Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Грачи — огонечек России
Грачи — лирическая родина моей повести «Экспедиция на Сорочье». На озерах в этом глухом углу Казанского района с разбросанными там и сям на вершинах берез в колках грачиными поселениями я работал несколько лет с друзьями-исследователями из рыбного НИИ. Кукушки с утра до вечера желали нам многая лета, вся птичня гимны пела. Березы глаза ласкали. Легко открывались нам и души грачевцев — коренных жителей этой бело-синей окраины района.
Всяких хозяев знавал совхоз «Грачевский». В наши времена пашня веснами мягкой, словно перинка, была. Должно было пойти хозяйство в гору, но тут грянула, как гражданская война, печально знаменитая теперь перестройка. Грачевский совхоз стал нищать, как и другие, еще немного — и пришел бы к полному краху. Ан переживает он ныне весну в своем развитии. И экономически, и психологически. Нынешние Грачи — это асфальт, по которому звонко цокают утрами девичьи туфельки, это новые дома, где люди живут в достатке, полные живности животноводческие постройки. Чего стоит только знаменитая гусеферма с ее многоголосым гагаканьем. Сейчас совхоз — подразделение АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз». Это известное теперь в области хозяйство, о нем много пишут, поют даже, что «Грачи — огонечек России» среди синеглазой шири ее.
Перемены в Грачах связаны с приходом на директорскую должность Сергея Васильевича Деркача, с которым мы как-то сразу сдружились. Это по внешнему виду и сути динамичный современный руководитель. Короткая стрижка, кожанка, остер, импульсивен. Ни дать ни взять — бизнесмен. Баксы в его лексиконе так же обычны, как «деревянные» рублики для подавляющей массы российского населения. И вот выдался час, когда мы сидим с директором и беседуем у камина, в котором весело постреливают сосновые чурочки. Начинаю с общехозяйственных вопросов, но не теряю надежды, что удастся покопаться и в психологических глубинах этого интересного мне человека.
— Ехал я по району, Сергей Васильевич, и на душе кошки скребли, когда видел пустые глазницы оконных проемов в коровниках, немые коробки, в которых посвистывал ветерок. Говорил на эту тему с главой администрации Казанского района Владимиром Ивановичем Барабанщиковым. Печаль сквозила в его словах. Прорывалась боль в риторическом вопросе: «Неужели вина крестьян в том, что они крестьяне? Уважающий себя человек не будет работать в долг. А для наших крестьян сегодня работа — хобби: зарплату ж они не получают. Хлеб всегда был мерилом госсистемы. А он у нас не реализован с прошлого года. Не нужен. Зато покупаем зерно в Америке». И в таком вот духе шел разговор. Откуда ты появился тут, симпатичный такой, перспективный руководитель?
— Родился я на Алтае, в знаменитых Кулундинских степях. Потом был переезд в Яровское Казанского района. Там детство и юность прошли. Закончил Ишимский техникум, затем ветеринарный институт. Был главным ветврачом в Грачах, а с 1988 года и по сей день — директор совхоза.
— Начинал не без проблем, как я понимаю?
— Мы аппендицит района, глухой угол. Совхоз находился в системе Скотопрома. Мы доращивали тут скот из других хозяйств. Дали им самостоятельность, те и заявили: «Сами будем выращивать свою живность». И выбили из-под нас основу. Приплыли мы — дальше некуда.
— Но вы ведь тоже добились самостоятельности?!
— Конечно, вышли на связи с Тюменским Севером, стали крутиться.
— И соединили свою землю с лангепасской нефтью.
— Да-да! В Татарии давно видели пользу такой смычки. Тамошние НГДУ обязали над селом шефствовать. И в самые захудалые села асфальт пошел, коттеджи начали строить. Видел я эту татарскую новь собственными глазами… Был наш генерал по нефти из Лангепаса у нас в Грачах. И заявил, что мы ему по ценам 92-го года обошлись в 150 миллионов рублей, а за тот же год он, благодаря нашим доблестным геологам, которые промахнулись, пробурил 300 пустых скважин. И на каждую было брошено — на ветер — по 150 миллионов рублей.
— Ваш совхоз по затратам для нефтяников, стало быть, Сергей Васильевич, — одна скважина?
— Именно, что одна, но не пустая. Вкладывая деньги в наше производство, нефтяники вкладывают их в перспективу. Россия есть Россия, она в совокупности того, что есть в ней, пашен, нефти, руд и другого всего — единая. Богаче будут жить наши крестьяне, лучше заживут и нефтяники.
— Положение Грачей меня радует. Вы переживаете весну на фоне общей осени России. И осени промозглой, продувистой. Как вы шли к перелому?
— Нас поддерживали в Главтюменьнефтегазе, соединив с Лангепаснефтегазом, которым командовал тогда Юрий Константинович Шафраник. Два года мы прорабатывали с нефтяниками нашу программу. И 19 июня 1990 года распоряжением Совмина страны Грачевский совхоз был передан из ведения Агропрома на баланс Мингазпрома. Так и началась наша новая история. Построили 40-километровую асфальтированную дорогу до Казанки. Оздоровили больной бруцеллезом скот. Реконструировали коровники и свинарники. Построили новые откормплощадки. Увеличили складские площади по зерну. Выстроили теплые мастерские и гаражи. Создали колбасный цех, по сути это мини-мясокомбинат. Начали строить новое жилье.
— О ваших переменах можно говорить много. Что получают от вас нефтяники?
— Зерно на фураж для подсобного хозяйства, мясо птицы и говядину, молоко, рыбу, мед и прочее.
— Вы не обуза для АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз»?
— Не думаю, но проблемы есть. Мы ведь пока убыточны.
— Собираетесь, однако, пересекать черту, выше которой — прибыльность?
— Думаю, что в течение двух лет эта проблема будет решена.
— Для твоего лексикона привычны баксы. Так и кажется, что ты к нам из Техаса свалился. Ты капиталист, чувствуешь себя таковым?
— Нет.
— Почему?
— У нас пока нет тех форм, которые присущи капитализму, хотя мы движемся к тому. Я считаю: если ты капиталист, то — собственник. У нас есть доля акций «ЛУКойл-Лангепаснефтегаза». Но конкретики действий в этом я не вижу.
— Стремление к тому, чтобы быть капиталистом, у тебя, однако, просматривается однозначно.
— Да, я стремлюсь быть им, потому что капиталист — собственник и свободный, стало быть, человек в этом плане.
— Это ты к тому, что у него развязаны руки для свободы действий, хозяйственной инициативы?
— Да. И процесс идет туда, в том направлении, хотя доля истины в разговорах о «прихватизации» есть. Думаю, что дело все равно отшлифуется, и в собственники пробьются добрые, толковые ребята. Вот говорят о капиталистах, по накатанному ранее идеологами социализма мнению, что это наемный труд, мол, поработи- тельство и прочее. Я был в Словакии, Израиле, Америке. Встречался там с рабочими и думал: дай-то Бог, чтобы наш свободный рабочий жил, как тот наемный. Настоящий капиталист в принципе — это труженик, который не будет относиться рвачески к своим рабочим: они же производят для него материальные ценности.
— Пример Форда, его автомобильной империи прекрасно в этом убеждает, и то, что теперь и у нас с пониманием говорят о «белом социализме» автомобильного короля Америки — вполне закономерно и, главное, справедливо.
— Я знаю единственное: кто там работает, получает по труду, а не по субъективному желанию кого-то.
Надо отвечать за свои дела, свои поступки и прочее. Такую систему мы и стремимся создать у себя в Грачах. Хватит нам той уравниловки, которая плодит нахлебников.
— Не кажется ли тебе, Сергей Васильевич, что ты редко улыбаешься? Как расцениваешь ты те улыбки, которые видел в капиталистических странах?
— В определенной мере они дежурные. Но обстановка работоспособности, конкретики тамошних людей в действиях мне понравилась. Мы отличаемся, конечно, радушием. Этого Западу не хватает.
— Он же вышколен рационализмом. Потому и дефицит радушия. Так?
— Согласен. Мы отличаемся терпимостью друг к другу, состраданием. Там я особо не замечал этого. Но на Западе, по крайней мере, очень высока социальная защищенность собственности, права на нее. Идея социализма, она сама по себе хороша, но ее эффекты удачней, по-моему, использовали на Западе. Мы же расплодили совсем другой социализм. Возьмем положение пенсионеров. Там и тут. Там оно намного предпочтительней нашего. Наши руководители за 70 лет Советской власти понасоздавали массу всяческого убожества в этих вопросах, которое мы еще долго будем расхлебывать.
— Я недавно писал в газете «Правда», как легко большинство руководителей предприятий стали предавать свои коллективы. Понасоздают разных фирм и фирмочек и гребут под себя… Высококлассные специалисты покидают свое профессиональное производство и уходят в сторожа, продавцы и разное прочее. Почему это происходит? Потому что многие наши руководители давно, при социализме еще, когда заполонила все тотальная очковтираловка, цвело махровым цветом лицемерие, начали предавать собственный народ. Ну чего, спрашивается, можно ожидать от начальника, который думает одно, говорит другое, а делает третье? С фальшивою душой стал социализм наш, выродился просто-напросто. Сказал я в Казанке одному высокому идеологическому чинуше некогда: «Рыба гниет с головы». Так он грозно мне заявил: «Партия давно считает, что это ошибочное мнение. И выражайтесь осторожнее». А сам колоннами направлял в Тюмень автомобили с дефицитными стройматериалами на возведение дач себе и родне. Копнул один молодой прокурор криминальные связи в районе поглубже, и оказалось, что вели они к чинуше. После такой инициативы, правда, прокурора в момент вытурили из района…
Вспоминаю свой родной рыбный НИИ. Тридцать процентов коллектива были фанатиками, которые беззаветно вкалывали в науке. Остальные семьдесят жировали, жили за их счет, как пиявки. Часами вели дискуссии на работе о недостатках нашей социалистической системы. Курили, балдежничали, вычисляли «коэффициенты любви» на компьютерах. Ну да вернемся к делам твоего совхоза, Сергей Васильевич. Я хочу, чтобы ты назвал тех людей из Лангепаса, которые поняли тебя и поддержали. Страна должна знать своих героев, как говорят в таких случаях.
— Помимо Шафраника и сменившего его вскоре на посту «генерала» Равиля Ифатовича Маганова это — тогдашний руководитель отдела социального развития Рафаэль Мунирович Шарипов и заместитель генерального директора Михаил Михайлович Шабайлов. С этими толковыми, порядочными и душевными людьми мы сумели доказать руководству коллектива нефтяников необходимость их сотрудничества с Грачами. И тут нас поддержали еще Сергей Иванович Жаков, Валерий Николаевич Фрицлер и Николай Михайлович Маландюк.
— Но колебания были?
— Не только колебания, но и яростные дебаты.
— Но ты упорно шел к цели.
— Не то слово — настырно! Юрий Константинович Шафраник, встретив меня в своей приемной однажды, без обиняков заявил: «Я уже боюсь тебя». И я понимал его, других руководителей объединения. Взять Грачи на свой баланс — одно, но надо же потом и создать что-то: нефтефирма — это не собес для крестьян… Существует крылатое военное изречение: не главное — завоевать, главное — удержать. И тут требуется политическая и человеческая мудрость. Помню, приехал к нам в Грачи генеральный директор АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз» Рустам Гильметдинович Тубватуллин. Познакомился с хозяйством, собрал специалистов совхоза и сказал: «Когда государство дерет с меня налоги, я не знаю, куда они уходят. А в случае с Грачами вижу: наши деньги пойдут на доброе наше общее дело». Этот человек думает не только о своем производстве, но и о завтрашнем дне страны.
— А вдруг нефтяникам надоест делать вливания и они разведутся с Грачами?
— Опасения у меня такие есть, не скрою. Ситуация ведь в России неординарная, трудно выживать и нефтяникам. Но мы идем к экономической самостоятельности. Не в том плане, чтобы разорвать отношения с ними, нет, задача так укрепить экономику совхоза, чтобы у нас было нормальное партнерство, чтобы доблестный «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз» являл для нас устойчивый рынок сбыта продукции. И мы сокращаем убыточность, тенденция к плюсу пошла. Низкий поклон нефтяникам за то, что они нас поддерживают и понимают.
— Они страхуют вас?
— Да, обеспечивая нашу стабильность, они берут на себя, можно сказать, роль государства.
— Ваш профсоюзный бог Оскар Хабиденов, общаясь со мной, шутливо заметил, что писатели ребячливы в вопросах, которые задают. Я ж думаю, что мы просто искренни.
— Мое мнение: все вы — работники культуры — не от мира сего, — смеется Деркач.
— Вы сговорились с Хабиденовым.
— Как хочешь, так и думай, — парирует мой собеседник, и лицо его озаряет по-гагарински ослепительная улыбка, которая высвечивает человека до донышка, как говорится.
— Меня всегда греет, Сергей Васильевич, мудрая мысль Уильяма Блейка: искреннего стороной обойдет подлец. Вот ты работаешь с русскими людьми, как сам понимаешь. На Западе принято в определенных ситуациях вручать человеку конверт, в котором сообщено, что мы, мол, желаем вам всяческих благ, но, к сожалению, с вами расстаемся. Как, приемлешь такой стиль, капитализируя свой совхоз?
— Вполне. Это правила игры. Так должно быть. Я не противник профсоюзов, но когда они нагромождают горы всяких защищающих якобы трудового человека функций — это не на пользу. Надо уходить от такого воспитательства. Если человеку сорок лет, и он не понимает, как надо относиться к своему делу, его уже не перевоспитаешь.
— Я, между прочим, тоже так думаю.
— Через желудок и кошелек нужно решать такие вопросы.
— Увольнял за пьянку людей?
— Да, и делал это без колебаний, для душещипательных бесед в кабинет к себе не допускал. Если до человека доходило, что он такой никому не нужен, он ехал в город и лечился, раз у самого не хватило сил бросить пить.
— Но конфликты всякие не к одним только пьянкам сводятся.
— Да. Был у меня такой случай. Появилась в совхозе необходимость дрова складывать. Даю одному трактористу задание заняться такой работой. А он мне: «Это не мое дело, я тракторист и буду сидеть на гусенице». «Ради Бога, — говорю, — ставь трактор на прикол, пиши заявление на увольнение и порхай вольной птахой хоть до посинения». Сегодня мы все равны перед коллективом и задачами, которые он решает. Нужно рубить дрова — будешь рубить!
— Видно, что ты человек жесткий, но это ж диктаторские замашки.
— Я люблю порядок, и всего лишь. Волею судьбы сегодня я руководитель. И вот прошу специалиста сделать что-то к завтрашнему утру. А он приходит ко мне в кабинет и, глядя мне в глаза, заявляет: «Не сделал я, Сергей Васильевич!» Таков его доклад об исполнении. Но меня не волнуют всякие субъективные причины, которые он может выдвинуть. Мне ясно, что он меня не уважает. И на шута тогда пришел в кабинет?
— А у тебя самого грехи есть?
— Руководитель хорош, я понимаю, когда умеет брать ответственность на себя. Я беру. Не все получается, но демагогией я не занимаюсь.
— Беседа у камина располагает, как сам понимаешь, к искренности. Вопросов секретных тут нету. Я вот к чему. Ты человек семейный. Кто у тебя дети?
— Сын Слава восьми лет и дочь-пятилеточка Лена.
— Что значит для тебя жена Катя, или Екатерина Яковлевна?
— Она мать моих детей, любимый человек.
— Ты счастлив?
— Знаешь, дорогой, у каждого счастья есть свое несчастье, у каждой семьи своя тайна.
— Пушкин заявлял некогда, что без тайны нет семейственной жизни, и я с ним согласен. И все-таки счастлив ты?
— Говорю коротко: я живу нормально. Прекрасная семья, все отлично, но в глубину лезть не будем. Скажу одно: сегодня моя работа мало совместима с моей семьей.
— Это меня и волнует.
— За последнюю неделю я только три ночи был дома. До этого две недели в командировке. Сейчас опять на неделю в Лангепас еду. Хозяйству выживать надо, а значит, надо крутиться! И низкий поклон женам, что они нас, крутильных таких мужиков, терпят.
— Это я из тебя и вытягивал. Спасибо за честный ответ. Не агитировали ли тебя в Лангепасе, чтобы вообще к ним перешел, оставив, положим, за себя Хабиденова?
— Был такой разговор, был. Но моя судьба стоять здесь, на земле. Там бумаги и прочее.
— Но мог бы воротилой каким-нибудь стать, магнатом.
— У каждого человека должно быть чувство меры. Я уверен, что совхоз — это мое кровное дело. Я специалист сельского хозяйства и в другую систему никак не могу вписаться. Я ее не знаю. Скважины лечат, извини, не ветеринары. И для работы там мне надо или в корне измениться, или другим родиться. Мне уже не дано ни того ни другого.
— Может быть, понимаешь, что движение по ступенькам властной иерархии вверх так или иначе ввергает человека в некие подлости, и от оподления своей души ты оберегаешься. А со мной просто лукавишь.
— Там микроклимат, уклад жизни другой, а переход из одного уклада в другой всегда явление, чреватое бедами, болезненное, по крайней мере.
— Начинаю тебя понимать. Давно убедился в одной такой мудрости. Вот влюбились парень и девушка, бах- трах и поженились, не осмысливая корней жизни того и другого. Пожили потом год, слышь-послышь — ненависть оголтелая друг к дружке, развелись. Женятся, как говорят мудрые, любови, а разводятся уклады. Ладно, ясно мне на этот счет про Лангепас. Скажи, Сергей Васильевич, какую цель ты ставишь в жизни, чего хочешь добиться?
— Я хочу, чтобы росло благосостояние мое личное и окружающих меня людей, работников совхоза.
— А вопросы правды, справедливости тебя волнуют?
— Я их не ищу.
— А истину?
— Да.
— Спасибо, Сергей Васильевич, за откровенную беседу.
* * *
Послесловие к этому моему диалогу с Деркачем мрачноватое, но из песни слова не выкинешь. Встретились мы с ним вновь в госпитале. Собеседник мой лежит под капельницей. Глаза у него с краснотою, тяжелые. Думаю, что заболел он от перенапряга в работе. Ну а еще — весна, неустойчивость атмосфер, переналадка в природе.
— Перемены после прежней нашей встречи в лучшую сторону, конечно же, — говорит с хрипотцой Сергей Васильевич. — Развиваемся. Реорганизовались сейчас в фирму «Агросервис». Поставляем продукты нефтяникам Лангепаса, Когалыма и Урая. В 1996 году реализовали на Север 220 тонн колбасы. Она котируется там.
— Рассказывал мне один парень, что за грачевской колбаской гоняются. Раскуштовал народ, как говорится, что же вкуснее, свое или заграничное, не клюет на цветульки оформления.
— А мы и в этом плане делаем уже на уровне Запада. Вакуумная упаковка у нас по стандартам мира. А что касается Севера, мы кормим нефтяников, они нас инвестируют. Наращиваем сейчас объемы производства на своем «Мясокомбинате». Закончили строительство молочного завода, начинаем заниматься его оборудованием. Годовой объем реализации продукции довели уже до 12 миллиардов рублей. Вышли на нулевой вариант в экономике, то есть не убыточны. Перемены в психологии людей есть, сейчас они не получают деньги, а зарабатывают. Больше стали думать о хлебе своем насущном. Развивают хозяйство на подворьях. В нас верят, знают, что мы приобретем крестьянскую продукцию и сполна рассчитаемся. В минувшем году «Агросервис» заплатил населению Казанского района за продукты живыми деньгами полтора миллиарда рублей. Так что можно не умирать, а поэнергичнее шевелиться. В районе наша доля по производству и реализации сельхозпродукции составляет 14 процентов. Это очень весомо. Рынок вошел в нашу жизнь, одним словом. Тунеядцы, а они есть и в Грачах, выходят в «шлейф»…
Я почувствовал, что говорить Деркачу тяжковато. Капельница работала: кап-кап-кап.
— Поболей, Сергей Васильевич, — сказал я ему на прощание.
Александр Мищенко Диалоги «смутного времени»
Посвящаю бесценной жемчужине моей Нине
Грачи — огонечек России
Грачи — лирическая родина моей повести «Экспедиция на Сорочье». На озерах в этом глухом углу Казанского района с разбросанными там и сям на вершинах берез в колках грачиными поселениями я работал несколько лет с друзьями-исследователями из рыбного НИИ. Кукушки с утра до вечера желали нам многая лета, вся птичня гимны пела. Березы глаза ласкали. Легко открывались нам и души грачевцев — коренных жителей этой бело-синей окраины района.
Всяких хозяев знавал совхоз «Грачевский». В наши времена пашня веснами мягкой, словно перинка, была. Должно было пойти хозяйство в гору, но тут грянула, как гражданская война, печально знаменитая теперь перестройка. Грачевский совхоз стал нищать, как и другие, еще немного — и пришел бы к полному краху. Ан переживает он ныне весну в своем развитии. И экономически, и психологически. Нынешние Грачи — это асфальт, по которому звонко цокают утрами девичьи туфельки, это новые дома, где люди живут в достатке, полные живности животноводческие постройки. Чего стоит только знаменитая гусеферма с ее многоголосым гагаканьем. Сейчас совхоз — подразделение АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз». Это известное теперь в области хозяйство, о нем много пишут, поют даже, что «Грачи — огонечек России» среди синеглазой шири ее.
Перемены в Грачах связаны с приходом на директорскую должность Сергея Васильевича Деркача, с которым мы как-то сразу сдружились. Это по внешнему виду и сути динамичный современный руководитель. Короткая стрижка, кожанка, остер, импульсивен. Ни дать ни взять — бизнесмен. Баксы в его лексиконе так же обычны, как «деревянные» рублики для подавляющей массы российского населения. И вот выдался час, когда мы сидим с директором и беседуем у камина, в котором весело постреливают сосновые чурочки. Начинаю с общехозяйственных вопросов, но не теряю надежды, что удастся покопаться и в психологических глубинах этого интересного мне человека.
— Ехал я по району, Сергей Васильевич, и на душе кошки скребли, когда видел пустые глазницы оконных проемов в коровниках, немые коробки, в которых посвистывал ветерок. Говорил на эту тему с главой администрации Казанского района Владимиром Ивановичем Барабанщиковым. Печаль сквозила в его словах. Прорывалась боль в риторическом вопросе: «Неужели вина крестьян в том, что они крестьяне? Уважающий себя человек не будет работать в долг. А для наших крестьян сегодня работа — хобби: зарплату ж они не получают. Хлеб всегда был мерилом госсистемы. А он у нас не реализован с прошлого года. Не нужен. Зато покупаем зерно в Америке». И в таком вот духе шел разговор. Откуда ты появился тут, симпатичный такой, перспективный руководитель?
— Родился я на Алтае, в знаменитых Кулундинских степях. Потом был переезд в Яровское Казанского района. Там детство и юность прошли. Закончил Ишимский техникум, затем ветеринарный институт. Был главным ветврачом в Грачах, а с 1988 года и по сей день — директор совхоза.
— Начинал не без проблем, как я понимаю?
— Мы аппендицит района, глухой угол. Совхоз находился в системе Скотопрома. Мы доращивали тут скот из других хозяйств. Дали им самостоятельность, те и заявили: «Сами будем выращивать свою живность». И выбили из-под нас основу. Приплыли мы — дальше некуда.
— Но вы ведь тоже добились самостоятельности?!
— Конечно, вышли на связи с Тюменским Севером, стали крутиться.
— И соединили свою землю с лангепасской нефтью.
— Да-да! В Татарии давно видели пользу такой смычки. Тамошние НГДУ обязали над селом шефствовать. И в самые захудалые села асфальт пошел, коттеджи начали строить. Видел я эту татарскую новь собственными глазами… Был наш генерал по нефти из Лангепаса у нас в Грачах. И заявил, что мы ему по ценам 92-го года обошлись в 150 миллионов рублей, а за тот же год он, благодаря нашим доблестным геологам, которые промахнулись, пробурил 300 пустых скважин. И на каждую было брошено — на ветер — по 150 миллионов рублей.
— Ваш совхоз по затратам для нефтяников, стало быть, Сергей Васильевич, — одна скважина?
— Именно, что одна, но не пустая. Вкладывая деньги в наше производство, нефтяники вкладывают их в перспективу. Россия есть Россия, она в совокупности того, что есть в ней, пашен, нефти, руд и другого всего — единая. Богаче будут жить наши крестьяне, лучше заживут и нефтяники.
— Положение Грачей меня радует. Вы переживаете весну на фоне общей осени России. И осени промозглой, продувистой. Как вы шли к перелому?
— Нас поддерживали в Главтюменьнефтегазе, соединив с Лангепаснефтегазом, которым командовал тогда Юрий Константинович Шафраник. Два года мы прорабатывали с нефтяниками нашу программу. И 19 июня 1990 года распоряжением Совмина страны Грачевский совхоз был передан из ведения Агропрома на баланс Мингазпрома. Так и началась наша новая история. Построили 40-километровую асфальтированную дорогу до Казанки. Оздоровили больной бруцеллезом скот. Реконструировали коровники и свинарники. Построили новые откормплощадки. Увеличили складские площади по зерну. Выстроили теплые мастерские и гаражи. Создали колбасный цех, по сути это мини-мясокомбинат. Начали строить новое жилье.
— О ваших переменах можно говорить много. Что получают от вас нефтяники?
— Зерно на фураж для подсобного хозяйства, мясо птицы и говядину, молоко, рыбу, мед и прочее.
— Вы не обуза для АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз»?
— Не думаю, но проблемы есть. Мы ведь пока убыточны.
— Собираетесь, однако, пересекать черту, выше которой — прибыльность?
— Думаю, что в течение двух лет эта проблема будет решена.
— Для твоего лексикона привычны баксы. Так и кажется, что ты к нам из Техаса свалился. Ты капиталист, чувствуешь себя таковым?
— Нет.
— Почему?
— У нас пока нет тех форм, которые присущи капитализму, хотя мы движемся к тому. Я считаю: если ты капиталист, то — собственник. У нас есть доля акций «ЛУКойл-Лангепаснефтегаза». Но конкретики действий в этом я не вижу.
— Стремление к тому, чтобы быть капиталистом, у тебя, однако, просматривается однозначно.
— Да, я стремлюсь быть им, потому что капиталист — собственник и свободный, стало быть, человек в этом плане.
— Это ты к тому, что у него развязаны руки для свободы действий, хозяйственной инициативы?
— Да. И процесс идет туда, в том направлении, хотя доля истины в разговорах о «прихватизации» есть. Думаю, что дело все равно отшлифуется, и в собственники пробьются добрые, толковые ребята. Вот говорят о капиталистах, по накатанному ранее идеологами социализма мнению, что это наемный труд, мол, поработи- тельство и прочее. Я был в Словакии, Израиле, Америке. Встречался там с рабочими и думал: дай-то Бог, чтобы наш свободный рабочий жил, как тот наемный. Настоящий капиталист в принципе — это труженик, который не будет относиться рвачески к своим рабочим: они же производят для него материальные ценности.
— Пример Форда, его автомобильной империи прекрасно в этом убеждает, и то, что теперь и у нас с пониманием говорят о «белом социализме» автомобильного короля Америки — вполне закономерно и, главное, справедливо.
— Я знаю единственное: кто там работает, получает по труду, а не по субъективному желанию кого-то.
Надо отвечать за свои дела, свои поступки и прочее. Такую систему мы и стремимся создать у себя в Грачах. Хватит нам той уравниловки, которая плодит нахлебников.
— Не кажется ли тебе, Сергей Васильевич, что ты редко улыбаешься? Как расцениваешь ты те улыбки, которые видел в капиталистических странах?
— В определенной мере они дежурные. Но обстановка работоспособности, конкретики тамошних людей в действиях мне понравилась. Мы отличаемся, конечно, радушием. Этого Западу не хватает.
— Он же вышколен рационализмом. Потому и дефицит радушия. Так?
— Согласен. Мы отличаемся терпимостью друг к другу, состраданием. Там я особо не замечал этого. Но на Западе, по крайней мере, очень высока социальная защищенность собственности, права на нее. Идея социализма, она сама по себе хороша, но ее эффекты удачней, по-моему, использовали на Западе. Мы же расплодили совсем другой социализм. Возьмем положение пенсионеров. Там и тут. Там оно намного предпочтительней нашего. Наши руководители за 70 лет Советской власти понасоздавали массу всяческого убожества в этих вопросах, которое мы еще долго будем расхлебывать.
— Я недавно писал в газете «Правда», как легко большинство руководителей предприятий стали предавать свои коллективы. Понасоздают разных фирм и фирмочек и гребут под себя… Высококлассные специалисты покидают свое профессиональное производство и уходят в сторожа, продавцы и разное прочее. Почему это происходит? Потому что многие наши руководители давно, при социализме еще, когда заполонила все тотальная очковтираловка, цвело махровым цветом лицемерие, начали предавать собственный народ. Ну чего, спрашивается, можно ожидать от начальника, который думает одно, говорит другое, а делает третье? С фальшивою душой стал социализм наш, выродился просто-напросто. Сказал я в Казанке одному высокому идеологическому чинуше некогда: «Рыба гниет с головы». Так он грозно мне заявил: «Партия давно считает, что это ошибочное мнение. И выражайтесь осторожнее». А сам колоннами направлял в Тюмень автомобили с дефицитными стройматериалами на возведение дач себе и родне. Копнул один молодой прокурор криминальные связи в районе поглубже, и оказалось, что вели они к чинуше. После такой инициативы, правда, прокурора в момент вытурили из района…
Вспоминаю свой родной рыбный НИИ. Тридцать процентов коллектива были фанатиками, которые беззаветно вкалывали в науке. Остальные семьдесят жировали, жили за их счет, как пиявки. Часами вели дискуссии на работе о недостатках нашей социалистической системы. Курили, балдежничали, вычисляли «коэффициенты любви» на компьютерах. Ну да вернемся к делам твоего совхоза, Сергей Васильевич. Я хочу, чтобы ты назвал тех людей из Лангепаса, которые поняли тебя и поддержали. Страна должна знать своих героев, как говорят в таких случаях.
— Помимо Шафраника и сменившего его вскоре на посту «генерала» Равиля Ифатовича Маганова это — тогдашний руководитель отдела социального развития Рафаэль Мунирович Шарипов и заместитель генерального директора Михаил Михайлович Шабайлов. С этими толковыми, порядочными и душевными людьми мы сумели доказать руководству коллектива нефтяников необходимость их сотрудничества с Грачами. И тут нас поддержали еще Сергей Иванович Жаков, Валерий Николаевич Фрицлер и Николай Михайлович Маландюк.
— Но колебания были?
— Не только колебания, но и яростные дебаты.
— Но ты упорно шел к цели.
— Не то слово — настырно! Юрий Константинович Шафраник, встретив меня в своей приемной однажды, без обиняков заявил: «Я уже боюсь тебя». И я понимал его, других руководителей объединения. Взять Грачи на свой баланс — одно, но надо же потом и создать что-то: нефтефирма — это не собес для крестьян… Существует крылатое военное изречение: не главное — завоевать, главное — удержать. И тут требуется политическая и человеческая мудрость. Помню, приехал к нам в Грачи генеральный директор АО «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз» Рустам Гильметдинович Тубватуллин. Познакомился с хозяйством, собрал специалистов совхоза и сказал: «Когда государство дерет с меня налоги, я не знаю, куда они уходят. А в случае с Грачами вижу: наши деньги пойдут на доброе наше общее дело». Этот человек думает не только о своем производстве, но и о завтрашнем дне страны.
— А вдруг нефтяникам надоест делать вливания и они разведутся с Грачами?
— Опасения у меня такие есть, не скрою. Ситуация ведь в России неординарная, трудно выживать и нефтяникам. Но мы идем к экономической самостоятельности. Не в том плане, чтобы разорвать отношения с ними, нет, задача так укрепить экономику совхоза, чтобы у нас было нормальное партнерство, чтобы доблестный «ЛУКойл-Лангепаснефтегаз» являл для нас устойчивый рынок сбыта продукции. И мы сокращаем убыточность, тенденция к плюсу пошла. Низкий поклон нефтяникам за то, что они нас поддерживают и понимают.
— Они страхуют вас?
— Да, обеспечивая нашу стабильность, они берут на себя, можно сказать, роль государства.
— Ваш профсоюзный бог Оскар Хабиденов, общаясь со мной, шутливо заметил, что писатели ребячливы в вопросах, которые задают. Я ж думаю, что мы просто искренни.
— Мое мнение: все вы — работники культуры — не от мира сего, — смеется Деркач.
— Вы сговорились с Хабиденовым.
— Как хочешь, так и думай, — парирует мой собеседник, и лицо его озаряет по-гагарински ослепительная улыбка, которая высвечивает человека до донышка, как говорится.
— Меня всегда греет, Сергей Васильевич, мудрая мысль Уильяма Блейка: искреннего стороной обойдет подлец. Вот ты работаешь с русскими людьми, как сам понимаешь. На Западе принято в определенных ситуациях вручать человеку конверт, в котором сообщено, что мы, мол, желаем вам всяческих благ, но, к сожалению, с вами расстаемся. Как, приемлешь такой стиль, капитализируя свой совхоз?
— Вполне. Это правила игры. Так должно быть. Я не противник профсоюзов, но когда они нагромождают горы всяких защищающих якобы трудового человека функций — это не на пользу. Надо уходить от такого воспитательства. Если человеку сорок лет, и он не понимает, как надо относиться к своему делу, его уже не перевоспитаешь.
— Я, между прочим, тоже так думаю.
— Через желудок и кошелек нужно решать такие вопросы.
— Увольнял за пьянку людей?
— Да, и делал это без колебаний, для душещипательных бесед в кабинет к себе не допускал. Если до человека доходило, что он такой никому не нужен, он ехал в город и лечился, раз у самого не хватило сил бросить пить.
— Но конфликты всякие не к одним только пьянкам сводятся.
— Да. Был у меня такой случай. Появилась в совхозе необходимость дрова складывать. Даю одному трактористу задание заняться такой работой. А он мне: «Это не мое дело, я тракторист и буду сидеть на гусенице». «Ради Бога, — говорю, — ставь трактор на прикол, пиши заявление на увольнение и порхай вольной птахой хоть до посинения». Сегодня мы все равны перед коллективом и задачами, которые он решает. Нужно рубить дрова — будешь рубить!
— Видно, что ты человек жесткий, но это ж диктаторские замашки.
— Я люблю порядок, и всего лишь. Волею судьбы сегодня я руководитель. И вот прошу специалиста сделать что-то к завтрашнему утру. А он приходит ко мне в кабинет и, глядя мне в глаза, заявляет: «Не сделал я, Сергей Васильевич!» Таков его доклад об исполнении. Но меня не волнуют всякие субъективные причины, которые он может выдвинуть. Мне ясно, что он меня не уважает. И на шута тогда пришел в кабинет?
— А у тебя самого грехи есть?
— Руководитель хорош, я понимаю, когда умеет брать ответственность на себя. Я беру. Не все получается, но демагогией я не занимаюсь.
— Беседа у камина располагает, как сам понимаешь, к искренности. Вопросов секретных тут нету. Я вот к чему. Ты человек семейный. Кто у тебя дети?
— Сын Слава восьми лет и дочь-пятилеточка Лена.
— Что значит для тебя жена Катя, или Екатерина Яковлевна?
— Она мать моих детей, любимый человек.
— Ты счастлив?
— Знаешь, дорогой, у каждого счастья есть свое несчастье, у каждой семьи своя тайна.
— Пушкин заявлял некогда, что без тайны нет семейственной жизни, и я с ним согласен. И все-таки счастлив ты?
— Говорю коротко: я живу нормально. Прекрасная семья, все отлично, но в глубину лезть не будем. Скажу одно: сегодня моя работа мало совместима с моей семьей.
— Это меня и волнует.
— За последнюю неделю я только три ночи был дома. До этого две недели в командировке. Сейчас опять на неделю в Лангепас еду. Хозяйству выживать надо, а значит, надо крутиться! И низкий поклон женам, что они нас, крутильных таких мужиков, терпят.
— Это я из тебя и вытягивал. Спасибо за честный ответ. Не агитировали ли тебя в Лангепасе, чтобы вообще к ним перешел, оставив, положим, за себя Хабиденова?
— Был такой разговор, был. Но моя судьба стоять здесь, на земле. Там бумаги и прочее.
— Но мог бы воротилой каким-нибудь стать, магнатом.
— У каждого человека должно быть чувство меры. Я уверен, что совхоз — это мое кровное дело. Я специалист сельского хозяйства и в другую систему никак не могу вписаться. Я ее не знаю. Скважины лечат, извини, не ветеринары. И для работы там мне надо или в корне измениться, или другим родиться. Мне уже не дано ни того ни другого.
— Может быть, понимаешь, что движение по ступенькам властной иерархии вверх так или иначе ввергает человека в некие подлости, и от оподления своей души ты оберегаешься. А со мной просто лукавишь.
— Там микроклимат, уклад жизни другой, а переход из одного уклада в другой всегда явление, чреватое бедами, болезненное, по крайней мере.
— Начинаю тебя понимать. Давно убедился в одной такой мудрости. Вот влюбились парень и девушка, бах- трах и поженились, не осмысливая корней жизни того и другого. Пожили потом год, слышь-послышь — ненависть оголтелая друг к дружке, развелись. Женятся, как говорят мудрые, любови, а разводятся уклады. Ладно, ясно мне на этот счет про Лангепас. Скажи, Сергей Васильевич, какую цель ты ставишь в жизни, чего хочешь добиться?
— Я хочу, чтобы росло благосостояние мое личное и окружающих меня людей, работников совхоза.
— А вопросы правды, справедливости тебя волнуют?
— Я их не ищу.
— А истину?
— Да.
— Спасибо, Сергей Васильевич, за откровенную беседу.
* * *
Послесловие к этому моему диалогу с Деркачем мрачноватое, но из песни слова не выкинешь. Встретились мы с ним вновь в госпитале. Собеседник мой лежит под капельницей. Глаза у него с краснотою, тяжелые. Думаю, что заболел он от перенапряга в работе. Ну а еще — весна, неустойчивость атмосфер, переналадка в природе.
— Перемены после прежней нашей встречи в лучшую сторону, конечно же, — говорит с хрипотцой Сергей Васильевич. — Развиваемся. Реорганизовались сейчас в фирму «Агросервис». Поставляем продукты нефтяникам Лангепаса, Когалыма и Урая. В 1996 году реализовали на Север 220 тонн колбасы. Она котируется там.
— Рассказывал мне один парень, что за грачевской колбаской гоняются. Раскуштовал народ, как говорится, что же вкуснее, свое или заграничное, не клюет на цветульки оформления.
— А мы и в этом плане делаем уже на уровне Запада. Вакуумная упаковка у нас по стандартам мира. А что касается Севера, мы кормим нефтяников, они нас инвестируют. Наращиваем сейчас объемы производства на своем «Мясокомбинате». Закончили строительство молочного завода, начинаем заниматься его оборудованием. Годовой объем реализации продукции довели уже до 12 миллиардов рублей. Вышли на нулевой вариант в экономике, то есть не убыточны. Перемены в психологии людей есть, сейчас они не получают деньги, а зарабатывают. Больше стали думать о хлебе своем насущном. Развивают хозяйство на подворьях. В нас верят, знают, что мы приобретем крестьянскую продукцию и сполна рассчитаемся. В минувшем году «Агросервис» заплатил населению Казанского района за продукты живыми деньгами полтора миллиарда рублей. Так что можно не умирать, а поэнергичнее шевелиться. В районе наша доля по производству и реализации сельхозпродукции составляет 14 процентов. Это очень весомо. Рынок вошел в нашу жизнь, одним словом. Тунеядцы, а они есть и в Грачах, выходят в «шлейф»…
Я почувствовал, что говорить Деркачу тяжковато. Капельница работала: кап-кап-кап.
— Поболей, Сергей Васильевич, — сказал я ему на прощание.