Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
«Я тот же председатель, но вольный…»
Маяковский любил давать на афишах анонсы своих выступлений на творческих встречах «компотом» из разных неожиданностей. Если бы я предварял беседу с моим новым героем, директором малого строительно-монтажного предприятия «Маяк», этим методом, то компот мог бы быть таким:
Бывший председатель колхоза Ташланов возвращается к земле, которую он и не покидал.
Директор известного ныне в области, весьма благополучного совхоза «Грачевский», друг Ташланова С. Деркач учится у него, как покинуть совхоз свой, не оставляя его.
Ну и т. д.
Находясь в гостях у Ташланова в Огнево, смотрел я видеоленту про собрание колхозников в соседнем селе Песчаном. Там создали агрофирму «Маяк-Песчаное», и Владимир Леонидович стал хозяином в ней, приобретя 51 процент акций. Ветер перемен почувствовали песчановцы уже через несколько недель новой «эры»: был построен зерносклад, споро ремонтировалось родильное отделение для телят, заборонили на первый след всю посевную площадь, не стало хаоса, от которого взгляд мог ржаветь, на МТМ машины стояли по линеечке. Успели спроворить железную крышу на складе, купить новый токарный станок. Впервые после полугодовой тишины в бухгалтерии, где слышно было лишь, как скребутся мыши, зазвенели денежки. Людям выдали зарплату, к тому же еще и полновесную. На собрании, обсуждавшем проблемы новорожденной фирмы, рядом с Ташлановым сидел Сергей Васильевич Деркач, «лучший друг» Владимира Леонидовича, как объявлено было залу. Позднее грачевский директор сказал мне, не делая из этого тайны, что приехал в Огнево поучиться, набраться опыта.
Пересекши двор усадьбы Ташланова, мы побывали в тoт вечер на «колбасном заводе»: он тут же, под боком, разделяет с хозяином их лишь ограда. Колбасный — условно: тут и рыбу коптят, и хлеб пекут, и макароны делают. Все на автоматике. Объемы промышленные, можно сказать. Продукция заводишка, который принадлежит организованному Ташлановым хозяйству, — 500 булок хлеба в смену, 300 кг. макаронных изделий шести видов, более полутонны копченой рыбы разного ассортимента да столько же колбасы. А есть в этом хозяйстве еще мельница, где перерабатывают по 6 тонн зерна в смену. Для реализации своей продукции оно имеет в районе четыре магазина, скоро откроются еще два.
У меня была обстоятельная беседа с С. Деркачом. Не случайно теперь направил я окуляры своей аналитики на Ташланова: почувствовал, что за такими людьми будущее современной деревни, кардинальные перемены в ней. И это очень интересно, по-писательски проникать в психологию этих людей, вызнавать мотивы их жизнедеятельности.
— Владимир Леонидович, «мясокомбинат» Деркача в Казанке и твой офис рядышком. Как я знаю, это не оттого только, что вы друзья.
— Делом мы повязаны, мы же строили комбинат для Грачей. Душу в него вложили, он наш, «маяковский». По индивидуальному проекту построен, вместе с Деркачом над ним мараковали. С комбината и началась биография «Маяка».
— Это кооператив?
— Форма собственности частная, я — учредитель, пятый годок нам пошел. На комбинате мы держали экзамен по квалификации, как говорится: очень сложный, трудный объект. Это не силосная яма, не база для скота и даже не здание школы, а предприятие по переработке сельскохозяйственной продукции. Тут и убойный цех, и холодильное хозяйство, и колбасное производство, и обвальная линия, и гусещипалка, и административный корпус, и гаражи — вся инфраструктура. Два года строили комбинат и сдали «под ключ». Сами ввели его в эксплуатацию, обучив для этого персонал. Пошла первая продукция — получайте, грачевцы, теперь комбинат ваш. Параллельно строили для Грачей турбазу.
— Я ее называю отель «Чихово» — на берегу чудо- озера он!
— Гостиничка действительно своеобразна, купольная шестиуголка. Собственный, опять же индивидуальный проект. У других такой нет.
— А сейчас «Маяк» еще и земледелием, животноводством занялся.
— Да, Песчаное — это что колхоз для меня.
— Остановил развал?
— Потихоньку в гору пошли. Неплохо поработали в прошлый сезон. Получили 27,8 центнера зерновых с гектара. Полностью вспахали и заборонили зябь. Содержим 400 коров. Хотя без хирургии, и тотальной к тому же, не обойтись. В Песчаном всегда был изолятор: сгонялись сюда коровы кривые, больные, старые. На 95 процентов надо обновить дойное стадо. Но зато у нас уже 700 голов молодняка. 20 тысяч центнеров сена заготовили, стопроцентно обеспечили скот кормами.
— Спелый мужик ты, Леонидыч. По горло мог бы накачаться деньгами. Но вешаешь на себя заботы, занимаешься производством. Почему в него ввергся, а не ударился в торговлю колготками?..
— Определенной стабильности можно достичь лишь тогда, когда торгуешь собственною продукцией. И любое производство, тем более сельскохозяйственное, важно в любую эру, при любой системе. Не знаю, будут там нужны танки или водка, а вот мясо, молоко, колбаска и хлеб необходимы любому правителю, при любой власти и во все времена года. Я вечный сельхозник, работал и шофером, и комбайнером, и механиком, и главным инженером, и председателем колхоза имени Черемнова.
— И решил испытать себя в частном производстве. С чего бы? Втихушку, наверное, завел свое дело, как делают сейчас многие.
— Я порядочный человек, открыто заявил, что хочу уйти в частники, строить. Отпустите меня с миром и до свидания!
— Но должность председателя довольно хлебная и в наши раздрайные времена. Почему именно в частники-то подался?
— Кто не понимает — глаза разинули: а-аа, на большую деньгу Ташланов рванул. Но ведь деньги просто так никто не дарит. Производство ведешь — надо их зарабатывать. Торговля — тоже работа. О спекулянтах не говорю, эти рванули шайбу да продали как можно дороже. А настоящая торговля для меня гораздо сложнее, чем производство. Ушел в частники я из-за консерватизма прежней системы, из-за бесправия и рядового колхозника, и председателя.
— Но это же был большой риск.
— Да, непросто было решиться. Чихнуть, махнуть и в дамках? Так не бывает.
— Жена поддерживала тебя?
— Не очень, как и друзья многие. Те особенно, которые до первой передряги друзья. В человеческих моих отношениях с ними все проявилось как на промокашке. С такими я сейчас и не здороваюсь.
— И все-таки ты ушел, чтоб стать миллиардером, быть очень богатым? Или же припекло? Что, свободы тебе не хватало? Разжуй.
— Командная система — это уговаривалка. А я терпеть не могу упрашивать человека, чтоб зарабатывал он себе деньги. Поезжай-ка, мол, Ваня, на тракторе да сделай то-то и то-то. Уговаривалка — отвратное ярмо той системы, когда мы все были рабы общества. Меня одни строгают, я — других, и не повернешь никуда, не отвернешь. Погонялой я был, а не руководителем, оттого и ушел из председателей. В «Маяке» я подбираю людей, которые сами работают — погонять их не надо. Главное в моей системе — рубль. И оцениваю работу я сам. Заработал 500 тысяч — твои они, миллион — получай, хоть дворник ты, хоть инженер. И ни перед кем не надо отчитываться. Полная свобода в экономическом и производственном плане. Как скажу, так и будет. Я хозяин, за все и за всех отвечаю.
— Этому-то и учился у тебя Деркач, как стать хозяином?
— Не знаю, учился ли, но если учился, то этому и ничему другому. Некоторые руководители растерялись в сложной нынешней обстановке, он — нет.
— Оттого и создал Деркач «Агросервис». Фирма естественным путем вырастает из совхоза, как растет и кустится дерево. Хотя о перспективах еще говорить рано: всякое бывает в жизни, тем более в наше сложное время. Ты знаешь, конечно, что я пишу книгу о Грачах.
Наблюдая за Сергеем Васильевичем со стороны, встречаясь с ним, я видел, как он страдает, когда приходится ему людей прогонять, воспитывать пятидесятилетних. Это пагубное наследие социализма. Ну да ладно. Что заканчивал, Владимир Леонидович?
— Ишимский сельхозтехникум. Я по специальности механик.
— А тут вдруг строитель?
— Всегда любил строить. Инженером работал, и МТМ у нас строили — не слезал с крыши.
— Почему строительство нравится?
— Это жизнь. Как и хлеб. Без хлеба через месяц загниешь. Строить не будешь — два-три года, и все, крышка, рушиться начнет производство, падать.
— Ринулся ты в строительство, как в омут. Один пробивался?
— Да нет, глава администрации нашего Казанского района Владимир Иванович Барабанщиков так или иначе поддержал меня, отпустив с Богом. Помогал с отводом земли под мое производство. Друзья верные поддерживали как могли. Кто машину дал, кто чего. Не просто ж с нуля начинать. Налоговый инспектор Долгушина Надежда Николаевна в долг оформила регистрацию моей фирмы. На это потребовалось две тысячи рублей, которых у меня тогда не было. Ссуду получил — рассчитался… А ссуду мне дали 100 тысяч — по тем временам о-го-го! Жена б узнала — с ума сошла. Сразу же бросился закупать технику. Но тут дорожка у меня, как у главного инженера, проторенной была. Друзья меня не подвели. Хорошо помогли мне Турпак Александр Павлович, друг из Ишима, Татьяна Николаевна Петренко, Наталья Васильевна Плясунова из Ишимагропромснаба и Тамара Петровна Романова из облагропромснаба. И появились у меня два «Москвича», два трактора, гусеничный и колесник, пара прицепов. Базу создал. Скооперировавшись с Казанским ДРСУ (начальником там Михаил Вьюшков), заготовили 700 кубов древесины в тот зимний сезон. И рассчитался я за большую часть ссуды и другие затраты.
— Начальный капитал, как утверждается, сколачивают криминальным путем.
— А я горбом! Заработал денежки, и — в производство их!
— Угроза разорения над «Маяком» не висит?
— Сегодня еще хромаем. Наша система любого в два счета подкосить может, а то и вообще в гроб вогнать: не до конца отработана.
— Потребкооперация — большой конкурент в вашей торговле?
— Ничем особо, кроме спичек и водки, она сейчас не торгует. И конкуренции нам потребкооперация составить не может. Нас обвиняют иногда, что мы, частники, работаем для себя, для собственной прибыли. Но в каждом магазине у нас устроено три-четыре человека, это обеспеченность людей рабочими местами. Продаем мы тоже для людей. У нас ассортимент богатый и цены дешевле. Кто больше продает, больше и дохода имеет. Осваиваем мы сейчас периферию, дальние деревни, там еще есть пустоты, незаполненность рынка. И идут люди не в «потребиловку», а к нам. В потребкооперации не могут или не хотят научиться работать. Крепко в крови сидит у них социалистическое. Колхозы им построили в свое время магазины и передали безвозмездно. А они занимались дележкой, получая фондовые товары. Лучшие кому попадали? Кладовщику, продавцу, завмагу, председателю райисполкома. У нас же сейчас каждый купит все, что ему понравится, если есть деньги. И унижаться не надо. В местной газете появился материал из поселка Челюскинцев. Там предприниматель один из Омска открыл магазин, и народ валом к нему повалил. И продукты, и промтовары у него дешевле, чем у райповцев. В этом магазине принимают заявки на требуемые товары и привозят людям то, что им надо. А магазин потребкооперации затоваривается. Зато у них есть охранная сигнализация! Прогресс, видите ли. Ленятся во времена, когда цветет торговля. Надо же!
— Ядовитый ты мужик, Владимир Леонидыч.
— Анализирую, отсюда и законный яд.
— А как совмещается зарплата твоя и что собственник ты всего «Маяка»?
— Условная она у меня: я хозяин, хозяйствую, а не деньгую. На деньгах многие руководители-частники чаще всего и прогорают. То жене золотые серьги подай, в уши и в нос, то шубу самую-самую, то такой пундик- шмундик, какого нет ни у кого. И уж конечно, как по велению золотой рыбки, — трехэтажный коттедж с балконом, откуда Канары видать.
— И все-таки немного странно мне, что живешь ты в весьма заурядном доме, хоть и просторном.
— Я все свои деньги, мил человек, в производство вогнал. Денег на жизнь хватает: не мот я и жена не мотовка. Хорошие машины, правда, слабость моя, болезнь! А особняки на фоне развалин — пир во время чумы.
— С фининспекторами не ссоришься?
— Я налоги вроде исправно плачу, хотя без проблем с налоговыми службами, наверное, ни у кого не бывает. Больнице нашей, культурным учреждениям помогаю. И меня в районе поддерживают.
— В гору идете?
— Не очень-то: Песчаное поднимать надо. Выведем его на достойный уровень — руки развяжем себе. Надо помочь деревне, не ослабляя внимания к развитию переработки сельхозпродукции в «Маяке». Будем строить свой молокозавод в Шагалово, если оборудование из Германии поступит. Станем производить цельное молоко в пакетах и сухое, кефир, йогурт в пластиковых стаканах, мороженое, сыр, творог, масло, сметану.
— А первичную продукцию кто поставлять будет?
— Владимир Иванович Барабанщиков доказывал мне, что упор надо сделать на частников. Я согласился с ним, да, наша основа — те люди, которые не нашли себе места в колхозе или в совхозе и хотят вырваться на свободу, на свои хлеба перейти. Можно ведь забрать из хозяйства свой пай — земли надел, свой сенокос, трактор там или косилку. Вот этой-то части населения и надо помогать, ибо без поддержки люди останутся один на один со своею судьбой.
— Я вижу, у тебя идет почти по Серафиму Саровскому: спасись сам — и вокруг тебя спасутся…
— Нам нужно сегодня на селе серьезное производство с замкнутым циклом, и венец его — переработка. Сейчас с тем же молоком вакханалия. Сдадут его люди монополистам на молзаводы в Ишим или Казанку и по полгода потом ждут расчета. Также и на мясокомбинатах «платят» за мясо. И куда крестьянину подаваться? В дивизию самозваного какого-нибудь Котовского? Таковые в наших лесах пока не рыщут… Нам нужен территориальный комплекс с мини-дойками для частников, которые будут держать пять и более коров, молокопункты по деревням, лаборатории, машины по доставке молока в магазины. Путь от крестьянина до прилавка должен быть прямой и краткий. Договоры будем заключать, конечно же, с хозяевами. Без агросервиса не обойтись: кому-то навоз увезти надо, кому-то помочь в заготовке сена. Но это только для наших молокосдатчиков.
— Раскольник ты, Владимир Леонидович, раскалываешь деревню.
— Цивилизовать хочу труд тех крестьян, которые впишутся в замкнутый цикл моего производства. Нелегко же ворочать при коровках лопатами и вилами. И нужно внедрять малую механизацию, облегчить крестьянам работу с навозоудалением, заготовкой кормов. Накоси-ка литовкой на пять коров! Проблемы свои и в растениеводстве. Ну будет у тебя пай в 8—10 га. Растить зерновые клочками, однако, не станешь, нужно «сбрасываться». Так легче все делать и технологически, и агрономически. И фермерство в этом плане — регресс, тупик. К коллективному труду мы все равно придем!
— Есть у вас в Песчаном пенсионеры, которые внесли свои паи, но сами не работают на производстве?
— Зато работают их паи; они нам доход-то и дают. И неработающие пайщики получают осенью свою долю зерна, сена, дров и прочее, на равных условиях со всеми.
— Песчаное нелегко поднять?
— Да, без госдотаций трудно и все-таки можно. Но не на них мы упор делаем, а на высокопродуктивное полеводство и животноводство. Четыре тысячи литров молока на корову получим — и без дотаций жить можно. Ну что это такое — получить по две тысячи! Это же смешное молоко. И урожайность зерновых нам нужна под 30 центнеров с га…
— Родился ты где, Леонидыч?
— В Огнево, напротив собственного нынешнего дома. Вот и больно стало мне, что до нищеты довели людей в нашем колхозишке.
— В Песчаном-то сильно все изменилось?
— Есть люди, у кого руки прямые, а у кого — кривые, кто был работягой — таким и остался. Этим жить лучше стало, почувствовали они, что чего-то стоят. В рублях даже, если говорить без обиняков. Они улучшение ощутили. А те, у кого руки кривые, ленивые, находятся в том же положении, как пенсионеры: живут не очень-то, но и помереть им не дадим. Хотят жить хорошо — пусть работают, как все нормальные люди.
— Я писал уже как-то, что всегда колет мне сердце, когда еду я по вашему району. И по другим, впрочем, но тут речь о вас. Коровники с выбитыми стеклами глядят черными глазницами, как в Чечне. В помещениях ветер гуляет, ни хрюка, ни мука. Будто гражданская война прошла. Могут ли возродиться казанские ваши деревни и за счет чего, Леонидыч?
— Работу на земле надо оценивать не числом гектаров, а дела животноводческие — не цифрами поголовья скота. Экономика, производительность — вот главное. Дает корова шесть литров — коза она, и под обух ее! А двадцать пять — надеяться можно на прибыль. Важно, в общем, не количество, а качество. Мы в Песчаном сократили поголовье, держа ориентиры на себестоимость. Засеваем также столько, насколько нам под силу. И неважно, социализм на дворе или капитализм.
— Или царизм, да? Хорошо было при Николашке. При нем водились караси и поросились пороси и было много чего закусить…
— Не на измах жить надо, а на интересе человека и всего коллектива, на счете.
— Мыслить — это считать, так?
— Естественно.
— Друг твой Сергей Васильевич Деркач заявляет без стеснения, что стремится быть капиталистом. И стремление это просматривается однозначно. Как и у тебя. Живете вы, в общем, по-капиталистически, но дружите по-социалистически, по-советски. Как все это увязать?
— А что, на Западе нет дружбы? Есть. О нюансах говорить не будем. Просто русские или, скажем, советские — более сострадательные, болевые люди. Печаль — явление русское.
— Да, до эпоса, плача Ярославны. Прав ты, Владимир Леонидович, сначала сердце, потом рацио, сперва сделаем, затем думаем. Это сложилось исторически.
— Я хочу делать свое дело без измов, чтобы и мне легко и хорошо работать и удобно, легко и приятно было рабочим.
— Думаю, что этого же и Деркач хочет. И пусть будет побольше у нас Ташлановых и Деркачей, больше колбасных, рыбных и молочных заводов, разных мельниц. Пусть больше будет конкуренции. Не устраивает человека в чем-то Ташланов — пойду к Деркачу, Деркач не тот, подамся к Барабанщикову, положим, к Реневу или Аржиловскому.
— О! Я вижу, что начинаю обращать тебя в свою веру.
— Семью-то вовлекаешь в дела маячные?
— Жена Валентина командует объектом переработки, что рядом с моим домом.
— Ну и как?
— Жалуется, что близко работа, что два шага до нее и что до полуночи порой возится там, как на собственном подворье. Сына хочу отправить на молокозавод в Германию. Пусть поучится, как там работают. Хочу, чтобы из него специалист по переработке сельхозпродуктов получился. У нас с таковыми, к сожалению, бедно.
— На чтение-то хватает времени?
— Не-е, нет, конечно. Понимаю, что так жить и работать нельзя. Это нечеловеческое отношение к себе. И только завистники думают, что мы спим на подушках и матрацах, деньгами набитых, и что нам вольготно и легко.
— При социализме, когда два выходных у тебя было, легче жилось?
— Их-то я всегда и ненавидел. Для меня час просидеть без дела, без движения — каторга.
— Корову держишь, наверное?
— Сразу же ликвиднули, как жена командовать цехом стала.
— Голосовать за кого собираешься?
— За производство свое, а президентом хоть дьявол пусть будет, хотя я тут и утрирую. Мы все коммунисты, социалисты, уроженцы минувшей эпохи, дурной той системы. Но верю я, что того ЦК со всеми вытекающими отсюда последствиями уже не будет. Очень хочется, чтобы политики на труженика работали и не мытарили б нас больше клерки в «белых домах».
— А ты, я гляжу, демократ.
— Домкрат я: Песчаное одно поднимать — спина трещит.
— Как сформировался ты характером и душой?
— Отец и мать колхозники у меня, и я из труда вырастал, как и они.
— Что больше всего ценишь в людях, Владимир Леонидович?
— Порядок, честность и трудолюбие.
— Но любой предприниматель — купец и хитроват, вроде бы. Не обманешь, говорят, — не продашь.
— На серьезной работе можно раз обмануть. На обмане далеко не уедешь. Надо работать четко и честно.
— Так же ведет свое дело и «нефтяник» Василий Петрович Федотов, о котором я писал в «Тюменской правде». Радует меня, что есть в предпринимательстве такие люди. Это хорошо подпитывает веру в лучшую долю России. Нынешнее время — как яма, глубоко куда-то упали, но со дна колодца, говорят, звезды видно. Что-то и лучшее прозревается в нашей будущей жизни.
— При старой системе рамки душили, ну такой тесный хомут, такой тесный… Умному не давали свободы, таланту — размаха.
— Сейчас свободою удовлетворен, Владимир Леонидович?
— На 99 процентов: времени нет навести порядок в собственной ограде.
— Получается, что ты больше общественник, чем личник, что растешь из социалистического корня. Но ведь ты по натуре крестьянин. А Ленин писал, что крестьянство само по себе — почва для кулака. Это пролетарии, те на голову выше… Майданников шолоховский тем впечатляет, что за собственное свое страдал, ночами не спал. Да и в нынешней деревне бывает: курица перебежит по чьему-то посеву, и хозяин готов перегрызть глотку соседу. Покойного писателя Ивана Михайловича Ермакова волновало это, и нашли отражение его думы по сему поводу в сказах. Ты из другого теста, что ли?
— На собственность, на деньги у меня глаза не горят. Что такое купюра Госбанка? Это документ, обыкновенное платежное поручение. Только считать надо учиться, чтобы стать настоящими хозяевами. А многие сейчас позарились не на счет, а на деньги и погорели на них. Бросаются, как голодные щуки на окуней.
— Деньги вообще всю нашу жизнь перемутили, как в той песне: всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца. Не платят рабочим зарплату — понятно, крестьянин сидит месяцами без денег — ясно. Но когда политический капитал наживают воплями о деньгах — не очень. Многие на селе кричат: дотации, дотации, дотации, только они и спасут. А я не верю хору всему «от Москвы до самых до окраин», что орет о дотациях. Безадресно бухать деньги на нужды деревни — вести страну к еще большему разорству. Известно, что и на войне наживаются: кому она война, а кому тетка родна. Так и сельские беды. Мысль улавливаешь?
— Тяму хватает пока. И скажу я на этот счет следующее, Александр Петрович. Бывает, в коня корм, а бывает — не в коня. Ума нет — никакие денежки не помогут.
Изворотливо надо хозяйствовать, крутиться по 18 часов в сутки с заботою о себе, о ближних своих, о коллективе, что в тебя верит. Тогда и без дотаций можно обойтись, хотя с трудом при таком диспаритете цен.
— Один лямку тянешь?
— Как бы тебе сказать? Я с командой работаю, и поименуй, будь ласка, моих коллег. Это зам мой первый Михаил Пономарев, заместитель по экономике Любовь Головач, инженер-строитель Анатолий Морев, автокрановщик Николай Фомин, водитель Александр Андреев, электросварщик Сергей Мохнощеков, работники торговли Наталья Потапова, Людмила Шнайдт и Александр Данилов, управляющий в Песчаном Владимир Барнев. И другие, конечно.
— К вопросу на засыпку. Чаек вот на ваших озерах много, Владимир Леонидович. Люблю я наблюдать за их реянием в воздусях.
— Я тоже, — мечтательно разулыбался Ташланов.
— Так вот кружливо летают они над рыбистыми прибрежьями и омутами.
— Что-то не понимаю тебя я.
— Ты от дедушки ушел и от бабушки ушел, как колобок. От дедушки — от системы, в которой чувствовал себя подневольным, от бабушки — от фальшивых друзей. А капиталистом ты себя чувствуешь?
— Я чувствую себя воспитанником той старой советской системы, но жить при ней не хочу. Я хочу свободно работать, быть свободным человеком. Обществу пользу хочу приносить, как делаю это сегодня. Я ведь тот же председатель, но вольный…
— Великое дело, Владимир Леонидович, жить и работать «с надеждою быть России полезным», как мог бы выразиться по этому поводу декабрист Иван Пущин. И если говорить принципиально, я верю в искренность твоих слов, в то, что ты теперь вольный.
— Но годы летят, между прочим, сокращаются и возможности добрых дел сделать побольше.
— О смерти не приходят мысли?
— Об этом каждый иногда думает.
— Царапает сердце мне всегда, когда читаю, как умирал Чехов. Последние слова его были: «Оля! Принеси мне бокал шампанского». Просто, честно и гениально умер.
— Такие ж у него и рассказы, Петрович.
— Но бес меж тем заставляет думать о том, что было губительного в старой системе. Фарисейство стало колом
в спину социализму. Во всеобщей фальши тонуть мы стали. Словесами о жизни во благо общества унижали личность каждого, единственного и неповторимого человека. О личном интересе не принято было и говорить: стыдоба, мол, это.
— Оттого и не хочу я возврата к старому! — эмоционально вырвалось у Ташланова. — Поэтому и стою за паевой раздел собственности в колхозах и совхозах. Нет раздела — закрепощен человек. Как у большинства наших председателей. Вздумал их работник поискать лучшей доли — хрен ему, а не пай. А голому мытариться никому неохота. Поэтому и нужна паевая система, и чтоб работала она! У нас в Песчаном пай работает на человека. Возвращаюсь к этому потому, что ночами не сплю порой в думах о земляках. Передал нам крестьянин гектар земли — мы с него зерно получаем, с гектара луга — сено, тракторишко — он тоже окупится.
— Ну об этом уже можно говорить специально.
— Понимаю тебя. Скажу одно в заключение: дали человеку пай — получил он вольную.
— А «Маяк», так или иначе, — твоя вольная, которую ты сам и выстрадал. Выспел, выспел ты, Леонидыч, и дай тебе Бог удач!
По натуре Ташланов импульсивный, с чапаевскою жилкою человек. Беседуешь с ним в конторе, гостинице или дома — он минуты не посидит, ходит из угла в угол, в руках что-нибудь перебирает. Что удивительного? Отец и мать крестьяне у него, работяги, и он из труда вырастал, как из земли колос пшеницы.
В феврале нынче заехал Владимир Леонидович в гости ко мне. Давно я хотел поговорить с ним об итогах 96-го. И вот Ташланов передо мной на диване, оглаживая вниз кончики вислых усов, подступается к разговору:
— Что, значит, нового, Петрович?
— Да. И в первую очередь меня интересует Песчаное, в котором наступила новая «эра».
— С прибылью сработали в Песчаном, как и в «Маяке» в целом. Есть ум — будет и рубль. Перво- наперво перевооружаем мы полностью животноводство. Восемьдесят нетелей чудных имеем сейчас. Больше чем в районе, молока надоили на одну фуражную корову, несмотря на штормливое нынешнее время. До 15 килограммов в день. У яровчан, к примеру, доят по килограмму на коровенку. В 1996-м вообще было по 833 грамма. Это бутылка шампанского. Хорошая коза и то дает по 2,5 литра. Рентабельность растениеводства у нас высокая. Суди сам, Петрович: себестоимость центнера зерна — 14 тысяч рублей, а сдали мы его по 80 тысяч.
— Никак магией вы овладели, обихаживая буренок?
— У коровы молоко на языке. Хорошо кормим мы животных, об условиях содержания заботимся и холим. Племработа ведется.
— Люди бают, что вы коровам своим в Песчаном ноги моете.
Ташланов расхохотался.
— Да-а, запланировали мыть копыта. А если без шуток, то любая корова требует ухода. В некоторых же хозяйствах животные утопают в навозе. И что о молоке говорить на навозофермах. А руководители хозяйств митингуют на разных хуралах в районе.
— Ты-то бываешь там?
— Я на их сходки давно не хожу. Вот орет некто: «Я своего красного цвета не меняю». Да ты будь хоть голубой или зеленый, но создавай людям условия для труда, выдавай зарплату. Как это у нас делается, в Грачах, в Ильинке. А рядом с ними Дубынка, там крах полный. Кончил ведь ее красный горлопан. Осталась одна контора. И сидит в ней директор как айсберг, пристывший к своему отпиленному стулу.
— Почему отпиленному?
— Предшественник его был низким ростом и под себя стул подделал. Устроился, значит, новый-то в нем и костерит Ельцина и всю иерархию до главы района. Есть такие у нас ноющие, плачущие. Соберутся дела сельскохозяйственные обсуждать — один воет. Семеро подвывают. Иждивенческих настроений много. Забрось директора из Дубынки в пустыню куда-нибудь — черепах бы ел, а выжил. Тут только рот разевает: дай ему и дай! Много еще иждивенцев. И бюрократов старой закваски хватает. До мозгов окостенели они. Открыли мы магазин фирменный в центре Казанки. Любые продукты тут можно купить — мясо, молоко, рыбу, колбасы, сыры и прочее. Распахнули тут же недалеко двери нашей таверны «Алые паруса», где пельмешки можно покушать, манты, курицу-гриль и колдуны.
— А это-то что за чудо?
— Специальные пельмени в горшочках.
— И вот недовольные из чиновников кричат теперь, что уют их нарушили, видите ли, жалуются они, что много теперь в центре машин бывает.
— В Песчаном теперь недовольных нет у тебя?
— Жизнь без них, как блюдо без соли. Есть такие. При социализме-то некоторым жилось лучше. Гвоздя, как говорится, не вбили сами за всю жизнь, а ели, пили, гуляли и деньги получали. Семерки-то в табелях всем ставили. А сейчас эти люди у нас работают. Занялись мы рыболовством — рыбачат, вкалывают. Трудное это дело, но зарабатывают законные деньги. Мы же не выгнали никого, а ведь могли отобрать качественных только трудяг. Но это принцип фермерства. Остальные тогда куда? Воровать, убивать, грабить, бомбить? Воспитывать будем, работать заставим. Все должны жить. Но каждый — по своему труду.
— Тебе только в делах не утонуть бы. А опасность такая есть, Владимир Леонидович: ты же трудоголик.
Ташланов вздохнул с протягом.
— М-да, два года я у тетки любимой не был, к брату путь позабыл. В дом родной два раза в год заглядываю, когда у мамы с отцом дни рождения. Это разве нормально? На хрен нужна тогда экономика и политика, если забываешь, для чего живешь, кто ты и откуда родом.
— Бросать все надо.
— Как бросишь? — с печалью разулыбался Ташланов. — Заварил кашу, не жалей масла.
— Вечная это проблема — жизнь на разрыв. Крест это, значит, твой, судьба, Владимир Леонидович!
Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
«Я тот же председатель, но вольный…»
Маяковский любил давать на афишах анонсы своих выступлений на творческих встречах «компотом» из разных неожиданностей. Если бы я предварял беседу с моим новым героем, директором малого строительно-монтажного предприятия «Маяк», этим методом, то компот мог бы быть таким:
Бывший председатель колхоза Ташланов возвращается к земле, которую он и не покидал.
Директор известного ныне в области, весьма благополучного совхоза «Грачевский», друг Ташланова С. Деркач учится у него, как покинуть совхоз свой, не оставляя его.
Ну и т. д.
Находясь в гостях у Ташланова в Огнево, смотрел я видеоленту про собрание колхозников в соседнем селе Песчаном. Там создали агрофирму «Маяк-Песчаное», и Владимир Леонидович стал хозяином в ней, приобретя 51 процент акций. Ветер перемен почувствовали песчановцы уже через несколько недель новой «эры»: был построен зерносклад, споро ремонтировалось родильное отделение для телят, заборонили на первый след всю посевную площадь, не стало хаоса, от которого взгляд мог ржаветь, на МТМ машины стояли по линеечке. Успели спроворить железную крышу на складе, купить новый токарный станок. Впервые после полугодовой тишины в бухгалтерии, где слышно было лишь, как скребутся мыши, зазвенели денежки. Людям выдали зарплату, к тому же еще и полновесную. На собрании, обсуждавшем проблемы новорожденной фирмы, рядом с Ташлановым сидел Сергей Васильевич Деркач, «лучший друг» Владимира Леонидовича, как объявлено было залу. Позднее грачевский директор сказал мне, не делая из этого тайны, что приехал в Огнево поучиться, набраться опыта.
Пересекши двор усадьбы Ташланова, мы побывали в тoт вечер на «колбасном заводе»: он тут же, под боком, разделяет с хозяином их лишь ограда. Колбасный — условно: тут и рыбу коптят, и хлеб пекут, и макароны делают. Все на автоматике. Объемы промышленные, можно сказать. Продукция заводишка, который принадлежит организованному Ташлановым хозяйству, — 500 булок хлеба в смену, 300 кг. макаронных изделий шести видов, более полутонны копченой рыбы разного ассортимента да столько же колбасы. А есть в этом хозяйстве еще мельница, где перерабатывают по 6 тонн зерна в смену. Для реализации своей продукции оно имеет в районе четыре магазина, скоро откроются еще два.
У меня была обстоятельная беседа с С. Деркачом. Не случайно теперь направил я окуляры своей аналитики на Ташланова: почувствовал, что за такими людьми будущее современной деревни, кардинальные перемены в ней. И это очень интересно, по-писательски проникать в психологию этих людей, вызнавать мотивы их жизнедеятельности.
— Владимир Леонидович, «мясокомбинат» Деркача в Казанке и твой офис рядышком. Как я знаю, это не оттого только, что вы друзья.
— Делом мы повязаны, мы же строили комбинат для Грачей. Душу в него вложили, он наш, «маяковский». По индивидуальному проекту построен, вместе с Деркачом над ним мараковали. С комбината и началась биография «Маяка».
— Это кооператив?
— Форма собственности частная, я — учредитель, пятый годок нам пошел. На комбинате мы держали экзамен по квалификации, как говорится: очень сложный, трудный объект. Это не силосная яма, не база для скота и даже не здание школы, а предприятие по переработке сельскохозяйственной продукции. Тут и убойный цех, и холодильное хозяйство, и колбасное производство, и обвальная линия, и гусещипалка, и административный корпус, и гаражи — вся инфраструктура. Два года строили комбинат и сдали «под ключ». Сами ввели его в эксплуатацию, обучив для этого персонал. Пошла первая продукция — получайте, грачевцы, теперь комбинат ваш. Параллельно строили для Грачей турбазу.
— Я ее называю отель «Чихово» — на берегу чудо- озера он!
— Гостиничка действительно своеобразна, купольная шестиуголка. Собственный, опять же индивидуальный проект. У других такой нет.
— А сейчас «Маяк» еще и земледелием, животноводством занялся.
— Да, Песчаное — это что колхоз для меня.
— Остановил развал?
— Потихоньку в гору пошли. Неплохо поработали в прошлый сезон. Получили 27,8 центнера зерновых с гектара. Полностью вспахали и заборонили зябь. Содержим 400 коров. Хотя без хирургии, и тотальной к тому же, не обойтись. В Песчаном всегда был изолятор: сгонялись сюда коровы кривые, больные, старые. На 95 процентов надо обновить дойное стадо. Но зато у нас уже 700 голов молодняка. 20 тысяч центнеров сена заготовили, стопроцентно обеспечили скот кормами.
— Спелый мужик ты, Леонидыч. По горло мог бы накачаться деньгами. Но вешаешь на себя заботы, занимаешься производством. Почему в него ввергся, а не ударился в торговлю колготками?..
— Определенной стабильности можно достичь лишь тогда, когда торгуешь собственною продукцией. И любое производство, тем более сельскохозяйственное, важно в любую эру, при любой системе. Не знаю, будут там нужны танки или водка, а вот мясо, молоко, колбаска и хлеб необходимы любому правителю, при любой власти и во все времена года. Я вечный сельхозник, работал и шофером, и комбайнером, и механиком, и главным инженером, и председателем колхоза имени Черемнова.
— И решил испытать себя в частном производстве. С чего бы? Втихушку, наверное, завел свое дело, как делают сейчас многие.
— Я порядочный человек, открыто заявил, что хочу уйти в частники, строить. Отпустите меня с миром и до свидания!
— Но должность председателя довольно хлебная и в наши раздрайные времена. Почему именно в частники-то подался?
— Кто не понимает — глаза разинули: а-аа, на большую деньгу Ташланов рванул. Но ведь деньги просто так никто не дарит. Производство ведешь — надо их зарабатывать. Торговля — тоже работа. О спекулянтах не говорю, эти рванули шайбу да продали как можно дороже. А настоящая торговля для меня гораздо сложнее, чем производство. Ушел в частники я из-за консерватизма прежней системы, из-за бесправия и рядового колхозника, и председателя.
— Но это же был большой риск.
— Да, непросто было решиться. Чихнуть, махнуть и в дамках? Так не бывает.
— Жена поддерживала тебя?
— Не очень, как и друзья многие. Те особенно, которые до первой передряги друзья. В человеческих моих отношениях с ними все проявилось как на промокашке. С такими я сейчас и не здороваюсь.
— И все-таки ты ушел, чтоб стать миллиардером, быть очень богатым? Или же припекло? Что, свободы тебе не хватало? Разжуй.
— Командная система — это уговаривалка. А я терпеть не могу упрашивать человека, чтоб зарабатывал он себе деньги. Поезжай-ка, мол, Ваня, на тракторе да сделай то-то и то-то. Уговаривалка — отвратное ярмо той системы, когда мы все были рабы общества. Меня одни строгают, я — других, и не повернешь никуда, не отвернешь. Погонялой я был, а не руководителем, оттого и ушел из председателей. В «Маяке» я подбираю людей, которые сами работают — погонять их не надо. Главное в моей системе — рубль. И оцениваю работу я сам. Заработал 500 тысяч — твои они, миллион — получай, хоть дворник ты, хоть инженер. И ни перед кем не надо отчитываться. Полная свобода в экономическом и производственном плане. Как скажу, так и будет. Я хозяин, за все и за всех отвечаю.
— Этому-то и учился у тебя Деркач, как стать хозяином?
— Не знаю, учился ли, но если учился, то этому и ничему другому. Некоторые руководители растерялись в сложной нынешней обстановке, он — нет.
— Оттого и создал Деркач «Агросервис». Фирма естественным путем вырастает из совхоза, как растет и кустится дерево. Хотя о перспективах еще говорить рано: всякое бывает в жизни, тем более в наше сложное время. Ты знаешь, конечно, что я пишу книгу о Грачах.
Наблюдая за Сергеем Васильевичем со стороны, встречаясь с ним, я видел, как он страдает, когда приходится ему людей прогонять, воспитывать пятидесятилетних. Это пагубное наследие социализма. Ну да ладно. Что заканчивал, Владимир Леонидович?
— Ишимский сельхозтехникум. Я по специальности механик.
— А тут вдруг строитель?
— Всегда любил строить. Инженером работал, и МТМ у нас строили — не слезал с крыши.
— Почему строительство нравится?
— Это жизнь. Как и хлеб. Без хлеба через месяц загниешь. Строить не будешь — два-три года, и все, крышка, рушиться начнет производство, падать.
— Ринулся ты в строительство, как в омут. Один пробивался?
— Да нет, глава администрации нашего Казанского района Владимир Иванович Барабанщиков так или иначе поддержал меня, отпустив с Богом. Помогал с отводом земли под мое производство. Друзья верные поддерживали как могли. Кто машину дал, кто чего. Не просто ж с нуля начинать. Налоговый инспектор Долгушина Надежда Николаевна в долг оформила регистрацию моей фирмы. На это потребовалось две тысячи рублей, которых у меня тогда не было. Ссуду получил — рассчитался… А ссуду мне дали 100 тысяч — по тем временам о-го-го! Жена б узнала — с ума сошла. Сразу же бросился закупать технику. Но тут дорожка у меня, как у главного инженера, проторенной была. Друзья меня не подвели. Хорошо помогли мне Турпак Александр Павлович, друг из Ишима, Татьяна Николаевна Петренко, Наталья Васильевна Плясунова из Ишимагропромснаба и Тамара Петровна Романова из облагропромснаба. И появились у меня два «Москвича», два трактора, гусеничный и колесник, пара прицепов. Базу создал. Скооперировавшись с Казанским ДРСУ (начальником там Михаил Вьюшков), заготовили 700 кубов древесины в тот зимний сезон. И рассчитался я за большую часть ссуды и другие затраты.
— Начальный капитал, как утверждается, сколачивают криминальным путем.
— А я горбом! Заработал денежки, и — в производство их!
— Угроза разорения над «Маяком» не висит?
— Сегодня еще хромаем. Наша система любого в два счета подкосить может, а то и вообще в гроб вогнать: не до конца отработана.
— Потребкооперация — большой конкурент в вашей торговле?
— Ничем особо, кроме спичек и водки, она сейчас не торгует. И конкуренции нам потребкооперация составить не может. Нас обвиняют иногда, что мы, частники, работаем для себя, для собственной прибыли. Но в каждом магазине у нас устроено три-четыре человека, это обеспеченность людей рабочими местами. Продаем мы тоже для людей. У нас ассортимент богатый и цены дешевле. Кто больше продает, больше и дохода имеет. Осваиваем мы сейчас периферию, дальние деревни, там еще есть пустоты, незаполненность рынка. И идут люди не в «потребиловку», а к нам. В потребкооперации не могут или не хотят научиться работать. Крепко в крови сидит у них социалистическое. Колхозы им построили в свое время магазины и передали безвозмездно. А они занимались дележкой, получая фондовые товары. Лучшие кому попадали? Кладовщику, продавцу, завмагу, председателю райисполкома. У нас же сейчас каждый купит все, что ему понравится, если есть деньги. И унижаться не надо. В местной газете появился материал из поселка Челюскинцев. Там предприниматель один из Омска открыл магазин, и народ валом к нему повалил. И продукты, и промтовары у него дешевле, чем у райповцев. В этом магазине принимают заявки на требуемые товары и привозят людям то, что им надо. А магазин потребкооперации затоваривается. Зато у них есть охранная сигнализация! Прогресс, видите ли. Ленятся во времена, когда цветет торговля. Надо же!
— Ядовитый ты мужик, Владимир Леонидыч.
— Анализирую, отсюда и законный яд.
— А как совмещается зарплата твоя и что собственник ты всего «Маяка»?
— Условная она у меня: я хозяин, хозяйствую, а не деньгую. На деньгах многие руководители-частники чаще всего и прогорают. То жене золотые серьги подай, в уши и в нос, то шубу самую-самую, то такой пундик- шмундик, какого нет ни у кого. И уж конечно, как по велению золотой рыбки, — трехэтажный коттедж с балконом, откуда Канары видать.
— И все-таки немного странно мне, что живешь ты в весьма заурядном доме, хоть и просторном.
— Я все свои деньги, мил человек, в производство вогнал. Денег на жизнь хватает: не мот я и жена не мотовка. Хорошие машины, правда, слабость моя, болезнь! А особняки на фоне развалин — пир во время чумы.
— С фининспекторами не ссоришься?
— Я налоги вроде исправно плачу, хотя без проблем с налоговыми службами, наверное, ни у кого не бывает. Больнице нашей, культурным учреждениям помогаю. И меня в районе поддерживают.
— В гору идете?
— Не очень-то: Песчаное поднимать надо. Выведем его на достойный уровень — руки развяжем себе. Надо помочь деревне, не ослабляя внимания к развитию переработки сельхозпродукции в «Маяке». Будем строить свой молокозавод в Шагалово, если оборудование из Германии поступит. Станем производить цельное молоко в пакетах и сухое, кефир, йогурт в пластиковых стаканах, мороженое, сыр, творог, масло, сметану.
— А первичную продукцию кто поставлять будет?
— Владимир Иванович Барабанщиков доказывал мне, что упор надо сделать на частников. Я согласился с ним, да, наша основа — те люди, которые не нашли себе места в колхозе или в совхозе и хотят вырваться на свободу, на свои хлеба перейти. Можно ведь забрать из хозяйства свой пай — земли надел, свой сенокос, трактор там или косилку. Вот этой-то части населения и надо помогать, ибо без поддержки люди останутся один на один со своею судьбой.
— Я вижу, у тебя идет почти по Серафиму Саровскому: спасись сам — и вокруг тебя спасутся…
— Нам нужно сегодня на селе серьезное производство с замкнутым циклом, и венец его — переработка. Сейчас с тем же молоком вакханалия. Сдадут его люди монополистам на молзаводы в Ишим или Казанку и по полгода потом ждут расчета. Также и на мясокомбинатах «платят» за мясо. И куда крестьянину подаваться? В дивизию самозваного какого-нибудь Котовского? Таковые в наших лесах пока не рыщут… Нам нужен территориальный комплекс с мини-дойками для частников, которые будут держать пять и более коров, молокопункты по деревням, лаборатории, машины по доставке молока в магазины. Путь от крестьянина до прилавка должен быть прямой и краткий. Договоры будем заключать, конечно же, с хозяевами. Без агросервиса не обойтись: кому-то навоз увезти надо, кому-то помочь в заготовке сена. Но это только для наших молокосдатчиков.
— Раскольник ты, Владимир Леонидович, раскалываешь деревню.
— Цивилизовать хочу труд тех крестьян, которые впишутся в замкнутый цикл моего производства. Нелегко же ворочать при коровках лопатами и вилами. И нужно внедрять малую механизацию, облегчить крестьянам работу с навозоудалением, заготовкой кормов. Накоси-ка литовкой на пять коров! Проблемы свои и в растениеводстве. Ну будет у тебя пай в 8—10 га. Растить зерновые клочками, однако, не станешь, нужно «сбрасываться». Так легче все делать и технологически, и агрономически. И фермерство в этом плане — регресс, тупик. К коллективному труду мы все равно придем!
— Есть у вас в Песчаном пенсионеры, которые внесли свои паи, но сами не работают на производстве?
— Зато работают их паи; они нам доход-то и дают. И неработающие пайщики получают осенью свою долю зерна, сена, дров и прочее, на равных условиях со всеми.
— Песчаное нелегко поднять?
— Да, без госдотаций трудно и все-таки можно. Но не на них мы упор делаем, а на высокопродуктивное полеводство и животноводство. Четыре тысячи литров молока на корову получим — и без дотаций жить можно. Ну что это такое — получить по две тысячи! Это же смешное молоко. И урожайность зерновых нам нужна под 30 центнеров с га…
— Родился ты где, Леонидыч?
— В Огнево, напротив собственного нынешнего дома. Вот и больно стало мне, что до нищеты довели людей в нашем колхозишке.
— В Песчаном-то сильно все изменилось?
— Есть люди, у кого руки прямые, а у кого — кривые, кто был работягой — таким и остался. Этим жить лучше стало, почувствовали они, что чего-то стоят. В рублях даже, если говорить без обиняков. Они улучшение ощутили. А те, у кого руки кривые, ленивые, находятся в том же положении, как пенсионеры: живут не очень-то, но и помереть им не дадим. Хотят жить хорошо — пусть работают, как все нормальные люди.
— Я писал уже как-то, что всегда колет мне сердце, когда еду я по вашему району. И по другим, впрочем, но тут речь о вас. Коровники с выбитыми стеклами глядят черными глазницами, как в Чечне. В помещениях ветер гуляет, ни хрюка, ни мука. Будто гражданская война прошла. Могут ли возродиться казанские ваши деревни и за счет чего, Леонидыч?
— Работу на земле надо оценивать не числом гектаров, а дела животноводческие — не цифрами поголовья скота. Экономика, производительность — вот главное. Дает корова шесть литров — коза она, и под обух ее! А двадцать пять — надеяться можно на прибыль. Важно, в общем, не количество, а качество. Мы в Песчаном сократили поголовье, держа ориентиры на себестоимость. Засеваем также столько, насколько нам под силу. И неважно, социализм на дворе или капитализм.
— Или царизм, да? Хорошо было при Николашке. При нем водились караси и поросились пороси и было много чего закусить…
— Не на измах жить надо, а на интересе человека и всего коллектива, на счете.
— Мыслить — это считать, так?
— Естественно.
— Друг твой Сергей Васильевич Деркач заявляет без стеснения, что стремится быть капиталистом. И стремление это просматривается однозначно. Как и у тебя. Живете вы, в общем, по-капиталистически, но дружите по-социалистически, по-советски. Как все это увязать?
— А что, на Западе нет дружбы? Есть. О нюансах говорить не будем. Просто русские или, скажем, советские — более сострадательные, болевые люди. Печаль — явление русское.
— Да, до эпоса, плача Ярославны. Прав ты, Владимир Леонидович, сначала сердце, потом рацио, сперва сделаем, затем думаем. Это сложилось исторически.
— Я хочу делать свое дело без измов, чтобы и мне легко и хорошо работать и удобно, легко и приятно было рабочим.
— Думаю, что этого же и Деркач хочет. И пусть будет побольше у нас Ташлановых и Деркачей, больше колбасных, рыбных и молочных заводов, разных мельниц. Пусть больше будет конкуренции. Не устраивает человека в чем-то Ташланов — пойду к Деркачу, Деркач не тот, подамся к Барабанщикову, положим, к Реневу или Аржиловскому.
— О! Я вижу, что начинаю обращать тебя в свою веру.
— Семью-то вовлекаешь в дела маячные?
— Жена Валентина командует объектом переработки, что рядом с моим домом.
— Ну и как?
— Жалуется, что близко работа, что два шага до нее и что до полуночи порой возится там, как на собственном подворье. Сына хочу отправить на молокозавод в Германию. Пусть поучится, как там работают. Хочу, чтобы из него специалист по переработке сельхозпродуктов получился. У нас с таковыми, к сожалению, бедно.
— На чтение-то хватает времени?
— Не-е, нет, конечно. Понимаю, что так жить и работать нельзя. Это нечеловеческое отношение к себе. И только завистники думают, что мы спим на подушках и матрацах, деньгами набитых, и что нам вольготно и легко.
— При социализме, когда два выходных у тебя было, легче жилось?
— Их-то я всегда и ненавидел. Для меня час просидеть без дела, без движения — каторга.
— Корову держишь, наверное?
— Сразу же ликвиднули, как жена командовать цехом стала.
— Голосовать за кого собираешься?
— За производство свое, а президентом хоть дьявол пусть будет, хотя я тут и утрирую. Мы все коммунисты, социалисты, уроженцы минувшей эпохи, дурной той системы. Но верю я, что того ЦК со всеми вытекающими отсюда последствиями уже не будет. Очень хочется, чтобы политики на труженика работали и не мытарили б нас больше клерки в «белых домах».
— А ты, я гляжу, демократ.
— Домкрат я: Песчаное одно поднимать — спина трещит.
— Как сформировался ты характером и душой?
— Отец и мать колхозники у меня, и я из труда вырастал, как и они.
— Что больше всего ценишь в людях, Владимир Леонидович?
— Порядок, честность и трудолюбие.
— Но любой предприниматель — купец и хитроват, вроде бы. Не обманешь, говорят, — не продашь.
— На серьезной работе можно раз обмануть. На обмане далеко не уедешь. Надо работать четко и честно.
— Так же ведет свое дело и «нефтяник» Василий Петрович Федотов, о котором я писал в «Тюменской правде». Радует меня, что есть в предпринимательстве такие люди. Это хорошо подпитывает веру в лучшую долю России. Нынешнее время — как яма, глубоко куда-то упали, но со дна колодца, говорят, звезды видно. Что-то и лучшее прозревается в нашей будущей жизни.
— При старой системе рамки душили, ну такой тесный хомут, такой тесный… Умному не давали свободы, таланту — размаха.
— Сейчас свободою удовлетворен, Владимир Леонидович?
— На 99 процентов: времени нет навести порядок в собственной ограде.
— Получается, что ты больше общественник, чем личник, что растешь из социалистического корня. Но ведь ты по натуре крестьянин. А Ленин писал, что крестьянство само по себе — почва для кулака. Это пролетарии, те на голову выше… Майданников шолоховский тем впечатляет, что за собственное свое страдал, ночами не спал. Да и в нынешней деревне бывает: курица перебежит по чьему-то посеву, и хозяин готов перегрызть глотку соседу. Покойного писателя Ивана Михайловича Ермакова волновало это, и нашли отражение его думы по сему поводу в сказах. Ты из другого теста, что ли?
— На собственность, на деньги у меня глаза не горят. Что такое купюра Госбанка? Это документ, обыкновенное платежное поручение. Только считать надо учиться, чтобы стать настоящими хозяевами. А многие сейчас позарились не на счет, а на деньги и погорели на них. Бросаются, как голодные щуки на окуней.
— Деньги вообще всю нашу жизнь перемутили, как в той песне: всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги без конца. Не платят рабочим зарплату — понятно, крестьянин сидит месяцами без денег — ясно. Но когда политический капитал наживают воплями о деньгах — не очень. Многие на селе кричат: дотации, дотации, дотации, только они и спасут. А я не верю хору всему «от Москвы до самых до окраин», что орет о дотациях. Безадресно бухать деньги на нужды деревни — вести страну к еще большему разорству. Известно, что и на войне наживаются: кому она война, а кому тетка родна. Так и сельские беды. Мысль улавливаешь?
— Тяму хватает пока. И скажу я на этот счет следующее, Александр Петрович. Бывает, в коня корм, а бывает — не в коня. Ума нет — никакие денежки не помогут.
Изворотливо надо хозяйствовать, крутиться по 18 часов в сутки с заботою о себе, о ближних своих, о коллективе, что в тебя верит. Тогда и без дотаций можно обойтись, хотя с трудом при таком диспаритете цен.
— Один лямку тянешь?
— Как бы тебе сказать? Я с командой работаю, и поименуй, будь ласка, моих коллег. Это зам мой первый Михаил Пономарев, заместитель по экономике Любовь Головач, инженер-строитель Анатолий Морев, автокрановщик Николай Фомин, водитель Александр Андреев, электросварщик Сергей Мохнощеков, работники торговли Наталья Потапова, Людмила Шнайдт и Александр Данилов, управляющий в Песчаном Владимир Барнев. И другие, конечно.
— К вопросу на засыпку. Чаек вот на ваших озерах много, Владимир Леонидович. Люблю я наблюдать за их реянием в воздусях.
— Я тоже, — мечтательно разулыбался Ташланов.
— Так вот кружливо летают они над рыбистыми прибрежьями и омутами.
— Что-то не понимаю тебя я.
— Ты от дедушки ушел и от бабушки ушел, как колобок. От дедушки — от системы, в которой чувствовал себя подневольным, от бабушки — от фальшивых друзей. А капиталистом ты себя чувствуешь?
— Я чувствую себя воспитанником той старой советской системы, но жить при ней не хочу. Я хочу свободно работать, быть свободным человеком. Обществу пользу хочу приносить, как делаю это сегодня. Я ведь тот же председатель, но вольный…
— Великое дело, Владимир Леонидович, жить и работать «с надеждою быть России полезным», как мог бы выразиться по этому поводу декабрист Иван Пущин. И если говорить принципиально, я верю в искренность твоих слов, в то, что ты теперь вольный.
— Но годы летят, между прочим, сокращаются и возможности добрых дел сделать побольше.
— О смерти не приходят мысли?
— Об этом каждый иногда думает.
— Царапает сердце мне всегда, когда читаю, как умирал Чехов. Последние слова его были: «Оля! Принеси мне бокал шампанского». Просто, честно и гениально умер.
— Такие ж у него и рассказы, Петрович.
— Но бес меж тем заставляет думать о том, что было губительного в старой системе. Фарисейство стало колом
в спину социализму. Во всеобщей фальши тонуть мы стали. Словесами о жизни во благо общества унижали личность каждого, единственного и неповторимого человека. О личном интересе не принято было и говорить: стыдоба, мол, это.
— Оттого и не хочу я возврата к старому! — эмоционально вырвалось у Ташланова. — Поэтому и стою за паевой раздел собственности в колхозах и совхозах. Нет раздела — закрепощен человек. Как у большинства наших председателей. Вздумал их работник поискать лучшей доли — хрен ему, а не пай. А голому мытариться никому неохота. Поэтому и нужна паевая система, и чтоб работала она! У нас в Песчаном пай работает на человека. Возвращаюсь к этому потому, что ночами не сплю порой в думах о земляках. Передал нам крестьянин гектар земли — мы с него зерно получаем, с гектара луга — сено, тракторишко — он тоже окупится.
— Ну об этом уже можно говорить специально.
— Понимаю тебя. Скажу одно в заключение: дали человеку пай — получил он вольную.
— А «Маяк», так или иначе, — твоя вольная, которую ты сам и выстрадал. Выспел, выспел ты, Леонидыч, и дай тебе Бог удач!
По натуре Ташланов импульсивный, с чапаевскою жилкою человек. Беседуешь с ним в конторе, гостинице или дома — он минуты не посидит, ходит из угла в угол, в руках что-нибудь перебирает. Что удивительного? Отец и мать крестьяне у него, работяги, и он из труда вырастал, как из земли колос пшеницы.
В феврале нынче заехал Владимир Леонидович в гости ко мне. Давно я хотел поговорить с ним об итогах 96-го. И вот Ташланов передо мной на диване, оглаживая вниз кончики вислых усов, подступается к разговору:
— Что, значит, нового, Петрович?
— Да. И в первую очередь меня интересует Песчаное, в котором наступила новая «эра».
— С прибылью сработали в Песчаном, как и в «Маяке» в целом. Есть ум — будет и рубль. Перво- наперво перевооружаем мы полностью животноводство. Восемьдесят нетелей чудных имеем сейчас. Больше чем в районе, молока надоили на одну фуражную корову, несмотря на штормливое нынешнее время. До 15 килограммов в день. У яровчан, к примеру, доят по килограмму на коровенку. В 1996-м вообще было по 833 грамма. Это бутылка шампанского. Хорошая коза и то дает по 2,5 литра. Рентабельность растениеводства у нас высокая. Суди сам, Петрович: себестоимость центнера зерна — 14 тысяч рублей, а сдали мы его по 80 тысяч.
— Никак магией вы овладели, обихаживая буренок?
— У коровы молоко на языке. Хорошо кормим мы животных, об условиях содержания заботимся и холим. Племработа ведется.
— Люди бают, что вы коровам своим в Песчаном ноги моете.
Ташланов расхохотался.
— Да-а, запланировали мыть копыта. А если без шуток, то любая корова требует ухода. В некоторых же хозяйствах животные утопают в навозе. И что о молоке говорить на навозофермах. А руководители хозяйств митингуют на разных хуралах в районе.
— Ты-то бываешь там?
— Я на их сходки давно не хожу. Вот орет некто: «Я своего красного цвета не меняю». Да ты будь хоть голубой или зеленый, но создавай людям условия для труда, выдавай зарплату. Как это у нас делается, в Грачах, в Ильинке. А рядом с ними Дубынка, там крах полный. Кончил ведь ее красный горлопан. Осталась одна контора. И сидит в ней директор как айсберг, пристывший к своему отпиленному стулу.
— Почему отпиленному?
— Предшественник его был низким ростом и под себя стул подделал. Устроился, значит, новый-то в нем и костерит Ельцина и всю иерархию до главы района. Есть такие у нас ноющие, плачущие. Соберутся дела сельскохозяйственные обсуждать — один воет. Семеро подвывают. Иждивенческих настроений много. Забрось директора из Дубынки в пустыню куда-нибудь — черепах бы ел, а выжил. Тут только рот разевает: дай ему и дай! Много еще иждивенцев. И бюрократов старой закваски хватает. До мозгов окостенели они. Открыли мы магазин фирменный в центре Казанки. Любые продукты тут можно купить — мясо, молоко, рыбу, колбасы, сыры и прочее. Распахнули тут же недалеко двери нашей таверны «Алые паруса», где пельмешки можно покушать, манты, курицу-гриль и колдуны.
— А это-то что за чудо?
— Специальные пельмени в горшочках.
— И вот недовольные из чиновников кричат теперь, что уют их нарушили, видите ли, жалуются они, что много теперь в центре машин бывает.
— В Песчаном теперь недовольных нет у тебя?
— Жизнь без них, как блюдо без соли. Есть такие. При социализме-то некоторым жилось лучше. Гвоздя, как говорится, не вбили сами за всю жизнь, а ели, пили, гуляли и деньги получали. Семерки-то в табелях всем ставили. А сейчас эти люди у нас работают. Занялись мы рыболовством — рыбачат, вкалывают. Трудное это дело, но зарабатывают законные деньги. Мы же не выгнали никого, а ведь могли отобрать качественных только трудяг. Но это принцип фермерства. Остальные тогда куда? Воровать, убивать, грабить, бомбить? Воспитывать будем, работать заставим. Все должны жить. Но каждый — по своему труду.
— Тебе только в делах не утонуть бы. А опасность такая есть, Владимир Леонидович: ты же трудоголик.
Ташланов вздохнул с протягом.
— М-да, два года я у тетки любимой не был, к брату путь позабыл. В дом родной два раза в год заглядываю, когда у мамы с отцом дни рождения. Это разве нормально? На хрен нужна тогда экономика и политика, если забываешь, для чего живешь, кто ты и откуда родом.
— Бросать все надо.
— Как бросишь? — с печалью разулыбался Ташланов. — Заварил кашу, не жалей масла.
— Вечная это проблема — жизнь на разрыв. Крест это, значит, твой, судьба, Владимир Леонидович!