, как рисовал это Черномырдин, не как все, не обвально, а по касательной. Очень серьезно обмозговали все с начальниками отделений, сейсмопартий летом 95-го. И впервые теперь объем работ на каждую партию превысил 500 погонных километров работ на профилях. Возросли объемы, а с ними и доходная часть. Все от рабочего до начальника партии уяснили, что надо работать! Наш принцип: не брать заказы там, где не платят, сидеть без дела дешевле. Такое знание мы выстрадали. Видим, что отдача хорошая — заключаем договоры и пашем уже на совесть, марку предприятия держим. Наш девиз или, если хотите, кредо: работа — знание — техника — технология.
— Мы распоряжаемся своими деньгами, Александр Петрович, — поднял вверх палец Курьянов, — потому и практичны. Используем опробованные методы, которые доказаны, имеют технологическое развитие и обеспечены кадрами. Умеем мы расставлять ключевых игроков.
— Как это игроков, Юрий Алексеевич?
— А так. Игрок — это действующая фигура, подвижный, мобильный специалист. Он не фишка, которую надо двигать. Сам находит цель, движется. Это игрок. Ведущие наши специалисты сами себе составляют месячные и годовые планы, и только итоги обсуждаю я с ними. В случаях ЧП вмешиваюсь. И такой хороший принцип еще используем: «Не можешь заставить других — работай сам».
— Ваша фирма далека, стало быть, от прожектерства.
— Им у нас и не пахнет.
— Но это же американизация в чистом виде.
— К ней придем.
— Не дай Бог, если все будем копировать у Запада.
— Думаю, этого не случится. Американец решает задачу в лоб. А когда уж она не получается, начинает думать, что и почему.
— А у нас как? Русский в гору не пойдет, русский гору обойдет?
— Что-то в этом роде. Инициативны наши специалисты, за что их и ценят на Западе. А мы за это и сдерживаем иногда своих работников. Получили мы проект, утвержденный заказчиком. Что это? Инструкция, как надо выполнять работы. А исполнители и тут пытаются внести что-то свое. Это явление чисто наше, российское. Увлекаемся сильно. Вот было поветрие — выбирать руководителей. Довыбирались — экономика на боку.
— Это лишь одна из проблем.
— Согласен. Беда, что интеллигентный труд у нас самый низкооплачиваемый. В геофизике считалось, что больше надо платить работягам, тем, кто на холоде, на морозе корячится. А результативность труда зависит от интерпретаторов, это мозговики наши. На них мы и переносим сейчас акцент с оплатой. Не могу понять, как это расплодилось у нас в России бесчисленное количество банков.
— Они, как полипы, облепили всю жизнь нашу.
— Кровососы — банки, нас обсасывают. Куда ни кинь — вопросы встают. Почему у армии нет средств на закупку самолетов? Почему шахтеры, учителя бастуют? Почему в России, пьющей стране, мощные водочные заводы все вдруг банкротами стали?
— Это для меня тоже загадка, Юрий Алексеевич.
— Акционирование и акции не понимаю я. У меня их один процент в нашей фирме, все это на бумаге однако: наемный я работник, как и другие наши руководители. Тянет на себя Россия американское одеяло. Но там ведь другой народ, другая у него ментальность. Валенки к чему в Америке или тулупы? Там жарко. Электростанций мощных не нужно. По длине дорог не будем мы никогда совместимы, у нас же гигантские расстояния…
— Есть еще вопросы у вас?
— Да. Кто знал, что такая гипертрофированная концентрация капитала в Москве образуется, как ныне это случилось?
— Уродство какое-то.
— Непонятно мне, когда через каждые полгода меняют бухгалтерскую отчетность. Причем задним числом… По 3–4 года выпрашиваю я заработанные деньги. Конечно, крутиться приходится, приспосабливаться, пытаться решить проблему.
— Интересно, как это у вас получается?
— Гибкость спины и ума проявляем. Да-да, иногда спины. Тот интеллект в оборот пускаем, который не всем понятен. Лавируем, говоря проще-то. Говорим то, что, как чувствуем, клиент хочет услышать. Не платит он год фирме, а мы говорим ему: «Какой ты молодец!» Поддерживаем морально его. Назови дураком, ведь обидится. И вообще никогда не отдаст тебе денег. А что делать? Это называется русский маркетинг. В общем, убеждаем клиента, что умный он, достоин тебя и в конце концов рассчитается…
— Ваша мечта в предпринимательстве, Юрий Алексеевич?
— Из областного списка лучших хочется переместиться в российскую элиту.
— По какому же это показателю?
— По выработке на одного работающего в миллионах рублей.
— Не маниловские мечтания?
— Работаем мы в этом направлении.
— И тут, конечно, кадры решают все?
— Естественно.
— Расскажите о своих людях, Юрий Алексеевич.
— Наиболее дороги и близки мне те, кто приходит к нам со студенческой скамьи и остается верен Тюмень- нефтегеофизике до конца. Таких людей, к счастью, много. Они — скелетная опора, ноги фирмы. Прежде всего хотел бы назвать в этом ряду Юрия Иосифовича Бородько. Ныне он наш молодой пенсионер. Человек фактически полностью себя выработал. Удивительно юморной, талантливый геофизик. Был он начальником партии, и начали мы работать по заказу «Амоко» по методике «три Д». У американцев требования отличаются от наших, и поначалу шла притирка. Я сильно нервничал. А главным исполнителем был Юрий Иосифович. И вот как-то в пылу совершенно серьезных разговоров он выдал: «Нечего волноваться, все равно «три Ю» положат на лопатки «три Д». Я расхохотался, и все схлынуло у меня. А «три Ю» — это три Юрия: я, Бородько и еще один исполнитель, Лобанок. И на самом деле мы победили.
Второй человек, о котором я хочу сказать, — Фарид Газизович Сугатулин. Он, слава Богу, сейчас работает. И исправно, надо сказать. Он человек очень упорный, самолюбивый, и я играю иногда на этой его струнке. Зайдешь к нему с другой стороны — он спать перестает, а все сделает. На него можно положиться. Фарид Газизович — добротная такая рабочая лошадка, причем с головой. Называют его иногда, правда, плачущим начальником партии. Он все ноет, ноет, того нет, другого, и так наноет, смотришь, что всего себе в партию понатаскает и с заданием справится.
О третьем скажу. Он опять же начальник партии. Это Александр Евгеньевич Швецов. Он учился вместе со мной. Не все у него в жизни сложилось. Зажигал одно время.
— Выпивал?
— Да-да. Но лет двадцать назад Александр Евгеньевич понял, что плохо это. Взялся за ум, и сейчас он у нас лучший начальник партии. Работает по методике «три Д» на Тяновском месторождении, осваивает красивейшие места. Волны бугров там.
— Это Сибирские увалы?
— Конечно. Уравновешенный очень Швецов. Внешне, казалось бы, невозмутимый. Но — очень ранимый, хотя нашего брата-сейсмика трудно вывести из себя.
Из молодого поколения — начальник партии в Урае Саша Муратов. Пашет с огоньком. Всех даже неловко перечислять.
Хочу выделить еще начальников отделений. В Урае это Виктор Александрович Кучеренко. В этом году ему исполняется 65 лет. Человек прошел огонь и воду и медные трубы, как говорится. Жил на Кавказе, в Грозном, был там управляющим крупнейшего физического треста, но попал в опалу: поменял жену, а тогда с этим было строго. И уехал на Север с ней. Жена, к несчастью, здесь скончалась. Виктор Александрович оказался человеком собранным, не растерялся в своей ситуации и 12 лет уже верой-правдой служит Тюменьнефтегеофизике. Он для меня отец родной. У него же богатейший опыт, и я советуюсь с ним по многим вопросам. Где Кучеренко работает — спокоен, в его дела я не лезу. Со всеми сложностями жизни он сам справится.
Второй из начальников отделений — Юрий Викторович Лобанок из Сургута, руководитель самого богатого нашего подразделения. Человека можно определить часто по тому, как он машину ставит. Один подкатил к подъезду и по тормозам — пырр! Юрий Викторович из тех, кто подъедет, развернется. Выйдет из машины, определит, насколько нужно назад сдать, к бордюру. Сделает все, а потом уж отправляется в контору. Такой и в делах он, обдумывает все, тысячу раз взвесит. Рассудительный, в общем, и обладает при том, как это ни удивительно, богатой, восточной какой-то фантазией. Говорит витиевато иногда, не поймешь, с чего начал и чем кончил. Из него, по-моему, мог бы получиться хороший писатель. Но Бог наградил Юрия Викторовича другими талантами. Он отлично поет и на гитаре играет. Очень трудолюбивый человек, из тех, о ком говорят: незаменимые люди. Хочу я его в Тюмень к себе перетащить, но боюсь Сургут оголить…
Ну, еще человек с «низов», оттуда, где непосредственно работают сейсмики. Это друг Лобанка, начальник партии Александр Васильевич Демидович. Рыбак, рубаха-парень, все готов отдать, что приводит к антирезультатам иногда. Все они разные, наши спецы. Но когда одно дело делают, вкалывают все. Эти люди нам погоду на Севере делают.
Теперь о тех, кто рядом со мной, в Тюмени. Фигура номер один, как я понимаю, главный геолог Тюмень- нефтегеофизики Николай Михайлович Белкин, которому исполняется нынче 50 лет. Как пришел к нам после окончания Томского университета, так и работает здесь. Геология его стихия. Он выходец из горной Шории, но полюбил наш Тюменский край. Первооткрыватель многих месторождений. Если бы за это стимулировали по- заграничному, он давно бы стал шейхом, обладающим несметными богатствами.
Второй человек, который на виду всех, мой заместитель по экономике Артур Петрович Кейсон. Выпускник Томского университета, математик по образованию, кандидат технических наук. Когда-то мы работали вместе в соседних сейсмопартиях, и была тогда мода выпускать к Новому году стенные газеты. Помню, как интересно изобразили однажды Артура Петровича: одной ногой он играет в футбол (футболист), другой — прыгает через планку (он еще и легкоатлет), а голова занята шахматами (по этой части он разрядник). На байдарке каждый год ходит, освоил все местные речки. Лезет во все, разбрасывается иногда… Любого заболтать может, очень педантичен. Это его качество я использую в сфере международных наших контактов. Иные западные бизнесмены очень нудные. На таких я напускаю Артура Петровича. Бывает, неделю мутузят они друг друга в словесных баталиях. Пар выпустили — тогда я включаюсь… Хороший у нас электронщик, главный инженер Геннадий Иванович Андреев. Это человек волжский, с родины Ленина, из Ульяновска. Вечный борец за правду-матку. Три года на Кубе работал, теперь вновь — дома. Начинал он у нас с супер-ЭВМ серии ЕС, когда 150 человек обслуживающего персонала размещались в пятиэтажном доме. Сейчас мы закупили современное западное оборудование, число сотрудников сократилось до семи человек. Андреев — мастак на идеи хорошие. С его подачи, демонтировав старое оборудование, богато начиненное золотом, мы активно занялись извлечением этого благородного металла. Золото потом сдавали и покупали новую технику.
На новых технологиях отличается молодняк, такие как Вася Торгашев и Алеша Кричкин. Этих двоих мы посылали на учебу в Англию и Америку. Со студенческой скамьи начали у нас ребята. На таких мы делаем ставку. Хотя на Западе принято приглашать готовых специалистов. Но там имеется и возможность платить до ста тысяч долларов в год. Нам приходится растить кадры самим. Западный стиль нам не подходит по той хотя бы причине, что у нас нет еще настоящей конкурентной борьбы, когда работают законы курятника.
— Как это, как это, Юрий Алексеевич?
— А так, когда народу много, толкотня, интриги, доносы, борьба за высокие доллары. Тут уже не до этики и не до справедливости. Толкай ближнего, гадь на нижнего. Есть у меня товарищ из Хьюстона. В самолете где- то нелестно отозвался о патроне и — работает теперь в другой фирме. Разница есть — 100 тысяч долларов получать или 15 тысяч. Сейчас у нас в Москве начинают действовать законы курятника…
Мне хотелось побывать в семье у Юрия Алексеевича, и через несколько дней я пришел к нему в дом, где живут геофизики. Незадолго до моего прихода он вернулся из леса, где побывал с женой и детьми. Юрий Алексеевич набродился, видно, досыта и сидел на диване обмякший и млеющий. Жена Татьяна Григорьевна — преподаватель английского — уединилась в детской для занятий с младшеньким, Стасиком. Дочь, Юля, старшеклассница, заглянула поздороваться, а потом ушла к себе слушать музыку.
— На даче день провели, Юрий Алексеевич? — поинтересовался я.
Оказывается, у геофизиков в сорока километрах от города есть деревня на берегу озера Большое Аракчино. Народ оттуда повыехал, опустела она. А сейчас семей пятнадцать построили там дома. Огороды позавели люди, на природе отдыхают от суетной городской жизни.
Рассказывая о своей деревеньке, Юрий Алексеевич оживился, взгляд у него вновь стал энергичным.
— Всех северян хочу привязать к Тюмени. — заявил Курьянов. — Многие же по 25–30 лет отдали Северу, хватит.
Рассказал собеседник мой, как погибли на переходе от озера лебедята. А поблизости как раз плавали домашние два гуся. И такое увидел он тогда, что со слов другого бы и не поверил.
— Озверели лебеди, — захлебисто говорил Курьянов, — как начали пикировать на гусей и, верите ли, насмерть забили. Приняли их за виновников гибели лебедят…
— Вы сызмала, наверное, охотник, Юрий Алексеевич?
— Да нет, — махнул он рукой, — я до 32 лет ружья в руках не держал. А тут товарищ вывез меня на охоту и заманил в нее навечно. Охота — единственное место, где я отдыхаю. Сына вовлек в нее, и поэтому у меня теперь богатая охотничья библиотека. Все мне интересно знать о зверях и дичи. Но охотиться я люблю только по уткам, на зайцев, бывает, хожу.
— На медведя не поманивает?
— Категорически против медвежьей охоты. Не хожу и на лосей.
Подсела к нам супруга Юрия Алексеевича, поблескивая блестящими, как ягоды спелой вишни, глазами, стала рассказывать по моей просьбе о том дне, когда познакомилась она с будущим мужем. Недалеко от дома, где они живут сейчас, находилась «Котлетная», где на студенческой свадьбе подруги встретились они впервые и вскоре поженились.
О школе, о педагогике, о детях говорили мы. Поделился Юрий Алексеевич и сокровенным на этот счет:
— Я хочу, чтобы Стасик с Юлей подольше из гнезда не вылетали. Все, что возможно, пытаемся мы с женой дать своим детям, хотим, чтобы они стартовали в жизнь с более высоких позиций, чем это было у нас.
— Родители живы, Юрий Алексеевич?
— Папа умер, мама живет и здравствует, как говорится. Ей под семьдесят уже, но она, слава Богу, ходит, крутится. Зачем, цель какая? Достаток у нас полный. Но у мамы свое: пока живешь, надо ходить, трудиться.
Попытал я Курьянова о его родословной.
— К стыду своему, Александр Петрович, я помню и знаю свой род только до третьего колена, — признался он. — Но сейчас я все чаще задумываюсь над своими корнями. Такие мысли охватывают меня и на похоронах, когда родня собирается, и в дни праздничные. Истоки человека всегда больше, чем его работа. Счастливы мы бываем больше дома, а не на производстве, чтобы по этому поводу ни говорили.
— Да-да, чтобы об этом ни говорили, — усилил он мысль. И с любовью взглянул на жену, а я подумал, что все счастливые семьи похожи друг на друга. Это каждая несчастливая семья, как мудро заметил Толстой, несчастлива по-своему.
На прощание притаил я для Курьянова вопрос о том, что вызвало у меня некоторое недоумение.
— Юрий Алексеевич, — спросил я, — как случилось, что вы, интереснейший, глубокий, талантливый человек, не попали до сих пор в лучи юпитеров нашей журналистской и писательской братии? Нет у вас достаточной известности, в тени находитесь.
— Я не считал нужным рваться к известности, — сказал, как отрезал, Курьянов. — И вообще, я по натуре не из тех, кто сделает на копейку, а говорит на рубль.
— Не задумывались над значением своей фамилии, Юрий Алексеевич?
— Что-то связанное с водой, старица, полынья.
— Одно из значений курьи по Далю — широкое, глубокое место в реке. Принимаю я и полынью. Думаю, что с фамилией у вас схвачено нечто родовое, генетическое. Ныне, к примеру: где Курьянов, там полынья некая, оттайка в нашей полузамороженной жизни. Глубокое место. Так я толкую жизнь сегодняшнего.
Пора было прощаться, вызвали такси. Курьянов проводил меня до машины. Через минуту «Волга» мчалась через снежную мглу: на улице разгулялась метель. Я думал о геофизиках, которые пробивались через снега с сейсмостанциями где-то на северных профилях. Размышлял и о герое своем Юрии Алексеевиче Курьянове, для которого современная рыночная ситуация в области и в стране что пуржистая степь. Верилось, не собьется он с курса, справится с экономическими передрягами, потому что хорошо знает, что ему надо, умеет и хочет работать и твердо стоит на ногах.